Учебник для детектива

Главе 14 Неотвратимость наказания как проявление эффекта Немезиды[5]

Нет лучшего способа понять мотивы собственных поступков и причины своих склонностей, нежели путем обнаружения человека, действующего совершенно противоположным образом.

Местность, в которой они оказались, следуя по истертой кирпичной мостовой спящего сознания Ламека, становилась все более и более чуждой и неприглядной. Они пригибались, пролезая под ржавыми пожарными лестницами, проходили по каким-то тоннелям, где смердело мокрой землей и водорослями, перепрыгивали через сточные канавы, переполненные всякой дрянью. Два раза им пришлось переходить по шатким мостикам из железных прутьев через глубокие провалы. Анвин сумел разглядеть, что внизу под ними простирается причудливое переплетение переулков, тоннелей и канав. Тут все было построено как бы слоями, один лабиринт переходил в другой — странный выбор, как показалось Анвину, для операционной или организационной системы. Почему бы не поместить ее в жилой дом или в офисный комплекс, если здесь все возможно и доступно? Если Ламек способен пользоваться дверями для того, чтобы переходить из одного сна в другой, разве он не может использовать для той же цели выдвижные ящики для файлов?

Но его супервайзер чувствовал себя здесь как дома; он с такой легкостью и искусством преодолевал извилистые и загнутые спиралями тропинки своего фантомного города, что это делало честь его возрасту и толстому брюху. Как ужасно, что Анвин никак не мог предупредить его о том, что их ждет впереди! Но даже если бы он поговорил с Ламеком, даже если бы он мог изогнуть время, как эти переулки изгибают пространство, он не знал бы, что сказать. Механизм уничтожения, используемый супервайзером, был от Анвина по-прежнему скрыт. Может ли сон убить человека? Может задушить его, пока тот сидит и спит?

Над их головами вращались лопасти вентиляторов, втягивая воздух в здания, полные непознаваемых видений. Или познаваемых, напомнил себе Анвин. Для Ламека и других супервайзеров это были помещения, реально доступные, книги, которые можно открыть и внимательно прочитать.

Ламек, словно воочию увидев мысли Анвина, изрек:

— Далеко не всякий вид наблюдения можно так легко осуществить, как вы только что видели, мистер Анвин. Моя жена желала моего присутствия, так что мне был открыт доступ в ее сознание. Но некоторые из этих дверей закрыты или заперты на замки. Другие так хорошо замаскированы, что их не найти. А сознание некоторых индивидуумов просто слишком опасно, чтобы в него залезать. Мы, супервайзеры, имеем некоторое влияние на сны обычных спящих людей, но сновидения тех, кто имеет опыт в искусстве слежки за снами, полностью принадлежат только им самим. Вы можете случайно забрести в такое место, но тут же сойдете с ума, увидев, сколь чудовищные вещи там прячутся, лишь только они проявят себя во всей своей полноте и начнут увещевать вас своей лестью и поддразнивать. Я уверен, вы понимаете, о каких методах я говорю.

Впереди Анвин углядел часть пейзажа, отличающегося от всей остальной картины: пятно яркого, сверкающего света размером с несколько городских кварталов. Здания вокруг пятна отражали этот свет, и вся эта территория раздувалась и извивалась, словно дышала. Анвин сперва решил, что это море, что вода влилась сюда, все еще посверкивая, прямо из сна Сары Ламек и затопила эту часть города. Но Анвин мог хорошо слышать это явление, так же хорошо, как видел его, и это был отнюдь не звук накатывающихся волн, что достигал его слуха. Из этого места исходила какая-то гудящая музыка, навязчивая и повторяющаяся мелодия.

Это был луна-парк, средоточие аттракционов и развлечений, и Ламек вел его именно туда.

— В большинстве случаев, — продолжал супервайзер, — главная проблема заключается в том, чтобы остаться невидимым для субъекта вашего изучения. Для того чтобы пребывать в чьем-то сне — а это совсем иное, чем исследовать и изучать запись на пластинке, — нужно стать частью этого сна. И как в таком случае должен действовать супервайзер, чтобы избежать обнаружения? Вся премудрость заключается в том, чтобы все время держаться в собственной тени спящего, в самых темных уголках его сознания, в щелях и закоулках, куда он сам не смеет заглянуть. Обычно таких местечек обнаруживается просто уйма.

Переулок перед ними разветвлялся, расходясь в разные стороны. Ламек остановился и заглянул внутрь каждого прохода. На взгляд Анвина, они являли собой зеркальное отражение друг друга. Его провожатый в нерешительности остановился, потом пожал плечами и выбрал тот, что уходил влево.

