Убеждение судьи

1.1. История возникновения и развития понятия «внутреннее убеждение судьи»

Рассмотрение проблем, связанных с формированием убеждения суда в судопроизводстве, прежде всего требует исследования сущности понятия внутреннего убеждения судей, возникающего и формирующегося в процессе рассмотрения конкретных дел и имеющего правовое значение при принятии решения по делу. Кроме того, следует помнить, что понятие «внутреннее убеждение судьи» содержится в норме, регулирующей оценку доказательств судом, а сама оценка доказательств судом по внутреннему убеждению связана как с принципом свободной оценки доказательств, так и с принципом независимости судей.

Если обратиться к истории, то можно обнаружить, что «история уголовного процесса начинается господством в нем частного начала и полным совпадением его с процессом гражданским; усмотрение сторон и формализм разбирательства – его характерные черты. Мало-помалу выясняется и постепенно развивается публичное начало уголовного процесса; он становится делом общественным, государственным, и идея государственности вследствие реакции прежнему строю не только проникает в процесс более и более, но и поглощает все другие: права личности отрицаются в обвиняемом, который становится предметом исследования, подлежащим экспериментам самым суровым во имя государственного интереса (пытка, подследственное задержание, тайна процесса); отрицаются эти права в обвинителе, которого заменяет безличная воля закона, наперед стремящаяся определить движение процесса; отрицаются и в судьях, которые связываются формальной теорией доказательств, этой безличной логикой законодателя; понятие сторон изгоняется из процесса; последний перестает быть живым судебным спором их и превращается в безличное исследование, движущееся волей одного закона; понятие обвинения заменяют поводы возбуждения уголовных дел, обжалование уступает место ревизионному порядку, все участвующие в процессе лица обязываются по долгу службы стремиться к раскрытию материальной истины, достижение которой объявляется государственным интересом».[4]

Поскольку уголовный процесс является урегулированной законом деятельностью органов государственной власти по возбуждению, расследованию уголовных дел и отправлению правосудия, то и исторически он возник на этапе, когда государство в лице своих органов и должностных лиц начало осуществлять борьбу с преступностью. Уголовный процесс – отрасль права, имеющая свой специфический предмет, метод и объект регулирования.

Возникновение уголовного процесса как формы деятельности государства по борьбе с преступностью связано как с появлением государства, так и с зарождением и развитием права как сложного регулятора социальных отношений в обществе.

Возникновение права и государства вызвало необходимость в их изучении. Такая необходимость повлекла возникновение науки о праве, а наука требует создания учебных дисциплин по познанию накопленных научных знаний.

«Термин уголовный процесс понимается в четырех значениях. Первое значение связано с пониманием уголовного процесса как особого вида государственной деятельности. Второе значение обусловлено тем, что уголовно-процессуальная деятельность, будучи урегулированной правом, имеет в качестве своей правовой основы уголовно-процессуальное право как отрасль российского права в виде совокупности правовых норм, регулирующих указанную деятельность. Третье значение термина – наука уголовного процесса как одна из отраслей юридической науки, представляющая собой систему понятий, представлений, взглядов и идей, раскрывающих сущность уголовного процесса, закономерности его возникновения и развития. В отличие от науки, которая имеет дело с еще непознанными явлениями и процессами, учебная работа студента представляет собой “познание уже познанного”, овладение уже сформированными научными знаниями… ив этой связи необходимо различать уголовный процесс как учебную дисциплину».[5]

«Особо следует отметить взаимосвязь науки гражданского процессуального права с наукой уголовно-процессуального права. Взаимосвязь обусловлена прежде всего тем, что данные науки исследуют разные стороны одного и того же явления… правосудия. Теоретические разработки вопросов о суде как субъекте процессуального права, процессуальных правоотношениях, понятии судебных доказательств и судебного доказывания, порядке судебного разбирательства дел и вынесении судебных постановлений, их законности и обоснованности, обжалования во многом схожи. Это объясняется наличием общих принципов».[6]

Предметом гражданского процессуального права является группа обособленных общественных отношений. «В процессуальной доктрине существует два подхода к определению предмета гражданского процессуального права: узкий и широкий. Традиционным является узкое определение предмета гражданского процессуального права, в соответствии с которым предмет гражданского процессуального права образует такая совокупность (группа) общественных отношений, которая складывается с участием судов общей юрисдикции. Узость в трактовке предмета гражданского процессуального права проявляется в том, что гражданское процессуальное право рассматривается исключительно как общесудебное право, а гражданский процесс отождествляется с гражданским судопроизводством. Деятельность же таких юрисдикционных органов, как арбитражные и третейские суды, не включается в предмет гражданского процессуального права, потому что. находится за пределами гражданского процессуального регулирования».[7]

Автор настоящего исследования исходит из того, что предметом гражданского процессуального права является совокупность норм, регулирующих деятельность судов общей юрисдикции по рассмотрению гражданских дел.

