ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ. СУБЪЕКТИВНОСТЬ
Понятие есть, во-первых, формальное, понятие в начале или такое, которое непосредственно. В непосредственном единстве его различение или положение, во-первых, само ближайшим образом просто и есть только некоторая видимость, так что моменты различения суть непосредственно полнота понятия и образуют собою понятие, как таковое.
Но, во-вторых, так как оно есть абсолютная отрицательность, то оно уничтожает само себя и полагает себя, как отрицательное или как другое себя самого; и именно потому, что оно есть прежде всего непосредственное, это положение или различение имеет то определение, что моменты становятся безразличными один относительно другого, каждый становится для себя; единство понятия в этом разделении есть лишь внешнее отношение. Как такое отношение своих положенных самостоятельными и безразличными моментов, оно есть суждение.
В-третьих, суждение, правда, содержит в себе единство распавшегося на свои самостоятельные моменты понятия, но это единство не положено. Таковым оно становится через диалектическое движение суждения, которое тем самым становится умозаключением, вполне положенным понятием, так как в умозаключении положены также и моменты его, как самостоятельные противоположные стороны, и опосредывающее их единство.
Но так как непосредственно это единство, как соединяющее среднее, а моменты, как самостоятельные крайние, ближайшим образом противоположны, то это противоречивое отношение, имеющее место в формальном умозаключении, снимает себя, и полнота понятия переходит в единство целостности, субъективность понятия в его объективность.{19}
Первая глава.
ПОНЯТИЕ
Под рассудком обыкновенно разумеется вообще способность понятия, и он тем самым отличается от силы суждения и способности умозаключения, как от формального разума. Но, главным образом, он противополагается разуму и в этом смысле он означает способность не понятия вообще, а определенных понятий, причем господствует представление, будто понятие есть только нечто определенное. Если рассудок в этом своем значении отличается от формальной силы суждения и формального разума, то его следует признавать способностью единичных определенных понятий. Ибо суждение и умозаключение или разум суть сами, как формальное, лишь нечто рассудочное, так как они подчинены форме отвлеченной определенности понятия. Но здесь понятие считается вообще не только отвлеченно определенным; поэтому рассудок отличается от разума лишь так, что первый есть вообще лишь способность понятия.
Это общее понятие, подлежащее здесь теперь рассмотрению, содержит в себе три момента: общность, частность и единичность. Различение и те определения, которое оно сообщает себе в различении, образуют собою ту сторону, которая ранее того была названа положением. Так как в понятии последнее тожественно бытию в себе и для себя, то каждый из этих моментов есть также целое понятие, как определенное понятие и как некоторое определение понятия.
Во-первых, оно есть чистое понятие или определение общности. Но чистое или общее понятие есть также лишь определенное или порозненное понятие, которое ставит себя наряду с другими. Так как понятие есть целостность, т.е. в своей общности или в чистом тожественном отношении к себе есть по существу определение и отличение, то оно в нем самом имеет мерило, по коему эта форма его тожества с собою, проникая и объемля собою все моменты, определяет себя также непосредственно к тому, чтобы быть только общим в противоположность различаемости моментов.
Во-вторых, понятие есть тем самым это частное или определенное понятие, положенное, как отличное от других.
В-третьих, единичность есть понятие, рефлектирующее себя из различения в абсолютную отрицательность. Это есть вместе с тем тот момент, в котором оно перешло из своего тожества в свое инобытие и становится суждением.
А. Общее понятие
Чистое понятие есть абсолютно бесконечное, безусловное и свободное. Здесь в начале изложения, имеющего своим содержанием понятие, надле{20}жит еще раз бросить взгляд на его генезис. Сущность есть результат становления бытия, а понятие – сущности, стало быть, также бытия. Но это становление имеет значение отталкивания себя, так что ставшее есть скорее безусловное и первоначальное. Бытие в своем переходе в сущность стало видимостью или положенным бытием, а становление или переход в другое – некоторым положением; и наоборот, положение или рефлексия сущности сняло себя и восстановило себя в неположенное, в первоначальное бытие. Понятие есть взаимное проникновение этих моментов, так что качественное и первоначально сущее есть лишь положение и лишь возврат внутрь себя, и эта чистая рефлексия в себя есть просто становление другого или определенность, которая именно поэтому есть определенность бесконечная, относящаяся к себе.
Поэтому понятие есть во-первых, такое абсолютное тожество с собою, что оно таково, лишь как отрицание отрицания или как бесконечное единство отрицательности с самою собою. Это чистое отношение понятия к себе, которое становится отношением вследствие того, что оно полагает себя через отрицание, есть общность понятия.
Так как общность есть в высшей степени простое определение, то она, по-видимому, не допускает никакого объяснения; ибо объяснение требует определений и различений и быть сказуемым к своему предмету, а то, что просто, таким путем скорее изменяется, чем объясняется. Но именно природа общего и состоит в том, что она есть такое простое, которое вследствие абсолютной отрицательности содержит внутри себя высшие различение и определенность. Бытие просто, так как оно непосредственно; поэтому оно есть мнимое (gemeintes), и про него нельзя сказать, что оно такое; потому оно есть непосредственно одно со своим другим, небытием. Именно в том и состоит его понятие, что оно есть такое простое, непосредственно исчезающее в своей противоположности; оно есть становление. Общее есть, напротив, простое, которое есть также самое богатое внутри себя самого, ибо она есть понятие.
Поэтому, оно есть, во-первых, простое отношение к себе самому; оно только внутри себя. Но это тожество есть, во-вторых, внутри себя абсолютное опосредование, но не нечто опосредованное. О таком общем, которое есть опосредованное, именно об отвлеченном, противоположном частному и единичному общему, может идти речь лишь по поводу определенного понятия. Но уже и отвлеченное подразумевает для своего достижения отбрасывания прочих определений конкретного. Эти определения, как таковые, суть вообще отрицания, а равным образом далее и отбрасывание их есть отрицание. Таким образом, при отвлечении также имеет место отрицание отрицания. Но это двойное отрицание представляется так, как будто оно для отвлеченного внешне, и как будто как отбрасываемые дальнейшие свойства конкретного составляющих содержание отвлеченного, так и действие отбрасывания одних и удержания других совершаются вне его. В такой внешности общее еще не определило себя в отличие от своего дви{21}жения; оно есть еще само внутри себя то абсолютное опосредование, которое именно и есть отрицание отрицания или абсолютная отрицательность.
Соответственно этому первоначальному единству, первое отрицательное или определение не есть, во-первых, какое-либо ограничение общего, но последнее сохраняется в нем и положительно тожественно с собою. Категории бытия, как понятия, были по существу этими тожествами определений с самими собою в их ограничении или их инобытии; но это тожество было лишь понятием в себе; оно еще не обнаруживалось. Поэтому, качественное определение, как таковое, перешло в его другие и имело своею истиною некоторое отличное от него определение. Напротив, общее, даже когда оно полагает себя в некотором определении, остается в нем тем же, что оно есть. Оно есть душа конкретного, коему оно присуще, не стесненное и саморавное в его многообразии и различии. Оно не уносится в становление, но продолжается непомраченное им и имеет силу неизменного, бессмертного самосохранения.
Равным образом, оно не имеет только видимости в другом, как определение рефлексии. Последнее, как относительное, не только относится лишь к себе, но есть некоторое отношение. Оно обнаруживает себя в своем другом, но имеет в нем лишь видимость, и видимость каждого в другом или их обоюдное определение при их самостоятельности имеет форму внешнего действия. Напротив, общее положено, как сущность своего определения, как его собственная положительная природа. Ибо определение, составляющее его отрицательное, есть в понятии только его положение или, по существу, вместе с тем отрицательное отрицательного, и лишь это тожество отрицательного с собою и есть общее. Тем самым общее есть также субстанция своих определений, но так, что то, что было для субстанции, как таковой, случайным, есть собственное опосредование понятия самим собою, его собственная имманентная рефлексия. Но это опосредование, ближайшим образом повышающее случайное в необходимость, есть обнаруженное отношение; понятие не есть причина бесформенной субстанции или необходимость, как внутреннее тожество отличных одна от другой и взаимно ограничивающихся вещей или состояний, но абсолютная отрицательность формирующего и создающего; и так как определение есть не ограничение, а просто снятое, положение, то видимость есть явление тожественного.
Поэтому общее есть свободная сила; оно есть и оно само, и захватывает свое другое, но не насильственно, а так, что оно скорее покоится и остается при себе самом в другом. Как оно названо свободною силою, также оно могло бы быть названо свободною любовью и безграничным блаженством, ибо оно есть отношение к различному от себя, лишь как к себе самому, оно возвращено в последнем к самому себе.
Только что было упомянуто об определенности, хотя понятие, как пока лишь общее и тожественное себе, еще до нее не дошло. Но нельзя говорить об общем без определенности, которая при ближайшем рассмо{22}трении есть частность и единичность; ибо оно заключает ее в своей абсолютной отрицательности в себе и для себя; таким образом, определенность берется не извне, если о ней говорится по поводу общего. Как отрицательность вообще или по первому, непосредственному отрицанию, оно вообще имеет в нем самом определенность, как частность; как второе, как отрицание отрицания, оно есть абсолютная определенность или единичность и конкретность. Тем самым общее есть полнота понятия, оно есть конкретное, а не пустое, имеющее скорее содержание через свое понятие, содержание, в котором оно не только сохраняется, но которое есть его собственное и имманентное ему. От содержания, правда, можно отвлечь, но при этом получается не общность понятия, а лишь отвлеченное, которое есть изолированный, несовершенный момент понятия и не имеет в себе истины.
Таким образом, при ближайшем рассмотрении общее оказывается этою полнотою. Поскольку оно имеет внутри себя определенность, оно есть не только первое отрицание, но и ее рефлексия в себя. Взятое для себя с этим первым отрицанием оно есть частное, как это будет сейчас рассмотрено; но и в этой определенности оно по существу есть еще общее; здесь оно еще должно быть понимаемо с этой стороны. А именно эта определенность, как в понятии полная рефлексия, есть двоякая видимость, с одной стороны, видимость во вне, рефлексия в другое, с другой стороны, видимость во внутрь, рефлексия в себя. Эта внешняя видимость образует собою отличение от другого; тем самым общее приобретает частность, находящую свое разрешение в некотором высшем общем. Поскольку оно теперь есть также лишь относительно общее, оно не утрачивает своего характера общего; оно сохраняет оный в своей определенности и притом не так, чтобы в соединении с нею он оставался относительно нее безразличным – в таком случае он был бы лишь совокуплен с нею – но так, что он есть именно то, что только что было названо видимостью во внутрь. Определенность, как определенное понятие, заворачивается внутрь себя из внешности; она есть, собственно, имманентный характер нечто существенное потому, что он принят в общность и проникнут ею, имеет равный с нею объем, тожественно с нею также проникает ее; это характер, принадлежащий роду, как нераздельная с общностью определенность. Поэтому он есть не обращенное во вне ограничение, но нечто положительное, так как через общность он находится в свободном отношении к себе. Таким образом, и определенное понятие остается внутри себя бесконечно свободным понятием.
Что касается другой стороны, по которой род ограничен своим определенным характером, то было уже замечено, что, как низший род, он находит свое разрешение в высшем общем. Последнее может снова быть понимаемо, как род, хотя более отвлеченный, но опять-таки принадлежит лишь той стороне определенного понятия, которая направлена во вне. По истине высшее общее есть то, в коем эта направленная во вне сторона {23}принимается обратно внутрь, то второе отрицание, в котором определенность есть только положенное или видимость. Жизнь, я, дух, абсолютное понятие суть общее не только в смысле высших родов, но как конкретное, определения которого также суть не только виды или низшие роды, но в своей реальности суть совершенно в себе и исполнены ею. Поскольку жизнь, я, конечный дух также суть лишь определенные понятия, они находят абсолютное разложение в том общем, которое должно быть понимаемо, как по истине абсолютное понятие, как идея бесконечного духа, положение которого есть бесконечность, прозрачная реальность, в коей он есть свое творение и сам себя в ней созерцает.
Истинное, бесконечное общее, которое есть непосредственно как частность, так и единичность, должно быть теперь рассмотрено ближе, как частность. Оно определяет себя свободно; его обращение в конечное не есть переход, имеющий место лишь в сфере бытия; это творческая сила, как абсолютная отрицательность, которая относится к себе самой. Как таковая, она есть различение внутри себя, а последнее есть определение, состоящее в том, что различение тожественно с общностью. Тем самым оно есть положение самих различений, как общих, относящихся к себе. Через то они становятся фиксированными, изолированными различениями. Изолированная устойчивость конечного, которая ранее определялась, как ее бытие для себя, также как вещность, субстанция, есть в своей истине общность; и этою формою бесконечное понятие облекает свои различения формою, которая и есть именно самые эти различения. В том и состоит творчество понятия, могущее быть понятым лишь в этом его внутреннейшем.
В. Частное понятие
Определенность, как таковая, свойственна бытию и качественному; как определенность понятия, она есть частность. Она есть не граница, т.е. не относится к некоторому другому, как своей потусторонности, но скорее, как было только что указано, есть собственный имманентный момент общего; последнее находится поэтому в частности не при чем-либо другом, но вполне при себе самом.
Частное содержит в себе общность, составляющую его субстанцию; род есть неизменное в своих видах; виды различаются не от общего, а только один от другого. Частное имеет с другими частными, к которым оно относится, одну и ту же общность. Вместе с тем их различие в виду их тожества с целым, как таковое, обще; оно есть целостность. Таким образом, частное не только содержит в себе общее, но также изображает последнее через свою определенность; она тем самым образует собою ту сферу, которую должно исчерпать частное. Эта целостность, поскольку определенность частного берется просто, как различие, является полнотою. В этом смысле виды образуют полноту, по{24}скольку их нет более, чем перечислено. Для них нет никакого внутреннего мерила или принципа, так как различие есть то лишенное единства различение, относительно которого общность, составляющая абсолютное единство для себя, есть лишь внешний рефлекс и неограниченная, случайная полнота. Но различие переходит в противоположение, в имманентное отношение различного. Частность же есть общность в себе и для себя, такое имманентное отношение не вследствие перехода; она есть целостность внутри себя самой и простая определенность, принцип по существу. Она не имеет иной определенности, кроме положенной через само общее и вытекающей из последнего следующим образом.
Частное есть само общее, но первое есть различение второго или отношение к другому, видимость второго во вне; но нет никакого другого, от которого отличалось бы частное, кроме самого общего. Общее определяет себя и, таким образом, само есть частное; определенность есть его различение; оно отличается только от самого себя. Поэтому его виды суть только: а, само общее, и b, частное. Общее, как понятие, есть и оно само, и его противоположность, которое есть опять-таки оно само, как его положенная определенность; общее захватывает ее и остается в ней при себе. Таким образом, оно есть полнота и принцип своего различия, определяемое всецело лишь им самим.
Поэтому нет иного истинного разделения, кроме того, что понятие само ставит себя в сторону, как непосредственную, неопределенную общность; именно это неопределенное и составляет его определенность или то, в силу чего оно есть частное. То и другое суть частные и потому координированные. То и другое, как частное, есть также определенное в противоположность общему; в этом смысле оно называется подчиненным последнему. Но именно потому это общее, в противоположность коему определено частное, тем самым скорее само есть также лишь одно из противоположных. Если мы говорим о двух противоположных, то мы должны поэтому также снова сказать, что оба они составляют частное, не только вместе, как бы для внешней рефлексии они были равно частными, но их определенность в противоположность одного другому есть по существу лишь одна определенность, отрицательность, которая в общем лишена сложности.
Различение, как показано, есть здесь в своем понятии и тем самым в своей истине. Всякое предыдущее различение находит это единство в понятии. Как непосредственное различение в бытии, оно есть граница некоторого другого; как данное в рефлексии, оно относительно, положено, как относящееся по существу к своему другому; здесь тем самым единство понятия начинает становиться положенным, но ближайшим образом, лишь как видимость в чем-либо другом. Переход и разложение этих определений имеют лишь тот истинный смысл, что они достигают своего понятия, истины; бытие, существование, нечто или целое, части и т.д., субстанция и акциденция, причина и действие суть для себя лишь мысленные {25}определения; они становятся поняты, как определенные понятия, поскольку каждое из них познано в единстве со своим другим или противоположным. Например, целое и части, причина и действие и т.д. не суть еще различные, определенные, как частные, одно в противоположность другому, так как хотя они в себе составляют одно понятие, но их единство не достигло еще формы общности; таким образом, и различение, присущее этим отношениям, не имеет еще такой формы, что оно есть одна определенность. Например, причина и действие суть не два различных понятия, а лишь одно определенное понятие, и причинность, как всякое понятие, есть нечто простое.
Относительно полноты оказалось, что определенное, как частное, достигает полноты в различении общего и частного, и что лишь эти два составляют частные виды. В природе, конечно, в одном и том же роде бывает более двух видов, так что эти многие виды не имеют вышеуказанного отношения противоположности. Таково бессилие природы, что она не в состоянии сохранить и выразить собою строгость понятия и протекает в таком чуждом понятию слепом многообразии. Природа в разнообразии своих родов и видов и в бесконечном различии своих образований может вызывать в нас удивление, так как в удивлении нет понятия, и его предмет есть неразумное. Так как природа есть инобытие понятия, то ей предоставлено впадать в это различие, подобно тому, как дух, хотя имеет понятие в образе понятия, впадает также и в представления и вращается в их бесконечном многообразии. Многочисленные природные роды и виды должны считаться за нечто не-высшее произвольных причуд духа в его представлениях. В тех и других, правда, повсюду видны следы и чаянии понятия, но изображающие последнее не в верном отражении, так как они суть стороны его свободного инобытия; понятие есть абсолютная сила именно потому, что оно может проявлять свои различения свободно в образе самостоятельных различий, внешней необходимости, случайности, произвола, мнения, которые должны, однако, считаться не более чем отвлеченной стороною ничтожества.
Определенность частного, как мы видели, есть просто принцип, но она есть также момент целого, определенность в противоположность другой определенности. Понятие, поскольку оно определяет или отличает себя, направлено отрицательно к своему единству и сообщает себе форму одного из своих идеальных моментов бытия; как определенное понятие, оно имеет вообще существование. Но это бытие имеет значение уже не простой непосредственности, а общности через абсолютное опосредование равной себе непосредственности, которая содержит в себе также другой момент, сущность или рефлексию. Эта общность, коею облечено определенное, есть отвлеченная. Частное имеет общность внутри его, как свою сущность; но поскольку определенность различения положена и тем самым имеет бытие, форма находится в нем, и определенность, как таковая, есть содержание. Общность становится формою, поскольку отличение есть существенное, {26}как, наоборот, в чисто общем оно есть абсолютная отрицательность, а не такое отличение, которое положено, как таковое.
Хотя теперь определенность есть отвлеченное в противоположность другой определенности, но так как эта другая есть лишь сама общность, то последняя тем самым есть также отвлеченность, и определенность понятия или частность есть опять-таки не что иное, как определенная общность. Понятие в ней вне себя; поскольку оно есть то, что в ней вне себя, отвлеченно общее содержит в себе все моменты понятия; оно есть α, общность, ß, определенность, γ, простое единство обоих; но это единство непосредственное, и потому частность не есть полнота. В себе она есть также эта полнота и опосредование; она есть по существу отношение к другому или снятие отрицания, т.е. другой определенности, – другой, которая предносится однако, лишь как мнение, ибо она непосредственно исчезает и обнаруживает себя, как то, чем должно быть ее другое. Тем самым эта общность делается, таким образом, отвлеченною, так как опосредование есть лишь условие или, иначе, не положено в нем самом. Так как оно не положено, то единство отвлеченного имеет форму непосредственности, а содержание – форму безразличия в противоположность своей общности, так как оно не есть та полнота, какую представляет собою общность абсолютной отрицательности. Отвлеченно общее есть тем самым хотя и понятие, но как лишенное понятия, как понятие, которое не положено, как таковое.
Если идет речь об определенном понятии, то обыкновенно подразумевается лишь такое чисто отвлеченно общее. Равным образом, под понятием вообще большею частью разумеется лишь такое чуждое понятию понятие, и слово рассудок означает способность таких понятий. Этому рассудку присуще доказательство, поскольку оно движется посредством понятий, т.е. лишь определений. Такое движение посредством понятий не восходит поэтому над конечностью с необходимостью; высшая его ступень есть отрицательное бесконечное, отвлеченность доведенной до крайней высоты сущности, которая сама есть определенность неопределенности. Абсолютная субстанция, правда, есть не эта пустая отвлеченность, а по содержанию своему скорее полнота, но она отвлеченна потому, что лишена абсолютной формы, понятие не составляет ее внутренней истины; хотя она есть тожество общности и частности или мышления и взаимного внеположения, но это тожество не есть определенность понятия; вне ее скорее находится некоторый, и притом, именно потому что он находится вне ее, случайный рассудок, в котором и для которого она существует в различных атрибутах и модусах.
Впрочем, отвлеченность не пуста, как то обыкновенно принимают; она есть определенное понятие; она имеет содержанием некоторую определенность; сущность, доведенная до крайней высоты, чистая отвлеченность, обладает, как сказано, определенностью неопределенности; но некоторая определенность есть неопределенность, так как первая должна противостоять определенному. Но поскольку высказывается, чтó она такое, снимается то самое, чем она должна быть; она высказывается, как одно и то же с опреде{27}ленностью и, таким образом, из отвлеченности восстановляется понятие и его истина. Но каждое определенное понятие, конечно, пусто постольку, поскольку оно содержит в себе не полноту, а лишь некоторую одностороннюю определенность. Если ему даже свойственно конкретное содержание, напр. человек, государство, животное и т.п., оно все же остается пустым понятием, поскольку его определенность не есть принцип его различений; принцип содержит в себе начало и сущность своих развития и реализации; всякая же иная определенность понятия бесплодна. Поэтому, если понятие порицается вообще, как пустое, то тем самым не принимается в расчет та абсолютная определенность, которая есть различение понятия и единственно истинное его элементарное содержание.
Сюда же относится то обстоятельство, вследствие которого в новое время рассудок мало ценится и так унижается перед разумом; это та устойчивость, которую первый сообщает определенности и тем самым конечности. Это устойчивое состоит в только что рассмотренной форме отвлеченной общности; через нее оно становится неизменным. Ибо качественная определенность, как и определение рефлексии, по существу ограничены и через свою ограниченность имеют отношение к своему другому, а тем самым причастны необходимости изменения и прехождения. Общность же, какая им присуща в рассудке, сообщает им форму рефлексии в себя, через которую они лишаются отношения к другому и становятся непреходящими. Но если в чистом понятии эта вечность принадлежит его природе, то его отвлеченные определения должны бы были быть вечными существенностями лишь по их форме; но их содержание не соответствует этой форме, и потому они не суть истина и непреходимость. Их содержание не соответствует форме, так как оно не есть самая определенность, как общее, т.е. не есть полнота различения понятия или сама целостная форма; поэтому форма ограниченного рассудка есть сама несовершенная, именно отвлеченная общность. Но далее следует признавать бесконечную силу рассудка в том, что он разделяет конкретное на отвлеченные определенности и схватывает ту глубину различения, которая одна есть вместе с тем сила, порождающая их переход. Конкретное в воззрении есть целостность, но чувственная, – реальная материя, безразличные взаимно внеположные состояния в пространстве и времени; это отсутствие единства в многообразии, как содержание воззрения, не должно бы было быть вменяемо последнему в заслугу и преимущество перед тем, что рассудочно. Изменчивость, обнаруживающаяся в воззрении, уже указывает на общее; то, что из нее входит в воззрение, есть лишь другое также изменчивое, стало быть то же самое; это не есть общее, выступающее и являющееся вместо него. Всего же менее следует вменять науке, напр. геометрии и арифметике, в заслугу то наглядное, которое приносит с собою ее материя, и представлять себе ее предложения, как основанные на нем. Напротив, именно потому материя таких наук имеет более низменную природу; воззрительность фигур или числ не помогает их научности; последняя вносится в {28}них лишь через мышление о них. Поскольку же под воззрением разумеется не только чувственная, но объективная целостность, то последняя имеет характер интеллектуальный, т.е. ей свойственно существование не во внешнем его существовании в предмете, но в том, что составляет его непреходящую реальность и истину, – реальность, лишь поскольку она определена по существу в понятии и через понятие; т.е. идею, ближайшая природа которой выяснится ниже. То, что считается преимуществом воззрения, как такового, перед понятием, есть внешняя реальность, нечто лишенное понятия, получающее свою ценность лишь через него.
Так как поэтому, рассудок представляет собою бесконечную силу, которою определяется общее, или, наоборот, которому, в себе и для себя лишенному устойчивой определенности, сообщается устойчивая прочность через форму общности, то не вина рассудка, если не идут далее. В том и состоит субъективное бессилие разума, что он оставляет такими эти определенности и не оказывается в состоянии привести их к единству через диалектическую силу, противоположную этой отвлеченной общности, т.е. через своеобразную природу, через понятие этих определенностей. Хотя рассудок через форму отвлеченной общности сообщает им, так сказать, такую твердость бытия, какой они не имеют в качественной сфере и в сфере рефлексии, но через это упрощение он вместе с тем одухотворяет их и так обостряет, что они именно на этой ступени приобретают способность саморазложения и перехода в противоположное им. Высшая зрелость и высшая ступень, которой нечто может достигнуть, есть та, с которой начинается его погибель. Устойчивость определенностей, в которую, по-видимому, вступает рассудок, форма непреходимости, есть форма относящейся к себе общности. Но она граничит с собственно понятием, и потому в ней самой выражается бесконечная близость разложения конечного. Эта общность непосредственно обостряет определенность конечного и выражает его несоответствие с нею. Или, правильнее сказать, его соответствие уже наступило; наступило отвлеченно определенное положение, как одно с общностью, и именно потому не для себя, как бы оно было лишь определенное, но только как единство себя и общего, т.е. как понятие.
Поэтому, во всех отношениях превратно разделять, как то обычно делают, рассудок и разум. Если понятие считается чуждым разуму, то на это следует скорее смотреть, как на неспособность разума признать себя в понятии. Определенное и отвлеченное понятие есть условие или, правильнее, существенный момент разума; оно есть одухотворенная форма, в которой конечное через общность, в коей оно относится к себе, само возгорается в себе, как диалектически положенное и тем самым как самое начало явления разума.
Так как определенное понятие в предыдущем изложении изображено в своей истине, то остается лишь указать, чтó в нем тем самым положено. Различие, существенный момент понятия, но еще в чисто общем неположенное, как таковой, вступает в определенном понятии в свои {29}права. Определенность в форме общности в связи с нею образует простое; это определенно общее есть относящаяся к себе самой определенность, определенная определенность или абсолютная отрицательность, положенная для себя. Но относящаяся к самой себе определенность есть единичность. Как общность непосредственно есть в себе и для самой себя уже частность, так непосредственно в себе и для себя частность есть также единичность, на которую следует смотреть ближайшим образом, как на третий момент понятия, поскольку он прочно противостоит двум первым, но также, как на абсолютный возврат понятия внутрь себя и вместе с тем как на положенную утрату последним самого себя.
Примечание. Общность, частность и единичность суть согласно вышеизложенному три определенные понятия, именно если их желают сосчитать. Было уже ранее указано, что число есть несоответственная форма для того, чтобы подвести под нее определения понятия, и всего и совершенно несоответственнее для определений самого понятия; число, поскольку оно имеет принципом одно, обращает считаемое в совершенно раздельные и взаимно совершенно безразличные (данные). Из вышеизложенного явствует, что различные определенные понятия суть собственно лишь одно и то же понятие, а вовсе не выпадают одно от другого в числе.
В обычном изложении логики приводятся различные подразделения и виды понятий. Но сейчас же бросается в глаза непоследовательность, состоящая в том, что виды вводятся так: Имеются (es giebt) количество, качество и другие нижеследующие понятия. Имеются – этим не выражается никакого оправдания, кроме того, что такие виды находят и указывают на основании опыта. Таким путем получается эмпирическая логика, – странная наука, иррациональное познание рационального. Логика дает тем самым весьма плохой пример следования своим собственным учениям; она разрешает себе самой делать обратное тому, что она предписывает, как правило, по которому понятия должны быть выведены и научные предложения, следовательно и предложение: имеются такие и такие того различные виды понятий – должны быть доказаны. Философия Канта впадает тут и в дальнейшую непоследовательность, она заимствует для трансцендентальной логики категории в качестве т. наз. основных понятий из субъективной логики, в которую они принимаются эмпирически. Так как она признает последнее, то не усматривается, почему трансцендентальная логика решается на заимствование из такой науки, а не хватается за него прямо из опыта.
Для некоторого примера укажу на то, что понятия разделяются главным образом по их ясности, и именно на ясные и смутные, отчетливые и неотчетливые, адекватные и неадекватные. Здесь могут быть также упомянуты полные, переполненные и другие подобные излишности. Что касается упомянутого разделения на основании ясности, то легко обнаруживается, что эта точка зрения и относящиеся к ней различения взяты из определений психологических, а не логических. Так называемое ясное {30}понятие должно быть достаточно для того, чтобы отличать один предмет от другого; но такое понятие еще не должно быть называемо понятием, оно есть не что иное, как субъективное представление. То, что есть смутное понятие, должно оставаться основанным на себе, так как иначе оно было бы не смутным, а отчетливым понятием. Отчетливым понятием должно быть такое, признаки которого могут быть указаны. Таким образом оно есть собственно определенное понятие. Признак, если только усвоено то, что в нем правильно, есть не что иное, как определенность или простое содержание понятия, поскольку это содержание отличено от формы общности. Но ближайшим образом признаку не вполне свойственно это более точное определение, но он есть вообще некоторое определение, которым некто третий отмечает себе предмет или понятие; поэтому признаком может служить весьма случайное обстоятельство. Вообще он выражает собою не столько имманентность или существенность определения, сколько отношение последнего к внешнему рассудку. Но если последний есть действительно рассудок, то он имеет перед собою понятие и отмечает оное не чем иным, как тем, что есть в понятии. Если же признак должен быть отличен от понятия, то он есть некоторый значок или какое-либо иное определение, принадлежащее представлению вещи, а не ее понятию. А то, что есть неотчетливое понятие, может быть совсем обойдено, как излишнее.
Но адекватное понятие есть нечто высшее; в нем, собственно говоря, предносится соответствие понятия реальности, которое есть уже не понятие, как таковое, а идея.
Если бы признак отчетливого понятия должен был быть действительно определением понятия, то логике доставили бы затруднение простые понятия, которые согласно другому разделению противопоставляются сложным. Ибо если в простом понятии должен быть указан истинный, т.е. имманентный признак, то понятие нельзя считать простым; а поскольку такого признака нельзя указать, понятие не есть отчетливое. Тут является на помощь ясное понятие. Единство, реальность и т. под. определения должны быть простыми понятиями, правда, только потому, что логики не в состоянии найти их определения и потому должны довольствоваться тем, чтобы иметь о них ясное понятие, т.е. не иметь никакого. Для определения, т.е. для указания понятия, требуется вообще указание рода и видового отличия. Оно указывает, стало быть, на понятие, не как на нечто простое, а как на имеющее две подлежащие счету составные части. Но такое понятие не становится еще оттого чем-либо сложным. При простом понятии предносится отвлеченная простота, единство, не содержащее внутри себя различения и определенности, и потому не то единство, которое свойственно понятию. Поскольку предмет находится в представлении, особенно в памяти, или также поскольку он есть отвлеченное мысленное определение, он может быть совершенно прост. Даже сам по себе богатейший (по содержанию) предмет, напр., дух, природа, мир, также Бог, усвоенный без всякого понятия в простом представлении, выражаемом столь же простым словом – дух, при{31}рода, мир, Бог, – есть, конечно, нечто простое, на чем сознание может остановиться, не выделяя далее какого-либо особого определения или признака; но предметы сознания не должны оставаться такими простыми представлениями или отвлеченными мысленными определениями, но должны быть поняты, т.е. их простота должна быть определена вместе с их внутренним различением. Сложное же понятие есть не более, как деревянное железо. О сложном, правда, можно иметь некоторое понятие, но сложное понятие было бы нечто худшее, чем материализм, который признает сложное лишь субстанциею души, мышление же считает простым. Неразвитая рефлексия прежде всего впадает в сложность, как во вполне внешнее отношение, в худшую форму, в которой могут быть рассматриваемы вещи; даже низшие природы должны иметь некоторое внутреннее единство. А чтобы форма самого неистинного существования была перенесена на я, на понятие, – это более, чем можно бы было ожидать, это должно быть считаемо неприличием и варварством.
Далее понятия разделяются главным образом на противные и противоречивые. Если бы при изложении понятия дело сводилось к тому, чтобы указать, какие существуют определенные понятия, то пришлось бы привести всевозможные определения, – ибо все определения суть понятия и тем самым определенные понятия, – и все категории бытия, равно как все определения сущности, надлежало бы привести, как виды понятий. Так и сообщается в логиках, в одних, смотря по желанию, более, в других менее, что существуют понятия утвердительные, отрицательные, тожественные, условные, необходимые и т.д. Так как такие определения уже предшествуют понятию и потому, когда они приводятся по его поводу, находятся не на собственном им месте, то они допускают лишь поверхностные словесные объяснения и являются здесь лишенными всякого интереса. В основе противных и противоречивых понятий – различение, которое здесь главным образом имеется в виду – лежит рефлексивное определение различия и противоположности. Они считаются двумя отдельными видами, т.е. каждое, как нечто устойчивое для себя и безразличное к другому, без всякой мысли о их диалектике и внутреннем ничтожестве этих различений; как будто то, что противно, не должно быть также определено, как противоречивое. Природа и существенный переход тех форм рефлексии, которые ими выражаются, рассмотрены в своем месте. В понятии тожество развито в общность, различение в частность, противоположение, возвращающееся в основание, в единичность. В этих формах определения рефлексии таковы, каковы они суть в их понятии. Общее оказалось не только тожественным, но вместе различным или противным относительно частного и единичного, далее противоположным им или противоречивым; но в этом противоположении оно тожественно им, есть их истинное основание, в котором они сняты. То же самое справедливо о частном и единичном, которые суть также полнота определения рефлексии.
Далее понятия разделяются на подчиненные и соподчиненные; – различение, которое ближе связано с определением, а именно выражает собою {32}отношение общности и частности, при котором эти выражения и употребляются попутно. Только обыкновенно на них смотрят, как на совершенно постоянные отношения, и потому устанавливают о них многие бесплодные предложения. Наиболее подробное изложение их опять-таки объемлет собою отношение противности и противоречия к подчинению и соподчинению. Так как суждение есть отношение между определенными понятиями, то лишь при его рассмотрении будет указано истинное отношение. Тот способ, по которому эти определения сравниваются без мысли о их диалектике и о развивающемся изменении их определения или, правильнее, о присущей им связи противоположных определений делает бесплодным и бессодержательным все соображение о том, что в них согласно, и что нет, все равно, есть ли это согласие или несогласие нечто отдельное и постоянное. Великий, бесконечно плодотворный в понимании и комбинировании глубочайших отношений алгебраических величин и остроумный Эйлер и особенно сухо-рассудочный Ламберт и другие пытались обозначать этот род отношений между определениями понятий линиями, фигурами и т.п.; вообще имелось в виду возвышение – в действительности скорее понижение – способов логических отношений в некоторое исчисление. Уже попытка такого обозначения сейчас же представляется, как в себе и для себя пустая, если сравнить между собою природу знака и того, что должно быть обозначаемо. Определения понятий – общность, частность и единичность – конечно, различны так же, как линии или буквы алгебры; далее они также противоположны и допускают поэтому знаки plus и minus. Но сами они и еще более их отношения, если даже остановиться только на подчинении и включении, имеют по существу совершенно иную природу, чем буквы, линии и их отношения, чем равенство или различие величин, plus и minus, чем положение линий одна над другою или их соединение в углы и положения объемлемых ими пространств. Этого рода предметы имеют сравнительно с ними ту особенность, что первые внешни один для другого, обладают неизменным определением. Если же понятия берутся так, что они соответствуют таким знакам, то они перестают быть понятиями. Их определения не суть нечто мертвенное, как числа и линии, которым самим не принадлежат их отношения; первые суть живые движения, различенная определенность одной стороны непосредственно внутрення для других; то, что для чисел и линий есть совершенное противоречие, существенно для природы понятия. Высшая математика, которая также восходит к бесконечному и разрешает себе противоречия, не может уже для изображения таких определений употреблять свои прежние знаки; для обозначения еще весьма чуждого понятию представления бесконечного приближения двух ординат или для приравнения дуги бесконечному числу бесконечно малых прямых линий она не может сделать ничего иного, как начертить две прямые линии одну вне другой или провести в дуге прямые линия, но различные от нее; для постижения же бесконечного, к которому она тем самым приходит, она ссылается на представление.{33}
То, что ближайшим образом побуждает к такой попытке, есть преимущественно то количественное отношение, в котором должны взаимно состоять общность, частность и единичность; общее считается шире частного и единичного, а частное шире единичного. Понятие есть конкретное и богатейшее (по содержанию), так как оно есть основание и полнота предыдущих определений, категорий бытия и определений рефлексии; поэтому последние, конечно, также входят в него. Но природа его совершенно искажается, если они удерживаются в нем еще в их отвлеченности, если более широкий объем общего понимается так, что оно есть большее или большее количество, чем частное и единичное. Как абсолютное основание, оно есть возможность количества, но равным образом и качества; поэтому они рассматриваются в нем вопреки своей истине, если полагаются единственно в форме количества. Так далее и определение рефлексии есть нечто относительное, в коем имеет видимость его противоположность; оно не есть во внешнем отношении, как некоторое количество. Но понятие есть более, чем все это; его определения суть определенные понятия, оно само по существу есть полнота всех определений. Поэтому совершенно несоответственно для понимания такой внутренней полноты прибегать к числам и пространственным отношениям, в коих все определения между собою внеположны; они суть, напротив, последнее и худшее средство, могущее быть для того употребленным. Отношения природы, как, напр., магнетизм, отношения цветов, были бы для того бесконечно высшими и более истинными символами. Так как человек обладает языком, как своеобразным для разума средством обозначения, то является тщетным предприятием искать менее совершенного способа изложения и мучиться из-за него. Понятие, как таковое, может по существу быть усвоено лишь вместе с духом, которого оно не только есть собственность, но и чистый он самый. Напрасно желать упрочить оное посредством пространственных фигур и алгебраических знаков для потребностей внешнего видения и чуждого понятию механического употребления, некоторого счета. И все другое, что должно служить символом, способно самое большее возбуждать чаяния и отзвуки понятия, как символа божественной природы; но если серьезно намереваются выражать и познавать таким образом понятие, то внешняя природа всякого символа непригодна к тому, и отношение скорее оказывается обратным: то, что есть в символе отзвук некоторого высшего определения, должно бы было быть познано через понятие и приближено к нему лишь через устранение той чувственной примеси, которая указывается, как средство выражения понятия.
С. Единичное
Единичность, как оказалось, положена уже через частность; последняя есть определенная общность, т.е. относящаяся к себе определенность, определенное определенное.{34}
1. Прежде всего единичность является поэтому рефлексиею понятия в себя само из своей определенности. Она есть опосредование понятия через себя, поскольку его инобытие вновь сделало себя другим, вследствие чего понятие восстановлено, как равное себе, но в определении абсолютной отрицательности.
Отрицательное в общем, превращающее последнее в частное, было определено ранее того, как двоякая видимость; поскольку оно есть видимость внутрь, частное остается общим, а через видимость во вне оно есть определенное; возврат этой стороны в общее двоякий, или через отвлечение, которое отбрасывает общее и восходит к более высокому и высшему роду, или же через единичность, в которую нисходит общее в самой своей определенности. Здесь обходится то уклонение, в котором отвлечение сходит с пути понятия и покидает истину. Его более высокое и высшее общее, к коему оно восходит, есть лишь становящаяся все более и более бессодержательною поверхность; а пренебрегаемая им единичность есть глубина, в которой понятие схватило само себя и положило, как понятие.
Общность и частность являются с одной стороны моментами становления единичности. Но уже было указано, что они в них самих суть полное понятие и вследствие того в единичности не переходят в нечто другое, но в ней лишь положено то, что они суть в себе и для себя. Общее есть для себя, так как в нем самом абсолютное опосредование, отношение к себе, есть лишь абсолютная отрицательность. Оно есть отвлеченное общее, поскольку это снятие есть внешнее действие и тем самым устранение определенности. Эта отрицательность, правда, присуща отвлеченному, но она отчасти вне его, просто как его условие; она есть сама отвлеченность, противоставляющая себя своему общему, которое поэтому не имеет единичности внутри его самого и остается чуждым понятию. Жизнь, дух, Бог так же, как чистое понятие, не могут вследствие того быть схвачены отвлечением, так как оно отстраняет из своих образований единичность, принцип индивидуальности и личности, и потому приходит лишь к безжизненным и бездушным, бесцветным и бессодержательным общностям.
Но единство столь неотделимо от понятия, что и эти произведения отвлечения, из которых должна быть устранена единичность, собственно говоря, сами единичны. Так как отвлечение возвышает конкретное до общности, общее же понимает, лишь как определенное общее, то именно в этом и состоит единичность, оказавшаяся относящеюся к себе определенностью. Отвлечение есть поэтому разделение конкретного и превращение его определений в единичные; оно усвояет лишь единичные свойства и моменты; ибо его продукт должен содержать то, что есть само оно. Но различение этих единичности его продукта и единичности понятия состоит в том, что в первых отличается единичное, как содержание, от общего, как формы; ибо именно это содержание не есть абсолютная форма, самое понятие, или эта форма не есть полнота формы. Но этим ближайшим {35}соображением отвлеченное обнаруживается само, как единство единичного содержания и отвлеченной общности, стало быть, как конкретное, как противоположное тому, чем оно хочет быть.
По тому же основанию частное, так как оно есть лишь определенное общее, есть также единичное, и, наоборот, так как единичное есть определенное общее, оно есть также некоторое частное. Если твердо держаться этой отвлеченной определенности, то понятие имеет три частных определения, – общее, частное и единичное, между тем как ранее видами частного считались лишь общее и частное. Так как единичность есть возврат понятия, как отрицательного, внутрь себя, то самый этот возврат от отвлечения, которое в нем собственно снимается, может быть поставлен и сосчитан, как безразличный момент наряду с другими.
Если единичность признается одним из частных определений понятия, то частность есть полнота, все обнимающая собою; как эта полнота, она и есть именно ее конкретное или сама единичность. Но она есть также конкретное по вышеуказанной своей стороне, как определенная общность; таким образом она есть непосредственное единство, в коем не положен ни один из этих моментов, как различенный или как определяющее, и в этой форме она составляет средний термин формального умозаключения.
Само собою бросается в глаза, что каждое определение, полученное в предыдущем изложении понятия, непосредственно разлагается и теряется в других. Всякое различение смешивается в том рассуждении, которое должно его изолировать и упрочить. Лишь простое представление, для которого это различение изолировало отвлечение, способно прочно различить общее, частное и единичное; таким образом, они могут быть перечислены, и дальнейшее различение хватается за полную внешность бытия, за количество, которое пригодно здесь менее всего. В единичности положено истинное отношение, нераздельность определения понятия; ибо как отрицание отрицания она содержит в себе его и его противоположение, и вместе с тем его же в своем основании или единстве совпадение каждого с его другим. Так как в этой рефлексии состоит общность, в себе и для себя, то первая есть по существу отрицательность определений понятия не только так, что она есть относительно них лишь третье различное, но так, что теперь положено, что положение есть бытие в себе и для себя; т.е. что свойственные отличению определения суть каждое полнота. Возврат определенного понятия внутрь себя состоит в том, что он имеет определение – быть в своей определенности полным понятием.
2. Но единичность есть не только возврат понятия внутрь себя самого, но непосредственно и его утрата. Через единичность оно, будучи в нем внутри себя, становится вне себя и вступает в действительность. Отвлечение, которое, как душа единичности, есть отношение отрицательного к отрицательному, есть, как показано, не нечто внешнее общему и частному, а имманентно им, и они через него суть конкретное, содержание, {36}единичное. Но единичное, как эта отрицательность, есть определенная определенность, различение, как таковое; через эту рефлексию отличения в себя отличение упрочивается; определение частного достигается лишь через единичность, ибо последняя есть то отвлечение, которое теперь именно и есть единичность, положительное отвлечение.
Таким образом, единичное, как относящаяся к себе отрицательность, есть непосредственное тожество отрицания с собою; оно есть сущее для себя. Или, иначе, оно есть отвлечение, определяющее понятие по его идеализованному моменту бытия, как нечто непосредственное. Таким образом, единичное есть качественное одно или это. По этому качеству оно есть во-первых отталкивание себя от себя самого, что предполагает многие другие одни; во-вторых, оно есть в противоположность этим предположенным другим отношение отрицательное и потому исключающее единичное. Общность, отнесенная к этим единичным, как безразличным одним, – а она должна быть отнесена к ним, так как она есть момент понятия единичности, – есть лишь свойственное им всем. Если под общим разумеют то, что свойственно вообще многим единичным, то исходят от их безразличного существования и к определению понятия примешивают непосредственность бытия. Низшее представление, какое можно иметь об общем, каково оно в отношении к единичному, есть это его внешнее отношение, как чего-то свойственного всем.
Единичное, которое в рефлексивной сфере осуществления есть «это», лишено того исключающего отношения к другим одним, которое присуще качественному бытию для себя. Это, как рефлектированное в себя одно, не обладает для себя отталкиванием; или, иначе, отталкивание присуще этой рефлексии вместе с отвлечением и есть рефлектирующее опосредование, которое таково в нем, что оно есть положенная, отмеченная внешностью непосредственность. Это есть; оно непосредственно; но оно есть это, лишь поскольку оно указано. Указывание есть рефлектирующее движение, которое совпадает с собою и полагает непосредственность, но как нечто внешнее себе. Единичное, правда, есть также это, как и восстановленное из опосредования непосредственное; но оно имеет непосредственность не вне его, оно само есть отталкивающее отделение, положенное отвлечение, но в своем отделении само есть положительное отношение.
Это отвлечение единичного, как рефлексия в себя различения, есть, во-первых, положение различенных, как самостоятельных, рефлектированных в себя. Они суть непосредственно; но далее это разделение есть рефлексия вообще, видимость одного в другом; таким образом, они состоят в существенном отношении. Далее они суть не просто сущие единичные, противоположные одно другому; такое множество свойственно бытию; полагающая себя, как определенную, единичность полагает себя не в чем-либо внешнем, а в различении понятия; поэтому она исключает из себя общее, но так как последнее есть момент ее самой, то он столь же существенно относится к ней.{37}
Понятие в этом отношении своих самостоятельных определений утратило себя; ибо оно уже не есть их положенное единство, и они уже не суть его моменты, его видимость, но пребывают в себе и для себя. Как единичность, оно возвращается в определенности внутрь себя; тем самым определенное само стало полнотою. Его возврат внутрь себя есть поэтому его абсолютное, первоначальное разделение, или, иначе, оно, как единичность, положено, как суждение.
Под рассудком обыкновенно разумеется вообще способность понятия, и он тем самым отличается от силы суждения и способности умозаключения, как от формального разума. Но, главным образом, он противополагается разуму и в этом смысле он означает способность не понятия вообще, а определенных понятий, причем господствует представление, будто понятие есть только нечто определенное. Если рассудок в этом своем значении отличается от формальной силы суждения и формального разума, то его следует признавать способностью единичных определенных понятий. Ибо суждение и умозаключение или разум суть сами, как формальное, лишь нечто рассудочное, так как они подчинены форме отвлеченной определенности понятия. Но здесь понятие считается вообще не только отвлеченно определенным; поэтому рассудок отличается от разума лишь так, что первый есть вообще лишь способность понятия.
Это общее понятие, подлежащее здесь теперь рассмотрению, содержит в себе три момента: общность, частность и единичность. Различение и те определения, которое оно сообщает себе в различении, образуют собою ту сторону, которая ранее того была названа положением. Так как в понятии последнее тожественно бытию в себе и для себя, то каждый из этих моментов есть также целое понятие, как определенное понятие и как некоторое определение понятия.
Во-первых, оно есть чистое понятие или определение общности. Но чистое или общее понятие есть также лишь определенное или порозненное понятие, которое ставит себя наряду с другими. Так как понятие есть целостность, т.е. в своей общности или в чистом тожественном отношении к себе есть по существу определение и отличение, то оно в нем самом имеет мерило, по коему эта форма его тожества с собою, проникая и объемля собою все моменты, определяет себя также непосредственно к тому, чтобы быть только общим в противоположность различаемости моментов.
Во-вторых, понятие есть тем самым это частное или определенное понятие, положенное, как отличное от других.
В-третьих, единичность есть понятие, рефлектирующее себя из различения в абсолютную отрицательность. Это есть вместе с тем тот момент, в котором оно перешло из своего тожества в свое инобытие и становится суждением.
А. Общее понятие
Чистое понятие есть абсолютно бесконечное, безусловное и свободное. Здесь в начале изложения, имеющего своим содержанием понятие, надле{20}жит еще раз бросить взгляд на его генезис. Сущность есть результат становления бытия, а понятие – сущности, стало быть, также бытия. Но это становление имеет значение отталкивания себя, так что ставшее есть скорее безусловное и первоначальное. Бытие в своем переходе в сущность стало видимостью или положенным бытием, а становление или переход в другое – некоторым положением; и наоборот, положение или рефлексия сущности сняло себя и восстановило себя в неположенное, в первоначальное бытие. Понятие есть взаимное проникновение этих моментов, так что качественное и первоначально сущее есть лишь положение и лишь возврат внутрь себя, и эта чистая рефлексия в себя есть просто становление другого или определенность, которая именно поэтому есть определенность бесконечная, относящаяся к себе.
Поэтому понятие есть во-первых, такое абсолютное тожество с собою, что оно таково, лишь как отрицание отрицания или как бесконечное единство отрицательности с самою собою. Это чистое отношение понятия к себе, которое становится отношением вследствие того, что оно полагает себя через отрицание, есть общность понятия.
Так как общность есть в высшей степени простое определение, то она, по-видимому, не допускает никакого объяснения; ибо объяснение требует определений и различений и быть сказуемым к своему предмету, а то, что просто, таким путем скорее изменяется, чем объясняется. Но именно природа общего и состоит в том, что она есть такое простое, которое вследствие абсолютной отрицательности содержит внутри себя высшие различение и определенность. Бытие просто, так как оно непосредственно; поэтому оно есть мнимое (gemeintes), и про него нельзя сказать, что оно такое; потому оно есть непосредственно одно со своим другим, небытием. Именно в том и состоит его понятие, что оно есть такое простое, непосредственно исчезающее в своей противоположности; оно есть становление. Общее есть, напротив, простое, которое есть также самое богатое внутри себя самого, ибо она есть понятие.
Поэтому, оно есть, во-первых, простое отношение к себе самому; оно только внутри себя. Но это тожество есть, во-вторых, внутри себя абсолютное опосредование, но не нечто опосредованное. О таком общем, которое есть опосредованное, именно об отвлеченном, противоположном частному и единичному общему, может идти речь лишь по поводу определенного понятия. Но уже и отвлеченное подразумевает для своего достижения отбрасывания прочих определений конкретного. Эти определения, как таковые, суть вообще отрицания, а равным образом далее и отбрасывание их есть отрицание. Таким образом, при отвлечении также имеет место отрицание отрицания. Но это двойное отрицание представляется так, как будто оно для отвлеченного внешне, и как будто как отбрасываемые дальнейшие свойства конкретного составляющих содержание отвлеченного, так и действие отбрасывания одних и удержания других совершаются вне его. В такой внешности общее еще не определило себя в отличие от своего дви{21}жения; оно есть еще само внутри себя то абсолютное опосредование, которое именно и есть отрицание отрицания или абсолютная отрицательность.