— Однако супервайзер ограничен в своих исследованиях тем, что снится подозреваемому, — продолжал Ламек. — Человеку может присниться дверца шкафа, но если он ее в своем сне не откроет, супервайзер не сможет заглянуть внутрь этого шкафа. Вот почему мы учимся тому, как заставить наших подозреваемых проделать то, что нам нужно. «Разве тебе самому не хочется увидеть, что там лежит?» — можем мы нашептать ему. И подозреваемый начинает раздумывать, а потом открывает дверцу, и вот вам пожалуйста! — там хранится память об убийстве, совершенном им всего лишь в прошлый вторник.

Анвин оглянулся назад, на переулок, по которому они сюда пришли: его несколько обеспокоили сомнения, что одолевали Ламека на перекрестке, где переулок разделился надвое. До того супервайзер выбирал дорогу без каких-либо колебаний. А раз он не знает деталей им самим придуманной картины, то, наверное, подвергает себя определенному риску. Может, они свернули не туда?

— Любопытная вещь, — продолжал Ламек. — Устройство, используемое мисс Полсгрейв, каким-то образом немного раздвигает границы наших исследований. Когда изучаешь запись на пластинке, то видишь вещи, находящиеся за гранью того, что попадает непосредственно в поле зрения подозреваемого: можешь заглянуть за угол, открыть книгу, пошарить под кроватью. Этот механизм, по-видимому, может воспринимать низкочастотные эманации, исходящие из глубин подсознательного. Он обладает своего рода периферийным зрением и видит вещи, недоступные ни спящему, ни супервайзеру. Это еще одно наше преимущество перед Хоффманом.

Анвин, по-прежнему глядя через плечо назад, увидел нечто, крайне его изумившее: открылась одна из дверей, в переулок тихонько проскользнула женщина и последовала за Ламеком, держась ближе к стене — тень среди теней, быстрая, как капли дождя. Когда на ее лицо упал случайный луч лунного света, Анвин вздрогнул и чуть не проснулся. А в помещении третьего архивного отделения его ноги задергались и запутались в одеяле.

Это была дочь мисс Гринвуд в своем клетчатом пальто, туго перетянутом поясом, и с волосами, плотно зашпиленными и забранными под серую шляпку.

Ламек не заметил, что кто-то проник и внедрился в его сон. Анвин крикнул ему, дернул его за рукав плаща, указывая в сторону преследовательницы. Женщина в клетчатом пальто шла следом за ними, всего в нескольких шагах позади. Анвин был ей невидим — она была частью записи на пластинке, — но она неотступно следовала за Ламеком, останавливаясь только для того, чтобы поправить на голове свою серую шляпку. «Она спит, это позавчерашняя ночь, и через несколько часов она отправится на Центральный вокзал и уронит там свой зонтик, а у меня не хватит ума его поднять».

Они приближались к передвижному парку развлечений. Улицы здесь были пронизаны расплывчатым белесым светом, и теперь Анвин ясно слышал музыку — это играла шарманка. Супервайзер свернул за угол, вытирая глаза и моргая. Анвин последовал за ним, женщина в клетчатом пальто тоже.

— С тех пор как Агентство приняло исследование сновидений в качестве своего стандартного метода работы, — начал разъяснять Ламек, — в первый раз происходит такое, чтобы не имеющий должных полномочий оператор узнал правду о том, чем занимаемся мы, супервайзеры. Если вы и на самом деле видите все это, мистер Анвин, тогда вы один из двоих подобных счастливцев. Полагаю, вы легко догадаетесь, кто второй.

При упоминании фамилии Анвина женщина в клетчатом пальто сощурила глаза и оглянулась вокруг. Не увидев никого другого, она продолжала идти за ними, но теперь отстав на большее расстояние. Стало быть, дочь Клеопатры Гринвуд знает, как его зовут. Интересно, а знала она, кто он такой, когда уронила зонтик на Центральном вокзале? Каким-то образом ей удалось наняться на работу младшим клерком и затем получить повышение и занять стол Анвина. Но она явно обладала такими талантами и способностями, что сумела внедриться даже в сон опытного супервайзера. Клео, конечно, могла волноваться насчет благополучия своей дочери, однако, по мнению Анвина, та вполне могла и сама о себе позаботиться.