Рассматривая вопрос об уголовном и гражданском процессах как отраслях права, уместно определить понятие права в его современном представлении.

С. С. Алексеев определяет право как сложное социальное явление, состоящее из трех частей. «Право имеет три образа, в которых оно выступает перед людьми, являясь нам в виде общеобязательных норм, законов, деятельности судебных и иных юридических учреждений – юридических реалий, с которыми сталкивается в своей практической жизни человек; особого сложного социального образования – своеобразного крупного подразделения, подсистемы в обществе, имеющей свою особою природу и логику, – такой же подсистемы, как, например, государство, искусство, мораль; явления мирозданческого порядка – одного из начал и проявлений жизни разумных существ, людей. Юридические реалии постигаются юридическими науками, преимущественно отраслевыми. Право как особо сложное социальное образование – предмет теории права. Смысл и назначение права как мирозданческого явления изучается философией права».[8]

Ж.-Ж. Руссо писал о соотношении права и свободы: «Если кто-либо откажется подчиняться общей воле, то он будет к этому принужден всем организмом, а это означает не что иное, как то, что его силой принудят быть свободным».[9]

Следует отметить крайность этой позиции с точки зрения взаимоотношения личности и общества.

Как писал Гегель в «Философии права», право состоит в том, что наличное бытие вообще есть наличное бытие свободной воли. Тем самым право есть вообще свобода как идея. Человека можно как живое существо принудить, т. е. подчинить власти других его физическую и вообще внешнию сторону, но свободная воля в себе и для себя принуждена быть не может.[10]

В работе «Государство и революция» В. И. Ленин определял право как возведенную в закон волю господствующего класса. [11]

До 1917 г. право определялось как естественное и положительное. Основной целью права ставилась задача соответствия высшему нравственному закону добра. Ценностью в праве ставились естественные права человека, и всякое позитивное право, под которым понималось законодательство, могло претендовать на существование только в том случае, если соответствовало этой цели.[12]

Вместе с тем право рассматривалось как результат власти самодержавного царя. «Право, которое организует судебные места и регламентирует их деятельность, а равно право, которое они применяют, вытекает из того же верховного источника, как и все русское право, то есть из императорской власти»[13]. П. Е. Казанский, цитируя Градовского, обоснованно отмечает, что «отправление правосудия есть, несомненно, не что иное, как один из видов управления, то есть государственной деятельности, направленной на достижение поставленной себе государством цели. Судебное верховенство может принадлежать, конечно, лишь государю императору. Ему же принадлежит и судебная власть, если взять ее в ее широком понимании, в составе всех трех упомянутых выше частей. Судебное верховенство, или верховенство, что касается судебной деятельности, распадается, как сказано, на верховенство, что касается судебного правообразования, и на верховенство, что касается деятельности исполнительной: административной и судебной, то есть отправления правосудия»[14].

Соответственно исследовалась воля самодержца, связывавшаяся с прямым осуществлением им правосудия. В середине XIX в. высказывалась позиция, согласно которой правосудие осуществляется по букве закона, выражая волю законодателя, т. е. судья находился как бы вне дела, и воля монарха, изложенная в законе, применяется в конкретном уголовном деле. «По отношению к судебным местам и лицам уголовно-судебная власть есть право на действия, к которым уполномочила их верховная уголовно-судебная Власть, для исследования преступления, приговора над ним и исполнения его», – писал в 1841 г. автор курса уголовного судопроизводства Я. И. Барщев.[15] Такое понимание применения права вполне обоснованно, поскольку власть монарха требовала проведения именно его воли в правосудии, а отнюдь не воли судьи как правоприменителя.

Обратимся к исследованию А. С. Алексеева, который писал: «Судебное верховенство в собственном смысле по нашим законам обнимает следующие права: 1) право верховного надзора за отправлением правосудия, 2) суд совершается от имени Императора, 3) император назначает личный состав суда, 5) Государю принадлежит право утверждения некоторых приговоров, 6) Государю же принадлежит право разрешать или не разрешать предать суду лиц первых трех классов».[16]

Обратим внимание на указание об осуществлении правосудия от имени государя императора. В наше время правосудие осуществляется от имени государства, приговор и решение по делу постановляются судом именем Российской Федерации.

