Убийства, в которые я влюблен

Лоренс Блок Заложник воображения

Уоррен Катлетон вышел из своей меблированной комнаты на Восемьдесят Третьей улице и направился в сторону Бродвея. Было ясное утро, светило неяркое солнце, и воздух был прохладным. На углу мистер Катлетон купил номер «Дейли Миррор» у слепого продавца, у которого каждое утро покупал газеты и который не по голосу и не по шагам, а каким-то своим способом всегда узнавал его. Потом он вошел в кафе, где обычно завтракал, и, зажав аккуратно сложенную газету под мышкой, взял сладкую булочку, чашку кофе и сел за свободный столик, чтобы прочитать «Дейли Миррор» от корки до корки.

Дойдя до третьей страницы, он перестал жевать и отодвинул чашку. Там была статья об убийстве женщины в Центральном парке прошедшей ночью. Ее звали Маргарет Уолдек, она работала медсестрой в больнице на Пятой Цветочной авеню. Ее смена кончалась в полночь, и, когда она возвращалась через парк домой, кто-то набросился на нее, повалил, надругался и нанес множество ножевых ранений в грудь и живот. Это было длинное и достаточно красочное повествование, дополненное жутковатой фотографией мертвой Маргарет Уолдек. Уоррен Катлетон прочел статью и взглянул на страшную фотографию.

И вспомнил.

Воспоминание захлестнуло его. Аллея парка. Ночной воздух. Длинный и холодный нож в руке. Рукоятка ножа, влажная от назойливого пота. Ожидание на холоде, в безлюдье парка. Звук шагов, ближе, ближе. Его рывок с тропинки в темноту кустов и появление женщины. И затем — остервенелая ярость его нападения и гримаса боли на лице женщины, ее вопли в ушах. И нож — вверх, вниз, вверх, вниз. Слабеющий и, наконец, оборвавшийся крик. Кровь.

У него закружилась голова. Он взглянул на свою руку, как будто ожидая увидеть в ней нож. Рука, однако, держала на треть съеденную сладкую булочку. Пальцы его разжались, булочка упала на стол. Ему казалось, что его вот-вот стошнит. Но этого не случилось.

— О боже, — тихо проговорил он. Никто его не слышал.

Он повторил это чуть громче и трясущимися руками зажег сигарету. Попытался задуть спичку, но это никак не удавалось, бросил спичку на пол и придавил ее ногой. И глубоко вздохнул. Он убил женщину. Совсем незнакомую, он никогда прежде даже не видел ее. В статье его называли извергом, бандитом, убийцей. Он совершил убийство, полиция непременно найдет его, вынудит признаться. Будет суд и приговор, потом просьба о помиловании, отказ, и тюремная камера, и долгий, долгий путь к электрическому стулу, и разряд, и потом, к счастью, больше ничего.

Он закрыл глаза. Руки сжались в кулаки. Он прижал их к вискам и несколько раз лихорадочно вздохнул. Почему он это сделал? Что с ним произошло? Почему, почему, почему он убил? Почему вообще убивают?

Он продолжал сидеть за столом, выкуривая одну сигарету за другой. Когда третья сгорела до конца, он встал и пошел к телефонной будке. Бросил десятицентовую монету, набрал номер и ждал, пока ответят.

— Это Катлетон, — сказал он. — Меня сегодня не будет. Неважно себя чувствую.

Трубку подняла одна из девушек в офисе. Она сказала, что очень сожалеет, но надеется, что Катлетон вскоре поправится. Он поблагодарил ее и повесил трубку.

Неважно себя чувствует! За двадцать три года, что он работает компании Барделла, он всего два раза пропускал работу по болезни, когда у него поднималась температура. Так что они должны верить ему. Он никогда не лгал и не увиливал от работы, его наниматели знали это. И все-таки ему было неприятно, что пришлось обмануть.

На обратном пути домой он купил «Дейли Ньюз», «Геральд Трибюн» и «Таймс». В «Ньюз» ему не пришлось долго искать статью, они тоже поместили ее на третьей странице и дали тот же текст и ту же фотографию. С «Таймс» и «Геральд Трибюн» было сложнее, обе газеты закопали статью об убийстве Уолдек глубоко во втором разделе, как будто это было какое-то незначительное событие. Он не мог этого понять.

