Убийство в Верховном суде

Глава 3

Лейтенант Мартин Теллер из Объединенного управления полиции (ОУП) Вашингтона откусил кусочек пирога с черносливом. Телефон в его кабинете не умолкал с того самого момента, как в Верховном суде обнаружили тело убитого Кларенса Сазерленда. В частности, ему только что позвонил начальник внутренней охраны Верховного суда, который на период расследования дал ему неограниченный доступ в здание суда в любое время суток. Сейчас на проводе был репортер из «Вашингтон пост».

— Вам известно больше моего, — объяснял репортеру Теллер. — Да, вас правильно информировали, из пистолета двадцать второго калибра, причем в момент убийства он действительно находился в кресле председателя. Другие сведения… что? Кто это вам сказал? Ах, ваши источники не подлежат разглашению? Прекрасно, мои тоже. Обязательно. Как только выясним что-нибудь, тут же вам сообщим. — Интересно, сколько раз за годы службы он повторил эту фразу?

Повесив трубку, Теллер доел пирог и запил прямо из кофейника остатками холодного кофе вперемешку с гущей. Открыл лежащую на столе тонкую папку, озаглавленную «САЗЕРЛЕНД К. УБИЙСТВО»; перечитал два листка машинописного текста — все ее содержимое. Закрыл папку, закурил сигару, набив ее гвоздикой вместо табака. Эти гвоздичные сигары Теллер изобрел для себя с полгода назад, в очередной раз решив завязать с курением. Смысл же изобретения был в непереносимом запахе и вкусе этих сигар, что, по замыслу Теллера, должно было после одной выкуренной отбить охоту сразу же взять следующую. Замысел не оправдал себя: как он курил по две пачки в день, так и продолжал курить, только не сигареты, а вонючие гвоздичные сигары.

Зазвонил телефон.

— Теллер слушает, — сказал он, снимая трубку.

Послышался приятный женский голос:

— Доброе утро. Говорит Сюзанна Пиншер из Министерства юстиции. Я звоню по делу Сазерленда.

— Делу? — пробормотал Теллер себе под нос. У этих чиновников любое убийство — всего лишь «дело». — Чем могу быть полезен?

— Да понимаете, мой начальник включил меня от нас, от Министерства, в группу, которая будет заниматься убийством Сазерленда. От ОУП, сказал он мне, следствие будете вести вы. Так, может быть, вместе пройдемся по фактам?

Ишь ты, «пройдемся по фактам» — лихая дамочка, вполне ориентируется. А, по сути, мысль неплохая.

— Я не прочь, — сказал он.

— Тогда давайте встретимся где-нибудь во второй половине дня и обсудим совместные действия. В частности, хотелось бы поскорей определиться с системой сбора информации.

— А она у вас есть?

— Что, система?

— Нет, информация. Потому что у меня нет ровно ничего.

— У меня имеются, повторяю, кое-какие факты: общие сведения об убитом, обстоятельства обнаружения трупа и способ убийства.

— Стало быть, мы оба на нуле.

С другого конца провода до него донесся тяжкий вздох. Надо быть с ней посговорчивее — им ведь работать вместе.

— Виноват, мисс Пиншер, простите за резкость. Просто утречко выдалось — врагу не пожелаешь. Конечно, нам надо встретиться.

— В три часа вас устроит?

— Пожалуй, нет. У меня на три назначена первая беседа с родными убитого. — Он замолчал, обдумывая экспромтом подвернувшуюся мысль, потом сказал: — Знаете что, хотите съездим к ним вместе?

— А это удобно? Но вообще-то спасибо, идея очень заманчивая — поедем!

— В таком случае встречаемся у дома Сазерлендов ровно в три. Вы знаете, где они живут?

— У меня записан адрес. Какая у вас марка машины?

— При чем тут машина, вы меня и так сразу узнаете.

— Я же вас ни разу не видела.

— Ничего, я — самый симпатичный инспектор в управлении. Представьте себе мужчину красивого, как Пол Ньюмен, и солидного, как Уолтер Маттау.