Мы отметили, что внутреннее убеждение судьи имеет место тогда, когда производится свободная оценка доказательств судом, когда такая оценка становится принципом осуществления правосудия. Свободная оценка доказательств по внутреннему убеждению суда возникла не сразу, и первое определение такой оценки было дано после Французской революции при принятии Гражданского кодекса Франции 1793 г. В науке и практике уголовного процесса к вопросам оценки доказательств и понятию убеждения судьи, на основании которого производится оценка доказательств, ученые и практики обращались при исследовании норм доказательственного права, процесса доказывания и процессуальных норм, регулирующих деятельность суда по осуществлению правосудия по уголовным делам.

Для понимания сущности такого явления, как внутреннее убеждение судьи в уголовном процессе, на основе которого производится оценка доказательств, представляется необходимым рассмотреть историю развития уголовного процесса и науки уголовного процесса.

«Научная терминология оперирует “формами”, “типами”, “историческими формами”, “видами” и “моделями”, среди которых фигурируют “состязательные”, “розыскные”, “обвинительные”, “тяжебные”, “инквизиционные”, “следственные”, “смешанные”, “континентальные”, “англосаксонские”, “романо-германские”, “охранительные”, и “гражданские”».[17]

Особенностью советского периода развития процессуального права стали понятия типов процесса как рабовладельческого, феодального, буржуазного, социалистического. Тип процесса рассматривается как предельный уровень обобщения, отражающий основную классовую сущность уголовного процесса.[18]

По мнению А. В. Смирнова, данная позиция, нашедшая поддержку среди советских процессуалистов, позволила заморозить вопросы о форме советского процесса и не была плодотворной в научном плане.

Такая критика представляется необоснованной, поскольку классификация, предложенная Нажимовым, дает возможность исследовать особенности институтов уголовного процесса в обществах с различным экономическим и общественным строем и соотнести уголовно-процессуальный закон и уголовно-процессуальную деятельность с политическим режимом государства, установив цели уголовно-процессуального закона, что имеет существенное значение при разработке концепции гражданского общества.

Кроме того, необходимо учитывать, что «ключевая, основополагающая идея марксистско-ленинского подхода к праву в юридическом смысле выражена в положении о его классовой сущности, о том, что право воплощает волю экономически господствующего класса и в соответствии с этим является социально-классовым регулятором».[19]

Это указание является для нас существенным при определении в системе права, системе уголовно-процессуального и гражданского процессуального права и судоустройства Российской Федерации такого понятия, как «внутреннее убеждение судьи», в процессе проводимой в стране судебной реформы, с учетом того, что указанная точка зрения была господствующей в теории права длительный период.

Мы отмечали, что советский период развития права не знал деления права на публичное и частное. «Советское гражданское процессуальное право – это совокупность и система юридических норм, выражающих волю народа, установленных Советским государством и охраняемых им от нарушений».[20]

Соответственно гражданскому процессу отводилась роль реализации властных предписаний, и еще в соответствии с требованиями ст. 14 ГПК РСФСР 1964 г. суд был обязан, не ограничиваясь представленными материалами и объяснениями, принимать все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного выяснения действительных обстоятельств дела, прав и обязанностей сторон.

Частные интересы подчинялись публичным и не могли быть свободными.

Характер норм процессуального права определяется и особенностями применяемых в процессе норм материального права.

Обратимся к рекомендациям по применению норм Гражданского кодекса РСФСР 1922 г., введенного в действие с 1 января 1923 г. «Прежде чем применить Гражданский кодекс к какому-либо спору, судья должен проникнуться теми общими и руководящими понятиями, которые выражены в постановлениях ВЦИКа о введении в действие Гражданского кодекса. Этот закон наиболее ярко отражает революционную сущность нашего гражданского права и обязывает суды не только на основании своего революционного правосознания, но уже по писаной норме стоять на страже завоеваний Октябрьской революции… Вот закон, дающий права буржуазии, закон этот я, судья, толкую ограничительно, и больше того, что написано – не существует и не охраняется, но если закон касается интересов государства и трудящихся масс, я могу распространить действие закона дальше, чем это изложено, не нарушая самой сущности закона»[21]. Отметим особенность правового регулирования ГК 1923 г., когда внутреннее убеждение судьи подменяется его усмотрением, получившим законодательное одобрение.

Рассматривая уголовный процесс, М. С. Строгович обоснованно видел в нем «два основных элемента: основанную на законе деятельность органов следствия, прокуратуры и суда и правоотношения этих органов как друг с другом, так и с лицами и организациями, на которых распространяется их деятельность».[22]

Говоря о необходимости учитывать развитие уголовного процесса от его возникновения до современности, необходимо вспомнить, что процесс возник первоначально из гражданского иска и развился в процесс обвинительный, публичный.