Соответственно этому первоначальному единству, первое отрицательное или определение не есть, во-первых, какое-либо ограничение общего, но последнее сохраняется в нем и положительно тожественно с собою. Категории бытия, как понятия, были по существу этими тожествами определений с самими собою в их ограничении или их инобытии; но это тожество было лишь понятием в себе; оно еще не обнаруживалось. Поэтому, качественное определение, как таковое, перешло в его другие и имело своею истиною некоторое отличное от него определение. Напротив, общее, даже когда оно полагает себя в некотором определении, остается в нем тем же, что оно есть. Оно есть душа конкретного, коему оно присуще, не стесненное и саморавное в его многообразии и различии. Оно не уносится в становление, но продолжается непомраченное им и имеет силу неизменного, бессмертного самосохранения.
Равным образом, оно не имеет только видимости в другом, как определение рефлексии. Последнее, как относительное, не только относится лишь к себе, но есть некоторое отношение. Оно обнаруживает себя в своем другом, но имеет в нем лишь видимость, и видимость каждого в другом или их обоюдное определение при их самостоятельности имеет форму внешнего действия. Напротив, общее положено, как сущность своего определения, как его собственная положительная природа. Ибо определение, составляющее его отрицательное, есть в понятии только его положение или, по существу, вместе с тем отрицательное отрицательного, и лишь это тожество отрицательного с собою и есть общее. Тем самым общее есть также субстанция своих определений, но так, что то, что было для субстанции, как таковой, случайным, есть собственное опосредование понятия самим собою, его собственная имманентная рефлексия. Но это опосредование, ближайшим образом повышающее случайное в необходимость, есть обнаруженное отношение; понятие не есть причина бесформенной субстанции или необходимость, как внутреннее тожество отличных одна от другой и взаимно ограничивающихся вещей или состояний, но абсолютная отрицательность формирующего и создающего; и так как определение есть не ограничение, а просто снятое, положение, то видимость есть явление тожественного.
Поэтому общее есть свободная сила; оно есть и оно само, и захватывает свое другое, но не насильственно, а так, что оно скорее покоится и остается при себе самом в другом. Как оно названо свободною силою, также оно могло бы быть названо свободною любовью и безграничным блаженством, ибо оно есть отношение к различному от себя, лишь как к себе самому, оно возвращено в последнем к самому себе.
Только что было упомянуто об определенности, хотя понятие, как пока лишь общее и тожественное себе, еще до нее не дошло. Но нельзя говорить об общем без определенности, которая при ближайшем рассмо{22}трении есть частность и единичность; ибо оно заключает ее в своей абсолютной отрицательности в себе и для себя; таким образом, определенность берется не извне, если о ней говорится по поводу общего. Как отрицательность вообще или по первому, непосредственному отрицанию, оно вообще имеет в нем самом определенность, как частность; как второе, как отрицание отрицания, оно есть абсолютная определенность или единичность и конкретность. Тем самым общее есть полнота понятия, оно есть конкретное, а не пустое, имеющее скорее содержание через свое понятие, содержание, в котором оно не только сохраняется, но которое есть его собственное и имманентное ему. От содержания, правда, можно отвлечь, но при этом получается не общность понятия, а лишь отвлеченное, которое есть изолированный, несовершенный момент понятия и не имеет в себе истины.
Таким образом, при ближайшем рассмотрении общее оказывается этою полнотою. Поскольку оно имеет внутри себя определенность, оно есть не только первое отрицание, но и ее рефлексия в себя. Взятое для себя с этим первым отрицанием оно есть частное, как это будет сейчас рассмотрено; но и в этой определенности оно по существу есть еще общее; здесь оно еще должно быть понимаемо с этой стороны. А именно эта определенность, как в понятии полная рефлексия, есть двоякая видимость, с одной стороны, видимость во вне, рефлексия в другое, с другой стороны, видимость во внутрь, рефлексия в себя. Эта внешняя видимость образует собою отличение от другого; тем самым общее приобретает частность, находящую свое разрешение в некотором высшем общем. Поскольку оно теперь есть также лишь относительно общее, оно не утрачивает своего характера общего; оно сохраняет оный в своей определенности и притом не так, чтобы в соединении с нею он оставался относительно нее безразличным – в таком случае он был бы лишь совокуплен с нею – но так, что он есть именно то, что только что было названо видимостью во внутрь. Определенность, как определенное понятие, заворачивается внутрь себя из внешности; она есть, собственно, имманентный характер нечто существенное потому, что он принят в общность и проникнут ею, имеет равный с нею объем, тожественно с нею также проникает ее; это характер, принадлежащий роду, как нераздельная с общностью определенность. Поэтому он есть не обращенное во вне ограничение, но нечто положительное, так как через общность он находится в свободном отношении к себе. Таким образом, и определенное понятие остается внутри себя бесконечно свободным понятием.
Что касается другой стороны, по которой род ограничен своим определенным характером, то было уже замечено, что, как низший род, он находит свое разрешение в высшем общем. Последнее может снова быть понимаемо, как род, хотя более отвлеченный, но опять-таки принадлежит лишь той стороне определенного понятия, которая направлена во вне. По истине высшее общее есть то, в коем эта направленная во вне сторона {23}принимается обратно внутрь, то второе отрицание, в котором определенность есть только положенное или видимость. Жизнь, я, дух, абсолютное понятие суть общее не только в смысле высших родов, но как конкретное, определения которого также суть не только виды или низшие роды, но в своей реальности суть совершенно в себе и исполнены ею. Поскольку жизнь, я, конечный дух также суть лишь определенные понятия, они находят абсолютное разложение в том общем, которое должно быть понимаемо, как по истине абсолютное понятие, как идея бесконечного духа, положение которого есть бесконечность, прозрачная реальность, в коей он есть свое творение и сам себя в ней созерцает.
Истинное, бесконечное общее, которое есть непосредственно как частность, так и единичность, должно быть теперь рассмотрено ближе, как частность. Оно определяет себя свободно; его обращение в конечное не есть переход, имеющий место лишь в сфере бытия; это творческая сила, как абсолютная отрицательность, которая относится к себе самой. Как таковая, она есть различение внутри себя, а последнее есть определение, состоящее в том, что различение тожественно с общностью. Тем самым оно есть положение самих различений, как общих, относящихся к себе. Через то они становятся фиксированными, изолированными различениями. Изолированная устойчивость конечного, которая ранее определялась, как ее бытие для себя, также как вещность, субстанция, есть в своей истине общность; и этою формою бесконечное понятие облекает свои различения формою, которая и есть именно самые эти различения. В том и состоит творчество понятия, могущее быть понятым лишь в этом его внутреннейшем.
В. Частное понятие
Определенность, как таковая, свойственна бытию и качественному; как определенность понятия, она есть частность. Она есть не граница, т.е. не относится к некоторому другому, как своей потусторонности, но скорее, как было только что указано, есть собственный имманентный момент общего; последнее находится поэтому в частности не при чем-либо другом, но вполне при себе самом.
Частное содержит в себе общность, составляющую его субстанцию; род есть неизменное в своих видах; виды различаются не от общего, а только один от другого. Частное имеет с другими частными, к которым оно относится, одну и ту же общность. Вместе с тем их различие в виду их тожества с целым, как таковое, обще; оно есть целостность. Таким образом, частное не только содержит в себе общее, но также изображает последнее через свою определенность; она тем самым образует собою ту сферу, которую должно исчерпать частное. Эта целостность, поскольку определенность частного берется просто, как различие, является полнотою. В этом смысле виды образуют полноту, по{24}скольку их нет более, чем перечислено. Для них нет никакого внутреннего мерила или принципа, так как различие есть то лишенное единства различение, относительно которого общность, составляющая абсолютное единство для себя, есть лишь внешний рефлекс и неограниченная, случайная полнота. Но различие переходит в противоположение, в имманентное отношение различного. Частность же есть общность в себе и для себя, такое имманентное отношение не вследствие перехода; она есть целостность внутри себя самой и простая определенность, принцип по существу. Она не имеет иной определенности, кроме положенной через само общее и вытекающей из последнего следующим образом.
Частное есть само общее, но первое есть различение второго или отношение к другому, видимость второго во вне; но нет никакого другого, от которого отличалось бы частное, кроме самого общего. Общее определяет себя и, таким образом, само есть частное; определенность есть его различение; оно отличается только от самого себя. Поэтому его виды суть только: а, само общее, и b, частное. Общее, как понятие, есть и оно само, и его противоположность, которое есть опять-таки оно само, как его положенная определенность; общее захватывает ее и остается в ней при себе. Таким образом, оно есть полнота и принцип своего различия, определяемое всецело лишь им самим.
Поэтому нет иного истинного разделения, кроме того, что понятие само ставит себя в сторону, как непосредственную, неопределенную общность; именно это неопределенное и составляет его определенность или то, в силу чего оно есть частное. То и другое суть частные и потому координированные. То и другое, как частное, есть также определенное в противоположность общему; в этом смысле оно называется подчиненным последнему. Но именно потому это общее, в противоположность коему определено частное, тем самым скорее само есть также лишь одно из противоположных. Если мы говорим о двух противоположных, то мы должны поэтому также снова сказать, что оба они составляют частное, не только вместе, как бы для внешней рефлексии они были равно частными, но их определенность в противоположность одного другому есть по существу лишь одна определенность, отрицательность, которая в общем лишена сложности.
Различение, как показано, есть здесь в своем понятии и тем самым в своей истине. Всякое предыдущее различение находит это единство в понятии. Как непосредственное различение в бытии, оно есть граница некоторого другого; как данное в рефлексии, оно относительно, положено, как относящееся по существу к своему другому; здесь тем самым единство понятия начинает становиться положенным, но ближайшим образом, лишь как видимость в чем-либо другом. Переход и разложение этих определений имеют лишь тот истинный смысл, что они достигают своего понятия, истины; бытие, существование, нечто или целое, части и т.д., субстанция и акциденция, причина и действие суть для себя лишь мысленные {25}определения; они становятся поняты, как определенные понятия, поскольку каждое из них познано в единстве со своим другим или противоположным. Например, целое и части, причина и действие и т.д. не суть еще различные, определенные, как частные, одно в противоположность другому, так как хотя они в себе составляют одно понятие, но их единство не достигло еще формы общности; таким образом, и различение, присущее этим отношениям, не имеет еще такой формы, что оно есть одна определенность. Например, причина и действие суть не два различных понятия, а лишь одно определенное понятие, и причинность, как всякое понятие, есть нечто простое.
Относительно полноты оказалось, что определенное, как частное, достигает полноты в различении общего и частного, и что лишь эти два составляют частные виды. В природе, конечно, в одном и том же роде бывает более двух видов, так что эти многие виды не имеют вышеуказанного отношения противоположности. Таково бессилие природы, что она не в состоянии сохранить и выразить собою строгость понятия и протекает в таком чуждом понятию слепом многообразии. Природа в разнообразии своих родов и видов и в бесконечном различии своих образований может вызывать в нас удивление, так как в удивлении нет понятия, и его предмет есть неразумное. Так как природа есть инобытие понятия, то ей предоставлено впадать в это различие, подобно тому, как дух, хотя имеет понятие в образе понятия, впадает также и в представления и вращается в их бесконечном многообразии. Многочисленные природные роды и виды должны считаться за нечто не-высшее произвольных причуд духа в его представлениях. В тех и других, правда, повсюду видны следы и чаянии понятия, но изображающие последнее не в верном отражении, так как они суть стороны его свободного инобытия; понятие есть абсолютная сила именно потому, что оно может проявлять свои различения свободно в образе самостоятельных различий, внешней необходимости, случайности, произвола, мнения, которые должны, однако, считаться не более чем отвлеченной стороною ничтожества.
Определенность частного, как мы видели, есть просто принцип, но она есть также момент целого, определенность в противоположность другой определенности. Понятие, поскольку оно определяет или отличает себя, направлено отрицательно к своему единству и сообщает себе форму одного из своих идеальных моментов бытия; как определенное понятие, оно имеет вообще существование. Но это бытие имеет значение уже не простой непосредственности, а общности через абсолютное опосредование равной себе непосредственности, которая содержит в себе также другой момент, сущность или рефлексию. Эта общность, коею облечено определенное, есть отвлеченная. Частное имеет общность внутри его, как свою сущность; но поскольку определенность различения положена и тем самым имеет бытие, форма находится в нем, и определенность, как таковая, есть содержание. Общность становится формою, поскольку отличение есть существенное, {26}как, наоборот, в чисто общем оно есть абсолютная отрицательность, а не такое отличение, которое положено, как таковое.
Хотя теперь определенность есть отвлеченное в противоположность другой определенности, но так как эта другая есть лишь сама общность, то последняя тем самым есть также отвлеченность, и определенность понятия или частность есть опять-таки не что иное, как определенная общность. Понятие в ней вне себя; поскольку оно есть то, что в ней вне себя, отвлеченно общее содержит в себе все моменты понятия; оно есть α, общность, ß, определенность, γ, простое единство обоих; но это единство непосредственное, и потому частность не есть полнота. В себе она есть также эта полнота и опосредование; она есть по существу отношение к другому или снятие отрицания, т.е. другой определенности, – другой, которая предносится однако, лишь как мнение, ибо она непосредственно исчезает и обнаруживает себя, как то, чем должно быть ее другое. Тем самым эта общность делается, таким образом, отвлеченною, так как опосредование есть лишь условие или, иначе, не положено в нем самом. Так как оно не положено, то единство отвлеченного имеет форму непосредственности, а содержание – форму безразличия в противоположность своей общности, так как оно не есть та полнота, какую представляет собою общность абсолютной отрицательности. Отвлеченно общее есть тем самым хотя и понятие, но как лишенное понятия, как понятие, которое не положено, как таковое.
Если идет речь об определенном понятии, то обыкновенно подразумевается лишь такое чисто отвлеченно общее. Равным образом, под понятием вообще большею частью разумеется лишь такое чуждое понятию понятие, и слово рассудок означает способность таких понятий. Этому рассудку присуще доказательство, поскольку оно движется посредством понятий, т.е. лишь определений. Такое движение посредством понятий не восходит поэтому над конечностью с необходимостью; высшая его ступень есть отрицательное бесконечное, отвлеченность доведенной до крайней высоты сущности, которая сама есть определенность неопределенности. Абсолютная субстанция, правда, есть не эта пустая отвлеченность, а по содержанию своему скорее полнота, но она отвлеченна потому, что лишена абсолютной формы, понятие не составляет ее внутренней истины; хотя она есть тожество общности и частности или мышления и взаимного внеположения, но это тожество не есть определенность понятия; вне ее скорее находится некоторый, и притом, именно потому что он находится вне ее, случайный рассудок, в котором и для которого она существует в различных атрибутах и модусах.
Впрочем, отвлеченность не пуста, как то обыкновенно принимают; она есть определенное понятие; она имеет содержанием некоторую определенность; сущность, доведенная до крайней высоты, чистая отвлеченность, обладает, как сказано, определенностью неопределенности; но некоторая определенность есть неопределенность, так как первая должна противостоять определенному. Но поскольку высказывается, чтó она такое, снимается то самое, чем она должна быть; она высказывается, как одно и то же с опреде{27}ленностью и, таким образом, из отвлеченности восстановляется понятие и его истина. Но каждое определенное понятие, конечно, пусто постольку, поскольку оно содержит в себе не полноту, а лишь некоторую одностороннюю определенность. Если ему даже свойственно конкретное содержание, напр. человек, государство, животное и т.п., оно все же остается пустым понятием, поскольку его определенность не есть принцип его различений; принцип содержит в себе начало и сущность своих развития и реализации; всякая же иная определенность понятия бесплодна. Поэтому, если понятие порицается вообще, как пустое, то тем самым не принимается в расчет та абсолютная определенность, которая есть различение понятия и единственно истинное его элементарное содержание.
Сюда же относится то обстоятельство, вследствие которого в новое время рассудок мало ценится и так унижается перед разумом; это та устойчивость, которую первый сообщает определенности и тем самым конечности. Это устойчивое состоит в только что рассмотренной форме отвлеченной общности; через нее оно становится неизменным. Ибо качественная определенность, как и определение рефлексии, по существу ограничены и через свою ограниченность имеют отношение к своему другому, а тем самым причастны необходимости изменения и прехождения. Общность же, какая им присуща в рассудке, сообщает им форму рефлексии в себя, через которую они лишаются отношения к другому и становятся непреходящими. Но если в чистом понятии эта вечность принадлежит его природе, то его отвлеченные определения должны бы были быть вечными существенностями лишь по их форме; но их содержание не соответствует этой форме, и потому они не суть истина и непреходимость. Их содержание не соответствует форме, так как оно не есть самая определенность, как общее, т.е. не есть полнота различения понятия или сама целостная форма; поэтому форма ограниченного рассудка есть сама несовершенная, именно отвлеченная общность. Но далее следует признавать бесконечную силу рассудка в том, что он разделяет конкретное на отвлеченные определенности и схватывает ту глубину различения, которая одна есть вместе с тем сила, порождающая их переход. Конкретное в воззрении есть целостность, но чувственная, – реальная материя, безразличные взаимно внеположные состояния в пространстве и времени; это отсутствие единства в многообразии, как содержание воззрения, не должно бы было быть вменяемо последнему в заслугу и преимущество перед тем, что рассудочно. Изменчивость, обнаруживающаяся в воззрении, уже указывает на общее; то, что из нее входит в воззрение, есть лишь другое также изменчивое, стало быть то же самое; это не есть общее, выступающее и являющееся вместо него. Всего же менее следует вменять науке, напр. геометрии и арифметике, в заслугу то наглядное, которое приносит с собою ее материя, и представлять себе ее предложения, как основанные на нем. Напротив, именно потому материя таких наук имеет более низменную природу; воззрительность фигур или числ не помогает их научности; последняя вносится в {28}них лишь через мышление о них. Поскольку же под воззрением разумеется не только чувственная, но объективная целостность, то последняя имеет характер интеллектуальный, т.е. ей свойственно существование не во внешнем его существовании в предмете, но в том, что составляет его непреходящую реальность и истину, – реальность, лишь поскольку она определена по существу в понятии и через понятие; т.е. идею, ближайшая природа которой выяснится ниже. То, что считается преимуществом воззрения, как такового, перед понятием, есть внешняя реальность, нечто лишенное понятия, получающее свою ценность лишь через него.
Так как поэтому, рассудок представляет собою бесконечную силу, которою определяется общее, или, наоборот, которому, в себе и для себя лишенному устойчивой определенности, сообщается устойчивая прочность через форму общности, то не вина рассудка, если не идут далее. В том и состоит субъективное бессилие разума, что он оставляет такими эти определенности и не оказывается в состоянии привести их к единству через диалектическую силу, противоположную этой отвлеченной общности, т.е. через своеобразную природу, через понятие этих определенностей. Хотя рассудок через форму отвлеченной общности сообщает им, так сказать, такую твердость бытия, какой они не имеют в качественной сфере и в сфере рефлексии, но через это упрощение он вместе с тем одухотворяет их и так обостряет, что они именно на этой ступени приобретают способность саморазложения и перехода в противоположное им. Высшая зрелость и высшая ступень, которой нечто может достигнуть, есть та, с которой начинается его погибель. Устойчивость определенностей, в которую, по-видимому, вступает рассудок, форма непреходимости, есть форма относящейся к себе общности. Но она граничит с собственно понятием, и потому в ней самой выражается бесконечная близость разложения конечного. Эта общность непосредственно обостряет определенность конечного и выражает его несоответствие с нею. Или, правильнее сказать, его соответствие уже наступило; наступило отвлеченно определенное положение, как одно с общностью, и именно потому не для себя, как бы оно было лишь определенное, но только как единство себя и общего, т.е. как понятие.
Поэтому, во всех отношениях превратно разделять, как то обычно делают, рассудок и разум. Если понятие считается чуждым разуму, то на это следует скорее смотреть, как на неспособность разума признать себя в понятии. Определенное и отвлеченное понятие есть условие или, правильнее, существенный момент разума; оно есть одухотворенная форма, в которой конечное через общность, в коей оно относится к себе, само возгорается в себе, как диалектически положенное и тем самым как самое начало явления разума.
Так как определенное понятие в предыдущем изложении изображено в своей истине, то остается лишь указать, чтó в нем тем самым положено. Различие, существенный момент понятия, но еще в чисто общем неположенное, как таковой, вступает в определенном понятии в свои {29}права. Определенность в форме общности в связи с нею образует простое; это определенно общее есть относящаяся к себе самой определенность, определенная определенность или абсолютная отрицательность, положенная для себя. Но относящаяся к самой себе определенность есть единичность. Как общность непосредственно есть в себе и для самой себя уже частность, так непосредственно в себе и для себя частность есть также единичность, на которую следует смотреть ближайшим образом, как на третий момент понятия, поскольку он прочно противостоит двум первым, но также, как на абсолютный возврат понятия внутрь себя и вместе с тем как на положенную утрату последним самого себя.
Примечание. Общность, частность и единичность суть согласно вышеизложенному три определенные понятия, именно если их желают сосчитать. Было уже ранее указано, что число есть несоответственная форма для того, чтобы подвести под нее определения понятия, и всего и совершенно несоответственнее для определений самого понятия; число, поскольку оно имеет принципом одно, обращает считаемое в совершенно раздельные и взаимно совершенно безразличные (данные). Из вышеизложенного явствует, что различные определенные понятия суть собственно лишь одно и то же понятие, а вовсе не выпадают одно от другого в числе.
В обычном изложении логики приводятся различные подразделения и виды понятий. Но сейчас же бросается в глаза непоследовательность, состоящая в том, что виды вводятся так: Имеются (es giebt) количество, качество и другие нижеследующие понятия. Имеются – этим не выражается никакого оправдания, кроме того, что такие виды находят и указывают на основании опыта. Таким путем получается эмпирическая логика, – странная наука, иррациональное познание рационального. Логика дает тем самым весьма плохой пример следования своим собственным учениям; она разрешает себе самой делать обратное тому, что она предписывает, как правило, по которому понятия должны быть выведены и научные предложения, следовательно и предложение: имеются такие и такие того различные виды понятий – должны быть доказаны. Философия Канта впадает тут и в дальнейшую непоследовательность, она заимствует для трансцендентальной логики категории в качестве т. наз. основных понятий из субъективной логики, в которую они принимаются эмпирически. Так как она признает последнее, то не усматривается, почему трансцендентальная логика решается на заимствование из такой науки, а не хватается за него прямо из опыта.
Для некоторого примера укажу на то, что понятия разделяются главным образом по их ясности, и именно на ясные и смутные, отчетливые и неотчетливые, адекватные и неадекватные. Здесь могут быть также упомянуты полные, переполненные и другие подобные излишности. Что касается упомянутого разделения на основании ясности, то легко обнаруживается, что эта точка зрения и относящиеся к ней различения взяты из определений психологических, а не логических. Так называемое ясное {30}понятие должно быть достаточно для того, чтобы отличать один предмет от другого; но такое понятие еще не должно быть называемо понятием, оно есть не что иное, как субъективное представление. То, что есть смутное понятие, должно оставаться основанным на себе, так как иначе оно было бы не смутным, а отчетливым понятием. Отчетливым понятием должно быть такое, признаки которого могут быть указаны. Таким образом оно есть собственно определенное понятие. Признак, если только усвоено то, что в нем правильно, есть не что иное, как определенность или простое содержание понятия, поскольку это содержание отличено от формы общности. Но ближайшим образом признаку не вполне свойственно это более точное определение, но он есть вообще некоторое определение, которым некто третий отмечает себе предмет или понятие; поэтому признаком может служить весьма случайное обстоятельство. Вообще он выражает собою не столько имманентность или существенность определения, сколько отношение последнего к внешнему рассудку. Но если последний есть действительно рассудок, то он имеет перед собою понятие и отмечает оное не чем иным, как тем, что есть в понятии. Если же признак должен быть отличен от понятия, то он есть некоторый значок или какое-либо иное определение, принадлежащее представлению вещи, а не ее понятию. А то, что есть неотчетливое понятие, может быть совсем обойдено, как излишнее.
Но адекватное понятие есть нечто высшее; в нем, собственно говоря, предносится соответствие понятия реальности, которое есть уже не понятие, как таковое, а идея.
Если бы признак отчетливого понятия должен был быть действительно определением понятия, то логике доставили бы затруднение простые понятия, которые согласно другому разделению противопоставляются сложным. Ибо если в простом понятии должен быть указан истинный, т.е. имманентный признак, то понятие нельзя считать простым; а поскольку такого признака нельзя указать, понятие не есть отчетливое. Тут является на помощь ясное понятие. Единство, реальность и т. под. определения должны быть простыми понятиями, правда, только потому, что логики не в состоянии найти их определения и потому должны довольствоваться тем, чтобы иметь о них ясное понятие, т.е. не иметь никакого. Для определения, т.е. для указания понятия, требуется вообще указание рода и видового отличия. Оно указывает, стало быть, на понятие, не как на нечто простое, а как на имеющее две подлежащие счету составные части. Но такое понятие не становится еще оттого чем-либо сложным. При простом понятии предносится отвлеченная простота, единство, не содержащее внутри себя различения и определенности, и потому не то единство, которое свойственно понятию. Поскольку предмет находится в представлении, особенно в памяти, или также поскольку он есть отвлеченное мысленное определение, он может быть совершенно прост. Даже сам по себе богатейший (по содержанию) предмет, напр., дух, природа, мир, также Бог, усвоенный без всякого понятия в простом представлении, выражаемом столь же простым словом – дух, при{31}рода, мир, Бог, – есть, конечно, нечто простое, на чем сознание может остановиться, не выделяя далее какого-либо особого определения или признака; но предметы сознания не должны оставаться такими простыми представлениями или отвлеченными мысленными определениями, но должны быть поняты, т.е. их простота должна быть определена вместе с их внутренним различением. Сложное же понятие есть не более, как деревянное железо. О сложном, правда, можно иметь некоторое понятие, но сложное понятие было бы нечто худшее, чем материализм, который признает сложное лишь субстанциею души, мышление же считает простым. Неразвитая рефлексия прежде всего впадает в сложность, как во вполне внешнее отношение, в худшую форму, в которой могут быть рассматриваемы вещи; даже низшие природы должны иметь некоторое внутреннее единство. А чтобы форма самого неистинного существования была перенесена на я, на понятие, – это более, чем можно бы было ожидать, это должно быть считаемо неприличием и варварством.
Далее понятия разделяются главным образом на противные и противоречивые. Если бы при изложении понятия дело сводилось к тому, чтобы указать, какие существуют определенные понятия, то пришлось бы привести всевозможные определения, – ибо все определения суть понятия и тем самым определенные понятия, – и все категории бытия, равно как все определения сущности, надлежало бы привести, как виды понятий. Так и сообщается в логиках, в одних, смотря по желанию, более, в других менее, что существуют понятия утвердительные, отрицательные, тожественные, условные, необходимые и т.д. Так как такие определения уже предшествуют понятию и потому, когда они приводятся по его поводу, находятся не на собственном им месте, то они допускают лишь поверхностные словесные объяснения и являются здесь лишенными всякого интереса. В основе противных и противоречивых понятий – различение, которое здесь главным образом имеется в виду – лежит рефлексивное определение различия и противоположности. Они считаются двумя отдельными видами, т.е. каждое, как нечто устойчивое для себя и безразличное к другому, без всякой мысли о их диалектике и внутреннем ничтожестве этих различений; как будто то, что противно, не должно быть также определено, как противоречивое. Природа и существенный переход тех форм рефлексии, которые ими выражаются, рассмотрены в своем месте. В понятии тожество развито в общность, различение в частность, противоположение, возвращающееся в основание, в единичность. В этих формах определения рефлексии таковы, каковы они суть в их понятии. Общее оказалось не только тожественным, но вместе различным или противным относительно частного и единичного, далее противоположным им или противоречивым; но в этом противоположении оно тожественно им, есть их истинное основание, в котором они сняты. То же самое справедливо о частном и единичном, которые суть также полнота определения рефлексии.
Далее понятия разделяются на подчиненные и соподчиненные; – различение, которое ближе связано с определением, а именно выражает собою {32}отношение общности и частности, при котором эти выражения и употребляются попутно. Только обыкновенно на них смотрят, как на совершенно постоянные отношения, и потому устанавливают о них многие бесплодные предложения. Наиболее подробное изложение их опять-таки объемлет собою отношение противности и противоречия к подчинению и соподчинению. Так как суждение есть отношение между определенными понятиями, то лишь при его рассмотрении будет указано истинное отношение. Тот способ, по которому эти определения сравниваются без мысли о их диалектике и о развивающемся изменении их определения или, правильнее, о присущей им связи противоположных определений делает бесплодным и бессодержательным все соображение о том, что в них согласно, и что нет, все равно, есть ли это согласие или несогласие нечто отдельное и постоянное. Великий, бесконечно плодотворный в понимании и комбинировании глубочайших отношений алгебраических величин и остроумный Эйлер и особенно сухо-рассудочный Ламберт и другие пытались обозначать этот род отношений между определениями понятий линиями, фигурами и т.п.; вообще имелось в виду возвышение – в действительности скорее понижение – способов логических отношений в некоторое исчисление. Уже попытка такого обозначения сейчас же представляется, как в себе и для себя пустая, если сравнить между собою природу знака и того, что должно быть обозначаемо. Определения понятий – общность, частность и единичность – конечно, различны так же, как линии или буквы алгебры; далее они также противоположны и допускают поэтому знаки plus и minus. Но сами они и еще более их отношения, если даже остановиться только на подчинении и включении, имеют по существу совершенно иную природу, чем буквы, линии и их отношения, чем равенство или различие величин, plus и minus, чем положение линий одна над другою или их соединение в углы и положения объемлемых ими пространств. Этого рода предметы имеют сравнительно с ними ту особенность, что первые внешни один для другого, обладают неизменным определением. Если же понятия берутся так, что они соответствуют таким знакам, то они перестают быть понятиями. Их определения не суть нечто мертвенное, как числа и линии, которым самим не принадлежат их отношения; первые суть живые движения, различенная определенность одной стороны непосредственно внутрення для других; то, что для чисел и линий есть совершенное противоречие, существенно для природы понятия. Высшая математика, которая также восходит к бесконечному и разрешает себе противоречия, не может уже для изображения таких определений употреблять свои прежние знаки; для обозначения еще весьма чуждого понятию представления бесконечного приближения двух ординат или для приравнения дуги бесконечному числу бесконечно малых прямых линий она не может сделать ничего иного, как начертить две прямые линии одну вне другой или провести в дуге прямые линия, но различные от нее; для постижения же бесконечного, к которому она тем самым приходит, она ссылается на представление.{33}
То, что ближайшим образом побуждает к такой попытке, есть преимущественно то количественное отношение, в котором должны взаимно состоять общность, частность и единичность; общее считается шире частного и единичного, а частное шире единичного. Понятие есть конкретное и богатейшее (по содержанию), так как оно есть основание и полнота предыдущих определений, категорий бытия и определений рефлексии; поэтому последние, конечно, также входят в него. Но природа его совершенно искажается, если они удерживаются в нем еще в их отвлеченности, если более широкий объем общего понимается так, что оно есть большее или большее количество, чем частное и единичное. Как абсолютное основание, оно есть возможность количества, но равным образом и качества; поэтому они рассматриваются в нем вопреки своей истине, если полагаются единственно в форме количества. Так далее и определение рефлексии есть нечто относительное, в коем имеет видимость его противоположность; оно не есть во внешнем отношении, как некоторое количество. Но понятие есть более, чем все это; его определения суть определенные понятия, оно само по существу есть полнота всех определений. Поэтому совершенно несоответственно для понимания такой внутренней полноты прибегать к числам и пространственным отношениям, в коих все определения между собою внеположны; они суть, напротив, последнее и худшее средство, могущее быть для того употребленным. Отношения природы, как, напр., магнетизм, отношения цветов, были бы для того бесконечно высшими и более истинными символами. Так как человек обладает языком, как своеобразным для разума средством обозначения, то является тщетным предприятием искать менее совершенного способа изложения и мучиться из-за него. Понятие, как таковое, может по существу быть усвоено лишь вместе с духом, которого оно не только есть собственность, но и чистый он самый. Напрасно желать упрочить оное посредством пространственных фигур и алгебраических знаков для потребностей внешнего видения и чуждого понятию механического употребления, некоторого счета. И все другое, что должно служить символом, способно самое большее возбуждать чаяния и отзвуки понятия, как символа божественной природы; но если серьезно намереваются выражать и познавать таким образом понятие, то внешняя природа всякого символа непригодна к тому, и отношение скорее оказывается обратным: то, что есть в символе отзвук некоторого высшего определения, должно бы было быть познано через понятие и приближено к нему лишь через устранение той чувственной примеси, которая указывается, как средство выражения понятия.
С. Единичное
Единичность, как оказалось, положена уже через частность; последняя есть определенная общность, т.е. относящаяся к себе определенность, определенное определенное.{34}
1. Прежде всего единичность является поэтому рефлексиею понятия в себя само из своей определенности. Она есть опосредование понятия через себя, поскольку его инобытие вновь сделало себя другим, вследствие чего понятие восстановлено, как равное себе, но в определении абсолютной отрицательности.
Отрицательное в общем, превращающее последнее в частное, было определено ранее того, как двоякая видимость; поскольку оно есть видимость внутрь, частное остается общим, а через видимость во вне оно есть определенное; возврат этой стороны в общее двоякий, или через отвлечение, которое отбрасывает общее и восходит к более высокому и высшему роду, или же через единичность, в которую нисходит общее в самой своей определенности. Здесь обходится то уклонение, в котором отвлечение сходит с пути понятия и покидает истину. Его более высокое и высшее общее, к коему оно восходит, есть лишь становящаяся все более и более бессодержательною поверхность; а пренебрегаемая им единичность есть глубина, в которой понятие схватило само себя и положило, как понятие.
Общность и частность являются с одной стороны моментами становления единичности. Но уже было указано, что они в них самих суть полное понятие и вследствие того в единичности не переходят в нечто другое, но в ней лишь положено то, что они суть в себе и для себя. Общее есть для себя, так как в нем самом абсолютное опосредование, отношение к себе, есть лишь абсолютная отрицательность. Оно есть отвлеченное общее, поскольку это снятие есть внешнее действие и тем самым устранение определенности. Эта отрицательность, правда, присуща отвлеченному, но она отчасти вне его, просто как его условие; она есть сама отвлеченность, противоставляющая себя своему общему, которое поэтому не имеет единичности внутри его самого и остается чуждым понятию. Жизнь, дух, Бог так же, как чистое понятие, не могут вследствие того быть схвачены отвлечением, так как оно отстраняет из своих образований единичность, принцип индивидуальности и личности, и потому приходит лишь к безжизненным и бездушным, бесцветным и бессодержательным общностям.
Но единство столь неотделимо от понятия, что и эти произведения отвлечения, из которых должна быть устранена единичность, собственно говоря, сами единичны. Так как отвлечение возвышает конкретное до общности, общее же понимает, лишь как определенное общее, то именно в этом и состоит единичность, оказавшаяся относящеюся к себе определенностью. Отвлечение есть поэтому разделение конкретного и превращение его определений в единичные; оно усвояет лишь единичные свойства и моменты; ибо его продукт должен содержать то, что есть само оно. Но различение этих единичности его продукта и единичности понятия состоит в том, что в первых отличается единичное, как содержание, от общего, как формы; ибо именно это содержание не есть абсолютная форма, самое понятие, или эта форма не есть полнота формы. Но этим ближайшим {35}соображением отвлеченное обнаруживается само, как единство единичного содержания и отвлеченной общности, стало быть, как конкретное, как противоположное тому, чем оно хочет быть.
По тому же основанию частное, так как оно есть лишь определенное общее, есть также единичное, и, наоборот, так как единичное есть определенное общее, оно есть также некоторое частное. Если твердо держаться этой отвлеченной определенности, то понятие имеет три частных определения, – общее, частное и единичное, между тем как ранее видами частного считались лишь общее и частное. Так как единичность есть возврат понятия, как отрицательного, внутрь себя, то самый этот возврат от отвлечения, которое в нем собственно снимается, может быть поставлен и сосчитан, как безразличный момент наряду с другими.
Если единичность признается одним из частных определений понятия, то частность есть полнота, все обнимающая собою; как эта полнота, она и есть именно ее конкретное или сама единичность. Но она есть также конкретное по вышеуказанной своей стороне, как определенная общность; таким образом она есть непосредственное единство, в коем не положен ни один из этих моментов, как различенный или как определяющее, и в этой форме она составляет средний термин формального умозаключения.
Само собою бросается в глаза, что каждое определение, полученное в предыдущем изложении понятия, непосредственно разлагается и теряется в других. Всякое различение смешивается в том рассуждении, которое должно его изолировать и упрочить. Лишь простое представление, для которого это различение изолировало отвлечение, способно прочно различить общее, частное и единичное; таким образом, они могут быть перечислены, и дальнейшее различение хватается за полную внешность бытия, за количество, которое пригодно здесь менее всего. В единичности положено истинное отношение, нераздельность определения понятия; ибо как отрицание отрицания она содержит в себе его и его противоположение, и вместе с тем его же в своем основании или единстве совпадение каждого с его другим. Так как в этой рефлексии состоит общность, в себе и для себя, то первая есть по существу отрицательность определений понятия не только так, что она есть относительно них лишь третье различное, но так, что теперь положено, что положение есть бытие в себе и для себя; т.е. что свойственные отличению определения суть каждое полнота. Возврат определенного понятия внутрь себя состоит в том, что он имеет определение – быть в своей определенности полным понятием.
2. Но единичность есть не только возврат понятия внутрь себя самого, но непосредственно и его утрата. Через единичность оно, будучи в нем внутри себя, становится вне себя и вступает в действительность. Отвлечение, которое, как душа единичности, есть отношение отрицательного к отрицательному, есть, как показано, не нечто внешнее общему и частному, а имманентно им, и они через него суть конкретное, содержание, {36}единичное. Но единичное, как эта отрицательность, есть определенная определенность, различение, как таковое; через эту рефлексию отличения в себя отличение упрочивается; определение частного достигается лишь через единичность, ибо последняя есть то отвлечение, которое теперь именно и есть единичность, положительное отвлечение.
Таким образом, единичное, как относящаяся к себе отрицательность, есть непосредственное тожество отрицания с собою; оно есть сущее для себя. Или, иначе, оно есть отвлечение, определяющее понятие по его идеализованному моменту бытия, как нечто непосредственное. Таким образом, единичное есть качественное одно или это. По этому качеству оно есть во-первых отталкивание себя от себя самого, что предполагает многие другие одни; во-вторых, оно есть в противоположность этим предположенным другим отношение отрицательное и потому исключающее единичное. Общность, отнесенная к этим единичным, как безразличным одним, – а она должна быть отнесена к ним, так как она есть момент понятия единичности, – есть лишь свойственное им всем. Если под общим разумеют то, что свойственно вообще многим единичным, то исходят от их безразличного существования и к определению понятия примешивают непосредственность бытия. Низшее представление, какое можно иметь об общем, каково оно в отношении к единичному, есть это его внешнее отношение, как чего-то свойственного всем.
Единичное, которое в рефлексивной сфере осуществления есть «это», лишено того исключающего отношения к другим одним, которое присуще качественному бытию для себя. Это, как рефлектированное в себя одно, не обладает для себя отталкиванием; или, иначе, отталкивание присуще этой рефлексии вместе с отвлечением и есть рефлектирующее опосредование, которое таково в нем, что оно есть положенная, отмеченная внешностью непосредственность. Это есть; оно непосредственно; но оно есть это, лишь поскольку оно указано. Указывание есть рефлектирующее движение, которое совпадает с собою и полагает непосредственность, но как нечто внешнее себе. Единичное, правда, есть также это, как и восстановленное из опосредования непосредственное; но оно имеет непосредственность не вне его, оно само есть отталкивающее отделение, положенное отвлечение, но в своем отделении само есть положительное отношение.
Это отвлечение единичного, как рефлексия в себя различения, есть, во-первых, положение различенных, как самостоятельных, рефлектированных в себя. Они суть непосредственно; но далее это разделение есть рефлексия вообще, видимость одного в другом; таким образом, они состоят в существенном отношении. Далее они суть не просто сущие единичные, противоположные одно другому; такое множество свойственно бытию; полагающая себя, как определенную, единичность полагает себя не в чем-либо внешнем, а в различении понятия; поэтому она исключает из себя общее, но так как последнее есть момент ее самой, то он столь же существенно относится к ней.{37}
Понятие в этом отношении своих самостоятельных определений утратило себя; ибо оно уже не есть их положенное единство, и они уже не суть его моменты, его видимость, но пребывают в себе и для себя. Как единичность, оно возвращается в определенности внутрь себя; тем самым определенное само стало полнотою. Его возврат внутрь себя есть поэтому его абсолютное, первоначальное разделение, или, иначе, оно, как единичность, положено, как суждение.
Вторая глава.
СУЖДЕНИЕ
Суждение есть положенная в самом понятии определенность последнего. Определения понятий или то, что, как оказалось, суть определенные понятия, уже рассмотрены для себя; но это рассмотрение было более субъективною рефлексией или субъективным отвлечением. Но понятие само есть это отвлечение, противоставление его определений есть его собственное определение. Суждение есть это положение определенного понятия через само понятие.
Акт суждения есть постольку некоторая другая функция, чем понимание, или, правильнее, другая функция понятия, поскольку оно есть акт определения понятия через себя само; и дальнейшее движение суждения в различии суждений есть это дальнейшее определение понятия. Какие имеются определенные понятия, и как эти их определения вытекают с необходимостью, это должно быть обнаружено в суждении.
Суждение может поэтому быть названо ближайшим реализованием понятия, поскольку реальность обозначает вообще выход в существование в виде определенного бытия. Ближайшим образом природа этого реализования оказалась такою, что, во-первых, моменты понятия через его рефлексию в себя или его единичность суть самостоятельные полноты, во-вторых же, единство понятия есть их отношение. Рефлектированные в себя определения суть определенные полноты, как по существу в безразличной безотносительной устойчивости, так и через взаимное опосредование одних другими. Самый акт определения есть лишь полнота, поскольку он содержит в себе эти полноты и их отношение. Эта полнота и есть суждение. Поэтому оно содержит в себе обе самостоятельные части, именуемые субъектом и предикатом. Что такое каждый из них, нельзя еще собственно сказать; они еще неопределенны, ибо должны быть определены лишь через суждение. Поскольку оно есть понятие, как определенное, между ними существует лишь то общее различие, что суждение содержит в себе определенное понятие в противоположность еще неопределенному. Поэтому субъект в противоположность предикату может ближайшим образом признаваться за частное в противоположность общему, или также за единичное в противоположность частному, поскольку они вообще взаимно противостоят, как более определенное более общему.{38}
Поэтому правильно и нужно пользоваться для определений суждения этими названиями – субъект и предикат; как названия, они суть нечто неопределенное, долженствующее еще получить свое определение; и потому они суть не более, как названия. Сами определения понятия не могут быть употребляемы, как две стороны суждения, отчасти на этом основании, отчасти же и еще более потому, что природа определения понятия требует, чтобы оно не было чем-то отвлеченным и неизменным, но содержало внутри себя и полагало в себе свое противоположное; так как стороны суждения суть сами понятия, т.е. полнота его определений, то они должны пройти и показать в себе их все в отвлеченной или конкретной форме. Но для того, чтобы при таком изменении их определений сохранить в общем виде стороны суждения, всего удобнее прибегнуть к названиям, сохраняющим при этом постоянство. Название же противостоит вещи или понятию; это различие проявляется и в самом суждении, как таковом. Так как субъект выражает собою вообще определенное и потому преимущественно непосредственно сущее, предикат же общее, сущность или понятие, то субъект, как таковой, есть ближайшим образом некоторое название; ибо то, чтó он такое есть, выражает лишь предикат, содержащий в себе бытие в смысле понятия. Что есть это, или что это есть за растение и т.д.? под бытием, о котором тут спрашивается, часто разумеется только название, и, узнав последнее, мы удовлетворяемся и знаем, что такое есть эта вещь. Это есть бытие в смысле субъекта. Но понятие или по меньшей мере сущность и вообще общее сообщается лишь предикатом, и о нем спрашивается в смысле суждения. Бог, дух, природа или что бы то ни было есть поэтому, как субъект суждения, только название; что такое есть этот субъект по его понятию, сообщается лишь предметом. Если ищется некоторый предикат, присущий субъекту, то в основе суждения о том должно уже лежать понятие; но оно высказывается лишь самим предикатом. Поэтому предположенное значение субъекта есть собственно только представление, и оно приводит к некоторому объяснению названия, причем оказывается случайным и некоторым историческим фактом то, что подразумевается или не подразумевается под названием. Многие споры о том, присущ или нет данному субъекту некоторый предикат, суть поэтому не что иное, как споры о словах, так как они исходят от этой формы; лежащее в основании (subjektum, υποκειμενον) есть еще не более, чем слово.
Теперь надлежит ближе рассмотреть, каким образом, во-вторых, определены отношение субъекта и предиката в суждении и тем самым ближайшим образом они сами. Стороны суждения суть вообще полноты, которые ближайшим образом по существу самостоятельны. Поэтому единство понятия есть прежде всего лишь отношение самостоятельных (сторон); не конкретное, возвратившееся внутрь себя из этой реальности полное единство, но такое, вне которого они пребывают, как неснятые в нем крайние термины. Поэтому рассмотрение суждения может исходить или от {39}первоначального единства понятия, или от самостоятельности этих крайних терминов. Суждение есть раздвоение понятия через себя само; это единство есть поэтому основание, с которого рассматривается суждение по его истинной объективности. Тем самым оно есть первоначальное разделение первоначально единого; слово «Urtheil» выражает то, что оно есть в себе и для себя. Но что понятие есть в суждении явление, так как моменты первого достигают в последнем самостоятельности, – этой стороны внешности придерживается более представление.
Таким образом, по этому субъективному взгляду субъект и объект считаются каждый за нечто готовое для себя вне другого; субъект – предметом, который существовал бы и в том случае, если бы он не имел этого предиката; предикат – общим определением, которое существовало бы и в том случае, если бы оно не было присуще этому субъекту. С суждением, стало быть, связана рефлексия, может ли и должен ли тот или иной предикат, находящийся в голове, быть присоединен к предмету, находящемуся вне ее для себя; само суждение состоит в том, что лишь посредством него некоторый предикат связан с субъектом, так что, если бы это связывание не имело места, то субъект и предикат остались бы каждый для себя тем, что они суть, первый – существующим предметом, второй – представлением в голове. Но предикат, присоединенный к субъекту, должен также соответствовать ему, т.е. быть в себе и для себя тожественным ему. Это значение присоединения снова снимает субъективный смысл суждения и безразличное внешнее существование субъекта и предиката: это действие есть хорошее; связка показывает, что предикат принадлежит бытию предмета, а не связан с ним лишь внешним образом. В грамматическом смысле это субъективное отношение, при котором исходят от безразличной внешности субъекта и предиката, имеет полное значение; ибо это слова, связанные здесь внешним образом. По этому поводу можно также упомянуть, что хотя предложение в грамматическом смысле имеет субъект и предикат, но оно не есть еще оттого суждение. Последнее подразумевает, что предикат находится к субъекту в отношении, обусловленном определениями понятий, т.е. как некоторое общее к некоторому частному или единичному. Если то, что говорится о единичном субъекте, само есть нечто единичное, то это простое предложение. Напр., Аристотель умер на 73-м году[1] своей жизни, в 4-м году 115-й олимпиады, – это простое предложение, а не суждение. Оно имело бы отчасти характер суждения, если бы одно из обстоятельств, время смерти или возраст этого философа подвергались сомнению, а между тем по какому-либо основанию на приведенных цифрах приходилось настаивать. Ибо в таком случае они признавались бы за нечто общее, существующее и без определенного содержания – смерти Аристотеля, за наполненное другим или также пустое время. {40}Так, известие «мой друг N. умер» есть предложение; оно было бы суждением лишь тогда, если бы возник вопрос, есть ли эта смерть действительная или лишь кажущаяся.
Если суждение обычно объясняется так, что оно есть соединение двух понятий, то для внешней связки можно пожалуй сохранить неопределенное выражение «соединение» и признавать далее, что по крайней мере, соединяемое суть понятие. Но вообще это объяснение весьма поверхностно не только потому, что, напр., в разделительном суждении соединено более двух так называемых понятий, но и потому, что объяснение дает гораздо более, чем есть на деле; ибо то, что тут подразумевается вообще, суть не понятия, едва ли даже определения понятий, а в сущности лишь определения представлений; по поводу понятия вообще и определенного понятия было уже замечено, что то, чему обычно дается это название, никоим образом не заслуживает названия понятия; откуда же в суждении могут взяться понятия? В сказанном объяснении главное есть то, что не обращается внимания на существенное в суждении, именно на различение его определений, и еще менее на отношение суждения к понятию.
Что касается дальнейшего определения субъекта и предиката, то уже было упомянуто, что именно лишь в суждении они должны получить свое определение. Но поскольку суждение есть положенная определенность понятия, то ей присущи сказанные отличения непосредственно и отвлеченно, как единичность и общность. Но поскольку оно есть вообще существование или инобытие понятия, еще не возвратившегося снова к тому единству, в силу которого оно есть понятие, то здесь выступает также та определенность, которая чужда понятию, – противоположность бытия и рефлексии или бытия в себе. Но так как понятие составляет существенное основание суждения, то эти определения по меньшей мере столь безразличны, что в каждом, одном присущем субъекту, другом – предикату, имеет место и обратное отношение. Субъект, как единичное, является прежде всего, как сущее или сущее для себя согласно определенной определенности единичного, – как действительный предмет, хотя он есть лишь предмет представления, – как, напр., храбрость, право, соответствие и т.п. – о котором судят; напротив, предикат, как общее, является рефлексиею о субъекте или, правильнее, также его рефлексиею в себя самого, выходящею за эту непосредственность и снимающею определенности, как только сущие, – его бытием в себе. Таким образом, исходят от единичного, как от первого, непосредственного, и повышают его через суждение до общности; точно так же, как сущее лишь в себе общее нисходит в единичном до существования или становится сущим для себя.
Это значение суждения должно быть признаваемо за его объективный смысл и вместе с тем за истину предыдущих форм перехода. Сущее становится и изменяется, конечное переходит в бесконечное; осуществленное выступает из своего основания в явление и исчезает в своем основании; акциденция обнаруживает богатство субстанции так же, {41}как и ее мощь; в бытии необходимое отношение проявляется в переходе в другое, в субстанции – в видимости в некотором другом. Эти переход и видимость теперь перешли в первоначальное разделение понятия, причем последнее, возвращая единичное в бытие в себе его общности, равным образом определяет общее, как действительное. То и другое есть одно и то же, единичность положена в ее рефлексии в себя, а общее, как определенное.
