Убийство по-французски

47

Резиденция Котиньи, Марсель, пятница

Было раннее утро, когда Жиль, садовник семьи де Котиньи, приехал на работу. Солнце только готовилось пробить брешь в пиках над Монтредоном, белая штукатурка дома от его лучей казалась покрытой золотистой замшей, угловые ниши заполнены прохладой и окружены тенями.

Он вошел на территорию там, где входил всегда, в ее самом нижнем уровне, через садовую калитку на аллее Жобар, сооруженную из серых старых досок, вделанных в каменную ограду, которая поднималась на добрых двенадцать футов над тротуаром, так что с дороги за оградой можно было видеть лишь верхушки садовых пальм и сосен.

Закрыв за собой калитку и спрятав ключ в карман, Жиль пошел вверх к дому, выбрав длинный путь вокруг нижней лужайки вдоль выложенных корой и прутьями клумб. Потом поднялся по ступеням на среднюю террасу. Прошлой ночью был ветер с гор, который только сейчас выбрался на море, начал волновать воду в заливе. Он был достаточно силен, чтобы обрывать листья с пальм и шишки с пирамид сосен, которые валялись теперь повсюду в траве. Их нужно будет собрать и унести.

На полпути через террасу Жиль остановился. Его внимание привлекло что-то еще, лежащее на траве. И это не было принесено ночным ветром.

Проклятые собаки, подумал он, отпихнув ногой подсушенную на солнце колбаску crotte[29]. По виду она напоминала ссохшийся коричневый палец. Теперь, осмотревшись, он заметил еще с полдюжины колбасок, которые нужно убрать, прежде чем подстригать лужайку. Они могут быть твердыми снаружи, эти «колбаски», но в середине всегда мягкие. И когда ножи зацепят и распотрошат их... вони не оберешься. Она впитается в брючины и все такое. Этим даже землю нельзя унавоживать.

Конечно, он знает, кто набедокурил. Немец, здоровенная старая немецкая овчарка доктора Креспэна, который живет дальше по дороге, и эти три маленькие тявкающие чудовища мадам Деланд. Судя по сегодняшнему виду crottes, виноваты соседские шавки. Немец всегда оставляет более солидные «визитные карточки». Если бы только мадам не забывала закрывать ворота, этих проблем не было бы. Он сто раз говорил боссу, но до нее послание не доходило. А если и доходило, то, похоже, на него не обращали внимания.

Жиль поднялся по ступеням на верхнюю террасу и пошел через лужайку. Дом высился впереди, бассейн виднелся слева. Справа, куда он направлялся, лужайка чуть приподнималась к границе сосен, олеандров и алоэ. За этой частью дома, неподалеку от служебного входа, у Жиля был сарай, где хранились лопаты и тяпки, грабли и секаторы - все необходимое для того, чтобы поддерживать территорию в порядке. В середине дня это было еще и прохладным местечком, где он мог прерваться для ленча и порции спиртного, которое держал между подносами с семенами. А по утрам для обеспечения мотивации к труду ему было достаточно глотка кальвадоса из бутылки из-под гербицида.

Первый час работы всегда был лучшим - достаточно рано, чтобы никто не мешал. Катишь себе тачку на нижнюю террасу, раскладывая по пути нужные инструменты: ножницы и парусину на верхней террасе для подрезки бугенвиллеи на балюстраде; грабли и лопату на средней террасе, где он видел собачьи экскременты; секаторы возле вьющихся роз; мотыгу у фруктовых грядок на нижней террасе. Любой, кто прогуливается по саду, решит, что он самый трудолюбивый работник в мире — четыре вида работы одновременно Но пусть радуются, если он закончит хоть один.

Было около шести часов. Жиль катил легко нагруженную пальмовыми листьями тачку к компостной яме за бассейном и... увидел ее — или, скорее, очертания и иссиня-черные волосы — через прозрачную спинку надувного кресла, которым она любила пользоваться, — достаточно высокого, чтобы не замочить книги и журналы, и легкоуправляемого, когда солнце начинало чересчур припекать и ей была нужна тень. А удивило садовника то обстоятельство, что она проснулась и вышла к бассейну так рано.

Но она была там. Мадам. И тем не менее, толкая свою тачку вдоль края террасы, чтобы не побеспокоить ее, Жиль осознавал — что-то не так, и невольно посматривал в ее сторону. И не только потому, что она, возможно, без лифчика. Шикарные груди. Боже... Что-то было еще. Но нет, не ее груди. Она как-то странно сидела в кресле. Казалось, ей... неудобно. Сползала...

Поравнявшись с мадам, Жиль замедлил шаги и осторожно посмотрел в ее направлении. Казалось, она спит. Голова опущена, рука свободно свисает, пальцы в воде. Он отпустил тачку, готовый наклониться и что-нибудь поднять, если она почувствует его присутствие и повернется к нему.

Что она и сделала, когда порыв ветра подхватил кресло и развернул ее лицом к нему. Голова склонена набок, в глазах удивление, что кто-то может быть рядом в такую рань.

И Жилю показалось, что она очень бледна.

У мадам всегда такой здоровый цвет кожи. Но не сегодня утром. Она такая же бледная, как штукатурка на доме.

Только вступив на плиты, которыми вымощен бортик бассейна, Жиль понял, что именно его так беспокоило.

48

— Чей мобильник? — Это был голос Сезара, который донесся из кухни.

Потом, когда он, видимо, проверил свой, крикнула Сид: — Даниель, это твой.

Жако проснулся. Взглянул на часы. Шесть тридцать. Боже! Голова болела. Бренди. Лакировка, которую Сезар выкатил после того, как Сидне отправилась спать. Он огляделся, попытался понять, где находится. Комната задрапированная, как шатер, раскрашенная мебель, терракотовые цвета. Чистое Марокко. Эту комнату Сезар и Сид обставили для гостей. Запах пачулей и фильтрованного кофе.

Он попытался вспомнить, где его куртка, мобильник. В холле. Блеет там.

Это был Гасталь, что-то уже жующий.

— У нас еще один труп.

Адрес, который дал ему Гасталь, находился в Рука-Блан в конце тупика в стороне от Рош-авеню. Жако пришлось прибегать к помощи карты улицы, чтобы найти его, спрятанного в складках холмов ближе к Прадо-Плаж, чем к Старому порту. Престижное место. Увидев управленческие машины, фургон криминалистов и «скорую помощь», выстроившиеся в полукруг под сенью сосен в конце переулка, Жако понял, что приехал на место.

Тут были все. Пелюзи Гренье, Шевэни Дютуа, Логанн, Сэрр, Мюзон и Изабель Кассье. Отрабатывали свою область расследования. Пелюз и Гренье беседовали с Жилем, садовником, начав с обнаружения тела, опрашивали, что происходило в течение нескольких последних дней... Ничего подозрительного? Изабель Кассье сидела на кухне с заплаканной Ортанс. Шевэн и Дютуа обшаривали сады. Логанн, Сэрр и Мюзон, по словам Дютуа, будили соседей, задавали вопросы, снимали показания.

Жако направился прямо к жертве, устроился на лонгшезе на бортике бассейна, где три парня Клиссона работали с телом, уложенным на плитах в луже. Ползая на четвереньках вокруг него, как рабочие муравьи, обслуживающие матку, в перчатках и застегнутых наглухо комбинезонах, они вычесывали ей волосы, обматывали кисти рук пластиковыми пакетами, поворачивали голову из стороны в сторону, открывали ей рот, заглядывали в уши и ноздри. Еще трое, стоя на коленях, осматривали плиты вокруг.

— Ее здесь и обнаружили? — спросил Жако у Клиссона, который доставал из фотоаппарата пленку. Его волосы цвета имбиря были еще влажными после утреннего душа.

— В кресле, — ответил Клиссон, кивнув на надувное кресло, которое прибило к трамплину. Он закрыл заднюю крышку камеры.

— И?..

— То же, что и у других, если спросишь меня. Утоплена, сомнений нет. Наркотики? Возможно. Узнаем позже. Половой акт? Этот кажется мне довольно жестоким. И, как в других случаях, тот же рисунок кровоподтеков между лопатками и на предплечьях. Словно ее придавливали... не давая двигаться. Еще у нее на левом виске шишка размером с яйцо, — продолжал Клиссон, занимая позицию для фотографирования ног жертвы. Его коллеги прекратили работать с трупом и отошли в сторону, давая ему место. — Если ее не накачивали наркотиками, — снова заговорил Клиссон, глядя сквозь линзы фотоаппарата, — есть вероятность, что она все время находились без сознания.

Жако посмотрел на тело. Ему была видна блестящая опухоль на виске, у линии волос, небольшие синяки выше локтей и ярко-красные потертости на внутренней части бедер. Как и у других жертв Водяного, на трупе не было никаких украшений.

— Время смерти? — поинтересовался Жако. Клиссон навел фокус и сделал два снимка, потом поменял позицию.

— Восемь, девять, возможно, десять часов вечера. Предположительно.

— Когда ее нашли?

— Примерно час назад. Садовник...

— Ты видел Гасталя?

— Того толстяка из «Аква-Сите»?

Жако улыбнулся:

— Того самого.

— Где-то в доме. С мужем.

Жако поднялся с лонгшеза.

— Похоже, твой парень высматривает качественный товар, — бросил Клиссон через плечо.

— Имеешь в виду дом?

— И его владельца.

— Да?

— Из семьи де Котиньи. Старый марсельский мешок с деньгами. Очень известная семейка. Большое политическое влияние. Муж, Юбер де Котиньи, руководит планированием и строительством в префектуре. Ничего, абсолютно ничего в этом городе не происходит без его указки. А его мамаша... ого-го... настоящий политик. Когда до этого доберется пресса...

— Замолчи, — велел Жако. — Не хочу даже слышать.

Клиссон пожал плечами и изобразил легкую довольную улыбку, словно радовался, что в его обязанности не входит искать того, кто за это ответствен.

По дороге к дому Жако окликнул Шевэн:

— Б-б-босс, хотите взглянуть?

Жако торопливо свернул к лужайке.

Пьер Шевэн, сидя на корточках, указал на что-то в траве. Жако наклонился и посмотрел. Сквозь дерн проглядывала проплешина красноватой земли.

— И там, — показал Шевэн на другой пятачок. — П-п-по-хоже, все началось здесь.

Жако и Шевэн поднялись на ноги.

— Если хотите знать мое мнение, — протянул Шевэн, — у-у-убийца поднялся по ступеням или, что более вероятно, пришел от деревьев. Возможно, прятался, выжидая подходящий момент.

— Там что-нибудь обнаружено?

Шевэн покачал головой.

— Пути проникновения?

— Стены по всему периметру. Они здесь повсюду. Передние ворота. На электроприводе. Чтобы их открыть, нужно п-п-по-звонить. Прутья на решетке слишком частые, чтобы между ними пролезть, но можно, если захотеть, перелезть через переднюю с-с-стену. Вокруг достаточно тихо, так что никто не заметит.

— У кого кнопки открывания ворот?

— Их трое. Служанка, муж и убитая. Х-х-хранятся у них в машинах. Все учтены. Посетители звонят через интерком. Ворота можно открыть от п-п-передней двери.

— Как еще можно попасть на территорию?

— Через садовую калитку за нижней террасой. Выходит на Ж-Ж-Жобар. По словам садовника, всегда заперта.

— Ключи?

— Выясню у Ала.

— Дай мне знать. — Жако повернул к дому, сожалея, что перебрал у Сезара бренди.

Заглянув на кухню к Изабель, успокаивающей служанку, Жако нашел Гасталя в кабинете вместе с Юбером де Котиньи. Завернутый в шелковый пейслийский халат — из-под полы виднелись полосатые пижамные брюки и стоптанные марокканские шлепанцы, — де Котиньи грузно оплыл в кресле. Седые волосы растрепаны, глаза покрасневшие и безжизненные, щеки ввалились и темнели щетиной. Жако решил, что ему около шестидесяти, и он вполне мог сойти за отца жертвы. Гасталь представил их друг другу. Де Котиньи взглянул на Жако и кивнул.

После формальностей с выражением сочувствия и соболезнований, на которые де Котиньи отреагировал еще одним кивком и поджатыми губами, Гасталь ввел Жако в курс дела.

— Мсье де Котиньи отсутствовал вчера вечером: он обедал с матерью. Вернулся домой около 10.30—10.40.

— Вы видели жену, мсье? Вернувшись домой?

Казалось, де Котиньи не расслышал вопроса.

Жако уже собрался его повторить, когда де Котиньи покачал головой.

— Я рассказал вашему коллеге все, что мне известно, старший инспектор.

Жако повернулся к Гасталю.

— Предположительно, мсье де Котиньи позвонил уби... своей жене, мадам де Котиньи, вчера примерно в шесть тридцать вечера. Она сказала, что чувствует себя неважно и собирается поспать.

— Она сказала, что будет спать в гостевой комнате. Попросила, чтобы я ее не беспокоил, — добавил де Котиньи.

— Она так и сказала? Не беспокоить ее?

Де Котиньи нахмурился:

— Не совсем так. Она сказала... она сказала «увидимся утром».

— А когда вы вернулись после обеда с матерью, все было заперто? Надежно?

— Передние ворота были открыты, но в этом нет ничего необычного. Зайдя внутрь, я закрыл двери на террасу и включил сигнализацию.

— Передние ворота и двери на террасу были открытыми?

— Жена не следила за замками и дверями. Всегда оставляла их открытыми. Как я сказал, в этом не было ничего необычного.

— А вы не выходили на террасу, чтобы посмотреть, нет ли ее там, прежде чем запереться?

— Я не подумал об этом. Было поздно. Освещение было выключено. Кроме того, она ведь сказала, что ляжет спать рано. Я решил, что она уже наверху. Спит.

— И вы не заглянули к ней? Узнать, как она себя чувствует?

Де Котиньи покачал головой:

— Не хотел ее беспокоить. Моя жена...

— Слушаю вас, мсье?

Де Котиньи вздохнул, поднялся.

— Моя жена спит... спала... очень чутко. Ей бы не понравилось, если бы я ее разбудил. — Он направился к двери кабинета. — А сейчас, старший инспектор, если вы не против, я бы хотел одеться.

— Конечно, мсье. И... — Де Котиньи обернулся в дверях. — Возможно, вы будете так любезны и покажете нам комнату, где спала ваша жена?

— Вы хотите сказать, где она должна была спать?

— Если вы не против.

Обменявшись взглядами, Жако и Гасталь вышли заде Котиньи из кабинета. Он провел их через холл к лестнице и начал подниматься, держась за перила, словно удерживал себя, с трудом, как при подъеме на вершину. Пройдя пролет лестницы, де Котиньи показал на коридор.

— Третья дверь, — буркнул он, потом повернул в свою комнату в противоположном направлении от лестницы и тихонько прикрыл за собой дверь.

Для спальни, в которой не спали, комната представляла собой бордель. Первое, на что обратили внимание Жако и Га-сталь, была кровать. Пуховое одеяло сброшено на пол, простыни смяты, подушки валяются.

— Не самый удобный способ спать, — хмыкнул Гасталь, кивнув на одинокую подушку, сложенную пополам и с умыслом оставленную на середине постели. Он поднял ее, поднес к лицу и с силой потянул носом. — Похоже на дневное удовольствие, если спросишь меня.

— Сплошные развлечения и игрища, — отозвался Жако, указав на зеркальный квадрат на туалетном столике. Его поверхность была присыпана белым порошком, а рядом лежала соломинка и платиновая карточка «Американ экспресс». Он наклонился и прочел имя: «Сюзанна де Котиньи». — Лучше давай пригласим сюда Клиссона.

Подняв жалюзи, Жако выглянул в сад. Ребята из криминалистической бригады укладывали тело в мешке на носилки. Клиссон делал снимки бассейна. Ниже, на дальней стороне террасы, Шевэн и Дютуа тщательно прочесывали клумбы. Жако постучал по стеклу, привлекая внимание Клиссона.

Криминалист поднял голову, увидел Жако и кивнул.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Гасталь, отодвигая дверь гардероба и заглядывая внутрь. — Она устроила себе небольшой cinq a sept[30] ?

Жако вернулся к кровати, потрогал одну из подушек, потом посмотрел на пепельницу на тумбочке у кровати. Он попробовал пальцем пепел, взял два окурка и поднес их к свету.

— Похоже на то, — ответил он. — Но с любовником, который красит губы. — Он подержал в пальцах бычки. — Разный цвет.

— Грязная корова, — хмыкнул Гасталь.

На лестнице они столкнулись с Клиссоном, тащившим свой ящик с разными штучками.

— Третья дверь, — сообщил Жако. — Окурки в пепельнице, волосы на подушке. Еще кокаин. На туалетном столике.

Клиссон кивнул и продолжил подъем по лестнице. Его тивековский комбинезон шуршал при каждом шаге.

Спустившись, Жако и Гасталь обошли первый этаж.

— Ничего себе местечко, — присвистнул Гасталь, жадно осматриваясь.

Жако кивнул. Местечко еще то. Хотя дом явно построен в самом начале века, возможно, появился одним из первых в этой части города, его интерьер был стопроцентно современным, безукоризненный дизайн, который можно найти в «Элль декорасьон» или в «Акитекчурал дайджест». Оригинальные карнизы, мраморные камины и инкрустированные полы были сохранены, а стены и двери, которые разделяли и соединяли разные помещения на первом этаже, — убраны, благодаря чему было создано открытое пространство, раскрашенное в спокойных пастельных тонах, заполненное сверкающей сталью мебелью и смелой модернистской живописью. Через двери на террасу, расположенные по всей длине комнаты, внутрь проникали золотые лучи утреннего солнца. Между двумя секциями дверей помещался старинный сундук с острова Бали, на котором стояли кадка с орхидеями и телефон.

Гасталь остановился у телефона.

— Нам есть сообщение.

Достав из кармана ручку, он нажал на клавишу. Пленка с жужжанием перемоталась, затем включилась.

«У вас один звонок, — заговорил аппарат. — Поступило в восемнадцать семнадцать».

Потом: «Дорогая, это я. — Несомненно, голос де Котиньи, взволнованный, немного злой. — Просто решил сообщить тебе... я еще не добрался до матери. Движение, не поверишь... о черт...» — раздался голос де Котиньи, затем послышался щелчок, когда Сьюзи де Котиньи взяла трубку. Ее французский хорош, но с выраженным американским акцентом. «Милый? Милый, с тобой все в порядке? Ты где?»

Последовавший разговор слово в слово повторял то, о чем де Котиньи рассказал Гасталю. Движение жуткое, и он еще не доехал до матери. Видимо, будет дома поздно. А потом Сьюзи сказала, чтобы он не торопился домой; она неважно себя чувствует, будет спать в гостевой комнате, утром его разбудит. Потом прощание. Связь оборвалась. Это их самый последний разговор.

— Проиграй еще раз, — велел Жако. Гасталь перемотал пленку и нажал на «плей».

Голоса зазвучали снова, резкие и ясные. Говорила Сьюзи де Котиньи.

— Вот. Слышишь?

Гасталь повернулся к нему, он выглядел озадаченным.

— Опять, — сказал Жако. — После того как она говорит, чтобы он не торопился домой.

Они еще раз включили пленку, и Гасталь подался вперед, стараясь расслышать то, что услышал Жако.

И услышал. Никаких сомнений. Но не шум улицы. Не их голоса. Что-то еще.

Фырканье. Девичье «хи-хи», за которым последовало шиканье. Так и виделась трубка, зажатая ладонью.

Брови у Гасталя дернулись, на губах заиграла улыбка.

— Итак. Что у нас есть?

Было часов десять утра, солнце поднималось над крышами Рука-Блан, деревья отбрасывали на землю прохладные косые тени. Тело Сьюзи де Котиньи увезла «скорая помощь» двадцать минут назад, мать и дочь мсье де Котиньи приехали вскоре после этого, а группа Жако ушла с территории имения и собралась возле своих машин.

Жако уселся на капот своего «пежо», поставив ногу на бампер, и смотрел на сгрудившихся вокруг него людей.

Первым заговорил Люк Дютуа, напарник Шевэна.

— Садовник, Жиль Теризоль, приехал примерно в пять утра, — сказал он, обращаясь ко всем. — Где-то через час после этого обнаружил тело.

— Он на постоянной работе? — спросил Жако.

— Работает на семью последние одиннадцать лет. Вчера у него был выходной.

Жако кивнул.

— То же самое служанка, — подала голос Изабель Кассье. — У нее тоже был выходной.

— Значит, тот, кто это сделал, знал, что дом будет в четверг пуст, — заметил Жако. — Или это случайность?

— Слишком много совпадений, — заявил Клод Пелюз, который выглядел так, словно не успел утром побриться.

— Значит?

— Все было спланировано, — продолжал Пелюз. — Водяной провел рекогносцировку...

— Итак, ты полагаешь, что это наш убийца? — спросил Жако.

— Кто же еще, босс? — откликнулась Изабель. — Служанка утверждает, что из дома ничего не вынесено, только драгоценности жертвы — большой бриллиант и золотой браслет.

Ее напарник Берни, зачесав волосы со лба, согласно кивнул:

— Голая. Утоплена. Затем усажена в кресло.

Жако ушел от комментариев. Пока государственный патологоанатом Валери не подтвердил наличие пронопразона, он постарается не зацикливаться на одном варианте.

— Значит, в какое-то время между, скажем, половиной восьмого и самое позднее половиной одиннадцатого мадам де Котиньи убивают. Теперь. Муж... Можем мы здесь предположить что-то семейное?

Гасталь, вытаскивая из бумажного пакета связку «чаррос», но даже не пытаясь никому предложить эти замечательные жаренные в масле крендельки, покачал головой:

— Этот даже муху не смог бы убить. К тому же он по уши в алиби. Плюс к тому временные рамки практически не оставляют ему шанса...

— Значит, это не семейное дело? Все закачали головами.

— Значит... снова Водяной? Второй раз за неделю? Наращивает темпы, если это он. — Жако вздохнул. — Кто-нибудь нашел что-то, что может нам помочь?

Из-за угла появился Этьен Логанн. Он был достаточно близко, чтобы расслышать последние слова Жако, и расплылся в улыбке.

— Кое-что вам понравится, босс, — сообщил он, жуя зубочистку.

Все повернулись в его сторону. Логанн нарочито медленно открыл дверь своей машины и бросил блокнот на водительское сиденье.

— И? — уставился на него Жако.

Первый раз с того времени, как Жако напал на след Карно, он почувствовал волнение, ощутил, что нащупал путь.

— Парень в верхнем конце улицы, — продолжал Логанн, вынув изо рта зубочистку и отбросив в сторону. — Доктор. Жюль Креспен. Живет один. Ну, похоже, в тот момент, когда он вывел вчера вечером свою собаку, эта машина как раз выехала из ворот имения. Сворачивает, значит, с подъездной дорожки сюда, сигналит и проезжает прямо мимо него.

— Время? Водитель? Модель? Номер?

— Примерно в шесть сорок — шесть пятьдесят. Во всяком случае, до семи часов. Старенький «рено», по его словам. Коричневый. Ржавая бочка. Двигатель тарахтит, как мясорубка. Не смог с уверенностью сказать, кто сидел за рулем, мужчина или женщина.

—И?..

