У всякой драмы свой финал

2

Слежка за Нарлинской пока ничего не дала. С утра до ночи люди Исая кружили возле театра, стараясь не упустить из внимания ни одного человека, возникавшего неподалеку. Однако охранник Глеба, участвовавший в драке и запомнивший Романа, разводил руками. Между тем, вдруг на глаза попался один из парней, устроивших драку с Романом. С ним внезапно, нос к носу, столкнулся охранник Корозова. Они мгновение смотрели глаза в глаза, и оба узнали друг друга.

Охранник, крепкий здоровяк с крутыми плечами, прочной шеей, короткими черными волосами и простоватым лицом, и парень, ростом чуть ниже, налитой, с хорошими кулаками, явно выносливый и не из трусливого десятка, с мурластым лицом, стриженый наголо.

Сообразив, что охранник здесь находится не случайно, он метнулся в толпу на тротуаре. Но охранник быстро отреагировал, кинулся следом, прихватив с собой еще двоих. Они стали настигать. Парень пытаясь оторваться от преследователей, шныря между людьми вправо и влево, натыкаясь и расталкивая, махнул за угол, но, видя, что между домами уйти не удастся, бросился к дороге, однако и тут ему отсекли путь. Осознав, что все пути отрезаны, он ринулся к стене дома, прижался спиной и выхватил нож:

– Ну, давай, давай, кто первый?! Располосую на ремни! – размахивал ножом, не подпуская близко к себе. Приталенная рубашка в полоску выбилась у него из-под пояса, на груди натянулась. Давно не глаженые штанины собрались внизу на туфлях гармошкой.

Трое окружили его. Охранник Глеба остановился напротив:

– Убери ножик. У нас к тебе всего лишь небольшой разговор.

Меча взгляд по сторонам, парень не собирался уступать. Тогда охранник вытащил травмат и потребовал:

– Положи нож на землю, иначе тебе несдобровать!

Однако парень насмешливо сплюнул, и нож в его руке замелькал еще чаще, блестя лезвием на солнце:

– Плевать мне на твой ствол! Расступись! Не о чем мне с тобой базары разводить! – глаза парня блестели, говорили только об одном, что разговора с ним сейчас никакого не получится, он был возбужден донельзя.

Сунув травмат за пояс, сжав кулаки, охранник шагнул к нему. Тот яростно набычился, спиной еще плотнее прижался к кирпичной стене, направил нож в грудь противнику. Лезвие засверкало зловеще. Охранник сделал ложный выпад, и когда парень отреагировал на него, борцовским приемом перехватил руку с ножом и вывернул. Парень взвыл от боли, выронил нож. Охранник пригнул противника к земле:

– Ответить на вопросы придется, не в прятки с тобой играем! Поедешь с нами!

– Отпусти, гад, руку сломаешь! – завопил парень. – Больно! Больно! Отпусти, отпусти! Ладно, согласен, согласен!

Его повезли к Исаю. На протяжении всего пути он смотрел исподлобья, глаза бегали, как у затравленного зверя, молчал.

Исай сообщил о нем Корозову. Посадил парня на стул в своем небольшом кабинете, где помещался стол, несколько стульев, два шкафа: для одежды и бумаг и зеркало на стене. Парень ждал, что будет дальше. Исай сел напротив, узкое лицо с впалыми щеками было серьезным. Покрутил перед собой лист бумаги на столешнице, отодвинул, спросил:

– Как тебя зовут?

Ловя каждое движение Исая, парень чуть поежился от колкого холодного взгляда, потер ладонью о ладонь, ответил насмешливо:

– Кот в сапогах.

Парень явно лез на рожон. Но лицо Исая не изменилось:

– Хорошо, так и будем называть, – проговорил он. – Но если я выясню, что у тебя другая кликуха, пеняй на себя!

Отвернувшись, парень равнодушно повел глазами по крашеным в салатовый цвет стенам, мол, напугал козла капустой. Исай подождал, пока тот не перестанет глазеть по стенам, спокойно продолжил:

– Почему возле театра несколько дней назад ты с приятелем затеял драку? Напали двое на одного. Как зовут твоего приятеля?

Снова парень выплеснул из себя насмешку:

– Не знаю, потому что сошлись случайно по пьянке.

И опять Исай сделал вид, что его устроил ответ, хотя в душе начинало бурлить. Скрестил на груди руки:

– Значит, тебе придется отдуваться одному за двоих.

– А ты не пугай меня, я сам пугать умею не хуже! – фальцетом выдал парень, подскакивая на стуле.

