У пределов мрака

На борту «Маргарет Пейн» — A bord de la Margaret Payne

Паук на потолке — Une araignée au plafond

Родственник Кинг-Конга — Le cousin de King-Kong

Черный лебедь — Le cygne noir

Водяной демон — Le démon des eaux

Дьявол на шхуне «Синяя гора» — Le diable du Blue Mountain

Пятьдесят на пятьдесят — Fifty-fifty

На глубине 11 000 метров — Le fond à 11 000 mètres

Ученые устрицы — Les huîtres savantes

«Партюмон» — «Partumon»

Красные пираты — Les pirates rouges

Загадочная птица рам — «Ram» le mystérieux

Желтая акула — Le requin jaune

Страшная мадам Сю — La terrible Madame Sue

Безжалостный мститель — Le terrible vengeur

Три тюленя — Trois phoques

Пароход в джунглях — Le vapeur dans la forêt

Загадочная Вивиан — Vivian-la-mystérieuse

На борту «Маргарет Пейн»[45]

Ватерс, рулевой, бросил взгляд на барометр, и жемчужные капельки пота заблестели на его висках.

— Что это с ним? — проворчал он.

Ватерс был опытным моряком, но в его жилах текла слишком жидкая кровь, и никто не считал его храбрецом.

— Барометр просто рухнул вниз, — нервно добавил он, обращаясь к капитану Крампу.

Капитан задумчиво покачал массивной головой.

— Это очень надежный барометр, — сообщил он.

— Я в этом не сомневаюсь, — пробормотал рулевой, — и именно поэтому он меня сильно встревожил. Не хотите на всякий случай подойти сюда?

Капитан согласился, пожав плечами. С тех пор как парусник снабдили мощным вспомогательным двигателем, «Маргарет Пейн» с честью выходила из любой бури; можно было не сомневаться, что она справится и сейчас.

Небольшое судно шло вдоль опасных берегов Нижней Калифорнии, направляясь в Авалон, где капитан собирался закупить тунца. Опасаясь встречи с американской береговой охраной, он держался на солидном расстоянии от берега, так как у него на борту хватало всякого дешевого и, к тому же, контрабандного товара.

Вся команда была в сборе на палубе: француз Хейг, черный малыш с беспокойной хитрой физиономией, два фламандца — Виссерс и Гоорис, молчаливые гиганты, красавцы, похожие на нордических богов, и китаец Хунг, кок.

Они наблюдали за морем, с каждой минутой становившемся все более и более необычным; поверхность воды сплошь покрывали пологие волны, почти лишенные пенных гребней и выглядевшие уставшими; вода казалась тяжелой, словно свинец, и была такой же черной, как дешевое испанское вино. В то же время, небо оставалось голубым, без единой тучки или облачка.

Крамп заметил, что команда убрала паруса, и подтвердил это действие медленным кивком головы.

— Мертвый штиль, — скупо констатировал он.

— Это очень редко случается в здешних широтах, — нервно воскликнул Ватерс.

— Это так, — согласился с ним капитан.

В разговор вмешался Хейг; загадочный тип, явно обладавший более обширными знаниями, чем любой другой член команды на борту «Маргарет Пейн». Его, полумертвого от голода, капитан подобрал в Ла Пасе.

Он указал на нактоуз, на котором была укреплена роза ветров, вращавшаяся с ровным гудением, словно свихнувшийся волчок.

— Надеюсь, вы представляете, что это значит?

Крамп судорожно напряг мозговые извилины и с трудом вспомнил, что ему преподавали много лет назад.

— Циклон?

Ватерс пожал плечами.

— На первый взгляд, может, и так, но циклоны всегда приходят оттуда! — И он поднял руку к небу. — А на этот раз что-то пришло снизу. — И он опустил руку, указав на поверхность моря.

— Ватерс прав, — поддержал рулевого Хейг.

Фламандцы невозмутимо смотрели вдаль, не переставая жевать табак. Физиономию Хунга исказила гримаса страха.

— Будет совсем плохо, ты, капитан, хорошо смотреть корабль, — пробормотал он и скрылся на камбузе, откуда тут же пахнуло пригоревшим жиром.

Появилась большая волна, двигавшаяся к судну; не достигнув его, она умерла в серой пене в нескольких кабельтовых от него.

Крамп закурил трубку, воспользовавшись угольком.

— Мертвый штиль, — повторил он.

Внезапно оба фламандца разом подняли руки и вытянули их вправо, указывая на темный предмет, появившийся с правого борта.

— Смотрите, там пловец! — закричал Хейг. — А вот второй… И третий!

Крамп что-то проворчал, потом широко открыл глаза и замолчал. Вытащив трубку изо рта, он остолбенел с открытым ртом.

Три странных существа, поднимая брызги над неподвижной поверхностью воды, пытались плыть, нелепо размахивая длинными конечностями.

— Если это люди, то они очень необычно выглядят, — пробормотал капитан.

Не успел он закончить фразу, как послышались три громких хлопка, похожих на выстрелы из карабина, и пловцы исчезли. Но в них с судна никто не стрелял!

— Они что, нырнули? — спросил капитан.

Хейг заорал:

— Нет, нет!.. Я видел… Они взорвались!

Немного подумав, он добавил:

— Они лопнули, как мыльные пузыри! Или как воздушные шарики!

Оба фламандца скорчили недоумевающие физиономии и дружно свесились с правого борта.

Там появился еще один пловец, оказавшийся на этот раз гораздо ближе к судну, и моряки смогли некоторое время наблюдать за ним. Существо походило на человека с выпученными и совершенно невыразительными глазами на непропорционально большой голове. Пучки тонких зеленых волокон, то ли волос, то ли антенн, выполняли роль его шевелюры, блестевшей, словно ее смазали жиром.

Послышался громкий хлопок.

Существо лопнуло, подняв фонтан разлетевшихся во все стороны брызг.

Хейг заорал:

— Тьфу, ну и несет же от него!

Выскочивший из своего ароматного камбуза Хунг закричал:

— Эй, смотрите! Там большой дракон! Он совсем злой!

Крамп споткнулся, едва не упав, и привалился спиной к пристройке. Хейг в ужасе закрыл лицо руками, Ватерс принялся перечислять жалобным скрипучим голосом имена всех святых, которые ему удалось вспомнить, и только фламандцы остались невозмутимыми и отправили в рот очередные порции табака.

Чудовищное создание, появившееся из морских глубин, неподвижно распростерлось на гладкой поверхности черной воды.

Оно походило на пустой продолговатый мешок, из которого вытекала вязкая масса лилового цвета; его сотрясали сильные неравномерные толчки. Через пару минут из бесформенной массы появилась голова размером с большую бочку.

Два громадных круглых глаза пылали свирепым огнем, словно сера и фосфор вместе взятые. Через мгновение над телом взвились щупальцы.

Фламандцы принялись спокойно пересчитывать их: шесть, семь, восемь… Отвратительные конечности извивались, словно разъяренные змеи, и хлестали по воде со зловещим плеском, поднимая фонтаны брызг.

— Это кальмар! — взвыл Хейг. — Да еще размером с судно!

Рев нескольких паровых сирен разорвал пространство, и на поверхности моря появились другие чудовища, яростно размахивавшие щупальцами, вспенивавшими воду. Они беспорядочно метались, натыкаясь друг на друга, их слизистые тела лопались, разрывались на куски, и они снова исчезали под водой. Неожиданно мерзкая фантасмагория прекратилась, словно чья-то гигантская рука разом стерла с поверхности моря все проявления нелепой жизни.

Хейг перевел дух.

— Существа с большой глубины, — выдохнул он. — Их разрывает на части резко понизившееся атмосферное давление.

— Но что могло вызвать этот кошмар? — промямлил пораженный увиденным жутким зрелищем Крамп, с трудом собиравший разбежавшиеся мысли.

Хейг, прибодрившийся при виде успокоившегося моря, ответил:

— По-видимому, это было связано с каким-то происшествием в глубинах моря, может быть, извержением подводного вулкана, выгнавшего монстров из их убежищ.

— Вы заметили, как похожи глаза этих кальмаров на человеческие? — сказал капитан, не отводя взгляда от моря.

— К счастью, это не разумные существа, — сказал француз. — Но было бы интересно изучить их как следует.

В этот момент море словно закипело, несмотря на полное отсутствие ветра. Гигантские водяные горы взлетели к небу, завыл ветер, какой может случиться только при конце света, и на палубу посыпались дымящиеся камни.

«Маргарет Пейн» уцелела, несомненно, не благодаря искусству и отваге экипажа, а оказавшись под покровительством неба и всех его святых.

Через несколько часов странная буря улеглась, и матросы подобрали оказавшиеся на палубе камни, выброшенные с морского дна.

Хейг внимательно рассмотрел их и неожиданно принялся кричать, как безумный:

— Черные алмазы! Черные алмазы!

Через две недели Крамп показал чудесную находку представителю ювелирной фирмы «Гугельхаймер» во Фриско.

— Конечно, это весьма дорогие камни, — сказал старый ювелир. — Скажите честно, откуда они у вас?

У Крампа не было оснований скрывать правду. Он подробно рассказал о происшествии, подарившем морякам черные алмазы.

— Да, такое вполне возможно, — признал ювелир, — но я боюсь, что вам, господин Крамп, никто не поверит, и у вас могут возникнуть трудности. Например, вас могут обвинить в воровстве… И, конечно, большие претензии к вам будут у таможенников.

— Оставьте, хватит пугать меня! — вспылил капитан.

— Вы знаете не хуже меня, — невозмутимо продолжал знаток драгоценных камней и человеческих душ, — что как парни с таможни, так и все другие, носящие форму, не очень любят таких типов, как вы. Не буду упрекать их за это, ведь вы не станете отпираться, что за вами числится немало проступков, достойных виселицы. Что касается членов вашей команды…

Крамп потупился и пробормотал, что его нельзя считать ответственным за недостойное поведение матросов…

— К примеру, — продолжал не знающий жалости собеседник, — ваш помощник Ватерс зарекомендовал себя как мелкий воришка.

Крамп пробурчал в ответ что-то невнятное.

— Хейг сбежал из тюрьмы в Гвиане.

Крампу оставалось только возмущенно фыркнуть.

— Ваши двое фламандцев хорошо известны, как профессиональные пираты… Остается только ваш кок Хунг, о котором я мало что знаю, но он китаец, и этого более чем достаточно.

— К чему вы ведете? — проворчал сильно встревоженный Крамп.

Ювелир что-то подсчитал на пальцах и сообщил капитану результат вычислений:

— Пять человек команды по сто долларов на нос и триста долларов капитану. Это составит восемьсот долларов за ваши чертовы камешки. Согласны?

Конечно, Крамп согласился. В конце концов эти черные алмазы обошлись ему не слишком дорого!

Несмотря на всю фантастичность этой истории, она основывается на реальных событиях.

Вот два свидетельства, подтверждающих, что в глубинах моря обитают чудовища, о которых мы совершенно ничего не знаем.

В 1861 году в море возле Зондского архипелага, поблизости от Соэмбы, мощное подводное извержение выбросило на поверхность многочисленные образцы загадочной глубинной фауны. По словам свидетелей, животные, оказавшиеся на поверхности, лопались, словно слишком сильно надутые воздушные шарики. На побережье обнаружили множество умирающих гигантских цефалопод, среди которых оказался гигантский кальмар Haplopteutis ferox. Все они погибли через несколько часов и так быстро разложились, что ученые не смогли сохранить их для исследования.

Аналогичное происшествие имело место в 1864 году в море у Харафоэры. Оно описано в бортовом журнале американского брига «Ann Heaven». Капитан P. М. Шин утверждает, что на протяжении целого часа мерзкое морское животное неопределенных очертаний плыло рядом с судном, распространяя отвратительный запах. После нескольких попавших в цель пуль оно нырнуло. Моряк считает, что животное, судя по размерам, должно было весить четыре или пять тонн. На протяжении этого часа окраска животного изменилась от матово-белой до темно-красной.

Паук на потолке

— Что значит увидеть паука на пололке?

— Это значит свихнуться!

— Может быть, человек, придумавший это выражение, бывал в Австралии, в опасной местности, омываемой рекой Параматтой?

— Странный вопрос!

— Не такой уж странный, особенно, если вы знакомы со случаем Энди Снуда.

Сначала я должен выступить в роли школьного учителя, чтобы рассказать вам про эвкалипт. Это высокое смолистое дерево, по высоте нередко превышающее сотню метров и обладающее свойствами, нехарактерными для большинства деревьев.

Ветви эвкалипта немногочисленны и образуют небольшие редкие пучки на гладком стволе. Они покрыты скудной листвой, так что этот гигант австралийских лесов дает крайне мало тени. Если вы, находясь у подножья эвкалипта, поднимете вверх взгляд, то увидите больше голубого неба, чем зеленой листвы.

В марте — апреле это растительное чудовище освобождается от коры, отстающей кучками и пластинами; в итоге дерево превращается в жутковатый пятнистый призрак.

Ученые говорят, что существует не меньше сотни разновидностей эвкалипта и осыпают похвалами сказочное «сумасшедшее» дерево, характерное прежде всего для Тасмании.

Это связано с тем, что ученые головы предпочитают оставаться в домашнем уюте, с трубкой в зубах и уткнувшись носом в книгу, вместо того, чтобы подниматься вверх по течению Параматты или пересекать лес Бенделла.

Впрочем, я никому не советую увлекаться этими опасными занятиями, если только вас не вынуждает неудачное стечение обстоятельств.

В этих краях смолистые эвкалипты достигают невероятных размеров и выглядят крайне отвратительно, даже если они покрыты белыми цветами, к тому же тошнотворно пахнущими кошкой.

Но в Австралии встречается множество других деревьев, и лес Бенделла не считался бы запретной территорией, если бы не катипо…

Однажды, очнувшись от ночного кошмара, дьявол создал паука. Существо черного цвета с челюстями-крючьями, покрытое колючими волосками, наполненное ядом и злобой, размером почти в ладонь человека.

К счастью, небесные создания, сопротивляющиеся силам мрака, ограничили распространение чудовища несколькими десятками квадратных миль леса Бенделла.

Бушмены называют этого паука «катипо», что означает «деревянный зверь»; действительно, он похож на причудливый древесный корень, хотя иногда больше напоминает руку больного артритом.

Туземцы, давшие название пауку, стараются не заходить в лес Бенделла, и точно так же ведут себя дикие животные.

Только нехорошие парни, оказавшиеся не в ладах с законом, за которыми гоняется конная полиция, решаются от отчаяния искать убежище в этом лесу.

Так случилось и с Энди Снудом.

Убивает ли катипо свою жертву мгновенно, как это бывает в случае с флоридской черной вдовой или колумбийской тинтиной?

Неужели вы подумаете, что сатана, создатель катипо, будет копировать достижения природы?

Катипо прячется в нижних ветвях эвкалипта и питается точно так же, как его братья во всем мире. Насытившись, он сидит, затаившись, в терпеливом ожидании момента своего великого свершения, момента размножения.

И вот в лесу Бенделла появляется человек.

Катипо сразу же узнает об этом или из-за своего невероятного чутья, или благодаря какому-то неизвестному излучению человеческого мозга.

Он засекает местоположение человека и начинает преследовать его гораздо быстрее, чем самая ловкая белка.

Быстро догнав человека, паук бросается сверху на него, почти всегда нацеливаясь на затылок.

Бывает, что жертва совершенно не замечает нападения, настолько осторожен легкий паук; если же человек замечает его, то смахивает с головы одним движением руки, после чего паук исчезает, словно растворяясь в воздухе.

Ужасного прикосновения, длившегося меньше секунды, оказывается достаточно для того, чтобы в кровь неосторожного путника попала сотня микроскопических яиц.

Странных, дьявольских яиц, словно наделенных самостоятельной жизнью, поскольку они немедленно направляются в мозг человека, где начинают выполнять заданную природой программу.

Все это я узнал от доктора Грэхема Трента из Брисбена, и когда я спросил его, что ждет потом человека, укушенного пауком, доктор пожал плечами и сказал:

— Я никогда не встречал человека, на которого напал катипо, или который слышал бы о подобном случае.

Судьба решила, чтобы я оказался в числе последних, и чтобы мне повстречался Энди Снуд.

В результате этой встречи моя жизнь превратилась в сплошной кошмар.

Мое преступление нельзя было отнести к числу выдающихся.

В Сиднее, на Круговой набережной, я всего лишь подарил одну пулю констеблю, оказавшемуся излишне любопытным.

Пуля всего лишь пробила полицейскому руку, но я, чтобы избежать весьма реальных неприятностей, поспешил взять курс на Порт Джексон.

К сожалению, в это время уже неплохо работал телеграф, и я, предупрежденный приятелем, немедленно двинулся дальше на запад.

Я поднялся вверх по Параматте, реке, которую уважают беглые каторжники, так как ее берега сложены плывунами и трясинами, которые полицейским нравятся еще меньше, чем пули плохих парней.

Я знал, что в одном местечке, называемом Раубресс, я буду надежно защищен от любопытства конных бобби.

Лес Бенделл вырисовался на горизонте. Я приблизился к нему и пошел вдоль опушки, стараясь ни в коем случае не заходить даже на пару шагов в лесную тень.

На западе этот чертов лес заканчивается небольшим оазисом из кустов банксии, покрытых восхитительными желтыми и красными цветами. Они представляют определенный интерес, когда на них созревают насыщенные жиром орехи или шишки; кроме того, их заросли кишат мелкими песчаными кроликами.

