У страха глаза велики


1.

Привычка свыше нам дана, замена счастию она.

Прометей

Багровые пятна зловеще выделялись на смятой салфетке. На ярко блестевшем лезвии лежавшего рядом ножа, приглядевшись, можно было заметить похожие красноватые полосы. Кое-где в углублениях резьбы на рукоятке виднелись темные точки.

Я, конечно, не стала брать нож в руки — даже не стала до него дотрагиваться. Почувствовав себя героиней триллера, рефлекторно оглянулась — никого — приподняла довольно длинную банкетную скатерть и заглянула под стол (если на ноже — кровь, то должен быть и мертвец, а по всем законам жанра именно под столом ему самое место). Даже вдохнула на всякий случай поглубже — ведь при обнаружении трупа девушке положено орать, да?

Приготовления мои, однако, пропали втуне — трупов под столом не обнаружилось. Собственно, там не было вообще ничего.

То есть, ничего, так сказать, нештатного. Имелся пол, на полу, естественно, крошки, пара апельсиновых шкурок и несколько смятых салфеточных обрывков.

Ой! Штора, закрывавшая дверной проем справа от меня, шелохнулась — как будто кто-то только что из-за нее выглядывал. Кто-то? Ну да, или что-то, например, сквозняк.

Сквозняк-то сквозняк, но салфетка и нож по-прежнему лежали на столе и по-прежнему были покрыты зловещими красными пятнами.

Но раз есть окровавленный нож, то, вероятно, должно быть и тело. Либо раненое, либо уже неживое, так? И если его нет под столом — значит, оно где-то еще?

Что ж, для начала на всякий случай оглядимся: по-прежнему никого. И штора больше не шевелится. Бездыханных окровавленных тел тоже не видно. Все те, что пока еще дышат, делают это весьма активно: пляшут, не жалея ног, оркестр в соседнем зале гремит так, что вполне можно стрелять без глушителя.

Самое время незаметно присоединиться к общему веселью, как будто никаких ножей я и в глаза не видела. А можно все-таки поискать тело? Если не мертвое, то хотя бы раненое...

Вот только нужно ли? Ох, Маргарита Львовна, все-то тебе неймется!

Неожиданности, конечно, украшают жизнь, но не в таком же количестве. Нет, не то чтобы мне это не нравилось. Недовольство обычно выражают окружающие. Причем весьма энергично. Можно подумать, что я вовсе не тихая, скромная и очень провинциальная журналистка, а прямо гибрид Джека-Потрошителя и леди Макбет. Хотя, как говорил один милый литературный герой восьми лет от роду, «разве мы виноваты, что все время вокруг какие-то истории — это истории виноваты, раз случаются». Но, право, фальшивомонетчики, маньяки, шантажисты, а теперь вот окровавленный нож на банкетном столе — сколько уже можно? Как сказала бы моя единственная подруга Лелька — перебор.

А кстати, на банкет-то именно она меня притащила... Я, Рита Волкова, скромный журналист «Городской Газеты», к фирме, которая сейчас буйно празднует свое десятилетие и одновременно очень удачный контракт с итальянцами, абсолютно никакого отношения не имею. Это Лелька своими переводческими талантами активно помогала выстроить всеобщее взаимопонимание, так что господин директор — или президент, кто их нынче разберет — решил, что ее вклад в подготовку этого самого контракта поистине неоценим, и значит, присутствие на юбилейном банкете госпожи переводчицы обязательно.

Только не подумайте дурно, ничего личного. Господин президент, конечно, — мужчина хоть куда (во всех смыслах слова) — но он недавно вторично женился и пока еще весь сосредоточен на семейных радостях.

Приглашение было, как водится, на два лица, и Лелька потащила на банкет меня. Видимо, не хотела затруднять себя выбором — кого-кого, а претендентов мужского пола возле нее всегда более чем достаточно. Лелька — если, конечно, вам нравятся брюнетки и вы ничего не имеете против миниатюрных женщин — 54 килограмма чистого очарования, я не удивилась бы, если бы ради нее сам Медный всадник спрыгнул со своей лошади. Но проверить, так ли это в самом деле, пока не представлялось случая — до Медного всадника от нашего Города почти полторы тыщи километров.

Господин президент именовался Герман Борисович Шелест и, когда меня представили пред его светлые очи, милостиво одарил шуткой: как же это он сам не предусмотрел присутствия прессы. Хотя, возможно, это был намек: мол, раз уж просочилась на закрытое мероприятие, не грех бы его парой слов отметить — где-нибудь в разделе светской жизни. А еще лучше — в деловых новостях. Бесплатный пиар все любят, даже президенты преуспевающих компаний. А вот фигушки ему!

Отсутствие на банкете самих итальянцев с лихвой возмещалось выбранным для празднования местом — рестораном «Золотой лев». Название, вероятно, должно было напоминать о льве святого Марка, который, хотя и не золотой, но вроде бы не то оберегает, не то символизирует Венецию. Небольшая «золотая» статуэтка в холле воспроизводила оригинал довольно точно. К счастью, итальянский колорит на этом заканчивался — пиццей тут не кормили. Зато рыба была выше всяких похвал. И народ подобрался воспитанный, ножом ее, то есть, рыбу, никто не резал. Если я правильно понимаю ситуацию, для режущих предметов нашли другие объекты приложения…

Танцуют теперь там, в большом зале, а я думай. Н-да, шеф будет в восторге. Мой шеф, не Герман Борисович. После прошлогодней убийственной истории вокруг банка «Град»[1] он очень хотел отдать мне криминальную тематику, еле отбилась. Теперь точно не удастся. Раз уж есть у меня свойство в «истории» попадать, значит, никуда не денешься.

Пятно на скатерти, возле ножа, было обширнее и значительно темнее, чем те, что на салфетке. Наверное, из-за того что салфетка белая, а скатерть светло-оливковая. Поэтому и пятно на ней не красное, а бордово-коричневое. По форме — вроде как амеба с ложноножками. Или размазанная пятерня… На бордовом едва заметно чернели какие-то крошки. Когда я коснулась пятна пальцами, на них остался слабый красный след. Минуты две я бессмысленно его разглядывала, потом зачем-то понюхала и, подумав, лизнула. Потом лизнула еще раз...

Клубника!

Ну и фантазии у тебя, Маргарита Львовна! Окровавленное лезвие, ну надо же! Убийство в банкетном зале, скажите пожалуйста! А ведь и цвет пятен не особо и кровавый. Кстати, о «крови», не вредно бы руки помыть.

Туалеты у них тут, в «Золотом льве», такие, что сгодились бы в приличный дом в качестве гостиной: фонтанчик в углу, светильники в виде тюльпанов, кожаные диваны размером с кадиллак, пепельницы — и те розового мрамора... Очень элегантно и настраивает на размышления. А что? Японцы вон когда-то считали, что мысли о серьезных вещах лучше всего совмещать как раз с естественными процессами. То есть думать о «горнем» правильнее всего в постели, в чайном домике или… да-да, в «домике отдохновения». Процесс еды, как ни странно, в рекомендациях не упоминается.

Обстановка обстановкой, но не вредно бы и в самом деле понять, что со мной происходит. С какой стати мне кровь привиделась? Как мудро заметил по этому поводу классик, «взрослый человек не заглядывает каждый вечер под кровать в поисках злодея — хотя злодей и может там спрятаться». Ей-богу, что-то с моей головой не так. После десятиминутного размышления я — почти по Джерому — обнаружила у себя одновременно симптомы шизофрении, мании преследования и всякие пустяки вроде невроза навязчивых состояний на фоне врожденно повышенной тревожности. В этот-то печальный момент и появилась Лелька.

— Размышляем? Бросай курить, вставай на лыжи. С тобой Герман Борисович хотел пообщаться.

— И на какой предмет? Рекламную кампанию сочинить?

Лелька в ответ лишь пожала плечами:

— А я почем знаю? Сделай милость, не тяни время, а?

— Что так? Им вдруг приспичило?

Не подумайте плохого — я вовсе не собиралась грубить единственной подруге. Но диван был такой мягкий, вылезать из него так не хотелось…

— Да не им — мне! — огрызнулась Лелька.

— Что, утюг забыла выключить?

— Вот еще! — обиделась Лелька. — Просто подруга у тебя балда, фруктового салатика покушать решила, а он, пакость такая, с клубникой оказался.

— Ну и чего теперь?

— Ну и то… — передразнила меня Лелька. — Сама не видишь? Теперь надо очень presto мотать домой, пока в леопарда не превратилась. Уже чесаться начинает.

Щеки у нее и впрямь заметно порозовели. Для лелькиной аллергии клубника — как нитраты для огорода: все цветет пышным цветом, а в результате никакого удовольствия.

Пришлось действительно presto двигаться на аудиенцию.

Герман Борисович был худощав, моложав и весьма сдержан. Лет в двадцать он, вероятно, поражал чувствительных девочек демонической брюнетистостью. Нынче же, в свои «около сорока», яркие краски, к счастью, подрастерял. Жгучая чернота шевелюры потускнела, подернулась благородной тенью, напоминая отчасти угли под пеплом. Еще не седина, но скоро, скоро... Сумрачно-стальные глаза при улыбке голубели, точно попав под солнечный луч. Выражение лица у Германа Борисовича мне показалось несколько смущенным. Может быть, и впрямь — показалось. Как с давешним ножом.

Или все-таки нет? Я, конечно, журналист неплохой, но все же не до такой степени популярна, чтобы ловить меня для деловой беседы посреди сугубо развлекательного мероприятия. Ведь что преуспевающему бизнесмену в костюмчике от Армани и скромном шелковом галстуке ручной работы может потребоваться от журналиста? Одно из двух: либо его фирма затевает новую рекламную кампанию, либо… либо он сам. То есть собрался успешный бизнес сделать еще более успешным путем подведения под него мощной политической платформы. Например, депутатской. Но рекламными акциями в возглавляемой Германом Борисовичем фирме наверняка кто-то уже занимается, ибо куда ж нынче без отдела маркетинга? Так что, скорее всего, предстоит вариант номер два. Момент для переговоров, конечно, выбран не совсем подходящий, но, может, Герман Борисович из тех, чей девиз — куй железо, не отходя от кассы? Вот приспичило ему прямо сейчас, а тут как раз рояль в кустах, то бишь подходящий журналист под рукой.

Ох, и не люблю я, признаться, политическую халтуру. Но, правда, платят за нее куда лучше, чем за обычную рекламу (которая, в свою очередь, раза в два дороже «простой» журналистики). В общем, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Заказчики — народ утомительный, но именно они нас кормят.

Усаживаясь в кресло, я успела не только прикинуть размер предполагаемого гонорара, но и распределить его — на самые насущные потребности. Как в том анекдоте: «Что вы сделаете, если получите в наследство миллион?» — «Долги раздам». — «А остальные?» — «А остальные подождут». Долгов у меня, к счастью, нет, зато насущных потребностей хоть отбавляй. У Лелькиного сынишки через полтора месяца день рождения. Мне принтер менять надо. Один заезжий гость ухитрился — совершенно непонятным для меня способом — сверзить его со стола, да так удачно... Даже Кешка Глебов из соседнего дома, любимый мой компьютерный гений лет эдак двенадцати-тринадцати от роду, повозился с останками и развел руками — только на запчасти. Кстати же, не грех бы и для Иннокентия какой-нибудь девайс в подарок приобрести. И мои любимые зимние ботинки теперь годятся разве что в музей: уж не знаю, какой гадостью нынче улицы посыпают, но от нее даже толстенная свиная кожа идет трещинами. Н-да...


2.

Я пригласить хочу на танец вас, и только вас…

Джон Сильвер

А вот обломись, бабка. Никакой рекламой тут и не пахло. Наша беседа напоминала диалог китайца и англичанина — причем когда оба собеседника пытаются говорить на суахили. Не то что пересказать — понять невозможно.

Вообще-то некоторые на алкоголь странно реагируют... Один мой знакомый, помнится, после полбутылки шампанского — пустячная доза, несерьезная — уехал в Вильнюс. Не то чтобы его безумно манила Прибалтика — просто поезд подвернулся в ту сторону. А как раз в это время по Вильнюсу начал ездить «крупный единорогий скот», ну, знаете, бронированный и на гусеницах, и вообще начались всякие события. Так что домой этот путешественник попал лишь месяца через три. Повезло еще, что не пристрелили.

Быть может, и у моего визави со спиртным сложные отношения?.. Хотя на вид он трезв, как дистиллированная вода, однако кто его знает...

С первого слова и на всем протяжении беседы меня не оставляло ощущение, что разговаривать со мной Герману Борисовичу совершенно не хочется, и меня он воспринимает примерно как зубного врача: понимает, что необходимо, но восторга не испытывает. Это «а куда деваться» просвечивало сквозь вежливые фразы и изящные манеры, как лишние килограммы предательски выпирают из маленького черного платья.

Прелестно. Ну не хочется «к зубному» — не ходи. А если «стоматолог» понадобился вот прям сию минуту — так уж потерпи, не проявляй своих нежеланий. Я-то в них не виновата

Минут через десять беканий и меканий мой собеседник попросил называть его «просто Герман», еще через десять… хм… разродился:

— Рита, я хотел бы пригласить вас в гости.

Да уж, забавно. Только интонация какая-то… не из арсенала радушного хозяина.

Герман продолжал:

— Даже не просто в гости, а немного пожить. У меня дома. Знаете поселок справа от набережной? Дом у нас большой, места хватает, — он на минуту, замолчал, как будто что-то подсчитывал. — Месяц, может быть, полтора. Но вряд ли дольше, — вздохнул господин президент. Да что же это он все вздыхает, может, простыл или съел чего-то не то... — Мне посоветовали… Ох, извините, что вам заказать?

— Токайского с минералкой.

Официант, казалось, материализовался прямо из воздуха, а высокий стакан с бледно-золотистой смесью появился с такой скоростью, как будто дожидался прямо за дверью. Моему собеседнику принесли кофе и пузатенький бокал, на дне которого переливалась лужица коньяка.

