Убит по собственному желанию

Глава 1

Наше время.

Этот день начался для старшего оперуполномоченного уголовного розыска майора милиции Ивана Михайловича Мазурова необычно. В девять часов утра в его кабинет вошла грузная, рослая женщина. Лицо ее, несмотря на массу прожитых лет, сохранило черты привлекательности. Правильный, чуть вздернутый вверх нос, большие, темные глаза, густые темно-русые волосы с изрядной сединой. Что было необычно, так это большой, поперечный шрам на правой щеке.

Увидев посетительницу Мазуров, несмотря на свой изрядный уже возраст и звание майора, встал. Высокий, широкоплечий, с длинным, чуть опущенным вниз носом, с густыми черными усами и столь же черной, без единого седого волоска шевелюрой, Иван Михайлович был уже ветераном в своем непростом, оперском деле. Это был не просто жест вежливости, не при каждой женщине Иван Михайлович вставал. Попадали в этот кабинет такие дамы, что и женщинами их назвать было сложно. Но эта просто заставляла встать одним своим появлением.

— Сиди, Иван Михайлович, сиди, — голос у гостьи был мощным, как у ротного старшины, чуть хрипловатым, но все же с женскими интонациями. — Я тоже сяду. Разговор есть, длинный разговор.

— Присаживайтесь, Воля Александровна.

— Не ожидал меня увидеть в своем кабинете?

— Нет. Никак не ожидал.

— Ну, по крайней мере, честно сказал. За то тебя и уважаю. Но пришлось вот и мне в ментовку по своей воле прийти. Вот как жизнь может все перекувыркать. Ты ведь у нас в городе, Иван Михайлович, пропащими занимаешься?

— Пропавшими без вести, — поправил Мазуров. — Да, это мое направление.

— Да, один хрен, пропавшие или пропащие, суть одна, — сказала Воля, раскуривая папиросу. Курила она «Север», другие папиросы просто не признавала. — Сашка пропал у меня, совсем.

У Мазурова высоко взлетели вверх брови. Сашка был одним из сыновей его посетительницы. Лет десять назад именно Мазуров первый раз отправил того в зону. После этого Сашка посещал тюрьму стабильно, как землю посещает восход солнца.

— Вот как! Он разве уже отсидел по тому обрезу?

— Да, от звонка до звонка.

— Давно?

— Месяц как откинулся.

— И после этого пропал?

— Ну да.

— Может, сотворил что да лег на дно?

— Не мочи мне рога, Михалыч. А то я не знала бы, что он сотворил? Он в мае, пятого, откинулся с зоны, заехал ко мне. Нинку, жену свою всю ночь дрючил, а на другой день рванул с другом, Коляном, в Луга. Сказал, что на недельку. Он рыбалку любил еще больше баб. Через три дня пришел от него один кореш, ведро карасей притаранил, сказал, что от Сашки. И все. Нет его нигде.

— А Колян этот? Что он говорит?

— А его тоже нет. Обоих как корова языком слизнула.

— А что ты по своим каналам нарыла?

— По моим каналам ни хрена нет. Что ты думаешь, я бы пришла к тебе, если бы что узнала?

— Да, это я что-то того…

Мазуров несколько сконфуженно засмеялся. Потом спросил:

— Ну, что оформлять будем?

Воля скривилась так, словно ее заставляли пить касторку.

— А без этого ты что, работать не будешь?

Мазуров развел руками.

— Не имею права, сама знаешь. Закон есть закон. Без бумажки мы какашки, а с бумажкой… Хоть и разыскное дело, не уголовное, но должен я его завести.

Воля думала не долго.

— Ладно, черт с тобой, давай ручку, бумагу. Что писать то?

— Сейчас, расскажу.

Она уже ставила подписи под каждой страницей, когда в кабинет вошел молодой, очень симпатичный парень. Что-то у него было от голливудского актера, не от какого-то конкретно, а от всех, вместе взятых. Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, с высоким лбом. У старшего лейтенанта милиции, оперуполномоченного Юрия Астафьева был только один физический недостаток — глаза разного цвета, один голубой, другой — зеленый. Но это замечалось не сразу.

— Здравствуйте, Иван Михайлович.

— Привет, Юра. Опять опаздываешь?