Вечером он купил «Джорнал Американ», «Уорлд Телеграм» и «Пост». «Пост» поместил интервью с единокровной сестрой Маргарет Уолдек. Интервью было очень скорбное, Уоррен Катлетон плакал, когда читал его, проливая слезы в равной мере как по Маргарет Уолдек, так и по себе.

В семь часов он пришел к выводу, что обречен. Он убил и должен поплатиться за это жизнью.

В девять часов он решил, что может избежать наказания. Судя по статьям в газетах, у полиции не было никаких улик. Об отпечатках пальцев не упоминалось, к тому же он знал, что с него никогда их не снимали и они нигде не зафиксированы. Стало быть, у полиции нет оснований связывать его с убийством. Если только его никто не видел, а он не припоминал, чтобы там могли свидетели.

В полночь он лег спать. Спал урывками, заново переживая все ужасы минувшей ночи — звук шагов, нападение, нож, кровь, свое бегство из парка. Последний раз он проснулся в семь часов, вырвавшись из ночного кошмара, весь в поту.

Если эти кошмарные сновидения будут преследовать его ночь за ночью, то жизнь теряет всякий смысл. Он не психопат, и понятия «хорошо» и «плохо» имеют для него принципиальное значение. Искупление в объятиях электрического стула казалось наименее ужасным из всех возможных наказаний. Теперь он уже не хотел скрываться. Он хотел освободиться.

Катлетон вышел на улицу и купил газету. Никаких новых сведений в ней не было. В «Миррор» он прочел интервью с маленькой племянницей Уолдек, и оно вызвало у него рыдания.

Никогда раньше ему не приходилось бывать в полицейском участке. Он располагался всего в нескольких кварталах от многоквартирного дома, в котором жил Катлетон, но ему пришлось заглянуть в телефонный справочник, чтобы узнать точный адрес.

Он вошел внутрь и в нерешительности остановился, отыскивая глазами кого-нибудь не слишком высокого по званию. Наконец обнаружил дежурного и обратился к нему, объяснив, что хочет видеть кого-нибудь по поводу убийства Уолдек.

— Уолдек? — переспросил дежурный.

— Женщина в парке.

— А-а. Информация?

— Да, — ответил мистер Катлетон.

Присев на деревянную скамью, он ждал, пока дежурный звонил наверх, чтобы выяснить, кто занимается делом Уолдек. Потом его попросили подняться к сержанту Рукеру. Катлетон послушно пошел наверх.

Рукер оказался молодым человеком с озабоченным лицом. Он сказал, что ведет дело Уолдек, но сначала посетителю придется сообщить свое имя, адрес и другие сведения о себе.

Катлетон сообщил все, что от него хотели, Рукер записал все сведения на желтом бланке и задумчиво поднял на него глаза.

— Ну хорошо, с формальностями покончено, — сказал он. — Что у вас есть для нас?

— Я сам, — ответил мистер Катлетон и, когда сержант Рукер удивленно нахмурился, объяснил: — Я сделал это. Убил ту женщину, Маргарет Уолдек. Это сделал я.

Сержант Рукер и еще один полицейский отвели его в отдельную комнату и задали много вопросов. Катлетон рассказал все в точности, как помнил, с начала и до конца, изо всех сил стараясь не терять самообладания в наиболее жутких местах. Дважды он все-таки не выдержал. Рыдания удалось сдержать, но ему закладывало грудь, в горле вставал комок, и некоторое время он не мог говорить. Они продолжали задавать вопросы.

— Где вы взяли нож?

— В магазине «Пять и десять» [1].

— Где именно?

— На Колумбия Авеню.

— Помните магазин?

Он помнил прилавок, продавца, помнил, как расписывался за нож, как унес его. Он только не помнил, что это был за магазин.

— Почему вы сделали это?

— Не знаю.

— Почему именно Уолдек?

— Просто она… попалась.

— Почему вы напали на нее?

— Что-то нашло на меня. Толкало сделать это. Не понимал этого тогда, не понимаю и сейчас. Неодолимая потребность. Мне необходимо было сделать это!

— Почему вы ее убили?

— Так случилось. Я убил ее. Этот нож, вверх, вниз. Вот почему я купил нож. Чтобы убить ее.

— Вы заранее планировали это?

— Лишь… смутно.

— Где нож?

— Его нет. Выбросил. В канализационный люк.

— Где этот люк?

— Не помню. Где-то.

— У вас на одежде должна быть кровь. Ведь из убитой она хлестала, одежда не могла не испачкаться. Она у вас дома?