Обвинительный процесс всегда является состязательным. «Состязательность можно юридически определить как такой идеальный тип процесса, в котором спор равных сторон разрешается независимым судом».[23]

В состязательном процессе обвинение выдвигалось потерпевшим, суд оценивал доказательства, однако в их состав входили доказательства, отражающие, можно сказать, уровень культуры познания действительности. В состав доказательств входили поединок, испытание водой, огнем и т. п. как средства получения свыше воли Божьей. Важным являлось соблюдение процедуры, от которой зависела истинность приговора суда.

Инквизиционный, или розыскной, тип уголовного процесса установился после состязательного и отличался тем, что процесс начинался судьями и ему была присуща публичность.

Смешанный обвинительно-розыскной процесс начался после того, как изжили себя обе указанные формы процесса и соединение отдельных их частей привело к созданию нового процесса.

Создание обвинительно-розыскного процесса повлекло появление такой категории, как оценка доказательств на основе внутреннего убеждения, которая заняла место формальной теории доказательств по делу.

«Процессуальное право – это всегда право, устанавливающее определенную процедуру, которой подчиняется деятельность государственных органов и их взаимоотношения с лицами, гражданами организациями; это право, определяющее процесс, т. е. движение, развитие (processus – движение вперед)».[24]

И. Я. Фойницкий отмечал: «….не следует смешивать решение дела по системе свободной оценки с решением его по непосредственному впечатлению. Первое предполагает знание дела путем изучения его по объективным данным, в самом деле заключающимся; второе ограничивается принятием того отпечатка, которое дело или его отдельные моменты оставили в наших чувствах. Оценка доказательств есть умственная деятельность, разрешающаяся сомнением или убеждением; впечатление есть продукт одних лишь чувственных восприятий, не проверенных умственным процессом. С другой стороны, не следует смешивать решение дела по свободной оценке доказательств с решением по произвольному усмотрению. Отменяя формальную теорию доказательств, судебные уставы находили невозможным заменить личную умственную деятельность твердыми и неизменными правилами закона; широкое участие личности в логическом процессе оценки доказательств признано непременным условием правильной их оценки. Для того чтобы внутреннее убеждение не переходило в личный произвол, закон, не связывая судью легальными правилами, заботится, однако, о выработке его убеждения при условиях и в порядке, которыми обеспечивается, что всякий рассудительный и здравомыслящий человек при тех же данных пришел бы к одинаковому заключению».[25]

«Начало свободной оценки доказательств, проникающее в современный уголовный процесс, – вопрос первостепенной важности. Применение этого принципа совершенно изменяет характер процесса, и при господстве его судья с его субъективным миром, с его субъективными настроениями является решающим фактором в деле отыскания материальной истины. Речь идет о свободе неполной, о свободе относительной, определяющейся факторами культурного развития общества, его правосознанием….»[26]

Оценивая особенности осуществления правосудия судом присяжных, автор «Учебника уголовного процесса» 1915 г. отмечал: «Присяжные вместе со своим жизненным опытом приносят в суд не только свои познания, но и свои чувства и настроения. Эта черта представляется залогом энергии их работы, но в то же время может привести к решениям, неудовлетворяющим общество»[27].

В. К. Случевский в «Учебнике уголовного процесса» 1910 г. указывал на принцип внутреннего судейского убеждения как принцип процесса: «Начало внутреннего судейского убеждения. Современный процесс знает затем еще начало внутреннего судейского убеждения в деле оценки уголовных доказательств… Внутреннее убеждение вытекает из объективных оснований, порождающих в судье субъективную уверенность в отношении действительности и значения тех фактов, которые были подвергнуты исследованию средствами уголовного процесса. Уверенность, вытекающая только из субъективных ощущений судьи, имеет значение только мнения или предубеждения судьи и не может быть положена в основание судейского приговора». [28]

Вместе с тем Джаншиев в своей работе 1891 г., анализируя дело Диманш, отмечал: «Когда по одному и тому же делу и на основании одной и той же теории улик, а не на личном убеждении судей, в трех разных судах один и тот же преступник оставлен в подозрении, потом обвинен и, наконец, оправдан».[29] В приведенных доводах авторов, вытекающих из анализа практики, подчеркивается особенность содержания внутреннего убеждения судьи, анализируя которое на примере практики деятельности суда присяжных А. М. Бобрищев-Пушкин указывал: «…присяжные обыкновенно стараются воспроизвести мысленно полную картинку события и своим ответом на вопрос – установить состав данного преступления так, как они это преступление понимают, следовательно, решить вопрос не только факта, но и права».[30]