— Неделю назад, — заметил Ламек, — кто-то украл у меня экземпляр «Руководства по расследованию преступлений» и передал детективу Сайварту. Он, конечно, читал эту книгу и раньше, знал ее содержание от корки до корки. Но в этом издании имеется нечто иное. В него включена восемнадцатая глава, детально описывающая технику под названием «онейрическое исследование». Сайварт пришел в ярость. Почему все эти годы от него скрывали данный метод работы? Почему никто ему ничего про это не говорил? Почему я ему об этом не сказал? Именно этот вопрос он задал мне, когда в то утро вломился в мой кабинет.

И мне нужно было что-то ему сказать. И я сказал ему правду о том, что главный контролер счел онейрическое исследование слишком опасным, чтобы включать его во все последующие издания, не считая самого первого. Эту тайну можно доверить только супервайзерам. Детективы, хотя и пользуются плодами этого метода работы, должны оставаться в неведении, если угодно. А Сайварту не нравилось пребывать в неведении. И он заявил мне, что все равно выиграет эту войну.

— Какую войну? — спросил я его.

— Войну против Еноха Хоффмана, — ответил он. — Он полагал, что если сумеет проникнуть со взломом в спящее сознание своего врага, то каким-то образом узнает все его секреты. Словно забыл, что Хоффман много лет прятался и что благодаря нашим усилиям он не может как следует развернуться. Словно забыл, что никто из лучших наших супервайзеров никогда не рискнет даже на полминуты забраться в сознание этого человека. Сайварт считал, что счеты между ними пока еще не сведены.

Я не сумел его остановить, поэтому помог ему нарушить кое-какие правила. Во-первых, я сообщил ему, кто является его клерком. Вы за все эти годы заслужили у него огромное уважение, мистер Анвин, и он решил, что именно вы сможете ему помочь. Он заявил, что вы знаете о нем такое, чего не знает больше никто, — подробности из его рапортов, не попавших в файлы, потому что они не имели прямого отношения к данному делу. Детали, всегда опускаемые вами, но имеющие теперь большое значение. Он, естественно, не сказал мне, какие именно детали и подробности.

Во-вторых, я уведомил мисс Полсгрейв, что мне понадобится новая запись и что я не хочу, чтобы ее зарегистрировали в каталоге третьего архивного отделения. И попросил ее прислать мне эту пластинку напрямую, чтобы я мог передать ее вам. Надеюсь, этого было достаточно.

Здешний парк развлечений имел сходство с луна-парком «Дальше некуда» мистера Калигари — строения здесь тоже имели форму огромных голов разных животных, полосатые палатки и шатры были украшены флажками, повсюду рядами стояли игорные заведения. Этот парк развлечений, однако, на первый взгляд был в полном рабочем порядке: ни залитых водой проходов, ни сломанных аттракционов, ни развалившихся павильонов. Его территория словно пребывала в нереальном, бесплотном состоянии; изо всех уголков как бы истекало бледное свечение, весь парк, казалось, раздувался и содрогался, будто колеблемый ветром, но Анвин не ощущал ни малейшего его дуновения на своей погруженной в сон коже. Музыка доносилась одновременно со всех сторон, а облака над головой выглядели как во второсортном фильме про призраков.

Ламек теперь шел более медленно, осторожно делая каждый шаг.

— Это место вовсе не является тем, что вы о нем думаете, — сказал он. — По крайней мере не совсем тем. Мы оказались не в силах точно определить местоположение сознания Хоффмана, так что каждое из этих строений обозначает всего лишь его возможное место. Где бы он ни появлялся, он повсюду оставляет эхо самого себя, чтобы сбить нас со следа. Люди, представленные здесь, могут быть среди остатков парка Калигари. Или, что еще хуже, это самые обычные людишки, не знающие, что до них дотянулась рука мага и волшебника. В последние недели, особенно после исчезновения Сайварта, эта территория очень здорово расширилась.

Они приближались к площадке, видимо, являвшейся центром парка. Тележки ближайшей огромной карусели скрипели и визжали несмазанными, медленно вращающимися колесами. Ламек остановился и повернулся, обозревая окрестности. Женщина в клетчатом пальто укрылась за углом будки билетной кассы, но не выпускала супервайзера из виду.

— Мне неприятно об этом говорить, но внешний вид этого заведения отнюдь не мой выбор, — заметил Ламек. — Хоффман обладает такой мощью, что способен создавать свое собственное подобие даже в сознании других людей. Поверьте, это черт знает какое неудобство. А мне к тому же совершенно наплевать на любую музыку.

Ощущение теплой постели, оставшейся в третьем архивном отделении, исчезло, Анвин его более не ощущал — сейчас для него реальным был только этот холодный свет, исходящий от парка развлечений. Свет и дождь, продолжавший стучать по его зонтику и заливавший ему ботинки. Носки опять промокли. Они у него всегда промокали, даже во сне.

