Уго Чавес

Глава 11 ТЮРЬМА КАК ФАКТОР ПОПУЛЯРНОСТИ

После ареста Чавес провёл более двух лет за тюремными стенами, получив идеальную возможность для осмысления причин провала и обдумывания планов на будущее. В то время он и представить не мог, что через 15 лет, уже в качестве президента, подпишет указ о создании новой правительственной награды — «Ордена 4 февраля», которым будут поощряться те, «кто героически боролся с обветшалыми устоями коррумпированной двухпартийной демократии с целью реорганизации республики и открывал пути для новой альтернативы». Музею военной истории было присвоено имя Восстания 4 февраля. Прошло ещё немного лет, и музей превратился в мавзолей, где нашёл успокоение Команданте Чавес…

В тюрьмы отправили более трёхсот военных, чьё участие в событиях 4 февраля было установлено и подтверждено. Сначала местом заключения мятежников были глухие камеры форта Сан-Карлос в Каракасе. Это из него в своё время бежали через подкоп партизанские команданте, среди них Теодоро Петков, Гильермо Гарсия Понсе и другие(По мотивам этого сенсационного побега на Литовской киностудии был снят художественный фильм «Это сладкое слово “свобода”».). Новые узники Сан-Карлоса вызывали у тюремного начальства хлопот не меньше. Окрестности тюрьмы стали местом паломничества для тех, кто с одобрением встретил мятеж молодых офицеров. Откровенно протестных выступлений не было, но антиправительственная подоплёка «сборищ» у тюремных стен была очевидна. Раздражение властей вызвала попытка фольклорного певца Кристобаля Хименеса исполнить композицию «Письмо команданте Чавесу», в которой автор выражал народное восхищение восставшими, любовь и уважение к их командиру. Певца «удалили» с нетрадиционной концертной площадки у подножия сторожевой башни, но появились другие барды со своими песнями протеста. Это был самый лёгкий способ получить свои десять минут славы в средствах массовой информации: воспеть революционный героизм офицеров-боливарианцев.

В Сан-Карлосе Уго Чавеса навестил Хильберто Ломбано Домингес, внук Майсанты. Это случилось 29 февраля 1992 года, и эту дату Чавес включил в хронологию значимых событий своей жизни. Хильберто вручил Уго накидку (escapulario) Майсанты с вышитым символом Святой Девы Кармен и крестом. О том, что эта реликвия уцелела, Чавес узнал ещё в 1979 году, когда разыскал дочь Майсанты Анну де Ломбано. Уже тогда он был уверен: эта освящённая накидка, которая оберегала Майсанту от пуль и заговоров, обязательно попадёт к нему, но — после того, как он докажет, что заслужил право на обладание семейной реликвией. И вот — сын Анны де Ломбано стал посланником Майсанты из глубин истории. Прадед одобрил его, Уго, участие в событиях 4 февраля, признал кровное родство и передачей escapulario поощрил к новым свершениям на благо Венесуэлы и её народа.

Позже, когда Чавес стал публично бороться за восстановление чести Майсанты, о символическом значении накидки для Чавеса узнали все венесуэльцы. Для простых венесуэльцев в Уго Чавесе воплотились неуёмная душа и отважная сущность Майсанты, «революционного партизана», как назвал его великий венесуэльский поэт Андрес Элой Бланко.

Для прекращения политических демонстраций у тюрьмы и из-за опасений, что может повториться история с побегом (для десантников нет препятствий!), власти решили перевести Чавеса и его соратников в строго охраняемую тюрьму Яре в Вальес-дель-Туй, в 30 километрах от Каракаса. О ней шла дурная слава, потому что направляли туда отпетых уголовников, а условия содержания были отвратительными даже по венесуэльским понятиям.