Я сделала глоток-другой и приготовилась слушать долгие и невнятные объяснения. Однако рассказ оказался неожиданно кратким. Через пять лет после развода Герман Борисович вновь женился. Причем — на девушке почти вдвое себя моложе. Дело обычное. Семья приняла молодую в штыки — тоже ничего экстраординарного. Стерпится-слюбится. Однако атмосфера не только не нормализуется, но, похоже, накаляется с каждым днем все больше. Хотя юная жена изо всех сил пытается наладить хорошие отношения. Муж, естественно, родных своих любит и хочет, чтобы всем было хорошо, — но он ведь не пойдет к каждому выяснять «ты почему мою жену изводишь?» А нейтральная гостья — то бишь я — может понаблюдать и заметить то, на что свои просто не обращают внимания.

Странный он какой-то. И затеи у него странные. Видит меня впервые в жизни и тут же, с бухты-барахты предлагает заняться стиркой его грязного белья. Или не с бухты-барахты? Сам же сказал — «посоветовали». Кто, интересно? Впрочем, неважно.

— Ситуация, конечно, вполне обычная. Наверное, я напрасно так поторопился со свадьбой, но... — Герман Борисович покачал бокал с коньяком, внимательно наблюдая за тем, как янтарная жидкость масляно обтекает стенки. — Знаете, когда Кристина появилась у меня в офисе — сердце кольнуло и оборвалось. Хрупкая, беззащитная, словно одна во всем мире. Хотелось ото всего ее защитить. Все это банально звучит, но именно так я и чувствовал.

— А сейчас — нет? — мне подумалось, что «хрупкая» — очень точное определение. Хотя я видела супругу Германа Борисовича только издали, но сразу обратила внимание: волны блестящих золотых волос кажутся слишком тяжелыми для ее тоненькой фигурки.

— И сейчас. Даже, пожалуй, еще сильнее. Я буквально чувствую, как вокруг нее сгущается что-то злое. Я никогда не был паникером, но сейчас мне за Кристину страшно. Я вполне отдаю себе отчет, что она не вызывает восторга у моих домашних, но просто нелюбовь — это одно, а то, что происходит, у меня вообще в голове не укладывается.

— И что же именно… происходит?

— Сначала появились письма...

Герман Борисович достал из внутреннего кармана пиджака и протянул мне несколько сложенных листков. Очень мило. Кровавые буквы, «жуткие» картинки — красотишшша! Готичненько, в общем. Тексты, как и оформление, были удивительно однообразны: от «ты здесь лишняя» до «убирайся». Детский сад, ей-богу! Уж будто сегодня кого-нибудь можно напугать анонимными угрозами. По мне, так плюнуть и забыть: самим надоест. Герман Борисович, однако, воспринимал все это куда серьезнее.

— Я вначале думал — ерунда. Скорее всего, Ольгина работа, ну, дочери. Восемнадцать лет, ребенок еще совсем, ревнует. Время пройдет, привыкнет. А буквально за последнюю неделю... Мы с Кристиной вернулись из театра, она пошла переодеваться. А минут через десять захожу — и застаю ее в слезах, почти в истерике. Кто-то разорвал на куски цепочку, мой новогодний подарок.

— В театр она ее надевала?

— Нет. Цепочка золотая, а Кристина надела платье такое, голубоватое, к нему лучше идет серебро, я ей подарил недавно очень красивый гарнитур. Урал, авторская работа.

— То есть цепочка оставалась дома?

— Да, и кто-то... Причем специально. Можно случайно порвать, ну пополам, ну в двух местах... А там четыре куска.

— А цепочка длинная?

— Да нет, ровно вокруг шеи, ожерельем. А почему...

— Цепочка — это, знаете ли, не нитка, разорвать не так-то просто, а короткую еще тяжелее.

— Вот я и говорю, что специально, — он опять вздохнул. — А позавчера у Кристины в ванной кто-то разлил шампунь.

— Ну и что?

— Как — что? — возмутился мой собеседник. — Она только случайно не поскользнулась.

— Могла и сама нечаянно разлить и забыть. Или горничная. Хотя, конечно, горничная убрала бы... — я задумалась. — Радиоприемник или фен в ванной есть?

— Фен есть. Маленький такой, на батарейках. Рита, может быть, на «ты»? Так проще.

— Да пожалуйста. Ты с кем-то из домашних все это обсуждал? То есть — кто вообще знает о письмах и всем остальном?

Он покачал головой:

— Да никто, я думаю. Про шампунь только. Светочка, горничная наша, клянется, что ничего такого в ванной не было. Письма Кристина только мне показывала. Цепочку тоже.

— Понятно. Герман, а у вас в доме гости часто бывают?

— Ну… как сказать гости… Чтоб с застольем или что-то в этом роде — таких не бывает. Если надо что-то отметить, это в ресторане. А так заходят, конечно. У Ольги кто-то толчется, к маме, случается, подруги приезжают. К Вике — это сестра моя — раньше частенько заскакивали, сейчас, правда, нет уже.

— Что так?

— Да Тимур, муж ее, он… — Герман замялся.

— Ревнует к прошлому?

— Не то чтобы ревнует… Не любит.

— Ясно. А письма по почте приходили или..?

— Некоторые на стол клали, некоторые в карман.

— Ты у Кристины не спрашивал — что она сама по этому поводу думает?

— Да не хочется ее еще больше расстраивать. Она, по-моему, уверена, что это Ольга пишет. И в любом случае надо просто не обращать внимания, тогда автору в конце концов надоест.

— Здравый подход. А цепочка? А шампунь? Тоже Ольга?

— Да нет, вряд ли. Случайности скорее. То есть это Кристина так думает. Она очень храбрая девочка, — его голос дрогнул.

— Храбрая? Ну да, если делать вид, что чудища нет, оно само уйдет. Ты, кстати, эту несчастную цепочку ювелиру еще не отдал?

— Не успел, — Герман вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую темно-вишневую коробочку, щелкнул крышкой…

На самом деле кусков — с учетом застежки — было пять. Очень красивая цепочка: розовое золото, ажурное плетение — вроде византийского, но полегче. Тончайшая работа. Я присмотрелась. Конечно, без лупы много не разглядишь, но голову кладу — цепочку не рвали, а резали.

— Да уж, случайностью тут и не пахнет, — мне почему-то не хотелось докладывать о своих наблюдениях.

— В том-то и дело, — кивнул Герман и вдруг спросил. — А при чем тут фен?

— Да так, вспомнилось кое-что. Из личного опыта. Любой сетевой прибор в ванну — и пожалуйста, идеальный несчастный случай, куда надежней разлитого шампуня.

— Ты... вы... — Герман на минуту, кажется, потерял дар речи. — Ты полагаешь, что Кристине грозит реальная, — он подчеркнул это слово, — опасность? Что может…

— Вообще-то по-моему, это ты так полагаешь. Или я чего-то не понимаю?

— Я... я не знаю, — он, бедный, растерялся так, что мне его стало жалко.

Забавно, как у человека отбивает мозги эмоциональная заинтересованность в происходящем. Вот сидит передо мной более, чем неглупый мужик, наверняка обдумывал события. Чего бы не довести этот процесс до его логического завершения? Надо же, что с человеком любовь делает. А ситуация и впрямь выглядит неприятно. По отдельности — вроде бы ничего страшного. Письма и разорванная цепочка — какая-то детская бессильная злоба. Что-то вроде «а вот я тебя напугаю». Неприятно, конечно, но уж и не опасно. Шампунь и вправду можно разлить случайно, а потом отвлечься на что-нибудь и забыть. Но как-то уж все одно к одному. Не люблю я совпадений.

— Да нет, я не думаю, что все так уж серьезно, — увидев, как напугался мой собеседник, я попыталась его успокоить. — Если бы кто-то всерьез пытался от нее избавиться… Нет, непохоже. Собака, которая лает, не кусает. Убить человека, в сущности, несложно, а тут скорее просто желание испугать, сделать больно, отравить жизнь, в общем. Но почему я-то? Почему бы тебе не обратиться в какое-нибудь охранное агентство?

Герман покачал головой.

— Нет, этот вариант не пойдет. Я даже свою службу безопасности не хочу задействовать. А про тебя мне рассказывали. И присутствие в доме журналиста я объяснить могу: по случаю юбилея мы решили о компании книжку написать, ну что-нибудь такое. Вроде бизнес — это сражение, а мой дом — моя крепость, в смысле — тыл. Или это очень уж глупо?

Я признала, что «глупо», но не «очень», в смысле — как предлог сойдет.

Рассказывали ему — ну надо же! Положим, в Городе есть некоторое количество людей — та же Лелька, к примеру, — которым известна моя способность влипать во всякие детективные истории и даже вполне прилично их потом распутывать. Но все-таки интересно — кто наболтал?


3.

Кто, кто в теремочке живет?

Рихард Зорге

Если буду когда-нибудь строить собственный дом — спаси меня Боже от этих кирпичных инкубаторских недоносков, что повырастали на каждом шагу, как неистребимые одуванчики по весне. Некоторым образом можно этим монстрам и порадоваться — вот не на Майорку народ свои деньги вывозит, в стране оставляет. Но ведь без слез не взглянешь! Ни два, ни полтора — помесь средневекового замка и древнерусского терема.

Вот и Герман Борисович отстроил себе — а может, и готовый купил — такой же образец сплюснутой готики. «Какими голиафами я зачат — такой большой и такой ненужный?» Впрочем, справедливости ради надо заметить, что внутри «замок» куда симпатичнее, чем снаружи. Ни мозаичных паркетов, уместных разве что в бальных залах, ни обильно позолоченных «Людовиков», готовых рассыпаться от собственного изящества, ни безжалостного хай-тека, который фантастически прекрасен на рекламных фото, но жить в нем примерно так же уютно, как в операционной. И внутренняя планировка, хотя и несколько запутанная, но по-европейски удобная. Хотя пять выходов — не считая подвального «черного хода» — это, по-моему, уже чересчур.

Население дома столь многочисленно, что «узелки на память» заняли почти два десятка страниц рабочего блокнота.

Кристина. Очаровательна. Нет, даже не так. Совегшенно очаговательна. Золотоволосая и голубоглазая мечта поэта, какие автоматически пробуждают в мужчинах инстинкт защитника. А если серьезно... Внешность херувима-переростка у нее удачно дополняется хорошими манерами, полным отсутствием высокомерия и приветливым дружелюбием. Хотя и с некоторым привкусом истеричной демонстративности. Не то в детстве недолюбили, не то любовных романов перекушала. Или мексикано-бразильских сериалов. Ах, Мануэла, я так несчастна — ему не нравится моя новая сумочка! Двадцать три года. Не сумочке, конечно, а мадам Кристине. Приехала в Город из какого-то райцентра, кажется, из Приреченска, поступила в политех, отучилась почти три курса, ушла в секретарши, через полгода после этого попала в офис к Герману Борисовичу.

На Германа юная супруга глядит нежно и даже, пожалуй, с трепетом. С прочими обитателями поддерживает вооруженный нейтралитет. Кроме разве что Ольги. Мое присутствие Кристине, похоже, нравится. Забегает ко мне по десять раз на дню. Так, посидеть. Одиноко ей тут, холодно. Не то это мои домыслы, а ей вообще до лампочки, не то она и впрямь «классическая жертва»… Ох, упаси господь!

Если бы они с Германом были женаты уже лет десять, я рискнула бы предположить, что и письма, и разлитый шампунь, и разорванная цепочка — дело ее собственных нежных ручек. Дабы показать, как она нуждается в заботе и защите. Н-да. Недаром старший оперуполномоченный нашего убойного отдела майор Никита Игоревич Ильин — старый друг, куда денешься, — полагает, что я главный спец по абсурдным версиям. А все потому, что страшно не хочется думать о самой вероятной возможности.

Помню, в параллельном со мной классе училось удивительно нелепое создание по имени Ростик. Маленький такой и несчастный до последней пуговицы. Он «не вылезал из пятерок», но даже учителя несчастного отличника не любили. По крайней мере до восьмого класса — потом его родители не то куда-то переехали, не то перевели свое унылое чадо в другую школу. Более популярного мальчика для битья, чем Ростик, в нашей параллели не было. Впрочем, бить-то его как раз не били, просто «не принимали» никуда и ни во что — ни потусоваться у кого-то на квартире, пользуясь отсутствием предков, ни сбежать всем классом с двух последних уроков в ближайший парк, где только что поставили новые аттракционы. А он так старался быть «вместе»… За что, собственно, его не любили — уму непостижимо. И списывать всем давал, и не ябедничал никогда, и марки у него были превосходные. Но не шпынял его разве что ленивый. Уж на что я вечно подбирала всяких котят и птенцов — но это существо не вызывало жалости даже у меня. Классическая жертва. А если вспомнить, с каким вдохновением Герман говорил о хрупкости и беззащитности Кристины — очень похоже, что она как раз относится к тому же типу.

При подобном раскладе мое присутствие тут принесет примерно столько же пользы, сколько аспирин при переломе: вся эта гадость будет продолжаться до тех пор, пока Кристина сама не изменится.

Ольга. Горячо любимое дитя от первого брака. Хотя не очень-то и дитя. В свои восемнадцать вполне самостоятельная особа. Филолог, второй курс. С мачехой — несмотря на «подозрения» Германа — отношения почти дружеские, возможно, по причине близкого возраста. Тоже блондинка, кстати. О матери вспоминает с прохладцей. Когда та, надумав «сменить среду обитания» на более теплые края, вышла замуж не то во Францию, не то в Израиль — попыталась увезти с собой и дочь. Однако Ольга в неполные тринадцать лет продемонстрировала решимость, какую иным взрослым не грех позаимствовать: уперлась — «никуда отсюда не поеду» — и настояла на своем. Мать время от времени шлет письма и подарки, получая в ответ вежливые открыточки «спасибо, все в порядке». Подарки частично пополняют гардероб, частично раздаются подругам. Отца Ольга любит, и, кажется, даже очень. Но — на расстоянии, безо всяких сю-сю. И… совсем она не похожа на ревнивое дитя, подбрасывающее угрожающие письма.