— Вот, пришли, — сказал Ламек.

Анвин взглянул в ту сторону, куда смотрел супервайзер — на приземистое здание с широкими ступенями, ведущими на продуваемую ветрами галерею. Внутри оно представляло собой копию всего луна-парка, как бы отражая его фрагменты в своих бесконечных на вид коридорах. Это был павильон кривых зеркал. Отражение Ламека повторялось в них десятки раз, в искаженном или раздробленном виде: нога здесь, брюхо где-то еще. Отражений Анвина в зеркалах не было, но он на секунду уловил еще чью-то фигуру, двигавшуюся по коридору: шляпа, серый плащ, оранжевый огонек сигары.

Ламек быстро зашагал в сторону здания, чуть задыхаясь, и Анвин двинулся следом. К тому времени, когда они добрались до здания, неизвестный в сером плаще исчез, пропало и его отражение. Ламек поставил ногу на нижнюю ступеньку и оперся о колено. И они замерли в ожидании.

— Хоффман, видимо, перехватил его, едва он здесь появился, — заметил Ламек. — И теперь все, что ему нужно, — это оставаться во сне, чтобы держать пленника при себе. Но на самом деле все гораздо хуже, гораздо хуже. Чем дольше Сайварт остается в этой ловушке, тем меньше он контролирует свое сознание. Хоффман в конце концов узнает все, что ему известно, и выкрадет его личность вместе с мыслями. И в итоге Сайварт превратится в ничто, в растение. Или в безмозглую марионетку, полностью подчиняющуюся воле этого иллюзиониста.

Тут снова появился Сайварт. Вернее, множество его отражений, все микроскопические — он, видимо, находился где-то в глубине павильона кривых зеркал, и то, что они видели, было умножением его отражений. Он, кажется, тоже их видел, потому что пригнулся и сдвинул шляпу на затылок.

— Трэвис! — позвал его Ламек. — Вы меня слышите?

Маленькие Сайварты стояли прямо и неподвижно, потом вынули сигары изо ртов. Анвину показалось, что он видит, как движутся их губы, но он ничего не слышал, за исключением шума дождя и поскрипывания огромной карусели. Они с Ламеком наклонились вперед, прислушиваясь. Тут в отражениях что-то изменилось, и у Анвина все поплыло перед глазами. Он закрыл глаза, потом открыл, пытаясь проморгаться, но дело было не в них.

Отражение парка развлечений двигалось, бледнея и пропадая в некоторых местах, но становясь ярче в других. Некоторые его детали уходили куда-то вдаль, в то время как другие придвигались ближе, увеличиваясь в размерах.

Анвин больше не слышал стука дождевых капель по зонтику. Его вобрал в себя павильон кривых зеркал. Ламек в полном замешательстве закрутился на месте и отступил спиной вперед в прозрачную стену.

— Что такое? — воскликнул он, а затем, словно разговаривая по телефону при пропадающей связи, крикнул: — Алло?

— Эд Ламек, — позвали его многочисленные Сайварты, снова начавшие двигаться, причем некоторые из них уже исчезли, тогда как другие материализовались заново. — Что привело вас сюда в то время, когда… — Он с минуту помолчал, потом закончил: — Ох, черт возьми, приятель! Сейчас день или ночь? Я совсем потерял счет времени!

— Рад видеть вас живым, Трэвис. Я тут просто привел человека на экскурсию, вот и все.

— Вам за любую работу платят — так, что ли? — Все Сайварты, пригнувшись, скользнули за углы, потом некоторые увеличились в размерах. Он подходил ближе к ним. — Кого вы с собой привели?

— Человека, способного нам помочь. В первую очередь вам, Трэвис, может, он даже вытащит вас отсюда.

— Это здорово, Эд. — В голосе Сайварта вдруг проявилась горечь. — Я рад, что вы по-прежнему прикрываете мне спину.

Ламек сдернул с головы шляпу.

— Я же убеждал вас не ходить сюда! Вы всех нас поставили в опасное положение! И сами оказались здесь, в сознании Хоффмана, — вы, один из лучших работников Агентства!

— Ну, не надо мне льстить.

— Мы с вами отлично работали, Трэвис, единой командой. Но тут я попал в сложное положение. Оно гораздо опаснее, чем вы считаете. Это очень опасно для меня — здесь находиться. — Ламек между тем ощупывал ладонями стены и похлопывал по ним шляпой. Он обнаружил щель между двумя зеркалами и протиснулся в нее; Анвин последовал за ним.

