Учебник жизни для дураков

Глава седьмая КОРПОРАЦИЯ БЕЗДЕЛЬНИКОВ

Зав наборным цехом был в сандалетах и приспущенных носках, брюки неглажены, на рубашке расплылось мазутное пятно. В довершение он страдал косоглазием. То есть это мне казалось, что он должен бы страдать, а он, похоже, чувствовал себя превосходно. Ни о каком страдании и речи не было. Редко мне доводилось видеть человека столь довольного собой. Ко всему прочему у него была привычка бросать всякие предметы на точность. Он не мог просто положить бумажку в пепельницу, а должен бы непременно бросить. И, разумеется, промахивался.

— Принес? — спросил он.

Я достал из портфеля бутылку водки.

Он запер дверь своего кабинетика изнутри. Извлек из письменного стола два захватанных стакана. Я вытащил из портфеля свеженькие пучки редиски.

— Вот это я понимаю, — обрадовался он. И налил водку в стаканы. — Если тебе еще понадобится визитные карточки отпечатать или опять реферат — приходи.

— Карточки, кстати, готовы? — спросил я. Он меня не услышал.

— Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю, — продолжал он. И по-баскетбольному, навесом, побросал в корзину для мусора хвостики редисок. Все они оказались полу.

Мы чокнулись, и он выпил. Я-то был за рулем. Но он и не настаивал.

— Да, — заговорил он. — Ты разве не знал? Я завязал. Совсем не пью. — И подлил себе водки. — Здоровье уже не то. Это раньше я мог себе позволить…

Он опять выпил. И закурил.

— И курить тоже бросаю, — сказал он. — Никотин ведь очень вреден. Это раньше я курил, как паровоз. Когда был молодой. Тебе сколько лет?

Я не видел причины скрывать свой возраст. Тем более, мы, скорее всего, были ровесники. Глаза моего соседа подернулись мечтательной дымкой.

— В твои годы я был генералом, — сказал он. И поглядел мимо меня куда-то вдаль, возможно, в свое героическое прошлое.

— Карточки готовы? — напомнил я. Он вздохнул. Зажмурился, откинулся назад, ударившись затылком о стену.

— Восемь ранений — это не шутка, — сказал он. — Одно тяжелейшее. В голову. У меня же ноги нет, — прибавил он.

Я взглянул под стол. Его ноги в грязных носках были целехоньки: Мой взгляд его не смутил. Такой у меня, наверно, был вид, что мне можно было заливать любую ахинею без всякого стеснения.

— А как было дело, — стал вспоминать он. — Лечу на истребителе. Обычный боевой вылет. Вижу — поезд. Явно вражеский. С крестами. Как сейчас помню — красными. Ну я и пошел на таран. Очнулся в госпитале. Ног нет, голова обвязана, кровь на рукаве…

Воспоминания его, как видно, взволновали. Он опять опрокинул в себя водку.

— Вы — молодые, — сказал он. — А мне уже тяжело в таких дозах. Ногу пришлось ампутировать. Но я все равно потом продолжал выполнять ответственные задания. С протезом.

— Что насчет карточек? — теряя терпение, завел я.

— Тут вот какая история… — Он выпустил сигаретный дым через ноздри, по-драконьи. — Шел на работу. Вдруг — пожар. Прохожих — никого. Пока я бегал пожарников вызывать, пока таскал воду ведрами… Бессмысленно стало на работу идти. Рабочий день уже закончился.

Я покивал. Он докурил сигарету, плюнул на окурок, чтоб затушить, и, прицелившись, кинул в окно. Но не попал. Окурок упал на кипу старых газет. И, кажется, продолжал тлеть. Но мой визави уже забыл про пожар, который недавно героически предотвратил.

— А на другой день… Иду… И тут женщина на перекрестке рожает. Некому ей помочь. Я принял роды. Ребенка назвали в мою честь. Уже неделю на работу вовремя прийти не могу. К примеру, вчера. Вижу: милиционер преследует преступника. Бросился на помощь. Пока мы его скрутили — вечер наступил.

Я встал и направился к двери.

— Вот так и все вы, — крикнул он мне вдогонку. — Разве от вас дождешься понимания? Иной раз лежишь тут, в кабинете… Подняться не можешь. Никто даже стакана воды не принесет. Чтобы спирт разбавить…

На работе следует вести себя так же, как дома с женой или мужем — неторопливо, с достоинством, без суеты, ненужных хлопот и волнений. Чего волноваться? Не муж, не жена, не дело же вас, в конце концов, заботя'*? Задумайтесь: кого может волновать порученное дело? Только законченного глупца. А если вы умны, то вас прежде всего интересуют ваши здоровье и благополучие.

И если они хоть как-то связаны с работой, которой вы занимаетесь, тогда вас будет волновать и работа. А не связаны — не будет волновать.

Чтобы преуспеть на работе, нужно усвоить элементарные правила:

* НИЧЕМ НЕ ИНТЕРЕСОВАТЬСЯ И ПЛЕВАТЬ НА ВСЕ.

* НИ ВО ЧТО НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ.

* НЕ ДЕЛАТЬ НИКОМУ ЗАМЕЧАНИЙ.

* ГОВОРИТЬ ТО, ЧТО ОТ ТЕБЯ ХОТЯТ УСЛЫШАТЬ — ЛИШЬ БЫ ОТВЯЗАЛИСЬ.

* ОТДЫХАТЬ КАК МОЖНО БОЛЬШЕ. РАБОТАТЬ НА РАБОТЕ СОВСЕМ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО!

Кому это надо — что-то такое делать, предпринимать, прилагать усилия? Для чего все это?

Главное — не работа, которую поручено выполнять. Главное — отношения с людьми. Ваша сердечность, проявленная к окружающим, и их ответная благодарность. Какая еще работа? Кому она нужна? А хорошее отношение нужно всем.

* ПОРТИТЬ С ЛЮДЬМИ ОТНОШЕНИЯ ИЗ-ЗА РАБОТЫ — ЧУДОВИЩНАЯ ГЛУПОСТЬ. Что вам это даст?

И ЕЩЕ — НИКОГДА, СЛЫШИТЕ, НИКОГДА НЕ БОРИТЕСЬ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ! ПОТОМУ ЧТО В ОСЛЕПЛЯЮЩЕМ ЖЕЛАНИИ ДОБИТЬСЯ ЕЕ ТОРЖЕСТВА, СОСРЕДОТОЧАСЬ НА ДАННОЙ КОНКРЕТНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ, ВЫ УПУСКАЕТЕ ИЗ ВИДУ ДЕСЯТЬ, ДВАДЦАТЬ, ТРИДЦАТЬ ДРУГИХ, КОТОРЫЕ ОБРУШАТСЯ НА ВАШУ ГОЛОВУ.

РАБОТАТЬ НЕ НАДО, — говорил мне Маркофьев. — ДА ЕЩЕ ТАК ТЯЖЕЛО, ЧТОБЫ ВСЕМ ВИДНО БЫЛО, КАКИЕ НЕИМОВЕРНЫЕ УСИЛИЯ ТЫ ПРИЛАГАЕШЬ И КАК ОБИЛЬНО ПОТЕЕШЬ ОТ НАТУГИ.

А что же надо?

— НАДО ПРЕВРАЩАТЬ ЖИЗНЬ В ПРАЗДНИК! — твердил он. — Людям все равно, что отмечать, лишь бы отмечать.

Все усилия, которые люди предпринимают, — лишь ради получения удовольствия. Напрягают силы и мышцы, заставляют извилины работать — все ради того, чтобы в финале достичь радости и праздника. И все их технические изобретения и новшества — ради достижения наслаждения. Поэтому выражение «Любишь кататься — люби и саночки возить» — в корне неверное. Если вам доводилось бывать, к примеру, в австрийских Альпах, неподалеку от Зальцбурга, родины Моцарта, вы не могли не восхитится идеальной работой фуникулеров, то есть попросту говоря — подъемников, доставляющих лыжников на вершины гор. Откуда эти самые лыжники с хохотом и гиканьем съезжают. После этого им бы следовало карабкаться вверх, но они садятся в вагончики подъемников. Процесс получения удовольствия целиком отделен от процесса затрачивания усилий, ведущих к наслаждению. То есть что я говорю: утруждающее звено отсутствует полностью. Так ловко человечество научилось снимать верхушки, сливки, пенки и т. д. Аналогичную картину наблюдаем и в любовных ласках, когда из полученного удовольствия вовсе не вытекает обязательное появление на свет ребенка. Охота была карабкаться в гору и возить саночки! Прокатились — и хватит!

Именно Маркофьев выступил создателем и открывателем теории пенкоснимания.

— Кто сказал, что снимать сливки и пенки — предосудительное занятие? — вопрошал он и сам же отвечал. — Пенки — самое сладкое, что есть в варенье, сливки — лучшее, что есть в молоке. С каких пор борьба за лучшее стала считаться дурным занятием? Да, пробуждаю и востребую в людях лучшее, что в них есть. Например, если одна из моих жен хорошо готовит, а другая шьет, а третьей цены нет в качестве специалиста по перепечатке текстов, а четвертая замечательно водит машину — я что, должен пренебречь этими их чертами? Зарыть их таланты в землю? Может, они расцвели благодаря мне и всеми лепестками тянутся именно в мою сторону, ради другого индивида эти прошмондовки пальцем бы не пошевелили… Так вот, я не в праве душить лучшие проявления человеческой души на корню! И от каждой женщины, от каждого мужчины забираю лучшее, как пчелка, которая перепархивает с цветка на цветок. Я не вдаюсь в подробности, не поднимаю ил со дна. Как только речь заходит о чем-то скверном, как только начинаются выяснения отношений, ревность, посягательства на мою независимость — удаляюсь, исчезаю, я не хочу способствовать пробуждению и формированию в человеке дурных качеств и наклонностей.

Миша с Олей отправились в южный город, никого ни о чем не предупредив. Позвонили мне уже с курорта.

— Нам нужно сдавать квартальный отчет, — строго сказал я.

— Ты сам сдай, — ответил Миша. — А у нас еще десять дней командировки.

— Кто подписывал вам командировку? — закричал я в трубку.

— Дел-то, — засмеялся Миша. — Я твою подпись подделал.

1. Ну, и слетал ваш коллега, сотрудник, подчиненный на курорт. Вам-то что? Жалко, что ли? Ну и подделал подпись… Что из этого? НЕ НАДО ДРАМАТИЗИРОВАТЬ. ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ.

2. Кому и что вы хотите доказать своей принципиальностью? Если сами не хотите отдыхать — не отдыхайте, а другим мешать не надо.

3. Как, вы думаете, к вам отнесутся окружающие начни вы войну с любителями отдыхать?

* СПРАВЕДЛИВОСТЬ — ЭТО ТО, ЧТО НИКОГО НЕ ИНТЕРЕСУЕТ. ДУРАКОМ ЯВЛЯЕТСЯ ТОТ, КТО ДУМАЕТ, ЧТО, ОТКРЫВ ЛЮДЯМ ГЛАЗА НА ИСТИННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ, УБЕДИТ ОКРУЖАЮЩИХ В СВОЕЙ ПРАВОТЕ. ПЛЕВАТЬ ЛЮДИ ХОТЕЛИ НА ВАС И НА ИСТИННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ. СВОИ ДЕЛА — ВОТ ЧТО ИХ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ИНТЕРЕСУЕТ.