Вика и Тимур. Сестра и — если я не путаю терминологию — зять Германа. Тимур — такая флегма, что Герман мог и крокодила в дом притащить, Тимур бы и не поморщился. Как его с таким пофигизмом жениться угораздило? Любовь, однако. Когда на жену смотрит, всегда улыбается, причем, по-моему, и сам этого не замечает. Кристина ему вообще до тумбочки, вроде как Эйфелева башня или Южный полюс. Зато Вике она — Кристина, а не Эйфелева башня — настолько поперек горла, что если бы взгляд обладал убойной силой... Хотя они почти ровесницы: Кристина по возрасту как раз посередине между Ольгой и Викой. И профессия Вики — юрист-хозяйственник или что-то в этом роде — воспитывает сдержанность. Но вот поди ж ты! Прямо по-старорусски: золовка-колотовка. Причин — я имею в виду объективных — не вижу и не понимаю. Ревность? К кому? Муж? Тимур глаз с жены не сводит, заподозрить его в «прогулках на сторону» — надо полным идиотом быть. Брат, в смысле Герман? А может, на нее беременность так действует? Месяцев пять, по моим прикидкам. Тогда после родов вся напряженность в доме сама на нет сойдет?

Зинаида Михайловна и Борис Наумович. Родители. Старая гвардия. Зинаида Михайловна на всех выборах голосует за коммунистов, однако по воскресеньям вместе с Борис Наумычем с удовольствием наблюдает телеэскапады Шендеровича и сериалы смотрит всякие, не меньше трех в день. К Кристине особой любви не испытывают оба, но явно недоброжелательство не демонстрируют. Люди вежливые и табуретками швыряться не привыкли. Ольгу «старики» обожают и даже не шпыняют за всякие модные прибамбасы. К собственной дочери куда более равнодушны.

Ядвига Леонтьевна. Не то троюродная тетка, не то четвероюродная сестрица Бориса Наумовича. Когда мне станет семьдесят три года, я заведу себе на щеке бородавку с тремя волосинками и буду Бабой Ягой. Не знаю, сколько лет Ядвиге, и бородавки у нее нет. Но — вылитая Баба Яга. Только не наша, а такая... европейская, цивилизованная. Особенно, когда дает себе труд причесаться. Хотя и делает это довольно редко. Не знаю, как зимой, а сейчас все больше напяливает неописуемую соломенную шляпу и в саду возится. Кстати, как ландшафтный дизайнер она просто гениальна! Шедевр, созданный ею на заднем дворе, каждый раз бросает меня в едкий озноб. Назвать это прудом язык не поворачивается. Скажем, водоем с — как сказал бы географ — сильно изрезанной береговой линией и многочисленными островками. В водоеме плавают кубышки — ну, эти, желтенькие, которые в средней полосе зовут кувшинками — а по берегам и островкам плотно растут такие пирамидальные синенькие «свечки», более всего похожие на маленькие кипарисы, выкрашенные темно-голубой краской, а каждый цветок — как синенький башмачок. Не знаю, как эта прелесть называется, но смотрится сказочно. За «свечки» цепляется что-то вьющееся и воздушное, цветочки — как крошечные белые искорки. Нижний ярус занимают «кусты» папоротника. А среди них — кое-где, поодиночке — сияет ослепительно белым штук шесть-семь звездчатых колокольчиков дурман-травы. Глядишь — и мороз по коже пробирает. Не иначе — колдовство. Я долго не могла понять, почему шедевр спрятали за домом, такую бы красотищу да перед парадным въездом. Потом таки догадалась — за домом почти всегда, кроме раннего утра, тень, а с фасада произведение просто погибло бы от солнца.

Живет Ядвига в башенке над юго-восточным углом дома. У нее там две комнатки, увешанные пучками всяческих трав, уставленные пузыречками и коробочками, и даже собственная мини-кухня: раковина, стол и газовая плита, на которой булькают какие-то явно колдовские зелья. Ведьма! Подарила мне подушечку «для инвалидов умственного труда» — это я так сформулировала, сама колдунья изъясняется куда вежливее. Подушечка пахнет полынью и чем-то непонятным, горьким и свежим. Понюхаешь — и мозги прочищаются, как воздух после генеральной уборки...

Нина. Сфинкс. Энциклопедия на санскрите. Подземное озеро, до которого не добрались геологи. Если говорить о фактической стороне дела, на ней держится весь дом: еда, кое-какая уборка и прочее в этом духе. И это, пожалуй, все, что я могу о ней сказать. Ходит, говорит, улыбается, даже шутит, но при этом остается непроницаемой, как зеркальное стекло. Примерно ровесница Германа или немного младше. А по внешности — женщина без возраста. Из тех, у кого двадцать пять и сорок пять вообще не различить. В самом хорошем смысле. Классические точеные черты — и лица, и фигуры. Прическа волосок к волоску, ногти короткие — с длинными на кухне не поработаешь — всегда в идеальном порядке. Красивая женщина? Вроде бы да, но могу держать пари: ни один из встречных мужчин не то что не обернется вслед — скорее всего вообще ее не заметит. Столько дано от природы — и ни малейшего отблеска собственной личности. В косметике или без — никакая. Совсем. Серая мышь. Она похожа... на погасший уголь.

Романтична ты, Маргарита Львовна, сверх меры, вот что.

Боб, он же Борис Михайлович. Двоюродный брат бывшей жены Германа и его бессменный партнер в делах. На десять лет моложе Шелеста. Удивительно, как это я его ухитрилась на банкете не заметить. Уж-жасно милый! Оценкам не поддается, ибо обаятелен настолько, что глаза слепит. Умен, воспитан, образование разностороннее — но понять, что за фрукт перед тобой, такие «мерки» не помогают. Один узелок на память я, впрочем, завязала: Боб, кажется, единственный обитатель дома, который не пользуется услугами Стаса, а ездит либо с самим Германом, либо на такси. Сам не водит, что для взрослого успешного дядьки даже странно. Скорее всего, это пустяк, не имеющий никакого значения, но ничего другого все равно нет.

Стас. Шофер. Лет чуть больше двадцати. Брит и серьезен. Больше похож на охранника, чем на шофера. Единственное, пожалуй, отличие от классического секьюрити — умеет разговаривать. Хотя делает это редко. Еще реже улыбается. А когда улыбается, напоминает какого-то актера, кажется. Большой аккуратист. Обе здешние машины — представительский «мерседес», что водит сам Герман Борисович, и «разгонная» «вольво», на которой, собственно, и ездит Стас, — сияют, как посуда в рекламе новомодного моющего средства. Стас вполне мог бы жить в доме, места хватает. Однако предпочитает быть поближе к своей ненаглядной технике: оборудовал себе жилье в галерее, соединяющей дом и гараж.

Кстати, у Вики с Тимуром машины нет.

Света. Пухленькая крашеная блондинка с «выщипанной» челкой работает у Шелестов уже третий год. Вульгарна, как оттопыренный мизинец, и примитивна, как телеграфный столб, но одета, накрашена и причесана всегда столь же тщательно, сколь и безвкусно. Казалось бы, в таком большом доме горничных должно быть не меньше трех, но на деле и одной Светочки многовато. Зинаида Михайловна, естественно, наводит чистоту сама — в этом возрасте привычек уже не меняют. У Германа убирается Нина. Вечеринок, после которых полдня нужно все вылизывать, здесь не бывает. Обитатели отнюдь не склонны шататься по всему дому, а сидят в основном по своим комнатам, иногда на террасе, в холле или на кухне. В собственных же вотчинах каждый устраивается по своему вкусу. Ольга, по-моему, разгребает завалы раз в месяц, если не в год, в остальное время у нее не то что присесть — войти невозможно без риска раздавить какой-нибудь диск, часы или тарелку. Как она сама в своем лабиринте ухитряется не облить любимым томатным соком любимую же блузку — загадка. Но ухитряется. У Кристины есть привычка, собираясь куда-то, развешивать полгардероба на спинках кресел. Во всем остальном — полный порядок.

В общем, надрываться Светочке не приходится. Конечно, очень хочется, чтобы и «подметные письма», и все прочие пакости оказались делом ее маленьких ручек. Во-первых, самый посторонний человек в доме. Если это она, вся история не стоит позавчерашнего трамвайного билета. Выгнать — и все дела. Во-вторых, и письма, и прочее свинство выглядят плодами не слишком мощного интеллекта. А как раз Света — существо абсолютно безмозглое. Ей бы по чину. Однако письма представляют собой неплохой образец компьютерной графики, а Светочка, по-моему, не в курсе, с какой стороны вообще к компьютеру подходят. Если, конечно, не притворяется. Хотя зачем бы?

Герман Борисович Шелест. Генеральный президент торгово-производственной фирмы — это определение столь же внушительно, сколь и бессодержательно. Один мой знакомый именовался точно так же. Хотя вообще-то он был сапожник-одиночка, а попутно приторговывал в своей будочке шнурками, кремом для обуви, щетками и прочей мелочевкой. Тоже звался генеральный президент торгово-промышленной компании. Но Герман точно не сапожник. Невзирая на официальную версию моего присутствия (которая, кстати, никого тут не интересует), я не стала разбираться, чем занимается дружный коллектив фирмы «Имэкс» — но точно не обувью. Название представляет собой банальное сокращение от «импорт-экспорт». Пресловутый контракт с итальянцами предполагает с «нашей» стороны поставку не то бульдозеров, не то дверных звонков, не то вовсе галош, а оттуда должна идти не то мебель, не то макароны — в общем, что-то на букву «м». Большая же часть деятельности происходит на внутреннем рынке, и тут вообще три черта ноги поломают. Автозапчасти, опять же мебель, стройматериалы, да еще какие-то интересы в строительстве. Дела, насколько я поняла, в полнейшем порядке. Контакты с братвой — наверняка, а у кого их нынче нет? Вот только к дыму домашнего очага все это никакого отношения не имеет. А мне-то как раз желательно разобраться, откуда этот самый «дым» идет.


4.

Вы можете доверить мне все свои сердечные тайны. Это делали многие, и никто не жаловался…

Кристиан Барнард

Если честно — мне здесь ужасно нравится.

Кто-то сказал, что счастье — это мягкий-мягкий диван, большой-большой арбуз и «Три мушкетера», которые никогда не кончаются. Вот здесь что-то в этом роде. Постель нежная — только что не целует на ночь. Еда — вкуснющая, Нина — просто кулинарный гений. Книжек не столько, сколько в библиотеке Конгресса США, даже не столько, сколько у меня, но — вполне хватает, особенно развлекательного чтива на любой вкус. Люди — приятные во всех отношениях. Природа... но тут я лучше бы умолкнуть. Ну как расскажешь о синицах, которые развлекаются, качаясь на самых тонких веточках? Они, синицы, оказывается, ужасно завистливы — соседская веточка кажется им куда удобнее собственной. Значит, надо налететь, сбить и занять... Писк, гам, перья летят — в итоге спорную веточку занимает третий претендент, а драчуны остаются на бобах. И почему они после этого не объединяются для свержения этого третьего?

Под садовой оградой живет ежик, которому Ядвига каждый вечер выносит блюдце молока. Если подойти в этот момент, ежик начинает оглядываться, страшно фыркать, топать ногами и топорщить иголки — дескать, мое, не подходи, не отдам!

Короче говоря, прямо незапланированный отпуск получается. Что еще человеку нужно для счастья?..

Только вот почему-то не оставляет ощущение, что меня попросту использовали втемную. При этом совершенно непонятно — для чего. Почему я согласилась? Не иначе, Герман меня загипнотизировал.

Вопрос первый: а был ли мальчик? То бишь — насколько реальны высказанные Германом опасения? Не плод ли они чьей-то буйной фантазии или расшатанных нервов? И не есть ли они лишь легенда, скрывающая истинную причину моего здесь присутствия?

Ответ: мальчик — был.

Это не «дамские нервы» и не естественные для любой семьи «скелеты в шкафу». Стоит появиться Кристине — и кожей ощущаешь не то чтобы враждебность, но как минимум отчуждение. Как будто дом и его обитатели и впрямь пытаются ее оттолкнуть. А может быть, и уничтожить... В школьном курсе биологии рассказывают, как маленькие сердитые лейкоциты бросаются защищать организм от нечаянной занозы: миллионами скапливаются вокруг нее, обволакивают, создавая барьер, неодолимый для всякой заразы. Кажется, в доме Германа происходит что-то подобное. Но от кого эти флюиды текут — понять не могу.

Да, Вика и вслед за ней Зинаида Михайловна относятся к юной супруге, как хозяйка, свихнувшаяся на идее порядка в доме, глядит на гостя в грязных ботинках — убить не убьет, а покалечить может. Но, честное слово, не могу представить ни одну из них за изготовлением «подметных писем». И Вика, и Зинаида Михайловна для проявления своей «любви» пользуются милыми классическими способами. Тут и ледяная вежливость, и ядовитая заботливость — Кристиночка, что же ты морковку не кушаешь, обязательно нужно, а то совсем бледненькая стала, а Кристина, между прочим, эту самую морковку терпеть не может, — и, естественно, душеспасительные беседы с Германом. Но, боже упаси, ничего напрямик, все намеками.

Великая мисс Марпл в таких случаях подбирала аналогии: мистер Смит очень похож на нашего бывшего зеленщика, который, взвешивая вам морковку, обязательно подсовывал парочку гнилых. А мисс Мэри точь-в-точь как дочка аптекаря — та самая, что сбежала с учителем рисования. Но лично мне подобные аналогии не помогают, только запутывают еще больше.

Хуже всего, что мне совсем не хочется выяснять, кто же это портит Кристиночке нервы. Они тут все такие ми-и-илые! Конечно, каждый, как говорится, со своими тараканами в голове. Но ведь эта живность заводится тут же, как только находит чего покушать — «тараканов» не бывает лишь у клинических дебилов.

Может, это все-таки какой-нибудь посторонний? Да, поселок охраняется. Да, спальни на втором этаже. Но при желании можно и на территорию поселка проникнуть, и в дом Шелестов, и в комнату юной супруги. Сложно, но не невозможно. Она ведь не с неба на Германа свалилась, у нее есть какое-то прошлое. При всей своей очаровательности — а то и благодаря ей — могла же Кристина когда-то кому-то на ногу наступить.

На этом глубокомысленном выводе я и засыпаю здесь каждый вечер.


5.

В борьбе обретешь ты право свое.

Иван Поддубный

Как у любой «совы», мое утреннее состояние точно описывается формулой «поднять — подняли, а разбудить забыли». Переход из сна в состояние, которое хотя бы условно можно считать бодрствованием, для меня сродни героическим усилиям дворника, разгребающего последствия трехдневного снегопада, осложненного оттепелью и морозом.

