Учение о сущности

Видимость есть то же, что рефлексия; но она есть рефлексия, как непосредственная; для проникшей внутрь себя и тем самым утратившей свою непосредственность видимости мы имеем иностранное слово – рефлексия.

Сущность есть рефлексия, движение становления и перехода, остающееся внутри себя самого, вследствие чего отличное от него определяется просто, как отрицательное в себе, как видимость. Определенность становления бытия имеет основанием бытие и есть отношение к другому. Напротив, рефлектирующее движение есть другое, как отрицание в себе, имеющее бытие, лишь как относящееся к себе отрицание. Или, иначе, поскольку это отношение к себе и есть это отрицание отрицания, то отрицание дано, как отрицание, как нечто, имеющее свое бытие в своем отрицании бытия, как видимость. Другое есть поэтому здесь не бытие с отрицанием или границею, но отрицание с отрицанием. Но первое в противоположность этому _{9}другому, непосредственное или бытие, есть лишь самое это равенство отрицания с собою, отрицаемое отрицание, абсолютная отрицательность. Это равенство с собою или непосредственность не есть поэтому первое, от которого исходят, и которое переходит в свое отрицание; равным образом это не есть сущий субстракт, который проявлялся бы через рефлексию, но непосредственно есть только самое это движение.

Становление в сущности, ее рефлектирующее движение, есть поэтому движение от ничто к ничто и тем самым к себе самому. Переход или становление снимает себя в своем переходе; другое, которое становится в этом переходе, есть не небытие некоторого бытия, но ничто некоторого ничто, и это отрицание ничто образует бытие. Бытие, как сущность, есть лишь движение от ничто к ничто; она не имеет этого движения внутри себя, но есть сама абсолютная видимость, чистая отрицательность, которая не имеет в себе ничего, что она отрицала бы, но которая отрицает только самое ее отрицательное, сущее только в этом отрицании.

Эта чистая абсолютная рефлексия, которая есть движение от ничто к ничто, самоопределяет себя далее.

Она есть, во-первых, полагающая рефлексия;

во-вторых, она образует начало предположенного непосредственного и есть, таким образом, внешняя рефлексия.

В-третьих, она снимает это предположение, и, поскольку она в самом снятии предположения имеет вместе предполагающий характер, она есть определяющая рефлексия.

1. Полагающая рефлексия

Видимость есть уничтоженное или несущественное; но уничтоженное или несущественное имеет свое бытие не в другом, видимостью которого оно было бы, а его бытие есть его собственное равенство с собою; это взаимодействие отрицательного с самим собою определилось, как абсолютная рефлексия сущности.

Эта относящаяся к себе отрицательность есть следовательно отрицание ее самой. Тем самым она есть вообще настолько же снятая отрицательность, насколько она есть отрицательность. Иначе она есть сама отрицательное и простое равенство с собою или непосредственность. Она состоит, таким образом, в том, чтобы быть самой собою и не самой собою и притом в одном единстве.

Ближайшим образом рефлексия есть движение от ничто к ничто и тем самым совпадающее с самим собою отрицание. Это совпадение с собою есть вообще простое равенство с собою, – непосредственность. Но это совпадение не есть переход отрицания в равенство с собою, как в свое инобытие; рефлексия есть переход, как снятие перехода, ибо она есть непосредственное совпадение отрицательного с самим собою. Таким обра_{10}зом, это совпадение есть, во-первых, равенство с собою или непосредственность; но, во-вторых, эта непосредственность есть равенство отрицательного с собою и тем самым само себя отрицающее равенство; непосредственность, которая есть в себе отрицательное, отрицательное ее самой, и состоит в том, чтобы быть тем, что она не есть.

Отношение отрицательного к самому себе есть, следовательно, его возврат в себя; оно есть непосредственность, как снятие отрицательного, но непосредственность, только как это отношение или возврат из чего-либо и тем самым как сама себя снимающая непосредственность. В этом состоит положение, – в непосредственности, только как определенности или как рефлектирующей себя. Эта непосредственность, которая есть лишь возврат отрицательного в себя, и есть та непосредственность, которая составляет определенность видимости, и с которой ранее того казалось начинающимся рефлектирующее движение. Но вместо того, чтобы быть началом, эта непосредственность есть скорее возврат или сама рефлексия. Рефлексия есть, следовательно, движение, которое, поскольку оно есть возврат, есть именно потому то, что и начинается и возвращается.

Она есть положение, поскольку ее непосредственность есть возврат; именно нет какого-либо другого, ни такого, из которого она исходила бы, ни такого, в которое она возвращалась бы; поэтому она есть только возврат или отрицательное самой себя. Но далее эта непосредственность есть снятое отрицание и снятый возврат в себя. Рефлексия есть снятие отрицательного, снятие ее другого, непосредственности. Поэтому, поскольку она есть непосредственность, как возврат, совпадение отрицательного с самим собою, она есть отрицание отрицательного, как отрицательного. Таким образом, она есть предположение. Или, иначе, непосредственность, как возврат, есть лишь отрицательное ее самой, состоит в том, чтобы не быть непосредственностью; но рефлексия есть снятие отрицания себя самой, она есть совпадение с собою; она, стало быть, снимает свое положение, и поскольку она есть снятие положения в ее положении, она есть предположение. В предположении рефлексия определяет возврат в себя, как отрицательное ее самой, как то, снятие чего есть сущность. Она есть свое отношение к себе самой, но как к своему отрицанию; лишь таким образом она есть остающаяся внутри себя, относящаяся в себе отрицательность. Вообще непосредственность выступает, лишь как возврат, и есть то отрицательное, которое есть видимость начала, отрицаемого возвратом. Возврат сущности есть тем самым ее отталкивание от себя самой. Или рефлексия в себе есть по существу предположение того, чему она служит возвратом.

То, единственно в силу чего сущность есть равенство с собою, есть снятие ее равенства с собою. Она предполагает себя, и снятие этого предположения есть она сама; наоборот, это снятие ее предположения есть самое предположение. Таким образом, рефлексия предварительно находит нечто непосредственное, за которое она переходит, и возвратом от которого она оказывается. Но этот возврат есть предположение предварительно найден_{11}ного. Это предварительно найденное становится лишь в силу того, что оно покидается, его непосредственность есть снятая непосредственность. Снятая непосредственность есть, наоборот, возврат в себя, приход сущности в себя, простое саморавное бытие. Тем самым этот приход в себя есть снятие себя, отталкивающая от себя, предполагающая рефлексия, и ее отталкивание от себя есть приход к себе самой.

Рефлектирующее движение тем самым, согласно сказанному, должно быть понимаемо, как абсолютное отталкивание (Gegenstoss) в себе самом. Ибо предположение возврата в себя – того, от чего исходит сущность, которая есть лишь этот возврат, – есть лишь в самом возврате. Выход за непосредственное, с которого начинается рефлексия, осуществляется собственно через этот самый выход; и выход за непосредственное есть приход к нему. Движение, как прогресс, вращается непосредственно в себе самом и таким образом получается лишь самодвижение, – движение, исходящее от себя, поскольку полагающая рефлексия есть предполагающая, а предполагающая есть просто полагающая.

Таким образом, рефлексия есть и она сама, и ее небытие; и она есть она сама, лишь поскольку она есть отрицание себя, ибо лишь таким путем снятие отрицательного есть вместе совпадение с собою. Непосредственность, которую она предполагает, как свое снятие, есть просто лишь положение, снятое в себе, неотличающееся от возврата в себя, и оказывающееся само лишь этим возвратом. Но оно определено вместе с тем, как отрицательное, как непосредственно противоположное себе, следовательно, противоположное некоторому другому. Таким образом, рефлексия определена; поскольку ей по этой определенности свойственно предположение, и поскольку она начинает с непосредственного, как своего другого, она есть внешняя рефлексия.

2. Внешняя рефлексия

Рефлексия, как абсолютная рефлексия, есть в ней самой видимая сущность и предполагает лишь видимость, положение; как предполагающая, она есть непосредственно лишь полагающая рефлексия. Но внешняя или реальная рефлексия предполагает себя, как снятую, как свое отрицательное. В этом определении она удваивается. Во-первых, она есть предположенное или рефлексия в себя, которая есть непосредственное. Во-вторых, она есть отрицательная относящаяся к себе рефлексия; она относится к себе, как к тому своему небытию.

Внешняя рефлексия предполагает, следовательно, бытие, во-первых, не в том смысле, что его непосредственность есть лишь положение или момент, но скорее в том смысле, что эта непосредственность есть отношение к себе, а определенность есть только момент. Она относится к своему предположению так, что последнее есть отрицание рефлексии, но притом так, что это отрицание, как отрицание, снято. Рефлексия в ее _{12}положении непосредственно снимает свое положение так, что она имеет непосредственное предположение. Она предварительно находит, следовательно, это положение, как такое, с которого она начинает, и относительно которого она есть возвращение в себя, отрицание этого ее отрицания. Но что это предположенное есть отрицательное или положенное, – это не есть его начало; эта определенность принадлежит лишь полагающей рефлексии, в предположении же положение есть лишь снятое. То, что внешняя рефлексия определяет и полагает в непосредственном, суть поэтому внешние для него определения. В сфере бытия она была бесконечным; конечное считается первым, реальным, с него начинают, как с лежащего и продолжающего лежать в основании, а бесконечное есть противоположная ему рефлексия в себя.

Эта внешняя рефлексия есть вывод, в котором заключаются оба крайние члена, непосредственное и рефлексия в себя; среднее между ними есть их отношение, определенное непосредственное, так что одна часть, непосредственность, принадлежит лишь одному крайнему члену, а другая, определенность или отрицание, лишь другому.

Но при ближайшем рассмотрении действия внешней рефлексии она оказывается, во-вторых, положением непосредственного, которое тем самым становится отрицательным или определенным; но она есть непосредственно также снятие этого ее положения, ибо она предполагает непосредственное; она есть отрицание отрицания этого ее отрицания. Но она тем самым есть также непосредственно положение, снятие отрицательного относительно нее непосредственного, и то, от чего она, по-видимому, начинает, как от некоторого чуждого ей, есть лишь в этом ее начинании. Непосредственное есть, таким образом, то же самое, что и рефлексия, не только в себе, т.е. для нас или во внешней рефлексии, но это тожество его положено. А именно оно определено через рефлексию, как ее отрицательное или ее другое, но вместе с тем, оно само есть то, что отрицает это определение. Тем самым снимается внешность рефлексии относительно непосредственного, ее самоотрицающее положение есть совпадение ее с ее отрицательным, с непосредственным, и это совпадение есть сама существенная непосредственность. Таким образом, оказывается, что внешняя рефлексия есть не внешняя, но столь же имманентная рефлексия самой непосредственности; или что то, что получается через полагающую рефлексию, есть сущая в себе и для себя сущность. Таким образом, она есть определяющая рефлексия.

Примечание. Рефлексия понимается обыкновенно в субъективном смысле, как движение силы суждения, выходящей за данное непосредственное представление и исследывающей или тем самым сравнивающей общие его определения. Кант противополагает рефлектирующую силу суждения определяющей (Критика силы суждения. Введение, стр. XXIII и сл.). Он определяет силу суждения вообще, как способность мыслить частное, как содержащееся под общим._{13}

Если общее (правило, принцип, закон) дано, то сила суждения, подводящая под него частное, есть определяющее. Если же дано лишь частное, к коему нужно подыскать общее, то сила суждения есть только рефлектирующая. Тем самым рефлексия есть здесь как бы восхождение над непосредственным к общему. Непосредственное определяется, как частное, отчасти лишь через это свое отношение к своему общему; для себя же первое есть лишь единоличное или непосредственно сущее. Отчасти же то, что к чему оно относится, есть его общее, его правило, принцип, закон, вообще рефлектированное внутри себя, относящееся к себе, сущность или существенное.

Но здесь идет речь не о рефлексии сознания, ниже о более определенной рефлексии рассудка, имеющей своими определениями частное и общее, а о рефлексии вообще. Та рефлексия, которой Кант приписывает подыскание общего к данному частному, и есть, как выясняется, также лишь внешняя рефлексия, относящаяся к непосредственному, как к данному. Но в ней заключается также и понятие абсолютной рефлексии; ибо то общее, принцип, или правило, или закон, к которому она восходит в своем определении, признается за сущность того непосредственного, с которого начинают, и тем самым последнее уничтожается, а возврат от него, определение рефлексии, оказывается лишь положением непосредственного по его истинному бытию; следовательно, то, что совершает в нем рефлексия, и определения, исходящие от нее, – не чем-то внешним для этого непосредственного, но его собственным бытием.

Внешняя же рефлексия имеется в виду тогда, когда рефлексии вообще, как это некоторое время было принято в философии, приписывается все дурное, и на нее с ее определением смотрят, как на антипод и наследственного врага абсолютного способа исследования. Действительно и мыслящая рефлексия, поскольку она остается внешнею, исходит от некоторого данного, чуждого ее непосредственного и смотрит на себя, как на чисто формальное действие, получающее содержание и материю извне и имеющее для себя лишь обусловленное им движение. Далее, как окажется сейчас, при ближайшем рассмотрении определяющей рефлексии, рефлектирующие определения суть другого рода, чем просто непосредственные определения бытия. Последние допускаются более, как преходящие, только относительные, находящиеся в отношении к другому; рефлектированные же определения имеют форму бытия в себе и для себя; они заявляют себя поэтому, как существенные, и вместо того, чтобы быть переходящими в свою противоположность, они являются, напротив, абсолютными, свободными и безразличными одно к другому. Поэтому они упорно противятся своему движению, их бытие есть их тожество с собою в их определенности, по которой они, хотя они предполагаются одно в противоположность другому, сохраняются в этом отношении просто, как раздельные._{14}

3. Определяющая рефлексия

Определяющая рефлексия есть вообще единство полагающей и внешней рефлексии. Это должно быть рассмотрено ближе.

1. Внешняя рефлексия начинает от непосредственного бытия, полагающая – от ничто. Внешняя рефлексия, становясь определяющею, полагает другое, но уже как сущность, вместо снятого бытия; это положение полагает свое определение не вместо другого; оно не имеет предположения. Но именно потому оно не есть полная, определяющая рефлексия, определение, которое оно полагает, есть по тому самому только положенное; оно есть непосредственное, но не такое, которое равно само себе, а отрицающее себя; оно имеет абсолютное отношение к возврату в себя, есть только в рефлексии внутрь себя, но есть самая эта рефлексия.

