Убийца по прозвищу Англичанин

48 Порт-Навас, Корнуолл

Коттедж стоял возле узкого устья реки, набухавшей во время приливов, – низкий, и массивный, и крепкий, словно корабль, с хорошей двойной дверью и окнами с белыми ставнями. Габриель вернулся в понедельник. Картина – голландская запрестольная перегородка четырнадцатого века – прибыла в среду от «Изящного искусства Ишервуда», из лондонского района Сент-Джеймс. Она была запрятана в сосновый ящик повышенной прочности, который по узкой лестнице внесли в студию Габриеля двое плотных парней, пахнувших выпитым за ленчем пивом. Габриель избавился от запаха, открыв окно и бутыли пахучего растворителя.

Он не спеша распаковал картину. Из-за возраста и хрупкости она была отправлена не в одном, а в двух ящиках: внутренний ящик сохранял ее структуру, а внешний обеспечивал ее стабильное состояние. Наконец Габриель убрал подушку из пенопласта и защитный саван из силиконовой бумаги и поставил полотно на мольберт.

Это была центральная часть триптиха, приблизительно трех футов в высоту и двух футов в ширину, написанная маслом на трех соединенных дубовых панелях вертикальной зернистости, – это был почти наверняка балтийский дуб, излюбленное дерево фламандских мастеров. Габриель записал в блокнотик произведенный им диагноз: сильная деформация поверхности, разрыв между второй и третьей панелями, значительные потери и царапины.

А если бы на мольберте была не запрестольная перегородка, а его тело? Сломанная челюсть, треснувшая правая скуловая кость, поврежденная впадина левого глаза, расколовшийся позвоночник, сломанная лучевая кость – следствие укуса собаки, требующего профилактического лечения уколами от бешенства. Сотня швов, чтобы стянуть свыше двадцати порезов и серьезных разрывов ткани на лице, остаточные отеки и обезображивание.

Хотел бы он сделать со своим лицом то, что он проделает с картиной. Врачи, лечившие его в Тель-Авиве, сказали, что только время вернет ему прежнюю внешность. Прошло три месяца, а он по-прежнему с трудом набирался храбрости, чтобы посмотреть в зеркало на свое лицо. К тому же он знал, что время не самый лояльный друг пятидесятилетнего лица.

Следующие полторы недели он только читал. В его личной библиотеке было несколько отличных книг о Рожье, и Джулиан любезно прислал две великолепные книги из собственного собрания – обе оказались на немецком языке. Габриель разложил их на своем рабочем столе и залез на высокий жесткий стул, округлив, словно гонщик, спину, прижав кулаки к вискам. Время от времени он поднимал глаза и смотрел на то, что стояло на его мольберте, или поднимал глаза выше и наблюдал, как дождь стекает струйками по застекленной крыше. Затем он опускал глаза и возобновлял чтение.

Он читал Мартина Дэвиса и Лорни Кэмпбелла. Он читал Панофски, и Уинклера, и Хулина, и Диджкстра. И конечно, прочитал второй том гигантской работы Фридлендера о ранней голландской живописи. Как мог он реставрировать работу, даже отдаленно связанную с Рожье, не проконсультировавшись с ученым Фридлендером?

Пока он работал, с его факса слетали вырезки из газет – по крайней мере одна в день, иногда – две или три. Сначала они шли как «Дело Рольфе», а потом неизбежно как «Рольфегейт». Первая публикация появилась в «Нойе цюрихер цайтунг», потом в газетах Берна и Люцерны, а потом в Женеве. Вскоре история получила распространение во Франции и в Германии. Первый материал на английском языке появился в Лондоне, а через два дня другой материал был напечатан в известном американском еженедельнике. Факты были скудные, истории вызывали сомнение, – в общем, интересно читать, но нельзя сказать, чтобы это был хороший журнализм. Были намеки, что Рольфе держал тайную коллекцию произведений искусства, намеки, что его за это убили. Были попытки связать все это с швейцарским финансистом Отто Гесслером, хотя представитель Гесслера отмел все это как злостную ложь и сплетни. Когда его адвокаты начали довольно откровенно предупреждать о том, что могут появиться судебные иски, истории быстро исчезли.