Ваши коллеги, сотрудники, сослуживцы собрались в летнее время в командировку на юг.

Вы станете строить им козни — 0 очков;

горячо поддержите — плюс 20 очков;

Они подделали на командировочном удостоверении подписи.

Вы их осудите — 0 очков;

одобрите их инициативу — плюс 50 очков.

Они вернулись с юга загорелые.

Устроите публичное обсуждение их поступка — минус 40 очков;

выпишете премию и проводите в очередной отпуск — плюс 100 очков.

Верный ход мыслей. В самолете ведь летать небезопасно. И если люди рискуют, по полдня вися в воздухе лишь ради того, чтобы искупаться в море и позагорать — значит, подобная затея стоит риска. Помчатся ли они так, если им нужно будет сдать годовой или месячный отчет? На что вы в таком случае замахиваетесь? На что посягаете?

ЕСЛИ ТЫ НЕ ПОДДЕРЖИВАЕШЬ ДРУГИХ — КТО ПОДДЕРЖИТ ТЕБЯ?

Этот вопрос всегда следует задать себе, прежде чем предпринять какой-либо шаг в отношении любого находящегося с вами в партнерских контактах человека.

Когда Миша, загоревший и посвежевший, вернулся с юга, я сказал ему, что квартальной премии ему не видать.

— Это еще почему? — удивился он. Его загорелое лицо вытянулось.

— Ты сам знаешь. Тебе не за что ее получать, — чувствуя страшную гордость от того, что поступаю по справедливости, ответил я.

* ЕЩЕ РАЗ ПОВТОРЮ: НИКОГО НЕ ТРОГАЕТ ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ЧЕСТНОСТЬ. ВСЕХ ЗАНИМАЮТ СОБСТВЕННЫЕ ИНТЕРЕСЫ. И НЕ НАДО НИКОМУ НИЧЕГО ДОКАЗЫВАТЬ. ЭТО ГЛУПО.

Умные все понимают сами, а дураку не объяснишь, сколько ни старайся.

ЖИТЬ ДЛЯ СЕБЯ, А НЕ ДЛЯ ДРУГИХ — вот все, что надо запомнить. Кому и что вы сможете доказать? И не тратьте на это нервы.

Маргарита устроила мне нагоняй.

— Это что за фокусы! — кричала она. — Нашел с кем бороться! С талантливым мальчиком! Который к тому же наш родственник. Не становись посмешищем! Заплати ему премию и дай защититься!

Ей вторил Маркофьев:

— Это в конце концов хамство. Это невежливо, — вправлял он мне мозги. — Ты должен быть подчиненным отцом и защитником, а не воевать с ними.

Хорошо хоть я уберегся от того, чтобы лишить премии не только Мишу, но и Олю: здравый смысл во мне возобладал. И не только здравый смысл, но и сочувствие: все же у нее был ребенок. Растила его одна.

Люди всегда напоминали мне подопытных кроликов. Сидят, бедные, в клетке и затравленно, обреченно ждут, какая напасть на них обрушится в следующий момент. Ведь ясно же, что обрушится. Не может не обрушиться. Не одно, так другое. Не скальпель, так инъекция. Не голод, так болезнь. И главное — никто не властен ничего изменить. Не может ничего поделать. Вот и остается: наблюдать, как чьи-то безразличные, не знающие снисхождения руки выхватывают и уносят из клетки то одного, то другого твоего соседа, а вот подхватили и тебя самого…

* МУДРОСТЬ СМИРЕНИЯ — В СОЗНАНИИ ПОЛНОГО СВОЕГО БЕССИЛИЯ.

Какое чувство эксплуатирует, какой слабостью живых существ пользуется человек, ловя рыбу или ставя мышеловку? Чувстве голода, естественный инстинкт, который невозможно побороть. Ну, а если мы пользуемся такими приемами по отношению к животным, почему нельзя прибегнуть к тем же самым способам в общении между собой? Или человек — не животное? Не одна из его разновидностей? Значит, допустимо все: обворовывание голодных, подчинение слабых, устранение опасных…

И ко всем своим сотрудникам я относился с жалостью. Пытался войти в их положение и понять.

Тяжело они жили. Лучше и не думать о повседневных тяготах их бытия. Оля, например, перед поездкой на юг положила мать в больницу. В безнадежном состоянии, как ей сказали врачи. И Оля мамину квартиру продала. И на эти деньги осуществила вояж на курорт. Отдохнула, развеялась. А мама тем временем возьми да и поправься! Это, скажу я вам, был удар! Настоящий удар судьбы. Оля с ним справилась лишь потому, что окрепла и набрала сил во время лежания на пляже и купаний. Иначе бы ей не выдюжить.

Миша так и не мог поступить в институт. Переживал из-за этого ужасно.

Женщина со страдающим взглядом, видно, в прошлом испытала такое…

Про Моржуева нечего и говорить… Да он и на службе-то почти не появлялся, залечивал душевную травму.

Мог ли я нагружать, обременять их хоть какими-то заданиями? Да мне и совестно было лишать их покоя. Требовать с них что-либо было по меньшей мере бессердечно.

Я же помнил себя недавнего — как жил на автопилоте, напивался разбавленным спиртом, а после валялся на постели в одежде… И я в полной мере сочувствовал этим несчастным, неустроенным, обиженным жизнью беднягам. Сам побывал в их шкуре и теперь подстраховывал, прикрывал, старался облепить их участь.

Радовался, задыхался от счастья, если удавалось добиться для кого-нибудь прибавки к зарплате. Ликовал, если работу нашу хвалили на общем собрании. От перевозбуждения не мог уснуть, если проводимый опыт заканчивался успешно.

Чего я задыхался? Чего ликовал и не спал? Радовался за других? Мне-то, мне-то лично какая от всего этого была польза? Разве мне платили больше? А удачный опыт — кому он вообще нужен?

Зачем мне все это вообще сдалось?

А теперь давайте посмотрим на ситуацию со стороны Миши, Оли и других сослуживцев. Что случилось? Вдруг нашелся осел, который перед всеми буквально стелется, лезет из кожи, навязывает заботу — хотя его никто об этом не просит. Старается. Пластается. С чего бы это? Что-то с его бедной головой, видимо, не в порядке. (Что в данном конкретном случае, безусловно, правильный диагноз.)

Все, чего я хотел в ответ, — такого же сочувствия и понимания. Искренности. Самоотдачи.

Но это — пустое. ЖДАТЬ ОТ ЛЮДЕЙ ЧЕГО-ЛИБО ХОРОШЕГО — БЕССМЫСЛЕННО.

Валяйте, подставляйте щеки! Всем вас обижающим. Сперва левую, потом правую. Но пока будете дожидаться, что бьющие осознают вашу разумность, доброту, проникнутся вашим благородством и затрепещут в священном восторге, пока будете этого дожидаться и пока они будут додумываться, чем вызвано ваше непротивление, — измордуют до синяков.

Маркофьев говорил:

— Валяй, делай им добро. И еще раз сделай. И продолжай делать. И они после этого вроде как должны волей-неволей признать, что не такой уж ты плохой. Должны пересмотреть свое безразличие к тебе. Да, по логике так и должно быть, — говорил он.

Но человек — существо, в чьих поступках не следует искать логику. Тот из людей, кто неукоснительно следует законам логики, — тот вызывает ярость.

Даже если у человека слишком правильная речь и он грамотно строит фразу — это может взбесить.

О какой вообще логике можно говорить применительно к человеческому поведению?

А вот взять да перехватить руку обидчика, вывернуть ее до хруста, вломить ему по первое число, а потом предложить: ну, ударь, ударь меня, попробуй-ка меня ударить… Я тебя так отметелю — мало не покажется.

Совсем другой эффект, вы согласны?

Заставить их подобреть и раскаяться можно только таким вот способом.

Конечно, я не мог не задаться вопросом: почему все они так со мной обращаются? Подделывают подписи, не ходят на работу… У меня что, на лице написано, что со мной можно так обращаться? Такое же гуттаперчевое лицо, как и характер — мни сколько угодно?

Но я вас хочу успокоить: если вы очень захотите измениться, вам это удастся.

У вас просят — а вы не давайте. У вас спрашивают — а вы не отвечайте. Вас хотят разжалобить — а вы не плачьте. А, напротив, переходите в наступление. Ударьте. Толкните. Отнимите. И сразу ощутите: растет, крепнет уверенность в собственных силах.

И запомните: если ты сам не любишь играть в азартные игры и ездить на курорты, это еще не значит, что и другие должны быть такими. Глупо пытаться их вразумить. НИКТО НИКОГО НЕ МОЖЕТ ПЕРЕДЕЛАТЬ. А поскольку все разные, то и цели у всех различные. И любители портвейна будут поступать так, чтобы во что бы то ни стало выпить утром портвейн, трава не расти, но выпить, а любители карт или других развлечений — чтобы поиграть и развлечься…

Странно, а то и нелепо, скажу я вам, выглядит в этом играющем, отдыхающем и развлекающемся мире человек, который жалеет, сочувствует. Чем, естественно, вызывает настороженное и враждебное отношение окружающих. Да, может, он и не человек? Ибо ЛЮБЯЩИЙ И ЖАЛЕЮЩИЙ НЕДОСТОИН НОСИТЬ ВЫСОКОЕ ЗВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА!

Очень скоро ко мне хлынул поток делегаций из других лабораторий. Меня стыдили, совестили, клеймили.

— Как ты можешь… Обижать мальчика!

Если я шел по коридору, в устремленных на меня взглядах сквозили осуждение и злоба. Меня вызвал для беседы Маркофьев.

— Ты что там затеял против Миши? — спросил он.

— Сам знаешь, — сказал я.

— Ты это брось, — предупредил он. — Это для тебя добром не кончится.

Я его не послушал.

— А если бы он ездил не на курорт, а на похороны отца? — задал вопрос Маркофьев, чем совершенно меня обезоружил. — Ну так и считай, что он ездил на похороны.

Он помолчал и вздохнул.

— Ох, люди… Какими же черствыми, бездушными вы стали, если лишаете человека премии за то, что он ездил проводить в последний путь своего папашу!

А может быть, дело было в том, что я не умел шутить? Задумывался, взвешивая шутку, прикидывая, не обидит ли она человека, не заденет ли, не причинит ли боль. А такая шутка — уже не шутка. В ней нет легкости, непринужденности, экспромта.

Иное дело — Маркофьев. Вот кто сыпал остротами запросто, не заботясь, какое впечатление они произведут. Да и чувство юмора у него было превосходное.

— ТЫ НА КОЛЛЕКТИВ ПЛЮНЕШЬ — КОЛЛЕКТИВ УТРЕТСЯ, КОЛЛЕКТИВ НА ТЕБЯ ПЛЮНЕТ — ТЫ ЗАХЛЕБНЕШЬСЯ, — пошутил он, фразой этой, будто прожектором, высветив мою будущность.

И еще он сказал:

— Старичок, ты напрасно ссоришься с людьми. Что у тебя за страсть — со всеми ссориться? С людьми надо искать взаимопонимание, а не отталкивать их.

От себя добавлю:

* ВСЕГДА НАДО СТАВИТЬ ЛИЧНОЕ ВЫШЕ ОБЩЕСТВЕННОГО!