— Он не запомнил номер, но на заднем стекле был стикер. Ну, вы знаете такие... Все, что он запомнил, — это... внимание... «Алле-Алле»...

— Спортзал, — выдохнула Изабель.

Жако глубоко вздохнул. Спортзал. Он пока не знал как, но все каким-то образом раскладывалось по местам. Гасталю пока могло не повезти с Холфорд, что немудрено, если учесть, что она только-только приехала в город, но вот Баллард, Грез и Монель были членами клуба. И вот посетитель последней жертвы поместил название спортзала на заднем стекле своей машины. Может Водяной работать там или состоять членом клуба? Может быть женщиной? Четыре установленные жертвы, а они до сих пор не обнаружили ни следа спермы, несмотря на явное наличие половых актов.

В группе было заметно оживление, все заулыбались. Стало ясно, что не один Жако воодушевился.

— Подождите-ка... давайте не будем слишком раскатывать губы, — начал он. Группа притихла. — Для начала: не следует полагать, что водитель «рено» и убийца — одно и то же лицо. Это вполне мог быть приятель. Приехал, уехал, на прощание клаксончик надавил. Вы ведь не станете сигналить на прощание тому, кого только что убили.

В центре группы ветеран Гренье кивнул в знак согласия. Это разумное замечание. Жако взглянул на остальных и отметил, что такая возможность учтена.

— О'кей, — продолжил он. — Вот что мы сделаем. Изабель, езжай в тот бар и оставайся там. Фиксируй каждого. И на этот раз постарайся форсировать события. Кто владелец бара?

— Старик Патрис Каррэ и его жена Надин. Обоим за шестьдесят. Арендуют помещение, живут наверху. Уже двадцать лет.

— Подойди к ним. Покажи жетон. Но не говори, в чем дело. Имена постоянных посетителей, новички, все такое. — Изабель кивнула. — Кстати, что-то есть на ребят из Интернета, которых ты вычисляла?

— Безупречны, как свисток. Фотограф. Модели. У всех неопровержимые алиби.

— А аквариум?

— Ничего.

Жако взял это на заметку. Он надеялся получить зацепку или в «Аква-Сите», или на интернетовском сайте, но, похоже, им придется прикрыть эти тропки. Возможно, Изабель больше повезет с баром...

— Что ж, о'кей. Берни, Люк. Проверьте того парня, Карно, где был прошлой ночью... Ну вы узнаете, что делать. И не бойтесь немного надавить. Еще навестите тех английских парней на Каренаж. Братьев. Я понимаю, что они не в нашем списке, однако не повредит выяснить, где они были прошлой ночью. Нам здесь не нужны болтающиеся концы, о'кей? Этьен, Шарль... пусть причалы отдохнут...

На лицах парней читалось облегчение. Эта работенка была просто невыполнимой. Стоптанные подметки, и никаких результатов.

— ...объединитесь с Пьером, Алом и Клодом, — продолжил Жиль, — и начинайте работать с дневником, записной книжкой и корреспонденцией жертвы. Все, что удастся нарыть... И Ален. — Жако повернулся к Гасталю.

— Я понял. Возвращаться в спортзал и проверить относительно членства мадам, как и у других. Когда она последний раз там была. Кто был одновременно с ней. Скажем, за последние две недели.

Жако кивнул.

— И?..

— И выяснить, кто из членов клуба ездит на старом «рено»...

— Первое и второе.

Жако это впечатлило — Гасталь начинает вникать в суть! Даниель повернулся к Шевэну:

— Что с ключами? Ты выясняешь насчет садовой калитки?

— Их всего пять, — ответил он. — Один ключ вместе с запасным в к-к-кухне, один у садовника и один в кабинете де Котиньи.

— А пятый?

Шевэн раскрыл свой блокнот.

— В «П-П-Писин — Пикар». Это компания по обслуживанию бассейнов на Л-Л-Ладолье. Они не строили бассейн, но, по словам садовника, у них контракт на обслуживание. Приезжают каждые две недели.

49

Баске плохо спал. Мозг отказывался успокаиваться, тело не могло найти удобного положения, простыня оборачивалась вокруг тела словно горячий, пропитанный потом саван. Однако когда он наконец проснулся — глаза резало от света, шея затекла от жесткой подушки, трусы жгутами закрутились на ягодицах, — то понял, что ему худо-бедно удалось поспать пару часов. Еще он обнаружил, что проснулся в постели один.

А это означало только одно. Он храпел. Несколько раз, проваливаясь в сон, он, должно быть, мычал. Даже припоминал, что Селестин довольно сильно поддавала ему локтем в попытке заставить повернуться на бок. Но очевидно, где-то среди ночи она сдалась и ушла в одну из детских комнат. Селестин всегда это делала, когда он храпел.

А если храпел, размышлял Баске, то, видимо, выпивал. Эти две вещи сопутствовали одна другой, как кирпич и раствор, и объясняли противную боль за глазами и давление в черепе. Ничего особо грандиозного не случилось, насколько он мог припомнить, но выпито было явно достаточно. Началось с двух больших стаканов виски с содовой, которые он выпил накануне вечером, довольно рано, из-за чего Селестин встретила его с удивлением и радостью. А после двух скотчей последовали полбутылки белого вина под приготовленные Адель перцы и бутылка красного под тушеное мясо.

А потом, словно ему не хватило, он, когда жена ушла спать, прошел в гостиную и, сидя перед камином, выпил две порции бренди. Пробыл там не очень долго, все еще смакуя первую порцию, когда Селестин додумалась спуститься из их спальни, чтобы пожелать ему спокойной ночи, в длинном атласном облегающем платье с кружевами.

Баске понимал, что у нее на уме, но, хоть убей, не мог настроиться на это. Потому налил вторую порцию бренди и еще немного задержался. К тому времени как он поднял себя наверх, атласное платье сменилось хлопчатобумажной ночнушкой, Селестин быстро заснула, и он «соскочил с крючка». При наличии беременной любовницы, с которой еще предстояло побороться, последнее, что было на уме у Баске, — это секс с женой.

Воспоминание о беременности Анэ заставило Баске взбодриться. С пульсирующими висками он заерзал на кровати, чтобы расправить трусы, застрявшие между ягодиц, стараясь при этом не обращать внимания на здоровую эрекцию... чертов инструмент, который в первую очередь виноват в беременности любовницы.

Взбив подушку, Баске закрыл глаза и заскрипел зубами Боже, как можно было загнать себя в подобию ситуацию? Интрижка казалась такой совершенной, непосредственной и такой прогнозируемой. Ни слова о его обязательствах перед Анэ, никаких разговоров о том, что она отдала ему лучшие годы жизни. Он всегда был добр с ней, разве не так? Хорошо к ней относился, щедро оделял, не забывал дарить маленькие презенты. И она таким образом отплатила.

Они познакомились почти год назад на отраслевом мероприятии по сбору средств в Авиньоне, где Анэ и еще одна девушка отвечали за презентацию лотов на благотворительном аукционе, который был устроен после обеда. Стол Баске находился прямо у сцены, и каждый раз, когда там появлялась Анэ, он словно вонзался в нее взглядом, завороженный голубым блестящим платьем с разрезом на боку, открывающим обольстительное бедро, выпирающим лифом с соблазнительным декольте. И то, как она представляла каждый лот — поворачиваясь в одну сторону, отставляла попку и всегда наклонялась достаточно низко, чтобы показать, мол, места нижнему белью под сияющим блестками платьем нет.

В ней была греховная красота, как в игривом котенке. На лице выделялись темные, словно старое дерево, глаза, блестящие и подчеркнуто красные губы, белоснежные зубы. Он посчитал, что ей немного за тридцать, и в ней скорее Карибская, чем африканская кровь — это впоследствии подтвердилось, — понял, что ее присутствие его пьянит, что он покрывается мурашками при каждом ее выходе.

В итоге Баске отчаянно выторговывал вещи, которые ему совсем не были нужны — обед на четверых в «Жардан-де-Сен» в Монпелье, пару горных лыж «Россиньоль», которыми пользовался Жан-Клод Кили на чемпионате мира в 1967 году — Селестин дергала его за рукав, чтобы остановить, — принадлежавший Элтону Джону снегоход, который вытащили на сцену с соблазнительно расположившейся на водительском сиденье Анэ, одетой только во флюоресцирующий закрытый купальник. Судьбу этого лота решил именно купальник.

Баске представился примерно через час, незаметно, и вручил Анэ свою визитную карточку. Великолепное представление, сказал он ей. Если она когда-нибудь будет в Марселе...

Конечно, Анэ позвонила через неделю, и он съездил в Авиньон, чтобы повидаться с ней, — час туда и час обратно по скоростной дороге и еще три часа в неряшливой квартирке у старой городской стены. Он потратил пять часов своего дня. Но каждая потраченная секунда стоила того. Каждое су. Раз в неделю почти месяц Баске проделывал такое путешествие. Пока Анэ не дала понять, что для нее не будет никаких проблем со сменой жилья, переездом поближе к нему, и... быть может, он поможет ей подыскать местечко?

Спустя пару недель он нашел ей небольшую виллу в Эндум, в двадцати минутах от его офиса на Ла-Жольет, и она переехала туда. Подписывала бумаги, он оплачивал аренду и дважды в неделю, иногда трижды, заезжал туда.

До сегодняшнего дня. Теперь все кончено. Конец всему.

Осторожно соскользнув с кровати, поморщившись от предпринятых для этого усилий, Баске пополз в ванную комнату, опираясь по пути на спинку кровати, кресло и край комода. Жалкое зрелище, и он рад, что Селестин при этом не присутствует.

«Я становлюсь слишком стар для всего этого, — мрачно подумал он, — для посиделок до глубокой ночи, обильной выпивки. Быть может, Селестин права. Пора подумать об отдыхе, привлечь Лорана заниматься повседневной рутиной». Конечно, он продолжал бы держать руку на пульсе, посматривать на то, что происходит. Но и только. Не то что отец Селестин. Старик никогда не ослаблял поводьев, всегда стоял у него за спиной.

Он хорошенько это запомнит, размышлял Баске, закрывая дверь ванной комнаты.

Десять минут спустя, проглотив пару таблеток ибупрофена со стаканом антипохмельного зелья и припав к кранам душа с переменой холодной и горячей воды, Баске решил, что ему немного лучше, хотя в процессе чистки зубов, когда он стоял, согнувшись над раковиной, его желудок заурчал, а в голове застучали молотки. Вернувшись в спальню, он стал медленно одеваться — хрустящая хлопчатобумажная рубашка, вязаный галстук, легкий льняной костюм, — и, когда застегивал пуговицы, завязывал галстук и затягивал молнию, присматривая пару обуви, которую не нужно зашнуровывать и наклоняться для этого, он с радостью заметил, что похмелье стало отступать.

Внизу стол для завтрака был прибран, поэтому он прошел на кухню, где дрожащей рукой налил себе кофе и сжевал круассан. За разделочной стойкой Адель готовила еду для стаи домашних кошек Селестин, одна из которых мяукала и кружила вокруг его ног. Если бы у него были силы и нужное состояние, он наподдал бы этому гребаному существу так, что оно вылетело бы в окно.

В эту минуту Селестин торопливо вошла из сада с охапкой цветов. Посмотрела на супруга, осуждая и одновременно прощая все его неудачи прошлой ночью, и, нежно потрепав по щеке, беззаботно защебетала.

Он уехал из дома в южном направлении и свернул на обочину только когда в зеркале заднего вида появился мигающий синий фонарь. «Скорая помощь», благодарение Богу, пролетела мимо, завывая сиреной. Она напомнила Баске о полицейском и его вопросах о домах, которые они перестраивали, о квартире, где была убита женщина. Он сказал тому парню, мол, меня не касается, что с собой делают жильцы его дома. Но потом он вспомнил, что одну из квартир занимает Рэссак. Могло убийство произойти в квартире Рэссака? И если так, могло оно как-то быть связано с Рэссаком? Или арендатор Рэссак невиновен, так же как фригольдер Баске?

Баске почему-то заподозрил, что нет.

Он потянулся за мобильником и набрал номер Рэссака. Самое меньшее, что он мог сделать, — это предупредить его насчет квартиры, визита полиции, сказать, что тот вполне может ожидать такого же визита.

Или нет. Возможно, этот тупица полицейский сочтет дело сделанным и не почешется, чтобы все проверить.

Баске послушал гудки и собрался было разъединиться, когда на другом конце линии послышался голос Рэссака.

50

Через пять кварталов за усеянными могильными плитами склонами кладбища, на северной стороне эстакады А7, Жако увидел вывеску «Писин — Пикар». Ярко раскрашенная табличка, установленная на уровне крыши, тянулась по всему периметру квадратного одноэтажного дома, одной из расположенных рядом однотипных коммерческих построек — склад пиломатериалов, магазины кухонной утвари, лавки садоводов и мебельные склады, — перед каждой своя парковка, ряды флагштоков с полотнами, обещающими скидки «только сейчас» и своим многоцветьем назойливо рекламирующими имеющиеся товары.

Когда-то в здании, которое в настоящее время занимала «Писин — Пикар», размещались гараж и салон демонстрации автомобилей, проданные после открытия автострады. Насыпной островок под покоробившимися от солнца навесами, где некогда стояли бензонасосы, теперь был выложен модной плиткой и заставлен калифорнийскими ваннами, демонстрационный салон полон разнообразной бассейновой мебели и приспособлений, а старая стоянка для бывших в употреблении автомобилей завалена джакузи. Там находились еще ванны и голубые, в форме ушной раковины, основания для загородных бассейнов, разложенные по размерам и прислоненные к побеленной стене. Единственным местом, сохранившим первоначальную специализацию, осталась большая мастерская. Ее затененный интерьер с верстаками был словно разрезан клином солнечного света и наполнен слабенькими звуками транзисторного приемника.

Въехав на передний двор, Жако поставил машину возле калифорнийской ванны и вылез наружу. В пятидесяти футах над ним, на эстакаде, ревел невидимый глазу поток автомашин. Он был благодарен тени и порыву ветра, которые отлепили рубашку от тела. Ему понадобилось почти сорок минут, чтобы добраться до «Писин — Пикар» от Рука-Блан, и от езды осталось ощущение дискомфорта. Шагая через двор к приемной, Жако потянулся, размял плечи. Интересно, подумал он, сколько еще времени понадобится, чтобы прошла боль за глазами. Если бы знал, что день начнется с ранней побудки и очередного трупа, был бы предусмотрительнее накануне.

В демонстрационном салоне за прилавком сидела молодая женщина и двумя пальцами мучила компьютерную клавиатуру, перемалывая во рту ком жвачки. Жако уже наклонялся через прилавок, чтобы спросить об управляющем, когда из-за дверей с «морозным» стеклом ящерицей выбежал дочерна загорелый мужчина.

— Пикар, — вцепившись в руку Жако и яростно тряся ее, представился он.

У него были уши размером с боковину капота, коричневые и покрытые веснушками. На голове красовалась маленькая лихая морская фуражка с золотыми шнурами. Посмотрел бы на него Салет...

— Так чем могу помочь, мсье? — выдохнул Пикар. — Джакузи? Ванная? Или вы ищете что-нибудь покрупнее?

Жако залез в карман куртки и вынул полицейский жетон. Лицо мужчины утратило соответствующее демонстрационному залу сияние и закаменело.

— Пройдем в кабинет, — пробормотал он.

Пикар пошел вперед и до самой двери не произнес ни слова.

— Итак, — начал он, падая в кресло за столом и жестом предлагая Жако устраиваться. — Чем могу быть полезен?

— Резиденция де Котиньи в Рука-Блан. Мне кажется, у них с вами контракт на обслуживание?

— Совершенно правильно. — Пикар кивнул на стоящий за ним открытый шкафчик с развешенными по крючкам ключами. — И, скажу я вам, кроме них есть еще много других. Мы выполняем контрактные работы более чем для пятидесяти собственников. Чистка бассейнов, фильтрующее оборудование, обслуживание насосов — мы много чего делаем. — Было ясно, что даже присутствие в кабинете полицейского не удержит Пикара от саморекламы. — А еще должен сказать, и цены у нас вполне приемлемые. Дешевле не найдете. Или найдете, но никто в этом городишке не станет обслуживать вас так качественно за такую цену. Итак, говорите, де Котиньи?

— У вас здесь хранится их ключ. От садовой калитки на аллее Жобар.

— Точно. — Пикар подсунул под фуражку палец и поскреб голову неровным ногтем. Жако догадался, что под околышем прятался парик.

— Вы не посмотрите, ключ на месте?

Пикар откинулся на спинку кресла и посмотрел на шкафчик:

— Вон там, второй ряд, четвертый слева.

Жако взглянул на шкафчик. Единственный одиночный ключ в ряду. Остальные по два, по три. Достаточно просто перевесить с одной связки на другую.

— И ключ оставался там в течение последних двадцати четырех часов?

Пикар кивнул:

— Я сам запираю шкаф. Каждый вечер. Я бы увидел, если бы какой-нибудь из ключей отсутствовал. Крючок бы торчал, как палец при автостопе, отсутствуй какой-либо ключ.

— А когда вы в последний раз навещали владение де Котиньи?

Пикар выдвинул ящик и нашел нужную папку. Пролистал, провел пальцем внизу последней страницы.

— В понедельник. Брали пробу на хлорированность воды и проверяли стоки.

Он подтолкнул папку по столу на тот случай, если Жако захочет посмотреть. Жако смотреть не стал.

— А после этого?

Пикар покачал головой, закрыл папку и опустил ее в ящик.

— Вы сами выполняете работы?

Пикар махнул на стенку за собой:

— Оставляю все это для грязной обезьяны, которая сидит там. Его зовут Сардэ. Не особенно надежен, когда дело касается начала работы. Понимаете, о чем я? Но руки растут откуда нужно. Прирожденный механик. Чистка, обслуживание. Такого рода работа.

Жако принял это к сведению.

— Еще кто-нибудь работает у вас? Помимо Сардэ и секретарши?

Пикар покачал головой.

— И как давно они у вас?

— Максин примерно полгода. В приемной всегда нужна симпатичная мордашка, даже если она не сильна в печатании и работе с документами.

— А Сардэ?

Пикар немного подумал.

— Два года. Может, дольше. Я уже сказал, он любитель прогулять, но с техникой на ты. На короткой ноге.

— Он женат? Холост?

— Не женат, нет.

— Есть подружка?

Пикар пожал плечами:

— Вряд ли.

— А вчера? Когда вы закрылись?

— Около пяти. Примерно как обычно. Иногда прямо перед закрытием у нас бывает какой-нибудь посетитель, и мы не выпроваживаем его, понимаете, о чем я.

— И вы были здесь весь день? Пикар задумался.

— Ну, вчера нет. Не весь день. Мне нужно было кое-что собрать для яхты. Моя яхта стоит в Старом порту. Тридцать футов удовольствия. Изумительная. Бесподобная. Вы ходите под парусом, старший инспектор? — Он постучал по козырьку своей капитанской фуражки.

Жако бросил на него взгляд, поднялся и принялся обходить кабинет. Шкафы с папками, пробковая доска с пришпиленными к ней визитными карточками, записками и рекламками, пара фотографий Пикара на борту яхты и календарь с подсолнухами, висящий на второй двери. Пикар не спускал с него глаз.

— Ну, как я уже говорил, мне нужно было кое-что из припасов. Щетка, топливо, немного брезента. Поэтому около трех я отправился в «Марина-сэпплай» — это примерно в полумиле отсюда.

— Оставив здесь Максин и Сардэ?

Пикар кивнул:

— Их двоих.

— И заперли шкаф с ключами? А кабинет на время своего отсутствия?

Пикар пожал плечами:

— Зачем? Я же сказал, что отсутствовал не более пятнадцати минут.

— Вы могли бы попросить Максин зайти сюда на минуту?

Пикар крикнул секретарше, и спустя несколько секунд Максин проскользнула в кабинет, оправляя рукава и оглаживая юбку на коленях. Пояс был слишком тесен, и складка жира размером с батон салями выпирала у нее из-под шерстяного жакета. Кроме того, при отсутствии маскировки в виде кома жвачки ее нижняя губа оказалась слишком полной и придавала лицу сердитое выражение.

— Когда мсье Пикар вчера покинул демонстрационный зал, в его отсутствие были посетители? — спросил Жако. — Кто-нибудь входил в его кабинет?

Максин посмотрела на Пикара, словно это он задал вопрос.

— Никого, мсье. Никого здесь не было.

— Спасибо, Максин, — улыбнулся Жако.

Она кивнула и вышла.

— Хотите, чтобы я вызвал Сардэ? — поинтересовался Пикар.

— А он должен быть здесь?..

— Скорее всего в мастерской. На заднем дворе. Жако указал на календарь и на вторую дверь:

— Могу я пройти туда?

— Конечно, пожалуйста. — Пикар привстал. — Я вас провожу.

— Нет-нет, не беспокойтесь. — Жако открыл дверь. Внутрь ворвалась струя теплого воздуха, прошелестев бумажками на пробковой доске. — Одно слово, и я уйду.

— Вы не против, если я спрошу, в чем, собственно, дело? Де Котиньи?

Жако помедлил в дверях, словно обдумывая вопрос Пикара.

— Да. Я против, — ответил он с улыбкой и вышел на солнцепек. Этот человек и так достаточно скоро все узнает.

От кабинета Пикара до мастерской было всего несколько шагов. Фургон «ситроен» с надписью по борту «Писин — Пикар» загнали в ворота уже после его прихода. Жако отметил, что правая сторона машины помята, а когда он увидел Сардэ, сматывающего на верстаке шланги — белые шорты и майка, загорелые мускулистые руки и ноги, выгоревшие волосы, — то понял, что уже видел этого человека. На боковой улице у рю Сен-Ферьоль вечером в понедельник «ситроен» въехал в столбик ограждения, и Сардэ вылез, чтобы осмотреть ущерб, и показал палец сигналящим водителям, которые застряли позади него и никак не могли протиснуться. Только когда он закончит заниматься своими делами, не раньше. Словно ему все до лампочки. Словно он хотел бы посмотреть на того, кто выйдет из машины и рискнет вступить с ним в спор.

— Если вам нужен босс, он в кабинете, — сказал Сардэ, перетаскивая шланги в фургон и сбрасывая их в грузовом отсеке.

— А вы кто?

— А вам какое дело? — Сардэ вернулся к верстаку за очередным грузом.

— Какое захочу, такое и будет, — ответил Жако, махнув значком. — Так почему бы вам не отложить шланги и не уделить мне внимание?

Сардэ сбросил в фургон вторую партию шлангов, потом принял независимую позу, засунул руки в карманы и стал смотреть через плечо Жако на эстакаду.

Жако заподозрил, что Сардэ не первый раз имеет дело с полицией. Еще разглядел: скучающее выражение лица Сардэ на секунду сменилось волнением. У этого человека есть что скрывать.

— Вчера вечером, — начал Жако, — между пятью тридцатью и восемью, где вы были?

Сардэ пожал плечами, помедлил, выбирая убедительный ответ. Значит, вот в чем дело. Рука-Блан. Нажаловалась.

— Не знаю. Где-нибудь пил пиво.

— Где именно?

Снова пожал плечами, ткнул носком кроссовки в землю.

— «Хенрис». На Пломбьер.

— Сколько времени вы там были?