— Я избавился от нее.

— Как? Бросили в люк?

— Послушай, Рэй, нельзя вести допрос с пристрастием, если человек сам признается.

— Виноват. Катлетон, одежда где-то недалеко от вашего дома?

Что-то смутно всплывало в памяти. Что-то, связанное с огнем.

— Топка для сжигания мусора.

— В вашем доме?

— Нет, в каком-то другом. В нашем такой нет. Я пришел домой, переоделся. Это я помню. Связал одежду в узел, побежал в другой дом, бросил ее в топку для мусора и помчался обратно к себе. Умылся. Помню, что под ногтями у меня была кровь.

Они попросили его снять рубашку. Осмотрели руки, грудь, лицо и шею.

— Никаких царапин, — сказал сержант Рукер. — Ни единого следа, а она царапалась, у нее под ногтями обнаружена кожа.

— Но, Рэй, она ведь могла сама себя царапать.

— М-мм. Или на нем все быстро заживает. Пойдемте, Катлетон.

Они привели его в другую комнату, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали и предъявили обвинение в преднамеренном убийстве. Сержант Рукер предложил ему позвонить своему адвокату. Катлетон не знал ни одного адвоката. Был один, который как-то заверял ему документы, но он не помнил его имени.

Потом его отвели в камеру. Он вошел туда, и за ним заперли дверь. Сел на табурет, закурил сигарету. Впервые за последние двадцать семь часов у него не тряслись руки.

Через четыре часа в камеру вошли сержант Рукер и другой полицейский. Рукер сказал:

— Вы не убивали эту женщину, мистер Катлетон. Теперь объясните нам, зачем вам понадобилось говорить, что вы сделали это?

Он в изумлении уставился на них.

— Начнем с того, что у вас есть алиби, и вы о нем не упомянули. Вы ходили на двухсерийный фильм, в кинотеатр Лоуеса на Восемьдесят Третьей улице. Кассир опознал вас по фотографии и вспомнил, что вы покупали билет на девять тридцать. Билетер тоже опознал вас. Он помнит, что когда вы шли в туалет, то споткнулись, и ему пришлось поддержать вас. Это было уже после полуночи. Дома вы направились прямо в свою комнату. Женщина, живущая ниже вас, помнит это. Мужчина из комнаты дальше по коридору клянется, что к часу ночи вы были у себя и через пятнадцать минут после того, как вы вошли, у вас погас свет. Так какого же черта вы сказали нам, что убили женщину?

Это было невероятно… Он не помнил никакого кинофильма. Не помнил, чтобы покупал билет или как споткнулся по дороге в туалет. Ничего подобного. Он помнил только, как прятался в кустах, помнил звук шагов, нападение, нож, крики. Помнил, как бросил нож в люк, а одежду в какую-то топку для мусора и как смывал кровь.

— Более того. Мы нашли человека, который, по всей вероятности, является убийцей. Его имя Алекс Кэнстер. Он был дважды осужден за попытки нападения. Мы взяли его при обычном патрульном обходе. Под подушкой нашли нож в пятнах крови. Его лицо все исцарапано, и я ставлю три против одного, что сейчас он уже признался. Это он убил Маргарет Уолдек, вы ее не убивали. Так почему вы это взяли на себя? Зачем вы доставили нам столько хлопот? Зачем лгали?

— Я не лгал, — пробормотал мистер Катлетон.

Рукер тяжело вздохнул. Вмешался второй полицейский:

— Рэй, у меня есть идея. Пригласи кого-нибудь, кто умеет работать с детектором лжи.

Катлетон был очень смущен. Его привели в какую-то комнату, привязали к странной машине с самописцем и начали задавать вопросы. Как его имя? Сколько лет? Где он работает? Убивал ли он Уолдек? Сколько будет четыре плюс четыре? Где он купил нож? Какое его второе имя? Куда он подевал свою одежду?

— Ничего, — сказал полицейский. — Никакой реакции? Понимаешь? Он верит в это, Рэй.

— Может быть, он просто не реагирует на эту штуку? Она ведь не на каждом работает.

— Тогда попроси его солгать.

— Мистер Катлетон, — сказал сержант Рукер. — Сейчас я спрошу вас, сколько будет четыре плюс три. Нужно, чтобы вы ответили — шесть. Просто скажете — шесть.

— Но ведь это будет семь.

— Неважно, мистер Катлетон, вам нужно сказать шесть.

