Учение о сущности

Простое самостоятельное абсолютное есть неопределенное, или правильнее, в нем разрешилась вся определенность сущности и осуществления как бытия вообще, так и его рефлексии. Поэтому определение того, что есть абсолютное, оказывается отрицательным, и само абсолютное является лишь отрицанием всех предикатов и пустотою. Но так как оно должно быть высказано также, как положение всех предикатов, то оно является формальнейшим противоречием. Поскольку эти отрицания и положения принадлежат внешней рефлексии, то тут оказывается та формальная несистематическая диалектика, которая с легкостью нападает там и сям на многие определения и с такою же легкостью обнаруживает, с одной стороны, их конечность и совершенную относительность, а с другой, так как абсолютное предносится ей, как полнота, высказывает о нем все определения, не будучи в состоянии возвести этих положений и отрицаний к некоторому истинному единству. Но должно быть изображено, что такое абсолютное; однако это изображение не может быть некоторым определением, ниже внешнею рефлексиею, через которую возникли бы эти определения, а есть изложение (Auslegung) и притом собственное изложение абсолютного и лишь некоторый указатель того, что такое оно есть.

А. Изложение абсолютного

Абсолютное не есть только бытие, ниже также сущность. Первое есть нерефлектированная, вторая рефлектированная непосредственность; то и другая есть далее полнота в них самих, но притом определенная. В сущности _{117}бытие выступает, как осуществление, и отношение бытия и сущности развилось в отношение внутреннего и внешнего. Но внутреннее есть сущность, как полнота, имеющая то существенное определение, что она отнесена к бытию и есть непосредственно бытие. Внешнее также есть бытие, но с тем существенным определением, что отнесенное к рефлексии оно есть также непосредственно чуждое отношению тожество с сущностью. Само абсолютное есть абсолютное единство обоих; оно есть то, что вообще образует основание существенного отношения, которое, как отношение, еще не возвратилось к этому своему тожеству, и основание которого еще не положено.

Отсюда следует, что абсолютное определяется, как абсолютная форма; но вместе с тем не как такое тожество, моменты которого суть простые определенности; оно есть тожество, каждый из моментов которого в нем самом есть полнота и тем самым, как безразличный к форме, есть полное содержание целого. Но, наоборот, абсолютное есть абсолютное содержание, таким образом, что содержание, будучи, как таковое, безразличным многообразием, обладает в нем отрицательным отношением формы, вследствие чего его многообразие есть одно и то же самостоятельное тожество.

Тожество абсолютного тем самым потому абсолютно, что каждая из его частей сама есть целое, или каждая определенность есть полнота, т.е. что определенность стала вполне прозрачною видимостью, некоторым исчезнувшим в своем положении отвлечением. Сущность, осуществление, сущий в себе мир, целое, части, сила, – эти рефлектированные определения являются для представления, как имеющее значение для себя истинное бытие; но абсолютное есть относительно них то основание, в коем они исчезли. А так как в абсолютном форма есть лишь простое тожество с собою, то абсолютное не определяет себя; ибо определение есть некоторое различение формы, имеющее ближайшее значение, как таковое. Но так как оно вместе с тем содержит в себе вообще всякое различение и определение формы, или так как оно само есть абсолютная форма и рефлексия, то в нем должно выступать также различие содержания. Но само абсолютное есть абсолютное тожество; это его определение, так как все многообразие сущего в себе и являющегося мира или внутренней и внешней полноты внутри его снято. Внутри его самого нет никакого становления, ибо оно не есть бытие, равным образом не есть рефлектирующее себя определение; ибо оно не есть лишь внутри себя определяющая себя сущность; оно не есть также некоторое обнаружение себя, ибо оно есть тожество внутреннего и внешнего. Но, таким образом, движение рефлексии противостоит своему абсолютному тожеству. Первое снято в последнем и таким образом есть лишь его внутреннее, а тем самым и его внешнее. Оно состоит поэтому ближайшим образом лишь в том, чтобы снимать свое действие в абсолютном. Оно есть потустороннее многообразных различений и определений и то их движение, которое совершается за спиною абсолютного; поэтому оно есть как его усвоение, так вместе и уничтожение; оно есть то отрицательное изложение абсолютного, которое было ранее упомянуто. В его _{118}истинном изображении это изложение есть достигнутое покуда целое логического движения бытия и сущности, содержание коего не выхвачено извне, как нечто данное и случайное, равным образом не погружено путем внешней ему рефлексии в пучину абсолютного, но определило себя в нем через свою внутреннюю необходимость, и, как собственное становление бытия, равно как рефлексия сущности, возвратилось в абсолютное, как в свое основание.

Но это изложение само имеет вместе с тем некоторую положительную сторону, поскольку конечное именно своим уничтожением в основании показывает свою природу – быть относимым к абсолютному или содержать абсолютное в нем самом. Но эта сторона есть не столько положительное изложение самого абсолютного, сколько изложение определений, состоящих именно в том, что они исчезают в абсолютном, как в своей пучине, и потому также имеют его своим основанием, или, иначе, в том, что то, что дает им, видимости, устойчивость, есть само абсолютное. Видимость есть не ничто, а рефлексия, отношение к абсолютному; или, иначе, видимость есть, поскольку в ней показывается абсолютное. Таким образом это положительное изложение еще удерживает конечное от его исчезновения и рассматривает его, как некоторое выражение и образ абсолютного. Но прозрачность конечного, дозволяющая абсолютному лишь просвечивать в первом, заканчивается полным исчезновением; ибо в конечном нет ничего, что давало бы ему какое-либо отличие от абсолютного; конечное есть лишь среда, поглощаемая тем, что показывается в ней.

Поэтому положительное изложение абсолютного само есть лишь видимость; ибо то истинно положительное, что содержит его, и излагаемое содержание есть само абсолютное. Какие бы ни оказывались дальнейшие определения, та форма, в коей показывается абсолютное, есть нечто уничтоженное, которое принимает изложение извне, и в котором оно приобретает некоторое начало для своего действия. Такое определение имеет в абсолютном не начало свое, а лишь свой конец. Потому хотя это изложение есть абсолютное действие через свое отношение к абсолютному, в которое оно возвращается, но оно таково не по своей исходной точке, составляющей внешнее абсолютному определение.

Но в действительности изложение абсолютного есть его собственное действие, которое настолько же начинается от себя, насколько и приходит к себе. Абсолютное, даже как лишь абсолютное тожество, есть нечто определенное; именно оно определено, как тожественное; так положено оно рефлексиею в противоположность противоположению и многообразию; или, иначе, оно есть вообще лишь отрицательное рефлексии и определения. Поэтому не только это изложение абсолютного есть нечто несовершенное, но таково и самое это абсолютное, к которому изложение пришло. Или иначе, то абсолютное, которое есть лишь абсолютное тожество, есть лишь абсолютное некоторой внешней рефлексии. Оно есть поэтому не абсолютно абсолютное, а абсолютное в некоторой определенности или атрибут. Но абсолютное есть атрибут не только потому, что оно есть предмет не_{119}которой внешней рефлексии и потому нечто определенное ею. Или, иначе, рефлексия есть не только внешнее абсолютному, но непосредственно, именно потому что она ему внешня, она ему и внутрення. Абсолютное есть абсолютное лишь потому, что оно есть не отвлеченное тожество, а тожество бытия и сущности или тожество внутреннего и внешнего. Оно само есть следовательно абсолютная форма, которая показывает его в себе и определяет, как атрибут.

В. Абсолютный атрибут

Употребленное выше выражение – абсолютно абсолютное – означает возвратившееся в себя в своей форме абсолютное или абсолютное, форма которого тожественна его содержанию. Атрибут же есть лишь относительное абсолютное, связь, не означающая ничего иного, кроме абсолютного в некотором определении формы. А именно форма прежде всего до ее полного изложения лишь внутрення или, что то же самое, лишь внешня, вообще есть прежде всего определенная форма или отрицание вообще. Но так как она вместе с тем есть форма абсолютного, то атрибут составляет собою все содержание абсолютного; он есть полнота, которая ранее того являлась, как мир или как одна из сторон существенного отношения, каждая из которых сама есть целое. Но оба мира, являющийся и сущий в себе и для себя, должны были быть каждый в своей сущности взаимно противоположными. Одна сторона существенного отношения была, правда, тожественна другой; целое было тем же, что и части; обнаружение силы имело то же содержание, что и она сама, и внешнее вообще было тем же, что и внутреннее. Но вместе с тем каждая из этих сторон должна была иметь еще и свою непосредственную устойчивость, одна, как сущая, другая, как рефлектированная непосредственность. Напротив того, в абсолютном эти различенные непосредственности понижаются до состояний видимости, и полнота, которая и есть атрибут, положена, как его истинная и единственная устойчивость; определение же его, – как несущественное.