Дальше Исай так же спрашивал спокойным тоном. И только те, кто хорошо знали его, могли понять, что надвигается гроза. Между тем, спокойный тон Исая выводил парня из себя. Он нервничал, не выдерживая напряжения и, наконец, сорвался:

– Слушай, пошел ты подальше! В гробу я тебя видел в белых тапочках! Ты не мент, а я не зек, чтобы вопросы твои глотать и отвечать на них!

Медленно поднявшись со своего места, Исай аккуратно вышел из-за стола и с застывшим лицом ступил к парню. Тот вскочил со стула, принял защитную позу. Исай подошел ближе, тихо сказал:

– Не надо грубить, Кот в сапогах! – и вдруг стремительно нанес удар снизу.

Не успев сообразить как это произошло, парень в мгновение с воплями оказался на полу. Ударившись головой о стену, завозился, изрыгая ругань.

На шум в дверь вбежали охранники. Увидав, что с Исаем все нормально, опять закрыли дверь с другой стороны.

Став на колени, парень начал подниматься на ноги. Собрал себя в комок, набычился и кинулся на Исая. Но встречным ударом своих железных костистых кулаков начальник охраны вновь опрокинул его. Парень растянулся на полу, совершенно раздавленный поражением.

– Ну, что, Кот в сапогах, будешь еще испытывать судьбу, или хватит? – наклонился над ним Исай. – Может, все-таки поговорим, как положено?

Тяжело сев, прижавшись боком к стене, тот вытер с губ кровь и снизу затравлено посмотрел на начальника охраны.

Голос Исая зазвенел металлом. Угрожающим холодком потянуло, когда он начал снова задавать вопросы.

Трогая разбитые губы, парень надломлено начал выталкивать из себя слова.

Дверь отворилась, и на пороге появился Корозов. Шагнул в кабинет и удивленно остановился, узнал на полу того, который, убегая после драки у театра, угрожал ему. Навис над ним:

– Так это ты, приятель? Не забыл меня? Помнишь, как угрожал мне? О чем же я должен пожалеть? И зачем ты эту стену подпираешь, как атланты небо?

– Какой из него атлант, всего только Кот в сапогах! – слегка усмехнулся Исай, отступая.

Поджимая под себя ноги, парень съежился.

– Что-нибудь сказал? – Глеб повернулся к Исаю.

– Воду мутит, – коротко ответил Исай. – Памятью страдает. Все вокруг да около.

Опустившись на стул, Глеб требовательно произнес:

– Вот что, Кот в сапогах, мне нужно, чтобы ты ответил на три моих вопроса, а потом я тебя отпущу на все четыре стороны! Первый. За что вы набросились на парня около театра? Второй. Как зовут того парня, и где я могу его найти? И третий. Кто может подтвердить, что ты – Кот в сапогах?

Смотря в глаза Глебу, парень видел, что принялись за него серьезно, что прежняя версия сейчас могла запросто подвести под монастырь, неизвестно, куда кривая могла вывести, как бы не завела в трясину, тогда пиши – пропало, разлепил губы и стал накручивать новую историю:

– Мы попросили закурить у него, а он обозвал нас, ну, с этого и началось. Как его зовут, я не знаю, и откуда он, тоже не знаю. Поверь, босс, я не вру. Про Кота в сапогах это я пошутил. Кликуха моя Блямба, по паспорту Блямин Колька. Спросите у любого на улице Панова, меня каждая собака знает, – парень кинул взгляд на Исая, точно от того ждал подтверждения своим словам.

Ответ Блямбы Глеба не устроил. Все было шито белыми нитками. Все было враньем. Корозов сам был свидетелем начала драки, и парень сделал большую ошибку, пытаясь водить его за нос.

– Ты меня за идиота держишь, Блямба? Думаешь, у тебя хватит мозгов одурачить меня? – повысил голос Глеб.

Тот заерзал на месте. Его насквозь прошибло потом. Чуть передвинулся в сторонку, словно под ним образовалось мокрое пятно. По спине побежали крупные мурашки, обдавая холодом. Он затих на какое-то время, почувствовал, как по-песьи прижались его уши, и по-собачьи проскулил:

– Я не вру, босс! Ей-богу! Ухо в заклад даю!

Корозов не сразу ухватил, что предложил ему Блямба в заклад, а когда до него дошло, перевел глаза на начальника охраны и без улыбки сурово распорядился:

– Возьми у него ухо в заклад!

Исай кивнул, вытащил из ящика стола нож, и шагнул к парню. Тот изумленно проследил за ним. А когда начальник охраны с невозмутимым видом подошел и потянулся за ухом, отдернулся и вскрикнул:

– Эй, эй, я пошутил, у меня поговорка такая.

– А я не шучу, – сказал Глеб. – Заклад есть заклад. Это гарантия, что не соврешь. Потом, если скажешь правду, ухо я тебе верну.

