Убийство Деда Мороза

VII. ОТВЕТ ЗВЕЗДЫ

Вечером господин де Санта-Клаус долго прогуливался по улицам Мортефона. Полицейские уехали и увезли арестованного. Назавтра должна была прибыть другая машина за трупом неизвестного и увезти его в морг Нанси.

Маркиз отказался удовлетворить всеобщее любопытство относительно обстоятельств кражи и мотивов преступления. Он слонялся по городу, рассматривая крышки погребов, входы в длинные пролеты арок, фасады домов…

Ужин в замке барона был прост, но изыскан. Особенно удалось Огюсте тушеное мясо, буквально тающее во рту. Сервировка, быстрые и молчаливые появления и исчезновения служанки, которая умела по одному знаку угадать малейшее желание хозяина, утонченность барона, его любезность, сама его высокая фигура — все вместе придало этому ужину при свечах характер роскошного пиршества, несмотря на скромность стола.

Сидя у огня за ликером и сигарами, маркиз упомянул раку короля Рене.

— Она должна быть красного золота и сверкать от драгоценных камней. Совсем как это пылающее полено.

Барон постучал по полену концом кочерги.

— Вы найдете ее, обратившись к звезде! — непринужденно заметил он.

— О! Кто знает! Вы представляете себе это сказочное видение? В глубине подвала, в тайнике в стене, под лучом электрического фонаря?..

Барон наклонил голову:

— Сказка…

— Я совсем не верил в нее, отправляясь в Мортефон. Но, прожив две недели в этом городке, полном игрушек и сказочных персонажей…

— Я должен сказать вам одну глупость, — оборвал барон. — Когда вы приехали, ваши глаза показались мне более темными.

— Как вы сказали? — смутился маркиз.

— Довольно глупо? То же самое с вашим акцентом. Мне все время кажется, что с некоторого времени он стал более португальским…

— В самом деле? — задумчиво протянул маркиз.

Он курил, откинув голову назад; барон, замечтавшись, помешивал угли. Затем, искоса взглянув на гостя, сказал:

— Маркиз, не будет ли нескромностью с моей стороны…

— Прошу вас!

— Случалось ли вам любить?

— Много раз.

— Я не об этом, — почти в сердцах откликнулся барон. Он снова пристально посмотрел на огонь.

— Я хотел сказать: случалось ли вам любить… один раз?

— Один раз? Да, — ответил маркиз. — Один раз… Это было давно. Она была светлокожей и темноволосой. Светлокожей и темноволосой, барон! Она не была дочерью португальца.

Барон и маркиз одновременно улыбнулись.

— Настоящая любовь, маркиз, меняет многое, не правда ли?

— Она может многое изменить, барон.

Маркиз пристально, почти жадно разглядывал барона, нагнувшегося к огню. Когда тот поднял голову, их взгляды встретились.

— Она меняет очень многое! — подтвердил барон, почти не шевеля губами.

Слабый свет, падавший с неба, ласкал угол шкафа, ручку севрской вазы. Снаружи в тишине донеслось мяуканье кота. Он прыгнул на оконный карниз, и в сумраке его зрачки светились двумя зелеными точками.

Маркиз стряхнул пепел с сигары, поднес к губам рюмку с малиновой водкой.

— Чрезвычайно многое! — в третий раз повторил барон.

Маркиз поставил рюмку рядом с кованой подставкой для дров.

— В таком случае, — дружески сказал он, — отдайте их мне!

Лицо барона залилось краской и так напряглось, что стало почти угрожающим. Маркиз слегка развел руками, словно хотел сказать: «Не правда ли, так лучше?»

Выражение его лица было сочувственным, почти братским. По правде говоря, редко за свою жизнь маркиз де Санта-Клаус чувствовал себя таким взволнованным.

— Ну что ж! — после длительного раздумья произнес барон.