Но это объективное значение выражается теперь также в том, что данные различения, поскольку они вновь выступают в определенности понятия, вместе с тем положены, только как являющиеся, т.е. что они не суть нечто постоянное, но присущи одному определению понятия так же, как другому. Поэтому субъект может быть принимаем также за бытие в себе, а напротив, предикат за существование. Субъект без предиката есть то же, что в явлении вещь без свойств, вещь в себе, пустое неопределенное основание; он есть при этом понятие внутри себя самого, получающее различимость и определенность лишь в предикате; последний составляет тем самым сторону существования субъекта. Через эту определенную общность субъект находится в отношении к внешнему, открыт для воздействия других вещей и вступает в действие против них. То, что существует (da ist), выступает из своего внутри бытия в общий элемент связи и отношений, в отрицательные отношения и игру действительности, которая есть продолжение единичного в других и потому общность.
Только что указанное тожество, состоящее в том, что субъект также присущ и предикату, и наоборот, находится не только в нашем размышлении; оно не только в себе, но и положено в суждении, ибо суждение есть отношение их обоих; связка выражает собою, что субъект есть предикат. Субъект есть определенная определенность, а предикат есть эта его положенная определенность; субъект определен лишь в своем предикате или, иначе сказать, лишь в нем он есть субъект, в предикате он возвращен в себя и есть в нем общее. Но поскольку субъект есть самостоятельное, то этому тожеству присуще такое отношение, что предикат не имеет самостоятельного существования для себя, но имеет существование лишь в субъекте; первый включен в последний. Поскольку, стало быть, предмет отличается от субъекта, первый есть лишь единичная определенность последнего, лишь одно из его свойств; сам же субъект есть конкретное, полнота многообразных определенностей, из коих предикат содержит в себе лишь одну; субъект есть общее. Но, с другой стороны, и предикат есть самостоятельная общность, а субъект, наоборот, есть лишь одно из его определений. Тем самым предикат подчиняет себе субъект; единичность и частность есть не для себя, но имеет свою сущность и субстанцию в общем. Предикат выражает субъект в своем понятии; в предикате единичное и частное суть случайные определения; он есть их абсолютная возможность. Если под подчиненностью мыслят внешнее отношение субъекта {42}и предиката и представляют себе субъект, как нечто самостоятельное, то подчинение сводится к вышеупомянутому субъективному акту суждения, при котором исходят от самостоятельности их обоих. В таком случае подчинение оказывается лишь применением общего к некоторому частному или единичному, полагаемому под ним на основании неопределенного представления меньшего количества.
Если понимать тожество субъекта и предиката так, что, с одной стороны, первому присуще одно определение понятия, а второму – другое, с другой же стороны – наоборот, то тожество тем самым оказывается все же лишь чем-то сущим в себе; ради самостоятельного различия обеих частей суждения его положенное отношение имеет и эти две стороны, прежде всего как различия. Но истинное отношение субъекта к предикату образуется собственно безразличным тожеством. Определение понятия есть по существу само отношение, ибо оно есть общее; поэтому те же определения, которые свойственны субъекту и предикату, присущи тем самым также и их отношению. Оно общее, так как оно есть положительное тожество их, субъекта и предиката; но оно также определенно, так как определенность предиката есть определенность субъекта; оно далее также единично, так как в нем сняты самостоятельные крайние термины в их отрицательном единстве. Но в суждении это тожество еще не положено; связка есть вообще еще неопределенное отношение бытия: А есть В; ибо самостоятельность определенности понятия или крайние термины суть в суждении реальность, присущая в нем понятию. Если бы связка есть была уже положена, как это определенное и исполненное единство субъекта и предиката, как его понятие, то суждение было бы уже умозаключением.
Восстановить или, правильнее, положить это тожество понятия есть цель движения суждения. То, что уже дано в суждении, есть отчасти самостоятельность, но вместе с тем и определенность субъекта и предиката одного относительно другого, отчасти же их, однако отвлеченное, отношение. Что субъект есть предикат, это есть ближайшим образом то, что высказывается в суждении; но так как предикат не должен быть тем, что есть субъект, то получается противоречие, которое должно быть разрешено, должно перейти в некоторый результат. Но правильнее сказать, так как в себе и для себя субъект и предикат составляют полноту понятия, а суждение есть реальность понятия, то дальнейшее движение последнего есть лишь развитие; в нем уже дано то, что в нем обнаруживается, и доказательство (Demonstration) есть тем самым лишь показание (Monstration), рефлексия, как положение того, что в крайних терминах суждения уже дано; но и самое это положение уже дано; оно есть отношение крайних терминов.
Суждение, как непосредственное, есть ближайшим образом суждение существования; его субъект есть непосредственно отвлеченное, сущее единичное, а предикат – его непосредственная определенность или свойство, нечто отвлеченно общее.{43}
Так как это качественное в субъекте и предикате снимается, то возникает ближайшим образом видимость определения одного в другом; суждение во-вторых есть суждение рефлексии.
Но это более внешнее совпадение переходит в существенное тожество некоторой субстанциальной, необходимой связи; таким образом, суждение есть, в-третьих, суждение необходимости.
В-четвертых, так как в этом существенном тожестве различение субъекта и предиката стало формою, то суждение становится субъективным; оно содержит в себе противоположность понятия и его реальности и их сравнения; оно есть суждение понятия.
Это выступление понятия обосновывает переход суждения в умозаключение.
А. Суждение существования
В субъективном суждении желают видеть один и тот же предмет вдвойне, во-первых, в его единичной действительности, во-вторых, в его существенном тожестве или его понятии, единичное, возвышенное в его общность, или, что то же самое, общее, объединенное в его действительность.
Суждение есть таким образом истина, ибо оно есть согласие понятия и реальности. Но таким суждение не бывает с самого начала; ибо сначала оно непосредственно, так как в нем не оказалось еще никакой рефлексии и движения определений. Эта непосредственность делает первоначальное суждение суждением существования, которое именуется также качественным, но лишь постольку, поскольку качеству присуща не только определенность бытия, а под ним разумеется также отвлеченная общность, имеющая в силу своей простоты также форму непосредственности.
Суждение существования есть также суждение включения (Inhärenz); ибо так как непосредственность есть его определение, а в различении субъекта и предиката первый есть непосредственное, т.е. первое и существенное в этом суждении, то предикат имеет форму чего-то несамостоятельного, имеющего свою основу в субъекте.
а. Положительное суждение
1. Субъект и предикат суть, как было упомянуто, ближайшим образом названия, приобретающие свое истинное определение лишь в течении суждения. Но как стороны суждения, которое есть положенное определенное понятие, они обладают определением его моментов, но в виду непосредственности, еще совсем простой, отчасти не обогащенной опосредованием, отчасти ближайшим образом, по их отвлеченной противоположности, лишь как отвлеченною единичностью и всеобщностью. Предикат, если мы {44}начнем с него, есть отвлеченное общее; но так как это отвлеченное обусловлено опосредованием снятия единичного или частного, то оно тем самым есть лишь предположение. В сфере понятия не может быть иной непосредственности, кроме такой, которая в себе и для себя содержит опосредование и возникла лишь через его снятие, т.е. непосредственности общей. Таким образом и само качественное бытие в своем понятии есть нечто общее; но как бытие, непосредственность еще не положена так; лишь как общность она есть такое определение понятия, в котором положено, что ему по существу присуща отрицательность. Это отношение свойственно суждению, в котором оно есть предикат некоторого субъекта. Равным образом субъект есть нечто отвлеченно единичное или непосредственное, которое должно быть, как таковое; поэтому единичное должно быть вообще нечто. Тем самым субъект образует собою отвлеченную сторону суждения, по которой в нем понятие перешло во внешность. Как оба определения понятия, также определено и их отношение, есть, связка; она также может иметь значение лишь непосредственного, отвлеченного бытия. В силу отношения, не содержащего еще в себе никакого опосредования или отрицания, это суждение названо положительным.
2. Ближайшим чистым выражением положительного суждения служит поэтому предложение:
Единичное есть общее.
Это выражение не должно быть понимаемо, как А есть В, ибо А и В суть совершенно бесформенные и потому лишенные значения названия; суждение же вообще и потому само суждение существования уже имеет своими крайними терминами определения понятий. А есть В может в той же мере представлять собою любое простое предложение, как и какое-либо суждение. Но в каждом даже по своей форме более содержательно определенном суждении предполагается предложение об этом определенном содержании: единичное есть общее, именно поскольку каждое суждение есть вообще также определенное суждение. Об отрицательном суждении, поскольку оно также подводится под это выражение, будет сейчас идти речь. Если за сим не думают о том, что с каждым ближайшим образом по крайней мере положительным суждением связано утверждение того, что единичное есть общее, то это происходит оттого, что отчасти не принимается во внимание определенная форма, которою отличается субъект от предиката, так как суждение считается не чем иным, как отношением двух понятий, отчасти оттого, что сознанию предносится прочее содержание суждения: Кай учен, или роза красна, причем сознание, занятое представлением о Кае и т.п., не рефлектирует о форме; хотя такое по крайней мере содержание, как логический Кай, служащий обычно примером, есть содержание весьма мало интересное и скорее именно потому и выбрано, как неинтересное, чтобы не отвлекать к нему внимания от формы.
По объективному своему значению предложение: единичное есть общее, как мы имели уже случай упомянуть, выражает отчасти преходимость еди{45}ничных вещей, отчасти их положительное сохранение в понятии. Само понятие бессмертно, но то, что выступает при его разделении, подвержено изменению и возврату в его общую природу. Но, наоборот, общее сообщает себе некоторое существование. Как выступает сущность в своих определениях и видимости, основание в осуществленном явлении, субстанция в обнаружении, в своих акциденциях, так общее решается стать единичным; суждение есть это его решение, развитие той отрицательности, которою оно уже бывает в себе. Последнее выражается в обратном предложении: общее есть частное, которое также высказывается в положительном суждении. Субъект, который ближайшим образом есть непосредственно единичное, в суждении относится к своему другому, именно к общему; тем самым он положен, как конкретное, по своему бытию как некоторое нечто с многими качествами; или как конкретное рефлексии, как вещь с многообразными свойствами, как действительность многообразных возможностей, как субстанция с таковыми же акциденциями. Так как это многообразие принадлежит здесь субъекту суждения, то нечто или вещь и т.п. в своих качествах, свойствах или акциденциях рефлектированы в себя или непрерывно продолжаются в них, сохраняя себя в них, а также их в себе. Положение или определенность принадлежит бытию в себе и для себя. Поэтому субъект в нем самом есть общее. Напротив, предикат, как эта нереальная или не конкретная, а отвлеченная общность, есть в противоположность ему определенность и содержит в себе лишь один момент его полноты с исключением других. В силу этой отрицательности, которая вместе с тем, как крайний термин суждения, относится к себе, предикат есть отвлеченно единичное. Напр., в предложении: роза благоуханна он выражает лишь одно из многих свойств розы; он делает его, которое в субъекте срощено с другими, единичным, подобно тому как при разложении вещи многообразные присущие ей свойства, становясь самостоятельными материями, делаются единичными. Поэтому предложение суждения с этой своей стороны гласит: общее единично.
Если мы сопоставим в суждении это взаимное определение субъекта и предиката, то результат получается двоякий: 1., субъект есть, правда непосредственное, как сущее или единичное, предикат же – общее. Но так как суждение есть их отношение, и так как субъект определен через предикат, как общее, то субъект есть общее; 2., предикат определен в субъекте, ибо первый есть не определение вообще, а определение субъекта; роза благоуханна – это благоухание не неопределенное благоухание, а благоухание розы; стало быть, предикат есть нечто единичное. А так как субъект и предикат находятся в отношении суждения, то они должны оставаться противоположными по определениям своих понятий; подобно тому, как во взаимодействии причинности прежде, чем она достигнет своей истины, обе стороны должны в противоположность равенства своего определения оставаться еще самостоятельными и противоположными. Если поэтому {46}субъект определен, как общее, то и от предиката нельзя отнять определения общности, ибо иначе не было бы никакого суждения, но было бы лишь его определение единичности; а также поскольку субъект определяется, как единичное, предикат должен быть принимаем за общее. Если рефлектировать над этими двумя простыми тожествами, то получаются следующие два тожественных предложения.
Единичное есть единичное,
Общее есть общее,
причем определения суждений совершенно выпадали бы одно из другого, выражалось бы лишь их отношение к себе, отношение же одного к другому уничтожалось бы, и тем самым снималось бы суждение. Из этих двух предложений одно: общее есть единичное выражает суждение по его содержанию, которое в предикате есть единичное определение, а в субъекте полнота определения; другое же: единичное есть общее выражает форму, которая непосредственно указана через него. В непосредственном положительном суждении крайние члены еще просты, поэтому форма и содержание еще соединены. Или, иначе, оно не состоит из двух предложений; двоякое отношение, присущее ему, образует собою непосредственно одно положительное суждение. Ибо его крайние термины a., суть самостоятельные, отвлеченные определения суждений и b., каждый термин определяется другим через посредство образующей между ними отношение связки. В себе же ему именно потому присуще, как выяснилось, различение формы и содержания; и именно то, что содержится в первом предложении: единичное есть общее, принадлежит форме, так как это предложение выражает собою непосредственную определенность. Напротив, отношение, выражаемое вторым предложением: общее единично, т.е. субъект определяется, как общее, а, напротив, предикат, как частное или единичное, касается содержания, так как его определения выступают лишь через рефлексию в себя, которою непосредственные определенности снимаются, и тем самым форма обращает себя в некоторое возвращающееся внутрь себя тожество, сохраняющееся вопреки различению формы, в содержание.
3. Если же бы оба предложения – формы и содержания:
Субъект. Предикат.
Единичное есть общее,
Общее есть единичное,
в силу того, что они содержатся в одном положительном суждении, соединены были так, что тем самым оба, и субъект, и предикат, были определены, как единство единичности и общности, то оба они были бы частными, что в себе должно бы было быть признано их внутренним определением. Но эта связь была бы осуществлена отчасти лишь через внешнюю рефлексию, отчасти же вытекающее отсюда предложение: частное есть частное было бы уже не суждением, а пустым тожественным предложением, каковы и только что установленные предложения: единичное единично и общее обще. Единичность и общность не могут еще быть соединены в частность, {47}так как в положительном суждении они положены еще, как непосредственные. Или, иначе, суждение должно еще быть различаемо по своей форме и своему содержанию, так как именно субъект и предикат еще различаются, как непосредственное и опосредованное, или так как суждение по своему отношению есть и то и другое, и самостоятельность соотносящихся, и их взаимное определение или опосредование.
Таким образом, суждение, рассматриваемое, во-первых, по своей форме, таково:
Единичное есть общее. Правильнее сказать, такое непосредственное единичное не обще; его предикат имеет более широкий объем, и потому оно ему не соответствует. Субъект есть нечто непосредственно сущее для себя и потому противоположность этой отвлеченности, этой положенной через опосредование общности, которая должна была быть им высказана.
Во-вторых, в суждении, рассматриваемом по его содержанию или как предложение: общее единично, субъект есть нечто общее, качество, конкретное, бесконечно определенное; и так как его определенности суть лишь качества, свойства или акциденции, то его полнота есть их ложная бесконечная множественность. Поэтому такой субъект не есть собственно некоторое такое единичное свойство, какое высказывается его предикатом. Поэтому оба предложения должны быть отрицаемы, и положительное суждение должно быть положено скорее, как отрицательное.
b. Отрицательное суждение
1. Выше была уже речь о том обычном представлении, по коему лишь от содержания суждения зависит, истинно оно или нет, так как логическая истина касается только формы и требует только, чтобы это содержание не противоречило самому себе. Форма самого суждения принимается состоящею лишь в том, что она есть отношение двух понятий. Но было выяснено, что обоим этим понятиям присуще не только безотносительное определение некоторого числа, а они относятся между собою, как единичное и общее. Эти определения образуют собою истинно-логическое содержание; какое-либо другое содержание, оказывающееся в суждении (солнце кругло, Цицерон был великий римский оратор, теперь день и т.п.) не входит в состав суждения, как такового; суждение высказывает лишь одно: субъект есть предикат, или, так это суть лишь названия, то определеннее: единичное есть общее и наоборот. По этому чисто логическому содержанию положительное суждение не истинно, но имеет свою истину в отрицательном суждении. Требуется, что содержание суждения не противоречило себе; но, как было показано, оно противоречит себе в этом суждении. Но так как совершенно безразлично, называть ли это логическое содержание также формою, а под содержанием разуметь лишь одно {48}эмпирическое наполнение суждения, то оказывается, что форма содержит не только то пустое тожество, вне которого лежит определение содержания. Поэтому положительное суждение по своей форме положительного суждения не имеет истины; если бы кто-нибудь назвал правильность некоторого воззрения или восприятия, согласие представления с предметом, истиною, то у него по меньшей мере не было бы никакого выражения для того, что есть предмет и цель философии. Последние следовало бы по меньшей мере назвать разумною истиною; и, конечно, придется признать, что суждения вроде: Цицерон был великий оратор, теперь день и т.п. не суть разумные истины. Но они не суть таковые, не потому что они как бы случайно имеют эмпирическое содержание, а потому что они суть только положительные суждения, не могущие и не долженствующие иметь никакого иного содержания, кроме непосредственно единичного и некоторой отвлеченной определенности.
Положительное суждение имеет свою истину ближайшим образом в отрицательном: единичное не есть отвлеченно общее, но предикат единичного в силу того, что он рассматривается, как таковой или для себя без отношения к субъекту, есть, как отвлеченно общий, сам нечто определенное; единичное есть поэтому ближайшим образом некоторое частное. Далее согласно другому предложению, содержащемуся в положительном суждении, отрицательное суждение гласит: общее не есть отвлеченно единичное, но этот предикат, уже поскольку он есть предикат, или поскольку он стоит в отношении к некоторому общему субъекту, есть нечто большее, чем простая единичность, и потому общее есть также ближайшим образом некоторое частное. Так как это общее, как субъект, сам совпадает с частностью, то оба предложения сводятся к одному: единичное есть некоторое частное.
Можно заметить, а., что здесь частность оказалась тем предикатом, о котором уже ранее была речь, но она положена здесь не через внешнюю рефлексию, но произошла через посредство указанного в суждении отрицательного отношения. b., Это определение оказывается здесь существующим лишь для предиката. В непосредственном суждении, суждении существования, субъект есть лежащее в основании; поэтому определение ближайшим образом имеет здесь видимость быть присущим предикату. Но, в действительности, это первое отрицание еще не может быть определением или собственно каким-либо положением единичного, так как им служит лишь второе, отрицательное отрицательного.
Единичное есть некоторое частное, – вот положительное выражение отрицательного суждения. Это выражение потому не есть само положительное суждение, что последнее в силу своей непосредственности имеет своими крайними терминами лишь отвлеченное, частное же именно через положение отношения суждения оказывается первым опосредованным определением. Но это определение должно быть принимаемо не только за момент крайнего термина, а также, каково оно собственно есть ближайшим образом, {49}за определение отношения; или, иначе, суждение должно также быть рассматриваемо, как отрицательное.
Этот переход основывается на отношении крайних терминов и на их отношении в суждении вообще. Положительное суждение есть отношение непосредственно единичного и общего, т.е. таких, из коих одно вместе с тем не есть то, что другое; это отношение поэтому есть также по существу разделение или отношение отрицательное; поэтому положительное суждение должно было быть положенным, как отрицательное. Поэтому логики не должны были так затрудняться тем, что «не» отрицательного суждения перешло в связку. То, что в акциденции есть определение крайнего члена, есть также весьма определенное отношение. Определение суждения или крайний термин не есть чисто качественное определение непосредственного бытия, долженствующее быть противопоставленным лишь некоторому другому вне его. Оно есть также определение рефлексии, которая по своей общей форме относится, как положительная и отрицательная, причем то и другое положено, как исключающее и как тожественное с другим лишь в себе. Определение суждения, как понятия, есть в нем самом нечто общее, положенное, как продолжающееся в его другом. Наоборот, отношение суждения есть то же определение, какое свойственно крайним терминам, ибо оно есть именно эта общность и продолжаемость их одного в другом; поскольку они различены, в нем есть также и отрицательность.
Только что указанный переход формы отношения к форме определения непосредственно приводит к тому последствию, что «не» связки должно быть также обращено и к предикату, и последний должен быть определен, как не-общее. Но не-общее столь же непосредственно последовательно оказывается частным. Если за отрицательным удерживается вполне отвлеченное определение непосредственного небытия, то предикат есть лишь вполне неопределенное не-общее. С этим определением имеет дело логика при противоречивых понятиях, настаивая, как на чем-то важном, на том, что при отрицательном понятии установляется только отрицательное, которое должно быть понимаемо, лишь как просто неопределенный объем другого по отношению к положительному понятию. Таким образом, просто не-белое было бы настолько же красным, желтым, голубым и т.д., как и черным. Но белое, как таковое, есть чуждое понятию определение воззрения; поэтому «не» в отношении к белому есть столь же чуждое понятию небытие, каковая отвлеченность рассматривается в самом начале логики, причем ее ближайшею истиною оказывается становление. Если при рассмотрении определений суждения берут примерами такое чуждое понятию содержание воззрения и представления, и определения бытия и рефлексии признаются за определения понятий, то поступают так же некритично, как, например, применяя вместе с Кантом понятия рассудка к бесконечной идее разума или так называемой вещи в себе; понятие, к коему относится также исходящее от него суждение, есть истинная вещь в себе или разумное, а эти определения принадле{50}жат бытию или сущности и не суть еще формы, выработанные таким образом и способом, какой свойствен им в их истине, в понятии. Если останавливаются на белом, красном, как на чувственных представлениях, то обыкновенно называют понятием нечто такое, что есть лишь определение представления, и в таком случае не-белое, не-красное не есть нечто положительное также, как и не-треугольное есть нечто совершенно неопределенное, ибо вообще определение, основанное на числе и определенном количестве, есть по существу безразличное, чуждое понятию. Но как само небытие, так и такое чувственное содержание должно быть понято и утратить те безразличие и отвлеченную непосредственность, какие оно имеет в слепом, лишенном движения, представлении. Уже в существовании чуждое мысли ничто становится границею, посредством которой нечто относится к некоторому другому вне его. В рефлексии же отрицательное по существу относится к некоторому положительному и тем самым есть определенное; отрицательное не есть уже это неопределенное небытие, оно положено лишь с тем, чтобы быть, поскольку ему противоположно положительное, а третье есть его основание; тем самым отрицательное содержится в замкнутой сфере, в которой то, что есть некоторое не, есть нечто определенное. Тем более в абсолютно текучей непрерывности понятия и его определений некоторое «не» непосредственно есть положительное, и отрицание есть не только определенность, но принято в общность и положено, как тожественное ей. Поэтому не-общее есть тем самым частное.
2. Так как отрицание касается отношения суждения, а отрицательное суждение рассматривается покуда, как таковое, то оно прежде всего есть еще суждение; тем самым даже отношение субъекта и предиката или единичности и общности есть форма суждения. Субъект, как лежащее в основании непосредственное, остается незатронут отрицанием, стало быть, сохраняет свое определение – иметь предикат или свое отношение к общности. Поэтому отрицаемое не есть вообще всеобщность предиката, а его отвлеченность или определенность, являющаяся относительно той всеобщности содержанием. Следовательно отрицательное суждение не есть полное отрицание; та общая сфера, в коей содержится предикат, еще сохраняется; поэтому отношение субъекта к предикату по существу есть еще положительное; сохраняющееся определение предиката есть равным образом отношение. Если, напр., говорится, что роза не красна, то тем самым отрицается и отделяется от присущей ей общности лишь определенность предиката; общая сфера – цвет – сохраняется; если роза не красна, то тем самым признается, что она имеет цвет и притом другой цвет; по этой общей сфере суждение остается положительным.
Единичное есть частное, – эта положительная форма отрицательного суждения выражает это непосредственно: частное содержит в себе общность. Оно выражает сверх того, что предикат есть не только нечто общее, но и определенное. Отрицательная форма содержит в себе то же самое; ибо {51}поскольку, наприм., роза не красна, она должна сохранять, как предикат, не только общую сферу цвета, но иметь также некоторый другой определенный цвет; таким образом снимается лишь единичная определенность красноты, а общая сфера не только сохраняется, но и получает определенность, становясь, однако, неопределенною, общею определенностью, т.е. частностью.
3. Частность, оказавшаяся положительным определением отрицательного суждения, есть посредствующее между единичностью и общностью; таким образом отрицательное суждение есть вообще посредствующее, приводящее к третьей ступени, к рефлексии суждения существования в себя само. По своему объективному значению оно есть лишь момент изменения акциденций или единичных качеств конкретно-существующего. Через это изменение полная определенность предиката или конкретное выступает, как положенная.
Единичное есть частное согласно положительному выражению отрицательного суждения. Но единичное есть также не частное; ибо частность имеет более широкий объем, чем единичность; поэтому она есть предикат, не соответствующий субъекту, следовательно, такой, в коем последний еще не имеет своей истины. Единичное есть только единичное, отрицательность, относящаяся не к другому, будь последнее положительное или отрицательное, но лишь к самой себе. Роза не есть что-либо цветное, но имеет лишь определенный цвет, цвет розы. Единичное есть не неопределенно определенное, а определенно определенное.
Если исходить от этой положительной формы отрицательного суждения, то это отрицание последнего является снова лишь первым отрицанием. Но это не так. Напротив, отрицательное суждение есть уже в себе и для себя второе отрицание или отрицание отрицания, и то, что оно есть в себе и для себя, должно быть положено. А именно оно отрицает определенность предиката положительного суждения, его отвлеченную общность, или, если говорить о содержании, то единичное качество, которое оно получает от субъекта. Отрицание же определенности есть уже второе отрицание, стало быть бесконечное возвращение единичности в себя саму. Тем самым восстановляется конкретная полнота субъекта или, правильнее сказать, он лишь теперь положен, как единичное, так как через свое отрицание и снятие он опосредывает сам себя. С своей стороны предикат тем самым переходит из первой общности к абсолютной определенности и приравнивается с субъектом. Поэтому суждение означает: единичное есть единичное. С другой стороны, поскольку субъект принят также за общее, и поскольку в отрицательном суждении предикат, который в противоположность этому определению субъекта есть единичное, расширен в частное, и так как далее отрицание этой определенности есть также очищение содержащейся в нем общности, то это суждение означает также: общее есть общее.
В обоих этих суждениях, возникших пока через внешнюю рефлексию, предикат уже выражен в своей положительности. Но ближайшим образом {52}отрицание отрицательного суждения само должно явиться в форме отрицательного суждения. Выяснено, что в нем еще остались положительное отношение субъекта к предикату и общая сфера последнего. С этой стороны оно тем самым содержит очищенную от ограниченности общность, как положительное суждение, а потому тем более должно быть отрицаемо от субъекта, как единичного. Этим путем отрицается весь объем предиката и не остается никакого положительного отношения между ним и субъектом. Это есть бесконечное суждение.
с. Бесконечное суждение
Отрицательное суждение есть столь же мало истинное суждение, как и положительное. Но бесконечное суждение, которое должно быть его истиною, по своему отрицательному выражению есть отрицательно бесконечное; суждение, в коем снята также и форма суждения. Но это бессмысленное суждение. Оно должно быть суждением, стало быть, содержать в себе отношение субъекта и предиката; но вместе с тем такого отношения в нем быть не должно. Название бесконечного суждения, правда, приводится в обычных логиках, но при этом не выясняется, что с ним делать. Примеры отрицательно бесконечных суждений привести легко, соединяя отрицательно определения субъекта и предиката, из которых каждое не содержит в себе не только определенности другого, во и их общей сферы; таким образом, наприм., дух есть не красное, не зеленое и т.д., не кислое, не щелочное и т.д., роза есть не слон, рассудок есть не стол и т.п. Эти суждения, как говорят, правильны или истинны, но, несмотря на такую истину, бессмысленны и пошлы. Или, правильнее, они не суть вовсе суждения. Более реальный пример бесконечного суждения есть злое действие. В гражданском правовом споре нечто отрицается, лишь как собственность противной партии; таким образом признается, что оно принадлежало бы ей, если бы она имела на то право, и оно оспаривается лишь под титлом права; общая сфера, право, признается и сохраняется, таким образом, в этом отрицательном суждении. Преступление же есть бесконечное суждение, которое отрицает не только частное право, но вместе и общую его сферу, отрицает право, как право. Оно обладает, правда, правильностью в том смысле, что оно есть действительное действие, но так как оно относится совершенно отрицательно к нравственности, составляющей ее общую сферу, то оно бессмысленно.
Положительное в бесконечном суждении, в отрицании отрицания, есть рефлексия единичности в себя саму, через что она именно положена, как определенная определенность. Единичное единично – таково его выражение согласно этой рефлексии. Субъект в суждении существования есть непосредственное единичное и тем самым большее, чем лишь нечто вообще. Лишь через опосредование отрицательного и бесконечного суждения он положен, как единичное.{53}
Тем самым единичное положено, как непрерывно продолжающееся в своем предикате, тожественном с ним; тем самым и общность положена также, уже не как непосредственная, но как некоторая совокупность различного. Положительно бесконечное суждение гласит, правда, также: общее есть общее и, таким образом, положено также, как возврат в себя само.
Через эту рефлексию определений суждения в себя суждение сняло себя; в отрицательно бесконечном суждении различие, так сказать, слишком велико для того, чтобы еще сохранялось суждение; субъект и предикат не имеют в нем никакого положительного отношения один к другому; напротив, в положительно бесконечном суждении дано лишь тожество, и оно не есть более суждение вследствие полного отсутствия различия.
Ближайшим образом оказывается снявшим себя суждение существования; тем самым положено то, что содержится в связке суждения, именно, что качественные крайности снимаются в этом своем тожестве. Но поскольку это единство есть понятие, то оно (единство) непосредственно также снова разделяется на крайности и есть суждение, определения которого, однако, суть уже не непосредственные, но рефлектированные в себя. Суждение существования перешло в суждение рефлексии.
В. Суждение рефлексии
В возникшем теперь суждении субъект есть нечто единичное, как таковое; равным образом общее есть уже не отвлеченная общность или единичное качество, но положено, как общее, совпавшее в одно через отношение различенного, или, рассматриваемое вообще по содержанию различных определений, как совпадение многообразных свойств и осуществлений. Если требуется дать примеры предикатов суждений рефлексии, то они должны быть другого рода, чем суждений существования. В суждении рефлексии собственно дано лишь одно определенное содержание, т.е. вообще одно содержание; ибо это содержание есть рефлектированное в содержание определение формы, отличенное от формы, поскольку она есть отличенное различие, каково оно есть, еще как суждение. В суждении существования содержание есть непосредственное или отвлеченное, неопределенное. Примерами суждений рефлексии могут поэтому служить: человек смертен, вещи преходящи, эта вещь полезна, вредна; твердость, упругость тел, счастие и т.п. суть такие своеобразные предикаты. Они выражают собою некоторую существенность, которая, однако, есть определение в отношении или связующая общность. Эта общность, которая далее определится в движении суждения рефлексии, еще отлична от общности понятия, как таковой; хотя она уже не есть отвлеченная общность качественного суждения, но имеет еще отношение к тому непосредственному, от которого она исходит, и последнее лежит в основании ее отрицательности. Понятие дает существованию бли{54}жайшим образом определения отношения, непрерывную продолжаемость их самих в различном многообразии осуществления, но так, что истинно общее имеет его внутреннюю сущность в явлении, и эта относительная природа или ее признак еще не есть ее бытие в себе и для себя.
По-видимому ближе всего определить суждение рефлексии, как суждение количества, как суждение существования определилось также, как качественное суждение. Но как непосредственность последнего была не только сущая, но по существу также опосредованная и отвлеченная, так и здесь эта снятая непосредственность есть не только снятое качество, стало быть, не только количество; напротив, как качество есть крайняя степень непосредственности, так это количество есть таким же образом крайняя степень присущего опосредованию определения.
По поводу определения, каким оно в своем движении является в суждении рефлексии, следует сделать еще то замечание, что в суждении существования движение его обнаружилось в предикате, так как это суждение имело определение непосредственности, и, стало быть, субъект являлся лежащим в основании. По такому же основанию в суждении рефлексии движение определения обнаруживается в субъекте, так как это суждение имеет определением рефлектированное бытие в себе. Поэтому существенное здесь есть общее или предикат; он поэтому образует собою лежащее в основании, по коему должен измеряться и соответственно коему должен определяться субъект. Правда, и предикат через дальнейшее развитие формы субъекта получает дальнейшее определение, но косвенно, предыдущее же определение обнаруживается по вышеуказанному основанию, как прямое дальнейшее определение.
Что касается объективного значения суждения, то в нем единичное приходит к существованию через свою общность, но как бы в некотором существенном определении отношения, в сохраняющейся через многообразие явления существенности; субъект должен быть определенным в себе и для себя; эту определенность он имеет в своем предикате. С другой стороны, единичное рефлектируется в этом своем предикате, который есть его общая сущность; субъект есть тем самым осуществленное и являющееся. Предикат в этом суждении уже не включен в субъект; первый – есть скорее сущее в себе, которому подчинено это частное, как акцидентальное. Если суждения существования могут быть так же определены, как суждения включения, то суждения рефлексии суть скорее суждения подчинения.
а. Единичное суждение
Непосредственное суждение рефлексии есть опять-таки: единичное есть общее; но субъект и предикат имеют выше приведенное значение; поэтому его можно ближайше выразить так: это есть по существу общее.
Но некоторое «это» не есть по существу общее. То по своей общей форме положительное суждение вообще должно быть понято отрицательно. {55}Но между тем как суждение рефлексии есть не только положительное, то и отрицание не относится прямо к предикату, который не есть включенное, но есть сущее в себе. Субъект есть скорее изменчивое и подлежащее определению. Поэтому отрицательное суждение должно быть здесь понимаемо так: не некоторое это есть общее в рефлексии; такое в себе имеет общее осуществление как бы лишь в некотором «это». Единичное суждение имеет поэтому свою ближайшую истину в частном.
b. Частное суждение
Неединичность субъекта, которая должна быть положена в первом суждении рефлексии вместо его единичности, – есть частность. Но единичность в суждении рефлексии определена, как существенная единичность; поэтому частность может быть не простым, отвлеченным определением, в коем единичное было бы снято и осуществленное уничтожено до основания, но лишь расширением его во внешней рефлексии; поэтому субъект есть некоторые эти или некоторое множество единичных.
Это суждение: некоторые единичные суть общее рефлексии является ближайше положительным суждением, но оно также и отрицательно; ибо некоторое содержит в себе общее; соответственно последнему оно может быть рассматриваемо, как объемлющее, но поскольку оно есть частность, это ему также не соответственно. Отрицательное определение, полученное субъектом через переход единичного суждения, есть, как указано выше, также определение отношения, связки. В суждении «некоторые люди счастливы» заключается непосредственный вывод: некоторые люди несчастливы. Если некоторые вещи полезны, то именно потому же некоторые вещи неполезны. Положительное и отрицательное суждения уже не распадаются, но частное суждение содержит в себе непосредственно оба их вместе, именно потому, что оно есть суждение рефлексии. Но поэтому частное суждение есть неопределенное.
Если в примерах такого суждения рассмотреть далее субъект – некоторые люди, животные и т.д., то окажется, что кроме частного определения формы – некоторые – он содержит в себе еще и определение содержания – человек и т.д. Субъект единичного суждения мог бы означать этого человека, некоторую единичность, требующую собственно лишь внешнего указания; его правильнее выразить каким-либо словом Кай. Но субъектом частного суждения уже не могут служить некоторые Каи, так как Кай должен быть единичным, как таковым. К слову некоторые может быть присоединено лишь общее содержание, как то люди, животные и т.д. Это содержание уже не только эмпирическое, но определенное формою суждения; а именно оно есть общее потому, что слово некоторые содержит в себе общность, и эти некоторые должны быть вместе с тем отделены от единичных, так как рефлектированная единичность лежит в их основании. Ближайшим образом оно есть также {56}общая природа или род – человек, животное; такая предваряемая общность, которая есть результат суждения рефлексии; подобно тому, как положительное суждение, поскольку оно имеет субъектом единичное, есть предваренное определение, которое есть результат суждения существования.
Субъект, содержащий в себе единичные, их отношение к частности и общую природу, тем самым уже положен, как полнота определений понятия. Но это соображение, собственно говоря, внешне. То, что ближайшим образом уже положено в субъекте через его форму во взаимном отношении, есть расширение этого в частность; но это обобщение ему не соответствует; это есть вполне определенное, а некоторые эти – неопределенное. Расширение должно касаться этого, стало быть, соответствовать ему, быть вполне определенным; таковою служит полнота или ближайшим образом общность вообще.
Эта общность имеет в своем основании это, так как единичное есть здесь рефлектированное в себя; поэтому его дальнейшие определения движутся в нем внешним образом, и подобно тому, как частность именно потому определилась, как некоторые, так и общность, достигаемая субъектом, есть всячество (Allheit), и частное суждение перешло в общее.
с. Общее суждение
Общность, присущая субъекту общего суждения, есть внешняя общность рефлексии, всячество; все суть все единичные; единичное остается тут неизменным. Поэтому. эта общность есть лишь совокупность сущих для себя единичных; она есть одинаковость (Gemeinschaftlichkeit), возникающая в них лишь через сравнение. Эта одинаковость прежде всего бросается в глаза субъективному представлению, когда идет речь об общности. Ближайшее основание признания некоторого определения за общее состоит в том, что оно присуще многим. При анализе предносится главным образом это же понятие общности, когда, напр., развитие функции в многочлен считается за более общее, чем развитие ее в двучлен; ибо многочлен содержит в себе более частностей, чем двучлен. Требование, чтобы функция была представлена в ее общности, есть собственно требование все-члена, исчерпанной бесконечности; но здесь само собою представляется ограничение этого требования, и изображение бесконечного множества должно довольствоваться лишь его долженствованием, а потому лишь многочленом. В действительности же уже двучленом предполагается многочлен, в коем метод или правило касается лишь зависимости одного члена от другого, и зависимость многих членов от предшествующих им есть не нечто частное, но остается лежащею в основании одною и тою же функциею. Метод или правило должно считаться истинно общим; в течение развития или в развитии многочлена оно лишь повторяется; поэтому через умножение числа членов оно нисколько не выигрывает в общности. Уже ранее была речь о ложной бесконечности и ее заблуждении; общность {57}понятия есть достигнутая потусторонность; та же бесконечность остается пораженною потусторонностью, как чем-то недостижимым, так как она остается просто прогрессом в бесконечность. Если под видом общности предносится лишь всячество, общность, которая должна быть исчерпана единичными, как единичными, то это есть возврат к той ложной бесконечности; или, правильнее, при этом за всячество принимается лишь множество. Множество же, как бы оно ни было велико, остается только частностью и не есть всячество. Однако при этом предносится смутно сущая в себе и для себя общность понятия; оно прорывается мощно сквозь упорно сохраняющуюся единичность, в коей его держит представление, и сквозь внешность ее рефлексии, и превращает всячество в полноту или, правильнее, в категорическое бытие в себе и для себя.
Это и иным путем обнаруживается во всячестве, которое есть вообще эмпирическая общность. Поскольку единичное предполагается, как нечто непосредственное, стало быть преднайденное и внешне принятое, ему столь же внешня и рефлексия, связывающая его во всячество. Но так как единичное, как это, совершенно безразлично к этой рефлексии, то общность и такая единичность не могут совпасть в единство. Поэтому эмпирическое всячество остается лишь задачею, долженствованием, не могущим быть представленным, как бытие. Эмпирически – общие предложения, ибо и такие бывают установлены, основываются на безмолвном соглашении в случаях отсутствия противоположных инстанций признавать множество случаев за всячество; или принимать субъективное всячество, всячество знания данных случаев, за объективное всячество.
При ближайшем рассмотрении общего суждения, занимающего нас теперь, оказывается, что субъект, который, как было замечено выше, содержит в себе сущую в себе и для себя общность, как предположенную, теперь имеет ее также, как положенную. Все люди означает, во-первых, род человек, во-вторых, этот же род в его единичности, но так, что единичные вместе с тем расширены в общность рода; наоборот, общность через эту связь с единичностью определена столь же полно, как и единичность; тем самым положенная общность стала равною предположенной.
Но, собственно говоря, следует прежде всего принимать во внимание не предположенное, а рассматривать результат в его формальном определении для себя. Единичность, так как она расширилась в общность, положена, как отрицательность, имеющая тожественное отношение к себе. Тем самым она не осталась тою первою единичностью, какова, напр., единичность некоего Кая, но есть определение, тожественное с общностью, или абсолютная определенность общего. Эта первая единичность единичного суждения не есть непосредственная единичность положительного суждения, но произошла через диалектическое движение суждения существования вообще; она была уже определена к тому, чтобы быть отрицательным тожеством определений этого суждения. Таково истинное предположение в суждении рефлексии; в противо{58}положность присущему ему положению эта первая определенность единичности была теперь ее бытием в себе; то, что оно тем самым есть в себе, теперь положено лишь через движение суждения рефлексии, а именно единичность. как тожественное отношение определенного к себе самому. Тем самым та рефлексия, которая расширяет единичность в общность, не становится для нея внешнею, но делается лишь для себя тем, чем она уже была в себе. Таким образом истинный результат есть объективная общность. Тем самым субъект совлек с себя формальное определение суждения рефлексии, исходившее от этого, дабы перейти через некоторое к общности; вместо все люди теперь должно сказать человек.
Общность, происшедшая таким образом, есть род, – общность, которая в ней самой есть конкретное. Род не присущ субъекту или, иначе, не есть единичное качество, вообще не есть некоторое качество субъекта; род содержит в себе всякую единичную определенность, разрешенную в ее субстанциальную самостоятельность. Поэтому, так как род положен, как это отрицательное тожество с самим собою, он есть по существу субъект, но в нем последний уже не подчинен своему предикату. Тем самым теперь изменяется вообще природа суждения рефлексии.
Последнее было по существу суждением подчинения. Предикат был определен относительно своего субъекта, как сущее в себе общее; по своему содержанию предикат мог бы считаться за существенное определение отношения или также за признак, – определение, по которому субъект есть лишь некоторое существенное явление. Но определенный, как объективно общее, он уже перестает быть подчиненным такому определению отношения или связующей рефлексии; такой предикат относительно этой общности есть скорее нечто частное. Тем самым отношение субъекта и предиката здесь превращается в обратное, и таким образом суждение прежде всего снимается.
Это снятие суждения совпадает с тем, что становится определением связки, которое мы должны еще рассмотреть; снятие определений суждения и переход их в связку одно и то же. А именно поскольку субъект повысился до общности, он в этом определении стал равен предикату, который, как рефлектированная общность, объемлет собою и частность; поэтому субъект и предикат тожественны, т.е. совпали в связке. Это тожество есть род или в себе и для себя сущая природа некоторой вещи. Поскольку эта природа таким образом снова разделяется в суждении, субъект и предикат относятся между собою через внутреннюю природу; – отношение необходимости, в котором эти определения суждения суть лишь несущественные различения. То, что свойственно всем единичным некоторого рода, свойственно по его природе и роду, – это непосредственный вывод и выражение того, что оказалось уже и ранее, именно что субъект, напр., все люди, совлекается своей формальной определенности, и вместо него следует сказать человек. Эта сущая в себе и для себя связь кладет основу нового суждения – суждения необходимости.{59}
C. Суждение необходимости
Определение, до которого доразвилась общность, есть, как оказалось, сущая в себе и для себя или объективная общность, которой в сфере сущности соответствует субстанциальность. Первая отличается от последней тем, что она принадлежит понятию и потому есть не только внутренняя, но и положенная необходимость своих определений; или иначе, что отличение ей имманентно, между тем как субстанция имеет его лишь в своих акциденциях, а не как принцип в себе самой.
В суждении эта объективная общность положена, тем самым, во-первых, с этою ее существенною определенностью, как имманентною ей, во-вторых, как отличная от нее частность, субстанциальную основу которой составляет эта общность. Таким путем она определена, как род и вид.
а. Категорическое суждение
Род разделяется или по существу распадается на виды; он есть род, лишь поскольку под ним понимаются виды, вид есть вид, лишь поскольку он с одной стороны осуществляется в единичных, а с другой имеет в роде более высокую общность. Категорическое суждение имеет предикатом лишь такую общность, в которой субъект находит свою имманентную природу. Но оно само есть первое или непосредственное суждение необходимости; отсюда определенность субъекта, в силу которой он в противоположность роду или виду есть частное или единичное, и тем самым ему свойственна непосредственность внешнего осуществления. Но объективная общность также лишь здесь находит свою непосредственную партикуляризацию; с одной стороны она есть поэтому сама нечто определенное, в противоположность которому даны более высокие роды; с другой же стороны она не есть именно ближайшая, т.е. такая, определенность которой есть принцип специфической частности субъекта. Но что тут необходимо, – это субстанциальное тожество субъекта и предиката, в противоположность которому то своеобразие, коим они один от другого отличаются, есть лишь несущественное положение, или только одно название; субъект в своем предикате рефлектирован в своем бытии в себе и для себя. Такой предикат не должен быть смешиваем с предикатами вышерассмотренных суждений; напр., если суждения
роза красна,
роза есть растение;
или:
это кольцо желто,
оно есть золото,
{60}соединяются в один класс, и цвет цветка признается предикатом равнозначущим с растительною природою цветка, то не принимается во внимание то отличие, которое должно бросаться в глаза самому обычному взгляду. Поэтому категорическое суждение должно быть определенно отличено от положительного и отрицательного суждений; в последних то, чтó говорится о субъекте, есть единичное случайное содержание, в первом же оно есть полнота рефлектированной в себя формы. В нем связка имеет поэтому значение необходимости, в них же значение лишь отвлеченного, непосредственного бытия.
Определенность субъекта, в силу коей он есть нечто отдельное от предиката, есть ближайшим образом нечто еще случайное; субъект и предикат еще не приведены в необходимое отношение посредством формы или определенности; необходимость есть поэтому еще внутренняя. Но субъект есть субъект, лишь как частное, и поскольку он имеет объективную общность, он должен иметь ее по существу согласно этой еще непосредственной определенности. Объективно общее, так как оно определило себя, т.е. положило себя в суждении, находится по существу в тожественном отношении с этою отделенною от него определенностью, т.е. последняя должна быть положена, как существенная, а не просто как случайная. Категорическое суждение соответствует своей объективной общности лишь в силу этой необходимости своего непосредственного бытия, и таким образом перешло в условное суждение.
b. Условное суждение
Если есть А, то есть В; или иначе бытие А есть не его собственное бытие, но бытие некоторого другого, В. В этом суждении положена необходимая связь непосредственных определений, еще не положенная в категорическом суждении. Здесь два непосредственных или внешне случайных осуществления, каковым в категорическом суждении ближайшим образом бывает только одно, субъект; но так как одно из них внешне относительно другого, то и это другое непосредственно также внешне относительно первого. По этой непосредственности содержание обеих сторон еще взаимно безразлично; поэтому это суждение есть ближайшим образом пустое формальное предложение. Непосредственность есть, правда, во-первых, как таковая, некоторое самостоятельное, конкретное бытие; но, во-вторых, ее отношение существенно; это бытие есть поэтому также простая возможность; условное суждение содержит в себе не то, что А есть, или что В есть, но то, что если есть одно из них, то есть и другое; сущею положена лишь связь обоих терминов, а не они сами. Правильнее сказать, каждый положен в такой необходимости, как также бытие другого. Начало тожества гласит: А есть лишь А, а не В; и В есть лишь В, а не А; напротив, в условном суждении бытие конечных вещей по их формальной истине положено через понятие так, что конечное есть свое собственное бытие, но также не {61}собственное, а бытие некоторого другого. В сфере бытия конечное изменяется, становится другим; в сфере сущности оно есть явление, причем положено, что бытие состоит в том, что нечто иное имеет в нем видимость, и что необходимость есть внутреннее, еще не положенное, как таковое, отношение. Понятие же состоит в том, что это тожество положено, и что сущее есть не отвлеченное тожество с собою, но конкретное и непосредственно в нем самом бытие некоторого другого.
Условное суждение с точки зрения отношения рефлексии может быть ближайше определено, как отношение основания и следствия, условия и обусловленного, причинности и т.д. Как в категорическом суждении форма понятия есть субстанциальность, так в условном – связь причинности. Это и другие отношения все объемлются им, но здесь они уже не суть более отношения самостоятельных сторон, а последние суть по существу лишь моменты одного и того же тожества. Однако они еще по определениям понятий противоположены, не как единичное или частное общему, но лишь как моменты вообще. Тем самым условное суждение имеет более вид предложения; как частному суждению свойственно неопределенное содержание, так условному – неопределенная форма, так как отношение его содержания не подходит под определение субъекта и объекта. Но в себе бытие, так как оно есть бытие другого, именно потому есть единство себя самого и другого и тем самым общность; поэтому оно вместе с тем есть собственно лишь некоторое частное, так как оно есть определенное и в своей определенности не есть только относящееся к себе. Но положенное есть не простая отвлеченная частность, а через непосредственность, присущую определенностям, моменты последних положены, как различенные; вместе с тем в силу их единства, составляющего их отношение, частность есть также их полнота. Поэтому то, что поистине положено в этом суждении, есть общность, как конкретное тожество понятия, определения которого не имеют устойчивости для себя, но суть лишь положенные в этом тожестве частности. Таким образом оно есть разделительное суждение.
с. Разделительное суждение
В категорическом суждении понятие есть объективная общность и некоторая внешняя единичность. В условном понятие в этой внешности выступает в своем отрицательном тожестве; через последнее обе они получают в разделительном суждении определенность положенную, между тем как в первых они имеют ее непосредственно. Разделительное суждение есть поэтому объективная общность, положенная вместе с тем в соединении с формою. Оно содержит в себе следовательно, во-первых, конкретную общность или род в простой форме, как субъект; во-вторых, ее же, но как полноту ее различенных определений. А есть или В или С. Это необходимость понятия, в коей, во-первых, тожество обоих {62}крайних терминов есть их одинаковые объемы, содержание и общность; во-вторых, они различаются по форме определений понятия, но так, что в силу этого тожества она есть простая форма. В-третьих, тожественная объективная общность является поэтому, как рефлектированная в себя в противоположность несущественной форме, как содержание, имеющее, однако, в нем самом определенность формы, в одном отношении как простую определенность рода, в другом же отношении, как ту же определенность, развитую в ее отличениях, – в силу чего она есть частность видов и их полнота, общность рода. Частность в ее развитии образует предикат, так как она есть общее постольку, поскольку она содержит в себе всю общую сферу субъекту, но содержит ее во внеположении порознения.