Я как раз заканчивал очищать один из этих орехов, когда увидел в сотне шагов от себя выходящего из леса Энди Снуда.

Я немедленно проверил свой крупнокалиберный револьвер марки «Смит и Вессон», так как подобная встреча не могла не встревожить меня.

От Ботани Бей до залива Карпентария Энди Снуда разыскивали полицейские, мечтавшие повесить его без долгих разговоров. Но мне показалось, что он рад встрече со мной.

— Джонни, — сказал он, — дайте мне перекусить что-нибудь. Я три дня пересекал лес Бенделл, и мне за это время не попалось ничего съедобного, даже жалкой крысы.

— Ничего удивительного, — проворчал я, — с этими катипо…

Энди провел рукой по затылку и ухмыльнулся.

— Ну, они совсем не такие злобные, как рассказывают. Мне один из них свалился на шею и мгновенно удрал; единственной неприятностью для меня была необходимость видеть в течение нескольких секунд самое отвратительное существо животного мира.

Он лихо расправился с моей ветчиной, пачкой бисквитов и половиной бутылки бренди, после чего предложил мне вместе двигаться к Раубрессу.

Нам нужно было пересечь несколько покрытых лесом участков и, самое главное — несколько болот, довольно опасных из-за присутствия скрывающихся в камышах желтых змей.

Мы шли с максимально возможной осторожностью, что, естественно, сильно замедляло наше продвижение. Я прикинул, что нам потребуется не меньше десяти дней, чтобы достичь земли обетованной — разумеется, обетованной для таких изгоев, как мы.

Энди Снуда нельзя назвать приятным спутником — он слишком молчалив, и в его глазах то и дело поблескивают подозрительные, вызывающие настороженность огоньки.

Тем не менее, только на третий день, когда мы тащились по равнине, поросшей колючими кустарниками, я заметил в его поведении нечто странное.

Накануне он отказался отведать жареного кролика, весьма на мой вкус съедобного; более того, он с отвращением оттолкнул протянутую ему фляжку с бренди.

Потом я увидел нечто еще более странное: он с невероятной скоростью шарил в кустарниках, извлекая из зарослей какую-то мелочь, и с аппетитом поедал свою добычу.

Я с ужасом разглядел, что он охотился на мух, гусениц, жуков и других насекомых, которых тут же с жадностью проглатывал.

Вечером этого же дня он обогнал меня на добрую сотню шагов, так что я, потеряв его из виду, торопился догнать своего спутника, не думая об осторожности. Неожиданно я оказался в странной сети из толстых, вымазанных клейкой массой нитей, неприятно пристававших к рукам и лицу. Эта паутина оказалась такой прочной, что прорваться сквозь нее мне удалось только ценой напряжения всех сил.

Остановившись, я принялся звать Энди, но он почему-то не откликался.

Я решил устроить привал и разжег костер. Потом открыл банку с говядиной, чтобы подкрепиться.

Энди так и не появился.

Прошло еще три дня. Постоянно поглядывая на компас, я шагал по дикой пустынной местности, пробиваясь сквозь коварно хватавшие меня за ноги колючие кустарники.

К вечеру я почувствовал такую усталость, что устроился спать прямо на земле, даже не разводя огня. Вместо ужина я ограничился несколькими глотками бренди.

Я проснулся ночью, почувствовав, что у меня связаны руки и ноги — могу заверить вас, что это крайне неприятное ощущение. Я попытался пошевелиться, но из этого ничего не получилось.

Светившая с неба полная луна позволила мне хорошо видеть происходящее вокруг.

Некоторое время я лежал, тупо осматриваясь, пока не поверил в то, что меня окружает не кошмар, а ужасная, фантастическая реальность. Я был замотан в сеть, в чудовищную паутину, толстые нити которой блестели в лунном свете, словно стальная проволока.

Когда-то я читал рассказ одного американского писателя, герой которого был брошен мистическими силами в бездонный колодец, где он пытался найти в себе силы, чтобы закричать…

Силы, чтобы закричать…

Но из моих губ вырывался только невнятный стон.

Потом я услышал в окружавших меня кустах шорох, сменившийся осторожными шагами… Мне показалось, что ко мне приближается сразу несколько человек… Внезапно появилось нечто чудовищное. Это был Энди Снуд.

Должен пояснить, что я не знал, а только догадывался, только чувствовал, что это был он, потому что облик моего компаньона испытал невероятно жуткие изменения.

Его голова еще походила на человеческую, хотя была нелепо перекручена, изрыта глубокими морщинами и покрыта жесткой щетиной.

Его бесформенное тело сотрясали конвульсии, и из него то и дело вылезали длинные щупальцы, беспорядочно хлеставшие по воздуху.

Это был гигантский паук… Чудовищный, огромный, как…

Со свистом, напомнившим мне паровую сирену, чудовище бросилось ко мне.

Я почувствовал, что одна моя рука — к счастью, правая — освободилась из паутины, и мне удалось извлечь из кобуры револьвер.

Отвратительное существо остановилось, присев перед прыжком, и я почувствовал мерзкий запах гниения и чего-то невероятно едкого…

Мой револьвер выплюнул сразу все пули, находившиеся в барабане.

Существо скорчилось, шарахнулось в сторону и внезапно ринулось в кусты. В треске ломающихся веток я услышал — или мне показалось, что я услышал? — как нечеловеческий голос окликнул меня:

— Джон! Эй, Джон! Джонни!

Только на заре мне удалось выпутаться из паутины, да и то исключительно потому, что утренняя роса почти полностью растворила клейкие нити. Поднявшись, наконец, на ноги, я не увидел никаких остатков паутины.

Перезарядив револьвер, я осторожно осмотрел близлежащие заросли. Отойдя от места ночлега на несколько десятков шагов, я наткнулся на тело Энди Снуда с головой, пробитой пулями. Он выглядел обычным человеком, и от его кошмарного ночного облика не осталось ни следа. Но…

Вы можете представить человеческий мозг, служащий инкубатором для сотни маленьких паучков, да еще таких мерзких, которых только могла породить природа?

Разве при этом не появляется возможность для самых невероятных предположений?

Недавно мне сказали, что желтые цветы банксии ночами испускают необычный ядовитый аромат, вызывающий кошмары. Поэтому ботаники называют это растение «Dream-herb[46]», то есть растение, способное вызывать галлюцинации.

Действительно, вокруг места, где я спал, было много этих колдовских растений… Но у меня имеются свои соображения по поводу этого жуткого приключения… Если вы думаете иначе, это ваше дело.

Родственник Кинг-Конга

Те, кто видел фильм про Кинг-Конга знают, что это чудовище было придумано сценаристами и на самом деле никогда не существовало. Но несколько месяцев назад в газетах появилось сообщение о том, что в лесах Бразилии живут громадные обезьяны, столь же опасные, как львы или тигры.

Когда несколько лет назад путешественник Герберт Холмс вернулся из своего путешествия по безжалостное сельве, никто не поверил рассказу о его приключениях. Но сегодня общественное мнение заметно изменилось.

Вот один из рассказов этого исследователя, в котором идет речь о его встрече с ужасным лесным человеком. Предоставим слово Холмсу.

Я покинул небольшую лесную деревушку Сан Кристобаль всего с одним проводником, индейцем из загадочного племени ботокудос по имени Ухак. Ни один другой индеец этого племени не согласился сопровождать меня.

Я собирался осмотреть одно лесное озеро, о котором индейцы рассказывали всякие ужасы, а также небольшой вулкан, считавшийся активным и весьма опасным.

Ухак, высокий индеец, оказавшийся мрачным и неразговорчивым, начал разговаривать со мной только через несколько дней.

Я спросил его:

— Действительно ли существует Дазжо, лесной демон?

— Именно потому, что он существует, я и решил сопровождать вас, — ответил Ухак.

— Но почему?

— Он сожрал моего брата, а у меня нет оружия, с помощью которого я смогу отомстить ему.

— А ваши отравленные стрелы?

— Они не причинят ему вреда. Чтобы убить его, нужны ваши пули, которые делают «хлоп-хлоп».

Индейцы называют таким образом разрывные пули, которые я использовал, чтобы убивать многочисленных в этих краях кайманов.

Мы больше недели пробирались через джунгли, используя тропы, проделанные крупными животными. Потом эти тропы пропали, и дальше нам пришлось пустить в дело наши мачете, чтобы пробиваться через густые заросли. Одновременно нам пришлось перейти со свежего мяса на консервы.

Через несколько дней мой проводник сильно втянул носом воздух и сообщил, что мы скоро выйдем на берег интересовавшего меня озера.

— Вам уже приходилось бывать раньше в этих краях? — поинтересовался я.

— Конечно. Я искал здесь зеленые камни (так местные индейцы называют изумруды), и недалеко отсюда Дазжо схватил моего брата и убил его. Вы ведь убьете Дазжо, господин?

Нам потребовались еще два дня, чтобы достичь озера. Я никогда еще не видел такой дикий и зловещий пейзаж.

Озеро больше походило на болото, над которым клубился ядовитый пар. Вода почти везде скрывалась под толстым слоем водной растительности. На противоположном берегу я увидел столб желтого дыма — это курился вулкан.

— Если ветер переменится и подует в нашу сторону, — сказал Ухак, — он принесет сюда дым, и он убьет нас, потому что этот дым ядовитый. Но в это время года ветер очень редко меняет направление, а если такое случается, то ветер обычно бывает очень слабым, и он не сможет пригнать дым к этому берегу.

Он срубил несколько молодых деревьев и соорудил для нас шалаш, способный дать убежище от дождя и солнца.

Болото кишело крокодилами и огромными жирными угрями, которых Ухак ловил в большом количестве.

Ухак очень много времени проводил на берегу, и когда я спросил, почему он так пристально наблюдает за озером, он ответил:

— Я жду, когда появится Дазжо, чтобы вы убили его.

— Неужели он живет в озере?

— Да. Вероятно, его логово находится на одном из небольших островков, до которого невозможно добраться никаким способом. Он питается рыбой и крокодилами, но иногда ему требуется настоящая красная кровь, и тогда он выбирается в джунгли и бродит в поисках добычи. Но он никогда не уходит далеко от озера, потому что не может жить без воды.

Однажды вечером мы услышали шум борьбы, и я в бинокль увидел поднимавшиеся вдали фонтаны брызг.

— Это Дазжо схватил крокодила, — прошептал Ухак. — Похоже, он появился неподалеку от нас.

В бинокль я разглядел только неясные мечущиеся тени.

— Мне нужно побродить по джунглям, — сказал Ухак. — Надо добыть оленя, желательно, живого. Пока меня не будет, вы можете не опасаться Дазжо, так как крокодила ему хватит на несколько дней.

Ухак вернулся через два дня со связанной антилопой на плечах. Он привязал животное к дереву и спрятался метрах в пятидесяти от приманки.

Когда из воды выбрались крокодилы, почуявшие антилопу, Ухак попросил меня не стрелять, чтобы не потревожить Дазжо; он сам прогнал крокодилов ударами дубины, убив самых нахальных, слишком близко подобравшихся к антилопе.

На следующий день, когда я, разморенный жарой, дремал в шалаше, Ухак заглянул в шалаш.

— Дазжо приближается, господин, — прошептал он. — Возьмите свое ружье и зарядите его пулями, которые делают «хлоп-хлоп».

Я зарядил разрывными пулями мощное ружье для охоты на слонов и вышел из шалаша.

— Сейчас он подходит к берегу, — негромко сообщил мне проводник.

Меня охватил необъяснимый ужас.

К берегу приближалось громадное чудовище, плывшее со скоростью чемпиона по плаванию, не обращая внимания на толстый слой водорослей. Некоторое время я видел только выступающую из воды голову размером с большую кипу хлопка; голову поддерживали плечи шириной не менее двух онов[47]. Поросшая шерстью физиономия немного походила на морду обычной обезьяны, но имела сходство и с лицом негра. В полуоткрытой пасти монстра виднелись огромные желтые клыки.

Почувствовав под собой землю, чудовище встало на ноги, выбралось на сушу и направилось к привязанной антилопе. В двух шагах от приманки чудовище остановилось и начало оглядываться, шумно принюхиваясь.

Теперь я смог разглядеть стоявшее во весь рост существо.

Его рост превышал шесть метров, туловище было массивным и толстым, размером в мюи[48], мощные руки и ноги, похожие на стволы деревьев, показались мне непропорционально короткими. Тело покрывала редкая бурая шерсть; местами были видны участки голой кожи неприятного розового цвета. Чудовище зашипело на антилопу, но не стало приближаться к ней. Оно широко разинуло уродливую пасть; небольшие глазки сверкали.

— Стреляйте, господин, — прошептал Ухак. — Он почуял нас!

Несколько секунд я колебался; если пуля не попадет в кость, она не разорвется, и разъяренное раненое чудовище кинется на нас.

Я прицелился в солнечное сплетение и выстрелил.

Прогремел выстрел, и эхом ему ответило громовое рычанье.

Потом я услышал торжествующий крик Ухака. Чудовище, упавшее возле самого берега, корчилось в неглубокой воде, окрашивая ее кровью. Его морда, искаженная злобой и болью, была повернута в нашу сторону и оглушала нас страшным ревом. Через мгновение монстр оказался на ногах.

Я выстрелил второй раз, целясь в голову, и монстр снова рухнул в воду. Еще минуту он бился, поднимая брызги и вспенивая воду, но скоро затих. Мы увидели подбиравшихся к телу крокодилов.

К сожалению, нам не удалось отбить у крокодилов трофей этой невероятной охоты, но я никогда не забуду выражение счастья на лице индейца, которому я помог отомстить за смерть брата.

Черный лебедь

Один маленький мальчик жил когда-то в огромном замке. Он был один у своей матери, и та окружила его нежностью и заботой. Слуги постоянно следили за мальчиком, но больше всего внимания ему уделяла гувернантка, особенно в случаях, когда мать ребенка была занята другими делами. Мальчику не разрешали одному гулять даже в парке, окружавшем замок, и особенно строго ему запрещали подходить к пруду.

Пруд, просторное зеркало прозрачной воды, населяли гордые лебеди, сверкавшие белизной своего оперения.

Один лебедь, который особенно выделялся величиной и красотой, был самым белоснежным, самым гордым и самым величественным, а также самым самолюбивым и хвастливым.

Он был таким гордым и таким завистливым, что злился на все, что вокруг него могло отвлечь взгляды от его особы, так как привык, что все восхищались его великолепием.

Поэтому он возненавидел мальчика, которого друзья и подруги матери, посещавшие замок, постоянно осыпали похвалами и восторгались его умом и красотой.

Однажды жарким летним днем, когда гувернантка забыла о своем подопечном, увлекшись интересным романом, мальчик вышел в парк и направился к пруду.

Прекрасный лебедь тут же поплыл к нему, сверкая всем своим великолепием и стараясь привлечь его внимание. Он высоко держал горделивую голову, грациозно изгибал длинную шею, кокетливо разглаживал клювом белоснежное оперение и искусно выписывал на поверхности пруда изящные пируэты.

Когда мальчик остановился у пруда и стал с восхищением наблюдать за красавцем-лебедем, тот сказал ему:

— Не хочешь ли ты поплавать вместе со мной? Я покажу тебе чудесный остров, где растут огромные деревья и цветут фантастически яркие цветы, каких ты никогда не видел, на ветвях деревьев зреют чудесные плоды, каких ты никогда не пробовал, а под деревьями играют животные, которых ты никогда не встречал. Так как, ты хочешь поплыть туда со мной?

Мальчик заколебался.

— Но что скажет мама? Ведь она не разрешает мне далеко отходить от замка. Скажи, он далеко, твой остров?

— Не очень, — ответил лебедь. — Забирайся ко мне на спину и держись обеими руками за мою шею. Я быстро отвезу тебя на этот волшебный остров.

Лебедь подплыл к самому берегу, мальчик забрался к нему на спину, и его путешествие в неизвестность началось.

Лебедь энергично рассекал воду, двигаясь вперед быстрее любой лодки.

Скоро путешественники оставили пруд позади и очутились в небольшой речке с живописными берегами. Большие деревья склонялись над водой и опускали в нее ветки, чтобы освежить листву. Цветы с удовольствием смотрели на свои отражения в воде. Нашим путешественникам то и дело встречались другие лебеди, которых наш гордый путник не считал достойными приветствия. Самые разные рыбки высовывали из воды свои небольшие очаровательные головки и желали мальчику счастливого пути.

Наконец, речка расширилась и впереди показался остров, к которому и причалил лебедь.

— Вот и чудесный остров, — сказал он мальчику.

Мальчик сошел на землю и направился вглубь острова.

С первых же шагов его охватил восторг. Он никогда не видел ничего похожего; мелкий золотой песок под ногами, громадные деревья с красивыми резными листьями, кустарники с огромными цветами, сверкавшими, словно разноцветные огоньки, волны разных ароматов… И цветы, повсюду цветы, ярко окрашенные и удивительно ароматные.

Охваченный восторгом мальчик был ослеплен окружавшим его великолепием. Он часто нагибался, чтобы подобрать замечательные камешки, то разноцветные, как кусочки радуги, то молочно-белые, как жемчужины, то желтые, как золото.

Скоро он очутился в сказочном саду. Ему достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать с ветки огромный сочный апельсин или нежный душистый банан, ароматное яблоко, кокосовый орех, мандарин, гранат. Плодовые деревья, согретые солнцем, испускали восхитительный пьянящий запах.