Что вам проку от общего? А своя рубашка ближе к телу, разве не так?

Вообще-то людям на вас плевать. Вы их мало интересуете. И они могут даже вполне доброжелательно к вам относиться, не замечая вас, если вы их сами не заденете. Но если заденете… Привлечете внимание… Взбесите… Тогда — берегитесь!

Они же про вас не думали? Не думали. Большая наглость предполагать, что их мысли с утра до вечера были заняты вами. Есть и другие темы, поважней: о себе. Им, что ли, нечем больше заняться, нечего делать — кроме как — думать о вас? Если вам кажется, что вы — постоянно в центре общего внимания, отбросьте эти иллюзии. О вас люди думают только в связи со своими собственными делами.

И вдруг вы им даете понять, что они должны считаться с вашими интересами. Должны учитывать ваше мнение. Согласитесь, тут есть от чего прийти в ярость.

А я вот именно привлекал к себе внимание. Заставлял о себе думать. Задевал. С какой стати мне это было позволено?

Есть великий смысл в том, чтобы любить и прощать друг друга. Человек не пришел на назначенную встречу. Вы прождали его напрасно. Или не пришел на работу, где все без него остановилось. Обманул. Подвел. Обворовал. Да мало ли что сделал и что способен сделать этот гипотетический человек!

Можно, конечно, устроить ему скандал. Выволочку. Можно очень долго сотрясать воздух словами.

Что толку? Он ведь уже не пришел, и вы уже прощали. Уже подвел. Уже обманул. Ну, поссоритесь с ним, станете на ножах.

Гораздо правильнее и эффективнее с любовью в голосе сказать:

— Ну, ты куда ж запропастился, козел недотумканный? Пропащая душа! Радость моя неумытая…

И тем дать выход не только обиде, но и любви, любви, которая вас переполняет и всем нужна. Поверьте, после такого обращения вы сохраните со всеми изумительные отношения. А ХОРОШИЕ ОТНОШЕНИЯ, как и любовь, — НАДЕЖНАЯ ВАЛЮТА.

Да, так я и должен был поступать. Молчать, терпеть и хвалить. Их всех. Сам должен был получать химреактивы на складе, сам — мыть пробирки и колбы. Это ведь только меня раздражало поведение моих сотрудников. (А им самим нравилось так жить. А если кому-то что-то нравится, то уже не разубедишь.)

Они жили так всегда. Припеваючи. Обещали сделать — и не делали. Давали слово — и не держали. И все их за это и сами они друг друга любили, потому что все и сами они были такими же.

Ну, а я не сдержался. Что, конечно же, было глупо, недальновидно. У ВАС НЕТ ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ ЗАНЯТЬСЯ СОБОЙ, А ЗАНИМАТЬСЯ ДРУГИМИ У ВАС ЕСТЬ ВРЕМЯ? Ну, не смешно ли?

Быть человеком — это значит, как мы условились, — проявлять широту, слепоту, наплевательство. А я повел себя вот именно не по-людски. Мелко.

И в результате сам себе устроил такой ад кромешный, так усложнил жизнь, что и вообразить невозможно. Ну, кто, скажите на милость, сам себе сделает хуже и окружит себя несметным количеством врагов? Превратит в неприятелей даже тех, кто был равнодушен?

Ответ напрашивается сам собой: дурак!

Да и зачем вообще это нужно: говорить то, что думаешь?

ГОВОРИТЬ ТО, ЧТО ДУМАЕШЬ, — ДУРНОЙ ТОН.

Это, если хотите, невоспитанность. И, уж конечно, крайняя неразумность. Разумный человек никогда не выскажет то, что думает.

— Попробуй, скажи людям правду, — говорил мне Маркофьев. — И увидишь, что из этого получится. Я, когда был моложе и глупей, сказал. Сказал честно, что уезжаю с работы на целый день и уже не вернусь. Вышел из института, сел в машину. И вижу: сотрудники хлынули из дверей толпой. Будто бежали от пожара. С тех пор, уезжая, я всегда говорю, что вернусь через полчаса. ЛОЖЬЮ, ТОЛЬКО ЛОЖЬЮ МОЖНО УПРАВЛЯТЬСЯ С ЛЮДЬМИ.

И еще он сказал:

— Ты сделал для них немало. Но люди всегда хотят больше. Им мало, что они родились, что из тысячи, из миллионов живчиков-сперматозоидов, шанс и случай выбрал именно их. И все сложилось так счастливо, что у мамы не произошло выкидыша, что родители решили не делать аборт… Человеку этого мало! Едва он окреп, едва начал тянуть ручонки в стороны, как тут же стремится побольше захватить: игрушек, конфеток, жизненного пространства. А подрос — и уже хочет красивую внешность и много денег. И хочет, чтобы красивой внешностью обладал и его избранник или избранница. Ему всего мало: он хочет дом, и гараж, и машину последней модели, и отдых на самом модном курорте — иначе чувствует себя несчастным. Этот неблагодарный негодяй, называемый человеком.

НЕ ЖДИТЕ ОТ ЧЕЛОВЕКА БЛАГОДАРНОСТИ.

Ждать от него благодарности — все равно, что ждать от небес постоянной солнечной погоды. Человек — сам произведение природы, а, значит, ему присущи все ее капризы и непостоянство. В благодарность за свое хорошее и правильное поведение вы ожидаете ясного неба, но вместо этого идет дождь. Логика именно такая.

Если вы ждете от человека благодарности — вы ничего не понимаете в человеческом существе.

Маркофьев от души потешался над моими обидами на неблагодарных сотрудников:

— Не плевать в колодец? На каком основании? Только лишь потому, что когда-то он тебе был нужен и еще пригодится — воды напиться? — И Маркофьев заразительно хохотал. — А я говорю: НЕ ПЛЮЙ В КОЛОДЕЦ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА РЯДОМ НЕ ПОЯВИЛСЯ ДРУГОЙ ИСТОЧНИК УТОЛЕНИЯ ЖАЖДЫ. А КАК ТОЛЬКО ПОЯВИЛСЯ — ТОГДА МОЖЕШЬ СМЕЛО ПЛЕВАТЬ.

Устами Маркофьева глаголила сама жизнь.

Однажды я оказался в дачной местности — там, где в детстве жил с папой и мамой. Сруб колодца, к которому в те времена ходили обитатели окрестных домов, покосился и подгнил. Я приблизился и заглянул вниз — с той же опаской, с какой ребенком, перевешиваясь через край, смотрел в это ведущее в глубь земли око. На меня пахнуло гнилью и плесенью. На черной густой поверхности воды плавала зеленая ряска и горбиком возвышалась облезлая спина утонувшей кошки. Пить эту воду было нельзя. А жители шли с ведрами к новой, бьющей мощной струей водонапорной колонке.

Того, кто держит слово и окружающих заставляет быть обязательными, — того, естественно, должны недолюбливать. Потому что он выступает против природы, которая, скорее, — чертополох, любящий произрастать где и как придется, а не облагороженные человеком садовые культуры, хорошо себя чувствующие лишь на обихоженных землях. Посмотрите, как быстро зарастают сорняками и крапивой брошенные дачные участки… Так стоит ли воевать против самой природы?

Я ведь и сам знал, как себя вести. Так, как вел себя Маркофьев. Так, как ведут себя другие.

Ну, в самом деле, кому нужна доброта по отношению к сослуживцам? Многого ли в жизни добьешься с помощью доброты? А вот с помощью прохладцы — добьешься.

Начальник, который жалеет подчиненных — ходячее недоразумение и пропащий для карьеры администратор. Начальник должен гонять, преследовать, угнетать. Это его работа. А подчиненные должны цепляться за свое место, доказывать, что они этого места достойны. Это — их работа.

Если начальник считает подчиненного равным себе — это уже не руководитель. Он сам себя разжаловал.

Если в вас нет силы придавить подчиненных — никакой вы не начальник. И если они из вас веревки вьют — то это вы у них в подчинении.

ЕСЛИ НЕ СЪЕДАЕТЕ ВЫ, СЪЕДАЮТ ВАС. Есть масса способов подсидеть шефа, но если вы сами — дурак и как бы просите: «Съешьте, съешьте меня», — и подставляете то один, то другой свой бок — то действительно грех вас не скушать.

Силой, силой надо на всех воздействовать!

Люди вообще-то знают, что надо быть хорошими и добрыми. Но у них не получается. Их надо заставлять быть хорошими.

Они знают, что надо быть вежливыми. Но почему-то не бывают. Их надо понуждать.

Они знают, что надо работать. Но почему-то не работают. Их надо заставить.

И если у вас на это достаточно сил, то будете жить в прекрасном, волшебном мире. Вежливом, благородном, красивом. А если сил недостает — извините, вам "придется жить в другом и довольно неприятном окружении.

И правильно мои подчиненные ко мне относились. Абсолютно правильно! Я их понимал — как никто другой.

* ОСУДИТЬ КОГО-ЛИБО — ПРИЗНАК НЕДАЛЕКОСТИ. НАДО ПОПРОБОВАТЬ ПОНЯТЬ.

Начальство они воспринимали, как стену, в которую стучишь футбольным мячом: чем быстрее вы возвращаете полученное и выполненное задание, тем быстрее вам отпасовывают новое. Чем медленнее вы отдаете пас, тем медленнее прикатывает ответ. Тот, кто торопится, может довести себя до полного изнеможения. Неторопливый, наоборот, экономит силы. Нетерпеливый проигрывает, неторопливый в выигрыше еще и потому, что успевает осмотреться и увидеть, откуда может последовать новое поручение, от которого надо успеть уклониться.

Ошибка неопытных людей заключается в том, что они полагают: вот сейчас выполню порученное задание — и отдохну. И торопятся выполнить, считая, что чем скорей сбросят с себя груз, тем скорее наступит отдых. На самом деле ЧЕМ БЫСТРЕЕ ВЫПОЛНИТЕ ОДНО ЗАДАНИЕ, ТЕМ БЫСТРЕЕ ВАМ ПОДСЫПЯТ НОВЫЕ ПОРУЧЕНИЯ. Отдыхать надо во время работы. И спешить, как и везде, не следует. Чем дольше вы будете выполнять работу, тем лучше успеете отдохнуть.

По возможности лучше вообще не работать. Что все вокруг и делают.

И, конечно, мои сотрудники были правы. Вы ведь и сами замечали: если хотите загробить дело, надо просто выполнять приказания начальства. И больше ничего. Просто надо буквально их выполнять. Точь-в-точь то, что вам говорят. Не подвергая критическому осмыслению и уж, тем более, публичному обсуждению.

Утром трудовой коллектив тянется-собирается на работу. Люди группируются в комнате, здании, цехе, на стройплощадке. Кто-то не выспался, кто-то поругался дома, кого-то стиснули в транспорте, у кого-то болит зуб или подозрение на воспаление среднего уха. Всем надо работать, отдавать энергию, объединять усилия, демонстрировать или хотя бы имитировать деятельность.

Но кому охота?

И вот посреди сонного потягивания и невнятного бормотания в телефонные трубки появляется один, который начинает хлопотать и тормошить других. Как к нему можно отнестись? К этому ненормальному?

Ответ подыщите сами.