– Ты шутник, босс. На кой черт отрезанное, оно мне потом будет нужно?

– Соображаешь. Тогда сообрази и дальше, что будет с тобой, если продолжишь крутить мне мозги. И ухо не поможет тебе.

– Ей-богу, босс, я не знаю того, о ком ты спрашиваешь! – взмолился Блямба, пытаясь подняться с пола. – Гадом буду! Никогда не видел до этого! – вставая на ноги, Блямба спиной по стене пополз вверх, оставляя на рубахе зелень краски.

Глеб поморщился, голыми руками этого типа не возьмешь, придется повозиться, сказал:

– Похоже, твоя голова плохо соображает! – глянул на Исая. – Запри его, пока мозги не проснутся.

В выжидательной стойке Блямба вытянулся вдоль стены. Исай позвал охранников, отдал распоряжение, и парня вывели из кабинета. Глеб поручил сделать снимки Блямбы и выяснить о нем все. И в заключение уверенно произнес:

– Врет! Все врет! Странная история. Странная.

Через несколько минут Блямбу сфотографировали и повезли в пустующую служебную квартиру.

Все это не очень нравилось Глебу. И на кой черт он прихватил с земли кинжал около театра? На кой ляд теперь связался с поисками его владельца? Как будто дел других нет. Может, все бросить к чертовой матери? И про актрису забыть, и Блямбу пинком под зад отправить куда подальше. Вот только одна закавыка все портила: не умел он бросать начатое дело, не привык. Выйдя от Исая, отправился в свой кабинет.

Распечатав снимки Блямбы, Исай поручил охранникам выехать на улицу Панова и к театру для сбора информации.

Блямбу сопровождали трое охранников. Те, которые захватили его у театра. Он сидел на заднем сиденье между двумя парнями и от самого офиса бубнил, что рассказал все, что знал, и теперь не понимает, что еще хотят от него. Хоть режь его ножом. Охранники по бокам молчали, а тот, что сидел рядом с водителем, повернул к нему простоватое лицо, потребовал умолкнуть.

Подъехав к дому, Блямбу высадили из машины. Он быстро обежал глазами двор, спросил, показывая на подъезд:

– Сюда, что ли? – и прикинул, сколько шагов идти до дверей.

Жара стояла жуткая. Солнце било в глаза, слепило.

Двор был пуст. Ни души. Вереница машин вдоль подъездов. Кузова автомобилей играли солнечными бликами. Деревья перед домом опустили ветви и листья, как будто от жары угнулись кронами.

Из листвы порхали редкие воробьи, и тут же снова забивались под их прохладу. Рыжий кот торопливо перебежал дорогу и быстро юркнул в траву, прячась в тень небольшого куста.

Асфальт под ногами терял твердость.

Воздух был горячий. Ни ветра, ни ветерка.

Охранники взяли Блямбу под руки, их пальцы впились ему выше локтей. Третий пошел вперед. Блямба недовольно буркнул:

– Больно, чудики! – и тут увидел, что из другого подъезда вышел мужчина, открыл дверь автомобиля и сел за руль.

У Блямбы загорелись глаза. Он напрягся и резко ударил каблуком своей туфли по пальцам ноги правого охранника. Тот от внезапной боли выпустил руку парня, и Блямба кулаком ударил другому охраннику в пах. Все произошло быстро. Третий охранник оглянулся, когда Блямба прыжками ринулся к другому подъезду к машине.

Он несся, как голодный зверь, почуявший запах еды. Третий метнулся следом. Мужчина завел машину. Блямба подскочил, дернул на себя дверь, свирепо выхватил владельца из авто и прыгнул за руль. Тот ошарашенно закричал, покатившись по асфальту.

Охранник успел вцепиться в плечо Блямбы, но машина тронулась и поволокла парня за собой. Блямба ударил его, отбрасывая от авто.

Следом сорвался с места автомобиль, в котором его привезли. Блямба, рыская глазами по зеркалу заднего вида, вырулил на дорогу и выжал педаль газа до упора:

– На, выкуси, теперь не возьмешь! – выдохнул из себя.

В машине, которая преследовала Блямбу, находился один водитель. Он мгновенно принял решение. Сел на хвост Блямбе. Он знал в городе каждый закоулок и каждую выбоину на дорогах, но он не знал, что Блямба тоже отлично ориентировался здесь.

Машина Блямбы ушла вправо, в переулок, потом во двор за угол дома и скрылась с глаз. Водитель потерял его из вида, резко сбросил скорость, закрутил головой, наткнулся взглядом на стоявшее авто с раскрытой водительской дверью. Подвернул, выхватил травмат и выскочил из салона. Мимолетно зыркнул глазами по распахнутой двери и кинулся за дом, надеясь увидеть бегущего Блямбу.

