Убийство часового (Дневник гражданина)

Но дьявол плеснул в меня огненной водой…

30 марта. 8:15 утра. Париж. Очень встревоженный, за письменным столом пью кофе. Жена моя, Наташа, с февраля поет в ночном ресторане «Балалайка». Она не пришла еще домой. Жду ее. Был юбилей ресторана, однако в восемь утра даже самое энергичное празднование должно бы закончиться. Где она? Явственно чую беду. В ночь с 24-го на 25-е мне приснился… Дьявол (!), которого я почти стер (как? чем? сон не объясняет)… одна голова МЕЛОМ на стене осталась. Но он плеснул в меня огненной водой, и я заорал… и Наташа меня разбудила. И встала курить, испуганная. Человек, вовсе далекий от мистики, я был крайне поражен и встревожен таким сном.

Закономерно, ожидаемо раздается телефонный звонок: «Мсье Савенко? С вами говорят из госпиталя «Отель Дье», из «неотложной помощи». Ваша жена у нас».

Ужас покидает меня. Скорей произносить слова, скорей в беду.

«Что с ней случилось?»

«Она жертва агрессии. Нападения. Доставлена к нам в пять утра».

«Она жива? В сознании?»

«Да, она пришла в себя… Просила, чтобы вы пришли».

«Выхожу немедленно».

Надеваю бушлат. Шагаю, торопясь, по холодному городу. По Грэвской площади, мимо мэрии, на другой берег Сены. Там, на острове Ситэ, рядом с Нотр-Дам — приземистый квартал госпиталя «Отель Бога». Согласно легенде «Отель Бога», самый старый госпиталь в Париже, был основан в… 651 году! Ошпаренный огненной водой Дьявола, тороплюсь по каменным галереям двора. Коротко остриженные старые деревья зелены уже…

В отделении «неотложной помощи» десяток медсестер и медбратьев сидят и стоят за белым «баром», где вместо бутылок — серые ящики компьютеров. Полицейские проводят небритого парня в джинсах, руки сведены сзади наручниками. Мед-братья выкатывают из фургона «неотложки» на колесной постели старика, укутанного одеялом. Подхожу к белому «бару».

«Мне звонили от вас. У вас моя жена. Я — Савенко. Эдвард Савенко. Что с ней?»

«Около пяти часов утра неизвестный нанес вашей жене шесть ударов отверткой в лицо. У нее сломана рука… Нет, ему удалось скрыться… Не пугайтесь… Все не так страшно, как могло бы быть. Ей повезло. Один из ударов, в висок, пришелся в каком-нибудь всего лишь миллиметре от височной артерии. Чуть в сторону, и вашей жены… ее не было бы».

«Где она сейчас? Я могу с ней говорить?»

Меня направляют в кабинет номер… В означенном кабинете никого. Возвращаюсь к «бару». Выясняется, что Наташу увезли на радиографию, то есть на рентген. Иду по средневековым коридорам. Каменным и полуподвальным. Пластиковые щиты прикрывают здесь и там коридоры. Защита от средневековых сквозняков? Большое и оживленное движение колесных постелей и кресел. Спрашиваю дорогу. В отделении радиографии толстый блондин-медбрат с нервным тиком предлагает мне пройти к колесной постели в глубине коридора. Высоко над постелью капельницы, и от них шланги спускаются к телу на постели.

«Кажется, это она, певица, доставленная утром. Жертва нападения».

Только наклонившись над постелью, понимаю, что окровавленное тело в бумажном халатике — моя жена Наташа. Голые, тощие, окровавленные руки, одна рука прибинтована к доске, и с торчащих из-под нее изломанных пальцев каплет кровь. Волосы, длинные, окровавленные, сбились в колтун. На лбу — наспех заклеенная рана, такая же сочащаяся кровью рана на левой скуле.

«Наташа?»

Она открывает глаза, откатывает голову, и мне предстает истерзанная левая половина лица. Часть ран пришлась на височную область, покрытую волосами. Рана у виска (волосы сбриты) так глубока, что туда без труда вошла бы фаланга, а то и две указательного пальца. В ране, о ужас, пульсирует оголенная височная артерия.