Кажется, за ночь мозги успевают застыть до состояния абсолютного монолита, так что часа едва-едва хватает на то, чтобы вернуть им хоть какую-то подвижность. Способов масса, в том числе и довольно экзотические, вроде решения задач по начерталке или попыток сочинения хокку. Самый простой, и потому самый употребимый — за пятнадцать-двадцать минут постараться вспомнить как можно больше известных людей на какую-нибудь букву. Результаты этих упражнений могли бы, наверное, заинтересовать дедушку Фрейда, будь он еще жив. Полусонное сознание вполне способно вспомнить Дантона, Дворжака и Дениса Давыдова, начисто игнорируя Достоевского, Дарвина и Даля.

Ясно, что скорость восстановления мыслительных способностей напрямую зависит от показаний часов. Для такой совы как я проснуться (не встать, а именно проснуться!) раньше девяти — подвиг, на фоне которого меркнут деяния Геракла и Бэтмэна вместе взятых. Однако же здесь, у Шелестов, где никто и ничто — кроме синиц — не мешает спать хоть до полудня, я просыпаюсь задолго до восьми. Без малейшего насилия над собой, с ясным сознанием того, что программа сна выполнена полностью, так что привычное «хорошо бы еще столько же» даже не появляется на горизонте — мозг сразу, без раскачки, ясен и свеж, как улыбка первоклашки. Чудеса! Остается решить, что я всю жизнь мечтала жить в особняке, только не догадывалась об этом. А что? Очень может быть. В многоэтажном улье волей-неволей чувствуешь соседство десятков чужих людей, а дикой доисторической части личности это — вполне логично — кажется опасным. Инстинкты, понимаешь… Быть может, стоило бы к ним, древним, прислушаться и попробовать обеспечить свою личность — раз уж она такая чувствительная — отдельным жильем. То есть, совсем отдельным.

Больно умная, да? — это уже подает голос другая, более цивилизованная часть моей личности, — соседи ей, видите ли, мешают! головой надо думать, а не инстинктами.

И она таки права…

Спору нет, стиральные машинки или там кухонные комбайны изрядно облегчают жизнь. Но уборка! Процесс, видимо, принципиально не автоматизируемый. Да, современная бытовая химия — великое дело. Но «умные» флакончики сами по себе чистоту не наведут. Да и пылесос или там стекломойная машина (вы видели такую у кого-нибудь дома? лично я — ни разу) по сути ничем не отличаются от веника и тряпки. Ибо мозгов у них столько же. Вот только не надо мне рассказывать про умные пылесосы и автоматические системы пылеудаления. В моем жилище не будет работать ни то, ни другое. Во-первых, я живу посреди неуничтожимого рабочего беспорядка — и ни один робот-пылесос в нем не разберется. Во-вторых, не терплю закрытых окон. Какая уж тут система пылеудаления!

Вот и поддерживаем мы с Ее Величеством Пылью и прочим беспорядком вооруженный нейтралитет: я их не замечаю, пока на глаза не вылезают. Но уж если попались — сами виноваты, происходит генеральная ликвидация по всей жилой территории. До следующего приступа.

С таким отношением к быту жилье крупнее собачьей конуры мне просто противопоказано. Лишь бы поместились кухня, диван, компьютер, ну и книги, само собой — одна-две комнаты плюс балкон, прочее от лукавого. О собственном доме и говорить нечего — либо погибну под натиском «рабочего беспорядка», либо озверею от уборки. В общем, не судьба.

Но все же, все же... Пусть не будет у меня никогда собственного дома — но какое наслаждение выйти поутру в солнечный — или даже пасмурный — сад... Воздух, краски, запахи, свежесть... Щенячий восторг!

Да и сад тут такой... с подтекстом. Кажется, все растет и буйствует само по себе, а приглядишься повнимательнее — нет, ребята, природа такого совершенства достичь не в состоянии, только рука мастера.

Кстати, о мастерах, единственный неухоженный предмет в этом саду — неописуемая соломенная шляпа Ядвиги Леонтьевны. Шляпой это можно назвать, только потому что она на голове. А если отдельно — отродясь не подумаешь, что это головной убор. Какое-то воронье гнездо, выкупанное вдобавок в хлорке. Но выглядит это гнездо очень даже к месту. Не то побледневший подсолнух-переросток, не то какая-то тропическая экзотика.

Из гаража появляется Вика. Медленно, как будто еще не проснулась, подходит к Ядвиге, что-то спрашивает или, наоборот, сообщает, выслушивает ответ, произносит еще что-то и, потянувшись как кошка, направляется к дому. Забавно, Вика и Герман — родные брат и сестра, а общего — только цвет волос. Герман похож на мать — длинные руки и ноги, медально-чеканное лицо, даже уши какие-то вытянутые, прижатые к голове. А у Вики, как у Бориса Наумовича, ушки кругленькие и глаза, как две вишенки. И личико, как у обезьянки — правда, как у очень симпатичной обезьянки.

Я спускаюсь с крыльца и тоже двигаюсь к шляпе. То есть, конечно, к ее владелице. Никакого дела у меня к ней нет, разве что «доброе утро» сказать. Но вот поди ж ты — иду, как теленок на веревочке. Мое пожизненное преклонение перед Мастерами — сиречь Профессионалами — этого магнетического притяжения не объясняет. Тут настоящее колдовство. Гаммельнский крысолов удавился бы от зависти. Одно слово — ведьма. Иногда кажется: сейчас она закончит обихаживать очередной растительный шедевр, достанет откуда-нибудь из-под крыльца аккуратненькую метлу... нет, пожалуй, даже не метлу, а маленький элегантный пылесос, сядет боком, как всадница XIX века в дамское седло — и умчится на какой-нибудь Брокен...

Нравится она мне безумно. Вообще-то раз ведьма — надо бояться. Но страха нет — есть сладкая жуть, как в детстве. Психологи даже под это какую-то теоретическую базу подвели: мол, ребенок для нормального развития непременно должен пережить определенное количество искусственно созданных страхов. Может, и правда. Мы в детстве, помню, на ночь глядя собирались у крошечного костерка и рассказывали друг другу жуткие истории — про Черную Руку, про Белый Гроб и Малиновый Плащ — и все такое. Кажется, эти страшилки переходят из поколения в поколение, почти не меняясь. По спине бежала ледяная дрожь, все поджилочки тряслись — но на самом-то деле мы ведь не боялись. Где-то в глубине сознания жила уверенность: все это невзаправду.

Ядвига вызывает сходные чувства: сладкая жуть и одновременно уверенность в том, что все будет хорошо.

И еще мне кажется, что она ко мне благоволит.

— Здравствуй, Рита, доброе утро. Как тебе на новом месте? Жених еще не приснился?

После размышлений о Брокене и колдовстве банальность реплики могла бы разочаровать. Но прищуренные глаза блестят из-под шляпы так хитро, что я не могу удержать ответную улыбку. Кстати, а как она умудряется так молодо выглядеть? Морщин почти нет и держится — когда не возится над грядками — прямо, как балерина. Может, Руссо был прав, когда призывал «назад, к природе»?

Я присаживаюсь на один из камней, окаймляющих дорожку.

— Ядвига Леонтьевна, а почему вам в саду никто не помогает?

— Как же не помогает? — удивляется она. — Все помогают. Нина с кулинарными травками возится, Вика и Оленька красоту наводят, да и Кристина тоже… Хозяину только все некогда. Кстати, о помощи, пришли ко мне Стаса, сделай милость. Видишь, какая охапка? — она кивает на изрядный ворох растений возле себя. — Надо ко мне наверх отнести. Сама не дотащу.

И снова под этим веселым пронизывающим взглядом я чувствую себя яичком в овоскопе. Не голова у нее, а рентгеновский аппарат, ей-богу! Мне ведь как раз не хватало повода, чтобы подкатиться к Стасу. Уж больно замкнут. Но только я начинаю подниматься со своего неудобного сиденья, как Ядвига машет легонько рукой и — чудеса! — я тут же плюхаюсь обратно.

— Да сиди пока, что ты скачешь, как мышь на сковородке! Мне тут еще закончить надо, а ты ведь поговорить хотела?

— Э-э-э… — глубокомысленно мычу я.

Ядвига глядит на меня с явным сочувствием:

— И чего испугалась? Герман просил тебе помочь, раз уж так выходит.

— Что выходит? — произношу я наконец что-то хоть более-менее внятное.

— Да может, еще и не выйдет, только неладно у нас. Нехорошо. Я и то вижу.

— И давно?

— Да с полгода, наверное…

— А в чем дело? Или в ком?

Ядвига Леонтьевна поправляет что-то неуловимое на клумбе, выдергивает какую-то травинку.

— Лучше бы Герман ее еще где-нибудь поселил. Чужая она здесь. Хотя и не житье это — по разным домам.

Н-да… Про «лучше бы где-нибудь еще» я и сама уже знаю. А не последовать ли заветам классика, не пойти ли другим путем? Я угнездилась на бордюрном камне поудобнее — интересно, как это кошкам удается…

— Ядвига Леонтьевна, а вы Нину хорошо знаете?

— Нину? — удивляется она. — Странная мысль. Мне это даже в голову не приходило, — довольно непонятно отвечает она, выдергивая еще пару стебельков. — Разве что Зинаида расскажет… Я тогда с ними не жила еще.

— Тогда — это когда?

— Когда они еще на Овраге жили. Знаешь, послевоенная застройка?

Овраг у нас самый настоящий. То есть, их даже несколько, как в любом приречном городе. Но с большой буквы, как имя собственное, пишется лишь один — ибо являет собой не только образчик берегового рельефа, но и городской район. Лет сто назад, когда Россия бурлила и кипела неразделенной страстью к общественному прогрессу, Овраг облюбовали молодые и свободолюбивые — дабы отдыхать на лоне природы не только телом, но и душой. Русского человека после выпивки хлебом не корми — дай перемыть косточки начальству — причем всему, от цехового мастера до правительства: мы, мол, народ, а они все кровопийцы. И сладкий трепет Причастности приятно волнует душу, превращая обыденную пьянку в нечто вполне возвышенное.

В Овраге, недоступном для посторонних глаз, размахивать лозунгами можно было совершенно безопасно. Юные р-романтики, пламенея вулканическими россыпями на возбужденных лицах, распускали друг перед другом хвосты и гордились собственной смелостью — легендар-рные гер-рои-р-революционер-ры. Вернувшись на рабочие места, языков на привязи не держали, так что мало-помалу молва превратила классическое место рабочих пикников едва ли не в центр подпольной деятельности. Примерно в те же времена в городском суде подвизался адвокатом некто Владимир Ульянов…

Годы сгладили рельеф «исторической» местности, Город расширялся, склоны бывшего оврага заросли домами и домишками. После Великой Отечественной на хвосте Оврага, в той его части, что дальше от реки, началось более капитальное строительство — домов понастроили трех-четырех-пятиэтажных, и, кстати сказать, вполне приличных. Дальше — больше. И сегодня с точки зрения географии Овраг — это практически середина Города. Там, значит, господа Шелесты и обитали в прежние времена…

— Они с матерью в соседней квартире жили. Нина в одной школе с Германом училась, Зинаида ее привечала. Да и помочь Ниночка никогда не отказывалась. Ну там шторы перевесить, окна-полы помыть. Матери-то вечно дома не было, вот она у соседей и торчала… — Ядвига задумывается, не то собираясь что-то еще добавить, не то как раз наоборот, намереваясь о чем-то умолчать. Ну в самом деле, неужели девчонка-школьница не найдет более интересного занятия, чем мыть окна в соседской квартире. Разве что приплачивали? Или там личный интерес был? — А уж много после, когда вся эта самостоятельность началась, — Ядвига, надо полагать, имеет в виду перестроечную карусель, и не понять, одобряет или осуждает. — Дела у Германа сразу неплохо пошли, он всегда был упрямый. Я самый сильный и самый главный, а значит, должен всех близких обеспечить. Дом он этот выстроил, Оленька, кажется, в школу уже пошла. Это сейчас тут такой поселок, охрана, обслуга… А тогда — первый особняк был. Вокруг одни хибарки стояли. А некоторые и лежали, — Ядвига усмехается. — Тогда и я к ним переехала, и Нину они с собой взяли.


6.

Улыбка — это флаг корабля

Веселый Роджер

Стас, как обычно, драит одну из машин — так бармены в кино тратят все свое время на протирание и без того сияющих бокалов. Заглянув в распахнутые гаражные ворота, я в очередной раз восхищаюсь размерами помещения — в нем запросто поместилось бы небольшое семейство индийских слонов. Или даже африканских, хоть они и крупнее. А оставшегося пространства как раз хватило бы для небольшой съемочной группы. Запустить еще парочку макак и попугаев попестрее — и можно снять очень оригинальное продолжение «Тарзана». Что-нибудь вроде «Тарзан в городских джунглях».

Джунгли в гараже были еще те: какие-то полки, закоулки, стеллажи, забитые всевозможными непонятными мне предметами. По большей части металлическими, хотя кое-где даже мой неискушенный взгляд опознавал пластмассу, а то и резину. Размеры предметов отличались еще большим разнообразием: от таракана до средних размеров кабанчика. На самых нижних и на самых верхних полках размещались особо крупные экземпляры, а средние полки были заняты железками помельче — такими, что даже я смогла бы каждую из них поднять без риска заработать на этом грыжу.

Впрочем, очень может быть, что «всякого» тут не так уж и много, но при взгляде на изобилие разных штуковин их количество увеличивается прямо пропорционально непонятности назначения. К примеру, когда садишься в стоматологическое кресло, страшных блестящих железок на стеклянном столике видишь сотню, а то и две — хотя чистым счетом их там не больше дюжины. И дорога, которая несет вас к некоей цели, в первый раз оказывается куда длиннее, чем в двадцатый.

Я вежливо здороваюсь и передаю просьбу Ядвиги Леонтьевны. Стас кивает, продолжая сосредоточенно протирать «вольво», который и так уже можно использовать вместо зеркала. В комнате смеха, конечно.

— Тут у тебя целый автобатальон разместить можно. Или самолет...

После небольшой паузы, как будто он оценивал реальность такого размещения, мой неулыбчивый собеседник серьезно сообщает:

— Самолет в ворота не пройдет, — несмотря на очевидную скупость ответов, непохоже, что мое присутствие мешает. Стас отвечает вполне охотно, только очень немногословно. Ну что же, уже успех, попробуем его развить.

— Не маловато машин на такое помещение?