Атрибут есть атрибут потому, что он есть простое абсолютное тожество в определении тожества; с этим определением вообще могут быть затем связаны и другие определения, напр., что есть также многие атрибуты. Но так как абсолютное тожество имеет лишь то значение, что не только все определения сняты, но что они суть также рефлексия, которая сама себя сняла, то в ней все определения положены, как снятые. Тожество положено, как абсолютное, или атрибут имеет абсолютное своим содержанием и устойчивостью; его определение формы, вследствие которого он есть атрибут, поэтому также положено непосредственно, как простая видимость, отрицательное, как отрицательное. Так как положительная видимость, которую изложение сообщает себе посредством атрибутов, не за_{120}хватывает в свою границу конечного, как чего-либо сущего в себе и для себя, но разлагает свою устойчивость в абсолютное и расширяет последнее в атрибут, то в нем снимается даже то, что он есть атрибут; она погружает его и свое разлагающее действие в простое абсолютное.

Но так как рефлексия возвращается от своего различения только к тожеству абсолютного, то она вместе с тем не переходит из своей внешности к истинному абсолютному. Она достигла лишь неопределенного, отвлеченного тожества, т.е. того, которое состоит в определенности тожества. Или, иначе, так как рефлексия, как внутренняя форма, определяет абсолютное, как атрибут, то это определение есть еще нечто различное от внешности; внутреннее определение не проникает всего абсолютного; его обнаружение состоит в том, чтобы исчезнуть в абсолютном, как только положенное.

Таким образом, форма все равно, как внешняя или как внутренняя, через которую абсолютное стало атрибутом, вместе с тем положена, как нечто уничтоженное в себе самом, как внешняя видимость или, просто, как вид и способ.

С. Модус абсолютного

Атрибут есть, во-первых, абсолютное в простом тожестве с собою. Во-вторых, он есть отрицание, и оно, как отрицание, есть формальная рефлексия в себя. Обе эти стороны образуют ближайшим образом две крайности абсолютного, среднее между коими есть оно само, так как оно есть как абсолютное, так и определенность. Вторая из этих крайностей есть отрицательное, как отрицательное, как внешняя абсолютному рефлексия. Или, поскольку оно берется, как внутреннее абсолютного, и поскольку собственное определение абсолютного есть положение себя, как модуса, то последний есть инобытие абсолютного, потеря последним себя в изменчивости и случайности бытия, переход абсолютного в свою противоположность без возврата в себя, лишенное целостности многообразие определений формы и содержания.

Но модус, как внешность абсолютного, есть не только эта внешность, а внешность, положенная, как внешность, простой вид и способ, тем самым видимость, как видимость или рефлексия формы в себя; а, стало быть, то тожество с собою, которое и есть абсолютное. Таким образом, на деле лишь в модусе абсолютное положено, как абсолютное тожество; то, что оно есть, именно тожество с собою, оно есть, лишь как относящаяся к себе отрицательность, как видимость, положенная, как видимость.

Поскольку поэтому изложение абсолютного начинает с его абсолютного тожества и переходит к атрибуту и от него к модусу, оно, таким образом, вполне прошло свои моменты. Но, во-первых, оно не есть тем _{121}самым лишь отрицательное отношение к этим определениям, но это его действие есть само рефлектирующее движение, и, лишь как это движение, абсолютное есть по истине абсолютное тожество. Во-вторых, это изложение имеет при этом дело не просто с внешним, и модус не есть лишь внешняя внешность, но так как он есть видимость, как видимость, то он есть возврат в себя, разлагающая себя саму рефлексия, и абсолютное, как последняя, есть абсолютное бытие. В-третьих, излагающая рефлексия представляет собою видимость начинания от своих собственных определений и от внешнего принятия в себя модусов, а также определений атрибута, как преднайденных где-то вне абсолютного, и такого своего действия, при котором оно лишь возвращает их в безразличное тожество. Но на деле она имеет в самом абсолютном ту определенность, с которой начинает. Ибо абсолютное, как первое безразличное тожество, само есть лишь потому определенное абсолютное или атрибут, что оно есть неподвижное, еще не рефлектированное абсолютное. Эта определенность, как определенность, принадлежит рефлектирующему движению; лишь через последнее абсолютное определено, как первое тожественное, и равным образом лишь через это движение имеет оно абсолютную форму и есть не равное себе, а равнополагающее себя само.

Истинное значение модуса состоит поэтому в том, что он есть рефлектирующее собственное движение абсолютного; некоторое его определение, но не такое, через которое оно стало бы другим, а определение того, что оно уже есть; прозрачная внешность, которая есть указание на себя саму; движение из себя во вне, но так, что это бытие, образуемое во вне, есть равным образом сама внутренность; а тем самым также такое положение, которое есть бытие не просто положенное, а абсолютное бытие.

Поэтому, если спрашивается о содержании абсолютного, т.е. о том, чем оказывается абсолютное, то ведь отличение в абсолютном формы и содержания уже помимо того разрешено. Или, иначе, содержание абсолютного именно состоит в том, чтобы проявлять себя. Абсолютное есть абсолютная форма, которая в ее раздвоении с собою совершенно тожественна себе, есть отрицательное, как отрицательное; или, иначе, которая совпадает с собою и лишь таким образом есть абсолютное тожество с собою, которое также безразлично к своим отличениям, или есть абсолютное содержание; содержанием служит поэтому лишь самое это изложение.

Как такое носящее само себя движение изложения, как вид и способ, который есть свое абсолютное тожество с самим собою, обнаружение не чего-либо внешнего, не противоположного другому, но лишь абсолютное проявление себя для себя самого, абсолютное есть действительность.

Примечание. Понятию абсолютного и отношению к нему рефлексии, как оно изображено здесь, соответствует понятие спинозовой субстанции. Спинозизм есть потому недостаточная философия, что в нем рефлексия и ее многообразное определение есть внешнее мышление. Субстанция в этой системе есть одна субстанция, одна нераздельная полнота; нет такой опре_{122}деленности, которая не содержалась бы и не разрешалась бы в этом абсолютном; и заслуживает достаточного внимания то, что все являющееся и предносящееся естественному представлению или определяющему рассудку, как самостоятельное, понижается в этом необходимом понятии в совершенно простое положение. Определенность есть отрицание – таков абсолютный принцип спинозовой философии; этот истинный и простой взгляд обосновывает собою абсолютное единство субстанции. Но Спиноза останавливается на отрицании, как определенности или качестве; он не приходит к понятию его, как абсолютного, самоотрицающего отрицания; поэтому его субстанция не содержит в самой себе абсолютной формы, и ее познание не есть имманентное познание. Правда, субстанция есть абсолютное единство мышления и бытия или протяжения; таким образом, в ней содержится само мышление, но лишь в его единстве с протяжением, т.е. не как отделяющее себя от протяжения, тем самым вообще не как определение и формирование, равно не как возвращающееся в себя и начинающееся из себя самого движение. Вследствие того субстанция отчасти лишена принципа личности, – недостаток, который главным образом возмущал против спинозовой системы; отчасти же познание оказывается внешнею рефлексиею, которая понимает и выводит то, что является конечным, определенность атрибута и модуса, а также вообще себя саму, не из субстанции, но действует, как внешний рассудок, принимающий определения, как данные, и возводящий их обратно к абсолютному, вместо того, чтобы начинать с него.

Понятия, которые Спиноза дает о субстанции, суть понятия причины самой себя, т.е. того, сущность чего включает в себя осуществление; понятие абсолютного не нуждается в понятии чего-либо другого, из которого оно должно быть образовано. Эти понятия, как они ни глубоки и ни правильны, суть определения, заранее непосредственно принятые наукою. Математика и прочие подчиненные науки должны начинать с предположений, составляющих их элемент и положительную основу. Но абсолютное не может быть первым, непосредственным, а есть по существу свой результат.

За определением абсолютного у Спинозы выступает далее определение атрибута; он определяется, как то, каким образом рассудок понимает его сущность. Но независимо от того, что рассудок по его природе является позднее атрибута – ибо Спиноза определяет рассудок, как модус – атрибут, определение, как определение абсолютного, становится зависимым от некоторого другого, от рассудка, выступающим против субстанции внешне и непосредственно.

