Угловые

IV

Послѣ двухъ часовъ дня явился изъ городского училища Васютка, сынъ Марьи, торговецъ счастьемъ на мостахъ. Это былъ тщедушный, захудалый мальчикъ лѣтъ двадцати, бѣлокурый, малокровный, съ красными золотушными слезящимися глазами. Одѣтъ онъ былъ плохо, въ потертое пальто съ короткими рукавами и рваную шапку съ большой головы.

— Мамка, я ѣсть хочу… — проговорилъ онъ, даже не поздоровавшись съ матерью.

— Дуракъ, да отчего-жъ ты не купилъ себѣ чего-нибудь въ лавочкѣ. Вѣдь я оставила тебѣ вчера отъ продажи твоего счастья гривенникъ. Да поди, ты самъ еще сколько-нибудь утаилъ, — равнодушно отвѣчала Марья, катая на скалкѣ на столѣ ручнымъ валькомъ грубое бѣлье и производя въ квартирѣ грохотъ. — Что-жъ я тебѣ, дураку, теперь дамъ? У меня ничего нѣтъ. Да и денегъ нѣтъ. Куда-же ты дѣвалъ гривенникъ? Вѣдь подзакусить въ школѣ тебѣ даютъ. Я выпросила тебѣ дармовые завтраки у учительницы.

— Мамка, похлебать-бы чего…

Мальчикъ сдѣлалъ просительную гримасу и утеръ красной отъ холода рукой мокрый, тоже красный носъ.

— Похлебать… Вишь ты, какой! Я сама сегодня не хлебала. Возьми вонъ, тамъ на подоконникѣ горбушка полубѣлаго осталась.

— Горяченькаго-бы чего-нибудь, мамка… — сказалъ Васютка, схвативъ, горбушку.

— Горяченькаго… Погоди, вотъ дяденька Михайло проснется, такъ чай пить будемъ.

— Да я не сплю… — откликнулся съ койки Михайло, потягиваясь. — Гдѣ тутъ спать, коли ты валькомъ возишь! Мертваго разбудить можно.

— Ну, вотъ погрызешь хлѣбца, такъ и бѣги въ трактиръ за кипяткомъ для чаю, — сказала сыну Марья. — Копѣйку я дамъ. Но куда ты вчерашній гривенникъ свой дѣвалъ? — допытывалась она.

Мальчикъ молчалъ и жевалъ хлѣбъ.

Поднялся Михаила и сѣлъ на койку.

— Куда ты гривенникъ дѣвалъ, пострѣленокъ? Отвѣчай, коли мать тебя спрашиваетъ! — строго и заспаннымъ голосомъ повторилъ онъ вопросъ, обращенный къ Васюткѣ.

Васютка огрызнулся.

— А тебѣ какое дѣло! Что ты за указчикъ? — сказалъ онъ.

— А! Ты еще грубить? А хочешь тряску? Хочешь, я выволочку съ поволочкой тебѣ задамъ?

— Не смѣешь!

— Я не смѣю? А вотъ я тебѣ покажу, поросенку!..

Михайло поднялся съ койки, выпрямился во весь ростъ и двинулся на Васютку.

— Ай, дерется! Михайло дерется! — завизжалъ Васютка и перебѣжалъ въ другой конецъ комнаты.

— Оставь! — остановила его Марья, протянувъ валекъ.

— Чего оставь? Какъ ты смѣешь мнѣ препятствовать! — закричалъ Михайло и вышибъ, изъ рукъ Марьи валекъ.

— Мой сынъ, а не твой.

— Такъ зачѣмъ-же онъ грубить? Сейчасъ допытай его, куда онъ гривенникъ дѣвалъ, а нѣтъ, я тебѣ и второй глазъ подправлю. Ну? Что тебѣ этотъ кулакъ приказываетъ?

Михаила поднесъ къ носу Марьи кулакъ. Та суетилась.

— Только ссоры да дрязги изъ-за тебя, чертенка… — слезливо обратилась она къ Васюткѣ. — Куда ты, дьяволенокъ, дѣвалъ гривенникъ? У тебя и отъ третьяго дня долженъ оставаться еще пятіалтынный. На пряникахъ и на леденцахъ проѣлъ? Сказывай, куда дѣлъ?