Поскольку уголовный процесс имеет яркую публичную направленность, в построении его формы отражается политическая сущность общества и прежде всего политический режим государства, главенствующий в обществе в интересах большинства населения или только малой части населения и подчиняющий все общество целям государства. Если же цели государства требуют подчинения общества только публичным интересам, то государство даже при провозглашении защиты прав и свобод гражданина превращается в тип государства с чрезвычайно жестким политическим режимом. К. С. Бельский обоснованно отмечает, что после октября 1917 г. возникла конструкция государственной власти, которой была присуща диктатура единовластия и полновластия.[31]

Для исследователя представляется исключительно важным изучение права, норм права и правоприменительной деятельности в период, когда происходят глубокие социальные изменения в обществе, когда в естественных условиях общества, по существу, проводится эксперимент по введению законодательства, отражающего не только изменения в обществе, но и законодательства, требования которого изменяют общество. При этом законодательство теряет свою стабильность, и возникает, как отмечают ученые, конфликт: «…. история еще раз продемонстрировала, что коренные изменения государственного устройства, формы правления, политического режима не могут происходить в строгом соответствии с законом».[32]

Авторы видят выход из сложившегося положения в том, что «форсированное развитие административного, процессуального и других аналогичных отраслей законодательства надо сочетать с интенсивным насыщением процессуальными нормами других законов и сближением их с материальными нормами».[33]

Выстраивая после революции теорию нового права, которое должно было противостоять теории права буржуазного, в котором признавалось право частной собственности, государство столкнулось с проблемой переходного периода в правосудии. Как писал П. С. Стучка, «вместо революционного свода законов мы ему (судье. – В. Т) могли дать в руки лишь пустой лозунг революционного правосознания. В теории признавалось, что социалистического правосознания не было, и тогда пришлось дать распоряжение о пользовании декретами советской власти».[34]

Оценивая сегодня происходившие в судопроизводстве изменения, М. В. Немытина пишет: «Наследие было предано забвению.

В новых условиях отрицалась концепция самостоятельной и независимой судебной власти, которую приняла дореволюционная наука»[35].

Последующее формирование советской правовой системы, советского уголовно-процессуального права и науки уголовно-процессуального права подтвердило то обстоятельство, что научная мысль и практика правоприменения могут быть ограничены волей государства, но развитие их не может быть остановлено. Та критика, которой подвергается советское уголовно-процессуальное право, ставшее частью советской системы права и отражавшее развитие общества в сфере уголовного судопроизводства, т. е. в области поиска истины в уголовном процессе в целях подавления объявленных преступными действий и охраны существующих общественных отношений, вызвана не особенностями теоретического построения модели советского уголовного процесса, а критикой политического устройства государства, которому всегда верно служит такой институт публичного права, как уголовный процесс.

Поэтому исследование теоретических и практических основ построения советского уголовного процесса как отрасли права имеет существенное значение при выяснении сущности и содержания внутреннего убеждения судьи. Вместе с тем обращение только к одной отрасли процессуального законодательства ограничит возможности раскрытия содержания понятия внутреннего убеждения, которое должно быть рассмотрено с учетом межотраслевого характера теории доказательств в судебном процессе.

Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР 1923 г. в ст. 57 установил: суд не ограничен никакими формальными доказательствами, и от него зависит по обстоятельствам дела, допустить те или иные доказательства или востребовать их от третьих лиц. Статья 319 УПК РСФСР 1964 г. закрепила принцип оценки доказательств: суд основывает свой приговор исключительно на имеющихся в деле данных, рассмотренных в судебном заседании. Оценка имеющихся в деле доказательств производится судьями по их внутреннему убеждению, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности.

Эти положения УПК полностью отвергают всякую формальность в исследовании и оценке доказательств.

В своей статье, опубликованной в «Советской юстиции» за 1936 г., М. С. Строгович писал: «По вопросу о роли внутреннего убеждения судей при оценке доказательств можно сформулировать таким образом две противоположные точки зрения.

1. Внутреннее убеждение судей есть критерий (мерило) оценки доказательств; следовательно, при оценке доказательств значение имеет не качество самого доказательства, но единственно и только – сила убеждения этим доказательством, вызываемого у судей; правильно, достоверно то доказательство, которое убеждает суд.

Такова краткая формула классической теории внутреннего судейского убеждения, данная в буржуазных уголовно-процессуальных кодексах и в большинстве буржуазных трудов по теории уголовного процесса.