Он положил руку на закругленную верхушку одной из подставок для дров, его пальцы что-то нащупали, послышался легкий щелчок, и верхушка подставки, собранная на шарнире, разделилась на две половинки. Из открывшегося углубления барон достал бриллиант и протянул маркизу.

— Второй вы найдете в… — его голос, сначала чистый, пресекся, и он не закончил фразу.

Господин де Санта-Клаус нажал механизм второй подставки и нашел второй камень. Он положил оба бриллианта в жилетный карман, как будто это были мелкие монетки, потом допил рюмку и затянулся сигарой. Она погасла, и маркиз зажег ее от головешки.

— Видите ли, барон… — начал он.

Барон держался очень прямо. Ни один мускул его освещенного пламенем лица не дрогнул.

— Видите ли, барон, сказка… — он весело рассмеялся. — Какого черта вы жульничали?

— Жульничал?

— Ну да… Это дело так смешалось со сказкой, что я в конце концов уверился, что ключ к нему надо искать в сказке! И я стал искать «недостающую» деталь, которая нарушала бы логику волшебной сказки. Человеку не свойственно совершенство, а значит, недостаток должен был существовать. Я его нашел. Вспомните… Хрустальный башмачок. Я хочу сказать — пропавшая бальная туфелька. Я услышал эту историю от мадемуазель Катрин, потом от Корнюсса. Здесь и была подтасовка.

— Что вы хотите сказать?

— Только одно: в сказке Золушка теряет туфельку после бала, а не до. Это меня насторожило. Почему в столь тщательно отлаженной махинации присутствует факт, столь явно противоречащий сказке? Почему скрупулезно воссоздаваемая до этого момента сказка вдруг оказалась «подделанной», нарушенной, если вам так больше нравится? Еще один факт, другого порядка, поразил меня. Почему вы, человек, который никогда не посещал ни рождественского ужина, ни бала, живет уединенно, — почему в этом году вы пригласили Золушку? Совпадение было по меньшей мере любопытное. Когда мне удалось понять необычное смещение в памяти папаши Корнюсса (смещение, которое должно было удивить вас самого, ведь вы, здраво рассуждая, могли ожидать разве что провала в памяти пьяницы), я допустил, что Дед Мороз, вышедший от вас 24 декабря около десяти вечера, вполне мог быть не тем, что вошел сюда без четверти десять и которому вы предложили выпить. Тогда приглашение Золушки, подгонка платьев после примерки, а главное, долгие вынужденные поиски пропавшего башмака приобретали смысл. В самом деле, если башмачок не потерялся, а был спрятан — вами, барон, — вы могли рассчитывать, что обе занятые поисками женщины не заметят вашего краткого отсутствия. Даже больше, при необходимости они засвидетельствуют ваше присутствие в замке во время совершения кражи. Алиби через башмачок Золушки! Идея красивая, но когда играешь с феями, не следует жульничать, иначе — готовься… к ударам волшебной палочки!

Барон опустил голову.

— Меня гложет совесть за то, что я явился причиной сердечного приступа, унесшего аббата Фюкса…

— Ну, во всяком случае, с вашей стороны не было недостатка в предосторожностях! Анонимное письмо в начале месяца, затем попытка ограбления шестого числа… Должен вам сказать, что это письмо показалось мне несерьезным, а попытка совершить кражу, да еще с последующим бегством на ходулях — просто абсурдной! Человек в маске действовал так, словно не имел ни малейшего желания воровать всерьез. Какую еще цель могли преследовать эти действия, если не подготовить кражу через внушение, что она должна непременно произойти?

Поэтому двадцать четвертого декабря вам в костюме Корнюсса ничего не стоило убедить аббата Фюкса, когда он достал раку из сейфа, в том, что совершенно настоящие камни — фальшивые! Уже в течение трех недель преследуемый страхом ожидания кражи, кюре поверил, что она и в самом деле состоялась, и побежал за ювелиром, а вы тем временем… Барон, я с удовольствием выпью еще малиновой водки…

Воцарилось длительное молчание.