Васютка плакалъ.

— Куда… Я двугривенный на звѣзду спряталъ, — слезливо говорилъ онъ.

— На какую звѣзду, дьяволенокъ? — допытывался Михайло.

— Тебѣ не буду говорить. Скажу только мамкѣ. Что ты мнѣ? Ни кумъ, ни брать, ни сватъ. Только деньги отъ насъ отбираешь, — пробормоталъ сердито и сквозь слезы Васютка и перебѣжалъ еще въ болѣе дальній уголъ отъ Михаилы.

— Какова анаѳема треклятая! — заоралъ Михайло. — Нѣтъ, ужъ какъ ты хочешь, а я его оттаскаю.

Онъ ринулся къ Васюткѣ. Тотъ завизжалъ еще громче и полѣзъ подъ кровать. Михайло нагнулся и сталъ тащить его за ногу. Марья подскочила къ Михаилѣ.

— Побей лучше меня, а его не трогай. Лучше меня, — говорила она, держа Михаилу за руку.

— На вотъ, волчья снѣдь, коли напрашиваешься! Получай! — крикнулъ Михайло и такъ пихнулъ кулакомъ Марью въ подбородокъ, что та навзничь опрокинулась на койку.

— Убилъ! Убилъ, мерзавецъ! Ни за что убилъ!

Изъ другой комнаты выскочили жильцы и жилицы. Бородатый портной, въ оловянныхъ очкахъ, съ ремешкомъ на головѣ, и съ нитками на ухѣ, въ жилеткѣ и опоркахъ на босую ногу, говорилъ, стоя въ удивленіи:

— И что это у васъ за манера, что даже трезвые деретесь. Ну, пьяные, такъ оно понятно, а то трезвые…

— Только изъ-за этого она и должна Бога благодарить, что я трезвый. А будь пьяный, я ее изувѣчилъ-бы, халду несчастную! — угрожающе произносилъ Михайло и показывалъ Марьѣ кулакъ.

— Да вотъ изъ-за мальченка… — слезливо объясняла Марья жильцамъ и поправляла растрепанные волосы. — Онъ, Михайло, отца разыгрываетъ, а мальченка не хочетъ покориться,

— И не покорюсь. Какой онъ мнѣ отецъ! Онъ лѣшій, домовой, чортъ, даже хуже! — отвѣчалъ Васютка, продолжая плакать.

— Поговори еще у меня, такъ я тебѣ подъ хмельную руку вшивицу-то всю выщиплю! — грозилъ Васюткѣ Михайло и, обратясь къ Марьѣ, сказалъ:- А все-таки ты должна допытаться, куда щенокъ гривенникъ пѣвалъ. А то — попомни…

Марья покорилась и стала задавать сыну вопросы:

— Куда ты гривенникъ дѣлъ, глупый мальчикъ?

— Говорю, что на звѣзду припряталъ, — отвѣчалъ Васютка.

— На какую звѣзду?

— А вотъ, чтобъ на Рождество христославить.

— Христославить?

— Да… Съ нашими мальчиками изъ училища… Со звѣздой… Звѣзда такая бумажная, изъ цвѣтной и золотой бумаги… Надо склеить… Бумаги купить. Наши мальчики покажутъ… Они говорятъ, что хорошо можно собрать… По три копѣйки и по пятакамъ даютъ…

— Стало быть, деньги собирать будешь? — спросилъ Михайло, и хмурое, строгое лицо его прояснилось.

— А то какъ-же… Само собой… — отвѣчалъ Васютка. — Тутъ больше, чѣмъ на мосту счастьемъ собрать можно. Деньги даютъ… Гостинцы даютъ.

— Ну, насчетъ гостинцевъ-то ты оставь. Это только себѣ въ брюхо. А ты матери помогать долженъ, — наставительно замѣтилъ Михайло.

— Матери! Да вѣдь ты отнимешь у матери-то, — вырвалось у Васютки.

— Охъ-охъ! — погрозилъ ему Михайло. — А то вѣдь я и сызнова начну. Ну, посылай его въ трактиръ заваривать чай. Вотъ копѣйка… — обратился онъ къ Марьѣ и выкинулъ на столъ мѣдную монету.