О, этот особый язык, на котором толкуют между собой бездельники. Надо постичь его азы, научиться понимать его тайный смысл и овладевать умением на нем разговаривать. Это особый язык, когда начальник спрашивает, готов ли отчет, а подчиненный отвечает, что пока не готов, но идет работа. И тот и другой прекрасно знают, что никакая работа не идет, и отчет ни тому, ни другому не нужен, но оба делают вид, что работа идет и отчет готовится, — а такое притворство гораздо важнее любой работы.

Если вас спрашивают: насколько план соответствует действительности, отвечайте: полностью. Если о задаче: решена ли? Отвечайте: разумеется. Хотя и конь не валялся.

— Лучше сам поезжай на курорт. Отдохни. Развейся, — советовал мне Маркофьев. — Тут пока все уляжется…

— А как же моя диссертация? — спросил я. — Ведь она почти готова.

— Поезжай. Все уладится само собой, — обещал он. — И возьми, кстати, с собой дочку. Доставь ей радость…

На юге было прекрасно. Грело солнышко, плескалось море. Я использовал каждый момент, чтобы заняться образованием и воспитанием Кати, пересказывал ей книжки, которые сам читал, — например, о дельфинах, их большой любви к людям, о том, что если кто-то начал тонуть, а дельфины оказались поблизости, они непременно придут на помощь и спасут потерпевшего.

Мои рассказы слушал лежавший рядом человек. В конце концов он вмешался в мои наставления.

— Зачем забивать ребенку голову чепухой? — сказал он. — Никакой дельфин вам на помощь не придет. Дельфины разумные существа. Они как люди. Может, конечно, произойти и такое, они вас подхватят. Если захотят. Но скорее проплывут мимо — и все.

Слова незнакомого мужчины произвели на мою дочку гораздо большее впечатление, чем все мои сказки и поучения.

Как бы повел себя нормальный отдыхающий? Разумеется, забыл бы про дела, выкинул бы из головы проблемы… Но я так не мог.

Графически, на листе ватмана, я изобразил схему работы нашего института. Определил цели и задачи коллектива, всех его подразделений и каждого отдельного сотрудника. Начертил векторы движения научных исследований и личных интересов.

Я пришел к поразительным выводам!

Все были настолько поглощены решением личных задач, что на остальную деятельность просто не оставалось времени и сил.

Академики, например, больше всего были озабочены, не погибнет ли на их дачах рассада огурцов и помидоров.

Главный бухгалтер всецело была поглощена своими чувствами. Ее волновало лишь, как относится к ней Маркофьев.

Членкорры бегали и выясняли, какие им выделят машины для поездок по служебной необходимости.

Сотрудники в курилках и на совещаниях обсуждали один вопрос: состоится ли повышение заработной платы.

Удивительно, что при таком положении институт еще каким-то образом умудрялся уделять внимание научной тематике.

Однако, согласно собранным мною данным, горючим для его деятельности служили вовсе не научные устремления. Что, впрочем, не было ни для кого секретом.

Великий Маркофьев, чью неординарность я осознавал день ото дня все отчетливей, сформулировал вывод, грандиозность которого я осознал лишь впоследствии:

* ВСЕ ДОСТИЖЕНИЯ В НАУКЕ ИЛИ ДУХОВНОЙ СФЕРЕ ЕСТЬ ПОБОЧНЫЙ ПРОДУКТ УСИЛИЙ, НАПРАВЛЕННЫХ НА ДОСТИЖЕНИЕ ЦЕЛЕЙ ЛИЧНЫХ И МАТЕРИАЛЬНЫХ.

Лучше и точнее не скажешь!

Только ослы способны идеализировать мотивы, объединяющие коллектив в единое целое. Преданность интересам дела? Взаимная симпатия?

Участвуя в общем деле, каждый имеет свои сугубо личные планы. А если таких планов нет, то и дела не получится. Все разбегутся — каждый в свою сторону.

С юга я позвонил Маркофьеву.

— Да? Начертил график? Очень интересно, — сказал он. Голос его, почудилось мне, звучал трагачески. — Если бы ты знал, как нам не хватает этого твоего графика…

И я откликнулся на зов друга.

Сотрудники были изумлены моим появлением. Они же думали, я отдыхаю! Маркофьева в институте не оказалось. Мне сообщили: он — в больнице.

Я забеспокоился, стал наводить справки. И добился того, что Маркофьев мне позвонил и заорал:

— Ну, поехал я в загородный санаторий отдохнуть со знакомой, ну какого хрена ты копаешь? Сказали тебе, что я лечусь, так и надо этому верить!

И опять он был прав. Надо верить людям.

Спустя пару недель он возник. И вызвал меня. Я был холоден.

— Я? Просил тебя приехать? Срочно? — ничего не понимающими глазами Маркофьев смотрел на меня. — Ничего не помню. Наверно, был пьяный…

— Но я же привез график… — настаивал я.

— Какой еще график?

Выходя из его кабинета, я хлопнул дверью.

* ДУРАК ВСЕГДА ОБИЖАЕТСЯ НА ДРУГИХ, А НЕ НА СЕБЯ.

Глупость в сочетании с энергией может своротить горы. Может дать такие результаты, которых уму, пусть даже самому гибкому и энергичному, никогда не добиться. Ум предвидит преграды и заранее колеблется, глупость не ведает сомнений.

Всем сотрудникам я стал демонстрировать свой чертеж…

Когда улетал с юга, в самолете какой-то напившийся пассажир стал оскорблять стюардессу. Я, естественно, за нее вступился. Как и должен поступать настоящий мужчина.

НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА ДОЛЖЕН ИМЕТЬ ВЫДЕРЖКУ. НЕ ЕГО ОСКОРБЛЯЮТ — НЕЧЕГО И ЛЕЗТЬ. ВСЕ УЛАДИТСЯ БЕЗ ВАС. ЕСЛИ НЕ ИМЕЕТЕ ВЫДЕРЖКИ — ВЫ НЕ НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА.

Я за стюардессу заступился. Осадил негодяя. Грубияна. И потом весь полет думал: какие они несчастные, бедненькие, эти девочки-стюардессы, их может оскорбить и обидеть каждый.

Захотелось пить. Стюардессы на мой зов не откликались. Я пошел их искать. И случайно забрел в салон первого класса. Я это понял по тому, что проход там шире и кресла удобнее. В этих креслах отдыхали какие-то важные люди, та самая, обиженная стюардесса их обслуживала, наливала им чай. К ней-то я и обратился с вопросом — насчет водички.

Как она закричала!

— Выйдите! Сюда нельзя посторонним!

Так только что кричал на нее, бедненькую, грубый пассажир. ЧЕЛОВЕК — СТРАННОЕ СУЩЕСТВО. ОН ЗНАЕТ СОСТОЯНИЯ: ЛИБО САМ НАХОДИТСЯ ПОД ГНЕТОМ, ЛИБО УГНЕТАЕТ ДРУГИХ. ЕДВА ИЗБАВИТСЯ ОТ ГНЕТА И ГОРДО РАСПРЯМИТ ПЛЕЧИ, — ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ ПОЖАЛЕТЬ ТАКОГО ЖЕ, КАК ОН, НЕСЧАСТНОГО, НАЧИНАЕТ ЕГО ЗАТАПТЫВАТЬ.

Ну, и надо вам после этого вступаться за тех, кто, обретя благодаря вам уверенность в собственных силах, потом вас же еще и пнет?

ПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ:

впишите сами.

НЕПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ:

Ну, и чего я добился, ознакомив сослуживцев с результатами своих наблюдений и размышлений — о них же самих? Угадайте с трех раз:

1. Все поразились и восхитились истиной, которую я открыл.

2. Мою проницательность высоко оценили.

3. Захотели вышвырнуть меня вон из института.

Человек ведь не понимает, не сознает, как выглядит, во что одевается, какое впечатление производит. Очень редкие люди могут взглянуть на себя отстранение и объективно. Остальным и невдомек, что другие при взгляде на них способны не испытать восторга и восхищения. Такое невозможно представить! Как же так? Ведь сами-то они собой весьма довольны. Поступками своими восхищаются. И одеждой. И вдруг появляется кто-то, кто начинает их критиковать. Как бы вы себя повели (и ведете) на их месте?

* ХОТИТЕ НАЖИТЬ НЕПРИЯТНОСТИ — КРИТИКУЙТЕ!

Этих самых, довольных собой, восхищенных собой людей. Валяйте, попробуйте, посмотрите, что из этого выйдет. Тем, кто собирается так поступать, предлагаю Инструкцию по наживанию врагов.

Инструкция по наживанию врагов

1. Говорите правду.

2. Обещайте, что всем воздастся по результатам труда и отношения к другим людям, а не в соответствии с тем, что они сами о себе воображают.

3. Ставьте в пример себя.

* НЕ ХОТИТЕ НАЖИТЬ ВРАГОВ — ГОВОРИТЕ ПРИЯТНОЕ. ИЛИ ВРИТЕ, ЛЬСТИТЕ, УТОЛЩАЙТЕ И УГРОЖАЙТЕ.

* ГОВОРИТЬ НАДО ТО, ЧТО ЛЮДИ ХОТЯТ УСЛЫШАТЬ, А НЕ ТО, ЧТО ВАМ ХОЧЕТСЯ ИЛИ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ВАЖНЫМ СКАЗАТЬ. ВЫПЛЕСНУТЬ НАБОЛЕВШЕЕ — ГЛУПОСТЬ. НАДО ДЕРЖАТЬ СЕБЯ В РУКАХ.

На банкете по случаю награждения Маркофьева премией Всеевропейской ассоциации ученых я произнес тост. О великой миссии науки, об огромных задачах, которые стоят перед институтом. О том, что, по моему мнению, должно было волновать всех. Люди сперва перешептывались, затем скучающее выражение на лицах уступило место досаде, а потом и злости.

Маркофьев меня перебил. Подняв бокал шампанского, он с воодушевлением предложил:

— За очаровательное украшение нашего грубого мужского браслета, за присутствующих дам!

Среди гостей пронесся облегченный шепот, лица расцвели. Маркофьев чокнулся с ближними из женщин, те наградили его восторженными взглядами, а мужчины — аплодисментами…

Люди живут совсем другими интересами, нежели вам кажется.

* ЕСЛИ ВЫ ТАКОЙ УРОД, ЧТО НЕ ПОНИМАЕТЕ, КАКИМИ ИНТЕРЕСАМИ ЖИВУТ ЛЮДИ, — ЛУЧШЕ ВООБЩЕ МОЛЧИТЕ.

Лучше и правильнее не высказывать вообще никаких мыслей — это тоже может обидеть и больно задеть. Высказанная мысль как бы показывает, что она у вас есть. Задумайтесь: так ли радостно это должны воспринять те, у кого мыслей нет?

Многие сотрудники института давали мне читать наброски своих научных статей, рефератов, обзоров… Зачем они мне их давали? Чтобы услышать мое мнение, узнать правду? Мне так казалось. Раньше я так предполагал. И я добросовестно их заметки читал, делал выписки, вел потом подробные разговоры. Тех, кто заслуживал, хвалил. Если работа мне не нравилась, так честно и заявлял: не нравится, не дотягивает до уровня. Надо еще поработать, потрудиться. Но они-то бесились, слыша критику. Кто я был, чтобы их учить?

За короткий срок я сделался врагом чуть не целого коллектива.