Потом мальчик увидел великолепных птиц, прыгавших по веткам и звонким щебетанием приветствовавших его. Они были удивительно ярко окрашены, а на голове у них торчали изящные хохолки. И они непрерывно распевали звонкие песенки.

Мальчик был потрясен окружавшим его великолепием. Он был очарован ярким солнцем, душистым воздухом, ослепительными красками и, не в последнюю очередь, удивительно вкусными фруктами.

Внезапно он вспомнил о доставившем его сюда лебеде. Он хотел высказать ему свое восхищение и поблагодарить его. Но как он ни осматривался, лебедя нигде не было. Он исчез.

И тогда мальчик почувствовал себя одиноким в этом волшебном мире, таком далеком от его замка, от всего, к чему он привык. Вечерело, воздух становился прохладным, птицы перестали петь. Скоро наступила ночь.

Мальчику неудержимо захотелось вернуться домой, и он принялся громко звать лебедя. Но никто не откликался на его зов.

Неожиданно в траве рядом с ним послышался неприятный шорох, словно тело какого-то большого существа раздвигало кусты и траву. Потом раздалось зловещее шипение.

Мальчик чувствовал, что возле него находятся враждебные существа, но ничего не видел в ночной тьме. Его охватил леденящий ужас.

Потом что-то скользкое обвилось вокруг его ног, а совсем рядом с ним послышалось громкое рычание.

В этот момент из-за туч выглянула луна, и мальчик увидел возле себя огромное существо, уставившееся на него свирепым взглядом и широко разинувшее пасть, из которой вырывались язычки пламени.

«Это дракон», — в ужасе подумал мальчик. Он закричал и упал, потеряв сознание.

В это время несчастная мать маленького мальчика, десять раз безрезультатно обыскавшая все закоулки парка и поднявшая на ноги все окрестное население, в слезах бросилась умолять добрую фею, согласившуюся после рождения ребенка стать его крестной матерью:

— Ах, добрая фея! Скорее спасите моего ребенка, своего крестника! Я чувствую, что он в страшной опасности!

И тогда фея, одна из самых умелых и опытных волшебниц страны, специализировавшаяся на поисках пропавших детей, села в свою крылатую колесницу и устремилась к острову.

Она очутилась там в тот самый момент, когда чудовище готовилось броситься на ребенка и сожрать его. Она взмахнула своей волшебной палочкой, и дракон взвыл и обратился в бегство, а змеи, собравшиеся вокруг ребенка, бросились в кусты.

Когда мальчик очнулся и открыл глаза, он увидел свою крестную мать и с криком радости бросился к ней.

Фея посадила мальчика в свою крылатую колесницу и снова взмахнула волшебной палочкой.

— Самолюбивый и коварный лебедь, — воскликнула она, — немедленно выйди из своего убежища и явись передо мной!

Перед феей возник лебедь, согнувший повинную голову и мелкими шажками ступавший на своих перепончатых лапах.

— Ради своего честолюбия и гордости, — сказала фея, — ты завлек этого ребенка на волшебный остров, где бросил его мерзким и свирепым зверям на растерзание. Ты будешь наказан за это преступление. Отныне твоя сияющая белизна, которой ты так гордишься, исчезнет, и ты станешь черным, как ночь.

Она коснулась лебедя своей волшебной палочкой, и тот мгновенно почернел.

Потом она поднялась в свою крылатую колесницу и улетела вместе с мальчиком.

Вот почему с тех пор встречаются черные лебеди.

Водяной демон

Вначале прошлого столетия население болотистого региона Англии от долины реки Уз и до залива Уош охватила тревога.

Моряки Кембриджа стали оставлять на берегу своих пассажиров и их грузы, так как не решались предпринять опасный рейс к заливу Уош.

Все были напуганы рассказами о появлении чудовища, нападавшего на суда и получившего название «водяной демон».

И там, где потерпели неудачу лучшие стрелки королевства и даже приглашенные из Франции знаменитые охотники на волков, успеха добился юноша пятнадцати лет.

Посреди обширного болотистого пространства лежал небольшой островок, связанный с сушей посредством узкого песчаного перешейка. На островке находилась хижина Майка Даунера, зарабатывавшего на жизнь рыбной ловлей и охотой на болотную дичь. Он был вдовцом и жил с сыном Ником, крепким парнем, не умевшим ни читать, ни писать, но знавшим болота как свои пять пальцев. Когда до них дошла странная история о водяном демоне, отец и сын Даунеры не один вечер смеялись над ней.

Водяной демон? Да кто когда-либо слышал про такое чудовище? Если бы он действительно существовал, кто, как не они, давно живущие среди болот, должны были первыми узнать о нем! Можно было не сомневаться, что эту историю придумал кто-нибудь из подвыпивших матросов, плававших по Узу.

Но однажды небольшой люгер, застигнутый бурей в то время, когда он поднимался вверх по реке, был выброшен на песчаную отмель.

Команда трудилась всю ночь, чтобы снять судно с мели, но им пришлось прекратить работу после того, как матросы были забросаны большими камнями, которые кто-то швырял от реки. Два человека были серьезно ранены.

Когда на следующий день отец и сын Даунеры появились в Гринхилле, чтобы продать пойманную рыбу, Майк Даунер основательно заправившийся спиртным, принялся ругать муниципалитет и речную полицию. В итоге подвыпивший рыбак оказался в карцере.

Им заинтересовалось правосудие, и Майк Даунер был обвинен в соучастии в преступлении, в котором, как было признано судом, предполагалось участие демона вод.

Майк энергично протестовал, заявляя о своей невиновности, но он был бедным человеком, слишком простым с точки зрения окружающих и не имевшим влиятельных друзей. Никто не выступил в его защиту за исключением сына, но тот напрасно умолял судью. Суровый судья выставил его из зала заседаний и добился, чтобы его прогнали из деревни.

Сын рыбака понял, что должен рассчитывать только на самого себя, если хочет доказать невиновность отца. А для этого ему нужно было разобраться в истории с водяным демоном.

Три недели он плавал на небольшой плоскодонке по огромной территории, занятой болотами и озерами. Он бродил по зарослям ивняка и густым камышам, но ему долго не удавалось обнаружить ничего подозрительного.

Наконец, когда он добрался до глухого места, которое почти никогда не посещали ни его отец, ни он сам, ему улыбнулась удача.

Он высадился на небольшом островке, покрытом сухим песком. Здесь он собирался подкрепиться, поджарив немного рыбы, и часок-другой отдохнуть. Но его сразу же поразил царивший на острове отвратительный запах.

Островок с редкими зарослями вереска был окружен каймой камышей. Осторожно проникнув в самую гущу камышей, он натолкнулся на груду разлагающихся остатков — рыбьих голов и костей, птичьих перьев и даже шкур и костей каких-то небольших животных.

У Ника не было никаких сомнений, что эти отбросы остались после того, как здесь неоднократно устраивал пиршество тот, кого он искал, то есть водяной демон.

Он поспешно вернулся в свою хижину, надел свою праздничную одежду и отправился в Гринхилл.

Но он напрасно уговаривал членов муниципалитета помочь ему и организовать охоту на чудовище. Ему никто не поверил, а когда он стал настаивать, его просто прогнали.

Но один старый, давно ушедший на пенсию моряк, многое повидавший на своем веку, посочувствовал юноше и одолжил ему двуствольное охотничье ружье, порох и пули. Кроме того, он подарил ему поросенка.

Через пару дней Ник вернулся на остров и увидел, что к остаткам обеда чудовища добавились клочья шкуры какого-то зверька.

Он отогнал лодку подальше в камыши, привязал под небольшим кустом поросенка и спрятался в кустах поблизости от приманки.

До вечера все было спокойно, но как только начало смеркаться, поросенок принялся тревожно верещать и дергать веревку. Ник услышал плеск воды, как будто к берегу приближалось большое животное.

Он с большим трудом удержался от бегства, когда увидел выбравшееся из воды жуткое существо. Это был огромный мохнатый зверь ростом с человека. Он медленно подошел к поросенку, ворча и щелкая зубами.

Ник с ужасом увидел глаза, светившиеся, словно раскаленные угли, и чудовищные клыки в широко открытой пасти.

Одним прыжком зверь кинулся на дико завизжавшего поросенка; послышался жуткий треск ломающихся под зубами костей.

Ник вскинул ружье и нажал на курок. Раздался сухой щелчок… Выстрела не последовало.

Водяной демон вскинул голову, страшно зарычал и повернулся к сидевшему в засаде Нику.

Чувствуя, что ему осталось жить совсем немного, Ник снова нажал на курок.

На этот раз прозвучал оглушительный выстрел; раненое чудовище взвилось в воздух, потом рухнуло на землю и принялось кататься по песку с диким рычанием.

Ник снова нажал на курок; пуля, вылетевшая из второго ствола, заставила чудовище затихнуть.

Ник долго ждал, прежде чем решился приблизиться к убитому существу.

Демон оказался таким тяжелым, что Ник не мог забрать его с собой. Поэтому он достал нож и отрезал когтистую лапу чудовища. Это доказательство своей победы он принес в деревню.

На следующее утро была организована экспедиция за трупом чудовища.

Когда водяного демона привезли в деревню, началось всеобщее веселье; Майк был немедленно освобожден, а некоторые энтузиасты побили стекла в домах судьи и местного начальства, чтобы отомстить за невинно наказанного рыбака.

Труп чудовища был осмотрен учеными, терявшимися в предположениях о его происхождении.

Через несколько месяцев выяснилось, что это была громадная обезьяна, привезенная для эдинбургского зоологического сада, и сбежавшая с доставившего ее судна.

Ее великолепное чучело, оформленное по всем правилам таксидермии, в настоящее время можно увидеть в коллекции лорда Эшфорда.

У чучела не хватает одной лапы, которую застреливший обезьяну Ник потребовал оставить ему.

Добавим, что отец и сын Даунеры были внесены в наградные списки и получили круглую сумму в сто фунтов стерлингов. Кроме того, они получили в свое распоряжение двадцать акров плодородных земель и столько же акров лесных угодий на территории округа Гринхилл.

Дьявол на шхуне «Синяя гора»

Мандерсон скрутил несколько стофунтовых банкнот в трубочку, после чего задумался, держа деньги в руке.

— Послушай, Мандерсон, — обратился к нему секретарь правления, — к тебе пришел господин Холснеф из «Мельбурн Геральд». Он хочет услышать эту историю из твоих уст. Постарайся проявить любезность, господин Холснеф уже не первый год является нашим другом…

Мандерсон молча кивнул, но на его лице сохранилось меланхоличное выражение, подчеркнутое опущенными к подбородку уголками рта; его глаза тревожно поблескивали.

— Ах, если бы только меня не мучили кошмары, — вздохнул он. — Я слышу и вижу их каждую ночь… Я вижу, как они кидаются к борту… А сколько там было акул! Боже, сколько их было! Они как будто знали, что у нас на борту появилось что-то жуткое, и мы обязательно постараемся убежать от него…

Он смял свернутые в рулончик деньги и сунул комок в карман брюк. Затем заговорил без какого-либо вступления:

— Судно появилось с левого борта, с наветренной стороны, если так можно выразиться при почти полном отсутствии ветра в полуденном пекле.

Метис-канак, стоявший у руля и первым заметивший его, ухмыльнулся:

— Mad! Plenty mad![49]

Дассенд, капитан, машинально выругался, не выходя из послеобеденной дремоты.

Я со стоном вырвался из лихорадочного сна и выскочил на раскаленную палубу.

— Если ты, черное животное, — буркнул я, имея в виду канака, — напрасно заставил меня проснуться, я поглажу тебя ее акульей шкурой и сдеру с твоей спины все мясо до костей!

По морю катились пологие валы, подгоняемые горячим дыханием едва заметного бриза; мимо судна, лениво шевеля ластами, проплыл дюгонь.

— Не понимаю, что происходит с этим судном? — пробормотал я. — Может быть, вся его команда действительно сошла с ума? Или судно заколдовано? Но, может быть, я пьян? Хотелось бы, чтобы оправдалось последнее предположение!

— Капитан! — заорал я. — Вам стоит проснуться, чтобы не пропустить нечто интересное!

Потом я окликнул матроса:

— Эй, Тонга! Сбегай за подзорной трубой!

Таким образом мы, то есть вся команда трехмачтового судна «Минотавр», невероятно жарким майским днем, находясь посреди примечательных своим коварством вод Тихого океана примерно в тысяче восьмистах милях от Австралии, повстречалась со шхуной «Синяя гора» из Сиднея, выполнявшей на наших глазах какие-то нелепые маневры.

Мы окликали их, орали в рупор громкоговорителя, поднимали на мачте сигнальные флажки и, в конце концов, даже выпалили из сигнальной пушки, сопроводив пальбу ракетами, но на палубу шхуны так никто и не поднялся.

Мы едва не побили Тонгу, заявившего, что на странной шхуне появился «дювель-дювель»[50], что вызвало крики ужаса у туземцев, которых хватало в составе нашей команды.

— Нет, — задумчиво сказал капитан, — просто вся команда шхуны свалилась от чумы. Сейчас они лежат в кубрике с головами, набитыми смятой бумагой и тупо смотрят в пространство… Ты не хочешь сплавать к ним, Мандерсон?

— Конечно, не хочу, — ответил я. — Нет ничего легче, как подхватить там чуму. Нет, я не поплыву к ним.

— Хорошо, — спокойно согласился капитан. — Тогда я приказываю тебе отправиться туда. Возьми с собой Тонгу и еще двух канаков. Не забудь и свой маузер, — ухмыльнулся он. — Это самое надежное средство против любой болезни.

Когда я через пять минут вернулся на судно, я сразу же засунул пылающую голову под струю воды из медного насоса на палубе. Вид у меня был такой, как потом сказал капитан, что он немедленно влил мне в глотку хорошую дозу своего лучшего виски, и только после этого потребовал, чтобы я доложил о том, что увидел на австралийской шхуне.

— Вы читали Шекспира, капитан? — спросил я.

— Разумеется, — нетерпеливо бросил он. — Но какое это имеет отношение к австралийцу?

— Шекспир где-то сказал, что есть многое на земле и небе…

— Я знаю, Мандерон!

— Так вот, именно это происходит сейчас с той шхуной, которая крутится, словно волчок. Я переложил по ветру фок и малую бизань; теперь она идет в кильватере за нами… Я ничего не понимаю! Что я увидел на борту? Ни одной души! Вы слышите, капитан? Ни од-ной ду-ши! На борту все было в порядке, как на прогулочной яхте. Трюм, под завязку набитый копрой, два ялика на шлюпбалке, и никаких признаков жизни!

Тонга и оба канака стояли возле штурвала и рыдали. Они твердили, что в этой истории замешан морской дьявол, и что всем нам придется умереть.

— А ты нашел бортовой журнал, Мандерсон?

— Конечно. Он лежал открытым на складном столике в большой кабине, с ним все в порядке. Капитана шхуны звали Якобс, он хорошо знал свое дело. Он давно работал на «Тасманийскую компанию». Но на последней странице журнала есть странная запись, сделанная не капитаном… Вот, смотрите.

И я протянул бортжурнал капитану Дассенду.

Журнал вели регулярно. В нем отмечались остановки у островов Гамбьер, у Помоату, на Соломоновых островах и на Подветренных островах. Спокойное плавание через весь Тихий океан. В журнале также отмечались высота солнца, встречные корабли… И потом он внезапно оборвался, примерно дней десять назад, закончившись несколькими корявыми строчками:

— Все это очень странно, Мандерсон, — сказал капитан. — Но ты сказал, что трюмы шхуны забиты копрой. Отсюда до Сиднея две тысячи миль, и я, разумеется, не могу повернуть судно и плыть туда. Но я могу какое-то время обходиться без моего главного рулевого и трех или четырех канаков, которые смогут довести шхуну «Синяя гора» до Австралии.

— Как, — закричал я, — вы хотите отправить меня на эту плавучую неизвестность? Об этом не может быть и речи, слышите!

— Постойте, постойте… — Капитан явно старался успокоить меня. — Речь идет, прежде всего, о третьей части стоимости судна и груза, которая выплачивается в виде приза команде, спасшей судно. Ты же сам сказал, что его трюмы забиты копрой, а сама шхуна, как я вижу, совсем недавно сошла со стапелей.

— Да, конечно… Но как я справлюсь с судном, имея команду из нескольких канаков, больше похожих на девушек, чем на мужчин? Они станут плакать и завывать от страха, пока не свихнутся, или не загонят себя в могилу…

— Ну, — улыбнулся капитан, — ты хорошо знаешь, как справиться с канаками: кусок веревки, мокрая швабра и, изредка, револьвер или шашка динамита под нос. Разумеется, самая большая доля предназначается офицеру, на которого возлагается командование судном. Лично я готов удовольствоваться весьма умеренным вознаграждением. Послушай, Мандерсон, не исключено, что торговая палата учтет твои заслуги и предоставит тебе первое место в очереди кандидатов на капитанский мостик, что часто бывает в таких случаях… А у тебя, как-никак, есть диплом капитана дальнего плавания! Ты еще кинешься благодарить меня, мой мальчик! Так что хлебни немного виски и начинай подбирать свою команду.

Кстати, я человек великодушный, и не собираюсь оставить тебя, белого человека, одного с оравой мускатных рож. Я отдаю тебе в качестве спутника Сандерса. Что скажешь на это?