— Час. Может, два. Сыграл несколько партий. — Выдав дополнительную информацию, Сардэ сразу понял, что зашел слишком далеко — об этом его и не спрашивали вовсе.

Жако тоже это понял.

— И вы играли с?

— С парой ребят.

— Приятели?

Жако было очевидно, что Сардэ пытается решить, что лучше: сказать, что это приятели или парни, которых он не знает.

— Точно, — отозвался Сардэ еще более неуверенно.

— Имена? Адреса?

— Слушайте...

— Вы сказали, что это приятели. Значит, они подтвердят, что вы были там. Правильно?

— Конечно. Конечно. — Сардэ понимал, что вырыл себе яму и стоит на самом краю. — Ну а в чем вообще дело-то?

Жако в целом не был противником хитрости, обходных маневров. Он понимал, что мужчина лжет. И нет смысла потакать ему.

— Вы давно здесь работаете?

— Два года.

— Вам нравится работа?

Жако видел, что Сардэ не понимает, куда он клонит.

— Терпимо.

— Вы часто работаете на выезде? Доставки и прочее? Лучше, чем сидеть в офисе.

Сардэ кивнул, глаза блеснули.

— Когда в последний раз вы посещали владение де Котиньи? В Рука-Блан?

Сардэ допустил ошибку, попытавшись повторить имя и название, словно ему непонятно, кто и что это.

— Де Котиньи? — Он вытащил руку из кармана и почесал нос. — Даже не скажу. Месяц назад, может быть. Вам придется спросить у босса.

— Он говорит, в понедельник.

— Ну да. Возможно. У нас много работы по контрактам, знаете. Трудно запомнить каждое место. Один бассейн похож на другой.

— Вы знаете мадам де Котиньи?

— Конечно. Видел ее, знаете.

Жако кивнул.

— Привлекательная женщина.

— Ваши слова.

— У вас есть куртка?

— Нет, я...

— Тогда чего мы ждем? Идемте.

В машине по дороге в город хватило семи слов, чтобы вытащить из Сардэ правду.

— Мадам де Котиньи была убита вчера вечером, — беспечно произнес Жако, поворачивая на бульвар де Пломбьер.

— Боже! — отозвался Сардэ с волнением.

Но ничего больше.

В середине Пломбьер Жако сбросил газ и остановился возле бара, где Сардэ, по его словам, играл в пул прошлым вечером.

— Разве это не «Хенрис»? — спросил Жако, повернувшись, чтобы взглянуть на пассажира. Он не стал выключать двигатель — знал, что им не придется вылезать из машины.

— Слушайте... — начал Сардэ. — О'кей. Я был там, верно, в Рука-Блан.

— Что делали? — Жако направил машину в сторону города.

— Ждал.

— Чего ждали?

— Ну... знаете... Оказаться вместе. У меня по работе попадается много дамочек вроде нее. Скучающие, знаете. Хотят немного развлечься.

— Мадам де Котиньи?

— Конечно. Слушайте, — произнес Сардэ, уже с легким отчаянием, поняв, во что вляпался. — Вы не знали ее. Она была готова к этому, правильно? Напрашивалась. Подавала мне всякие знаки, мол, давай. Я просто собирался получить с нее

— Значит, она позвонила вам и назначила встречу?

— Нет, я просто...

— Просто решили заглянуть?

Сардэ неопределенно пожал плечами.

— Значит, вы взяли ключ в кабинете босса, пока он отсутствовал?

— Точно...

— Вместо него повесили другой?

— Точно...

— Как вы узнали, что вчерашний вечер будет удобным для визита?

— Я не знал. В смысле я знал, что у прислуги выходной, но это все.

— Значит, вы собирались посмотреть, чист ли берег?

— Точно. Точно.

— И что же случилось?

— Когда я добрался туда, она была не одна. С ней была приятельница. Женщина.

— Вы видели, кто это?

Они остановились на светофоре на рю Малев. Когда загорелся зеленый свет, Жако бросил взгляд в зеркало заднего вида и свернул на наклонный въезд на А7.

— Какая-то девица...

— И?..

— Молодая. За двадцать. Короткая стрижка.

— И что вы сделали?

— Прятался.

— Среди деревьев. Вы прятались среди деревьев?

Сардэ кивнул.

Значит, Шевэн прав.

— Дальше....

— А потом девица уехала. Я слышал, как завелась машина. Когда мадам вернулась на террасу, она была одна.

— Значит, она прошла через дом?

— Нет, прошла вокруг дома.

— Тогда вы и вышли на сцену?

— Нет, нет. Я оставался там, где был. Понаблюдал немного, знаете. Чтобы убедиться, что все чисто.

— И?..

— Тут кто-то заметил меня среди деревьев, крикнул, знаете: «Эй, ты!» Что-то вроде этого. Испугал до смерти.

— А вы?..

— Ну, я сделал ноги, разве нет?

— Видели кого-нибудь?

— Эй, я там не ошивался, знаете.

— Мужчина или женщина?

— Я уже сказал, никого не видел.

— Голос мужской или женский?

— Не знаю. Мужчина? Трудно сказать.

— Мадам де Котиньи услышала голос?

— Не знаю. Я ведь уже смылся, так? Не стал останавливаться, чтобы посмотреть.

— Значит, когда вы в последний раз видели мадам де Котиньи, она была жива и здорова?

— Совершенно верно. Как на духу. Вы уж поверьте.

Добравшись до полицейского управления, Жако провел

Сардэ в комнату группы и передал его Сэрру.

— Этот приятель был во владении де Котиньи вчера вечером. И он готов сотрудничать со следствием любым способом. Правда, мсье?

Сардэ кивнул, у него в глазах появилась надежда.

— Похоже, он думает, что я ему поверил, — продолжал Жако, который не сомневался, что Сардэ говорил правду. — Может, ему удастся убедить тебя.

51

Мальчики были молодыми, по словам Карно, шестнадцати и восемнадцати лет, с телами ангелов, с матово-коричневой кожей, черными курчавыми волосами, стройными длинными ногами. Кушо доставил их в дом Рэссака в Касисе накануне вечером. Теперь мальчики готовили завтрак на кухне, грациозно перемещаясь с приборами и фарфором, чтобы накрыть стол на террасе, где сидел Рэссак. Его рука тянулась погладить их всякий раз, когда они оказывались в пределах досягаемости. А это случалось так часто, как только им удавалось.

Рэссак не мог запомнить их по именам. Или, точнее, кто из них кто. Не Хамид ли старший из двоих, тот, у которого колечко в ухе? Или это Абдул с длинными ресницами и сонными карими глазами? Казалось бы, просто отличить шестнадцатилетнего мальчика от восемнадцатилетнего мужчины, но... Завернутые в саронги, низко подвязанные на стройных бедрах, их тела были совершенно одинаковы — по росту, цвету, мускулистости. Они походили на близнецов небесной красоты, и на самом деле, думал Рэссак, наблюдая за ними, плевать, сколько им лет и как их зовут. Через час приедет Кушо, чтобы увезти их назад в город, и Рэссак больше никогда их не увидит. Если не захочет. А пока, сидя за столом для завтрака, когда солнечное тепло щекочет изрытые оспинами плечи, достаточно просто наблюдать за ними, за парой юных гибких тел, трущихся друг о друга. Как юнцы спорят, словно дети, по поводу того, как пользоваться соковыжималкой, правильно готовить омлет и сколько нужно разогревать замороженные булки.

Отодвинув свой стул — ножки противно заскрежетали по плитке, — Рэссак скинул саронг и вошел в бассейн. Он двигался вперед, направляясь к глубокой части, пока вода не дошла ему до подмышек. Плавая — единственное упражнение, кроме секса, которое он когда-либо выполнял, — Рэссак прислушивался к хихиканью и щебетанию, уютно разносящимся над водой. «Что за прекрасный способ начать день!» — думал он и радовался, что решил распорядиться о доставке мальчиков в Касис, а не развлекаться в городе. Насколько лучше быть дома!..

Месяц назад здесь, в Касисе, побывали три девочки — их тоже поставил Кушо, — и доставленное ими удовольствие было примерно таким же, как от ласк Абдула и Хамида. Они совершенно отличаются, конечно, но не менее услужливы, размышлял Рэссак, скользя по водной глади. Какая удача, что ему дано наслаждаться и мужчинами и женщинами! Он пытался решить для себя, кто ему нравится больше — мальчики или девочки. Но оказалось, определить невозможно... Если бы он спал больше с теми или другими, то это могло бы прояснить предпочтение, но он уже давным-давно потерял счет мужчинам и женщинам, которые побывали у него в кровати. Он знал точно только то, что все время менял пол партнеров. Переспав с женщиной, он всегда испытывал тягу к мужчине, и эта пара контактов давала ему искомое разнообразие, требуемое удовольствие, а отсутствие одного из этих компонентов оставляло у него ощущение гнетущей неудовлетворенности, словно он спросил, как куда-то пройти, но не смог получить ответа.

Неторопливо сделав дюжину заплывов, Рэссак вышел из воды. Абдул с Хамидом вытерли и поласкали его, отвели к столу и накормили завтраком. Мальчики спорили между собой, кто будет намазывать маслом круассаны, кто будет наливать кофе, кто будет подавать омлет. Рэссак протянул руку и погладил ближайшее к нему колено. Кожа гладкая, как стекло. Ни одного изъяна. Рэссак часто представлял себе, каково это — иметь гладкую кожу.

Приступив к омлету, суховатому, на его вкус, Рэссак почувствовал первые легкие признаки раздражения по отношению к молодым партнерам. И, услышав тихое блеяние мобильника, порадовался перерыву. Мальчики начинали утомлять своими игривыми скандалами, непрерывной болтовней и трогательной готовностью к близости. Они сделали все, что от них требовалось, и теперь им пора уходить. Взяв мобильник, он приказал им убрать после завтрака и собирать вещи. Скоро приедет его водитель, чтобы отвезти их обратно в город.

Оставив мальчиков заниматься делами, Рэссак прошел на лужайку, чтобы поговорить по телефону.

Это оказался Баске.

— Я подумал, вам следует это знать. Ко мне приходили из полиции. Инспектор. Очевидно, убита одна из квартиросъемщиц с Кур-Льето. Утоплена.

— Да ну... — отозвался Рэссак.

— Он хотел знать, кто арендует квартиры. Какова плата.

— И вы ему рассказали?

— Сказал, что не знаю. Предложил связаться с Тьерри в «Баске-Иммо». Мол, у него есть необходимая информация. Только после ухода полицейского до меня дошло, что у вас там квартира.

— Значит, вы считаете, он может наведаться?

— Если это тот же дом, возможно. Он не походил на особо рьяного детектива. Просто подумал, надо поставить вас в известность.

— Это мило с вашей стороны. Сомневаюсь, что он придет, но буду начеку.

Разговор закончился, Рэссак вернулся к столу и полистал газету. Абдула и Хамида не было видно, что принесло облегчение. Спустя пять минут они спустились из спальни, одетые в одинаковые тенниски, джинсы и сандалии, — как раз в тот момент, когда Кушо подъехал к дому. Он без напоминаний отвел их к машине, где мальчики немедленно начали спорить, кто сядет впереди.

Пока они переругивались по поводу рассадки и музыки, которую следует поставить по пути в Марсель, Кушо вернулся на террасу, где Рэссак вручил ему конверт — деньги для мальчиков, когда он доставит их домой.

Кушо положил конверт в карман и повернулся, чтобы идти, но Рэссак поймал его за руку. Было еще кое-что.

— Сделано? Дуасно?

— Сегодня вечером, босс.

— Проследи, чтобы наверняка.

52

Первым доложился Гасталь, позвонив из спортивного зала.

— Последняя жертва была членом клуба. Зарегистрирована как Сьюзи Котаньяк. Наверняка одно и то же лицо. Они подготовят мне список людей, посещавших спортзал в одно время с ней. За последние две недели. Из числа работников и членов клуба.

— Здорово! — воскликнул Жако.

Единственная проблема, как ледяным тоном укажет мадам Боннефуа, заключается в том, что Водяному потребовалось совершить четыре убийства, а похоже, и пятое — точно будет известно через несколько часов, — чтобы они смогли продвинуться настолько далеко, как сейчас. И где-то, как он ей сказал, появится трещина, слабое звено, изъян, и группа Жако максимально использует их. Может быть, что-то уже у них в руках.

— Есть еще кое-что, — не унимался Гасталь. Это были любимые слова Жако.

— Да?

— Адрес убитой. По данным спортзала, это в городе. На Паради. Не — повторяю — не в Рука-Блан.

— Интересно. Почему бы тебе не проверить? Ты ведь в том районе.

— Уже еду. Свяжусь с тобой.

Следующим был Сэрр с вечно дымящейся между пальцами сигаретой.

— Этот парень, Сардэ, чист, если спросите меня. Трижды повторил одно и то же с того момента, как оказался здесь. Что бы он там ни делал — подглядывал, пытался завести интрижку, — он был не один. Мое мнение — Водяной сорвал его планы.

— Он помнит что-нибудь еще по поводу того, кто его застукал?

Сэрр покачал головой:

— Ничего не видел. Кто-то среди деревьев, вот и все. Не мог определить, мужчина или женщина, старый или молодой.

— Дай ему помариноваться еще пару часов, — велел Жако. — Потом попробуй еще разок. Если версии совпадут, заставь показать, где он живет. Посмотри. Все, что принадлежит любой из жертв, все, что может подвязать его к делу. Не думаю, что найдется что-то, но лучше перепроверить, убедиться.

Сэрр кивнул и исчез.

Следующими в кабинет Жако пришли Мюзон и Дютуа, которые навещали Карно по месту жительства.

— Какая-то девочка по имени Алиса готовит ему завтрак, — сообщил Берни с ухмылкой. — Похоже, они познакомились накануне около семи вечера. Девочка подтвердила.

— А англичане?

— У них то же самое, — отозвался Дютуа. — Оба полностью отчитались.

А потом пришел звонок от Ала Гренье, одного из старожилов группы. Жако попросил его проследить за Эрве Тьерри из «Баске-Иммо», когда вернулся накануне с Ла-Жольет, но уже и забыл. Однако сразу же вспомнил, услышав доклад Гренье.

— Квартира Монель принадлежит лизинговой компании «Рэссак-э-Фрер».

— Ты нашел адрес?

— Головной офис в Рабате. Марокко.

— А что-нибудь поближе?

— Абсолютно ничего. В том-то и дело. Поскольку это неофициально зарегистрированная компания, невозможно получить документы.

— Что в отношении других девушек, которые жили там? До Монель. У Тьерри была какая-либо информация по ним? Новые адреса?

— Ничего, — ответил Гренье. — Сказал, что они оставили арендную плату арендодателю. Это их не касается. Быть может, действия этого Рэссака наведут на дельную мысль.

Когда Гренье отключился, Жако позвонил в Тулон, старому приятелю в местной полиции, Массо.

После обычных любезностей Жако перешел к делу:

— Рэссак. Слышал что-нибудь о нем?

— Нам известно имя, но это все, — отозвался Массо. — Занимается всем. В основном поставки для строительства, однако не обходит стороной гостиницы, азартные игры. Но на нем нет ничего, хотя мы бы с удовольствием что-нибудь накопали. Три-четыре года назад мы были уверены, что он курировал перемещения крупных партий наркотиков. Мы вскрыли немало афер, взяли многих крупных дельцов, но так ни разу и не смогли ничего доказать, когда дело касалось Рэссака.

— У тебя есть адрес?

— Это официальный запрос?

— Просто интересно. Если что-нибудь всплывет, ты первым услышишь.

— У него логово неподалеку от Касиса. В стороне от дороги, ведущей в город. Очень уединенное. По периметру стены камеры слежения. Все по-деловому. С дороги увидишь только небо.

— Легко найти?

53

Перед самым ленчем тело Сьюзи де Котиньи было доставлено в городской морг Марселя на Пассаж-де-Лорет, и три помощника государственного патологоанатома приготовили его к вскрытию. Труп был взвешен, прикрыт простыней и положен лицом вниз на деку из нержавеющей стали. Инструменты разложили на чистых хлопчатобумажных салфетках, весы для взвешивания подвезли к изголовью деки и проверили, в магнитофон вставили новую пленку. Была взята проба крови, ее направили на анализ с просьбой проверить на наличие пронопразона и как можно скорее представить результат. Когда все было готово, доктора Лорана Валери вызвали из его кабинета.

Обычно любой труп, поступивший на Пассаж-де-Лорет, дожидался своей очереди. Там в холодильнике редко бывало меньше полудюжины трупов, ожидавших осмотра в строгой очередности. Первого поступившего первым и увозили — такой порядок нравился Валери. Но звонок от Клиссона убедил его отложить другую работу и уделить внимание мадам де Котиньи. Вероятно, поэтому Валери был раздражен. Он не любил, когда нарушали его график, даже если где-то разгуливал убийца. Патология не что иное, как методика, всегда говорил он студентам, а методика — хозяйка терпения и дисциплины.

Когда трое помощников услышали, как его белые бутсы заскрипели по выложенному плиткой коридору в сторону комнаты, где проводятся вскрытия, они выпрямились и замолчали.

Вихрем влетевший через крутящиеся двери, одетый в зеленый больничный халат, государственный патологоанатом больше всего походил на веселого гоблина, задумавшего очередную проделку. Ростом чуть выше пяти футов, с венчиком седых волос, начесанных на экстравагантно завитые бачки, шестидесятилетний Валери был сутулым, но полным энергии мужчиной, который последние сорок лет занимался разрезанием трупов. В ближайшие два с половиной часа Сюзанна Делахью де Котиньи выложит все свои секреты под серебристым клинком скальпеля и его пытливыми пальцами.

Подойдя к столу, Валери первым делом сбросил на пол простыню, покрывающую тело, предоставив ассистенту ее убрать. Как обычно, все началось с визуального осмотра. Ассистенты отошли назад, а Валери начал обходить деку, глядя на труп через бифокальные очки в проволочной оправе. Закончив обход, Валери заставил ассистентов перевернуть тело на спину и повторил все снова.

— Белая женщина, — были его первые слова. — Возраст тридцать — сорок лет... — Щелчок пальцами, и ассистент натянул ему на руки резиновые перчатки. Пальцами он раздвинул жертве волосы в дюйме за ухом, взглянул поверх очков, потом сделал шаг назад. — Натуральная брюнетка. Вес...

— Шестьдесят пять и три десятых килограмма, — подсказал один из ассистентов.

— Шестьдесят пять кило.

Одним движением большого и указательного пальцев Валери поднял веко и верхнюю губу.

— Глаза карие. Зубы ее собственные...

Так все и прошло: государственный патологоанатом отмечал все внешние особенности, от лака на ногтях жертвы до синяков на руках и шишки на виске. На другой стороне комнаты стрелки индикаторов уровня громкости на магнитофоне подпрыгивали в такт комментариям, которые он делал своим высоким гнусавым голосом. Когда он закончит вскрытие, пленку распечатают и ее краткое содержание отошлют Жако вместе с обычными, написанными от руки, наблюдениями Валери.

Прежде чем взяться за скальпель, он, однако, пожелал проделать еще одну операцию. По его кивку ассистенты подняли ноги жертвы на растяжки, развели их в стороны и, вынув болты, опустили нижнюю часть стола, чтобы позволить Валери подъехать на катающемся табурете, прихватив увеличительную лампу и взяв вагинальный расширитель.

Казалось, что в комнате для вскрытий на целую вечность воцарилась тишина, только поскрипывали пружины на табурете Валери, когда он склонился между ног мадам де Котиньи. Затем, начав орудовать увеличительной лампой, он тихонько выдохнул, словно задерживал дыхание.

— Так-так-так, — проговорил Валери, словно наткнулся на старого приятеля.

Отложив расширитель и взяв с подноса с инструментами пинцет, он расположился за увеличительной лампой.

Окружив его, трое ассистентов наблюдали, как он двумя пальцами раздвинул жертве половые губы и начал орудовать пинцетом.

— А что у нас здесь?

54

Жако поехал из Марселя на восток по старой дороге Д559, которая, петляя, уходила в горы, прежде чем серпантином спуститься в долину. Слева на фоне синего, словно горечавка, неба поднимались иззубренные известняковые хребты Карпьяньской гряды. Слева вдали в утреннем солнце посверкивало море, а теплый воздух, врывающийся в открытое окно, был насыщен волнующими ароматами сосны, соли и дикого укропа. Жако глубоко вздохнул. Лучший в мире парфюм, решил он, подъезжая к указателю на Касис и разворачиваясь в сторону берега.

Дорога до Касиса заняла у Жако чуть больше сорока минут — время прекрасного, тонизирующего путешествия из города в столь красивое утро и возможность обдумать факты, ставшие причиной поездки. Факты, которые, Жако это прекрасно понимал, сводились не более чем к фрагментарным совпадениям и шепоту интуиции. Факты, которые он запросто мог обдумать за чашкой едва теплого кофе у себя в кабинете.

Одна из жертв Водяного жила в доме, принадлежащем «Валадо-э-Сье», а вторая была обнаружена в водоеме, построенном дочерней фирмой. Обе компании управляются Полем Баске, скучным маленьким говнюком, у которого Жако побывал в офисе на Ла-Жольет и который ему сразу не понравился. Из-за этого, быть может, он так легко согласился на эту медленную дурацкую полицейскую процедуру.

А тут еще один поворот. По словам Гренье, арендный договор на квартиру Вики Монель был выкуплен у принадлежащей Баске компании по недвижимости фирмой «Рэссак-э-Фрер». В первую встречу с Гасталем его партнер попросил проверить человека по имени Рэссак. Потом, в тот же вечер, Жако наткнулся на старого приятеля из далекого прошлого, который рассказал, что Рэссак причастен к крупной операции с наркотиками, которая должна состояться очень скоро. Что объяснило, почему Ламонзи спустил на него собак за угрозу срыва продолжительной слежки.

Вот почему Жако решил проехаться в Касис. Вдруг удастся хоть одним глазком взглянуть на этого Рэссака. Как в случае с Баске. Может, что-то срастется. Может, нет. Может, это просто... совпадение. И ничего больше.

Вписываясь в изгибы и повороты дороги, ведущей в Касис, лениво вертя руль то вправо, то влево, Жако раздумывал, знают ли Рэссак и Баске друг друга. Должны. Даже если всю работу по продаже квартиры проделали юристы, патроны, видимо, встречались. Если Рэссак дома, он обязательно его об этом спросит, решил Жако, сворачивая с дороги и подъезжая к высоким деревянным воротам в двухстах метрах за придорожным прилавком, где торговали дынями и персиками, точно как описал Массо. Интересно, мелькнула мысль, нет ли здесь людей Ламонзи, которые фиксируют всех, кто уезжает и приезжает?

Жако вылез из машины и подошел к домофону. Потянулся, чувствуя, как его обволакивает жар. Жужжание насекомых заглушало работающий на холостых оборотах двигатель «пежо».

Через минуту после звонка домофон ожил.

—Да?

Мужской голос. Знакомый по домофону на рю дез Аллот. Рэссак собственной персоной. Жако подался вперед.

— Старший инспектор Жако, уголовная полиция, Марсель. Буду благодарен за возможность переговорить с мсье Рэссаком.

В ответ связь прервалась и ворота начали открываться — одна створка за другой.