При ближайшем рассмотрении этого порознения оказывается, что, во-первых, род образует собою субстанциальную общность видов; поэтому субъект есть столь же В, как и С; это столь же означает положительное тожество частного с общим; это объективное общее вполне сохраняется в своей частности. Виды, во-вторых, взаимно исключают один другой; А есть или В, или С, ибо они составляют определенное различение общей сферы. Это или – или есть их отрицательное отношение. Но в нем они столь же тожественны, как и в первом отношении; род есть единство их, как определенных частных. Если бы род был отвлеченною общностью, как в суждениях существования, то виды должны бы были быть понимаемы, только как различные и безразличные один к другому; но он есть не эта внешняя, возникшая лишь через сравнение и отбрасывание, а их имманентная и конкретная общность. Эмпирическое разделительное суждение лишено необходимости; А есть или В, или С, или D и т.д., потому что виды В, С и D и т.д. даны заранее; тут нельзя собственно высказать никакого или – или, ибо эти виды образуют собою лишь как бы субъективную полноту; правда, один вид исключает другие; но или – или исключает все дальнейшее и заключает в себе полную сферу. Эта полнота имеет свою необходимость в отрицательном единстве объективно общего, которое растворяет в себе единичность и имеет ее имманентно в себе, как простой принцип отличения, посредствам коего определяются и соотносятся виды. Напротив, эмпирические виды находят свои отличения в какой-либо случайности, которая есть некоторый внешний принцип или именно потому не их принцип, тем самым не имманентная определенность рода; поэтому они также не относятся один к другому по своей определенности. Между тем, именно через отношение своей определенности виды образуют собою общность предиката. Так называемые противные и противоположные понятия именно здесь должны бы были найти свое место; ибо в разделительном суждении положено существенное отличение понятий; но они имеют вместе с тем и свою истину в том, что самые противность и противоречие также сами различаются, как противное и противоречивое. Виды противны, поскольку они лишь различны, а именно имеют некоторую устойчивость, сущую в себе {63}и для себя, через род, как их объективную природу; они противоположны, поскольку они один другой исключают. Но каждое из этих определений для себя односторонне и лишено истины; в или – или разделительного суждения положено их единство, как их истина, согласно коей эта самостоятельная устойчивость, как сама конкретная общность, есть также принцип отрицательного единства, в силу которого они взаимно исключаются.
Через только что указанное тожество субъекта и предиката по их отрицательному единству род определяется в разделительном суждении, как ближайшее. Это выражение указывает ближайшим образом только на количественное различение определений большего и меньшего, которое содержало в себе нечто общее в противоположность обнимаемой им частности. Остается поэтому случайным, что такое есть собственно ближайший род. Но поскольку род понимается, как некоторое только через опущение определений образованное общее, он, собственно говоря, не может образовать разделительного суждения; ибо является делом случая, остается ли в нем еще та определенность, которая образует собою принцип или – или; род в таком случае не был бы вообще по своей определенности представлен в видах, и последние могли бы образовать лишь случайную полноту. В категорическом суждении род ближайшим образом дан лишь в этой отвлеченной форме в противоположность субъекту; поэтому первый не есть необходимо ближайший род и, стало быть, является внешним. Но так как род есть конкретная существенно определенная общность, он есть, как простая определенность, единство моментов понятия, которые в этой простоте лишь сняты, но имеют свое реальное отличение в видах. Поэтому род есть ближайшее некоторого вида постольку, поскольку последний имеет в существенной определенности первого свое специфическое отличение, и поскольку виды вообще имеют свое отличаемое определение, как принцип, в природе рода.
Только что рассмотренная сторона образует собою тожество субъекта и предиката со стороны определенности вообще; стороны, положенной через условное суждение, необходимость которого есть некоторое тожество непосредственного и различного и поэтому по существу отрицательное единство. Это отрицательное единство есть вообще такое, которое разделяет субъект и предикат, но которое теперь само положено, как отличенное в субъекте, как простая определенность, а в предикате, как полнота. Это разделение субъекта и предиката есть различение понятия; но полнота видов в предикате не может также быть какою-либо другою. Таким образом, тем самым установляется взаимное определение терминов разделительного суждения. Это определение сводится к различению понятия, ибо оно есть лишь то, которое разделяется и обнаруживает в своем определении свое отрицательное единство. Впрочем, вид принимается здесь в соображение лишь по его простой определенности понятия, а не в том образе, в коем он из идеи вступает в дальнейшую самостоятельную реальность; последняя конечно выпадает из простого принципа рода; но {64}существенное различение должно быть моментом понятия. В рассматриваемом здесь суждении собственно говоря через собственное дальнейшее движение понятия положено теперь самое его разделение, положено то, что оказалось в понятии его сущим в себе и для себя определением, различением в нем определенных понятий. А так как общее есть как положительная, так и отрицательная полнота частного, то самое понятие именно потому есть непосредственно один из своих разделенных терминов; другим же служит эта общность, разрешенная в свою частность или определенность понятия, как определенность, в коей общность проявляет себя, как полноту. Если разделение какого-либо рода на виды не достигло еще этой формы, то это служит доказательством, что оно не возвысилось до определенности понятия и не вытекает из него. Цвет бывает или фиолетовый, или синий, или голубой, или зеленый, или желтый, или оранжевый, или красный; в этом разделении сейчас же обнаруживается его эмпирическая смешанность и нечистота: с этой стороны, рассматриваемое само по себе, оно должно быть названо просто варварским. Но если цвет понимается, как конкретное единство светлого и темного, то этот род имеет в себе определенность, образующую принцип его разделения на виды. Но из последних один должен быть совершенно простым цветом, равномерно содержащим в себе противоположность во всей ее напряженности замкнутою и снятою; в противность ей должна представляться противоположность отношения светлого и темного, к которому, так как оно касается природного явления, должна присоединяться еще безразличная нейтральность противоположности. Принятие смесей, как фиолетовый и оранжевый, и различий степеней, как синий и голубой, за виды может иметь свое основание лишь в совершенно необдуманном образе действия, который даже для эмпиризма обнаруживает собою слишком мало рефлексии. Впрочем, здесь не место излагать, какие различные и ближе определенные формы имеет разделение, смотря по тому, совершается ли оно в элементе природы или в духе.
Разделительное суждение имеет разделенные термины ближайшим образом в своем предикате; но оно, равным образом, и само разделено; его субъект и предикат суть разделенные термины; но в своей определенности они вместе с тем суть моменты понятия, положенные, как тожественные, как тожественные α, в объективной общности, которая в субъекте есть простой род, а в предикате общая сфера и полнота моментов понятия и β, в отрицательном единстве, в развитой связи необходимости, по которой простая определенность субъекта перешла в различение видов и именно потому есть их существенное отношение и тожество с самой собою.
Это единство, связка этого суждения, в которой совпали крайние термины в силу их тожества, есть тем самым само понятие, и именно как положенное; простое суждение необходимости тем самым повысилось в суждение понятия.{65}
D. Суждение понятия
Суждения существования были недостаточным знанием: роза красна, снег бел и т.д., – вряд ли тут обнаруживается большая сила суждения. Суждения рефлексии суть более предложения; в суждении необходимости предмет, правда, дан в своей объективной общности, но лишь в подлежащем теперь рассмотрению суждении дано его отношение к понятию. Последнее положено тут в основание, и именно потому что оно в отношении к предмету является долженствованием, которому реальность может как соответствовать, так и не соответствовать. Поэтому лишь такое суждение содержит в себе истинную оценку; предикаты добрый, дурной, истинный, прекрасный, правильный и т.д. выражают собою, что вещь измеряется по ее общему понятию, как по предположенному долженствованию, и что она находится или не находится с ним в соответствии.
Суждение понятия получило название суждения модальности, и ему приписывают тот смысл, что оно содержит в себе форму отношения субъекта и предиката во внешнем рассудке, причем значение связки определяется лишь в отношении к мышлению. Отсюда выводится, что проблематическое суждение состоит в признании утверждения или отрицания допустимым или возможным, ассерторическое в признании его истинным, т.е. действительным, и аподиктическое – необходимым. Легко усмотреть, почему является искушение исходить при этом суждении из самого акта суждения и рассматривать его определение, как нечто только субъективное. Здесь в суждении снова выступает и входит в отношение к непосредственной действительности именно понятие, субъективное. Но это субъективное не должно быть смешиваемо с внешнею рефлексиею, которая, конечно, есть также нечто субъективное, но в ином смысле, чем самое понятие; последнее, каким оно снова выступает в разделительном суждении, есть скорее противоположность простому виду и способу. В этом смысле нечто субъективное суть ранее рассмотренные суждения, так как они основываются на отвлечении и односторонности, в коих понятие утрачивается. В противоположность им суждение понятия есть объективное и истинное, именно потому, что в основании его лежит понятие, но не во внешней рефлексии, ниже в отношении к некоторому субъективному, т.е. случайному мышлению, а в своей определенности, как понятия.
В разделительном суждении понятие было положено, как тожество общей природы с ее частностями; тем самым здесь было снято отношение суждения. Это конкретное общности и частности есть ближайшим образом простой результат, он должен далее был развит в полноту, так как моменты, которые в нем содержатся, ближайшим образом, исчезают в нем и еще не противостоят один другому в определенной самостоятельности. Недостаточность этого результата может определеннее быть выражена {66}так, что хотя в разделительном суждении объективная общность достигла полного развития в своей частности, но отрицательное единство последней возвращается лишь обратно в первую, а не определяет еще себя, как третье, как единичность. Поскольку самый результат есть отрицательное единство, он, правда, есть уже эта единичность; но таким образом он есть лишь эта одна определенность, которая должна затем положить свою отрицательность, разделиться на крайние термины и таким путем развиться в умозаключение.
Ближайшее разделение этого единства есть суждение, в коем оно (единство) положено, во-первых, как субъект, как нечто непосредственно единое, а затем, как предикат, как определенное отношение его моментов.
а. Ассерторическое суждение
Суждение понятия есть, во-первых, непосредственное; таким образом, оно есть ассерторическое суждение. Субъект есть вообще некоторое конкретное единичное, предикат же выражает последнее, как отношение его действительности, определенности или состояния к его понятию (этот дом дурен, это действие хорошо). Ближайшим образом в нем содержится также, а) что субъект должен быть чем-либо; его общая природа положила себя, как самостоятельное понятие; b) частность, которая не только в силу своей непосредственности, но и ради ее решительного отличения от ее самостоятельной общей природы, есть состояние и внешнее осуществление; последнее в силу самостоятельности понятия с своей стороны безразлично к общему и может как соответствовать, так и не соответствовать ему. Это состояние есть единичность, которая возвышается над необходимым определением общего в разделительном суждении, определением, которое есть лишь отдельность вида и отрицательный принцип рода. Тем самым, конкретная общность, возникшая из разделительного суждения, раздвоилась в ассерторическом суждении в форму крайних терминов, которым еще недостает самого понятия, как положенного, установляющего их отношение единства.
Поэтому, суждение есть только ассерторическое; его оправданием служит некоторое субъективное удостоверение. Что нечто хорошо или дурно, правильно, соответственно или нет и т.д., это имеет свою связь в некотором внешнем третьем. Но что эта связь положена внешне – это то же самое, что она есть лишь в себе или внутренняя. Поэтому, если нечто хорошо или дурно и т, д., то никто конечно не думает, что оно хорошо лишь в субъективном сознании, в себе же быть может дурно, или что хорошее и дурное, правильное, соответственное и т.д. не суть предикаты самого предмета. Только субъективный характер ассерторического суждения состоит, стало быть, в том, что сущая в себе связь субъекта и предиката еще не положена, или, что то же самое, что она внешня; связка есть тут лишь непосредственное, отвлеченное бытие.{67}
Поэтому удостоверению ассерторического суждения противостоит с таким же правом противоположное ему. Если удостоверяется, что это действие хорошо, то противоположное суждение – это действие дурно – столь же правомерно. Или, рассматриваемый в себе субъект суждения, так как он есть непосредственно единичное, в этой отвлеченности еще не положил в нем определенности, которая содержала бы в себе его отношение к общему понятию; соответствовать или не соответствовать понятию для него еще случайно. Поэтому, суждение есть по существу проблематическое.
b. Проблематическое суждение
Ассерторическое суждение проблематично, поскольку оно может быть равно и положительным, и отрицательным. По этой качественной стороне частное суждение также проблематично, так как имеет также и положительное, и отрицательное значение; равным образом, в условном суждении бытие субъекта и предиката проблематично; точно так же, через него положено, что единичное и категорическое суждение есть еще нечто только субъективное. Но в проблематическом суждении, как таковом, это положение более имманентно, чем в упомянутых суждениях, так как в первом содержанием предиката служит отношение субъекта к понятию, и потому здесь тем самым дано самое определение непосредственного как чего-то случайного.
Ближайшим образом является проблематичным, должен ли предикат или нет быть связан с определенным субъектом, и эта неопределенность тем самым падает на связку. Отсюда не может возникнуть никакого определения для предиката, так как он уже есть объективная, конкретная общность. Проблематичность присуща таким образом непосредственности субъекта, который тем самым определяется, как случайность. Далее, нельзя поэтому отвлечь и от единичности субъекта; отрешенный от последней он был бы чем-то общим; в предикате содержится именно то, что понятие субъекта должно быть положено в отношении к его единичности. Нельзя сказать: дом или некоторый дом хорош, но следует прибавить: смотря по тому, как он устроен. Проблематичность субъекта в нем самом образует его случайность, как момент – как субъективность вещи, противопоставляемая ее объективной природе или ее понятию, просто вид и способ или состояние.
Тем самым субъект отличен в своей общности или объективной природе, в своем долженствовании или в частном состоянии существования. Поэтому, в нем содержится основание, таков ли он, каков он должен быть. Этим путем он приравнивается предикату. Отрицательность проблематического суждения, поскольку она направлена против непосредственности субъекта, означает поэтому лишь его первоначальное разделение, которое в себе есть уже единство общего и частного, на эти его моменты; разделение, которое и есть самое суждение.{68}
Можно сделать еще замечание, что каждая из обеих сторон субъекта, его понятие и его состояние, может быть названа его субъективностью. Понятие есть вошедшая внутрь себя общая сущность некоторой вещи, ее отрицательное единство с самой собою; последнее и составляет ее субъективность. Но некоторая вещь по существу также случайна и имеет некоторое внешнее состояние; последнее также именуется ее субъективностью в противоположность ее объективности. Самая вещь именно состоит в том, что ее понятие, как ее собственное отрицательное единство, отрицает свою общность и переносит себя во внешность единичности. Субъект суждения положен здесь, как это двоякое; эти противоположные значения субъективности суть ее единая истина. Самое значение субъективного стало проблематичным потому, что оно утратило как ту непосредственную определенность, которую оно имело в непосредственном суждении, так и свою определенную противоположность предикату. Эти проявляющиеся в рассуждении обычной рефлексии противоположные значения субъективного могли бы по крайней мере вызвать внимание к тому, что в каждом из них в отдельности нет истины. Двоякое значение проявляет в себе односторонность каждого в отдельности для себя.
Коль скоро проблематическое положено, как проблематичность вещи, как вещь и ее состояние, то самое суждение есть уже не проблематическое, а аподиктическое.
с. Аподиктическое суждение
Субъект аподиктического суждения (дом, устроенный так-то и так-то, хорош, действие, произведенное так и то, справедливо) имеет в нем во-первых, общее – то, чем он должен быть, во-вторых – его состояние; первое содержит в себе основание, по коему всему субъекту присущ или не присущ некоторый предикат суждения понятия, т.е. по коему субъект соответствует или не соответствует своему понятию. Это суждение по истине объективно, или, иначе, оно есть вообще истина суждения. Субъект и предикат соответствуют один другому и имеют одно и то же содержание, и это содержание есть сама положенная конкретная общность; а именно, оно содержит в себе два момента, объективно общее или род и единичное. Здесь есть, стало быть, общее, которое есть оно само, продолжается непрерывно через свою противоположность и есть общее, лишь как единство с нею. Такое общее, как предикат добрый, соответственный, правильный, имеет в основании долженствование и вместе с тем содержит в себе соответствие существования; не это долженствование или род для себя, но именно это соответствие есть та общность, которая образует собою предикат аподиктического суждения.
Субъект также содержит в себе оба эти момента в непосредственном единстве, как вещь. Но истина последней состоит в том, {69}что она преломлена на свое долженствование и свое бытие; таково абсолютное суждение о всякой действительности. Именно то обстоятельство, что это первоначальное разделение, которое и есть всемогущество понятия, есть равным образом, возврат в единство последнего и абсолютное взаимное отношение долженствования и бытия, и делает действительное некоторою вещью; ее внутреннее отношение, это конкретное единство, составляет душу вещи.
Переход от непосредственной простоты вещи к соответствию, которое есть определенное отношение ее долженствования к ее бытию, – или связка – оказывается заключающимся ближайшим образом в частной определенности вещи. Род есть в себе и для себя сущее общее, которое тем самым является безотносительным; определенность же есть то, что рефлектирует себя в себя в этой общности, но вместе с тем рефлектирует себя и в другое. Поэтому, суждение имеет свое основание в состоянии субъекта и есть таким образом аподиктическое. Тем самым, отныне дана определенная и наполненная связка, которая ранее того состояла в отвлеченном есть, теперь же развила себя далее в основание вообще. Она есть ближайшим образом непосредственная определенность в субъекте, но также есть и отношение к предикату, который не имеет никакого иного содержания кроме самого этого соответствия или отношения субъекта к общему.
Таким образом, форма суждения исчезает, во-первых, потому что субъект и предикат суть в себе одно и то же содержание; во-вторых же, потому, что субъект через свою определенность указывает вне себя и относится к предикату; но, в-третьих, это отношение само перешло в предикат, составляет лишь его содержание и есть таким образом положенное отношение или самое суждение. Таким образом восстановлено в целом конкретное тожество понятия, бывшее результатом разделительного суждения и составляющее внутреннюю основу суждения понятия, тожество, которое ближайшим образом было положено лишь в предикате.
При ближайшем рассмотрении положительной стороны этого результата, образующей переход суждения в некоторую другую форму, субъект и предикат аподиктического суждения оказываются, как мы видели, каждый целым понятием. Единство понятия, как определенность, образующая соединяющую их связку, вместе с тем отличено от них. Ближайшим образом она стоит лишь на другой стороне субъекта, как его непосредственное состояние. Но так как она есть по существу относящее, она есть не только такое непосредственное состояние, а проникающее субъект и предикат и общее им. Так как субъект и предикат имеют одно и то же содержание, то, напротив, через эту определенность положено отношение формы, определенность, как некоторое общее или частность. Таким образом она содержит в себе оба определения формы крайних терминов и есть определенное отношение субъекта и предиката; она есть наполненная содержанием связка суждения, един{70}ство понятия, вновь выступающее из суждения, в крайних терминах коего оно было утрачено. Через это наполнение связки суждение стало умозаключением.
Суждение есть положенная в самом понятии определенность последнего. Определения понятий или то, что, как оказалось, суть определенные понятия, уже рассмотрены для себя; но это рассмотрение было более субъективною рефлексией или субъективным отвлечением. Но понятие само есть это отвлечение, противоставление его определений есть его собственное определение. Суждение есть это положение определенного понятия через само понятие.
Акт суждения есть постольку некоторая другая функция, чем понимание, или, правильнее, другая функция понятия, поскольку оно есть акт определения понятия через себя само; и дальнейшее движение суждения в различии суждений есть это дальнейшее определение понятия. Какие имеются определенные понятия, и как эти их определения вытекают с необходимостью, это должно быть обнаружено в суждении.
Суждение может поэтому быть названо ближайшим реализованием понятия, поскольку реальность обозначает вообще выход в существование в виде определенного бытия. Ближайшим образом природа этого реализования оказалась такою, что, во-первых, моменты понятия через его рефлексию в себя или его единичность суть самостоятельные полноты, во-вторых же, единство понятия есть их отношение. Рефлектированные в себя определения суть определенные полноты, как по существу в безразличной безотносительной устойчивости, так и через взаимное опосредование одних другими. Самый акт определения есть лишь полнота, поскольку он содержит в себе эти полноты и их отношение. Эта полнота и есть суждение. Поэтому оно содержит в себе обе самостоятельные части, именуемые субъектом и предикатом. Что такое каждый из них, нельзя еще собственно сказать; они еще неопределенны, ибо должны быть определены лишь через суждение. Поскольку оно есть понятие, как определенное, между ними существует лишь то общее различие, что суждение содержит в себе определенное понятие в противоположность еще неопределенному. Поэтому субъект в противоположность предикату может ближайшим образом признаваться за частное в противоположность общему, или также за единичное в противоположность частному, поскольку они вообще взаимно противостоят, как более определенное более общему.{38}
Поэтому правильно и нужно пользоваться для определений суждения этими названиями – субъект и предикат; как названия, они суть нечто неопределенное, долженствующее еще получить свое определение; и потому они суть не более, как названия. Сами определения понятия не могут быть употребляемы, как две стороны суждения, отчасти на этом основании, отчасти же и еще более потому, что природа определения понятия требует, чтобы оно не было чем-то отвлеченным и неизменным, но содержало внутри себя и полагало в себе свое противоположное; так как стороны суждения суть сами понятия, т.е. полнота его определений, то они должны пройти и показать в себе их все в отвлеченной или конкретной форме. Но для того, чтобы при таком изменении их определений сохранить в общем виде стороны суждения, всего удобнее прибегнуть к названиям, сохраняющим при этом постоянство. Название же противостоит вещи или понятию; это различие проявляется и в самом суждении, как таковом. Так как субъект выражает собою вообще определенное и потому преимущественно непосредственно сущее, предикат же общее, сущность или понятие, то субъект, как таковой, есть ближайшим образом некоторое название; ибо то, чтó он такое есть, выражает лишь предикат, содержащий в себе бытие в смысле понятия. Что есть это, или что это есть за растение и т.д.? под бытием, о котором тут спрашивается, часто разумеется только название, и, узнав последнее, мы удовлетворяемся и знаем, что такое есть эта вещь. Это есть бытие в смысле субъекта. Но понятие или по меньшей мере сущность и вообще общее сообщается лишь предикатом, и о нем спрашивается в смысле суждения. Бог, дух, природа или что бы то ни было есть поэтому, как субъект суждения, только название; что такое есть этот субъект по его понятию, сообщается лишь предметом. Если ищется некоторый предикат, присущий субъекту, то в основе суждения о том должно уже лежать понятие; но оно высказывается лишь самим предикатом. Поэтому предположенное значение субъекта есть собственно только представление, и оно приводит к некоторому объяснению названия, причем оказывается случайным и некоторым историческим фактом то, что подразумевается или не подразумевается под названием. Многие споры о том, присущ или нет данному субъекту некоторый предикат, суть поэтому не что иное, как споры о словах, так как они исходят от этой формы; лежащее в основании (subjektum, υποκειμενον) есть еще не более, чем слово.
Теперь надлежит ближе рассмотреть, каким образом, во-вторых, определены отношение субъекта и предиката в суждении и тем самым ближайшим образом они сами. Стороны суждения суть вообще полноты, которые ближайшим образом по существу самостоятельны. Поэтому единство понятия есть прежде всего лишь отношение самостоятельных (сторон); не конкретное, возвратившееся внутрь себя из этой реальности полное единство, но такое, вне которого они пребывают, как неснятые в нем крайние термины. Поэтому рассмотрение суждения может исходить или от {39}первоначального единства понятия, или от самостоятельности этих крайних терминов. Суждение есть раздвоение понятия через себя само; это единство есть поэтому основание, с которого рассматривается суждение по его истинной объективности. Тем самым оно есть первоначальное разделение первоначально единого; слово «Urtheil» выражает то, что оно есть в себе и для себя. Но что понятие есть в суждении явление, так как моменты первого достигают в последнем самостоятельности, – этой стороны внешности придерживается более представление.
Таким образом, по этому субъективному взгляду субъект и объект считаются каждый за нечто готовое для себя вне другого; субъект – предметом, который существовал бы и в том случае, если бы он не имел этого предиката; предикат – общим определением, которое существовало бы и в том случае, если бы оно не было присуще этому субъекту. С суждением, стало быть, связана рефлексия, может ли и должен ли тот или иной предикат, находящийся в голове, быть присоединен к предмету, находящемуся вне ее для себя; само суждение состоит в том, что лишь посредством него некоторый предикат связан с субъектом, так что, если бы это связывание не имело места, то субъект и предикат остались бы каждый для себя тем, что они суть, первый – существующим предметом, второй – представлением в голове. Но предикат, присоединенный к субъекту, должен также соответствовать ему, т.е. быть в себе и для себя тожественным ему. Это значение присоединения снова снимает субъективный смысл суждения и безразличное внешнее существование субъекта и предиката: это действие есть хорошее; связка показывает, что предикат принадлежит бытию предмета, а не связан с ним лишь внешним образом. В грамматическом смысле это субъективное отношение, при котором исходят от безразличной внешности субъекта и предиката, имеет полное значение; ибо это слова, связанные здесь внешним образом. По этому поводу можно также упомянуть, что хотя предложение в грамматическом смысле имеет субъект и предикат, но оно не есть еще оттого суждение. Последнее подразумевает, что предикат находится к субъекту в отношении, обусловленном определениями понятий, т.е. как некоторое общее к некоторому частному или единичному. Если то, что говорится о единичном субъекте, само есть нечто единичное, то это простое предложение. Напр., Аристотель умер на 73-м году[1] своей жизни, в 4-м году 115-й олимпиады, – это простое предложение, а не суждение. Оно имело бы отчасти характер суждения, если бы одно из обстоятельств, время смерти или возраст этого философа подвергались сомнению, а между тем по какому-либо основанию на приведенных цифрах приходилось настаивать. Ибо в таком случае они признавались бы за нечто общее, существующее и без определенного содержания – смерти Аристотеля, за наполненное другим или также пустое время. {40}Так, известие «мой друг N. умер» есть предложение; оно было бы суждением лишь тогда, если бы возник вопрос, есть ли эта смерть действительная или лишь кажущаяся.
Если суждение обычно объясняется так, что оно есть соединение двух понятий, то для внешней связки можно пожалуй сохранить неопределенное выражение «соединение» и признавать далее, что по крайней мере, соединяемое суть понятие. Но вообще это объяснение весьма поверхностно не только потому, что, напр., в разделительном суждении соединено более двух так называемых понятий, но и потому, что объяснение дает гораздо более, чем есть на деле; ибо то, что тут подразумевается вообще, суть не понятия, едва ли даже определения понятий, а в сущности лишь определения представлений; по поводу понятия вообще и определенного понятия было уже замечено, что то, чему обычно дается это название, никоим образом не заслуживает названия понятия; откуда же в суждении могут взяться понятия? В сказанном объяснении главное есть то, что не обращается внимания на существенное в суждении, именно на различение его определений, и еще менее на отношение суждения к понятию.
Что касается дальнейшего определения субъекта и предиката, то уже было упомянуто, что именно лишь в суждении они должны получить свое определение. Но поскольку суждение есть положенная определенность понятия, то ей присущи сказанные отличения непосредственно и отвлеченно, как единичность и общность. Но поскольку оно есть вообще существование или инобытие понятия, еще не возвратившегося снова к тому единству, в силу которого оно есть понятие, то здесь выступает также та определенность, которая чужда понятию, – противоположность бытия и рефлексии или бытия в себе. Но так как понятие составляет существенное основание суждения, то эти определения по меньшей мере столь безразличны, что в каждом, одном присущем субъекту, другом – предикату, имеет место и обратное отношение. Субъект, как единичное, является прежде всего, как сущее или сущее для себя согласно определенной определенности единичного, – как действительный предмет, хотя он есть лишь предмет представления, – как, напр., храбрость, право, соответствие и т.п. – о котором судят; напротив, предикат, как общее, является рефлексиею о субъекте или, правильнее, также его рефлексиею в себя самого, выходящею за эту непосредственность и снимающею определенности, как только сущие, – его бытием в себе. Таким образом, исходят от единичного, как от первого, непосредственного, и повышают его через суждение до общности; точно так же, как сущее лишь в себе общее нисходит в единичном до существования или становится сущим для себя.
Это значение суждения должно быть признаваемо за его объективный смысл и вместе с тем за истину предыдущих форм перехода. Сущее становится и изменяется, конечное переходит в бесконечное; осуществленное выступает из своего основания в явление и исчезает в своем основании; акциденция обнаруживает богатство субстанции так же, {41}как и ее мощь; в бытии необходимое отношение проявляется в переходе в другое, в субстанции – в видимости в некотором другом. Эти переход и видимость теперь перешли в первоначальное разделение понятия, причем последнее, возвращая единичное в бытие в себе его общности, равным образом определяет общее, как действительное. То и другое есть одно и то же, единичность положена в ее рефлексии в себя, а общее, как определенное.
Но это объективное значение выражается теперь также в том, что данные различения, поскольку они вновь выступают в определенности понятия, вместе с тем положены, только как являющиеся, т.е. что они не суть нечто постоянное, но присущи одному определению понятия так же, как другому. Поэтому субъект может быть принимаем также за бытие в себе, а напротив, предикат за существование. Субъект без предиката есть то же, что в явлении вещь без свойств, вещь в себе, пустое неопределенное основание; он есть при этом понятие внутри себя самого, получающее различимость и определенность лишь в предикате; последний составляет тем самым сторону существования субъекта. Через эту определенную общность субъект находится в отношении к внешнему, открыт для воздействия других вещей и вступает в действие против них. То, что существует (da ist), выступает из своего внутри бытия в общий элемент связи и отношений, в отрицательные отношения и игру действительности, которая есть продолжение единичного в других и потому общность.
Только что указанное тожество, состоящее в том, что субъект также присущ и предикату, и наоборот, находится не только в нашем размышлении; оно не только в себе, но и положено в суждении, ибо суждение есть отношение их обоих; связка выражает собою, что субъект есть предикат. Субъект есть определенная определенность, а предикат есть эта его положенная определенность; субъект определен лишь в своем предикате или, иначе сказать, лишь в нем он есть субъект, в предикате он возвращен в себя и есть в нем общее. Но поскольку субъект есть самостоятельное, то этому тожеству присуще такое отношение, что предикат не имеет самостоятельного существования для себя, но имеет существование лишь в субъекте; первый включен в последний. Поскольку, стало быть, предмет отличается от субъекта, первый есть лишь единичная определенность последнего, лишь одно из его свойств; сам же субъект есть конкретное, полнота многообразных определенностей, из коих предикат содержит в себе лишь одну; субъект есть общее. Но, с другой стороны, и предикат есть самостоятельная общность, а субъект, наоборот, есть лишь одно из его определений. Тем самым предикат подчиняет себе субъект; единичность и частность есть не для себя, но имеет свою сущность и субстанцию в общем. Предикат выражает субъект в своем понятии; в предикате единичное и частное суть случайные определения; он есть их абсолютная возможность. Если под подчиненностью мыслят внешнее отношение субъекта {42}и предиката и представляют себе субъект, как нечто самостоятельное, то подчинение сводится к вышеупомянутому субъективному акту суждения, при котором исходят от самостоятельности их обоих. В таком случае подчинение оказывается лишь применением общего к некоторому частному или единичному, полагаемому под ним на основании неопределенного представления меньшего количества.
Если понимать тожество субъекта и предиката так, что, с одной стороны, первому присуще одно определение понятия, а второму – другое, с другой же стороны – наоборот, то тожество тем самым оказывается все же лишь чем-то сущим в себе; ради самостоятельного различия обеих частей суждения его положенное отношение имеет и эти две стороны, прежде всего как различия. Но истинное отношение субъекта к предикату образуется собственно безразличным тожеством. Определение понятия есть по существу само отношение, ибо оно есть общее; поэтому те же определения, которые свойственны субъекту и предикату, присущи тем самым также и их отношению. Оно общее, так как оно есть положительное тожество их, субъекта и предиката; но оно также определенно, так как определенность предиката есть определенность субъекта; оно далее также единично, так как в нем сняты самостоятельные крайние термины в их отрицательном единстве. Но в суждении это тожество еще не положено; связка есть вообще еще неопределенное отношение бытия: А есть В; ибо самостоятельность определенности понятия или крайние термины суть в суждении реальность, присущая в нем понятию. Если бы связка есть была уже положена, как это определенное и исполненное единство субъекта и предиката, как его понятие, то суждение было бы уже умозаключением.
Восстановить или, правильнее, положить это тожество понятия есть цель движения суждения. То, что уже дано в суждении, есть отчасти самостоятельность, но вместе с тем и определенность субъекта и предиката одного относительно другого, отчасти же их, однако отвлеченное, отношение. Что субъект есть предикат, это есть ближайшим образом то, что высказывается в суждении; но так как предикат не должен быть тем, что есть субъект, то получается противоречие, которое должно быть разрешено, должно перейти в некоторый результат. Но правильнее сказать, так как в себе и для себя субъект и предикат составляют полноту понятия, а суждение есть реальность понятия, то дальнейшее движение последнего есть лишь развитие; в нем уже дано то, что в нем обнаруживается, и доказательство (Demonstration) есть тем самым лишь показание (Monstration), рефлексия, как положение того, что в крайних терминах суждения уже дано; но и самое это положение уже дано; оно есть отношение крайних терминов.
Суждение, как непосредственное, есть ближайшим образом суждение существования; его субъект есть непосредственно отвлеченное, сущее единичное, а предикат – его непосредственная определенность или свойство, нечто отвлеченно общее.{43}
Так как это качественное в субъекте и предикате снимается, то возникает ближайшим образом видимость определения одного в другом; суждение во-вторых есть суждение рефлексии.
Но это более внешнее совпадение переходит в существенное тожество некоторой субстанциальной, необходимой связи; таким образом, суждение есть, в-третьих, суждение необходимости.
В-четвертых, так как в этом существенном тожестве различение субъекта и предиката стало формою, то суждение становится субъективным; оно содержит в себе противоположность понятия и его реальности и их сравнения; оно есть суждение понятия.
Это выступление понятия обосновывает переход суждения в умозаключение.
А. Суждение существования
В субъективном суждении желают видеть один и тот же предмет вдвойне, во-первых, в его единичной действительности, во-вторых, в его существенном тожестве или его понятии, единичное, возвышенное в его общность, или, что то же самое, общее, объединенное в его действительность.
Суждение есть таким образом истина, ибо оно есть согласие понятия и реальности. Но таким суждение не бывает с самого начала; ибо сначала оно непосредственно, так как в нем не оказалось еще никакой рефлексии и движения определений. Эта непосредственность делает первоначальное суждение суждением существования, которое именуется также качественным, но лишь постольку, поскольку качеству присуща не только определенность бытия, а под ним разумеется также отвлеченная общность, имеющая в силу своей простоты также форму непосредственности.
Суждение существования есть также суждение включения (Inhärenz); ибо так как непосредственность есть его определение, а в различении субъекта и предиката первый есть непосредственное, т.е. первое и существенное в этом суждении, то предикат имеет форму чего-то несамостоятельного, имеющего свою основу в субъекте.
а. Положительное суждение
1. Субъект и предикат суть, как было упомянуто, ближайшим образом названия, приобретающие свое истинное определение лишь в течении суждения. Но как стороны суждения, которое есть положенное определенное понятие, они обладают определением его моментов, но в виду непосредственности, еще совсем простой, отчасти не обогащенной опосредованием, отчасти ближайшим образом, по их отвлеченной противоположности, лишь как отвлеченною единичностью и всеобщностью. Предикат, если мы {44}начнем с него, есть отвлеченное общее; но так как это отвлеченное обусловлено опосредованием снятия единичного или частного, то оно тем самым есть лишь предположение. В сфере понятия не может быть иной непосредственности, кроме такой, которая в себе и для себя содержит опосредование и возникла лишь через его снятие, т.е. непосредственности общей. Таким образом и само качественное бытие в своем понятии есть нечто общее; но как бытие, непосредственность еще не положена так; лишь как общность она есть такое определение понятия, в котором положено, что ему по существу присуща отрицательность. Это отношение свойственно суждению, в котором оно есть предикат некоторого субъекта. Равным образом субъект есть нечто отвлеченно единичное или непосредственное, которое должно быть, как таковое; поэтому единичное должно быть вообще нечто. Тем самым субъект образует собою отвлеченную сторону суждения, по которой в нем понятие перешло во внешность. Как оба определения понятия, также определено и их отношение, есть, связка; она также может иметь значение лишь непосредственного, отвлеченного бытия. В силу отношения, не содержащего еще в себе никакого опосредования или отрицания, это суждение названо положительным.
2. Ближайшим чистым выражением положительного суждения служит поэтому предложение:
Единичное есть общее.
Это выражение не должно быть понимаемо, как А есть В, ибо А и В суть совершенно бесформенные и потому лишенные значения названия; суждение же вообще и потому само суждение существования уже имеет своими крайними терминами определения понятий. А есть В может в той же мере представлять собою любое простое предложение, как и какое-либо суждение. Но в каждом даже по своей форме более содержательно определенном суждении предполагается предложение об этом определенном содержании: единичное есть общее, именно поскольку каждое суждение есть вообще также определенное суждение. Об отрицательном суждении, поскольку оно также подводится под это выражение, будет сейчас идти речь. Если за сим не думают о том, что с каждым ближайшим образом по крайней мере положительным суждением связано утверждение того, что единичное есть общее, то это происходит оттого, что отчасти не принимается во внимание определенная форма, которою отличается субъект от предиката, так как суждение считается не чем иным, как отношением двух понятий, отчасти оттого, что сознанию предносится прочее содержание суждения: Кай учен, или роза красна, причем сознание, занятое представлением о Кае и т.п., не рефлектирует о форме; хотя такое по крайней мере содержание, как логический Кай, служащий обычно примером, есть содержание весьма мало интересное и скорее именно потому и выбрано, как неинтересное, чтобы не отвлекать к нему внимания от формы.
По объективному своему значению предложение: единичное есть общее, как мы имели уже случай упомянуть, выражает отчасти преходимость еди{45}ничных вещей, отчасти их положительное сохранение в понятии. Само понятие бессмертно, но то, что выступает при его разделении, подвержено изменению и возврату в его общую природу. Но, наоборот, общее сообщает себе некоторое существование. Как выступает сущность в своих определениях и видимости, основание в осуществленном явлении, субстанция в обнаружении, в своих акциденциях, так общее решается стать единичным; суждение есть это его решение, развитие той отрицательности, которою оно уже бывает в себе. Последнее выражается в обратном предложении: общее есть частное, которое также высказывается в положительном суждении. Субъект, который ближайшим образом есть непосредственно единичное, в суждении относится к своему другому, именно к общему; тем самым он положен, как конкретное, по своему бытию как некоторое нечто с многими качествами; или как конкретное рефлексии, как вещь с многообразными свойствами, как действительность многообразных возможностей, как субстанция с таковыми же акциденциями. Так как это многообразие принадлежит здесь субъекту суждения, то нечто или вещь и т.п. в своих качествах, свойствах или акциденциях рефлектированы в себя или непрерывно продолжаются в них, сохраняя себя в них, а также их в себе. Положение или определенность принадлежит бытию в себе и для себя. Поэтому субъект в нем самом есть общее. Напротив, предикат, как эта нереальная или не конкретная, а отвлеченная общность, есть в противоположность ему определенность и содержит в себе лишь один момент его полноты с исключением других. В силу этой отрицательности, которая вместе с тем, как крайний термин суждения, относится к себе, предикат есть отвлеченно единичное. Напр., в предложении: роза благоуханна он выражает лишь одно из многих свойств розы; он делает его, которое в субъекте срощено с другими, единичным, подобно тому как при разложении вещи многообразные присущие ей свойства, становясь самостоятельными материями, делаются единичными. Поэтому предложение суждения с этой своей стороны гласит: общее единично.
Если мы сопоставим в суждении это взаимное определение субъекта и предиката, то результат получается двоякий: 1., субъект есть, правда непосредственное, как сущее или единичное, предикат же – общее. Но так как суждение есть их отношение, и так как субъект определен через предикат, как общее, то субъект есть общее; 2., предикат определен в субъекте, ибо первый есть не определение вообще, а определение субъекта; роза благоуханна – это благоухание не неопределенное благоухание, а благоухание розы; стало быть, предикат есть нечто единичное. А так как субъект и предикат находятся в отношении суждения, то они должны оставаться противоположными по определениям своих понятий; подобно тому, как во взаимодействии причинности прежде, чем она достигнет своей истины, обе стороны должны в противоположность равенства своего определения оставаться еще самостоятельными и противоположными. Если поэтому {46}субъект определен, как общее, то и от предиката нельзя отнять определения общности, ибо иначе не было бы никакого суждения, но было бы лишь его определение единичности; а также поскольку субъект определяется, как единичное, предикат должен быть принимаем за общее. Если рефлектировать над этими двумя простыми тожествами, то получаются следующие два тожественных предложения.
Единичное есть единичное,
Общее есть общее,
причем определения суждений совершенно выпадали бы одно из другого, выражалось бы лишь их отношение к себе, отношение же одного к другому уничтожалось бы, и тем самым снималось бы суждение. Из этих двух предложений одно: общее есть единичное выражает суждение по его содержанию, которое в предикате есть единичное определение, а в субъекте полнота определения; другое же: единичное есть общее выражает форму, которая непосредственно указана через него. В непосредственном положительном суждении крайние члены еще просты, поэтому форма и содержание еще соединены. Или, иначе, оно не состоит из двух предложений; двоякое отношение, присущее ему, образует собою непосредственно одно положительное суждение. Ибо его крайние термины a., суть самостоятельные, отвлеченные определения суждений и b., каждый термин определяется другим через посредство образующей между ними отношение связки. В себе же ему именно потому присуще, как выяснилось, различение формы и содержания; и именно то, что содержится в первом предложении: единичное есть общее, принадлежит форме, так как это предложение выражает собою непосредственную определенность. Напротив, отношение, выражаемое вторым предложением: общее единично, т.е. субъект определяется, как общее, а, напротив, предикат, как частное или единичное, касается содержания, так как его определения выступают лишь через рефлексию в себя, которою непосредственные определенности снимаются, и тем самым форма обращает себя в некоторое возвращающееся внутрь себя тожество, сохраняющееся вопреки различению формы, в содержание.
3. Если же бы оба предложения – формы и содержания:
Субъект. Предикат.
Единичное есть общее,
Общее есть единичное,
в силу того, что они содержатся в одном положительном суждении, соединены были так, что тем самым оба, и субъект, и предикат, были определены, как единство единичности и общности, то оба они были бы частными, что в себе должно бы было быть признано их внутренним определением. Но эта связь была бы осуществлена отчасти лишь через внешнюю рефлексию, отчасти же вытекающее отсюда предложение: частное есть частное было бы уже не суждением, а пустым тожественным предложением, каковы и только что установленные предложения: единичное единично и общее обще. Единичность и общность не могут еще быть соединены в частность, {47}так как в положительном суждении они положены еще, как непосредственные. Или, иначе, суждение должно еще быть различаемо по своей форме и своему содержанию, так как именно субъект и предикат еще различаются, как непосредственное и опосредованное, или так как суждение по своему отношению есть и то и другое, и самостоятельность соотносящихся, и их взаимное определение или опосредование.
Таким образом, суждение, рассматриваемое, во-первых, по своей форме, таково:
Единичное есть общее. Правильнее сказать, такое непосредственное единичное не обще; его предикат имеет более широкий объем, и потому оно ему не соответствует. Субъект есть нечто непосредственно сущее для себя и потому противоположность этой отвлеченности, этой положенной через опосредование общности, которая должна была быть им высказана.
Во-вторых, в суждении, рассматриваемом по его содержанию или как предложение: общее единично, субъект есть нечто общее, качество, конкретное, бесконечно определенное; и так как его определенности суть лишь качества, свойства или акциденции, то его полнота есть их ложная бесконечная множественность. Поэтому такой субъект не есть собственно некоторое такое единичное свойство, какое высказывается его предикатом. Поэтому оба предложения должны быть отрицаемы, и положительное суждение должно быть положено скорее, как отрицательное.
b. Отрицательное суждение
1. Выше была уже речь о том обычном представлении, по коему лишь от содержания суждения зависит, истинно оно или нет, так как логическая истина касается только формы и требует только, чтобы это содержание не противоречило самому себе. Форма самого суждения принимается состоящею лишь в том, что она есть отношение двух понятий. Но было выяснено, что обоим этим понятиям присуще не только безотносительное определение некоторого числа, а они относятся между собою, как единичное и общее. Эти определения образуют собою истинно-логическое содержание; какое-либо другое содержание, оказывающееся в суждении (солнце кругло, Цицерон был великий римский оратор, теперь день и т.п.) не входит в состав суждения, как такового; суждение высказывает лишь одно: субъект есть предикат, или, так это суть лишь названия, то определеннее: единичное есть общее и наоборот. По этому чисто логическому содержанию положительное суждение не истинно, но имеет свою истину в отрицательном суждении. Требуется, что содержание суждения не противоречило себе; но, как было показано, оно противоречит себе в этом суждении. Но так как совершенно безразлично, называть ли это логическое содержание также формою, а под содержанием разуметь лишь одно {48}эмпирическое наполнение суждения, то оказывается, что форма содержит не только то пустое тожество, вне которого лежит определение содержания. Поэтому положительное суждение по своей форме положительного суждения не имеет истины; если бы кто-нибудь назвал правильность некоторого воззрения или восприятия, согласие представления с предметом, истиною, то у него по меньшей мере не было бы никакого выражения для того, что есть предмет и цель философии. Последние следовало бы по меньшей мере назвать разумною истиною; и, конечно, придется признать, что суждения вроде: Цицерон был великий оратор, теперь день и т.п. не суть разумные истины. Но они не суть таковые, не потому что они как бы случайно имеют эмпирическое содержание, а потому что они суть только положительные суждения, не могущие и не долженствующие иметь никакого иного содержания, кроме непосредственно единичного и некоторой отвлеченной определенности.
Положительное суждение имеет свою истину ближайшим образом в отрицательном: единичное не есть отвлеченно общее, но предикат единичного в силу того, что он рассматривается, как таковой или для себя без отношения к субъекту, есть, как отвлеченно общий, сам нечто определенное; единичное есть поэтому ближайшим образом некоторое частное. Далее согласно другому предложению, содержащемуся в положительном суждении, отрицательное суждение гласит: общее не есть отвлеченно единичное, но этот предикат, уже поскольку он есть предикат, или поскольку он стоит в отношении к некоторому общему субъекту, есть нечто большее, чем простая единичность, и потому общее есть также ближайшим образом некоторое частное. Так как это общее, как субъект, сам совпадает с частностью, то оба предложения сводятся к одному: единичное есть некоторое частное.
Можно заметить, а., что здесь частность оказалась тем предикатом, о котором уже ранее была речь, но она положена здесь не через внешнюю рефлексию, но произошла через посредство указанного в суждении отрицательного отношения. b., Это определение оказывается здесь существующим лишь для предиката. В непосредственном суждении, суждении существования, субъект есть лежащее в основании; поэтому определение ближайшим образом имеет здесь видимость быть присущим предикату. Но, в действительности, это первое отрицание еще не может быть определением или собственно каким-либо положением единичного, так как им служит лишь второе, отрицательное отрицательного.
Единичное есть некоторое частное, – вот положительное выражение отрицательного суждения. Это выражение потому не есть само положительное суждение, что последнее в силу своей непосредственности имеет своими крайними терминами лишь отвлеченное, частное же именно через положение отношения суждения оказывается первым опосредованным определением. Но это определение должно быть принимаемо не только за момент крайнего термина, а также, каково оно собственно есть ближайшим образом, {49}за определение отношения; или, иначе, суждение должно также быть рассматриваемо, как отрицательное.
Этот переход основывается на отношении крайних терминов и на их отношении в суждении вообще. Положительное суждение есть отношение непосредственно единичного и общего, т.е. таких, из коих одно вместе с тем не есть то, что другое; это отношение поэтому есть также по существу разделение или отношение отрицательное; поэтому положительное суждение должно было быть положенным, как отрицательное. Поэтому логики не должны были так затрудняться тем, что «не» отрицательного суждения перешло в связку. То, что в акциденции есть определение крайнего члена, есть также весьма определенное отношение. Определение суждения или крайний термин не есть чисто качественное определение непосредственного бытия, долженствующее быть противопоставленным лишь некоторому другому вне его. Оно есть также определение рефлексии, которая по своей общей форме относится, как положительная и отрицательная, причем то и другое положено, как исключающее и как тожественное с другим лишь в себе. Определение суждения, как понятия, есть в нем самом нечто общее, положенное, как продолжающееся в его другом. Наоборот, отношение суждения есть то же определение, какое свойственно крайним терминам, ибо оно есть именно эта общность и продолжаемость их одного в другом; поскольку они различены, в нем есть также и отрицательность.
Только что указанный переход формы отношения к форме определения непосредственно приводит к тому последствию, что «не» связки должно быть также обращено и к предикату, и последний должен быть определен, как не-общее. Но не-общее столь же непосредственно последовательно оказывается частным. Если за отрицательным удерживается вполне отвлеченное определение непосредственного небытия, то предикат есть лишь вполне неопределенное не-общее. С этим определением имеет дело логика при противоречивых понятиях, настаивая, как на чем-то важном, на том, что при отрицательном понятии установляется только отрицательное, которое должно быть понимаемо, лишь как просто неопределенный объем другого по отношению к положительному понятию. Таким образом, просто не-белое было бы настолько же красным, желтым, голубым и т.д., как и черным. Но белое, как таковое, есть чуждое понятию определение воззрения; поэтому «не» в отношении к белому есть столь же чуждое понятию небытие, каковая отвлеченность рассматривается в самом начале логики, причем ее ближайшею истиною оказывается становление. Если при рассмотрении определений суждения берут примерами такое чуждое понятию содержание воззрения и представления, и определения бытия и рефлексии признаются за определения понятий, то поступают так же некритично, как, например, применяя вместе с Кантом понятия рассудка к бесконечной идее разума или так называемой вещи в себе; понятие, к коему относится также исходящее от него суждение, есть истинная вещь в себе или разумное, а эти определения принадле{50}жат бытию или сущности и не суть еще формы, выработанные таким образом и способом, какой свойствен им в их истине, в понятии. Если останавливаются на белом, красном, как на чувственных представлениях, то обыкновенно называют понятием нечто такое, что есть лишь определение представления, и в таком случае не-белое, не-красное не есть нечто положительное также, как и не-треугольное есть нечто совершенно неопределенное, ибо вообще определение, основанное на числе и определенном количестве, есть по существу безразличное, чуждое понятию. Но как само небытие, так и такое чувственное содержание должно быть понято и утратить те безразличие и отвлеченную непосредственность, какие оно имеет в слепом, лишенном движения, представлении. Уже в существовании чуждое мысли ничто становится границею, посредством которой нечто относится к некоторому другому вне его. В рефлексии же отрицательное по существу относится к некоторому положительному и тем самым есть определенное; отрицательное не есть уже это неопределенное небытие, оно положено лишь с тем, чтобы быть, поскольку ему противоположно положительное, а третье есть его основание; тем самым отрицательное содержится в замкнутой сфере, в которой то, что есть некоторое не, есть нечто определенное. Тем более в абсолютно текучей непрерывности понятия и его определений некоторое «не» непосредственно есть положительное, и отрицание есть не только определенность, но принято в общность и положено, как тожественное ей. Поэтому не-общее есть тем самым частное.
2. Так как отрицание касается отношения суждения, а отрицательное суждение рассматривается покуда, как таковое, то оно прежде всего есть еще суждение; тем самым даже отношение субъекта и предиката или единичности и общности есть форма суждения. Субъект, как лежащее в основании непосредственное, остается незатронут отрицанием, стало быть, сохраняет свое определение – иметь предикат или свое отношение к общности. Поэтому отрицаемое не есть вообще всеобщность предиката, а его отвлеченность или определенность, являющаяся относительно той всеобщности содержанием. Следовательно отрицательное суждение не есть полное отрицание; та общая сфера, в коей содержится предикат, еще сохраняется; поэтому отношение субъекта к предикату по существу есть еще положительное; сохраняющееся определение предиката есть равным образом отношение. Если, напр., говорится, что роза не красна, то тем самым отрицается и отделяется от присущей ей общности лишь определенность предиката; общая сфера – цвет – сохраняется; если роза не красна, то тем самым признается, что она имеет цвет и притом другой цвет; по этой общей сфере суждение остается положительным.