— Они называют это домом развлечений и удовольствий, — сказал Сайварт. — Но, должен вам сказать, это хуже, чем любая тюряга, в которую мы упрятывали всяких проходимцев. Он то и дело тут появляется — проверяет, здесь ли я. И когда он приходит, у меня возникает ощущение, что мне макушку отвинчивают и светят туда фонарем. Это очень больно, Эд. Вам следовало бы мне сказать, что мне противостоит.

— Я пытался, Трэвис, пытался.

Часть отражений Сайварта пропала. Осталось всего несколько. Он теперь стоял совсем близко от них, но Ламек по-прежнему не мог до него добраться.

Сайварт и его отражения снова заговорили:

— Вы знаете, как он это проделал? Он научился всему у Калигари, у этого маленького безумца, притащившего сюда парк развлечений, этот балаган. Помните его слова: «Все, что я вам говорю, — истина; все, что вы видите, — такая же реальность, как вы сами». И что это все означало?

— Нет, не помню, — сказал Ламек. — Эта техника вышла за стены Агентства. Кто-то выкрал секрет и передал его Хоффману. Гринвуд, наверное.

— В том-то и дело. А то напустили туману… А истина в том, что мы тыкаемся во что-то очень древнее, черт знает какое древнее. В то, что восходит, наверное, к самому началу времен. Оно пришло к нам вместе с этим бродячим цирком, и ваш босс каким-то образом умудрился им завладеть. Мы гораздо лучше обходились без этой методики.

— Откуда вам это стало известно?

— Ну вы же не думаете, я надеюсь, что меня прямо так сразу и прихватили, не так ли? Я сам все это видел. Однако все было совсем не так, как изложено в «Руководстве». Я забрался в самое опасное место и нацелился прямо на самые лихие детали. Хотел понять, как он действует, что им движет.

У Ламека совсем сбилось дыхание. Он остановился и чуть присел, опершись о колени.

— И что потом? — спросил он.

— Никто его не учил говорить разными голосами, — сказал Сайварт. Он теперь расхаживал взад-вперед, и его отражения то множились, то снова сливались в одно. — Он таким родился. Рос в маленьком селении, в провинции, в семье иммигранта. Тяжко им приходилось, все вкалывали как лошади. А он крал у булочника хлеб, изображая его жену — имитировал ее голос и вызывал его из пекарни. Способный был мальчик, не правда ли? Потом он однажды спрятался в церкви на хорах и изобразил голос ангела — и так заморочил голову священнику, что тот изменил все свои проповеди. Убедил его вставить в них всякие странные штучки о полном перевороте в мировом порядке — никакого спасения, а сплошная неразбериха и бардак. А когда они там наконец выяснили, в чем дело, то заклеймили этого парнишку, признав его чем-то вроде дьявола. Они бы, вероятно, прибили его, если бы он не сбежал с проезжавшим бродячим цирком.

Что-то тут было не так. Сайварт весь трясся, пока это им рассказывал, а когда лицо одного из его отражений стало им на минутку хорошо видно, Анвину показалось, что он видит слезы на глазах детектива. Ламек тоже это заметил.

— Трэвис, — сказал он, — у нас нет на это времени.

Сайварт резким движением вынул изо рта сигару и швырнул на пол.

— Это может оказаться очень важным, Эд! Выслушайте меня хотя бы на этот раз! Хоффман был еще мальчишкой, когда мать отправила его бродяжничать с этим цирком. И этот монстр Калигари обучал его, но так и не закончил это обучение. И вот Хоффман решил, что сам до всего дойдет, своим умом. И однажды ночью проник в сознание старого мошенника и попытался узнать все его секреты. Калигари прихватил его за этим занятием и запер там. Пытал его, не давал проснуться. Что хуже всего, Хоффман понимал, что Калигари кое-что от него утаил и всегда будет утаивать. Никогда не поделится всеми секретами, делающими его столь могущественным.

Ламек теперь выглядел совершенно спокойным, словно наконец что-то окончательно понял.

— Как мне кажется, Трэвис, Хоффману просто нужно было дать урок. Такое впечатление, что он несколько перегнул палку.

Теперь в зеркалах осталось только два отражения Сайварта. Оба они отвернулись и вознесли руки к небу.

— Да что вы знаете? Вы же не видели то, что видел я. В любом случае вам лучше бы поделиться со мной своими планами. Кого вы собираетесь привлечь? Надеюсь, он надежен.

— С учетом нынешних обстоятельств, — сказал Ламек, — мне кажется, что лучше бы вам об этом не знать.

