Убитый манекен

1. Не тот поезд

Эме Малез опустил стекло вагонной дверцы и высунулся наружу. Черное, словно тушь, небо было исчерчено косыми полосами дождя. Вдоль остановившегося поезда, подобно стае волков, с воем несся расшалившийся ветер.

Даже удвоив внимание, путнику не сразу удалось разглядеть зыбкие очертания ближайших тополей и спящих под соломенными крышами хижин. Примерно в ста метрах слева он все же смог, чуть не вывалившись, различить трепещущий, будто растворившийся в ливне, огонек.

Яростным ударом кулака надвинув на голову шляпу, он схватил чемодан и, открыв дверцу вагона, спрыгнул на насыпь.

— Боже мой! — думал он. — В какую еще дыру меня занесло?..

По его лицу стекал дождь. Ноги, не переставая, скользили по острым и твердым камням. Когда он подходил к голове поезда, паровоз выплюнул струю белою пара, и длинный состав освещенных вагонов, подчиняясь его могучему дыханию, медленно пришел в движение.

Воспользовавшись тем, что из вагонов уходящего поезда на платформу еще падал свет, Эме Малез подошел к освещенным окнам станции и забарабанил по раме кулаком.

Внутри ничто не шелохнулось. Ничья рука не раздвйнула занавески в красную и белую клетку, набрасывавшие розовую вуаль на обстановку комнаты.

Однако за длинным столом, заваленным железнодорожными билетами, сидел человек. На пуговицах его мундира играли отблески света конторской лампы под зеленым фарфоровым абажуром. Нахмурив брови, он писал со старательностью недалекого человека.

У Эме Малеза рука была тяжелой, и он это знал. «Похоже, малый оглох!» — подумал он. И снова нетерпеливо, только что его не разбивая, заколотил по стеклу…

На этот раз человек пошевелился. Медленно подняв голову, он приоткрыл ящик и сунул туда руку. Его моргающие глаза уставились на окно. Наконец, с рукой в правом кармане тужурки, он отодвинул кресло и направился вдоль стен к двери, выходившей на платформу.

Туда же пошел и Малез. Приблизившись, он услышал из-за двери приглушенный голос:

— Кто там?

Малез был в ярости.

— Д§д Мороз! — рявкнул он в бешенстве.

Сначала единственным ответом была тишина. Потом в замке скрипнул ключ и дверь осторожно приоткрылась:

— Кто вы такой? Что вам угодно?

— Войти к вам в помещение или выйти из этого вокзала, — ответил Малез. — Я сел не на тот поезд.

— А!

В этом восклицании облегчение спорило с недоверчивостью.

— Вот мой билет. Ну, дайте же мне пройти!

Казалось, начальник станции превратился в статую. Малез без церемоний его оттолкнул, сам закрыв за собой выходившую на платформу дверь.

— Ну вот! Не хочу вас упрекать, но вы-таки не торопились! Испугались меня?

— За последние две недели вы первый пассажир, сошедший на этой станции, — наконец ответил тот глухим голосом. — Когда вы постучали в окно, я подумал… Ведь поезд, с которого вы сошли, даже не должен был здесь останавливаться. Это из-за пути, который…

— Значит, мне просто повезло.

Сняв промокшую шляпу, Малез отряхнул ее.

— Одиннадцать часов, — посмотрел он на циферблат висевших на стене казенных часов. — Вы не подскажете гостиницу поблизости, где я мог бы остановиться на ночь?

— Гостиницу поблизости? — повторил в растерянности начальник станции.

Казалось, он погрузился в глубочайшие размышления. Но наконец сказал:

— Выйдя из вокзала, поверните направо. В пятистах метрах вы увидите кальварию и чуть дальше, в начале Станционной улицы, трактир. Это пятый или шестой дом деревни…

Он уже начал приближаться к столу, явно стремясь завершить ту жалкую работу, от которой его отвлекли.

— Последний вопрос! — сказал Малез. — В каком часу проходит первый поезд на Граммон?