В общем, этим же вечером я приступил к командованию «Синей горой» с Сандерсом у штурвала. Четырех канаков нам удалось загнать на проклятое судно только с помощью плетки. Ну, а сбежать они вряд ли осмелятся, так как поверхность воды украшало множество черных акульих плавников.

«Минотавр» поднял на мачте флаг в виде прощального привета, команда трижды грянула «Ура!», и мы начали свое долгое плавание.

— Может быть, — сказал я Сандерсу, — все случившееся — дело рук какого-нибудь stowezvay[51], свихнувшегося и превратившегося в жестокого и беспощадного убийцу? Он ухитрился спрятаться на судне и выбирался из укрытия только для очередного черного дела. Завтра с раннего утра мы тщательно осмотрим все судно от клотика до самых укромных уголков трюма. Встретив первую же подозрительную тень, сразу же стреляй — разумеется, не в воздух.

Мой совет пришелся Сандерсу по вкусу, но как он ни мечтал пристрелить безбилетника, мы напрасно потеряли на следующий день время, старательно обшарив все судно.

— Меня не слишком интересует тайна этой шхуны, — сказал мне Сандерс, когда в обед мы сидели над тарелками с чечевичной похлебкой. — Как вы думаете, сколько мне достанется из общего вознаграждения? Хотелось бы получить не меньше сотни фунтов…

В этот момент на палубе раздался пронзительный вопль, сопровождавшийся топотом ног. Три канака ввалились к нам в кубрик.

— Что за дурацкие манеры, — закричал я, но лица матросов были так искажены гримасой дикого ужаса, что я замолчал и выскочил на палубу.

Тонга, с вытаращенными глазами стоявший у основания фок-мачты, смотрел вверх на паруса; он поднял руку, словно призывал меня к молчанию, одновременно указывая на таившуюся наверху опасность.

Потом он неожиданно схватился за голову, дико закричал и принялся метаться по палубе. Натолкнувшись на Сандерса, двухметрового гиганта, он сбил его с ног, словно легкую деревянную кеглю.

— Тонга! — крикнул я. — Остановись, не сходи с ума!

Он бросил на меня взгляд, полный ужаса и отчаяния, и одним прыжком перемахнул через ограждение.

— Круги за борт, скорее! — закричал Сандерс.

Но мы могли не торопиться — в воде уже расплывалось красно-бурое пятно, словно кто-то вылил за борт банку масляной краски. Акула оказалась быстрее, чем мы.

— Миво! — скомандовал я. — Поднимись на мачту! Не забудь взять в зубы нож!

Слегка поколебавшись, канак подчинился.

Медленно, преодолевая страх, он добрался до нижней реи. Дул свежий ветер, наполнявший паруса. Мы то и дело теряли из виду карабкавшуюся по вантам сухощавую фигурку.

Добравшись до брамселя, он внезапно дико завопил, точно так же, как несчастный Тонга.

Мы увидели, как канак несколько мгновений судорожно цеплялся за снасти, раскачиваясь на фоне синего неба, потом он сорвался и с пронзительным воплем упал в море футах в шестидесяти от левого борта.

Я машинально закрыл лицо руками, когда несколько черных плавников устремились к месту падения несчастного.

Из водоворота чудовищных тел и вспенивающих воду хвостов до нас долетел отвратительный хруст костей.

— Я сейчас же сам заберусь на мачту, — сказал Сандерс. — Мы больше не можем терять матросов. Если там находится существо из плоти и костей, я найду его и подвешу как селедку на рее, чтобы он болтался на ней до конца нашего путешествия.

На мачте никого не оказалось; несмотря на сильный ветер, мы подняли все паруса, так что судно наше начало раскачиваться, словно сухое дерево в осеннюю бурю.

— Это дювель-дювель! — рыдали оба оставшихся канака. Потом они затянули унылую погребальную песню.

На море опустилась ночь. Под небосводом, усеянным большими звездами, сиял Южный Крест, похожий на скопище маленьких лун.

Охваченные тревогой, мы с Сандерсом сидели в кубрике и пили виски, словно чистую воду, ничуть не хмелея; ужас поглядывал на нас из темноты багровыми от крови глазами.

— Нам осталось пройти полторы тысячи миль, пока мы не увидим землю, — пробормотал Сандерс. — Мы сейчас пересекаем часть Тихого океана, которую вполне можно назвать водной пустыней, лейтенант Мандерсон. Здесь никогда не встретишь ни одного судна! Мы можем рассчитывать увидеть только один или два атолла или коралловых рифа, не больше…

С палубы доносились стенания канаков, нарушавшие безмолвие ночи.

— Ты пугаешь меня, приятель, — пробормотал я.

Но Сандерс не слышал меня; он продолжал негромко говорить, словно беседовал с самим собой:

— Темное море, на которое опустилась еще более темная ночь. И в этой тьме жалкий, всеми покинутый корабль, над которым тяготеет роковая тайна… Да смилуется над нами Всевышний!

Мы шли без происшествий три дня, подгоняемые так редко радующим моряков попутным ветром, подняв все паруса.

Потеряв двух человек из нашей маленькой команды, мы с Сандерсом были вынуждены трудиться, не покладая рук, как простые матросы. Но этому можно было только радоваться, так как во время работы мы переставали думать о поджидающей нас жуткой судьбе.

Но в четыре часа пополудни мы потеряли Асси, который сначала закричал, как кричали Тонга и Миво, а потом прыгнул за борт.

Ночью оставшийся в живых канак должен был нести вахту у штурвала.

Утром палуба оказалась пустынной. Ни я, ни Сандерс ничего не слышали, хотя спали очень чутко, вполглаза.

— Думаю, — спокойно сообщил мне Сандерс, — что нам нужно готовиться к смерти. Может быть, эти часы ужаса избавят нас от столетий адского пламени, — добавил он с кривой усмешкой.

Теперь я расскажу, что случилось с Сандерсом.

Мы решили продолжать плавание под одним небольшим парусом. Все остальные паруса были убраны. Нам облегчал жизнь не очень сильный попутный ветер.

Так прошла целая неделя.

В тот день незадолго до полудня я открыл на обед пару банок лосося. Внезапно силуэт Сандерса появился в дверном проеме. Он был спокоен и молчалив, как всегда; но, увидев его лицо, я не смог сдержать крик ужаса, таким он показался мне свирепым.

— Отвратительное… — простонал он, — жуткое чудовище… Нет, Мандерсон…

Не договорив, он рванулся с места, чтобы бежать, как это делали бросившиеся в воду канаки, но уцепился за дверь и остановился.

— Мандерсон, — прорыдал он, — удержи меня… Или я…

Он выскочил на палубу, где опять попытался остановиться, с отчаянием ухватившись за лебедку.

Мне показалось, что его руки, конвульсивно схватившиеся за подвернувшийся предмет, были кем-то спокойно, одна за другой, оторваны от лебедки. В два громадных прыжка он оказался на полубаке.

Здесь он снова остановился, вскинув руки к небу.

— Убей меня, Мандерсон! Лучше умереть от пули, чем…

Не договорив, он прыгнул в воду.

Я остался один на борту.

Один!

Если бы не вера в Бога, я не задумываясь пустил бы себе пулю в висок…

Следующая неделя оказалась удивительно спокойной. Я машинально то убирал парус, то поворачивал рею, чтобы поймать слабый ветер. Время от времени я немного подправлял штурвал.

Все остальное время я лежал в кубрике, то в пьяном дурмане, то в трезвой прострации.

Меня непрерывно мучили кошмары. Я часто видел смутную тень жуткого существа, державшего у меня перед глазами часы. Кривым когтем чудовище указывало на часах время моей смерти.

Я услышал во сне тиканье часов и внезапно проснулся; голова моя была удивительно ясной, мысль работала с невероятной скоростью. Я почувствовал, что опасность находится рядом со мной.

В этот момент я опять услышал тиканье часов, которое только что слышал во сне; рядом со мной раздавались четкие торопливые металлические звуки.

Я был неестественно спокоен; в полной темноте моя рука нащупала большой фонарь и коробку спичек.

Оставаясь совершенно хладнокровным, я чиркнул спичку и поднес огонек к фитилю; кубрик осветился яркой вспышкой.

В полутора метрах от моего лица находилось чудовище.

Да, это было настоящее чудовище: громадный черный паук с когтистыми лапами и кривыми жвалами, с покрытым жесткими волосами телом и двумя рядами красных глаз, блестевших в свете фонаря.

Он быстро перебирал лапами, ритмично постукивая, и эти звуки были очень похожи на тиканье часов.

Мне приходилось скитаться в австралийском буше, и слышать рассказы об этом пауке, загадочном и свирепом катипо, настоящем чудовище, живущем на эвкалиптах и прыгающем сверху на свою ни о чем не догадывающуюся жертву.

Охотники рассказывали, что человек, укушенный катипо, сходит с ума и бросается в безумное бегство, не останавливаясь, пока не упадет мертвым. Я тогда вспомнил легенду про тарантула, живущего в песке небольшого итальянского паука, увеличенного рассказчиками страшных историй до невероятных размеров.

Именно катипо и находился передо мной.

Почему же он не нападал на меня?

Думаю, что его ослепил свет зажженного мной фонаря.

Он внезапно прекратил свое тиканье и одним прыжком выскочил наружу, в ночную темень.

Я выстрелил вслед ему два раза, но не понял, попал ли в него, или нет.

Не стану долго рассказывать о дальнейшем путешествии.

В течение следующей недели что-то непонятное дважды падало на палубу за моей спиной со знакомым пощелкиванием и тут же исчезало. Однажды я все же успел разглядеть чудовищного паука с поврежденными моими пулями лапами. Очевидно, только это и спасало меня от смертельной атаки.

Я могу изложить вам мое психологическое состояние, рассказать, что происходило в душе у меня, у жертвы, на которую кто-то постоянно охотится. Можете представить себе мои тревожные взгляды по сторонам, когда я судорожно осматривал палубу или снасти над головой. Дрожь, охватывавшую меня, когда я был вынужден поворачиваться спиной к подозрительным темным закоулкам.

Много раз я открывал стрельбу по ни в чем не виноватым теням.

Однажды наступило спасительное мгновение.

Громадный, чертовски громадный глупыш[52] некоторое время летел над судном.

Внезапно он взмахнул крыльями, устремился на одну из рей и тут же взмыл в небо.

Я увидел странное существо, корчившееся в его смертоносном клюве.

Дьявол с «Синей горы» стал закуской для отважного глупыша!

Этим же днем я увидел дым на горизонте, и через несколько часов шхуна «Леди Дрисколл» из Брисбена взяла на буксир проклятое судно.

Пятьдесят на пятьдесят

Большая река Коронго пересохла. Необычная жара последних недель выпила из нее воду до последней капли, и влага, спускавшаяся с гор, не доходила до сухих равнин.

Ганс Дриггер мог благодарить небо за невероятную удачу — он наткнулся на небольшую лужу, где сохранилось немного дождевой воды. Она оказалась солоноватой и плохо пахла, но он смог выпить несколько глотков и смочить лицо.

Вот уже несколько дней, как он шел по следам стаи из десяти или двенадцати львов, опустошавших пасущиеся на границе вельда стада. Вокруг обнаруженного им водоема он увидел множество следов диких животных — буйволов, носорогов и, главное, львов. Сильно стертые отпечатки следов небольших антилоп и зебр явно были оставлены не позже, чем месяц назад, что говорило об осторожности травоядных, не решавшихся приблизиться к опасному водопою.

Взгляд Ганса обежал безжалостное пространство; примерно в половине мили от него находились густые заросли «haak en steek»[53]. Немного дальше громадная акация возвышалась над группой засохших кустов, а за ней простиралась волнистая равнина, поросшая высохшей травой.

Ганс вздохнул. Он был бедным охотником на львов, и владельцы больших стад часто обращались к нему за помощью, скупо оплачивая его тяжелую и опасную работу.

Он охотился без собак, стоимость которых превышала его финансовые возможности; кроме того, он не смог бы перенести их потерю от львиных когтей и клыков. Поэтому ему помогали только двое жалких кафров. Сейчас кафры отправились вверх по течению Коронго в надежде добыть дикую козу на ужин. Они задерживались, и Ганс достаточно хорошо знал их привычки, чтобы оставить надежду снова увидеть их.

— Конечно, — проворчал он, — вместе с ними я лишусь пары дешевых древних ружей, но сейчас они были бы весьма кстати.

Если бы ему удалось застрелить льва и получить вознаграждение в размере восьми фунтов стерлингов, не считая стоимости шкуры в том случае, если она окажется не очень поврежденной.

Приближались сумерки; издалека долетели слабые раскаты львиного рыка; он не был уверен, что животные подойдут к воде. Если хищники все же решатся посетить водопой, возле Коронго трудно было бы найти удобное для засады место.

Ганс проверил ружье и зашагал к акации.

Внезапно он остановился; появившиеся из зарослей колючих кустов два темных силуэта направились к той же одинокой акации.

Он разглядел львицу с львенком и очень удивился — что могло заставить мать с детенышем покинуть прайд, членом которого они являлись?

Впрочем, он почти сразу же получил ответ на свой вопрос: львица то и дело останавливалась, чтобы с жалобным рычаньем полизать лапу.

Ганс был профессиональным охотником, и добытая львица означала для него прежде всего сумму в шесть фунтов стерлингов. Но, убив львицу, он оставлял сиротой львенка!

Будь с ним кафры, он попытался бы поймать львенка живым, что могло принести ему небольшую прибыль, но, оставшись без помощников, он был не в состоянии справиться с этой задачей.

— Маленький разбойник, ты обойдешься мне в потерю приличной суммы, — проворчал он, опуская ружье.

Львы приблизились к акации, но в ее тени скрывался другой их враг, не имевший столь добрых намерений, как Ганс Дриггер.

Ганс увидел, как заколебались заросли высокой сухой травы, и услышал жалобный вопль львенка. Его мать, несмотря на рану, присела и прыгнула в заросли.

Львенок оказался зажатым в кольцах громадного питона, высоко поднявшего небольшую голову с раскрытой пастью.

Судя по всему, львица не могла надеяться на победу над чудовищной змеей: она с жалобным рычаньем кружила вокруг питона, медленно душившего беспомощного львенка.

Львенок еще продолжал пищать, но все тише и тише: через несколько мгновений удав наверняка раздробил бы ему кости.

Два раза прогремело ружье — Ганс выстрелил едва ли не машинально. Питон мгновенно развернулся, бешено забив хвостом и тут же затих; две тяжелых пули раздробили ему голову.

Львица кинулась на поверженного врага и ей хватило пары минут, чтобы разорвать тело гигантской змеи в клочья. Чудом уцелевший малыш из осторожности держался немного в стороне от кровавой расправы.

На эту драму потребовалось меньше времени, чем ушло бы у Ганса на рассказ о произошедшем; когда удав превратился в груду окровавленных лохмотьев, львица осознала присутствие новой опасности в лице человека, хотя и оказавшего ей неожиданную помощь.

Человек… Постоянный враг, распоряжавшийся страшными невидимыми пчелами, прилетавшими издалека и несущими смерть львам.

Некоторое время человек и лев молча смотрели друг на друга: потом львенок подбежал к Гансу, принялся ласкаться к нему и даже стал кувыркаться, словно приглашая человека поиграть с ним.

Львица заворчала, и ее хвост принялся хлестать зверя по бокам. Очевидно, она была ошеломлена зрелищем игры человека с ее детенышем и растерялась, не зная, как ей поступить.

Наконец Ганс шлепнул в последний раз львенка и подтолкнул его к матери.

Львица схватил детеныша зубами за шиворот и мгновенно исчезла с ним в кустах.

— Я где-то читал, — засмеялся Ганс, — что львы понимают, что человек оказал им услугу и проявляют признательность. Конечно, эта болтовня не имеет смысла, и я напрасно вспомнил эту чепуху.

Кафры так и не вернулись, и Ганс провел почти бессонную ночь возле небольшого костра.

Утром, едва рассвело, Ганс приготовил себе скудный завтрак. Не успел он взяться за бисквиты с копченым мясом, как послышалось рычание, и из кустов показалась львица. Остановившись в нескольких шагах от застывшего, словно статуя, охотника, она пристально смотрела на него, не проявляя при этом ни малейшей агрессивности.

Через минуту львица вернулась в кусты, тут же опять вышла к человеку, затем несколько раз повторила этот маневр, сопровождая свои действия едва ли не дружелюбным рычанием.

Потом она перестала обращать внимание на человека, позвала львенка и скрылась с ним в прибрежных зарослях.

«Как интересно, — подумал Ганс, — охотники, хорошо знающие львов, рассказывали, что это очень умные животные, пожалуй, превосходящие интеллектом некоторых людей. Мне сдается, что свирепая мамаша старалась дать мне понять, что в кустах скрывается нечто, способное заинтересовать меня».

Львы и носороги без особого труда способны проникнуть в перепутанную массу колючих ветвей, тогда как для человека подобное поведение можно считать настоящим подвигом.

У Ганса ушло не менее двух часов на то, чтобы пробраться в самое сердце колючего ада, и все это время он не переставал подсмеиваться над собой, пока не понял, что у львицы были основания приглашать его в заросли.

В самом центре безумной мешанины крючьев и иголок он увидел скелет, возле которого лежали ржавое ружье и кожаная сумка с несколькими десятками громадных необработанных алмазов.

Немного позже он узнал, что это были останки Пита Хоупа, легендарного похитителя алмазов, за которым полиция Наталя безуспешно гонялась несколько лет.

Благодаря закону «fifty-fifty»[54] Ганс Дриггер получил причитающуюся ему половину стоимости подарка, сделанного львицей.