А тот в этот миг никуда не бежал. Он схитрил: пан или пропал. Застопорил авто, выметнулся с водительского места, открыв дверь, чтобы видно было, что его в машине нет. Мгновенно лег на пол сзади, щелкнул замком, радуясь затемненным стеклам. Надеялся на авось. И удача улыбнулась ему. В спешке преследователь не заглянул в салон.

Блямба приподнял голову, поблизости – никого. Выбрался из авто и кинулся к машине преследователя. И опять удача. Мотор работал. Блямба нырнул за руль и надавил на газ. Заметил возвращающегося водителя, но тот уже не успевал.

Кроя себя по-черному за оплошность, тот бросился к машине Блямбы. Но ключ в замке зажигания отсутствовал. Неистово взвыв, полез к проводам. Когда выехал, Блямбы нигде не было.

Минут через десять Блямба бросил машину на обочине дороги и отправился на маршрутке в центр города. Здесь нырнул в подъезд кирпичного дома. Перепрыгивая через две ступени, поднялся на этаж, позвонил в дверь.

Открыл широкоплечий человек с тяжелым лицом и таким же взглядом. Густые жесткие волосы требовали стрижки. На плечи накинут длинный махровый малиновый халат. На ногах кожаные коричневые тапочки. Он встретил Блямбу недовольно и раздраженно:

– Какого черта ты ко мне приперся?

Сделал просительную гримасу, Блямба с опаской шагнул в квартиру, хотя его никто не приглашал:

– Мне нужны бабки, Андрей Петрович!

Прихожая была просторная, с великолепной отделкой стен, потолков и пола. С картинами и зеркалами. Красивые потолочные плинтуса, лепнина на потолке над большой хрустальной люстрой. С богатой отделкой комнатные двери.

На этом фоне Блямба выглядел, как ощипанная курица, как нечто из инородного мира. Этакая мокрая дворняга Шарик рядом с роскошным лабрадором или басенджи, которого холит хозяин. Даже казалось странным, как он мог оказаться среди красоты этой квартиры, и как его может знать и принимать ее хозяин. Он и сам чуял, что не вписывался в нее, поэтому ощущал себя неловко, неуверенно и с усилием пытался сохранить лицо.

Хозяин окинул его с ног до головы недружелюбным взглядом, посмотрел, как на некое подобие человека.

Закряхтев, пересиливая себя, нагловато, но не очень уверенно, Блямба шагнул большим шагом глубже в прихожую:

– За такую работу прошу приплатить.

Разъяренно глянув, как Блямба топчет пол грязными подошвами туфлей, Андрей Петрович произнес:

– Да ты наглец, Блямба! Ты знаешь, с кем говоришь?

Тоже посмотрев на свои ноги, тот хмыкнул, видя, что его туфли покрыты слоем уличной пыли:

– Так ведь в передрягу я попал, Андрей Петрович, а за это надо прибавить, Андрей Петрович!

Неторопливо выглянув на площадку, никого не увидев, хозяин квартиры закрыл дверь, поинтересовался:

– В какую еще передрягу вляпался?

– Едва унес ноги, – кивнул на свою пыльную обувь и на испачканную рубаху Блямба. – Грязь эта боевая. Накрыли меня охранники Корозова.

– А кто это такой? – холодно спросил хозяин, снова окидывая Блямбу с ног до головы.

У того по лицу блуждало заискивающее и одновременно нагловатое выражение:

– Ну, как же? Вы что, Андрей Петрович, в магазинах не бываете? Не поверю в это.

Хозяин квартиры скривил лицо, на лбу четко нарисовались глубокие надбровные дуги:

– Ах, этот Корозов? Не знаком с ним, не знаком, – сделал долгую паузу, после которой удивленно спросил. – А он-то здесь причем?

Блямба усмехнулся, его совсем не интересовало, причем или не причем в этой истории был Корозов:

– Это ваши заморочки, Андрей Петрович, – ответил он, – разбирайтесь сами, а мне бы приплатили за мои болячки. Чуть сегодня зубов не лишился.

Немного сбив свое недовольство, Андрей Петрович убрал с лица выражение негодования и потребовал от Блямбы полного подробного отчета.

– А как насчет бабок? – снова спросил Блямба и почесал затылок.

– Ладно, черт с тобой, проходи! – резко показал в сторону кухни хозяин.

Роман Рисемский находился дома, когда к нему приехал отец. Продолжительный звонок в дверь заставил парня подняться с мягкого дивана и открыть. Отец вошел в квартиру хозяйским шагом и сразу с порога обрушился на него с вопросами:

– Почему от тебя нет ни слуху, ни духу? Не звонишь, на звонки не отвечаешь, как будто ушел в глубокое подполье. Или опять где-нибудь что-то натворил?

