Морозный безоблачный полдень. Солнце сияет так что глазам становится больно. Совсем летнее солнце, если поглядеть из окна теплого дома. А на улице сильно прихватывает за нос и щеки. Легкий восточный ветер щиплет лицо.
Зима все вокруг укутала в пушистые одежды. Утонул в белых степных просторах и маленький сибирский городок. Сугробы подымаются к самым крышам. А дома поменьше и сараи совсем засыпало, вместо них - цепочки белых холмов. Улицы пусты, притоптанный снег поскрипывает под ногами редких прохожих. Стоит этот городок на берегу быстрой и холодной сибирской реки. Живут здесь больше казахи. Невзрачный городишко, никакого порядка в нем нет. В центре еще куда ни шло: есть улицы, главная - Земская - идет от базара к реке. А окраины напоминают драную верблюжью попону. Казахские землянки разбросаны тут как попало.
Сегодня на Земской пусто. Лишь изредка покажется торговец, волоча по снегу связку пушнины или кряхтя под тяжелым тюком с шерстью. Иной раз заскрипит снег под полозьями саней. Это смуглый казах - гость из степи - направляет верблюда к базару. И опять тихо, безлюдно.
Но вот в конце улицы показались сани - небольшая кошевка. Кучер правит к базару. Седок, один из городских грамотеев, Меирхан, хмурится. Чем-то озабочен.
Сани остановились рядом с базаром, возле небольшого дома под зеленой крышей. Меирхан сейчас же соскочил, побежал к дому.
- Что, Хадиша, так плохо? - заволновался он, столкнувшись в передней с заплаканной молодой женщиной.
- Очень, с каждым часом хуже, оттого и послали сегодня за вами. - Хадиша опустила голову, стараясь скрыть слезы, приоткрыла дверь в комнату. Послышались хриплые вздохи. Меирхан вошел в маленькую горницу один.
Максут лежал на высокой постели. Приподнятое в подушках, обычно такое белое лицо казалось совсем черным. Щеки ввалились, а под глазами налились тяжелые мешки. Зачесанные назад черные волосы прилипли к голове, будто неживые. Он натужно дышал, то и дело ощупывая иссохшими восковыми пальцами грудь. Запекшиеся губы слабо шевелились. Меирхан наклонился к другу, стараясь понять, о чем тот просит, но в горле больного что-то хрипело, клокотало, и Меирхан едва разобрал несколько слов.
Друзья глядели друг на друга, словно прощались. Вскоре Максут впал в забытье, начал бредить. Вспоминал свою работу - школу, казахских детишек. Сквозь хрип прорывались слова: «Дети... сиротский город... не успел я...» Больной водил руками по груди и повторял: «Не смог... Между жизнью и смертью теперь». Сжал руку товарища: «Не обижайтесь, не моя вина...»
Тихо вошли старая мать и жена, стали у постели. Хадиша прижимает ребенка к груди, с тревогой смотрит на умирающего мужа. А мать - Максут у нее единственный - спрашивает взглядом Меирхана, будто от него это зависит, будет жить ее сын или нет.
Но чем может утешить ее Меирхан? Ведь сегодня утром был врач и прямо сказал: «Немного уже осталось, скоро умрет».
Максут очнулся, узнал мать. Долго с тоской смотрел на нее, потом горестно закрыл глаза. Видно, представил себе одинокую, никем не пригретую старость матери.
Пересилил себя, заговорил:
- Что станешь делать, мама, на кого тебя оставлю?.. Молодые найдут дорогу, а ты?.. Уж лучше бы умерла до меня...
Замолчал, отвернулся к стене. Мать больше не сдерживаясь, заплакала в голос. В стороне всхлипывала Хадиша. Пришли еще товарищи Максута: Жумагул и Актай. Молча сели. Максут, глядя в стену, снова заговорил:
- Хадиша... не пропадет... Родных у нее много... Но тебе не родная она дочь... Сама уйдет, случись что, а ты?.. Может, и поплакать еще заставит...
Старуха зарыдала громче:
- Свет очей моих, мой единственный, зачем так говоришь?
Максут еле слышно попросил:
Товарищи подошли к матери, начали уговаривать:
Меирхан сидел подавленный. Действительно, прав Максут. Немного ему осталось. Беда теперь придет к матери. Долго ли будет помнить молодая жена умершего мужа? Вряд ли засидится во вдовах. К тому же городская...
Недолго протянул Максут. Пришел день - и не смог он даже пошевелиться, глаз почти не открывал. Дышал часто, хрипло.
Поникла мать. Все эти дни от утра до утра не вставала с колен, просила бога о сыне. А теперь поняла - конец.
Покидала жизнь тело Максута. Вот и дыхание пропало, похолодели руки, ноги. Вокруг стояли родные и друзья. Решили - пришел конец. И вдруг умирающий тяжело открыл стекленеющие глаза, спросил:
- Жив я или нет? - и снова закрыл глаза. По лицу медленно растекалась бледность. Не стало Максута.
В тот же день весь город узнал о кончине молодого учителя. И все согласились: «Хороший парень был, краса города, жаль беднягу». И еще добавляли: «Старуху мать жалко, что теперь будет с нею?»
Народу на похоронах собралось много. Пришли ученики Максута, товарищи, родственники. Равнодушных не было. Все головы поникли, когда подносили тело Максута к свежему холмику из глины возле чернеющей ямы. Только муллы и в эту торжественную минуту не забывали житейских дел. Шипели, спорили, деля между собой чапан и поясные платки покойника.