Положенное есть поэтому другое, но так, что сохраняется вполне равенство рефлексии с собою; ибо положенное есть лишь снятое, отношение к возврату в само себя. В сфере бытия существование было бытием, содержавшим в нем отрицание, и непосредственною почвою и элементом этого отрицания, которое поэтому было непосредственным. Существованию в сфере сущности соответствует положенное. Оно есть также существование, но его ночва есть бытие, как сущность или как чистая отрицательность; оно есть определенность или отрицание, не как сущее, а как непосредственно снятое. Существование есть только положенное: таково суждение сущности о существовании. Положенное, с одной стороны, противоположно существованию, с другой стороны, сущности и должно считаться серединою, соединяющею существование с сущностью и, наоборот, – сущность с существованием. Если говорится, что некоторое определение есть только положенное, то это может, значит, иметь двоякий смысл; оно таково в противоположность или существованию, или сущности. В первом смысле существование признают за нечто высшее, чем положенное, и последнее приписывается внешней рефлексии, субъективному. Но в действительности положенное есть высшее, ибо, как положенное, существование есть то, что оно есть в себе, отрицательное, относящееся только к возврату в себя. Поэтому положенное есть только положенное в отношении к сущности, как отрицание возврата в себя само.

2. Положенное не есть еще определение рефлексии; оно есть лишь определенность, отрицание вообще. Но положение достигло теперь единства с внешнею рефлексиею; последняя есть в этом единстве абсолютное предположение, т.е. отталкивание рефлексии от себя самой или положение определенности, как ее самой. Положение есть поэтому такое отрицание, но, как предположенное, оно есть рефлектированное в себя. Таким образом положенное есть определение рефлексии.

Определение рефлексии отличается от определенности бытия, от качества; последнее есть непосредственное отношение к другому вообще; поло_{15}женное есть также отношение к другому, но как к рефлектированию в себя.

Отрицание, как качество, есть сущее отрицание; бытие составляет его основу и элемент. Напротив, определение рефлексии имеет такою основою рефлектирование в само себя. Положенное упрочивается в определение именно потому, что рефлексия есть равенство с самой собою в ее отрицании; ее отрицание есть поэтому само рефлексия в себя. Определение обусловливается здесь не бытием, но ее равенством с собою. Так как бытие, как носитель качества, неравно отрицанию, то качество есть сам в себе неравный, а потому преходящий, исчезающий в другом момент. Напротив, определение рефлексии есть положенное, как отрицание, отрицание, которое имеет своею основою акт отрицания, и которое потому не есть неравное в себе самом, а тем самым есть существенная, непреходящая определенность.

Саморавенство рефлексии, в которой отрицательное есть только отрицательное, снятое или положенное, есть то, что дает последнему устойчивость.

В силу этой рефлексии в себя определения рефлексии являются, как свободные, витающие в пустоте без взаимного притяжения или отталкивания существенности (Wesenheiten). В них определенность упрочена и бесконечно фиксирована через отношение к себе. Это есть определенное, подчинившее себе свой переход и свое простое положение или превратившее свою рефлексию в другое в рефлексию в себя. Эти определения образуют тем самым определенную видимость, как она присуща сущности, существенную видимость. По этому основанию определяющая рефлексия есть рефлексия, перешедшая вне себя; само равенство сущности исчезло в получившем господство отрицании.

В определении рефлексии есть, следовательно, две стороны, ближайшим образом различающиеся.

Во-первых, она есть положенное, отрицание, как таковое; во-вторых, она есть рефлексия в себя. Как положенное, она есть отрицание, как таковое, в этом и состоит его единство с самой собою. Но она такова лишь в себе, или иначе она есть непосредственное, снимающее себя в нем другое самого себя. Тем самым рефлексия есть остающееся внутри себя определение. Сущность не выходит в ней из себя; ее различия просто положены, вобраны обратно в сущность. Но, с другой стороны, они не положены, а рефлектированы в самих себя; отрицание, как отрицание, рефлектировано в равенство с ним самим, а не в другое, не в свое небытие.

3. Но если определение рефлексии есть как рефлектированное отношение внутри себя самого, так и положенное, то отсюда непосредственно выясняется его природа. А именно как положенное, оно есть отрицание, как таковое, небытие в противоположность другому, именно в противоположность абсолютной рефлексии в себя или сущности. Но как отношение к себе, оно рефлектировано в себя. Эта ее рефлексия и положение различны; положенное есть собственно снятое, а рефлектированное есть сохраняющееся. _{16}Итак, поскольку положение есть вместе с тем рефлексия в себя, определенность рефлексии есть отношение к ее инобытию в ней самой. Она не есть сущая, покоящаяся определенность, относящаяся к другому так, что относимое и его отношение различны между собою, что первое есть сущее внутри себя, нечто, исключающее из себя свое другое и свое отношение к этому другому; но определение рефлексии есть в нем самом определенная сторона, и отношение этой определенной стороны есть определенное, т.е. отношение к ее отрицанию. Качество через свое отношение переходит в другое; с его отношения начинается изменение. Напротив, определение рефлексии вобрало свое инобытие обратно в себя. Оно есть положенное, отрицание, которое, однако, обращает свое отношение к другому назад в себя, и отрицание, которое равно самому себе, которое есть единство его самого и его другого и потому существенность. Последняя есть, стало быть, положенное, отрицание, но, как рефлексия в себя, она есть вместе с тем снятие этого положенного, бесконечное отношение к себе.

1. Абсолютное различение

Различение есть отрицательность, свойственная рефлексии в себя; ничто, высказываемое через тожесловие; существенный момент самого тожества, которое вместе с тем определяет себя и отличает от различения, как отрицательное самого себя.

1. Это различение есть различение в себе и для себя, абсолютное различение, различение сущности. Оно есть различение в себе и для себя, не различение через что-либо внешнее, но относящееся к себе, следовательно, простое различение. Важно понимать абсолютное различение, как простое. В абсолютном различении А и не-A образуется через простое нет, как таковое. Самое различение есть простое понятие. Две вещи, так говорится, различаются тем, что они и т.д. Тем – это значит в одном и том же отношении, на основании того же определения. Это различение рефлексии, а не инобытие существования. Существование и другое существование положены, как находящиеся одно вне другого, каждое из определенных одно в противоположность другому существований имеет непосредственное бытие для себя. Напротив, другое сущности есть другое в себе и для себя, не другое другого, находящегося вне его, – простая определенность в себе. И в сфере существования инобытие и определенность оказываются той же природы, простою определенностью, тожественным противоположением; но это тожество обнаружилось лишь, как переход одной определенности в другую. Здесь же в сфере рефлексии различение выступает, как рефлектированное, положенное так, как оно есть в себе.

2. Различение в себе есть относящееся к себе различение; таким образом оно есть отрицательность самого себя, различение не от другого, а себя от самого себя; оно не есть оно само, но свое другое. Но различенное от различения есть тожество. Поэтому оно есть оно само и тожество. Оба вместе образуют различение; оно есть и целое, и свой момент. Можно также сказать, что различение, как простое, не есть различение; оно таково лишь в отношении к тожеству; но собственно оно, как различение, содержит также и себя и самое это отношение. Различение есть и целое, и свой собственный момент так же, как тожество есть и целое, и свой момент. Это должно считаться существенною природою рефлексии и определенною основою всякой деятельности и самодвижения. Различение и тожество становятся моментами или положенным, так как они, как рефлексия, суть отрицательное отношение к себе самому.

Различение, как единство себя и тожества, есть само в себе определенное различение. Оно не есть переход во что-либо другое, отношение к другому вне себя; оно имеет свое другое, тожество, в себе самом; _{24}также точно, как и последнее, переходя в определение различения, не теряется в нем, как в своем другом, но сохраняется в нем, есть своя рефлексия в себя и свой момент.

3. Различение имеет оба момента, тожество и различение; оба суть т. обр. положенное, определенность. Но в этом положении каждое есть отношение к себе. Первое, тожество, есть само непосредственно момент рефлексии в себя; равным образом второе есть различение, различение в себе, рефлектированное различение. Различение, поскольку оно имеет два таких момента, которые сами суть рефлексии в себя, есть различие (Verschiedenheit).

2. Различие

1. Тожество распадается в нем самом на различие, так как оно полагает себя, как абсолютное различение в себе самом, как отрицательное самого себя, и эти его моменты, оно само и его отрицательное, суть рефлексии в себя, тожественны с собою, так как она сама непосредственно снимает свое отрицание и рефлектируется в себя в своем определении. Различенное остается, как безразлично взаимно различное, ибо оно тожественно себе, так как тожество составляет его почву и элемент; но различное есть то, что оно есть, лишь в своей противоположности, в тожестве. Различие составляет инобытие рефлексии, как таковое. Другое существования имеет непосредственное бытие в своем основании, в коем состоит его отрицательное. В рефлексии же тожество с собою, рефлектированная непосредственность, образует наличность отрицательного и его безразличие.

Моменты различения суть тожество и различение. Они различны, как рефлектированные в самих себя, как относящиеся к себе; т. обр. они суть в определении тожества отношения лишь к себе; тожество не отнесено к различению, ниже различение – к тожеству; поскольку каждый из этих моментов отнесен лишь к себе, они не определены один в противоположность другому. Так как они таким образом не различены в них самих, то различение для них внешне. Различные относятся поэтому между собою, не как тожество и различение, но как различные вообще, которые безразличны одно к другому и к своей определенности.

2. В различии, как безразличии различения, рефлексия стала вообще внешнею; различение есть лишь положение или снятое, но оно есть само вся рефлексия. При ближайшем рассмотрении оба, тожество и различение, суть, как они были только что определены, рефлексии; каждое есть единство себя самого и своего другого; каждое есть целое. Тем самым определенность, состоящая в том, чтобы быть только тожеством или только различением, снимается. Поэтому они не суть качества, так как их определенность через рефлексию в себя есть вместе с тем лишь отрицание. Дано, таким образом, это удвоенное, рефлексия в себя, как таковая, и определенность, как отрицание, или положение. Положение есть внешняя себе рефлексия; оно есть отрицание, как отрицание; тем самым в себе оно есть относящееся _{25}к себе отрицание и рефлексия в себя, но только в себе; оно есть отношение к себе, лишь как к внешнему.

Рефлексия в себе и внешняя рефлексия суть тем самым два определения, в которых положили себя моменты различения, тожество и различение. Они суть самые эти моменты, поскольку они уже определили себя. Рефлексия в себе есть тожество, но неопределенное, как безразличное к различению; не лишенное вовсе последнего, но относящееся к нему, как тожественному с собою; она есть различие. Это тожество, так рефлектировавшее себя в себя, что оно есть собственно одна рефлексия в себя обоих моментов, что оба суть рефлексии в себя. Тожество есть эта одна рефлексия их обоих, которые имеют различение в ней, как нечто безразличное, и которая есть различие вообще. Внешняя рефлексия есть, напротив, его определенное различение, не как абсолютной рефлексии в себя, но как определение, относительно которого сущая в себе рефлексия безразлична; его оба момента, тожество и самое различение, суть таким образом положенные внешне, не сущие в себе и для себя определения.

Это внешнее тожество есть равенство, а внешнее различение – неравенство. Равенство есть, правда, тожество, но лишь положенное, тожество, которое не есть в себе и для себя. Равным образом неравенство есть различение, но внешнее, которое не есть в себе и для себя различение самого неравного. Равно ли нечто другому нечто, или нет, не касается ни того, ни другого; каждое из них относится лишь к себе; оно в себе и для себя самого есть то, что оно есть; тожество или нетожество, в смысле равенства и неравенства, есть отношение к третьему, которое находится вне них.

3. Внешняя рефлексия относит различное к равенству и неравенству. Это отношение, сравнение, исходит попеременно от равенства к неравенству и от последнего к первому. Но это перемежающееся отношение равенства и неравенства внешне для самих этих определений; равным образом они относятся не одно к другому, но лишь к чему-либо третьему. Каждое в этой смене выступает непосредственно для себя. Внешняя рефлексия, как таковая, внешня для самой себя; определенное различение есть отрицаемое абсолютное различение; поэтому оно не просто, не есть рефлексия в себя, но имеет ее вне себя; вследствие того его моменты распадаются и так же относятся, как внешние один другому, к противоположной им рефлексии в себя.

В отчуждающую себя рефлексию привходят, стало быть, равенство и неравенство, как относящиеся одно к другому, и она разделяет их, относя их к одному и тому же посредством выражений постольку, с той или другой стороны, в том или ином отношении. Следовательно, различные, которые суть одно и то же, к чему относятся оба, равенство и неравенство, с одной стороны равны между собою, а с другой стороны неравны, и поскольку они равны, постольку они неравны. Равенство относится лишь к себе, и неравенство есть также лишь неравенство.

Но через это отделение одного от другого они только снимаются._{26}

То самое, что должно препятствовать их противоречию и разложению, а именно, что нечто в одном отношении равно, а в другом неравно другому, – это разделение равенства и неравенства и есть их разрушение. Ибо оба они суть определения различения; они суть отношения одного к другому, состоящие в том, что одно есть то, что не есть другое; равное не есть неравное, а неравное не есть равное; обоим им существенно это отношение, и вне его они не имеют никакого значения; как определение различения, каждое есть то, что оно есть, и отличено от своего другого. Но в силу их безразличия одного к другому равенство отнесено лишь к себе, а неравенство есть также свое собственное отношение и рефлексия для себя; тем самым каждое равно само себе; различение исчезло, так как они не имеют определенности одно относительно другого, или каждое есть тем самым равенство.

Это отношение безразличия или внешнее различение тем самым снимается и есть своя собственная отрицательность в себе самом. Оно есть та отрицательность, которая в сравнении свойственна сравниваемому. Сравниваемое направляется от равенства к неравенству и обратно от последнего к первому; т. обр. одно исчезает в другом и есть в действительности отрицательное единство обоих. Это единство ближайшим образом находится вне сравниваемых также, как вне моментов сравнения, как субъективное, вне их совершающееся действие. Но это отрицательное единство, как оказалось, есть в действительности сама природа равенства и неравенства. Именно то самостоятельное отношение, каким оказывается каждое из них, и есть собственно их отличительность и тем самым снимающее их самих отношение к себе.