От поленьев рассыпались снопы искр. Угли казались живыми. Их свет, скользящие по ним тени оставляли впечатление постоянного движения. Или наводили на мысль о плавке металла, более драгоценного, чем любой из существующих в природе. Большое полено, подточенное огнем, скатилось на середину камина, разрушая прекрасные замки из золота и драгоценных камней, возникающие в нагромождениях угольев под пристальным взглядом.

— Чего вы ждете, маркиз? — внезапно спросил барон изменившимся от волнения голосом. — Чего вы ждете, чтобы задать вопрос, рвущийся с ваших губ? Почему?.. Почему я, барон де ля Фай, совершил кражу?

Маркиз промолчал. Ударом щипцов барон разбросал кучку углей. И, словно молчание стало для него невыносимо, продолжал:

— Я представляю, что вы себе говорите: «Барон в долгах!» или «Барон небогат, ему надоело жить затворником». «Никогда не любил, и уже давно не влюблялся!» «Барон хочет жениться!» Вот что вы себе говорите. Вы ошибаетесь!

Барон взял с круглого столика книгу.

— Вот что я читаю последнее время: «Жизнь сюринтенданта Фуке». Вы поняли? Нет еще? А мои архивы? Вы смотрели мои архивы, вы могли заметить, что бароны де ля Фай были когда-то очень богаты. Вы все еще не понимаете?

— Пока нет, барон.

Барон де ля Фай загорелся, возбужденно заходил по комнате.

— Очень богаты, говорю я… Более того, маркиз! Они умели жить пышно. Ведь обладание — еще ничто. Но умение тратить! Уметь создать с помощью золота и бумажных денег красоту тем более драгоценную, чем она эфемернее — красоту платьев столь нежных, что от малейшего дуновения они портятся, красоту фонтанов столь хрупких, что порыв ветра рассеивает их дождем, красоту фейерверков, исчезающих в ночи, не успев родиться, красоту ковров из роз, которые расцветают и вянут за день!

Он с яростью бросал слова, он упивался ими. Потом горестно рассмеялся:

— А теперь представьте себе жизнь этого лотарингского дворянина, вынужденного перебиваться с супа на тушеное мясо, этого хозяина замка, чей домашний штат сводится к старой женщине, этого барона, которому приходится экономить на свечных огарках, чтобы свести Новый год с днем святого Сильвестра, тогда как его предки… Теперь вообразите, как нарастало безумие — украсть бриллианты, эти камни, глупо скрытые в сейфе от глаз с одного конца года до другого, завладеть ими и на плоды этой кражи возродить былое великолепие; залить огнями от основания до конька кровли этот старый замок и холм, на котором он стоит! Снова заставить блистать здесь все, что мир знает прекрасного: женщин, цветы, музыку — как когда-то!

— А потом? — довольно холодно изрек маркиз.

Возбуждение барона мгновенно спало.

— Потом?

— Да. Как только угаснет пожар праздника?

— А? Вы не понимаете! Потом? — Он устало махнул рукой. — Потом? Какое это имеет значение?..

И прошептал после долгой паузы:

— Что ж, я все-таки дал один праздник…

Маркиз улыбнулся в тени. Голос барона изменился:

— Праздник, который ничего не стоил! И все же там все это было! Тонкое стекло и фарфор, музыка, танцы… И напротив меня сидела девочка, такая хрупкая, такая чистая… И вот, теперь… — У него снова вырвался усталый жест. — Какое имеет значение…

— Барон, — сказал маркиз, — все в порядке, теперь. Камни без комментариев будут возвращены монсеньору Жибель. Бриллианты вернутся на раку. Дело закрыто. Я думаю, будет жаль, если все сказанное здесь не останется между нами.

Лицо барона сильно побледнело, губы дрожали.

— Маркиз, я не могу… Я…

— Я бы попросил у вас еще капельку этой превосходной водки, барон!

Кот, сидевший на окне, исчез.