Далее Спиноза определяет атрибуты, как бесконечные, и именно бесконечные в смысле также бесконечного множества. Правда, их оказывается далее всего два – мышление и протяжение – и не объясняется, каким образом бесконечное множество сводится необходимо лишь к противоположности именно этих определенных атрибутов – мышления и протяжения. Таким образом, оба эти атрибута принимаются эмпирически. Мышление _{123}и протяжение представляют собою абсолютное в таком определении, что последнее само есть их абсолютное единство, так что они суть лишь несущественные формы; порядок вещей тот же, что порядок представлений или мыслей, и одно и то же абсолютное рассматривается лишь через внешнюю рефлексию, через некоторый модус, под этими обоими определениями, то как полнота представлений, то как полнота вещей и их изменений. Как внешняя рефлексия делает это различение, так она же возвращает и погружает их в абсолютное тожество. Но все это движение совершается вне абсолютного. Правда, оно само есть также мышление, и потому это движение совершается только в абсолютном; но, как замечено, оно есть в абсолютном лишь в единстве с протяжением, стало быть, не как такое движение, которое есть по существу также момент противоположения. Спиноза предлагает мышлению возвышенное требование, рассматривать все под образом вечности, sub specie aeterni, т.е. как оно есть в абсолютном. Но в том абсолютном, которое есть лишь неподвижное тожество, атрибут, как и модус, суть лишь исчезающие, а не становящиеся, так что тем самым даже это исчезание получает свое положительное начало лишь извне.

Третье – модус – есть у Спинозы изменение (affectio) субстанции, определенная определенность, сущая в некотором другом и понимаемая через это другое. Атрибуты имеют собственным своим определением лишь неопределенное различие; каждый из них должен выражать собою полноту субстанции и быть понимаем из себя самого; но поскольку он есть абсолютное, как определенное, он содержит в себе инобытие и не может быть понимаем только из себя самого. Поэтому только в модусе, собственно говоря, положено определение атрибута. Это третье остается далее простым модусом, он, с одной стороны, есть непосредственно данное, а с другой его уничтожаемость познается, не как рефлексия в себя. Спинозово изложение абсолютного поэтому, правда, полно постольку, поскольку оно начинает с абсолютного, переходит от него затем к атрибуту и кончает модусом; но все эти три лишь перечисляются одно за другим без внутренней последовательности развития, и третье не есть отрицание, как отрицание, отрицательно относящееся к себе отрицание, через которое оно в нем самом было бы возвратом в первое тожество и этим истинным тожеством. Поэтому тут не хватает необходимого перехода абсолютного в несущественность, равно как разложения последней в себе и для себя в тожество; или, иначе, не хватает становления как тожества, так и его определений.

Равным образом в восточном представлении эманации абсолютное есть самоозаряющий свет. Но он не только озаряет себя, а также истекает из себя. Его истечения суть удаления от его непомраченной ясности; последующие порождения менее совершенны, чем предыдущие, из которых первые происходят. Истечение понимается, лишь как некоторое событие, становление, лишь как некоторая постепенная утрата. Таким образом, бытие _{124}все более и более помрачается, и ночь, отрицательное, есть конец линии, не возвращающейся уже к первому свету.

Отсутствие рефлексии в себя, свойственное как спинозову изложению абсолютного, так и учению об эманации в нем самом, восполняется в понятии лейбницевых монад. Односторонность какого-либо философского принципа приводит к противоположению его противоположному принципу, и, как бывает всегда, возникает их объединение, по крайней мере, как порозненная полнота. Монада есть лишь одно, некоторое рефлектированное в себя отрицательное; она есть полнота содержания мира; различное многообразие не только исчезает в ней, но отрицательным образом сохраняется. Спинозова субстанция есть (также) единство всякого содержания; но это многообразное содержание мира есть, как таковое, не внутри ее, а в ее внешней рефлексии. Поэтому монада по существу есть представляющая; но в ней, хотя она и конечна, нет пассивности, а изменения и определения внутри ее суть проявления ее внутри самой себя. Она есть энтелехия; обнаружение есть ее собственное действие. Притом монада есть определенная, отличенная от других; определенность присуща особому содержанию ее и виду и способа ее проявления. Поэтому монада есть полнота в себе, по своей субстанции, а не в своих проявлениях. Это ограничение монады находится необходимо не в полагающей саму себя или в представляющей монаде, а внутри ее бытия в себе, или, иначе, оно есть абсолютная граница, предопределение, положенное другою, отличною от нее сущностью. Далее, так как ограниченное имеет бытие, лишь относясь к другому ограниченному, монада же есть вместе с тем некоторое замкнутое внутри себя абсолютное, то гармония этих ограничений, т.е. взаимное отношение монад, находится вне их и также предустановлена некоторою другою сущностью или в себе.

Ясно, что хотя принцип рефлексии в себя составляет основное определение монады, вообще устраняет инобытие и воздействие извне и обращает изменения монады в ее собственное положение, но что, с другой стороны, зависящая от другого пассивность тем самым превращается лишь в абсолютное ограничение, в ограничение бытия в себе. Лейбниц приписывает монадам известную законченность внутри себя, некоторый вид самостоятельности; они суть сотворенные сущности. При ближайшем рассмотрении их ограничения из этого изложения оказывается, что присущее им проявление их самих есть полнота формы. Очень важно понятие, по которому изменения монад представляются, как чуждые пассивности действия, как проявления их самих, и принцип рефлексии в себя или индивидуации выступает, как существенный. Далее необходимо признавать их конечность состоящею в том, что их содержание или субстанция отличены от формы, и далее что первое ограничено, а вторая бесконечна. Но затем надлежало бы найти в понятии абсолютной монады не только это абсолютное единство формы и содержания, а также свойство рефлексии отталкивать себя от себя, как относящуюся к себе самой отрицательность, _{125}в силу которого она есть полагающая и творящая. Правда, в лейбницевой системе есть также и дальнейшее, именно что Бог есть источник осуществления и сущности монад, что то абсолютное ограничение в бытии в себе монад не есть сущее в себе и для себя, но исчезает в абсолютном. Но в этих определениях проявляются лишь обычные представления, допущенные без философского развития и не возведенные в умозрительные понятия. Таким образом, принцип индивидуации не приобретает своего более глубокого обоснования; понятия отличений различных конечных монад и их отношения к их абсолютному не вытекают из самой сущности последнего или абсолютным образом, а принадлежат резонирующей, догматической рефлексии и потому не достигают внутренней связи.

Абсолютное есть единство внутреннего и внешнего, как первое, сущее в себе единство. Его изложение оказалось внешнею рефлексиею, которая имеет со своей стороны непосредственное, как преднайденное, но вместе с тем есть движение и отношение последнего к абсолютному и, как таковое, возвращает его в абсолютное и определяет оное, как простой вид и способ. Но этот вид и способ есть определение самого абсолютного, именно его первое тожество или его просто в себе сущее единство. И хотя через эту рефлексию то первое бытие в себе положено, не только как несущественное определение, но так как последнее есть отрицательное отношение к себе, то лишь через него возникает тот модус. Лишь эта рефлексия, как снимающая саму себя в ее определениях и вообще как возвращающееся внутрь себя движение, и есть истинно абсолютное тожество, а вместе с тем определение абсолютного или его модальность. Модус есть поэтому внешность абсолютного, но равным образом лишь его рефлексия в себя; иначе, он есть его собственное проявление, так что это проявление есть его рефлексия в себя и тем самым его бытие в себе и для себя.

Как проявление, которое не есть что-либо большее и не имеет иного содержания кроме того, что оно есть проявление себя, абсолютное есть, таким образом, абсолютная форма. Действительность и должна быть понимаема, как эта рефлектированная абсолютность. Бытие еще не есть действительное; оно есть первая непосредственность; его рефлексия есть поэтому становление и переход в другое; или, иначе, его непосредственность не есть бытие в себе и для себя. Действительность стоит также выше, чем осуществление. Последнее, правда, есть непосредственность, возникшая из основания и условий или из сущности и ее рефлексии. Оно есть поэтому в себе то же, что и действительность, реальная рефлексия, но еще не есть поло_{126}женное единство рефлексии и непосредственности. Осуществление переходит поэтому в явление через саморазвитие содержащейся в первом рефлексии. Осуществление есть уничтоженное в основании основание; определение осуществления есть восстановление основания, и таким образом, первое становится существенным отношением, и его последняя рефлексия состоит в том, что его непосредственность положена, как рефлексия в себя, и наоборот; это единство, в котором осуществление или непосредственность и бытие в себе, основание или рефлектированное, суть только моменты, и есть действительность. Поэтому действительное есть проявление (Manifestation), оно не вовлекается через свою внешность в сферу изменения, равным образом не есть видимость себя в некотором другом, но проявляет себя; т.е. оно есть в своей внешности оно само и есть лишь внутри ее, именно как отличающее себя от себя и самоопределяющее движение, как оно само.