Единичное есть частное, – эта положительная форма отрицательного суждения выражает это непосредственно: частное содержит в себе общность. Оно выражает сверх того, что предикат есть не только нечто общее, но и определенное. Отрицательная форма содержит в себе то же самое; ибо {51}поскольку, наприм., роза не красна, она должна сохранять, как предикат, не только общую сферу цвета, но иметь также некоторый другой определенный цвет; таким образом снимается лишь единичная определенность красноты, а общая сфера не только сохраняется, но и получает определенность, становясь, однако, неопределенною, общею определенностью, т.е. частностью.
3. Частность, оказавшаяся положительным определением отрицательного суждения, есть посредствующее между единичностью и общностью; таким образом отрицательное суждение есть вообще посредствующее, приводящее к третьей ступени, к рефлексии суждения существования в себя само. По своему объективному значению оно есть лишь момент изменения акциденций или единичных качеств конкретно-существующего. Через это изменение полная определенность предиката или конкретное выступает, как положенная.
Единичное есть частное согласно положительному выражению отрицательного суждения. Но единичное есть также не частное; ибо частность имеет более широкий объем, чем единичность; поэтому она есть предикат, не соответствующий субъекту, следовательно, такой, в коем последний еще не имеет своей истины. Единичное есть только единичное, отрицательность, относящаяся не к другому, будь последнее положительное или отрицательное, но лишь к самой себе. Роза не есть что-либо цветное, но имеет лишь определенный цвет, цвет розы. Единичное есть не неопределенно определенное, а определенно определенное.
Если исходить от этой положительной формы отрицательного суждения, то это отрицание последнего является снова лишь первым отрицанием. Но это не так. Напротив, отрицательное суждение есть уже в себе и для себя второе отрицание или отрицание отрицания, и то, что оно есть в себе и для себя, должно быть положено. А именно оно отрицает определенность предиката положительного суждения, его отвлеченную общность, или, если говорить о содержании, то единичное качество, которое оно получает от субъекта. Отрицание же определенности есть уже второе отрицание, стало быть бесконечное возвращение единичности в себя саму. Тем самым восстановляется конкретная полнота субъекта или, правильнее сказать, он лишь теперь положен, как единичное, так как через свое отрицание и снятие он опосредывает сам себя. С своей стороны предикат тем самым переходит из первой общности к абсолютной определенности и приравнивается с субъектом. Поэтому суждение означает: единичное есть единичное. С другой стороны, поскольку субъект принят также за общее, и поскольку в отрицательном суждении предикат, который в противоположность этому определению субъекта есть единичное, расширен в частное, и так как далее отрицание этой определенности есть также очищение содержащейся в нем общности, то это суждение означает также: общее есть общее.
В обоих этих суждениях, возникших пока через внешнюю рефлексию, предикат уже выражен в своей положительности. Но ближайшим образом {52}отрицание отрицательного суждения само должно явиться в форме отрицательного суждения. Выяснено, что в нем еще остались положительное отношение субъекта к предикату и общая сфера последнего. С этой стороны оно тем самым содержит очищенную от ограниченности общность, как положительное суждение, а потому тем более должно быть отрицаемо от субъекта, как единичного. Этим путем отрицается весь объем предиката и не остается никакого положительного отношения между ним и субъектом. Это есть бесконечное суждение.
с. Бесконечное суждение
Отрицательное суждение есть столь же мало истинное суждение, как и положительное. Но бесконечное суждение, которое должно быть его истиною, по своему отрицательному выражению есть отрицательно бесконечное; суждение, в коем снята также и форма суждения. Но это бессмысленное суждение. Оно должно быть суждением, стало быть, содержать в себе отношение субъекта и предиката; но вместе с тем такого отношения в нем быть не должно. Название бесконечного суждения, правда, приводится в обычных логиках, но при этом не выясняется, что с ним делать. Примеры отрицательно бесконечных суждений привести легко, соединяя отрицательно определения субъекта и предиката, из которых каждое не содержит в себе не только определенности другого, во и их общей сферы; таким образом, наприм., дух есть не красное, не зеленое и т.д., не кислое, не щелочное и т.д., роза есть не слон, рассудок есть не стол и т.п. Эти суждения, как говорят, правильны или истинны, но, несмотря на такую истину, бессмысленны и пошлы. Или, правильнее, они не суть вовсе суждения. Более реальный пример бесконечного суждения есть злое действие. В гражданском правовом споре нечто отрицается, лишь как собственность противной партии; таким образом признается, что оно принадлежало бы ей, если бы она имела на то право, и оно оспаривается лишь под титлом права; общая сфера, право, признается и сохраняется, таким образом, в этом отрицательном суждении. Преступление же есть бесконечное суждение, которое отрицает не только частное право, но вместе и общую его сферу, отрицает право, как право. Оно обладает, правда, правильностью в том смысле, что оно есть действительное действие, но так как оно относится совершенно отрицательно к нравственности, составляющей ее общую сферу, то оно бессмысленно.
Положительное в бесконечном суждении, в отрицании отрицания, есть рефлексия единичности в себя саму, через что она именно положена, как определенная определенность. Единичное единично – таково его выражение согласно этой рефлексии. Субъект в суждении существования есть непосредственное единичное и тем самым большее, чем лишь нечто вообще. Лишь через опосредование отрицательного и бесконечного суждения он положен, как единичное.{53}
Тем самым единичное положено, как непрерывно продолжающееся в своем предикате, тожественном с ним; тем самым и общность положена также, уже не как непосредственная, но как некоторая совокупность различного. Положительно бесконечное суждение гласит, правда, также: общее есть общее и, таким образом, положено также, как возврат в себя само.
Через эту рефлексию определений суждения в себя суждение сняло себя; в отрицательно бесконечном суждении различие, так сказать, слишком велико для того, чтобы еще сохранялось суждение; субъект и предикат не имеют в нем никакого положительного отношения один к другому; напротив, в положительно бесконечном суждении дано лишь тожество, и оно не есть более суждение вследствие полного отсутствия различия.
Ближайшим образом оказывается снявшим себя суждение существования; тем самым положено то, что содержится в связке суждения, именно, что качественные крайности снимаются в этом своем тожестве. Но поскольку это единство есть понятие, то оно (единство) непосредственно также снова разделяется на крайности и есть суждение, определения которого, однако, суть уже не непосредственные, но рефлектированные в себя. Суждение существования перешло в суждение рефлексии.
В. Суждение рефлексии
В возникшем теперь суждении субъект есть нечто единичное, как таковое; равным образом общее есть уже не отвлеченная общность или единичное качество, но положено, как общее, совпавшее в одно через отношение различенного, или, рассматриваемое вообще по содержанию различных определений, как совпадение многообразных свойств и осуществлений. Если требуется дать примеры предикатов суждений рефлексии, то они должны быть другого рода, чем суждений существования. В суждении рефлексии собственно дано лишь одно определенное содержание, т.е. вообще одно содержание; ибо это содержание есть рефлектированное в содержание определение формы, отличенное от формы, поскольку она есть отличенное различие, каково оно есть, еще как суждение. В суждении существования содержание есть непосредственное или отвлеченное, неопределенное. Примерами суждений рефлексии могут поэтому служить: человек смертен, вещи преходящи, эта вещь полезна, вредна; твердость, упругость тел, счастие и т.п. суть такие своеобразные предикаты. Они выражают собою некоторую существенность, которая, однако, есть определение в отношении или связующая общность. Эта общность, которая далее определится в движении суждения рефлексии, еще отлична от общности понятия, как таковой; хотя она уже не есть отвлеченная общность качественного суждения, но имеет еще отношение к тому непосредственному, от которого она исходит, и последнее лежит в основании ее отрицательности. Понятие дает существованию бли{54}жайшим образом определения отношения, непрерывную продолжаемость их самих в различном многообразии осуществления, но так, что истинно общее имеет его внутреннюю сущность в явлении, и эта относительная природа или ее признак еще не есть ее бытие в себе и для себя.
По-видимому ближе всего определить суждение рефлексии, как суждение количества, как суждение существования определилось также, как качественное суждение. Но как непосредственность последнего была не только сущая, но по существу также опосредованная и отвлеченная, так и здесь эта снятая непосредственность есть не только снятое качество, стало быть, не только количество; напротив, как качество есть крайняя степень непосредственности, так это количество есть таким же образом крайняя степень присущего опосредованию определения.
По поводу определения, каким оно в своем движении является в суждении рефлексии, следует сделать еще то замечание, что в суждении существования движение его обнаружилось в предикате, так как это суждение имело определение непосредственности, и, стало быть, субъект являлся лежащим в основании. По такому же основанию в суждении рефлексии движение определения обнаруживается в субъекте, так как это суждение имеет определением рефлектированное бытие в себе. Поэтому существенное здесь есть общее или предикат; он поэтому образует собою лежащее в основании, по коему должен измеряться и соответственно коему должен определяться субъект. Правда, и предикат через дальнейшее развитие формы субъекта получает дальнейшее определение, но косвенно, предыдущее же определение обнаруживается по вышеуказанному основанию, как прямое дальнейшее определение.
Что касается объективного значения суждения, то в нем единичное приходит к существованию через свою общность, но как бы в некотором существенном определении отношения, в сохраняющейся через многообразие явления существенности; субъект должен быть определенным в себе и для себя; эту определенность он имеет в своем предикате. С другой стороны, единичное рефлектируется в этом своем предикате, который есть его общая сущность; субъект есть тем самым осуществленное и являющееся. Предикат в этом суждении уже не включен в субъект; первый – есть скорее сущее в себе, которому подчинено это частное, как акцидентальное. Если суждения существования могут быть так же определены, как суждения включения, то суждения рефлексии суть скорее суждения подчинения.
а. Единичное суждение
Непосредственное суждение рефлексии есть опять-таки: единичное есть общее; но субъект и предикат имеют выше приведенное значение; поэтому его можно ближайше выразить так: это есть по существу общее.
Но некоторое «это» не есть по существу общее. То по своей общей форме положительное суждение вообще должно быть понято отрицательно. {55}Но между тем как суждение рефлексии есть не только положительное, то и отрицание не относится прямо к предикату, который не есть включенное, но есть сущее в себе. Субъект есть скорее изменчивое и подлежащее определению. Поэтому отрицательное суждение должно быть здесь понимаемо так: не некоторое это есть общее в рефлексии; такое в себе имеет общее осуществление как бы лишь в некотором «это». Единичное суждение имеет поэтому свою ближайшую истину в частном.
b. Частное суждение
Неединичность субъекта, которая должна быть положена в первом суждении рефлексии вместо его единичности, – есть частность. Но единичность в суждении рефлексии определена, как существенная единичность; поэтому частность может быть не простым, отвлеченным определением, в коем единичное было бы снято и осуществленное уничтожено до основания, но лишь расширением его во внешней рефлексии; поэтому субъект есть некоторые эти или некоторое множество единичных.
Это суждение: некоторые единичные суть общее рефлексии является ближайше положительным суждением, но оно также и отрицательно; ибо некоторое содержит в себе общее; соответственно последнему оно может быть рассматриваемо, как объемлющее, но поскольку оно есть частность, это ему также не соответственно. Отрицательное определение, полученное субъектом через переход единичного суждения, есть, как указано выше, также определение отношения, связки. В суждении «некоторые люди счастливы» заключается непосредственный вывод: некоторые люди несчастливы. Если некоторые вещи полезны, то именно потому же некоторые вещи неполезны. Положительное и отрицательное суждения уже не распадаются, но частное суждение содержит в себе непосредственно оба их вместе, именно потому, что оно есть суждение рефлексии. Но поэтому частное суждение есть неопределенное.
Если в примерах такого суждения рассмотреть далее субъект – некоторые люди, животные и т.д., то окажется, что кроме частного определения формы – некоторые – он содержит в себе еще и определение содержания – человек и т.д. Субъект единичного суждения мог бы означать этого человека, некоторую единичность, требующую собственно лишь внешнего указания; его правильнее выразить каким-либо словом Кай. Но субъектом частного суждения уже не могут служить некоторые Каи, так как Кай должен быть единичным, как таковым. К слову некоторые может быть присоединено лишь общее содержание, как то люди, животные и т.д. Это содержание уже не только эмпирическое, но определенное формою суждения; а именно оно есть общее потому, что слово некоторые содержит в себе общность, и эти некоторые должны быть вместе с тем отделены от единичных, так как рефлектированная единичность лежит в их основании. Ближайшим образом оно есть также {56}общая природа или род – человек, животное; такая предваряемая общность, которая есть результат суждения рефлексии; подобно тому, как положительное суждение, поскольку оно имеет субъектом единичное, есть предваренное определение, которое есть результат суждения существования.
Субъект, содержащий в себе единичные, их отношение к частности и общую природу, тем самым уже положен, как полнота определений понятия. Но это соображение, собственно говоря, внешне. То, что ближайшим образом уже положено в субъекте через его форму во взаимном отношении, есть расширение этого в частность; но это обобщение ему не соответствует; это есть вполне определенное, а некоторые эти – неопределенное. Расширение должно касаться этого, стало быть, соответствовать ему, быть вполне определенным; таковою служит полнота или ближайшим образом общность вообще.
Эта общность имеет в своем основании это, так как единичное есть здесь рефлектированное в себя; поэтому его дальнейшие определения движутся в нем внешним образом, и подобно тому, как частность именно потому определилась, как некоторые, так и общность, достигаемая субъектом, есть всячество (Allheit), и частное суждение перешло в общее.
с. Общее суждение
Общность, присущая субъекту общего суждения, есть внешняя общность рефлексии, всячество; все суть все единичные; единичное остается тут неизменным. Поэтому. эта общность есть лишь совокупность сущих для себя единичных; она есть одинаковость (Gemeinschaftlichkeit), возникающая в них лишь через сравнение. Эта одинаковость прежде всего бросается в глаза субъективному представлению, когда идет речь об общности. Ближайшее основание признания некоторого определения за общее состоит в том, что оно присуще многим. При анализе предносится главным образом это же понятие общности, когда, напр., развитие функции в многочлен считается за более общее, чем развитие ее в двучлен; ибо многочлен содержит в себе более частностей, чем двучлен. Требование, чтобы функция была представлена в ее общности, есть собственно требование все-члена, исчерпанной бесконечности; но здесь само собою представляется ограничение этого требования, и изображение бесконечного множества должно довольствоваться лишь его долженствованием, а потому лишь многочленом. В действительности же уже двучленом предполагается многочлен, в коем метод или правило касается лишь зависимости одного члена от другого, и зависимость многих членов от предшествующих им есть не нечто частное, но остается лежащею в основании одною и тою же функциею. Метод или правило должно считаться истинно общим; в течение развития или в развитии многочлена оно лишь повторяется; поэтому через умножение числа членов оно нисколько не выигрывает в общности. Уже ранее была речь о ложной бесконечности и ее заблуждении; общность {57}понятия есть достигнутая потусторонность; та же бесконечность остается пораженною потусторонностью, как чем-то недостижимым, так как она остается просто прогрессом в бесконечность. Если под видом общности предносится лишь всячество, общность, которая должна быть исчерпана единичными, как единичными, то это есть возврат к той ложной бесконечности; или, правильнее, при этом за всячество принимается лишь множество. Множество же, как бы оно ни было велико, остается только частностью и не есть всячество. Однако при этом предносится смутно сущая в себе и для себя общность понятия; оно прорывается мощно сквозь упорно сохраняющуюся единичность, в коей его держит представление, и сквозь внешность ее рефлексии, и превращает всячество в полноту или, правильнее, в категорическое бытие в себе и для себя.
Это и иным путем обнаруживается во всячестве, которое есть вообще эмпирическая общность. Поскольку единичное предполагается, как нечто непосредственное, стало быть преднайденное и внешне принятое, ему столь же внешня и рефлексия, связывающая его во всячество. Но так как единичное, как это, совершенно безразлично к этой рефлексии, то общность и такая единичность не могут совпасть в единство. Поэтому эмпирическое всячество остается лишь задачею, долженствованием, не могущим быть представленным, как бытие. Эмпирически – общие предложения, ибо и такие бывают установлены, основываются на безмолвном соглашении в случаях отсутствия противоположных инстанций признавать множество случаев за всячество; или принимать субъективное всячество, всячество знания данных случаев, за объективное всячество.
При ближайшем рассмотрении общего суждения, занимающего нас теперь, оказывается, что субъект, который, как было замечено выше, содержит в себе сущую в себе и для себя общность, как предположенную, теперь имеет ее также, как положенную. Все люди означает, во-первых, род человек, во-вторых, этот же род в его единичности, но так, что единичные вместе с тем расширены в общность рода; наоборот, общность через эту связь с единичностью определена столь же полно, как и единичность; тем самым положенная общность стала равною предположенной.
Но, собственно говоря, следует прежде всего принимать во внимание не предположенное, а рассматривать результат в его формальном определении для себя. Единичность, так как она расширилась в общность, положена, как отрицательность, имеющая тожественное отношение к себе. Тем самым она не осталась тою первою единичностью, какова, напр., единичность некоего Кая, но есть определение, тожественное с общностью, или абсолютная определенность общего. Эта первая единичность единичного суждения не есть непосредственная единичность положительного суждения, но произошла через диалектическое движение суждения существования вообще; она была уже определена к тому, чтобы быть отрицательным тожеством определений этого суждения. Таково истинное предположение в суждении рефлексии; в противо{58}положность присущему ему положению эта первая определенность единичности была теперь ее бытием в себе; то, что оно тем самым есть в себе, теперь положено лишь через движение суждения рефлексии, а именно единичность. как тожественное отношение определенного к себе самому. Тем самым та рефлексия, которая расширяет единичность в общность, не становится для нея внешнею, но делается лишь для себя тем, чем она уже была в себе. Таким образом истинный результат есть объективная общность. Тем самым субъект совлек с себя формальное определение суждения рефлексии, исходившее от этого, дабы перейти через некоторое к общности; вместо все люди теперь должно сказать человек.
Общность, происшедшая таким образом, есть род, – общность, которая в ней самой есть конкретное. Род не присущ субъекту или, иначе, не есть единичное качество, вообще не есть некоторое качество субъекта; род содержит в себе всякую единичную определенность, разрешенную в ее субстанциальную самостоятельность. Поэтому, так как род положен, как это отрицательное тожество с самим собою, он есть по существу субъект, но в нем последний уже не подчинен своему предикату. Тем самым теперь изменяется вообще природа суждения рефлексии.
Последнее было по существу суждением подчинения. Предикат был определен относительно своего субъекта, как сущее в себе общее; по своему содержанию предикат мог бы считаться за существенное определение отношения или также за признак, – определение, по которому субъект есть лишь некоторое существенное явление. Но определенный, как объективно общее, он уже перестает быть подчиненным такому определению отношения или связующей рефлексии; такой предикат относительно этой общности есть скорее нечто частное. Тем самым отношение субъекта и предиката здесь превращается в обратное, и таким образом суждение прежде всего снимается.
Это снятие суждения совпадает с тем, что становится определением связки, которое мы должны еще рассмотреть; снятие определений суждения и переход их в связку одно и то же. А именно поскольку субъект повысился до общности, он в этом определении стал равен предикату, который, как рефлектированная общность, объемлет собою и частность; поэтому субъект и предикат тожественны, т.е. совпали в связке. Это тожество есть род или в себе и для себя сущая природа некоторой вещи. Поскольку эта природа таким образом снова разделяется в суждении, субъект и предикат относятся между собою через внутреннюю природу; – отношение необходимости, в котором эти определения суждения суть лишь несущественные различения. То, что свойственно всем единичным некоторого рода, свойственно по его природе и роду, – это непосредственный вывод и выражение того, что оказалось уже и ранее, именно что субъект, напр., все люди, совлекается своей формальной определенности, и вместо него следует сказать человек. Эта сущая в себе и для себя связь кладет основу нового суждения – суждения необходимости.{59}
C. Суждение необходимости
Определение, до которого доразвилась общность, есть, как оказалось, сущая в себе и для себя или объективная общность, которой в сфере сущности соответствует субстанциальность. Первая отличается от последней тем, что она принадлежит понятию и потому есть не только внутренняя, но и положенная необходимость своих определений; или иначе, что отличение ей имманентно, между тем как субстанция имеет его лишь в своих акциденциях, а не как принцип в себе самой.
В суждении эта объективная общность положена, тем самым, во-первых, с этою ее существенною определенностью, как имманентною ей, во-вторых, как отличная от нее частность, субстанциальную основу которой составляет эта общность. Таким путем она определена, как род и вид.
а. Категорическое суждение
Род разделяется или по существу распадается на виды; он есть род, лишь поскольку под ним понимаются виды, вид есть вид, лишь поскольку он с одной стороны осуществляется в единичных, а с другой имеет в роде более высокую общность. Категорическое суждение имеет предикатом лишь такую общность, в которой субъект находит свою имманентную природу. Но оно само есть первое или непосредственное суждение необходимости; отсюда определенность субъекта, в силу которой он в противоположность роду или виду есть частное или единичное, и тем самым ему свойственна непосредственность внешнего осуществления. Но объективная общность также лишь здесь находит свою непосредственную партикуляризацию; с одной стороны она есть поэтому сама нечто определенное, в противоположность которому даны более высокие роды; с другой же стороны она не есть именно ближайшая, т.е. такая, определенность которой есть принцип специфической частности субъекта. Но что тут необходимо, – это субстанциальное тожество субъекта и предиката, в противоположность которому то своеобразие, коим они один от другого отличаются, есть лишь несущественное положение, или только одно название; субъект в своем предикате рефлектирован в своем бытии в себе и для себя. Такой предикат не должен быть смешиваем с предикатами вышерассмотренных суждений; напр., если суждения
роза красна,
роза есть растение;
или:
это кольцо желто,
оно есть золото,
{60}соединяются в один класс, и цвет цветка признается предикатом равнозначущим с растительною природою цветка, то не принимается во внимание то отличие, которое должно бросаться в глаза самому обычному взгляду. Поэтому категорическое суждение должно быть определенно отличено от положительного и отрицательного суждений; в последних то, чтó говорится о субъекте, есть единичное случайное содержание, в первом же оно есть полнота рефлектированной в себя формы. В нем связка имеет поэтому значение необходимости, в них же значение лишь отвлеченного, непосредственного бытия.
Определенность субъекта, в силу коей он есть нечто отдельное от предиката, есть ближайшим образом нечто еще случайное; субъект и предикат еще не приведены в необходимое отношение посредством формы или определенности; необходимость есть поэтому еще внутренняя. Но субъект есть субъект, лишь как частное, и поскольку он имеет объективную общность, он должен иметь ее по существу согласно этой еще непосредственной определенности. Объективно общее, так как оно определило себя, т.е. положило себя в суждении, находится по существу в тожественном отношении с этою отделенною от него определенностью, т.е. последняя должна быть положена, как существенная, а не просто как случайная. Категорическое суждение соответствует своей объективной общности лишь в силу этой необходимости своего непосредственного бытия, и таким образом перешло в условное суждение.
b. Условное суждение
Если есть А, то есть В; или иначе бытие А есть не его собственное бытие, но бытие некоторого другого, В. В этом суждении положена необходимая связь непосредственных определений, еще не положенная в категорическом суждении. Здесь два непосредственных или внешне случайных осуществления, каковым в категорическом суждении ближайшим образом бывает только одно, субъект; но так как одно из них внешне относительно другого, то и это другое непосредственно также внешне относительно первого. По этой непосредственности содержание обеих сторон еще взаимно безразлично; поэтому это суждение есть ближайшим образом пустое формальное предложение. Непосредственность есть, правда, во-первых, как таковая, некоторое самостоятельное, конкретное бытие; но, во-вторых, ее отношение существенно; это бытие есть поэтому также простая возможность; условное суждение содержит в себе не то, что А есть, или что В есть, но то, что если есть одно из них, то есть и другое; сущею положена лишь связь обоих терминов, а не они сами. Правильнее сказать, каждый положен в такой необходимости, как также бытие другого. Начало тожества гласит: А есть лишь А, а не В; и В есть лишь В, а не А; напротив, в условном суждении бытие конечных вещей по их формальной истине положено через понятие так, что конечное есть свое собственное бытие, но также не {61}собственное, а бытие некоторого другого. В сфере бытия конечное изменяется, становится другим; в сфере сущности оно есть явление, причем положено, что бытие состоит в том, что нечто иное имеет в нем видимость, и что необходимость есть внутреннее, еще не положенное, как таковое, отношение. Понятие же состоит в том, что это тожество положено, и что сущее есть не отвлеченное тожество с собою, но конкретное и непосредственно в нем самом бытие некоторого другого.
Условное суждение с точки зрения отношения рефлексии может быть ближайше определено, как отношение основания и следствия, условия и обусловленного, причинности и т.д. Как в категорическом суждении форма понятия есть субстанциальность, так в условном – связь причинности. Это и другие отношения все объемлются им, но здесь они уже не суть более отношения самостоятельных сторон, а последние суть по существу лишь моменты одного и того же тожества. Однако они еще по определениям понятий противоположены, не как единичное или частное общему, но лишь как моменты вообще. Тем самым условное суждение имеет более вид предложения; как частному суждению свойственно неопределенное содержание, так условному – неопределенная форма, так как отношение его содержания не подходит под определение субъекта и объекта. Но в себе бытие, так как оно есть бытие другого, именно потому есть единство себя самого и другого и тем самым общность; поэтому оно вместе с тем есть собственно лишь некоторое частное, так как оно есть определенное и в своей определенности не есть только относящееся к себе. Но положенное есть не простая отвлеченная частность, а через непосредственность, присущую определенностям, моменты последних положены, как различенные; вместе с тем в силу их единства, составляющего их отношение, частность есть также их полнота. Поэтому то, что поистине положено в этом суждении, есть общность, как конкретное тожество понятия, определения которого не имеют устойчивости для себя, но суть лишь положенные в этом тожестве частности. Таким образом оно есть разделительное суждение.
с. Разделительное суждение
В категорическом суждении понятие есть объективная общность и некоторая внешняя единичность. В условном понятие в этой внешности выступает в своем отрицательном тожестве; через последнее обе они получают в разделительном суждении определенность положенную, между тем как в первых они имеют ее непосредственно. Разделительное суждение есть поэтому объективная общность, положенная вместе с тем в соединении с формою. Оно содержит в себе следовательно, во-первых, конкретную общность или род в простой форме, как субъект; во-вторых, ее же, но как полноту ее различенных определений. А есть или В или С. Это необходимость понятия, в коей, во-первых, тожество обоих {62}крайних терминов есть их одинаковые объемы, содержание и общность; во-вторых, они различаются по форме определений понятия, но так, что в силу этого тожества она есть простая форма. В-третьих, тожественная объективная общность является поэтому, как рефлектированная в себя в противоположность несущественной форме, как содержание, имеющее, однако, в нем самом определенность формы, в одном отношении как простую определенность рода, в другом же отношении, как ту же определенность, развитую в ее отличениях, – в силу чего она есть частность видов и их полнота, общность рода. Частность в ее развитии образует предикат, так как она есть общее постольку, поскольку она содержит в себе всю общую сферу субъекту, но содержит ее во внеположении порознения.
При ближайшем рассмотрении этого порознения оказывается, что, во-первых, род образует собою субстанциальную общность видов; поэтому субъект есть столь же В, как и С; это столь же означает положительное тожество частного с общим; это объективное общее вполне сохраняется в своей частности. Виды, во-вторых, взаимно исключают один другой; А есть или В, или С, ибо они составляют определенное различение общей сферы. Это или – или есть их отрицательное отношение. Но в нем они столь же тожественны, как и в первом отношении; род есть единство их, как определенных частных. Если бы род был отвлеченною общностью, как в суждениях существования, то виды должны бы были быть понимаемы, только как различные и безразличные один к другому; но он есть не эта внешняя, возникшая лишь через сравнение и отбрасывание, а их имманентная и конкретная общность. Эмпирическое разделительное суждение лишено необходимости; А есть или В, или С, или D и т.д., потому что виды В, С и D и т.д. даны заранее; тут нельзя собственно высказать никакого или – или, ибо эти виды образуют собою лишь как бы субъективную полноту; правда, один вид исключает другие; но или – или исключает все дальнейшее и заключает в себе полную сферу. Эта полнота имеет свою необходимость в отрицательном единстве объективно общего, которое растворяет в себе единичность и имеет ее имманентно в себе, как простой принцип отличения, посредствам коего определяются и соотносятся виды. Напротив, эмпирические виды находят свои отличения в какой-либо случайности, которая есть некоторый внешний принцип или именно потому не их принцип, тем самым не имманентная определенность рода; поэтому они также не относятся один к другому по своей определенности. Между тем, именно через отношение своей определенности виды образуют собою общность предиката. Так называемые противные и противоположные понятия именно здесь должны бы были найти свое место; ибо в разделительном суждении положено существенное отличение понятий; но они имеют вместе с тем и свою истину в том, что самые противность и противоречие также сами различаются, как противное и противоречивое. Виды противны, поскольку они лишь различны, а именно имеют некоторую устойчивость, сущую в себе {63}и для себя, через род, как их объективную природу; они противоположны, поскольку они один другой исключают. Но каждое из этих определений для себя односторонне и лишено истины; в или – или разделительного суждения положено их единство, как их истина, согласно коей эта самостоятельная устойчивость, как сама конкретная общность, есть также принцип отрицательного единства, в силу которого они взаимно исключаются.
Через только что указанное тожество субъекта и предиката по их отрицательному единству род определяется в разделительном суждении, как ближайшее. Это выражение указывает ближайшим образом только на количественное различение определений большего и меньшего, которое содержало в себе нечто общее в противоположность обнимаемой им частности. Остается поэтому случайным, что такое есть собственно ближайший род. Но поскольку род понимается, как некоторое только через опущение определений образованное общее, он, собственно говоря, не может образовать разделительного суждения; ибо является делом случая, остается ли в нем еще та определенность, которая образует собою принцип или – или; род в таком случае не был бы вообще по своей определенности представлен в видах, и последние могли бы образовать лишь случайную полноту. В категорическом суждении род ближайшим образом дан лишь в этой отвлеченной форме в противоположность субъекту; поэтому первый не есть необходимо ближайший род и, стало быть, является внешним. Но так как род есть конкретная существенно определенная общность, он есть, как простая определенность, единство моментов понятия, которые в этой простоте лишь сняты, но имеют свое реальное отличение в видах. Поэтому род есть ближайшее некоторого вида постольку, поскольку последний имеет в существенной определенности первого свое специфическое отличение, и поскольку виды вообще имеют свое отличаемое определение, как принцип, в природе рода.
Только что рассмотренная сторона образует собою тожество субъекта и предиката со стороны определенности вообще; стороны, положенной через условное суждение, необходимость которого есть некоторое тожество непосредственного и различного и поэтому по существу отрицательное единство. Это отрицательное единство есть вообще такое, которое разделяет субъект и предикат, но которое теперь само положено, как отличенное в субъекте, как простая определенность, а в предикате, как полнота. Это разделение субъекта и предиката есть различение понятия; но полнота видов в предикате не может также быть какою-либо другою. Таким образом, тем самым установляется взаимное определение терминов разделительного суждения. Это определение сводится к различению понятия, ибо оно есть лишь то, которое разделяется и обнаруживает в своем определении свое отрицательное единство. Впрочем, вид принимается здесь в соображение лишь по его простой определенности понятия, а не в том образе, в коем он из идеи вступает в дальнейшую самостоятельную реальность; последняя конечно выпадает из простого принципа рода; но {64}существенное различение должно быть моментом понятия. В рассматриваемом здесь суждении собственно говоря через собственное дальнейшее движение понятия положено теперь самое его разделение, положено то, что оказалось в понятии его сущим в себе и для себя определением, различением в нем определенных понятий. А так как общее есть как положительная, так и отрицательная полнота частного, то самое понятие именно потому есть непосредственно один из своих разделенных терминов; другим же служит эта общность, разрешенная в свою частность или определенность понятия, как определенность, в коей общность проявляет себя, как полноту. Если разделение какого-либо рода на виды не достигло еще этой формы, то это служит доказательством, что оно не возвысилось до определенности понятия и не вытекает из него. Цвет бывает или фиолетовый, или синий, или голубой, или зеленый, или желтый, или оранжевый, или красный; в этом разделении сейчас же обнаруживается его эмпирическая смешанность и нечистота: с этой стороны, рассматриваемое само по себе, оно должно быть названо просто варварским. Но если цвет понимается, как конкретное единство светлого и темного, то этот род имеет в себе определенность, образующую принцип его разделения на виды. Но из последних один должен быть совершенно простым цветом, равномерно содержащим в себе противоположность во всей ее напряженности замкнутою и снятою; в противность ей должна представляться противоположность отношения светлого и темного, к которому, так как оно касается природного явления, должна присоединяться еще безразличная нейтральность противоположности. Принятие смесей, как фиолетовый и оранжевый, и различий степеней, как синий и голубой, за виды может иметь свое основание лишь в совершенно необдуманном образе действия, который даже для эмпиризма обнаруживает собою слишком мало рефлексии. Впрочем, здесь не место излагать, какие различные и ближе определенные формы имеет разделение, смотря по тому, совершается ли оно в элементе природы или в духе.
Разделительное суждение имеет разделенные термины ближайшим образом в своем предикате; но оно, равным образом, и само разделено; его субъект и предикат суть разделенные термины; но в своей определенности они вместе с тем суть моменты понятия, положенные, как тожественные, как тожественные α, в объективной общности, которая в субъекте есть простой род, а в предикате общая сфера и полнота моментов понятия и β, в отрицательном единстве, в развитой связи необходимости, по которой простая определенность субъекта перешла в различение видов и именно потому есть их существенное отношение и тожество с самой собою.
Это единство, связка этого суждения, в которой совпали крайние термины в силу их тожества, есть тем самым само понятие, и именно как положенное; простое суждение необходимости тем самым повысилось в суждение понятия.{65}
D. Суждение понятия
Суждения существования были недостаточным знанием: роза красна, снег бел и т.д., – вряд ли тут обнаруживается большая сила суждения. Суждения рефлексии суть более предложения; в суждении необходимости предмет, правда, дан в своей объективной общности, но лишь в подлежащем теперь рассмотрению суждении дано его отношение к понятию. Последнее положено тут в основание, и именно потому что оно в отношении к предмету является долженствованием, которому реальность может как соответствовать, так и не соответствовать. Поэтому лишь такое суждение содержит в себе истинную оценку; предикаты добрый, дурной, истинный, прекрасный, правильный и т.д. выражают собою, что вещь измеряется по ее общему понятию, как по предположенному долженствованию, и что она находится или не находится с ним в соответствии.
Суждение понятия получило название суждения модальности, и ему приписывают тот смысл, что оно содержит в себе форму отношения субъекта и предиката во внешнем рассудке, причем значение связки определяется лишь в отношении к мышлению. Отсюда выводится, что проблематическое суждение состоит в признании утверждения или отрицания допустимым или возможным, ассерторическое в признании его истинным, т.е. действительным, и аподиктическое – необходимым. Легко усмотреть, почему является искушение исходить при этом суждении из самого акта суждения и рассматривать его определение, как нечто только субъективное. Здесь в суждении снова выступает и входит в отношение к непосредственной действительности именно понятие, субъективное. Но это субъективное не должно быть смешиваемо с внешнею рефлексиею, которая, конечно, есть также нечто субъективное, но в ином смысле, чем самое понятие; последнее, каким оно снова выступает в разделительном суждении, есть скорее противоположность простому виду и способу. В этом смысле нечто субъективное суть ранее рассмотренные суждения, так как они основываются на отвлечении и односторонности, в коих понятие утрачивается. В противоположность им суждение понятия есть объективное и истинное, именно потому, что в основании его лежит понятие, но не во внешней рефлексии, ниже в отношении к некоторому субъективному, т.е. случайному мышлению, а в своей определенности, как понятия.
В разделительном суждении понятие было положено, как тожество общей природы с ее частностями; тем самым здесь было снято отношение суждения. Это конкретное общности и частности есть ближайшим образом простой результат, он должен далее был развит в полноту, так как моменты, которые в нем содержатся, ближайшим образом, исчезают в нем и еще не противостоят один другому в определенной самостоятельности. Недостаточность этого результата может определеннее быть выражена {66}так, что хотя в разделительном суждении объективная общность достигла полного развития в своей частности, но отрицательное единство последней возвращается лишь обратно в первую, а не определяет еще себя, как третье, как единичность. Поскольку самый результат есть отрицательное единство, он, правда, есть уже эта единичность; но таким образом он есть лишь эта одна определенность, которая должна затем положить свою отрицательность, разделиться на крайние термины и таким путем развиться в умозаключение.
Ближайшее разделение этого единства есть суждение, в коем оно (единство) положено, во-первых, как субъект, как нечто непосредственно единое, а затем, как предикат, как определенное отношение его моментов.
а. Ассерторическое суждение
Суждение понятия есть, во-первых, непосредственное; таким образом, оно есть ассерторическое суждение. Субъект есть вообще некоторое конкретное единичное, предикат же выражает последнее, как отношение его действительности, определенности или состояния к его понятию (этот дом дурен, это действие хорошо). Ближайшим образом в нем содержится также, а) что субъект должен быть чем-либо; его общая природа положила себя, как самостоятельное понятие; b) частность, которая не только в силу своей непосредственности, но и ради ее решительного отличения от ее самостоятельной общей природы, есть состояние и внешнее осуществление; последнее в силу самостоятельности понятия с своей стороны безразлично к общему и может как соответствовать, так и не соответствовать ему. Это состояние есть единичность, которая возвышается над необходимым определением общего в разделительном суждении, определением, которое есть лишь отдельность вида и отрицательный принцип рода. Тем самым, конкретная общность, возникшая из разделительного суждения, раздвоилась в ассерторическом суждении в форму крайних терминов, которым еще недостает самого понятия, как положенного, установляющего их отношение единства.
Поэтому, суждение есть только ассерторическое; его оправданием служит некоторое субъективное удостоверение. Что нечто хорошо или дурно, правильно, соответственно или нет и т.д., это имеет свою связь в некотором внешнем третьем. Но что эта связь положена внешне – это то же самое, что она есть лишь в себе или внутренняя. Поэтому, если нечто хорошо или дурно и т, д., то никто конечно не думает, что оно хорошо лишь в субъективном сознании, в себе же быть может дурно, или что хорошее и дурное, правильное, соответственное и т.д. не суть предикаты самого предмета. Только субъективный характер ассерторического суждения состоит, стало быть, в том, что сущая в себе связь субъекта и предиката еще не положена, или, что то же самое, что она внешня; связка есть тут лишь непосредственное, отвлеченное бытие.{67}
Поэтому удостоверению ассерторического суждения противостоит с таким же правом противоположное ему. Если удостоверяется, что это действие хорошо, то противоположное суждение – это действие дурно – столь же правомерно. Или, рассматриваемый в себе субъект суждения, так как он есть непосредственно единичное, в этой отвлеченности еще не положил в нем определенности, которая содержала бы в себе его отношение к общему понятию; соответствовать или не соответствовать понятию для него еще случайно. Поэтому, суждение есть по существу проблематическое.
b. Проблематическое суждение
Ассерторическое суждение проблематично, поскольку оно может быть равно и положительным, и отрицательным. По этой качественной стороне частное суждение также проблематично, так как имеет также и положительное, и отрицательное значение; равным образом, в условном суждении бытие субъекта и предиката проблематично; точно так же, через него положено, что единичное и категорическое суждение есть еще нечто только субъективное. Но в проблематическом суждении, как таковом, это положение более имманентно, чем в упомянутых суждениях, так как в первом содержанием предиката служит отношение субъекта к понятию, и потому здесь тем самым дано самое определение непосредственного как чего-то случайного.
Ближайшим образом является проблематичным, должен ли предикат или нет быть связан с определенным субъектом, и эта неопределенность тем самым падает на связку. Отсюда не может возникнуть никакого определения для предиката, так как он уже есть объективная, конкретная общность. Проблематичность присуща таким образом непосредственности субъекта, который тем самым определяется, как случайность. Далее, нельзя поэтому отвлечь и от единичности субъекта; отрешенный от последней он был бы чем-то общим; в предикате содержится именно то, что понятие субъекта должно быть положено в отношении к его единичности. Нельзя сказать: дом или некоторый дом хорош, но следует прибавить: смотря по тому, как он устроен. Проблематичность субъекта в нем самом образует его случайность, как момент – как субъективность вещи, противопоставляемая ее объективной природе или ее понятию, просто вид и способ или состояние.
Тем самым субъект отличен в своей общности или объективной природе, в своем долженствовании или в частном состоянии существования. Поэтому, в нем содержится основание, таков ли он, каков он должен быть. Этим путем он приравнивается предикату. Отрицательность проблематического суждения, поскольку она направлена против непосредственности субъекта, означает поэтому лишь его первоначальное разделение, которое в себе есть уже единство общего и частного, на эти его моменты; разделение, которое и есть самое суждение.{68}
Можно сделать еще замечание, что каждая из обеих сторон субъекта, его понятие и его состояние, может быть названа его субъективностью. Понятие есть вошедшая внутрь себя общая сущность некоторой вещи, ее отрицательное единство с самой собою; последнее и составляет ее субъективность. Но некоторая вещь по существу также случайна и имеет некоторое внешнее состояние; последнее также именуется ее субъективностью в противоположность ее объективности. Самая вещь именно состоит в том, что ее понятие, как ее собственное отрицательное единство, отрицает свою общность и переносит себя во внешность единичности. Субъект суждения положен здесь, как это двоякое; эти противоположные значения субъективности суть ее единая истина. Самое значение субъективного стало проблематичным потому, что оно утратило как ту непосредственную определенность, которую оно имело в непосредственном суждении, так и свою определенную противоположность предикату. Эти проявляющиеся в рассуждении обычной рефлексии противоположные значения субъективного могли бы по крайней мере вызвать внимание к тому, что в каждом из них в отдельности нет истины. Двоякое значение проявляет в себе односторонность каждого в отдельности для себя.
Коль скоро проблематическое положено, как проблематичность вещи, как вещь и ее состояние, то самое суждение есть уже не проблематическое, а аподиктическое.
с. Аподиктическое суждение
Субъект аподиктического суждения (дом, устроенный так-то и так-то, хорош, действие, произведенное так и то, справедливо) имеет в нем во-первых, общее – то, чем он должен быть, во-вторых – его состояние; первое содержит в себе основание, по коему всему субъекту присущ или не присущ некоторый предикат суждения понятия, т.е. по коему субъект соответствует или не соответствует своему понятию. Это суждение по истине объективно, или, иначе, оно есть вообще истина суждения. Субъект и предикат соответствуют один другому и имеют одно и то же содержание, и это содержание есть сама положенная конкретная общность; а именно, оно содержит в себе два момента, объективно общее или род и единичное. Здесь есть, стало быть, общее, которое есть оно само, продолжается непрерывно через свою противоположность и есть общее, лишь как единство с нею. Такое общее, как предикат добрый, соответственный, правильный, имеет в основании долженствование и вместе с тем содержит в себе соответствие существования; не это долженствование или род для себя, но именно это соответствие есть та общность, которая образует собою предикат аподиктического суждения.
Субъект также содержит в себе оба эти момента в непосредственном единстве, как вещь. Но истина последней состоит в том, {69}что она преломлена на свое долженствование и свое бытие; таково абсолютное суждение о всякой действительности. Именно то обстоятельство, что это первоначальное разделение, которое и есть всемогущество понятия, есть равным образом, возврат в единство последнего и абсолютное взаимное отношение долженствования и бытия, и делает действительное некоторою вещью; ее внутреннее отношение, это конкретное единство, составляет душу вещи.
Переход от непосредственной простоты вещи к соответствию, которое есть определенное отношение ее долженствования к ее бытию, – или связка – оказывается заключающимся ближайшим образом в частной определенности вещи. Род есть в себе и для себя сущее общее, которое тем самым является безотносительным; определенность же есть то, что рефлектирует себя в себя в этой общности, но вместе с тем рефлектирует себя и в другое. Поэтому, суждение имеет свое основание в состоянии субъекта и есть таким образом аподиктическое. Тем самым, отныне дана определенная и наполненная связка, которая ранее того состояла в отвлеченном есть, теперь же развила себя далее в основание вообще. Она есть ближайшим образом непосредственная определенность в субъекте, но также есть и отношение к предикату, который не имеет никакого иного содержания кроме самого этого соответствия или отношения субъекта к общему.
Таким образом, форма суждения исчезает, во-первых, потому что субъект и предикат суть в себе одно и то же содержание; во-вторых же, потому, что субъект через свою определенность указывает вне себя и относится к предикату; но, в-третьих, это отношение само перешло в предикат, составляет лишь его содержание и есть таким образом положенное отношение или самое суждение. Таким образом восстановлено в целом конкретное тожество понятия, бывшее результатом разделительного суждения и составляющее внутреннюю основу суждения понятия, тожество, которое ближайшим образом было положено лишь в предикате.
При ближайшем рассмотрении положительной стороны этого результата, образующей переход суждения в некоторую другую форму, субъект и предикат аподиктического суждения оказываются, как мы видели, каждый целым понятием. Единство понятия, как определенность, образующая соединяющую их связку, вместе с тем отличено от них. Ближайшим образом она стоит лишь на другой стороне субъекта, как его непосредственное состояние. Но так как она есть по существу относящее, она есть не только такое непосредственное состояние, а проникающее субъект и предикат и общее им. Так как субъект и предикат имеют одно и то же содержание, то, напротив, через эту определенность положено отношение формы, определенность, как некоторое общее или частность. Таким образом она содержит в себе оба определения формы крайних терминов и есть определенное отношение субъекта и предиката; она есть наполненная содержанием связка суждения, един{70}ство понятия, вновь выступающее из суждения, в крайних терминах коего оно было утрачено. Через это наполнение связки суждение стало умозаключением.
Третья глава.
УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ
Умозаключение оказалось восстановлением понятия в суждении и тем самым единством и истиною их обоих. Понятие, как таковое, держит свои моменты снятыми в единстве; в суждении это единство внутреннее или, что то же самое, внешнее, и моменты, хотя и соотносятся, но положены, как самостоятельные крайние термины. В умозаключении положены как определения понятия, так и крайние термины суждения, а вместе с тем и их определенное единство.
Таким образом умозаключение есть вполне положенное понятие; первое поэтому есть разумное. Рассудок признается способностью определенного понятия, прочно удерживаемого для себя через отвлечение и форму общности. В разуме же определенные понятия положены в их целостности и единстве. Поэтому не только умозаключение есть разумное, но все разумное есть некоторое умозаключение. Деятельность умозаключения издавна приписана разуму; но с другой стороны о разуме в себе и для себя, о разумных основоположениях и законах говорится так, что не усматривается, как связаны между собою тот разум, который умозаключает, и тот разум, который есть источник законов и иных вечных истин и абсолютных мыслей. Если первый должен быть лишь формальным разумом, второй же порождать содержание, то именно по этому различению второй не может быть чужд форме разума, умозаключению. Несмотря на то, оба отделяются один от другого и при одном из них не упоминается о другом, так что разум абсолютных мыслей как бы стыдится разума умозаключения, и умозаключение кажется привходящим в действие разума лишь как бы извне. Но очевидно, как было только что замечено, что логический разум, рассматриваемый как формальный, должен быть по существу обнаружен и в разуме, имеющем дело с каким-либо содержанием; даже более: каждое содержание может быть разумным лишь через разумную форму. Обратиться здесь к весьма обычной речи о разуме нельзя потому, что она воздерживается от объяснения, чтó следует разуметь под разумом; это долженствующее быть разумным познание большею частью занимается своими предметами так, что оно забывает познать самый разум и различает и обозначает его лишь посредством обладаемых им предметов. Если разум должен быть познанием, знающим о Боге, свободе, праве и обязанности, безусловном, сверхчувственном, или сообщать о всем этом лишь представления и чувства, то отчасти последние суть лишь отрицательные предметы, отчасти же вообще остается нерешенным первый вопрос, {71}чтó такое есть во всех этих предметах, в силу чего они разумны. Это зависит от того, что бесконечное в них есть не пустое отвлечение от конечного, бессодержательная и неопределенная общность, но наполненная общность, понятие, которое определено и имеет в нем свою определенность таким истинным образом, что оно различает себя внутри себя и есть единство этих своих рассудочных и определенных различений. Лишь таким путем разум возвышается над конечным, условным, чувственным, или как оно может быть иначе определено, и в этой отрицательности по существу полон содержания, будучи единством определенных крайних терминов; но лишь таким образом разумное есть умозаключение.
Ближайшим образом умозаключение, как и суждение, есть непосредственное; поэтому его определения (termini) суть простые, отвлеченные определенности; оно есть таким образом умозаключение рассудка. Если остановиться на этом его виде, то разумное, хотя присущее ему и положенное, конечно в нем незаметно. Существенное в нем есть единство крайних терминов, связующий их средний термин и сохраняющее его основание. Отвлечение, поскольку оно удерживает самостоятельность крайних терминов, противополагает им это единство также, как столь же прочно сущую для себя определенность и таким образом понимает последнюю скорее, как не-единство, чем как единство. Выражение: средний термин (medius terminus) взят из пространственного представления и с своей стороны способствует тому, чтобы определения оставались одно вне другого. Но если умозаключение состоит в том, что в нем положено единство крайних терминов, если притом это единство понимается, с одной стороны, как частное для себя, а с другой, как лишь внешнее отношение, и существенным отношением умозаключения делается не-единство, то разум, коль скоро он есть последнее, не способствует разумности умозаключения.
Умозаключение существования, во-первых, в коем определения определяются столь непосредственно и отвлеченно, обнаруживает в нем самом, так как оно, как и суждение, есть их отношение, что оно содержит в себе не такие отвлеченные определения, но что каждое из них есть отношение к другому, и что в среднем термине частность положена не только в противоположность определениям крайних терминов, но и в нем.
Через эту свою диалектику оно обращается в умозаключение рефлексии, во второе умозаключение, – с определениями, как таковыми, в коих по существу имеет видимость другое, или которые положены, как опосредованные, какими они и должны вообще быть согласно умозаключению.
В-третьих, так как эта видимость или это опосредование рефлектируется в себя само, то умозаключение определяется, как умозаключение необходимости, в котором опосредывающее есть объективная природа вещи. Так как это умозаключение определяет крайние термины понятия также, как полноты, то умозаключение в соответствие своему понятию {72}или среднему термину и своему существованию или крайнему различению достигло своей истины и тем самым перешло из субъективности в объективность.
А. Умозаключение существования
1. Умозаключение, как непосредственное, имеет своими моментами определения понятия, как непосредственные. Они суть тем самым отвлеченные определенности формы, которые еще не дошли через опосредование до конкретности, но суть лишь единичные определенности. Первое умозаключение поэтому есть собственно формальное. Формализм умозаключения состоит в том, чтобы оставаться при определении этого первого умозаключения. Понятие, разделенное на свои отвлеченные моменты, имеет своими крайними терминами единичность и общность, и само является, как находящаяся между ними частность. В силу их непосредственности они суть лишь относящиеся к себе определенности, составляющие вместе одно единичное содержание. Частность образует ближайшим образом средний термин постольку, поскольку она соединяет в себе непосредственно оба момента единичности и общности. Ради ее определенности она, с одной стороны, подчинена общему, а с другой единичное, противоположное общему, подчинено ей. Но эта конкретность есть ближайшим образом лишь одна двусторонность; ради непосредственности, которая свойственна среднему термину в непосредственном умозаключении, он есть простая определенность, и образуемое им опосредование еще не положено. Диалектическое движение умозаключения существования состоит лишь в том, что опосредование, одно образующее умозаключение, положено в своих моментах.