— Но… — внезапно взволновался барон, — для властей? Ответственность за кражу…

— Останется в тайне! Если только ее не возьмет на себя доктор Рикоме!

— Я бы предпочел тайну.

Когда маркиз де Санта-Клаус спустился с холма, его поразило, как сильно потеплело. «Избыток великодушия, — думал он. — Словно все разом ударились в него — и небо, и маркиз де Санта-Клаус!»

Было очень поздно. Маркиз поискал на небесном своде вечернюю звезду — звезду пастухов. Не нашел ее и пожалел об этом.

Мортефон из-за погашенных огней казался черным пятном, подвешенным между молочным небом и снежной равниной, словно на полдороге между реальностью и легендой. Человек с Сумкой спал в кровати почтальона, Матушка Мишель видела сны в кровати мадемуазель Тюрнер! Дед с Розгами укрылся пуховиком полевого стража Виркура, Дед Мороз храпел в постели Корнюсса! А Золушка?

Катрин Арно, облокотившись о подоконник, смотрела в сторону замка. Господину де Санта-Клаус вспомнилась фраза барона:

— Это меняет очень многое.

Он вздохнул: ему вспомнилось, как он любил один раз. И прижал два пальца к губам…

И так получилось, что поцелуй некоего маркиза де Санта-Клаус, который с тем же успехом мог называться маркизом де Карабасом, так как ни его имя, ни колена его родословной не упоминались в Готском альманахе, полетел к Золушке, целиком поглощенной настоящим бароном, вполне заслуживающим, чтобы его имя фигурировало в картотеке полиции!

В «Гран-Сен-Николя» еще горел свет. Горничная вязала, госпожа Копф читала газету. Копф и Хаген мерялись силой, поднимая стулья на вытянутой руке.

— Господин маркиз, мы вас всюду разыскивали! Вам пришла телеграмма.

Телеграмма была из епископства Нанси.

«Честное слово, это весьма отдаленно похоже на поздравления!» — подумал маркиз, скорчив насмешливую мину.

Он спросил:

— В котором часу первый утренний поезд на Нанси?

— В четверть девятого, господин маркиз. Машина уходит из Мортефона в половине восьмого.

— Я поеду. Приготовьте счет и не забудьте меня разбудить.

— Господин маркиз так скоро нас покидает! Какая жалость! — вздохнула госпожа Копф.

— Не в обиду вам будь сказано, господин маркиз, — шутливо заметил Хаген, — но если вы едете завтра первым утренним поездом, у вас остается не много времени, чтобы найти Золотую Руку!

— Не правда ли? Ба! Приходится смириться! Кстати, насчет Золотой Руки, господин Копф. Я боюсь, что не успею попрощаться с Каппелем. Будьте так добры, передайте ему это от меня. Это уникальное приспособление для розыска кладов!

Он положил детектор на стойку.

Следующим утром, когда маркиз де Санта-Клаус уже садился в автомобиль на центральной площади, к нему подошел учитель.

— Как! Неужели вы уезжаете, господин маркиз? Да? Действительно?

— Самые лучшие друзья расстаются, дорогой господин Вилар!

— Я удручен, господин маркиз. Удручен.

Не зная, что добавить, учитель минуту помолчал, а потом сказал с ноткой иронии в голосе:

— А как же рака? Пресловутая Золотая Рука? Как вижу, вы отказались от поисков?

— Отказался? — жизнерадостно воскликнул маркиз. — Вы так думаете? Вы меня плохо знаете!

Он похлопал по своему покрытому наклейками саквояжу и пошутил:

— Спроси Звезду Пастухов! Ха! Многие до меня пытались ее расспрашивать. Только надо уметь разговаривать со звездами… Я нашел Золотую Руку! Она здесь, в моем саквояже!

Учитель рассмеялся. Тем временем мимо прошел господин Нуаргутт. Он поклонился маркизу де Санта-Клаус, который не стал снимать шляпу.

Выражение лица монсеньора Жибель, когда маркиз приехал в епископство, обещало все, что угодно, кроме поздравлений.