Жако вернулся в машину, подождал, когда ворота откроются на достаточную ширину, потом въехал на подъездную дорожку дома Рэссака.

У Рэссака хорошая память на лица, это он понял моментально. Спускаясь по лестнице поприветствовать гостя, Рэссак обратил внимание на плечи, сломанный нос, хвост на голове. Регби. Жако. Один из величайших проходов. Франция против Англии, пятнадцать... может, шестнадцать лет назад? Рэссак помнил ту игру. Возможно, у него где-нибудь есть видеозапись.

— Старший инспектор, здравствуйте, — произнес Рэссак.

— Мсье Рэссак, — отозвался Жако, обходя машину. — Признателен вам за то, что сразу согласились принять меня. — Он вынул из кармана куртки удостоверение, однако неудачно взялся за карточку и она, выскользнув из пальцев, упала прямо к ногам Рэссака.

Тот наклонился, поднял удостоверение и вручил владельцу, даже не удосужившись взглянуть на него.

— С удовольствием, — ответил он, чувствуя удивление полицейского, который старался изо всех сил не фиксировать взгляд на обезображенных щеках и родимом пятне. — Все, что угодно, чтобы помочь, мсье. Сюда, пожалуйста, давайте пройдем на террасу.

Следуя за ним, Жако осматривал дом и местность вокруг — двухэтажный куб из стекла и бетона, опускающийся террасами к краю аккуратной лужайки. Вершина Сен-Бом поднималась над соснами и кипарисами, которые росли по границе владения. На их вершинах лежали перья облаков. Это было не совсем во вкусе Жако — слишком строго, слишком современно, — но, несомненно, имение очень даже впечатляло.

— Жако. Жако, — произнес Рэссак, словно имя показалось ему знакомым. — Скажите, старший инспектор, вы, случайно, не тот Жако, нет? Боковой? Номер шесть? — Они прошли на террасу, и Рэссак направился к столику под зонтом, окруженному мягкими стульями. — Боюсь, не смогу вспомнить имя, но ваше лицо очень знакомо. К тому же, прошу меня простить, вы действительно похожи на регбиста.

— У вас хорошая память, мсье, — признал Жако, усаживаясь на стул. — Даниель. Даниель Жако. Матч-дебют. И больше вы меня никогда не видели.

— Но тот проход... Нужное место и нужное время, мсье. Потерянный мяч и свежие ноги. Я вышел на замену, помните?

— И все же...

Они минуту помолчали, устраиваясь за столом, и Рэссак взглянул на гостя, чтобы оценить его, — полезная стратегия, когда наведывается полиция. Лесть, признание для него ничего не значат, отметил он. Его посетитель из уголовной полиции безразличен к воспоминаниям о былой славе. Было и прошло. И ничего в этом плохого, подумал Рэссак. Жить прошлым — прямой путь в никуда.

Мужчина в вышитом кремовом бурнусе вышел из дома и приблизился к ним. На вид ему было за шестьдесят. Худой, немного горбатый, под мышкой держал поднос.

— Простите, мсье. Я не знал, что у вас гость.

— Ах да, Салим, спасибо. Старший инспектор, что желаете?

Они заказали пиво, и Салим удалился.

— Итак, чем могу быть полезен? — поинтересовался Рэссак.

Жако не стал терять время.

— Мне кажется, это вы арендуете квартиру на Кур-Льето в Марселе?

Рэссак притворился, что обдумывает вопрос.

— Кажется, да.

— Похоже, вы не уверены?

Рэссак махнул рукой на дом и прилегающую местность:

— Боюсь, мне нужно больше одной арендованной в городе квартиры, чтобы не нуждаться в старости, старший инспектор. Насколько я помню, моя компания, «Рэссак-э-Фрер», располагает кое-какой жилой и коммерческой недвижимостью в городе. Две квартиры используются в интересах бизнеса — коллеги с периферии, встречи и прочее. У меня даже офиса нет во Франции, поскольку большая часть повседневных дел ведется в Рабате. Оставшаяся недвижимость куплена для получения доходов от аренды и рыночных спекуляций. — Он небрежно махнул рукой. — Просто побочный бизнес.

Снова повисла тишина, пока Жако переваривал услышанное.

Рэссак ободряюще улыбнулся. У него нет причин что-то недоговаривать. Да он и поостерегся бы делать это. Сидящий перед ним полицейский, может, и похож лицом и фигурой на боксера-профессионала, однако в нем чувствуется утонченность, в глазах читается интеллект. В отличие от мнения Баске об этом человеке Рэссак мог определить профессионала с первого взгляда. Этого парня нельзя недооценивать. Еще, подумал Рэссак, он очень привлекательный мужчина. Мимолетно представил, как Жако выглядел бы с распущенными волосами, спускающимися на эти широкие плечи... и эти сильные ноги, тонкая талия...

Салим вернулся с пивом на подносе, поставил его на стол и ушел.

— Значит, недвижимость — ваш основной бизнес, мсье? — продолжал Жако, салютуя стаканом Рэссаку.

Рэссак покачал головой:

— Вовсе нет, старший инспектор. Вовсе нет.

«Дать ему все, — подумал он. — Тут нечего скрывать».

— Недвижимость, конечно, всегда практичное вложение, — сказал он, — именно так мы начинали. Но наша компания занимается и многим другим.

— Вы сказали «наша компания». Значит, у вас есть партнеры?

— Только один. Мой брат Анри. Когда умер отец, мы взяли семейный бизнес в свои руки. Строительные поставки, все такое. Базируется в Северной Африке, в Марокко. Мой брат, который старше меня на десять лет, начал первым, я последовал за ним позже. Мы неплохо поработали в шестидесятых, когда стал популярным туризм. Новые отели означали масштабное строительство. Поставки, материалы, рабочая сила. И местное ноу-хау для участвующих иностранных компаний. Мы обеспечили себе лучшие позиции в городе. С тех пор, — Рэссак развел руками, — мы, конечно, попытались расширить сферу бизнеса. Импорт, экспорт, немного морских перевозок, морская торговля...

— А ваш брат живет здесь, во Франции? — спросил Жако.

Его внимание привлекли ласточки, которые ныряли в бассейн и выскакивали с полными клювами воды, оставляя на поверхности расходящиеся круги.

Рэссак покачал головой:

— В Венесуэле, Каракас. У нас там тоже дела — добыча ископаемых, разведка, природные ресурсы. Другой ряд, вы же понимаете... Сейчас, как говорится, «диверсификация — ключ к здоровой экономике».

— Возвращаясь к вашей недвижимости... Вы лично знакомы с кем-нибудь из ваших арендаторов?

Рэссак пожал плечами:

— При таком количестве недвижимости, старший инспектор, было бы сверхъестественно знать по именам всех арендаторов... — Он пожалел о своих словах, как только закрыл рот. Не из-за выданной информации, а по поводу того, как он выдал ее. Если подумать, довольно напыщенно. Примерно так бы выразился Баске. — Я имею в виду, старший инспектор...

Но Жако предупреждающе поднял руки, не позволяя Рэссаку поправить ситуацию.

— Нет, нет, конечно, я очень даже понимаю. — Он сделал еще глоток пива. — Тогда откуда же вам знать, что вашего арендатора из жилого дома на Кур-Льето нашли мертвым?

— Я об этом не слышал. — Рэссак изобразил на лице то, что полагал подходящим моменту выражением обеспокоенности. — Но тогда...

— Но тогда этим будет заниматься кто-то еще. В Рабате?

— Через наш юридический отдел там. — Рэссак кивнул. — Или еще многочисленных агентов, которых мы используем. При всех поставках, продажах и арендах мы прибегаем к помощи местных специалистов. Им знакомы рынки, и мы все предоставляем им. А что-то вроде этого... убийство... Если они еще не в курсе, то скоро узнают, я уверен. Но это не из тех вещей, о которых я бы хотел знать.

— И вы не читали об убийстве? В газетах? И не видели ничего по телевизору?

Рэссак покачал головой.

— Читаю только деловые страницы, — ответил он с безмятежной улыбкой. — И спортивные, конечно. Больше, боюсь, ничего. А что касается телевидения, то оно для идиотов, разве не так? Все эти игровые шоу...

Рэссак спохватился. Опять наговорил слишком много. Не тот тон. Наверняка Жако все время смотрит телевизор и просто обожает шоу. Хоть и не похож на такого, но как знать.

К его большому облегчению, гость кивнул в знак согласия и улыбнулся. Рэссаку не показалось, что тот принял это на свой счет.

— Хотелось бы знать, — снова начал Жако, — такие имена, как Грез, Баллард, Монель или Холфорд, вам о чем-нибудь говорят?

Рэссак помолчал, поразмышлял. Он узнал только одно. Монель. Вики Монель. И покачал головой:

— Мне жаль. Нет, ни одно. Одна из них та девушка, которую убили?

— На самом деле они все жертвы убийств.

Рэссак сделал приличествующее ситуации встревоженное лицо.

— Мне жаль слышать это. Ужасно! Ужасно!

Жако допил пиво и поднялся.

— Что ж, мсье, спасибо, что уделили мне время.

— С удовольствием, старший инспектор. — Рэссак тоже встал, удивляясь, что Жако доехал до самого Касиса для столь короткой встречи. — Как я уже говорил, готов всячески помогать.

Они обменялись рукопожатиями, и Рэссак повел его тем же путем, которым они пришли.

Открыв дверцу авто и протиснувшись за руль, Жако задержался, словно о чем-то вспомнил.

— Последний вопрос, мсье...

Рэссак развел руками — мол, все, что угодно.

— Вы, случайно, не знакомы с мсье Полем Баске? Или «Валадо-э-Сье»?

— Да, я знаю его, старший инспектор. Не то чтобы хорошо, конечно. Во всяком случае, не близко, вы понимаете. Но у нас есть кое-какие общие деловые интересы. Квартиры, строительные поставки.

Жако кивнул, поджал губы.

— Понятно. Что ж, мсье. Еще раз спасибо за прием и пиво.

Рэссак отмахнулся от благодарности и отступил назад, когда машина тронулась.

Но когда она исчезла среди деревьев, Рэссак почувствовал, что в нем поселилось легкое беспокойство. Нарастающее чувство дискомфорта. Что-то мешало, а он не мог понять, что именно. Что-то у него вырвалось, чего он не собирался говорить или, быть может, не должен был. Что-то мелкое и неуловимое. Он попытался определить, что это, но не смог.

Выехав на марсельское шоссе, Жако продумал детали встречи с Рэссаком. Как и сказал Массо, дом еще тот. Очень, ну очень впечатляющий. На вид пара гектаров, а подъездная дорожка достаточно длинна, чтобы включить на ней третью передачу. Не более одной-двух миль от берега в Касисе, и вокруг не видно соседских строений. Местечко должно стоить целое состояние.

Да и сам Рэссак. Если бы Жако не знал о подозрениях Массо, или об интересе к нему со стороны Ламонзи, или о намеке Дуасно на то, что Рэссаку предстоит крупная сделка по наркотикам, он все равно бы понял, что Этот человек не тот, кем хочет казаться. Никакое гостеприимство и беспечность не могли скрыть того, что от него «плохо пахнет». Он мог изображать делового человека, но Жако это не обмануло. Мерцающие глаза, тонкие губы. И эта шкура, это пятно, этот размытый розовый шрам с морщинистыми краями. Рэссак выглядел как битый фрукт.

Но и это еще не все. Было кое-что более интересное. Кое-что, оправдывающее время и бензин на поездку в Касис.

«Одна из них та девушка, которую убили?» — спросил Рэссак. И это человек, который специально подчеркнул, что читает только деловые и спортивные страницы и редко смотрит телевизор.

А ведь Жако не уточнял, что это женщина. «Арендатор» и «жертва» — вот слова, которые он употребил.

Конечно, это не та улика, которую жаждет Соланж Боннефуа, оговорка, невинное предположение. Но в данный момент эта оговорка, это предположение, назовите их как угодно, вполне устраивали Жако. А также то, что может в скором времени оказаться ложью.

Хоть Рэссак и заявил, будто не знаком ни с кем из своих арендаторов; Жако был убежден, что он лжет. Рэссак должен знать одно из имен. Монель. Вики Монель. А если он знал Вики, то, видимо, был знаком и с Карно. Делая еще один шаг в темноте, Жако предположил, что Рэссак мог даже знать о шкафе в ванной на Кур-Льето. А с отпечатками его пальцев на удостоверении Жако на выяснение этого много времени не понадобится.

Когда дорога стала подниматься в горы, Жако поставил кассету с Кальтраном, которую Сезар подарил ему утром, выставил руку в окно и стал ждать, когда заиграет музыка.

55

Де Котиньи стоял у парадной двери и смотрел, как автомобиль матери проехал за ворота и, повернув, скрылся из поля зрения. «Скорая помощь» и полицейские машины уехали давно, а двое из криминалистической бригады, остававшиеся осмотреть комнату Сьюзи, собрали свои сумки и покинули дом примерно в то же время, что и его дочь. Если не считать Ортанс, Юбер де Котиньи теперь был в доме в Рука-Блан один.

День начался с вопля, который он посчитал частью сна, однако неумолчные рыдания Ортанс заставили его проснуться. Он выскочил из кровати, набросил халат и стал спускаться по лестнице, когда с террасы вбежала Ортанс, стуча шлепанцами по плиткам пола и размахивая руками. Все, что он смог разобрать: «Мадам... мадам... мадам...» А потом, когда она увидела его на лестнице: «Мсье... Мсье... Идите скорее. Мадам...»

Во дворе Жиль с помощью сети для чистки бассейна пытался подтащить к бортику надувное кресло. Первое, что увидел Юбер, — руку жены, безвольно опущенную в воду.

Это де Котиньи позвонил в «неотложку», чувствуя, как к горлу подступают кислые остатки материнского обеда.

— «Скорая помощь»? Моя жена...

Он сообщил адрес, словно верил, что Сьюзи еще жива. Словно была крошечная надежда ее оживить, хотя понимал с абсолютной уверенностью, что ничья помощь ей уже не нужна. Тонкая белая рука с опущенными в воду пальцами, свесившаяся набок голова, водопад черных волос на плече... Он понял, что жена мертва.

Первая полицейская машина приехала вместе со «скорой помощью». Остальные прибыли вскоре после них. Санитары пробежали через дом, таща с собой сумки и баллон с кислородом. Им понадобилось несколько секунд побыть у тела, чтобы подтвердить то, что де Котиньи уже знал.

Двое полицейских, проявив заботу, отвели его в дом и предложили принести кофе. Что-нибудь выпить? Один даже остался с ним, задавая, как показалось де Котиньи, обычные полицейские вопросы. Кто? Где? Когда? Как? Этот полицейский, довольно приземистый и полный, говорил тихо, ничего не записывал. Только кивал при каждом ответе, поджимал губы. Пытается раздобыть крупицы информации, понял де Котиньи, в момент полной беззащитности. Разве не так они действуют всегда?

Затем второй из них, здоровенный детина, вошел, высказал соболезнования и сердечным, успокаивающим голосом тоже принялся задавать вопросы. Перепроверял, потом попросил взглянуть на гостевую комнату, где Сьюзи, по ее словам, должна была спать ночью. Он провел их наверх, махнул рукой вдоль коридора и ушел в свою спальню. Оставшись один, позвонил матери и дочери. Они приехали с разницей в считанные минуты.

С того момента женщины все взяли на себя. Дочь занималась внизу, мать сидела на кровати и гладила его по руке. И он уснул. Вот так просто.

В доме было тихо, когда де Котиньи проснулся. Дочь уехала, но мать еще оставалась.

— Мне жаль, дорогой, — сказала она, хотя де Котиньи заподозрил, что ей вовсе не жаль. Мать снова вернулась в его жизнь, что ей очень нравилось. А американка, как она иногда называла Сьюзи, покинула эту жизнь навсегда.

Поэтому-то де Котиньи надел офисную одежду. Чтобы отделаться от матери.

— Но ведь уже четвертый час. Разве не поздно? — сначала возразила она. Потом, видимо, вспомнила о своих планах. — Ты уверен, что готов к этому?

— Мне нужно кое-что сделать, маман, — ответил он и увидел, что она одобрительно кивнула. — Я заеду позже. Скажем, в семь?

— Что ж, если ты уверен, дорогой... — И, довольная, что он, похоже, воспринял все хорошо, уступила. Взяла куртку и оставила его.

Через час или больше после ее отъезда де Котиньи бродил по дому, останавливаясь то тут, то там. Трогал вещи жены, брал в руки фотографии Сьюзи в тяжелых серебряных рамках, пытаясь почувствовать ее присутствие, словно это могло как-то возместить утраченное.

Это было невыносимо. Сьюзи больше нет. И его жизнь вдруг показалась пустой, бесцельной, тягостной. В конце концов он прошел в кабинет, налил бренди, вытащил из ящика сигару и сел за стол. Повернувшись к полке, выбрал диск из своей коллекции, вставил его в CD-проигрыватель и взял ручку с бумагой.

На кухне, сидя за столом с третьим стаканом коньяка, Ортанс решила, что просто немного опьянела. Приятно так. За размышлениями.

Произошедшее ужасно, конечно... и ей очень жаль милого мсье де Котиньи... Но... Жизнь ведь продолжается, не так ли? Всегда нужно видеть положительную сторону события. Светлую сторону. И для Ортанс это означало, что больше ни минуты не нужно возиться с этой ленивой, никчемной, избалованной молодой подстилкой.

Прежде всего, считала Ортанс, американцы понятия не имеют, как обращаться с прислугой. Ни тебе «пожалуйста», ни тебе «спасибо», ни минутки отдыха. Неплохо получить работу по дому, но за это приходилось платить. Двадцать четыре часа в сутки ее дергали. Дамочка нисколько не уважала свободное время прислуги и тому подобное. Когда приближался четверг, Ортанс пребывала на грани срыва и страстно хотела убежать. Не решалась задержаться ни на минуту, чтобы ее не заставили что-нибудь приготовить, почистить, если это взбредет мадам в голову.

Ортанс тушила сигарету о край пепельницы, когда где-то наверху хлопнула дверь, заставив ее подпрыгнуть на стуле и пролить изрядное количество коньяка на руку и рукав форменного платья.

Чертова полиция, подумала она. Шляются по дому, словно он их собственность, оставляют двери открытыми настежь.

56

— Не думал, что тебе понадобится столько времени, чтобы связаться со мной, — мрачно произнес Клиссон, когда Жако вошел в кабинет, — правда не ожидал, что явишься лично.

— Ты меня потерял. — Жако выбрал стул из тех, что стояли перед длинным дубовым столом, который служил Клиссону как рабочий.

Усевшись, он первым делом обратил внимание на то, что в комнате прохладно. Расположенному на втором этаже здания на противоположной от полицейского управления стороне улицы кабинету Клиссона, может, и не хватало солнечного света, но по крайней мере он был на квартал дальше от стройки метро. Оглушающий грохот отбойных молотков и непрерывное чавканье гидравлических молотов здесь едва слышались. Не было облаков пыли от бульдозеров. Это означало, что он мог держать окна открытыми, а жалюзи повернуть так, чтобы в комнату проникал ветер.

— Я оставил тебе записку, — продолжал Клиссон, запустив пятерню в свою жесткую имбирную шевелюру. — Мне подумалось, кое-что тебе нужно знать. Кое-что от Валери.

— Пронопразон?

Клиссон кивнул.

И кое-что еще.

Снова любимые слова Жако. Второй раз за день.

— Да?..

— Заноза.

— Заноза?

— Валери обнаружил щепку. Деревянную занозу. У мадам де Котиньи в...

Клиссон пытался подобрать нужное слово. Для человека, который вдосталь насмотрелся на изломанные и изуродованные человеческие тела и описал весь ужас человеческой жестокости, Клиссон часто бывал удивительно разборчив, когда дело доходило до определенных вещей.

— У мадам де Котиньи в?.. — подбодрил его Жако.

— В ее... влагалище, — вздохнул Клиссон.

— Боже! — Жако дернул головой. Он думал о занозе в пальце, в ноге— что-то маленькое, но, возможно, важное, одно из небольших наблюдений Валери. Вроде кристалликов соли в волосах Джилли Холфорд. Но это...

— Получается, что мадам де Котиньи не была изнасилована. Во всяком случае, в обычном смысле. Ее... — Клиссон сделал паузу, решая, как лучше описать, аккуратно, точно суть учиненного насилия. — Ее... это... палкой. По словам Валери, похоже, проникновение было совершено при помощи... какого-то тупого деревянного предмета.

— Какого-то тупого деревянного предмета? — переспросил Жако.

Клиссон развел руками:

— Невозможно точно сказать, что это... какая-нибудь деревянная рукоятка, дубинка, кухонная толкушка...

— А остальные жертвы? Клиссон кивнул.

— Конечно, вновь осматривать первые две жертвы уже поздно — нужен ордер на эксгумацию, — а Монель слишком долго пробыла в воде, чтобы получить позитивный результат. Но, в соответствии с обоснованным мнением Валери... э-э... подобный метод проникновения, характер насилия точно соответствуют... э-э... травмам, нанесенным Холфорд. И, насколько он может вспомнить, то же самое с другими жертвами.

— Что объясняет...

— Отсутствие спермы. Спермицида. Лубриканта. Вот так.

Явный прогресс, но Жако не знал, насколько далеко они продвинутся. Это подтверждало лишь то, что Водяному не хватало до франка несколько су. Но ведь это они уже знают.

— Чего я не понимаю, так... — начал Жако.

— Я знаю, знаю. Как получилось, что понадобилась заноза, прежде чем он понял...

— Ну, ты понимаешь, о чем я. Тупой деревянный предмет...

— Все, что он готов сказать, — что состояние влагалищ жертв первоначально позволяло предположить половой акт, проникновение, хоть и... э-э... в грубой форме. «Жестокое, насильственное проникновение» — вот какое описание он дал мне. Скажем, возможно, мужчина... э-э... с солидными пропорциями. Это вполне вероятно, уверен, ты согласишься. Однако только когда Валери обнаружил занозу... э-э... стало возможно пересмотреть первоначальное предположение.

Жако поднялся со стула.

— Спасибо, Клиссон. Не знаю, куда это нас приведет, но это уже что-то.

— Не за что. В любое время. Мы здесь для того и сидим, чтобы помогать.

— А по этому делу нам понадобится любая помощь, — продолжил Жако, доставая из кармана удостоверение. — И это напоминает мне...

— Да? — произнес Клиссон, с подозрением глядя на Жако.

— О цели моего прихода. — Жако, держа карточку двумя пальцами, положил ее на стол перед Клиссоном. — Одолжение.

Клиссон пристально посмотрел на удостоверение.

— Ищу совпадающие отпечатки. С квартирой Вики Монель.

— Но ведь сегодня пятница, дело к вечеру, — отозвался Клиссон.

— Премного благодарен, — улыбнулся Жако.

57

Если Жако тихо радовался развитию событий — оговорка Рэссака, его пальчики на удостоверении, подтверждение присутствия пронопразона в крови последней из жертв и заноза, найденная у Валери, что бы она ни значила для следствия, — то его ожидали еще лучшие новости, когда он вернулся в полицейское управление после посещения офиса Клиссона.

Атмосфера в комнате группы была наэлектризованной. За перегородкой из морозного стекла царило едва сдерживаемое волнение. Он почувствовал это, едва переступив порог.