2. Внутреннее убеждение судей есть не критерий, а результат оценки доказательств; следовательно, решающее значение при оценке доказательств имеет качество самого доказательства, а именно это качество доказательства определяет степень его убедительности для судей. Эту вторую точку зрения я и считаю правильно выражающей существо нашей советской теории доказательств в уголовном процессе».[36]

В своем курсе уголовного процесса М. С. Строгович дал определение внутреннего судейского убеждения: «…. внутреннее судейское убеждение – это основанное на правосознании убеждение судьи относительно обстоятельств разбираемого судом конкретного дела, о доказанности или недоказанности фактической стороны дела, о виновности или невиновности обвиняемого и степени его ответственности… Таким образом, судьи имеют социалистическое правосознание в сложившемся виде еще до рассмотрения отдельного уголовного дела; внутреннее же убеждение складывается у судей лишь в результате рассмотрения этого дела, по поводу обстоятельств этого конкретного дела…»[37]

А. С. Голунский в статье «Проверка и оценка доказательств», опубликованной в 1936 г., писал: «Вопрос об оценке доказательств вызывает в настоящее время большие споры среди советских процессуалистов. По мнению некоторых процессуалистов, специфическое отличие оценки доказательств в советском процессе от оценки доказательств в процессе буржуазном заключается в том, что там оценка производится по субъективному внутреннему убеждению суда, по тому впечатлению, которое эти доказательства производят на судей, тогда как в советском процессе эта оценка должна быть объективной».[38]

Подводя итог дискуссии, А. Я. Вышинский в статье «Проблемы оценки доказательств в советском уголовном процессе», критикуя точку зрения проф. Гродзинского, предлагавшего отказаться от понятия «внутреннее убеждение судьи», заменив его анализом доказательств на основе социалистического правосознания, а также позиции М. С. Строговича и С. А. Голунского, полагал: «….совершенно неправильно, будто задачей приговора является установление абсолютной истины. Условия судебной деятельности ставят судью в необходимость решать вопрос с точки зрения установления максимальной вероятности фактов, подлежащих судебной оценке. Можно ли утверждать, что судья не может познать подлинной истины, что для суда это совершенно недостижимая задача? Это ошибочная постановка вопроса. Когда вам говорят, вы должны обеспечить правильное судебное решение, независимо от того, как сложится у вас в глубине вашей совести, в вашем сознании представление о явлении, которое прошло перед вашими судейскими глазами; вы должны это решить независимо от вашего убеждения, а в зависимости от того, какими конкретными особенностями будут обладать факты, с которыми вы как судья будете иметь дело и распознание которых вовсе не должно явиться результатом вашего “внутреннего убеждения”»… Было бы бессмысленным утверждать, что качество доказательства зависит от моего признания этого доказательства хорошим или плохим»[39].

М. С. Строгович в своей работе, посвященной состязательности в уголовном процессе, писал: «Свободное внутреннее судейское убеждение есть не только критерий оценки доказательств, но в первую очередь процессуальная гарантия конституционного принципа независимости судей и их подчинения только закону». Там же автор отмечал, что независимо от применяемых методов уголовно-процессуальной деятельности суда природа суда, его сущность как органа государства, служащего интересам класса, не меняется. Эта точка зрения подчеркивает инструментальный, технический характер процессуальной деятельности в применении уголовного права и уголовно-процессуальных правоотношений в движении уголовных правоотношений.[40]

Для понимания места и роли внутреннего убеждения в этот период обратимся к основной проблеме дискуссии. Первое предложение заключалось в устранении из процессуального законодательства понятия «внутреннее убеждение судьи». Вторая точка зрения касалась места внутреннего убеждения в процессе оценки доказательств: внутреннее убеждение как критерий оценки доказательств и внутреннее убеждение – результат оценки доказательств. Анализ позиций приводит к выводу о том, что устранение понятия внутреннего убеждения и понимание внутреннего убеждения как результата оценки доказательств позволяли в этот период развития уголовно-процессуального права снизить уровень субъективизма в оценке доказательств по конкретным уголовным делам.

Принятая и проведенная А. Я. Вышинским точка зрения, согласно которой внутреннее убеждение является критерием оценки доказательств, с учетом особенностей фактов, исследуемых в уголовном процессе, позволили повысить уровень репрессивности при применении норм уголовно-процессуального и уголовного материального законов.