— Я не хотел бы говорить вам ничего обидного, мэтр Лепик, — сказал прелат, но не могу скрыть от вас горестного удивления, вызванного результатами ваших действий в Мортефоне в течение двух последних недель. Новости катастрофические. Мы особенно надеялись, что вы предотвратите кражу бриллиантов, но кража состоялась.

— Прошу разрешения поправить вас, монсеньор, — холодно произнес Лепик. — Состоялась не одна, а две кражи! Бриллианты были украдены дважды!

Епископ нахмурил брови. Если это было шуткой, то не в его вкусе.

— Оставим, — сказал он осторожно. — Мы еще вернемся к этому. Я выражаю вам свое разочарование. Мы сказали: «Главное, никакого скандала!» И что же — скандал разразился за скандалом! Хуже того: случилось убийство!..

— С вашего позволения, монсеньор, — заметил Лепик еще холоднее, — я вас поправлю еще раз. Не одно, а два убийства!

На этот раз епископ вздрогнул. Это было уже слишком!

— Сударь! — возмутился он. — Сударь…

Лепик вытащил из-за кресла саквояж со множеством этикеток. Там лежало белье, две или три книги, записная книжка, связка хитроумных ключей, электрический фонарик, два револьвера и несколько бумажных свертков.

Он развернул один из них, затем второй… Это оказались драгоценные камни. Он положил их на стол перед глазами оторопевшего епископа.

— Вот бриллианты раки святого Николая, монсеньор. Настоящие. Я получил их из рук того, кто совершил первое мошенничество. В общем, речь идет о возврате, и я обещал сохранить тайну.

Епископ поднял руки в благословляющем жесте.

— Мэтр, прошу вас забыть мои предыдущие слова. Мы не будем пытаться проникнуть в тайну, которую вы обещали хранить. Камни были взяты у Церкви, они ей возвращены. Не будем больше об этом говорить.

— Дело в том, монсеньор, что нам все же придется немного поговорить об этом, так как я упомянул о двух кражах, а первая объясняет вторую. Первая кража была совершена двадцать четвертого декабря в половине одиннадцатого вечера. Вор переоделся для этого в Деда Мороза.

Но не он один страстно желал заполучить бриллианты. Вторая кража была совершена чуть позже, так же благодаря переодеванию — единственному способу избежать взлома или нападения. По окончании полуночной мессы «стражи святого Николая» увидели, как священник вышел из ризницы и прошел за алтарь. Он был в сутане, с длинной каштановой бородой. Ростом и чертами он поразительно походил на аббата Фюкса. Но это не был аббат Фюкс. Тот, чувствуя себя больным, вернулся домой. Спрятавшись за алтарем, на котором была выставлена рака, переодетый священником человек вытащил из золотых зубцов фальшивые бриллианты, вставленные вместо настоящих двумя с половиной часами раньше вором, переодетым в Деда Мороза!

— Странная ситуация, — прошептал епископ. — Но один вопрос. Я допускаю, что переодетый в священнослужителя человек мог вытащить один камень и подменить его. Но как он смог завладеть другим бриллиантом, тем, что находился со стороны раки, повернутой к стражам?

— Проще простого. «Обработав» один конец, он поворачивает раку на пол-оборота и…

— Я понимаю. Но неужели поворот раки не смущает ни одного из стражей?

— Нет, потому как, монсеньор, ни один его не замечает.

— Однако! Не хотите же вы сказать, что они спят?

— Нет, монсеньор! Они бодрствуют! Однако вор может совершенно спокойно поворачивать раку!

Епископ открыл рот, но не произнес ни слова. Адвокат продолжал:

— В Мортефоне живет один учитель, которого я считаю прекрасным человеком. Только дело в том, что его убеждения…

— Вы говорите о месье Виларе? Я в курсе. Не правда ли, на каждый религиозный праздник он отвечает исполнением «Походной песни»…

— Совершенно верно, монсеньор. И второй вор знал об этом. Он знал, что мощное вступление оркестра на площади перед церковью неизбежно отвлечет на минуту внимание стражей раки, хотя они и привыкли к гармониям учителя… Именно в эту минуту предвиденного и ожидаемого невнимания рака была повернута!