Швейцарские левые требовали парламентского расследования и всестороннего правительственного разбирательства. Какое-то время казалось, что Берн может быть вынужден копнуть поглубже. Значит, будут названы имена! Будут погублены репутации! Но вскоре скандал задохнулся. «Очковтирательство!» – кричали швейцарские левые. «Позор Швейцарии!» – завопили еврейские организации. Еще один скандал был спущен в канализацию Банхофштрассе. Альпы поглотили дым бури. Берна и Цюриха все это не коснулось.

Некоторое время спустя появился странный постскриптум к этой истории. Труп Герхардта Петерсона, высокопоставленного офицера федеральной безопасности, по-видимому, жертвы пешеходной экскурсии, был найден в пропасти Бернского предгорья. Но только Габриель, один в своей студии в Корнуолле, знал, что смерть Петерсона не результат несчастного случая. Герхардт Петерсон был просто еще одним вкладом в банк Гесслера.

Анна Рольфе сумела остаться в стороне от скандала, завертевшегося вокруг ее покойного отца. После победоносного выступления в Венеции она отправилась в длительный тур по Европе, состоявший из соло-концертов и выступлений с главными оркестрами континента. Критики объявили, что она играла с таким огнем и блеском, какие отмечали ее работу до несчастного случая, хотя некоторые журналисты жаловались на то, что она отказывается давать интервью. Когда появились новые вопросы по поводу смерти ее отца, она опубликовала заявление, в котором предлагала адресовать все вопросы к адвокату в Цюрихе. А адвокат в Цюрихе упорно отказывался обсуждать эту тему, ссылаясь на ее приватность и на продолжающееся расследование. Так оно и шло, пока интерес к этой истории не иссяк.

Габриель поднял голову и уставился в стеклянную крышу. Он до сих пор не замечал, что дождь наконец прекратился. Он послушал метеосводку по радио Корнуолла, прибираясь в студии: до вечера дождя не будет, периодически – солнце, разумные температуры для побережья Корнуолла в феврале. Рука Габриеля лишь недавно зажила, но он решил, что два-три часа на воде будут ему полезны.

Он натянул желтую непромокаемую куртку и приготовил на кухне сандвичи, а также налил в термос кофе. Через несколько минут он уже отвязывал парусник и, включив мотор, отошел от пристани и поплыл по реке Порт-Навас к реке Хелфорд. С северо-запада дул сильный ветер, яркое солнце играло на волнах и на зеленых холмах, вздымавшихся над Хелфордским перевалом. Габриель заблокировал руль, поднял главную мачту и кливер. Затем он выключил мотор и отдал лодку на волю волн.

И вскоре голова его прояснилась. Он знал, что это временно – так продлится лишь до тех пор, пока он не закроет глаза и не заставит себя долго ни о чем не думать, но на данный момент он способен был сосредоточить все внимание на том, как вздымалась и опускалась под ним лодка, а не на том, как его избивали, или на том, что он видел. Бывали ночи, когда, лежа в своей одинокой постели, он не мог понять, как он сможет жить, зная то, что знал, – зная то, что так жестоко изложил ему Отто Гесслер. В минуты слабости он даже подумывал самому выступить в международной прессе, рассказать свою историю, написать книгу, но он знал, что Гесслер укроется за законами о тайне банков. И Габриель будет выглядеть как еще один беглец из тайного мира, рассказавший непроверенную историю конспирации.

Приближаясь к скале Августа, он посмотрел на запад, и ему не понравилось чрезмерное нагромождение облаков. Он спустился в кабину и включил морское радио. Приближался шторм: сильный дождь, волнение от шести до восьми баллов. Он вернулся к рулю, развернул парусник и помчался, накренившись на кормовую мачту. Парусник тотчас набрал скорость.