Исследуя проблему оценки доказательств судом первой инстанции в 50-е годы ХХ в., Л. Т. Ульянова заключала, что требование эффективной уголовной репрессии, предъявляемое к следственным и судебным органам и состоящее в том, чтобы ни один из действительных преступников не остался безнаказанным и ни один невиновный не пострадал от судебной ошибки, связано непосредственно с улучшением работы по исследованию доказательств по тому или иному судебному делу. Определяя понятие внутреннего убеждения судьи, автор писала, что оно «выражает социалистическое правосознание применительно к конкретным обстоятельствам дела. Оно предполагает уверенность в необходимости неуклонно соблюдать предписания советского закона, выражающего волю трудящихся. Таким образом, внутреннее убеждение судей основывается в равной степени и на требованиях закона, и на достоверно установленных судьями фактах, служит методом обнаружения связи нормы права с конкретными фактами жизни…. Убеждение отдельных судей, сложившееся в ходе предварительной оценки доказательств на судебном следствии, не является окончательным. Для того чтобы у суда как коллегиального органа сложилось общее убеждение, необходимо произвести оценку всей совокупности доказательств в совещательной комнате, где у судей вырабатывается общая точка зрения на обстоятельства уголовного дела….».[41]

Обратим внимание на то, что социалистическое правосознание поставлено на первое место в определении сущности внутреннего убеждения судей, которое реально должно основываться на доказательствах, исследованных в судебном заседании, на что указывают нормы как УПК 1923 г., так и УПК 1964 г.

Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, введенный в действие с 1 сентября 1923 г., в ст. 119 установил, что «допущение тех или иных доказательств, представленных сторонами, зависит от того, найдет ли их суд существенными для дела». Но в Кодексе не использовано понятие социалистического правосознания, хотя суд и получил широкое поле для своего усмотрения, а в соответствии с требованиями ст. 118 ГПК РСФСР 1923 г. доказательства могли быть собираемы по инициативе суда.

Статья 56 ГПК РСФСР 1964 г., регулируя оценку доказательств, закрепляла следующее: «Суд оценивает доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении в судебном заседании всех обстоятельств дела в их совокупности, руководствуясь законом и социалистическим правосознанием».

Только ст. 17 УПК РФ 2001 г. о свободе оценки доказательств указывает: «Судья, присяжные заседатели, а также прокурор, следователь, дознаватель оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью. Никакие доказательства не имеют заранее установленной силы».

Исследуя вопросы оценки доказательств, Г. М. Резник отметил, что оценка доказательств по внутреннему убеждению является антиподом существовавшей ранее системы формальных доказательств. «Смысл выражения “оценка по внутреннему убеждению” состоит в производстве оценки при отсутствии предустановленных правовых критериев. Не случайно закон употребляет термин “внутреннее убеждение” применительно к оценке доказательств, но не содержит выражения “квалификация преступления по внутреннему убеждению”… Внутреннее убеждение как понятие, характеризующее подход к определению свойств доказательств, как способ их оценки. Внутреннее убеждение является также результатом оценки доказательств. Этот аспект внутреннего убеждения, по нашему мнению, следует рассматривать в двух направлениях. Во-первых, применительно к доказательствам, во-вторых, применительно к выводам о доказанности (недоказанности) искомых фактов».[42]

Исследуя проблему формирования убеждения суда, В. Ф. Бохан утверждает, что «убеждение – многогранное понятие, которое можно исследовать с нескольких сторон. Оно имеет гносеологическую, логическую, нравственную, психологическую и юридическую природу… Юридическая природа формирования убеждения суда определяется условиями судебной деятельности».[43]

Автор выделяет личное и коллективное убеждение и отмечает, что «устраняя всякое внешнее воздействие на сознание судей, предоставляя им свободу в принятии законных решений, институт независимости тем самым создает все возможности для деятельности судей, основанной на их личном убеждении».[44]

Представляется необходимым отметить работу Ю. М. Грошевого, который рассматривает внутреннее убеждение как «категорию правосознания, выражающего уверенность судьи в правильности правовых предписаний».[45]

Ю. М. Грошевой отмечает, что «каждый из компонентов судейского убеждения, образуя вместе с другими определенное единство и цельность убеждения, вместе с тем играет свою специфическую роль в его формировании (имеет свою специфическую функцию), по-своему, по-особенному входит в судейское убеждение, то есть отвечает преимущественно не за все, а за определенные черты, свойства целого, взаимодействуя при этом в непосредственной или опосредованной связи с другими элементами».[46]

А. Р. Ратинов полагает, что проблема внутреннего убеждения при оценке доказательств является предметом дискуссий. «Внутреннее убеждение рассматривается то как метод, способ или принцип оценки доказательств, то как критерий этой оценки, то как ее результат, некоторые авторы рассматривают внутреннее убеждение как единство всех или некоторых аспектов. По-разному определяется и сама природа внутреннего убеждения: то в гносеологическом или в логическом, то в психологическом смысле». Ученый понимает внутреннее убеждение как «формирование собственного взгляда на фактические обстоятельства дела, как необходимость личной оценки доказательств. Указанное требование обеспечивается, в частности, путем реализации принципа непосредственности уголовного процесса. Выше отмечалось, что предоставление оценки доказательств лицу, осуществляющему производство по делу, означает его свободу, самостоятельность, независимость при оценке доказательств. Это подчеркивается рядом положений действующего законодательства. Внутреннее убеждение исключает всякое внешнее принуждение, и это свойство убеждения оттеняется словом “внутреннее”.

Оно предполагает:

а) необязательность оценки доказательства, данной одним должностным лицом для другого;

б) необязательность оценки доказательств предыдущей процессуальной инстанции для последующей и необходимость проверки предыдущих оценок на последующей стадии процесса;

в) необязательность оценки доказательств вышестоящим органом для нижестоящего, в производстве которого находится дело, и недопустимость дачи указаний об определенной оценке отдельных доказательств или их совокупности;

г) необязательность для лица, ведущего производство по делу, оценок, даваемых доказательствам различными участниками процесса в объяснениях, показаниях и т. п.;

д) необязательность оценок, даваемых доказательствам, лицами и органами вне уголовного процесса»[47].

Можно констатировать, что внутреннее убеждение как свободное от внешнего принуждения и не связанное формальными предписаниями искание истины является необходимым условием оценки доказательств, характеризует сам подход к оценке доказательств. «Внутреннее убеждение в качестве завершающего итога оценки доказательств имеет гносеологический, логический и психологический аспекты. С точки зрения гносеологической содержанием внутреннего убеждения является отражение сознанием предмета исследования – конкретных фактов действительности, из которых и на основе которых слагается картина исследуемого события. Иначе говоря, это конкретные знания о фактических обстоятельствах данного дела»[48].

В. Д Арсеньев отмечает связь между внутренним убеждением как процессом познания и внутренним убеждением как результатом оценки доказательств по делу, что само внутреннее убеждение делает истинным.[49]

«Внутреннее судейское убеждение должно быть закономерным выводом из совокупности исследованных в судебном заседании доказательств, должно выражать объективную истину. Внутреннее убеждение – не какое-то безотчетное мнение или впечатление судей, а основанный на доказательствах вывод суда об обстоятельствах дела, правильность которого может быть проверена вышестоящими инстанциями»[50].

Рассматривая изменения ст. 56 ГПК РСФСР об оценке доказательств, внесенные Федеральным законом Российской Федерации от 27 октября 1995 г., М. К. Треушников обоснованно пишет: «Принцип непредустановленности доказательств (или свободной оценки доказательств) противоположен принципу формальной оценки доказательств, когда доказательственная сила отдельных средств доказывания определяется не судьями, а самим законом, и судьи не вправе дать доказательствам иную оценку или отвергнуть их. Например, в эпоху действия системы формальных (легальных) доказательств признание рассматривалось как лучшее доказательство, и суд не вправе был его переоценить или отвергнуть. Норма об оценке доказательств (ст. 56 ГПК РСФСР) и ее принципах существенно изменена Федеральным законом от 27 октября 1995 года. В ней сохранены только два принципа оценки доказательств: принцип оценки доказательств по внутреннему убеждению и принцип непредустановленности доказательств… Статья 56 ГПК РСФСР в новой редакции не содержит норм, указывающих, что суд оценивает доказательства, руководствуясь законом и социалистическим правосознанием. Эти два положения оценки доказательств исключены законодателем по концептуальным и идеологическим соображениям. Изъятие из ст. 56 ГПК РСФСР указанных понятий объясняется победой точки зрения, что оценка доказательств – это протекающая в логических формах мыслительная деятельность судей, не регулируемая нормами права. Правосознание же судей может быть различным, зависящим от уровня подготовки судей, отношения к делу и т. д…».[51] Вместе с тем автор указанного труда полагает, что согласиться с принятой точкой зрения трудно, поскольку суд оценивает доказательства с учетом требований нормы права. Однако представляется необходимым отметить, что вопросы распространения на внутреннее убеждение нормы права ограничивают его свободу и, следовательно, искажают достоверность обстоятельств дела, устанавливаемых судом. Уместно заметить, что мы имеем дело со смещением внутреннего убеждения в сторону усмотрения, что вполне возможно в динамике движения процессуальных правоотношений, субъектом которых является судья.

И. В. Верещагина, выделяя проблему формирования внутреннего убеждения профессионального судьи, указывает: «…. норма Уголовно-процессуального кодекса говорит о внутреннем убеждении, но с научной точки зрения убеждение судьи-профессионала должно быть не только внутренним, оно должно быть рациональным (разумным) и мотивированным (обоснованным). Определение внутреннее следует рассматривать как фактор, исключающий внешнее воздействие, свободную оценку доказательств».[52]