— Макиавеллиевская хитрость! — воскликнул прелат. — Ужасающе по изобретательности и точности.

— Не так ли, монсеньор?

— Но убийства, два убийства, о которых вы говорили?

— Я к этому и подхожу, — заметил Лепик. — Рассмотрим сначала первое убийство — того незнакомца, которого из-за его внешности прозвали «немцем».

В темной комнате в мэрии я осветил его череп лучом электрического фонарика. Волосы были сострижены так коротко, что просвечивала беловатая кожа. И в конце концов я заметил на макушке круг чуть-чуть более темного цвета. На первый взгляд кажется непонятным, как это сразу не бросилось в глаза. Но этот более темный кружок настолько слабо выделялся по цвету, что оставался почти незаметным. Его можно было обнаружить только при необычайном стечении обстоятельств: темная комната, луч электрического фонарика.

— Священник! — сдавленно произнес епископ.

— Да, монсеньор. Священник! Его подстригли под машинку, чтобы скрыть тонзуру. И этот неизвестный был самым известным лицом края! Мальчики и отцы семейств, смотревшие в растерянности на лицо «немца», не узнавали того, кто их крестил и венчал — аббата Жерома Фюкса!

— Аббат Фюкс! Задушен! Ох!.. — в ужасе бормотал епископ.

— В общем, все это дело состоит из серии подмен. Нечто вроде жуткой Комедии ошибок! И знаете, что самое удивительное? Полиция задержала Рикоме. Но задержала за преступление, которого он не совершал!

— Не совершал?..

— Нет, монсеньор. Рикоме не убивал аббата Фюкса! Священника задушил сообщник доктора! В час ночи двадцать пятого декабря этот сообщник, до тех пор прятавшийся несколько дней у доктора, является в сутане в церковь. Он похищает камни — фальшивые, не забудьте. Затем возвращается в ризницу, но сталкивается лицом к лицу с настоящим аббатом Фюксом, вернувшимся из дому раньше, чем ожидалось. Аббат, разом все поняв, хочет позвать на помощь. Преступник хватает его за горло.

Потом он отволакивает жертву в сад и сообщает о «несчастном случае» Рикоме, который стоит на страже. Они уносят священника домой к доктору.

Что теперь делать убийце? Бежать, разумеется! Но как? Пешком? Безумие! На машине? Финансовое положение честолюбивого, но неимущего доктора Рикоме таково, что вот уже несколько лет он не может себе позволить эту «роскошь» — автомобиль! Оба растерялись.

Сначала, сказал себе Рикоме, нужно выиграть время. Они остригли волосы и бороду аббату Фюксу, переодели в одежду убийцы, который, в свою очередь, надел сутану аббата. Покончив с этим мрачным преображением, они положили труп на равнине и решили, что фальшивый священник сыграет роль аббата Фюкса. Ризничий по своей близорукости не обнаружит обмана, который к тому же не должен был затянуться (что было бы неосуществимо). Подставной аббат изобразит сердечный приступ, и доктор срочно вызовет по телефону из Нанси машину скорой помощи.

Скорая помощь! Вот гениальная находка, — по крайней мере, доктор так считал! Вот способ для мнимого священника, у которого земля Мортефона горит под ногами, бежать быстро и в полной безопасности.

Но доктор не предвидел бури. Снег лежит сугробами, деревья вырваны с корнем, по дорогам не проедешь. Мортефон блокирован. Связь нарушена. Скорая помощь не может проехать. Полицейские не могут проехать. Никто не может проехать! Хотя… Все относительно! Кое-кто проехал.

— Кое-кто?