— Утром, в восемь сорок пять.

— И… это все?

— Нет, в семнадцать десять проходит второй… Оба, естественно, со всеми остановками!

— Естественно! — сказал Малез.

На пороге он обернулся и ядовито заметил:

— Спокойной ночи! Свою пушку вы можете вернуть в ящик!

Дождь не переставал. Не такой сильный, но более коварный. Под таранящими ударами ветра стонали невидимые деревья. Словно огромные похоронные колесницы, по небу неслись черные тучи.

— Бррр! — бормотнул Малез. — Куда приятнее на Ривьере!

Но в глубине души сам этому не верил. Он был человеком севера, которого солнце ослепляет и пьянит, но и раздражает, подавляет своим беспрерывным жаром.

Не переставая барахтаться в грязи, он испытывал странное ощущение. Не беспокойство, нет. Скорее, что-то вроде замешательства, подавленности. Не вызовет ли из ночи громкий шум его шагов злокозненные и призрачные существа?

Ветер приносил странные звуки — рыданий и смеха. Казалось, что мелькнувшая между двумя похожими на лебедей тучами колокольня озаряется таинственным сиянием.

Словно ребенок, которого режут, мяукнула за зеленой изородью кошка, и Малез, когда прошло первое волнение, не мог не улыбнуться… Как в комедии, которую он разыгрывал для самого себя и в которую на короткий миг поверил.

Он заметил придорожный крест и чуть дальше большой дом с закрытыми ставнями. Ничем, кроме слабого поскрипывания болтающейся от порывов ветра вывески, не привлекал он внимания прохожего.

— Кто там?

Вопрос донесся из окна, когда Малез, уставший дергать за колокольчик, уже собирался взять чемодан и пройти дальше.

— Заблудившийся путник! — поторопился ответить он голосом аукционного оценщика. — Мне нужна комната на ночь!

— Вы один?

— Да.

Молчание. Затем:

— Кто дал вам адрес?

— Начальник станции.

— Вы откуда?

Малез только что не скрежетал зубами.

— Я сел не на тот поезд! — выкрикнул он. — Ради Бога, спуститесь и откройте дверь! Я промок до костей!..

Ему послышался шепот — конечно, жены трактирщика, в свою очередь вынырнувшей из-под теплого одеяла, — и окно хлопнуло.

— Милый край! — подумал Малез. — И живущий под знаком доверия!

Откроют ли ему наконец? Или предпочтут оставить его мокнуть на улице без дальнейших объяснений?

Невольно глянув на дорогу, он вздрогнул. Волоча ногу, к нему приближался поразительной худобы человек. С непокрытой несмотря на дождь головой, он был одет всего лишь в жалкий свитер с завернутым воротником и вельветовые штаны. С его губ слетало невнятное бормотание. По всей видимости, его застывший взгляд не различал ничего из того, что его окружало.

Малез заколебался, фигура была столь неожиданной, столь фантастической, одним словом, столь неживой, что какое-то мгновение он испытывал сильнейшее желание обратиться к ней или направиться ей навстречу. Его остановила сама походка прохожего, решительная и автоматичная одновременно: можно бы сказать, походка смешной куклы, которую тянут за невидимую ниточку и которую ничто, за исключением внезапного разрыва этой ниточки, не могло бы сбить с избрашюго пути.

К тому же дверь постоялого двора наконец со скрипом распахнулась, и яркий свет электрического фонаря залил Малеза.

— Заходите!

Несмотря на это приглашение, хозяин — толстяк, из штанов которого с болтающимися подтяжками выбивалась фланелевая ночная рубаха, — продолжал стоять на пороге, словно не решаясь подвинуться.

— Отодвиньтесь-ка! — сказал Малез.

Он схватил чемодан, задев им по ногам трактирщика, и проник в коридор, в глубине которого виднелась витая лестница.

— У вас нельзя перекусить?

Толстяк тщательно запирал на засов дверь.