— Скоро больше будет, — без улыбки информирует он. — В субботу для Кристины тоже «вольво» пригонят.

— А почему снова «вольво»?

Стас пожимает плечами.

— Кристина на этом училась, говорит, привыкла.

— Тебе, наверное, интереснее было бы, если бы все машины были разные? — вот ей-богу, ничего я не понимаю в автомобилях и не знаю о чем спрашивать, тыкаюсь наобум. Но последний мой вопрос, хотя и дурацкий, кажется, попал в цель. Наконец-то я вижу, как Стас улыбается. Черт, на кого же он похож? Вот голова дырявая, честное слово!

— Герман Борисович к осени собирается лендровер купить, на охоту ездить, — заискрившиеся глаза и осветившая лицо мечтательная улыбка делают шофера удивительно похожим на самого Германа. Воистину, у всех мальчишек одно на уме — хлебом не корми, дай с железками повозиться.

— Еще не решили, ка… — Стас, замолкает на середине слова, уставившись на что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь. Да…

От входа к нам приближается Светочка. До того, я видела ее только в рабочей, так сказать, форме, а тут... Шествует осторожно и сосредоточенно — точь-в-точь вдовствующая королева, которую общественный долг вынудил посетить припортовые трущобы. Тщательно вытравленные волосы сияют нимбом а ля Мерилин Монро. На снежно-белом лице с нежнейшим цикламеновым румянцем ярко выделяются раскрашенные под кошку глаза. Картина довершается интенсивно-морковными губами и золотыми, размером с небольшой браслет, кольцами в ушах, на которых — на кольцах, а не на ушах — болтаются «рубиновые» подвески.

Переливающееся вроде павлиньего пера узкое платье открывает приятной формы коленки и подчеркивает в меру пышные формы. Черные босоножки, усыпанные стразами, опираются на каблуки высотой если не с Эверест, то уж как минимум с Монблан. Где-нибудь в ночном клубе светочкин наряд выглядел бы вполне уместно. Но в девять утра?

Приблизившись, Светочка одаряет нас милостивой улыбкой. То есть, не «нас», а только Стаса — ему и приветствие, и какой-то нежный щебет. На меня обращают внимания не больше, чем на муравья в траве.

В самое первое утро в доме Шелестов я застала Светочку у себя в ванной — она протирала идеально чистое зеркало. Надо полагать, естественное любопытство погнало ее выяснять — какой косметикой пользуется нежданная гостья. Однако вместо положенной каждой уважающей себя женщине выставки у меня на полочке размещается лишь флакон пенки для умывания да сиротливый тюбик крема «для увядающей кожи» московской фабрики «Свобода» — не знаю, как он действует на физиономию, а вот для рук лучшего средства не найти. Это убожество так разочаровало Светланочку, что она окинула меня оскорбленным взглядом и перестала замечать. Вообще. Как класс. Такая трагедия… Зеркало теперь приходится протирать самой.


7.

Я встретил вас, и все…

Чикатило

Боб явился сам. Я как раз решала сложнейшую проблему: не то лечь поспать, не то прогуляться по саду, не то просочиться на кухню и выпросить у Нины пару бутербродов. Последний вариант выглядел наиболее вдохновляющим и весьма перспективным — едят здесь как кому бог на душу положит. Точнее, на желудок. В любое время суток можно прийти на кухню и раздобыть какой-нибудь еды. Исключение, о котором мне сообщили сразу же, — общесемейный воскресный завтрак. Вот интересно будет посмотреть.

Незваный, хотя и жданный визитер с ироническим поклоном вручил мне пушистый голубой ирис:

— Приветствую вас, прелестная гостья, столь же загадочная, как этот волшебный цветок! Откройте бедному пилигриму, сильно ли ваша несравненность занята и чем?

Он сразу располагал к себе: не то улыбкой, не то атмосферой легкой игры и необязательности — принося ее всюду, как цветы несут свой аромат — не задумываясь и не стараясь. Я, подхватив игру, ответила:

— Да вот, стражду, раздираемая сомнениями: предаться сну, насладиться красотами ландшафтного дизайна или проникнуть во владения Нины с целью стащить у сей достойной особы чего съестного.

— О мадемуазель! Вы зарождаете искру надежды в моем измученном сердце. Нельзя ли совместить два последних варианта? Устроиться на террасе, любуясь буйным цветением природы, и выпить на брудершафт... по чашке кофе? Быть может, перейдя на «ты», я перестану вас, чудная, бояться? — он забавно склонил голову набок и поглядел на меня самыми жалобными глазами, какие только можно представить.

— Как интересно! — постаралась я попасть в тот же тон. — Разве вы меня боитесь?

— О да, таинственная незнакомка! Хотя для психиатра вы чересчур молоды... Но это, пожалуй, пугает вдвойне...

— Вот как? Разве в этой профессии существует возрастной ценз?

Вообще-то я хотела бы спросить совсем о другом. Например, с какой стати ему вздумалось принять меня за психиатра. Вроде по поводу официальных причин моего присутствия мы с Германом договорились. Или Бобу он чего-то еще рассказал?

Когда мы спустились на кухню, Боб театрально прижал руки к груди и даже сделал вид, что пытается встать на колени:

— Нина Витальевна, голубушка, не дайте погибнуть во цвете лет двум страждущим личностям!

Она — кажется — улыбнулась. Поручиться не могу — мимолетная тень, пробежавшая по ее лицу, могла быть не улыбкой, а чем-то совершенно противоположным. Хотя на тираду, которую с истинно театральным пафосом выдал Боб, улыбнулся бы, наверное, даже гробовщик. Нина же только сказала спокойно:

— Сейчас что-нибудь найдем. Посытнее или слегка перекусить?

А ведь реплика «не очень-то вы похожи на умирающих» прямо-таки просилась на язык! Вотще. Я, кажется, начинала понимать, в чем секрет ее незаметности — Нина никогда не высказывала своего мнения. Конечно, для квалифицированной прислуги это естественно. Но ведь Нина — не совсем прислуга, а свой человек, почти друг семьи. Но сдержанность поразительная. Тут мои попытки завязать разговор явно пропадут втуне. Перед этим высокогорным спокойствием даже веселое буйство Боба несколько поблекло и увяло.

— Так, кормилица наша, поклевать аки птицы небесные.

Получив виноград, сыр и кофе, мы продолжили наш словесный бадминтон на террасе.

— Ох, боюсь, вы сочтете меня скучным… Увы, неумолимые годы погасили мой высокий пламень, превратив юного мечтателя в средней руки бизнесмена.

Шутит он или не совсем? Если только шутит — это мой потенциальный союзник. И совершенно неважно, как он при этом относится к Кристине. Человек, способный шутить над собственной глубокоуважаемой персоной, не станет гадить соседу в компот. А если в этой восхитительной демонстрации самоуверенности есть хоть чутошная доля искренности... Рядом с Германом-то он вечно второй.

— Не могу тебя представить в бизнесе. Деловой партнер? Фантастика! И на работу ты, кажется, вовсе не ходишь...

— Вот так всегда... — подвижное лицо моего визави превратилось в маску огорченного клоуна. Актером бы ему быть, а не бизнесом заниматься.

— Что — всегда? — поинтересовалась любопытная я.

— Женщины никогда не верили, что я могу чего-то добиться. — Боб сокрушенно развел руками. — Впрочем, меня это скорее спасало, чем огорчало. И, кстати, можешь спросить у Немца — я очень ценный кадр.

— У немца? Какого немца? — искренне удивилась я.

Он довольно ухмыльнулся.

— Герман, германец, немец. Я его уж лет пятнадцать так зову. На работу ходить? Когда надо, я и по шестнадцать часов вкалываю — как египтянин на пирамиде.

— И чем же ты занимаешься, если не секрет?

— Да какой там секрет! — отмахнулся Боб. — Придумываю всякое разное.

— Рекламные идеи, что ли?

— Чаще производственные или маркетинговые. В общем, специалист по неясным вопросам. Немец не даст соврать, я свой хлеб недаром ем. Он со своими юридическими мозгами все абсурдные идеи отметает сразу. А именно эти идеи — если, конечно, грамотно их использовать — приносят максимальный доход.

Не могу судить, насколько идеи Боба помогали Герману в делах, но меня прямо таки восхитило, с какой виртуозностью он избежал ответа на вопрос. Вроде бы и ответил, а вдуматься — не сказал вообще ничего.

— Пардон, что значит «юридическими мозгами»? Мне казалось, что Герман занимается торговлей, ну и отчасти производством.

— Зато вскормили эту акулу бизнеса именно на юрфаке, Викушка-то по его стопам пошла. А экономическое образование — это он уже потом добавлял, для комплекту, значить.

— Ясно. Инженеры торгуют пивом, а биологи в поте лица вяжут детские шапочки. Загадочная русская душа.

— Ну да, ну да. А юридическое образование в любой деятельности полезно.

— Ага, особенно в производстве газонокосилок, — съязвила я непонятно зачем.

— Да и там тоже. Хотя это уже крайности. Тебе никто не говорил, что ты споришь только ради того, чтобы поспорить?

— А я разве спорю? — мурлыкнула я самым нежным и тягучим голосом, на который была способна — примерно как сгущенка — и для усиления эффекта заложила руки за голову и сладко-пресладко потянулась. Прямо одалиска в гареме. «Султан» зевать не стал и легонько щелкнул меня по животу, так что я мгновенно сложилась вдвое, едва не сбив со стола кофейную чашку. Вот и пытайся после этого изображать сладкую идиотку! Не с этим кадром, во всяком случае. Ну ладно.

— С чего это ты меня психиатром обозвал? Вроде никого не трогаю, починяю примус, собираю материал для биографии. Акула бизнеса в семейном интерьере. Или Герман…

Молчал он с минуту, не меньше. Покачал головой, хмыкнул:

— Немец мне скормил ту же версию, что и всем. Балбес. Сперва Степа все компьютеры в доме поковырял — типа рутинная антивирусная проверка. Ага! Начальнику службы безопасности больше делать нечего. А теперь ты. Вообще-то я с Германом не со вчерашнего дня знаком. Эта, как ты выражаешься, биография ему нужна, как удаву подтяжки. И на фига же он тебя пригласил? Компаньонка-наблюдатель, какие еще варианты? Юная супруга не может вписаться в коллектив и нервничает. А про психиатра я уж так, для красного словца сказал. По моим наблюдениям для психиатра пока еще рано.

— По наблюдениям, говоришь? И с кем ты ими уже поделился?

Боб покрутил пальцем у виска.

— Ага, вот прям хожу и всем нашептываю: а что же тут эта девушка делает? С какой стати? Да ты не напрягайся, никто про тебя ничего такого не думает.


9.

Главное в путешествиях — не красоты природы, а новые незабываемые встречи

Красная Шапочка

Сокурсникам Кристины я представилась, как есть, журналистом — это обычно дает широчайшее поле для маневра. Народ почему-то полагает, что журналист — это такая помесь Карлсона, фотоаппарата и Джеймса Бонда. Скачет, как взбесившийся вертолет, туда-сюда, а потом вдруг что-то «интересненькое» начинает публике рассказывать. Как это у него, болезного, выходит — публика не понимает да кстати и не стремится понять. Какая, в сущности, разница, из какого потайного кармана фокусник вытащит кролика, главное, чтобы кролик появился. Улыбки, аплодисменты, общее веселье — короче говоря, восторг. В результате профессия журналиста по загадочности и р-романтичности для большинства людей стоит где-то между шаманом и летчиком-испытателем. Хотя на самом деле это что-то среднее между бухгалтером и почтальоном: сложить два и два, а потом принести итог «в каждый дом».

Зато такое вот трепетное отношение оказывается весьма удобным для самого журналиста. С каким бы дурацким вопросом и к кому бы ты ни пришел — это сочтут естественным поведением. Вот и мой интерес к Кристине никакого удивления у ее одногруппников не вызвал. Только плотная стриженая девушка в просторном джинсовом сарафане скептически усмехнулась:

— Вы о ней писать будете?

— О ней в том числе. — я постаралась напустить как можно больше тумана. Сами все додумают и сами все расскажут.

Все не все, но в первые полчаса, как это нередко бывает, информация сыпалась, как горох из дырявого мешка. Всевозможная. У Кристины всегда можно было списать. Кристина сама безбожно списывала. Кристина зарабатывала оценки томными взглядами. Кристина поглощала учебный материал с неумолимостью мясорубки и знала куда больше, чем нужно по программе. Кристина, напившись, подралась с девицей с соседнего факультета. Кристина в рот не брала спиртного, а на факультетские вечеринки не ходила в принципе, предпочитала дорогие ночные клубы. Кристину интересовали только деньги. Кристину интересовала только учеба и карьера. Кристину интересовали только мужчины, но хватало мозгов, чтобы крутить романы так, чтобы про них никто в институте не знал. Кристина нюхала кокаин. Кристина бегала по утрам и три раза в неделю ходила в бассейн. Кристина никогда никому ничего не одалживала. Кристина запросто могла подарить дорогую помаду, а уж перехватить у нее деньжат до стипендии вообще было раз плюнуть. Смотрела на всех, задрав нос, сходить с однокурсниками попить пивка — было ниже ее достоинства. Добрая душа, всегда посочувствует. И прочая, и прочая… Еще немного, и была бы драка.

Через полчаса, оставшись в количестве пяти человек и выговорившись, народ несколько успокоился и согласился промеж собой, что все это лишь болтовня, а на самом деле… Что же там было на самом деле, никто сказать не мог.

— Очень замкнутая. Если не знаешь, никогда не догадаешься, что она из села. У нас сельских много, так они все... знаете… ромашки спрятались, поникли лютики. А Кристина... Кристина была такая… такое оранжерейное растение, — со вздохом подытожил парень, больше похожий на кинематографического бандита, нежели на студента. Я мысленно отметила, что может оказаться перспективным вариант обиженного поклонника. Во-первых, как источник информации — отвергнутый ухажер обычно знает о своем «предмете» куда больше, чем «просто знакомые». А во-вторых, запавшая в память обида приводит иногда к совершенно замечательным, даже глобальным последствиям. Ах, у тебя, Кристиночка, все в порядке? Так я тебе перцу в компот подсыплю — чтобы жизнь медом не казалась (и перцу — это в лучшем случае). Да, вариант интересный. Особенно, если кто-то из этой публики знаком с Викой, к примеру, или с Ольгой. Или даже со Светочкой.

