Тюрки. Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии

Лекция V

О принятии ислама кашгарским Богра-ханом у мусульманских историков не сохранилось никаких сколько-нибудь достоверных известий. Предания о мусульманских ученых сохранили нам имя богослова Келимати, бывшего при дворе тюркского хана именно в то время, около 960 года, к которому багдадская летопись относит принятие ислама многочисленным тюркским народом, но в преданиях о Богра-хане этот богослов не упоминается. Из старых версий легенды в одной не говорится ни о каком земном просветителе и принятие ислама ханом объясняется полученным им во сне приказанием с неба, в другой — просветителем вместо богослова назван бежавший к тюркскому хану саманидский царевич, причем приводятся явно фантастические, несогласные с историей имена и даты, хотя рассказ заимствован из не дошедшего до нас сочинения кашгарского историка XI века. Интересны в этом рассказе подробности о том, как тюркскому хану сперва понравились мусульманские товары, особенно ткани и сладости; уже потом он обратил внимание на мусульманское богослужение и начал спрашивать мусульман об их вере.

Мы видели, что местопребыванием принявшего ислам хана был Кашгар; его внук, Богра-хан Харун ибн Муса[66], жил в городе Баласагуне и оттуда предпринял завоевание Мавераннахра; впоследствии Кашгар и Баласагун часто упоминаются вместе как города, принадлежавшие одному и тому же хану из династии Караханидов. Замечательно, что город Баласагун, несмотря на то значение, которое он имел для ханской династии, редко упоминается в мусульманской литературе, и нет ни одного маршрута, который бы нам позволил точно установить местоположение этого города. Из географов X века название «Баласагун» встречается только у Макдиси, притом без указания местоположения; ни рукопись Туманского, ни Гардизи о нем совершенно не упоминают. Очень вероятно, что Баласагун носил прежде другое название и упоминается в маршрутах географов IX–X веков под этим старым названием. Как главный город долины реки Чу у арабских и китайских авторов постоянно упоминается город Суяб (в китайской транскрипции Суй-е); у Махмуда Кашгарского этого названия нет; упоминается крепость Шу близ Баласагуна, построенная царем Шу, будто бы современником Александра Македонского; при этом прибавляется, что это было в такое время, когда городов Исфиджаба, или Сайрама, Тараза и Баласагуна еще не было. У Махмуда Кашгарского говорится еще, что к Баласагуну вел перевал Занби «между Кочкар-баши и Баласагуном». Название города Кочкар-баши было известно и раньше по персидским источникам; его искали к востоку от Таласа, но более вероятно, что он, как заставляет думать и его название, находился на верховьях реки Кочкар, как называется река Чу в своем верхнем течении. Перевал Занби, обращающий на себя внимание своим совершенно нетюркским названием, соответствует в таком случае перевалу Шамси, о котором существуют местные тюркские легенды.

Происхождение названия «Баласагун» пока не установлено; предлагавшееся прежде сближение его с монгольским словом балгасун — «город» теперь едва ли имеет сторонников. У Махмуда Кашгарского встречается слово атасагун в значении «врач», очевидно образованное от слова ата — «отец»; оставляем открытым вопрос, может ли быть образовано таким же образом слово баяасагун от бала — «дитя» и в каком значении. У тюрок Баласагун носил также название Куз-улуш (слово улуш значило «деревня» или «город»), или Куз-орду; название Орду носил также другой город около Баласагуна, упоминающийся и у географа конца X века Макдиси как местопребывание местного туркменского правителя. Слово Куз в этом названии у Махмуда Кашгарского не объясняется.