Но в действительности, как в этой абсолютной форме, моменты, как снятые или формальные, еще не реализованы; их различие принадлежит, таким образом, ближайше внешней рефлексии и не определено как содержание.

Действительности, как самому непосредственному единству формы внутреннего и внешнего, присуще тем самым определение непосредственности в противоположность определению рефлексии в себя; или, иначе, она есть некоторая действительность в противоположность некоторой возможности. Взаимное отношение их обеих есть третье, действительное, определенное также, как рефлектированное в себя бытие, а последнее также, как непосредственно осуществленное. Это третье есть необходимость.

Но ближайшим образом, поскольку действительное и возможное суть формальные различения, их отношение также только формально и состоит лишь в том, что и то, и другое есть положение, или, иначе, в случайности.

А тем самым, что в случайности и действительное, и возможное есть положение, они приобретают определенность в них; тем самым возникает, во-вторых, реальная действительность, с чем вместе возникают также реальная возможность и относительная необходимость.

Рефлексия в себя относительной необходимости дает, в-третьих, абсолютную необходимость, которая есть абсолютная возможность и действительность.

А. Случайность или формальная действительность, возможность и необходимость

1. Действительность формальна, поскольку, как первая действительность, она есть действительность лишь непосредственная, нерефлектированная, и тем самым ей присуще лишь это определение формы, а не полнота формы. Таким образом, она есть далее не что иное, как бытие или осуществление вообще. Но так как она по существу есть не _{127}только непосредственное осуществление, а единство формы бытия в себе или внутренности и внешности, то она содержит в себе непосредственно бытие в себе или возможность. Что действительно, то возможно.

2. Эта возможность есть рефлектированная в себя действительность. Но само это первое рефлектирование есть также формальное и тем самым вообще лишь определение тожества с собою или бытие в себе вообще.

Но так как определение есть здесь полнота формы, то это бытие в себе определено, как снятое или как по существу лишь в отношении к действительности, как ее отрицательное, положенное, как отрицательное. Возможность содержит в себе поэтому два момента: во-первых, положительное, которое есть рефлектирование в себя само; но так как это положительное в абсолютной форме понижено до значения момента, то рефлектирование в себя уже не оказывается сущностью, а имеет, во-вторых, отрицательное значение, по которому возможность есть нечто недостаточное, указывающее на другое, на действительность, и восполняющее себя в ней.

По первой только положительной стороне возможность есть, следовательно, простое определение формы тожества с собою или форма существенности. Таким образом, она есть безотносительный неопределенный носитель всего вообще. В смысле этой формальной возможности возможно все, что не противоречит себе; царство возможности есть поэтому бесконечное многообразие. Но это многообразное определено внутри себя и в противоположность другому и имеет отрицательность в нем; вообще безразличное различие переходит в противоположность; противоположность же есть противоречие. Поэтому все есть равным образом противоречивое и потому невозможное.

Это просто формальное заявление о чем-либо – оно возможно – поэтому столь же плоско и пусто, как и начало противоречия, и каждое взятое в первое содержание – возможно А – означает не более того, что А есть А. Поскольку не предпринимается развитие содержания, последнее имеет форму простоты; лишь через его разложение на его определения в него привходит различение. Пока держатся за эту простую форму, содержание остается чем-то тожественным себе и потому некоторою возможностью. Но тем самым также, как посредством формально тожественного предложения, высказывается лишь ничто.

Тем не менее возможное содержит в себе более, чем просто тожественное предложение. Возможное есть рефлектированное рефлектирование в себя или тожество, просто как момент полноты, тем самым определенное так же, как не сущее в себе; оно имеет поэтому второе определение – быть лишь некоторым возможным и долженствованием полноты формы. Возможность без этого долженствования есть существенность, как таковая; но в абсолютной форме содержится, что сущность сама есть лишь момент и без бытия не имеет своей истины. Возможность есть эта простая существенность, положенная так, что она есть лишь момент и не соответствует абсолютной форме. Она есть бытие в себе, определенное, _{128}как лишь нечто положенное, или равным образом как не сущее в себе. Поэтому возможность есть и в ней самой противоречие, или иначе, она есть невозможность.

Ближайшим образом это можно выразить так, что возможность имеет в ней некоторое содержание вообще, как положенное снятым определение формы. Это содержание, как возможное, есть некоторое бытие в себе, которое вместе с тем есть нечто снятое или некоторое инобытие. Но так как оно есть только нечто возможное, то равным образом возможно нечто другое, противоположное первому. А есть А; точно также –А есть –А. Оба эти предложения выражают собою каждое возможность своего определения содержания. Но как эти тожественные себе предложения, они безразличны одно относительно другого; вместе с одним из них не положено, что имеет место и другое. Возможность есть сравнительное отношение их обоих; в ее определении, как некоторой рефлексии полноты, содержится, что возможно и противоположное ей. Поэтому оно есть основание того отношения, что так как А=А, также –А=–А; в возможном А содержится и возможное не-А, и самое это отношение есть то, что определяет оба, как возможные.

Но, как то отношение, что в одном возможном содержится и его другое, оно есть противоречие, которое снимает себя. Так как это отношение по своему определению есть рефлектированное и, как оказалось, снимающее себя рефлектированное, то оно тем самым есть также непосредственное и потому становится действительностью.

3. Эта действительность есть не первая, но рефлектированная, положенная, как единство себя самой и возможности. Действительное, как таковое, возможно; оно есть непосредственное положительное тожество с возможностью; тем самым и действительное определено, как только нечто возможное. И непосредственно, так как возможность непосредственно содержится в действительности, первая в последней снята, есть в ней только возможность. Наоборот, действительность, сущая в единстве с возможностью, есть лишь снятая непосредственность; или, иначе, так как формальная действительность есть лишь непосредственная первая, то она есть лишь момент, лишь снятая действительность или лишь возможность.

Тем самым вместе с тем выражено ближайшим образом определение того, в какой мере возможность есть действительность. А именно, возможность еще не есть вся действительность, о реальной и абсолютной действительности еще не было речи; эта действительность есть лишь та, которая представляется первою, именно формальная, определившая себя, лишь как возможность, т.е. формальная действительность, которая есть вообще лишь бытие или осуществление. Все возможное имеет поэтому вообще некоторое бытие или некоторое осуществление.

Это единство возможности и действительности есть случайность. Случайное есть нечто действительное, определяемое вместе с тем, лишь как возможное, другое или противоположное которому равным образом есть. Эта _{129}действительность есть поэтому простое бытие или осуществление, но положенное в своей истине, как имеющее значение некоторого положения или возможности. Наоборот, возможность есть рефлексия в себя или бытие в себе, положенное, как положение; то, что возможно, есть некоторая действительность в этом смысле действительности; она имеет поэтому лишь ценность случайной действительности; она есть сама нечто случайное.

Случайное представляет поэтому две стороны; во-первых, поскольку оно имеет возможность непосредственно в нем, или, что то же самое, поскольку она в нем снята, оно не есть положенное или опосредованное, но непосредственная действительность; оно не имеет основания. Так как и возможному присуща эта непосредственная действительность, то оно, как действительное, определяется также, как случайное и также как лишенное основания.

Но случайное есть, во-вторых, действительное, как нечто лишь возможное или как положение; также точно и возможное, как формальное бытие в себе, есть лишь положение. Тем самым то и другое не есть в себе и для себя, а имеет свою истинную рефлексию в себя в некотором другом, или, иначе, оно имеет некоторое основание.