На глубине 11 000 метров

Остров появился около полудня справа по борту с подветренной стороны.

После того, как на горизонте показались пальмы, помощник капитана, стоявший за штурвалом, выругался и сообщил присутствующим, что эта чертова скала и окружавший ее атолл не показаны на карте.

— Как было когда-то с Соломоновыми островами, — проворчал он.

— Неизвестный остров, неизвестная глубина, — глубокомысленно высказался капитан. — Пойду-ка я, предупрежу господина доктора.

Дело в том, что у нас на борту находился господин доктор Леман из Гамбурга, человек необыкновенный, придумавший трал для ловли рыбы на большой глубине. Конечно, такой талантливый человек, как доктор Леман, был не в состоянии отличить пароход от шхуны и называл реи вешалками для парусов, но он знал все о морской живности, от гигантского кальмара до самой жалкой морской блохи.

Мы сбросили в воду лот и обнаружили просто потрясающую глубину — одиннадцать тысяч метров.

Леман принялся отплясывать на палубе джигу, после чего стал угощать всю команду сигарами и отборным ромом. Он хотел немедленно спустить в воду свои сети, но капитан остановил его, объяснив, что на эту процедуру уйдет весь день.

Вечером мы устроили праздник, и я могу с уверенностью сказать, что наступившая ночь была самой замечательной из всех, проведенных мной в открытом море на этих широтах. Звезды Южного Креста сверкали, словно драгоценные камни на груди самого Бога, образуя фантастическое украшение из света и перламутра.

В то же время, у меня на сердце лежала непонятная тяжесть, и в душе моей рождалась смутная тревога, как будто нашему судну угрожало чье-то враждебное присутствие.

С первыми лучами зари мы сбросили в воду трал, и трос начал сматываться с лебедки с сердитым ворчанием попавшего в ловушку животного.

В самую жару в середине дня, когда я собирался малость вздремнуть между двумя стаканчиками виски, меня заставили вскочить раздавшиеся над моей головой крики и ругательства.

Я бросился на палубу и был поражен зрелищем нашей шхуны, сильно наклонившейся на левый борт, так что мне пришлось, как и другим матросам на палубе, цепляться за леера, чтобы не скатиться за борт прямо к акулам.

— Клянусь ночным колпаком моей бабушки! — заорал помощник капитана. — Что-то заставляет нас стоять на клотике на одной ноге! Рубите скорее этот проклятый трос!

Эта команда не устроила доктора Лемана, который принялся спорить, ругаться и обещать награду, но судно оказалось в слишком угрожающем положении, так как большая рея принялась чиркать по гребням волн.

— Вы не видите, что «это» хочет нас утопить! — закричали матросы.

— Моя шхуна — достаточно надежная калоша, способная выдержать любой тайфун, — спокойно сказал капитан, — но оно не может сопротивляться «этому». Господин Леман! Нам придется расстаться с вашим тралом.

— Через две минуты я смогу включить автоматику, и свинцовый груз будет сброшен! — простонал ученый.

Трос глубинного трала натянулся, словно струна гигантской арфы, испустив протяжный стонущий звук, повисший в раскаленном воздухе.

— Еще половину минуты!

На наклонившуюся палубу набежала волна, и все матросы бросились спасаться на мачты.

— Еще десять секунд, не больше!

Послышался грохот сорвавшихся с места незакрепленных предметов, покатившихся по наклонной плоскости.

— Пять секунд! Три! Одна!

Шхуна подпрыгнула, словно пробка, и выпрямилась.

— Мы спасены! — заорал господин доктор.

Когда лебедка принялась наматывать трос с приятным для наших ушей урчанием, все, наконец, вздохнули с облегчением.

Подъем трала продолжался шесть часов; мы скоро поняли, что нас ожидает весьма солидная посылка с глубины.

— Знаете, в чем дело? — спросил помощник капитана. — Я думаю, что мы поднимаем со дна огромный слиток золота! Рассказывают, что такие слитки усеивают дно океана на больших глубинах. Если это правда, то мы за какой-нибудь месяц достанем со дна с помощью устройства этого проклятого немца уйму золота! А его самого мы бросим в подарок акулам — я не собираюсь делить с ним мое золото!

Наконец трал появился на поверхности.

Мне показалось, что все мы дружно взвыли от ужаса, потому что в стальной сетке оказалась лапа!

И еще какая лапа! Шириной в два столика кабаре, с невероятно длинными изогнутыми когтями, острыми, как бритва!

Когда автомат закрыл на глубине стальные челюсти трала, они перерубили лапу на уровне запястья.

— Выбросьте эту дрянь за борт! — рявкнул капитан. — Быстрее! Пока демон, хозяин этой лапы, не вынырнул за своим имуществом!

Взбесившийся доктор Леман выхватил револьвер и принялся палить в капитана, который рухнул на палубу, обливаясь кровью.

Кто-то перерубил трос, и жуткая добыча с громким плеском рухнула в воду, подняв фонтан брызг и кровавую пену, долетевшую до нижних парусов.

Доктора Лемана доставили в связанном виде в Сидней. Он продолжал дергаться, кричал, что видит у нас огромные лапы, и рвался отрубить их.

— Вот и вся моя история, мсье, и я утверждаю, что она правдива на все сто процентов. С тех пор я стараюсь не подниматься на палубу судов, отправляющихся в южные моря; чудовище с отрубленной лапой может в любой момент подняться на поверхность, чтобы рассчитаться с искалечившими его мерзавцами.

Ученые устрицы

Об этой истории все еще вспоминают от Бодуэна до Фальмута, хотя с тех пор прошло немало лет.

Это были счастливые времена, когда в Англии нельзя было найти что-нибудь съедобное дешевле, чем устрицы.

Тележки, заполненные этими замечательными моллюсками, с утра до вечера сновали по бедным кварталам и всего за два пенса можно было наесться досыта.

Нужно добавить, что в эти времена устричные отмели у полуострова Корнуолл между Сорлингом и Пензано еще не охранялись сторожевиками из Плимута, и никто не мешал рыбакам наполнять устрицами свои шаланды.

Именно ловлей устриц занимался Боб Крофт, но эта работа не позволяла ему разбогатеть.

Его парусник был жалким тихоходным корытом, и когда он появлялся на рынке в Фальмуте с грузом устриц, то с грустью понимал, что опоздал, и никого его устрицы больше не интересуют.

Однажды, когда он заглянул в один из портовых кабаков, решив промотать последние гроши, ему пришлось после первой кружки пива серьезно задуматься, как исхитриться и наскрести медяков на вторую пинту портера. В этот момент к нему подошел бойкий малый, известный как ярмарочный фокусник.

Они дружно опрокинули несколько кружек старого эля, после чего Боб отправился к себе, и настроение у него было несравненно лучше, чем до таверны.

Через два дня на двери таверны появилась большая черная доска, на которой мелом было написано:

Новость распространилась с удивительной быстротой, и в тот же вечер большой зал таверны был заполнен любопытными, решившими пожертвовать целым шиллингом.

На невысоких козлах стоял большой ящик из оцинкованной жести, на поверхности которого было разложено около десятка устриц.

Боб Крофт стоял возле ящика. Когда зал заполнился под завязку, он заговорил:

— Леди и джентльмены, представление будет продолжаться недолго, но от этого оно не станет менее поразительным, и никто не пожалуется, что плата за это зрелище оказалась слишком высокой. Вы когда-нибудь слышали, что устрицы могут выполнять команды? Так вот, мои устрицы слушаются меня! Кроме того, я предлагаю всем желающим до начала представления осмотреть их, чтобы убедиться, что это совершенно обычные устрицы.

Зрители тут же кинулись осматривать устриц, после чего все присутствующие, среди которых преобладали ловцы устриц и торговцы рыбой, признали, что это настоящие честные устрицы Корнуолла.

— Мы начинаем! — провозгласил Боб Крофт и достал из кармана небольшую жестяную дудочку, на которой исполнил короткую мелодию.

— Это для того, чтобы создать у устриц соответствующий настрой! — сообщил он.

Потом он громко воскликнул:

— Устрицы, мои дорогие друзья, я прошу вас раскрыть ваши раковины! Я не собираюсь дотрагиваться до вас ни пальцем, ни, тем более, ножом. Ну, давайте же, раскрывайтесь!

И произошло чудо из чудес! Сначала открылась одна устрица, а за ней тут же последовали и все остальные.

— Молодцы! — похвалил их Боб. — А теперь подышите немного свежим воздухом! Отдышались? Теперь я приказываю вам закрыть свои клювики! Поняли меня?

И устрицы послушно закрылись.

— Зрители кричат «бис», — сказал Крофт, — но нам придется прекратить выступление, потому что устрицы слишком утомляются, выполняя непривычные для них упражнения.

На протяжении двух недель таверну заполняли любопытные, а когда Боб Крофт заявил, что отныне его приказам будут подчиняться любые устрицы, интерес публики заметно возрос.

Новость о невероятном достижении простого рыбака быстро распространилась по стране. О Крофте заговорили в Лондоне, и множество любопытных пошло на то, чтобы потратить восемь шиллингов на дорогу до Фальмута и обратно, плюс шиллинг за билет на представление.

Действительно, Боб Крофт совершил нечто фантастическое. Никто никогда не мог заставить устриц выполнять какие-либо команды!

К тому моменту, когда интерес публики начал затухать, и число зрителей стало уменьшаться, а у Боба Крофта уже имелся целый мешок, набитый блестящими шиллингами, к нему подошел известный ученый, доктор, обладатель высоких степеней, и предложил ему продать секрет дрессировки устриц за хорошие деньги.

— Двадцать фунтов. Выплатить авансом, — потребовал Боб и немедленно получил желаемое.

— Теперь секрет. Скажите, сэр, вы никогда не пробовали положить устрицу на горячую плиту?

— Нет, не пробовал. И с чего бы?

— Дело в том, что вы увидели бы, что устрицы немедленно раскрываются, и к ним не нужно прикасаться ни рукой, ни ножом.

— Так, так, так, — пробормотал ученый.

— В металлическом ящике, на котором лежали устрицы, — продолжал Боб, — сидел мальчуган с небольшой спиртовой лампой. Как только я начинал играть на дудочке, он подносил огонек к поверхности ящика и нагревал ее. Устрицы раскрывались. По моей команде «Закройте пасти» парнишка убирал лампу, и устрицы немедленно закрывались.

— Яйцо Колумба, — вздохнул профессор. — Невероятно изобретательно, но все же двадцать фунтов за этот фокус — пожалуй, многовато.

В конце концов, это был хороший урок для ученого, считавшего, что знает все секреты природы. А каждый урок должен оплачиваться.

«Партюмон»

Мы услышали это слово из уст одного старика-испанца, игравшего в молодости видную роль на островах Лакрон. Разумеется, мы ничего не поняли, разве только то, что это слово относилось к чему-то не очень хорошему. Каллиган, несколько лет ходивший в школу и, по словам наших общих знакомых, хорошо знавших его, получивший степень доктора философии по литературе и ставший моряком после того, как у него возникли серьезные проблемы с законом, решил, что это латынь. Роксмит, которого тоже нельзя было назвать идиотом, записал слова испанца.

Вот что у него получилось: «Parturiunt montes: nascetur ridiculus mus». Это можно было перевести примерно так: «Рожают горы, а родится жалкая мышь». По его словам, это изречение принадлежало Горацию.

Соответственно, как сказал Каллаган, «партюмон» может означать: «горы рожают» или «горы трудятся». Эти слова были сказаны на языке школьного учителя, и их смысл остается для нас неясным; если учесть все обстоятельства, можно полагать, что они относятся к чему-то конкретному.

Наше судно в это время бороздило Карибское море. Мы шли к Ооро с каким-то явно подозрительным грузом, так как Конвей, наш капитан, и Рипли, первый помощник, постоянно бросали тревожные взгляды на окружавшее нас пространство.

— У этих черномазых тресковых рож, — ворчал Рипли, указывая на видневшуюся на горизонте унылую сушу, — есть канонерка «Мансанилья», которая с радостью всадит нам в корпус пару снарядов, как только ей представится такая возможность.

Он что-то прошептал на ухо старому капитану, руль немедленно был переложен вправо, и мы на черепашьей скорости направились к Парагуане, где на побережье имеется множество укромных бухт.

И мы стали на якорь в такой бухточке, чтобы жариться на жгучем солнце и умирать от жажды и скуки, с утра до вечера пялясь на гладкое, как покрытое маслом, море, в котором мелькали акулы, стремившиеся сожрать кого-нибудь из нас так же сильно, как мы мечтали о виски со льдом.

Испанец, древний, как Мафусаил, кормивший команду «fejanos», то есть самыми отвратительными, какие только существуют, бобами, поднимался время от времени на палубу и смотрел на сушу, на раскалившиеся на солнце холмы и бурчал «партюмон». Повторив это загадочное слово еще раз, он ухмылялся и возвращался на камбуз.

В один из таких моментов Каллаган — да будет его имя проклято до седьмого колена — вмешался со свойственным ему педантизмом.

— Это значит, что горы заняты каким-то делом, — сказал он, — но я скорее превращусь в кокосовый орех, чем пойму что-нибудь сверх сказанного.

После этой фразы он надолго задумался, посасывая трубку, и любой из нас, взглянув на него, понимал, что его мозги усиленно работают, хотя он и мало походил на гору.

Неожиданно он встрепенулся и хрипло пробормотал:

— Кажется я понял: если гора должна разродиться, значит, в ней есть золото.

И он тут же вцепился в испанца.

Испанец выслушал его, покачал головой, ухмыльнулся и пробормотал на своем жаргоне:

— Madre de Dios! Да, конечно, поднять золото! Ха-ха-ха!

Каллаган хлопнул его по спине мокрой шваброй, и на этом все закончилось, по крайней мере, на данный момент. Мы услышали слово «золото» и этого было достаточно, чтобы наши сердца забились сильнее, словно свихнувшиеся паровые двигатели.

Рипли, хорошо знавший эти края, замотал головой, словно статуэтка Будды:

— Точно, здесь, в этих адских местах, полно желтой дряни!

Они сошли на берег вчетвером: Рипли, Каллаган, Бэнкс и Экхаусер.

Рипли сообщил спутникам, что холм, к которому они направлялись, назывался «morne»[55], что мало повлияло на уровень их учености.

Ближе к вечеру, когда солнце перестало обжигать любого неосторожного, они уселись отдохнуть на холме, в скудной тени кактусов. Им нужно было решить, каким образом быстрее добиться нужного результата.

Земля высохла и стала твердой, как кирпич; к тому же в ней было полно острых обломков горных пород, и вся эта масса была сплетена в настоящий монолит множеством толстых корней. Бэнкс попытался копать ее лопатой.

Неожиданно он закричал, скривившись от отвращения.

— Посмотрите, на какое чудовище я наткнулся!

— Тьфу, до чего же отвратительное существо! — воскликнул Рипли, увидев огромного земляного краба, побеспокоенного лопатой Бэнкса.

Краб щелкнул несколько раз своими мощными клешнями, и этот звук напомнил нашим золотоискателям удары кузнечного молота по наковальне.

Каллаган размахнулся и ударил краба подобранной по дороге палкой.

Краб снова щелкнул клешней, но на этот раз послышался треск, так как чудовище перекусило палку, словно соломинку.

— Вот это настоящее дружеское рукопожатие! — ухмыльнулся Бэнкс. Потом он размахнулся и изо всех сил ударил краба лопатой.

На этот раз толстый панцирь краба не выдержал и раскололся. Этого оказалось достаточно, чтобы он расстался с жизнью. Одержавшие верх над отвратительным животным моряки некоторое время сидели, приходя в себя после схватки и рассматривая свою жертву. Они все еще не решались прикоснуться к крабу, настолько грозным выглядел он даже после смерти.

Потом Каллаган неожиданно воскликнул:

— Посмотрите, как блестит на солнце это мерзкое создание!

Экхаусер, толстый молчаливый немец, приподнял краба и прикинул его вес; животное весило не меньше пятнадцати фунтов. Каллаган поцарапал панцирь краба карманным ножом и воскликнул:

— Это же золото! У дьявольского создания имеется золотой панцирь, и золота в нем не меньше, чем в золотой корабельной цепи!

Рипли поддержал Каллагана:

— Значит, краб под землей просто купался в золоте! За работу, парни!

Они принялись лихорадочно копать, разбрасывая в стороны землю и камни. Когда солнце спустилось к горизонту, и на землю упали темно-синие тени, Бэнкс наткнулся на карман, из которого они извлекли десяток небольших самородков.

— Мы не уйдем отсюда, пока не набьем карманы золотом! — воскликнул помощник капитана.

Опустилась быстрая тропическая ночь, и золотоискатели зажгли фонари. Вскоре они нашли еще несколько самородков и наткнулись на пласт песка, обогащенного золотом.

Полные энтузиазма, они отпраздновали успех, распив пару бутылок виски.

Ночью странный шум разбудил Каллагана, заставив его вскочить на ноги. Он увидел, как один из горевших ночью фонарей зашевелился, подпрыгнул, совершил несколько удивительных пируэтов и покатился вниз по склону, где и разлетелся вдребезги. Страшная боль, обрушившаяся в этот момент на Каллагана, заставила его дико заорать. Он увидел в свете стоявшего рядом с ним второго фонаря, что два пальца его левой руки исчезли, и из зияющих ран струйками вытекает кровь.

Прежде чем он осознал происходящее, послышались вопли Бэнкса и Экхаусера.