— А-а-а.

— Сколько будет четыре и три?

— Шесть.

Реакция была, и сильная.

— Вот в чем дело, — объяснил второй полицейский. — Он действительно верит в это, Рэй. Он не собирался создавать нам лишние проблемы, он верит в это, независимо от того, правда это или нет. Ты же знаешь, что может вытворять воображение. Знаешь, как иногда свидетели клянутся, утверждая ложь. Им так помнится, вот в чем дело. Он прочел статью в газете, воображение сыграло с ним злую шутку, и он сразу в это поверил.

Они долго беседовали с ним, Рукер и второй полицейский, объяснив все до мелочей. Они говорили ему, что в глубине его раненой души таится подавленное желание, это создает беспричинное чувство вины, которое и берет на себя ответственность за убийство миссис Уолдек. И потому он считает себя виновным, хотя вовсе не убивал ее. Долгое время, слушая их, он был уверен, что они сошли с ума. Но в конце концов они доказали ему, что он никак не мог совершить то, в чем признается. Они обосновали это фактами, и у него не было аргументов, чтобы возразить им. Он был вынужден им поверить.

Он поверил им, он знал, что правы они, а не он, или, вернее, не его память. Но это ни в какой мере не влияло на тот факт, что он помнил, как убивал. До мельчайшей детали. И это значило, что он, несомненно, сошел с ума.

— Теперь вы, наверное, считаете, — понимающе сказал сержант Рукер, — что сошли с ума. Но пусть вас это не волнует, мистер Катлетон. Такое стремление — признание в совершении преступления — встречается гораздо чаще, чем вы думаете. Каждая публикация об убийстве приводит к нам дюжину желающих в нем сознаться, и большая часть из них искренне уверена, что так оно и было на самом деле. В вашем подсознании живет побуждение к совершению убийства, ваша совесть страдает, стремится избавиться от чувства вины, восприятие реальности искажается, вы верите в то, что сделали это, и в конце концов являетесь с признанием в том, чего никогда не смогли сделать в действительности. Мы постоянно сталкиваемся с такими вещами. Правда, не у всех убежденность так сильна, как у вас, и не все в состоянии так точно описать ситуацию. Детектор лжи помог нам понять вас. Не нужно волноваться о том, что вы психически больны. Вы вполне можете себя контролировать. Только не надо все время думать об этом.

— Психология, — заметил второй полицейский.

— Вполне возможно, что у вас это повторится, — продолжал Рукер. — Но не позволяйте этим мыслям завладеть вами. Старайтесь выбросить их из головы и напоминайте себе, что вы никого не убивали. И все будет в порядке. И никаких признаний, о'кей?

Какое-то время, он чувствовал себя эмоционально отупевшим. Потом наступило облегчение, огромное облегчение. Ему больше не грозит электрический стул. И не давит постоянное чувство вины.

Той ночью он спал без всяких сновидений.

Это произошло в марте. Четыре месяца спустя, в июле, все повторилось. Он проснулся, спустился вниз, вышел на улицу, на углу купил «Дейли Миррор», сел за столик со сладким пирогом и кофе, открыл газету на третьей странице и прочитал статью о четырнадцатилетней школьнице, которая прошлой ночью возвращалась домой, но так туда и не пришла. Какой-то мужчина затащил ее в глубь аллеи и бритвой перерезал горло. Статья сопровождалась страшной фотографией девушки с перерезанным от уха до уха горлом.

Подобно вспышке света на фоне темного неба, сверкнуло воспоминание, восстановившее всю картину.

Он вспомнил бритву в своей руке, отчаянно вырывавшуюся девочку. Вспомнил ощущение ее нежного, напрягшегося от ужаса тела, ее стоны, потоки крови, хлынувшие из вспоротого горла.

Картина была настолько реальной, что прошло некоторое время, прежде чем он вспомнил, что его память уже не в первый раз проделывает с ним эту жестокую шутку. Он напомнил себе о том, что было в марте. В тот раз его память ошиблась. Сейчас, по-видимому, тоже.

Но нет. На этот раз ошибки быть не могло. Он ясно помнил каждую деталь. Так поразительно ясно.

Он пытался убедить себя. Он сражался с собственной памятью. Он напоминал себе, что сержант Рукер предупреждал его, что такое может повториться. Он сопротивлялся, как мог.