Он стоял перед отцом, как провинившийся школьник, не выучивший урок, который давно уже должен был знать назубок. Худощавый и стройный. Сквозь приятность его лица проглядывала нервическая вспыльчивость и безоглядность в поступках.

Его отец, напротив, был несколько обрюзгший, но с властным лицом и такими же повадками. Впрочем, чуть обвислая кожа щек и подбородка не портили его. Это было неким дополнением к его седеющим вискам. Создавало определенный шарм общей картине внешности. Вперед выдавался небольшой живот, но для его роста это было нормально, даже делало фигуру более внушительной. Он продолжал спрашивать:

– Почему молчишь, как в рот воды набрал, или в горле у тебя заморожены связки?

После событий около театра и потом в подъезде, Роман все это время отлеживался на диване. От удара по голове получил сотрясение мозга, у него кружилась голова, его тошнило, но в больницу не пошел, вызвал знакомого врача на дом и тот прописал ему все, что требовалось.

Он лежал и тупо смотрел в потолок, пока люстра перед глазами не начинала кружиться, качаться, подмигивать лампочками и даже вытанцовывать черт знает что. Он закрывал глаза, потом снова открывал, и если после этого люстра опять выкидывала коленца, он отрывался от подушки и садился, опустив ноги на ковер. Мебель в комнате вела себя строже, не танцевала и не кружилась, но слегка меняла формы и обволакивалась туманом. Роман встряхивал головой, чтобы разогнать туман, и шел в ванную комнату, освежал лицо водой.

Когда немного оклемался и окончательно оторвал голову от дивана, все равно никого не хотел видеть и ни с кем не хотел говорить даже по телефону. Настроение было отвратительное.

Слоняясь по просторной квартире из угла в угол, он не находил себе места, не находил себе занятия, мысли в голове перемешались. Они то будоражили его, то успокаивали, то мозг вообще освобождался от них и тогда Роман чувствовал полную пустоту в голове, какой-то вакуум. Садился за стол и начинал бездумно барабанить пальцами по столешнице.

Или подходил к окну и сквозь тюль смотрел в небо. Там плавали облака, всякий раз новых форм. В каждой форме он искал, на что она похожа, иногда так увлекался, что забывал обо всем на свете. Мог целый час напролет стоять у окна и смотреть на облака. Когда находил сходство с чем-нибудь, начинал улыбаться, как будто сам нарисовал эту картину на холсте.

Иногда брался за книги, устраивался за столом, пытался вчитываться в одну в другую, не получалось, листал, смотрел пустыми глазами, закрывал и отодвигал.

В один из таких дней позвонил Еве, но ее телефон не ответил. Он позвонил в театр, спросил работает ли Нарлинская, и когда услыхал, что она играет в спектаклях, еще больше замкнулся. В душе появилась боль, ведь Ева не пришла узнать, что с ним, не позвонила ни разу и не ответила на его звонок. Впрочем, может, он заблуждался, может, все было не так. Вспомнил, что кто-то приходил к нему, звонил в двери, звонил на стационарный телефон, но он не подходил к двери, не брал трубку телефона. С другой стороны, Ева знала номер его смартфона. Но тот молчал.

Закрыв за отцом дверь, Роман пригласил его в комнату.

Тот прошел через прихожую, опустился в мягкое кресло, окинул взглядом комнату, в глаза бросился бардак. На диване скомканные подушки, стулья в комнате стоят, где попало и как попало, на них – смятая одежда Романа, на столе хаос из бумаг, салфеток, книг, на полу ковер сбит в сторону, разбросаны носки и тапочки.

Показав на все это, отец предложил:

– Найми новую домработницу, твоя плохо справляется с обязанностями. Или заведи подружку, ну, в крайнем случае, женись. Хватит уже болтаться неприкаянным!

Сев на диван и отодвинув к подлокотнику подушки, сын нехотя ответил:

– Домработница меня устраивает, просто она еще не приходила убираться.

Возмущенно поднявшись из кресла, отец прошелся по комнате:

– Черт знает что! Что это за домработница, которая убирается, когда ей вздумается? Говорю тебе, подыщи другую!

– Да нет, просто я дал ей несколько дней отпуска, – без особого желания говорить отозвался Роман.

Остановившись напротив него, отец широко расставил ноги, выпятил грудь и требовательно произнес:

– Ну, ляд с нею, с домработницей! Говори, что случилось? И не юли! Я вижу тебя насквозь! Выкладывай все!