Сайварты некоторое время молчали. Потом выпрямились и потянулись, так что затрещали кости. Когда они повернулись лицами к ним, глаза у них были закрыты и они улыбались.

— При каких именно обстоятельствах?

— Я знаю, кто вы, — сказал Ламек.

Сайварты глубоко вздохнули. Раздался хлюпающий звук, и лицо ближайшего к ним отражения как-то расслабилось и сморщилось по краям. Сползло вниз и упало на пол, сложившись при падении как омлет.

Анвин отступил назад, а на кровати в третьем архивном отделении его тело завыло и захныкало в подушку.

Лицо, ранее закрытое маской, оказалось квадратным, мрачным и скучающим. Енох Хоффман открыл глаза и закатал рукава. Чревовещатель был теперь в синей пижаме с красной окантовкой.

Настоящий Сайварт упал навзничь, на прозрачную стену — марионетка с перерезанными ниточками. На вид он был почти без сознания, до предела вымотанный, внутренне измочаленный и изломанный. Может, его мозг, его сознание уже превратились в пыль? Но нет: он кашлянул, скривился, глядя на Ламека, и сумел даже махнуть рукой.

— Мне бы надо вас удавить, — поведал Хоффман супервайзеру. Его обычный голос был таким, как его описывал Сайварт в своих рапортах, — высоким и пришепетывающим, лишенным всяких чувств, даже когда извергал угрозы.

— Для этого вам сперва нужно проснуться, — сказал Ламек. — А вы ведь и не собираетесь, не так ли? Теперь, когда вы его в конце концов схватили, вы не можете себе позволить его отпустить. Вы в такой же мере пленник данной ситуации, как и он.

Иллюзионист-чревовещатель не обратил на его слова никакого внимания; его взгляд был прикован к тому месту, где стоял Анвин. Хоффман подошел поближе, и у Анвина возникло ощущение, что его мокрая одежда вся мгновенно замерзла и превратилась в лед. Коридоры павильона кривых зеркал вытянулись в длину, поэтому теперь казалось, что этот маг и волшебник приближается к ним откуда-то издалека, с огромного расстояния, и приближается неотвратимо, подобно ночному кошмару. Выражение его лица было невозможно понять и определить — оно было словно вырезано из куска дерева.

— Кого это вы притащили с собой? — спросил он.

Анвин в самый последний момент успел отступить в сторону, и Хоффман прошел мимо него. Он дошел до зеркальной стены, зашел за нее и вернулся назад, таща за собой женщину в клетчатом пальто. Он сильно дернул ее, поставил на ноги, и она вскрикнула и качнулась вперед. Ее шляпка съехала набок. Она устояла на ногах, выпрямилась и одернула пальто.

— Эй, привет, детка, — сказал Сайварт, поднимаясь на ноги.

Ламек снова надел шляпу.

— Откуда она взялась? — спросил он.

Сайварт недовольно засопел.

— Она следила за вами, умник. Эд Ламек, познакомьтесь с Пенелопой Гринвуд. Она лучше вас умеет делать то, чем вы занимаетесь, знает все, что вы думаете, и может жутко вас обидеть, даже не произнеся ни слова. К тому же она самоучка — настоящий вундеркинд. Енох, вы, я полагаю, с ней уже знакомы.

Хоффман — в первый раз с момента, когда появился в собственном виде, — кажется, был сражен. Его нижняя губа дрожала, когда он смотрел на женщину в клетчатом пальто.

— Папа, — сказала она, — нам надо поговорить.

Ламек посмотрел на Сайварта.

— Гринвуд? И с Хоффманом? Трэвис, почему вы никогда нам об этом не сообщали?

Хоффман сделал какой-то неопределенный жест в сторону Ламека. Супервайзер поднял руки и начал что-то говорить, но то, что он сказал, утонуло в его шляпе, внезапно выросшей в размерах раза в два и поглотившей всю его голову. Он стал срывать ее обеими руками, но поля застряли у него под нижней челюстью. Толстый фетр заглушал его вопли.

Хоффман сделал шаг по направлению к женщине в клетчатом пальто, распахнув объятия.

— Я искал тебя, — сказал он. — Я так старался тебя найти…

— Может, я не хотела, чтобы меня нашли. — Она сняла с пальто какую-то пушинку, избегая его взгляда.

— Твоя мать увезла тебя от меня.

— Ты позволил, чтобы ее поймали, — сказала Пенелопа. — Для тебя работа была важнее, чем она.