Баласагун принадлежал к числу городов, основанных согдийцами, и процесс их отюречения при Махмуде Кашгарском еще не был закончен; жители Исфиджаба, Тараза и Баласагуна говорили по-согдийски и по-тюркски. Согдийцы, как в орхонских надписях, носят название «согдак»; так назывался, по словам автора, народ, вышедший из Согда, страны между Самаркандом и Бухарой; согдаки приняли тюркскую одежду и тюркские обычаи. Вся местность от Исфиджаба (в другом месте сказано «от Тараза») до Баласагуна называлась Аргу^{21}; этого названия мы не встречаем ни в каких других источниках; по Махмуду Кашгарскому, под словом «аргу» вообще понимали ущелье, расположенное между двумя горами, и, очевидно, область Аргу получила такое название по своему местоположению между Александровским хребтом и Чу-Илиийскими горами. О согдийцах, живших дальше к востоку, не упоминается. При Махмуде Кашгарском согдийцы области Аргу, конечно, были мусульманами; совершенно нет сведений о том, приняли ли эти согдийцы ислам раньше тюрок, вообще, в чем проявилось их культурное влияние на тюркский народ, прежде чем они сами сделались тюрками по языку и одежде.

Те же самые вопросы могут быть поставлены по отношению к первоначальному, нетюркскому оседлому населению Китайского Туркестана. Только из слов Махмуда Кашгарского мы узнали, что это население еще в его время рассматривалось как особый народ и носило название «кенджек»; ни в каких других источниках этого названия нет. Кенджеки в то время были уже отюречены, но сохраняли остатки своего прежнего языка в виде некоторых слов и некоторых фонетических особенностей.

Не из Кашгара, а из Баласагуна произошло в конце X века завоевание тюрками пограничного государства иранско-мусульманского мира — государства Саманидов. Упоминается сначала о занятии Богра-ханом Харуном, внуком принявшего ислам Сатук Богра-хана, Исфиджаба, или Сайрама, где, по-видимому, находилось небольшое тюркское владение или владение под управлением тюркской династии; потом, в 992 году, состоялся первый успешный поход Богра-хана на Самарканд и Бухару. Обстоятельства заставили завоевателей временно отказаться от своих завоеваний и вернуться в Баласагун, где Богра-хан в том же году умер; но по миру, заключенному несколько лет спустя, в руки Караханидов перешли все владения Саманидов к северу от долины Зеравшана. Еще через несколько лет, в 999 году, Караханиды снова заняли Самарканд и Бухару; попытки последнего Саманида восстановить власть своей династии (в начале XI века) уже не могли сколько-нибудь серьезно поколебать установившееся в стране тюркское господство.

Вообще попытки Саманидов поднять народные массы для защиты иранской государственности от внешнего врага не имели успеха. Некоторыми представителями мусульманского духовенства даже был провозглашен принцип, что народ обязан принимать участие в защите страны только тогда, когда мусульманская страна подвергается нашествию кафиров. В духе этого принципа доказывалось, что раз Караханиды — мусульмане и не было никаких причин ожидать, что при их господстве мусульманскому населению будет хуже, чем при господстве Саманидов, то мусульманам нет никакого основания «подставлять себя для убиения».

И в других отношениях обстоятельства не были благоприятны для организации единодушного отпора иранского населения тюркским завоевателям. Иранская Средняя Азия в домусульманский период не знала сильной монархической власти; власть здесь находилась в руках землевладельческой аристократии; страна разделялась на множество мелких княжеств, причем князья были только первыми землевладельцами своего княжества и, подобно землевладельцам-аристократам, назывались дихканами; иногда княжеская власть временно исчезала совсем. Иранское дихканство оказывало влияние и на тюрок, встречаются дихкане с тюркскими титулами. При исламе этот аристократический строй, как и в Персии, постепенно разлагался под влиянием развития городской жизни, установления сильной монархической власти и бюрократической централизации; вместе с вытеснением местных иранских наречий персидским языком в Среднюю Азию переносились традиции сасанидской государственности, и сами Саманиды приписывали себе происхождение от Сасанидской династии. Деспотические стремления Саманидов не могли не вызвать мятежного настроения в аристократии, и есть известие, что Богра-хан был призван в Маверан-нахр дихканами. Есть основание думать, что дихкане в первое время действительно извлекли пользу от завоевания страны тюрками. Мы знаем со слов географа Макдиси, что в конце X века традиции дихканства в хозяйственной жизни больше всего сохранялись в области Илак, в долине Ангрена к югу от Ташкента, но политического значения дихкан Илака уже не имел; при Караханидах появляются монеты, чеканенные илакским дихканом, что указывает на восстановление его политического значения.