«Ты? Спасибо, что ты пришел…»

Несломанной рукой она тянет к себе мою руку. Подносит ее к губам.

«Почему же они не остановят кровь?»

«Возьми под подушкой салфетку, вытри мне кровь с подбородка… Раны промыли, но кровь льется все равно».

Я промокаю подбородок салфеткой. Салфетка немедленно набухает кровью. Я заглядываю, наклоняясь еще ниже: левое ухо — сплошная кровавая рана.

«Кто это был? Как это случилось?»

«Я плохо помню… — Она отворачивается. — Извини, мне трудно держать голову на весу. Какой-то зверь напал на меня. Избил».

«Где это случилось? На улице?»

«В ресторане. На юбилей пришло множество народа. Только после четырех утра все стали расходиться. Я спустилась, ты знаешь, что в этом подвале три этажа, я спустилась переодеться, чтобы уходить. В зале все еще сидели музыканты, Марк-хозяин, и оставались несколько клиентов, самые неутомимые».

«Так это был клиент?»

«Я же тебе сказала, я не знаю этого человека…»

Подходит доктор. Или он санитар, медбрат?

«Это мой муж», — шепчет ему Наташа, держа мою руку.

«Я — муж», — подтверждаю я.

Наташу увозят в зал с рентгенаппаратами. Устав от разговора со мной, она закрыла глаза. Я думаю, что она похожа сейчас на мертвую. Подобные трупы я видел в декабре в Югославии: жертвы злодеяний. Я муж жертвы злодеяния.

Ее возят из кабинета в кабинет. Я следую за ней всякий раз, вместе с толкающим постель санитаром. Я стою рядом, держу ее руку, оттираю кровь. Она вцепилась в мою руку… Ее надолго скрывают от меня в кабинете. Два доктора, их специальные умения по зашиву ран восхваляет мне санитарка-медсестра, долго зашивают Наташе лицо. Я жду в коридоре, нервно вышагивая, пытаюсь понять, что произошло. Она не работала в кабаре целых четыре года (из «Распутина» в свое время заставил ее уволиться я), я был против того, чтобы она пела в «Балалайке», вообще в ночном ресторане, но она хотела петь. «Я певица, я должна петь!» Весь февраль и до самого 22 марта я был в Москве…

Медсестра подводит ко мне высокого молодого человека в джинсах.

«Мсье из Юридической полиции, он хочет с вами поговорить, мсье Савенко».

Высокий протягивает мне визитную карточку. «5-й дивизион Юридической полиции. Группа анкет. Лоран Турнесак». Он спрашивает, может ли он задать мне несколько вопросов. Очень вежливый. Пока.

«Когда и как вы узнали о том, что случилось с вашей женой?»

«Телефонный звонок отсюда, из «Отель Дье». В 8:15. Женский голос».

Дверь кабинета, где зашивают раны Наташи, приотворяется, видны яркий свет и сгрудившиеся над моей женой фигуры.

«У вашей жены есть личные враги?»

«Насколько я знаю, нет. Во всяком случае, врагов, способных на подобное зверство, нет».

«Ваша профессия?»

«Писатель, журналист».

Лоран Турнесак позволяет себе улыбнуться.

«Я читал пару ваших статей в «Ль'Идио Интернасьеналь»».

Для полицейского чтение нигилистического, оппозиционного, ведущего войну против всех «Идиота» — скорее ненормальное занятие. Вот если бы он был из Ресенжнэмант женераль (приблизительно соответствует Федеральному бюро расследований), тогда он читал бы «Ль'Идио…» по долгу службы. Однако верно и то, что он не простой полицейский, «хранитель мира», как их вполне официально величают, но следователь.

«О-оооо!» — изображаю я удивление, думая о том, что случилось в кабинете, почему толстый медбрат выскочил и побежал по коридору…

Выходит медсестра, их вокруг не менее полутора десятка, и успокаивающе улыбается мне:

«Все, все хорошо, мсье, — шепчет она, проходя. — Она в золотых руках, ваша жена».

Лампы дневного света над нами распыляют неприятный, иссиня-белый свет на все предметы. Полицейские в форме вводят еще одного небритого парня в наручниках. Полиция использует госпиталь для своих целей? Префектура полиции через улицу.