Сайварт опустился на колени, чтобы поднять сигару. Он прислушивался к их разговору, словно знал эту историю с начала до конца. И Анвин понял, что Сайварт действительно знает всю их историю, потому что сам играл в ней определенную роль. Хоффман и его дочь говорили о двенадцатом ноября, о том дне, когда Сайварт прихватил Клеопатру Гринвуд в Центральном банке и заставил уехать из города. «Не стану рассказывать, о чем мы говорили, — написал он тогда в своем рапорте. — Не стану сообщать и о том, что произошло перед тем, как я посадил ее в поезд». Вот об этом они тогда и говорили — о маленькой девочке, дочери мисс Гринвуд. Тогда, на вокзале, они пытались договориться, решали, как вывезти Пенелопу из города, подальше от ее отца.

— Я сюда пришла вовсе не затем, чтобы обсуждать это, — сказала Пенелопа. — Я хотела рассказать тебе о своей нынешней работе. Она вся делается под землей, так сказать, подпольно, и ты о ней почти ничего не знаешь. Помнишь Хильду Полсгрейв? Она когда-то занималась в твоем парке фейерверками.

Анвин перевел дыхание, теперь уже по-настоящему. Хильда! Великанша Хильдегард! Сайварт встретился с ней в тот же день, когда вышел на Калигари, разговаривал с ней, пока она готовила из черного пороха свои адские смеси для ракет. А теперь она старший клерк третьего архивного отделения. Как это получилось, что одна из бывших сотрудниц Калигари стала работать в Агентстве?

Хоффман пришел в ярость:

— Так вы обе теперь работаете в Агентстве?! Работаете на него?!

Это он про главного контролера, догадался Анвин. Про человека, который, как утверждала мисс Гринвуд, в чем-то гораздо хуже, чем Енох Хоффман.

Хотя такое было трудно себе представить. А Ламек между тем упал на пол и стал кататься и извиваться, стуча кулаками по шляпе. Именно таким образом, понял Анвин, и должна была закончиться жизнь супервайзера Ламека: путем удушения собственной шляпой. И он не мог вмешаться, остановить этот процесс. И когда Ламек умрет, запись на пластинку закончится. Времени у него почти не осталось.

— Пенни, Пенни! — прошептал чревовещатель, он почти пропел ее имя. — Мы так давно потеряли друг друга! Где ты была все это время? Когда ты родилась, у тебя были такие чудные глазки, прямо маленькие зеркальца! Это было ужасно! И когда Калигари их увидел, то потребовал тебя себе в собственность. Но ты вернулась ко мне как раз вовремя. Мне нужна твоя помощь. Мы будем работать вместе, как это было раньше.

Сайварт рассмеялся:

— Ну конечно! Нам прекрасно известно, как здорово это у вас получалось!

— Двенадцатого ноября вам просто повезло! — резко бросил Хоффман.

Сайварт только отмахнулся от него, но женщина в клетчатом пальто смотрела на него с нескрываемым интересом. Так они и стояли, она и Хоффман, пристально глядя друг на друга. Он был почти на фут ниже ее и в своей мятой пижаме выглядел жалким и несчастным.

— Детка, — сказал Сайварт, — не слушай его.

Пенни не обратила на него внимания.

— Нам надо поговорить, — повторила она, обращаясь к отцу. — Наедине.

Нервно оглянувшись на Ламека, Сайварт сорвал с головы собственную шляпу. Но Хоффман вовсе не готовил никаких новых трюков.

— Я с него глаз не спускаю, — заявил он.

— И как ты думаешь, что он теперь предпримет? — спросила Пенелопа. — Попробует поковыряться в мусоре, скопившемся в укромных уголках твоего мозга? И выяснит, что ты один из негодяев? Ну так дай ему возможность немного там побродить. — Она бросила на Сайварта многозначительный взгляд и добавила: — Он все равно скоро вернется обратно к нам.

Хоффман нахмурился, потом вздохнул и сказал:

— Ну хорошо.

Он щелкнул пальцами, и единственное зеркало, что еще стояло у него за спиной, рассосалось, обратившись в туман. Сразу за ним открылись ступеньки, ведущие вниз, в парк развлечений.

Сайварт пожал плечами и надел шляпу обратно на голову. Раскурил свою сигару, пока ее кончик не заалел снова ярким оранжевым огоньком.

— Ну ладно, детки, можете продолжать тут развлекаться, — сказал он и, в последний раз взглянув на корчащееся тело Ламека, стремительно направился прочь от павильона кривых зеркал.

