Тюха

Шутка

Я вырос в глухом уголке Урала, где много всякого зверья. Медведи часто задирали коров, лошадей. Любопытные росомахи «по ошибке» забегали в деревню. Лисы, несмотря на множество собак, таскали цыплят из курятников. Лоси подходили на выгоне к коровьему стаду и бодались с нашим могучим и злым быком Карпухой.

Начав охотиться подростком, я побаивался встреч с крупным зверем и промышлял близ деревни белок, рябчиков. Ружьё у меня было не зверовое — ветхая одноствольная шомполка мелкого калибра. Она давала осечки, затяжные выстрелы. Ныне такую «фузею» можно встретить лишь в областных краеведческих музеях, как примету старины.

Однажды я отдыхал у лесной тропы сидя на валежине. На тропу — шагах в тридцати — выкатился медвежонок. Пузатый, лохматенький, зверёныш-первогодок!

На ловца и зверь бежит! Однако я не мог убить его крохотным зарядом шестёрки из моей капризной фузеи. И всё-таки я выстрелил. Почему? Просто так: вздумалось пошутить с малюткой. Во мне и самом-то было много ребяческого. Ежели перевести медвежью жизнь на человеческую, мы с Мишуткой были ровесники. Отчего не пошутить?

Должно быть, две-три дробинки попали в цель. Медвежонок завертелся и заскулил. На выстрел и плач сына из ельника примчалась мамаша, смекнула, в чём дело, и ринулась ко мне.

Я бросил шомполку и с ловкостью кошки взобрался на дерево. Со мною не было ни ножа, ни топора для защиты. Я знал, что медведи неплохо лазят по деревьям, и гибель казалась неизбежной.

Медведица почему-то не полезла за мной. Встав на дыбы, она немилосердно трясла молодую ёлочку, на которой я сидел. Дерево качалось, готовое вот-вот повалиться. У меня кружилась голова, сердце стучало так, словно хотело выпрыгнуть из груди, но я не разжимал пальцев.

Медвежонок сидел на дороге и плакал. Мать поворачивала голову и раздражённо шипела:

«Молчи! Видишь, трясу? Вот ужо стряхну этого бездельника — наломаю ему бока!»

Мишутка плаксиво тянул:

«Ты, мам, как следует наломай! Пусть не стреляет дробью. Взял моду — пугать маленьких!»

Медведица тихо урчала:

«Наломаю, Мишенька. Уж я постараюсь!»

Она бы наломала… Выручили меня соседи. Они «стригли» в тайге рябину и. выехали к тропе на шести лошадях, навьюченных мешками с уральским «виноградом». Мужики громко разговаривали. Кони ржали, почуяв медвежий дух.

Медведица прислушалась, недовольно уркнула и пошла в кусты. За ней, смешно переваливаясь, ковылял Мишутка.

Я слез с дерева, ничего не сказал мужикам. Такими «подвигами» охотники — даже юные — не хвастаются.

С тех пор я повзрослел и, кажется, поумнел. Встречая в тайге зверёныша, я знал: где-то поблизости бродит мамаша, а она не любит шуток. Если не было в руках ружья и снаряженных пулей патронов, я давал стрекача, чтобы не попасть в беду.

Храбрые люди, возможно, улыбнутся над моею исповедью. Я советую всем храбрым посидеть хотя бы десять минут на ёлке, которую трясёт разъярённая медведица, посидеть без надежды на спасение, не ведая о том, что едут избавители, — и храбрецы поймут, где требуется мужество, где — благоразумие…