«А у вас есть враги?»

Я гляжу на полицейского юношу. С виду вполне бесхитростный тип. Но, конечно, он обучен всяким полицейским профессиональным гадостям.

«Есть. И сколько! Я бы себя не уважал, если бы не имел врагов».

Он записывает адрес — просит меня быть готовым к тому, что в ближайшие дни, возможно, они захотят опять со мной побеседовать. Знакомит со своим коллегой. Старше, ниже, лысая голова, Филипп Лекёр менее приветлив.

После двухчасовой операции жену мою вывозят в коридор. Лицо чуть менее кроваво, раны заклеены свежими кусочками лейкопластыря. Из-под него видны там и тут нитки. Несмотря на то что Наташа устала, а впереди еще несколько обследований и положение руки в гипс, Лекёр настаивает на том, чтобы записать ее показания сейчас же. Втискивается в помещение, куда ее ввезли отдохнуть. Я жду в коридоре, разговариваем с Турнесаком как старые знакомые, прислонившись к стене. Хотя я и по опыту знаю, что полицейские — опасные собеседники, я делюсь с ним переживаниями. Он поддакивает, разделяет мое горе и вставляет вопросы. Я объясняю, что всегда был против того, чтобы жена работала в ночном ресторане, предпочитал, чтобы мы жили беднее, на одну зарплату, мою… Но Наташа любит петь, пение для нее — призвание. Мне ее ночная работа была всегда неудобна. Я работаю по утрам, а она, когда работала в «Распутине», только в десять вечера уходила туда. Шоу же начиналось в одиннадцать часов вечера. Я не люблю рестораны, и русские рестораны в частности. Сам я был в «Распутине» два раза, в «Балалайке» — один раз. Да, она автор нескольких книг, Наташа. Две опубликованы по-французски. Да, у нее разностороннее дарование…

Медсестра зовет меня к жене. Наташа просит, чтобы я прочел для нее показания, записанные Лекёром. Лекёр просит ее опознать разорванную окровавленную одежду, часы, одну золотую сережку, медальон, ее желтую искусственную шубу. Среди вещей окровавленная мужская рубашка. Нет, Наташа не знает, чья она. Не помнит, была ли эта рубашка на агрессоре. Трудно повернувшись на бок, она подписывает показания и лист опознанных вещей. Наташа хочет в туалет, но подниматься ей нельзя, она прикована к капельницам, обеспечивающим приток питающих жидкостей в вены. Потому выходим мы, я и полицейские. В коридоре Лекёр говорит, мы слушаем.

«Ваша жена утверждает, что не знает агрессора. Она запомнила его как темного брюнета средиземноморского типа, может быть, югослава… Лет сорока. Никаких попыток сексуальной агрессии. Исключительное по зверству нападение… Ваша жена не хочет возбуждать дела. Против кого, спрашивает она, если агрессор не пойман? Но вы должны знать, мсье, французские законы таковы, что в случае подобных зверских нападений закон сам возбуждает дело. В данном случае прокурор обязан будет возбудить дело против «X», обвиняемого в попытке преднамеренного убийства. Персонал «Балалайки» задержан нами и находится под следственным арестом в камере. Эти люди утверждают, что не видели агрессора Между тем выход из ресторана лишь один, и пройти незамеченным невозможно. До свидания, мсье…»

Наташу должен осмотреть глазной врач. Не задеты ли органы зрения. Перемещаемся по средневековым коридорам и в огромных цинковых лифтах. Цинк лифтов неприятно напоминает о цинковых гробах и моргах. Санитар каждый раз иной. Пою жену водой из бумажного стакана. Она очень устала и временами забывается в тяжелом, мгновенном сне. Вздрагивая, просыпается. Все явственнее видны следы побоев. Шея вся в кровоподтеках.

Опять коридоры и лифты. Сквозняки. Зубное отделение. Возврат в полуподвальное помещение для рентгена черепа. Почему ничего не делают со сломанной ее рукой? Спрашиваю всех. Докторов много, и ни один не занимается ею всей. Те двое, что зашивали лицо, никак не могут заниматься сломанной рукой. Не их специальность. Наконец оказываемся в кабинете, выпачканном гипсом. Здоровенный парень-мулат в сабо вкатывает кровать с Наташей внутрь и выставляет меня в коридор. Но тотчас вызывает обратно. В руках у него рентгеновский снимок.