К тому времени когда он достиг устья реки Хелфорд, уже вовсю шел дождь. Габриель натянул капюшон своей куртки и стал работать над парусами – сначала спустил кормовой парус, потом кливер и главный парус. Он выключил мотор и повел парусник вверх по реке. Целый эскадрон чаек собрался над его головой, требуя пищи. Габриель разорвал свой второй сандвич в мелкие кусочки и бросил их в воду.

Он прошел заброшенную устричную отмель, обогнул мыс и поплыл по тихой приливной реке. Деревья расступились, и стало видно крышу коттеджа. Приближаясь, он уже мог различить фигуру, стоявшую на пристани, – руки в карманах, воротник куртки поднят от дождя. Габриель сбежал вниз по сходному трапу и схватил цейссовский бинокль, висевший на крюке возле камбуза. Он поднял бинокль к глазам и навел его на лицо мужчины, затем быстро опустил. Этого ему было достаточно, чтобы установить личность.

Ари Шамрон сел за маленький стол на кухне, пока Габриель варил свежий кофе.

– А ты и в самом деле начинаешь выглядеть как прежде.

– Вы всегда хорошо умели врать.

– Со временем одутловатость пройдет. Ты помнишь Баруха, как его избили до того, как мы сумели вытащить его оттуда? После двух-трех месяцев он выглядел почти как прежде.

– Для начала Барух всегда был некрасив.

– Это правда. Ты был красавчиком. А вот я – я бы пережил избиение. Может, даже стал бы лучше выглядеть.

– Я уверен, что могу найти несколько горящих нетерпением добровольцев.

Лицо Шамрона превратилось в железную маску. На секунду он стал казаться не усталым стариком, а скорее воином-сабра, который тридцать лет назад вытащил Габриеля из Бетсальельской школы искусств.

– Они бы выглядели хуже тебя, когда бы я с ними покончил.

Габриель сел и налил им обоим кофе.

– Мы сумели удержать все это в тайне?

– Ходили слухи на бульваре Царя Саула – слухи о необъяснимых передвижениях персонала и странных расходах, произведенных в Венеции и Цюрихе. Эти слухи каким-то образом дошли до кабинета премьер-министра.

– Так он знает?

– Подозревает и доволен. Говорит, что если это правда, то он не хочет ее знать.

– А картины?

– Мы втихую работаем с несколькими агентствами по возвращению произведений искусства и с американским министерством юстиции. Из шестнадцати картин, которые ты обнаружил в сейфе Рольфе, девять возвращены наследникам их законных владельцев, включая ту, что принадлежала отцу Джулиана.

– А остальные?

– Они останутся в Музее Израиля, как того хотел Рольфе, пока не найдутся их владельцы. Если таковые не найдутся, картины будут висеть там всегда.

– А как Анна?

– Мы по-прежнему охраняем ее. Рами просто сходит с ума. Говорит, что сотворит что угодно, лишь бы уйти из команды. Он готов добровольно включиться в патрульную службу в Газе.

– Есть угроза?

– Пока – нет.

– Сколько же мы должны держать ее под нашей защитой?

– Так долго, как ты хочешь. Это была твоя операция. Решение за тобой.

– По крайней мере год.

– Согласен. – Шамрон налил себе кофе в чашку и закурил одну из своих вонючих турецких сигарет. – Ты знаешь, на будущей неделе она приезжает в Англию. Выступление в Альберт-Холле. Это последняя остановка в ее турне.

– Я знаю, Ари. Я ведь тоже могу читать газеты.

– Она попросила меня передать тебе это. – Он положил на стол маленький конверт. – Это билет на ее выступление. Она просила тебя зайти после концерта за сцену, чтобы поздороваться.

– Я сейчас еще не закончил одну реставрацию.

– Себя или картины?

– Картины.

– Устрой перерыв.

– У меня нет времени, чтобы поехать сейчас в Лондон.

– Принц Уэльский выбирает время, чтобы присутствовать на ее концерте, а ты слишком занят.

– Да.

– Я никогда не пойму, почему ты даешь красивым талантливым женщинам проскользнуть мимо твоих пальцев.