Роман поежился от его взгляда, он всегда перед ним робел и чувствовал себя маленьким мальчиком, которому как бы следовало постоянно получать от отца подзатыльники. Что, в общем-то, зачастую и происходило. Он мечтал вырваться из такой зависимости, но не мог, не хватало характера, чтобы сломать отцовскую хватку и власть. Впрочем, всему свое время. Значит, не настал черед. Значит, такое положение пока что устраивало обе стороны.

Сейчас у него была новость для отца, но новость не из приятных, а потому проговорить ее было непросто, но не сказать невозможно, и он через силу произнес:

– Я кинжал потерял.

Отец сразу как-то не воспринял эту новость, она для него была такой неожиданной и невероятной, что понадобилось время, чтобы он осмыслил это:

– Как потерял? Ты соображаешь, что ты сказал? – наконец, вытолкнул он из себя, как будто паровая машина под давлением сбросила пар. – Ты что городишь?! Или я ослышался? Это же семейная реликвия! Этот кинжал не только терять нельзя, но прикасаться к нему нельзя!

– Так получилось, – скукожился и пролепетал Роман. – Около театра на меня напали двое, мне ничего не оставалось, чтобы защититься, и я вытащил кинжал.

– Кто эти двое? Ты их узнал? – властно перебил сына отец.

Роман утвердительно и нервно наклонил голову, называя две клички:

– Блямба и Кум.

– Шестерки, – презрительно бросил отец. – Нож у них? – спросил.

– Нет, – виновато сглотнул слюну сын. Ему было досадно все это говорить отцу, но не говорить он не мог, потому что знал, что отец все равно узнает правду, посему торопливо сказал. – Но я знаю у кого. Я узнал его. Он мне хотел помочь, его охрана Блямбу и Кума отделала, как следует. Это владелец магазинов Корозов. Так получилось, что нож оказался у него. Случайно.

И вдруг до отца дошло нечто иное, отчего тот дернулся и пронзил сына злым взглядом, как будто нанизал на острый шампур:

– Ты опять был в театре? – воскликнул он возмущенно. – Ты опять встречался с нею?

Сын опустил глаза к полу, но отца это еще больше взвинтило, и он заиграл желваками:

– Я же русским языком предупреждал тебя, чтобы ты на пушечный выстрел не подходил к ней! – глаза отца в этот миг были страшны. – Ты опять преподносил ей цветы?! Неужели там не было других молоденьких актрис, которым можно было подарить цветы?! Ты помешался на ней! Я запрещаю тебе появляться в этом театре!

Но у Романа непокорно задрожали ноздри, как у коня, утомленного долгим и трудным бегом:

– Она притягивает меня, – выдохнул он, найдя в себе силы, чтобы сказать это.

– Найди для себя другой магнит! – как бритвой по горлу резанул в ответ отец.

Роман нервно задергался, и это говорило отцу о том, что привязанность сына к актрисе становится сильнее страха перед ним. Сын явно игнорировал его требование. Но отец не мог терпеть такого упрямства, он привык подчинять себе людей и не умел считаться с их мнением. Сына по-своему любил, но в рамках беспрекословного подчинения:

– Я сам найду тебе другой магнит! Я женю тебя! – решительно заявил он.

Покраснев, парень продолжал сопротивляться:

– Я уже взрослый, и сам могу найти себе жену.

Взорвавшись, отец звучно отрубил:

– Через месяц свадьба! И пикать не смей! Эта тема закрыта!

Парень сжался, по нему было видно, что воля отца может быть исполнена, если до тех пор сын не совершит какой-нибудь сумасбродный поступок, способный поломать все планы. Отец отдышался, но его возмущение на этом не прекратилось:

– Почему кинжал оказался у тебя? – он сверлил сердитым взглядом. – Как ты посмел его взять без моего разрешения, или ты задумал кого-то убить? Это безрассудство! Разве не проще было нанять стрелка?!

– Я хотел убить ее! Своими руками! – выдержав паузу, дрожащим голосом прошептал Роман.

Подступив к нему вплотную, отец за плечи поднял сына с дивана. Посмотрел в лицо, обнял обеими руками, крепко прижал к груди:

– Сын, запомни! Никогда не делай своими руками то, что могут за тебя сделать другие лучше, чем ты.

– Я должен сам, отец! – снова прошептал парень, забился в истерике и обхватил отца за шею.

– Ты мужчина, ты уже настоящий мужчина, но из-за нее не стоит садиться в тюрьму. Она не достойна этого, – несколько мягче произнес отец, продолжая обнимать Романа.

Тот ничего не ответил. Отец ослабил объятия и отпустил его:

– К Корозову за кинжалом не суйся! Вообще не маячь нигде по этому поводу. Я сам разберусь с ним! – отец отступил от Романа к двери. – А теперь встряхнись, возьми себя в руки и выходи в люди! Надеюсь, мы с тобой все решили, а теперь мне пора ехать, дела зовут, – он развернулся и пошел из комнаты.