— И к тому же предельно скромного, чего ж вы не договариваете?

— Да, и скромного. Мой точный портрет. Ну хорошо, шутки в сторону, увидимся в три часа.

Повесив трубку, Теллер встал, потянулся, выглянул в окно на улицу, где свирепствовал обычный для Вашингтона в эту пору пронизывающий осенний ветер. «До зимы всего ничего», — пробурчал он, спуская рукава сорочки и оглядывая неряшливо оттопырившийся правый манжет. Отсутствие на нем пуговицы Теллер обнаружил еще утром, когда одевался, но из-за спешки не стал ее пришивать. Да и на всех остальных сорочках тоже не хватало пуговиц. Он натянул пиджак и подошел к надтреснутому зеркалу, косо повешенному у двери. В иные дни Теллер ощущал себя моложе своих сорока шести лет, но только не сегодня. Да и собственное отражение в зеркале мало радовало: он снова прибавил в весе, раздался в пояснице. Некогда густые каштановые волосы, теперь сильно поредевшие, прямые и тонкие, начали выпадать, так что приходилось делать пониже пробор, а длинные пряди зачесывать повыше, чтобы прикрыть лысину. Вот и второй подбородок растет на щекастой, круглой как блин физиономии, из-за которой в школе его дразнили Луной. И все же, отворачиваясь от зеркала, чтобы достать со стола папку с материалами о Сазерленде, Теллер улыбался. Черт с ним, с возрастом, все равно он теперь симпатичнее, чем в школе, — по крайней мере, нет юношеских прыщей.

Через пять минут он уже сидел за видавшим виды, в шрамах и щербинах, рабочим столом своего непосредственного начальника Дориана Марса, на четыре года моложе его, но уже дважды «остепененного»: в криминалистике и психологии. За тем же столом сидели еще четыре сотрудника, которых Марс привлек к расследованию убийства Сазерленда.

— Не мне вам говорить, что это дело — самое важное за весь период моей работы в органах правопорядка, — вещал Марс, попыхивая трубкой. Он посмотрел на Теллера: — Покуда его не расследуем, Мартин, жарко нам будет, как в кастрюле-скороварке. Наверху дело взято под особый контроль. А это значит, что, если не проведем его как следует, не сносить нам нашей коллективной головы…

Теллер кивнул с важным видом, незаметно заправляя непокорный манжет под рукав пиджака. Открыл папку Сазерленда.

— Не волнуйся, Дориан, как бы жарко ни было, мы из кухни не уйдем, — бодро заверил он, кляня свою неспособность совладать с перенятой в последнее время у шефа привычкой говорить красиво.

К Сазерлендам он прибыл с опозданием. Их большой дом из красного кирпича с белой лепниной по карнизам стоял прочно, основательно в глубине просторного, под два гектара, участка в Чеви-Чейзе. Сам по себе особняк отражал североамериканский федералистский стиль, популярный в архитектуре в год его постройки — 1810. Однако последующие многочисленные пристройки, флигеля и мезонины превратили его в нечто совершенно разностильное.

На том месте, где брала начало ведущая к дому извилистая аллея, уже стояла машина оперативной группы ОУП, рядом с ней — двое полицейских в форме. На самой аллее, метрах в десяти от первой, была припаркована вторая машина. Позади нее Теллер и поставил свой лишенный отличительных знаков синий «бьюик». Открылась дверца, из машины вышла Сюзанна Пиншер, вернее, сначала показалась пара замечательно стройных ног, предваряющая ее появление. Ее красота сразила Теллера сразу и наповал. Он прикинул рост: сантиметров сто шестьдесят, хотя кажется выше благодаря прямой осанке. Брюнетка, густые волосы спадают мягкой волной и лишь отбившуюся серебристую прядь ворошит шалый ветер. Лицо ясное, сильное, каждая отдельная черта проведена резко и в то же время в гармонии с остальными. Кожа чистая, светлая, на ней словно прорезаны чувственные полные губы; взгляд умный и выразительный; большие зеленые глаза подведены с безупречным вкусом, как и румяна на щеках — цвет подобран настолько умело, что розовое свечение, казалось, исходит изнутри.