Вовсе не истины они алкали, а хотели услышать похвалу. Ну что, мне жалко было их похвалить?

— Ты боишься говорить людям доброе, хорошее… — журил меня Маркофьев. — Не бойся говорить всем вокруг доброе…

СЛОВАМИ НАДО СЫПАТЬ, БУДТО ПРОСОМ ИЗ РВАНОГО МЕШКА. НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ, НЕ УМОЛКАТЬ. Хорошо помня при этом, что именно надлежит внедрить в мозги вашему непонятливому собеседнику. Топите его в потоке лести! ГОВОРИТЕ, ГОВОРИТЕ, ВЫДАВАЙТЕ ЖЕЛАЕМОЕ ЗА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ! СЛОВА ОБЛАДАЮТ УДИВИТЕЛЬНОЙ ЭНЕРГИЕЙ, ОНИ СПОСОБНЫ РЕЗКО ИЗМЕНИТЬ СИТУАЦИЮ В ВАШУ ПОЛЬЗУ.

Говорите то, что вам важно и нужно сказать. Пусть собеседник сам потом выплывает из этого мутного потока.

И когда говорил с Маркофьевым, я заметил, что внимательно он меня начинает слушать, только если я рассказываю ему какую-то забавную историю или анекдот. Тут его глаза начинали поблескивать задором, искриться юмором. Так, пробудив его интерес, мне удавалось по инерции, под прикрытием двух-трех баек, влить в его уши необходимую информацию, скажем, о моей близящейся к завершению диссертации или о том, что поставленный опыт пока не дал результата. Иногда я даже успевал получить ответ. Но как же быстро взгляд Маркофьева тускнел, лицо опять делалось неподвижным.

* ВЫ, БУДУЩИЕ И НАСТОЯЩИЕ ПОДЧИНЕННЫЕ! УЧИТЕСЬ ОВЛАДЕВАТЬ ИСКУССТВОМ РАЗГОВОРА С НАЧАЛЬСТВОМ. ГОВОРИТЕ О ТОМ ЧТО ИНТЕРЕСУЕТ ЕГО (НАЧАЛЬСТВО), А НЕ ВАС!

— В жизни, как и в науке, нельзя быть слишком серьезным, — поучал меня Маркофьев. — Сам подумай: станешь ты слушать слишком серьезного человека? Кому охота помирать со скуки? Гораздо легче и приятнее общаться с тем, кто шутит и смеется, сыплет анекдотами и комплиментами. Жить надо — никого не обременяя и улыбаясь. Если, конечно, хочешь поддерживать отношения с другими людьми, а не сидеть филином в четырех стенах.

* НЕ НАДО ОБРЕМЕНЯТЬ ДРУГИХ СВОИМИ ПРОБЛЕМАМИ. НИКОМУ ОНИ НЕ НУЖНЫ И НЕ ИНТЕРЕСНЫ. А ВОТ РАЗВЛЕЧЬСЯ, ПОСМЕЯТЬСЯ ЛЮБЯТ ВСЕ. МРАЧНЫЕ НЕ НРАВЯТСЯ НИКОМУ. ВЕСЕЛЫЕ ВСЕМ НРАВЯТСЯ.

Теперь вам ясно, как нужно себя вести?

И разберитесь, наконец, что для вас важнее:

1. действительно работать;

2. делать вид, что работаете;

3. собачиться с окружающими.

Какова ваша цель: показать, чего стоят ваши сослуживцы или все-таки настоять на своем в науке?

Есть гордецы, которые не желают иметь ничего общего с окружающими недоумками и полагают, что рано или поздно гениальность их открытия оценят потомки. Это — ошибка.

Кому вы нужны, кроме современников? Это они, если вы им полюбитесь, передадут славу о вас будущим поколениям. А не полюбят — сживут со свету.

Современников не выбирают. Но с ними надо ладить.

И вообще: вы можете отвечать только за себя. За других — не в коем разе. Сами подумайте: разве вы способны предугадать действия другого человека? Вмешаться в них? Ах, если бы вам было позволено влезть в его черепную коробку! Нет, во всем и всегда вы должны полагаться только на себя!

Пояснительный пример. Вы переходите улицу на зеленый светофор. Вы действуете согласно правилам. Ждете, пока горит красный свет, идете на зеленый. Вас не в чем упрекнуть.

На вас не за что наезжать.

Но как вы можете поручиться за водителя, который может быть дальтоником, может быть пьян, может зазеваться — и рванет на красный? То есть как раз когда вы начнете пересекать дорогу.

Даже если он трезв и не рассеян — у него может отказать сердце. А у машины — тормоза.

Резюме. Вы можете быть уверены только в себе.

Если питаете иллюзию, что вам на голову не упадет самолет (или ракета, или сосулька), потому что есть ведомство, призванное следить за исправностью самолетов (ракет) и сбрасывание снега с крыш — оставьте эти иллюзии. Никто и ни о чем не заботится и не думает. Если вы сами не подумаете о своей жизни, за вас это не сделает никто.

Тебе говорят: измени свою точку зрения, иначе тебе кранты. Но ты не меняешь.

Тебе говорят: закрой глаза на недостатки ближних. Прости им. Но ты не закрываешь. А, напротив, тычешь им в глаза, колешь им глаза их недостатками. И что рассчитываешь в ответ получить?

Вообще: кто ты после этого есть?

Правильный ответ: (впишите сами).

На собрании коллектива я опустился на свободное место рядом с ректором, бывшим (и настоящим) тестем Маркофьева. С негодованием тот вскочил и пересел на другой стул. Я хотел с ним поговорить и последовал за ним. Вздохнув протяжно и громко, так, чтоб я мог это слышать и понять, насколько ему неприятно мое соседство, он поднялся и вышел в коридор.

— Ты чего добиваешься? — говорил мне Маркофьев. — Сегодня облаял одного, завтра — другого. Так, чего доброго, войдешь во вкус и до руководителя государства доберешься. — Он усмехнулся. — Но мы тебе этого не позволим.

Мы не умеем читать классическую литературу. Или делаем из прочитанного неверные выводы. Чем так уж неприятен нам Молчалин из драмы Грибоедова «Горе от ума»? Чем плохи его откровения, когда он признается, какими способами добивается благосклонного отношения к себе: к примеру, у дворника и его собаки? Ну и раздает подарки и умасливает всех, ну и соглашается со всеми — кто бы и что ему ни сказал. Разве лучше находиться со всеми в состоянии вражды? Ссориться? Спорить? Зачем? Для чего? Да будь человек тебе хоть сто раз неприятен — надо ли с ним враждовать? Плевать вы на него и на его взгляды хотели. А чтобы он вам не ставил палки в колеса — умасли и обаяй. Ведь это разумно?

НЕ НАДО ДЕМОНСТРИРОВАТЬ НЕПРИЯЗНЬ. Даже малейшего ее проявления. Так учил меня Маркофьев.

— Тогда всем вокруг надо перегрызть глотки, — говорил он. — На это никаких сил и зубов не хватит.

* В ЖИЗНИ СЛЕДУЕТ РУКОВОДСТВОВАТЬСЯ ТОЛЬКО ОДНИМ СООБРАЖЕНИЕМ СОБСТВЕННОЙ ВЫГОДЫ.

Что до Чацкого… Ну и высказал он людям, что думает. Обличил. Заклеймил. И чего достиг? Для таких обличений большого ума не нужно. Ум в другом: чтобы добиться своего.

Горе Чацкого — от НЕБОЛЬШОГО ума.

А Софье каково было бы жить с Чацким? Мука, а не жизнь. Иное дело — с Молчалиным. Все понимающий, предупредительный, не ломающий копий и комедий. С таким живешь — будто за каменной стеной.

Все еще ничего не понимая, я отправился к ректору — говорить о предстоящей своей защите. Надо ли рассказывать, что за прием мне был оказан! Ректор смотрел на меня с нескрываемой гадливостью.

— Бедный Маркофьев, — вздохнул он. — Что за упыри его окружают! — И помрачнел. — Стоит широкой натуре предпринять усилие, чтобы вырваться из той пошлости и мерзости, которые его окружают, как тотчас со всех сторон, из всех щелей лезут книжные черви. Им бы лучше сидеть над своими бумажками, возиться со всякой дрянью в колбах и пробирках… Но нет, они спешат широкую натуру использовать, устроить свои делишки, не сознавая: им никогда не подняться до его высоты, не достичь его уровня, не осмыслить его устремлений…

Губы ректора кривились. Он тряхнул рукой, будто залез ею во что-то нечистое.

Отчаянная мысль мелькнула в моей голове однажды — и я предложил ректору перекинуться в картишки. Он посмотрел на меня изумленно и обрадованно. И тут же достал из ящика письменного стола засаленную колоду.

— Что ж вы раньше-то молчали? — спросил он. — Вы, значит, из наших…

Глупость дурака заключается в том, что он полагает: ведь не может же быть, чтобы я был умнее других! Если меня считают глупцом — так оно и есть! Если со мною так обращаются — я этого заслужил. Коли считают, что мне не дано понимать, то я и на самом деле не понимаю того, что доступно другим. Жизнь, значит, сложней, чем я о ней думаю.

* ЖИЗНЬ — ПРОСТА. И ИМЕННО ТАКОВА, КАК ВАМ КАЖЕТСЯ. КАК ВАМ ВИДИТСЯ. КАКОЙ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ. НАДО СМОТРЕТЬ НА НЕЕ СВОИМИ, А НЕ ЧУЖИМИ ГЛАЗАМИ. ВИДЕТЬ И ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ВАМ, А НЕ КОМУ-ТО ДРУГОМУ КАЖЕТСЯ ПРАВИЛЬНЫМ. ВОТ И ВСЯ ПРЕМУДРОСТЬ.

Не слишком хитрая, верно?

Существуют два взгляда на жизнь: самоуничижительный и воспаряющий.

Самоуничижительный — тот, при котором человек думает: вокруг меня не самые глупые люди, уж как-нибудь не глупее меня, уж если они не делают того-то и того-то, значит, не делают по какой-то хорошо известной им причине, уж они-то все просчитали и взвесили, не может быть, чтобы им не пришло в голову то, что приходит мне. А уж если они что-то делают, значит, хорошо все предусмотрели, поступлю-ка я так же, как они…

Воспаряющий взгляд — такой, при котором, напротив, всех окружающих считают не достигшими своего уровня, что в глубине души, а то и явно позволяет относиться к ним снисходительно, свысока, пренебрегая их мнением.

На самом деле ошибочны и первый, и второй взгляды. Правильным будет считаться поведение, при котором вы ощутите себя врачом, постоянно находящимся в сумасшедшем доме, среди буйных и тихих помешанных. Буйные — те, которым присущ второй, воспаряющий взгляд, тихие и робкие — те, кто придерживается первого, самоуничижительного. В общении с теми и другими будьте терпеливы и, главное, всегда начеку. Ибо, поверив, что рядом с вами полноценный нормальный человек или на протяжении многих лет притворявшийся нормальным (тут мы не касаемся вопроса, что есть нормальность, эта проблема рассмотрена выше), вы подвергаете себя серьезному риску. Один неверный шаг или неосторожное слово способны вызвать непредсказуемую реакцию: приступ радости или глубокую скорбь. А то и беспричинную ярость.