а. Первая фигура умозаключения
Е–В–А[2] есть общая схема определенного умозаключения. Единичность через частность сочетается с общностью; единичное обще не непосредственно, но через частность; и, наоборот, общее также единично не непосредственно, но понижается к тому через частность. Эти определения противостоят одно другому, как крайние термины и соединяются в различном от них третьем. Оба они суть определения; в этом третьем они тожественны; эта их общая определенность есть частность. Но они также суть крайние как в противоположность ей, так и в противоположность один другому, ибо каждому свойственна своя непосредственная определенность.
Общее значение этого умозаключения состоит в том, что единичное, которое, как таковое, есть бесконечное отношение к себе и тем самым {73}должно бы было быть внутренним, выступает через частность в существование, как в общность, почему оно уже не принадлежит более лишь самому себе, но стоит во внешней связи; наоборот, так как единичное выделяется в своей определенности, как частность, то оно в этом отделении есть нечто конкретное и, как отношение определенности к себе самой, нечто общее, относящееся к себе и тем самым поистине единичное; в крайнем термине общности оно из внешности переходит внутрь себя. Объективное значение умозаключения в первом умозаключении имеет характер лишь поверхностный, так как в нем определения положены, еще не как единство, которое составляет сущность умозаключения. Оно есть еще нечто субъективное, поскольку отвлеченное значение, свойственное его терминам, есть еще не в себе и для себя, а в субъективном сознании, стало быть изолировано. Впрочем отношение единичности, частности и общности есть, как оказалось, необходимое и существенное отношение формы определений умозаключения; недостаток состоит не в этой определенности формы, а в том, что не под этою формой каждому единичному определению свойственно вместе с тем большее богатство. Аристотель обращал внимание более на простое отношение включения, когда так излагал природу умозаключения: если три определения относятся между собою так, что один крайний термин входит полностью в среднее определение, а это среднее определение – полностью в другой крайний термин, то оба эти крайние термины по необходимости образуют вместе заключение. Здесь указано более лишь на повторение одинакового отношения, включения, одного крайнего термина к среднему, а этого затем к другому крайнему, чем на взаимную определенность трех терминов. А так как умозаключение основывается на вышеуказанной взаимной определенности их, то сейчас же оказывается, что другие отношения терминов, свойственные прочим фигурам, могут иметь, как умозаключения рассудка, достоверность лишь постольку, поскольку они могут быть сведены на это первоначальное отношение; это не различные виды фигур, стоящие рядом с первою, но с одной стороны, поскольку они должны быть правильными умозаключениями, они основываются вообще на существенной форме умозаключения, которая есть первая фигура; а с другой стороны, поскольку они уклоняются от нее, они суть видоизменения формы, в которые необходимо переходит эта первая отвлеченная форма, тем самым определяющая себя далее и к полноте. Сейчас окажется ближайшим образом, чтó отсюда вытекает.
Е–В–А есть таким образом общая схема умозаключения в его определенности. Единичное подчинено частному, а последнее общему; поэтому единичное также подчинено общему. Или иначе единичному присуще частное, частному же общее; поэтому последнее присуще также единичному. Частное с одной стороны, именно в противоположность общему, есть субъект; в противоположность же единичному первое есть предикат; или иначе в противоположность общему оно есть единичное, в противоположность единичному – {74}общее. Так как в нем соединены оба определения, то крайние термины связаны этим своим единством. Слово поэтому является происходящим в субъекте выводом, вытекающим из субъективного соображения отношения обеих непосредственных посылок. Так как субъективная рефлексия высказывает оба отношения среднего термина к крайним, как отдельные и притом непосредственные суждения или предложения, то и заключение, как опосредованное отношение, есть, конечно, также отдельное предложение, и слово поэтому или следовательно служит выражением его опосредованности. Но это «поэтому» должно считаться не некоторым внешним для этого отношения определением, имеющим свое основание и местопребывание лишь в субъективной рефлексии, а напротив, обоснованным в природе самых крайних терминов, отношение которых высказывается, как простое суждение или предложение, лишь ради и в силу отвлекающей рефлексии, истинное же их отношение положено, как средний термин. Следовательно Е есть А – что это есть суждение, это чисто субъективное обстоятельство; умозаключение состоит в том, что это не есть только суждение, т.е. есть отношение, произведенное не через простую связку или пустое «есть», а через определенный, содержательный средний термин.
Если поэтому смотреть на умозаключение, только как на состоящее из трех суждений, то это формальный взгляд, не принимающий во внимание того отношения определений, которое единственно существенно для умозаключения. Вообще лишь субъективная рефлексия разделяет отношение терминов на отвлеченные посылки и отличное от них заключение:
Все люди смертны,
Кай человек,
Следовательно он смертен.
Сейчас же впадаешь в скуку, когда слышишь такое умозаключение; это зависит от той бесполезной формы, которая сообщает посредством отдельных предложений видимость различия, в самой вещи немедленно исчезающего. Главным образом, в силу этого субъективного вида умозаключение является субъективным пособием, к коему прибегает разум или рассудок, в тех случаях, когда они не могут познать непосредственно. Но, конечно, природа вещей, разумное, не такова, чтобы, во-первых, была установлена большая посылка, отношение некоторой частности к существующему общему, а затем, во-вторых, было найдено отдельное отношение некоторой единичности к частности, откуда наконец, в-третьих, получилось новое предложение. Этот через отдельные предложения движущий вперед процесс умозаключения есть не что иное, как субъективная форма; природа же вещи состоит в том, что ее различенные определения понятия соединяются в существенном единстве. Эта разумность есть не вспомогательное средство, но, напротив, в противоположность еще присущей суждению непосредственности отношения объективное; та непосредственность познания есть чисто субъективное, умозаключение же, напротив, есть истина суждения. Все вещи суть умозаключение, некоторое {75}общее, связанное через частность с единичностью; но, конечно, они не суть состоящее из трех предложений целое.
2. В непосредственном умозаключении рассудка термины имеют форму непосредственных определений; с той же стороны, по которой они суть содержание, это умозаключение подлежит теперь рассмотрению. Его можно считать поэтому качественным умозаключением, как и в суждении существования есть та же сторона качественного определения. Термины этого умозаключения, как и термины упомянутого суждения, суть тем самым единичные определенности, так как определенность положена через ее отношение к себе, как безразличная по форме, следовательно как содержание. Единичное есть какой-либо непосредственный конкретный предмет, частность – нечто единичное из его определенностей, свойств или отношений, общность – опять-таки некоторая еще более отвлеченная, более единичная определенность частного. Так как субъект еще не положен в своем понятии, как нечто непосредственно определенное, то его конкретность не сведена на существенные определения понятия; поэтому его относящаяся к себе определенность есть неопределенное бесконечное многообразие. Единичное имеет в этой непосредственности бесконечное множество определенностей, которые входят в состав его частности, и из коих каждая поэтому может образовать для этого единичного средний термин умозаключения. Но через каждый другой средний термин оно соединяется с некоторым другим общим; через каждое свое свойство оно участвует в некотором другом соприкосновении и связи с существованием. Далее и средний термин есть нечто конкретное сравнительно с общим; он сам содержит многие предикаты, и единичное опять-таки может через тот же самый средний термин быть связано с многими общими. Поэтому вообще совершенно случайно и произвольно, какое берется из многих свойств вещи, и с каким из них оно связывается в некотором предикате; другие средние термины дают переходы к другим предметам, и даже один и тот же средний термин может для себя составить переход к разным предметам, так как он, как частное, содержит в себе относительно общего многие определения.
Но не только для некоторого субъекта равно возможно неопределенное множество умозаключений, и единичное умозаключение по своему содержанию случайно, а и самые эти умозаключения, касающиеся одного и того же субъекта, должны переходить в противоречие. Ибо вообще различение, которое ближайшим образом есть различие, есть по существу столь же противоположение. Конкретное уже не есть нечто просто являющееся, но оно конкретно через единство в понятии противоположностей, определяющих себя, как моменты понятия. Так как по качественной природе терминов в формальном умозаключении конкретное понимается по некоторому единичному присущему ему определению, то в заключении конкретному приписывается предикат, соответствующий этому среднему термину; но так как с другой стороны умозаключение совершается на основании противоположной определен{76}ности, то тем самым первое заключение оказывается ложным, хотя для себя его посылки и вывод из них совершенно правильны. Если исходя от среднего термина, согласно коему стена окрашена в синий цвет, заключают, что она поэтому синяя, то это заключение верно; но несмотря на это заключение стена может быть зеленою, если она ранее того была окрашена в желтый цвет, причем отсюда для себя вытекало бы также следствие, что она желтая. Если от среднего термина «чувственное существо» заключают, что человек ни добр и ни зол, так как о чувственном нельзя утверждать ни того, ни другого, то умозаключение правильно, а заключение ложно, так как человеку, как конкретному, столь же присущ средний термин «духовное существо». От среднего термина тяготения планет, их спутников и комет к солнцу следует правильное заключение, что эти тела надают на солнце; но они не падают на него, так как они равным образом для себя суть собственные центры тяготения или, как говорится, потому что их движет центробежная сила. Равным образом из среднего термина «социальности» можно вывести общность имущества граждан; из среднего же термина «индивидуальности», если пользоваться им столь же отвлеченно, вытекает распадение государства, что и последовало, например, в германской империи, так как относительно нее придерживались последнего среднего термина. Поистине ничто не может считаться более несостоятельным, чем такое формальное умозаключение, так как оно зависит от случая или произвола в употреблении того или иного среднего термина. Как бы прекрасно ни протекала такая дедукция чрез умозаключения, и как бы ни убедительна была ее правильность, она по меньшей мере не приводит ни к чему, так как всегда остается возможным, что есть другие средние термины, из коих столь же правильно может быть выведено совершенно противоположное.
Кантовы антиномии разума состоят не в чем ином, как в том, что в одном случае в основание кладется одно определение понятия, в другом же столь же необходимо другое. Эта недостаточность и случайность некоторого умозаключения должна притом быть приписана не исключительно содержанию, как бы она была независима от формы, и последняя одна касалась бы логики. Напротив, в самой форме формального умозаключения дано основание того, что содержание есть некоторое столь одностороннее качество; содержание определяется к этой односторонности тою отвлеченною формою. Оно есть некоторое единичное качество из многих качеств или определений одного конкретного предмета или понятия именно потому, что оно по форме должно быть не чем иным, как такою непосредственною единичною определенностью. Крайний термин единичности, как отвлеченная единичность, есть непосредственно конкретное, поэтому неопределенно или неопределимо многообразное, средний термин есть столь же отвлеченная частность, следовательно одно единичное из этих многообразных качеств; и точно также другой крайний термин есть отвлеченное общее. Поэтому формальное умозаключение ради своей формы есть по существу нечто совершенно случайное по своему содержанию; и притом не постольку, по{77}скольку для умозаключения случайно, имеет ли оно дело с тем или с другим предметом – от этого содержания отвлекает логика, – но поскольку в основании его лежит субъект, является случайным, какое из определений содержания получится для него через умозаключение.
3. Определения умозаключения суть определения содержания, поскольку они суть непосредственные, отвлеченные, рефлектированные в себя определения. Но существенное в них состоит, напротив, в том, что они суть не такие рефлектированные в себя, безразличные одно к другому, а суть определения формы; в силу того они суть по существу отношения. Эти отношения суть, во-первых, отношения крайних терминов к среднему, – отношения, которые непосредственны, propositiones praemissae, и именно отчасти частного к общему – propositio major, отчасти единичного к частному – propositio minor. Во-вторых, дано взаимное отношение крайних членов, которое есть опосредованное, conclusio. Те непосредственные отношения, посылки, суть вообще предложения или суждения и противоречат природе умозаключения, по которой различенные определения понятия не соотносятся непосредственно, но их единство также должно быть положено; истина суждения есть умозаключение. Посылки тем менее могут оставаться непосредственными отношениями, что их содержание составляют непосредственные определения, и стало быть они не тожественны непосредственно в себе и для себя, исключая те случаи, когда они суть чисто тожественные предложения, т.е. пустые не приводящие ни к чему тожесловия.
Поэтому посылкам предъявляется обыкновенно то требование, что они должны быть доказаны, т.е. представлены так же, как заключения. Две посылки требуют, таким образом, двух новых умозаключений. Но в этих двух новых умозаключениях, вместе взятых, даны четыре посылки, требующие четырех новых умозаключений; в последних восемь посылок, для приводящих к коим восьми умозаключений требуется шестнадцать посылок с шестнадцатью умозаключениями и так далее в геометрической прогрессии до бесконечности.
Итак, здесь снова возникает прогресс в бесконечность, который получался в низшей сфере бытия, и которого нельзя уже было ожидать в области понятия, абсолютной рефлексии в себе из конечного, в области свободной бесконечности и истины. В сфере бытия было указано, что в тех случаях, когда обнаруживается ложная бесконечность, убегающая в этот прогресс, дано противоречие некоторого качественного бытия и некоторого выходящего за него бессильного долженствования; самый прогресс есть повторение выступающего против качественности требования единства и постоянного возврата к несоответственному этому требованию ограничению. В формальном умозаключении основою служит непосредственное отношение или качественное суждение и опосредование умозаключения, положенное против него, как высшая истина. Уходящее в бесконечность доказательство посылок не разрешает этого противоречия, но постоянно возобновляет его, и есть повторение одного и того же первоначального недостатка. {78}Истина бесконечного прогресса состоит, напротив, в том, чтобы и он сам, и уже через него определенная, как недостаточная, форма были сняты. Эта форма есть опосредование Е–В–А. Оба отношения Е–В и В–А должны быть опосредованы; если это происходит одинаковым образом, то недостаточная форма Е–В–А только удваивается и т.д. до бесконечности. В имеет относительно Е также формальное определение некоторого общего, а по отношению к А формальное определение некоторого единичного, ибо эти отношения суть вообще суждения. Последние требуют поэтому опосредования, но в силу указанного образа последнего вновь возвращается лишь то же отношение, которое должно быть снято.
Поэтому опосредование должно произойти иным путем. Для опосредования В–А дано Е; поэтому опосредование должно получить вид
В–Е–А.
Для опосредования Е–В дано А; это опосредование дает поэтому, умозаключение
Е–А–В.
Рассматривая ближе этот переход по его понятию, находим, что во-первых, опосредование формального умозаключения по его содержанию, как было указано ранее, случайно. Непосредственно единичное имеет в своих определенностях неопределимое множество средних терминов, а последние опять-таки имеют вообще столь же много определенностей; так что зависит совершенно от некоторого внешнего произвола или, вообще, от некоторого внешнего обстоятельства, с каким общим должен быть соединен субъект умозаключения. Поэтому, опосредование не есть по содержанию нечто необходимое или всеобщее, оно не обосновано на понятии вещи; основание умозаключения, напротив, внешне в нем (основании), т.е. непосредственно; а непосредственное из определений понятия есть единичное.
Что касается формы, то опосредование также имеет своим предположением непосредственность отношения; поэтому она сама опосредована и притом через непосредственное, т.е. единичное. Ближайшим образом через заключение первого умозаключения единичное стало опосредывающим. Заключение есть Е–А; тем самым единичное положено, как общее. В одной из посылок, в меньшей посылке Е–В он есть уже частное; оно есть поэтому то, в чем соединены эти оба определения. Или, иначе, заключение в себе и для себя выражает единичное, как общее, и притом не непосредственно, но через опосредование, поэтому как необходимое отношение. Простая частность была средним термином; в заключении эта частность развита, как положенное отношение единичного и общности. Но общее еще есть некоторая качественная определенность, предикат единичного; так как единичное определено, как общее, то оно положено, как общность крайних терминов, или как средний термин; для себя он есть крайний термин единичности, но будучи определен, как общий, он есть вместе с тем единство обоих крайних терминов.{79}
b. Вторая фигура: В–Е–А
[3]1. Истина первого качественного умозаключения состоит в том, что нечто соединяется с качественною определенностью, как чем-то общим, не в себе и для себя, а через случайность или в некотором единичном. Субъект умозаключения не возвращается в таком качестве в свое понятие, но понимается лишь в своей внешности; непосредственность составляет основание отношения и тем самым опосредование; поэтому, единичное есть истина среднего термина.
Но далее отношение умозаключения есть снятие непосредственности; заключение есть не непосредственное отношение, а достигается чрез нечто третье; оно содержит поэтому некоторое отрицательное единство; поэтому опосредование определяется теперь, как содержащее в себе отрицательный момент.
В этом втором умозаключении посылки суть В–Е и Е–А[4]; лишь первая из этих посылок есть еще непосредственная; вторая Е–А есть уже опосредованная, именно через первое умозаключение; вторым умозаключение предполагается поэтому первое, равно как наоборот, первым предполагается второе. Оба крайние термины тем самым определены один в противоположность другому, как частное и общее; последний из них приобретает в силу того свое место; он есть предикат; но частное переменило свое положение, оно есть субъект или, иначе, положено под определением единичного крайнего термина, равно как единичное положено с определением среднего термина или частности. Поэтому, оба они уже не суть отвлеченные непосредственности, какими они были в первом умозаключении. Однако, они еще не положены, как конкретные; так как каждый стоит на месте другого, то он положен и в своем собственном и вместе с тем, но лишь внешним образом, в другом определении.
Определенный и объективный смысл этого умозаключения состоит в том, что общее не есть в себе и для себя определенное частное, ибо оно есть, напротив, полнота своих частностей; но один из его видов осуществляется так через единичность; другие же его виды исключены из него через непосредственную внешность. С другой стороны, частное также не есть непосредственно и в себе и для себя общее, но отрицательное единство отстраняет от него определенность и тем возвышает его в общность. Единичность относится к частному отрицательно постольку, поскольку она должна быть его предикатом; она не есть предикат частного.{80}
2. Но ближайшим образом термины суть еще непосредственные определенности; они не доразвились сами собою ни до какого объективного значения; измененное положение, приобретенное двумя из них, есть форма, которая для них только внешня; поэтому они, как и в первом умозаключении, суть вообще взаимно безразличное содержание, два качества, связанные не в себе и для себя, а через случайную единичность.
Умозаключение первой фигуры было непосредственное или также умозаключением постольку, поскольку оно в своем понятии есть отвлеченная форма, еще не реализованная в ее определениях. Так как эта чистая форма перешла в другую фигуру, то в этом с одной стороны заключается начало реализации понятия, поскольку отрицательный момент опосредования и тем самым дальнейшая определенность формы положена в ближайшей непосредственной качественной определенности терминов. Вместе с тем это есть превращение в другое (Anderswerden) чистой формы умозаключения; последнее уже не соответствует ей вполне, и положенная в своих терминах определенность различна от того первоначального определения формы. Поскольку умозаключение рассматривается, лишь как субъективное, совершающееся во внешней рефлексии, оно считается некоторым видом умозаключения, долженствующим соответствовать роду, именно общей схеме Е–В–А. Но оно ближайшим образом не соответствует ей; его две посылки суть В–Е или Е–В и Е–А; поэтому, средний термин оба раза подчинен, или оба раза есть субъект, коему таким образом присущи оба другие термина; поэтому, он не есть такой средний термин, который в одном случае есть подчиняющий или предикат, а в другом случае подчиненный или субъект, или, иначе, которому один термин должен быть присущ, и который сам должен быть присущ другому термину. Истинный смысл того, что это умозаключение не соответствует общей форме умозаключения, заключается в том, что она перешла в него, так как истина ее состоит в том, чтобы быть субъективным случайным соединением. Если заключение во второй фигуре, (а именно не принимая во внимание имеющее быть только что упомянутым ограничение, делающее его чем-то неопределенным) правильно, то оно таково, потому что оно есть для себя, а не потому что оно есть заключение этого умозаключения. Но то же самое имеет место при заключении в первой фигуре; именно эта его истина положена второю фигурою. Тот взгляд, по коему вторая фигура должна быть лишь некоторым видом, не принимает во внимание необходимого перехода первой в эту вторую форму и останавливается на первой, как на истинной форме. Поскольку, поэтому, во второй фигуре (которая по старой привычке без дальнейшего основания излагается, как третья) также должно иметь место некоторое в этом субъективном смысле правильное умозаключение, то оно должно согласоваться с первою, причем, так как одна посылка Е–А выражает отношение подчинения среднего термина крайнему, то другая посылка В–Е должна приобрести противоположное значение и В – быть подчинено Е. Но такое отношение {81}было бы снятием определенного суждения Е есть В и могло бы иметь место лишь в неопределенном суждении, частном; потому заключение в этой фигуре может быть лишь частное. Частное же суждение, как замечено выше, столь же положительно, сколь и отрицательно; поэтому, такому заключению нельзя приписывать большой ценности. А поскольку и частное, и общее суть крайние термины и непосредственные взаимно безразличные определенности, то самое отношение их безразлично; можно по желанию принять то или другое как за больший, так и за меньший термин, а потому также и ту или другую посылку за большую или меньшую.
3. Так как заключение может быть как положительным, так и отрицательным, то оно тем самым есть относительно этих определенностей безразличное, стало быть, общее отношение. При ближайшем рассмотрении опосредование первого умозаключения в себе оказалось случайным; во втором умозаключении эта случайность положена. Тем самым это опосредование само себя снимает; опосредование имеет определение единичности и непосредственности; то, к чему заключают по этой фигуре, должно напротив, быть в себе и непосредственно тожественным; ибо его средний термин, непосредственная единичность, есть бесконечно многообразная и внешняя определенность. Поэтому, в ней, напротив, положено внешнее себе опосредование. Но внешность единичного есть общность; это опосредование через непосредственно единичное указывает вне себя на его другое, что происходит через общее, или иначе то, что должно быть соединено через второе умозаключение, должно быть соединено непосредственно; через непосредственность, лежащую в его основании, не получается определенного заключения. Непосредственность, на которую он указывает, есть иная, чем его снятая первая непосредственность бытия, – стало быть, рефлектированное в себя или сущее в себе, отвлеченное общее.
Переход этого умозаключения с рассмотренной точки зрения был становлением другого (Anderswerden), как переход бытия, так как в основе его лежит качественное и именно непосредственная единичность. Но по понятию единичность соединяет частное и общее постольку, поскольку она снимает определенность частного, что представляется, как случайность этого умозаключения; крайние термины связываются между собою не в силу их определенного отношения к среднему термину; он не есть поэтому их определенное единство, и присущее еще ему положительное единство есть лишь отвлеченная общность. Но так как средний термин положен в этой определенности, которая есть его истина, то получается другая форма умозаключения.
с. Третья фигура: Е–А–В
1. Это третье умозаключение уже не имеет ни одной непосредственной посылки; отношение Е–А опосредовано первым, отношение В–А – вторым умозаключением. Поэтому оно предполагает оба первые умозаключения; во наоборот, оба они предполагают также его, также как вообще каждое {82}из них предполагает оба другие. Тем самым в нем вообще закончено определение умозаключения. Это взаимное опосредование именно и приводит к тому, что каждое умозаключение, хотя оно для себя есть опосредование, вместе с тем не есть в нем самом полнота умозаключений, но имеет в нем непосредственность, опосредование которой находится вне его.
Умозаключение Е–А–B, рассматриваемое в нем самом, есть истина формального умозаключения, оно выражает собою, что его опосредование есть отвлеченно общее, и что крайние термины, получая по их существенной определенности содержание не по среднему термину, а лишь по их общности, напротив, не приводят к тому заключению, которое должно было быть опосредовано. Стало быть, здесь положено то, в чем состоит формализм умозаключения, термины коего имеют непосредственное, безразличное к форме содержание или, что то же самое, суть такие определенные формы, которые еще не рефлектировались в определения содержания.
2. Средний термин этого умозаключения есть, правда, единство крайних терминов, но такое, в котором отвлечено от их определенности, неопределенно общее. Но поскольку это общее вместе с тем, как отвлеченное, отличено от крайних терминов, как от определенного, оно само есть еще определенное относительно них, и целое есть умозаключение, отношение которого к его понятию подлежит еще рассмотрению. Средний термин, как общее, есть подчиняющее оба крайних термина или предикат и ни в одной из посылок не есть подчиненное или субъект. Поэтому поскольку это умозаключение, как некоторый вид, должно соответствовать требованию умозаключения, то это может состояться лишь при том условии, чтобы, так как Е–А уже имеет соответственное отношение, его же приобрело и А–В. Это совершается в таком суждении, в котором субъект относится к предикату безразлично, т.е. в отрицательном суждении. Такое умозаключение законно, но его заключение по необходимости отрицательное.
При этом безразлично также, какое из обоих определений заключения принимается за предикат или за субъект, и в самом умозаключении какой термин принимается за единичный или частичный, т.е. за меньший или за больший. Так как от принятого в этом случае решения зависит, какая из посылок должна быть большею или меньшею, то это здесь безразлично. Тут открывается основание обычной четвертой фигуры умозаключения, которой Аристотель не знал, и которая касается совершенно пустого, лишенного интереса различения. В ней непосредственное расположение терминов обратно их расположению в первой фигуре; а так как субъект и предикат отрицательного заключения при формальном взгляде на суждение не имеют определенного отношения субъекта и предиката, но каждый из них может занять место другого, то безразлично, какой термин принимается за субъект и какой за предикат; поэтому безразлично также, какая посылка принимается за бóльшую, и какая за меньшую. Это безразличие, которое свойственно и определению и частности (в особенности поскольку оно понимается в широком своем значении), делает из четвертой фигуры нечто совершенно бесполезное.{83}
3. Объективное значение такого умозаключения, в котором общее есть средний термин, состоит в том, что опосредывающее, как единство крайних терминов, есть по существу общее. Но так как общность есть ближайшим образом общность лишь качественная или отвлеченная, то в ней не заключается определенности крайних терминов; их совпадение, если оно должно иметь место, должно иметь свое основание также в некотором лежащем вне этого умозаключения опосредовании и в отношении к этому основанию столь же совершенно случайно, как и в рассмотренных выше формах умозаключений. Но так как общее теперь определено, как средний термин, который не содержит в себе определенности крайних терминов, то он положен, как совершенно безразличный и внешний. Тем самым, в силу этой простой отвлеченности, конечно, возникла ближайшим образом четвертая фигура[5] умозаключения; именно фигура безотносительного умозаключения: А–А–А, отвлекающая от качественного различения терминов и поэтому имеющая своим определением лишь их внешнее единство, а именно равенство.
d. Четвертая фигура А–А–А или математическое умозаключение
1. Математическое умозаключение гласит: Если две вещи (или два определения) равны третьей (третьему), то они равны между собою. Тем самым исключается отношение подчинения или включения.
Третье есть вообще опосредывающее; но оно лишено какого бы то ни было определения относительно своих крайних терминов. Поэтому каждый из трех терминов может быть одинаково третьим опосредывающим термином. Какой из них употребляется для того, какое из трех отношений считается поэтому непосредственным, и какое опосредованным, это зависит от внешних обстоятельств и других условий, именно от того, какие два из них непосредственно даны. Но это определение не касается самого умозаключения и совершенно внешне.
2. Математическое умозаключение считается аксиомою в математике, очевидным в себе и для себя первым предложением, не требующим и не допускающим никакого доказательства, т.е. никакого опосредования, не предполагающим ничего другого и не могущим быть выведенным из него. При ближайшем рассмотрении его преимущества – быть непосредственно очевидным – оказывается, что оно состоит в формализме этого умозаключения, отвлекающего от всякого качественного различия определений и признающего лишь их количественное равенство или неравенство. Но именно по этому основанию оно не обходится без предположения или опосредования; то количественное определение, которое одно принимается в нем в соображение, возникает лишь через отвлечение от качественного различения и от определений понятия. Линии, фигуры, положенные, как равные одна другой, понимаются, лишь как величины; треугольник полагается равным квадрату, но не как треугольник – квадрату, а лишь по величине и т.д. Равным {84}образом понятие и его определения не привходят в это умозаключение; оно вообще не понимается; и рассудок никогда не имеет перед собою формальных, отвлеченных определений понятия; очевидность этого умозаключения основывается поэтому лишь на том, что оно столь скудно и отвлеченно по своему мысленному определению.
3. Но результат умозаключения существования не сводится исключительно к этому отвлечению от всякой определенности понятия; отрицательность непосредственных, отвлеченных определений, возникающая таким путем, имеет еще некоторую другую, положительную сторону, состоящую именно в том, что в отвлеченной определенности положено другое этой отрицательности, и что она тем самым стала конкретною.
Во-первых, каждое из умозаключений существования имеет своим предположением оба другие, и связанные в заключении крайние термины лишь потому истинны и связаны в себе и для себя, что они соединены некоторым извне обоснованным тожеством; средний термин, каков он есть в выше рассмотренных умозаключениях, должен быть единством их понятия, но он есть лишь некоторая формальная определенность, не положенная, как их конкретное единство. Но это предположенное в каждом из сказанных опосредований есть не просто некоторая данная непосредственность вообще, как в математическом умозаключение, а само есть некоторое опосредование, именно для каждого из двух прочих умозаключений. Следовательно то, что поистине дано, есть опосредование, основанное не на данной непосредственности, а на опосредовании. Это опосредование есть тем самым не количественное, отвлекающее от формы опосредования, но опосредование скорее относящееся к опосредованию или опосредование рефлексии. Круг взаимного предположения, образуемый взаимною связью этих умозаключений, есть возврат этого предположения в само себя, вследствие чего оно образует собою некоторую полноту, и то другое, на которое указывает каждое отдельное умозаключение, схватывается им не через внешнее отвлечение, а мыслится внутри этого круга.
Далее относительно термина отдельных формальных определений было указано, что в этом целом формальных умозаключений каждый из них последовательно занял место среднего термина. Непосредственно последний был определен, как частность; за сим через диалектическое движение он определился, как единичность и общность. Равным образом каждое из этих определений последовательно заняло места обоих крайних терминов. Чисто отрицательным результатом было исчезание качественных формальных определений в чисто количественном, математическом умозаключении. Но то, что оказалось поистине, есть тот положительный результат, что опосредование совершается не через отдельную качественную определенность формы, а через ее конкретное тожество. Недостаток и формализм трех рассмотренных фигур умозаключений состоит именно в том, что такая отдельная определенность должна была составлять в них средний термин. Таким образом опосредование определи{85}лось, как безразличие непосредственных или отвлеченных определений формы и как положительная рефлексия одних в другие. Тем самым непосредственное умозаключение существования перешло в умозаключение рефлексии.
Примечание. В данном здесь изложении природы умозаключения и его различных форм указано также попутно нечто, чтó в обычных рассмотрениях и обработке умозаключения составляет главный интерес, именно на то, как в каждой фигуре получается правильное умозаключение; но при этом приводится лишь главный момент и опущены те случаи и усложнения, которые возникают тогда, когда принимается в расчет различение положительных и отрицательных суждений вместе с количественным определением, особенно определением частности. Здесь будут уместны некоторые замечания об обычном в логике взгляде на умозаключение и его обработку. Как известно, эта логика разработана до таких подробностей, что ее так называемые тонкости вызвали общую скуку и отвращение. Восставая во всех отраслях духовного образования против лишенных субстанциальности форм рефлексии, естественный рассудок обращался также против этого искусственного знания форм разума и полагал возможным обойтись без этой науки на том основании, что перечисленные в ней отдельные операции мышления он исполняет сам собою уже от природы без всякого особого изучения. Действительно, если бы условием разумного мышления служило трудное изучение формул умозаключения, то человек по отношению к этому мышлению был бы также в плохом положении, как он (о чем уже было замечено в предисловии) был бы в плохом положении, если бы он не мог ходить и переваривать пищи без изучения анатомии и физиологии. Как изучение этих наук может быть не бесполезно для диететического образа жизни, так и изучению форм разума без сомнения должно приписывать еще более важное влияние на правильность мышления; ее не вдаваясь здесь в эту сторону дела, которая касается образования субъективного мышления, поэтому принадлежит собственно педагогике, следует признать, что изучение, имеющее предметом способы действия и законы разума, должно представлять в себе и для себя величайший интерес, по крайней мере не меньший интерес, чем изучение законов природы и ее частных образований. Если не считается пустяками установление шестидесяти и стольких-то видов попугая, ста тридцати семи видов вероники и т.д., то еще менее следует считать пустяками установление форм разума; разве фигура умозаключения не бесконечно выше вида попугая или вероники?
Но хотя поэтому следует вообще считать только за грубость презрение к познанию форм разума, тем не менее должно согласиться, что обычное изложение умозаключения и его частных видоизменений не есть разумное познание, не есть изложение их, как форм разума, и что силлогистическая премудрость заслужила своею бесплодностью испытанное ею пренебрежение. Ее недостаток состоит в том, что она остановилась лишь на рассудочных формах умозаключения, согласно которым определения понятия считаются отвлеченными формальными определениями. Утверждать их, как {86}отвлеченные качества, тем более непоследовательно, что в умозаключении существенное составляют их отношения, и что включение и подчинение уже подразумевают, что единичное, так как ему присуще общее, само есть общее, а общее, так как ему подчинено единичное, само есть единичное, что умозаключение ближайшим образом решительно полагает именно это единство, как средний термин, и что его определение есть именно опосредование, т.е. что в нем определения понятия уже не так, как в суждении, сохраняют свою взаимную внешность, но, напротив, имеют в основе свое единство. Тем самым в понятии умозаключения выражается недостаточность формального умозаключения, в коем средний термин должен установляться, не как единство крайних, а как некоторое формальное, качественно отличное от них, отвлеченное определение. Этот взгляд еще потому более пуст по содержанию, что и такие отношения или суждения, в коих даже формальные определения безразличны, как, например, отрицательные и частные суждения, которые поэтому приближаются к предложениям, признаются им за совершенные отношения. А так как качественная форма Е–В–А признается вообще за последнее или абсолютное, то диалектическое рассмотрение умозаключения совершенно упраздняется, и прочие умозаключения тем самым получают значение не необходимых видоизменений этой формы, но видов. При этом безразлично, рассматривается ли первое формальное умозаключение само, лишь как вид, наряду с прочими видами, или как род и вид вместе; последнее имеет место тогда, когда прочие умозаключения сводятся к первому. Если это сведение и не выражено определительно, то во всяком случае в основание кладется то же самое формальное отношение внешнего подчинения, которое выражается в первой фигуре.
Это формальное умозаключение содержит в себе то противоречие, что средний термин должен быть определенным единством крайних, но не как такое единство, а как некоторое определение, качественно отличное от тех, единством которых оно должно быть. Так как умозаключение есть это противоречие, то первое в нем самом диалектично. Его диалектическое движение в полноте моментов его понятия приводит к тому, что моменты заключения суть не только это отношение подчинения или частности, но столь же существенно отрицательное единство и общность. Поскольку каждый из этих моментов есть для себя также лишь односторонний момент частности, они суть равно несовершенные средние термины, но вместе с тем образуют собою их развитые определения; все развитие умозаключения через его три фигуры выдвигает последовательно средний термин в каждом из этих определений, и истинный получающийся отсюда результат состоит в том, что каждый из средних терминов есть не нечто отдельное, но их полнота.
Недостаток формального умозаключения заключается поэтому не в форме умозаключения – она есть, напротив, форма разумности, – но в том, что эта форма есть отвлеченная и потому лишенная понятия. Было показано, что отвлеченное определение ради его отвлеченного отношения к себе может быть также рассматриваемо, как содержание; поэтому формальное умозаключение {87}приводит лишь к тому, что некоторое отношение данного субъекта к данному предикату вытекает или не вытекает лишь из данного среднего термина. Доказательство какого либо предложения посредством такого умозаключения не приводит ни к чему; вследствие отвлеченной определенности среднего термина, представляющего собою лишенное понятия качество, могут существовать с таким же правом и другие средние термины, из коих следует противоположное, равным образом из того же среднего термина могут быть через дальнейшие умозаключения выведены опять-таки противоположные предикаты. Но независимо от того, что формальное умозаключение дает малые результаты, он есть также нечто весьма простое; многие правила, придуманные для него, обременительны уже потому, что они слишком разногласят с простою природою дела, а также потому что они относятся к случаям, когда формальное содержание умозаключения совершенно оскудевает вследствие внешнего определения формы, в особенности формы частности, по крайней мере поскольку последняя для этой цели должна быть взята в объемлющем широком смысле, и по самой форме получаются лишь совершенно бессодержательные результаты. Но самая справедливая и важная сторона той немилости, с которою относятся к силлогистике, состоит в том, что она есть столь подробное лишенное понятия занятие таким предметом, единственное содержание которого есть само понятие. Многие силлогистические правила напоминают образ действия счетчиков, которые также дают множество правил для арифметических операций, но все эти правила предполагают отсутствие понятия операций. Но числа суть лишенное понятия содержание, и счетная операция есть внешнее соединение или разделение, механический прием, почему и были изобретены счетные машины, исполняющие эти операции; напротив всего круче и резче поступают тогда, когда обращаются с определениями форм умозаключения, которые суть понятия, как с лишенным понятия материалом.
До крайности доведено это чуждое понятия отношение к определениям понятий умозаключения конечно Лейбницем (Орр. t. II р. 1), который подвел умозаключение под вычисление комбинаций и определил посредством него, сколько возможно сочетаний умозаключения, если принимать во внимание различия положительных и отрицательных, затем общих, частных, неопределенных и единичных суждении; таких сочетаний возможно 2048, из коих по исключении непригодных фигур пригодных к употреблению остается 24. Лейбниц придает большое значение полезности комбинирующего анализа для нахождения не только форм умозаключения, но и для сочетаний других понятий. Служащая для того операция такова же, посредством которой вычисляется, сколько соединений букв допускается азбукою, сколько возможно сочетаний костей при игре в кости или комбинации при игре l’hombre и т.п. Определения умозаключения приравниваются здесь сочетаниям костей или карт при l’hombre, разумное признается чем-то мертвенным и чуждым понятию, и своеобразие понятия и его определений – относиться, как духовная сущность, и через это отношение снимать свое непосредственное {88}определение – оставляется в стороне. Это лейбницево приложение исчисления комбинаций к умозаключению и к сочетанию других понятий не отличалось от пресловутого искусства Люлля ничем, кроме большей методичности со стороны числа комбинаций, вообще же было равно последнему по бессмысленности. Это предприятие Лейбница состояло в связи с его любимою мыслью, к которой он пришел еще в юности, и от которой он не отказался и впоследствии, несмотря на ее незрелость и поверхностность, мыслью об общей характеристике понятий, – о письменном языке, в котором каждое понятие было бы представлено таким, каково оно по отношениям, вытекающим из других к нему и из него к другим; как будто в разумном соединении, которое по существу диалектично, некоторое содержание сохраняет еще те же самые определения, которые оно имеет, когда оно фиксировано для себя.
Исчисление Плуке, без сомнения, представляет собою самый последовательный образ действия, каким только открывается возможность подчинить вычислению отношение умозаключения. Это исчисление состоит в том, что в суждении отвлекается от отличения отношений, от отличения единичности, частности и общности, и сохраняется отвлеченное тожество субъекта и предиката, в силу чего между ними установляется математическое равенство; отношение, которое превращает умозаключение в совершенно бессодержательное и тожественное составление предложений. В предложении: роза красна – предикат должен означать не красное вообще, но лишь определенное красное розы; в предложении: все христиане люди – предикат должен означать лишь тех людей, которые суть христиане; из него и из предложения: евреи не христиане следует заключение, которое не дало этому силлогистическому исчислению хорошей рекомендации перед Мендельсоном: следовательно евреи не люди (именно не те люди, которые суть христиане). Результатом своего изобретения Плуке считает posse etiam rudes mechanice totam logicam doceri, uti pueri arithmeticam docentur, ita quidem, ut nulla formidine in ratiociniis suis errandi torqueri, vel fallaciis circumveniri possint, si in calculo non erramt[6]. Это заявление, что людям не учившимся можно посредством исчисления сообщить всю логику, есть конечно худшее из того, что может быть сказано о каком-либо изобретении в деле изложения науки логики.
В. Умозаключение рефлексии
Развитие качественного умозаключения сняло отвлеченность его определений; термин положил себя тем самым, как такая определенность, в коей имеет видимость и другое. Кроме отвлеченных терминов в умо{89}заключения дано и их отношение, и в заключении оно положено, как опосредованное и необходимое; поэтому каждая определенность положена по истине, не как отдельная для себя, но как отношение других, как конкретная определенность.
Средний термин был отвлеченною частностью, простою определенностью для себя и средним термином лишь внешним и относительным образом в противоположность крайним. Теперь он положен, как полнота определений; таким образом он есть положенное единство крайних, ближайшим образом единство объемлющей их рефлексии; этот захват их рефлексиею, как первое снятие непосредственности и первое отношение определений, еще не есть абсолютное тожество понятия.
Крайние термины суть определения суждения рефлексии, собственно единичность и общность, как определения отношения, или многообразное в объемлющей их рефлексии. Но единично субъект содержит в себе также, как было указано по поводу суждения рефлексии, кроме простой, принадлежащей форме единичности, и определенность, как просто рефлектированную в себе общность, как предположение, т.е. как здесь еще принятый непосредственно род.
Из этой определенности крайних терминов, принадлежащей развитию определения суждения, вытекает ближайшее содержание среднего термина, который существен для умозаключения, так как он отличает его от суждения. Он содержит в себе 1) единичность, 2) но расширенную в общность, как все и 3) лежащую в основе общность, соединяющую в себе единичность и отвлеченную общность, или род. Лишь таким образом умозаключение рефлексии приобретает собственную определенность формы, так как средний термин положен, как полнота определений; относительно этого умозаключения непосредственное умозаключение есть неопределенное, потому что средний термин в нем есть еще отвлеченная частность, в коей моменты его понятия еще не положены. Это первое умозаключение рефлексии может быть названо умозаключением всячества (der Schluss der Allheit).
a. Умозаключение всячества
1. Умозаключение всячества есть умозаключение рассудка в своем полном развитии, но не более того. То обстоятельство, что средний термин есть в нем не отвлеченная частность, но развит в своих моментах и потому конкретен, есть, правда, существенная прибавка к понятию, но тем не менее форма всячества объемлет единичное в общем ближайшим образом лишь внешне, и обратно содержит в себе единичное, еще как непосредственно сохраняющееся для себя в общем. Отрицание непосредственности определений, бывшее результатом умозаключения существования, есть лишь первое отрицание, а не отрицание отрицания или абсолютная рефлексия в себя. Отдельные определения в себе лежат еще поэтому в основе той объемлющей их общности рефлексии, или иначе всячество есть общность еще не понятия, а внешняя общность рефлексии.{90}
Умозаключение существования было потому случайно, что его средний термин, как отдельная определенность конкретного субъекта, допускает неопределенное множество других средних терминов, вследствие чего субъект может быть в заключении соединен с неопределенным количеством других, даже противоположных предикатов. Но так как отныне средний термин содержит в себе единичность и тем самым сам конкретен, то он может связывать с субъектом лишь один предикат, присущий ему, как конкретному. Если, напр., из среднего термина зеленый должно заключить, что картина приятна, так как зеленое приятно для глаза, или что стихотворение, строение и т.д. прекрасны, так как они обладают правильностью, то тем не менее картина может быть отвратительна по другим своим определениям, из которых можно заключать к этому последнему предикату. Напротив, если средний термин имеет определение всячества, то он содержит в себе зеленое и правильность, как нечто конкретное, которое именно потому не есть отвлеченность некоторого только зеленого, правильного и т.д.; с этим конкретным могут быть соединены лишь такие предикаты, которые соответствуют полноте конкретного. В суждении: зеленое или правильное приятно субъект есть лишь отвлечение от зеленого, правильности; напротив, в суждении: все зеленое или правильное приятно субъектом служат все действительные конкретные предметы, которые зелены или правильны, и которые, следовательно, берутся, как конкретные, со всеми их свойствами, какие только присущи им независимо от зелености или правильности.
2. Но это рефлективное несовершенство умозаключения тем самым делает его лишь обманчивым призраком. Средний термин имеет определенность: все; им непосредственно принадлежит в верхней посылке предикат, от коего вместе с субъектом ведется умозаключение. Но все суть все единичные; поэтому единичный субъект имеет этот предикат уже непосредственно, а не приобретает его лишь через умозаключение. Или иначе, субъект получает через заключение предикат, как следствие; но верхняя посылка уже содержит в себе это заключение; поэтому, или верхняя посылка неправильна для себя, или она не есть непосредственное, предположенное суждение, но сама уже предполагает то заключение, основанием которому она должна служить.
В излюбленном совершенном умозаключении:
Все люди смертны,
Кай – человек,
След., Кай смертен,
верхняя посылка правильна лишь потому и постольку, поскольку правильно заключение; если бы случилось так, что Кай не был бы смертен, то верхняя посылка была бы неправильна. Предложение, которое должно служить заключением, должно быть уже непосредственно правильно для себя, ибо иначе верхняя посылка не обнимала бы собою все единичное; прежде, чем верхняя посылка может быть признана правильною, возникает предварительно вопрос, не служит ли самое это заключение инстанциею против нее.{91}
3. При рассмотрении умозаключения существования из понятия умозаключения вытекало, что посылки, как непосредственные, противоречат заключению, т.е. требуемому понятием умозаключения опосредованию, что поэтому первое умозаключение предполагает другие, и наоборот, эти другие предполагают его. В умозаключении же рефлексии положено в нем самом, что верхняя посылка предполагает свое заключение, так как в ней содержится то соединение единичных с предикатом, которое именно и должно быть заключением.
То, что дано здесь в действительности, может, стало быть, ближайшим образом быть выражено так: умозаключение рефлексии есть лишь внешняя пустая видимость умозаключения; сущность последнего основывается на субъективной единичности; она тем самым образует средний термин и должна быть положена, как таковая, – как единичность, которая есть, как таковая, и лишь внешним образом обладает общностью. Или иначе, при ближайшем рассмотрении содержания умозаключения рефлексии оказалось, что единичное состоит в непосредственном, не выведенном отношении к своему предикату, и что большая посылка, соединение некоторого частного с некоторым общим или ближе – некоторого формального общего с некоторым общим в себе, опосредовано через отношение единичности, присущим тому общему, единичности, как совокупности. Но это умозаключение есть умозаключение наведения.
b. Умозаключение наведения
1. Умозаключение всячества подчинено схеме первой фигуры: Е–В–А; умозаключение наведения – схеме второй фигуры А–Е–В, так как оно вновь имеет единичность средним термином, не отвлеченную единичность, но полную, т.е. положенную с противоположным ей определением с общностью. Один из крайних терминов есть какой-либо предикат, который свойствен всем этим единичным; его отношение к ним образует непосредственные посылки, из коих одна должна быть некоторым заключением предшествовавшего умозаключения. Другой крайний термин может быть непосредственным родом, каков он в среднем термине предыдущего умозаключения или в субъекте общего суждения, который (род) исчерпан в совокупности единичных или видов среднего термина. Поэтому умозаключение имеет такой вид:
–е–
А–е–В
–е–
–е–
и т.д. до бесконечности.
2. Вторая фигура формального умозаключения потому не соответствует этой схеме, что в одной из посылок E, образующее средний термин, не есть подчиняющее или предикат. В наведении этот недостаток устраняется; {92}предложение А–Е, которое выделяет объективно общее или род в крайний термин и содержит его, как субъект, имеет предикат, по меньшей мере равного с ним объема, и тем самым тожественный с ним для внешней рефлексии. Лев, слон и т.д. составляют собою род четвероногих животных; различение, полагающее то же самое содержание в одном случае в единичности, в другом – в общности, есть тем самым совершенно безразличное определение формы, – безразличие, положенное как положенный в умозаключении рефлексии результат формального умозаключения, следовательно как равенство объема.
Поэтому наведение есть не умозаключение простого восприятия или случайного существования, как соответствующая ему вторая фигура, но умозаключение опыта, субъективного соединения единичных в роде и совпадения рода с некоторым общим определением вследствие причастности последнего всем единичным. Это умозаключение имеет также то объективное значение, что непосредственный род определяет себя через полноту единичности, как общее свойство, имеет свое существование в общем отношении или признаке. Но объективное значение этого, как и других, умозаключения есть лишь его внутреннее понятие и здесь еще не положено.
3. Наведение есть еще, напротив, по существу некоторое субъективное умозаключение. Средние термины суть единичные в их непосредственности, соединение их в род через совокупность есть некоторая внешняя рефлексия. В виду существующей непосредственности единичных и вытекающей отсюда внешности общность есть лишь полнота или, правильнее, остается задачею. В ней проявляется вновь прогресс в ложную бесконечность; единичность должна быть положена, как тожественная общности, но так как единичные положены также, как непосредственные, то их единство остается лишь постоянным долженствованием; оно есть единство равенства; то, что должно быть тожественным, должно вместе с тем не быть тожественным. Лишь продолженные в бесконечность а, b, с, d, e образуют род и дают законченный опыт. Поэтому заключение наведения остается проблематическим.
Но так как оно выражает собою то, что восприятие для того, чтобы стать опытом, должно быть продолжено в бесконечность, то наведение предполагает, что род в себе и для себя совпадает с его определенностью. Оно тем самым предполагает собственно свое заключение, как нечто непосредственное, также, как умозаключение совокупности предполагает заключение, как одну из своих посылок. Опыт, основанный на наведении, считается законным, хотя восприятие по общему признанию не закончено; достаточно лишь признать, что не может быть никакой инстанции против этого опыта, поскольку он истинен в себе и для себя. Поэтому умозаключение посредством наведения, правда, основывается на некоторой непосредственности, но не на той, на которой оно должно бы было основываться, не на сущей непосредственности единичности, а на непосредственности, сущей в себе и для себя или общей. Основное определение наведения со{93}стоит в том, что оно есть умозаключение; если бы единичность принималась за существенное, а общность лишь за внешнее определение среднего термина, то он распался бы на две бессвязные части, и никакого умозаключения не получилось бы; эта внешность свойственна, напротив, крайним терминам.
Единичность может быть средним термином, лишь как непосредственно тожественная с общностью; такая единичность есть собственно объективная, род. На это можно смотреть еще так: общность в определении единичности, лежащей в основании наведения, имеет характер внешний, но существенный; такое внешнее есть столь же непосредственно ее противоположность, внутреннее. Поэтому истина умозаключения наведения есть умозаключение, имеющее средним термином некоторую единичность, которая непосредственно в себе самой есть общность – умозаключение аналогии.
с. Умозаключение аналогии
1. Это умозаключение имеет своею отвлеченною схемою третью фигуру непосредственного умозаключения: Е–А–В. Но его средний термин не есть уже какое-либо отдельное качество, а некоторая общность, которая есть рефлексия в себя некоторого конкретного, стало быть, его природа; и наоборот, так как она есть общность некоторого конкретного, она есть вместе с тем сама это конкретное. Здесь, следовательно, средний термин есть нечто единичное, но по своей общей природе; далее крайний термин есть другое единичное, имеющее с первым одну и ту же общую природу. Напр.:
Земля имеет обитателей,
Луна есть некоторая земля,
Следов., луна имеет обитателей.