— За ней, должно быть много ухаживали?

— Ухаживали-то многие, да только...

— Я занята, и весь сказ, — процитировала девица в джинсовом сарафане.

— Ни в группе, ни вообще на факультете у нее никогда никого не было.

— Козлик ее в какие-то клубы водил. Хотя тоже... без последствий.

— Козлик, простите, это кто?

— Козицкий, сын нашего декана, — чуть не хором сообщила компания.

— О-о… — я постаралась изобразить на лице глубочайшее почтение. — Он, должно быть, сильно обиделся, что кто-то посмел ему отказать…

— Кто его разберет? — повела круглым плечом «джинсовая» девица. — Он же белой кости, до нас не снисходит.

Великолепно. Запомним и переменим тему.

— А на экзамены, на зачеты Кристина первая или последняя ходила? Обычно девушки больше тянут…

— Ну да — последняя! Чем скорее — тем лучше. Да у нее нервов вообще нет. Одни мозги. Потому и романов не заводила — ей это было просто неинтересно, — сообщил молчавший до сих пор чернявый худой парень. — Знаете, как народ сопромата шугается? Так она эти эпюры, как семечки, щелкала.

— Скажешь тоже — нервов нет. Это вы, мужики, бесчувственные. Ну и что, что сопромат? Знаешь, как она рыдала, когда у нее ручка в кармане пиджака потекла? И день плохой, все против нее, и вообще на улицу выходить не надо было.

Так. Ясно, что близких приятелей Кристины среди этой пятерки нет. Явных врагов, впрочем, тоже.

— А кто ее лучше всех знает? С кем-то ведь она наверняка дружила?

— Мы же и говорим — ни с кем, — заявили они опять почти хором. Странно. Им что, неприятно вспоминать? Или они чего-то опасаются? Непонятно. Ну ни с кем, так ни с кем.

— Какие у нее вообще были отношения в группе, на факультете? Ссорилась? Могла вспылить по пустякам? Обижала? Обижалась?

«Бандит» покачал головой и усмехнулся:

— Кристина — самый неконфликтный человек на свете. Свято уверена в том, что все ее любят, и не просто любят, а готовы в любой момент все для нее сделать — потому что вот такое она солнышко и всем ужасно приятно с ней общаться — и ничего другого ей в голову прийти не может. И, кстати, тут она в чем-то права.

— Ну не скажи, — вмешалась жгуче-черная девица с черным же лаком на ногтях. Помада у нее при этом была сиреневая, а блузка пронзительно-зеленая. Казалось бы — кошмар, ан нет, в целом получалось ярковатое, но вполне приятное зрелище. — Это с мужиками она такая мягкая, а могла и по стенке размазать. Я как-то раз пошутила неудачно, так она меня чуть живьем не съела: мол, лезешь не в свое дело, неприятностей захотелось? И конечно, неприятности тут же и начались.

— Большие?

Девица с черными ногтями поморщилась.

— Ну… достаточные. Неважно.

Ага, надо полагать, Кристина ей перебежала дорожку, в смысле кого-то увела.

— Ерунда все это, — решительно возразила «джинсовая». — Вам с Левчиком надо поговорить. Уж он-то ее знает как облупленную.

— Ну… Левчик скажет… — недовольно протянула «обиженная».

— Больше нас, по крайней мере.

После двухминутной перепалки все решили, что «джинсовая» права, а Левчик «наверняка в нашей лаборатории очередную железку облизывает». «Бандит» — самый доброжелательный из всей компании — проводил меня в подвал. Без него я точно заблудилась бы в нескончаемом лабиринте плохо освещенных серых коридоров, сворачивавших и пересекавшихся под какими-то немыслимыми углами. Похоже, проектировщики или строители — или и те, и другие сразу — одновременно с работой над объектом ставили мировой рекорд потребления напитков.

Левчик оказалося белобрысым розовощеким пухляком с очень светлыми, неожиданно колючими глазами. От подскочившей к нему девицы в зеленом — «Лёвчи-ик, а тут журналист Кристиной интересуется, ты же про нее больше всех знаешь» — он отмахнулся, как от комара, а на меня взглянул без малейшего дружелюбия:

— Журналист? Светская хроника, что ли?

— Вроде того.

— Сплетни, значит, собираете, — буркнул он.

— Ну почему же сразу сплетни? — «обиделась» я. Но — не помогло. Все попытки убедить этого сфинкса в абсолютной чистоте моих намерений остались тщетными. Я даже «проговорилась» об анонимных посланиях, мол, это может быть опасным, надо помочь — но единственным результатом стало:

— Вы думаете, что это моя работа?

— Да что вы, что вы! Но кому как не вам, знать — кто мог на Кристину затаить зло…

Безнадежно.

Странный персонаж. Может, зря я ему про анонимки сказала?

10.

Брак — это на всю жизнь

Генрих VIII

В холле меня перехватила Зинаида Михайловна:

— Риточка, что-то вы к нам и глаз не кажете. А уж кто про Герочку больше родителей знает? Пойдемте, я вас чайком побалую.

Ну, чайком так чайком. Авось и чего-нибудь интересное услышу. Размышления никуда не уйдут — сколько можно опилки пилить.

Представьте себе электричку с дымовой трубой и прочими паровозными атрибутами. Комнаты, которые занимают старшие Шелесты, производят такое же впечатление перепутанного времени: навесные потолки — и старая пятирожковая люстра, музыкальный центр «космического» вида — и рядом, в углу не то «Горизонт», не то «Рекорд», которому место на музейном стенде «История советской электроники». Диван… О! Таких диванов я за свою жизнь видела не больше трех. Честное слово, кажется, что «старики», как иногда называет их Герман, без малейших изменений перевезли в свои новые апартаменты всю старую обстановку.

— Зинаида Михайловна, а как Герману Борисовичу вообще пришло в голову собрать всю семью в одном доме? Это сегодня не очень-то типично.

Ответила Зинаида Михайловна непонятно:

— Герочка — хороший мальчик... — и после вздоха, — Только вот с женами ему не везло...

Если вы видите, что человек готов оседлать любимого конька — не мешайте ему, сам — в данном случае сама — все выложит. Надо только время от времени выражать свою заинтересованность бессмысленными восклицаниями типа «неужели?», «что вы говорите?», «ну надо же!» Не вредно добавить в голос толику сочувствия, а удивленную интонацию чуточку приправить легчайшим недоверием:

— В самом деле?

Естественно, Зинаида Михайловна мгновенно подхватила брошенный «мяч».

— Марина еще ничего была. Гонору, конечно, многовато, это ей не скажи и туда не указывай, она сама знает, как жить и что делать. В кино одна ходила, когда Гера занят был.

— Да что вы говорите?! — бурно удивилась я.

— Да-да. Пыталась я с Германом поговорить — мало ли куда она ходит, знаем мы эти кино — как об стенку горох. И то — ночная кукушка дневную всегда перекукует. Я как-то раз не поленилась, за ней пошла — две серии отсидела, и ничего. Домой пришла, я ей сразу — по киношкам бегаешь, а хлеба купить и в голову не придет. Ой, извините, Зинаида Михайловна, забыла, сейчас сбегаю. Вот и поговори с ней. Правда, как Оленьку родила, тут уж не до фанаберий стало, не поразвлекаешься, когда ребенок на руках. Но справлялась она хорошо, ничего не скажу. Повезло ей — Оленька здоровенькая родилась, и не болела совсем.

Ох, знаем мы это «повезло». Да пусть дитя хоть трижды здоровым родится — если не болеет, матери надо спасибо говорить, а не природе. Но Зинаиде Михайловне (как еще миллиону других свекровей) приятнее думать, что невестке «повезло». Спору нет, девушки разные бывают. Как, между прочим, и молодые люди. Но почему-то большинство свекровей убеждены, что такие растения как «невестка» произрастают исключительно на помойках. Если все складывается нормально — «повезло», а если уж вдруг молоко убежит или пуговица оторвется — туши свет, «чего еще от «нее» ожидать». Не все, конечно, так рассуждают, но — большинство, да.

— Тут все это безобразие началось, перестройки всякие. Но Герочка не растерялся. Дела у него сразу хорошо пошли. Живи да радуйся, раз уж с мужем так повезло, и копеек считать не приходится, и отчета никто не требует. А она фырь-фырь, новой жизни ей захотелось, чтобы тепло кругом и продавцы вежливые.

Мне подумалось, что Марина сбежала, наверное, не столько к благам европейской цивилизации, сколько от воспитательных упражнений Зинаиды Михайловны. За пятнадцать-то лет и ангельское терпение лопнет.

— Ну и уехала. Я надеялась, теперь Герочка найдет хорошую девушку, чтобы… — Зинаида Михайловна вздохнула. — А эта? Деточка, деточка, а палец в рот не клади — раз-раз и окрутила.

— Мне показалось, что она чего-то боится, — осторожно закинула я маленький крючочек, который, как мне казалось, Зинаида Михайловна должна была схватить наверняка. И я не ошиблась.

— Вот и пусть боится, страх должен быть, а то фьюить, фьюить, подолом махнет и… А вообще нечего ей тут делать. — Зинаида Михайловна заявила это твердо, как припечатала, — Чужая она здесь! Вот пусть только у Герочки глаза откроются.

— Зиночка, ты несправедлива, — робко вмешался Борис Наумович. — Кристина — очень милая девочка.

— Милая! А ты тут же и расскакался, как… горох! — Зинаида Михайловна, кажется, собиралась припомнить пожилое парнокопытное, но покосившись на меня, смолчала. — Всем вам одного надо! Глазки чистенькие, попка кругленькая — все, готово! Вспомни, как она тебя осадила, а? Забыл?

— Ну, Зиночка, я же не хотел ничего плохого. Робкая девочка, в чужой семье...

— Молчал бы уж... — Зинаида Михайловна последний раз бросила мужу взгляд типа «знаем мы вас» и вновь превратилась в радушную хозяйку. — Риточка, вам чаю еще налить? А вы что-то и печенье не попробовали, берите, очень вкусно. — Зинаида Михайловна окинула меня оценивающим взором, — вам, Риточка, наверняка и в голову не приходят все эти глупости? Взяли моду — калории считать! Даже Викуша, и то… — она укоризненно покачала головой. — Оленька тоже все салатиками пробавляется — ну как так можно? Ведь ребенок еще, ей расти нужно, а она, вишь, талию бережет. А уж Кристиночка вовсе как птичка поклевывает.

Да уж, интересно. Страх, видите ли, должен быть. То-то собственный муж ее, как цыпленок ястреба, шугается. Вот интересно: насколько активно Зинаида Михайловна воспитывает сыночка на предмет несоответствия его жен маминым высоким идеалам. Потому как одно дело, если ревность проявляется в нравоучениях, а если нет? Тогда она, простите за банальность, как паровой котел или, хуже того, фурункул: копится, копится, а после как рванет... Вдобавок, оказывается, у Зинаиды Михайловны, кроме понятной материнской ревности, есть еще одна причина не любить Кристину — тоже ревность, но супружеская. А это причина не менее, а может, и более серьезная.

А если еще и опасения за мужнину преданность носят не эфемерный, а вполне обоснованный характер? Если Борис Наумович народную мудрость про седину и ребро уже пытался подтверждать делом? И как на это могла отреагировать Кристина? В самом деле «осадила»? Или нет? И не обиделся ли в итоге сам Борис Наумович? Если судить по вспыхнувшей за чаем перепалке, то, скорее, наоборот, но ведь и движение солнца вокруг Земли очевидней очевидного, а на самом деле…

Господи! Народу в доме — по пальцам перечесть, а побуждения и мотивы напоминают орнамент, изготовленный неумелой вязальщицей. Путаница фантастическая. Кстати или некстати вспомнился анекдот времен начала перестройки, когда все торговали всем подряд — и преимущественно по телефону. «Вагон кофе возьмешь? — Конечно! — А вагон патефонных иголок? — Ну… ладно, возьму. — О кей, забирай, у меня на товарной станции два вагона этой смеси стоят». А мне теперь, значит, как Золушке, отделять кофе от патефонных иголок?


11.

Мы продолжаем себя в детях

Папа Карло

Звезды тут потрясающие. Совсем не то, что в многоэтажных районах. Там за отсветами жилья, дорожных фонарей и рекламного сияния — ну и за смогом, конечно, — иной раз и луна еле-еле видна, не то что звезды. Так, искорки невнятные. А тут — крупные, как орехи, вот-вот посыплются. «Открылась бездна, звезд полна...» Воистину полна. Только глянешь — и зацепляешься за это мерцание, как за шестеренки этого, как его, общемирового механизма, и тащат они тебя все дальше, дальше, а ты и не сопротивляешься. Уплываешь, уплываешь, уплываешь...

Как же — уплывешь тут! Только начнешь сливаться с мировой гармонией — тебя тут же выдергивают оттуда. Прямо за шиворот, изверги! А если совсем точно — за уши. Не успела я толком погрузиться в созерцание вечерних красот, как с лестницы послышался крик. Не такой, каким доносят до сознания общественности информацию о пожаре, но тоже вполне... проникновенный. Раз уж я услышала его через закрытую дверь. Деликатно выражаясь, такой тип разговора называют беседой на повышенных тонах.

Голос принадлежал Герману и был, хотя и громкий, но такой усталый, что мне сразу захотелось его — Германа, а не голос — пожалеть.

— Папа, я тебя умоляю, подумай еще! Ты же взрослый человек!

Следом раздался стук двери. Однако же. Германа, видать, рассердили не на шутку. Двери-то здесь не на широкую российскую душу рассчитаны, мягонькие они и нежные. Беззвучные. Чтобы такими хлопнуть, надо оч-чень хорошо постараться. Через минуту раздался стук теперь уже в мою дверь. На пороге появился Герман. Прошел через комнату, плюхнулся в кресло и уставился на меня.

— Что стряслось? — поинтересовалась я.

— А-а... — он махнул рукой. — Мелкая домашняя война. Отец в больницу ложиться не желает.

— Батюшки! А что с ним?