Но порой логика бессильна против упорствующего сознания. Если человек ощущает, что держит в руке розу, чувствует ее аромат, колется о ее шипы, то никакие доводы рассудка не способны поколебать его уверенность в том, что роза действительно существует. Память о розе столь же убедительна, сколь и роза в руке.

В тот день Уоррен Катлетон все-таки пошел на работу. Однако ни ему, ни его делу это не принесло никакой пользы. Сосредоточиться на бумагах, лежащих у него на столе, он был не в состоянии. Ни о чем другом, кроме как об убийстве Сандры Гиллер, он думать не мог.

Девушка в офисе заметила, что он был озабоченным и подавленным, и справилась о его самочувствии. Сослуживцы интересовались, давно ли он проверялся у врача. В пять он ушел домой. По дороге ему с трудом удалось не приближаться к полицейскому участку.

Сны были настолько реальны, что он постоянно просыпался. Один раз даже кричал. К утру он оставил попытки заснуть.

Простыни, матрас на постели были мокрыми от пота. Он долго стоял под холодным душем. Потом оделся. Спустился вниз и отправился в полицейский участок.

В прошлый раз он пришел сюда с признанием в совершении убийства. Они убедили его в невиновности. Казалось невероятным, чтобы тогда они ошиблись. Может быть, и на этот раз сержант Рукер сумеет избавить его от призрака убитой девочки. Признание, потом доказательство его невиновности, и он снова сможет спать, по ночам.

Не останавливаясь у стола, дежурного, он прошел прямо наверх и нашел сержанта Рукера. Увидев Катлетона, тот прищурился.

— Уоррен Катлетон, — сказал он. — Признание?

— Я пытался удержаться и не приходить сюда. Вчера я вспомнил, как убил девочку в Куинсе. Я знаю, что сделал это, и в то, же время — что не мог это сделать. Но…

— Уверены, что убили ее?

— Да.

Сержант Рукер все понимал. Он отвел Катлетона в комнату. Не в камеру, а в комнату. Попросил его подождать там немного. Вскоре он вернулся.

— Я звонил в отдел по расследованию убийств в Куинсе, — объяснил он. — Узнал кое-какие подробности, которые не упоминались в газетах. Вы помните, что вы что-то вырезали у нее на животе?

Он тотчас же вспомнил. Бритва, кромсающая обнаженное тело.

— Что именно вы вырезали, мистер Катлетон?

— Я… я точно не помню.

— Вы вырезали «Я люблю тебя». Вспоминаете?

Да, он вспомнил. «Я люблю тебя». Эти три слова, вырезанные на нежном теле. Доказательство того, что его страшный поступок был в такой же мере актом любви, как и уничтожения. О да, он помнил. Так же четко, как вид, открывающийся из окна кабинета, в котором он сейчас находился.

— Мистер Катлетон, мистер Катлетон. Вовсе не эти слова были вырезаны на теле девочки. Выражение было нецензурным. Первое слово — бранное, второе — «тебя». Не «Я люблю тебя», а нечто совсем другое. Вот почему этого не было в газетах. Поэтому, и еще для того, чтобы иметь возможность отмести ложные признания. И, поверьте мне, это была прекрасная идея. В тот же момент, как я произнес слова, вырезанные на теле, ваша память включилась. Произошло нечто, подобное мощному внушению. Вы никогда не притрагивались к этой девочке, но что-то щелкнуло у вас в голове, воображение ухватилось за образ и воспроизвело всю сцену. Вы как будто вспомнили, так, как иногда вспоминаешь то, что когда-то прочитал в газете.

Некоторое время он сидел неподвижно, молча глядя на свои ногти, в то время как сержант Рукер выжидающе смотрел на него. Наконец Катлетон произнес:

— Я все время знал, что не мог этого сделать. Но это ничего не меняло.

— Я понимаю.

— Мне нужно было, чтобы меня убедили. Когда помнишь все до последней мелочи, то не можешь просто сказать себе, что ты сумасшедший, что этого ничего не было. Я не спал по ночам.

— Понимаю.

— Во сне я каждый раз переживаю все заново. Как и в прошлый раз. Я понимаю, что не должен был приходить сюда, что я зря трачу ваше время. Я все прекрасно понимаю, сержант.

— Но вам нужно, чтобы вас убедили.

Он обреченно кивнул. Сержант заверил его, что беспокоиться не о чем. Конечно, он отнял некоторое время, но на самом деле у полиции больше свободного времени, чем думают некоторые, хотя и меньше, чем представляют себе другие, и что мистер Катлетон может приходить к нему всякий раз, когда ему это нужно.