– А кто сказал, что я намерен это сделать?

– Ты думаешь, она вечно станет ждать?

– Нет, но до тех пор, пока у меня не опадет отечность.

Шамрон жестом толстой руки отмел это заявление.

– Ты используешь свое лицо в качестве удобного объяснения, чтобы не видеть ее. Но я-то знаю подлинную причину. Жизнь дана, чтобы жить, Габриель, а эта приятная маленькая тюрьма, которую ты сотворил для себя, – не жизнь. Пора тебе перестать винить себя за то, что произошло в Вене. Если тебе необходимо кого-то винить, вини меня.

– Я не поеду в Лондон в таком виде.

– Если ты не поедешь в Лондон, ты позволишь мне сделать другое предложение?

Габриель с раздражением издал долгий вздох. Больше сопротивляться он уже не мог.

– Я слушаю, – сказал он.

49 Корсика

В тот же день Англичанин пригласил Антона Орсати на свою виллу на ленч. Дул сильный ветер и было холодно – слишком холодно, чтобы есть на террасе, так что они ели за кухонным столом и обсуждали относительно срочные проблемы, связанные с компанией. Дон Орсати только что выиграл контракт на поставку масла двум десяткам бистро, разбросанных от Ниццы до Нормандии. Теперь одна американская экспортно-импортная компания захотела включить масло в число продуктов, продаваемых в специализированных магазинах в Соединенных Штатах. Спрос начинал превышать поставки. Орсати требовалось больше земли и больше деревьев. Но будут ли плоды удовлетворять его высоким требованиям? Не пострадает ли качество от расширения? Этот вопрос они и обсуждали во время еды.

После ленча они уселись у огня в гостиной, потягивая красное вино из глиняного кувшина. Вот тогда-то Англичанин и признался, что поступил не по чести в деле Рольфе.

Орсати подлил себе вина и улыбнулся.

– Когда синьядора рассказала мне, что ты вернулся из Венеции без своего талисмана, я понял: произошло что-то необычное. Кстати, что с ним случилось?

– Я отдал его Анне Рольфе.

– Каким образом?

Англичанин рассказал. На Орсати это произвело впечатление.

– Должен сказать, ты выиграл по очкам. Как ты сумел достать блейзер?

– Одолжил его у охранника в Скоуле.

– А с ним что произошло?

Англичанин уставился в огонь.

Орсати пробормотал:

– Бедняга.

– Я сначала попросил у него.

– Вопрос: почему? Почему ты не оправдал моего доверия, Кристофер? Разве я плохо к тебе относился?

Англичанин поставил пленку, которую он забрал у Эмиля Якоби в Лионе. Затем он дал Орсати материал, подготовленный им на основе собственного расследования, и ушел на кухню мыть посуду после ленча. Корсиканец читал медленно, как умел.

Когда Англичанин вернулся, Орсати заканчивал чтение. Он закрыл папку, и его черные глаза остановились на Англичанине.

– Профессор Якоби был очень хорошим человеком, но нам платят за то, чтобы мы убивали людей. Если мы все время будем ломать голову над тем, где добро, а где зло, мы никогда никакой работы не выполним.

– Разве так ваш отец вел свое дело? И его отец? И его?

Орсати нацелил толстый указательный палец на лицо Англичанина.

– Моя семья тебя не касается, Кристофер. Ты работаешь на меня. Никогда этого не забывай.

Орсати впервые так разозлился на него.

– Я не хотел выказать неуважение, дон Орсати.

Корсиканец опустил палец.

– Я так и не считаю.

– Вы знаете историю синьядоры и что случилось с ее мужем?

– Ты знаешь многое из истории этих мест, но не все. Как, ты думаешь, синьядора умудряется иметь крышу над головой? Ты считаешь, она способна существовать на те деньги, которые получает за то, что прогоняет злых духов своим волшебным маслом и святой водой?

– Вы заботитесь о ней?

Орсати медленно кивнул.

– Она сказала мне, что taddunahgiu может иногда вершить не только месть, но и справедливость.