На распознание заболевания, которое поселилось и живет в вашем соседе, подруге, сослуживце, порой уходят долгие годы. Выгода читателя данного «Учебника Жизни» в том, что истины, на постижения которых иные дураки тратят целую жизнь (и иногда так и не достигают результата), даются в этой книге в четко сформулированном, откристаллизованном и годном к немедленному употреблению виде.

Усвоив эту книгу, вы не потратите лишних сил и времени, необходимых для постижения вечных истин, скрытых, однако, от взоров непосвященных всевозможными покровами и завесами.

Стремясь как можно скорее опробовать изобретенный мною порошок, я отправился в один из северных районов. Я спешил навстречу неизвестности, гадал, как сложится судьба моего открытия. По прибытии на основной аэродром мне следовало пересесть на местный рейс, который выполнял старенький вертолет. Едва мы поднялись в воздух, начались качка, тряска, крутые виражи. Раздались выстрелы. Пассажиров бросало из стороны в сторону, многим сделалось дурно. Причина болтанки была вот в чем: пилоты увидели мирно бредущую по заснеженному полю росомаху и решили ее подстрелить. Видимо, подобные встречи с животным миром происходили во время перелетов часто, и ружья у экипажа всегда были при себе и наготове. Началась пальба. По росомахе они так и не попали, зато утратили контроль над управлением и врезались в верхушки сосен ближайшего леса. Чудом мы не погибли, но связь с аэродромом прервалась.

Два дня мы провели возле костра, пока нас не отыскали спасатели. Я был в ужасном виде. Обещавший мне содействие энтузиаст, увидев меня, забрал свое слово назад, решив, что перед ним — сумасшедший шарлатан.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Чем руководствовались летчики: своим внезапно возникшим желанием поохотиться или интересами пассажиров? О ком думали летчики — о себе или о других? О росомахе?

2. Почему они выбрали то, что было интереснее им, а не пассажирам?

3. Подтверждает ли этот эпизод основную мысль нашего пособия — каждый делает то, что хочет, а на остальных чихать хотел?

4. В каком мире мы, следовательно, живем? Наплевательском или добросердечном? Кто нас окружает? Заботливые товарищи или равнодушные эгоисты?

5. Кем лучше, интереснее быть — работающим или бездельником? Подчиненным или начальником? Свободным в своих поступках или связанным условностями?

Когда я вернулся из поездки, то узнал, что Миша тоже представил к защите диссертацию. Тема была одобрена. И даже назначен день защиты. Прочитав объявление на доске приказов, я чуть не грохнулся в обморок, у меня подкосились ноги, отнялся язык. Я лишился дара речи, которым, впрочем, все равно не сумел бы воспользоваться.

— Как же так? — сказал я Маркофьеву. — Я же представил ректору реферат…

Маркофьев печально мне ответил:

— А ты чего так быстро вернулся? Мы думали, ты приедешь через месяц.

И Миша, запинаясь и путаясь, прочитал выдержки из своей, а, точнее, моей диссертации. Аудитория была настроена благожелательно. Каждую удачно произнесенную соискателем фразу встречали одобрительным гулом. Чувствовалось, за него болеют, переживают.

А когда я поднялся и заявил, что тема и данные опытов — мои, зал возроптал. Раздались хлопки и свистки. Миша стоял, понурив голову.

* ЕСТЬ ВРЕМЯ МОЛЧАТЬ И ВРЕМЯ ГОВОРИТЬ. ТОТ, КТО МОЛЧИТ И СТОИТ, КАК ГЛЫБА, ДА ЕЩЕ СТИСКИВАЕТ ЗУБЫ, ПОКАЗЫВАЯ, КАК СТРАДАЕТ, ТОТ ВСЕГДА ПОБЕДИТ ТОГО, КТО НАСКАКИВАЕТ И ОБЛИЧАЕТ.

За Мишу говорили другие. Они за него заступились и вполне убедительно и аргументированно доказали, что под руководством такого изверга и тупицы, как я, подобные результаты получить просто невозможно. И это еще неизвестно, сказали мне, кто внес больший вклад в разработку темы. Ибо молодой, ищущий ум всегда мыслит ярче склеротического и закоснелого…

А потом слово взяла Оля, все еще загорелая, отдохнувшая, и сказала:

— До чего мы дошли! Человек ограниченных творческих возможностей, известный, увы, своим невысоким потолком интеллекта, душит юную поросль. Только лишь из боязни, что его подсидят.

Мои попытки оправдаться и объясниться были встречены возмущенным гулом. Да и чего другого я мог ожидать?

* ЕСЛИ ТЕБЕ НАДО ДОКАЗЫВАТЬ, ЧТО ТЫ ХОРОШ И ЧЕСТЕН, ТО, ЗНАЧИТ, ОКРУЖАЮЩИЕ ПЛОХИ И НЕ ЧЕСТНЫ? Кто же с подобным согласится?

Что такое объективность? Давайте задумаемся. Неужели, если я создал талантливую научную работу — все должны, позабыв о других делах, ею восхититься? Например, если одновременно со мной другую, талантливую работу создал Миша — неужели Оля восхитится моей, а на его труд наплюет? Предпочтет мое открытие? Да нет же! Конечно, она все сделает, чтобы возвысить и превознести работу своего супруга (даже если она плоха и никуда не годится), а мою — на его фоне — попытается утопить. Или просто не заметить. Вот и вся объективность.

Существует несколько путей втереться в доверие людям, от которых зависит ваша судьба. Самый короткий и проверенный способ общеизвестен: поддакивать, во всем соглашаться, никогда не перечить и вообще делать вид, что начисто отказался от личной жизни ради успеха общего дела и благополучия своего благодетеля.

Однако предпочтительнее более сложная и рассчитанная на более тонких и умных людей комбинация. Она заключается в постоянных публичных наскоках на руководство (в пределах разумного, разумеется), что создаст вам в коллективе репутацию правдолюбца. В то время, как наедине с руководством желательно проявлять максимум податливости и угодливости.

Маркофьев, как всегда, извлек из произошедшего серьезный нравственный и философский урок. И поделился выводами со мной:

— Это чудесное, чудесное подтверждение Библейских заветов, — твердил он. — Там же прямо написано, что не надо заботиться о завтрашнем дне… А жить как птицы небесные. А ты что делаешь?

— Забочусь, — признался я. — Заботился…

— Вот именно! А зачем? Для чего? И в Коране написано то же самое: что нет ни одного живого существа, которому Бог не послал бы пропитания.

— Но зачем же Миша украл? — спросил я.

— А вот именно для того, чтобы обратить тебя к евангельской мудрости. Ты над своей работой корпел? Корпел. Заботился о будущем? Заботился. Так вот на же, получай! И никогда впредь не заботься! Чтоб неповадно было! Ах, это такая благодать… Такое райское наслаждение… С тебя снимают необходимость предпринимать хоть какие-то усилия.

— Но он ее украл, — настаивал я. Маркофьев рассмеялся. И процитировал:

— Кто бросит в грешника камень? Его смех долго звучал у меня в ушах. И еще он говорил:

— Все твои расчеты пошли прахом. Как ни выверяй каждый шаг, а жизнь все равно поступает по-своему. Ну и колотился ты, надеялся защитить свой диссер — и что из этого получилось? Ну и примеривался, страховался при выборе жены, а к чему это привело? Нет, надо жить ни о чем не заботясь. Хорошо хоть твоя жена и дочка попали в надежные руки, а могло сложиться гораздо хуже.

— Чего ты взъелся? — говорил мне Маркофьев. — Будь шире. Что ты все время считаешься? Не все ли тебе равно, кто и что защитил?

Это и есть свобода, когда тебе все равно.

Все равно, кто тебя окружает.

Все равно, что с кем (в том числе с тобой самим) случается.

Все равно, дождь на улице или солнце.

Вот когда ты по-настоящему свободен — когда тебе все равно!

Ах, это счастливые люди, которым все равно, где жить: в Японии или Англии, все равно, каким способом зарабатывать деньги, все равно, в каких условиях обитать… И они с легкостью меняют эти условия, не пытаясь ничего переиначить и не тратя напрасно бесплодных усилий…

Это счастливые люди, которым все равно, с каким человеком выпивать. Все равно. С тем ли, с другим или… С кем проводить время, расставаться…

К кому-то что-то испытывать — обременительно. Гораздо лучше не испытывать ничего.

Как замечательно, когда тебе никто не дорог! И ни за чью судьбу не надо переживать. Никому не надо помогать и никого оберегать! Если привязан к своим близким, если дорожишь ими — ты несвободен. А если не привязан — как же тебе легко! И плевать, что с ними будет. Есть жена или нет жены, есть семья или нет семьи, есть родители или их нет — все одинаково, все едино. Так внушал мне Маркофьев.

Как чудесно, когда абсолютно все равно, куда ехать, все равно, куда идет маршрут автобуса, в который вы сели, — куда-нибудь да привезет!

Отчего нервы? Почему вы тревожитесь? Потому что вам небезразличен результат. А надо добиваться, чтобы стал безразличен. Вы тревожитесь из-за препятствий, которые могут возникнуть на вашем пути. А вы плюньте — и не тревожьтесь.

Со временем я понял, насколько хорошо быть равнодушным.

Когда все равно — идти гулять, или идти в театр, или в кино, или вообще никуда не ходить. Когда все равно — какую программу по телевизору смотреть — вторую, третью, и не огорчаться, что пропускаешь что-то интересное. Когда, по сути, ничто не может взволновать.

* РАВНОДУШИЕ — ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМО!

Если бы врач не был равнодушен, если бы страдал за каждого пациента душой и сердцем, не спал из-за него ночей — сколько бы протянул такой врач? То-то и оно.

Если бы начальник переживал за каждого подчиненного и за конечный результат работы, а подчиненные не ели, не пили, а только горбатились на службе, что бы с ними со всеми стало?

* РАВНОДУШНЫМ НАДО БЫТЬ ИЗ ЭЛЕМЕНТАРНОГО ЗДРАВОГО СМЫСЛА.

Но это особое искусство — быть равнодушным. Многолетние наблюдения позволили мне прийти к выводу:

* ЖИЗНЕННЫЙ УСПЕХ ПРИХОДИТ, КОГДА ТЫ ДОСТИГ ТОЙ ВЫСОТЫ РАВНОДУШИЯ, С КОТОРОЙ ТЕБЕ НА ВСЕХ И НА ВСЕ НАПЛЕВАТЬ.

Кроме единственного — собственного наплеваъельства. Не имеют значения ни одежда, ни окружение, ни деньги, ибо — если ты задумался, стоит ли тебе на что-то плевать, если ощутил сомнение, — тебе конец. Наплевательство должно быть абсолютным — на жизнь и смерть близких, будущее планеты и завтрашний день. Только в случае, когда твое наплевательство станет глобальным, тебя ждет успех.

БЕЗРАЗЛИЧИЕ И РАВНОДУШИЕ НАДО В СЕБЕ ВОСПИТЫВАТЬ, КУЛЬТИВИРОВАТЬ. Не отчаивайтесь, если сразу оно не выработается. Нужны время и терпение.

А я кипятился, как чайник, я не мог успокоиться.

— Но он же вор… Неблагодарная дрянь…

— Ну и вор… Ну и неблагодарный. Тебе-то что? — зевал Маркофьев.