Впрочем, Бэнкс кричал очень недолго; его крик сразу же перешел в жуткий хрип, после чего он замолчал. Его тело с разорванным горлом осталось лежать на отвалах выброшенной при раскопках земли.

— Рипли! — в отчаянии закричал Каллаган.

Непонятная сила отбросила в сторону второй фонарь; продолжая гореть, он покатился с холма, копируя падающую звезду.

В неверном свете уцелевшего фонаря Каллаган увидел, как Рипли метался между поднятыми кверху клешнями гигантских крабов, отбиваясь от них ногами и руками.

Вокруг слышался непрерывный стук щелкающих клешней; сотни, если не тысячи чудовищных крабов выбирались из-под земли, кидались друг на друга и свирепо нападали на беззащитных людей.

Каллаган, обезумевший от боли и от ужаса, бросился бежать. Он чувствовал, как острые клешни впиваются в ноги, пробивая толстую кожу морских сапог, рвут его бедра, превращая в клочья штаны.

Несколько мгновений он еще слышал жалобные крики за спиной, но они быстро ослабели и затихли. К судну он прибежал один.

Когда капитан попытался оказать помощь обессиленному и окровавленному моряку, к ним подошел старик-испанец и воскликнул:

— Да, да, золото! Партюмон! Партюмон!

Капитан отшвырнул его в сторону ударом кулака.

Команда спасателей, добравшаяся на рассвете до места трагедии, обнаружила три скелета, до блеска очищенные от плоти.

Когда пришедший в себя Каллаган рассказал о разыгравшейся на холме драме, рассвирепевший капитан отправил к холму карательную команду с ящиками динамита. Холм был взорван, и среди разбросанных в стороны каменных глыб и рыхлой земли было обнаружено множество останков свирепых крабов, хотя очень сомнительно, что их армию удалось полностью уничтожить.

Никого больше не интересовало золото, а испанца с его непонятным словечком «партюмон» пинками прогнали с судна.

«Партюмон»… Что бы не означало на самом деле это слово, но мы навсегда запомнили жуткую историю «разродившегося» холма с крабами.

Красные пираты

Эту правдивую историю рассказал нам рулевой Вершрагген, заслуженный моряк, жизнь которого давно угасла под тропиком Козерога.

Я перескажу ее вам в том виде, в котором она была рассказана нам несколько лет назад в одной из таверн Роттердама. Передаю слово Вершраггену.

— Это случилось в 1908 году на борту убогого торгового судна «Сьюдад Реал» водоизмещением в шестьсот тонн, без особого успеха занимавшегося коммерческими перевозками на Малых Антильских островах.

Я уступил уговорам капитана судна, Чарли Рубука, согласившись занять место помощника капитана. Чарли я знал, как хорошего парня, к которому судьба не всегда была благосклонна. Тогда мы шли от Барбадоса в Сен-Джонс на острове Антигуа, где нас дожидался груз для Тампико.

Погода стояла прекрасная, и море было гладким, как масло. Тем не менее, плавание проходило с постоянными проблемами, так как двигатель судна был в неважном состоянии, да и команда в машинном отделении была набрана с бору по сосенке и плохо знала свое дело.

Через день после Кодрингтона судно неожиданно остановилось, хотя машинный телеграф такой команды не передавал. Главный механик, здоровенный негр, сообщил нам, что перекосился вал силовой передачи. На самом деле вскоре выяснилось, что вал переломился, как стеклянный.

Нужно было сделать и надеть на место излома прочный хомут, и негр с помощью пары специалистов по погрузке угля принялся без особого энтузиазма за работу.

Авария случилась утром, часов в десять, и поднявшийся на палубу негр сообщил нам, что ремонт вала будет закончен не раньше вечера. Одним из условий успешной работы ремонтной команды он назвал удвоенную порцию рома для всех членов команды. Капитану пришлось пообещать ему ром, и он уже собрался спуститься вниз, когда неожиданно вскинул руки к небу и закричал:

— Красный!.. Красный!..

Дрожащей рукой он указывал на какое-то красное существо, медленно ползущее возле рубки.

— Как эта дрянь забралась на борт? — удивился капитан. — Впрочем, мы скорее всего подхватили ее в Кодрингтоне!

Он шагнул вперед, и мы услышали неприятный хруст. Капитан раздавил небольшого краба грязно-красного цвета с тонкими ножками, покрытыми жесткими волосками. Краб почему-то показался мне очень несимпатичным.

Но негр продолжал кричать, и мы увидели еще несколько крабов, ползавших по палубе.

В этот момент из камбуза выскочил Чанг, наш кок, и заорал:

— Уходите с палубы! Запирайтесь в каюте! Море вокруг нас кишит этой гадостью!

Мы увидели, что на корабль надвигалась красно-бурая масса, закрывавшая, как нам показалось, поверхность моря до самого горизонта.

— Они сейчас атакуют нас! — крикнул негр. — Я знаю, что красные часто нападают на суда и убивают всю команду!

Он мгновенно нырнул в открытый люк и захлопнул за собой крышку. Чанг задержался на секунду, затем кинулся в камбуз, откуда тут же выскочил с каким-то мешком. Затем он энергично затолкал нас в рубку и захлопнул за нами дверь.

Мы едва успели спрятаться; два находившихся поблизости матроса кинулись вслед за нами, но последнего один из крабов, уже появившихся на палубе, успел ухватить клешней за ногу, вырвав кусок плоти.

То, что случилось потом, продолжалось недолго, но было ужасно.

Через иллюминаторы мы видели, как сотни или тысячи мерзких существ взяли судно на абордаж. Они за несколько минут заполнили палубу с отвратительным шумом ножек, щелкающих клешней и сталкивающихся панцирей.

Некоторое время мы слышали крики матросов, укрывшихся в кабине на баке, но скоро адский шум захвативших корабль чудовищ заглушил все остальные звуки.

Чанг похлопал по принесенному им с собой мешку:

— Я захватил кое-что съедобное.

— Зачем? — поинтересовался капитан.

— Может пройти много дней, прежде чем они покинут судно. А как у нас с водой?

Мы обнаружили только одну бутылку с сельтерской.

— Значит, нам нужно будет выйти наружу и уничтожить эту дрянь, — пожал плечами капитан.

— Вы не сделаете и двух шагов, как они разорвут вас в клочья, капитан, — холодным тоном сообщил Чанг.

Один из матросов, смотревший в иллюминатор, внезапно закричал:

— Вы только посмотрите, что они делают! Они режут на куски ванты и расчалки!

Действительно, жуткие существа принялись систематически разрушать корабль. В один момент были порезаны на куски тросы, бухты которых лежали на палубе, а потом они принялись за рангоут, от которого во все стороны полетели щепки.

— А вот, если они догадаются заняться дверьми и перегородками… — пробормотал Чанг.

В кабине было невероятно жарко, и мы быстро опорожнили бутылку с водой.

К середине дня палуба судна представляла собой невероятное, фантастическое зрелище: все предметы и постройки были покрыты красной пеленой и стали неузнаваемы; шум стал настолько невыносимым, что капитан раздал всем клочки ваты, чтобы заткнуть уши. Мы жестоко страдали от жары и жажды, и страх мертвой хваткой сжимал нам горло. Мы уже не раз слышали, как агрессоры царапаются в деревянные перегородки; судя по всему, они намеревались добраться до нас.

Это предположение подтвердил Чанг. Он сказал:

— Это мы интересуем красных пиратов. Не сомневаюсь, что они давно ничего не ели, а мы для них — желанное блюдо!

Один из матросов, имя которого я не помню, закричал, что он не позволит сожрать себя крабам — в конце концов, это крабы созданы, чтобы быть пищей для человека, а не наоборот!

По-видимому, жара, жажда и страх повредили ему рассудок, и мне пришлось повалить его на пол, когда он попытался открыть дверь и наброситься на красных пиратов.

В этот момент один любознательный краб появился за стеклом иллюминатора. Его далеко выдвинутые вперед глаза, черные и блестящие, уставились на нас с непередаваемой свирепостью. Краб внимательно рассматривал нас и, вероятно, обдумывал возможность добраться до нас.

В пять часов по моему хронометру, когда мы уже теряли сознание, произошло нечто удивительное.

Внезапно красные волны, затопившие палубу, хлынули к бортам, словно охваченные паникой. Мы услышали непрерывный плеск множества тел, падающих в воду, словно с палубы сгребали какой-то сыпучий груз.

Через четверть часа на судне не осталось ни одного краба. Чанг закричал:

— Они ушли! Это чудо!

Мы вышли на палубу. Палуба выглядела так, словно на ней долгое время трудилась бригада свихнувшихся плотников.

Мы освободили матросов, скрывавшихся в кабине на баке; они уцелели, так как дверь и перегородки кабины были усилены металлическими листами.

Меньше повезло мотористам; крабам удалось проникнуть в машинное отделение, и с ними началось настоящее сражение с применением лопат, ломов и даже раскаленных углей из топки. К счастью, на судне не начался пожар. Машинное отделение удалось отстоять, но двое парней были сильно изранены клешнями.

Неподалеку от судна можно было видеть бурые пятна, образованные миллионами крабов, массы которых медленно удалялись к горизонту; их то и дело рассекали черные плавники акул, которых мы посчитали мстителями и принялись бурно аплодировать им.

Бросив якорь у Сен-Джонса, мы обратились к местному профессору, с интересом выслушавшему нас. Потом он сказал, что красные крабы — это животные, которыми время от времени овладевает тяга к миграции. Обычно они живут на большой глубине в Саргассовом море, откуда отправляются в продолжительные экспедиции, иногда даже выбираясь на сушу. Он привел их название на греческом или латинском, но я его не запомнил.

Теперь вы знаете о красных пиратах все, что когда-то пришлось узнать мне.

На этом рулевой Вершрагген закончил свой рассказ.

Загадочная птица рам

Знаете ли вы, что фламандское побережье однажды удостоилось визита загадочной птицы?

Свирепый шторм, трое суток бушевавший над Северным морем, стал утихать 26 октября 1922 года, хотя сильный ветер все еще продолжал срывать пену с гребней огромных валов, набегавших на берег.

Мы с нетерпением ожидали затишья и возможности открыть сезон охоты, занимаясь от нечего делать чисткой давно начищенных до блеска ружей фирмы «Браунинг» и перебирая раскрашенные в яркие цвета охотничьи патроны марки «Копаль».

Мы надеялись, что разбушевавшееся море скоро должно успокоиться; уляжется буря, выгнавшая из привычных укрытий птиц, обессиленных борьбой с упорным ветром и теперь забившихся в первые подвернувшиеся им заросли…

А пока мы скучали в «Зеебрюгге-паласе»…

Хозяин закрыл как большие залы для праздничных церемоний, так и все комнаты, выходящие на море, чтобы уберечь их от налетающих с севера яростных шквалов.

Мы сидели в небольшом пустынном зале, и под нашими столами дремали три пойнтера, скучавших вместе с нами.

Обстановку оценил господин Б., произнесший своим спокойным, слегка усталым голосом:

— Сильный северный ветер. Никакой надежды на возвращение с запада птичьих стай, пока не подует ветер с суши. До тех пор мы не увидим ничего — разве что высоко в небе промелькнет шотландский орлан…

Он указал на горизонт, где сгрудились мрачные тучи.

— Все дело портит туман над морем — вы только посмотрите, что там происходит! Делать нечего, ты, Фландерс, возьми в руки книжку Джека Лондона, да разожги свою знаменитую трубку! Остальные могут выйти в поле и погонять там кроликов.

Несмотря на большой соблазн задать ему хорошую трепку, мы знали, что во всем, что относится к охоте, его можно считать пророком. Он никогда не ошибался, когда оценивал обстановку.

И мы занялись чаем.

Неожиданно он насторожился; мы с удивлением следили за его указательным пальцем, направленным в небо, где только его пронзительный взгляд смог уловить какую-то черную точку.

— Боже мой, это же невозможно!

— Ради бога, Б., что происходит? Не заставляйте нас мучиться; учтите, что наше неудовлетворенное любопытство может угрожать вашей жизни!

— В этом случае приходится вспомнить дьявола…

— И что из этого?

— Слишком далеко, и слишком высоко, — пробормотал он, словно говоря с самим собой, и тут же повернулся к зевающему от скуки официанту: — Мой ремингтон и патроны! Быстро!

Потом снова обратился к нам:

— Вчера вечером я рассказал вам про «рама». Именно так его называют, как мне довелось слышать. И вот появился он сам — это загадочное существо…

Высоко в небе над полосой тумана проплывала черная точка; мы угадали в ней существо, яростно сражавшееся с последними конвульсиями урагана.

Я никогда — даже в цирке — не встречал стрелка, способного сравниться с господином Б. в точности и ловкости движений. Мы выскочили наружу, и ветер швырнул нам в лицо холодную водяную пыль. Чья-то шляпа улетела в пустынное поле.

Плотно прижав приклад ремингтона к плечу, он поднял ствол почти вертикально.

— Оставьте, это же бесполезно, — пробормотал кто-то из нас. — Птица летит слишком высоко…

Ружье громыхнуло два раза подряд. Стрелок бесшумно засмеялся, словно вождь краснокожих; высоко в небе черная точка начала описывать виражи смертельного падения. Через минуту послышался глухой удар о пропитанную влагой землю.

Так среди нас появился рам. Мертвый. И страшный.

Представьте массивное до нелепости тело без какого-либо изящества в грубо сколоченном скелете; жалкие небольшие крылья цвета вулканического шлака; грудь покрыта клочьями жестких, словно деревянных перьев; огромные перепончатые лапы… И на этом нелепом теле — грозная голова со слишком широким кровожадным клювом, немного напоминающим клюв козодоя. В двух желтых глазах постепенно угасал взгляд, полный злобы и отчаяния.

Кто-то из нас негромко сказал:

— Таких птиц в природе не бывает.

Мы молчали, потрясенные обликом этого чудовища, о котором не упоминал ни один справочник по естественным наукам.

— Пошлите его в…

— Об этом не может быть и речи, — оборвал заговорившего господин Б. — Я не работаю поставщиком образцов для музеев естественной истории. Сказать вам, что я сделаю? Я не хочу повторить судьбу одного исследователя, добывшего чудовище… Я всего лишь второй раз столкнулся с рамом… Я подстрелил его, и я оставлю его себе.

И что же вы, господин Б., сделали с этим таинственным рамом, обитателем пустынных морей и диких берегов, которого вы — может быть напрасно — отказались отдать любопытным ученым? Я до сих пор ломаю голову, не находя ответа…

Продолжает ли он, искусно превращенный в чучело вами, путешественником, давно привыкшим к удивительным открытиям, пугать детей посещающих вас друзей? Ожидает ли его судьба, общая для любых форм жизни?

Я потерял из виду господина Б., возобновившего свои странствия по миру, когда я тоже отправился дальше по тем же дорогам, которые, впрочем, до сих пор так и не пересеклись еще раз с его дорогами. Что же касается рама, то я напрасно пытался найти его в суровых полярных краях, где он, вероятно, обитает. Я никогда больше не встретил его.

Желтая акула

Чтобы забрать на борт господина Абдона, «Фульмару» пришлось два дня курсировать на широте мыса Катош, самой опасной оконечности Юкатана. Мы опасались встречи с «Меридой», небольшим мексиканским крейсером с командой отвратительных мускатных рож, готовых угостить кого угодно снарядом весом в шестьдесят фунтов.

Господин Абдон опасался мексиканцев ничуть не меньше, чем мы, судя по тому, что он оплатил плавание толстой пачкой долларов.

Парни с «Фульмара» не спрашивали пассажира о причинах его тревог; они не были любопытны как по своей природе, так и по требованиям профессии. Кроме того, пассажиры с деньгами не так часто встречаются на островах Карибского моря.

Абдон, маленький человечек с овечьей физиономией, поднялся на борт в ту минуту, когда барометр принялся падать с ужасающей скоростью.

Наш рулевой Джарвис сверился с контрольным анероидом и установил, что черная стрелка одного прибора находилась в согласии со столбиком ртути в другом приборе, после чего выругался и принялся трясти Арнольда, нашего капитана.

— Циклон! — коротко сообщил Джарвис.

— Как ветер? — пробурчал не совсем проснувшийся старик.

— Пока он поднимется, у нас еще есть время оставить как можно большее расстояние между судном и берегом. Но мы никогда не дойдем до Сан-Антонио, сколько бы мы не сожгли угля из нашего трюма.

— Ну, — проворчал капитан, — мы не в первый раз выходим из подобного положения.

Он пригласил Абдона, Джарвиса и второго рулевого, фламандца Меестерса, к столу и разлил по стаканам белый ром, к которому посоветовал добавить сок небольших зеленых лимончиков, чтобы получился отличный пунш.

У нашего пассажира на запястье находился необычный браслет с часами, к которому были подвешены на цепочке небольшие золотые самородки, заставлявшие постоянно коситься на них Меестерса, знатока и любителя хороших вещей.

Шторм не заставил себя ждать, и заявил о своем появлении самым классическим образом: короткими беспорядочными волнами без пенных гребней, внезапно потемневшим морем, желтыми полосами облаков в небе и короткими беспорядочными порывами ветра.

— Что на барометре? — поинтересовался Арнольд.

— Быстро падает. Ему может позавидовать свинцовый грузик, — проворчал Джарвис.

После этого на нас и на Карибы обрушился настоящий ад, и «Фульмар» десять часов был вынужден бороться с демонами, принявшими облик волн, ураганных шквалов и разрядов молний.