— Прямо ко мне, — сказал сержант Рукер. — Это упростит дело, поскольку я вас понимаю, знаю, что с вами происходит, а другие могут не понять, не будучи в курсе дела.

Катлетон поблагодарил сержанта Рукера и пожал ему руку. Он вышел из участка и зашагал по улице легко и свободно, как будто с него скинули тяжелую и назойливую ношу.

Эта ночь прошла без сновидений.

Следующий раз это случилось в августе. На Двадцать Седьмой улице в своей квартире куском электрического провода была задушена женщина. Он вспомнил, как за день до этого покупал такой провод именно для этой цели.

На этот раз он сразу же пошел к Рукеру. Все оказалось совсем просто. Полиция схватила убийцу всего несколько минут спустя после того, как были набраны последние выпуски утренних газет… Им оказался дворник того дома, где жила убитая женщина. Его задержали, и он сознался.

Однажды, в конце сентября, Катлетон возвращался из офиса домой. Целый день лил дождь, а к вечеру вдруг неожиданно выглянуло солнце. По дороге Катлетон остановился у китайской прачечной, чтобы забрать свои рубашки. Потом завернул за угол к аптеке на Амстердам Авеню и купил пачку аспирина. На обратном пути к дому он прошел, вернее, проходил мимо небольшого скобяного магазина.

И тут что-то произошло.

Невольно он вошел в магазин, как будто кто-то другой взял на время в свои руки управление его телом. Терпеливо подождал, пока продавец закончил с продажей банки шпаклевки мужчине с приплюснутым носом. Потом купил топорик для льда. Пошел к себе домой. Распаковал рубашки, шесть штук, белые, сильно накрахмаленные, с одинаковыми старомодными воротничками, все купленные в одном маленьком галантерейном магазине, и убрал их в шкаф. Вынул две таблетки аспирина и положил пачку в верхний ящик шкафа. Потом взял в руки топорик и потрогал его, ощущая шероховатую поверхность деревянной рукоятки и холодную сталь лезвия. Острием коснулся ногтя большого пальца и почувствовал, какое оно острое.

Положил топорик в карман, сел и медленно выкурил сигарету. Потом спустился вниз, вышел из дома, направился в сторону Бродвея. На Восемьдесят Шестой улице он вошел в метро, опустил жетон и прошел через турникет. Сел в поезд до Вашингтон Хейтс. Вышел из поезда и пошел в небольшой парк. Пробыл там минут пятнадцать, как будто чего-то ожидая. Потом ушел.

К этому времени уже стемнело и стало холодно. Катлетон зашел в небольшой ресторан на Дикман Авеню. Заказал отбивную с картофелем, жареным по-французски, и чашку кофе. С большим аппетитом поел.

В уборной ресторана он вынул топорик из кармана и снова его погладил. Такой острый, такой крепкий! Он улыбнулся и поцеловал острие, раздвинув губы, чтобы не порезаться. Такой острый, такой прохладный!

Он оплатил счет, оставил чаевые официанту и вышел из ресторана. Была уже ночь, и настолько холодная, что мысли замерзали в зародыше. Он шел по пустынным улицам. Свернул в какой-то переулок. Остановился и стал ждать, молча и неподвижно.

Шло время.

Его взгляд был прикован к пересечению переулка с улицей. Там проходили люди — юноши, девушки, мужчины, женщины. Он не шевелился. Замер. Ждал. В какой-то момент появится кто-то подходящий. И никого другого тогда уже не будет. Улица опустеет. И тогда он сделает это. Сделает быстро.

Он услышал стаккато высоких каблуков по асфальту, приближающееся к нему. Ничего больше слышно не было — ни машин, ни других шагов. Медленно, осторожно он двинулся к пересечению переулка с улицей. Увидел молодую, хорошенькую женщину, стройную, с копной иссиня-черных волос и ярким ртом. Прелестная женщина, его женщина, именно такая, она. Ну же!

Она была на расстоянии вытянутой руки. Туфли продолжали стучать по асфальту. Мастерски, как бы одним непрерывным движением, он схватил ее одной рукой за голову, зажав алый рот, и другой с силой дернул за талию. Она потеряла равновесие, и он втянул ее в переулок.