— Я столько для него сделал… Маркофьев потянулся в кресле.

— Ну, в этом ты сам виноват… Протянул руку крокодилу…

В детстве многих учат, что нехорошо похваляться заслугами и достоинствами, нехорошо напоминать людям о добрых поступках, которые вы для них сделали.

Чушь и глупость!

ВСЕГДА НАДО ОБЪЯСНЯТЬ ЭТИМ ТУПЫМ СОЗДАНИЯМ, КОТОРЫЕ ВАС ОКРУЖАЮТ: ВОТ, СМОТРИ, СЕЙЧАС Я ДЕЛАЮ ДЛЯ ТЕБЯ ДОБРЫЙ ПОСТУПОК. НЕТ, ПОВТОРИ, ТЫ ПОНЯЛ? УЯСНИЛ? НУ, ЧТО Я ДЛЯ ТЕБЯ СЕЙЧАС ДЕЛАЮ? ПРАВИЛЬНО, ДОБРЫЙ ПОСТУПОК, КОТОРОГО ТЫ, СВИНЬЯ, НЕ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ. И ЗАРУБИ СЕБЕ НА НОСУ, ЗАПОМНИ: Я СОВЕРШИЛ ДОБРЫЙ ПОСТУПОК, ХОТЯ НЕ ОБЯЗАН ЕГО ДЕЛАТЬ.

Потому что многие не понимают. Они считают: им все должны. А сами они никому не обязаны. И знай требуют опеки и внимания и принимают их как само собой разумеющиеся… Нет, мои милые…

Да, он сказал:

— Ты протянул руку крокодилу. Тебе отхватили ее по локоть. Кто прав и кто виноват? Крокодил или ты? Ты что, не видишь, кому протягиваешь руку?

Маркофьев меня увещевал:

— Был поэт, он писал стихи на листочках, а потом выходил на улицу и раздавал их детям. И его совершенно не заботило, что станет с его рукописным наследием. Так и должен вести себя подлинный талант — сорить идеями и открытиями, раз уж ему дано пережить озарение и прозрение. И не трястись над своими черновиками. Пусть бездарности потом, после его смерти, потрудятся, разыскивая и нумеруя исчерканные им страницы…

Я соглашался, но лишь частично. Он же не уставал; меня вразумлять:

— Положа руку на сердце, — и действительно прижал ладонь к левой стороне груди, — недавно мне случайно попалась давняя твоя работа… Ну, которую я защитил как свою… Я ее перечитал. Старик, не обижайся. Может, для своего времени она и была открытием. Но сейчас — плоско, скучно, неинтересно. Надо это признать. Ну, а какая разница — хорошая она была или плохая? Кто про это сейчас вспомнит? Так что с точки зрения вечности… Ты и сам понимаешь…

Конечно, мне первому надо было сказать, что Миша написал гениальную работу. Что я горячо рекомендую ее к защите, ибо выдающуюся свою работу Миша ведь выполнял под моим наблюдением, я же был его руководитель. А потому его успех — во многом моя заслуга. Заметить, кстати, что так думает и ректор, возглавляющий наш институт. Того же мнения придерживается и мой друг Маркофьев. А члены коллектива, которые не согласны с подобной постановкой вопроса, могут оставить свои возражения при себе. Или вообще убираться из института. Потому что Маркофьев — мой друг, а не их. И пока они, вжавшись в кресла, преодолевали бы ужас и собственную немоту, я бы тут же и провел быстренько свою предзащиту, а после позвал бы всех в ресторан и там еще раз напомнил, кто в институте главный и что мы с Мишей некоторым образом родственники, и сами между собой разберемся, после чего влепил ты ему оплеуху, и другую, и третью… И рассмеялся бы, поблагодарил бы за помощь в проведении опытов, дружески пожал руку и во всеуслышание объявил, что только лишь тонко мыслящие люди могли оценить гениальность и эпохальность моего открытия.

Вот как повел бы себя настоящий мужчина.

Я же сделал наоборот. Показал сотрудникам института не силу, а слабость. Чем окончательно всех взъярил.

* ЕСЛИ ГОВОРИТЬ С ЧЕЛОВЕКОМ МЯГКО, ОН ДУМАЕТ, ЧТО ВЫ — МЯГКИ, И, ЗНАЧИТ, ОН МОЖЕТ НА ВАС НАСЕДАТЬ И НЕ ВСТРЕТИТЬ СОПРОТИВЛЕНИЯ. ЕСЛИ ГОВОРИТЬ ЖЕСТКО — ОН ВОЛЕЙ-НЕВОЛЕЙ НАЧИНАЕТ ОПРАВДЫВАТЬСЯ. И ЭТО ВЫ НА НЕГО НАСЕДАЕТЕ.

Если вы сильны и вероломны — с вами лучше не связываться. Если слабы — вы легкая добыча.

Если с кем-то не могут сладить в одиночку, то объединяются в стаю.

— Эх, народишко, — вздыхал Маркофьев. — Увы, людишки, что нас окружают, далеки от совершенства. Любой бездельник им дороже серьезного ученого. Если бы этот Миша не был тобой обижен, хрен бы его поддержали…

И чтобы закипавшую в коллективе смуту притушить, чтобы накал эмоций охладить и волну негодования против меня остановить, мой друг принял единственно верное и возможное решение. С присущими ему дипломатичностью и тактом назначил Мишу моим начальником. Начальником всей исследовательской группы.

* ЗАГОВОРЫ, УБИЙСТВА, ПЕРЕВОРОТЫ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ — ВСЕ ЭТО В ПРОШЛОМ. Не надо ничего этого. УЧИТЕСЬ ВЕСТИ СЕБЯ ТАК, ЧТОБЫ ВЛАСТЬ САМА УПАЛА ВАМ В РУКИ, КАК ПЕРЕСПЕЛЫЙ ПЛОД.

Да вы и сами понимаете: такое решение напрашивалось. С какой стати я должен был оставаться во главе исследовательской группы, если даже не защитился? В то время как в недрах этой группы расцвел редкостный, удивительный по мощности дарования талант. С какой стати — если я не мог ладить с людьми, а новый руководитель мог?

Но даже после того, как мое смещение и его возвышение состоялось, страсти не улеглись.

Маркофьев ходил по коридорам института печальный и задумчивый.

Подкараулив момент, я спросил:

— Бьешься над решением научной задачи? Что-то у тебя не получается? Или из-за меня переживаешь?

Он посмотрел изумленно. И сказал:

[страница 312 пропущена:(]

… перевес, разумеется, всегда был на стороне первых, но одержимым работой в отдельные моменты и в отдельных государствах удавалось взять верх. И даже какое-то время продержаться у власти, ибо созидающая энергия каждого из них была в тысячу раз мощней тормозящей силы сотни бездельников. Но в конце концов этих энергичных все же скручивали, их тщетные усилия увязали в липкой обволакивающей рутине, все и вся удушающие лентяи побеждали. Казалось бы: ну зачем бездельникам власть? Это же какой-никакой труд. Да потому что, не слишком-то перенапрягаясь, они могут удерживать в узде работников, за чей счет существуют!

ЗАПОМНИТЕ:

* В САМОЕ НЕВЫГОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В ЖИЗНИ ПОСТАВЛЕН НОРМАЛЬНЫЙ, ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ, РАБОТАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК.

Ну, что поделаешь, если вы родились неудачником, недотепой, выполняющим свои обещания, приезжающим на встречи вовремя, не умеющим врать и подсиживать других? Но что же — таким и оставаться? И нести этот крест до конца дней?

НИЧТО И НИКОГДА НЕ ПОЗДНО ИСПРАВИТЬ! Читая мой Учебник, вы убедитесь в этом.

БОЛВАНЫ, ОСТОЛОПЫ И КРЕТИНЫ! ИДИОТЫ! ДУРАКИ КРУГЛЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ! ДЕЛО ВАШЕ НЕ БЕЗНАДЕЖНО! ВЫ СПОСОБНЫ ИЗМЕНИТЬСЯ!

ВЫВОД № 3. Лентяи побеждают всегда. Сотня лентяев всегда испортит больше, чем один работающий произведет. Лентяи, повторюсь, всегда побеждали, побеждают и будут побеждать. Для захвата власти им даже не приходится прилагать особых усилий — да они и не способны их применить. Тихо, умножаясь и разрастаясь в количестве, массе, объеме — занимают они все вокруг. Вспениваясь, разбухая, как тесто, они способны потопить в своем вязком большинстве даже вершины Монблана и Эвереста.

А те, кто одержимо работают, те не видят, не замечают ничего вокруг. Ибо погружены в свою занятость. И осознают, что их поработили, уже когда это свершилось.

Странно, что еще не отменено правило: КОГДА ЖЕНЩИНА ВХОДИТ В ПОМЕЩЕНИЕ, МУЖЧИНЫ ДОЛЖНЫ ПОДНЯТЬСЯ. Зачем подниматься, если сидеть — удобнее?

Первый шаг к лентяйству — умение вовремя передать инициативу. Тому, кого распирает желание доказать, что он справится с задачей не хуже, чем вы. Ну и пожалуйста — пусть доказывает. Кто бы спорил! А у вас найдутся занятия поприятнее. Уж мы-то помним, какие: выпить, закусить, пристать к кому-нибудь с глупостями. Не ахти какая радость, но все же лучше, чем впрягаться в лямку и стараться ради других.

Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. В том смысле, что она уже состоялась один раз — и навсегда, и не может пойти другим путем, вернувшись в исходный пункт, откуда сделала поворот в ту, а не в другую сторону. Поэтому любая фраза, начинающаяся с восклицания: «Ах, если бы случилось то-то и то-то…», «Если бы я поступил так, а не иначе…», «Если бы я выбрал то, а не это…» — для истории, уже случившейся, произошедшей, имеет лишь теоретическое звучание.

Попробую, однако, опровергнуть эту посылку. История имеет, все же имеет это самое сослагательное, альтернативное наклонение — воплощенное в реальность отдельными представителями человеческой породы. Теми из них, кто идет не в том направлении, куда следует основная масса. Кто выбирает не те ценности и идеалы, которым поклоняется большинство. Кто являет собой странный отряд, состоящий из одиночек, движущихся не по течению, а против. Не так-то это просто — плыть против течения. Но что-то, какая-то властная сила ведь заставляет же их поступать именно так.

Что это за сила? Что за странный противовес? Постоянно напоминающий, что в повседневной жизни, рядом, совсем близко, есть, существует, наличествует это самое сослагательное наклонение, позволяющее увидеть, что была возможность прожить жизнь иначе…

Ну, а в действительности линия, выбранная большинством, всегда торжествует, потому что большинство при любых обстоятельствах навяжет свою волю меньшинству. И ни умным, ни дуракам не следует об этом забывать.

Попутное замечание. Какая бы жизнь ни случилась: та или эта, что бы вы ни выбрали: это или то, — вам так и эдак будет плохо.

Мне не было дела до людей — мужчин и женщин, детей и стариков. Я не объединял их в футбольные команды, не воровал с могил цветы, чтобы подарить живым, заслуживающим подобного подарка, не женился на ком ни попадя, сея повсюду счастье любви, я не сулил никому прекрасного будущего, не умел стать ничьим кумиром. То есть никак не участвовал в общей жизни. Не вызывал никаких эмоций. То есть меня как бы вообще не было.