Проводив его до входной двери, закрыв за ним на замок, Роман посмотрел на время. Действительно он засиделся дома, пора выбираться из квартиры, как из яичной скорлупы.

Шел последний акт спектакля. Нарлинская на этот раз играла не главную роль. Но зрительный зал встречал ее аплодисментами, как будто именно она была ведущей в спектакле. У актрисы, игравшей первую роль, от такой несправедливости со стороны зрителей судорогой сводило лицо. И там, где надо было улыбаться, она с трудом выдавливала из себя гримасу улыбки. Зато, где надо было плакать, это получалось естественно и легко.

За полчаса до окончания спектакля к ногам Нарлинской положили огромный букет цветов. Через десять минут положили еще один такой же букет. А еще через десять минут положили третий. И когда после завершения спектакля на сцену вышли все актеры, принимавшие участие в спектакле, из зала на сцену торопко выскочил все тот же зритель и преподнес Нарлинской четвертый букет.

Это было необыкновенно красиво. Зрители хлопали в восхищении.

Только на лицах других актеров, которые играли нисколько не хуже, но которым не преподнесли ни одного цветка, такого восторга не было. Они смотрели на Нарлинскую скорее с неприязнью, нежели с одобрением. Она была красива, отрицать этого было нельзя, но они-то понимали, что играла она далеко не лучше других, а подчас хуже некоторых. Однако ей несли цветы, а они оставались где-то за гранью. Атмосфера была нездоровой.

После спектакля Нарлинская в гримерной комнате заглянула в букеты и в одном из них нашла записку. Развернула и прочитала написанное знакомым почерком: «Моей очаровательной Еве!»

Едва успела переодеться и привести себя в порядок перед зеркалом, как дверь гримерной распахнулась, и вошел Андрей Петрович Ватюшков. Казалось, его широким плечам было мало места в маленькой гримерной. Да и синий костюм для этих плеч определенно был тесноват. Его полы широко разошлись, открыв белую в мелкую красную полоску рубаху, плотно обтянувшую грудь. Из нагрудного кармана пиджака торчал белый уголок платка. На тяжелом лице губы растянулись в улыбку. Он размашисто раскрыл свои объятия, спрашивая:

– Ты получила от меня цветы, моя красавица?

Ева точно через силу улыбнулась в ответ и, ничего не говоря, показала на них рукой. О цветах не стоило спрашивать, их трудно было не заметить, они лежали на самом виду. Ватюшков обнял девушку и восхищенно воскликнул:

– Ну конечно, получила! Как же иначе? Зачем спрашивать, глупец? Эх, глуп человек, глуп, глуп неисправимо! Вижу, вижу, они здесь! Впрочем, удивляться моей слепоте не стоит, потому что ты ослепила меня, кроме тебя сейчас я ничего не вижу! Ты безумно хороша, ты доводишь меня до помешательства, ты ошеломительно прекрасна, ты бесподобна, ты уникальна! Несравненная, несравненная! Никакие цветы не могут затмить тебя! Таких цветов просто нет в природе. Настоящий цветок – ты! – несмотря на свою внешность, он сейчас казался разговорчивым, любителем не закрывать рот, позлословить на свой счет.

Много раз повторил, как ему не хватало Евы, как он не мог дождаться встречи с нею, как считал минуты и даже секунды, как хотел обнять и поцеловать ее и как, наконец, он счастлив, что ожидание стало явью.

Однако на лице девушки можно было разглядеть едва уловимое выражение грусти и даже утомления от его возгласов. Они явно не тешили и не ласкали ее слух. И может быть, это было не от усталости, а попросту от знания цены всему, что стояло за этими словами. Очевидно, что в его поведении не было фальши. Он горел восторгами. Но по виду Евы угадывалось, что его слова ее не радовали, не понуждали прыгать от счастья и особенно не трогали.

Они вышли из театра, а следом двое парней вынесли букеты цветов.

Он подвел Еву к машине, посадил рядом с собой, а остальное пространство, кроме водительского места, заполнили цветы. Он посмотрел девушке в глаза:

– Куда повести тебя, моя красавица? В какой ресторан?

Поправив прическу, открыв высокий лоб, Ева вздохнула, пожаловалась, что сегодня устала и хочет домой. Он несколько замешкался, потому что, любуясь девушкой, видел только ее красоту, не замечая следов усталости на лице. Помолчав, она негромко добавила:

– Я хочу кое-что сказать тебе, но это не ресторанный разговор.