2. Аналогия тем поверхностнее, чем в большей степени то общее, в котором объединяются оба единичные, и на основании которого одно становится предикатом другого, есть только качество или, принимая качество субъективно, тот или иной признак, если, стало быть, тожество обоих признается за простое сходство. Но с такого рода поверхностностью, к которой форма рассудка или разума приводится тем, что она понижается в сферу простого представления, логика не должна бы была иметь никакого дела. Равным образом неправильно излагать верхнюю посылку этого умозаключения так, чтобы она гласила: то, что сходно с каким-либо объектом в некоторых признаках, сходно с ним и в других признаках. Таким путем форма умозаключения выражается в виде некоторого содержания, и эмпирическое, собственное долженствующее быть так названным содержание в своей совокупности переносится в меньшую посылку. Таким образом вся форма, напр., первого умозаключения могла бы быть выражена, как его большая посылка: тому, что подчинено некоторому другому, коему присуще третье, присуще также это третье, следов., и т.д. {94}Но самое умозаключение не касается эмпирического содержания, и обращать его собственную форму в содержание некоторой большей посылки столь же безразлично, как это было бы и относительно всякого иного эмпирического содержания. Но поскольку при умозаключении аналогии идет речь не о том содержании, которое содержит в себе лишь своеобразную форму умозаключения, то и при первом умозаключении также идет речь не о нем, т.е. не о том, что делает умозаключение умозаключением. О чем идет речь, есть именно форма умозаключения, все равно имеет ли оно эмпирическим содержанием ее самоё или нечто другое.
Таким образом умозаключение аналогии есть некоторая своеобразная форма, и нет основания не считать ее таковою лишь потому, что его форма может быть сделана содержанием или материею некоторой большей посылки, материи же де логика не касается. При умозаключении аналогии также пожалуй, как и при умозаключении наведения, к этой мысли можно придти потому, что в них средний, а равно и крайние термины более определенны, чем в чисто формальном умозаключении, и потому определение формы, так как оно уже не просто и не отвлеченно, должно явиться также определением содержания. Но то обстоятельство, что форма, таким образом, определяет себя, как содержание, зависит, во-первых, от необходимого развития формы и потому существенно касается природы умозаключения; но поэтому же, во-вторых, это определение содержания не может считаться таким же, как некоторое другое эмпирическое содержание, и быть от него отвлекаемым.
Если при рассмотрении формы умозаключения аналогия его большая посылка понимается так, что коль скоро два предмета совпадают в одном или также в нескольких свойствах, то одному из них присуще и некоторое иное свойство, принадлежащее другому, то может казаться, что это умозаключение содержит в себе четыре определения, quaternio terminorum, – обстоятельство, которое затрудняло бы приведение аналогии к форме формального умозаключения. В нем дано два единичных, в-третьих, одно непосредственно принимаемое за общее свойство и в-четвертых, другое свойство, присущее одному единичному непосредственно, другое же – лишь через умозаключение. Это зависит от того, что, как оказалось, в умозаключении аналогии средний термин положен, как единичность, но непосредственно также, как его истинная общность. В наведении кроме двух крайних терминов средний есть неопределимое множество единичных; поэтому в этом умозаключении следовало бы принимать бесконечное множество терминов. В умозаключении совокупности общность среднего термина есть лишь внешнее формальное определение совокупности; в умозаключении же аналогии она есть существенная общность. В приведенном примере средний термин – земля – принимается за нечто конкретное, которое по своей истине есть столь же некоторая общая природа или род, сколь и нечто единичное.
Рассматриваемое с этой стороны quaternio terminor аналогии не должно бы было делать ее несовершенным умозаключением. Но она ста{95}новится им с другой стороны; ибо хотя один субъект имеет ту же общую природу, как и другой, но остается неопределенным, присуща ли одному субъекту та определенность, которая в заключение приписывается другому, в силу его природы или в силу его частности, напр., имеет ли земля обитателей, как мировое тело вообще, или как именно это частное мировое тело. Аналогия есть еще постольку умозаключение рефлексии, поскольку единичность и общность непосредственно соединены в ее среднем термине. В силу этой непосредственности ей еще присуща внешность единства рефлексии; единичное есть лишь в себе род, оно не положено в той отрицательности, через которую его определенность стала бы собственною определенностью рода. Поэтому тот предикат, который присваивается единичному среднего термина, не есть тем самым уже предикат другого единичного, хотя оба они принадлежат одному и тому же роду.
3. Е–В (луна имеет обитателей) есть заключение; но одна из посылок (земля имеет обитателей) есть такое же Е–В и поскольку Е–В должно быть заключением, то тут дано требование, чтобы и эта посылка имела такой же характер. Это умозаключение есть тем самым заключающееся в нем самом требование вопреки содержащейся в нем непосредственности; или иначе оно предполагает свое заключение. Одно умозаключение существования имеет свое предположение в других умозаключениях существования; в только что рассмотренных умозаключениях это предположение входит внутрь их, так как они суть умозаключения рефлексии. Поэтому так как умозаключение аналогии есть требование его опосредования вопреки его непосредственности, которая присуща его опосредованию, то оно требует снятия момента единичности. Таким образом на долю среднего термина приходится объективно общее, род, очищенный от непосредственности. Род в умозаключении аналогии был моментом среднего термина, лишь как непосредственное предположение; так как самое умозаключение требует снятия предположенной непосредственности, то отрицание единичности и тем самым общее уже есть не непосредственное, а положенное. Умозаключение рефлексии содержит в себе лишь первое отрицание непосредственности; теперь получается второе, и тем самым внешняя общность рефлексии определяется, как сущая в себе и для себя. Рассматриваемое с положительной стороны заключение оказывается тожественным с посылкою, опосредование – совпадающим с его предположением, и тем самым получается тожество общности рефлексии, в силу чего она становится высшею общностью.
Обозревая ход умозаключений рефлексии, находим, что опосредование есть вообще положенное или конкретное единство определений формы крайних терминов; рефлексия состоит в этом положении одного определения в другом; опосредывающее есть таким образом совокупность. Для общности же единичному существенно, чтобы оно было приводящим к заключению средним термином; поэтому оно должно быть признаваемо за сущее в себе общее. Но единичное соединено с общностью не только этим просто положительным образом, а снято в ней и есть отрицательный момент; та{96}ким образом общее есть сущее в себе и для себя, положенный род, и единичное, как непосредственное, есть скорее внешность последнего или крайний термин. Умозаключение аналогии, вообще говоря, подчинено схеме В–Е–А, единичное есть в нем еще такое существенное определение среднего термина; но так как его непосредственность сняла себя, и средний термин определился, как сущая в себе и для себя общность, то умозаключение подчинялось схеме Е–А–В, и умозаключение рефлексии перешло в умозаключение необходимости.
С. Умозаключение необходимости
Опосредывающеее определилось теперь, 1. как простая определенная общность, каковою бывает частность в умозаключении существования; но 2. как объективная общность, т.е. такая, которая содержит в себе всю определенность различенных крайних терминов, как это свойственно совокупности в умозаключении рефлексии; наполненная, но простая общность, общая природа вещи, род.
Это умозаключение содержательно, так как, хотя отвлеченный средний термин умозаключения существования положил себя, как определенное различие, каковым бывает средний термин умозаключения рефлексии, но это различие вновь рефлектировало себя в простое тожество. Это умозаключение есть поэтому умозаключение необходимости, так как его средний термин есть не какое либо иное непосредственное содержание, а рефлексия в себя определенности крайних терминов. Последние имеют в среднем термине свое внутреннее тожество, определения содержания которого суть определения формы крайних терминов. Тем самым то, чем различаются термины, есть внешняя и несущественная форма, и они суть моменты некоторого необходимого существования.
Ближайшим образом это умозаключение есть непосредственное и потому столь формальное, что связь терминов есть существенная природа, как содержание, и последнее имеет в различенных терминах лишь различенную форму, крайние же термины имеют для себя лишь несущественное существование. Осуществление этого умозаключения должно определить его так, чтобы крайние термины были положены как эта полнота, которая есть ближайшим образом средний термин, а необходимость отношения, которое ближайшим образом есть лишь субстанциальное содержание, была отношением положенной формы.
а. Категорическое умозаключение
1. Категорическое умозаключение имеет одною или обеими своими посылками категорическое суждение. Здесь с этим умозаключением, как и с суждением, связывается то определенное значение, что его средний термин есть {97}объективная общность. При поверхностном рассмотрении и категорическое умозаключение считается не более, как только умозаключением включения.
Категорическое умозаключение по своему содержательному значению есть первое умозаключение необходимости, в котором субъект связывается с некоторым предикатом через свою субстанцию. Но субстанция, повышенная в сферу понятия, есть общее, положенное в такое бытие в себе и для себя, что форма ее бытия есть не акцидентальность, как в ее своеобразном отношении, а определение понятия. Ее различения суть поэтому крайние термины умозаключения, определеннее – общность и единичность. Первая есть в противоположность роду, как был ближайше определен средний термин, отвлеченная общность или общая определенность; акцидентальность субстанции есть простая определенность, но объемлющая собою существенное различение, специфическую разницу. Единичность же есть действительное, есть в себе конкретное единство рода и определенности, но здесь, как и в непосредственном умозаключении, ближайшим образом непосредственная единичность, сосредоточенная в форму сущего для себя существования акцидентальность. Отношение этого крайнего термина к среднему образует некоторое категорическое суждение; но поскольку и другой крайний термин согласно вышеприведенному определению выражает специфическую разницу рода или ее определенный принцип, то и эта посылка категорична.
2. Это умозаключение, как первое и тем самым непосредственное умозаключение необходимости, подчинено схеме первого формального умозаключения Е–В–А. Но так как средний термин есть существенная природа единичного, а не какое-либо из его определений или свойств, и равным образом крайний термин общности есть не какое-либо отвлеченное общее или опять-таки лишь некоторое определенное качество, а общая определенность, специфическое различие рода, то упраздняется та случайность, в силу коей к какому-либо качеству субъекта заключается лишь через посредство какого-либо среднего термина. Так как тем самым и отношениям крайних терминов к среднему свойственна не такая внешняя непосредственность, как умозаключению существования, то и требование доказательства не имеет того смысла, какой имел там место и приводил к бесконечному прогрессу.
Далее это умозаключение не предполагает, как некоторое умозаключение рефлексии, для истины посылок истину заключения. Вследствие субстанциального содержания термины находятся в тожественном, в себе и для себя сущем взаимном отношении; дана одна проникающая три термина сущность, в которой определения единичности, частности и общности суть лишь формальные моменты.
Поэтому категорическое умозаключение уже не субъективно; вместе с указанным выше тожеством возникает объективность; средний термин есть содержательное тожество своих крайних терминов, которые содержатся в нем, как самостоятельные, ибо их самостоятельность и есть эта субстанциальная общность, род. Субъективность же умозаключения состоит в безразличном отношении крайних терминов к понятию или к среднему термину.{98}
3. В этом умозаключении однако субъективно еще то, что это тожество есть еще субстанциальное или тожество содержания, а не тожество вместе с тем формы. Поэтому тожество понятия есть еще внутренняя связь и тем самым еще отношение необходимости; общность среднего термина есть упроченное, положительное содержание, а не есть также отрицательность его крайних терминов.
Ближайшим образом непосредственность этого умозаключения, которое еще не положено, как то, что оно есть в себе, такова. Непосредственное в умозаключении есть собственно единичное. Последнее подчинено своему роду, как средний термин; но роду подчинены также еще другие неопределенно многие единичные; поэтому оказывается случайным, что лишь это единичное положено, как подчиненное роду. Но эта случайность свойственна далее не только внешней рефлексии, которая находит случайным входящее в состав умозаключения единичное по сравнению с другими; напротив, так как оно само отнесено к среднему термину, как к своей объективной общности, оно положено, как случайное, как субъективная действительность. С другой стороны, так как субъект есть некоторое непосредственное единичное, то он содержит в себе определения, которые не содержатся в среднем термине, как в общей природе; тем самым субъект имеет некоторое безразличное к последнему, определенное для себя осуществление, обладающее своеобразным содержанием. Поэтому и наоборот, этот другой термин имеет относительно первого безразличную непосредственность и отдельное осуществление. Это же отношение имеет также место между средним и другим крайним термином; ибо последнему также свойственно определение непосредственности, стало быть, некоторого случайного бытия относительно своего среднего термина.
То, что тем самым положено в категорическом умозаключении, суть с одной стороны крайние термины в таком отношении к среднему, что они в себе обладают объективною общностью или самостоятельною природою и вместе с тем суть непосредственные, следовательно, взаимно безразличные действительности. С другой же стороны они также случайны, или иначе их непосредственность определена, как снятая в их тожестве. Но последнее в силу сказанной самостоятельности и полноты действительности есть лишь формальное, внутреннее; тем самым умозаключение необходимости определило себя, как условное (гипотетическое).
b. Условное умозаключение
1. Условное суждение содержит в себе лишь необходимое отношение без непосредственности того, что соотносится. Если есть А, то есть В; или иначе бытие А есть также бытие некоторого другого, В; тем самым еще не сказано, есть ли А и есть ли В. Условное умозаключение присоединяет к суждению эту непосредственность бытия:
Если есть А, то есть В,{99}
А есть,
Следовательно есть В.
Меньшая посылка для себя высказывает непосредственное бытие А.
Но не только это присоединилось к суждению. Умозаключение содержит в себе отношение между субъектом и предикатом, не как отвлеченную связку, но как полное содержанием опосредывающее единство. Бытие А должно быть признаваемо поэтому не за простую непосредственность, а по существу за средний термин умозаключения. Это должно быть рассмотрено ближе.
2. Ближайшим образом отношение условного суждения есть необходимость или внутреннее субстанциальное тожество при внешнем различии осуществления, или же взаимное безразличие являющегося бытия; тожественное содержание, внутренне лежащее в основании. Обе стороны суждения суть поэтому не непосредственное, но заключенное в необходимость бытие, следовательно вместе с тем снятое или лишь являющееся бытие. Далее как стороны суждения, они относятся между собою, как общность и единичность; поэтому одна из них есть сказанное содержание, как полнота условий, а другая – как действительность. Впрочем, безразлично, какая из сторон принимается за общность, и какая за единичность. Именно поскольку условия суть еще внутреннее, отвлеченное относительно некоторой действительности, они суть общее, и то, через что они выступают в действительность, есть сочетание их в некоторую единичность. Наоборот, условия суть также отдельное, порозненное явление, которое приобретает единство и значение, а также имеющее общую силу существования лишь в действительности.
Ближайшее отношение, которое должно быть признано здесь между обеими сторонами за отношение условия к обусловленному, может, однако, также считаться отношением причины и действия, основания и следствия; это здесь безразлично; но отношение обусловленности потому ближе соответствует отношению, присущему условному суждению и умозаключению, что условие есть по существу безразличное осуществление, основание же и причина есть, напротив, нечто переходящее через само себя; равным образом, условие есть более общее определение, так как оно обнимает обе стороны этого отношения, ибо действие, следствие и т.д. суть столь же условия причины, основания, сколько вторые суть условия первых.
А есть обусловливающее бытие, поскольку оно, во-первых, есть некоторое непосредственное бытие, безразличная действительность, а, во-вторых, поскольку оно есть также в себе самом случайное, снимающее себя бытие. То, что переводит условия в действительность нового образа, условия которой они суть, состоит в том, что они суть небытие, как отвлеченное непосредственное, бытие в его понятии, ближайшим образом становление; но так как понятие уже не есть переход, то они суть определеннее единичность, относящееся к себе отрицательное единство. Условия суть порозненный, ожидающий и требующий своего употребления мате{100}риал; эта отрицательность есть опосредывающее, свободное единство понятия. Оно определяет себя, как деятельность, так как этот средний термин есть противоречие объективной общности или полноты тожественного содержания и безразличной непосредственности. Поэтому этот средний термин есть уже не только внутренняя, но сущая необходимость; объективная общность содержит в себе отношение к себе самой, как простую непосредственность, как бытие; в категорическом умозаключении этот момент есть ближайшим образом определение крайних терминов, но в противоположность объективной общности среднего термина он определяет себя, как случайность и тем самым как нечто лишь положенное и также снятое, т.е. возвратившееся в понятие или в средний термин, как единство, которое само в своей объективности есть также бытие.
Заключение следовательно В есть выражает собою то же противоречие, что В есть нечто непосредственно сущее, но также сущее через другое или опосредованное. По своей форме оно есть поэтому то же самое понятие, как и средний термин; они отличаются, лишь как необходимое от необходимости, в совершенно поверхностном противоположении единичности к общности. Абсолютное содержание А и В одно и то же; это лишь два различных названия одной и той же основы для представления, поскольку последнее сохраняет явление различного образа существования и различает необходимое от его необходимости; но если последняя должна бы была отделиться от В, то оно не было бы необходимым. Тем самым тут дано тожество опосредывающего и опосредованного.
3. Условное умозаключение представляет собою ближайшим образом необходимое отношение, как связь посредством формы или отрицательного единства, между тем как категорическое умозаключение есть упроченное через положительное единство содержание, объективная общность. Но необходимость совпадает с необходимым; формальная деятельность перехода обусловливающей действительности в обусловленную есть в себе единство, в коем сняты ранее того освобожденные в безразличное существование определенности, и различение А и В стало пустым словом. Оно есть поэтому рефлектированное в себя единство и тем самым некоторое тожественное содержание, и оно таково не только в себе, но оно через это умозаключение также положено, так как бытие А есть также не свое собственное, а бытие В, и наоборот, вообще бытие одного есть бытие другого, и именно в заключении непосредственное бытие или безразличная определенность есть нечто опосредованное, следовательно внешность сняла себя, и положено ее возвратившееся в себя единство.
Опосредование умозаключения определило себя тем самым, как единичность, непосредственность и относящаяся к себе отрицательность или различающее себя и из этого различения совпадающее с собою тожество, – как абсолютная форма и именно потому объективная общность, тожественное себе содержание. В этом определении умозаключение есть разделительное умозаключение.{101}
с. Разделительное умозаключение
Как условное умозаключение подводится вообще под схему второй фигуры А–Е–В, так разделительное подводится под схему третьей фигуры формального умозаключения Е–А–В. Но средний термин есть наполненная формою общность; она определила себя, как полноту, как развитую объективную общность. Средний термин есть поэтому столько же общность, как и частность и единичность. Как первая, оно есть, во-первых субстанциальное тожество рода, а во-вторых, такое тожество, в которое принята частность, но как равная общности; стало быть, она есть общая сфера, содержащая полноту своих частностей, род, разделенный на свои виды: А, которое есть и В, и C, и D. Но разделение на частности есть также различение или – или, B, С, и D, отрицательное единство, взаимное исключение определений. Далее это исключение есть не только взаимное, и определение есть не только относительное, но равным образом по существу относящееся к себе определение; частное, как единичность, с исключением других.
А есть или В, или С, или D,
но А есть В,
следовательно А не есть ни С, ни D.
Или также:
А есть или В, или С, или D,
но А не есть ни С, ни D,
следовательно оно есть В.
А есть субъект не только в обеих посылках, но и в заключении. В первой посылке он есть общая и разделенная в своем предикате на полноту своих видов сфера; во второй он положен, как определенное или некоторый вид; в заключении, как исключающая единичная определенность. Или иначе он положен положительно уже в нижней посылке, как исключающая единичность, а в заключении, как то определенное, что он есть.
То, что тем самым является вообще, как опосредованное, есть общность А, соединенная с единичностью. Опосредывающее же есть то А, которое составляет общую сферу своих частностей, и нечто определенное, как единичное. То, что есть истина условного умозаключения, единство опосредывающего и опосредованного, положено тем самым в разделительном умозаключении, которое поэтому уже не есть более умозаключение. А именно средний термин, который положен в нем, как полнота понятия, сам содержит в себе оба крайних термина в их полной определенности. Крайние термины в отличие от этого среднего термина суть лишь положение, коему не присуща никакая собственная определенность относительно среднего термина.
Если рассматривать сказанное с принятием в более определенное соображение условного умозаключения, то оказывается, что ему было присуще не{102}которое субстанциальное тожество, как внутренняя связь необходимости, и некоторое отличенное от последнего отрицательное единство, именно деятельность или форма, переводившая одно существование в другое. Разделительному же умозаключению свойственно вообще определение общности, его средний термин есть А, как род и как нечто вполне определенное; через это единство то прежде бывшее внутренним содержание теперь положено, и наоборот, положение или форма есть не внешнее отрицательное единство в противоположность некоторому безразличному существованию, но тожественно с тем вполне определившимся содержанием. Все формальное определение понятия положено в его определенном различении и вместе в простом тожестве понятия.
Тем самым сняты теперь как формализм умозаключения, так вместе с тем и субъективность умозаключения и понятия вообще. Это формальное или субъективное состояло в том, что опосредывающее средние термины есть понятие, как отвлеченное определение, и потому отлично от тех, чье единство оно составляет. Напротив, при полном развитии умозаключения, при котором положены как объективная общность, так и полнота формальных определений, отличение опосредывающаго и опосредованного отпало. То, что опосредовано, само есть существенный момент своего опосредывающаго, и каждый момент есть полнота опосредованного.
Фигуры умозаключения представляют собою каждую определенность понятия в отдельности, как средний термин, который вместе с тем есть понятие, как долженствование, как требование того, чтобы опосредывающее было своею полнотою. Различные же роды умозаключений представляют собою ступени наполнения содержанием или увеличения конкретности среднего термина. В формальном умозаключении средний термин положен, как полнота, лишь через то, что все определенности, но каждая в отдельности проходят функцию опосредования. В умозаключениях рефлексии средний термин есть единство, внешним образом связующее определения крайних терминов. В умозаключении необходимости он определил себя также, как развитый и целостный, как простое единство, и вследствие того форма умозаключения, состоявшего в различении среднего термина от его крайних, снята.
Тем самым понятие вообще реализовалось; выражаясь определеннее, оно приобрело ту реальность, которая есть объективность. Ближайшая реальность состояла в том, что понятие, разделенное, как отрицательное внутри себя единство и как суждение, полагает свои определения в определенных и безразличных различениях, а в умозаключении противопоставляет им само себя. Так как оно таким образом есть лишь внутреннее этой своей внешности, то через развитие умозаключений эта внешность совпадает с внутренним единством; различные определения через опосредование, в коем они ближайшим образом объединяются лишь в некотором третьем, возвращаются в это единство, и внешность тем самым представляет собою понятие в ней самой, понятие, которое поэтому также уже не отличается от нее, как внутреннее единство.{103}
Но определение понятия, рассматриваемое, как реальность, есть, наоборот, также некоторое положение. Ибо не только этот результат представляет собою, как истину понятия, тожество его внутренности и внешности, но уже моменты понятия в суждении остаются также в их взаимном безразличии, определениями, имеющими значение лишь в их отношении. Умозаключение есть опосредование, полное понятие в своем положении. Его движение есть снятие этого опосредования, в коем нет ничего в себе и для себя, а каждое есть лишь через посредство другого. Поэтому результат есть некоторая непосредственность, возникшая через снятие опосредования, бытие, которое равным образом тожественно с опосредованием, которое есть понятие, восстановившее само себя из своего инобытия и в своем инобытии. Это бытие есть поэтому некоторая вещь (Sache), сущая в себе и для себя, – объективность.
Умозаключение оказалось восстановлением понятия в суждении и тем самым единством и истиною их обоих. Понятие, как таковое, держит свои моменты снятыми в единстве; в суждении это единство внутреннее или, что то же самое, внешнее, и моменты, хотя и соотносятся, но положены, как самостоятельные крайние термины. В умозаключении положены как определения понятия, так и крайние термины суждения, а вместе с тем и их определенное единство.
Таким образом умозаключение есть вполне положенное понятие; первое поэтому есть разумное. Рассудок признается способностью определенного понятия, прочно удерживаемого для себя через отвлечение и форму общности. В разуме же определенные понятия положены в их целостности и единстве. Поэтому не только умозаключение есть разумное, но все разумное есть некоторое умозаключение. Деятельность умозаключения издавна приписана разуму; но с другой стороны о разуме в себе и для себя, о разумных основоположениях и законах говорится так, что не усматривается, как связаны между собою тот разум, который умозаключает, и тот разум, который есть источник законов и иных вечных истин и абсолютных мыслей. Если первый должен быть лишь формальным разумом, второй же порождать содержание, то именно по этому различению второй не может быть чужд форме разума, умозаключению. Несмотря на то, оба отделяются один от другого и при одном из них не упоминается о другом, так что разум абсолютных мыслей как бы стыдится разума умозаключения, и умозаключение кажется привходящим в действие разума лишь как бы извне. Но очевидно, как было только что замечено, что логический разум, рассматриваемый как формальный, должен быть по существу обнаружен и в разуме, имеющем дело с каким-либо содержанием; даже более: каждое содержание может быть разумным лишь через разумную форму. Обратиться здесь к весьма обычной речи о разуме нельзя потому, что она воздерживается от объяснения, чтó следует разуметь под разумом; это долженствующее быть разумным познание большею частью занимается своими предметами так, что оно забывает познать самый разум и различает и обозначает его лишь посредством обладаемых им предметов. Если разум должен быть познанием, знающим о Боге, свободе, праве и обязанности, безусловном, сверхчувственном, или сообщать о всем этом лишь представления и чувства, то отчасти последние суть лишь отрицательные предметы, отчасти же вообще остается нерешенным первый вопрос, {71}чтó такое есть во всех этих предметах, в силу чего они разумны. Это зависит от того, что бесконечное в них есть не пустое отвлечение от конечного, бессодержательная и неопределенная общность, но наполненная общность, понятие, которое определено и имеет в нем свою определенность таким истинным образом, что оно различает себя внутри себя и есть единство этих своих рассудочных и определенных различений. Лишь таким путем разум возвышается над конечным, условным, чувственным, или как оно может быть иначе определено, и в этой отрицательности по существу полон содержания, будучи единством определенных крайних терминов; но лишь таким образом разумное есть умозаключение.
Ближайшим образом умозаключение, как и суждение, есть непосредственное; поэтому его определения (termini) суть простые, отвлеченные определенности; оно есть таким образом умозаключение рассудка. Если остановиться на этом его виде, то разумное, хотя присущее ему и положенное, конечно в нем незаметно. Существенное в нем есть единство крайних терминов, связующий их средний термин и сохраняющее его основание. Отвлечение, поскольку оно удерживает самостоятельность крайних терминов, противополагает им это единство также, как столь же прочно сущую для себя определенность и таким образом понимает последнюю скорее, как не-единство, чем как единство. Выражение: средний термин (medius terminus) взят из пространственного представления и с своей стороны способствует тому, чтобы определения оставались одно вне другого. Но если умозаключение состоит в том, что в нем положено единство крайних терминов, если притом это единство понимается, с одной стороны, как частное для себя, а с другой, как лишь внешнее отношение, и существенным отношением умозаключения делается не-единство, то разум, коль скоро он есть последнее, не способствует разумности умозаключения.
Умозаключение существования, во-первых, в коем определения определяются столь непосредственно и отвлеченно, обнаруживает в нем самом, так как оно, как и суждение, есть их отношение, что оно содержит в себе не такие отвлеченные определения, но что каждое из них есть отношение к другому, и что в среднем термине частность положена не только в противоположность определениям крайних терминов, но и в нем.
Через эту свою диалектику оно обращается в умозаключение рефлексии, во второе умозаключение, – с определениями, как таковыми, в коих по существу имеет видимость другое, или которые положены, как опосредованные, какими они и должны вообще быть согласно умозаключению.
В-третьих, так как эта видимость или это опосредование рефлектируется в себя само, то умозаключение определяется, как умозаключение необходимости, в котором опосредывающее есть объективная природа вещи. Так как это умозаключение определяет крайние термины понятия также, как полноты, то умозаключение в соответствие своему понятию {72}или среднему термину и своему существованию или крайнему различению достигло своей истины и тем самым перешло из субъективности в объективность.
А. Умозаключение существования
1. Умозаключение, как непосредственное, имеет своими моментами определения понятия, как непосредственные. Они суть тем самым отвлеченные определенности формы, которые еще не дошли через опосредование до конкретности, но суть лишь единичные определенности. Первое умозаключение поэтому есть собственно формальное. Формализм умозаключения состоит в том, чтобы оставаться при определении этого первого умозаключения. Понятие, разделенное на свои отвлеченные моменты, имеет своими крайними терминами единичность и общность, и само является, как находящаяся между ними частность. В силу их непосредственности они суть лишь относящиеся к себе определенности, составляющие вместе одно единичное содержание. Частность образует ближайшим образом средний термин постольку, поскольку она соединяет в себе непосредственно оба момента единичности и общности. Ради ее определенности она, с одной стороны, подчинена общему, а с другой единичное, противоположное общему, подчинено ей. Но эта конкретность есть ближайшим образом лишь одна двусторонность; ради непосредственности, которая свойственна среднему термину в непосредственном умозаключении, он есть простая определенность, и образуемое им опосредование еще не положено. Диалектическое движение умозаключения существования состоит лишь в том, что опосредование, одно образующее умозаключение, положено в своих моментах.
а. Первая фигура умозаключения
Е–В–А[2] есть общая схема определенного умозаключения. Единичность через частность сочетается с общностью; единичное обще не непосредственно, но через частность; и, наоборот, общее также единично не непосредственно, но понижается к тому через частность. Эти определения противостоят одно другому, как крайние термины и соединяются в различном от них третьем. Оба они суть определения; в этом третьем они тожественны; эта их общая определенность есть частность. Но они также суть крайние как в противоположность ей, так и в противоположность один другому, ибо каждому свойственна своя непосредственная определенность.
Общее значение этого умозаключения состоит в том, что единичное, которое, как таковое, есть бесконечное отношение к себе и тем самым {73}должно бы было быть внутренним, выступает через частность в существование, как в общность, почему оно уже не принадлежит более лишь самому себе, но стоит во внешней связи; наоборот, так как единичное выделяется в своей определенности, как частность, то оно в этом отделении есть нечто конкретное и, как отношение определенности к себе самой, нечто общее, относящееся к себе и тем самым поистине единичное; в крайнем термине общности оно из внешности переходит внутрь себя. Объективное значение умозаключения в первом умозаключении имеет характер лишь поверхностный, так как в нем определения положены, еще не как единство, которое составляет сущность умозаключения. Оно есть еще нечто субъективное, поскольку отвлеченное значение, свойственное его терминам, есть еще не в себе и для себя, а в субъективном сознании, стало быть изолировано. Впрочем отношение единичности, частности и общности есть, как оказалось, необходимое и существенное отношение формы определений умозаключения; недостаток состоит не в этой определенности формы, а в том, что не под этою формой каждому единичному определению свойственно вместе с тем большее богатство. Аристотель обращал внимание более на простое отношение включения, когда так излагал природу умозаключения: если три определения относятся между собою так, что один крайний термин входит полностью в среднее определение, а это среднее определение – полностью в другой крайний термин, то оба эти крайние термины по необходимости образуют вместе заключение. Здесь указано более лишь на повторение одинакового отношения, включения, одного крайнего термина к среднему, а этого затем к другому крайнему, чем на взаимную определенность трех терминов. А так как умозаключение основывается на вышеуказанной взаимной определенности их, то сейчас же оказывается, что другие отношения терминов, свойственные прочим фигурам, могут иметь, как умозаключения рассудка, достоверность лишь постольку, поскольку они могут быть сведены на это первоначальное отношение; это не различные виды фигур, стоящие рядом с первою, но с одной стороны, поскольку они должны быть правильными умозаключениями, они основываются вообще на существенной форме умозаключения, которая есть первая фигура; а с другой стороны, поскольку они уклоняются от нее, они суть видоизменения формы, в которые необходимо переходит эта первая отвлеченная форма, тем самым определяющая себя далее и к полноте. Сейчас окажется ближайшим образом, чтó отсюда вытекает.
Е–В–А есть таким образом общая схема умозаключения в его определенности. Единичное подчинено частному, а последнее общему; поэтому единичное также подчинено общему. Или иначе единичному присуще частное, частному же общее; поэтому последнее присуще также единичному. Частное с одной стороны, именно в противоположность общему, есть субъект; в противоположность же единичному первое есть предикат; или иначе в противоположность общему оно есть единичное, в противоположность единичному – {74}общее. Так как в нем соединены оба определения, то крайние термины связаны этим своим единством. Слово поэтому является происходящим в субъекте выводом, вытекающим из субъективного соображения отношения обеих непосредственных посылок. Так как субъективная рефлексия высказывает оба отношения среднего термина к крайним, как отдельные и притом непосредственные суждения или предложения, то и заключение, как опосредованное отношение, есть, конечно, также отдельное предложение, и слово поэтому или следовательно служит выражением его опосредованности. Но это «поэтому» должно считаться не некоторым внешним для этого отношения определением, имеющим свое основание и местопребывание лишь в субъективной рефлексии, а напротив, обоснованным в природе самых крайних терминов, отношение которых высказывается, как простое суждение или предложение, лишь ради и в силу отвлекающей рефлексии, истинное же их отношение положено, как средний термин. Следовательно Е есть А – что это есть суждение, это чисто субъективное обстоятельство; умозаключение состоит в том, что это не есть только суждение, т.е. есть отношение, произведенное не через простую связку или пустое «есть», а через определенный, содержательный средний термин.
Если поэтому смотреть на умозаключение, только как на состоящее из трех суждений, то это формальный взгляд, не принимающий во внимание того отношения определений, которое единственно существенно для умозаключения. Вообще лишь субъективная рефлексия разделяет отношение терминов на отвлеченные посылки и отличное от них заключение:
Все люди смертны,
Кай человек,
Следовательно он смертен.
Сейчас же впадаешь в скуку, когда слышишь такое умозаключение; это зависит от той бесполезной формы, которая сообщает посредством отдельных предложений видимость различия, в самой вещи немедленно исчезающего. Главным образом, в силу этого субъективного вида умозаключение является субъективным пособием, к коему прибегает разум или рассудок, в тех случаях, когда они не могут познать непосредственно. Но, конечно, природа вещей, разумное, не такова, чтобы, во-первых, была установлена большая посылка, отношение некоторой частности к существующему общему, а затем, во-вторых, было найдено отдельное отношение некоторой единичности к частности, откуда наконец, в-третьих, получилось новое предложение. Этот через отдельные предложения движущий вперед процесс умозаключения есть не что иное, как субъективная форма; природа же вещи состоит в том, что ее различенные определения понятия соединяются в существенном единстве. Эта разумность есть не вспомогательное средство, но, напротив, в противоположность еще присущей суждению непосредственности отношения объективное; та непосредственность познания есть чисто субъективное, умозаключение же, напротив, есть истина суждения. Все вещи суть умозаключение, некоторое {75}общее, связанное через частность с единичностью; но, конечно, они не суть состоящее из трех предложений целое.
2. В непосредственном умозаключении рассудка термины имеют форму непосредственных определений; с той же стороны, по которой они суть содержание, это умозаключение подлежит теперь рассмотрению. Его можно считать поэтому качественным умозаключением, как и в суждении существования есть та же сторона качественного определения. Термины этого умозаключения, как и термины упомянутого суждения, суть тем самым единичные определенности, так как определенность положена через ее отношение к себе, как безразличная по форме, следовательно как содержание. Единичное есть какой-либо непосредственный конкретный предмет, частность – нечто единичное из его определенностей, свойств или отношений, общность – опять-таки некоторая еще более отвлеченная, более единичная определенность частного. Так как субъект еще не положен в своем понятии, как нечто непосредственно определенное, то его конкретность не сведена на существенные определения понятия; поэтому его относящаяся к себе определенность есть неопределенное бесконечное многообразие. Единичное имеет в этой непосредственности бесконечное множество определенностей, которые входят в состав его частности, и из коих каждая поэтому может образовать для этого единичного средний термин умозаключения. Но через каждый другой средний термин оно соединяется с некоторым другим общим; через каждое свое свойство оно участвует в некотором другом соприкосновении и связи с существованием. Далее и средний термин есть нечто конкретное сравнительно с общим; он сам содержит многие предикаты, и единичное опять-таки может через тот же самый средний термин быть связано с многими общими. Поэтому вообще совершенно случайно и произвольно, какое берется из многих свойств вещи, и с каким из них оно связывается в некотором предикате; другие средние термины дают переходы к другим предметам, и даже один и тот же средний термин может для себя составить переход к разным предметам, так как он, как частное, содержит в себе относительно общего многие определения.
Но не только для некоторого субъекта равно возможно неопределенное множество умозаключений, и единичное умозаключение по своему содержанию случайно, а и самые эти умозаключения, касающиеся одного и того же субъекта, должны переходить в противоречие. Ибо вообще различение, которое ближайшим образом есть различие, есть по существу столь же противоположение. Конкретное уже не есть нечто просто являющееся, но оно конкретно через единство в понятии противоположностей, определяющих себя, как моменты понятия. Так как по качественной природе терминов в формальном умозаключении конкретное понимается по некоторому единичному присущему ему определению, то в заключении конкретному приписывается предикат, соответствующий этому среднему термину; но так как с другой стороны умозаключение совершается на основании противоположной определен{76}ности, то тем самым первое заключение оказывается ложным, хотя для себя его посылки и вывод из них совершенно правильны. Если исходя от среднего термина, согласно коему стена окрашена в синий цвет, заключают, что она поэтому синяя, то это заключение верно; но несмотря на это заключение стена может быть зеленою, если она ранее того была окрашена в желтый цвет, причем отсюда для себя вытекало бы также следствие, что она желтая. Если от среднего термина «чувственное существо» заключают, что человек ни добр и ни зол, так как о чувственном нельзя утверждать ни того, ни другого, то умозаключение правильно, а заключение ложно, так как человеку, как конкретному, столь же присущ средний термин «духовное существо». От среднего термина тяготения планет, их спутников и комет к солнцу следует правильное заключение, что эти тела надают на солнце; но они не падают на него, так как они равным образом для себя суть собственные центры тяготения или, как говорится, потому что их движет центробежная сила. Равным образом из среднего термина «социальности» можно вывести общность имущества граждан; из среднего же термина «индивидуальности», если пользоваться им столь же отвлеченно, вытекает распадение государства, что и последовало, например, в германской империи, так как относительно нее придерживались последнего среднего термина. Поистине ничто не может считаться более несостоятельным, чем такое формальное умозаключение, так как оно зависит от случая или произвола в употреблении того или иного среднего термина. Как бы прекрасно ни протекала такая дедукция чрез умозаключения, и как бы ни убедительна была ее правильность, она по меньшей мере не приводит ни к чему, так как всегда остается возможным, что есть другие средние термины, из коих столь же правильно может быть выведено совершенно противоположное.
Кантовы антиномии разума состоят не в чем ином, как в том, что в одном случае в основание кладется одно определение понятия, в другом же столь же необходимо другое. Эта недостаточность и случайность некоторого умозаключения должна притом быть приписана не исключительно содержанию, как бы она была независима от формы, и последняя одна касалась бы логики. Напротив, в самой форме формального умозаключения дано основание того, что содержание есть некоторое столь одностороннее качество; содержание определяется к этой односторонности тою отвлеченною формою. Оно есть некоторое единичное качество из многих качеств или определений одного конкретного предмета или понятия именно потому, что оно по форме должно быть не чем иным, как такою непосредственною единичною определенностью. Крайний термин единичности, как отвлеченная единичность, есть непосредственно конкретное, поэтому неопределенно или неопределимо многообразное, средний термин есть столь же отвлеченная частность, следовательно одно единичное из этих многообразных качеств; и точно также другой крайний термин есть отвлеченное общее. Поэтому формальное умозаключение ради своей формы есть по существу нечто совершенно случайное по своему содержанию; и притом не постольку, по{77}скольку для умозаключения случайно, имеет ли оно дело с тем или с другим предметом – от этого содержания отвлекает логика, – но поскольку в основании его лежит субъект, является случайным, какое из определений содержания получится для него через умозаключение.
3. Определения умозаключения суть определения содержания, поскольку они суть непосредственные, отвлеченные, рефлектированные в себя определения. Но существенное в них состоит, напротив, в том, что они суть не такие рефлектированные в себя, безразличные одно к другому, а суть определения формы; в силу того они суть по существу отношения. Эти отношения суть, во-первых, отношения крайних терминов к среднему, – отношения, которые непосредственны, propositiones praemissae, и именно отчасти частного к общему – propositio major, отчасти единичного к частному – propositio minor. Во-вторых, дано взаимное отношение крайних членов, которое есть опосредованное, conclusio. Те непосредственные отношения, посылки, суть вообще предложения или суждения и противоречат природе умозаключения, по которой различенные определения понятия не соотносятся непосредственно, но их единство также должно быть положено; истина суждения есть умозаключение. Посылки тем менее могут оставаться непосредственными отношениями, что их содержание составляют непосредственные определения, и стало быть они не тожественны непосредственно в себе и для себя, исключая те случаи, когда они суть чисто тожественные предложения, т.е. пустые не приводящие ни к чему тожесловия.
Поэтому посылкам предъявляется обыкновенно то требование, что они должны быть доказаны, т.е. представлены так же, как заключения. Две посылки требуют, таким образом, двух новых умозаключений. Но в этих двух новых умозаключениях, вместе взятых, даны четыре посылки, требующие четырех новых умозаключений; в последних восемь посылок, для приводящих к коим восьми умозаключений требуется шестнадцать посылок с шестнадцатью умозаключениями и так далее в геометрической прогрессии до бесконечности.
Итак, здесь снова возникает прогресс в бесконечность, который получался в низшей сфере бытия, и которого нельзя уже было ожидать в области понятия, абсолютной рефлексии в себе из конечного, в области свободной бесконечности и истины. В сфере бытия было указано, что в тех случаях, когда обнаруживается ложная бесконечность, убегающая в этот прогресс, дано противоречие некоторого качественного бытия и некоторого выходящего за него бессильного долженствования; самый прогресс есть повторение выступающего против качественности требования единства и постоянного возврата к несоответственному этому требованию ограничению. В формальном умозаключении основою служит непосредственное отношение или качественное суждение и опосредование умозаключения, положенное против него, как высшая истина. Уходящее в бесконечность доказательство посылок не разрешает этого противоречия, но постоянно возобновляет его, и есть повторение одного и того же первоначального недостатка. {78}Истина бесконечного прогресса состоит, напротив, в том, чтобы и он сам, и уже через него определенная, как недостаточная, форма были сняты. Эта форма есть опосредование Е–В–А. Оба отношения Е–В и В–А должны быть опосредованы; если это происходит одинаковым образом, то недостаточная форма Е–В–А только удваивается и т.д. до бесконечности. В имеет относительно Е также формальное определение некоторого общего, а по отношению к А формальное определение некоторого единичного, ибо эти отношения суть вообще суждения. Последние требуют поэтому опосредования, но в силу указанного образа последнего вновь возвращается лишь то же отношение, которое должно быть снято.
Поэтому опосредование должно произойти иным путем. Для опосредования В–А дано Е; поэтому опосредование должно получить вид
В–Е–А.
Для опосредования Е–В дано А; это опосредование дает поэтому, умозаключение
Е–А–В.
Рассматривая ближе этот переход по его понятию, находим, что во-первых, опосредование формального умозаключения по его содержанию, как было указано ранее, случайно. Непосредственно единичное имеет в своих определенностях неопределимое множество средних терминов, а последние опять-таки имеют вообще столь же много определенностей; так что зависит совершенно от некоторого внешнего произвола или, вообще, от некоторого внешнего обстоятельства, с каким общим должен быть соединен субъект умозаключения. Поэтому, опосредование не есть по содержанию нечто необходимое или всеобщее, оно не обосновано на понятии вещи; основание умозаключения, напротив, внешне в нем (основании), т.е. непосредственно; а непосредственное из определений понятия есть единичное.
Что касается формы, то опосредование также имеет своим предположением непосредственность отношения; поэтому она сама опосредована и притом через непосредственное, т.е. единичное. Ближайшим образом через заключение первого умозаключения единичное стало опосредывающим. Заключение есть Е–А; тем самым единичное положено, как общее. В одной из посылок, в меньшей посылке Е–В он есть уже частное; оно есть поэтому то, в чем соединены эти оба определения. Или, иначе, заключение в себе и для себя выражает единичное, как общее, и притом не непосредственно, но через опосредование, поэтому как необходимое отношение. Простая частность была средним термином; в заключении эта частность развита, как положенное отношение единичного и общности. Но общее еще есть некоторая качественная определенность, предикат единичного; так как единичное определено, как общее, то оно положено, как общность крайних терминов, или как средний термин; для себя он есть крайний термин единичности, но будучи определен, как общий, он есть вместе с тем единство обоих крайних терминов.{79}
b. Вторая фигура: В–Е–А
[3]1. Истина первого качественного умозаключения состоит в том, что нечто соединяется с качественною определенностью, как чем-то общим, не в себе и для себя, а через случайность или в некотором единичном. Субъект умозаключения не возвращается в таком качестве в свое понятие, но понимается лишь в своей внешности; непосредственность составляет основание отношения и тем самым опосредование; поэтому, единичное есть истина среднего термина.
Но далее отношение умозаключения есть снятие непосредственности; заключение есть не непосредственное отношение, а достигается чрез нечто третье; оно содержит поэтому некоторое отрицательное единство; поэтому опосредование определяется теперь, как содержащее в себе отрицательный момент.
В этом втором умозаключении посылки суть В–Е и Е–А[4]; лишь первая из этих посылок есть еще непосредственная; вторая Е–А есть уже опосредованная, именно через первое умозаключение; вторым умозаключение предполагается поэтому первое, равно как наоборот, первым предполагается второе. Оба крайние термины тем самым определены один в противоположность другому, как частное и общее; последний из них приобретает в силу того свое место; он есть предикат; но частное переменило свое положение, оно есть субъект или, иначе, положено под определением единичного крайнего термина, равно как единичное положено с определением среднего термина или частности. Поэтому, оба они уже не суть отвлеченные непосредственности, какими они были в первом умозаключении. Однако, они еще не положены, как конкретные; так как каждый стоит на месте другого, то он положен и в своем собственном и вместе с тем, но лишь внешним образом, в другом определении.
Определенный и объективный смысл этого умозаключения состоит в том, что общее не есть в себе и для себя определенное частное, ибо оно есть, напротив, полнота своих частностей; но один из его видов осуществляется так через единичность; другие же его виды исключены из него через непосредственную внешность. С другой стороны, частное также не есть непосредственно и в себе и для себя общее, но отрицательное единство отстраняет от него определенность и тем возвышает его в общность. Единичность относится к частному отрицательно постольку, поскольку она должна быть его предикатом; она не есть предикат частного.{80}
2. Но ближайшим образом термины суть еще непосредственные определенности; они не доразвились сами собою ни до какого объективного значения; измененное положение, приобретенное двумя из них, есть форма, которая для них только внешня; поэтому они, как и в первом умозаключении, суть вообще взаимно безразличное содержание, два качества, связанные не в себе и для себя, а через случайную единичность.
Умозаключение первой фигуры было непосредственное или также умозаключением постольку, поскольку оно в своем понятии есть отвлеченная форма, еще не реализованная в ее определениях. Так как эта чистая форма перешла в другую фигуру, то в этом с одной стороны заключается начало реализации понятия, поскольку отрицательный момент опосредования и тем самым дальнейшая определенность формы положена в ближайшей непосредственной качественной определенности терминов. Вместе с тем это есть превращение в другое (Anderswerden) чистой формы умозаключения; последнее уже не соответствует ей вполне, и положенная в своих терминах определенность различна от того первоначального определения формы. Поскольку умозаключение рассматривается, лишь как субъективное, совершающееся во внешней рефлексии, оно считается некоторым видом умозаключения, долженствующим соответствовать роду, именно общей схеме Е–В–А. Но оно ближайшим образом не соответствует ей; его две посылки суть В–Е или Е–В и Е–А; поэтому, средний термин оба раза подчинен, или оба раза есть субъект, коему таким образом присущи оба другие термина; поэтому, он не есть такой средний термин, который в одном случае есть подчиняющий или предикат, а в другом случае подчиненный или субъект, или, иначе, которому один термин должен быть присущ, и который сам должен быть присущ другому термину. Истинный смысл того, что это умозаключение не соответствует общей форме умозаключения, заключается в том, что она перешла в него, так как истина ее состоит в том, чтобы быть субъективным случайным соединением. Если заключение во второй фигуре, (а именно не принимая во внимание имеющее быть только что упомянутым ограничение, делающее его чем-то неопределенным) правильно, то оно таково, потому что оно есть для себя, а не потому что оно есть заключение этого умозаключения. Но то же самое имеет место при заключении в первой фигуре; именно эта его истина положена второю фигурою. Тот взгляд, по коему вторая фигура должна быть лишь некоторым видом, не принимает во внимание необходимого перехода первой в эту вторую форму и останавливается на первой, как на истинной форме. Поскольку, поэтому, во второй фигуре (которая по старой привычке без дальнейшего основания излагается, как третья) также должно иметь место некоторое в этом субъективном смысле правильное умозаключение, то оно должно согласоваться с первою, причем, так как одна посылка Е–А выражает отношение подчинения среднего термина крайнему, то другая посылка В–Е должна приобрести противоположное значение и В – быть подчинено Е. Но такое отношение {81}было бы снятием определенного суждения Е есть В и могло бы иметь место лишь в неопределенном суждении, частном; потому заключение в этой фигуре может быть лишь частное. Частное же суждение, как замечено выше, столь же положительно, сколь и отрицательно; поэтому, такому заключению нельзя приписывать большой ценности. А поскольку и частное, и общее суть крайние термины и непосредственные взаимно безразличные определенности, то самое отношение их безразлично; можно по желанию принять то или другое как за больший, так и за меньший термин, а потому также и ту или другую посылку за большую или меньшую.
3. Так как заключение может быть как положительным, так и отрицательным, то оно тем самым есть относительно этих определенностей безразличное, стало быть, общее отношение. При ближайшем рассмотрении опосредование первого умозаключения в себе оказалось случайным; во втором умозаключении эта случайность положена. Тем самым это опосредование само себя снимает; опосредование имеет определение единичности и непосредственности; то, к чему заключают по этой фигуре, должно напротив, быть в себе и непосредственно тожественным; ибо его средний термин, непосредственная единичность, есть бесконечно многообразная и внешняя определенность. Поэтому, в ней, напротив, положено внешнее себе опосредование. Но внешность единичного есть общность; это опосредование через непосредственно единичное указывает вне себя на его другое, что происходит через общее, или иначе то, что должно быть соединено через второе умозаключение, должно быть соединено непосредственно; через непосредственность, лежащую в его основании, не получается определенного заключения. Непосредственность, на которую он указывает, есть иная, чем его снятая первая непосредственность бытия, – стало быть, рефлектированное в себя или сущее в себе, отвлеченное общее.
Переход этого умозаключения с рассмотренной точки зрения был становлением другого (Anderswerden), как переход бытия, так как в основе его лежит качественное и именно непосредственная единичность. Но по понятию единичность соединяет частное и общее постольку, поскольку она снимает определенность частного, что представляется, как случайность этого умозаключения; крайние термины связываются между собою не в силу их определенного отношения к среднему термину; он не есть поэтому их определенное единство, и присущее еще ему положительное единство есть лишь отвлеченная общность. Но так как средний термин положен в этой определенности, которая есть его истина, то получается другая форма умозаключения.
с. Третья фигура: Е–А–В
1. Это третье умозаключение уже не имеет ни одной непосредственной посылки; отношение Е–А опосредовано первым, отношение В–А – вторым умозаключением. Поэтому оно предполагает оба первые умозаключения; во наоборот, оба они предполагают также его, также как вообще каждое {82}из них предполагает оба другие. Тем самым в нем вообще закончено определение умозаключения. Это взаимное опосредование именно и приводит к тому, что каждое умозаключение, хотя оно для себя есть опосредование, вместе с тем не есть в нем самом полнота умозаключений, но имеет в нем непосредственность, опосредование которой находится вне его.