– Это правда. Дон Томази, безусловно, заслуживал смерти.

– Я знаю, кто заслуживает смерти.

– Человек из твоего досье?

– Да.

– Из твоих слов следует, что он очень хорошо защищен.

– Я лучше любого из них.

Орсати поднес бокал к огню и стал наблюдать, как свет танцует в рубиновом вине.

– Ты очень хорош, но убить такого человека будет нелегко. Тебе потребуется моя помощь.

– Ваша?

Орсати допил свое вино.

– Кто, ты думаешь, залез на гору дона Томази и перерезал его мерзкое горло?

50 Коста-де-Прата, Португалия

Карлос, смотритель виноградника, первым увидел, как он подъехал. Он оторвался от того, что делал, и, подняв глаза вверх, увидел, как машина проехала по гравийной дороге и тот, которого звали Рами, встретил реставратора по имени Габриель. Они обменялись несколькими словами; Рами коснулся шрамов на лице реставратора. Все это Карлос увидел со своего места внизу виноградника. Не будучи военным, Карлос тем не менее сразу понял: происходит смена караула. Рами уходит – мог бы побыстрее. Рами надоели фокусы Богородицы – Карлос знал, что так будет. Богородице нужен человек нескончаемого терпения, который оберегал бы ее. Богородице нужен реставратор.

Карлос наблюдал, как Габриель перешел через дорогу и исчез в вилле. Богородица находилась в своей комнате наверху – играла. Реставратор, конечно же, не станет ее прерывать. Карлос подумал было взбежать на террасу и вмешаться, а потом отказался от этой мысли. Пусть будет реставратору урок, и есть уроки, которые лучше постигать нелегким путем.

Так что он положил на землю свои ножницы и вытащил из кармана фляжку со спиртом. Потом присел среди лоз и закурил сигарету, глядя на то, как солнце близится к океану, и ожидая начала спектакля.

Под звуки ее скрипки, наполнявшие виллу, Габриель поднимался по лестнице к ее комнате. Он вошел без стука. Она сыграла еще несколько нот и вдруг остановилась. Не оборачиваясь, закричала:

– Черт бы тебя побрал, Рами! Сколько, черт побери, раз я говорила тебе…

Повернулась… и увидела его. Открыла рот и выпустила из рук Гварнери. Габриель бросился вперед и поймал скрипку, прежде чем она упала на пол. Анна схватила его в объятия.

– Я не думала, что когда-либо увижу вас, Габриель. Что вы тут делаете?

– Прикомандирован к вашей охране.

– Слава тебе, Господи! А то мы с Рами убили бы друг друга.

– Так я и слышал.

– И сколько же народу в новой команде?

– Я подумал, что это решать вам.

– Я считаю, что одного человека будет достаточно, если вы не возражаете.

– Отлично, – сказал он. – Просто идеально.

51 Нидвальден, Швейцария

Отто Гесслер прорезал шелковистую воду, продвигаясь в вечной темноте. Он хорошо поплавал в тот день – на два заплыва больше обычного, значит, в общем и целом сто пятьдесят метров, что было несомненным достижением для человека его возраста. Слепота требовала, чтобы он тщательно считал каждый взмах руки, чтобы не врезаться в закраину бассейна. Совсем недавно он мог покрыть всю длину бассейна за двадцать два мощных взмаха руки. Теперь на это требовалось сорок взмахов.

Он заканчивал последний заплыв: тридцать семь… тридцать восемь… тридцать девять… Он вытянул руку, ожидая ощутить гладкий, как стекло, итальянский мрамор. Вместо этого что-то схватило его руку и вытащило из воды. Он повисел так с минуту, беспомощный, точно рыба на крючке, с обнаженным животом, с выгнутыми ребрами.

Затем нож вонзился в его сердце. Возникла жгучая боль. И на секунду к нему вернулось зрение. Где-то вдали блеснул, ослепительно яркий свет. Рука выпустила его, и он упал в шелковистую воду. Назад, в вечную тьму.