Улыбнувшись, Ватюшков откинулся к спинке сиденья, молча согласившись отменить поход в ресторан. Они поехали к Еве.

Когда вошли в квартиру, и водитель занес цветы, Ватюшков снял пиджак, повесил в прихожей, крепко поцеловал Еву в губы и спросил:

– Так о чем же моя красавица хотела поговорить со мной?

Легонько отстранившись, она положила дамскую сумочку на тумбочку и сообщила:

– Я приглашена владельцем магазинов Корозовым вместе со своими друзьями в ресторан «Белый лебедь».

Услышав это, Ватюшков резко потяжелел взглядом, лицо превратилось в холодную маску. Шагнул по прихожей, зацепив бедром тумбочку, протопал по ковровой дорожке в комнату, где стены были обвешаны всяческой недорогой ерундой, а на мебели и даже подоконнике пылились разные детские игрушки, какими обычно забавляются дети. Комната походила на большую детскую. Хозяйка квартиры как будто тешилась всем этим, или имела такое хобби.

Впрочем, как знать, возможно, для Евы это было, прежде всего, желание не расставаться с детством. Возможно, в душе она все еще чувствовала себя ребенком, или ей нравилось и хотелось, чтобы ее ласкали, как маленькую девочку, чтобы все вокруг любили ее, носили на руках, дарили игрушки и куколок и называли девочкой и куколкой. Это было запрятано глубоко внутри и внешне никак не проявлялось. Только эти игрушки как бы указывали на ее глубокие желания.

Между тем, она могла быть разной. Иногда ее внутренняя детскость сочеталась с взрослостью, но чаще ее взрослость была далеко от ее детскости.

Хотя всякий человек в душе остается ребенком. Вот только на поверхности всегда бывает не то, что есть внутри. Детские игры уходят, и наступает время взрослых.

Ватюшков сел в кресло и остановил взгляд на одной точке. Он недоволен был тем, что снова услышал о Корозове. Что-то часто он о нем стал слышать последнее время. Откуда тот вдруг выплыл и что ему надо от Евы?

Между тем, девушка не обратила внимания на его реакцию. Остановилась в дверях, прислонилась плечом к косяку, чуть-чуть шевельнула губами, и с них тихо порхнул вопрос:

– Ты пойдешь со мной в ресторан в качестве одного из друзей?

– Ты желаешь этого? – спросил, прищурив глаза и сведя брови.

В мимолетной улыбке, которая сверкнула на лице Нарлинской и исчезла, приоткрылись губы:

– Ведь ты же мой друг.

Сделав паузу, словно раздумывая над ее словами, он покровительственно проговорил:

– Ну, в таком случае, я никак не могу оставить такую красавицу без своего присутствия.

Оторвавшись от косяка, Ева вошла в комнату. Он протянул к ней руку, призывая этим жестом подойти ближе. Она подошла со словами:

– Корозов почему-то выспрашивал про Романа. С чего бы вдруг? Тебе не кажется это странным? Про Романа.

Взяв Еву за бедра, Ватюшков повернул ее боком и посадил к себе на колени. Для него ее слова не стали новостью. Слишком уж этот молокосос, по его мнению, начал выпячиваться, где не следует, в глаза бросаться. Окорачивать приходится, чтобы знал свой шесток. Усмехнулся и проговорил:

– Мне кажется странным, что ты продолжаешь путаться с ним.

– Ты не мог подобрать другого слова? – надула губы Нарлинская. – Никто не путается с ним. Он просто был избит и так жалок, что пришлось проводить его. Хотя мое сопровождение не помогло ему. – Ева замолчала, она догадывалась, чьих рук было дело, но ни словом не обмолвилась.

Сдавив ее ладонь, он задумчиво и сосредоточенно посмотрел на красивые пальцы. Ему не нравилось, что этот щенок крутился возле Нарлинской, что она явно заигрывала с ним.

– Предупреждаю! – сказал с угрозой. – Если вздумаешь еще прыгнуть к этому молокососу в постель, я пущу ему кровь!

Ева тихо положила ему на грудь голову, как бы молчаливо соглашаясь с его требованием, покорно подчиняясь более сильному. Однако было не понять – это временная уступка, либо постоянная договоренность?

В принципе, для него большого значения не имело, как отреагировала на его слова Ева. Главное, как она в дальнейшем поведет себя.

Между тем, каждый из них по-своему представлял, что может или что должно произойти дальше.

За окном была уже ночь, но Еве спать не хотелось. Распорядок ее дня был совершенно иным, нежели у всех, живущих рядом в доме. Она соскользнула с колен Ватюшкова с намерением пойти, приготовить кофе. Но он и сам был не против чашечки крепкого напитка.

Через минуту она загремела в кухне посудой.