С этой стороны, как моменты внешней рефлексии и внешние самим себе, равенство и неравенство исчезают в их равенстве. Но это их отрицательное единство далее также положено в них; а именно они имеют сущую в себе рефлексию вне их или суть равенство, а неравенство некоторого третьего, другого, чем они сами. Т. обр. равное не есть равное самому себе, а неравное не есть неравное самому себе, но нечто неравное ему само есть равное. Равное и неравное есть, поэтому, неравное самому себе. Каждое тем самым есть эта рефлексия, равенство, которое есть и оно само, и неравенство, и неравенство, которое есть и оно само, и равенство.

Равенство и неравенство образовали сторону положенного в противоположность сравниваемому или различному, которое определилось в противоположность им, как сущая в себе рефлексия. Но тем самым последнее также утратило свою определенность относительно них. Именно равенство и неравенство, определения внешней рефлексии, суть лишь сущая в себе рефлексия, которая должна была быть различным, как таковым, своим лишь неопределенным различением. Сущая в себе рефлексия есть отношение к себе без отрицания, отвлеченное тожество с собою и тем самым самим положенным. Просто различное переходит таким образом через положение в отрицательную рефлексию. Различное есть просто положенное различение, т.е. различение, которое не есть различение, следовательно, есть отрицание _{27}себя в нем самом. Таким образом, само равенство и неравенство, положенное, возвращается к отрицательному единству с собою через безразличие или сущую в себе рефлексию, рефлексию, которая есть различение равенства и неравенства в самом себе. Различие, безразличные стороны которого суть также лишь моменты одного отрицательного единства, есть противоположность.

Примечание. Различие, как и тожество, выражается в некотором собственном предложении. Впрочем, оба эти предложения остаются одно против другого в безразличном различии так, что каждое употребляется для себя без отношения к другому.

Все вещи различны или: нет двух вещей, которые были бы тожественны. Это предложение действительно противоположно предложению тожества, ибо первое гласит: А есть различное, следовательно А также не есть А; или А в другом не-тожественно себе, т.е. оно не есть А вообще, а собственно определенное А. В тожественном предложении вместо А может быть поставлен любой другой субстрат, но А, как не-тожественное, уже не может быть заменено чем-либо другим. Правда, оно должно быть различным не от себя, а лишь от другого; но это различие есть его собственное определение. Как тожественное с собою, А есть неопределенное; а как определенное, оно есть противоположное себе, оно уже не только не тожественно себе, но причастно в нем самом отрицанию, следовательно, различию себя самого от себя.

Что все вещи различны одна от другой, – это совсем излишнее предложение, так как множественность вещей уже непосредственно заключает в себе их множество и совершенно неопределенное различие. Но предложение: нет двух вещей, которые совершенно тожественны одна другой, выражает нечто большее, а именно определенное различие. Две вещи не только две; численное множество указывает лишь на единообразие, а между тем вещи различны по своему определению. Предложение, по которому нет двух одинаковых между собою вещей, доступно представлению, – как видно из того анекдота, случившегося при одном дворе, где Лейбниц высказал это предложение и предложил дамам найти между листьями дерева два одинаковых. Счастливые времена для метафизики, когда ею занимались при дворе, и когда для проверки сказанного не требовалось иного труда, кроме сравнения листьев дерева! Основание очевидности предложения о тожестве заключается в сказанном о том, что два или численное множество еще не содержит в себе определенного различия, и что различие, как таковое, в своей отвлеченности прежде всего безразлично к равенству и неравенству. Представление, поскольку оно переходит и в определение, берет самые эти моменты, как безразличные один к другому, так что для определения считается достаточным то или другое, – или простое равенство вещей без неравенства, или различие вещей, хотя бы они были лишь численно многими, различными вообще, а не неравными. Напротив, предложение о различии выражает собою, что вещи различны одна от другой вследствие неравенства, что _{28}определение неравенства свойственно им в той же мере, как и определение равенства, ибо лишь оба эти определения вместе составляют определенное различение.

Но предложение, по коему всем вещам свойственно определение неравенства, нуждалось бы в доказательстве; оно не может быть установлено непосредственно, ибо самообычный прием познания требует для связи различных определений в синтетическом предложении доказательства или указания чего-либо третьего, чем они опосредованы. Этим доказательством должен был бы служить переход тожества в различие, и затем переход последнего в определенное различие, в неравенство. Но это не может быть осуществлено, ибо оказалось, что различие или внешнее различение есть в действительности рефлектированное в себя различение в нем самом, что безразличное удержание различного есть простое положение, а потому не внешнее, безразличное различение, а единое отношение обоих моментов.

Здесь имеет место разложение и уничтожение предложения о различии. Две вещи совершенно равны; они вместе равны и неравны; равны уже потому, что они суть две вещи или вообще две, что каждая из них есть одна вещь, есть одно так же, как и другое, и что поэтому каждая есть то же самое, что и другая; неравны же они по предположению. Тем самым дано определение, что оба момента, равенство и неравенство, различны в одном и том же, или что разделяющее их различение есть вместе с тем одно и то же отношение. Тем самым они перешли в противоположность.

Правда, что вместе с тем обоих предикатов ставится одно вне другого через постольку; две вещи постольку равны, постольку же неравны, или с одной стороны и в одном отношении равны, с другой же стороны и в другом отношении неравны. Тем самым единство равенства и неравенства удаляется из вещи, и то, что было бы ее собственною рефлексиею равенства и неравенства в себе, сохраняется, как внешняя для вещи рефлексия. Но вследствие того последняя в одной и той же деятельности различает две стороны равенства и неравенства и тем самым содержит обе в одной деятельности, дает проявляться и рефлектирует одну в другой. Обычная нежность к вещам, заботящаяся лишь о том, чтобы они не противоречили себе, как в этих, так и в других случаях забывает, что таким путем противоречие не разрешается, а переносится лишь в другое место, в субъективную или внешнюю рефлексию вообще, и что последняя действительно содержит оба момента, которые вследствие такого удаления и перемещения высказываются просто, как положенное, как снятые и отнесенные один к другому в одном единстве.

3. Противоположность

В противоположности завершается определенная рефлексия, различение. Противоположность есть единство тожества и различия; ее моменты различны в одном тожестве; в этом смысле они противоположны._{29}

Тожество и различение суть моменты различения, содержимые внутри его; они суть рефлектированные моменты его единства. Равенство же и неравенство суть ставшая внешнею рефлексия; их тожество с собою есть не только безразличие каждого из них к различенному от него, но и к бытию в себе и для себя, как таковому; тожество с собою в противоположность рефлектированному в себя, следовательно нерефлектированная в себя непосредственность. Положение сторон внешней рефлексии есть поэтому бытие, также как их неположение есть небытие.

При ближайшем рассмотрении моментов противоположности они оказываются рефлектированным в себя положением или определением вообще. Положение есть равенство и неравенство; оба они, рефлектированные в себя, образуют определения противоположности. Их рефлексия в себя состоит в том, что каждое в нем самом есть единство равенства и неравенства. Равенство есть только в рефлексии, которая сравнивает посредством неравенства, следовательно опосредывает через нее другой безразличный момент; равным образом неравенство есть лишь в том же рефлектирующем отношении, в котором есть равенство. Каждый из этих моментов есть, стало быть, в своей определенности целое. Он есть целое, поскольку он содержит в себе также и другой момент; но так как это его другое есть безразлично сущее, то каждый момент содержит в себе отношение к своему небытию и есть лишь рефлексия в себя или целое, относящееся существенно к своему небытию.

Это рефлектированное в себя равенство с собою, содержащее внутри его самого отношение к неравенству, есть положительное; неравенство же, содержащее внутри его самого отношение к своему небытию, к равенству, есть отрицательное. Или оба суть положение; поскольку же различаемая определенность принята, как различенное определенное отношение положения к себе, то противоположность, с одной стороны, есть положение, рефлектированное в свое равенство с собою; с другой стороны, оно же рефлектировано в свое неравенство с собою: положительное и отрицательное. Положительное есть положение, рефлектированное в равенство с собою; но так как рефлектированное есть положение, т.е. отрицание, как отрицание, то эта рефлексия в себя имеет своим определением отношение к другому. Отрицательное есть положение, рефлектированное в неравенство; но так как положение есть самое неравенство, то эта рефлексия есть тем самым тожество неравенства с самим собою и абсолютное отношение к себе. Таким образом, обоим свойственны – положению, рефлектированному в равенство с собою, – неравенство, а положению, рефлектированному в неравенство с собою, – равенство.

Положительное и отрицательное суть, таким образом, ставшие самостоятельными стороны противоположности. Они самостоятельны, поскольку они суть рефлексия целого в себя, и они принадлежат противоположности, поскольку целое, рефлектированное в себя, есть определенность. Вследствие своей самостоятельности они образуют определенную в себе противоположность. _{30}Каждое из них есть оно само и свое другое, и потому каждое имеет свою определенность не в чем-либо другом, а в себе самом. Каждое относится к самому себе, лишь относясь к своему другому. Это отношение имеет две стороны; каждое есть отношение к своему небытию, как снятие внутрь себя этого инобытия; таким образом, его небытие есть лишь момент внутри его. Но, с другой стороны, положение стало здесь бытием, безразличным состоянием; содержащееся в каждом его другое есть поэтому также небытие того, в чем оно должно содержаться, лишь как момент. Каждое есть поэтому лишь постольку, поскольку есть его небытие, и притом в тожественном отношении.

Определения, образующие положительное и отрицательное, состоят, следовательно, в том, что положительное и отрицательное суть, во-первых, абсолютные моменты противоположности; их наличность есть нераздельно некоторая рефлексия; это опосредование, в котором каждое обусловлено небытием своего другого, следовательно, своим другим или своим собственным небытием. Таким образом, они суть вообще противоположные; или иначе каждое есть лишь противоположное другому, первое еще не есть положительное, а второе еще не есть отрицательное, но оба они суть отрицательные, одно относительно другого. Каждое вообще есть, следовательно, во-первых, поскольку есть другое; оно есть то, что оно есть через другое, через свое собственное небытие; оно есть лишь положенное; во-вторых, оно есть, поскольку другого нет; оно есть то, что оно есть, через небытие другого; оно есть рефлексия в себя. Но оба суть одно и то же опосредование противоположности вообще, в коем они вообще суть лишь положенное.

Но далее это простое положение вообще рефлектировано в себя; положительное и отрицательное по этому моменту внешней рефлексии безразличны к тому первоначальному тожеству, в котором они суть лишь моменты; или, иначе, поскольку эта первая рефлексия есть собственная рефлексия положительного и отрицательного в само себя, и каждое их положение есть в них самих, то каждое из них безразлично к этой своей рефлексии в свое небытие, к своему собственному положению. Таким образом, обе стороны только различны, и поскольку их определенность – быть положительным и отрицательным – образует их положение, одного в противоположность другому, то каждая из этих сторон определена так не в ней самой, а есть лишь определенность вообще; поэтому хотя каждой стороне присуща одна из определенностей – положительного или отрицательного, но они могут быть переставляемы, и каждая сторона имеет такое свойство, что она может быть одинаково принимаема как за положительную, так и за отрицательную.

Но положительное и отрицательное есть, в-третьих, не только положенное, не просто безразличное, а его положение или отношение к другому в некотором единстве, которое не есть оно само, в каждым из них вобрано обратно в себя. Каждое из них в нем самом положительно и отрицательно; положительное и отрицательное есть определение рефлексии в себе и для себя; лишь в этой рефлексии противопо_{31}ложного внутрь себя оно положительно и отрицательно. Положительное имеет в нем самом отношение к другому, составляющему определенность положительного; равным образом отрицательное не есть отрицательное в противоположность другому, а имеет также в нем самом ту определенность, в силу которой оно есть отрицательное.

Таким образом, каждое из них есть самостоятельное сущее для себя единство с собою. Положительное, правда, есть положение, но так, что для него положение есть лишь положение, снятое. Оно есть непротивоположное, снятая противоположность, но как сторона самой противоположности. Как положительное, нечто хотя и определено в отношении к некоторому инобытию, но так, что его природа состоит в том, чтобы не быть положенным; оно есть рефлексия в себя, отрицающая инобытие. Но и его другое, отрицательное, само уже не есть положение или момент, а самостоятельное бытие; таким образом, отрицающая рефлексия в себя положительного определяется, как исключающая из себя это свое небытие.

Таким образом, отрицательное, как абсолютная рефлексия, есть отрицательное, не как непосредственное, а как снятое положение; оно есть отрицательное в себе и для себя, положительно покоящееся на самом себе. Как рефлексия в себя оно отрицает свое отношение к другому; его другое есть положительное, некоторое самостоятельное бытие; его отрицательное отношение к последнему состоит поэтому в том, чтобы исключать оное из себя. Отрицательное есть данное для себя противоположное в противоположность положительному, которое есть определение снятой противоположности, покоящаяся на себе полная противоположность, противоположная тожественному себе положению.

Положительное и отрицательное суть тем самым положительное и отрицательное не только в себе, но в себе и для себя. Они в себе, поскольку отвлекается от их исключительного отношения к другому, и они берутся лишь по их определению. Нечто положительно или отрицательно в себе, поскольку оно должно быть определяемо так не только в противоположность другому. Но положительное или отрицательное, не как положение и потому не как противоположные, суть каждое непосредственное, бытие и небытие. Но положительное и отрицательное суть моменты противоположности, их бытие в себе образует лишь форму их рефлектирования в себя. Нечто есть положительное в себе без отношения к отрицательному, и нечто есть отрицательное в себе без отношения к положительному; в таком определении удерживается лишь отвлеченный момент этого рефлектирования. Но быть сущим в себе положительным или отрицательным значит по существу быть противоположным, это есть не момент, не сравнение, но собственное определение противоположных сторон. Поэтому, положительное или отрицательное таково в себе не вне отношения к другому, но так, что это отношение, и притом, как исключающее, составляет их определение или бытие в себе; в нем они, таким образом, вместе и в себе, и для себя._{32}

Примечание. Здесь нужно упомянуть о понятии положительного и отрицательного, как оно употребляется в арифметике. Оно предполагается там известным; но так как оно понимается не в своем определенном различении, то оно не изъято от неразрешимых затруднений и запутанности. Только что получились оба реальных определения положительного и отрицательного – кроме простого понятия их противоположения, – состоящие в том, что, во-первых, в основе лежит лишь различное непосредственное существование, простая рефлексия которого в себя различается от его положения, от самого противоположения. Поэтому последнее признается сущим не только в себе и для себя, и хотя причастным различию так, что каждое из различных есть противоположное вообще, но вместе с тем остается для себя безразличным к нему, и все равно, какое из обоих противоположных различных считается положительным или отрицательным. Но, во-вторых, положительное есть положительное в себе самом, отрицательное – отрицательное в себе самом, так что различное не безразлично одно к другому, но это есть его определение в себе и для себя. Обе эти формы положительного и отрицательного проявляются уже в первых определениях, в коих они употребляются арифметикою.