— Да, автобусов долго не было.

— Юморист. Ты у нас в городе только на автобусах ездишь? А маршрутки не признаешь?

Посетительница оторвалась от бумаги, глянула на парня.

— Этот, что ли, Михалыч, твой новый опер?

— Да, Юра Астафьев.

— Наслышана. Хваткий парень. И симпатичный. Вот бабам то проблема будет.

Астафьев почувствовал себя очень неуютно под этим пристальным прицелом темных глаз. Воля тут же это отметила.

— О, он ещё даже стесняется. Да, зеленый, видно, у тебя еще оперок.

— Ничего, время придет — оперится, да еще как полетит, — отшутился Мазуров.

Воля снова начала что-то писать, потом отдала бумаги Мазурову.

— Вот, все, что ли, как надо?

Тот прочитал — кивнул головой.

— Да. Все нормально.

— Когда искать Сашку начнете?

— Сегодня. Сейчас.

— Хорошо, тебе верю, Иван Михайлович. Бывают менты. А бывают мусора. Вот ты мент — правильный мент. Бывайте вам счастливы.

Она поднялась, кивнула головой. Потом еще раз глянула на Астафьева.

— Ишь ты, а глаза то у тебя разные. Редкая штука. Большая забава для девок.

После этого она, неторопливо, как линкор из гавани, вышла из кабинета. Юрий не успел задать свой вопрос, как открылась дверь, и в кабинет ворвался майор Георгий Георгиевич Косарев, начальник уголовного розыска. Сорокапятилетний майор с лицом римского воина времен Цезаря, сейчас он выглядел удивленным до глубины души. Уже войдя в кабинет, он все продолжал оглядываться на коридор.

— Михалыч, говорят, что у тебя Воля была? — Спросил Косарев.

— Ну да. Не видел, что ли? Она вот только что, перед тобой вышла.

— Да видел, но я не верю глазам своим. Чтобы Воля сама, не под конвоем, пришла в милицию!? Когда такое было?

— А кто она такая, эта ваша Воля? — не выдержал, вмешался в разговор Астафьев.

Оба майора засмеялись и на два голоса начала просвещать молодого опера.

— Воля Александровна Касатонова, глава большого воровского клана.

— У ней мамка была знаменитая воровская маруха еще времен НЭПа Зоя Акимова.

— Да, и она родила Волю лет в пятьдесят.

— А, говорят, удочерила?

Мазуров отмахнулся.

— Да ладно, кто ей дал бы удочерить!? Ты чего? Она чуть не с царских времен в воровской жизни.

— Умерла она лет десять назад?

— Больше уже! Пятнадцать.

— А, ну да. И то хорошо пожила, лет восемьдесят.

— Больше! Чуть ли не девяносто.

— И кто эта Воля? Это, вообще, что — кличка? — не выдержал и прервал своих старших коллег Юрий.

— Зачем кличка? Это ее имя — Воля, отчество — Александровна. А так она многодетная мать.

— Ага, таких детей стрелять надо в роддоме, сразу, после родов, — зло скривился Косарев.

— Семеро детей, пятеро сыновей, и две дочери.

— И все как один по очереди топчут зону.

— У них на семью судимостей пятьдесят, если не больше.

— Сама Воля сидела раза три.

— Два.

— Три!

— Два! Я ее личное дело смотрел.

— А, ну ладно, два так два. Правда, все по молодости.

— Да, и каждый раз попадала под амнистию. Все время беременна была.

Эти «трудовые» показатели поразили молодого опера.

— Однако, та еще биография!

— А что она у тебя-то делала? — нетерпеливо бил копытом Косарев.

— Сашка ее пропал, — пояснил Мазуров.

— Да ты что!? Касатик пропал? Когда?

— С месяц назад. Уехал в луга с Николаем Савельевым, кличка Колян. И все. Ни того, ни другого больше никто не видел.

Тут Косарев озадачился.

— Сашка разве свое уже отсидел?

— Да, в чистую, от звонка до звонка.

— Смотри ты, как время идет.

— Это ты его брал в последний раз? — спросил Мазуров.

— Я. Забавно тогда было.

Мазуров усмехнулся.

— Это ты сейчас говоришь. А тогда вроде бы, и не улыбался даже.

— А что там было то? — изнывал от нетерпения Юрий.

Косарев несколько натужно рассмеялся.

— Да, надо было подругу жены, Веру, с любимой собакой отвезти к ветврачу. Едем мы по Соцгороду, смотрю, по тротуару идет Сашок, один, как перст. Я и говорю Вере: "Вот, один из моих постоянных клиентов". А она и заявляет: "А что у него под полой? Он там что-то прячет". Я торможу Уазик, подхожу к Сашке. А тот от меня бежать. Я за ним. Главное, у меня с собой оружия то нет. Все равно, кричу: "Сашка — стой!". Забежали в гаражи, а там вообще никого нет! Ну, день, гаражи все закрыты, там эта улица гаражная метров триста! Мы одни, лицом к лицу. Тут Касатик останавливается, выхватывает из-под куртки обрез и направляет его на меня. А у меня из оружия только кукиш в кармане. Сначала то я очканул, ну, думаю, все — отпрыгался, майор милиции. А потом ему говорю: "Сашка, ты что делаешь, брось оружие! Кому говорю". Бросил бы он свой обрез, или на курки нажал, не знаю, но тут Уазик наш подъехал. Там, правда, только водитель был и Верка со своей болонкой. Ну, Касатик все равно стволы вверх поднял и лапы тоже. Нехотя так. Потом уж я начал думать — положил бы он нас тогда с водителем с двух выстрелов, а Верке бы и приклада хватило. Но — подфартило нам тогда. Поднял он лапы.

— Сколько он получил тогда? — спросил Мазуров.

— Ствол чистый был так что полтора года. И то скорее за то, что он стащил его из дома бывшнего прокурора города Матвеева.

— Касатик у нас борзый, — согласился Мазуров. — Оружие всегда любил с собой таскать.

— Это кличка у него такая — Касатик? — Спросил Юрий.

— Да от фамилии. Причем наследственная.

— У Воли мужиков было штук пять, но она фамилию не меняла. Как была в первом браке с Касатиком, так и осталась Касатоновой. Тоже известный был в наших местах налетчик…

Этот поток воспоминаний прервал телефонный звонок.

— Да, Мазуров слушает.

— Иван Михалыч, Косарев у тебя? — спросил голос дежурного.

— Да, а что?

— У нас труп.

— Где?

— Железнодорожная шестьдесят восемь, квартира сорок. Колодников уже выехал, если хочет, то пусть берет Сычева и едет туда.

— Ладно, передам.

Мазуров быстро записал данные на листок, и подал его Косареву.

— На, вот беги, Георгиевич. Свежий труп там тебя ожидает.

Майор скривился.

— Вечно, от тебя, Михалыч, одни хреновые вести. Вот ни разу не сказал, что господин майор, вас по телефону вызывает красивая женщина, она уже вся изнемогает в предвкушении моего появления.

— Ага, а Нинка ждет, чтобы обломать о тебя последнюю скалку.

Косарев многозначительно покрутил пальцем перед глазами разыскника.

— Не надо! Это об тебя скалки Елена обламывает, а моя держит меня в строгом ошейнике, но на длинном поводке. Так, куда мне ехать? Железнодорожная шестьдесят восемь, этот «Гроб», гадюшник, квартира сорок. Что-то мне адрес этот знакомый.

— О, так мне тоже в этот дом надо! — Оживился Астафьев. — Там в пятнадцатой квартире свидетельница по Михеевой должна жить.

Мазуров так же заинтересовался.

— По Михеевой? Давай, езжай! Там все сроки уже истекли, продлевать надо. Не дай боже прокуратура чухнется, нам же вставят по первое число. Иди.

— Поехали, подвезу, студент! — Согласился Косарев.

Когда мимо Воли, дожидавшейся вызванного такси, с характерным воем промчалась милицейская машина, она немного вздрогнула и поморщилась. Для того, чтобы отвлечься, Воля не стала доставать очередную папиросу, а кинула в рот конфету, мятный леденец. И в памяти почему-то вспыли уже очень далекие, послевоенные года.

Акимовна ногой пододвинула ящик, усадила на него дочь, поправила темную козью шаль.

— Сиди тут, никуда не уходи, — велела она, сунула в рот дочери мятный леденец, положила перед Волей небольшую, засаленную тюбетейку, перевернула ее и скрылась в рыночной толпе. Народ, одетый бедно и однообразно, в стареньких пальто с широкими воротниками и огромными пуговицами, в вытертых шубках довоенной поры, а большей частью в шинелях, телогрейках и сапогах, хороводился вокруг девочки в поисках того, кто мог что-то купить, и того, кто мог что-то продать. Закутанная в шаль девчонка редко привлекала к себе внимание, но уж если привлекала, то надолго.

— Смотрите, Алексей Петрович, какие удивительно красивые глаза, — услышала Воля над своей головой мужской голос.

— Да, Игорь Викторович, согласен. Редкой красоты глаза, и вообще, лицо очень красивое, — согласился второй голос. — Такое только рисовать и рисовать.

Воля подняла глаза. Перед ней стояли два человека, одетые для тех лет довольно богато. Один был в стильном сером пальто с тросточкой в руках. На голове была одета не по холодной погоде широкополая шляпа. Второй же, полный, с круглым, смешным лицом, был в белых, катанных пимах с галошами, в белом же, романовском полушубке и такого цвета и материала шапке-ушанке.

— Мне кажется, что из этой девочки со временем вырастет удивительная красавица, — сказал первый из друзей.

— Судя по лицу — да. Только вот выживет ли она вообще? Судя по пустой тюбетейке ей приходиться туго. Ладно, пошли, Игорь Викторович. Надо же нам купить этого злосчастного гуся.

— Сейчас, — кивнул его молодой спутник, и, пошарив в карманах, кинул в тюбетейку несколько монет.

Пара удалилась, хотя молодой мужчина еще пару раз оглянулся на красивую девчонку. Они уже не видели, как из толпы выскочил низкорослый шкет-беспризорник, сгребший все монеты и снова нырнувший в толпу. Девочка на это просто не обратила внимания. Вскоре к Воле подошла Акимовна.

— Ну как ты тут. Не замерзла? — Спросила она, заботливо поправляя шаль.

— Нет, — еле слышно прошептала Воля. Со стороны это смотрелось весьма трогательно. Только никто не заметил, что в это же время Акимовна сунула в руки приемной дочери только что украденный ею кошелек. Девчонка на ощупь, очень ловко выудила из него все деньги, вплоть до последней копейки, и отправила их в специальный кармашек на шубке. Кошелек она вернула Акимовне, и та, отойдя чуть в сторону, незаметно выкинула его в урну. Все это было привычно, отработано. Но минут через пятнадцать, метрах в тридцати от Воли вспыхнул скандал. Сразу несколько женских голосов начали кричать что-то грязное, матершинное, и среди них Воля уловила голос Акимовны. Сорвавшись с места, она побежала на звук, и с разбегу врезалась в толпу. Как юла, она протиснулась в самый центр толпы, где милиционер в синей, форменной шинели держал за руку Акимовну. Напротив нее стояла грузная, пожилая женщина в не сходящемся на животе ватнике, кричавшая в лицо её приемной матери грубые и неприятные слова:

— Воровка! Сучье племя! Вместо того, чтобы работать, она, сучка, по карманам шарит! Я тут на заводе всю войну пахала, по четырнадцать часов, без выходных!…

— Сама ты сучка тыловая! Да я всю войну на фронте провела, в медсанбате! — Кричала в ответ Акимовна. — У меня же три ранения, контузия…

— Да какие у тебя ранения!? Вы документы у нее спросите, товарищ милиционер!

— Это у тебя надо документы проверить, корова толстая!

— Женщины, сейчас пройдем в отделение, и все узнаем, — сурово прервал перепалку милиционер.

— Зачем, куда вести? У меня что, кошелек при себе, что я обворовала кого?! — Спросила Акимовна.

— Да я сама видела, как ты вот этой тетке в сумку лезла своей поганой рукой! — Напирала пузатая старуха.

— Больше ты ничего не видела?! Может я и тебе в п… залезла. Карга старая!

— Пошли, — сказал милиционер и повел за собой Акимовну. К ним присоединились обе тетки. Вскоре, правда, та, с сумкой, отстала, но вторая продолжала настаивать на своем.

— Посадить ее надо, воровку! — Продолжала ворчать она, с ненавистью бросая взгляды на свою противницу.

— Сама ты воровка! Разъелась то, в тылу тут, пока я кровь там, на фронте проливала!

Они уже дошли до ворот рынка, когда в милиционера буквально врезалась Воля.

— Мама, мамочка, отпустите мамочку мою! — Закричала она высоким, тонким голоском. — Отпустите, а то меня опять сдадут в детдом, а там так плохо! Мама, мамочка, отпустите мою мамочку! Я умру без неё! Отпустите ее, пожалуйста! Отпустите! Я вас прошу!

Истерика Воли была натуральна, по щекам ее текли громадные слезы, она верещала на пределе голоса, переходя на вой, а иногда на хрип и кашель. Это было невыносимо, и сначала дрогнуло сердце у женщины.

— Господи, что ж так орать то! Это, что, в самом деле, твоя дочь? — Спросила она.

— Да, — ответила Акимовна, обнимая Волю. — Я ее уже в пятьдесят два родила. Одна единственная у меня радость осталась. Отец то ее на фронте погиб, у меня на глазах. Мы и расписаны не были. Сейчас вот мыкаемся с ней по всей стране. Ни дома, ни работы.

Она подняла на руки дочку. Ее заплаканные глаза были столь прекрасны, что женщина махнула рукой.

— Ладно, отпустите ее, товарищ милиционер. Жалко как-то ее.

— Как это я ее отпущу? — Возмутился тот. — У ней же при себе ни документов, ничего нет. Может быть, она преступница какая.

— Документы у нас у хозяев дома, где мы остановились, на Сретенке. Они нас пустили на квартиру только с условием, что я паспорт им отдам. Я продам вещи, что привезла из дома, и обратно в Саратов уеду.

Пока она рассказывала все это, женщина в ватнике исчезла. Это привело молодого милиционера в растерянность.

— Так, а что, заявителя не будет? — Спросил он, оглядываясь по сторонам.

Убедившись в этом, милиционер с досады сплюнул на снег.

— Ладно, идите, женщина, — сказал он Акимовне. — Но чтобы больше я вас здесь не видел!

Они разошлись в разные стороны. Акимовна на ходу сунула в рот Воле очередную мятную сосачку. А та спросила её:

— Я всё правильно делала, мамочка? Ты же так меня учила?

— Да, молодец, все хорошо. Вот тебе еще одна конфетка.

А метров через тридцать Воля снова встретилась с теми двумя странными мужчинами. Толстяк, пыхтя, тащил перед собой здоровенную тушу гуся. Второй, помахивая тросточкой, шел сзади, и посмеивался над ним.

— Ваша идея посмеяться над Аркадием Петровичем дорого вам обойдется, дражайший Алексей Петрович. Если вы не надорветесь, то непременно заработаете себе врага в лице члена правления союза художников, лауреата всех мыслимых премий товарища Гусева.

Тот возразил:

— Зато я подам ему на блюде его же самого, нашпигованного яблоками. Да еще сверху очки приделаю, чтобы он понял намек.

— Ну-ну! Это будет забавно. Я непременно должен при этом быть. Так что если вы не пригласите меня на свой юбилей, Алексей Петрович, я очень обижусь.

— Как это я могу тебя не пригласить, если ты меня полдня катаешь на своей машине ради этого проклятого гуся? Так что ты теперь не отвертишься от подарка, родной мой!

Они начали грузиться в машину, новенький, небольшой «Москвич», когда молодой щеголь снова заметил так заинтересовавшую его девчонку.

— О, и снова эти прекрасные глаза. А вы бабушка этой девочки? — Спросил он Акимовну, не отрывая глаз от лица Воли.

— Да, мама у ней погибла на фронте, а я вот одна ее воспитываю.

— Скажите, я вот хочу нарисовать вашу внучку, вы сможете прийти в мою мастерскую в районе Тверской-Ямской? Я плачу по триста рублей за час позирования.

— Мы не местные, я не знаю, где это.

— А давайте я вас подвезу, покажу, где это, может, сразу и начнем писать.

— Хорошо, поехали.

— Только вот завезем домой человека с гусем.

Через три часа Воля, в красивом, не обмятом клетчатом платье, сидела в мягком кресле в обнимку с большой немецкой куклой и тщетно пыталась бороться со сном. Художник, уже набросавший на холсте самое главное — глаза девочки, рассмеялся.

— Воля, Волечка! Воля! Открой свои волшебные глазки. Бесполезно. Засыпает ребёнок.

Это было неудивительно. Ведь перед этим Волю выкупали — она оказалась через чур грязна для позирования, потом вкусно накормили, высушили над лампой ее роскошные, волнистые волосы, одели в это платье, достав его из одного из громадных сундуков. Если огромная трофейная кукла её еще несколько взбодрила, то неподвижное сидение на одном месте разморило. Вскоре она уже спала, а художник писал антураж — кресло, платье. Он был так занят работой, что не обращал внимания на бабушку девочки. Её просто не было видно в этой громадной квартире, где в одной половине располагалась мастерская, а во второй — большая спальня и зал. Все это время художника постоянно отвлекали телефонные звонки некого Алексея Петровича.

— Да-да, скоро буду! Ну, подожди еще немного, Алексей Петрович! У меня тут самое интересное началось. Мне сейчас цвет глаз уловить, и я свободен. К гусю я точно буду! Без меня его не подавайте, умоляю вас!

Наконец он сдался.

— Все, если я сейчас к ним не приеду, меня повесят. Придется ехать. Вы завтра сможете к нам прийти? — Спросил художник, расплачиваясь с Акимовной. — Чуть-чуть я не уловил что-то в глазах вашей внучки. Есть над чем еще поработать.

— Да, конечно, мы придем. Ко скольки?

— С утра не надо. Я сегодня приеду поздно, пока высплюсь. Приходите к пяти вечера.

— Хорошо, мы придем, — снова пообещала Акимовна.

Художник быстро собрался сам, сонную Волю переодевать из красивого платья не стали, просто натянули на нее все ее многочисленные одежды. Так они втроем и вышли из квартиры. Художник запер дверь, предложил еще и добросить их до станции метро, но Акимовна отказалась. Когда же машина художника скрылась за углом, она резко развернула Волю обратно. Подойдя к двери квартиры художника, она открыла замок запасным ключом, что нашла в одном из шкафчиков в прихожей. Зою не интересовали сундуки в мастерской, она сразу прошла в спальню художника. На то, чтобы вскрыть замок небольшого сейфа двумя заколками для волос, ей хватило нескольких минут. Три толстых пачки денег перекочевали за пазуху Акимовны.

Художник вернулся к себе домой уже под утро, довольный и пьяный. Войдя в квартиру, он сначала ничего и не заметил. И только перед тем, как лечь спать, он вдруг увидел, что дверца сейфа чуть приоткрыта. Торопливо встав, Игорь Викторович резким движение открыл дверцу сейфа и рассмеялся. Набрав номер телефона, он завалился на кровать и слушал, как длинные звонки сменяются звуками человеческого голоса.

— Привет, юбиляр, ты еще не спишь? — Спросил он. — Хочешь, рассмешу напоследок? Представляешь, меня сегодня ночью обворовали. Забрали все, что было в сейфе.

— Кто? — Удивился его собеседник.

— Да есть у меня одно подозрение. Ну, ты их видел, девчонка и ее бабушка. Главное, я сам их к себе привез.

— Сколько взяли-то?

— Да не так много, семьдесят пять тысяч.

— В милицию звонил?

— Нет, не буду. Из-за такой мелочи поднимать шум.

— Ну да, тебе же светит государственная премия, удачливый ты наш! Что тебе какие-то жалкие семьдесят пять тысяч?! Два портрета, и все восстановишь.

— Да не это обидно, Алексей Петрович. Картину я не дописал! А у этой девчонки были такие удивительные глаза! Что-то я в них не уловил. Самую малость. А ты же знаешь. Если я недоволен, то картину я никогда не выставлю.

В это время поезд уже уносил пожилую женщину и девочку с глазами херувима прочь из столицы. В переполненном вагоне, куда они попали за большую взятку, им досталась только третья полка.

— Домой едем, доченька, в Кривов, — шепнула Акимовна дочери. — Хватит, заработали в этот раз хорошо, можно теперь и отдохнуть.

И она сунула в рот Воле очередную мятную конфетку.