Она начала было кричать, но он стукнул ее головой об асфальт, и она потеряла сознание. Закричала она позже, но он зажал ей рот рукой, и крик оборвался. Ей не удалось укусить его, он был очень осторожен.

Она пыталась вырваться, но он воткнул острие топорика точно в сердце.

Он оставил ее там, мертвую и холодеющую. Топорик выбросил в канализационный люк. Нашел вход в метро и поехал домой. Вошел к себе в комнату, умылся, лег в постель и тотчас заснул. Спал он крепко и без всяких сновидений.

На следующее утро он проснулся в обычное время, как всегда бодрый и готовый к рабочему дню. Принял душ, оделся, спустился вниз, купил «Дейли Миррор» у слепого продавца. Прочитал статью. Молодая женщина, иностранка, исполнительница экзотических танцев по имени Мона Мор подверглась нападению в Вашингтон Хейтс и была убита ударом топорика для льда.

И он вспомнил. Внезапно все вернулось — тело девушки, топорик, убийство.

Он до боли стиснул зубы. Все это было так реально. Подумал, не обратиться ли к психиатру. Но это так дорого. И у него ведь есть собственный психиатр, бесплатный, сержант Рукер.

Но он все помнил! Как покупал топорик, как опрокинул девушку, как воткнул в нее лезвие. Он с силой втянул в себя воздух. Нет, нужно все сделать по порядку. Он подошел к телефону и позвонил в свой офис.

— Это Катлетон. Я сегодня буду позже, через час или около того. У меня визит к врачу. Приду, как только освобожусь.

— Ничего серьезного, надеюсь?

— Нет, нет, — ответил он. — Ничего серьезного.

Ведь это и нельзя считать ложью. В конце концов, сержанта Рукера вполне можно назвать личным психиатром. А психиатр — это врач. И у него действительно назначен визит к нему — постоянно назначен, без фиксированной даты, поскольку сержант приглашал его приходить, если случится что-либо подобное. И то, что не произошло ничего серьезного, тоже было правдой. Потому что он знал, что на самом деле не виновен, как бы настойчиво ни обвиняла его память.

Рукер встретил его, приветливо улыбаясь.

— О, смотрите, кто пришел! — воскликнул он. — Я должен был этого ожидать. Это преступление ведь в вашем вкусе, да? Женщина подверглась нападению и убита. Ваш почерк, верно?

Уоррену Катлетону было не до смеха.

— Я… Эта девушка Мор. Мона Мор.

— У этих девиц из стриптиза невероятные имена, правда? Звучит как Mon Amour. Она француженка.

— Да?

Сержант кивнул.

— И убили ее вы, так я понимаю?

— Я знаю, что не мог, но…

— Вам нужно прекратить читать газеты, — сказал сержант Рукер. — Давайте разберемся, чтобы вы могли избавиться от этого.

Они прошли в комнату. Катлетон сел на стул с прямой спинкой. Сержант Рукер закрыл дверь и встал у стола.

— Итак, вы убили женщину. Где вы взяли топорик?

— В скобяном магазине.

— В каком именно?

— На Амстердам Авеню.

— Почему именно топорик для льда?

— Он меня заворожил. Гладкая, крепкая рукоятка и острое лезвие.

— Где он сейчас?

— Я бросил его в канализационную трубу.

— Понятно, как всегда. Так… Должно быть, было много крови?

— Да.

— Ваша одежда была вся в крови?

— Да. — Он вспомнил окровавленную одежду, вспомнил, как спешил домой, надеясь, что его никто не увидит.

— Где же одежда?

— Бросил в топку.

— Но не в своем доме?

— Нет. Я переоделся дома и побежал в другое здание, не помню куда, и бросил одежду в топку для мусора.

Сержант Рукер хлопнул ладонью по столу.

— Становится все проще и проще, — сказал он. — Или я уже набил руку. Танцовщицу ударили острием топорика прямо в сердце, она практически сразу же скончалась. Ранка маленькая. Ни капли крови. У мертвых кровь не идет, а из таких ран вообще не бывает обильных кровотечений. Так что ваша история расползается, как мокрая бумага. Ну как, вам полегчало?

Уоррен Катлетон медленно кивнул.

— Но это все так невероятно реально…

— Так всегда бывает. — Сержант Рукер покачал головой. — Эх вы, несчастный бедолага. Интересно, сколько это еще будет продолжаться. — Он криво усмехнулся. — Еще несколько таких случаев, и один из нас спятит.