Завоевав Мавераннахр, Караханиды в первое время не жили в главных городах этой области — ни в Бухаре, столице Саманидов, ни в Самарканде. Местопребыванием первых владетелей Мавераннахра из династии Караханидов был не имевший прежде большого значения пограничный город Уз-генд; здесь, в непосредственном соседстве со своими прежними владениями, Караханиды, очевидно, чувствовали себя безопаснее, чем в центре завоеванной ими области, где через несколько лет все-таки появились некоторые признаки народного движения в пользу Саманидов. Для названия «Уз-генд» была придумана не совсем удачная тюркская этимология уз кент — «наш собственный город», хотя город существовал и до тюркского завоевания. Тюркское название получил и главный город северной части Мавераннахра, где тюркских элементов, конечно, было больше, чем в южной, — Бинкет, главный город области Чач, или, по иранскому произношению, утвердившемуся впоследствии и в местной книжной литературе, — Шаш. Вместо названия Бинкет уже в XI веке, как мы знаем из сочинения Бируни, существовало тюркское название «Ташкент» — «Каменный город», хотя каменных пород в этой местности почти нет; в литературе есть несколько попыток объяснить этот странный факт, но эти попытки остаются произвольными догадками. У Махмуда Кашгарского приводится также сокращенное тюркское народное название Ташкента — Теркен; из этого же сочинения видно, что уже в то время существовала тюркская народная этимология названия Самарканд — самизкент — «жирный (то есть богатый) город».

Отказ от поселения в Самарканде и Бухаре не означал отказа Караханидов от дальнейших завоеваний на западе, откуда к ним пришла не только религия, но и материальная культура и богатства. Движение на запад обещало гораздо больше выгод, чем борьба на востоке и севере с тюрками, не принявшими ислама, тем более что в мусульманских странах, как мы видели, были отдельные партии и группы, встречавшие Караханидов как союзников. Вследствие своего недавнего обращения они были более ревностными мусульманами, чем правители переднеазиатских областей; здесь защитники веры ждали прибытия правоверных завоевателей с востока, которые бы уничтожили господство захватившей власть в Багдаде династии Бундов[67]. Тюрки на востоке, как берберы на западе, вообще выступали в роли защитников религии в тех странах, где представители религии вели борьбу с правительством. Махмуд Кашгарский приводит хадис, в котором, со слов пророка, самому Аллаху приписаны слова: «У меня есть на востоке войско, которое называют тюрками; когда я разгневаюсь на какой-нибудь народ, я посылаю их на него».

Караханиды считались благочестивыми правителями; они не пили вина, чем отличались от представителей тюркской по происхождению, но не связанной с тюркскими народными движениями династии Газневидов[68], к которой перешло наследие Саманидов в области к югу от Амударьи. Газневидский султан Махмуд[69] тоже считался исключительно благочестивым, вел священную войну в Индии и преследовал еретиков в своем собственном государстве, но не отказывал себе лично в запрещенных религией удовольствиях.