«Мсье, я не могу гипсовать вашей жене руку, посмотрите, как раздроблены концы кости на снимке, и кость сдвинута. Она никогда в таком виде не срастется. Нужна операция».

Выясняется, что Наташе придется остаться в «неотложном отделении» госпиталя минимум на неделю. Я-то надеялся, что на пару дней…

Наташе выделили палату. Всего лишь этажом ниже. Вместе с санитаром везу ее туда. Светлая комната, окна выходят во двор «неотложного отделения». Первый французский этаж. Наташу перенесли с колесной постели на кровать. Повесили капельницы. Я уселся на стул рядом. Наконец одни.

Входит медсестра: «Мсье, два мсье из полиции хотят с вами поговорить».

Выхожу из палаты. Лекёр и неизвестный мне толстолицый усач в плаще.

«Прокурор хочет поговорить с вами, мсье Савенко. Пройдемте к машине». Глаза у них уже не прежние, но холодные, поганые.

«Я собирался покормить Наташу, мсье. Она сама даже привстать на постели не может».

«Это важно, мсье. Прокурор хочет вас видеть. Вашу жену покормит персонал».

«Скажите прокурору, что я к его услугам с завтрашнего дня».

«Мсье, у нас есть приказ…»

«Я не могу бросить жену одну сейчас. Мое присутствие жизненно важно для нее. Имеет ваш прокурор совесть? Передайте ему, что я отказываюсь».

Лекёр вздыхает: «Хорошо, я позвоню ему и скажу, что вы отказались».

«Так и скажите».

Я возвращаюсь в палату к Наташе.

«Чего они хотят от тебя?» — слабо спрашивает она.

«Черт их знает. Прокурор хочет меня видеть. Я отказался».

Они появились через несколько минут.

«Прокурор настаивает, чтобы мы вас доставили. Если необходимо, силой».

«Я же вам сказал — завтра…»

Они встали вокруг меня таким образом, что мне стало ясно, что они сейчас будут делать. Усатый, не прикасаясь ко мне, грудью стал теснить меня дальше по коридору. У лифта они набросились на меня, закрутили мне за спину руки. Прижали меня лицом к стене. Усатый разомкнул наручник.

«В любом случае мы доставим тебя…»

«О'кей, — сказал я. — В подобном случае я подчиняюсь вашему насилию. Однако вы не забыли, что я потерпевшая сторона, мсье агенты?»

«У нас во дворе машина, через несколько секунд будем у прокурора», — примиряюще пробормотал Лекёр.

Их машина, я на заднем сиденье, не свернула за мостом на набережную, но устремилась по рю Сент-Жак. Я понял, что они меня обманывают.

«Первый обман, — заметил, я, — мы не свернули ко Дворцу Правосудия. Куда мы едем?»

В зеркало я увидел, как улыбнулся усач за рулем:

«Куда надо».

Они доставили меня в 5-й дивизион Юридической полиции, в 13-й округ Парижа: 144, бульвар Госпиталя. Случайное совпадение, разумеется, этот госпиталь в названии. Никакого прокурора, естественно. Мы поднялись в кабинет, украшенный афишами полицейских фильмов, где Лекёр сел за пишущую машину и стал брать у меня показания. Некоторые вопросы повторялись. Затем он объявил мне, что «помощник дивизионного комиссара хочет вас видеть, мсье». Пришел седой мужик среднего роста, пиджак, галстук. Мужик объявил мне, что они желают осмотреть вещи Наташи, что, может быть, они найдут «какой-либо элемент, могущий помочь нам в расследовании. Фотографию, например…». И я должен им в этом посодействовать.

Я сказал, что не хочу, чтоб они рылись в моей квартире. Помощник дивизионного комиссара, злой, заявил, что я отказываюсь помочь им найти преступника, изуродовавшего мою жену, что они возьмут понятых и взломают мою дверь. Я заявил в ответ, что у них нет ордера на обыск. И никакой прокурор им такого ордера не даст, ибо негоже полиции терроризировать пострадавших.