Умозаключение Е–А–B, рассматриваемое в нем самом, есть истина формального умозаключения, оно выражает собою, что его опосредование есть отвлеченно общее, и что крайние термины, получая по их существенной определенности содержание не по среднему термину, а лишь по их общности, напротив, не приводят к тому заключению, которое должно было быть опосредовано. Стало быть, здесь положено то, в чем состоит формализм умозаключения, термины коего имеют непосредственное, безразличное к форме содержание или, что то же самое, суть такие определенные формы, которые еще не рефлектировались в определения содержания.
2. Средний термин этого умозаключения есть, правда, единство крайних терминов, но такое, в котором отвлечено от их определенности, неопределенно общее. Но поскольку это общее вместе с тем, как отвлеченное, отличено от крайних терминов, как от определенного, оно само есть еще определенное относительно них, и целое есть умозаключение, отношение которого к его понятию подлежит еще рассмотрению. Средний термин, как общее, есть подчиняющее оба крайних термина или предикат и ни в одной из посылок не есть подчиненное или субъект. Поэтому поскольку это умозаключение, как некоторый вид, должно соответствовать требованию умозаключения, то это может состояться лишь при том условии, чтобы, так как Е–А уже имеет соответственное отношение, его же приобрело и А–В. Это совершается в таком суждении, в котором субъект относится к предикату безразлично, т.е. в отрицательном суждении. Такое умозаключение законно, но его заключение по необходимости отрицательное.
При этом безразлично также, какое из обоих определений заключения принимается за предикат или за субъект, и в самом умозаключении какой термин принимается за единичный или частичный, т.е. за меньший или за больший. Так как от принятого в этом случае решения зависит, какая из посылок должна быть большею или меньшею, то это здесь безразлично. Тут открывается основание обычной четвертой фигуры умозаключения, которой Аристотель не знал, и которая касается совершенно пустого, лишенного интереса различения. В ней непосредственное расположение терминов обратно их расположению в первой фигуре; а так как субъект и предикат отрицательного заключения при формальном взгляде на суждение не имеют определенного отношения субъекта и предиката, но каждый из них может занять место другого, то безразлично, какой термин принимается за субъект и какой за предикат; поэтому безразлично также, какая посылка принимается за бóльшую, и какая за меньшую. Это безразличие, которое свойственно и определению и частности (в особенности поскольку оно понимается в широком своем значении), делает из четвертой фигуры нечто совершенно бесполезное.{83}
3. Объективное значение такого умозаключения, в котором общее есть средний термин, состоит в том, что опосредывающее, как единство крайних терминов, есть по существу общее. Но так как общность есть ближайшим образом общность лишь качественная или отвлеченная, то в ней не заключается определенности крайних терминов; их совпадение, если оно должно иметь место, должно иметь свое основание также в некотором лежащем вне этого умозаключения опосредовании и в отношении к этому основанию столь же совершенно случайно, как и в рассмотренных выше формах умозаключений. Но так как общее теперь определено, как средний термин, который не содержит в себе определенности крайних терминов, то он положен, как совершенно безразличный и внешний. Тем самым, в силу этой простой отвлеченности, конечно, возникла ближайшим образом четвертая фигура[5] умозаключения; именно фигура безотносительного умозаключения: А–А–А, отвлекающая от качественного различения терминов и поэтому имеющая своим определением лишь их внешнее единство, а именно равенство.
d. Четвертая фигура А–А–А или математическое умозаключение
1. Математическое умозаключение гласит: Если две вещи (или два определения) равны третьей (третьему), то они равны между собою. Тем самым исключается отношение подчинения или включения.
Третье есть вообще опосредывающее; но оно лишено какого бы то ни было определения относительно своих крайних терминов. Поэтому каждый из трех терминов может быть одинаково третьим опосредывающим термином. Какой из них употребляется для того, какое из трех отношений считается поэтому непосредственным, и какое опосредованным, это зависит от внешних обстоятельств и других условий, именно от того, какие два из них непосредственно даны. Но это определение не касается самого умозаключения и совершенно внешне.
2. Математическое умозаключение считается аксиомою в математике, очевидным в себе и для себя первым предложением, не требующим и не допускающим никакого доказательства, т.е. никакого опосредования, не предполагающим ничего другого и не могущим быть выведенным из него. При ближайшем рассмотрении его преимущества – быть непосредственно очевидным – оказывается, что оно состоит в формализме этого умозаключения, отвлекающего от всякого качественного различия определений и признающего лишь их количественное равенство или неравенство. Но именно по этому основанию оно не обходится без предположения или опосредования; то количественное определение, которое одно принимается в нем в соображение, возникает лишь через отвлечение от качественного различения и от определений понятия. Линии, фигуры, положенные, как равные одна другой, понимаются, лишь как величины; треугольник полагается равным квадрату, но не как треугольник – квадрату, а лишь по величине и т.д. Равным {84}образом понятие и его определения не привходят в это умозаключение; оно вообще не понимается; и рассудок никогда не имеет перед собою формальных, отвлеченных определений понятия; очевидность этого умозаключения основывается поэтому лишь на том, что оно столь скудно и отвлеченно по своему мысленному определению.
3. Но результат умозаключения существования не сводится исключительно к этому отвлечению от всякой определенности понятия; отрицательность непосредственных, отвлеченных определений, возникающая таким путем, имеет еще некоторую другую, положительную сторону, состоящую именно в том, что в отвлеченной определенности положено другое этой отрицательности, и что она тем самым стала конкретною.
Во-первых, каждое из умозаключений существования имеет своим предположением оба другие, и связанные в заключении крайние термины лишь потому истинны и связаны в себе и для себя, что они соединены некоторым извне обоснованным тожеством; средний термин, каков он есть в выше рассмотренных умозаключениях, должен быть единством их понятия, но он есть лишь некоторая формальная определенность, не положенная, как их конкретное единство. Но это предположенное в каждом из сказанных опосредований есть не просто некоторая данная непосредственность вообще, как в математическом умозаключение, а само есть некоторое опосредование, именно для каждого из двух прочих умозаключений. Следовательно то, что поистине дано, есть опосредование, основанное не на данной непосредственности, а на опосредовании. Это опосредование есть тем самым не количественное, отвлекающее от формы опосредования, но опосредование скорее относящееся к опосредованию или опосредование рефлексии. Круг взаимного предположения, образуемый взаимною связью этих умозаключений, есть возврат этого предположения в само себя, вследствие чего оно образует собою некоторую полноту, и то другое, на которое указывает каждое отдельное умозаключение, схватывается им не через внешнее отвлечение, а мыслится внутри этого круга.
Далее относительно термина отдельных формальных определений было указано, что в этом целом формальных умозаключений каждый из них последовательно занял место среднего термина. Непосредственно последний был определен, как частность; за сим через диалектическое движение он определился, как единичность и общность. Равным образом каждое из этих определений последовательно заняло места обоих крайних терминов. Чисто отрицательным результатом было исчезание качественных формальных определений в чисто количественном, математическом умозаключении. Но то, что оказалось поистине, есть тот положительный результат, что опосредование совершается не через отдельную качественную определенность формы, а через ее конкретное тожество. Недостаток и формализм трех рассмотренных фигур умозаключений состоит именно в том, что такая отдельная определенность должна была составлять в них средний термин. Таким образом опосредование определи{85}лось, как безразличие непосредственных или отвлеченных определений формы и как положительная рефлексия одних в другие. Тем самым непосредственное умозаключение существования перешло в умозаключение рефлексии.
Примечание. В данном здесь изложении природы умозаключения и его различных форм указано также попутно нечто, чтó в обычных рассмотрениях и обработке умозаключения составляет главный интерес, именно на то, как в каждой фигуре получается правильное умозаключение; но при этом приводится лишь главный момент и опущены те случаи и усложнения, которые возникают тогда, когда принимается в расчет различение положительных и отрицательных суждений вместе с количественным определением, особенно определением частности. Здесь будут уместны некоторые замечания об обычном в логике взгляде на умозаключение и его обработку. Как известно, эта логика разработана до таких подробностей, что ее так называемые тонкости вызвали общую скуку и отвращение. Восставая во всех отраслях духовного образования против лишенных субстанциальности форм рефлексии, естественный рассудок обращался также против этого искусственного знания форм разума и полагал возможным обойтись без этой науки на том основании, что перечисленные в ней отдельные операции мышления он исполняет сам собою уже от природы без всякого особого изучения. Действительно, если бы условием разумного мышления служило трудное изучение формул умозаключения, то человек по отношению к этому мышлению был бы также в плохом положении, как он (о чем уже было замечено в предисловии) был бы в плохом положении, если бы он не мог ходить и переваривать пищи без изучения анатомии и физиологии. Как изучение этих наук может быть не бесполезно для диететического образа жизни, так и изучению форм разума без сомнения должно приписывать еще более важное влияние на правильность мышления; ее не вдаваясь здесь в эту сторону дела, которая касается образования субъективного мышления, поэтому принадлежит собственно педагогике, следует признать, что изучение, имеющее предметом способы действия и законы разума, должно представлять в себе и для себя величайший интерес, по крайней мере не меньший интерес, чем изучение законов природы и ее частных образований. Если не считается пустяками установление шестидесяти и стольких-то видов попугая, ста тридцати семи видов вероники и т.д., то еще менее следует считать пустяками установление форм разума; разве фигура умозаключения не бесконечно выше вида попугая или вероники?
Но хотя поэтому следует вообще считать только за грубость презрение к познанию форм разума, тем не менее должно согласиться, что обычное изложение умозаключения и его частных видоизменений не есть разумное познание, не есть изложение их, как форм разума, и что силлогистическая премудрость заслужила своею бесплодностью испытанное ею пренебрежение. Ее недостаток состоит в том, что она остановилась лишь на рассудочных формах умозаключения, согласно которым определения понятия считаются отвлеченными формальными определениями. Утверждать их, как {86}отвлеченные качества, тем более непоследовательно, что в умозаключении существенное составляют их отношения, и что включение и подчинение уже подразумевают, что единичное, так как ему присуще общее, само есть общее, а общее, так как ему подчинено единичное, само есть единичное, что умозаключение ближайшим образом решительно полагает именно это единство, как средний термин, и что его определение есть именно опосредование, т.е. что в нем определения понятия уже не так, как в суждении, сохраняют свою взаимную внешность, но, напротив, имеют в основе свое единство. Тем самым в понятии умозаключения выражается недостаточность формального умозаключения, в коем средний термин должен установляться, не как единство крайних, а как некоторое формальное, качественно отличное от них, отвлеченное определение. Этот взгляд еще потому более пуст по содержанию, что и такие отношения или суждения, в коих даже формальные определения безразличны, как, например, отрицательные и частные суждения, которые поэтому приближаются к предложениям, признаются им за совершенные отношения. А так как качественная форма Е–В–А признается вообще за последнее или абсолютное, то диалектическое рассмотрение умозаключения совершенно упраздняется, и прочие умозаключения тем самым получают значение не необходимых видоизменений этой формы, но видов. При этом безразлично, рассматривается ли первое формальное умозаключение само, лишь как вид, наряду с прочими видами, или как род и вид вместе; последнее имеет место тогда, когда прочие умозаключения сводятся к первому. Если это сведение и не выражено определительно, то во всяком случае в основание кладется то же самое формальное отношение внешнего подчинения, которое выражается в первой фигуре.
Это формальное умозаключение содержит в себе то противоречие, что средний термин должен быть определенным единством крайних, но не как такое единство, а как некоторое определение, качественно отличное от тех, единством которых оно должно быть. Так как умозаключение есть это противоречие, то первое в нем самом диалектично. Его диалектическое движение в полноте моментов его понятия приводит к тому, что моменты заключения суть не только это отношение подчинения или частности, но столь же существенно отрицательное единство и общность. Поскольку каждый из этих моментов есть для себя также лишь односторонний момент частности, они суть равно несовершенные средние термины, но вместе с тем образуют собою их развитые определения; все развитие умозаключения через его три фигуры выдвигает последовательно средний термин в каждом из этих определений, и истинный получающийся отсюда результат состоит в том, что каждый из средних терминов есть не нечто отдельное, но их полнота.
Недостаток формального умозаключения заключается поэтому не в форме умозаключения – она есть, напротив, форма разумности, – но в том, что эта форма есть отвлеченная и потому лишенная понятия. Было показано, что отвлеченное определение ради его отвлеченного отношения к себе может быть также рассматриваемо, как содержание; поэтому формальное умозаключение {87}приводит лишь к тому, что некоторое отношение данного субъекта к данному предикату вытекает или не вытекает лишь из данного среднего термина. Доказательство какого либо предложения посредством такого умозаключения не приводит ни к чему; вследствие отвлеченной определенности среднего термина, представляющего собою лишенное понятия качество, могут существовать с таким же правом и другие средние термины, из коих следует противоположное, равным образом из того же среднего термина могут быть через дальнейшие умозаключения выведены опять-таки противоположные предикаты. Но независимо от того, что формальное умозаключение дает малые результаты, он есть также нечто весьма простое; многие правила, придуманные для него, обременительны уже потому, что они слишком разногласят с простою природою дела, а также потому что они относятся к случаям, когда формальное содержание умозаключения совершенно оскудевает вследствие внешнего определения формы, в особенности формы частности, по крайней мере поскольку последняя для этой цели должна быть взята в объемлющем широком смысле, и по самой форме получаются лишь совершенно бессодержательные результаты. Но самая справедливая и важная сторона той немилости, с которою относятся к силлогистике, состоит в том, что она есть столь подробное лишенное понятия занятие таким предметом, единственное содержание которого есть само понятие. Многие силлогистические правила напоминают образ действия счетчиков, которые также дают множество правил для арифметических операций, но все эти правила предполагают отсутствие понятия операций. Но числа суть лишенное понятия содержание, и счетная операция есть внешнее соединение или разделение, механический прием, почему и были изобретены счетные машины, исполняющие эти операции; напротив всего круче и резче поступают тогда, когда обращаются с определениями форм умозаключения, которые суть понятия, как с лишенным понятия материалом.
До крайности доведено это чуждое понятия отношение к определениям понятий умозаключения конечно Лейбницем (Орр. t. II р. 1), который подвел умозаключение под вычисление комбинаций и определил посредством него, сколько возможно сочетаний умозаключения, если принимать во внимание различия положительных и отрицательных, затем общих, частных, неопределенных и единичных суждении; таких сочетаний возможно 2048, из коих по исключении непригодных фигур пригодных к употреблению остается 24. Лейбниц придает большое значение полезности комбинирующего анализа для нахождения не только форм умозаключения, но и для сочетаний других понятий. Служащая для того операция такова же, посредством которой вычисляется, сколько соединений букв допускается азбукою, сколько возможно сочетаний костей при игре в кости или комбинации при игре l’hombre и т.п. Определения умозаключения приравниваются здесь сочетаниям костей или карт при l’hombre, разумное признается чем-то мертвенным и чуждым понятию, и своеобразие понятия и его определений – относиться, как духовная сущность, и через это отношение снимать свое непосредственное {88}определение – оставляется в стороне. Это лейбницево приложение исчисления комбинаций к умозаключению и к сочетанию других понятий не отличалось от пресловутого искусства Люлля ничем, кроме большей методичности со стороны числа комбинаций, вообще же было равно последнему по бессмысленности. Это предприятие Лейбница состояло в связи с его любимою мыслью, к которой он пришел еще в юности, и от которой он не отказался и впоследствии, несмотря на ее незрелость и поверхностность, мыслью об общей характеристике понятий, – о письменном языке, в котором каждое понятие было бы представлено таким, каково оно по отношениям, вытекающим из других к нему и из него к другим; как будто в разумном соединении, которое по существу диалектично, некоторое содержание сохраняет еще те же самые определения, которые оно имеет, когда оно фиксировано для себя.
Исчисление Плуке, без сомнения, представляет собою самый последовательный образ действия, каким только открывается возможность подчинить вычислению отношение умозаключения. Это исчисление состоит в том, что в суждении отвлекается от отличения отношений, от отличения единичности, частности и общности, и сохраняется отвлеченное тожество субъекта и предиката, в силу чего между ними установляется математическое равенство; отношение, которое превращает умозаключение в совершенно бессодержательное и тожественное составление предложений. В предложении: роза красна – предикат должен означать не красное вообще, но лишь определенное красное розы; в предложении: все христиане люди – предикат должен означать лишь тех людей, которые суть христиане; из него и из предложения: евреи не христиане следует заключение, которое не дало этому силлогистическому исчислению хорошей рекомендации перед Мендельсоном: следовательно евреи не люди (именно не те люди, которые суть христиане). Результатом своего изобретения Плуке считает posse etiam rudes mechanice totam logicam doceri, uti pueri arithmeticam docentur, ita quidem, ut nulla formidine in ratiociniis suis errandi torqueri, vel fallaciis circumveniri possint, si in calculo non erramt[6]. Это заявление, что людям не учившимся можно посредством исчисления сообщить всю логику, есть конечно худшее из того, что может быть сказано о каком-либо изобретении в деле изложения науки логики.
В. Умозаключение рефлексии
Развитие качественного умозаключения сняло отвлеченность его определений; термин положил себя тем самым, как такая определенность, в коей имеет видимость и другое. Кроме отвлеченных терминов в умо{89}заключения дано и их отношение, и в заключении оно положено, как опосредованное и необходимое; поэтому каждая определенность положена по истине, не как отдельная для себя, но как отношение других, как конкретная определенность.
Средний термин был отвлеченною частностью, простою определенностью для себя и средним термином лишь внешним и относительным образом в противоположность крайним. Теперь он положен, как полнота определений; таким образом он есть положенное единство крайних, ближайшим образом единство объемлющей их рефлексии; этот захват их рефлексиею, как первое снятие непосредственности и первое отношение определений, еще не есть абсолютное тожество понятия.
Крайние термины суть определения суждения рефлексии, собственно единичность и общность, как определения отношения, или многообразное в объемлющей их рефлексии. Но единично субъект содержит в себе также, как было указано по поводу суждения рефлексии, кроме простой, принадлежащей форме единичности, и определенность, как просто рефлектированную в себе общность, как предположение, т.е. как здесь еще принятый непосредственно род.
Из этой определенности крайних терминов, принадлежащей развитию определения суждения, вытекает ближайшее содержание среднего термина, который существен для умозаключения, так как он отличает его от суждения. Он содержит в себе 1) единичность, 2) но расширенную в общность, как все и 3) лежащую в основе общность, соединяющую в себе единичность и отвлеченную общность, или род. Лишь таким образом умозаключение рефлексии приобретает собственную определенность формы, так как средний термин положен, как полнота определений; относительно этого умозаключения непосредственное умозаключение есть неопределенное, потому что средний термин в нем есть еще отвлеченная частность, в коей моменты его понятия еще не положены. Это первое умозаключение рефлексии может быть названо умозаключением всячества (der Schluss der Allheit).
a. Умозаключение всячества
1. Умозаключение всячества есть умозаключение рассудка в своем полном развитии, но не более того. То обстоятельство, что средний термин есть в нем не отвлеченная частность, но развит в своих моментах и потому конкретен, есть, правда, существенная прибавка к понятию, но тем не менее форма всячества объемлет единичное в общем ближайшим образом лишь внешне, и обратно содержит в себе единичное, еще как непосредственно сохраняющееся для себя в общем. Отрицание непосредственности определений, бывшее результатом умозаключения существования, есть лишь первое отрицание, а не отрицание отрицания или абсолютная рефлексия в себя. Отдельные определения в себе лежат еще поэтому в основе той объемлющей их общности рефлексии, или иначе всячество есть общность еще не понятия, а внешняя общность рефлексии.{90}
Умозаключение существования было потому случайно, что его средний термин, как отдельная определенность конкретного субъекта, допускает неопределенное множество других средних терминов, вследствие чего субъект может быть в заключении соединен с неопределенным количеством других, даже противоположных предикатов. Но так как отныне средний термин содержит в себе единичность и тем самым сам конкретен, то он может связывать с субъектом лишь один предикат, присущий ему, как конкретному. Если, напр., из среднего термина зеленый должно заключить, что картина приятна, так как зеленое приятно для глаза, или что стихотворение, строение и т.д. прекрасны, так как они обладают правильностью, то тем не менее картина может быть отвратительна по другим своим определениям, из которых можно заключать к этому последнему предикату. Напротив, если средний термин имеет определение всячества, то он содержит в себе зеленое и правильность, как нечто конкретное, которое именно потому не есть отвлеченность некоторого только зеленого, правильного и т.д.; с этим конкретным могут быть соединены лишь такие предикаты, которые соответствуют полноте конкретного. В суждении: зеленое или правильное приятно субъект есть лишь отвлечение от зеленого, правильности; напротив, в суждении: все зеленое или правильное приятно субъектом служат все действительные конкретные предметы, которые зелены или правильны, и которые, следовательно, берутся, как конкретные, со всеми их свойствами, какие только присущи им независимо от зелености или правильности.
2. Но это рефлективное несовершенство умозаключения тем самым делает его лишь обманчивым призраком. Средний термин имеет определенность: все; им непосредственно принадлежит в верхней посылке предикат, от коего вместе с субъектом ведется умозаключение. Но все суть все единичные; поэтому единичный субъект имеет этот предикат уже непосредственно, а не приобретает его лишь через умозаключение. Или иначе, субъект получает через заключение предикат, как следствие; но верхняя посылка уже содержит в себе это заключение; поэтому, или верхняя посылка неправильна для себя, или она не есть непосредственное, предположенное суждение, но сама уже предполагает то заключение, основанием которому она должна служить.
В излюбленном совершенном умозаключении:
Все люди смертны,
Кай – человек,
След., Кай смертен,
верхняя посылка правильна лишь потому и постольку, поскольку правильно заключение; если бы случилось так, что Кай не был бы смертен, то верхняя посылка была бы неправильна. Предложение, которое должно служить заключением, должно быть уже непосредственно правильно для себя, ибо иначе верхняя посылка не обнимала бы собою все единичное; прежде, чем верхняя посылка может быть признана правильною, возникает предварительно вопрос, не служит ли самое это заключение инстанциею против нее.{91}
3. При рассмотрении умозаключения существования из понятия умозаключения вытекало, что посылки, как непосредственные, противоречат заключению, т.е. требуемому понятием умозаключения опосредованию, что поэтому первое умозаключение предполагает другие, и наоборот, эти другие предполагают его. В умозаключении же рефлексии положено в нем самом, что верхняя посылка предполагает свое заключение, так как в ней содержится то соединение единичных с предикатом, которое именно и должно быть заключением.
То, что дано здесь в действительности, может, стало быть, ближайшим образом быть выражено так: умозаключение рефлексии есть лишь внешняя пустая видимость умозаключения; сущность последнего основывается на субъективной единичности; она тем самым образует средний термин и должна быть положена, как таковая, – как единичность, которая есть, как таковая, и лишь внешним образом обладает общностью. Или иначе, при ближайшем рассмотрении содержания умозаключения рефлексии оказалось, что единичное состоит в непосредственном, не выведенном отношении к своему предикату, и что большая посылка, соединение некоторого частного с некоторым общим или ближе – некоторого формального общего с некоторым общим в себе, опосредовано через отношение единичности, присущим тому общему, единичности, как совокупности. Но это умозаключение есть умозаключение наведения.
b. Умозаключение наведения
1. Умозаключение всячества подчинено схеме первой фигуры: Е–В–А; умозаключение наведения – схеме второй фигуры А–Е–В, так как оно вновь имеет единичность средним термином, не отвлеченную единичность, но полную, т.е. положенную с противоположным ей определением с общностью. Один из крайних терминов есть какой-либо предикат, который свойствен всем этим единичным; его отношение к ним образует непосредственные посылки, из коих одна должна быть некоторым заключением предшествовавшего умозаключения. Другой крайний термин может быть непосредственным родом, каков он в среднем термине предыдущего умозаключения или в субъекте общего суждения, который (род) исчерпан в совокупности единичных или видов среднего термина. Поэтому умозаключение имеет такой вид:
–е–
А–е–В
–е–
–е–
и т.д. до бесконечности.
2. Вторая фигура формального умозаключения потому не соответствует этой схеме, что в одной из посылок E, образующее средний термин, не есть подчиняющее или предикат. В наведении этот недостаток устраняется; {92}предложение А–Е, которое выделяет объективно общее или род в крайний термин и содержит его, как субъект, имеет предикат, по меньшей мере равного с ним объема, и тем самым тожественный с ним для внешней рефлексии. Лев, слон и т.д. составляют собою род четвероногих животных; различение, полагающее то же самое содержание в одном случае в единичности, в другом – в общности, есть тем самым совершенно безразличное определение формы, – безразличие, положенное как положенный в умозаключении рефлексии результат формального умозаключения, следовательно как равенство объема.
Поэтому наведение есть не умозаключение простого восприятия или случайного существования, как соответствующая ему вторая фигура, но умозаключение опыта, субъективного соединения единичных в роде и совпадения рода с некоторым общим определением вследствие причастности последнего всем единичным. Это умозаключение имеет также то объективное значение, что непосредственный род определяет себя через полноту единичности, как общее свойство, имеет свое существование в общем отношении или признаке. Но объективное значение этого, как и других, умозаключения есть лишь его внутреннее понятие и здесь еще не положено.
3. Наведение есть еще, напротив, по существу некоторое субъективное умозаключение. Средние термины суть единичные в их непосредственности, соединение их в род через совокупность есть некоторая внешняя рефлексия. В виду существующей непосредственности единичных и вытекающей отсюда внешности общность есть лишь полнота или, правильнее, остается задачею. В ней проявляется вновь прогресс в ложную бесконечность; единичность должна быть положена, как тожественная общности, но так как единичные положены также, как непосредственные, то их единство остается лишь постоянным долженствованием; оно есть единство равенства; то, что должно быть тожественным, должно вместе с тем не быть тожественным. Лишь продолженные в бесконечность а, b, с, d, e образуют род и дают законченный опыт. Поэтому заключение наведения остается проблематическим.
Но так как оно выражает собою то, что восприятие для того, чтобы стать опытом, должно быть продолжено в бесконечность, то наведение предполагает, что род в себе и для себя совпадает с его определенностью. Оно тем самым предполагает собственно свое заключение, как нечто непосредственное, также, как умозаключение совокупности предполагает заключение, как одну из своих посылок. Опыт, основанный на наведении, считается законным, хотя восприятие по общему признанию не закончено; достаточно лишь признать, что не может быть никакой инстанции против этого опыта, поскольку он истинен в себе и для себя. Поэтому умозаключение посредством наведения, правда, основывается на некоторой непосредственности, но не на той, на которой оно должно бы было основываться, не на сущей непосредственности единичности, а на непосредственности, сущей в себе и для себя или общей. Основное определение наведения со{93}стоит в том, что оно есть умозаключение; если бы единичность принималась за существенное, а общность лишь за внешнее определение среднего термина, то он распался бы на две бессвязные части, и никакого умозаключения не получилось бы; эта внешность свойственна, напротив, крайним терминам.
Единичность может быть средним термином, лишь как непосредственно тожественная с общностью; такая единичность есть собственно объективная, род. На это можно смотреть еще так: общность в определении единичности, лежащей в основании наведения, имеет характер внешний, но существенный; такое внешнее есть столь же непосредственно ее противоположность, внутреннее. Поэтому истина умозаключения наведения есть умозаключение, имеющее средним термином некоторую единичность, которая непосредственно в себе самой есть общность – умозаключение аналогии.
с. Умозаключение аналогии
1. Это умозаключение имеет своею отвлеченною схемою третью фигуру непосредственного умозаключения: Е–А–В. Но его средний термин не есть уже какое-либо отдельное качество, а некоторая общность, которая есть рефлексия в себя некоторого конкретного, стало быть, его природа; и наоборот, так как она есть общность некоторого конкретного, она есть вместе с тем сама это конкретное. Здесь, следовательно, средний термин есть нечто единичное, но по своей общей природе; далее крайний термин есть другое единичное, имеющее с первым одну и ту же общую природу. Напр.:
Земля имеет обитателей,
Луна есть некоторая земля,
Следов., луна имеет обитателей.
2. Аналогия тем поверхностнее, чем в большей степени то общее, в котором объединяются оба единичные, и на основании которого одно становится предикатом другого, есть только качество или, принимая качество субъективно, тот или иной признак, если, стало быть, тожество обоих признается за простое сходство. Но с такого рода поверхностностью, к которой форма рассудка или разума приводится тем, что она понижается в сферу простого представления, логика не должна бы была иметь никакого дела. Равным образом неправильно излагать верхнюю посылку этого умозаключения так, чтобы она гласила: то, что сходно с каким-либо объектом в некоторых признаках, сходно с ним и в других признаках. Таким путем форма умозаключения выражается в виде некоторого содержания, и эмпирическое, собственное долженствующее быть так названным содержание в своей совокупности переносится в меньшую посылку. Таким образом вся форма, напр., первого умозаключения могла бы быть выражена, как его большая посылка: тому, что подчинено некоторому другому, коему присуще третье, присуще также это третье, следов., и т.д. {94}Но самое умозаключение не касается эмпирического содержания, и обращать его собственную форму в содержание некоторой большей посылки столь же безразлично, как это было бы и относительно всякого иного эмпирического содержания. Но поскольку при умозаключении аналогии идет речь не о том содержании, которое содержит в себе лишь своеобразную форму умозаключения, то и при первом умозаключении также идет речь не о нем, т.е. не о том, что делает умозаключение умозаключением. О чем идет речь, есть именно форма умозаключения, все равно имеет ли оно эмпирическим содержанием ее самоё или нечто другое.
Таким образом умозаключение аналогии есть некоторая своеобразная форма, и нет основания не считать ее таковою лишь потому, что его форма может быть сделана содержанием или материею некоторой большей посылки, материи же де логика не касается. При умозаключении аналогии также пожалуй, как и при умозаключении наведения, к этой мысли можно придти потому, что в них средний, а равно и крайние термины более определенны, чем в чисто формальном умозаключении, и потому определение формы, так как оно уже не просто и не отвлеченно, должно явиться также определением содержания. Но то обстоятельство, что форма, таким образом, определяет себя, как содержание, зависит, во-первых, от необходимого развития формы и потому существенно касается природы умозаключения; но поэтому же, во-вторых, это определение содержания не может считаться таким же, как некоторое другое эмпирическое содержание, и быть от него отвлекаемым.
Если при рассмотрении формы умозаключения аналогия его большая посылка понимается так, что коль скоро два предмета совпадают в одном или также в нескольких свойствах, то одному из них присуще и некоторое иное свойство, принадлежащее другому, то может казаться, что это умозаключение содержит в себе четыре определения, quaternio terminorum, – обстоятельство, которое затрудняло бы приведение аналогии к форме формального умозаключения. В нем дано два единичных, в-третьих, одно непосредственно принимаемое за общее свойство и в-четвертых, другое свойство, присущее одному единичному непосредственно, другое же – лишь через умозаключение. Это зависит от того, что, как оказалось, в умозаключении аналогии средний термин положен, как единичность, но непосредственно также, как его истинная общность. В наведении кроме двух крайних терминов средний есть неопределимое множество единичных; поэтому в этом умозаключении следовало бы принимать бесконечное множество терминов. В умозаключении совокупности общность среднего термина есть лишь внешнее формальное определение совокупности; в умозаключении же аналогии она есть существенная общность. В приведенном примере средний термин – земля – принимается за нечто конкретное, которое по своей истине есть столь же некоторая общая природа или род, сколь и нечто единичное.
Рассматриваемое с этой стороны quaternio terminor аналогии не должно бы было делать ее несовершенным умозаключением. Но она ста{95}новится им с другой стороны; ибо хотя один субъект имеет ту же общую природу, как и другой, но остается неопределенным, присуща ли одному субъекту та определенность, которая в заключение приписывается другому, в силу его природы или в силу его частности, напр., имеет ли земля обитателей, как мировое тело вообще, или как именно это частное мировое тело. Аналогия есть еще постольку умозаключение рефлексии, поскольку единичность и общность непосредственно соединены в ее среднем термине. В силу этой непосредственности ей еще присуща внешность единства рефлексии; единичное есть лишь в себе род, оно не положено в той отрицательности, через которую его определенность стала бы собственною определенностью рода. Поэтому тот предикат, который присваивается единичному среднего термина, не есть тем самым уже предикат другого единичного, хотя оба они принадлежат одному и тому же роду.
3. Е–В (луна имеет обитателей) есть заключение; но одна из посылок (земля имеет обитателей) есть такое же Е–В и поскольку Е–В должно быть заключением, то тут дано требование, чтобы и эта посылка имела такой же характер. Это умозаключение есть тем самым заключающееся в нем самом требование вопреки содержащейся в нем непосредственности; или иначе оно предполагает свое заключение. Одно умозаключение существования имеет свое предположение в других умозаключениях существования; в только что рассмотренных умозаключениях это предположение входит внутрь их, так как они суть умозаключения рефлексии. Поэтому так как умозаключение аналогии есть требование его опосредования вопреки его непосредственности, которая присуща его опосредованию, то оно требует снятия момента единичности. Таким образом на долю среднего термина приходится объективно общее, род, очищенный от непосредственности. Род в умозаключении аналогии был моментом среднего термина, лишь как непосредственное предположение; так как самое умозаключение требует снятия предположенной непосредственности, то отрицание единичности и тем самым общее уже есть не непосредственное, а положенное. Умозаключение рефлексии содержит в себе лишь первое отрицание непосредственности; теперь получается второе, и тем самым внешняя общность рефлексии определяется, как сущая в себе и для себя. Рассматриваемое с положительной стороны заключение оказывается тожественным с посылкою, опосредование – совпадающим с его предположением, и тем самым получается тожество общности рефлексии, в силу чего она становится высшею общностью.
Обозревая ход умозаключений рефлексии, находим, что опосредование есть вообще положенное или конкретное единство определений формы крайних терминов; рефлексия состоит в этом положении одного определения в другом; опосредывающее есть таким образом совокупность. Для общности же единичному существенно, чтобы оно было приводящим к заключению средним термином; поэтому оно должно быть признаваемо за сущее в себе общее. Но единичное соединено с общностью не только этим просто положительным образом, а снято в ней и есть отрицательный момент; та{96}ким образом общее есть сущее в себе и для себя, положенный род, и единичное, как непосредственное, есть скорее внешность последнего или крайний термин. Умозаключение аналогии, вообще говоря, подчинено схеме В–Е–А, единичное есть в нем еще такое существенное определение среднего термина; но так как его непосредственность сняла себя, и средний термин определился, как сущая в себе и для себя общность, то умозаключение подчинялось схеме Е–А–В, и умозаключение рефлексии перешло в умозаключение необходимости.
С. Умозаключение необходимости
Опосредывающеее определилось теперь, 1. как простая определенная общность, каковою бывает частность в умозаключении существования; но 2. как объективная общность, т.е. такая, которая содержит в себе всю определенность различенных крайних терминов, как это свойственно совокупности в умозаключении рефлексии; наполненная, но простая общность, общая природа вещи, род.
Это умозаключение содержательно, так как, хотя отвлеченный средний термин умозаключения существования положил себя, как определенное различие, каковым бывает средний термин умозаключения рефлексии, но это различие вновь рефлектировало себя в простое тожество. Это умозаключение есть поэтому умозаключение необходимости, так как его средний термин есть не какое либо иное непосредственное содержание, а рефлексия в себя определенности крайних терминов. Последние имеют в среднем термине свое внутреннее тожество, определения содержания которого суть определения формы крайних терминов. Тем самым то, чем различаются термины, есть внешняя и несущественная форма, и они суть моменты некоторого необходимого существования.
Ближайшим образом это умозаключение есть непосредственное и потому столь формальное, что связь терминов есть существенная природа, как содержание, и последнее имеет в различенных терминах лишь различенную форму, крайние же термины имеют для себя лишь несущественное существование. Осуществление этого умозаключения должно определить его так, чтобы крайние термины были положены как эта полнота, которая есть ближайшим образом средний термин, а необходимость отношения, которое ближайшим образом есть лишь субстанциальное содержание, была отношением положенной формы.
а. Категорическое умозаключение
1. Категорическое умозаключение имеет одною или обеими своими посылками категорическое суждение. Здесь с этим умозаключением, как и с суждением, связывается то определенное значение, что его средний термин есть {97}объективная общность. При поверхностном рассмотрении и категорическое умозаключение считается не более, как только умозаключением включения.
Категорическое умозаключение по своему содержательному значению есть первое умозаключение необходимости, в котором субъект связывается с некоторым предикатом через свою субстанцию. Но субстанция, повышенная в сферу понятия, есть общее, положенное в такое бытие в себе и для себя, что форма ее бытия есть не акцидентальность, как в ее своеобразном отношении, а определение понятия. Ее различения суть поэтому крайние термины умозаключения, определеннее – общность и единичность. Первая есть в противоположность роду, как был ближайше определен средний термин, отвлеченная общность или общая определенность; акцидентальность субстанции есть простая определенность, но объемлющая собою существенное различение, специфическую разницу. Единичность же есть действительное, есть в себе конкретное единство рода и определенности, но здесь, как и в непосредственном умозаключении, ближайшим образом непосредственная единичность, сосредоточенная в форму сущего для себя существования акцидентальность. Отношение этого крайнего термина к среднему образует некоторое категорическое суждение; но поскольку и другой крайний термин согласно вышеприведенному определению выражает специфическую разницу рода или ее определенный принцип, то и эта посылка категорична.
2. Это умозаключение, как первое и тем самым непосредственное умозаключение необходимости, подчинено схеме первого формального умозаключения Е–В–А. Но так как средний термин есть существенная природа единичного, а не какое-либо из его определений или свойств, и равным образом крайний термин общности есть не какое-либо отвлеченное общее или опять-таки лишь некоторое определенное качество, а общая определенность, специфическое различие рода, то упраздняется та случайность, в силу коей к какому-либо качеству субъекта заключается лишь через посредство какого-либо среднего термина. Так как тем самым и отношениям крайних терминов к среднему свойственна не такая внешняя непосредственность, как умозаключению существования, то и требование доказательства не имеет того смысла, какой имел там место и приводил к бесконечному прогрессу.
Далее это умозаключение не предполагает, как некоторое умозаключение рефлексии, для истины посылок истину заключения. Вследствие субстанциального содержания термины находятся в тожественном, в себе и для себя сущем взаимном отношении; дана одна проникающая три термина сущность, в которой определения единичности, частности и общности суть лишь формальные моменты.
Поэтому категорическое умозаключение уже не субъективно; вместе с указанным выше тожеством возникает объективность; средний термин есть содержательное тожество своих крайних терминов, которые содержатся в нем, как самостоятельные, ибо их самостоятельность и есть эта субстанциальная общность, род. Субъективность же умозаключения состоит в безразличном отношении крайних терминов к понятию или к среднему термину.{98}
3. В этом умозаключении однако субъективно еще то, что это тожество есть еще субстанциальное или тожество содержания, а не тожество вместе с тем формы. Поэтому тожество понятия есть еще внутренняя связь и тем самым еще отношение необходимости; общность среднего термина есть упроченное, положительное содержание, а не есть также отрицательность его крайних терминов.
Ближайшим образом непосредственность этого умозаключения, которое еще не положено, как то, что оно есть в себе, такова. Непосредственное в умозаключении есть собственно единичное. Последнее подчинено своему роду, как средний термин; но роду подчинены также еще другие неопределенно многие единичные; поэтому оказывается случайным, что лишь это единичное положено, как подчиненное роду. Но эта случайность свойственна далее не только внешней рефлексии, которая находит случайным входящее в состав умозаключения единичное по сравнению с другими; напротив, так как оно само отнесено к среднему термину, как к своей объективной общности, оно положено, как случайное, как субъективная действительность. С другой стороны, так как субъект есть некоторое непосредственное единичное, то он содержит в себе определения, которые не содержатся в среднем термине, как в общей природе; тем самым субъект имеет некоторое безразличное к последнему, определенное для себя осуществление, обладающее своеобразным содержанием. Поэтому и наоборот, этот другой термин имеет относительно первого безразличную непосредственность и отдельное осуществление. Это же отношение имеет также место между средним и другим крайним термином; ибо последнему также свойственно определение непосредственности, стало быть, некоторого случайного бытия относительно своего среднего термина.
То, что тем самым положено в категорическом умозаключении, суть с одной стороны крайние термины в таком отношении к среднему, что они в себе обладают объективною общностью или самостоятельною природою и вместе с тем суть непосредственные, следовательно, взаимно безразличные действительности. С другой же стороны они также случайны, или иначе их непосредственность определена, как снятая в их тожестве. Но последнее в силу сказанной самостоятельности и полноты действительности есть лишь формальное, внутреннее; тем самым умозаключение необходимости определило себя, как условное (гипотетическое).
b. Условное умозаключение
1. Условное суждение содержит в себе лишь необходимое отношение без непосредственности того, что соотносится. Если есть А, то есть В; или иначе бытие А есть также бытие некоторого другого, В; тем самым еще не сказано, есть ли А и есть ли В. Условное умозаключение присоединяет к суждению эту непосредственность бытия:
Если есть А, то есть В,{99}
А есть,
Следовательно есть В.
Меньшая посылка для себя высказывает непосредственное бытие А.
Но не только это присоединилось к суждению. Умозаключение содержит в себе отношение между субъектом и предикатом, не как отвлеченную связку, но как полное содержанием опосредывающее единство. Бытие А должно быть признаваемо поэтому не за простую непосредственность, а по существу за средний термин умозаключения. Это должно быть рассмотрено ближе.
2. Ближайшим образом отношение условного суждения есть необходимость или внутреннее субстанциальное тожество при внешнем различии осуществления, или же взаимное безразличие являющегося бытия; тожественное содержание, внутренне лежащее в основании. Обе стороны суждения суть поэтому не непосредственное, но заключенное в необходимость бытие, следовательно вместе с тем снятое или лишь являющееся бытие. Далее как стороны суждения, они относятся между собою, как общность и единичность; поэтому одна из них есть сказанное содержание, как полнота условий, а другая – как действительность. Впрочем, безразлично, какая из сторон принимается за общность, и какая за единичность. Именно поскольку условия суть еще внутреннее, отвлеченное относительно некоторой действительности, они суть общее, и то, через что они выступают в действительность, есть сочетание их в некоторую единичность. Наоборот, условия суть также отдельное, порозненное явление, которое приобретает единство и значение, а также имеющее общую силу существования лишь в действительности.
Ближайшее отношение, которое должно быть признано здесь между обеими сторонами за отношение условия к обусловленному, может, однако, также считаться отношением причины и действия, основания и следствия; это здесь безразлично; но отношение обусловленности потому ближе соответствует отношению, присущему условному суждению и умозаключению, что условие есть по существу безразличное осуществление, основание же и причина есть, напротив, нечто переходящее через само себя; равным образом, условие есть более общее определение, так как оно обнимает обе стороны этого отношения, ибо действие, следствие и т.д. суть столь же условия причины, основания, сколько вторые суть условия первых.
А есть обусловливающее бытие, поскольку оно, во-первых, есть некоторое непосредственное бытие, безразличная действительность, а, во-вторых, поскольку оно есть также в себе самом случайное, снимающее себя бытие. То, что переводит условия в действительность нового образа, условия которой они суть, состоит в том, что они суть небытие, как отвлеченное непосредственное, бытие в его понятии, ближайшим образом становление; но так как понятие уже не есть переход, то они суть определеннее единичность, относящееся к себе отрицательное единство. Условия суть порозненный, ожидающий и требующий своего употребления мате{100}риал; эта отрицательность есть опосредывающее, свободное единство понятия. Оно определяет себя, как деятельность, так как этот средний термин есть противоречие объективной общности или полноты тожественного содержания и безразличной непосредственности. Поэтому этот средний термин есть уже не только внутренняя, но сущая необходимость; объективная общность содержит в себе отношение к себе самой, как простую непосредственность, как бытие; в категорическом умозаключении этот момент есть ближайшим образом определение крайних терминов, но в противоположность объективной общности среднего термина он определяет себя, как случайность и тем самым как нечто лишь положенное и также снятое, т.е. возвратившееся в понятие или в средний термин, как единство, которое само в своей объективности есть также бытие.
Заключение следовательно В есть выражает собою то же противоречие, что В есть нечто непосредственно сущее, но также сущее через другое или опосредованное. По своей форме оно есть поэтому то же самое понятие, как и средний термин; они отличаются, лишь как необходимое от необходимости, в совершенно поверхностном противоположении единичности к общности. Абсолютное содержание А и В одно и то же; это лишь два различных названия одной и той же основы для представления, поскольку последнее сохраняет явление различного образа существования и различает необходимое от его необходимости; но если последняя должна бы была отделиться от В, то оно не было бы необходимым. Тем самым тут дано тожество опосредывающего и опосредованного.
3. Условное умозаключение представляет собою ближайшим образом необходимое отношение, как связь посредством формы или отрицательного единства, между тем как категорическое умозаключение есть упроченное через положительное единство содержание, объективная общность. Но необходимость совпадает с необходимым; формальная деятельность перехода обусловливающей действительности в обусловленную есть в себе единство, в коем сняты ранее того освобожденные в безразличное существование определенности, и различение А и В стало пустым словом. Оно есть поэтому рефлектированное в себя единство и тем самым некоторое тожественное содержание, и оно таково не только в себе, но оно через это умозаключение также положено, так как бытие А есть также не свое собственное, а бытие В, и наоборот, вообще бытие одного есть бытие другого, и именно в заключении непосредственное бытие или безразличная определенность есть нечто опосредованное, следовательно внешность сняла себя, и положено ее возвратившееся в себя единство.
Опосредование умозаключения определило себя тем самым, как единичность, непосредственность и относящаяся к себе отрицательность или различающее себя и из этого различения совпадающее с собою тожество, – как абсолютная форма и именно потому объективная общность, тожественное себе содержание. В этом определении умозаключение есть разделительное умозаключение.{101}
с. Разделительное умозаключение
Как условное умозаключение подводится вообще под схему второй фигуры А–Е–В, так разделительное подводится под схему третьей фигуры формального умозаключения Е–А–В. Но средний термин есть наполненная формою общность; она определила себя, как полноту, как развитую объективную общность. Средний термин есть поэтому столько же общность, как и частность и единичность. Как первая, оно есть, во-первых субстанциальное тожество рода, а во-вторых, такое тожество, в которое принята частность, но как равная общности; стало быть, она есть общая сфера, содержащая полноту своих частностей, род, разделенный на свои виды: А, которое есть и В, и C, и D. Но разделение на частности есть также различение или – или, B, С, и D, отрицательное единство, взаимное исключение определений. Далее это исключение есть не только взаимное, и определение есть не только относительное, но равным образом по существу относящееся к себе определение; частное, как единичность, с исключением других.
А есть или В, или С, или D,
но А есть В,
следовательно А не есть ни С, ни D.
Или также:
А есть или В, или С, или D,
но А не есть ни С, ни D,
следовательно оно есть В.
А есть субъект не только в обеих посылках, но и в заключении. В первой посылке он есть общая и разделенная в своем предикате на полноту своих видов сфера; во второй он положен, как определенное или некоторый вид; в заключении, как исключающая единичная определенность. Или иначе он положен положительно уже в нижней посылке, как исключающая единичность, а в заключении, как то определенное, что он есть.
То, что тем самым является вообще, как опосредованное, есть общность А, соединенная с единичностью. Опосредывающее же есть то А, которое составляет общую сферу своих частностей, и нечто определенное, как единичное. То, что есть истина условного умозаключения, единство опосредывающего и опосредованного, положено тем самым в разделительном умозаключении, которое поэтому уже не есть более умозаключение. А именно средний термин, который положен в нем, как полнота понятия, сам содержит в себе оба крайних термина в их полной определенности. Крайние термины в отличие от этого среднего термина суть лишь положение, коему не присуща никакая собственная определенность относительно среднего термина.
Если рассматривать сказанное с принятием в более определенное соображение условного умозаключения, то оказывается, что ему было присуще не{102}которое субстанциальное тожество, как внутренняя связь необходимости, и некоторое отличенное от последнего отрицательное единство, именно деятельность или форма, переводившая одно существование в другое. Разделительному же умозаключению свойственно вообще определение общности, его средний термин есть А, как род и как нечто вполне определенное; через это единство то прежде бывшее внутренним содержание теперь положено, и наоборот, положение или форма есть не внешнее отрицательное единство в противоположность некоторому безразличному существованию, но тожественно с тем вполне определившимся содержанием. Все формальное определение понятия положено в его определенном различении и вместе в простом тожестве понятия.
Тем самым сняты теперь как формализм умозаключения, так вместе с тем и субъективность умозаключения и понятия вообще. Это формальное или субъективное состояло в том, что опосредывающее средние термины есть понятие, как отвлеченное определение, и потому отлично от тех, чье единство оно составляет. Напротив, при полном развитии умозаключения, при котором положены как объективная общность, так и полнота формальных определений, отличение опосредывающаго и опосредованного отпало. То, что опосредовано, само есть существенный момент своего опосредывающаго, и каждый момент есть полнота опосредованного.
Фигуры умозаключения представляют собою каждую определенность понятия в отдельности, как средний термин, который вместе с тем есть понятие, как долженствование, как требование того, чтобы опосредывающее было своею полнотою. Различные же роды умозаключений представляют собою ступени наполнения содержанием или увеличения конкретности среднего термина. В формальном умозаключении средний термин положен, как полнота, лишь через то, что все определенности, но каждая в отдельности проходят функцию опосредования. В умозаключениях рефлексии средний термин есть единство, внешним образом связующее определения крайних терминов. В умозаключении необходимости он определил себя также, как развитый и целостный, как простое единство, и вследствие того форма умозаключения, состоявшего в различении среднего термина от его крайних, снята.
Тем самым понятие вообще реализовалось; выражаясь определеннее, оно приобрело ту реальность, которая есть объективность. Ближайшая реальность состояла в том, что понятие, разделенное, как отрицательное внутри себя единство и как суждение, полагает свои определения в определенных и безразличных различениях, а в умозаключении противопоставляет им само себя. Так как оно таким образом есть лишь внутреннее этой своей внешности, то через развитие умозаключений эта внешность совпадает с внутренним единством; различные определения через опосредование, в коем они ближайшим образом объединяются лишь в некотором третьем, возвращаются в это единство, и внешность тем самым представляет собою понятие в ней самой, понятие, которое поэтому также уже не отличается от нее, как внутреннее единство.{103}
Но определение понятия, рассматриваемое, как реальность, есть, наоборот, также некоторое положение. Ибо не только этот результат представляет собою, как истину понятия, тожество его внутренности и внешности, но уже моменты понятия в суждении остаются также в их взаимном безразличии, определениями, имеющими значение лишь в их отношении. Умозаключение есть опосредование, полное понятие в своем положении. Его движение есть снятие этого опосредования, в коем нет ничего в себе и для себя, а каждое есть лишь через посредство другого. Поэтому результат есть некоторая непосредственность, возникшая через снятие опосредования, бытие, которое равным образом тожественно с опосредованием, которое есть понятие, восстановившее само себя из своего инобытия и в своем инобытии. Это бытие есть поэтому некоторая вещь (Sache), сущая в себе и для себя, – объективность.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги