Убитый манекен

17. Кофе и кофеварка

Жена трактирщика, низенькая чернушка с косыми глазами, просунула голову в приоткрытую дверь.

— Принести кофе? — спросила она, когда кончавший завтракать Малез отодвинул тарелку.

Комиссар встал:

— Не сегодня, спасибо. Я приглашен на чашку кофе к Лекоптам.

Это не было бахвальством. «Хочу что-нибудь сделать для вас и Правды, нагота которой меня ослепляет, — сказал ему Арман, высаживая перед гостиницей после не менее бурного, чем поездка в ресторан, возвращения. — Все члены семьи вскоре соберутся на обед. Это нечто необычайное. Не решаюсь пригласить вас на него, но приходите к десерту. Я вас встречу». — «Спасибо! — ответил Малез. — Я буду».

Он накинул плащ, надел котелок, причем оба предмета явно нуждались в утюге, и вышел размашистым шагом.

Странный малый, этот Арман! Несомненно откровенный по своей природе, откровенный до жестокости и в то же время, что бы он сам ни говорил, даже что бы он сам, может быть, и ни думал, сдержанный, подчиняющийся самым различным соображениям. Временами в нем чувствовалось желание быть совершенно откровенным, свободно говорить о родных, временами он явно опасался, что его искренность может бросить на них тень.

«А если он добивается только одного: как бы их скомпрометировать? — спрашивал себя Малез. — Если его так называемое правдолюбие — всего лишь поза, позволяющая ему свободно высказывать самые подлые намеки? Если, подобно тому, как он разделяет с братом его склонность к фатовству, он разделяет с ним и его двуличие?»

Снова пошел дождь, и вода пузырилась в лужах, потоками стекала по водосточным трубам с крыш.

«Нет, есть в нем что-то внушающее доверие. Может быть, его полнота, его жизнелюбие… Меня бы не удивило, если бы он был влюблен в свою кузину!»

Крошечная старушка ковыляла вдоль стены, целиком полагаясь на свой огромный зонт. Малез едва успел отскочить в сторону, чтобы не потерять глаза.

«Влюблен в кузину? Но это же повод! Да еще какой!»

Повод… Малез неожиданно отдал себе отчет в удивительном обстоятельстве, единственном, насколько он знал, в анналах криминалистики, что вопреки всякой логике убийца Жильбера, это было не исключено, мог действовать без реального повода, так же как и убил он, похоже, не используя оружия. Во всяком случае, без конкретного мотива. От усталости, от отвращения, от потребности стать самим собой, но не из-за зафиксированного четко в судебной или полицейской практике повода… Так некоторые творения природы, жизнь которых отбрасывает на окружение все более широкую тень, например, некоторые деревья, вырастающие за счет соседей, обречены рано или поздно исчезнуть, потому что единодушно осуждены, потому что их исчезновение означает возврат равновесия.

«В общем, я могу подозревать их всех вместе! Но предателем в этой истории, истинным виновником, самым неумолимым врагом Жильбера мне представляется сам Жильбер!»

Малез подошел к дому на Церковной площади и дернул за шнурок звонка. На этот раз ему пришлось повторить операцию трижды, и он уже отчаялся поколебать старую Ирму, которая намеревалась захлопнуть дверь у него под носом, когда появился Арман и поспешил к нему, протягивая руку:

— Входите же, дорогой друг! Как раз сейчас должны подать кофе… Вы, конечно, согласитесь выпить чашечку с нами?

Это было отрепетировано, словно пантомима, словно скетч:

— Снимайте ваш плащ! Он весь промок…

Что-то театральное было и в том, как он прошел на веранду. Поднялся единственный мужчина — Эмиль, чуть было не последовала его примеру бесцветная маленькая женщина, которая, не будучи уверена в этикете, снова опустилась — на одну ягодицу.

— Вы, кажется, незнакомы с моим двоюродным братом? Господин Эмиль Шарон… госпожа Шарон… Господин Малез.

Неловкое молчание. Очки в золотой оправе странным образом увеличивали добрые близорукие глаза Эмиля Шарона, который не решался снова сесть и страдал, оставаясь стоять. Выступающее адамово яблоко раздвигало его пристегивающийся воротничок, слишком длинные волосы утяжеляли его затылок. «Манеры школьного учителя! — думал Малез. — Один из тех типов, что и соломенную шляпу напяливают, и зонт захватывают. Что касается его жены, то она, должно быть, носит трикотажное белье!»

Почему-то он внезапно почувствовал себя раздраженным, агрессивным, желающим нагрубить. Почему они все рассматривают его так, будто он прогуливается с бомбами в карманах?

— Присаживайтесь, дорогой друг! Пожалуйста, чувствуйте себя как дома…

Да, это был Арман в чистом виде! Способ, не хуже других, сказать: «Ну что? Достаточно ли это любезно? И вы еще после этого удивляетесь, что меня охватывает желание послать все к черту?»

— Чашечку кофе, комиссар?

Лаура наконец снизошла до того, что заметила его присутствие, постаравшись тем не менее ему напомнить, что всегда считала его незваным гостем. Она поднялась и подошла к буфету за новой чашкой.

— С молоком?

— Спасибо.

— С сахаром?

— Пожалуйста.

— Сколько кусочков?

— Четыре!

Малез начал забавляться. Он разглядывал, где сидит каждый из пяти обедающих за овальным столом, — Эмиль между Ирэн и своей женой, Лаура рядом с Арманом — и это раздвигало горизонты.

Внезапно заговорила Ирэн:

— Не думайте, комиссар, что у нас есть обыкновение собираться таким вот образом. Скорее, это событие из разряда очень редких…

Тотчас вмешалась жена Эмиля:

— Со своей стороны, дорогая, я очень об этом сожалею! Ничто так не поддерживает дух, как эти обеды всей семьей!

«Спорю, что ее зовут Евдоксия», — подумал Малез. «Евдоксия или, может быть, Юбертина!» (Впрочем, он ошибался. Ее звали самым мещанским образом Жанна, как он узнал чуть позднее.) Он испытывал впечатление, что присутствует на спектакле, и охотно аплодировал бы иным репликам, находя их чрезвычайно подходящими к ситуации. Так, Евдоксия — простите, Жанна! — просто обязана была высказать свое соображение об «укрепляющей дух» стороне семейных обедов. Иначе вся сцена была бы непоправимо испорчена…

В свою очередь Эмиль — подумайте, он, оказывается, не нем? — вложил свой камень в общее здание:

— Вы же знаете, Жанна, что трагические события последних двенадцати месяцев в немалой степени способствовали разрушению наших славных давних обычаев…

«Честное слово! — подумал Малез. — Но ведь они отмечают годовщину… Сознавая или нет… смерти Жильбера. Ведь завтра исполнится год, как он умер, сказала мне вчера Ирэн».

Эмиль продолжал своим грустным, тусклым, «сиротским», — подумал комиссар — тоном:

— Даже самых бесчувственных потрясла бы мысль о прикованном к креслу там, наверху, моем дядюшке (он произнес «моемдядюшке»)…

— Я чуть погодя поднимусь к нему! — живо сказала Ирэн.

У нее горели щеки. «Почему?» — спросил себя Малез.

— Если позволишь, я тебя провожу? — заспешил Эмиль.

Разговор решительно оживился! Даже Лаура захотела его поддержать:

— А я, Жанна, покажу вам тот новый рисунок вязания, о котором рассказывала…

Со злобным наслаждением Малез подумал: «Ха-ха! Белье, белье!» Затем он усомнился, преследует ли столь ловко устроенный уход Ирэн и Эмиля названную ими цель. Ведь в провинции так скрытны!

— Хорошо! А что делаю я? — шутливо запротестовал Арман.

— А ты поговоришь со своим старым другом, г-ном Малезом! — бросила все еще сердящаяся Ирэн.

Юноша не удостоил ее ответом. Не обращая внимания на сестру, он повернулся к своему гостю:

— А что вы скажете о рюмочке коньяка, комиссар? Настоящего старого коньяка?

Лаура вздрогнула:

— Послушай, Арман, не станешь же ты?..

— А почему нет? Рюмочка старого коньяка вас всех разогреет. Ты выглядишь совершенно окоченевшей.

— Не знаю, где ключ от погреба…

— Вот он.

— Бутылки переставили! — возразила Лаура. — Ты не сможешь их найти…

Она нехотя поднялась и направилась к двери, где уже стоял ее кузен, пропуская вперед, он свободно обнял ее за талию и поцелуем коснулся ее волос:

— Моя малышка Лаура! Ты помнишь, как мы прятались в винном погребе и зажигали бикфордов шнур для того, чтобы взорвать весь этот сарай, с нами вместе, а потом выбирались оттуда черные, словно трубочисты?

— Да, — коротко ответила Лаура.

Даже если бы она ответила ему вопросом на вопрос, дала ответ отрицательный, просто отошла от него, это не выглядело бы так бессердечно.

Малез остался один с Ирэн, ее кузеном Эмилем и его женой. «О чем мне с ними разговаривать?»— размышлял он. «О дожде?» В конце концов пусть инициатива принадлежит им!

Эмиль машинально поправлял манжеты на худых запястьях.

«Кто поверит, что в детстве он требовал, чтобы его звали Рысьим Глазом?»— подумал Малез.

Он встал с единственной целью размять ноги, сделал несколько шагов, вынул трубку из кармана и принялся набивать.

Шаги на лестнице, ведущей в погреб. Приглушенный голос Лауры из-за плохо закрытой двери донесся до его ушей:

— Я тебя не понимаю! Ввести его в дом! Пригласить к нашему столу! Нужно, чтобы ты потерял всякое представление о приличиях, чтобы ты сошел с ума!

Затем голос Армана:

— Напротив! Сумасшедшие — это вы! Хитрить с полицией бесполезно, моя малышка. Этот человек — правильно пойми меня! — не остановится. Лучше любезно принять его…

— Тебе легко говорить! Ты скоро нас оставишь…

Молчание.

— Неужели ты не понимаешь, что он перепашет наше прошлое, как крестьянин перепахивает поле, а натыкаясь на наше молчание, не остановится, пока мы всего ему не скажем?

— Ну что же! Так расскажи ему все! Слушая тебя, можно подумать, что мы повинны Бог знает в каких грехах!

Но вы хотите скрыть грехи Жильбера? Сознайтесь же в них!

— Арман! Показать его таким, каким он был! Может быть, убить твоего отца, как мы убили твою мать!

— Хочешь, я скажу тебе правду? Вы утратили истинное представление о добре и зле! Атмосфера этого дома, воспоминание о Жильбере отравляют ваше существование… Повторяю тебе: вы все окоченели!

Шаркающие шаги. Голос старой Ирмы:

— Отдайте мне бутылку, господин Арман, я ее откупорю, а то вам недалеко и до беды!

Арман:

— Как тебе угодно! Подожди, я пойду с тобой… Ах, если бы я остался здесь еще на несколько дней, то добился бы, чтобы все изменилось!

И снова грубый голос, мужской голос старой Ирмы:

— Что должно бы измениться?

— Все!

Лаура толкнула дверь, вошла. Малезу она показалась даже более бледной, чем обычно. Бледностью мраморной. Словно маленькая благовоспитанная девочка, она уселась, разгладив вытянутыми вдоль бедер руками черное платье, которое боялась помять, и нетвердой рукой поднесла ко рту остывший на донышке чашки кофе.

— Вы… вы нашли его? — с трудом произнес Эмиль.

Лаура бросила на него удивленный взгляд:

— Что именно?

— Коньяк.

— Естественно! — воскликнул Арман, вошедший вслед за ней. — Не каждый день, будь сказано без ложной похвальбы, вас угощают коньяком такого возраста и такого букета! К несчастью, Ирма, которая все еще убеждена, что я неспособен откупорить бутылку, раскрошила пробку в горлышке… В наказание я поручил ей наполнить рюмки…

Жанна Шарон кашлянула:

— Мне наливать бесполезно! Вы должны знать, Арман, что я в рот не беру спиртного…

Арман сурово на нее поглядел:

— Тем хуже для вас. Ирма чокнется вместо вас!

Появилась старая служанка, осторожно неся заставленный круглыми бокалами поднос.

— Не этот ли напиток, — вновь заговорила Жанна, — так любил бедный Жильбер?

Именно этого не следовало говорить! Даже Арман вздрогнул.

«Вот по меньшей мере одна, которой ничего не известно! — со своей стороны подумал комиссар. — Она сохранила все свои заблуждения насчет его смерти. Ее можно не принимать во внимание…»

Старая Ирма оставалась у стола. В то время, как Арман с натужной веселостью приглашал всех взять рюмки, она пододвинула бокал к комиссару.

— Предлагаю выпить за здоровье нашего гостя! — произнес Арман, несмотря на ледяные взгляды сестры и кузины.

Он протянул руку, и все, за исключением Жанны, которая добродетельно отвернулась, чокнулись.

— Ваше здоровье, комиссар!

— Минуточку! — сказал Малез. — Помимо того, что я отклоняю честь, которую вы любезно хотите мне оказать, мне было бы любопытно, признаюсь, узнать, что вы мне предлагаете выпить…

Он круто повернулся к старой Ирме, которая окидывала его горящим взглядом:

— Иными словами: что за любопытную смесь сотворила Ирма?

Какое-то мгновение все были ошеломлены. Малез этим воспользовался, чтобы выбежать на кухню и принести оттуда коричневый пузырек с красной этикеткой:

— Щавелевокислая соль! Очаровательно, не правда ли?

Закрыв лицо передником, старуха, оттолкнув Ирэн, убежала.

— Бедная Ирма, она не слишком-то опасный преступник! — невозмутимо констатировал комиссар. — Она ухватилась за первый попавшийся ей пузырек с изображением черепа на этикетке…

Он на свет посмотрел свой бокал и принюхался к содержимому:

— Даже ребенок не обманулся бы…

Пятью минутами позже старая служанка, укрывшаяся на кухне, куда вслед за ней все прошли, простонала между двумя рыданиями в ответ на просьбы объяснить мотивы своего поступка:

— Я поклялась Лео, что с одним покончу… Я дала клятву, что зарою в землю одного из негодяев, которые забрали у меня сына!