Я не умел устраивать праздника — ни себе, ни другим. А люди хотят праздника. Если желаете знать мое мнение, человек будет счастлив просто от того, что впереди его ждет что-то приятное. Человек — своего рода ослик, перед которым на расстоянии надо держать морковку, и он будет за этой морковкой тянуться, и может идти так и везти седоков очень долго, до бесконечности — веря, что рано или поздно эту морковку съест. Человеку, как любому ослу, важно вот это обещание хорошего впереди. И не имеет значения, что потом обещания не сбудутся, не исполнятся. Важен сам процесс ожидания.

— ВАЖЕН ПРОЦЕСС, А НЕ РЕЗУЛЬТАТ, — говаривал мой друг Маркофьев.

У меня самого не было праздников. И я никому ничего не обещал. Более того, всех я хотел запрячь в повозку без морковки, вовлечь в унылую череду дней. Мне и действительно казалась глупой суета, разводимая, к примеру, вокруг всех этих дней рождения, вечеров отдыха, поездок за город — с единственной целью поесть шашлык. Покупка продуктов, накрывание стола, долгое сидение и выпивание — и все это ради того, чтобы назвать это праздником? Да не все ли равно, что ешь, в какой костюм одеваешься и в какой квартире живешь, если в будущем тебе светит покорение высокой цели — хотя бы научное открытие. Торжество разума — та же морковка, только под другим соусом. Вот в чем было расхождение: мы тянулись к разным морковкам, и я обижался, что те, кто рядом, тянутся к своей, а не к моей, пытался их направить по верному пути… Это была одна из моих главных ошибок: я хотел, чтобы все жили так же уныло, бесцветно, как я сам.

ВЫВОД № 4. И вот что еще я понял — после разговоров с Маркофьевым на библейские темы: человек, который не хочет, не может жить по законам, которыми руководствуется большинство, не хочет врать, воровать, подличать — и переживает не только за себя, а за то, что окружающие его люди злы, корыстны, сладострастны, одним словом, несовершенны — такой человек волей-неволей начинает душевными своими терзаниями (это громко сказано, но — пусть, ничего, так оно доходчивей), так вот, своими переживаниями он начинает искупать грехи остальных. Разумеется, никому это не нужно. И хотя все на него невольно оглядываются — прежде, чем совершить очередную гадость, словно хотят убедиться, что он этого не видит, или хотят узнать, что он по этому поводу скажет, — вам-то самому зачем быть этаким пугалом, мешающим людям нормально и спокойно существовать? Что за необходимость — переживать за других Тащить на Голгофу крест не только свой, но и чужой. От такой участи надо бегом бежать!

Вы вправе возмутиться: с какой стати, разве я виноват, что в моих генах, в закодированной предками программе, неизвестно от кого из них — мне передалось работолюбие и жажда справедливости? Конечно, виноваты! Еще бы не виноваты! Потому что наследственность — это лишь первоначальная характеристика, с которой вы приходите в мир. А затем следует долгая, упорная, кропотливая работа над собой.

* ЛЮБУЮ ФОРМУ ЖЕЛАНИЯ ДЕЙСТВОВАТЬ, ТРУДИТЬСЯ, БОРОТЬСЯ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ МОЖНО И НУЖНО В СЕБЕ ИСКОРЕНЯТЬ. ПО-НАСТОЯЩЕМУ ПОЛЕЗНЫМ И ПОЛНОЦЕННЫМ ЧЛЕНОМ ОБЩЕСТВА МОЖЕТ СТАТЬ ТОЛЬКО СТОПРОЦЕНТНЫЙ БЕЗДЕЛЬНИК, СОЕДИНИВШИЙ В СЕБЕ ВСЕ ТИПЫ И ВИДЫ ПОРОКОВ И НЕДОСТАТКОВ.

Проверьте себя. Способны ли вы специально, назло, устроить человеку неприятность? Подбросить подлянку — за его же хорошее к вам отношение? Обмануть? Оболгать? Обидеть?

а) Да — все у вас в порядке, вы на правильном пути,

б) Нет — то-то и оно, вы же дурак. Вам до такого не додуматься. А те, кто додумываются, — те умные. Они на все способны.

ВЫВОД № 5. С человеком без недостатков (каковыми себя считают все дураки) невозможно ни о чем договориться. Такой не идет на компромиссы (тоже — признак дурака). Те, у кого есть изъяны, как бы обмениваются ими: я прощу тебе твою некомпетентность, а ты сквозь пальцы посмотри на мое пристрастие к женскому полу, я не замечу твоей нечестности в денежных расчетах, а ты прими как данность мою способность предать в любой момент.

Ну, а если ничего предосудительного не совершил и не собираешься — кому ты нужен, кто и чем станет с тобой меняться, предлагая — баш-на-баш — свои пороки и недостатки?

* БЕЗ НЕДОСТАТКОВ ТЫ НИКОМУ НЕ НУЖЕН, так и знай!

Человеку без изъяна просто нечего предложить для обмена и поэтому нечего попросить в ответ.

ИТОГ. Подумайте: надо ли оставаться положительным, болеющим за интересы дела, переживающим за близких, заботящимся о своем честном имени? Какая от всех этих хлопот польза? Один вред и сплошное расстройство! Срочно преображайтесь, пока не поздно! Срочно! Иначе рискуете вообще ничего не успеть в этой жизни. Срочно обретайте один, два, три, а лучше — множество недостатков. Только так вам удастся себя реализовать, воплотить, да и наверняка — преуспеть!

Я тоже хочу, чтобы меня любили. Хочу быть вечно опаздывающим, ничего не умеющим, все забывающим разболтаем. Чтоб и меня подхлестывало и подгоняло начальство, а я все равно не успевал, и забывал, и не справлялся; чтобы оно орало на меня, выходило из себя, топало ногами, а я только виновато опускал голову, чесал в затылке. И чтобы меня любили и жалели такие же разболтай, как я сам, чтоб мы попивали вместе пиво или чай и поругивали это самое начальство, осуждая его за грубость, но в принципе, в глубине души знали, что оно справедливое, умное, за нас заступающееся и о нас заботящееся, а, главное, в отличие от нас, все понимает и помнит. И нами руководит. Я тоже хочу ничего не хотеть, довольствоваться тем, что имею, а если отберут то, что есть, — удовлетвориться тем, что останется. Хочу никуда не спешить, на все плевать и всех (по большому счету) видеть в гробу.

Ибо если ты хоть чего-то в жизни хочешь, хоть к чему-то стремишься — тебе не будет покоя. Будешь вынужден от кого-то чего-то требовать, просить, добиваться, не соглашаться, нервничать… Будешь вступать в споры, доказывать, повышать голос…

Это — прямой путь в лечебницу.

Я хочу научиться сидеть сложа руки. Как сидят, когда ничто не интересует. И не заботит. И чтоб все приплывало ко мне само.

Может быть, вам повезет больше, чем мне, и вы проживете жизнь в другом окружении, среди других людей. Мудрых, красивых, добрых. Но я-то думаю, что весь секрет положительного впечатления, которое производит человек — в той мере скрытности, которой он наделен. Эта вторая, тайная ипостась человека порой бывает спрятана так глубоко… Может быть, моя беда в том, что к слишком многим секретам я был допущен, слишком многое о людях узнал, благодаря тесному общению с моим другом Маркофьевым, слишком ко многому приблизился — вопреки собственному желанию.

Может быть, то, что я расскажу, вас не удивит, может быть, — порой я отчетливо понимаю это — лишь мне все творящееся кажется странным, нелепым, чудовищным, невозможным, а на самом деле происходит то, что и должно совершаться. И, значит, это я — изгой, живущий неправильно и не по тем законам, которые считают для себя правилом остальные.

Итак, начать с института, где я работаю и где большинство сотрудников совсем не те, кем представляются и за кого себя выдают. У каждого из них есть изнанка, хотя, может быть, она является главной сутью, смыслом и движущей силой всех поступков и мотивов этих людей.

Спустя два часа после начала рабочего дня к зданию института подъезжает машина. Из нее выходит самый главный в коллективе начальник. Его я знаю даже ближе, чем остальных. В институте посмеиваются над слабостью начальника, присущей и многим мужчинам: в лабораториях, столовой, секретариате трудятся сразу несколько его жен. Извинительный пустячок! Все считают эту тягу к противоположному полу нормальной и естественной. Ни для кого не секрет, чем продиктованы те или иные решения, высказывания, перемещения в институтских кабинетах и коридорах. Это так понятно и очень по-человечески. (Тут и встает вопрос: что значит быть человеком и вести себя по-человечески? И ведут ли себя аналогичным образом, скажем, в птичьей стае? Зверином стаде? Рыбьем косяке? Если мне в течение жизни удастся найти ответ на этот вопрос, а я бы очень хотел надеяться, что обнаружу его, я буду считать свою судьбу состоявшейся.)

Знаю-знаю, людей нужно любить, снисходительно относиться к их недостаткам, прощать мелкие грешки и крупные проколы. И я — за их слабости — как раз их люблю. А не люблю за силу. За хитрое притворство. Когда, пользуясь грубостью и изворотливостью, начинают утверждать превосходство над теми, кому не дано или кто не хочет участвовать в притворстве. Да еще при этом, делая вид (или действительно полагая), что никому про их грешки не известно, строят из себя святых, корчат праведников — и поучают более глупых, не умеющих грешить и сохранять при этом благопристойный вид, и раздают этим глупым советы: как согрешить и предстать незапятнанным.

Предположим, ты большой начальник, и многого в жизни достиг, и тебе многое (как ты сам считаешь) позволено. И предположим, тебя настигла любовь — такая сильная, такая безумная, что тебя аж закачало и ты не в силах нести ее на своих плечах. Как же ты поступишь? Ну, разумеется, притащишь в свой институт, возьмешь на работу — лучше всего своим секретарем, чтобы далеко за любовью не ходить и постоянно свою неземную красавицу лицезреть. Ну, а по праздникам, по большим праздникам можно купить своей старенькой тете билеты в кино и на два часа затащить свою любовь в теткину квартиру — со взбитыми перинами, а перед этим как следует выпить, а потом, когда вернувшаяся после сеанса домой тетя вас разбудит, поспешно напялить на свою Офелию, на свою Джульетту, прямо на ее прекрасное, мраморное обнаженное тело — пальто и зимние сапоги и скорее везти к дверям ее собственного дома, где уже ждет — не дождется эту Дульсинею ее собственный муж. На следующий день бедняжка, получившая от мужа все, что могла получить, отправляется по тетиному адресу и получает узелок с остальными своими забытыми впопыхах вещами. Чувства, которые захлестывают ее при этом, так необоримы, что, приехав на работу, она всем, всем, кого встречает на этажах, в буфете или в дамском туалете, рассказывает о нем, своем единственном, неповторимом, великодушном… И весь институт эту историю обсуждает — восхищаясь, и причмокивая, и гордясь редкостной красотой чувства, охватившего этих двоих и расцветшего у всех на глазах.

Можно, можно дать происходящему другую оценку и взглянуть на эту любовную историю другими глазами… Но будет ли правильным — не заметить того крупного, яркого, масштабного, замечательного, что есть в этих людях?

Иногда мне кажется, что я схожу с ума…