— У нас нашлись отпечатки, совпавшие с найденными в квартире на Кур-Льето, — сообщил Пелюз, поднимаясь из-за стола и следуя за Жако в кабинет.

— Чьи? — спросил Жако, стаскивая куртку и падая на стул. Пелюз усмехнулся:

— Нашего друга Карно. Повсюду — на ручках, полках, раковине, унитазе. Где только возможно.

— Еще что-нибудь?

— Шарль позвонил. Он проверил жилье Сардэ. Дом без лифта в Бель. Дыра в полном смысле слова. Но похоже, он любитель подглядывать. У него дорогая фотоаппаратура — «Никон», телескопические объективы, проявочная комната. И множество фотографий, в основном голые женщины дома. Бассейны, окна спален. Сняты длинными объективами. Но он не изменил показаний. Он рассчитывал понаблюдать за ней, но его спугнули. И Шарль ему верит.

— Я тоже, — кивнул Жако.

— Что вы с ним собираетесь делать?

— Он может быть свободен.

— А Карно?

— Найди его. Приведи сюда.

Пелюз кивнул и вернулся в комнату группы. Как только он закрыл за собой дверь, у Жако зазвонил телефон. Это был Гасталь.

— Я в той квартире. Настоящее любовное гнездышко.

— Расскажи.

— Верхний этаж на рю Паради. Обычное расположение. Небольшая квартирка с одной спальней. Под крышей. Здорово отделанная. Музыка, немного книг, журналы. Но ни адресной книги, ни дневника, ни корреспонденции. Кое-какая одежда, постельное белье, полотенца и все.

— Соседи?

— В здании еще три квартиры и аптека на нижнем этаже. Старуха со второго этажа, прямо под ней, говорит, что время от времени ее видит, но утверждает, что она не живет там постоянно. Ее имени не знает.

— Посетители?

— Она говорит, что временами слышит голоса из той квартиры, шаги на лестнице. Но ни разу никого не видела. Не ее ума дело, говорит.

— Она сообщила, как давно там обосновалась мадам де Котиньи?

— Пару лет. Сказала, что точно не помнит.

— Какие-нибудь новости по спортзалу есть? Что с «рено»?

— Я добыл несколько имен. Думаю, нужно посидеть здесь и последить за ними.

— Позвони, когда накопаешь что-нибудь.

Жако положил трубку. Потом снова взял ее и набрал номер телефона капитана порта.

Ему пришло в голову кое-что, и он хотел проверить... Может, еще кусочек полотна, может, нет, — и Салет именно тот человек, который мог ему помочь. После обычных любезностей он перешел к делу.

58

Салет всегда держал глаза открытыми для Даниеля Жако, всегда был готов помочь. Но в конце дня в пятницу, когда собираешься покинуть офис? Это уже чересчур. И все же старый капитан сделал то, о чем попросил Жако, — сел за компьютер и принялся выискивать информацию, которая потребовалась крестнику.

Жан-Мари Салет знал семью Жако с давних пор. Задолго до того, как она стала семьей. Задолго до того, как появился Даниель.

Сначала был Винсент. Отец Даниеля. Сложенный, как горилла, но с сердцем из масла и ангельским голосом. Настоящий шансонье. Должен был заняться этим профессионально, по мнению Салета. У него бы получилось. Действительно. Трене, Росси, Габен... он своим пением мог смести их со сцены в любой момент. В матросской тельняшке и белых парусиновых брюках он расхаживал вокруг столиков в старом «Бато-Бле» у Канабьер... Вы бы видели, как начинали дергаться девицы, когда он доходил до кульминации песни «Шагрэн д'Амур» или опускался на колено у их столика для того, чтобы спеть романс. Но когда ему это предлагали, он просто дарил им свою особенную улыбку и пожимал плечами. «Чего ради? — спрашивал он. — Все, что мне нужно, я получаю здесь».

И это было правдой. За шесть лет со дня приезда на материк Винсент выжал из Старого порта все, что можно. Девицы дрались из-за него, вы не поверите. Он был просто создан для дам. Смуглая по-корсикански кожа, грива волос, зеленые глаза и широкая улыбка... Многие засыпали в слезах, когда Винсент Жако переходил на другое «пастбище».

Потом как гром среди ясного неба возникает эта девушка. Из ниоткуда, живет где-то за Лестаком. Хочет быть художницей, по словам Винсента. Мари-Анн как-то-там, из пригорода. Настоящая дама — достаточно на нее взглянуть. Дорогие школы. Хорошая семья. А тут Винсент, и через четыре месяца они поженились, а Даниель оказался в проекте.

У Салета тогда было свое судно, и Винсент, только что прибывший с острова, записался в команду и оставался в ней до конца. Работяга, к тому же знал воды как улицы Ла-Панье, где он поселился с матерью Даниеля. Верхний этаж, Мулен, по соседству с Фораке, сапожником, где Дэн живет сейчас, над старой мастерской. Подновил квартиру, конечно. Она теперь другая. Но вдова Фораке по-прежнему там. Приглядывает за ним тоже.

Как всегда они делали, она, и Салет, и некоторое другие с тех пор, как все пошло наперекосяк.

Сначала Винсент. Он вышел в море, и на судно налетел нежданный летний шторм — это был единственный день, когда Салет не пошел вместе с ним. Винсент так и не вернулся домой. Потом бомба. Отправила на тот свет мать. Родители погибли с разницей в несколько месяцев, когда Даниель был еще мальчиком, начинающим отбиваться от рук, но хорошим парнем. Резким, как отец, умным и решительным, но при этом, мягким, как мать. Он неожиданно остался один, и его так же быстро переправили в приют в Борель. Пропал, ни весточки. По словам руководства, появился дед мальчика и забрал его с собой. Куда-то за Авиньон. Вроде в Эксан-Прованс? Новая жизнь. Лучше прежней. Но Марсель был у парня в крови, это точно, и вскоре он вернулся туда, где ему место.

Посмотрите на него сейчас, думал Салет, распечатывая запрошенную информацию. Потом выключил компьютер с удовлетворенным вздохом. Полицейский. Кто бы мог подумать? Но конечно, раз он Жако, то стал лучшим сыщиком из всех.

Как и обещал, Салет набрал номер полицейского управления. Пока их соединяли, он перебрал распечатанные листы, мурлыча старые песни.

Когда Жако ответил, он быстро все доложил.

59

— Заставить старика выполнять такую работу. И к тому же в шесть вечера в пятницу.

Жако молча выслушал это бормотанье.

— Значит, хочешь это услышать? — донесся голос капитана порта, сердитый и немного обиженный.

— Это было бы хорошим подспорьем, — ответил Жако. — Если у тебя еще хватает сил. — На другом конце провода он услышал шелест страниц, старик прокашлялся.

— «Баске-Маритим» имеет шесть судов, — начал Салет. — В основном совершают трансатлантические рейсы. Побережье Западной Африки. Все маршруты доходны, если хороший ход... Нынешнее состояние. Одно в порту на ремонте. Три по пути в Венесуэлу, и два идут домой.

— А что за суда? — спросил Жако. — Те, что идут домой?

— «Балон», только что вышел из Кейптауна, придет к концу месяца.

— А другое?

— Судно под названием «Аврора». Вышло из Венесуэлы. Направляется в Аккру и домой. Ожидается в конце этой недели.

— Что везет?

Жако слышал, как Салет роется в своих записях. Наконец нужное место найдено, старик заговорил:

— Смешанный груз резины, каолина и сахарного тростника из трех портов в Южной Америке. Разгружает сахар в Аккре, берет на борт лес, какао и арахис.

— Чей груз? — спросил Жако.

— Полдюжины импортных компаний, — ответил Салет. — «Баске-Маритим» просто перевозчик.

— Названия?

Салет зачитал список.

— Спасибо, — улыбнулся Жако и, прежде чем Салет успел продолжить сетования на столь бесчеловечное обращение в пятницу вечером, повесил трубку. Именно в этот момент в кабинет ворвался Шевэн.

— Ни за что не п-п-поверите...

— В чем дело?

— Только что позвонил Люк. Де Котиньи, он застрелился.

— Разыгрываешь.

— Это не я, босс. И он оставил з-з-записку.

Это было повторением утра, если не считать положения тел. Мадам де Котиньи сидела в надувном кресле в бассейне. Ее муж, отброшенный назад единственной пулей, неуклюже сложился между перевернутым креслом и книжным шкафом, стоящим за столом. Глаза широко открыты, словно он удивился, увидев свои колени так близко. Пистолет, которым он воспользовался, лежал рядом с ним на полу, отверстие с обожженными краями, проделанное пулей на дюйм ниже линии волос, было не больше старого потемневшего су.

Люк Дютуа, поджидавший Жако на крыльце дома, провел его в кабинет. Дютуа жил за Прадо и ехал домой, когда услышал вызов диспетчера. Он понял, что это за адрес, и приехал туда в считанные минуты,

— Служанка, Ортанс Лагард, сказала, что слышала выстрел, но подумала, что это хлопнула дверь, и потому поднялась наверх, — доложил Дютуа, кивнув в сторону доносившегося из кухни завывания.

— В таком положении она и нашла тело? — спросил Жако, присев перед трупом.

— Точно. Ничего не трогали.

— А записка?

— Вот, босс. На столе.

Жако повернулся и взял ее, лист плотной кремовой писчей бумаги, лежащий между пустым стаканом из-под бренди и наполовину выкуренной «Коибой» в хрустальной пепельнице. Две строчки. Подписана и с датой. Лист перечеркивали брызги крови, похожие на кляксы от красных чернил, но слова без труда можно было прочесть.

«В случае, если вы заинтересуетесь, я не убивал свою жену».

Жако положил записку на место и осмотрелся. На шкафу за столом CD-плейер светился зелеными огнями. Жако нагнулся над телом и нажал кнопку «плей». Спустя секунду из двух динамиков, стоящих среди книг на верхней полке, полилась печальная мелодия, адажио из «Барокко».

Жако и Дютуа посмотрели друг на друга. Коньяк, сигара, музыка — нетрудно представить, что тут произошло час назад.

— Похоже, он не хотел, чтобы она видела, — сказал Дютуа, показывая Жако на полдюжины фотографий в серебряных рамках по всей комнате — на столе, на книжных шкафах, на столике за дверью, — уложенных изображением вниз.

Жако взял ближайшую. Черно-белый снимок. Сьюзи де Котиньи опирается на лыжные палки, позади гряда вершин.

— Спасибо, Люк. Кажется, мы здесь закончили,

— Хотите, чтобы я побыл тут? Пока не приедут медики?

Жако подергал себя за ухо, покачал головой.

— Судя по звуку, они только что прибыли.

По дороге в город Жако позвонил Пелюзу, чтобы выяснить, как у них с Карно. Привели они его, стоит приезжать?

— Пока ничего, — доложил Пелюз. — Его нет в квартире, поэтому проверяем все известные берлоги. Я позвоню, как только мы его возьмем.

Жако отключился, но через несколько секунд мобильник снова зазвонил.

Это был Жуанно, он задержался на работе.

— Отпечатки, которые вы дали Клиссону? На вашем удостоверении? — начал помощник Клиссона.

— Да. И?.. Есть совпадения с отпечатками в квартире на Кур-Льето?

— Ни одного, — ответил Жуанно. — Сверили с тридцатью семью образцами, но ни намека. Или парень надевал перчатки, или никогда там не был.

— Спасибо, — вздохнул Жако.

Настало время что-нибудь съесть и пораньше лечь спать.

60

Несмотря на продолжительность перелета и усталость после трех месяцев, проведенных в суде в Палм-Бич, Макс Бенедикт не бездействовал. За два проведенных на ферме Мани дня он распаковал больше дюжины ящиков — картины, ковры, белье, свои книги, — заставил шкафы фарфором, а холодильник наполнил закупленными в близлежащих Роксабене и Сен-Бернар-ле-Шапитре продуктами, установил полки для вин в подвале под террасой и в тот же день купил себе в магазине в пригороде Кавайона телевизор с плоским экраном и музыкальный центр. Только вернувшись домой, он с раздражением выяснил, что ни телевизор, ни музыкальный центр не имеют нужных разъемов. Это означало новую поездку в Роксабен. Но так как он понятия не имел, в каком ящике упакована его коллекция дисков, то настроил радио на станцию, транслирующую классическую музыку, налил бокал шампанского и уселся на террасе понаблюдать, как солнце садится за далекие склоны.

Через двадцать минут, когда закончилась одна из его любимых арий и его глаза закрылись, покой Бенедикта нарушило новостное бормотанье. Обычные вещи — война, голод, алчность компаний, политические игры. Бенедикт пропустил все это мимо ушей, не желая вставать из уютного кресла и искать другую станцию, понимая, что музыка возобновится очень скоро.

Но тут голос диктора понизился настолько, что это привлекло внимание Бенедикта. Важная новость. Сообщалось о двойной трагедии, об убийстве и самоубийстве в Марселе.

А потом нечто, заставившее Бенедикта нахмуриться — знакомое имя. Но прежде чем он успел правильно усвоить информацию, сводка закончилась и вновь пошла музыка.

Бенедикт вытащил себя из кресла, прошел в гостиную и включил телевизор. Более длинные, чем радиосообщения, телевизионные новости пока крутились вокруг мирных договоренностей по Ближнему Востоку. Бенедикт прошел на кухню, снова наполнил бокал, потом вернулся в гостиную.

Новость завладела вниманием Бенедикта. Когда передача закончилась, усталость и длительность перелета вдруг взяли свое, и он почувствовал себя опустошенным. Выключил телевизор и радио, закрыл двери на террасу и пошел к кровати. Простыни захрустели, прохладные и зовущие.

В три утра — девять вечера по нью-йоркскому времени — Бенедикт сел в постели, взял телефон и набрал номер.

Когда сработало соединение, он сразу перешел к делу.

— Тина? Это Макс. Слушай...

61

Напрягся. Расслабился. Напрягся. Расслабился.

Две тысячи девятьсот девяносто семь девяносто восемь...

...девяносто девять... Три тысячи.

Кушо дал пальцам расслабиться на руле, почувствовал, что мускулы на руках гудят. Легкая, приятная боль. Удивительная невесомость в руках, когда он отпустил руль и ударил ладонями по джинсам. Он сжал кулаки, ощутил, как побелевшие суставы хрустнули, кровь отлила. Он распрямил спину и повел плечами, убирая напряжение.

Три тысячи. Неплохо. Подумал, чем заняться еще — икрами, диафрагмой или спиной? Он знал дюжину или больше упражнений, которые мог выполнять за рулем машины, чтобы было чем заняться и поддерживать форму. Но Кушо также знал, что нужно быть осторожным. Однажды он перестарался, поглаживая верхнюю часть бедер, и, выйдя из машины, едва не завалился на тротуар. Проезжающим мимо, должно быть, было смешно смотреть, как он семенит, но это заставило его задуматься. Он остановился слишком поздно, чтобы суметь расслабиться, и едва не промахнулся. Он словно пользовался телом другого человека, реакция на пару тактов отставала от мозга. Он был на волосок, это точно.

Подняв часы к свету, Кушо проверил время: 11.20. Он сидел там уже час, в ряду запаркованных вдоль Тамасен-авеню машин. Подождет еще час, если нужно. А потом еще. Сколько бы ни понадобилось. Рэссак прямо сказал, что работа должна быть сделана сегодня ночью, а Кушо прекрасно знал, что значит разочаровать босса.

В пятидесяти метрах впереди, на другой стороне улицы, был служебный вход ресторана «Молино», проход под аркой между турагентством и кондитерской, кусок тьмы между освещенными окнами заведений. Посредник Рэссака, Карно, показал ему это место в среду вечером. Они просидели здесь полчаса, увидели троих из обслуживающего персонала, вышедших на улицу, когда Карно толкнул его локтем и кивнул.

Четвертая фигура, мишень. Притаившись в темноте, словно зверь, вынюхивающий хищников, он посмотрел в одну, потом в другую сторону, прежде чем выйти на свет. По словам Карно, он живет в шести кварталах отсюда на первом этаже в переулке у Репюблик. У него нет ни машины, ни велосипеда, и он никогда не ездит на автобусе. Они наблюдали, когда он проходит мимо — голова опущена, руки в карманах, — держась ближе к освещенным витринам магазинов на противоположной стороне улицы. Быстро, уверенно, незаметно. Кушо довернул боковое зеркало. Только отведи от него взгляд, и он исчезнет.

Кушо такой же. Кушо мог избавиться от кого угодно. Это был один из его многочисленных талантов. Он двигался по городу, днем или ночью, невидимый, молчаливый, как кошка. Сделает работу и исчезнет, словно его никогда и не было в том месте. Он тренировался, конечно. Для разминки. Все время. Клинок нужно затачивать. Как сегодня в полдень, после того как отвез тех мальчишек назад в город, когда он припарковал машину и позвонил в Галери-Самаритэн. Просто прошелся — кончики пальцев закололо — и увидел свой шанс. Зажигалка на бархатной подушечке на прилавке, пока покупатель указывал на другую модель, а продавец полез ее доставать. Они так и не заметили, что он стоит рядом, ожидая момента. Могло показаться, что они сговорились, покупатель и он, настолько все было слаженно. Идеальный момент. Групповая работа.

Однако Кушо никогда не работал с напарниками. Кушо работал только в одиночку. Этот урок он усвоил давным-давно.

Потом, в том же самом магазине — не прошло и тридцати секунд как он ощутил в кармане тяжесть зажигалки, — впереди показалась открытая сумочка, болтающаяся на руке. Непростой вариант, но слишком заманчивый, чтобы перед ним устоять. Легкое ускорение, протискивание через толпу покупателей у дверей — пальцы словно стрелка от дартс, — один молниеносный нырок внутрь... И в его кармане оказался кожаный бумажник неосторожной дамы, набитый кредитками и купюрами. Позднее он вытащит деньги и избавится от бумажника. А жаль. Неплохо бы его оставить, поскольку кожа хранила ее запах, теплый, томительный, интимный. Но наличность компенсировала потерю — чуть меньше трех тысяч франков. Всего за пять секунд. Вот это он и называл работой.

Кушо мог еще украсть струны для гитары, туго скрученные в своих прозрачных пакетиках на стенде в музыкальном магазине «Саша», но не стал этого делать. Он заплатил, подождал, пока продавщица уложит все в пакет, даст ему сдачу, затем ушел. Он ни разу не посмотрел на нее, ни разу не позволил продавщице запомнить свое лицо. Тренировка, вот что это. Каждый день разными способами совершенствуешь мастерство.

Конечно, он не мог не чувствовать себя виноватым. Так было всегда. Но Кушо знал, как смягчить боль, и через пять минут после выхода из «Саша» проскользнул через обитые фетром двери базилики «Гран-Карм». Не такая чистая и строгая, как церковь в Касисе, и не такая темная, как «Реформе» на вершине Канабьер, но все-таки умиротворяющее и успокаивающее место. Подержав пальцы в святой воде, он двинулся по проходу и сел. Было еще слишком рано для исповеди, поэтому он встал на колени на скамейке впереди и приступил к своим молитвам, просьбам и обещаниям.

Потом он поехал домой, чтобы приготовиться, и сразу после десяти часов нашел эту парковку на Тамасен, одна из гитарных струн, которые он приобрел в «Саша», лежала рядом с ним на пассажирском сиденье.

Ему понадобился час, чтобы сделать все как надо: намотать изоленту на концах никелированной струны «до», сложить вдвое, чтобы сделать толще, затем намотать еще слой — ручки. Довольный своей работой, он порепетировал движения перед зеркалом, глядя, как напрягаются мышцы на груди, когда он поднимает удавку, скрещивает руки — правая над левой — и затягивает петлю. Сначала медленно, потом быстрее, вырабатывая ритм, пятьдесят, шестьдесят раз, размягчая упругую петлю, приучая руки к движениям.

Для работы, которую он задумал, очень важен захлест. Если удастся изначально набросить проволочную петлю, можно сразу тянуть в стороны, влево и вправо, удерживая жертву в вертикальном положении. Если петля не получится, придется тянуть назад и вниз, что означает возможность потери равновесия, и добыча может вывернуться и дотянуться до вас. Но, оказавшись в петле, она ничего не может сделать — пятьдесят секунд, и обмякает. Еще тридцать — и все закончено. Но только если пользуешься струной «до», знал Кушо, — толстой. Другие струны слишком тонки, имеют обыкновение рваться, и тогда все может пойти кувырком.

Свет в витринах погас, но Кушо не отрывал взгляда от входа в задний двор «Молино». Пятеро служащих уже вышли, но все они повернули налево. Дуасно пойдет направо по Тама-сен-авеню, домой. Как всегда.

Ему следовало быть осторожней. Ломать стереотипы. Стереотипы никогда не ведут к добру.

Вот он, вышел из-под арки и повернул, голова опущена, руки в карманах. Почти бегом прошел мимо Кушо и направился к лестнице, ведущей вниз, на Репюблик, где мало фонарей, подъезды глубоки и темны.

Достав удавку, Кушо намотал ее на кулак и вылез из машины, взгляд застыл на добыче.

62

Суббота

Жако проспал на одних простынях всю неделю. Хоть Бони прихватила все, что ей принадлежало, однако оставила свой запах, опьяняюще близкий на подушке. Это было первое, что Жако ощутил, проснувшись в субботу утром. Немного полежал неподвижно, вдыхая ее аромат. Как делал неделю назад, когда Бонн еще была рядом с ним. Разметавшиеся волосы, россыпь веснушек между лопатками, простыня прикрывает бедра, легкое дыхание...

Именно в тот момент Жако решил, что должен приложить все силы, чтобы все поправить. Не думал, что получится, но дело было не в этом. Что-то ей не нравилось, и ему необходимо знать что. Он тихонько, чтобы не разбудить ее, оделся и решил, что попытается еще раз завтра, когда вернется из поездки в Салон-де-Витри. Они обо всем поговорят. Разложат все по полочкам. Все будет хорошо.

Теперь все, что осталось, — ее запах, противная, глубинная боль, которая терзает душу. Она неизменно появлялась, когда он хоть на секунду позволял себе расслабиться. Вроде витрины магазина «Носибэ» на Сен-Ферьоль. Для этого достаточно какой-нибудь глупой мелочи.

Жако перевернулся и попытался вновь удобно устроиться подальше от ее запаха. Но он все равно добрался до него. Дурманящий, сладкий, рождающий воспоминания, требующий внимания.

От этого могло помочь только одно. Голый, Жако слез с кровати и вытащил подушки из наволочек, содрал простыни с матраса, на котором из-под пуговиц торчали волокна набивки. Потом смял все в тюк и потащил его на кухню, сбросив перед уже заполненной стиральной машиной. Он размышлял о сомнительном удовольствии вынимать из нее белье, развешивать его где-то, чтобы освободить место для простыней и наволочек, когда зазвонил телефон.

Это была Изабель Кассье.

— У нас еще один плавающий труп, — сообщила она. — Мужчина. В бухте Раду.

63

Макс Бенедикт щелкнул крышкой мобильника и опустил его в нагрудный карман.