Во-первых, +а и –а суть вообще противоположные величины; а есть лежащая в основе обеих сущая в себе единица, которая, будучи сама безразлична к противоположению, без всякого дальнейшего понятия служит здесь мертвым основанием. Правда, –а означает отрицательное, +а – положительное, но каждое из них есть столь же противоположное, как и другое.

Далее, а не есть только простая лежащая в основе единица, но, как +а и –а, она есть рефлексия этих противоположений в себя; даны два различных а, и безразлично, какое из них хотят считать за положительное или отрицательное; оба остаются различными и положительными.

По первому взгляду, +у–у=0, или в выражении –8+3 положительное 3 есть отрицательное относительно 8-ми. Противоположные снимаются в их соединении. Один час пути на восток и столько же назад на запад снимают первый из сделанных путей; если дано столько-то долга на столько-то менее имущества, то наличность на столько-то большего имущества, снимает на столько-то долга. Час пути на восток не есть вместе с тем положительный путь в себе, ниже путь на запад – отрицательный путь, но эти направления безразличны относительно сказанной определенности противоположности: лишь третье извне привходящее к ним соображение делает один из них положительным, другой отрицательным. Равным образом, и долги не суть отрицательное в себе и для себя; они таковы лишь по отношению к должнику, для заимодавца же они суть его положительное имущество; это некоторая сумма денег или других каких-либо ценностей, которая становится долгом или имуществом по извне привходящим соображениям.

Противоположные, правда, снимаются при приведении их в соотноше_{33}ние так, что в результате получается нуль; но в них дано также их тожественное отношение, которое безразлично к самой противоположности; таким образом, они образуют одно. Как было упомянуто о сумме денег, она есть лишь одна сумма или а, одно а и в +а, и в –а; равным образом, путь есть лишь одна часть пути, а не два пути, один на восток, а другой на запад. Также точно ордината у одна и та же, на какой бы стороне оси она ни была взята; в этом смысле +у–у=у; это лишь ордината, лишь ее определение и закон.

Но далее два противоположных суть не одно безразличное, а два безразличных. Как противоположные, они суть также рефлектированные в себя и таким образом остаются различными.

Так, в выражении –8+3 дано вообще одиннадцать единиц; +у и –у суть ордината на противоположных сторонах оси, на которых каждая есть существование, безразличное к этой границе и к ее противоположности; таким образом +y–у=2у. Равным образом, путь, сделанный на восток и на запад, есть сумма двойного усилия или сумма двух периодов времени. Точно также в государственной экономии определенное количество денег или ценностей есть не только это одно количество, как средство существования, но оно удвоено; оно есть средство существования и для заимодавца, и для должника. Государственное имущество исчисляется не только, как сумма наличных денег и других недвижимых и движимых ценностей, существующих в государстве, еще менее, как сумма, остающаяся свободною по отнятии пассивного имущества от активного, но капитал, хотя бы его активное и пассивное определение сводилось к нулю, остается, во-первых, положительным капиталом, как +а–а=а; а, во-вторых, поскольку он разнообразным способом является пассивным, данным и снова данным в заем, он оказывается тем самым весьма разнообразным средством.

Но противоположные величины не только с одной стороны вообще противоположны, а с другой реальны или безразличны; но хотя определенное количество есть само безразлично ограниченное бытие, ему присуще также положительное в себе и отрицательное в себе.

Например, а, поскольку оно не имеет знака, считается за положительное, если перед ним требуется поставить знак. Если бы оно было противоположным вообще, то его одинаково можно бы было принять и за –а. Но положительный знак дается ему непосредственно, так как положительное имеет для себя своеобразное значение непосредственного, как тожественного себе в отличие от противоположения.

Далее, когда положительные и отрицательные величины складываются или вычитаются, то они считаются за положительные и отрицательные для себя, а не становятся такими лишь через отношение сложения или вычитания, внешним способом. В выражении 8–(–3) первый минус противополагается 8-ми, а второй минус (–3) есть противоположный в себе, вне этого отношения._{34}

Ближе обнаруживается это в умножении и делении; здесь положительное должно быть принимаемо по существу, как непротивоположное, отрицательное же, как противоположное, а не следует понимать обоих определений одинаково лишь за противоположные. Так как учебники при доказательствах правил знаков в обоих этих действиях вообще исходят от понятия противоположных величин, то эти доказательства оказываются недостаточными и запутываются в противоречия. Но плюс и минус в умножении и делении получают более определенное значение положительного и отрицательного, так как взаимное отношение множителей, как единицы и определенного числа, не есть просто отношение большего и меньшего, как при сложении и вычитании, а имеет качественный характер, вследствие чего и плюс, и минус получают качественное значение положительного и отрицательного. Без такого определения и исходя только от понятия противоположных величин, легко можно вывести ложное заключение, что если –а*+а=–а², то наоборот, +а*–а=+а². Так как один из множителей есть определенное число, а другой – единица, причем за первое принимается обыкновенно первый множитель, то оба выражения –а*+а и +a*–а различаются тем, что в первом +а есть единица, –а определенное число, а во втором наоборот. По поводу первого следует сказать, что если +а должно быть взято –а раз, то +a берется не просто а раз, а вместе с тем противоположным образом, т.е. –а раз +а; поэтому так как тут +, то его следует взять отрицательно, и произведение есть –а². Если же, как во втором случае, –а должно быть взято +а раз, то –а также должно быть взято не –а раз, а в противоположном смысле, т.е. +а раз. По такому же рассуждению, как и в первом случае, произведение должно быть +а². То же самое имеет место и при делении.

Это заключение необходимо, поскольку плюс и минус берутся лишь как противоположные величины вообще; минусу в первом случае приписывается способность изменять плюс; во втором же случае плюс не имеет такой силы над минусом, несмотря на то, что он так же, как последний, есть противоположное определение величины. Действительно, плюс не обладает такою силою, так как он должен быть здесь взят по своему качественному определению относительно минуса, поскольку множители относятся между собою качественно. Следовательно, отрицательное есть здесь противоположное в себе, как таковое, а положительное – неопределенное, безразличное вообще; правда, оно есть также отрицательное, но отрицательное другого, а не в себе самом. Определение привходит, стало быть, как отрицание, лишь через отрицательное, а не через положительное.

Поэтому и –а*–а=+а², так как отрицательное а должно быть взято не только противоположным образом (так оно было бы взято при умножении на а), но отрицательно. А отрицание отрицания есть положительное._{35}

а. Форма и сущность

Определение рефлексии, поскольку оно возвращается к основанию, есть первое, непосредственное существование вообще, с которого начинают. Но существование имеет значение лишь положения и предполагает по существу некоторое основание в том смысле, что первое собственно не полагает последнего, что это положение есть снятие себя самого, что непосредственное есть скорее положенное, а основание – неположенное. Как оказалось, это предположение, это возвратившееся к полагающему положение, основание, есть, как снятая определенность, не неопределенное, но определенная самою собою сущность, определенная, как неопределенное или как снятое положение. Это сущность, которая в своей отрицательности тожественна себе.

Определенность сущности, как основания, становится тем самым двойною, основанием и обоснованным. Она есть, во-первых, сущность, как основание, определенная, в смысле сущности, против положения, как неположение. Во-вторых, она есть обоснованное, непосредственное, которое не есть однако в себе и для себя, есть положение, как положение. Последнее тем самым также тожественно себе, но есть тожество с собою отрицательного. Тожественное себе отрицательное и тожественное себе положительное есть одно и то же тожество. Ибо основание есть тожество положительного или положения с самим собою; обоснованное же есть положение, как положение, а эта его рефлексия в себя есть тожество основания. Следовательно, это простое тожество не есть само основание, ибо основание есть сущность, положенная, как неположение против положения. Как единство этого определенного тожества (основания) с отрицательным тожеством (обоснованного), она есть сущность вообще, различенная от ее опосредования.

Это опосредование, сравненное с предшествовавшею рефлексиею, из которой оно проистекает, во-первых, не есть чистая рефлексия, неразличенная от сущности, а есть отрицательное, и тем самым не имеет еще в ней самостоятельности определений. Оно не есть также определяющая рефлексия, определения которой имеют существенную самостоятельность; ибо последняя уничтожилась в основании, в единстве которого они суть лишь положенные. Это опосредование основания есть поэтому единство чистой и определяющей рефлексии; ее определения или положение имеют устойчивость, и, наоборот, их устойчивость есть нечто положенное. Так как их устойчи_{49}вость сама есть положение или имеет определенность, то они тем самым различены от их простого тожества и образуют собою форму в противоположность сущности.

Сущности свойственна форма и ее определения. Лишь как основание, сущность обладает прочною непосредственностью или есть субстрат. Сущность, как таковая, есть одно со своею рефлексиею и неразличимо ее собственное движение. Поэтому, не сущность пробегается рефлексиею, и первая не есть то, с чего последняя начинает, как с первоначального. Это обстоятельство вообще затрудняет изложение рефлексии, так как нельзя собственно сказать, что сущность возвращается в саму себя, что сущность имеет видимость внутри себя; ибо сущность не есть перед своим движением или в нем, и последнее не имеет основы, в которой оно протекает. Нечто относящееся выступает лишь в основании по моменту снятой рефлексии. Но сущность, как относящийся субстрат, есть определенная сущность; и в силу этого положения она по существу имеет форму. Напротив, определения формы суть определения в сущности; она лежит в их основании, как неопределенное, которое в своем определении безразлично к ним; они имеют в ней свою рефлексию в себя. Определения рефлексии должны бы были иметь свою устойчивость в себе самих и быть самостоятельными; но их самостоятельность есть их разложение; поэтому они имеют ее в некотором другом; но это разложение есть само это тожество с собою или основание той устойчивости, которую они себе сообщают.

К форме относится вообще все определенное; оно есть определение формы, поскольку оно есть положенное и тем самым отличенное от того, чему оно служит формою; определенность, как качество, есть одно с своим субстратом, бытием; бытие есть непосредственно определенное, еще не отличенное от своей определенности, или еще не рефлектированное, в ней в себя и потому подобно ей нечто сущее, еще не положенное. Определения формы в сущности суть далее, как определенности рефлексии, по их ближайшей определенности вышерассмотренные моменты рефлексии, – тожество и различение, второе отчасти, как различие, отчасти, как противоположность. Но далее сюда же принадлежит отношение основания, поскольку оно есть хотя и снятое определение рефлексии, но через него сущность есть вместе с тем положенное. Напротив, к форме не принадлежит тожество, которое имеет основание внутри себя, именно состоящее в том, что положение снято, и что положение, как таковое – основание и обоснованное – есть одна рефлексия, превращающая сущность в простую основу, которая и есть устойчивость формы. Но эта устойчивость положена в основании, или иначе эта сущность есть сама по существу определенная; тем самым выступает вновь момент отношения основания и формы. В том и состоит абсолютное взаимоотношение формы и сущности, что последняя есть простое единство основания и обоснованного и тем самым сама становится определенным или отрицательным и отличается, как основа, от формы, но таким образом сама вместе с тем становится основанием и моментом формы._{50}

Поэтому форма есть законченное целое рефлексии; первая содержит в себе и то определение рефлексии, что последняя снята; поэтому первая, как и вторая, есть некоторое единство своих определений и также относится к своему снятию, к другому, которое уже не есть само форма, но в котором она есть. Как существенная, сама к себе относящаяся отрицательность, она в противоположность этому простому отрицательному есть полагающее и определяющее; напротив, простая сущность есть неопределенная и недеятельная основа, в которой определения формы имеют свою устойчивость или рефлексию в себя. На этом различении сущности и формы пытается остановиться внешняя рефлексия; оно необходимо, но самое это различение есть их единство так же, как это основное единство есть отталкивающая от себя и образующая положение сущность.

Форма есть сама абсолютная отрицательность или отрицательное абсолютное тожество с собою, именно вследствие которого сущность есть не бытие, а сущность. Взятое отвлеченно это тожество есть сущность в противоположность форме так же, как взятая отвлеченно отрицательность есть положение, отдельное определение формы. Но как было показано, определение в своей истине есть полная относящаяся к себе отрицательность, которая тем самым есть в ней самой это тожество простой сущности. Форма обладает поэтому в своем собственном тожестве сущностью, как сущность в своей отрицательной природе – абсолютною формою. Нельзя, следовательно, спрашивать, каким образом форма привходит к сущности, ибо первая есть лишь видимость последней в себе самой, присущая ей собственная рефлексия. Равным образом, форма в ней самой есть возвратившаяся в себя рефлексия или тожественная сущность; в своем определении первая образует определение положения, как положения. Поэтому она определяет сущность не так, как бы первая действительно предшествовала второй, была отдельно от сущности, ибо при этом условии форма есть несущественное, неудержимо исчезающее определение рефлексии и, таким образом, сама основание своего снятия и тожественное отношение своих определений. Что форма определяет сущность, это значит, стало быть, что форма в своем различении сама снимает это различение и есть тожество с собою, которое и есть сущность, как устойчивость определения; форма есть противоречие, состоящее в том, что она снимается в своем положении и сохраняет устойчивость в этом снятии и потому есть основание, как тожественная себе в своем определении и отрицании сущность.

Эти различения – формы и сущности – суть поэтому лишь моменты самого простого отношения формы. Но они должны быть ближе рассмотрены и удержаны. Определяющая форма относится к себе, как снятое положение, она относится поэтому к своему тожеству, как к чему-то другому. Она полагает себя, как снятую, и тем самым предполагает свое тожество; по этому моменту сущность есть неопределенное, относительно которого форма есть нечто другое. Таким образом, она есть уже не сущность, которая есть абсолютная рефлексия в саму себя, а определяется, как бесформенное тожество: она есть материя._{51}

b. Форма и материя

Сущность становится материею, поскольку ее рефлексия определяет себя относиться к ней (сущности), как к бесформенному неопределенному. Материя есть, таким образом, простое неразличимое тожество, которое есть сущность с определением быть другим относительно формы. Поэтому материя есть собственная основа или субстрат формы, так как первая есть рефлексия в себя определений формы или то самостоятельное, к которому они относятся, как к своей положительной устойчивости.

Если отвлечь от всяких определений, от всякой формы чего-либо, то останется неопределенная материя. Материя есть нечто просто отвлеченное (материи нельзя видеть, осязать и т.д., – то, что видят, осязают, есть уже определенная материя, т.е. единство материи и формы). Это отвлечение, результатом которого оказывается материя, не есть, однако, внешнее отнятие и снятие формы, а форма, как было указано, сводит себя через саму себя к такому простому тожеству.

Далее форма предполагает некоторую материю, к которой она относится. Но вследствие того, обе они не противостоят одна другой внешне и случайно; ни материя, ни форма не самобытны или, другими словами, не вечны. Материя безразлична к форме, но это безразличие есть определенность тожества с собою, в которое форма возвращается, как в свою основу. Форма предполагает материю, именно потому, что она полагает себя, как снятое и тем самым относится к этому своему тожеству, как к чему-то другому. Наоборот, форма предполагается материею, ибо последняя не есть простая сущность, которая есть непосредственно сама абсолютная рефлексия, но сущность, определенная, как положительное, именно как то, что есть, лишь как снятое отрицание. Но с другой стороны, так как форма полагает себя, как материю, лишь поскольку она сама себя снимает и тем самым предполагает материю, то материя определяется также, как лишенная основания устойчивость. Равным образом, материя не определяется, как основание формы, но поскольку материя полагает себя, как отвлеченное тожество снятых определений формы, то материя не есть тожество в смысле основания, и форма, стало быть, по отношению к ней лишена основания. Тем самым форма и материя определены, та и другая, не как положенные одна другою, не как основания одна другой. Материя есть скорее тожество основания и обоснованного, как та основа, которая противостоит отношению формы. Это их общее определение безразличия есть определение материи, как таковой, и образует также взаимное отношение их обеих. Равным образом, определение формы, состоящее в том, что она есть отношение их, как различенных, есть также другой момент их взаимного отношения. Материя, как по своему определению безразличное, есть пассивное в противоположность форме, как деятельному. Последняя, _{52}как относящееся к себе отрицательное, есть противоречие внутри себя самого, разлагающееся, отталкивающее себя от себя и определяющее. Она относится к материи и положена так, чтобы относиться к этой своей устойчивости, как к другому. Материя, напротив, положена так, чтобы относиться только к себе самой и быть безразличною к другому; но в себе она относится к форме, ибо содержит в себе снятую отрицательность и есть материя лишь через это определение. Она относится к форме как к другому, лишь потому, что форма в ней не положена, что она есть форма лишь в себе. Материя заключает форму, как скрытую в материи, и есть абсолютная восприимчивость к форме лишь потому, что обладает последнею абсолютно в ней, что таково есть ее сущее в себе определение. Материя должна поэтому быть оформлена, а форма должна материализоваться, сообщить себе в материи тожество с собою и устойчивость.

2. Поэтому форма определяет материю, а материя определяется формою. Так как форма есть сама абсолютное тожество с собою, а равным образом, материя в ее чистой отвлеченности или абсолютной отрицательности обладает формою в ней самой, то действие формы на материю и определение последней первою есть скорее лишь снятие видимости их безразличия и различимости. Это отношение определения есть, таким образом, опосредование каждой из них собою через ее собственное небытие, но оба эти опосредования суть одно и то же движение и восстановление их первоначального тожества: – припоминание их отчуждения.

Во-первых, форма и материя взаимно предполагают одна другую. Как выяснилось, это значит, что одно и то же существенное единство есть отрицательное отношение к себе самому, которое, таким образом, раздваивается на существенное тожество, определенное, как безразличная основа, и на существенное различение или отрицательность, как определяющую форму. Это единство сущности и формы, противополагающихся, как форма и материя, есть абсолютное определяющее себя основание. Поскольку оно делает себя различным, отношение в силу лежащего в основании тожества различных становится взаимным предположением.

Во-вторых, форма, как самостоятельная, есть сверх того снимающее себя противоречие; но она также положена, как таковое, ибо она вместе и самостоятельна, и по существу отнесена к другому; тем самым она снимается. Так как она сама двустороння, то и это ее снятие имеет две стороны. Во-первых, она снимает свою самостоятельность, обращает себя во что-то положенное, во что-то, что есть в другом, и это ее другое есть материя. Во-вторых, она снимает свою определенность относительно материи, свое отношение к последней, т.е. свое положение, и тем самым сообщает себе устойчивость. Поскольку она снимает свое положение, то эта ее рефлексия есть ее собственное тожество, в которое она переходит; но поскольку она вместе с тем отчуждает это тожество и противополагает его себе, как материю, то сказанная рефлексия в себя положения есть соединение с материею, в которой она приобретает устойчивость; по_{53}этому она вступает при этом в соединение как с материею, как с некоторым другим (по той своей первой стороне, по которой она обращает себя во что-то положенное), так тем самым и со своим собственным тожеством.

Итак, определяющая материю деятельность формы состоит в отрицательном отношении формы к самой себе. Но, наоборот, она тем самым относится отрицательно и к материи, хотя это действие определения материи есть в той же мере собственное движение самой формы. Последняя свободна от материи, но снимает эту свою самостоятельность; но ее самостоятельность и есть самая материя, ибо в последней она имеет свое существенное тожество. Поскольку она, таким образом, обращает себя в положенное, то это равносильно тому, что она обращает материю в нечто определенное. Но рассматриваемое с другой стороны собственное тожество формы вместе с тем отчуждает себя, и ее другое есть материя; тем самым материя также не становится определенною от того, что форма снимает свою собственную самостоятельность. Но материя противоположна форме лишь как самостоятельная; поскольку отрицательное снимается, снимается и положительное. Так как форма, таким образом, снимается, то исчезает и определенность материи в противоположность форме, определенность, состоящая в том, чтобы быть неопределенною устойчивостью.

То, что является деятельностью формы, есть далее в той же мере собственное движение самой материи. Сущее в себе определение или долженствование материи есть ее абсолютная отрицательность. Чрез последнюю материя относится просто не только к форме, как к некоторому другому, но это внешнее есть форма, которую сама материя содержит в себе, как скрытую. Материя есть такое же противоречие в себе, какое содержится и в форме, и это их противоречие, как и его разрешение, есть одно и то же. Но материя противоречива внутри себя самой, так как она, как неопределенное тожество с собою, вместе с тем есть абсолютная отрицательность; поэтому она снимает себя в ней самой, и ее тожество распадается в ее отрицательности, а последняя сохраняет в нем свою устойчивость.

Таким образом, поскольку материя определяется формою, как чем-то внешним, первая достигает тем самым своего определения, и внешность отношения состоит как для формы, так и для материи в том, что каждая из них или правильное их первоначальное единство в своем положении вместе с тем есть предполагающее; вследствие того отношение к себе есть вместе отношение к себе, как к снятому, или отношение к своему другому.

В-третьих, через движение формы и материи их первоначальное единство, с одной стороны, восстановлено, с другой – есть уже положенное. Материя столь же определяет сама себя, сколь это определение есть для нее внешнее действие формы; наоборот, форма столь же определяет лишь себя или имеет определяемую ею материю в ней самой, сколь в своем определении относится к некоторому другому; и то, и другое, действие формы и _{54}движение материи, есть одно и то же, только первое есть действие, т.е. отрицательность, как положенная, а второе – движение или становление, отрицательность, как сущее в себе определение. Поэтому результатом оказывается единство бытия в себе и положения. Материя, как таковая, определена или необходимо имеет некоторую форму, а форма есть просто материальная, устойчивая форма.

Форма, поскольку она предполагает материю, как свое другое, конечна. Первая есть не основание, но лишь действующее. Равным образом и материя, поскольку она предполагает форму, как свое небытие, есть конечная материя; она есть также мало основание своего единства с формою, но лишь основа для формы. Но как эта конечная материя, так и конечная форма не имеют истины; каждая относится к другой, и лишь их единство есть их истина. В это единство возвращаются оба эти определения и тем самым снимают свою самостоятельность; тем самым оно оказывается их основанием. Материя есть поэтому лишь постольку основание определения своей формы, поскольку первая есть не материя, как материя, а абсолютное единство сущности и формы; равным образом форма есть основание устойчивости своих определений, лишь поскольку она есть то же самое единство. Но это одно и то же единство, как абсолютная отрицательность или, определеннее, как исключающее единство есть в своей рефлексии предполагающее; иначе оно есть одно и то же действие сохранения себя в положении, как положенного в единстве, или отталкивания себя от себя самого, отношения себя к себе, как себе, себя к себе, как к некоторому другому. Иначе, определение материи формою есть опосредование сущности, как основания, с собою в некотором единстве через себя само и через отрицание себя самого.

Итак, оформленная материя или имеющая устойчивость форма есть не только это абсолютное единство основания с собою, но и положенное единство. Рассмотренное движение таково, что в нем абсолютное основание изобразило свои моменты вместе, как снимающие себя, и тем самым, как положенные. Иначе, восстановленное вновь единство в своем совпадении с собою в той же мере оттолкнуло себя от себя самого и определило себя; ибо это единство, как осуществленное через отрицание, есть также отрицательное единство. Поэтому оно есть единство формы и материи, как основа первой, но как ее определенная основа, которая есть оформленная материя, но безразличная к форме и материи, как к снятым и несущественным. Оно есть содержание.

с. Форма и содержание

Форма, во-первых, противостоит сущности; таким образом, первая есть вообще отношение основания, и ее определения суть основание и обоснованное. За сим она противостоит материи; таким образом, она есть определяющая рефлексия, и ее определения суть самые определения рефлексии и _{55}их устойчивость. Наконец, она противостоит содержанию; таким образом, ее определения суть снова она сама и материя. То, что было ранее тожественным себе, во-первых, основание, далее устойчивость вообще и напоследок материя, вступает под власть формы и есть снова одно из ее определений.

Содержание имеет, во-первых, некоторую форму и некоторую материю, принадлежащие ему и существенные для него; оно есть их единство. Но так как это единство есть вместе с тем определенное или положенное единство, то оно противостоит форме; последняя и образует собою положение и есть по отношению к содержанию несущественное. Поэтому, содержание безразлично к форме; оно объемлет собою как форму, как таковую, так и материю; и оно имеет, таким образом, некоторую форму и некоторую материю, основу коих оно составляет, и которые суть для него простое положение.

Содержание, во-вторых, есть то, что тожественно в форме и материи, так что последние суть как бы лишь безразличные внешние определения. Они суть положение вообще, которое, однако, в содержании возвратилось к своему единству или к своему основанию. Тожество содержания с самим собою есть поэтому, с одной стороны, это безразличное к форме тожество, а с другой – оно есть тожество основания. Основание ближайшим образом исчезло в содержании; но содержание есть вместе с тем отрицательная рефлексия в себя определений формы; его единство, которое ближайшим образом лишь безразлично к форме, есть поэтому, также формальное единство или отношение основания, как таковое. Поэтому содержание имеет в последнем свою существенную форму, а наоборот, основание имеет некоторое содержание.

Содержание основания есть, таким образом, возвратившееся в свое единство с собою основание; основание есть ближайшим образом сущность, тожественная себе в своем положении; как различная и безразличная относительно своего положения, она есть неопределенная, материя; но как содержание, она есть вместе с тем оформленное тожество, и эта форма становится потому отношением основания, так как определения ее противоположности положены в содержании так же, как отрицаемые. Содержание далее определено в себе самом; не только как материя, т.е. как безразличное вообще, но как оформленная материя, так что определения формы имеют материальную, безразличную устойчивость. С одной стороны, содержание есть существенное тожество основания самому себе в своем положении, с другой стороны положенное тожество в противоположность отношению основания; это положение, которое как определение формы, находится в этом тожестве, противоположно свободному положению, т.е. форме, как целостному отношению основания и обоснованного; последняя форма есть полное возвратившееся в себя положение: первая же есть поэтому лишь положение, как непосредственное, определенность, как таковая.

Тем самым основание становится вообще определенным основанием, и самая определенность – двоякою: во-первых, формы, во-вторых, содержа_{56}ния. Первая есть его определенность, состоящая в том, что оно вообще внешне содержанию, которое безразлично к этому отношению. Вторая есть определенность того содержания, которое присуще основанию.

а. Формальное основание

Основание имеет некоторое определенное содержание. Определенность содержания есть, как оказалось, основа для формы, простая непосредственность в противоположность опосредованию формы. Основание есть отрицательно относящееся к себе тожество, которое тем самым становится положением; оно относится отрицательно к себе, поскольку оно тожественно себе в этой своей отрицательности; это тожество есть основа или содержание, которое, таким образом, образует безразличное или положительное единство отношения основания и есть его опосредывающее.

В этом содержании ближайшим образом исчезает противоположная определенность основания и обоснованного. Но далее опосредование есть отрицательное единство. Отрицательное в этой безразличной основе есть ее непосредственная определенность, чрез которую основание имеет определенное содержание. Но затем отрицательное есть отрицательное отношение формы к себе самой. Положенное с одной стороны снимает себя само и возвращается в свое основание; основание же, существенная самостоятельность, относится отрицательно к себе самому и делает себя положенным. Это отрицательное опосредование основания и обоснованного есть своеобразное опосредование формы, как таковой, формальное опосредование. Итак, обе стороны формы, поскольку одна переходит в другую, тем самым полагают себя совокупно в одном и том же тожестве, как снятые: поэтому они его вместе с тем предполагают. Оно есть определенное содержание, к которому, следовательно, формальное опосредование относится через себя само, как к положительно опосредывающему. Это содержание есть тожество их обеих, и поскольку они различны, поскольку каждая однако в своем различении есть отношение к другой, это содержание есть их устойчивость, устойчивость каждой, как самого целого.

Отсюда следует, что в определенном основании дано следующее: во-первых, некоторое определенное содержание рассматривается с двух сторон, сначала, поскольку оно положено, как основание, засим – как обоснованное. Оно само безразлично к этой форме; в обоих определениях оно есть лишь одно определение. Во-вторых, основание само есть настолько же момент формы, насколько положенное им; это есть их тожество по форме. Безразлично, какое из обоих определений принято за пер_{57}вое, от какого, как положенного, переходят к другому, как основанию, или как от основания, к другому, как положенному. Обоснованное, рассматриваемое для себя, есть снятие себя самого; тем самым оно обращает себя с одной стороны в положенное и есть вместе с тем положение основания. Такое же движение есть основание, как таковое, оно делает себя положенным и тем самым становится основанием чего-то, т.е. оно дано вместе, как положенное и также как основание. Что есть основание, основанием тому служит положенное, и, наоборот, тем самым основание есть положенное. Опосредование начинается столько же от одного, как и от другого, каждая сторона есть одинаково и основание, и положенное, и каждая есть полное опосредование или вся форма. Эта вся форма есть далее, как тожественная себе основа тех определений, которые составляют обе стороны – основания и обоснованного; форма и содержание суть, таким образом, одно и то же тожество.

В силу этого тожества основания и обоснованного, как по форме, так и по содержанию, основание есть достаточное (при ограничении достаточности этим отношением); нет ничего в основании, чего нет в обоснованном, так же, как нет ничего в обоснованном, чего нет в основании. Когда спрашивают о каком-либо основании, то желают получить то же определение, которое составляет собою содержание, вдвойне, во-первых, в форме положенного, а, во вторых, в форме рефлектированного в себя существования, существенности.

Поскольку же в определенном основании основание и обоснованное составляют всю форму, и их содержание, хотя и определенное, одно и то же, то основание в обеих его сторонах еще не определено реально, они не имеют различного содержания; определенность есть еще простая, не перешедшая в эти стороны; определенное основание дано еще в своей чистой форме, как формальное основание. А так как содержание есть лишь эта простая определенность, не имеющая в ней самой формы отношения основания, безразличная к форме, и последняя для него внешня, то оно есть другое, чем она.

Примечание. Если рефлексия над определенным основанием сохраняет ту форму основания, которая получилась теперь, то указание основания остается простым формализмом и пустым тожесловием, выражающим в форме рефлексии в себя то же самое содержание, существенность, которое имело место уже в форме непосредственного, рассматриваемого, как положенное, существование. Такое указание оснований сопровождается поэтому такою же пустотою, как и речи, основанные на начале тожества. Науки, особенно физические, преисполнены этого рода тожесловиями, которые как бы составляют преимущество наук. Например, как на основание движения планет вокруг солнца, указывается на силу взаимного притяжения земли и солнца. Тем самым по содержанию не высказывается ничего кроме того, что уже содержится в явлении, только в форме рефлектированного в себя определения, силы. Если затем задается вопрос, что за сила есть сила _{58}притяжения, то получается ответ, что она есть сила, производящая движение земли вокруг солнца, т.е. она имеет совершенно то же содержание, как и существование, основанием которого она должна быть; отношение земли и солнца в их движении есть тожественная основа основания и обоснованного. Если какая-либо форма кристаллизации объясняется тем, что основанием ее служит особое взаимное расположение частиц, то ведь существующая кристаллизация и есть именно то расположение, которое объявляется за основание. В обычной жизни эти этиологии, которые составляют привилегию науки, считаются тем, что они суть тожесловными, пустыми речами. Если на вопрос, почему такой-то человек едет в город, отвечают указанием на то основание, что в городе находится побуждающая его тому притягательная сила, то этого рода ответ, санкционированный в науке, считается пошлостью. Лейбниц укорял ньютонову силу притяжения в том, что она есть такое же скрытое качество, какими пользовались для объяснения схоластики. Можно было бы сделать ей скорее тот упрек, что она есть слишком известное качество, ибо в ней нет иного содержания, кроме самого явления. Этот способ объяснения привлекает именно своею большою ясностью и понятностью, ибо что может быть яснее и понятнее указания, например, на то, что растение имеет свое основание в растительной, т.е. производящей растение силе. Скрытым качеством эта сила могла бы быть названа лишь в том смысле, что основание должно иметь иное содержание, чем объясняемое им, а между тем это содержание не дано; служащая для объяснения сила есть, конечно, скрытое основание постольку, поскольку требуемого основания не дается. Посредством такого формализма нечто познается столь же мало, как если я скажу, что познание природы растения состоит в том, что оно есть растение; при всей ясности такого предложения или того предложения, что растение имеет свое основание в производящей его силе, этот способ объяснения может быть назван весьма скрытым.

Во-вторых, по форме при этом способе объяснения проявляются оба противоположные направления отношения основания, не приводя к познанию их определенного отношения. Основание есть, с одной стороны, основание, как рефлектированное в себя определение содержания того существования, которое оно обосновывает, а с другой – оно есть положенное. Оно есть то, из чего должно быть понято существование; но, наоборот, от последнего заключается к первому, и основание понимается из существования. Главная задача этой рефлексии состоит именно в том, чтобы из существования найти основание, т.е. превратить непосредственное существование в форму рефлектированного бытия; основание вместо того, чтобы быть в себе и для себя и самостоятельным, становится тем самым скорее положенным и производным. А так как оно таким путем сообразуется с явлением, и его определения основываются на последнем, то последнее, конечно, совершенно гладко и по попутному ветру вытекает из своего основания. Но познание тем самым не движется с места; оно продолжает вращаться в том формальном различении, которое обращается назад и снимается через этот прием. Одно _{59}из главных затруднений при погружении в науки, в которых господствует этот прием, зависит поэтому от такого извращения порядка – предпосылать, как основание, то, что в действительности есть производное, и, переходя к следствиям, находить в них в действительности основание того, что должно быть их основанием. Изложение начинается с оснований, они носятся в воздухе, как принципы и первые понятия; они суть простые определения, без всякой необходимости в себе и для себя; последующее должно быть основано на них. Поэтому, если кто желает проникнуть в такие науки, то он должен привить себе эти основания; задача тяжелая для разума, так как он должен взять за основу то, что лишено основания. Всего легче справляется с нею тот, кто без дальнейшего размышления допускает принципы, как данные, и пользуется ими, как основными правилами своего рассудка. Без этого метода нельзя найти начала; также мало возможно без него дальнейшее движение вперед. Но последнее встречает препятствие в том, что в этих принципах проявляется обратное действие метода, который должен в последующем обнаружить производное, а на деле содержит в себе основания лишь в качестве таких предположений. Далее, так как последующее обнаруживает себя, как существование, из которого выводится основание, то вследствие того отношение, в котором представляется явление, приводит к недоверию к его выражению, ибо явление оказывается выраженным не в своей непосредственности, а как доказательство основания. Но так как последнее, в свою очередь, выводится из первого, то является требование усмотреть явление в его непосредственности, дабы из него обсуждать основание. Поэтому при таком изложении, в котором собственно обосновывающее оказывается производным, остается неизвестным, как тут быть и с основанием, и с явлением. Эта неизвестность умножается еще тем, – в особенности, если изложение не строго последовательно, но более добросовестно, – что в явление повсюду обнаруживаются следы и обстоятельства, указывающие на большее и часто совсем на другое, чем то, что содержится в принципах. Наконец, путаница становится еще более, когда рефлектированные и лишь гипотетические определения смешиваются с непосредственными определениями самого явления, когда они излагаются так, как будто они взяты из непосредственного опыта. Многие, приступающие к этим наукам с почтительною верою, могут составить себе мнение, будто частицы, пустые промежутки, сила отталкивания (Fliehkraft), эфир, отдельные световые лучи, электрическая, магнетическая материя и множество тому подобного суть вещи или отношения, которые, судя по тому, что о них говорится, как о непосредственных определениях существования, действительно даны восприятию. Они служат первыми основаниями для другого, принимаются за действительность и с полным доверием применяются; их добросовестно признают, не сознавая того, что они суть собственно определения, выведенные из того, что они должны обосновывать, гипотезы и вымыслы, выведенные из некритической рефлексии. В действительности получается род заколдованного круга, в котором определения существования и определения рефлексии, _{60}основание и обоснованное, явления и призраки перемешаны вместе в нераздельном сообществе и пользуются одинаковым почетом.

При формальном характере этих способов объяснения и оснований, раздаются вместе с тем голоса, что, несмотря на всевозможное объяснение при помощи хорошо известных сил и материй, мы не знаем внутренней сущности самых этих сил и материй. В этом можно усмотреть лишь сознание, что такое обоснование самого себя совершенно недостаточно; что оно требует чего-то совсем иного, чем таких оснований. За сим не видно только, к чему служит этот труд такого объяснения, почему не поищут чего-либо другого, или, по крайней мере, не оставят в стороне такого объяснения и не остановятся на простых фактах.

b. Реальное основание

Определенность основания, как оказалось, есть, с одной стороны, определенность основы или определение содержания; с другой стороны, она есть инобытие в самом отношении основания, именно различимость его содержания и формы; отношение основания и обоснованного есть как бы внешняя форма для содержания, безразличного к этим определениям. В действительности же оба они не внешни одно другому, ибо содержание должно быть тожеством основания с самим собою в обоснованном и обоснованного в основании. Обнаружилось, что сторона основания есть сама положенное, а сторона обоснованного – сама основание; каждая в ней самой есть это тожество целого. Но так как они вместе с тем принадлежат форме и составляют ее существенное различение, то каждая есть в ее определенности тожество целого с собою. Или, если стать на сторону основания, так как оно есть тожество, как основное отношение с собою, то содержание окажется имеющим в нем самом это различение формы и, как основание, другим, чем обоснованное.

Но тем, что основание и обоснованное имеют различное содержание, отношение основания перестало быть формальным; возврат в основание и выход из него к положенному уже не есть тожесловие; основание реализовано. Поэтому, если спрашивают об основании, то требуют собственно для основания другого определения содержания, чем то, об основании которого спрашивают.

Это отношение определяет себя за сим далее. А именно, поскольку обе его стороны имеют различное содержание, они безразличны одна к другой; каждая есть непосредственное тожественное себе определение. Далее, как взаимоотношение основания и обоснованного, основание есть рефлектированное в ином, чем свое положение; таким образом, и содержание, присущее стороне основания, есть также в обоснованном; последнее, как положенное, имеет лишь в этом содержании свое тожество с собою и свою устойчивость. Но кроме этого содержания основания обоснованное имеет еще также свое собственное (содержание) и есть тем самым единство двоякого содержания. Это един_{61}ство, хотя оно, как единство различенных, есть их отрицательное единство, но так как они суть взаимно безразличные определения содержания, то оно есть лишь их пустое, в нем самом безразличное отношение, а не их опосредование, – одно или нечто, как их внешнее сочетание.

Таким образом, в реальном отношении основания дано двоякое: во-первых, определение содержания, которое есть основание, непрерывно продолжающее себя само в положении так, что оно составляет просто тожественное в основании и в обоснованном; таким образом, обоснованное содержит основание совершенно внутри себя, его отношение есть безразличная существенная самобытность (Gediegenheit). То, что в обоснованном еще присоединяется к этой простой сущности, есть поэтому лишь некоторая несущественная форма, внешние определения содержания, которые, как таковые, свободны от основания и составляют собою непосредственное многообразие. Для этого несущественного то существенное не есть поэтому основание, равно как последнее не есть основание отношения обоих (существенного и несущественного) в обоснованном. Это положительно тожественное, присущее обоснованному, но не положенное в нем ни в каком различении формы, а, как относящееся к себе самому содержание, есть безразличная положительная основа. С другой стороны, связанное в чем-либо с этою основою есть безразличное содержание, но как несущественная сторона. Главное есть отношение основы и несущественного многообразия. Но это отношение, поскольку относящиеся определения суть безразличное содержание, также не есть основание; первая, правда, определена, как существенное, второе, как несущественное или положенное содержание, но как к относящемуся к себе содержанию форма обеим им внешняя. То одно в нечто, которое составляет их отношение, есть поэтому не отношение формы, но лишь внешняя связь, которая не содержит в себе несущественного многообразного содержания, как положенного; оно есть также лишь основа.

Основание, определенное как реальное, распадается тем самым в виду различия содержания, составляющего его реальность, на внешние определения. Оба отношения – существенное содержание, как простое непосредственное тожество основания и обоснованного, и затем нечто, как отношение размеченного содержания, суть две разные основы; тожественная себе форма основания, которая есть одно и то же сначала, как существенная, а за сим, как положенная, исчезла; отношение основания стало, таким образом, внешним себе.

Поэтому лишь внешнее основание приводит в связь различное содержание и определяет, что в нем есть основание, и что – положенное через последнее; в самом обоюдном содержании этого определения нет. Реальное основание есть поэтому отношение к другому, с одной стороны, содержания к другому содержанию, с другой стороны, самого отношения основания (формы) к другому, именно к непосредственному, не положенному им.

Примечание. Формальное отношение основания имеет лишь одно и то же со_{62}держание для основания и обоснованного, в этом тожестве заключается его необходимость, но вместе с тем и его тожесловие. Реальное основание имеет различное содержание, но при этом выступает случайность и внешность отношения основания. С одной стороны, то, что считается существенным и потому определением основания, не есть основание других определений, связанных с ним. С другой стороны, остается неопределенным, какое из многих определений содержания некоторой конкретной вещи должно быть принято за существенное и за основание; поэтому выбор между ними оказывается свободным. Так, в первом отношении, наприм., основание дома есть его фундамент; то, что делает последний таким основанием, есть присущая чувственной материи тяжесть, которая совершенно тожественна как в основании, так и в основанном на нем доме. То обстоятельство, что тяжелой материи свойственно такое различение, как основания и различаемой от него модификации, вследствие которой он образует собою жилище, совершенно безразлично для самого тяжелого, его отношение к другим определениям содержания – цели, устройству дома и т.д. для него внешне; поэтому она есть правда, их основа, но не их основание. Тяжесть настолько же основание того, что дом стоит, насколько и того, что камень падает; камень имеет внутри себя это основание, тяжесть; но что он имеет дальнейшее определение содержания, вследствие которого он не только есть нечто тяжелое, но камень, для тяжести внешне; далее положено через другое, что он должен быть сначала удален от тела, на которое он падает, равно как другое, чем тяжесть, содержание есть время и пространство и их отношение, движение, и они (как говорится) могут быть представлены без нее, следовательно не положены ею по существу. Они также суть основание того, что брошенное тело совершает движение, противоположное падению. Из различия определений, основанием которых служит тяжесть, явствует, что должно быть вместе с тем нечто другое, делающее ее основанием того или другого определения.

Если о природе говорится, что она есть основание мира, то то, что называется природою, с одной стороны, есть то же, что и мир, и мир есть не что иное, как сама природа. Но они также и различены так, что природа есть более неопределенное или по крайней мере определенное лишь в общих различениях, которые суть законы, тожественная себе сущность мира; и для того, чтобы природа стала миром, к ней извне присоединяется еще многообразие определений. Но последние имеют свое основание не в природе, как таковой, а она, напротив, безразлична к ним, как к случайностям. Таково же получается отношение, если Бог определяется, как основание природы. Как основание, Он есть ее сущность, природа содержит ее внутри себя и тожественна с Ним; но она имеет еще дальнейшее многообразие, которое отличается от самого ее основания; это многообразие есть то третье, в котором связаны оба эти различные; сказанное основание не есть основание ни различного от него многообразия, ни своей связи с ним. Поэтому природа не познается из Бога, как из основания, _{63}ибо при этом Он был бы лишь ее общею сущностью, между тем как Он не содержит в себе ее, как определенной сущности и природы.

Указание на реальные основания вследствие этого различия содержания основания или собственно основы и того, что связано с нею в обоснованном, становится, таким образом, так же формализмом, как и указание на само формальное основание. В последнем тожественное себе содержание безразлично к форме; в реальном основании оказывается то же самое. А тем самым получается далее такой случай, что оно не содержит в нем самом указания, какое из многообразных определений должно считаться существенным. Нечто есть конкретное таких многообразных определений, которые обнаруживаются в нем, как постоянные и пребывающие. То или иное из них может, поэтому, так же, как и другое, быть определено, как основание, именно как то существенное, сравнительно с которым прочие суть лишь положенное. С этим связывается упомянутое выше, именно, что если дано некоторое определение, которое в данном случае принимается за основание другого, то отсюда не следует, что это другое в другом случае или вообще положено вместе с первым. Наказание, например, определяется разнообразно, как возмездие, далее, как устрашающий пример, установленный законом, как угроза для устрашения, равным образом, как нечто служащее для вразумления и исправления преступника. Каждое из этих различных определений может считаться основанием наказания, ибо каждое есть существенное определение, и тем самым прочие, как отличенные от него, определяются относительно него, лишь как случайные. Но то из них, которое принимается за основание, не есть еще все наказание, как таковое; это конкретное содержит в себе также и те другие определения, которые лишь соединены с первым, не имея в нем основания.

Или какое-либо должностное лицо имеет служебную способность, как неделимое, состоит в таком-то родстве, имеет те или иные знакомства, имел такие или такие-то возможности или случаи отличиться и т.д. Каждое из этих свойств может быть или считаться основанием того, что он занимает эту должность; это различное содержание, соединенное в третьем; форма, долженствующая быть определенною противоположностью существенного и положенного, для этого содержания внешня. Каждое из названных свойств существенно для должностного лица, так как последнее через это свойство делается данным определенным неделимым; поскольку на должность можно смотреть, как на внешне положенное определение, каждое из этих свойств может определяться, как основания последнего, но и наоборот, последнее может считаться положенным, а должность – его основанием. Как они относятся между собою в действительности, т.е. в отдельном случае, это для самых отношения, основании и содержания есть внешнее определение; это есть нечто третье, сообщающее им форму основания и обоснованного.

Таким образом, каждое существование может вообще иметь разнообразные основания, каждое из определений его содержания проникает, как _{64}тожественное себе, конкретное целое, и может считаться поэтому существенным; тем разнообразным точкам зрения, т.е. определениям, которые лежат вне вещи, открыт поэтому полный простор в виду случайности способов связи. Поэтому, случайно также, имеет ли некоторое основание то или иное следствие. Моральные мотивы, например, суть существенные определения нравственной природы, но то, что из них следует, есть вместе с тем некоторая различная от них внешность, которая и следует и не следует из них; она приводит к ним лишь через третье. Выражаясь точнее, следует сказать, что для морального определения, если оно есть основание, не случайно некоторое следствие или обоснование, но случайно вообще быть или не быть принятым за основание. Но так как опять-таки содержание, составляющее его следствие, если моральное определение принято за основание, имеет характер внешности, то это содержание может быть непосредственно снято другою внешностью. Таким образом, из моральных мотивов некоторое действие может как произойти, так и не произойти. Наоборот некоторое действие может иметь разнообразные основания; как конкретное, оно содержит разнообразные существенные определения, из коих каждое может поэтому быть принято за основание. Отыскание и указание оснований, в чем главным образом состоит рассуждение, есть поэтому бесконечное шатание туда и сюда, не приводящее ни к какому окончательному определению; всему и каждому можно указать одно или многие достаточные основания, так же, как и его противоположному, и может быть множество оснований, из которых ничего не следует. То, что Сократ и Платон называли софистикою, есть не что иное, как рассуждение из оснований; Платон противоставляет ему рассмотрение идеи, т.е. вещи в себе и для себя самой или в ее понятии. Основания почерпаются лишь из существенных определений содержания, отношений и точек зрения, которых каждой вещи присуще много, так же как и ее противоположности; каждое из них в своей форме существенности пригодно столько же, сколько и другое; так как оно не объемлет всей вещи, то оно есть одно из односторонних оснований, которые особы для каждой особенной вещи, и ни одно из которых не исчерпывает вещи, составляющей их соединение и содержащей их все; ни одно из них не есть достаточное основание, т.е. понятие.

с. Полное основание

1. В реальном основании основание, и как содержание, и как отношение, есть лишь основа. Первое положено, лишь как существенное и как основание; отношение же есть нечто в обоснованном, неопределенный субстрат различного содержания, его связь, которая есть не собственная рефлексия, но внешняя и тем самым только положенная. Реальное отношение основание есть поэтому скорее основание, как снятое; оно образует скорее сторону обоснованного или _{65}положения. Как положение же, основание само возвратилось в свое основание; оно есть обоснованное, имеющее некоторое другое основание. Последнее поэтому определяет себя так, что оно, во-первых, есть тожественное с реальным основанием, как с обоснованным им; обе стороны имеют по этому определению одно и то же содержание; два определения содержания и их связь в нечто находятся также в новом основании. Но, во-вторых, новое основание, в котором снимается эта лишь внешняя связь, есть, как ее рефлексия в себя, абсолютное отношение двух определений содержания.

Возврат реального основания в свое основание приводит к восстановлению в нем тожества основания и обоснованного или формального основания. Возникшее (вновь) отношение основания есть поэтому полное, содержащее в себе вместе формальное и реальное основание и опосредывающее противоположенные в последнем непосредственные определения содержания.

2. Тем самым отношение основания определяется ближе следующим образом. Во-первых, нечто имеет некоторое основание; оно содержит в себе то определение содержания, которое есть основание, и еще второе, как положенное им. Но как безразличное содержание, первое не есть в нем самом основание, а второе не есть в нем самом обоснованное, а это отношение снято или положено в непосредственности содержания и, как таковое, имеет свое основание в чем-то другом. Это второе отношение, как различенное лишь по форме, имеет такое же содержание, как и первое, а именно оба определения содержания, но есть их непосредственная связь. Но так как связываемое имеет вообще различное содержание и тем самым взаимно безразличное определение, то эта связь не есть по истине их абсолютное отношение, в силу которого одно из определений было бы тожественным себе в положении, а другое лишь этим положением того же самого тожества; но некоторое нечто служит их носителем и составляет их не рефлектированное, а лишь непосредственное отношение, которое поэтому есть лишь относительное основание того, что они связаны в данном, а не в другом нечто. Оба нечто оказались, таким образом, двумя различенными отношениями содержания. Они стоят в тожественном формальном отношении основания; они суть одно и то же все содержание, именно два определения содержания и их отношение; они отличаются лишь способом этого отношения, которое в одном есть отношение непосредственное, а в другом – положенное, вследствие чего одно отличается от другого лишь по форме, как основание необоснованное. Во-вторых, это отношение основания не только формально, но и реально. Формальное основание, как показано, переходит в реальное; моменты формы рефлектируют себя в себя самих; они суть некоторое самостоятельное содержание, и отношение основания содержит в себе также свое особое содержание, как основание, и особое, как обоснованное. Содержание образует собою во-первых непосредственное тожество обеих сторон формального основания так, что они имеют одно и то же содержание. Но оно имеет также форму в нем самом и есть таким об_{66}разом удвоенное содержание, относящееся, как основание и обоснованное. Одно из двух определений содержания обоих нечто определено поэтому, не только как их общее по внешнему сравнению, но как их тожественный субстрат и основа их отношения. В противоположность другому определению содержания оно есть существенное и основание последнего, как положенного, именно в том нечто, отношение которого есть обоснованное. В первом нечто, которое есть отношение основания, это второе определение содержания непосредственно и в себе связано с первым. Второе же нечто содержит в себе лишь то содержание, по которому оно непосредственно тожественно первому нечто, другое же есть в нем положенное. Первое определение содержания есть основание последнего потому, что оно в первом нечто первоначально связано с другим определением содержания.

Отношение основания в определениях содержания второго нечто таким образом опосредовано первым сущим в себе отношением первого нечто. Поскольку в одном нечто определение В связано с определением А, во втором нечто, которому присуще непосредственно лишь определение А, заключение также связано с В. Во втором нечто опосредовано не только это второе определение, но опосредовано и его непосредственное основание именно через его первоначальное отношение к В в первом нечто. Это отношение есть тем самым основание основания А, и все отношение основания во втором нечто есть положенное или обоснованное.

3. Реальное основание обнаруживается, как внешняя саморефлексия основания; полное опосредование последнего есть восстановление его тожества с собою. Но поскольку последнее вследствие того приобрело вместе с тем внешность реального основания, то формальное отношение основания в этом единстве себя самого и реального основания есть столько же полагающее, столько и снимающее себя основание; отношение основания опосредывает себя с собою через свое отрицание. Отношение основания есть, во-первых, первоначальное отношение, отношение непосредственных определений содержания. Отношение основания, как существенная форма, имеет своими сторонами такие определения, которые суть снятые или моменты. Поэтому как форма непосредственных определений, оно есть тожественное себе отношение, вместе с тем, как отношение своего отрицания; тем самым основание есть не в себе и не для себя самого, а отношение к снятому отношению основания. Во-вторых, снятое отношение или то непосредственное, которое и в первоначальном, и в положенном отношении есть тожественная основа, также не есть реальное основание в себе и для себя самого, а есть основание, поскольку то положено через эту первоначальную связь.

Отношение основания в его полноте есть тем самым по существу предполагающая рефлексия; формальное основание предполагает непосредственное определение содержания, а это определение, как реальное основание, предполагает форму. Основание есть, таким образом, форма, как непосредственная связь, но так, что она отталкивает себя от себя самой и скорее предполагает непосредственность, а потому относится в ней к себе, как к чему-то _{67}другому. Это непосредственное есть определение содержания, простое основание, но последнее, как таковое, т.е. как основание, также отталкивает себя от себя и относится к себе так же, как к чему-то другому. Таким образом, полное отношение основания определило себя, как обусловливающее опосредование.

а. Относительно безусловное

1. Основание есть непосредственное, а обоснованное – опосредованное. Но основание есть полагающая рефлексия и, как таковая, обращает себя в положение; оно есть также предполагающая рефлексия и, таким образом, относится к себе, как к снятому, как к непосредственному, которым оно само опосредовано. Это опосредование, как переход от непосредственного к основанию, не есть внешняя рефлексия, но, как оказалось, собственное действие основания, или, что то же самое, отношение основания, как рефлексия, есть в тожестве с собою, равным образом, по существу отчуждающая себя рефлексия. То непосредственное, к которому основание относится, как к своему существенному предположению, есть условие; поэтому реальное основание по существу обусловлено. Содержащаяся в нем определенность есть инобытие себя самого.

Условие есть, таким образом, во-первых, непосредственное многообразное существование. Во-вторых, это существование поставлено в отношение к некоторому другому, к нечто, которое есть основание не этого существования, а в другом смысле; ибо самое существование непосредственно и не имеет основания. По этому отношению существование есть нечто положенное; непосредственное существование должно быть условием не для себя, а для другого. Но вместе с тем то, что оно есть бытие для другого, также лишь положено; что оно есть положенное, это снято в его непосредственности, и потому некоторое существование безразлично к тому, чтобы быть условием. В-третьих, условие есть непосредственное, таким образом, что оно составляет предположение основания. Условие есть в этом определении возвратившееся в тожество с собою формальное отношение основания и тем самым содержание последнего. Но содержание, как таковое, есть, как и в форме, лишь безразличное единство основания; без формы нет содержания. Оно освобождается от нее, поскольку отношение основания становится – в полном основании – некоторым безразличным к своему тожеству внешним отношением; но так как оно безразлично к этой форме, то оно есть содержание лишь в себе, такое, которое лишь должно стать содержанием, т.е. составляет материал для основания. Положенное, как условие, существование по второму моменту имеет определение – утратить свою безразличную непосредственность и стать моментом чего-либо другого. _{68}По своей непосредственности оно безразлично к этому отношению; но поскольку оно вступает в последнее, оно образует бытие в себе основания и есть для него безусловное. Чтобы быть условием, оно имеет свое предположение в основании и само условно; но это определение для него внешне.

2. Нечто есть не в силу своего условия; его условие не есть его основание. Условие есть для основания момент безусловной непосредственности, но не есть само движение и положение, которое относится к себе отрицательно и делает себя положением. Поэтому условие противостоит отношению основания. Нечто имеет также основание вне своего условия. Основание есть пустое движение рефлексии, так как она имеет непосредственность, как свое предположение, вне себя. Но она есть вся форма и самостоятельное опосредование, так как условие не есть ее основание. Поскольку это опосредование относится к себе, как положение, оно по этой своей стороне есть также непосредственное и безусловное; оно, правда, предполагает себя, но как отчужденное или снятое положение; напротив, то, что оно есть по своему определению, оно есть в себе и для себя самого. Поскольку, таким образом, отношение основания есть самостоятельное отношение к себе и тожество рефлексии в ней самой, оно имеет некоторое собственное содержание, противоположное содержанию условия. Первое есть содержание основания и потому по существу оформлено; напротив, второе есть лишь непосредственный материал, которому отношение к основанию вместе с тем и внешне, и составляет его бытие в себе; тем самым оно есть смешение самостоятельного содержания, не имеющего никакого отношения к содержанию определения основания, и такого содержания, которое входит внутрь этого определения и должно быть его материалом, моментом.

3. Обе стороны целого, условие и основание, таким образом, с одной стороны взаимно безразличны и безусловны; первое есть чуждое отношению, которому внешне то отношение, в коем оно есть условие; второе – отношение или форма, для которой определенное существование условия есть лишь материал, лишь нечто пассивное, форма которого, присущая ему для себя, несущественна. Далее обе эти стороны опосредованы. Условие есть бытие в себе основания; первое есть в такой мере существенный момент отношения основания, что составляет простое тожество последнего с собою. Но и это снято; это бытие в себе есть лишь положенное; непосредственное существование безразлично к тому, чтобы быть условием. Что условие есть для основания бытие в себе, – это составляет, следовательно, ту сторону первого, по коей оно есть опосредованное. Равным образом, отношение основания имеет в своей самостоятельности также некоторое предположение и свое бытие в себе – вне себя. Таким образом, каждая из обеих сторон есть противоречие безразличной непосредственности и существенного опосредования, – обеих в одном и том же отношении; иначе противоречие самостоятельной устойчивости и определения, лишь как момента._{69}

b. Абсолютное безусловное

Оба относительно безусловных прежде всего суть видимости, каждое в другом; условие, как непосредственное в формальном отношении основания, и это отношение в непосредственном существовании, как положение основания; но каждое из них вне этой видимости своего другого в нем самостоятельно и имеет свое собственное содержание.

Прежде всего условие есть непосредственное существование; его форма имеет два момента, положение, по которому это существование, как условие, есть материал и момент основания, и бытие в себе, по которому оно составляет существенность основания или его простую рефлексию в себя. Обе стороны формы внешни для непосредственного существования, так как оно есть снятое отношение основания. Но, во-первых, существование в себе самом есть в своей непосредственности лишь снятие себя и исчезание в основании. Бытие вообще есть лишь становление сущности; его существенная природа состоит в том, чтобы обратить себя в положенное и в тожество, которое есть непосредственное через отрицание себя. Таким образом, определения формы, положение и тожественное себе бытие в себе, форма, через которую непосредственное существование есть условие, не внешня для него, но оно есть сама эта рефлексия. Во-вторых, как условие, бытие также положено, как то, что оно есть существенно, именно как момент (тем самым) некоторого другого и вместе как бытие в себе также некоторого другого; но оно есть в себе также лишь чрез отрицание себя, именно через основание и через его снимающую себя и тем самым предполагающую рефлексию; бытие в себе бытия есть, таким образом, лишь нечто положенное. Это бытие в себе условия имеет две стороны, одну, по коей его существенность есть основание, и другую в непосредственности ее существования. Или, правильнее сказать, обе они суть одно и то же. Существование есть нечто непосредственное, но эта непосредственность есть по существу опосредованное, а именно, через само себя снимающее основание. Как эта опосредованная снимающим себя опосредованием непосредственность, оно есть вместе и бытие в себе основания и его безусловное; но это бытие в себе само есть вместе с тем опять-таки также лишь момент или положение, ибо оно опосредовано; условие есть, поэтому, вся форма отношения основания; первое есть предположенное бытие в себе второго, но тем самым само положение, и его непосредственность состоит в том, чтобы обратить себя в положение и тем самым так оттолкнуть себя от самого себя, чтобы исчезнуть в основании, поскольку оно есть обратившее себя в положение, а, стало быть, и в обоснованное; и оба суть одно и то же.

Равным образом, в обусловленном основании бытие в себе есть не только видимость в нем некоторого другого. Это основание есть самостоятельная, т.е. относящаяся к себе рефлексия положения и тем самым тожественная себе; или, иначе, в нем самом есть его бытие в себе и его _{70}содержание. Но вместе с тем оно есть предполагающая рефлексия; оно относится к себе отрицательно и противополагает себе свое бытие в себе, как другое ему; и условие, как по его моменту бытие в себе, так и непосредственного существования есть собственный момент отношения основания; непосредственное существование таково по существу лишь через свое основание и есть момент его, как предположения. Поэтому основание есть также все целое.

Таким образом, вообще дано лишь одно целое формы, но также и лишь одно целое содержания. Ибо своеобразное содержание условия есть существенное содержание, лишь поскольку оно есть тожество рефлексии в себя, в форму, или поскольку отношение основания есть непосредственное существование в нем самом. Последнее есть далее условие лишь через предполагающую рефлексию основания; оно есть тожество с самим собою или противоположенное им себе его содержание. Поэтому, существование не есть просто бесформенный материал для отношения основания, но так как существование в нем самом имеет эту форму, оно есть оформленная материя, и, как вместе с тем в тожестве с собою безразличное ей, оно есть содержание. Оно есть, наконец, то же самое содержание, которое присуще основанию, ибо оно есть содержание, именно, как тожественное себе в отношении формы.

Обе стороны целого, условие и основание, суть, следовательно, одно существенное единство, которое есть и содержание, и форма. Они переходят одно в другое через себя самих, или поскольку они суть рефлексии, и таким образом, полагают сами себя, как снятые, относятся к этому своему отрицанию и взаимно предполагают себя. Но это есть вместе с тем лишь одна и та же рефлексия обоих, и потому их предположение также лишь одно и то же; их противоположение сводится собственно к тому, что они предполагают одно свое тожество, как свою устойчивость и свою основу. Последняя, одно и то же содержание и единство формы обоих, есть истинно безусловное, мыслимая вещь (Sache) в себе самой[1]. Условие, как выяснилось выше, есть лишь относительно безусловное. Поэтому, оно само может быть рассматриваемо, как нечто обусловленное, и позволительно спрашивать о новом условии, вследствие чего вступает в силу обычный прогресс в бесконечность от одного условия к другому. Но почему же по поводу одного условия спрашивается о другом, т.е. почему первое признается обусловленным? Потому что оно есть некоторое конечное существование? Но это есть дальнейшее определение условия, не заключающееся в его понятии. Однако условие, как таковое, потому есть обусловленное, что оно есть положенное бытие в себе; поэтому, оно снимается в абсолютном безусловном.

Итак, последнее содержит в себе обе стороны, условие и основание, как свои моменты; оно есть единство, в которое они возвратились. Обе они вместе образуют его форму или положение. Безусловная мыслимая вещь есть _{71}условие обеих, но абсолютное, т.е. такое условие, которое само есть основание. Как основание же, она есть отрицательное тожество, оба момента которого взаимно оттолкнулись; во-первых, в виде снятого отношения основания, непосредственного, лишенного единства, внешнего самому себе многообразия, относящегося к основанию, как к чему-то чуждому себе, и составляющего вместе с тем его бытие в себе; во-вторых, в виде внутренней простой формы, которая есть основание, но относится к тожественному себе непосредственному, как к другому, и определяет его, как условие, т.е., это ее бытие в себе, – как ее собственный момент. Обе эти стороны предполагают целое так, что оно есть полагающее их. Наоборот, так как они предполагают полноту, то, по-видимому, последняя опять-таки обусловлена ими, и мыслимые вещи происходят из их условия и из их основания. Но поскольку обе эти стороны оказались тожественными, то исчезает отношение условия и основания, последние понижаются до видимости; абсолютно безусловное в своем движении положения и предположения есть лишь такое движение, в котором эта видимость снимается. Действие мыслимой вещи состоит в том, чтобы обусловливать себя и противоставлять себе свои условия, как основание; но ее отношение, как условий и основания, есть видимость внутри себя, и ее отношение к ним есть ее совпадение с самою собою.

с. Выход мыслимой вещи в осуществление (Existenz)

[2]Абсолютно безусловное есть абсолютное тожественное своему условию основание, непосредственная мыслимая вещь, как истинно существенная. Как основание, она относится отрицательно к себе самой, делает себя положенною, но положенною так, что полная рефлексия в обеих ее сторонах и тожественное с собою в них отношение формы таково, как то оказывается в ее понятии. Поэтому это положение есть, во-первых, снятое основание, мыслимая вещь, как чуждое рефлексии непосредственное, – сторона условий. Последняя есть полнота определений мыслимой вещи, – она сама, но отброшенная во внешность бытия, восстановленный круг бытия. В условии сущность отчуждает единство своей рефлексии в себя, как некоторую непосредственность, которая, однако, имеет определение быть обусловливающим предположением и по существу составлять лишь одну из своих сторон. Поэтому условия суть все содержание мыслимой вещи, так как они суть безусловное в форме бесформенного бытия. Но в силу этой формы они имеют еще и другой вид, как определения содержания, каково последнее в мыслимой вещи, как таковой. Они являются лишенным единства многообразием, смешанным с вне-существенным и другими обстоятельствами, не принадлежа_{72}щими к кругу существования, поскольку в нем заключены условия этой определенной мыслимой вещи. Для абсолютно неограниченной мыслимой вещи условием служит сфера самого бытия. Основание, возвратившееся в себя, полагает ее, как первую непосредственность, к которой оно относится, как к своему безусловному. Эта непосредственность, как снятая рефлексия, есть рефлексия в элементе бытия, которое, таким образом, образует из себя некоторое целое; форма разрастается в определенность бытия и является, таким образом, как некоторое многообразное, различное от определения рефлексии и безразличное к ней содержание. Несущественное, присущее сфере бытия в ней самой и отбрасываемое ею от себя, поскольку она есть условие, есть определенность непосредственности, в которую погрузилось единство формы. Это единство формы, как отношение бытия, есть в нем ближайшим образом становление, переход одной определенности бытия в другую. Но становление бытия есть далее становление сущности и возврат к основанию. Поэтому существование, составляющее условия, поистине не определяется чем-либо другим, как условие, и не употребляется, как материал, но оно само делает себя через себя само моментом некоторого другого. Его становление не есть далее начинание от себя, как от по истине первого и непосредственного, но его непосредственность есть лишь предположенная, и движение его становления есть действие самой рефлексии. Истина существования состоит поэтому в том, чтобы быть условием; его непосредственность имеет место лишь через рефлексию отношения основания, полагающую себя, как снятую. Становление есть тем самым, как и непосредственность, лишь видимость безусловного, поскольку последнее предполагает себя само и имеет в том свою форму; непосредственность бытия есть поэтому по существу лишь момент формы. Другая сторона этой видимости безусловного есть отношение основания, как таковое, как форма, определенная в противоположность непосредственности условий и содержания. Но она есть форма абсолютной мыслимой вещи, которая обладает единством ее формы с собою самой или ее содержанием в ней самой, и которая, поскольку она определяет его, как условие, в самом этом положении снимает свое различие и обращает его в момент; равно как, наоборот, она, как лишенная сущности форма, в этом тожестве с собою дает непосредственность устойчивости. Рефлексия основания снимает непосредственность условий и относит их, как моменты, в единство мыслимой вещи; но условия сами суть предположенное безусловною мыслимою вещью, и, таким образом, она тем самым снимает свое собственное положение; или, иначе, ее положение тем самым само непосредственно делает себя также становлением. То и другое есть поэтому одно и то же единство; движение условий в них самих есть становление, возврат в основание и положение основания; но основание, как положенное, т.е., как снятое, есть непосредственное. Основание относится к себе самому отрицательно, делает себя положением и обосновывает условия; но лишь вследствие того, что таким образом непосредственное существование определено, как положенное, основание его снимает и делает себя основанием. Таким образом, _{73}эта рефлексия есть опосредование безусловной мыслимой вещи собою через ее отрицание. Или, правильнее, рефлексия безусловного есть, во-первых, предположение, но это снятие ее самой есть непосредственно определяющее положение; во-вторых, она тем самым есть непосредственно снятие предположенного и определение из себя самой; поэтому это определение есть опять-таки снятие положения и есть становление в себе самом. В этом исчезло опосредование, как возврат к себе через отрицание; оно есть простая образующая видимость внутри себя рефлексии и лишенное основания абсолютное становление. Движение мыслимой вещи, состоящее в том, что она, с одной стороны, полагается через ее условия, а с другой, через ее основание, есть лишь исчезание видимости опосредования. Становление положения мыслимой вещи есть тем самым выступление, простой выход в осуществление, чистое движение ее к себе самой.

Если налицо все условия мыслимой вещи, то она осуществляется. Мыслимая вещь есть ранее, чем она осуществлена; и именно, во-первых, как сущность или как безусловное; во-вторых, она имеет существование или определена и именно рассмотренным выше двояким образом, с одной стороны, в своих условиях, с другой – в своем основании. В первых она сообщила себе форму внешнего, лишенного основания бытия, так как она, как абсолютная рефлексия, есть отрицательное отношение к себе и обращает себя в свое предположение. Это предположенное безусловное есть поэтому лишенное основания непосредственное, бытие которого состоит лишь в том, чтобы существовать, как лишенное основания. Таким образом, если все условия мыслимой вещи налицо, т.е. если положена полнота ее, как лишенная основания непосредственность, то это рассеянное многообразие углубляется в себя само. Вся мыслимая вещь должна существовать в ее условиях, или, иначе, все условия принадлежат ее осуществлению, ибо все составляют рефлексию; иначе существование, поскольку оно есть условие, определено формою, его определения суть поэтому определения рефлексии и с каждым из них положены и другие. Самоуглубление условий есть ближайшим образом уничтожение непосредственного существования и становление основания. Но тем самым основание есть положенное, т.е. оно, поскольку оно основание, в той же мере снято, как основание, и есть непосредственное бытие. Если поэтому налицо все условия мыслимой вещи, то они снимают себя, как непосредственное существование и предположение, и равным образом снимает себя основание. Основание обнаруживает себя, как видимость, которая непосредственно исчезает; этот выход есть тем самым тожественное движение мыслимой вещи к себе, и ее опосредование через условия и основание есть их исчезание. Выход в осуществление поэтому столь непосредствен, что он опосредован лишь через исчезание опосредования.

Мыслимая вещь происходит из основания. Она не обосновывается или не полагается им так, что основание остается за нею, но ее положение есть выход основания из себя к себе и простое его исчезание. _{74}Через соединение с условиями оно приобретает внешнюю непосредственность и момент бытия. Но оно приобретает их, не как нечто внешнее и не через внешнее отношение; как основание, оно делает себя положенным, его простая существенность совпадает с собою в положении и есть в этом снятии себя самой исчезание его различия от его положения, стало быть, простая существенная непосредственность.

Таким образом, основание не остается чем-то различным от обоснованного, но истина обоснованного состоит в том, что основание в нем соединено с самим собою, и потому его рефлексия в другое есть его рефлексия в себя само. Поэтому мыслимая вещь, как безусловное, есть также равным образом лишенное основания и происходит из основания, лишь поскольку последнее уничтожено, поскольку его уже нет, т.е. из лишенного основания, из собственной существенной отрицательности или чистой формы. Это опосредованное основанием и условием и через снятие опосредования ставшая тожественною себе непосредственность есть осуществление (Existenz).