— Неважно! Итак, бегство невозможно. Назавтра утром мы узнаем, что господин Фюкс скончался в результате сердечного приступа. Находят спрятанные доктором в шкафу бутылки из-под водки. Только когда доктор Рикоме застал меня в комнате мэрии, освещающим фонариком череп задушенного незнакомца, он должен был понять, что пропал или на грани того. Я обнаружил, что так называемый немец был священником. Но, если это аббат Фюкс, кто же тогда самозванец в доме священника, и что думать о сердечном приступе — болезни, которой страдал аббат Фюкс, — который его унес? Если речь шла о придуманной болезни, кому, как не доктору, ставившему диагноз, об этом знать. В таком случае, что стояло за этой смертью, если не новое убийство? И кто мог его совершить, кроме доктора?

В доме священника я посмотрел на безымянный палец подставного аббата Фюкса. На первой фаланге я различил рубец — след, оставленный на коже долго носимым кольцом.

— Две вещи мне остаются непонятными, — сказал епископ. — Эта накидка Деда Мороза на аббате Фюксе? Зачем?

— Проще простого! Сразу после первого убийства воры обнаруживают, что их опередили. Они делают следующий вывод: завернув преображенный труп аббата в накидку, они, кстати вполне резонно, ждут, что общественное мнение не замедлит связать смерть и кражу. Если полиция сумеет обнаружить автора первой кражи, она неизбежно обвинит его в том, что тот действовал с сообщником и убил его. Таким образом Рикоме и его сообщник снимут с себя ответственность за преступление.

— Точно. Проницательность, с какой вы распутали это мерзкое дело, кажется мне выше всяких похвал.

Лепик поклонился.

— То, что я сказал, — несколько смущенно продолжал епископ, — позволяет мне прямо задать вам один вопрос. Мне кажется, что ваша деятельность приносит несколько запоздалый результат. Вечером и ночью с 24 на 25 декабря, между половиной одиннадцатого и часом, что же вы делали?

— Я спал, монсеньор!

— Не может быть!

— Ризничий Блэз Каппель, не зная истинной причины моего пребывания в Мортефоне и приняв меня за опасного субъекта, позаботился «усыпить» меня ударом ходулей по голове! Кстати, на следующий день он возобновил попытку. В жизни не встречал человека, так владеющего ходулями!

Проспер Лепик выходил из епископства. Викарий незаметно передал ему конверт, который он так же незаметно опустил в карман. Внезапно спохватившись, он попросил, чтобы его вновь проводили к епископу.

— Монсеньор, я только что проявил непростительную забывчивость.

Он открыл свой саквояж и развернул длинный сверток. Монсеньор Жибель вскрикнул.

— Золотая Рука короля Рене, которую я позабыл передать вам, монсеньор! Это уникальное произведение искусства! И огромной ценности, не так ли? Я полагаю, около миллиона франков?

— Вы нашли ее! Вам удалось… Значит то, что рассказывали, правда? — бормотал, задыхаясь от волнения, епископ. — Где она была спрятана?

— На улице Очага в Мортефоне.

— Но как вам пришло в голову искать ее там?..

— Я последовал совету ризничего времен Революции: Спроси у Звезды Пастухов! Боже! Каким забавным мне показался вначале ответ звезды! Звезда мне сказала: «Жил когда-то славный ризничий, не очень подкованный по части принципов строения французского языка»!

Прелат в смятении смотрел на маркиза.

— Правда приоткрылась мне в тот день, когда я изучал архивы баронов де ля Фай. Я обнаружил среди них очень старый план Мортефона, где названия улиц были написаны в соответствии со старинной орфографией. Я задержался на некоей улице Звезды (Astre). Меня это удивило — я знал, что в Мортефоне нет улицы с таким названием. Немного подумав, я понял, что под улицей Звезды следует понимать нынешнюю улицу Очага (Atre), которая раньше писалась с буквой S. Затем табличка с названием в современной орфографии сменила старую, улица получила новое имя. Astre… Звезда… «Спроси Звезду» можно было, следовательно, понимать как: «Ищи на улице Очага». У меня появилось чувство, что разгадка близко… Но пастух? Не хватало пастуха. Я не мог его отыскать. Я даже не мог отыскать стада. Пока не заинтересовался полуразрушенным строением на улице Очага. Я узнал, что раньше оно служило загоном для баранов. Теперь я нашел. Бараны обычно не появляются без пастуха. В моих руках находились все данные, которые позволили старику ризничему с поэтическим воображением сочинить пресловутую фразу:

Остальное уже было элементарно!