Когда шторм утих, вдоволь порезвившись, море успокоилось и ласковый бриз загладил волны, вечерний горизонт окрасился в нежные акварельные тона.

«Фульмар» пострадал от шторма сравнительно сносно — волны повредили несколько листов обшивки и унесли плохо закрепленную шлюпку.

— Ущерб оплатит клиент! — решил Арнольд. — В конце концов, именно из-за него мы не смогли своевременно укрыться в заливе Катоши!

— Нужно взглянуть, как он перенес шторм, — ухмыльнулся Джарвис. — Думаю, что для него шторм оказался не легче порки за пропущенные уроки, которой награждал меня школьный учитель.

Не обнаружив пассажира в каюте, мы обыскали все судно вплоть до угольного трюма, но безуспешно.

Рулевой бросил мрачный взгляд на Меестерса.

— Слушай, надеюсь, что это не один из твоих фирменных трюков?

— Нет, я тут ни при чем, — ответил фламандец, который, несмотря ни на что, никогда не лгал.

Арнольд пожал плечами.

— Что ж тут сказать, такое случается, — пробурчал он и перекрестился, так как был добрым христианином и верил в Бога.

В Гаване «Фульмар» взял груз для Нового Орлеана, откуда направился в Гальвестон; затем он пошел курсом на восток в Кингстон, где, как нам удалось узнать, заметно понизились цены на ром.

В двадцати милях от Катоша мы увидели, как в волнах мелькнуло что-то желтое. Это оказалась акула необычного желтого цвета, пристроившаяся в кильватер «Фульмара».

Такого цвета обычно бывают чудовища длиной в семь метров, свирепые и дьявольски хитрые, атакующие все живое, что встречают в воде, включая тигровую акулу. Матросы, главным образом негры и туземцы, боятся ее, так как желтые акулы, по их мнению, обладают дурным глазом.

Джарвис принес из кубрика свой штуцер и всадил в акулу четыре пули, причем две из них в голову.

Чудовище несколько раз ударило хвостом, вспенив воду, но не отстало от нас. Мы по-прежнему видели за кормой острый спинной плавник акулы, разрезавший волны.

Джарвис и Меестерс долго наблюдали за ней. При этом, у Меестерса посерело лицо, и на лбу выступил обильный пот. Заметив это, рулевой сказал фламандцу:

— Не понимаю, что это с тобой? Не может быть, чтобы ее вид так сильно влиял на тебя! Ведь ты не первый раз видишь, как желтый хищник держится у нас за кормой.

— Акула уже часа три следует за «Фульмаром», — пробормотал Меестерс дрожащим голосом, — и все это время я думаю про Абдона, вернее, я чувствую, что должен думать о нем.

Джарвис всмотрелся в акулу и его лицо побледнело.

— Черт возьми, — проворчал он, — ведь это…

Не закончив фразу, он бросился в штурманскую рубку. Через минуту он снова появился на палубе в сопровождении капитана.

— Послушайте, капитан, — сказал он, указав на акулу, — может быть, я просто перегрелся на солнце, но вы все же посмотрите на эту дрянь и скажите мне, о чем вы при этом подумали.

Капитан удивился, но все же последовал совету.

— Странно, — пробормотал он, — не понимаю, почему, но я непрерывно думаю о нашем пропавшем пассажире.

Меестерс повернул к капитану лицо, искаженное страхом.

— Я могу закрыть глаза, — прошептал он, — но ничего не меняется, и, пока этот кошмар плывет за нами, я вижу браслет с золотыми самородками.

— А мне кажется, — неуверенно пробормотал Джарвис, — что это желтое чудовище чем-то похоже на Абдона.

Капитан дунул в свисток и сказал мгновенно появившимся на палубе матросам:

— Принесите надежный пеньковый канат, крюк и кусок сала. Подготовьте лебедку и топоры. Поймайте мне эту чертову тварь.

К счастью, среди матросов нашелся парень, какое-то время плававший на китобойце, и он догадался заменить пеньковый канат тонким, но очень прочным стальным тросом, иначе мы никогда не вытянули бы акулу из воды.

Потребовалось два часа отчаянной борьбы, прежде чем акула оказалась на палубе, убитая несколькими выстрелами и с разрубленной топорами головой.

Она выглядела жутко; ее белые выпученные глаза со злобой неотрывно следили за палачами, а из разинутой пасти, полной страшных зубов, сочилась густая кровь с отвратительным запахом.

Опасаясь невероятной живучести этих гигантских акул, мы больше часа не решались приблизиться к ней, дожидаясь, когда ее глаза затянет серая пленка.

— Распотрошите ее, — приказал Арнольд.

Из широкого разреза на палубу вывалилась зеленоватая печень, после чего матрос, выступавший в роли главного хирурга, извлек из брюха большой пузырь желудка.

— Бывает, что в желудке у акул находят драгоценности, — ухмыльнулся он, разрезая желудок точным ударом ножа.

На палубу из разреза со зловещим стуком вывалилась кисть руки с торчащей костью и надетым на нее браслетом с небольшими золотыми самородками.

В Кингстоне Джарвис купил небольшой кожаный чемоданчик с подкладкой из розового шелка, в который положил зловещие останки и браслет с золотом. Следующей ночью он зарыл чемоданчик на кладбище.

Конечно, драгоценность стоила большие деньги, но даже Меестерс смирился с их потерей и не стал возражать против мрачной погребальной церемонии.

Ужасная мадам Сю

Этой зимой я покинул Фальмут на яхте старины Сизера, взявшего курс на Нант. Его скорлупка зашла в Хью-Таун с целью, которую я не стремился выяснить, поскольку я человек не любопытный. Но можно не сомневаться, что дело было связано с контрабандой — это не стало бы загадкой для самого отстающего ученика первого класса.

Я сошел на берег и в первом же попавшемся мне на глаза кабаке познакомился с «rye»[56]. Эффект, оказанный на меня этим напитком, оказался весьма печальным. Когда я через несколько дней смог принять вертикальное положение, то выяснил, что Сизер исчез вместе со своей посудиной.

Таким образом я оказался в Хью-Тауне. На следующий день поднялась одна из этих ужасных осенних бурь, которые делают острова Сорлинги[57] недоступными и отклоняют на несколько месяцев от островных портов все, что перемещается по морю с помощью парусов или пара.

Как всегда, у меня были деньги в количестве, достаточном для привольной жизни любой царственной особы на протяжении года в любом месте, забытом Богом и людьми.

Старик, отзывавшийся на свистящее имя Коулси и в молодости имевший некоторое отношение к военному флоту, поселил меня в уютной комнате. Его служанка, некрасивая женщина с лицом старой карги, приносила мне обильную, хорошо приготовленную еду.

Однажды утром, когда я сидел с трубкой, держа в руке стаканчик с хлебной водкой, к которой успел привыкнуть, в комнату вошел Коулси.

— Пришел Коупленд, и он хочет видеть вас, — сказал он. — Когда он вам надоест, можете выбросить его в окно. Вас только поблагодарят за это — его у нас никто не любит.

— Я знавал одного Коупленда, — сказал я. — Он работал библиотекарем в Британском музее, в отделе Египта, и все время у него уходило на полировку саркофагов.

— Это явно не тот Коупленд, — ответил мой хозяин. — Тот, о котором я говорю, остался на суше после того, как его выгнали с какого-то американского судна. Прошло два года с тех пор, как он обосновался в Хью-Тауне, непонятно, с какой целью. Короче, все считают его ненормальным.

— Пусть войдет! — махнул я рукой. — Надеюсь, он развлечет меня.

— Думаю, так оно и будет! — пробурчал Коулси и вышел.

Когда появился Коупленд, я сразу же понял, что это мерзкий тип, и на Карибах наверняка не найдется острова, на котором местные туземцы не мечтают о встрече с ним, чтобы перерезать ему глотку.

— Мартинес! — обратился он ко мне. — Вы должны одолжить мне фунт стерлингов!

На моем столе валялось несколько бумажек. Я взял две банкноты по шесть шиллингов, скатал их в шарик и бросил к его ногам.

— Забирайте деньги и уматывайте отсюда!

— Сю будет благодарна вам! — сказал негодяй. — Я смогу купить для нее цыплят, так как последнее время она стала очень разборчивой в еде. Представляете, мне никак не удается уговорить ее съесть рыбу!

— Что это за Сю?

— Это дама, благородная дама… Но у нее неважный характер, и она старается ни на минуту расставаться со мной.

— Но вы же пришли ко мне без нее! — воскликнул я. — Если, конечно, дама не ждет вас за дверью, устроившись на коврике!

— Если бы я оставил ее внизу, она наверняка уже отправила Коулси и его элегантную служанку в лучший мир! Но, позвольте мне представить ее вам!

У него на коленях лежал деревянный ящичек из древесины кедра, и он поставил его на стол. Я услышал, что в ящике кто-то скребется.

Коупленд быстро нажал кнопку. Крышка откинулась, и я увидел самое мерзкое чудовище, которое только можно представить.

— Боже, это же торн-спайдер[58], — с ужасом воскликнул я.

Действительно, это был один из тех жутких гигантских пауков с множеством шипов на теле, что все еще встречаются на Малых Антильских островах, где терроризируют местное население.

Паук был размером с ладонь взрослого мужчины, и на его теле темно-красного цвета топорщились несколько десятков шипов, острых, как иглы. В его многочисленных глазах, похожих на черные бусинки, светилось бешенство, и я почувствовал, что он готовится прыгнуть на меня. Я знал, что эти пауки способны одним прыжком легко преодолеть пару ярдов.

— Мой паук ядовит, словно кобра, — пояснил Коупленд, — но он гораздо более злобный, чем змея, и не боится никого и ничего! Я нередко наблюдал, как перед ним отступает гремучая змея! Послушай, Сю, — обратился он к пауку, — покажи, какой милой ты можешь быть по отношению к джентльмену, который одолжил нам денег! Теперь я смогу купить тебе целый выводок цыплят! Сделай, пожалуйста, реверанс!

Неужели паук понял, что ему сказал хозяин? Во всяком случае, он поднялся на лапках, как это делают земляные крабы-солдатики, и сделал приветственный жест своими жуткими передними конечностями.

— Смотрите, Сю прижала к телу свои шипы, чтобы показать, что не собирается нападать на вас!

Действительно, паук уложил свои колючки таким образом, что они показались мне мягкими, едва ли не шелковистыми.

Когда Коупленд погладил паука, тот замурлыкал! Да, замурлыкал, как котенок, которому нравится ласка.

— Что вы делаете на Сорлингах, Коупленд? — спросил я, чтобы сменить тему беседы.

— Сю нравится жизнь на островах, — уклончиво сказал он, — и, кроме того… — Он косо посмотрел на меня. — Кроме того, я знал, что вы, Мартинес, рано или поздно появитесь здесь.

— Вы знали, что я…

— Оставьте, не стоит хитрить! Я знаю, что вы вот уже четыре года, как живете в Фальмуте и ездите на поклон к старику Коулси.

Я раздраженно дернулся, но Коупленд предостерегающе поднял руку.

— Осторожней, Мартинес! Сю не сводит с вас глаз, а у нее их восемь… Стоит вам неосторожно пошевелиться — так, чтобы это движение показалось ей подозрительным — и я не успею помешать ей расправиться с вами. Давайте лучше побеседуем!

— Ладно, побеседуем, — пожал я плечами. Я понял, что проиграл по всем статьям этому человеку.

— Будем играть, выложив все козыри на стол, — добавил он. — В этой ситуации решаю я… Стоит мне сказать одно слово, и Сю убьет вас надежней, чем револьверная пуля. Я работаю на Сизера. Он ухитрился провезти перед носом у французских таможенников немного зелья, весьма популярного в этих краях. За четыре прошедших года вы завоевали его доверие, что позволило вам оказаться на яхте старика с целью выдать его властям. Я узнал вас, как только вы сошли на берег, Мартинес, и Сизер приказал мне разобраться с вами.

Он замолчал и уставился на меня, ехидно посмеиваясь.

— И что теперь? — холодно поинтересовался я.

— Сто фунтов, и Сю вернется в свою коробку, иначе…

— Добрую сотню лет в Хью-Тауне не устанавливали виселицу, — ответил я, — но она вполне может понадобиться снова.

— Нет, — ухмыльнулся он, — никто здесь не шевельнет и пальцем, если неожиданно от укуса паука скончается шпион таможенников.

Помолчав, он добавил:

— Сю начинает нервничать. Она не любит долго ждать. К тому же, я немного ошибся… С вас сто пятьдесят фунтов, Мартинес!

Громыхнул выстрел. Сю взвилась в воздух и рухнула на пол, сбитая на лету пулей большого калибра.

Коулси никак не мог избавиться от старой привычки подслушивать под дверью…

Не знаю, каким образом Коупленд исчез с островов, но уверен, что он не вернулся ни во Францию, ни в Англию. Что касается Сизера, то его задержали через несколько недель, сказал Мартинес, главный инспектор криминальных расследований Скотленд-Ярда, прикомандированный к таможенной службе Южной Англии.

Безжалостный мститель

Можете поверить мне, что в этой истории нет ни грана вымысла. Все, о чем она рассказывает, произошло в действительности в последней четверти прошлого века. В 1880 году «Еженедельный обзор» все еще продолжал говорить о ней.

На протяжении нескольких месяцев в квартале Стоктон совершались нападения, объектом которых становились горожане, рискнувшие в слишком поздний час появиться на улице. Первое время они всего лишь подвергались избиению, но затем начались убийства.

Жертвы никогда не лишались своих кошельков или драгоценностей, а поэтому можно было предположить, что преступником является садист или психически больной человек. Эти загадочные преступления поставили на ноги всю городскую полицию. Когда в конце концов люди перестали появляться на улицах в темное время суток, это явно не понравилось преступнику, так как с тех пор он принялся взламывать двери у одиноких, чаще всего пожилых людей. Имели место два покушения на убийство, но жертвы, люди в возрасте, не смогли описать преступника, так как он вторгался в их жилье в полной темноте.

Юная вдова, миссис Евгения Винн, жила в очаровательном деревенском домике неподалеку от Стоктона. Она обладала большим состоянием и занимала достаточно высокое положение в обществе. Ее хорошо знали в артистических кругах Ливерпуля и Лондона как талантливую художницу.

В этот вечер она вернулась домой довольно поздно, задержавшись в семье друзей. Она никогда не думала о ночном злодее, наводившем ужас на весь район, но испытала некоторое беспокойство, вспомнив, что этим вечером у нее дома отсутствовала служанка, которую она отпустила на целые сутки.

Она без каких-либо происшествий добралась до дома, вошла в гостиную и включила свет. Ее насторожил непонятный звук, доносившийся от окна, закрытого тяжелыми шторами. Не успела она испугаться, как послышался холодный голос:

— Стойте на месте, уважаемая дама, так как любое движение может стать последним в вашей жизни.

И она увидела выглядывающее из-за шторы дуло револьвера, направленное на нее.

— Конечно, я предпочел бы перерезать вам горло, — продолжал незнакомец, — чтобы написать кровью что-нибудь вроде ваших пейзажей или портретов…

Преступник злобно рассмеялся.

— Кстати, можете кричать, моя красавица, если вам хочется. Все равно вас никто не услышит!

Внезапно револьвер отлетел в сторону, и за шторами раздались отчаянные вопли боли и ужаса.

Парализованная страхом, миссис Винн была не в состоянии пошевелить даже пальцем. Она могла только смотреть, как дергаются, словно под сильным сквозняком, шторы, за которыми, как она поняла, разыгрывалось нечто ужасное. Послышались стоны, глухой треск ломающихся костей; через минуту прозвучал душераздирающий крик агонизирующего существа, и все стихло.

Шторы раздвинулись, и миссис Винн увидела голову громадного пса.

Собака уставилась на девушку сверкающими глазами и глухо зарычала; миссис Винн почудилось, что в рычании огромного животного прозвучали дружелюбные нотки.

После этого собака исчезла так же бесшумно, как и появилась.

Миссис Винн вспомнила, что несколькими днями раньше видела громадного черного дога в парке возле ее виллы. Она любила собак, а поэтому попыталась привлечь красивое животное, но безрезультатно. Поэтому она ограничилась тем, что оставила собаке в доступном для нее месте немного еды.

Тем не менее, дог не поддался на приманку и не подошел к ней.

Когда юная вдова с большим трудом пришла в себя, она бросилась за помощью к соседям, не решившись заглянуть за шторы.

Приехавшая вскоре полиция обнаружила в гостиной миссис Винн изуродованный труп человека, который после пребывания в заведении для психически больных около года назад поселился на заброшенной ферме неподалеку от виллы художницы.

Дог, напав на преступника, разорвал ему горло и сломал шейные позвонки. Больше черного пса никто не видел.

Молва решила, что злоумышленник убил или хозяина собаки, или кого-то из его друзей, и пес долго выслеживал негодяя, решив отомстить. Разумеется, доказать это предположение было невозможно.

На фасаде своей виллы миссис Винн поместила вырезанную из гипса большую голову собаки с надписью:

Три тюленя

Из кокпита донеслась фраза, произнесенная плаксивым голоском:

— Хольмер, нам нужно определить наши координаты. В конце концов, ты же офицер.

Немец с отвращением посмотрел на приборы, оптические инструменты и таблицы с цифрами, в которых ничего не понимал.

Он был не офицером, а всего лишь доктором каких-то наук, даже не моряком, и не имел никакого отношения к координатам и прочим морским заморочкам.