— Да непонятно. Возраст, наверное. Вроде бы ничего явного, просто... ну, то, что называется «неважно себя чувствует». У ядерщиков что-то в этом роде бывает, но он никогда ни с чем таким не работал, ни в каких Красноярсках-16 не жил, в Белоруссии и на Украине, где чернобыльское облако проходило, тоже не был. Может, просто микроэлементов каких-то не хватает, может, возраст себя оказывает. Не знаю, я не медик. Лег бы на обследование, там посмотрели бы, что к чему, витаминчиков покололи. Я ему в лучшей клинике место устроил, а он фокусы показывает. Не надо мне никаких больниц, само утрясется.

— И что ты с ним делать будешь?

— А ничего, надоело, я на маму это оставил, она за два дня его обработает. Нельзя же так на себя плевать.

— Нельзя, — согласилась я.

— Как у тебя первые впечатления? — Герман круто сменил тему.

Наверное, подчиненные перед ним по струночке ходят, два раза повторять не приходится.

— Сильнее всех, на первый взгляд, ее не любит Вика. Но может, не сильнее, а просто откровеннее.

— Вика просто ревнует, — отмахнулся Герман. — Она и к Ольге ревнует. С Мариной отношения наладились только в последний год, когда она уже всерьез на ту сторону намылилась. Вика про это, правда, не знала, но, наверное, почувствовала. Да и вообще, ревность ревностью, но чтобы Вика... Она человек выдержанный. Даже с Тимуром не ссорится.

— Ну знаешь! По-моему, с Тимуром поссориться — это сильно постараться надо. Другой такой флегмы свет не видывал.

Герман усмехнулся.

— Ты его просто мало знаешь. Видела бы ты, что творилось, когда он за Викой ухаживал. Во все стороны пыль летела.

— Он машину водит?

— Водит, конечно.

— А своей нет?

Герман рассмеялся, но несколько натужно.

— Это все оттуда же. Гордый очень. На жестянке какой-нибудь ездить — тем более Вику обожаемую возить — не желает, а что-то достойное пока позволить себе не может. Я хотел им подарить, так он меня чуть не убил, как будто я ему не подарок, а гадость страшную хочу сделать.

— Ему? — удивилась я. Логичнее было бы, если бы подарок — тем более такой солидный — был адресован от брата сестре.

— Если бы Вике, тогда бы точно убил. Я, видишь ли, имел право о ней заботиться до свадьбы. А теперь она его жена, прочее соответственно.

— Но живут-то они здесь? — я решительно ничего не могла понять.

— Живут, потому что Вика это условие еще до свадьбы поставила. Или здесь, или до свидания. Пришлось Тимурчику смириться.

Похоже, Германа тимуровские попытки сохранить хотя бы видимость самостоятельности ничуть не задевали, скорее веселили.

— Значит, гордый? — уточнила я. — А как же его гордость позволяет пользоваться услугами Стаса, зарплату-то ему ты платишь?

— О! — Герман поднял указательный палец. — Это — история, причем гениальная по своей глупости. Гордость, естественно, не позволяет, абсолютно справедливо. Но когда я заметил, что Вика ждет ребенка… Короче, я был неумолим: это моя единственная сестра, и я не желаю рисковать здоровьем будущей матери. Вообще-то для меня это был повод, Вика — девочка очень осторожная и внимательная, обеспечивать ее безопасность таким образом не было никакой необходимости. Но мне показалось, что она под руководством любимого мужа потихоньку задыхаться начинает. В общем, нашла коса на камень.

— И как ты его убедил?

— А я его не убедил. Он теперь выплачивает треть зарплаты Стаса. Он настаивал на половине, но я ему с цифрами доказал, что его доля должна составлять треть. На том и помирились. — Герман задумался. — Может, это он Кристину изводит? Просто чтобы Вике приятное сделать. С него станется.

— Он что, дурак?

Герман пожал плечами.

— Он Вику очень любит. Когда она сказала, что ей не нравятся брюнеты — он на следующее утро явился… ну, как фотонегатив: сам смуглый, волосы и даже брови белые — можешь себе это представить? Вика хохотала полчаса, потом велела немедленно ликвидировать это безобразие и первый раз согласилась отправиться с ним… я сегодня уж и не помню — куда. Своего ближайшего помощника уволил, потому что Вике тот не понравился. В качестве свадебного подарка.

— Тимур? — я задумалась. По неясной причине я до сих пор ни на минуту не принимала мужа Вики всерьез. Или хотя бы как самостоятельную личность. Муж Вики — и все тут. Но если он мог уволить толкового работника только ради того, чтобы порадовать ненаглядную… Хотя еще неизвестно, насколько этот работник был толковый. — Вика Кристину не любит, мама твоя. Но и Вику, и Зинаиду Михайловну не устроит вообще ни одна кандидатура рядом с тобой.

Герман кивнул.

— Ну... Если Мила Йовович получит герцогский титул, три Нобелевских премии и вдобавок станет премьер-министром, например, Великобритании — и при этом еще будет глядеть на меня снизу вверх...

— А мама тебя часто учит, как надо себе пару выбирать?

— Регулярно… — устало подтвердил Герман.

— Бедный богатый мальчик. Тебе никогда не казалось странным, что Вика и Зинаида Михайловна довольно прохладно относятся друг к другу, но совершенно одинаково смотрят на твоих...

— На моих женщин. Чего уж тут странного? У них и между собой трения на ту же тему. Меня никак поделить не могут. Да пустяки, я привык. Понимаешь, я же люблю их. Всех. А помирить не могу. Даже и не пытаюсь уже. Просто стараюсь сглаживать острые углы, когда вылезают. До сих пор вроде удавалось, а теперь... Как будто где-то в доме притаился маленький тролль, невидимый и очень злой. Сидит и пакостит. Против Марины такого не было.

— Может, потому что таких денег не было?

— Ты с ума сошла! — возмутился Герман. — Я всегда о семье заботился, никогда ни в чем не отказывал. Никакая женщина этого изменить не способна. И они прекрасно это знают.

— Насчет злобного домового — идея интересная. Главное — перспективная. Побрызгаем все углы святой водой — он сам и вылезет.

— Ты что, и в самом деле в духов веришь?

— Угу. Особенно после второго стакана. Только мне все больше инопланетяне являются. Такие, знаешь, маленькие, с блюдцами. Иногда даже с чайниками. А если это и впрямь домовой, тогда тут не я, а батюшка с кадилом нужен.

— Да хоть десять батюшек — лишь бы помогло…

Мне хотелось хоть чуть-чуть расшевелить Германа — уж больно он был замороженный, как хек на прилавке. Но все мое балагурство пропадало втуне. Казалось, предложи я сейчас вызвать самого Папу Римского для сеанса экзорцизма — Герман лишь пожмет плечами и начнет выяснять, сколько это стоит. Вот допекли мужика! Мне его было жаль даже больше, чем саму Кристину.

— Герман, а у тебя, часом, в делах никаких неприятностей не нарисовалось?

— Да нет. Там-то как раз все в порядке. Только дома кавардак. Мистика какая-то! Говорят же — плохое место, хорошее. Энергетика там и все такое. Ты не думай, я не всерьез, только… Дом-то выстроен на старых развалинах.

— На графских?

— Не знаю, — Герман снова не принял шутки. А может, Гайдара в детстве не читал. — Какой-то загородный особняк тут стоял. Может, и графский.

— Ага, а теперь покойный владелец по ночам осваивает современную технику. Представляешь, сидит такой скелет в лохмотьях за монитором и костями по клавиатуре стучит?

Герман пожал плечами. Мои шуточки его ну никак не веселили.

— Но письма-то — штука вполне материальная, не привидение же их, в самом деле печатало.

— Да… письма… — как-то вяло согласился он.


12.

Мысль изреченная есть ложь.

Герасим

Вдоволь нахлебавшись за неделю «домашнего уюта», я ожидала, что атмосфера за пресловутым семейным завтраком будет напоминать шкуру кошки, которую полчаса причесывали: только дунь — и ворох искр летит во все стороны. Ан нет! Никаких молний над столом не летало. Только Зинаида Михайловна пару ма-ахоньких стрелочек пустила:

— Кристиночка, вам обязательно нужно фасоль кушать. И сливочное масло. Очень освежает кожу, а главное — для нервов полезно.

Не знаю, как там «для нервов», а кожа Кристины сегодня точно нуждалась в освежении. Цвет лица, невзирая на косметику, был такой, словно она не спала по меньшей мере двое суток. Разве могла заботливая свекровь упустить такой случай?

Остальные присутствующие вели себя на удивление корректно. Кстати, любопытная деталь: в «семейном» завтраке участвовали действительно все жители дома. Даже Нина завтракала вместе со всеми, отлучаясь лишь для того, чтобы переменить блюда.

Семейная идиллия, одним словом.

Вообще-то статистика утверждает, что девять из десяти преступлений происходят как раз в такой вот милой домашней обстановке. Когда напряжение сбрасывается скандалами — жизнь получается бурная, но долгая. А когда все вежливы и предупредительны — жди беды.

Ох, Маргарита Львовна, что-то тебя опять в криминальную тематику заносит. Слава Богу, ничем таким тут не пахнет. Или все-таки пахнет? Ведь что-то все-таки есть. Духота какая-то и общее молчание. Ни шуточек, ни рассказов о своих делах — семейный ведь завтрак-то! Как замечалось в одной умной книжке, «они слишком вежливо передавали друг другу масло».

Может, просто погода меняется? Давит, как перед грозой. Ни ветерка.

— Стас, после обеда будь добр, съезди в аптеку. Зинаида Михайловна тебе списочек даст.

— Только недолго! — капризно заявила Кристина. — Мне к трем на примерку нужно. — Так — с ноткой неумолимого требования — высказывают просьбы несколько неуверенные в себе дети, для которых капризы — не развлечение, а способ привлечь внимание тех, кто, по мнению ребенка, обязан его любить.

— А почему не на своей? — мягко спросил Герман.

— Да, вот прямо так сразу, с бухты-барахты сяду и поеду? — Кристина слегка поморщилась, недовольная не то вопросом, не то качеством поедаемого омлета. Скорее всего, вопросом, потому что у омлета имелся один-единственный недостаток: от него невозможно было оторваться.

— Ну ничего, малыш, успеете, — улыбнулся Герман.

— А-а... — Вика растерянно посмотрела на мужа, на Германа, снова на мужа. — Мы ведь к Никитиным собирались, на крестины. Что теперь, такси вызывать?

— Ох, извини, родная, я и забыл, — смутился на мгновение Герман, но тут же нашел решение. — А давай я вас отвезу, мне все равно по дороге, а вечером Стас вас заберет. Годится?

Вика глянула на Кристину искоса, но почему-то сразу вспомнилось, как в далекие уже лета мальчишки пулялись исподтишка вишневыми косточками. Наверное, они и сегодня развлекаются так же — лишь вишни другие, не живут столько вишневые деревья, да и мальчишки... Те давно выросли, а нынешние, пожалуй, что и не косточками уже стреляют, косточками-то — безопасно. Хотя и больно. Но Вика тут же повернулась к Герману и улыбнулась:

— Конечно, Герман, если тебе не сложно. Спасибо! Я всегда говорила, что такого заботливого брата ни у кого на свете нет, — и еще один «вишневый» взгляд улетел в сторону Кристины. После минутного молчания, насладившись торжеством, Вика примирительно добавила: — Хотя не беспокойся, пожалуй, мы и правда можем сейчас такси вызвать. Или подождем, время пока терпит. — Герман хмыкнул, отодвинул тарелку, встал, проходя мимо Вики, ласково взъерошил ей волосы, поцеловал сестру в макушку и вышел. Бедный мужик! Можно, конечно, поселить в одной клетке хорька, ворону и кролика — только вряд ли обитатели будут наслаждаться этим… разнообразием. Если и будут, то недолго.


13.

Сколько волка ни корми — он все равно ест и ест.

Вл. Дуров

После клубничного суфле, завершившего семейное сборище — и как они тут в гиппопотамов не превращаются? — состояние сытости приобрело просто патологические формы. С одной стороны тело полностью потеряло способность к самостоятельному передвижению, и это очень раздражало. С другой — совершенно ублаготворенный желудок распространял вокруг себя волны всепоглощающей любви к окружающему миру во всех его проявлениях. Даже таинственный злодей, подгрызающий фундамент теплого дома господ Шелестов, начал вызывать сочувствие: так старается, бедный, а толку — чуть. Его титанические попытки навредить Кристине казались теперь пустячными и даже, чем черт не шутит, случайными.

В конце концов два этих чувства скооперировались и привели мою противоречивую личность к вполне дурацкому занятию, которое, впрочем, можно было считать активным проявлением этой самой любви к миру.

Итак, я сидела на своем подоконнике и, спрятавшись за шторой, пыталась подманить кусочками ветчинного сала нахальную синицу. Она запросто прыгала на мой подоконник, когда меня на нем не было — а сало, наоборот, было. Причем иногда прилетала и просто так, без приманки. Но меня — в качестве безмолвного и бездвижного приложения к салу — осторожная птица не желала принимать абсолютно. Я ей подсвистывала, я сворачивалась в комочек, я вжималась в оконную раму — бесполезно.

Когда я совсем расстроилась от невозможности наладить контакт с младшей сестричкой по разуму, приехал Стас. Загнал машину в гараж — аккуратист! — и с небольшим пакетом отправился в дом. К Зинаиде Михайловне, надо полагать.

Сытость не стимулирует умственные способности. И мысль, явившаяся в мою полусонную голову, была вполне дурацкой: а может, она, синица, чувствует мой интерес и специально издевается? Значит, надо притвориться, что мне на нее наплевать, а на окне я сижу просто так, воздухом дышу, за населением дома наблюдаю.

Население, похоже, привыкло к таким «завтракам» и жизненную активность проявляло не меньше, чем обычно. Сперва я увидела Светочку. Сегодня ее внешний вид несколько более соответствовал времени суток: фиолетовые лосины до колен и желтенькая полупрозрачная рубашечка, завязанная на животе. Макияж, впрочем, был не менее боевым. Светочка огляделась и юркнула в открытую дверь гаража.

Через несколько минут из дома появился Герман с большим серым кейсом. Он что, и по воскресеньям работает? Похоже, что так: «мерс» величественно выехал из гаража и двинулся к воротам. Цвет у него, кстати, изумительный: не классический для «мерсов» черный, а — даже и не знаю, как назвать-то — как черная вишня, да еще с легкой металлической «сединой». В общем, с первого взгляда кажется, что машинка черная, а приглядишься — и ахнешь.