С тех пор как выехал с фермы, справляясь с поворотами к Шан-ле-Нев одной рукой, Бенедикт успел сделать три звонка. Один — сонному менеджеру службы безопасности Джи-Эф-Кей в Нью-Йорке, один — менеджеру службы бронирования билетов в «Крийоне» в Париже, и третий — агенту в «Нис-Пассед», самом известном марсельском отеле, и, конечно, самом дорогом, стоящем на отдельном мысу, который уходил в море от прибрежного участка Корниш.

Да, по информации из его источников, самолет Делахью вылетел из Джи-Эф-Кей. Да, они провели прошлую ночь в своем любимом отеле в Париже. Да, их ожидают в «Нис-Пас-сед» уже сегодня утром. Да, конечно... Для мсье Бенедикта комнату, как обычно? Никаких проблем.

Бенедикту не потребовалось много времени, чтобы понять: две самые горячие марсельские новости — убийство и самоубийство в одной семье в один день — его шанс. Он понял это еще до того, как по телевизору закончилась передача новостей. Однако сохранил хладнокровие, сдавшись последним отголоскам перелета через несколько часовых поясов, то есть отправился наверх, решив обдумать все на свежую голову.

Было еще совсем рано, когда Бенедикт очнулся от глубокого сна, позвонил своему редактору в Нью-Йорк и посвятил ее в новости.

— Убийство и самоубийство, — сказал он ей. — Известная французская семья, с большими связями в политических кругах. И богатая американская семья, нью-йоркские дельцы со столь же высоким положением.

— Исключительно твоя территория, Макс, — отозвалась она, и сделка состоялась. — Пять тысяч слов, что-то вроде «Открытки с Ривьеры». Мы придержим три страницы для следующего выпуска, если успеешь до пятницы.

Он сказал, что успеет, и отключился, махнув мобильником в воздухе. Целая неделя. Гарантированный успех! К понедельнику он будет располагать нужными сведениями, и пять тысяч слов отправятся в Нью-Йорк по электронной почте как раз к пятнице.

Конечно, он устал, конечно, ему хочется отдохнуть после Палм Бич. Но перед такой темой не устоять. Равным образом невозможно устоять перед мыслью о том, чтобы переложить стоимость его перелетов, аренды джипа, горючего, номера в «Нис-Пассед» и аппетитной буйабес в «Молино» на журнал. Что касается гонорара, он как раз покроет расходы, которые он понес, попросив подрядчика Армана Вэсона присмотреть за своими владениями во время недавнего продолжительного отсутствия.

Объезжая Кавайон и сверяясь со знаками, указывающими направление на автостраду, Бенедикт прокручивал в голове детали, почерпнутые из телепередачи накануне вечером. Мадам Сюзанна Делахью де Котиньи, единственная дочь Леонарда и Дафны Делахью с Парк-авеню, Манхэттен, и Бедфорд-Хиллс, Коннектикут, была обнаружена своим садовником мертвой. Утонула. Еще она была убита — иначе как ее могли найти сидящей в надувном кресле в бассейне? Жуткая деталь, которую обязательно надо ввести в сюжет. А затем, не прошло и двенадцати часов после обнаружения трупа бедняжки, ее муж, Юбер, сын покойного Огюста де Котиньи и его жены Мирей, ушел в свой кабинет и приставил к голове пистолет.

Вопрос, на который предстояло ответить: де Котиньи убил свою жену или это сделал кто-то другой? И почему?

Для Макса Бенедикта выяснить это будет развлечением.

Так случилось, что Бенедикт по долгу службы знал обе семьи. Де Котиньи были аристократами старой школы, покойный отец Юбера был героем войны, сенатором и доверенным лицом президента, который получил известность летом 1968 года, когда, заседая в сенате, нецензурно выражался в адрес студенческих волнений в Париже и всячески поощрял жестокость полиции. Он благословлял водяные пушки, резиновые дубинки и беспощадность. Однако это послужило лишь причиной роста активности на баррикадах. Но близость к де Голлю (они с генералом сражались бок о бок во время наступления в Сааре и при Седане) стала для него щитом во время последовавших за этим политических пертурбаций — сатирическая газета «Канар аншене» довольно смело предположила на первой странице, что президент не вставал с кровати, если рядом не было старого друга с его шлепанцами и халатом.

Так Бенедикт впервые услышал о старике де Котиньи, будучи посланным во Францию, в свою первую заграничную командировку, чтобы освещать государственные похороны де Голля для «Нью-Йорк тайме». Через их парижского корреспондента он добился интервью с де Котиньи, который был единственным посторонним человеком у смертного одра великого человека. Бенедикт счел его невыносимым занудой и снобом, когда скорбящий сенатор в крахмальном воротничке и черном фраке холодно и неодобрительно взглянул на длинные волосы, джинсы и отложной воротник рубашки репортера. Интервью вышло неудачным.

Что касается Делахью, то они были ближе к дому. Бенедикт писал о мистере Делахью во время его драки с Уинстоном Лоуэллом из-за спорного участка земли на Хэмптоне, и еще раз, когда Делахью наконец был избран главой «Гревилл-Уиндхем» на Уолл-стрит, ну и, конечно, когда его дочка, Сюзанна, была арестована за хранение кокаина в ходе полицейской операции в доме одного трансвестита-наркоторговца.

В сваре по поводу Хэмптоне было нетрудно занять сторону Делахью, зная, что за фрукт этот Уинстон Лоуэлл, а редакционная статья в пользу Делахью во время битвы за «Гревилл-Уиндхем» была скорее поддержкой аутсайдера, чем одобрением его корпоративной этики. Если бы совет директоров не вел себя столь непотребно, пытаясь не пустить Делахью в свой состав, то писать статью было бы намного труднее. По поводу скандала вокруг дочери и наркотиков была статья, и развернуть ее по-другому было просто невозможно. Но все равно публика признала, что девица получила по заслугам.

Сюзанна Делахью, младшая из двух детей, вела красивую жизнь. Ее мать была богата сама по себе, отец добился всего сам, брат Гас, женившийся, когда ей стукнуло тринадцать, стал главой собственной брокерской компании к ее двадцатилетию. Избалованная и своенравная — ее по-тихому исключили из школы Мерси на Манхэттене и выгнали из Вассара в конце первого семестра, — она давала щедрую пищу для грязных статеек, которые, впрочем, не противоречили истине.

Больше, чем наркотики, выпивки и воровство в магазинах, а также дебоши в ресторанах и ночных клубах и в крайней степени скандальный развод с первым мужем, любопытство вызывали подозрительная сексуальная ориентация и сомнительные связи Сьюзи в низах. Людям нравился Бенедикт, чья ежедневная колонка в одном из самых популярных в Нью-Йорке журналов частенько требовала тщательной юридической подготовки перед опубликованием материала.

В этой же самой колонке Бенедикт после случайной встречи в сообщил новость о помолвке Сьюзи Делахью с Юбером де Котиньи. Но несмотря на мрачные предсказания, брак казался удачным. За последние пять лет жизни во Франции с новым, но не особенно молодым мужем о непредсказуемой молодой даме не было слышно ни одного дурного слова. До сегодняшнего дня.

Впереди Бенедикт увидел будку для оплаты проезда. Он притормозил, взял билет и, когда шлагбаум поднялся, рванул в сторону Марселя, находящегося в часе езды в южном направлении.

И манящего.

64

Бухта Раду, раскинувшаяся в тени автострады, была одним из мелких заливчиков с причальными местами и пространством, достаточным для шести больших моторных яхт, ожидающих обслуживания или ремонта в мастерской Раду. В то субботнее утро башенные краны отбрасывали длинные колышущиеся тени на каменистые заливы, а дующий с моря крепкий бриз орошал молы водяной пылью и превращал рев автострады в фоновый гул.

Изабель Кассье ждала Жако прямо за главными воротами. На ней была черная кожаная куртка поверх джинсов и синей тенниски. Короткие черные волосы трепетали от ветра. Заправляя кончики волос за ухо, она кратко рассказала о находке. О крановщике, который заметил плавающее у пустого причала тело и поднял тревогу, о двух механиках, которые вытащили тело из воды, и о начальнике крановщика, который позвонил в полицию. Что касается Изабель, она случайно оказалась в комнате группы раньше всех и приняла звонок.

Тело уложили на камни и накрыли брезентом. Ни Клиссон, ни Жуанно пока не появились, и маленькая мрачная группка стояла возле куска смятой, бесформенной материи, не зная, что делать, переминаясь с ноги на ногу, покуривая и перешептываясь.

— Это не похоже на другие случаи, — заметила Изабель, когда четверка возле трупа потеснилась, давая им место.

— Хочешь сказать, это мужчина? — спросил Жако.

— Полностью одет. И задушен удавкой. Судя по виду, очень профессиональная работа.

Жако опустился на колени и взялся за брезент. При виде открывшегося лица он едва не отшатнулся. Пористая кожа на щеках, крючковатый нос, выдающиеся надбровья, неровная линия прокуренных зубов за приоткрытыми в страшной улыбке губами, остекленевшие под действием воды глаза.

У Жако это был пятый труп за последние восемь дней. И, если не считать Юбера де Котиньи, это было единственное знакомое ему лицо.

Дуасно.

Приподняв пальцами подбородок, Жако увидел на шее красный след от проволоки — алая линия с черной окантовкой по краям, уходящая за ворот. Изабель права. Очень профессионально. Видимо, петля с перехлестом. Кожа попорчена только под адамовым яблоком, похоже скорее на царапину, чем на порез. С правой стороны на горле, близко к уху, красная линия прерывалась обширным пожелтевшим кровоподтеком.

Изабель, присев рядом с Жако, взяла правую руку Дуасно и разжала ладонь. На верхней части пальцев была заметна такая же линия, как и на шее.

— Похоже, он успел просунуть пальцы, прежде чем петля затянулась, — вздохнула Изабель. — И только.

Жако взглянул на его пальцы и словно наяву увидел эти же длинные пальцы с грязными ногтями, умело перемешивающие пригоршню табака с щепоткой марокканского гашиша, который «котам» удалось раздобыть, заворачивающие смесь в папиросную бумагу. Дуасно зализал края бумаги, прикурил. «Держи, Дэнни, попробуй...»

Как давно это было... Жако опустил край брезента на лицо трупа и встал, резко вдохнул соленый воздух и огляделся. Безлюдный безжизненный субботний пейзаж. Краны, мастерские, пустые офисы на Ла-Жольет, камни с коростой дегтя, эстакада на столбах за воротами — и над всем этим россыпь облаков, так высоко, что казалось, они могут проплыть за солнцем.

Он повернулся к Изабель:

— Его зовут Поль Дуасно. Все, что нужно, найдешь в архиве.

Жако развернулся на каблуках и пошел к машине, наступая на собственную тень, которая суетилась перед ним на камнях, чувствуя странную смесь злости, вины... и нешуточное волнение.

65

Возле дома его ждали. Двое вышли из серого «пежо», пока он платил за такси — один крупный, с появившейся в конце дня щетиной, его напарник, меньше, старше, подвигал плечами, словно разминал их, поддернул манжеты рубашки, — и, застегивая пиджаки, направились к нему. На машине не было знаков, указывающих на ее принадлежность, на мужчинах не было формы, но Карно сразу понял, кто они.

Расстояние между ними было метров двадцать и неумолимо сокращалось. Врожденное чутье шепнуло Карно, что нужно разворачиваться и бежать. Так он и сделал.

Прежде чем копы успели осмыслить реакцию Карно на их появление, по тротуару со звоном покатилась горсть монет. Таксист начал ругаться, а разделяющие их двадцать метров стали всеми тридцатью, и расстояние увеличивалось. Работая локтями и поджав губы, Карно рванул к углу, высматривая разрыв в утреннем движении на улице. Когда он появился — или только наметился, если такое вообще возможно субботним утром в Бельсюнсе, — он прыгнул на дорогу и начал петлять между машинами словно тореадор, выделывая пируэты вокруг багажников, бамперов и капотов, не обращая внимания на рев клаксонов и визг тормозов.

Он не оглядывался, потому и не заметил, что мужчины разделились. Да если бы и заметил, это не имело бы значения. Карно знал, куда направляется, знал, что может уйти от них. Хоть они и копы, но он ориентировался в улицах и переулках этого города лучше всех, знал каждый закоулок так же хорошо, как лицо, которое каждое утро видел в зеркале.

Накануне они застали его врасплох — никакой возможности убежать. Но у него было алиби — он готовил завтрак, и они убрались ни с чем. Теперь снова пришли, и это плохая новость. Только не сегодня. Только не в этот уик-энд. Этот уик-энд занят, и он не мог позволить себе транжирить время в комнате для допросов на рю де Левеше.

В процессе бега мысли Карно вертелись так же быстро, как переставлялись ноги. «Понимаю, что им нужно. Опять Вики. Они обложили меня, сомнений нет. И все из-за говорливого Вреша. Гад татуировщик дал полиции наводку. Пальцы у Голландца когда-нибудь срастутся, но ему придется свое имечко пристроить в другом месте — татуированная кожа размером два на четыре дюйма, аккуратно срезанная бритвой со скальпа и намотанная на сломанные пальцы. Все это должно стать ему полезным уроком».

Однако тут же Карно взвесил и другую возможность. Может, это как-то отдаленно, но имеет отношение к женщине в бассейне. Жене де Котиньи. Об этом непрерывно верещали по телевидению накануне вечером. Возможно, де Котиньи заподозрил, что смерть жены связана с шантажом — легкое напоминание для убедительности, чтобы не отвлекался от работы по добыванию разрешений на застройку. И он, быть может, что-нибудь рассказал полиции. Описал ситуацию, прежде чем уйти и застрелиться.

Карно заскрипел зубами, глубоко вздохнул и побежал дальше. Де Котиньи мертв. Кто бы мог подумать? Теперь им придется искать кого-то другого, чтобы прижать; кого-то, чтобы подставить. Потому что Карно знал — очередная пара ягодиц в кресле руководителя планирования не испугает Рэссака, который что-то замыслил.

В Канебьер Карно осмелился бросить взгляд назад. Ничего не увидел. Потом, воспользовавшись тем, что зажегся зеленый свет, припустил через дорогу. Через тридцать метров он свернул направо и еще раз направо, на рынок Капуцинов, где впервые позволил себе замедлить бег. Проталкиваясь через утреннюю толпу людей, пришедших на рынок, работая плечом и локтями, чтобы пробить себе дорогу, он вновь обернулся, но не увидел ничего особенного в потоке покупателей за спиной. По его оценкам, он оторвался метров на пятьдесят, может, больше. Достаточно, чтобы повернуть и затеряться.

И рынок Капуцинов для этого самое подходящее место. Хоть толпа покупателей и прилавки замедляли его продвижение, этот узкий проход давал возможность скрыться, чем он и пользовался бессчетное количество раз. На полпути Карно резко повернул налево, между рыбным прилавком и грудой сморщенных фиников и розовых помидоров, в крытый переход, уходящий в обратном направлении, крю дю Мюзе. Проход был такой узкий, что преследователи пройдут мимо него, не заметив. Еще пять минут, и он в безопасности.

Сворачивая с Мюзе и направляясь к бульвару Гарибальди, он понял, что его единственная проблема в том, что, имея на хвосте копов, он должен держаться подальше от своей квартиры. Потом он вспомнил о Сильвьен. Всего в четырех кварталах отсюда. Может залечь там. Прекрасно.

Шагая по Гарибальди, Карно опять оглянулся. Чисто. Он замедлил шаг и остановился возле газетного киоска на углу Моке, осмотрел полки с журналами, перевел дух, смахнул со лба пот, посматривая вверх-вниз по улице.

Он уже собрался уходить, как почувствовал ствол пистолета у шеи за ухом и услышал скрипучий шепот:

— Я тоже знаю эти улицы, мсье.

66

Первым Бенедикт увидел Гаса Делахью, брата Сьюзи, который спустился, чтобы сообщить номера комнат для подноса багажа — груды однотипных чемоданов и кофров фирмы «Луи Вюитон», которые в последние несколько минут подтаскивались в вестибюль «Нис-Пассед». Понимающий кивок консьержа, и свернутые банкноты появились из кармана брюк Делахью. Банкноты развернулись и плавным движением перекочевали в руку мужчины.

Гас Делахью часто проделывает это, отметил Бенедикт, потягивая из стакана напиток и наблюдая за представлением. Никогда родители, сказали ему. Всегда брат. Брокер с Уолл-стрит, сын и наследник. Обычно чтобы заткнуть рот, закрыть тему. Есть люди, Бенедикт это знал, которым платят за то, чтобы они не писали о семье Делахью. Теперь это стало профессией, которой стоило заниматься.

Разделавшись с багажом и консьержем, Гас Делахью прошел в бар, заказал себе выпивку и, прикрывая глаза от блеска отражающегося в море солнца, вышел на террасу, где сидел Бенедикт. Маленького роста, с вислыми плечами, аккуратно подстриженными черными волосами и одутловатым лицом, он сел за стол, и тут же появился бармен со стаканом бурбона цвета карамели на бумажной подставке, серебряным кувшином, наполненным ледяной водой, и тарелкой с тостами — такие же тосты, что получил Бенедикт к выпивке.

Мужчины находились не более чем в тридцати футах друг от друга, а их комнаты и того ближе. Со слов своего человечка на ресепшен, Бенедикт узнал, что семья Делахью приехала этим утром, всего за несколько минут до него. Родители обосновались на втором этаже в передней части гостиницы, выходящей на острова Фриуль, их сын — на третьем этаже, в стороне, в соседней с ним комнате.

Интересно, думал Бенедикт, узнает ли его Гас Делахью — здесь, на террасе, или в лифте, или оказавшись вместе у стойки регистрации, или в коридоре у своих комнат. Они никогда не встречались, но статьи, написанные Бенедиктом, неизменно сопровождались его фотографией. Бенедикту было бы не впервой оказаться узнанным по своей торговой марке — половина бабочки-многоцветницы — и бритой веснушчатой физиономии.

На другой стороне террасы Гас Делахью поймал взгляд Бенедикта и кивнул, искренне, как один постоялец другому. Бенедикт почувствовал соблазн что-нибудь сказать, но удержался. Пока лучше наблюдать и замечать едва различимые следы горя — сгорбленные плечи, потирание глаз, общий печальный и величественный план, — чем подвергать риску все, сбросив маскировку и обронив непродуманное замечание. И в любом случае он уже решил, что это не будет статья, построенная на диалоге. Нет ничего такого, что Делахью знают или могут сказать, чего он не сможет откопать самостоятельно. Достаточно того, что они здесь, молчаливые, ничего не подозревающие действующие лица в созданной им мизансцене.

То же самое будет и с мадам де Котиньи, величавой горюющей матроной. Человек Бенедикта на регистрации подсказал, где живет старая дама, и он разместится где нужно — в баре или в кафе, — чтобы наблюдать и запоминать. Всех приходящих и уходящих, черный тюль, цветы, трепещущие вуали, которые будут появляться в течение нескольких следующих дней.

Но с одним человеком Бенедикт очень хотел повидаться и поговорить. Человек, о котором он прочел в газетах. Человек, возглавляющий расследование. Старший инспектор Даниель Жако.

Жако. Майка с номером шесть. Человек, которому удался тот триумфальный проход в матче против англичан. Бенедикт хорошо подготовился. Этот человек был легендой. И полицейским. Текст статьи складывался сам собой.

Бенедикт облизнул палец, чтобы подцепить последние крошки тоста с тапенадой, и попросил счет. Он расписался, кивнул Делахью и пошел к себе в комнату.

Он установил контакт, провел смотрины. Игра началась.

67

Рэссак в халате смотрел новости по телевизору. В кровати, за завтраком, с кушетки в гостиной. Включал телевизор в каждой комнате, где появлялся. Ничего не пропускал. Национальные и местные новости. Съемки с вертолета, зависшего над ухоженными лужайками, террасами и бассейном в имении де Котиньи. Материал со «скорой помощью», выезжающей из ворот де Котиньи. Репортажи журналистов, говорящих в камеру на фоне деревьев, сквозь которые проглядывает дом де Котиньи.

Рэссак смотрел это все с мрачным выражением лица.

Везде смятение и неверие — ответы ошеломленных друзей и соседей, официальные заявления о действиях префектуры. Через каждые несколько минут на экране появлялись фотографии жертв. Юбера и Сюзанны де Котиньи. Самоубийство и убийство. Де Котиньи со своей аккуратной старомодной стрижкой и почти прямым пробором, одетый во фрак с кушаком, на открытии «Аква-Сите»; его жена Сюзанна, с элегантной прической, в перчатках до локтей и роскошном платье, в опере.

Что за необычная пара, подумал Рэссак, настолько они не похожи друг на друга. И не только потому, что придерживались разных стилей в нарядах, прическах, и даже не из-за возраста, решил он. Муж — холодная, не понимающая юмора личность. Похоже, в детстве он не много знал радости. Было в нем что-то скрытое, задавленное, плотно скрученное — и улыбка, которую ему, должно быть, пришлось долго репетировать. А вот его жена, крепкая и свежая, кожа цвета молодого коньяка, готовая ко всему, ищущая неприятностей, с улыбкой, способной привести в действие целый флот. Как же, черт возьми, они вообще оказались вместе? Если бы Рэссаку не была известна правда, то он бы сказал — это Деньги. Или Положение в обществе. Некая Выгода. Одна из тех штучек, что пишут с большой буквы. Например, Секс. Благодаря чему Рэссаку было известно, что все не так, и в подтверждение имелся фильм.

Правда, фильм теперь для него бесполезен. Трудно шантажировать мертвецов.

Значит, придется начинать сначала, заставить Карно отыскать кого-то еще. Рэссак перебрал возможных кандидатов на место де Котиньи — у всех хватало неосмотрительных поступков, но и только. Ничего существенного вроде видеозаписи. И ничего похожего на де Котиньи.

Сколько времени понадобится, думал он, чтобы заставить мяч катиться? Два месяца? Три? Карно и Вики потребовалось несколько недель, чтобы все устроить с семейкой де Котиньи, бросить им приманку, подсечь. И вот Рэссак там же, откуда начал.

Насколько он понимал, вчерашняя шумиха вокруг трупов будет иметь только одно положительное следствие. С убийством и самоубийством на руках полиция вряд ли будет сильно мешаться под ногами несколько дней. А поскольку на французской территории вот-вот окажется первая поставка в двести кило кокаина, это может оказаться крайне полезным.

В последний раз, когда Рэссак узнавал у Карно, «Аврора», принадлежащая «Баске-Маритим», находилась от порта в нескольких днях плавания. И все было на мази — с капитаном и таможней улажено. Лучше не бывает. Если все пройдет по плану, то к следующей неделе у него в кармане будет новый маршрут поставок и новый перевозчик.

Что касается сделки с портом, что ж, придется подождать разрешения. Выбора нет. По крайней мере у них будут деньги. И, если боги помогут, все, что потребуется для получения этого разрешения от человека, который займет место де Котиньи, — это солидная взятка. С де Котиньи такое ни за что бы не сработало, но с кем-то еще очень даже может получиться.

Вылив в чашку остатки кофе, Рэссак взял мобильник и позвонил Карно. Чтобы узнать, как все идет. Как обстоят дела.

В трубке послышался голос сетевого оператора, однако Рэссак не стал оставлять послания. То же повторилось, когда он попытался позвонить позднее. Потом еще раз...

