Уездный врач

Глава 20

Глава 20 Снова о мултанском деле

Душевно здоровый человек, несомненно, в первую очередь обращает внимание на личностно значимую информацию. Ту, которая каким-либо образом его касается. Или — сейчас, или — как-то связана с его прошлым.

Вот и статья в «Биржевых ведомостях» мою память как ложкой-поварешкой взбаламутила. Оставались, оказывается, ниточки, которые меня с Вятской губернией связывали!

На кафедре я в тот день был рассеян, производя вскрытие чуть даже не порезался. Надо сказать, окружающие это заметили, даже пару раз меня спросили, всё ли у меня хорошо.

Заботятся…

Ну, а как же. У меня всё хорошо и у кафедры дела идут нормально. Мне же самые сложные экспертизы здесь уже доверяют. Почему? Всё просто, начал я по чуть-чуть то, что знал и умел окружающим демонстрировать. Дома я хоть и простым судебно-медицинским экспертом был, но многое из того, что делал, здесь является почти божественным откровением. Нет, конечно, говоря так я несколько приукрашиваю, но сути дела это не меняет. Более чем сто лет развития судебной медицины, это — весьма и весьма серьезно.

Люди у нас на кафедре подобрались хорошие, мои успехи никому душу на части не рвали. Я тоже старался сразу всё с ног на голову не ставить, нововведения производил крайне осторожно и постепенно. Тут — на капельку, здесь — на шажочек воробьиный.

Согласно университетскому уставу 1884 года, я в сей момент — надворный советник. Доцент всё же, это тебе не хухры-мухры. Седьмой класс в табели о рангах. В пехоте и кавалерии такой класс подполковник имеет, у казаков — войсковой старшина.

Карьера моя после переезда в Санкт-Петербург как на дрожжах вверх прёт. Руководство кафедры сейчас решает вопрос о получении для меня положения экстраординарного профессора. Это уже шестой класс, коллежский советник. По-простому говоря — настоящий полковник…

Что дальше? Ординарный профессор, а там и заслуженный… Статский советник. Пятый класс. Почти генерал…

Стоп, стоп, стоп! Куда-то меня совсем в сторону далеко унесло.

Так, вернемся к мултанскому делу.

Источником информации о нем для меня сейчас являлась пресса. Российские газеты, буквально через одну, о нем регулярно сообщали. Ну, словно сговорились общество будоражить.

Как мне уже было известно, дело со скоростью улитки, но всё же дошло до судебного процесса. Присяжные сочли виновными семерых из десяти представших перед судом обвиняемых. В деле можно было уже поставить точку, но защищавший вотяков сарапульский частный поверенный Михаил Ионович Дрягин подал кассационную жалобу в высшую российскую судебную инстанцию — Правительствующий Сенат.

Повод для сей жалобы был чисто формальным — имеющиеся в деле процессуальные нарушения. Однако, в Правительствующем Сенате глубоко поразмыслив решили, что подобные процессы порочат честь Российской империи как христианской страны! Это надо же — человеческие жертвоприношения в самом конце девятнадцатого века! Мултанское дело немедленно было отправлено на новое рассмотрение.

Обер-прокурор Сената Анатолий Федорович Кони, как я опять же узнал из прочитанной однажды после завтрака газеты, высказал своё мнение о мултанском деле следующим образом: «Основания приговора, из которого вытекает, что теперь, на пороге XX столетия, существуют человеческие жертвоприношения среди народа, который более трех веков живет в пределах и под цивилизующим воздействием христианского государства, должны быть подвергнуты гораздо более строгому испытанию, чем те мотивы и данные, по которым выносится обвинение в заурядном убийстве».

Одновременно с этим, мне в тот момент о происходящем конечно же было совершенно ничего не известно, некто из знакомых писателя Владимира Короленко, а именно — Александр Баранов, прислал ему письмо от жителей Старого Мултана и материалы мултанского дела и, памятуя об общественной позиции писателя, попросил его помочь разобраться во всем происходящем.

Короленко, зная не понаслышке быт вотяцкого народа Вятской губернии, тут же выступил через прессу с защитой обвиняемых и энергично стал помогать в доведении их до оправдательного приговора.

Необходимо сказать, что Баранов одновременно написал подобное обращение и к Льву Николаевичу Толстому, но тот отказался принимать участие во всем этом громком деле, вполне обоснованно считая, что даже его высказывания в прессе смогут повлиять на присяжных, хоть и в ответном письме сообщил Баранову, что «несчастные вотяки должны быть оправданы и освобождены независимо оттого, совершили они или не совершили то дело, в котором они обвиняются».