«Это в Америке нужен ордер на обыск, — вставил Лекёр. — У нас ордер не требуется, вы плохо знаете французские законы, мсье».

«Да, — согласился я, — это закоренелые преступники блистательно знают все статьи законов, я же арестован во Франции не был, потому лишен подобных знаний».

«В общем, решайте, — заключил комиссар устало. — Если вы не согласитесь добровольно, чтобы мы осмотрели вещи вашей жены, то мы вас оставим здесь, посадим в камеру на 48 часов. О гард а вю[1] вы, надеюсь, слышали, и уж на это мы имеем право. Вам придется спать в камере на голом полу…»

«Вы меня что, запугиваете?! — взорвался я. — Пару месяцев назад я на фронте был в Югославии, а вы меня камерой пугаете. Вы когда-нибудь были на войне?»

Злой, комиссар убежал. Лекёр, все более раздражаясь мной, стал часто поправлять револьвер в кобуре под мышкой и в конце концов стал отстукивать на машине под копирку «гард а вю».

«Вы, люди искусства, вы, как дети, вы не живете в реальном мире…» — бурчал он.

Я раздумывал, что мне делать. Я с ужасом представил, что «X» в это время проник в палату Наташи в «Отеле Бога» и добил, добивает мою жену ударами отвертки. Проникнуть туда ничего не стоит, в госпитале тебя никто ни о чем не спрашивает. Я убедился в этом сам.

«Хорошо, — сказал я Лекёру. — Поехали ко мне. Только я должен заехать в госпиталь. Ключи мои остались в бушлате».

Лекёр разорвал «гард а вю» вместе с копиркой. Демонстративно.

В палате «Отеля Дье» Наташа спала, забывшись. Я переложил ключ из кармана джинсов в бушлат — я соврал полицейским, и с воем сирены мы примчались через Париж «ше муа» (ко мне). Втроем полицейские произвели частичный обыск, не погнушавшись даже осмотром ящиков с нижним бельем. Они отобрали три фотографии, где жертва была снята с показавшимися им подозрительными мужчинами. Они были снисходительно дружественны ко мне. Я выпил стакан красного вина и сжевал кусок хлеба, ибо с утра не имел во рту ни крошки. Они отвезли меня обратно в госпиталь. Наташа дремала, тяжело дыша, но, проснувшись, взяла меня за руку. Почти не разговаривая, мы провели так несколько часов. Я ушел, только когда она опять уснула. Я взял с ночных дежурных твердое обещание посещать ее палату как можно большее количество раз за ночь и звонить мне и в полицию, если подозрительные личности окажутся вдруг вблизи ее палаты. Персонал заверил меня, что мои опасения и предосторожности бессмысленны, так как полиция постоянно находится во дворе госпиталя.

Две фотографии оказались старыми, мужчины, на них изображенные, жили в Америке, в штате Калифорния, и не покидали пределы последнего уже несколько лет. Третья фотография тоже не пригодилась полицейским: согласно словам Наташи, она была снята вместе со случайным коллегой-музыкантом, которого не знает даже по имени, а свидетели из «Балалайки», в свою очередь, не опознали в мужчине на фотографии агрессора.

Дело — Французская республика против «X», обвиняемого в нападении на Наталью Медведеву с целью убийства, — осталось нераскрытым.

«Комсомольская правда» 2 апреля и вслед за ней «Аргументы и Факты» опубликовали информацию о нападении, ознакомив с моей личной трагедией около 40 миллионов русских людей. Корреспондент «АиФ» поинтересовался по телефону, не было ли нападение на мою жену актом политического террора, направленным против меня. «Ведь вы, Эдуард Вениаминович, активно участвуете в российской политике, в оппозиции правительству…» — «У меня есть свои соображения, свои догадки по поводу того, кто изуродовал мою жену, — ответил я, — но у меня нет доказательств, посему я предпочитаю о своих догадках умолчать. Когда у меня будут доказательства и если они у меня будут…»

…Дьявол плеснул в меня огненной водой… Ницше однажды заметил: «Все вокруг героя превращается в трагедию».