Таким образом, случайное потому не имеет основания, что оно случайно; и равным образом имеет некоторое основание потому, что оно случайно. Оно есть положенное, непосредственное взаимное превращение внутреннего во внешнее или рефлектирования в себя и бытия; положенное через то, что и возможность и действительность каждая имеет в ней самой это определение, через то, что они суть моменты абсолютной формы. Таким образом, действительность в ее непосредственном единстве с возможностью есть лишь осуществление и определена, как лишенное основания, как только нечто положенное или только возможное; или как рефлектированное и определенное в противоположность возможности и, таким образом, отделенное от возможности, от рефлектирования в себя, и тем самым непосредственно также лишь возможное. Равным образом возможность, как простое бытие в себе, есть непосредственное, лишь некоторое сущее вообще; или в противоположность действительности равным образом лишенное действительности бытие в себе, лишь нечто возможное, но именно потому снова лишь некоторое нерефлектированное в себя осуществление вообще.

Это абсолютное беспокойство становления обоих этих определений есть случайность. Но именно потому, что каждое из них непосредственно превращается в противоположное, оно в последнем также совершенно совпадает с самим собою; и это их тожество каждого в другом есть необходимость.

Необходимое есть нечто действительное; поэтому, как непосредственное, оно есть лишенное основания; однако, оно равным образом имеет свою действительность через нечто другое или в своем основании, но есть вместе с тем положение этого основания и его рефлексия в себя; возможность необходимого снята. Поэтому случайное необходимо потому, что действительное, _{130}как возможное, определено, и тем самым его непосредственность снята, находится в основании или бытии в себе и оттолкнута в обоснованное, а также потому, что эта его возможность, отношение основания, просто снята и положена, как бытие. Необходимое есть, и это сущее есть само необходимое. Вместе с тем оно есть в себе; эта рефлексия в себя есть другое, чем та непосредственность бытия; и необходимость сущего есть некоторое другое. Поэтому сущее само не есть необходимое, но это бытие в себе есть само лишь положение, оно снято и само непосредственно. Таким образом, действительность в различаемом от нее, в возможности, тожественна самой себе. Как это тожество, она есть необходимость.

В. Относительная необходимость или реальная действительность, возможность и необходимость

1. Выяснившаяся теперь необходимость есть формальная, так как формальны ее моменты, именно простые определения, которые представляют собою полноту, лишь будучи непосредственным единством или непосредственным превращением одного в другое, и поэтому не имеют вида самостоятельности. В этой формальной необходимости единство поэтому ближайшим образом просто и безразлично к своим различениям. Как непосредственное единство определений формы, эта необходимость есть действительность, но такая, которая, поскольку ее единство уже определено, как безразличное, к различениям определений формы, именно как единство ее самой и возможности, имеет некоторое содержание. Но последнее, как безразличное тожество, содержит также и форму, как безразличную, т.е. как просто различные определения, и есть вообще многообразное содержание. Эта действительность есть реальная действительность.

Реальная действительность, как таковая, есть ближайшим образом вещь со многими свойствами, осуществленный мир; но она есть не осуществление, разлагающееся в явление, а, как действительность, есть вместе с тем бытие в себе и рефлексия в себя; она сохраняется в разнообразии простого осуществления; ее внешность есть внутреннее отношение лишь к себе самой. То, что действительно, может действовать; нечто обнаруживает свою действительность через то, что оно производит. Его отношение к другому есть проявление себя, ни некоторый переход, – так относится сущее нечто к другому, ни явление, – таким бывает вещь лишь в отношении к другому; это нечто самостоятельное, имеющее однако свою рефлексию в себя, свою определенную существенность в некотором другом самостоятельном.

Реальная действительность имеет, таким образом, возможность как бы непосредственно в ней самой. Она содержит в себе момент бытия в себе; но, как лишь непосредственное единство, она отличена одним из определений формы и тем самым, как сущее, от бытия в себе или от возможности._{131}

2. Эта возможность, как бытие в себе реальной действительности, сама есть реальная возможность, ближайшим образом содержательное бытие в себе. Формальная возможность есть рефлексия в себя, лишь как отвлеченное тожество, состоящее в том, что нечто не противоречит себе внутри себя. Но поскольку мы вникаем в определения, обстоятельства, условия некоторой вещи, дабы познать из них ее возможность, мы не останавливаемся уже на формальном, а рассматриваем ее реальную возможность.

Эта реальная возможность сама есть непосредственное осуществление; но уже не потому, что возможность, как таковая, как формальный момент, есть непосредственно ее противоположность, некоторая нерефлектированная действительность; именно потому, что она есть реальная возможность, она имеет вместе с тем в ней самой это определение. Реальная возможность некоторой вещи есть поэтому существующее многообразие относящихся к ней обстоятельств.

Таким образом, хотя это многообразие существования есть настолько же возможность, насколько и действительность, но его тожество есть лишь прежде всего содержание, безразличное к этим определениям формы; они образуют поэтому определенным образом форму в противоположность их тожеству. Или, иначе, непосредственная реальная действительность, именно потому что она есть непосредственная, определена в противоположность своей возможности; как эта определенная, тем самым рефлектированная, она есть реальная возможность. Хотя последняя есть положенное целое формы, но формы в ее определенности, а именно действительности, как формальной или непосредственной, и равным образом, возможности, как отвлеченного бытия в себе. Эта действительность, составляющая возможность некоторой вещи, есть поэтому не ее собственная возможность, а бытие в себе некоторого другого действительного; она сама есть действительность, долженствующая быть снятою, возможность, как только возможность. Таким образом, реальная возможность составляет всю совокупность условий, нерефлектированную в себя, рассеянную действительность, определение которой однако таково, что она должна быть бытием в себе некоторого другого и возвращаться в себя.

То, что реально возможно, есть, стало быть, по своему бытию в себе нечто формально тожественное, не противоречащее себе по своему простому определению содержания; но и по своим развитым и различенным обстоятельствам и по всему тому, с чем оно состоит в связи, оно, как тожественное себе, не должно противоречить себе. Но, во-вторых, так как оно многообразно внутри себя и находится в многообразной связи с другим, различие же в себе самом переходит в противоположение, то оно есть нечто противоречивое. Если идет речь о какой-либо возможности и должно быть указано ее противоречие, то достаточно настаивать лишь на многообразии, которое она содержит в себе, как содержание или как ее обусловленное осуществление; из чего легко обнаруживается ее противоречие. Но последнее не есть противоречие сравнения, а многообразное осуществление в себе самом состоит в том, _{132}чтобы снимать себя и уничтожать в основании; его существенное определение в том и состоит, чтобы в нем самом быть только чем-либо возможным. Если все условия вещи вполне налицо, то она вступает в действительность; полнота условий есть как бы полнота в содержании, и сама вещь есть это содержание, определенное вместе и как действительное, и как возможное. В сфере условного основания условия имеют вне их форму, т.е. основание или сущую для себя рефлексию, и эта форма относит их к моментам вещи и производит в них осуществление. Здесь же, напротив, непосредственная действительность определяется, как условие, не через предшествующую рефлексию, а оказывается положенным, что она сама есть возможность.

Итак, в снимающей себя реальной возможности даны две стороны, которые снимаются; ибо она сама есть двойное, действительность и возможность. 1) Действительность есть формальное осуществление, т.е. такое, которое является, как самостоятельное непосредственное, становится через снятие ее рефлектированным бытием, моментом некоторого другого, и тем самым получает в ней бытие в себе. 2) Это осуществление определяется также, как возможность или как бытие в себе, но некоторого другого. Так как оно таким образом, снимает себя, то снимается и это бытие в себе и переходит в действительность. Это движение снимающей саму себя реальной возможности производит, следовательно, те же уже имеющиеся налицо моменты, только каждый становящийся из другого; потому в этом отрицании также нет перехода, а есть совпадение с самим собою. Поэтому по формальной возможности, поскольку нечто было возможно, было возможно также не только оно само, но и его другое. Реальной же возможности уже не противостоит такое другое, ибо она реальна, поскольку она сама есть также действительность. Так как, таким образом, снимается ее непосредственное осуществление, круг условий, то она обращает себя в то бытие в себе, какое она уже есть, именно в бытие в себе некоторого другого. И так как, наоборот, тем самым вместе с тем снимает ее момент бытия в себе, то она становится действительностью, т.е. тем моментом, который также уже есть она сама. Тем самым исчезает определение действительности, как возможности или бытия в себе некоторого другого, и, наоборот, возможности, как действительности, которая не есть та действительность, относительно коей она есть возможность.

3. Отрицание реальной возможности есть тем самым ее тожество с собою; так как она, таким образом, есть в ее снятии отталкивание этого снятия внутрь себя самой, то она есть реальная необходимость.