— Нет… Завтра утром, если будет угодно…

Маленькими шажками он прошел вперед, шлепанцы едва держались на его ногах.

— Сюда…

На лестничной площадке он шумно отдышался.

— Вы поедете поездом в восемь сорок пять?

И на утвердительный знак Малеза:

— Я вам приготовлю омлет…

В доме пахло бузиной и воском. В глубине коридора единственный луч света прочертил вертикальную линию.

Трактирщик открыл дверь с правой стороны и зажег керосиновую лампу.

— Ночной горшок под кроватью! — объявил он безапелляционным тоном. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответил Малез.

Закрыв дверь, он тщетно поискал ключ или задвижку. С босыми ногами, в одной рубахе и штанах, он подошел открыть окно и поставил локти на подоконник.

Дождь перестал, небо густо синело.

Закурив трубку, Малез задул лампу. Он погрузился в блаженное состояние. Через несколько часов его одежда совершенно просохнет, в низком зале он усядется перед аппетитным омлетом. Оказавшись, наконец, в поезде, который увезет его отсюда, он с веселой улыбкой припомнит перипетии своей ночной вылазки и этот уголок негостеприимной земли, где начальники станции готовы баловаться револьвером, а трактирщики — оставить у своей двери растворяться под дождем заблудившегося путника…

— Куда, черт возьми, он направлялся в, таком виде? — внезапно спросил он сам себя, задумавшись о возникшем из ночи странном пешеходе с обнаженной головой, с рыжей копной сбившихся над бледным лбом волос.

За время своей долгой уже службы комиссар полиции Эме Малез сталкивался с тайной и преступлением во многих обличьях. Он видел их укрывающимися в ночи или же, много реже, выступающими при ярком свете дня. Ему приходилось иметь с ними дело в надушенных будуарах, за вызолоченными фасадами крупных банков, в липкой тени мостов и на перекрестках, в глубине молчаливых парков и среди вопиющих трущоб. Но никогда ему не пришло бы в голову их разыскивать в такой, казалось бы, заснувшей навеки деревне…

У него мелькнула мысль, что даже название места, где он находится, ему неизвестно, и это его позабавило. Он испытывал ошеломляющее ощущение того, что на одну ночь оказался отрезан от всего мира. Неужели он, так часто пытавшийся ускользнуть от повседневных забот, прервать монотонное течение времени, отвергнет случай, который наконец представился, и с наступлением дня бежит из этих мест, где странное и фантастическое, похоже, возникают на каждом шагу?..

Да, он уедет. В его возрасте больше не обманываются видимостью. Приключение, которого он всегда боялся и всегда ждал, приключение, которое открыло бы ему пределы чудесного, само по себе искупив пошлость предшествующих дел, никогда не объявится, и здесь так же, как и где-нибудь еще.

Малез выбил трубку о подоконник и уже отворачивался от застывшего ночного пейзажа, как вдруг замер.

Там, на черной полосе железнодорожной насыпи, что-то шевелилось. Медленно, словно большое насекомое, несущее странный груз, ползла тень человека, будто бы приводимая в движение невидимыми нитями. Груз жесткий и почти такой же крупный, как и она сама. Размером… Да, размером с человека.

— Кто в этой окаменевшей деревне, — недоумевал Малез, — может прогуливаться в этот час ночи?

Он сразу же подумал о человеке, которого встретил раньше.

— Труп… У трупа не было бы этой жесткости!

За его спиной часы отбили двенадцать ударов. Он вздрогнул, почувствовав, как леденящий холод и усталость пронизывают все его тело, и захотел сразу же провалиться в сон без сновидений…

И все же, несмотря на этот холод, эту усталость, это желание, он не мог заставить себя отойти от окна и, как зачарованный, поддавался притягательной силе развертывающегося перед его глазами любопытного зрелища.

Зрелище фантастическое! На насыпи железной дороги человеческий силуэт вместе со своим нечеловеческим грузом постепенно обретали сходство с шагающим крестом святого Андрея.