Караханиды не имели намерения остановиться на Амударье и предприняли нашествие на государство Махмуда. Историк Махмуда по этому поводу вспоминает хадис, где говорится о наружном виде тюрок, об их маленьких глазах, плоских носах и т. п.; этот хадис является одним из главных доводов против мнения, будто тюрки первоначально не принадлежали к народностям так называемого монгольского типа. Возможно, что в пределах Ирана борьба с тюрками рассматривалась и с точки зрения иранских национальных традиций. Именно в то время появилось написанное еще при Саманидах, но обнародованное при Махмуде «Шахнаме» Фирдоуси[70], в котором отводится такое значительное место борьбе Ирана с Тураном, причем со времени появления тюрок в VI веке слово «Туран» стали употреблять в смысле «Туркестан», страна тюрок, и героев этой борьбы со стороны Турана, несмотря на их чисто иранские имена, сделали тюркскими царями. Применение этих традиций к Караханидам облегчалось тем, что сами Караханиды подчинились влиянию не только ислама, но и персидского эпоса и по имени мифического туранско-го царя стали называть себя «домом Афрасиаба», несмотря на совершенно нетюркский звуковой состав этого имени. Только из сочинения Махмуда Кашгарского мы узнаем, что с Афрасиабом был отожествлен герой тюркских песен Алп-Тонга. Махмуд Кашгарский приводит несколько таких песен, как всегда сопровождая их арабским переводом; в этом переводе слова «Алп-Тонга» заменяются словом «Афрасиаб». Эпизоды персидских преданий об Афрасиабе были приурочены к отдельным местностям Восточного Туркестана. Столицей Афрасиаба считался Кашгар; Афрасиабу было также приписано основание города Барчук, где теперь Маралбаши; в Барчуке будто бы был заключен герой Бизен, или Биджен, по персидскому эпосу, брошенный в колодец по приказанию Афрасиаба за тайный брак с его дочерью и освобожденный Рустемом. Вполне естественно, что Фирдоуси и даже его предшественник, современник Саманидов Дакики[71], вносили в рассказы о мифических туранцах черты быта современных им тюрок. Сюда относятся, например, названия городов и отдельных тюркских народностей.

Борьба с Газневидами кончилась для Караханидов неудачно; все их нашествия были отражены с большими для них потерями. К Махмуду перешли и некоторые области к северу от Амударьи; сам Махмуд хотел, чтобы его признавали верховным государем всего Востока и чтобы халиф сносился с Караханидами только через его посредство. Но в то же время сам Махмуд сносился с ханами Караханидов как равный с равными; об этом особенно ясно свидетельствует подробный рассказ историка Гардизи о свидании Махмуда в 1025 году в местности к югу от Самарканда с кашгарским владетелем Кадыр-ханом Юсуфом[72], сыном Богра-хана Харуна.

С именем Кадыр-хана Юсуфа, умершего в 1032 году, связано единственное завоевательное предприятие Караханидов в Восточном Туркестане, о котором говорят источники, — завоевание Хотана. Насколько известно, только здесь успех ислама был связан с успехом мусульманского оружия, и тюрками-мусульманами был завоеван город, где учение Будды процветало уже много веков. В рассказе Гардизи о Хотане, относящемся, очевидно, ко времени до завоевания, упоминаются также христианские церкви и мусульманское кладбище, из чего видно, что мусульмане проникли туда еще в эпоху буддизма.

Интересно, что с Махмудом сносились не только Караханиды-мусульмане, но и языческие владетели. Гардизи говорит о прибытии к Махмуду в 1026 году послов от двух тюркских ханов (приводятся их титулы, произношение которых по единственной известной кембриджской рукописи, копию которой представляет оксфордская, не может быть вполне установлено) с просьбой дать согласие на установление родственных связей между ними и Газневидской династией. Махмуд ответил, что мусульмане не отдают своих дочерей за неверных, но что если они примут ислам, то их просьба может быть исполнена. К сожалению, не сообщается, где правили эти ханы и принадлежали ли они к той же династии Караханидов, то есть были ли среди Караханидов ханы, не принявшие ислама. Этих сведений нет и в единственном, кроме Гардизи, источнике, где упоминается об этом посольстве, — в труде Джемаль ад-дина Ибн Муханны[73] о персидском, тюркском и монгольском языках, составленном в XIV веке. Две последние части этого труда изданы, с русским переводом и лингвистическим исследованием, профессором Мелиоранским[74]в 1900 и 1903 годах^{22}; весь труд издал в Константинополе в 1912–1922 годах Килисли Рифат[75]. Тюркский издатель располагал новым материалом, которого не было у русского, и мог установить имя автора. К сожалению, интересующее нас место в тюркском издании искажено пропусками, и пользоваться им можно только по русскому изданию.

Ибн Муханна по поводу двенадцатилетнего животного цикла ссылается на не дошедшее до нас сочинение врача Ша-раф аль-Замана Марвези[76] «О нравах животных»^{23}. Говорится о получении султаном Махмудом в 1027 году письма от «государя Китая и государя тюрок», датированного пятым месяцем года Мыши; приводятся и остальные названия годов, причем год Барса назывался также годом Тигра или годом Льва.

Новый источник не дает, следовательно, никаких новых сведений о посольстве двух ханов и только вносит хронологическую неясность. Гардизи относит посольство к 1026 году, врач Марвези — к 1027 году; дата по циклу, год Мыши, соответствует 1024 или 1036 году.

Сведения о границах мусульманских владений в Восточном Туркестане при Караханидах сообщает только Махмуд Кашгарский. Известно, что культурные области расположены в Восточном Туркестане вдоль двух главных путей, северного, ведущего к Куче и Турфану, и южного, ведущего от Хотана к Лоб-Нору, куда впадает река Тарим; у Махмуда Кашгарского Усми-Тарим — «название большой реки, текущей из области ислама к уйгурам и там теряющейся в песках». В XI веке ислам еще не доходил ни до Турфана, ни до Лоб-Нора; пограничными пунктами на северном пути были Куча и Бугур, на южном — Черчен. У Махмуда Кашгарского не говорится, были ли на обширном пространстве от Кашгара до этих мест еще какие-нибудь ханы, кроме кашгарского. Дальше к востоку находились, по-видимому, владения уйгурского хана; приводится его титул кюль бильге-хан, но слова «его называли» показывают, что этот титул относится к прошлому; как назывался уйгурский владетель при жизни автора, не говорится.

В распоряжении автора был какой-то рассказ о завоевании Хотана, но на это в его сочинении сохранился только намек. Приводится имя Дженкши, встречающееся и в монгольскую эпоху среди потомков Чингисхана, но прибавляется, что так назывался один из эмиров Хотана, который был причиной завоевания этого города.

Довольно много стихов, приведенных в труде Махмуда Кашгарского, относится к войнам между мусульманами и уйгурами, причем с представлением об уйгурах связывается представление о культе бурханов, то есть о буддизме. С понятием о бурханах связывается понятие об их жреце — тойоне, как называется до сих пор часть буддийского духовенства у монголов. Этому слову приписывают китайское происхождение; то, что оно вместе со словом ном для обозначения священных книг (по Махмуду Кашгарскому, так называли всякий религиозный закон, в том числе, по-видимому, и мусульманский) перешло к монголам от уйгуров, было известно и раньше, по рассказу персидского автора XIII века Джувейни[77]. Никаких ясных сведений о существовании среди уйгуров манихейства и христианства у Махмуда Кашгарского нет; намек на существование тюркских христиан можно видеть только в его замечании о слове баджак, которое означает «пост христиан». Замечательно, что то же самое слово в манихейских текстах означает «пост манихеев».

Интересно, что в государстве Караханидов прилагали одно и то же название тат к мусульманам-иранцам и к уйгурам. Происхождение этого названия остается спорным; в этнографическом смысле оно употребляется теперь преимущественно на Кавказе, где так называют евреев, говорящих на смешанном иранско-тюркском языке; в Средней Азии слово тат встречается в языке туркмен, которые называют так людей оседлой культуры, в том числе хивинцев. Такое же значение слово тат, очевидно, имело в XI веке; иначе трудно было бы объяснить существование одного и того же названия для иранцев и для культурных тюрок — уйгуров.

Об уйгурских городах у Махмуда Кашгарского были довольно точные сведения. Из орхонских надписей и уйгурских текстов известен город Кочо, ныне Кара-Ходжа близ Турфана с развалинами Идикут-шари, то есть «Город идикута», главный город южной части области уйгуров; Махмуду Кашгарскому слово «Кочо» известно и как название города, и как название всей области. Главным городом северной части той же области оставался, конечно, Бешбалык; кроме того, приводятся еще названия трех городов: Сульми, Джанбалык и Янгибалык («Новый город»). Даже в то время, через три столетия после принятия манихейства, уйгуры не считались народом, утратившим военные качества; в искусстве стрельбы из лука они даже превосходили других кафиров.

Из труда Махмуда Кашгарского мы узнаем также, как уйгуры называли мусульман; в таком значении употреблялось слово чумак. Известно, что так называли позже в Южной России торговцев, развозивших свои товары в телегах; о происхождении этого слова не было никаких данных, и только по звуковому составу его считали тюркским. Очевидно, мусульмане и в области уйгуров, как во многих других странах, были главными представителями торговли.

Еще менее подробны сведения автора о народах, живших к северу от Восточного Туркестана. Мы видели, что границу распространения ислама на востоке можно, на основании его слов, установить довольно точно; менее ясны сведения о границах распространения ислама и тюркской народности на севере и на северо-востоке. Географы X века, по-видимому, хорошо знали только южную часть нынешней Джетысуйской области до гор, составляющих северную границу Чуйской долины. В рукописи Туманского упоминается и река Или, но автор имел об этой реке крайне неясное представление и заставляет ее впадать в Иссык-Куль. С другой стороны, Махмуд Кашгарский придает реке Или очень большое значение; с ней связывается даже происхождение двенадцатилетнего животного цикла. Рассказывается легенда о какой-то царской охоте, во время которой преследуемые царем животные переплывали реку Или в том порядке, как по ним потом были названы годы цикла.

Автор писал свой труд в Багдаде и приводит точную дату, когда он приступил к своему труду, — мухаррем 466 года хиджры, то есть сентябрь 1073 года, но эта дата внушает сомнение по двум причинам: во-первых, тут же назван халиф Муктади[78], вступивший на престол только в 467 году хиджры (1075 год); во-вторых, как год цикла назван год Змеи, который соответствует 1077 году. По записи в конце сочинения, оно было начато еще в начале джумада I 464 года хиджры (январь — февраль 1072 года), четыре раза переработано и переписано и окончено в понедельник 10 джумада II 466 года хиджры (10 февраля 1074 года), то есть до вступления на престол халифа, которому оно посвящено. Трудно объяснить эти хронологические противоречия, тем более что рукопись имеет точную дату (воскресенье 27 шавваля 664 года хиджры / 1 августа 1266 года) и представляет, по словам переписчика, копию с автографа автора. Едва ли, однако, есть основание сомневаться в том, что автор писал во второй половине XI века.

Автор не говорит, по каким причинам он переселился в Багдад; из его слов мы знаем только, что он объездил области и степи тюрок, принадлежал к числу лучших знатоков тюркского языка, изучил языки тюркский и туркменский, огузский и чигильский, язык ягма и язык киргизов. Из этих слов даже не видно, был ли его родным языком тюркский или арабский; его сочинение показывает, что арабским языком он также владеет вполне. Однако отдельные места его сочинения свидетельствуют о его тюркском происхождении. Автор вообще говорит о себе в третьем лице, иногда прибавляя к своему имени «автор этой книги» и т. п., иногда называя себя просто Махмудом, без дальнейшего прибавления. По-видимому, нет основания сомневаться в том, что везде, где в тексте говорится о Махмуде, имеется в виду автор. К автору, следовательно, относится известие, что отец Махмуда происходил из города Барсхана в местности около Иссык-Куля.

Гардизи рассказывает легенду о том, как в Барсхане были поселены Александром персидские воины во время его похода на Китай. Александр обещал увезти их домой на обратном пути, но вернулся на запад через Индию и потому не исполнил своего обещания. По объяснению Гардизи, Барсхан значит «эмир персов», то есть название города объясняется из слов парс и хан. Махмуд Кашгарский приводит два других объяснения; по одному, так назывался сын Афрасиаба, по другому — погонщик коней уйгурского царя. Последнее объяснение интереснее, так как из него можно заключить, что уйгуры некогда доходили на запад до Иссык-Куля и что об этом еще сохранилась память в XI веке.

Из одного места в первом томе даже можно заключить, что автор происходил не только из тюркского народа, но даже из династии Караханидов. «Махмуд, автор книги» говорит: «Наши отцы-эмиры назывались хамир, потому что гузы не могут произнести эмир». Дальше даже упоминается «наш отец (предок), отвоевавший области тюрок от потомков Саманидов», но возможно, что здесь автор уже перестает говорить от себя и возвращается к словам того источника, на который делает ссылку несколько выше, где говорится: «Сообщил мне Низам ад-дин Исрафил Туган-тегин ибн Мухаммед Чакыр-Тунка-хан со слов своего отца».

Упомянутые выше народы, жившие в долине Или — тухси, ягма и чигиль, — по-видимому, были тогда мусульманами, и передовые посты ислама находились к северу от Или и в местности, прилегающей к Балхашу. Балхаш упоминается под названием Теринг-куль, причем говорится, что у огузов слово теринг вообще употребляется для обозначения обилия чего-либо; вероятно, Балхаш получил такое название как самое большое озеро в этом крае. О впадении Или в Балхаш не говорится. Недалеко от озера был город Ики-угуз «Две реки», получивший такое название от своего местоположения между Или и другой рекой, Яфынч, хотя на приложенной к труду Махмуда карте Яфынч находится к югу от Или, а Ики-угуз — к северу^{24}. В 1253 году европейский путешественник Рубрук проехал к северу от Или через город Эквиус; возможно, что Рубрук слышал название Ики-угуз и переделал его на латинский лад. Близ города Ики-угуз находился еще городок Камландж. Вероятно, в той же местности надо искать город Кеми-Талас, помещенный на карте за рекой Или, хотя в другом месте сказано, что этот город был на границе с уйгурами. Дальше к северу протекала река Ямар, вероятно Эмиль, в местности, где теперь город Чугучак; здесь жил народ ябаку, хотя название Ябаку, может быть по случайному совпадению, носила также речка, протекавшая близ Узгенда, на границах Ферганы[79].

С народом ябаку связано единственное военное предприятие мусульман против неверных, о котором рассказывается в сочинении Махмуда Кашгарского, именно победа сорокатысячного войска мусульман под начальством Арслан-тегина над 700000 кафиров под начальством Бука-Будражда; в стихах об этом походе говорится о переправе мусульманского войска через Или и через Ямар, то есть Эмиль. В войне на стороне противников ислама принимали участие и басмылы. Махмуд еще мог говорить с одним из участников этого похода, так что он произошел сравнительно незадолго до составления его труда, но все-таки вокруг этого события успел сложиться целый цикл легенд. К области легенды относится, конечно, и число кафиров, будто бы принимавших участие в сражении; существование таких многочисленных армий в степи по условиям кочевой жизни совершенно невозможно. Такие же фантастические цифры мы вообще находим, как известно, в рассказах о войнах с кочевниками, в том числе и о походах Чингисхана.

Народ ябаку принадлежал к числу тех народов, которым автор приписывает не чисто тюркское происхождение, хотя уверяет, что они, кроме своего языка, знали и тюркский. Сюда относится и народ басмыл, упоминаемый, как мы видели, в орхонских надписях в качестве населения местности в Восточном Туркестане с городом Бешбалыком, впоследствии занятой уйгурами.