68

Терпение никогда не было сильной стороной Карно. И сегодня особенно. Так много нужно сделать, столько всего организовать. Когда «Аврора» бросит якорь, все должно быть подготовлено. Или Рэссак снимет с него шкуру. Поэтому-то он и побежал.

Карно пробыл в полицейском управлении больше трех часов, сидя на одном и том же стуле, меряя шагами одну и ту же комнату для допросов с зарешеченными окнами, которые выходили на рю де Левеше. Казалось, никто не знал, что с ним делать. Кроме как носить ему кофе. Крепкий и черный. За это время он выбросил в ведро три пластмассовых стаканчика, а ноги начинали нервно отбивать чечетку.

Конечно, он понимал их игру. Заставить его потеть. Немного потянуть время. Он еще раз попытался отгадать, за что именно его взяли. Монель или дамочка де Котиньи? Наверняка либо та, либо другая. Наводка слишком очевидная, чтобы имелась другая причина.

Карно раздумывал, сколько еще они продержат его. Пора ли поднимать шум, требовать адвоката? Наконец открылась дверь и в комнату вошел полицейский. В штатском, как и другие, с папкой под мышкой, длинные волосы собраны в хвост. Крупный парень. Настоящий громила, и явно не из тех, с кем можно шутить. Тот самый, понял Карно, который похлопал его по плечу несколько дней назад у «Мара-клаб».

Монель. Он здесь из-за Монель. Вот, значит, что. Но выкручиваться бесполезно.

Коп отодвинул стул и сел, положил папку на стол и раскрыл ее. Карно не пошевелился, откинувшись на спинку стула, словно никуда не торопится. Он смотрел, как мужчина листает досье, и пытался припомнить, что говорил им прежде. Нужно только придерживаться канвы рассказа, просто не сбиваться. И всего-то. Но он понимал, что придется быть осторожным.

Коп вытащил пачку сигарет, предложил ему. Карно покачал головой. Ни слова без необходимости.

Сигареты и зажигалка остались на столе, а коп достал из другого кармана кассету с пленкой, вынул из коробки и вставил в диктофон. Нажал на клавишу, вспыхнула красная лампочка.

— Меня зовут Жако. Старший инспектор Жако. Сегодня суббота, семнадцатое мая, время — четырнадцать сорок. — Он повернулся к Карно: — А вы?..

Карно не ответил.

Коп заглянул в свою папку.

— Жан Альфонс Карно. Родился в Тунисе. Проживающий в Марселе... — Полицейский чуть улыбнулся. — В течение двадцати лет? Время от времени?

— Как скажете, — ответил Карно. Затем подался вперед, положив руки на стол. — Может, объясните, что я здесь делаю?

Жако развел руками:

— Помогаете в полицейском расследовании, мсье. Конечно, если вы хотите, чтобы присутствовал адвокат...

— Не думаю, что в этом есть нужда, а вы? — беспечно отозвался Карно.

Полицейский пожал плечами. Жест, который позволял предположить, что все указывает именно на это. Но он не собирается настаивать, если Карно готов продолжать.

— Как вы решите, мсье. Однако я должен предупредить, что записываю эту беседу, и все, что вы скажете...

Карно жестом прервал его.

— Пожалуйста. Перейдем к делу. За что бы меня ни задержали.

Коп пристально посмотрел на него.

— Вики Монель, — сказал он. — Вы были с ней знакомы. Помните?

— Это вы уже знаете.

— Вы говорили, давайте посмотрим... — Полицейский опять заглянул в свои записи, перевернул страницу. — Вы говорили, что не виделись с ней больше года. Может, года два что полагаете, она живет где-то у вокзала Гар-Сен-Шарль. Правильно?

Карно кивнул.

Коп показал на магнитофон. Ему нужны слова.

— Да. Правильно.

— Вы говорили, что она приехала из Тулона, Йера, откуда-то с той стороны побережья?

— Правильно.

— Она жила с вами по приезде в город?

— Поначалу, — ответил Карно, ковыряя ногтем заусенец.

— Где и когда вы познакомились?

Карно шумно выдохнул, прекратил свое занятие.

— Я же говорил, пару лет назад. В каком-то баре.

— Вы сказали в прошлый раз «на какой-то вечеринке».

— Вечеринка. Бар. Прошло два года, мужик. Может, больше. Я не помню.

Полицейский кивнул, вытряс из пачки сигарету, прикурил. Дым спиралькой заструился в застоявшемся воздухе.

— И какова природа ваших отношений?

— Обычная. Подружка.

Коп опять кивнул.

Карно почувствовал, что у него подергивается нога, быстро, отбивая некий неслышный ритм. Он попытался ее остановить. Чертов кофе.

— Она работала на вас?

— Работала?

Коп терпеливо посмотрел на него. Карно вспомнил о снимках в Интернете.

— Иногда. Несколько раз, по случаю, — ответил Карно с ухмылкой. Он тут же понял, что это было ошибкой. Ухмылка.

— Вы вывели ее на панель? Когда вы с ней порвали?

Карно решил придерживаться этой линии. Ухмылка. Выбирать теперь не из чего.

Он кивнул. Потом сказал для записи:

— Да.

— Сколько времени?

— Четыре-пять месяцев.

— Расскажите о ней.

Карно пожал плечами. С чего начать?

— Она была красивой. Сногсшибательной, мужик. Но она была невоспитанной, знаете ли. Ненадежной. Скажет, что придет, а сама и носа не покажет. Ее невозможно было переделать. Стало ясно, что из нее ничего не выйдет. Знаете, она сидела на наркотиках.

— Вы снабжали ее?

Карно покачал головой:

— Нет. Я не снабжал.

— Значит, вы утратили с ней связь?

— Я уже говорил, она смылась.

— А потом вы услышали, что она обитает где-то у вокзала Гар-Сен-Шарль?

— Правильно.

— Но вы не встречались с ней?

— Не было надобности.

— Никогда не видели ее?

Карно покачал головой:

— Нет.

— Что ж, здесь-то у нас с вами и имеется маленькая проблема, мсье.

Карно двинул плечами — не пожал, а лишь двинул, — что, как он надеялся, должно было означать безразличие к упомянутой полицейским «проблеме». Хотя на самом деле... Ему не понравилось ни слово «проблема», ни то, как оно было произнесено.

— Проблема?

Полицейский загасил сигарету и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову.

— Говорите, Гар-Сен-Шарль. Там она жила?

— Правильно.

Карно осознал, что происходит. Коп менял направление, и ловушка захлопывалась. Он нюхом это чувствовал. А теперь он понял, в чем дело.

— Но вы никогда туда не ходили?

— Нет. Я говорил.

— А как насчет Кур-Льето, мсье? Это то место, куда она, должно быть, переехала после Гар-Сен-Шарль. Или, может, она никогда не жила у Гар-Сен-Шарль?

Карно постарался сохранить безучастное лицо, но его мозг лихорадочно работал. Отпечатки. Они обнаружили его отпечатки пальцев.

— Льето. Конечно, — кивнул Карно. — Вверх по Ноэль. Ага. Правильно. Она переехала. Я слышал об этом.

— По словам консьержа, она въехала туда примерно в то время, когда вы расстались.

— Ага, ну...

— Но вы туда не ходили? Не заскакивали? Сказать «привет»?

Карно снова занялся ногтями.

— Ага. Может быть. Не припомню, — отозвался он наконец, не поднимая глаз.

— Да или нет?

— Ага. Теперь вспомнил.

— Что это было — просто зашли? Очередная вечеринка?

— Видимо, вечеринка.

— Когда?

— Рождество. Где-то там.

— Она вас пригласила?

— Нет, конечно. Просто зашел с друзьями. Они говорили, вечеринка и вечеринка. Я не знал, кто ее устраивает. Не знал, что это ее квартира. Просто вечеринка, понимаете?

— Значит, вы были удивлены, увидев ее?

— Ага. Можете себе представить.

— И как она реагировала?

— Отлично.

— И она сказала, что это ее вечеринка? Что это ее квартира?

Карно кивнул, встраиваясь в тему. Он чувствовал себя в безопасности. Отпечатки. Вечеринка. Он прикрылся. Коп взглянул на него.

— Ага. Сказала.

— А вы когда-нибудь потом приходили? Забредали после той вечеринки? Вспомнить старое?

— Нет. Никогда.

— Значит, вы были там только на Рождество? Это последний раз, когда вы ее видели?

— Или, возможно, это было в Новый год.

— Но где-то в то время?

Карно кивнул:

— Ага. Где-то в то время.

В дверь постучали, и вошел жирный парень. Костюмный пиджак жмет под мышками, пальцы толстые и красные, как сосиски с перцем. Пот на лице, короткие черные волосы мыском сходятся на лбу. Он наклонился и зашептал что-то полицейскому на ухо. Карно его узнал — тот, что терся о его машину в тот вечер, когда они опрашивали его. Ничего себе туша! Чуть не поднял машину.

Тот, что с хвостом, выслушал, потом кивнул.

— Неплохо, — сказал он. — Оставить тебе?

Жирный коп кивнул:

— Уже занялся.

Он покинул комнату, даже не взглянув в сторону Карно. Словно его там и не было.

— Итак, на чем мы остановились? — спросил Жако.

Карно знал, что он не ждет ответа.

— Правильно. Кур-Льето. Что там? Первый. Нет, второй этаж.

— Четвертый. Самый верхний.

Коп быстро взглянул на него. Карно постарался не покраснеть. Он перегибает, это ясно. Переигрывает. Говорить коротко и сладко.

— Эй! Вы помните? Всего один визит. Замечательно. — Полицейский отодвинул стул и встал, потянулся и прошел к окну. — Скажите-ка, — начал он, опершись о подоконник и оглядываясь на Карно, — она, должно быть, кое-что зарабатывала — такая квартира?

— Видимо. Судя по адресу.

— Вы знаете чем? Вам известно, как она зарабатывала такие деньги?

— Я же сказал, это была вечеринка. Мы не говорили о заработках. — Он даже не посмотрел на Жако, просто бесцельно скользил взглядом по пустому стулу. Он чувствовал себя комфортнее, когда коп находился сбоку, как сейчас.

— Значит, она не показывала вам шкаф?

Вот это сюрприз! Они нашли шкаф. Когда он в первый раз привел Вики в квартиру, она обшарила все уголки. Он даже водил ее в ванную, сказал, что шкаф там, а все равно его не увидела. Копы хорошо поработали.

Карно втянул воздух, медленно выдохнул. Он понял, что его окружают. Если они обнаружили его отпечатки в квартире, то, найдя шкаф, должны выудить их и оттуда. Но если он сказал копу, что был в квартире только раз, на вечеринке, откуда ему знать о шкафе? Он немного подумал над этим.

— Шкаф? — спросил он, чтобы выиграть немного времени. Попался.

— В ванной комнате. За зеркальными плитками.

Карно медленно покачал головой. А потом:

— Ах да. Ага. Пришлось взглянуть, правильно.

— Значит, она вам показывала?

— Нет. Сам нашел. Пошел отлить. И искал полотенце.

Карно улыбнулся. Искал полотенце... Неплохо. Он облизнул губы, начиная получать удовольствие. Они на него ничего не имеют. Он вне подозрений.

Жако кивнул.

— Так что случилось с камерой?

— Камерой?

— Той, что стояла в шкафу, Тарантино. Той, которую вы с Вики использовали для съемок своих фильмиков.

— Я же говорю, попался.

— Верно. Попался.

Коп усмехнулся, и в животе Карно что-то перевернулось. Дерьмо.

— В эту минуту трое моих людей получают ордер на обыск, на котором записан твой адрес, — начал Жако. — И готов спорить, они найдут камеру. Может, не фильмы, но достаточно всякого, чтобы подвязать тебя к смерти Вики.

— Это бред, вы знаете. — Карно развернулся на сиденье и нагло взглянул на Жако. — Это не имеет ко мне никакого отношения. Как они пишут в газетах. Это Водяной. Они пишут о нем. Я читал.

Жако улыбнулся, вернулся к столу.

— Если бы речь шла только о Вики, нам не пришлось бы столько потеть. Но есть еще...

— Что «еще»?

— Продавщица. Мы нашли ее тело в фонтане в Лоншане. Зовут Грез. Жолин Грез. Помнишь ее?

Имя ни о чем не говорило. Карно нахмурился, покачал головой. Что все это значит? А потом...

— У нее была твоя фотография, — продолжал коп. — В спальне. Вы с ней вдвоем где-то — в клубе или баре. Натуральная блондинка. Коротко подстриженная. Вспоминаешь?

После того как Карно увели в камеру, а Жако мыл руки, зашел дежурный сержант Калю и занял кабинку. Он закончил дежурство, мундир расстегнут. Жако взглянул на часы. Время перевалило за пять часов.

— Получил весточку от Гасталя? — спросил Калю.

Жако оглянулся:

— О девушке? Да. Опять хорошие новости. Гасталь выследил водителя «рено». Косметичка в местном салоне. Он собирался ее проверить.

Калю потряс своим достоинством, застегнул молнию и отвернулся от писсуара.

— Смешно получается.

— Что ты имеешь в виду?

— Мобильник. Мобильник твоего подозреваемого.

— Карно? — Жако покачал головой. — Ничего не понимаю.

Калю сполоснул руки и вытер ладони о бока рубашки.

— Телефон подозреваемого, — повторил он. — С тех пор как мы запаковали его вещи, эта штучка начала верещать. Три-четыре раза.

— Ты отвечал?

Калю покачал головой:

— Сначала нет. Но она верещала не переставая, понимаешь ли. Поэтому я в конце концов ее выключил. Правда, нажал не на ту кнопку, и выскочило это имя. Того, кто звонил.

— И?

— Так я рассказал инспектору. Он сказал, что передаст. Посчитал, что это пригодится.

— Напомни-ка.

— Какой-то парень по имени Рэссак.

— Правильно, — кивнул Жако. — Ага. Может пригодиться.

69

— Он тебе понравится, поверь мне. — Дельфи улыбнулась своей младшей сестре, когда Их такси свернуло с Канебьер и начало петлять по дальнему подъезду к Бельсюнсе.

— Какой-то полицейский, о Боже! Коп? — воскликнула Клодин. — Этого-то мне и не хватало. Дурные привычки, подозрительные друзья, работа вне нормального общения, возможны проблемы с выпивкой или наркотиками, может быть, любит избивать жен или подружек...

— Ш-ш... Ты слишком много читаешь. Этот не такой. Просто настоящий лакомый кусочек. Я хочу сказать, если он нравится Сидне, то он должен быть чем-то особым, согласна? И скажу тебе кое-что еще... Если бы я не была так счастлива в замужестве, то...

Дельфи сделала паузу. Она поняла, что, произнеся вслух слова «счастлива» и «замужество», зашла на опасную территорию. Полгода назад Клодин вернулась домой во внеурочное время и застала мужа в постели со своей лучшей подругой. Всего за шесть месяцев ее сестра сильно сдала. Она была страшно зла на супруга и на себя. Возможно, именно эта злость не давала ей окончательно сойти с ума. Дельфи даже представить не могла, как удалось Клодин закончить работу к выставке. Она прислушалась к бормотанию сестры:

— Мне бы хотелось, чтобы ты этого не делала. Именно сейчас, понимаешь... Это неправильно...

Дельфи нащупала в темноте заднего сиденья такси руку сестры и вцепилась в нее. Сердечные страдания и нелегкая работа, подумала она, могли притупить у Клодин обычную жизнерадостность, но, похоже, не повлияли на внешность. Это очевидно, думала Дельфи, которая давным-давно свыклась с тем, что младшая сестра унаследовала львиную долю лучших черт семьи Эддо: от отца — высокие и надменные скулы, от матери — блестящие золотисто-каштановые кудри, миндалевидные глаза и улыбку, когда она ей удавалась, теплую и удивительную, какой она всегда была, а теперь поблекла из-за болезненной печали. Все, что ей нужно, решила Дельфи, это набрать немного веса. Она слишком похудела за несколько месяцев, и это ей не шло. Клодин необходимо пополнеть. Посидеть на хорошей, питательной домашней еде. И найти нового мужчину.

Впереди замаячила галерея «Тон-Тон». На унылой улице ее венецианское окно светилось белым приветливым квадратом. Такси притормозило и съехало на обочину.

— Ну, это как знать, — беззаботно произнесла Дельфи, отпуская руку сестры, взялась за ручку двери и толкнула ее. — Он может и картину купить.

Но он не купил картину. Потому что не пришел.

Это заставило Дельфи, не спускающую глаз с двери галереи, чуть-чуть пострадать. Три дня назад на вечеринке у Сидне он пообещал ей прийти на премьерный показ. Казался по-настоящему заинтересованным. И, по словам Сидне, которой Дельфи позвонила первым делом на следующее утро, чтобы порасспросить об этом парне, он свободен. Кольцо на пальце, по словам Сидне, ничего не значит. Одна подружка подарила, а потом, будучи явно не в своем уме, ушла от него. «Тем лучше», — язвительно заметила Сидне.

Для Клодин этот пришедший на выставку сестрин знакомый ничего не значил. Ей только легче. Да она и не собиралась о нем думать, если не считать ожидания возможного неприятного факта, что этот мужчина будет оценивать ее во время премьерного показа первой в жизни Клодин выставки. Ей хватало, о чем думать. Слишком высоки ставки, чтобы тратить силы на какого-то мужчину, с которым сестра пыталась ее познакомить. В тот вечер были галерея и работа, больше ничего.

Все началось в тот момент, когда Клодин переступила порог. Как ее картины смотрятся на фоне побеленных кирпичных стен, порядок, в котором их развесили, игра направленного снизу вверх света, карточки с надписями, каталоги, подносы с канапе, вино... Столько всего, о чем нужно побеспокоиться, такая проверка нервов на прочность!.. Но что-либо поправить уже нельзя.

А потом внезапно комната стала наполняться. Стук, шум... Все внимание сосредоточилось на ней — друзья, которых нужно поприветствовать, разговор с агентом, рассказы о работах, наблюдение за людьми, появлявшимися из толпы, чтобы подойти к картинам. Вбирая в себя все это, Клодин напрягалась при неосторожных замечаниях, которые слышались среди всех этих «привет», «как поживаешь?» и дружеских, но явно неискренних поздравлений. Если бы она была так хороша, как они говорят, то жила бы уже в Сен-Реми-де-Прованс, а не на окраине Кавайона.

Но через три часа, когда они закрыли галерею и шагали к Старому порту поужинать, Клодин чувствовала легкость. Она сделала это. Ее премьерный показ прошел успешно, и она ликовала. Некоторые подслушанные оценки были по-настоящему лестными, и все, чего ей хотелось, — это говорить с сестрой о шоу. Услышать все, что она пропустила, и изводить своего агента по поводу критика из «Кот-Зюд», появившегося словно из ниоткуда, задавшего ей несколько вопросов и нацарапавшего что-то в своем каталоге. Что подумал? Что он скажет? Когда появится рецензия? Вопросы, вопросы...

А то, что ей даже удалось продать несколько картин, — вообще прекрасно! Чуть больше тридцати тысяч франков. Достаточно, чтобы покрыть недельную аренду галереи, и намного больше общей стоимости рам.

В этот вечер, против всех ее ожиданий, Клодин распирало от радости.

После шести месяцев стресса и нервов жизнь только... начиналась.

70

Вдова Фораке в это утро ждала его с той минуты, как разложила почту.

Уже перевалило за десять вечера, а Жако не вернулся. А ведь суббота. Можно так и сердце надорвать. Пусть даже этот Водяной рыщет по улицам. Она считает, что это мерзко. В ее время все было по-другому. Всякое телевидение и прочая дрянь. Не к добру.

Это, однако, не помешало ей включить «Звездную жизнь богатых и знаменитых», после того как поужинала, накормила канареек и налила себе рюмочку дижестива. Потом, в разгар шоу, она услышала, как со скрипом открылась и закрылась дверь — с тем же скрипом, с каким та же передняя дверь открывалась в мастерскую ее мужа.

Мадам Фораке взяла пульт, уменьшила громкость и прислушалась. Она вслушивалась в знакомый звук шагов, пересекающих вымощенный плиткой вестибюль, в тишину у старой доски и шуршание корреспонденции. Она засунула почтовую открытку в самый низ пачки. Открытку из Вашингтона. С изображением Белого дома с высоты птичьего полета.

Мадам Фораке сразу же заметила ее среди счетов и рекламных проспектов в руках почтальона. Живые цвета рядом с кремовым и желто-коричневым. Ее твердость. Играющий на ней глянцевый, нездешний свет. И иностранную марку. Она тут же поняла, кто ее прислал, и отчаянно пыталась отделаться от болтливого почтальона. Наконец он сказал ей «до свидания», и она, закрыв дверь, вытащила открытку и прочла послание.

Первым ее порывом было выбросить открытку. Ее никогда не присылали, он никогда не узнает. Но она тут же передумала. Ему нужно знать, он должен знать, что все кончено. Слова на открытке были на этот счет яснее ясного. Мужчина страдает из-за нее, и это неправильно, такого не должно быть.

Всю неделю перед мысленным взором мадам Фораке стоял один и тот же образ: нахмуренное лицо, поджатые губы, утомленные глаза и усталый взмах руки, когда он поднимается по лестнице. И такой же усталый вид, под вымученной улыбкой, когда он каждое утро уходит на работу.

За дверью вновь послышались шаги. Более легкие теперь, как показалось мадам Фораке. Не тяжелая поступь, а резвый, частый перестук. И уж не насвистывание ли она слышит, несколько едва слышных нот, или это одна из канареек? Усевшись в кресло, мадам Фораке воззрилась на экран, довольная тем, как все обернулась.

Но очень скоро настроение вдовы Фораке-изменилось самым драматичным образом. Что-то было не так. Что-то было жутко не так. Она выпрямилась в кресле. Женщина сразу поняла, в чем дело. Телеведущий. Она не могла разобрать ни слова из его выступления. Ничегошеньки. Она утратила способность слышать. Она оглохла. Вот так. В одно мгновение.

Потом с огромным облегчением мадам Фораке обнаружила у себя на коленях пульт дистанционного управления и вспомнила, что не прибавила громкость.

71

Воскресенье

Сидя на утреннем солнце на покрытой гравием террасе семейного деревенского дома в нескольких километрах к западу от Экс-ан-Прованса, Поль Баске в который раз пролистывал воскресные газеты и швырял их одну за другой на стол. Ему больше ничего не удалось найти о смертях в Рука-Блан, а он уже прочел новостные сообщения на первой странице, редакционные статьи внутри, комментарии в передовице и, конечно, некрологи. И посмотрел по телевизору все репортажи и передачи с места событий после обнаружения трупов.

Это все было настолько... ошеломляющим. Таким близким... Человек, который трижды заваливал его предложения по застройке бухт и который, по словам Рэссака, должен был пропустить указанные предложения на следующем заседании комитета по планированию, убил сам себя, спустя всего несколько часов после того, как была убита его жена. По сообщениям в газетах и по телевидению, Сюзанна де Котиньи стала пятой жертвой серийного убийцы, которого пресса прозвала Водяным — все его жертвы были утоплены.

Удивительно. Просто удивительно.