Она с улыбкой протянула руку. Он легко пожал ее, извинился за опоздание.

— Не надо извиняться — я сама только-только подъехала. Так вы Мартин Теллер?

— Неужто сразу меня не признали?

Она шутливо сощурилась, склонив голову набок, точно приглядываясь.

— Пол Ньюмен определенно присутствует. А вот Маттау не видно.

— Мне кажется, мы сработаемся, мисс Пиншер. Идемте!

Они пошли по аллее. Теллер пропустил Сюзанну вперед, стремясь получше рассмотреть фигуру. Плиссированная юбка приятной расцветки свободно колыхалась в такт шагу, голубой блайзер поверх белой блузки смотрелся скромно и строго. Внезапно Сюзанна остановилась, повернув голову через плечо, спросила:

— Где вы, Теллер?

— Здесь, рядом с вами. — Пока рядом.

Они назвали себя открывшей дверь горничной-негритянке в форменном платье, в ответ на ее просьбу остались ждать в прихожей. Теллер, оглядевшись по сторонам, тихо присвистнул:

— Побольше всей моей квартиры.

— Что вы хотите! Хозяин — преуспевающий психиатр, — сказала Сюзанна.

— А разве бывают другие?

Вернулась горничная и повела их через просторный кабинет к следующей двери, потом по коридору в другое крыло дома. Там она постучалась в массивную раздвижную дверь. Дверь открылась, и горничная отступила, пропуская их вперед.

— Здравствуйте, позвольте представиться: Вера Джонс, секретарь доктора Сазерленда. Ничего, что пришлось немного подождать? Это жуткое несчастье переживают все, но особенно тяжело — его родные.

— Это понятно, — сказала Сюзанна.

Приемная доктора — просторная комната в изысканных пепельно-серых тонах, одновременно служившая ей кабинетом, поражала безупречной аккуратностью. Так, два остро заточенных карандаша лежали поперек развернутого блокнота на столе Веры строго параллельно друг другу. Книги в кожаном переплете для записи пациентов составляли прямой угол, который был безупречно выровнен с углом стола. «У этой дамы все в идеальном порядке, — подумал Теллер, — включая ее самое».

Действительно, Вера Джонс как бы олицетворяла собой последнее слово того типа секретарей, которых отличает деловитость, организованность и неутомимость. К тому же типу принадлежал ее стиль в прическе и одежде: неброский и предельно функциональный, а главное, никак не отвлекающий от текущих дел. Высокая, стройная, лет сорока с небольшим, она держалась подчеркнуто прямо и двигалась по необъятной приемной с уверенностью незрячей, основанной на столь безошибочном знании окружающей обстановки, что человек посторонний принял бы ее за зрячую. Лицо представляло собой чередование острых углов, большой и тонкий рот выдавал способность растягиваться и становиться еще тоньше в трудных обстоятельствах.

И все же, подумал Теллер, даже за такой внешностью вполне может скрываться незаурядный темперамент. На собственном опыте общения с женщинами, особенно после развода, он пришел к выводу, что истинная сексуальность не имеет ничего общего с обольстительной внешностью и поведением. Так, кажущаяся доступность, наигранная развязность, смелые туалеты, флирт с мужчинами, рискованные намеки и подтексты в разговоре — все это может оказаться ширмой. За свои холостяцкие годы он научился ценить и доверять тонкости чувств, отзываться и реагировать на деликатность и такт. Теллер украдкой взглянул на Сюзанну, расположившуюся в глубоком кожаном кресле рядом со столом Веры; к какому, интересно, типу принадлежит она?