Среди не чисто тюркских народностей упоминаются и татары; мы видели, что этим именем, встречающимся уже в орхонских надписях, впоследствии называли себя монголы. Очень вероятно, что монголами были некоторые другие народы, которых Махмуд называет не чисто тюркскими, в том числе и народ ябаку; если так, то монголы уже тогда доходили на запад до района, где соседями им с разных сторон были тюркские племена; киргизы, жившие по-прежнему главным образом на Верхнем Енисее, считались тогда чисто тюркской народностью. Во всяком случае, словами Махмуда подтверждается факт вытеснения тюрок монголами из Монголии.

Последним тюркским народом, господствовавшим в Монголии, были, насколько можно судить по китайским источникам, киргизы, победившие в 840 году уйгуров; вытеснение их из Монголии было связано, по-видимому, с усилением в начале X века монгольского народа китаев, основавшего сильное государство в Северном Китае и давшего этой стране свое имя, хотя это название употребляется теперь, как известно, только монголами, русскими и отчасти мусульманами, но не западными европейцами. Тюрки принесли с собой с востока встречающееся в орхонских надписях название «Табгач». При Махмуде уже различали Син и Масин (по-персидски Чин и Мачин) как Северный и Южный Китай, и только за Масином, остававшимся под властью китайской национальной династии Сун, сохраняли название Табгач (у Махмуда — Тавгач). Табгач, или Масин, называли также «верхним Сином». Син в собственном смысле, или «средний Син», называли Хитай, по имени господствовавшего там народа; «нижним Сином» считалась Кашгария^{25}. По-видимому, слово табгач употреблялось и в другом смысле; китайцам, как и теперь, в Средней Азии приписывались предметы древней культуры, и в этом смысле Махмуд сопоставляет слово табгач с названием древнеарабского, упоминаемого в Коране народа ад. Махмуд, вероятно ошибочно, связывал с ним употреблявшийся Караханидами титул тавгач-хан, что будто бы значило «великий и древний царь». Гораздо вероятнее, что этот титул остался от прежнего соседства с Китаем.

Упоминаются Махмудом и тангуты, завоевавшие около 1020 года уйгурское владение в Ганьчжоу. Между Сином и Тангутом помещается город со странным тюркским названием Катун-сыны («Изображение женщины» или «Могила царицы»); это название не объясняется, и ни о какой статуе, по которой город получил свое название, не говорится. Рассказывается только о какой-то войне между жителями Катун-сыны и тангутами, закончившейся, по-видимому, поражением тангутов.

Вообще из многих кратких замечаний Махмуда о том или другом городе видно, что в его распоряжении был не дошедший до нас исторический материал, который представлял бы для нас большой интерес. Так, упоминается место Сигун-Самур, где был отравлен Богра-хан, но не сказано, о каком Богра-хане идет речь. Упоминается городок Инджкенд, принадлежавший «людям Муканна»[80] и разрушенный, очевидно, при уничтожении еретиков арабскими войсками. В известных до сих пор источниках о ереси Муканна (во второй половине VIII века), о его союзе с тюрками и борьбе с войсками халифа этого географического названия нет.

Собранный в труде Махмуда Кашгарского лингвистический материал заключает в себе много образцов тюркской поэзии, народной и искусственной, много культурных слов, дающих понятие о жизни тюрок в XI веке, о степени развития их духовной и материальной культуры в то время, когда они уже приняли ислам, но когда влияние ислама еще не одержало полной победы над тюркскими национальными традициями. Использовать весь этот материал в настоящих лекциях было бы невозможно, для этого необходимо самостоятельное исследование; но на некоторых сторонах этого материала я постараюсь остановиться в следующих лекциях, после обзора сведений Махмуда об огузах и других западнотюркских народностях. Предпослать такой обзор общей оценке культурного состояния тюрок необходимо потому, что приводимые Махмудом образцы поэзии там, где они могут быть приурочены к определенным местностям, касаются почти всего района расселения тюрок, от Волги до границ Китая, и не всегда можно решить, какие стихотворения относятся к восточной и какие к западной части этого района. То же самое относится к сведениям о различных сторонах культурной жизни, от порядков управления и устройства ханского двора до народных обычаев.