Он давно слонялся без работы, да и правосудие начало проявлять к нему интерес; поэтому он решил рискнуть и с помощью фальшивых документов, приобретенных в порту, нанялся в Тронхейме на тюленебойное судно. Капитан раскусил его в первый же день плавания, но отнеся к нему с сочувствием, так как это был тихий грустный человек, с неудачно сложившейся судьбой, несмотря на университетское образование. Поэтому капитан оставил Хольмера на судне, тем более что он мог оказаться полезным благодаря своей огромной физической силе.

Но сейчас капитан погиб, а судно…

Больше месяца назад шхуна была затерта льдами, а сейчас ее, оставшуюся намертво впаянной в лед, несло вместе с ледяным полем сквозь туман в неизвестном направлении. Матрос возобновил свои жалобы:

— Нам нужно знать, где мы находимся, и ты, Хольмер, как офицер, должен…

Матрос замолчал.

Немец тяжело вздохнул, но не двинулся с места. Он хорошо представлял, что это внезапное молчание означало очередную смерть; еще одним членом команды на судне стало меньше.

Всю последнюю неделю матросы умирали один за другим таким образом: внезапно, с горлом, перехваченным огромными нарывами.

Хольмер слышал рассказы о полярной чуме, от которой или умираешь, или становишься буйным сумасшедшим, но этим и ограничивались его сведения.

За иллюминатором он видел большой участок воды, свободной от льда, на который опускалась угрюмая полярная ночь.

Забытый всеми фок полоскался на ветру, словно развешанное на веревке белье, мачта рывками клонилась в разные стороны, отражая лихорадочную качку судна. Хольмер представлял, что нужно что-то делать с парусом.

Он спустился в кают-компанию, где увидел трех матросов — все, что осталось от команды.

— Нужно убрать фок, — сказал он, — и взять рифы…

Он знал, что говорит глупости, не имеющие никакого смысла в глазах моряков, но это не имело значения, потому что его все равно никто не слушал. Матросы продолжали сидеть, словно оцепенев, и только погасшие трубки во рту свидетельствовали, что они еще живы.

— Ни крошки жратвы, — буркнул Ларсен. — Ни одного тюленя в окрестностях.

Хольмер, несколько подзабывший о терзавшем его остром голоде, почувствовал резкую боль в животе и бросил жадный взгляд на лежавшие перед матросами обглоданные рыбьи кости.

Он взял со стойки короткий гарпун и подобрал валявшийся на полу перепутанный линь.

В глазах у Ларсена мелькнул проблеск надежды, и он поднялся вслед за Хольмером на палубу.

Парусник тихо покачивался на удивительно красивой перламутровой поверхности успокоившегося моря.

Ларсен свесился с поручней левого борта и протянул вперед дрожащую руку, указывая нечто то ли в море, то ли на небе.

— Там тюлень, — пробормотал он.

Хольмер ничего не увидел, но услышал всплеск, и изо всех сил метнул гарпун в центр расходящихся на поверхности кругов.

Гарпун вонзился в невидимую цель; раздался вопль агонизирующего существа, и Хольмер потянул за шнур. На другом конце чувствовалась большая тяжесть.

Они жадно глотали спасительную плоть при тусклом свете догоравших в миске останков глупыша. Они сидели за столом втроем, и никто не спрашивал, куда делся Ларсен.

Два дня они с утра до вечера не вставали из-за стола, жадно поглощая большими кусками сырое розовое мясо. На четвертый день Маерлант, матрос-фламандец, грохнул кулаком по столу и потребовал еще одного тюленя.

На охоту снова отправился Хольмер. Ему удалось обнаружить тюленя, который на этот раз ползал по палубе. Он убил его ударом топора. Фламандец потребовал свою долю свежей горячей крови.

Через восемь дней они сидели на палубе, всматриваясь блуждающим взглядом в недавно чистое от льда пространство, куда снова вернулись льды.

Хольмер, Маерлант… Когда-то их было трое, и третий матрос делил с ними скудную пищу. Но теперь они ничего не помнили о нем, поскольку в их головах не было даже намека на мысли.

— Маерлант… — пробормотал Хольмер, — появился третий тюлень… Он только что забрался на палубу и скрылся в штурманской рубке…

Фламандец ничего не ответил, и Хольмер быстро забыл о нем.

Когда Хольмер убил третьего тюленя, разбившего в штурманской рубке секстан, он не стал звать матроса, чтобы разделить с ним добычу. Он один съел третьего тюленя.

Когда со шхуны «Бьернсон» из Копенгагена окликнули тюленебойца, встреченного на широте острова Ян Майен, им никто не ответил, и на брошенное судно высадилась группа спасателей.

Моряки нашли в кубрике Хольмера, довольного и сытого, расправлявшегося с большим куском темно-красного мяса.

— Это тюлень, — сообщил им Хольмер. — Отныне я буду есть только тюленей! — И он указал на разбросанные по полу кости, разразившись безумным смехом.

— Какие странные у этих тюленей черепа — вам не кажется? Смотрите — три совершенно круглых черепа…

И охваченные ужасом моряки с «Бьернсона» увидели, что пол вокруг них был усеян человеческими костями.

Пароход в джунглях

Я скажу про эти воды, что они показались мне странными. Пожалуй, ничего другого о них я сказать не смогу.

Меня разбудил матрос, который потряс меня за плечо. Я с трудом вынырнул из жуткого кошмарного бреда, который принял за ужасный сон.

— Вставайте лейтенант, вставайте скорее! Наш штурман свихнулся!

— Предупреди капитана! — пробормотал я.

Сквозь крики, перемежавшиеся со стонами, я с трудом расслышал чей-то голос:

— Капитан мертв!

— Что за ерунда, — буркнул я и, как мне показалось, поднялся с постели.

— Неужели Оуэнс загнулся? Что за глупости — я только что вернулся из ада, и там его не было!

Мои простыни промокли от пота, а из небольшого зеркальца, висевшего на стене, на меня смотрел, гримасничая, отвратительный зеленый призрак.

— Скажи, приятель, — обратился я к матросу, — что это за ужасный тип? Наверное, это пастор… Вышвырни его за борт, сделай милость!

Матрос сообщил мне:

— Это вы, помощник!

— Надеюсь, что ты не врешь, но я не понимаю, почему не узнаю себя. Говори, что со мной произошло, чертов матрос!

— Вы лежали пластом три недели и были на грани… — услышал я слова, произнесенные шепотом, похожим на вечерний бриз, долетевший из зловещей лесной чащи.

Вокруг меня все внезапно заколебалось; кушетка резко наклонилась на правый борт. На палубе раздался дикий топот и адский грохот падающих и разбивающихся предметов.

— На помощь! — послышался безумный вопль. — Помогите, мы гибнем!

Я скатился на пол, с такой силой ударившись о стену, словно получил оглушительную затрещину.

— Вытащи меня на палубу, матрос!

Я увидел жуткую катастрофу — все вокруг было перевернуто, разломано, разбито… Самым невероятным было то, что наше судно неподвижно лежало на боку в густых зарослях. Мы находились в джунглях!

Пароход «Эльза», направлявшийся из Дар-эс-Салама в Дарем, неподвижно лежал, сильно накренившись, в мелкой желтой воде; вокруг бледным зеленым туманом клубились мангровые заросли. Их корни, похожие на змей, уходили в илистую толщу; высокие уродливые стволы с наростами ядовитых грибов, изъеденные морской солью, тянулись к небу, закрытому густой листвой и вьющимися растениями. Чаща кишела обезьянами.

— В этом нет никакого смысла, — решил я. — Ясно, что это продолжается сон. Но это самый кошмарный сон, какой только могла обеспечить мне лихорадка.

Вчера — или пару недель назад? — «Эльза» очутилась в пивной Сен-Поля, и официанты, карабкавшиеся на мачты, наполняли нам кружки замечательным пивом. Потом к нам приехал на форде вице-адмирал, угостивший нас шнапсом. Сейчас же мы находились вместе с нашим пароходом в дебрях, и мне не оставалось ничего другого, как снова завалиться спать.

— Ты видишь, матрос, что я все еще болен, и мне продолжают мерещиться кошмары.

— Нет, — ответил матрос, — мы действительно находимся в мангровом лесу.

— Тогда ты должен рассказать мне, как мы попали в этот лес. Я давно не слышал забавных историй.

Увы, услышанное мной оказалось суровой правдой. Я предпочел бы страдать от лихорадки, чтобы тихо и мирно закончить жизнь в ее кошмарах.

После того, как мы вышли из Дар-эс-Салама, на корабле разразилась страшная болотная лихорадка. Матросы умирали один за другим, и остававшиеся в живых сбрасывали их тела в море. Очень скоро на судне остались три человека — матрос Линке, черный штурман и я.

Вчера рано утром негр направил пароход к берегу, в заболоченное мелководье, поросшее манграми, а потом бросился в море.

— Не знаю, кому он достался на обед, — вздохнул Линке, — но его точно кто-то сожрал. Это единственная утешительная новость для нас.

Таким образом, мы с Линке оказались единственными выжившими на пароходе, застрявшем в манграх.

Мы с Линке заперлись в каюте, потому что вокруг нас происходило что-то непонятное и очень нехорошее.

Мы слышали доносившийся снаружи шум, звуки странных шагов, больше похожих на ползанье.

Вчера кто-то попытался открыть дверь в каюту, но она, к счастью, была снабжена надежными запорами.

Я спросил у Линке, кто бы это мог быть.

Матрос пожал плечами и ничего не ответил. Лицо у него было бледным, как у призрака. Ночью я слышал, как он плакал от страха.

— Это омерзительные создания, — сказал он утром. — Но мне наплевать, я сам давно почти что мертвец.

На следующее утро, когда через иллюминатор в каюту сочился зеленоватый рассвет, меня разбудил сильный грохот.

Я увидел Линке, лежавшего на полу с головой, пробитой пулей; в руке у него был зажат принадлежащий мне большой револьвер.

Я осторожно открыл дверь — на твиндеке не было ни души. Отвратительно пахло илом. Я протащил тело несколько метров, задохнулся и оставил его — у меня не было сил.

…Ночью они пришли за трупом.

Они… Не представляю, что это за чудовища… Я слышал хруст костей, чавканье и скользящие шаги…

…Они пытаются выломать дверь! Дерево скрипит и глухо потрескивает…

…Это морские пауки!

Чудовища с двухметровыми лапами! И каждый паук весит, как большая собака!..

Иллюминатор разбит. Кошмарная лапа просовывается внутрь и пытается на ощупь схватить что-нибудь… Боже, спаси меня!

Паровое судно «Эльза» из Альтоны было обнаружено в сильно поврежденном состоянии в одной из бухт Руфиджи, на восточном побережье Африки.

Вероятно, одно из крыльев тайфуна выбросило его на берег. Никаких следов команды обнаружить не удалось. В кабине помощника капитана лежала эта рукопись, выпачканная в крови.

Загадочная Вивиан

Улица Гейт-стрит находилась в Камбервелле.

Особняк можно было узнать сразу, прежде всего потому, что улица очень короткая, и на ней всего несколько зданий, а также потому, что на фасаде был изображен герб Суинроков — лебедь на вершине скалы.

В этом аристократическом особняке жила Вивиан, считавшаяся последним потомком в роду, когда-то диктовавшем свою волю герцогам и принцам королевства. Ей прислуживала всего одна служанка, мисс Грейс Грин, совершенно незаметная скромная девушка.

Что можно было сказать о Вивиан? О ней не стоило спрашивать соседей, которые все равно ничего не смогли бы сказать, так как никогда ее не видели; ничего не сказала бы вам и мисс Грин, никогда не отвечавшая на вопросы любопытных.

Но про Вивиан говорили, что она была богата, и богатство ее исчислялось миллионами; в Камбервелле, впрочем, как и в других местах, про подобных особ люди любят рассказывать все, что только могут придумать, даже если эта особа живет крайне замкнуто, подобно раку-отшельнику в его раковине.

Больше, чем кому-либо другому, о Вивиан довелось узнать Дональду Грассу.

Судя по рассказам, Вивиан была юной и красивой, как солнечный день. Кожа ее была белоснежной, а в глазах ласково сияла утренняя заря.

Дональд нарисовал у себя в голове этот образ, основываясь на словах одного завсегдатая таверны «Длинная змея», поэта в определенные часы, в особенности, когда он бодро двигался к алкоголизму.

Эти сведения обошлись Дональду в большое количество кружек пунша с имбирем, и ему эти сумасшедшие расходы обеспечили волшебные сны, в которых Вивиан отказывалась ради него от своей неприятной невидимости.

Несмотря на свои двадцать пять лет, Дональд остался наивным юношей, в душе немного поэтом, хотя он никогда не смог бы написать несколько стихотворных строчек. Его душевным мукам способствовало прочтение печальной истории о бедном юноше, влюбленном в далекую принцессу, которую ему никогда не доводилось видеть, да и надежды увидеть ее у него тоже не было.

— Это повесть обо мне, — тихо шептал он.

Ежедневно он три-четыре раза проходил по Гейт-стрит.

Скоро он запомнил на ней каждую дверь, каждое окно, каждый камень мостовой. Дождавшись сумерек, он прятался под низкой аркой и часами наблюдал за зданием напротив. Но ему никогда не удавалось увидеть не только богиню своих мечтаний, но и мисс Грин, которая выходила из дома только по утрам, направляясь за продуктами.

Дональд Грасс не был богачом. Он работал, получая скромный доход, а также понемногу поигрывал на бирже, постоянно проигрывая.

Поэт, которому он был частично обязан своими мечтами, однажды сказал ему за столом «Длинной змеи»:

— Почему ты, парень отнюдь не уродливый, не возьмешь в жены Вивиан со всеми ее миллионами?

Дональда немного покоробило это откровенное предложение, но дурное зерно нередко падает на хорошую почву, и он вспомнил чудесные сказки детства, в которых бедные пастухи рано или поздно добивались руки принцессы.

Именно «dog-nose» таверны «Длинная змея» оказался спусковым устройством, как говорят механики. Вы знаете, что такое «dog-nose»? Это алкогольный напиток, в состав которого входят джин, ром, горячая вода, сахар и мускатный орех. Дональд время от времени заказывал это питье без особого эффекта; однажды вечером бармен по рассеянности плеснул в его стакан слишком много джина и рома, но забыл добавить воду.

Опрокинув стакан, Дональд потребовал бумагу и чернила и принялся писать. Потом он положил листок, заполненный судорожным почерком, в конверт, вышел на улицу и бросил конверт в почтовый ящик дома на Гейт-стрит.

Проснувшись на следующее утро, протрезвевший Дональд проклял свое опьянение и свое безумие.

Да, он рассказал Вивиан, этой невидимке, историю далекой принцессы и бедного влюбленного. Но при этом он малость приврал: он сообщил, что однажды увидел ее за отодвинутой шторой ее гостиной. Волшебное видение продолжалось, увы, слишком недолго, но этого времени оказалось достаточно для Дональда, чтобы он отчаянно влюбился в девушку.

Что касается ее богатства… господи, да ему наплевать на деньги — она может раздать их бедным; для него имеет значение только безграничная любовь.

Он испытал сильнейший шок, когда почтальон принес ему записку, в которой ему назначали свидание в особняке на Гейт-стрит.

Служанка, невысокая девушка с нежным меланхоличным лицом, открыла ему дверь.

— Вы, очевидно, господин Дональд Грасс? — спросила она. — Мне кажется, я узнаю вас… Ведь вы часто проходите по нашей улице, не так ли?

— Господи, конечно, это так, — взволнованно ответил юноша.

— И вы хотите увидеть мисс Вивиан?

— Ах, это главная цель моей жизни, — воскликнул Дональд. — С того момента, когда я увидел ее в окне гостиной…

— Она очень редко подходит к окну — если вообще подходит к нему, — сообщила мисс Грин. — Сейчас она в саду. Идите за мной…

В саду она остановилась возле небольшого пруда, заросшего водяными лилиями.

— Вот она…

— Но я никого не вижу, — потрясенно воскликнул Дональд.

— Неужели? Но вы ведь не слепой… Минутку, сейчас она подойдет к вам. Осторожней, она не всегда бывает в духе!

И Дональд увидел приближающегося к нему рассерженного лебедя.

— Познакомьтесь с Вивиан, — сказала служанка. — Сэр Хьюг Суинрок, чьей гувернанткой я была, завещал мне все свое состояние с одним условием: я должна была заботиться о великолепной лебедке, которую он называл Вивиан и даже Вивиан Суинрок. Он считал ее живым символом благородного рода Суинроков.

— Господин Грасс, — продолжала служанка, — я позволила себе распечатать ваше письмо, адресованное мисс Вивиан. Я полагаю, что мисс Вивиан не станет сердиться на меня за эту нескромность. Не сомневаюсь, что именно меня вы увидели в окне салона, когда я старалась увидеть вас.

Ваше письмо сделало меня счастливой, потому что я давно люблю вас, и пусть я не принцесса, а вы не бедный пастух, я с радостью соглашусь стать вашей женой. Если хотите, можете в некоторые моменты называть меня Вивиан. Лебедь не станет ревновать, тем более, если вы не будете отбирать у него любимых золотых рыбок. И, еще… Грасс и Грин[59] просто созданы друг для друга, мой дорогой.

Дональд и Грейс — это замечательная супружеская пара. Миллионы, унаследованные служанкой, ничуть не мешают счастью юного романтика-мечтателя, что бы ни говорила об этом пословица.