Вера сидела, уперев глаза в стол, словно проверяла, насколько точно выровнены карандаши. У нее вдруг вырвался тяжелый вздох, от которого приподнялись груди под зеленым свитером. От Теллера не ускользнула их полнота. Он опустился в такое же кресло напротив Сюзанны.

— Сколько лет вы работаете у доктора Сазерленда, мисс Джонс?

Она повернулась к нему чересчур резко, словно вспугнутая его вопросом:

— Двадцать два года.

— Так долго?

— Да, представьте себе. — Она замолчала, глядя на поверхность стола. — Нельзя ли перенести наш разговор на другой день?

— Зачем? — удивился Теллер.

— За… ненужностью, преждевременностью. На семью обрушилось огромное горе. Им столько предстоит пережить — ведь мальчика еще даже не похоронили.

— Похороны назначены на завтра, если не ошибаюсь?

— Да.

Теллер посмотрел на Сюзанну, потом произнес извиняющимся тоном:

— Мне самому наш разговор доставляет мало радости, мисс Джонс, но правила придумал не я.

На небольшом пульте на столе вдруг ожил и замигал слабый огонек, сопровождаемый мелодичным звонком.

— Прошу прощения. — Вера встала и исчезла за дверью.

— Что вам известно об отце убитого? — Теллер взглянул на Сюзанну.

— О докторе? Что у нас он, пожалуй, один из самых именитых психиатров, что он поверенный тайн многих богатых и сильных людей в Вашингтоне, был специальным советником прежней администрации по вопросам психиатрии, сам очень богат и влиятелен, ну а профессионально, он ученый с мировым именем.

— Понятно, а сын что собой представлял?

— Кларенс? О нем пока мало известно, разве что факт убийства и место — в Верховном суде, подумать только! Известно также, что юридический факультет он закончил с отличием и, по всей вероятности, перед ним открывалась завидная юридическая карьера.

— Что еще?

Она пожала плечами:

— Я так понимаю, его считали одним из наиболее заманчивых женихов в Вашингтоне.

— Вполне понятно для города, где женщин больше, чем мужчин.

Возвратившаяся в приемную Вера тихо объявила:

— Сейчас вас примет доктор Сазерленд.

Кабинет доктора оказался на удивление тесным, учитывая просторность всех остальных помещений в его доме. Рабочим столом ему служил стеклянный кофейный столик. Позади столика стоял бежевый диван, лицом к нему — два стула с прямыми высокими спинками. Вплотную к дивану слева, под закрытым гардинами окном, примыкало удобное откидное кресло, обтянутое коричневой кожей. Другой диван, украшенный декоративной резьбой, с изогнутым, как лебединая шея, подголовником, притулился у стены позади стульев.

— Антиквариат, — перехватив заинтересованный взгляд Теллера в направлении дивана, безразлично прокомментировал со своего места позади кофейного столика доктор Сазерленд. Он даже не поднялся им навстречу.

Теллер спросил с улыбкой:

— Неужто вы им не пользуетесь?

— Нет, отчего же, пользуюсь, но очень редко, если пациент настаивает, чтобы его уложили. Большинство, впрочем, обходятся без этого. Присаживайтесь. Хотите, располагайтесь на диване — вам можно.

Теллер оценивающе осмотрел диван, потом повернулся к Сазерленду:

— Спасибо, я непременно воспользуюсь вашим предложением. — Он опустился на диван, вытянув одну ногу. Сюзанна уселась на стул.

Облокотясь о спинку своего дивана, доктор Сазерленд рассматривал посетителей цепким взглядом из-под кустистых, с сильной проседью, бровей. Густая шапка седых волос грозила вот-вот рассыпаться в беспорядке. Лицо покрывал ровный загар: «Кварцевая лампа или отпуск на Карибском море?» — подумал Теллер. Одет он был с продуманной небрежностью: саржевые бриджи с тщательно наведенной складкой, начищенные до зеркального блеска туфли, голубая рубашка и светло-желтый шерстяной свитер. Доктор, по-видимому, понял, что его разглядывают, потому что он вдруг сказал:

— Узнав о смерти сына, я отменил все дела.