Как ни велико было хладнокровие монсеньора Жибель, присутствие духа на миг покинуло его. То, чего не смогло сделать сообщение о двух кражах и двух убийствах там, где он видел лишь одну кражу и одно убийство, сделано появление легендарной Золотой Руки, сверкающей от камней. Мысли его смешались, перед глазами стоял плотный туман, из глубины которого подобно сказочной звезде светилась рака, и словно сквозь сон он увидел, как темноволосый, желтоглазый мужчина с лицом ночной птицы глубоко поклонился ему, приподнял его руку и, поцеловав епископский перстень, исчез.

На площади Станислава Проспер Лепик вскрыл конверт, переданный ему викарием. В нем лежал чек на десять тысяч франков, выписанный на банк Лионский Кредит. Беспечной походкой адвокат направился к банку. Как только он туда вошел, к нему приблизился ожидавший его священник.

— Я послан монсеньором Жибель. Чек, переданный вам от его имени, заполнен неверно.

— Вы меня удивляете! Чек абсолютно правильный.

Священник улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Ни в коем случае. Вас просят принять взамен вот этот.

Второй чек оказался на сто тысяч франков.

— А! Ладно! — просто согласился Проспер Лепик.

Прошло два года.

Доктор Рикоме, голову которого спасло красноречие Проспера Лепика, лечит больных в Сэн-Лорен-дю-Марони, искупая свое корыстолюбие и тщеславие. Выяснилось, что сообщником был его собственный брат.

Похищенные бриллианты вновь украшают раку. Радость вставить их на место в золотые зубцы выпала на долю ювелира Тюрнера. Но сейф ризницы Мортефона, около Сирей в Лотарингии, скрывает теперь еще более прекрасное чудо: легендарную Золотую Руку короля Рене. Монсеньор Жибель пожелал, чтобы этот городок, где рака проспала 150 лет, прежде чем быть найденной при известных обстоятельствах, стал ее хранителем. Чтобы увидеть ее, достаточно обратиться к мяснику Матиасу Хагену, который помогает ныне ризничему Блэзу Каппелю в его обязанностях, так как зрение того еще ухудшилось.

В ризнице поставили новый сейф, подсоединенный к электрической охране. Посещение Золотой Руки стоит один франк.

Можно также посмотреть дыру в стене на улице Очага, где Проспер Лепик нашел раку.

Гаспар Корнюсс по-прежнему печатает свои фотографии и открытки в мастерской и, как прежде, каждый год 24 декабря обходит жителей в костюме Деда Мороза. Но память все чаще подводит его. Копф с женой все еще содержат «Гран-Сен-Николя». Господин Вилар решился заняться политикой. Господин Нуаргутт подхватил желтуху и никак не может от нее избавиться — Виркур сплетничает потихоньку, что это плохое настроение мэра вышло наружу.

В замке барона де ля Фай дважды в неделю, по четвергам и воскресеньям проходят прекрасные праздники — праздники для детей. Барон устроил кукольный театр, кукол изготовили ремесленники Мортефона. Спектакли собирают множество ребятишек.

Молодая госпожа де ля Фай — местные жители лишь с трудом удерживаются, чтобы не называть ее так, как привыкли за долгое время — Золушкой, после представлений выходит к маленьким мальчикам и девочкам. Когда они устают играть, то просят рассказать одну историю. Тогда она садится и начинает: Однажды жил-был…