То, что необходимо, не может быть другим; но последним может быть то, что вообще возможно; ибо возможность есть бытие в себе, которое есть только положение и потому может быть по существу инобытием. Формальная возможность есть такое тожество, как переход в совсем другое; реальная же возможность, так как она имеет в ней другой момент, действительность, сама уже есть необходимость. Поэтому то, что реально воз_{133}можно, уже не может быть другим; при данных условиях и обстоятельствах не может воспоследовать ничего другого. Поэтому реальная возможность и необходимость различаются лишь по видимому; последняя есть тожество, которое не становится еще, но уже предположено и лежит в основании. Поэтому реальная необходимость есть содержательное отношение, ибо содержание есть то сущее в себе тожество, которое безразлично к различению формы.

Но эта необходимость вместе с тем относительна. А именно, она имеет предположение, с которого начинается, ее исходным пунктом служит случайное. Реально действительное, как таковое, есть определенное действительное, и его определенность, как непосредственное бытие, состоит в том, что оно есть некоторое многообразие осуществленных обстоятельств; но непосредственное бытие, как определенность, есть также отрицание себя, есть бытие в себе или возможность; таким образом, оно есть реальная возможность. Как это единство обоих моментов, оно есть полнота формы, но полнота еще внешняя себе; оно есть единство возможности и действительности, таким образом, что 1., многообразное осуществление есть положительно или непосредственно возможность; – возможное, тожественное себе вообще, именно потому, что оно есть действительное; 2., поскольку эта возможность осуществления положена, она определена, лишь как возможность, как непосредственное превращение действительности в ее противоположность, – или как случайность. Поэтому эта возможность, имеющая в ней, поскольку она есть условие, непосредственную действительность, есть бытие в себе, лишь как возможность некоторого другого. Правда, через то, как сказано, что это инобытие снимает себя, и это положение само положено, реальная возможность становится необходимостью; но последняя тем самым берет начало от первой еще не в рефлектированном в себя единстве возможного и действительного; это предположение и возвращающееся в себя движение еще разделены; или, иначе, необходимость еще не определила себя из себя самой, как случайность.

Относительность реальной необходимости представляется в содержании так, что последнее есть лишь безразличное к форме тожество, потому отличено от нее и есть определенное содержание вообще. Реально необходимое есть поэтому некоторая ограниченная действительность, которая в силу этой ограниченности есть в другом отношении также лишь случайное.

Таким образом, реальная необходимость в себе есть в действительности также случайность. Это проявляется в том, что хотя реально необходимое по форме есть необходимое, но по содержанию ограничено и через последнее получает свою случайность. Но и в форме реальной необходимости содержится случайность; ибо, как оказалось, реальная возможность есть лишь в себе необходимое, положена же она, как инобытие действительности и возможности в их взаимном противоположении. Реальная необходимость содержит в себе поэтому случайность; первая есть возврат в _{134}себя из этого беспокойного инобытия действительности и возможности в их взаимном противоположении, но не из себя самой в себя.

Таким образом, в себе дано единство необходимости и случайности; это единство может быть названо абсолютною действительностью.

С. Абсолютная необходимость

Реальная необходимость есть определенная необходимость; формальная же не имеет в ней содержания и определенности. Определенность необходимости состоит в том, что в ней есть ее отрицание, случайность. Таков полученный результат.

Но эта определенность в ее первой простоте есть действительность; поэтому определенная необходимость есть непосредственно действительная необходимость. Эта действительность, которая сама, как таковая, необходима, а именно, поскольку она содержит в себе необходимость, как свое бытие в себе, есть абсолютная действительность; – действительность, которая уже не может быть иною, чем она есть, так как ее бытие в себе есть не возможность, а сама необходимость.

Но тем самым эта действительность, так как она положена, абсолютна, т.е. самое единство ее и возможности есть лишь пустое определение; или, иначе, она есть случайность. Пустота этого определения делает ее некоторою простою возможностью, чем-то таким, что может быть также и иным и может быть определено, как возможное. Но эта возможность сама абсолютна, ибо она есть возможность быть определенною и как возможность, и как действительность. Тем самым, что она есть это безразличие к себе самой, она положена, как пустое, случайное определение.

Таким образом, реальная необходимость не только в себе содержит случайность, а последняя также становится в первой; но это становление, как внешность, само есть лишь бытие в себе, так как оно есть лишь некоторое непосредственное определение. Но оно не только таково, а есть ее собственное становление, т.е. присущее ей предположение есть ее собственное положение. Ибо, как реальная необходимость, она есть снятие действительности в возможности, и наоборот; и поскольку она есть это простое превращение одного момента в другой, она есть также их простое положительное единство, так как каждый из них, как оказалось, совпадает в другом лишь с самим собою. Но, таким образом, она есть действительность, однако такая, которая есть лишь это простое совпадение формы с самой собою. Отрицательное положение ею этих моментов есть тем самым само предположение или положение ее самой, как снятой или как непосредственности.

Именно в этом и определена эта действительность, как отрицательное; она есть совпадающий с собою выход из той действительности, которая _{135}была реальною действительностью; таким образом, эта новая действительность образуется лишь из ее бытия в себе, из отрицания ее самой. Тем самым она, вместе с тем, непосредственно определяется, как возможность, как опосредованное через ее отрицание. Но и эта возможность есть, поэтому, непосредственно не что иное, как то опосредование, в коем бытие в себе, она сама, и непосредственность обе суть равно положение. Таким образом, это есть необходимость, которая есть в той же мере снятие этого положения или положение непосредственности и бытия в себе, в какой именно потому она есть определение этого снятия, как положения. Поэтому она сама собою определяет себя, как случайность, отталкивает себя от себя в своем бытии, в этом отталкивании сама лишь возвращается в себя и в этом возвращении, как в своем бытии, оказывается оттолкнутою от себя.

Таким образом, форма в своей реализации проникла все свои различения и сделала себя прозрачною и, как абсолютная необходимость, есть лишь это простое тожество бытия с самим собою в своем отрицании или в сущности. Различение содержания и формы само также исчезло; ибо это единство возможности в действительности, или, наоборот, есть безразличная в своей определенности или в своем противоположении себе самой форма, содержательная вещь, к которой форма необходимости привязана внешним образом. Но, таким образом, это рефлектированное тожество обоих определений, как безразличное к себе, есть тем самым определение формы бытия в себе в противоположность положению, и эта возможность составляет ограниченность содержания, свойственную реальной необходимости. Разрешение этого различения есть абсолютная необходимость, содержание которой и есть это проникающее внутрь ее различение.

Абсолютная необходимость есть, следовательно, истина, в которую возвращаются действительность и возможность вообще, также как формальная и реальная необходимость. Первая, как оказалось, есть бытие, которое в своем отрицании, сущности, относится к себе и тем самым есть бытие. Она есть также простая непосредственность или чистое бытие, как простая рефлексия в себя или чистая сущность; она есть то, через что то и другое есть одно и то же. Просто необходимое есть лишь потому, что есть; она не имеет вне того ни условия, ни основания. Но оно есть также чистая сущность, его бытие есть простая рефлексия в себя; оно есть, потому что оно есть. Как рефлексия, оно имеет основание и условие, но имеет основанием и условием лишь себя. Оно есть бытие в себе, но его бытие в себе есть его непосредственность, его возможность есть его действительность. Таким образом, оно есть, потому что оно есть; как совпадение бытия с собою, оно есть сущность; но так как это простое есть также непосредственная простота, оно есть бытие.

Абсолютная необходимость есть, таким образом, рефлексия или форма абсолютного, единство бытия и сущности, простая непосредственность, которая есть абсолютная отрицательность. Поэтому, ее различения с одной стороны _{136}суть не определение рефлексии, а сущее многообразие, различенная действительность, имеющая вид взаимного противоположения самостоятельных других. С другой стороны так как ее отношение есть абсолютное тожество, то она есть абсолютное превращение своей действительности в свою возможность и своей возможности в действительность. Поэтому, абсолютная необходимость слепа. С одной стороны, различенное в ней, определенное, как действительность и как возможность, имеет вид рефлексии в себе и бытия; поэтому и та, и другое суть свободные действительности, из коих ни одна не есть видимость другой, ни одна не хочет обнаруживать в ней самой следа своего отношения к другой; обоснованная внутри себя, каждая есть необходимое в нем самом. Необходимость, как сущность, заключена в этом бытии; взаимное соприкосновение этих действительностей является, поэтому, пустою внешностью; действительность одной в другой есть лишь возможность, случайность. Ибо бытие положено, как абсолютно необходимое, как опосредование собою, которое есть абсолютное отрицание опосредования через другое, или бытие, тожественное лишь с бытием; другое, имеющее действительность в бытии, определено поэтому просто, лишь как возможное, как пустое положение.

Но эта случайность есть собственно абсолютная необходимость; она есть сущность тех свободных, необходимых в себе действительностей. Эта сущность боится света, так как в сказанных действительностях нет видимости, нет рефлекса, ибо они обоснованы лишь внутри себя, образованы для себя, проявляют лишь самих себя, – так как они суть лишь бытие. Но их сущность прорвется сквозь них и обнаружит, что такое она, и что такое они. Простота их бытия, их покоя на самих себе, есть абсолютная отрицательность; это свобода их лишенной видимости непосредственности. Это отрицательное прорывается в них, так как бытие через эту свою сущность есть противоречие с самим собою; и именно противоречие этого бытия в форме бытия, т.е. как отрицания этих действительностей, которое абсолютно различно от их бытия, как их ничто, которое есть столько же некоторое свободное противоположное им инобытие, сколько и их бытие. Тем не менее этого нельзя в них не признать. В своем покоящемся на себе образовании они безразличны к форме, суть содержание и тем самым отличенные действительности и некоторое определенное содержание. Таков знак, который налагает на них необходимость через то, что, будучи абсолютным возвратом в себя саму в своем определении, она свободно выделяет их, как абсолютно действительные, через что ссылается на них, как на свидетелей своего права, отмеченные которым они уничтожаются. Это обнаружение того, что определенность есть по истине это отрицательное отношение к самой себе, есть слепой переход в инобытие; пробивающаяся здесь видимость или рефлексия есть в сущем становление или переход бытия в ничто. Но бытие есть, наоборот, также сущность, а становление – рефлексия или видимость. Таким образом, внешность есть ее внутренность, ее отношение _{137}есть абсолютное тожество, а переход действительного в возможное, бытия в ничто есть совпадение с самим собою; случайность есть абсолютная необходимость, она сама есть предположение той первой абсолютной действительности.

Это тожество бытия в его отрицании с самим собою есть субстанция. Оно есть это единство в своем отрицании или в случайности; таким образом, оно есть субстанция, как отношение к себе самому. Слепой переход необходимости есть скорее собственное изложение абсолютного, его движение внутри себя, которое показывает себя само в своем обнаружении.

Абсолютная необходимость не есть также необходимое, тем менее нечто необходимое, но необходимость, бытие, просто как рефлексия. Она есть отношение, так как она есть отличение, моменты которого суть сами ее полная целостность; они, таким образом, абсолютно устойчивы, но так, что образуют лишь одну устойчивость, а отличение есть только видимость изложения абсолютного и само абсолютное. Сущность, как таковая, есть рефлексия или видимость; сущность же, как абсолютное отношение, есть видимость, положенная, как видимость, которая, как это отношение к себе, есть абсолютная действительность. Абсолютное, изложенное сначала со стороны внешней рефлексии, теперь излагает само себя, как абсолютную форму или как необходимость; это изложение себя самого есть его самоположение и только это самоположение. Как свет в природе есть не нечто, ниже вещь, а его бытие есть лишь его видимость, так и обнаружение есть сама себе равная абсолютная действительность.

Стороны абсолютного отношения не суть поэтому атрибуты. В атрибуте абсолютное имеет видимость лишь в одном из своих моментов, как в чем-то предположенном и принятом от внешней рефлексии. А то, что излагает абсолютное, есть отвлеченная необходимость, которая тожественна себе, так как определяет сама себя. Так как она есть видимость, положенная, как видимость, то стороны этого отношения суть полноты, ибо они суть видимость; ибо, как видимость, отличения суть и они сами, и их противоположное, т.е. целое; наоборот, они суть видимость, ибо они суть полноты. Это отличение или видимость абсолютного есть таким образом лишь тожественное положение себя самого.

Это отношение в его непосредственном понятии есть отношение субстанции и акциденции, непосредственное исчезание и становление абсолютной видимости внутри себя самой. Поскольку субстанция определяет себя к бытию для себя в противоположность некоторому другому, или абсолютное _{138}отношение понимается, как реальное, получается отношение причинности. Наконец, поскольку последнее, как относящееся к себе, переходит во взаимодействие, то тем самым абсолютное отношение, по содержимым в нем определениям, есть также положенное; это положенное единство себя в своих определениях, которые положены сами, как целое, и тем самым также, как определения, есть таким образом понятие.

A. Отношение субстанциальности

Абсолютная необходимость есть абсолютное отношение, так как она есть не бытие, как таковое, но бытие, которое есть, потому что оно есть, бытие, как абсолютное опосредование себя самим собою. Это бытие есть субстанция; как окончательное единство сущности и бытия, оно есть бытие во всяком бытии; не нерефлектированное непосредственное, равно не отвлеченное, стоящее за осуществлением и явлением, но сама непосредственная действительность, и эта последняя, как абсолютное рефлектирование в себя, как в себе и для себя сущая устойчивость. Субстанция, как это единство бытия и рефлексии, есть по существу их видимость и положение. Поскольку видимость есть относящаяся к себе видимость, она есть; это бытие есть субстанция, как таковая. Наоборот, поскольку это бытие есть лишь тожественное себе положение, оно есть видимая полнота, акцидентальность.

Эта видимость есть тожество, как относящееся к форме, – единство возможности и действительности. Она есть, во-первых, становление, случайность, как сфера возникновения и прехождения; ибо по определению непосредственности отношение возможности и действительности есть взаимное непосредственное превращение их, как сущих, каждого из них лишь в его другое. Но так как бытие есть видимость, то их отношение есть также тожественное, взаимная видимость, рефлексия. Движение акцидентальности представляет собою поэтому в каждом из его моментов видимость категорий бытия и рефлективных определений сущности одной в другой. Непосредственное нечто имеет некоторое содержание; его непосредственность есть вместе с тем рефлектированное безразличие к форме. Это содержание определено, и так как эта определенность есть определенность бытия, то нечто переходит за другое. Но качество есть также определенность рефлексии; оно есть, таким образом, безразличное различие. Но последнее одухотворяется в противоположение и возвращается в основание, которое есть ничто, но также рефлексия в себя. Последняя снимает себя; но она есть само рефлектированное бытие в себе, и таким образом, возможность и это бытие в себе в своем переходе, который есть также рефлексия в себя, есть необходимое действительное.

Это движение акцидентальности есть деятельность субстанции, как спокойного выступления себя самой. Она деятельна не против нечто, но _{139}лишь против себя, как простого лишенного сопротивления элемента. Снятие чего-либо предположенного есть исчезнувшая видимость; лишь в снимающем непосредственное действие становится этим самым непосредственным или есть та видимость; начало себя самого есть положение того самого, от которого идет начало.

Субстанция, как это тожество видимости, есть полнота целого, обнимает собою акцидентальность, и эта акцидентальность есть вся субстанция сама. Отличение ее в простом тожестве бытия и в смене ее акциденций есть некоторая форма ее видимости. Это бытие есть бесформенная субстанция представления, относительно которого видимость определила себя не как видимость, но которое удерживается, как в некотором абсолютном, в таком неопределенном тожестве, которое лишено истины и есть лишь определенность непосредственной действительности или также бытия в себе или возможности; – определения формы, присущие акцидентальности.

Другое определение – смены акциденций – есть абсолютное единства формы акцидентальности, субстанция, как абсолютная сила. Прехождение акциденции есть возврат ее, как действительности, в себя, как в свое бытие в себе или в свою возможность, но это ее бытие в себе есть само лишь положение; поэтому оно есть также действительность и так как эти определения формы суть также определения содержания, то это возможное есть и по содержанию некоторое иначе определенное действительное. Субстанция проявляется через действительность вместе с ее содержанием, переводя в нее возможное, как творящая, а через возможность, в которую она возвращает действительное, как разрушающая сила. Но и то, и другое тожественны, творчество есть разрушающее, разрушение – творящее; ибо отрицательное и положительное, возможность и действительность, абсолютно соединены в субстанциальной необходимости.

Акциденции, как таковые, – а их много, так как множественность есть одно из определений бытия – не обладают силою одна над другою. Они суть сущее или сущее для себя нечто, осуществленные вещи с многообразными свойствами или целые, состоящие из частей, самостоятельные части, силы, требующие возбуждения одна другою и служащие одна другой условием. Поскольку нечто такое акцидентальное, по-видимому, действует на другое, как сила, это есть сила субстанции, захватывающая в себя их оба, полагающая в них, как в отрицательностях, неравное значение, определяя одно из них, как преходящее, а другое с другим содержанием, как возникающее, или первое, как переходящее в его возможность, второе же засим в его действительность; субстанция от века раздваивается в это различение формы и содержания и от века очищает себя от такой односторонности, но в этом очищении сама возвращается обратно в определение и раздвоение. Поэтому одна акциденция вытесняет другую лишь потому, что ее собственное существование есть эта полнота формы и содержания, в которой равно исчезает и она, и ее другое.

Это непосредственное тожество и присутствие субстанции в акци_{140}денциях еще не приводит к какому-либо реальному различению. В этом первом определении субстанция еще не проявилась во всем своем понятии. Если субстанция различена, как тожественное себе бытие в себе и для себя, от себя самой, как полноты акциденций, то, как сила, она есть посредствующее. Эта сила есть необходимость, положительное сохранение ее в отрицательности акциденций и ее простое положение в их устойчивости; этот средний термин есть тем самым единство самых субстанциальности и акцидентальности, и ее крайние термины не имеют самостоятельной устойчивости. Поэтому субстанциальность есть отношение, лишь как непосредственно исчезающее, она относится к себе не как отрицательное, есть непосредственное единство силы с самою собой в форме лишь своего тожества, а не своей отрицательной сущности; лишь один из ее моментов, именно отрицательное или отличение, есть просто исчезающий, а не тот другой, который есть тожественное. Это можно понимать также так. Видимость или акцидентальность есть в себе, правда, субстанция через то, что она причастна силе, но она не положена так, как эта тожественная себе видимость; таким образом, субстанция имеет своим видом или положением лишь акцидентальность, а не саму себя; она не есть субстанция, как субстанция. Стало быть, отношение субстанциальности таково ближайшим образом лишь потому, что оно обнаруживает себя, как формальную силу, различения которой несубстанциальны; оно есть в действительности лишь внутреннее акциденций, и последние суть лишь в субстанции. Или, иначе, это отношение есть видимая полнота, лишь как становление; но оно есть равным образом рефлексия; акцидентальность, которая есть в себе субстанция, именно потому также положена, как таковая; таким образом, она определена, как относящаяся к себе отрицательность, в противоположность себе, определена, как относящееся к себе простое тожество с собою, и есть тем самым сущая для себя, мощная субстанция. Таким образом, отношение субстанциальности переходит в отношение причинности.

В. Отношение причинности

C. Взаимодействие

В конечной причинности относятся одна к другой, как действующие, субстанции. Механизм состоит в той внешности причинности, при которой рефлексия причины в ее действие есть внутри себя, вместе с тем отталкивающее бытие или, иначе, причина остается в том тожестве с собою, которое свойственно причинной субстанции в ее действии, равным образом, непосредственно внешнею себе, действие же переходит в другую субстанцию. Во взаимодействии же этот механизм снят; ибо оно во-первых, содержит в себе исчезание этого первоначального сохранения непосредственной субстанциальности; а во-вторых, возникновение причины и тем самым первоначальность, как опосредывающую себя с собою через свое отрицание.

Ближайшим образом взаимодействие представляется взаимною причинностью предположенных, обусловливающих одна другую субстанций; каждая есть в противоположность другой вместе и активная, и пассивная субстанция. Так как обе они тем самым и пассивны, и активны, то вследствие того всякое различение их снято; оно есть вполне прозрачная видимость; они субстанции лишь в том смысле, что они суть тожество активного и пассивного. Самое взаимодействие есть поэтому лишь еще пустой вид и способ; и требуется только еще некоторое внешнее сочетание того, что уже и в себе, и положено. Во-первых, уже не субстраты состоят во взаимоотношении, а субстанции; в движении обусловленной причинности сняла себя еще остающаяся предположенная непосредственность, и обусловливающая причинная активность есть еще только воздействие или собственная пассивность. Но это воздействие исходит далее не от другой первоначальной субстанции, а именно от некоторой причинности, обусловленной воздействием или опосредованной. То ближайшим образом внешнее, которое привходит в причину и образует сторону ее пассивности, опосредовано поэтому ею самою, произведено ее собственною активностью и тем самым есть пассивность, положенная через самую ее активность. Причинность обусловлена и обусловливает; обусловливающее есть пассивное, но равным образом и обусловленное пассивно. Эта условность или пассивность есть отрицание причины ею самою, так как она по существу обращает себя в действие и именно потому есть причина. Поэтому, взаимодействие есть лишь сама причинность; причина не только имеет действие, но в действии, как причина, состоит в отношении сама с собою.

Тем самым причинность возвращена к ее абсолютному понятию и вместе с тем сама дошла до понятия. Она есть ближайшим образом реальная необходимость, абсолютное тожество с собою, так что различения необходимости и взаимоотносящихся в ней определений, субстанций, суть _{152}в их взаимной противоположности свободные действительности. Необходимость есть таким образом внутреннее тожество; причинность есть его проявление, в котором ее видимость субстанциального инобытия сняла себя, и необходимость повышена до свободы. Во взаимодействии первоначальная причинность представляется, как происхождение из ее отрицания, пассивности, и как исчезание в ней, как некоторое становление, но так, что это становление есть вместе с тем также лишь видимость; переход в другое есть рефлексия в себя само; отрицание, которое есть основание причины, есть ее положительное совпадение с самой собою.

В этом совпадении необходимость и причинность таким образом исчезли; они содержат в себе и то, и другое, непосредственное тожество, как связь и отношение, и абсолютную субстанциальность отличенных, стало быть, их абсолютную случайность, и первоначальное единство субстанциальных различений, стало быть абсолютное противоречие. Необходимость есть бытие, так как последнее есть единство бытия с самим собою, имеющее себя основанием; но наоборот, так как оно имеет некоторое основание, оно не есть бытие, а только видимость, отношение или опосредование. Причинность есть этот положенный переход первоначального бытия, причины, в видимость или простое положение, и наоборот, положения в первоначальность; но самое тожество бытия и видимости есть еще внутренняя необходимость. Эта внутренность или это бытие в себе снимает движение причинности; тем самым теряется субстанциальность состоящих в отношении сторон, и обнаруживается необходимость. Необходимость становится свободою не оттого, что исчезает, но оттого, что проявляется лишь еще внутреннее тожество первой; это проявление есть тожественное движение различаемого внутри себя самого, рефлексия видимости, как видимости внутри себя. Наоборот, вместе с тем случайность становится свободою, так как стороны необходимости, имеющие для себя образ свободной, не взаимно видимой действительности, теперь положены, как тожество, так что эти полноты рефлексии в себя в их различения имеют видимость тожества или положены, как одна и та же рефлексия.

Абсолютная субстанция, отличающаяся от себя, как абсолютная форма, поэтому уже не отталкивает себя от себя, как необходимость, ниже относится на долю, как случайность, безразличных, внешних одна другой субстанций, но с одной стороны отличает себя в той полноте, которая – перед тем пассивная субстанция – есть первоначальное, как рефлексия из определенности внутри себя, как простое целое, содержащее внутри себя самого свое положение, и как положенное там, тожественно себе: общее, с другой стороны в той полноте – перед тем причинной субстанции – которая есть равным образом рефлексия из определенности внутри себя к отрицательной определенности, причем последняя положена таким образом, как тожественная себе определенность, также как целое, но как тожественная себе отрицательность: единичное. Непосред_{153}ственно же, так как общее тожественно себе, лишь поскольку оно содержит в себе определенность, как снятую в себя, стало быть есть отрицательное, как отрицательное, оно есть та же самая отрицательность, как и единичность; а единичность, так как она есть также определенное, определенное отрицательное, как отрицательное, есть непосредственно то же самое тожество, как и общность. Это ее простое тожество есть частность, которая, усваивая от единичного момент определенности, а от общего момент рефлексии в себя, содержит их в себе в непосредственном единстве. Эти три полноты суть поэтому одна и та же рефлексия, различающаяся, как отрицательное отношение к себе, но во вполне прозрачном различении, на те две стороны, именно на определенную простоту и на простую определенность, которые суть одно и то же тожество. Это есть понятие, царство субъективности или свободы.