— Ну разумеется, — откликнулась Сюзанна.

— Примите мои соболезнования, — присоединился к ней Теллер.

— Благодарю.

— Это мы вас должны благодарить за любезность, — проникновенно сказала Сюзанна.

— Вас я, честно говоря, не ждал. Со мной договаривался о встрече мистер Теллер. Позвольте спросить, какое официальное отношение вы имеете к этому делу?

— Извините, забыла представиться. Сюзанна Пиншер из Министерства юстиции. Когда совершается преступление такого масштаба, нас, естественно, привлекают к расследованию.

— По-моему, к нему привлекли уже весь мир, — сказал доктор, снимая очки-хамелеоны и потирая глаза. — Вы знаете, что значит потерять сына? — пронзительно-печально спросил он.

— Нет, — ответил Теллер. — Тяжело, конечно. У меня у самого двое детей…

Сазерленд вновь водрузил очки на нос и посмотрел на Сюзанну:

— А у вас есть дети, миссис Пиншер?

— Мисс Пиншер. Да, есть, трое. Правда, они живут с моим бывшим мужем.

— Очень современно!

— Так было лучше для нас обоих…

— Кто ж сомневается? Такова тенденция в наше время.

— Простите, не поняла?

— Оставлять детей с отцом. Биология отступает на второй план перед социальным… прогрессом.

Теллер, поняв, что беседа принимает неприятный для Сюзанны оборот, сбросил ногу с дивана и сел прямо:

— Это всего лишь начало, доктор Сазерленд, первое знакомство, так сказать. Соваться с вопросами в семью, на которую свалилось такое горе, — небольшое удовольствие. Но нам придется этим заниматься, пока не пройдем весь путь до конца.

— Какой путь? До какого конца?

— Это профессиональное выражение. Мой начальник — большой любитель подобных фраз. Право же, доктор, сегодня у нас с вами мало поводов для серьезного разговора. Главное было познакомиться, установить контакт, потому что…

— Потому что, наравне со многими другими, меня подозревают в убийстве собственного сына, правильно?

Теллер утвердительно кивнул.

— Я понимаю ваше положение, мистер Теллер.

— А ваша супруга? Как вы думаете, она в состоянии нас понять?

— В той мере, в какой это нужно в интересах следствия. Я своего сына не убивал.

— Кто в этом сомневается, доктор? У вас есть еще дети?

— Дочь, но она сейчас в Калифорнии — работает над диссертацией по английской литературе.

— Она приедет на похороны? — поинтересовался Теллер.

— Если не возникнут препятствия, так сказать, технического характера. — С этими словами Сазерленд встал, поразив гостей своим ростом. Пока он, ссутулившись, сидел на диване, поза скрадывала его истинные размеры, теперь же, выпрямившись, он оказался почти двухметрового роста.

— Позвольте мне откланяться, — сказал он, протягивая Теллеру руку.

Тот пожал ее, но не удержался и спросил:

— А что же нам все-таки делать с миссис Сазерленд? Когда, как вы думаете, нам удастся с ней встретиться?

— Только не в ближайшее время — это исключено. В данный момент она крепко спит после укола снотворного. Может быть, потом, на неделе.

— Да-да, понятно, — сказал Теллер. — Благодарю вас за беседу. Будем поддерживать с вами связь. Мы вам позвоним.

— Куда же от вас денешься? — С этими словами доктор скрылся за дверь в помещение позади кабинета.

Теллер с Сюзанной вышли в приемную, где прямая как стрела восседала за столом Вера Джонс, скрестив руки на блокноте.

— Извините, что отняли у вас столько времени, — сказала Сюзанна, направляясь к раздвижной двери. Теллер, однако, за ней не последовал — он подошел к встроенным в стену книжным шкафам и принялся изучать корешки.

— Неужели доктор все их перечитал? — спросил он.

— Вероятнее всего, так, — ответила Вера.

— Я испытываю огромное уважение к докторам, особенно к таким знаменитостям, как доктор Сазерленд. — Он явно любовался пейзажем, висевшим у нее за спиной. — Это ведь Сазерленд? — произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно.

— Да.

— Грэм Сазерленд. Всю жизнь мне его пейзажи нравятся больше, чем графика. Он не родственник семьи Сазерлендов?

— Очень дальний, — она провела их к выходу, которым пользовались пациенты.

— Еще раз извините за отнятое у вас время, — сказал Теллер. — А кстати, где вы находились в ночь убийства Кларенса?

— Здесь, все время здесь, с доктором Сазерлендом. Работали над статьей для психиатрического журнала… он много публикуется.

— Ну еще бы. Желаю приятно провести день.

Теллер проводил Сюзанну до машины. Садясь за руль, она оглянулась на дом Сазерлендов и сказала, закусив губу:

— Странный все-таки человек.

— Да где ж вы видели, чтобы психиатр — и не странный.

— Она, не он, она меня занимает. Мне ее жаль.

— С какой стати?

— Сама не знаю, тип, что ли, такой? Глаза всегда печальные.

— Я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду. Скажите мне лучше, какие у нас перспективы вместе поужинать?

Он так и не понял, то ли она и вправду не знает своих планов на вечер, то ли экспромтом ищет оправдание, но она отказалась:

— Сегодня вечером я занята.

— Тогда в другой раз. Будем созваниваться.

Он еще долго стоял у края аллеи, глядя вслед ее автомобилю. Потом поехал назад, в управление. В шесть Теллер уже входил к себе в квартиру, где первым делом накормил двух своих домочадцев: кота по имени Бьюти[1] и кошку по имени Бист.[2] Ожидая, пока в духовке согреется замороженный ужин, уселся в любимое кресло-качалку. На столе под рукой лежали две книги в мягких обложках, которые он читал попеременно: исторический роман Стефани Блейк и избранные произведения Камю. Он предпочел Камю, вскоре задремал и проснулся лишь тогда, когда едкий смрад сгоревшего ужина заполнил комнату.

А на другом конце города, в оформленной с большим вкусом кооперативной квартире, Сюзанна Пиншер говорила в спальне по телефону:

— Я тоже люблю тебя, детка, и в субботу к вам приеду. Обязательно. Спокойной ночи, приятного сна. Дай мне папу.

Трубку взял ее бывший муж. Их трое детей жили с ним по взаимному соглашению. Сюзанна могла навещать их в любое время и в прошлом году даже брала к себе всех троих на целое лето. Решение оставить детей на попечение мужа далось ей мучительно, но, постоянно убеждала она себя, было единственно правильным.

— Как дела, нормально?

— Без проблем, а у тебя?

— Совершенно измоталась. Меня ведь назначили расследовать дело Сазерленда.

— Крупняк. Последнее время только о нем и говорят.

— Ничего удивительного. Убийство в Верховном суде! Первое за всю историю — подумать страшно!

— Ты бы лучше подумала о своем здоровье, Сюзанна. Приедешь к нам в эту субботу?

— Приеду. Спокойной ночи.

Она послонялась по квартире и в конце концов оказалась на кухне. Поняла, что проголодалась, и приготовила себе кофе с английской булочкой. За кофе ей вспомнилось, что она вообще сегодня не ужинала, а придя с работы с разбухшим от бумаг кейсом, сразу же, переодевшись в халат и накинув поверх теплую кофту, села читать и читала до урочного часа, когда надо было звонить детям.

Доев булочку, Сюзанна прошла в спальню и сняла с полки, где стояли книги по искусству, энциклопедию английской живописи. Нырнув под одеяло, отыскала статью о художнике Грэме Сазерленде. Прочла, захлопнула книгу, погасила свет и некоторое время размышляла в темноте, какой прок полицейскому инспектору от знания работ малоизвестного английского художника?

До чего докатятся наши правоохранительные органы с такими-то инспекторами?..