Анвин последовал за ним. Неестественно-жуткие фонари, горевшие снаружи, теперь светили гораздо ярче, пылая яростным сиянием, а тележки каруселей, погромыхивая, мчались по кругу с головокружительной скоростью. В воздухе пахло поп-корном и свежими опилками, а музыка шарманки просто оглушала. Сайварт запрыгнул на платформу карусели, и Анвин поспешил следом, ухватившись за поводья деревянной лошадки, чтобы удержать равновесие. Сайварт спрыгнул с противоположной стороны и потрусил прочь, в дальний конец парка.

Детектив двигался очень целенаправленно, словно в соответствии с заранее разработанным планом. Могло ли оказаться, что они с Пенелопой Гринвуд договорились обо всем заранее, чтобы он получил сейчас временную передышку? Анвин понятия не имел, как долго ему удастся за ним следовать. Он и так уже бился о пограничные стены того, что записал на пластинку механизм мисс Полсгрейв, и чувствовал, как что-то дергает и тянет его назад, вцепившись в череп. Этот сон был какой-то многослойный, напоминающий русскую матрешку, в которой каждая новая кукла вмещает в себя следующую, повторяясь десятки раз. Но если старший клерк третьего архивного отделения наблюдала за его сновидением, могла ли она переместить фокус с одного сознания на другое, сменив при этом частоту, что она, как уверял Ламек, вполне способна проделывать? Да, точно, чем ближе Анвин подходил к Сайварту, тем четче поддерживалась их связь в записи на пластинку.

Сайварт добрался до границы территории луна-парка. Там стоял небольшой, совершенно квадратный в плане домик, и в его окнах отражалось сияние, исходящее от парка. Детектив поднялся по ступенькам и положил руку на дверную ручку, потом закрыл глаза и наморщил лоб.

— О'кей, — сказал он сам себе, — это так же легко, как крутить ручку настройки радиоприемника. — Он повернул ручку и широким жестом распахнул дверь.

По другую сторону от нее оказалась ванная комната в квартирке Анвина.

Сайварт вошел и огляделся по сторонам. Зевнул, потянулся, потом снял пиджак и набросил его поверх душевой занавески.

— Вот так-то будет лучше, — сказал он.

Он отвернул кран горячей воды и начал раздеваться, потом сунул руку в карман пиджака и достал небольшой темный пузырек. Открыл его, понюхал и вылил его содержимое в воду. Ванна наполнилась пеной. Когда все было готово, он попробовал воду пальцем ноги и влез в ванну. Надвинув шляпу на лицо, он начал попыхивать своей сигарой, роняя в воду пепел. Единственным цветным пятнышком в ванной комнате был мерцающий алыми отблесками кончик его сигары, и полыхал он так яростно и испускал такой жар, что пар, поднимавшийся из ванны, тут же приобретал красноватый цвет.

Лежа на кровати в третьем архивном отделении Агентства, Анвин вытянул под одеялом ноги. В своем сне, в котором ему снился сон Ламека, видевшего сон Хоффмана, погруженного в сон Сайварта, спящий Анвин открыл дверь в ванную — с полотенцем, перекинутым через руку, и в туго перетянутом поясом банном халате. Сайварт сидел в его ванне и тер ногу щеткой на длинной ручке. И тот, другой Анвин сказал:

— Детектив Сайварт, что вы делаете в моей ванне?

Сайварт велел другому Анвину не произносить вслух его имя. Кто-нибудь может подслушивать. Он обвинил Анвина в забывчивости. Он сказал:

— Я намерен вам кое-что сообщить, и вы это забудете. Готовы?

— Готов, — ответил другой Анвин.

— О'кей, вот какое дело. Вы очень заботитесь о том, чтобы все привести в идеальный порядок. Я видел, как вы обрабатываете мои рапорты. Я читал ваши файлы. Вы их редактируете и выбрасываете самое ценное. Все, что вас заботит, — это детали, улики, вещдоки, кто что сделал и почему. Но вот что я вам должен сказать, Анвин: этим ведь дело не ограничивается! Это далеко не все! Есть же… ну, не знаю, — тут он взмахнул своей сигарой, — есть же еще и дух всего этого дела. Есть тайна, загадка. И чем она хуже, сложнее, тем лучше. Это то же самое, что влюбиться. Или разлюбить. Не помню, что именно. Факты по сравнению с этим — ничто. Так что попробуйте, ладно? Попробуйте оставлять все ценное на месте, не трогать.

— Извините, — сказал Анвин, — что вы только что говорили? Я о другом думал.

— Ладно, пустое. Просто запомните вот что: глава восемнадцатая. Понятно?

— Да.

— Повторите! Глава восемнадцатая!

— Глава слон, — сказал Анвин.