Но вот ведь чудеса! Я готова была поклясться, что Светочка из гаража не выходила. Вряд ли можно было не заметить ее ослепительный наряд. Однако каким-то неясным образом она оказалась возле ворот — и как раз в тот момент, когда к ним подъехал Герман. Светочка — насколько я могла со своего насеста разобрать — ослепительно улыбнулась, «мерс» притормозил, Светочка, изящно склонив головку, что-то сказала, дверца машины открылась, Светочка скользнула внутрь…

Н-да. И бесполезно ей доказывать, что в этом пруду рыбы нет — ради такой заманчивой добычи, как Герман, можно и из кожи повылазить. А попросить подвезти — один из способов приблизиться к преследуемому объекту. Но как она ухитрилась очутиться у ворот, не выходя из гаража? Телепортация, не иначе.

Едва «мерс» скрылся с глаз, из дома выскочила Ольга и понеслась по дорожке с такой скоростью, словно за ней гналась стая крокодилов, влетела в гараж… А через пару минут вышла уже совсем в другом темпе, как в том анекдоте — медленно и печально.

Синицу мое притворство не убедило, и она решила отплатить мне той же монетой. Усевшись на ближайшей веточке, принялась тщательно прихорашиваться — и при этом постоянно посматривала в мою сторону левым глазом.

Вскоре появилась Кристина. Ей полагалось сиять как лауреату международного конкурса — и машину новую пригнали, и Вику за завтраком победила. Более-менее.

Сияния, однако, не наблюдалось. Мне даже показалось, что она обижена на весь белый свет и господа бога в придачу — никогда не видела, чтобы чья-то спина выглядела настолько раздосадованной. На такое только кошки способны. Представьте, что прима Ла Скала вынуждена петь в дешевеньком ресторанчике. Исполнение-то, конечно, будет виртуозным — она, если действительно прима, по-другому не умеет. Но представьте себе выраженье, с которым она будет это делать. Вот именно такое — абсолютно непечатное — выражение было «нарисовано» в тот момент на спине Кристины.

Что бы это значило?

Синица закончила наводить красоту и вновь принялась меня дразнить. Вот вредная птица! Еще четверть часа мы с ней испытывали терпение друг друга, в конце концов мне это надоело.

Из гаража вышли Стас и Вика. Стас вытирал руки какой-то серой ветошью, Вика улыбалась.

Ну как можно думать без сигареты? Но пустая пачка ехидно сообщила, что «курение вредит вашему здоровью». Все, действительно пора бросать. Вредно. И вовсе не потому, что «Минздрав предупреждает». У сигарет есть еще одна крайне неприятная особенность: они любят заканчиваться в самый неподходящий момент. Отдаленные последствия — тьфу! А эта способность, ну очень на нервы действует. Только-только войдешь в рабочий режим, глядь, а в пачке сиротливо жмется одна-разъединственная сигарета. Последняя. И такая одинокая, что даже жаль ее, сиротинушку.

Впрочем, спасибо новым временам — магазинчики и киоски понатыканы на каждом углу. Даже здесь, где застройка исключительно индивидуальная. На соседней улочке есть павильончик, до которого не больше двух минут ходу — если обойти дом сзади и просочиться через живую изгородь, нависшую над оврагом с зарослями борщевика. И даже если не ломиться через овраг, все равно не больше десяти минут. Так что, бросать, конечно, надо, но займусь-ка я этим как-нибудь потом…

У гаража стояли Вика с Тимуром. Вид у Вики был довольный — видимо, планы в очередной раз поменялись, и едут все-таки они. Еще бы ей не быть довольной, ведь час назад пришлось согласиться, что первой поедет Кристина, а они потом. Но все-таки любопытно — как она ухитрилась обойти Кристину? Неужели пошла на принцип и решила сделать наперекор? Это моя песочница! Нет, моя! Забавно.

Вика уселась на переднее сиденье, а Тимур ее уговаривал переместиться назад: мол, мало ли что, тебе нельзя рисковать, вдруг тряхнет и вообще, в дело пошли уже аргументы типа «ты меня совсем не любишь»...

И зачем это люди женятся? Складывается впечатление, что официальная регистрация действует на мозги не хуже мощнейшего пылесоса: до свадьбы люди как люди, а едва создали «новую ячейку общества» — соображалка перестает работать в принципе. По крайней мере внутри этой самой «ячейки». А вообще-то есть семьи, которые от таких игр получают немалое удовольствие...

Стас делал вид, что его тут вовсе нету, только пальцы на руле выстукивали что-то нервное. После трехминутной перепалки, супруги наконец вспомнили о взаимном согласии и устроились на заднем сиденье вдвоем. Я пожалела, что не полезла по короткой дороге через овраг, и постаралась миновать компанию елико возможно незаметно и быстро.

Продавщица магазинчика, пышные формы которой карикатурно обтягивал слишком тесный голубенький форменный халатик, улыбалась так гостеприимно, что хотелось спросить — зачем у тебя такие большие зубы? Обычный магазинчик, обычные полки, монотонно-пестро, как в сотнях других таких же торговых сарайчиков, уставленные продуктами и напитками, — мне они вдруг показались плохой декорацией, за которой скрывается... Детективов надо меньше читать, вот что, тогда и мерещиться ничего не будет. Что там может скрываться?

Лоб и щеки упитанной продавщицы блестели от пота — кондиционер в магазинчике, как водится, отсутствовал, и вентиляция оставляла желать лучшего. Открытая задняя дверь не спасала положения — на улице-то ни ветерка.

Интересно, а в гараже есть задняя дверь? Не телепортировалась же Светочка к воротам, в самом-то деле. Жарко, вот чушь всякая в голову и лезет. Вероятно, напряженная духота за столом во время семейного завтрака напугала меня сильнее, чем я думала. Атмосфера была накалена, как утюг, атмосферой можно было гладить брюки.

Мне вдруг захотелось срочно убедиться, что с Кристиной все в порядке. Я попыталась себя успокоить: что может с ней случиться среди бела дня. Но тревога, совершенно необъяснимая тревога не отступала, и я рванулась домой со всей мыслимой скоростью.

Известно, однако, — ничто не съедает столько времени, как спешка. В попытке сэкономить пять минут я полезла через овраг, и, естественно, угробила куда больше времени. Дорога казалась простой и быстрой: чуть-чуть вниз, потом немного вверх, два шага — и в саду, прямо у дома. Как бы не так! Под зарослями дурацких зонтиков, похожих на укроп-переросток, было не разобрать тропинки — даже если бы она там и была. Приходилось ступать наугад, и не столько ступать, сколько стараться не съехать по неожиданно крутым склонам. Крошечный овражек оказался незапланированно глубоким. Даже ручеек на дне журчал. Ну пусть не журчал, но мешал изрядно. Да еще и крапива...

Шорты и шлепанцы — экипировка не для подобных прогулок. К тому моменту, как я добралась до дома, мои ноги можно было смело показывать на выставке татуировщиков-абстракционистов. Самым разумным было бы сразу переодеться — но когда же это я выбирала разумные пути? Вместо того, чтобы пойти надеть хотя бы джинсы и не пугать окружающую действительность, я бросилась разыскивать свою «подопечную».

Но Кристина изволила исчезнуть. В холле и в саду ее не было, в собственной комнате тоже. Зато на полу валялась скомканная купальная простыня, вся в каких-то коричневых пятнах…

На кухне Нина колдовала над разделочной доской и моего появления, кажется, даже не заметила. Нож в ее руке стучал не хуже швейной машинки. Интересоваться, не видела ли она хозяйку дома, я почему-то не стала.

Для очистки совести я пробежалась практически по всему дому, заглянула даже в спортзал — с тем же результатом. То есть ноль. Оставались сауна и гараж, но в этом и вовсе не было никакого смысла. Ну да, можно еще и сад обыскать — как раз к завтрашнему утру управлюсь.

Куда она, черт побери, могла подеваться? Обиделась на всех и отправилась погулять? По магазинам? На ту самую примерку? Пешком? Сомнительно.

Грозовая туча, заклубившаяся на востоке, не улучшила настроения. Мне начали мерещиться всякие кошмары. Бездыханная Кристина с куском проволоки на нежной шее или, если вспомнить об испачканном полотенце, с разбитой головой... Но где?


15.

Поговорим о странностях любви

Зигмунд Фрейд

Налетел ветер, потемнело, по крыльцу застучали первые капли. Господи, у меня ведь в комнате окно не закрыто! Там сейчас такое море образуется — хоть международную регату устраивай.

Про окно я, впрочем, забыла сразу же, как вошла в комнату. При чем тут борщ, когда такие дела на кухне? Нашлась моя пропажа! То бишь, Кристина. Вовсе не бездыханная, даже наоборот, чересчур дышащая. Мне показалось, что она здорово чем-то напугана. Бледная до синевы, губы дрожат, и листок, зажатый в руке так, что костяшки пальцев побелели, аж ходуном ходит.

— Рита, я боюсь! — она протянула бумагу мне.

Текст был краток, эмоционален и невнятен: «Убирайся, откуда пришла! Тебе здесь не жить!» Напечатано крупно, во весь лист. Но больше всего меня заинтересовал не текст — чего-то подобного я и ожидала — а шрифт. Я сама неравнодушна к необычным его видам, так что моей коллекции могло бы позавидовать какое-нибудь дизайн-агентство. Однако, такого образчика плакатного искусства нет даже у меня. Буквы будто бы окровавлены, с вертикальных палочек «т», «п», «и», «р» «стекают» крупные капли. Очень натурально нарисовано. А принтер, похоже, свежезаправленный: чернила кое-где размазаны, и по краю какие-то брызги или потеки. Но рассматривать послание тщательно было некогда.

— Ну почему? — Кристина, казалось, сейчас разрыдается. — Что я им сделала? Чем помешала? Я что, виновата, что мы с Германом друг друга любим? Разве я у кого-то что-то отняла?

В общем, началось. А то я уже было начала скучать: враждебность чувствуется, а явных проявлений нету.

— Где нашла?

— На кровати лежало. — Кристина шмыгнула носом. — Это Вика подбросила! Герман с ней нянчится — ах, сестричка, ах, солнышко, а она… она меня убить готова!

— А что с твоим полотенцем случилось?

— Н-не з-знаю… Оно на полу лежало… Я сама испугалась, — голос Кристины предательски задрожал.

Только истерики мне для полного счастья и не хватало! Надо срочно ее чем-то отвлечь. Например, разгадыванием кроссвордов, ага. А еще, говорят, вязание хорошо нервы успокаивает… Н-да. Полезные советы из арсенала дамских журналов не всегда такие уж полезные. Попробуем по-другому.

— Погоди, погоди! Я чего-то не понимаю. Во-первых, почему ты здесь, а они уехали со Стасом?

— Регина позвонила, сказала, что у нее какие-то дела срочные, чтобы я завтра приезжала. Голову кладу — Вика постаралась. Ну как же! Регина меня только год одевает, а ее восемь лет. Конечно, она для Вики в лепешку расшибется!

— Регина — это ваша портниха?

— Ну да. Наверняка Вика ей позвонила и попросила меня передвинуть. Специально!

— Ладно, не переживай раньше времени, нервы дороже. Может, тебе и в самом деле на какой-нибудь курорт уехать? А тем временем все и успокоится.

Я, конечно, не слишком рассчитывала на успех своего предложения. Но и не ожидала, что оно окажется настолько «поперек».

— Ну уж нет! — Кристина едва не выскочила из кресла. — Я имею такое же право жить здесь, как и любой из этой семейки, может, даже большее, и из этого дома уйду, только если Герман сам меня попросит.

Дверь резко распахнулась, в комнату влетел Герман, за ним Боб. Не сказав ни слова, Герман обнял Кристину и увел. Она обернулась в мою сторону, как будто собиралась что-то сказать, но то ли передумала, то ли просто не успела. Боб остался, присел на краешек кресла, вздохнул.

С подоконника потекло. Я встала, прикрыла окно.

Ничего не понимаю. Что происходит?

Боб вздохнул еще раз, сцепил пальцы, выгнул — раздался слабый хруст.

— Сейчас позвонил Стас... — голос Бориса свет Михайловича странным образом напоминал ржавую консервную банку. — Они… ну, в общем, в аварию попали. Тимур умер там же, не приходя в сознание, Вика в больнице. Так-то она почти не пострадала, только ударилась… наверное... — Боб замялся.

— Ребенок? — догадалась я.

Он кивнул.

— Кровотечение сильное, сказали, что вряд ли удастся сохранить. Господи, ну ее-то за что?!

Так-так. Переживаем. Вика ему, конечно, родственница, но уж настолько дальняя — «седьмая вода на киселе». Да и вообще — чужая жена. Впрочем, теперь уже вдова. Интересно.

— А Стас? Он из больницы звонил?

— Ну да. Сам-то почти в порядке, слабое сотрясение, парочка ушибов и царапин, — он помолчал и добавил. — Герман сейчас в клинику поедет. Только Кристиночку успокоит и спать уложит.

Неприязнь, прорвавшаяся в его голосе, поразила меня едва ли не больше, чем страшное известие. Он тоже не в восторге от Кристины, но настолько?


16.

Кто бы мог подумать, что такой пустяк наделает столько шума

Альфред Нобель

Следующие несколько часов я старательно изображала не то сфинкса, не то льва, не то химеру — в общем, что-то такое каменное. Как жук-притворяшка, который в экстремальных ситуациях прикидывается мертвым. Почти без движения, без мыслей, без желаний, даже кровь, и та, кажется, остановилась. Отвратительное состояние. Если это и есть хваленая нирвана, то я предпочитаю коловращение жизни.

Грозовые сумерки успели смениться ночной темнотой, небо расчистилось, высыпали звезды. Надо бы, однако, уже и окно открыть — дышать нечем, так надымила. Жаль, топора нет, интересно было бы проверить, правда ли он висит, или так, для красного словца болтают.

В раскрытое окно ворвался запах сырой земли и мокрых сливовых листьев. Но дымовая завеса не сдавалась. Еще бы! Пепельница после моих посиделок напоминала маленький Везувий. Неужели я успела столько выкурить? И главный вопрос — как бы это поаккуратнее донести до мусорного ведра? Для начала стоит хотя бы вылезти из кресла, — подсказал внутренний голос.

Загрузка...