Баске по ходу своего девелоперского бизнеса несколько раз встречался с Юбером де Котиньи — на официальных презентациях, на коктейлях, однажды даже на обеде, в последний раз на открытии пристройки в открытом море в «Аква-Сите», — но у него не было причин любить этого человека. Баске для себя раз и навсегда решил, что де Котиньи сноб. Старая школа. Сливки общества. Стоит на верхних ступеньках вместе с великими и добропорядочными марсельцами. Тот тип людей, среди которых выросла его жена Селестин. И все же его было жаль. Потрясающая трагедия. Так случайно, бессмысленно, как называли это газеты, потерять жену, а потом, через несколько часов, дойти до такой глубины несчастья и отчаяния в связи с утратой молодой супруги, что не увидеть альтернативы самоубийству. Баске не пожелал бы такого никому, даже де Котиньи.

Он снова задумался над тем, как это повлияет на получение пропуска, насколько длительной будет задержка с оформлением документов, когда к нему за завтраком присоединилась Селестин, вернувшаяся с утренней пробежки. Она взяла салфетку и, шумно дыша, принялась обмахивать лицо. Баске внимательно посмотрел на нее. Слишком похожа на отца, чтобы быть красивой, — та же отвислая тяжесть черт лица, тот же крепкий нос и редеющие волосы. Трое детей за двенадцать лет не прибавили очарования ее фигуре. Одетая в спортивный костюм, с капельками пота на верхней губе и пышущими щеками, она выглядела сырой и бесформенной. Он, хоть убей, не мог понять, чего она хотела добиться, и радовался, что у них не было близких соседей, которые могли стать свидетелями этих нелепых усилий. Однажды, возвращаясь на машине из офиса, он увидел ее на аллее — руки взлетают к плечам, локти молотят воздух, ступни выворачиваются влево и вправо при каждом шаге, как все женщины бегают, как бросают мяч. Никакой координации. Он притормозил, чтобы предложить ее подвезти, но она махнула ему, мол, езжай дальше, мне нужно закончить. Она так запыхалась, что едва могла говорить. В зеркало заднего вида он увидел, как она выпрямила плечи и прибавила ходу. Знала, что он смотрит на нее.

Еще Баске понял, когда жена положила салфетку на место и утерла лоб повязкой на запястье, что она собирается его о чем-то спросить. У нее был такой вид. Неуверенный, но решительный — ждет подходящего момента.

Он не ошибся.

— У нас приглашение от Фазилло. Обед и пикет. На сегодняшний вечер. Шанталь говорит, оба Дюре тоже будут.

Эту деталь Селестин выяснила у Шанталь вчера днем и была уверена, что новость повлияет на мужа. Ксавьер Дюре разработал и профинансировал «Консепт Туалло» в Ницце, построил стоянку для яхт в Гримо и первым применил сеточную конструкцию, которая наполовину уменьшила вес строений, сократила строительные расходы и повысила безопасность. Но когда она кончила говорить, ей стало понятно, что даже перспектива повстречаться с мсье Дюре не заставит мужа раскачаться.

Баске вздохнул, печально улыбнулся, даже взял ее за руку.

— Я бы с удовольствием, правда. Но лучше побуду здесь. Была жуткая неделя, и я не все успел. Возможно, смогу заскочить позже, когда закончу с делами.

Селестин кивнула:

— Я сообщу Шанталь.

Потом она встала, взяла одну из газет и пошла в дом.

72

Рулли и Жако знали друг друга слишком хорошо, чтобы им могло надоесть молчание. Взгляд Рулли сосредоточился на стальном тросике, удерживающем ногу в гипсе, Жако, обхватив руками спинку стула и устроив на них подбородок, смотрел на квадрат солнечного света, расплескавшийся по кровати Рулли и словно ребрами перечеркнутый полосами тени от жалюзи.

За стенами палаты Рулли тоже царила тишина. Не слышно громыхания тележек в воскресное утро, тревожных звонков телефонов, отдаленных голосов или повизгивания резиновых подошв на сияющем линолеуме. Вся больница, видимо, опустела, занята была только эта палата.

Жако принес еду. Два сандвича со стейком и салатом в фольге от Гаси из «Ла Карнери», немного вина, сыра и хлеба. Выпив стакан вина и дожевывая сандвич, Рулли принялся виртуозно выпытывать у Жако подробности — спортзал, заноза, отпечатки пальцев Карно по всей квартире Монель и, наконец, субботний день и допрос Карно по второй жертве.

Один из членов группы, Берни Мюзон, додумался увязать это воедино — увидев Карно у поста дежурного, когда Калю собирал и упаковывал свои пожитки, и вспомнив фотографию в квартире Грез. Однако он не сразу уловил связь, но задумался. Это Жако и любил в полицейской работе. Знакомое лицо — ты видел его где-то раньше. Но где именно?

Чтобы припомнить, Мюзону потребовалось некоторое время. Пока Карно ждал в комнате для допросов, Мюзон копался в папках, пересматривал вещественные доказательства, отчеты, показания, пока не нашел то, что искал. Фотографию, которую они взяли с тумбочки возле кровати Жолин Грез. Фотографию мужчины, обнимающего ее за плечи. Черные вьющиеся волосы, темные глаза, скучающая, наглая поза. После того как нашли труп Грез в водоеме в Лоншане, они немало походили с этим снимком, показывая его служащим в «Галери-Прим», родственникам Грез, ее друзьям, но безрезультатно.

До этой минуты. Мужчина внизу. Мужчина, мимо которого он прошел у поста дежурного сержанта. А когда Мюзон услышал, что Жако собирается допросить этого самого мужчину по другой жертве, Вики Монель, то понял, что у них в руках кое-что есть.

Он поймал Жако по пути в комнату для допросов и сообщил о своих подозрениях.

— Одна из тех счастливых случайностей, — сказал Рулли и, взявшись за металлическую спинку кровати, потянулся.

— Правда, — отозвался Жако. — Иногда они просто громоздятся у тебя на пороге.

— Так ты в самом деле считаешь, что это Карно? — продолжал Рулли.

Жако вздохнул:

— Было бы неплохо заполучить еще один кусочек, знаешь? Еще одну ниточку. К Баллард или к этой англичанке, Холфорд, или к де Котиньи. — Он развел руками. — Попробуй выбрать. В данный момент — два из пяти. Это может быть простым совпадением. Может быть по-всякому. К тому же у него в квартире не найдено ничего предосудительного. Парни обшарили все снизу доверху. Ничего, что указывало бы на его виновность.

— Но ты его задержал?

— О да. Приятель Карно пока никуда не собирается.

— Но ты не рад?

Жако печально улыбнулся.

— Тут просто ощущение. Ничего. Что-то. Как знать? Конечно, мы можем подвязать его к двум жертвам. И, да, конечно, он мог сделать это, убить — он достаточно опасный субъект. И, вероятно, мы сможем найти мотив. Вики подрабатывала на стороне, Грез отказалась играть по его правилам. — Жако помолчал, покачал головой. — Просто... что Водяной проделывает с телами. Странный секс. Это не... это не вяжется. Карно не из тех, кто обделывает делишки с помощью какого-то деревянного... какого-то заменителя, когда у него хватает своего естества.

Именно тогда они оба замолчали. Рулли обдумывал рассказ Жако, а тот пытался осмыслить произошедшее за последние дни. Причем все мысли крутились вокруг фигуры Рэссака. Что-то маячило в глубине подсознания, еще неясно, туманно, не особенно вписываясь в общую канву: интерес Гасталя в начале недели; квартира Вики Монель, собственником которой является одна из компаний Рэссака; оговорка Рэссака в Касисе; предостережение Дуасно по поводу Рэссака, и вслед за этим обнаружение трупа Дуасно в бухте Раду; и, спасибо за помощь Салету, информация о том, что одна дочерняя компания Рэссака фигурирует в грузовой декларации в качестве импортера груза на судне, которое придет в порт уже сегодня, судна, принадлежащего «Баске-Маритим».

Потом, вчера поздно вечером, еще одна ниточка... Рэссак позвонил Карно. То, о чем Гасталь забыл упомянуть, когда заскакивал в комнату для допросов, чтобы сообщить Жако, что выследил водителя «рено». Вероятно, Гасталь скажет что-нибудь по этому поводу завтра. Или, может быть, он просто не счел это важным.

Но как такое возможно, памятуя о его интересе к этому человеку? Держит информацию для себя, чтобы было с чем прийти к Ламонзи? Жако пока решил не акцентироваться на этом вопросе. Еще есть вероятность, что все разъяснится. На сейчас достаточно просто зафиксировать факт.

Рулли наконец нарушил молчание.

— Так что думает твой новый напарник? — спросил он, выбирая крошки из волос на груди.

— Гасталь? Трудно сказать. В начале недели от него была настоящая головная боль. Говорил, что его не интересует расследование убийств, не мог дождаться перевода к Ламонзи. Прямо заявлял, что всего лишь коротает время. Потом, к концу недели, он начал входить в форму. Теперь, конечно, полагает, что дело в шляпе. Все очень просто. Наш парень у нас в руках.

— Значит, ты не собираешься его ни во что посвящать? По поводу сомнений относительно Карно?

— Нет смысла. Просто подожду, я думаю. Посмотрю, куда покатится мяч.

— Только постарайся не ломать никому ноги, — хмыкнул Рулли, укладывая остатки еды в фольгу, которую скомкал и бросил Жако.

Покинув «Ла Консепсьон», Жако завернул в Бельсюнсж. Накануне вечером он кое-что вспомнил, когда засыпал с мыслями о Бонн. И это оставило плохой осадок.

В это воскресенье он должен нанести еще один визит.

73

Клодин Эддо не сводила с него глаз с той минуты, когда он вошел в галерею. Она сидела за маленьким столиком с компьютером, телефоном и стопкой каталогов и занималась с клавиатурой. Девушка ограничилась приветственным кивком, а он ответной улыбкой. Они оба вели себя так, словно в комнате больше никого не было. Или, скорее, комната полна народу.

Но пришел момент, когда с этим нужно было что-то делать.

Он находился там уже достаточно долго, проявляя неподдельный интерес, чтобы она «ввела мяч в игру». Когда посетители осознавали, что разговаривают с художницей, достаточно было чуть сбросить цену и ударить по рукам. Агент сказал ей об этом, когда предложил арендовать галерею «Тон-Тон» на неделю, мол, об остальном он позаботится.

Это она и делала. Все воскресенье после вчерашнего вечера.

После волнений от премьерного показа и праздничного ужина Клодин несколько остыла, проснувшись в пустой кровати с обычными сомнениями и колебаниями. Большой мукой было заставить себя встать и заняться работой, сидя в одиночестве в той самой галерее, которая гудела еще вчера вечером, и просиживая стул на тот случай, если кто-нибудь заинтересуется и надумает купить.

Вроде мужчины, который только что зашел. Всего второй человек после полудня. Утро прошло чудесно, посетители не проходили мимо, но после ленча она могла бы просто закрываться. Собственно, именно об этом Клодин и подумывала, когда послышался зуммер и дверь открылась. И вошел он.

Клодин уже почти собралась с духом, чтобы выйти из-за стола и представиться, когда он повернулся к ней.

— Она очень талантлива, как вы считаете?

Это заставило Клодин застыть на месте. Как ответить? Можно, например, сказать, что так уж получилось, и художник — она, и большое спасибо. Или притвориться, изобразить сотрудницу галереи, кем он ее, вероятно, считает.

— Ей было бы приятно услышать это от вас, — ответила Клодин, чувствуя, что краснеет шея. Ругая себя, что не хватило смелости сказать правду. — Любому художнику было бы приятно.

— По-настоящему хорошая кисть. — Он стоял перед полотном, подписанным «Зрелость-2»: две стеклянные банки, наполненные инжиром, плоды странно искажены из-за разной толщины стекла. — Она владеет цветом, игрой теней. Реальная текстура. А когда видишь плоды, прижатые к стенкам банок, создается реальное ощущение... не знаю... — Он посмотрел под ноги, будто слово, которое искал, находилось там. — Формы, мне кажется. Жизни.

На мгновение Клодин подумалось, что он решил приударить за ней. Прием, отработанный на девицах из магазинов — именно за этот сорт он ее сейчас и держит, — чтобы завязать разговор. Легкий флирт.

Но Клодин не была в этом уверена. Он и в самом деле смотрел на картину, и все, что о ней сказал — то, как банка меняла форму плодов либо из-за толщины стекла, либо из-за соприкосновения, — были именно те эффекты, которых она добивалась.

Потом он взглянул на карточку с названием, чтобы увидеть цену, и кивнул, словно такую и ожидал.

— Я должен был прийти на открытие вчера вечером, но задержался. Вы ходили? Было здорово?

Его слова заставили девушку затаить дыхание. Ведь этого не может быть! Ведь это не знакомый сестры, который вчера не пришел? Мужчина, с которым Дельфи пыталась ее свести? Нет, этого просто не может быть...

— Да. Ходила. Все прошло великолепно. Вы знакомы с художницей?

Незнакомец покачал головой:

— Я познакомился с ее сестрой на вечеринке. Она пригласила меня. Очень жаль, что я пропустил открытие.

Значит, это и правда он. Клодин не могла поверить. У нее забурлило в животе. Она кое-как заставила себя заговорить.

— Что ж, вы смотрите картины сейчас. Это главная работа.

— К тому же, видно, она кое-что продала.

— Они с ума посходили.

— Не нужно сходить с ума, чтобы разглядеть такой талант, — ответил он.

Мужчина подошел к столу, обернулся, посмотрел по сторонам, словно собирался что-то сказать по секрету — или предложить прогуляться с ним. Ни то ни другое.

— Нет ли чего-нибудь, знаете... хоть немного менее... дорогого?

Не то, что Клодин ожидала. У нее едва ворочался язык.

— Есть маленькая. У окна. Лимоны на тарелке.

Он подошел и посмотрел на картину. Отошел на шаг, затем склонился, взглянул на цену. Это ей понравилось. Сначала посмотрел на картину, прежде чем выяснить, сколько она стоит.

— Четыре тысячи. — Ей удалось выговорить только эти слова.

Словно он не умел читать.

— Она очень хороша. Я беру ее.

Он вернулся к столу и вытащил из внутреннего кармана чековую книжку. Когда открыл ее, Клодин удалось прочесть, вверх тормашками, имя: Д. Жако. Так звали не пришедшего на показ мужчину Дельфи? Она не могла вспомнить, произносила ли сестра имя. Но помнила, как та его описывала. А он и впрямь не похож на полицейского. Легкий льняной пиджак, блестящие черные волосы, схваченные в хвост, красивые ногти, джинсы и холщовые туфли на босу ногу. Он напоминал ей футболиста, Жинола, с рекламы в кафе. Но не такой красивый. Что-то от Депардье огрубляет лицо. Но все же очень, очень привлекательный. И голос красивый, тихий и одновременно твердый. А глаза... Ей было бы непросто смешать краски, чтобы получить такой зеленый цвет, мягкий, неуловимый, полупрозрачный, словно внутренние поверхности некоторых листьев.

— На чье имя выписывать чек? — спросил он, глядя на нее.

— На имя художницы, Клодин Эддо, — ответила она. Он заполнил чек и вручил ей.

— Спасибо, мсье. Уверена, что картина будет радовать вас.

— Уверен, что так и будет. Скажите, а через какое время я могу ее забрать?

— Если дадите адрес, мы сможем ее вам доставить. Или же заберете картину после закрытия выставки.

— Это когда?

— В пятницу. — Клодин понимала, что говорит не то, что нужно, но уже не в силах была что-либо поправить. — Мы закрываемся в шесть.

Он кивнул, улыбнулся.

— Я еще приду. Может, посчастливится повидаться с художницей и лично ее поблагодарить. — С этими словами он положил чековую книжку в карман, кивнул на прощание и вышел из галереи.

Клодин корила себя за то, что изображала продавщицу и не призналась ему, кто она на самом деле. Как же будет не удобно, когда он откроет правду! А он наверняка все узнает, когда придет забирать картину в пятницу вечером.

И он даже не попытался ухаживать. Она не могла сказать, что было хуже. Следующие два часа Клодин против воли пыталась припомнить, было ли у него обручальное кольцо.

74

Ошибка. Водяной допустил ошибку. Погрешность в оценке, мимолетная прихоть, появившаяся из ниоткуда, и схема дала сбой.

Хладнокровное убийство Берты Мордэ и обнаружение ее трупа в Лестаке вряд ли кого-то сильно удивило бы — всего лишь очередное имя в списке жертв Водяного. Какая-то косметичка из Сен-Пьер. Ну и что? Несколько телевизионных репортажей, немного рукописной прозы в местных газетах и, уже со стороны; полиции, обычные пустые обещания удвоить усилия по поимке ее убийцы. Вот и все. Другими словами, немного. Так было в Ла-Рошеле, в Дьепе... Так должно было быть и здесь, в Марселе.

Но Берта Мордэ не была убита. Ни хладнокровно, ни то, ни как бы там ни было еще. По какой-то властной не данной прихоти ей было позволено сесть в машину и уехать. Просто так. Пять недель слежки, собирания сведений о будущей жертве — подбирался к ней сзади в очереди за кофе и круассанами в ее любимом кафе, да так близко, что ощущал запах мыла от ее кожи. Но в одно мгновение план изменился, и она ускользнула. Счастливица. Вся работа впустую.

Если не считать, конечно, что вся эта подготовительная работа привела к дому в Рука-Блан, к той обольстительной женщине. Рядом с ней Берта выглядела как мешок со свеклой.

Итак, Водяной остался, прогнал соперника — какого-то прыщавого мальчишку в шортах, примостившегося среди деревьев, чтобы подглядывать, — и прекрасно провел время с восхитительной приятельницей Берты. Там, на лужайке, их тела, слившись воедино, катались по траве, потом перебрались в бассейн, оказавшись в глубокой темной воде. Все, что они проделывали вместе, сопровождалось великолепным, согревающим душу бульканьем ее смеха.

Грандиозное, грандиозное удовольствие. Но очень, очень серьезная ошибка. Вот почему Водяной был так раздражен.

В отличие от Берты ее подружка не была косметичкой в Сен-Пьер, и ее смерть не прошла незамеченной. По сообщениям прессы, репортажам по телевидению и радио, мадам де Котиньи была очень важной дамой — дочерью богатых американских родителей, которые, получив ужасное известие, прилетели во Францию на собственном самолете, и женой ведущего местного политика, которого настолько ошеломила ее смерть, что он покончил с собой. Эта история уже два дня не сходила со страниц прессы, и не было признаков, что шум утихает.

Полиции понадобилось не очень много времени, чтобы ухватиться за верные концы. Поначалу реакция имела обычные формы — россыпь телерепортажей, горстка впопыхах написанных передовиц и фотография на первой странице с жирным полицейским, беседующим с репортерами на выезде из «Аква-Сите». Не то чтобы это раздражало Водяного. Он испытывал даже определенное удовольствие — сидеть и наблюдать за расследованием своих преступлений. Как власти кружат вокруг собственной оси. Какие они самоуверенные, какие хвастливые... Но такими они становились каждый раз, бегая кругами.

Однако внезапно на сцену вышел этот человек, Жако, и возглавил расследование — уже не тот жирный. В субботней газете появилось его фото, еще он появился в теленовостях с заявлением, сделанным перед полицейским управлением. Широкоплечий, с волосами, зачесанными со лба и собранными в хвост, глаза спокойно и твердо нацелены в камеру, взгляд, от которого бросает в холод. Он выглядел как человек, который не любит, чтобы его водили за нос. При таком начальнике, решил Водяной, жизнь определенно обещает стать более трудной.

И впрямь уже началось — в кафе-баре «Гийом» напротив спортзала. Несколько дней назад там появилась эта девица. Сразу стало понятно, что она не обычная девица. Достаточно взглянуть, как она не может решить, где ей сесть — у окна, у бара, в алькове возле туалетных комнат? Уже с полдюжины раз приходила, болтала с Патрис и Надин, когда те приносили ей очередной кофе, каждые пять секунд, словно задумавшись, посматривала по сторонам поверх газеты.

Прочитывает все статьи по какой-то теме? Ищет работу? Кого она думает провести? У нее уже есть работа. В полиции. Это видно невооруженным глазом. Какое-то время было даже смешно, что она сидит там, всего через несколько столиков от него. Но сигнал был ясным. Полиция подбирается ближе. Они пронюхали про спортзал и, понятное дело, решили, что кафе-бар «Гийом» и есть то место, где Водяной мог устроить наблюдательный пункт.

Толково. Очень толково. Видимо, настало время перебираться, искать другое место. Жаль. Именно сейчас развлечение только начинается. А Марсель такое классное для этого местечко.

Надевая пиджак в этот воскресный вечер, Водяной знал, что необходимо сделать. Приятная поездка в Каллелон и прогулка по набережной в поисках тихого места, где можно попрощаться, предав океану память о подругах — их часы, колечки и браслеты, их золотые цепочки, крестики и серебряные броши, даже массивное кольцо с бриллиантом, снятое с безвольного пальца мадам Сюзанны Делахью де Котиньи.

И быть может, по дороге из Каллелона домой — если что-нибудь подвернется — одно последнее, маленькое приключение. Чтобы этот коп, Жако, побегал.

75

Анэ поднесла к глазам руку и посмотрела на часы. Только что перевалило за полночь. Она села в постели и прислушалась. Был звонок в дверь или нет? Она не могла сказать точно. Приснилось? Или кто-то на самом деле звонил? Девушка сидела в темноте, ожидая повторного звонка. Тогда станет ясно. Обнимающая ее тишина была глубокой и строгой. Ни звука, если не считать вздохов, издаваемых пружинами матраса, теплого шепота простыней и тихой пульсации вентилятора под потолком, помешивающего воздух в комнате.

Звонок прозвучал опять. Донесшееся из темноты настойчивое басовитое жужжание от двери унесло остатки сна. Но кто же это, черт возьми? В такое время?

Поль. Это может быть только Поль, подумала Анэ, соскальзывая с кровати. Должно быть, что-нибудь забыл — мобильник, портфель, очки. Этот человек безнадежен, всегда что-нибудь да забудет. Но это просто смешно, решила она. Он ушел два часа назад. Зачем ему суетиться? Сейчас он уже должен быть дома. Спать, как она, радуясь тому, что все улажено, согласие достигнуто. И никаких громких скандалов на этот раз, лишь осознание, что ее просьба не так уж неприемлема, что она сдержит слово и он больше никогда о ней не услышит.

Набросив халат, Анэ вспомнила, что ей снилось за мгновение до того, как она пробудилась. Маленький домик на Мартинике, который она купила, в горах над Ла Ламентеном, где прохладно, близко к родителям, и ее ребенок играл во дворике, не заботясь ни о чем в мире. Но сейчас она не на Мартинике. Она в Эндуме. Ночью. Одна.

Запахнув поплотнее халат, Анэ подошла к окну спальни и раздвинула шторы. Подъездная дорожка была пуста: ни «порше», ни огней, ни движения. Она задвинула шторы, вышла в прихожую, ведя пальцами по стене, на цыпочках подошла к двери и прислушалась.

Ничего.

И тут звонок прозвучал в третий раз, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности, на этот раз дольше, настойчивее. Звук был близко, палец, давивший на кнопку, всего с другой стороны двери, в дюймах от нее.

— Кто там? — спросила она и тут же пожалела, что подала голос.

— Это я, — донесся шепот в ответ.

— Поль, — сказала она со вздохом облегчения, сняла цепочку, повернула замок и открыла дверь. — Какого черта...