Родственники заключённых заволновались. Перевод в другую тюрьму они восприняли как подготовку к убийству без суда и следствия под традиционным предлогом «попытки к бегству». У тюрьмы Сан-Карлос начали собираться люди. Страсти накалились до предела, в ход пошли полицейские дубинки. Пострадало несколько офицерских жён. Эрма была среди протестующих. Опасаясь, что всё это добром не кончится, она позвонила в парламент, где находился руководитель партии «Causa R» Пабло Медина: «Власти хотят устроить кровавую мясорубку!» Медина поспешил на радиостанцию «YVKE Mundial» и получил слово для срочного сообщения: «Карлос Андрес Перес сбросил маску, всё готово к жестокой расправе с офицерами, участниками событий 4 февраля. Народ должен выйти на улицы, чтобы защитить своих героев у стен Сан-Карлоса!» Властям с трудом удалось погасить новый конфликт. Заключённых всё-таки перевезли в Яре. Их поместили в отдельный блок с удовлетворительными санитарно-гигиеническими условиями, с внутренним двором для прогулок. Из-за событий у Сан-Карлоса больше всего пострадала радиостанция «YVKE Mundial»: на несколько дней её «замолчали», обвинив в распространении панических слухов и подстрекательстве к неповиновению.

Чтобы исключить возможность побега из тюрьмы Яре, по её периметру установили противопехотные мины, а охрана получила зенитные установки на случай «вертолётного» варианта операции по спасению пленных comandantes. Популярность «заключённых в камуфляже» была столь высока, что самая, казалось бы, неподкупная и строгая охрана вступала с ними в «неформально-попустительские» отношения, позволяя внеочередные встречи с родственниками, передачу таких запрещённых вещей, как компьютеры и мобильники.

Охрану меняли каждые полтора-два месяца. На время строгие правила содержания заключённых возвращались: списки родственников и знакомых, желающих навестить узников, составлялись заранее, и приходилось дожидаться разрешения министерства обороны на допуск в тюрьму. Разрешения часто запаздывали. Чтобы ускорить бюрократические процедуры, заключённые угрожали голодовкой. Чины в министерстве, от которых зависели «визы» на посещение, сдавались быстро, не хотели выглядеть в глазах общественного мнения «безжалостными церберами».

Известный левый политик и журналист Хосе Висенте Ранхель(Хосе Висенте Ранхель Вале (р. 1929) — адвокат, журналист, с шестнадцати лет занимается политической деятельностью. В 1948 году выступил против военных, которые свергли демократическое правительство Ромуло Гальегоса, за что был выслан из страны. Получил политическое убежище в Чили, где познакомился со своей будущей женой скульптором Аной Авалос. В 1970—1980-е годы Ранхель трижды выдвигался кандидатом в президенты от левых партий, неоднократно избирался депутатом парламента в Четвёртой республике. Поддержал Боливарианскую революцию и вошёл в число ближайших соратников У. Чавеса. Министр иностранных дел (1999–2001), министр обороны (2001–2002), вице-президент (2002–2007). В марте 2007 года возобновил телепрограмму «Хосе Висенте сегодня», первым приглашённым на неё стал Уго Чавес.) сумел обнаружить прорехи в системе тюремной охраны и передал Чавесу портативную видеокамеру. Листок с вопросами он получил ещё раньше. Интервью было записано без помех, и кассета с записью переправлена на волю. Ранхель так смонтировал интервью, что у зрителей создалась иллюзия его «необъяснимо-загадочного» проникновения в тюрьму. Программа «Говорит Чавес» имела громадный успех. По решению военного трибунала Ранхеля надолго изгнали с телевидения. В отместку «за наглость» Чавеса были проведены обыски в домах его близких и дальних родственников. «Они перевернули всё, — вспоминал он. — Унесли даже одежду детей и те небольшие деньги, которые оставались у моей первой жены Нанси. Так и хочется спросить: что это было — демонстрация силы? По существу, это являлось проявлением самой настоящей слабости».

В то время страной правил престарелый Рафаэль Кальдера. Однако все узники, участвовавшие в перевороте, помнили о том, что ненависть экс-президента Переса к ним не имела границ: это по их вине кризис его правительства приобрёл обвальный характер. Поэтому угроза физической ликвидации организаторов переворота не миновала. Необходимые рычаги для этого у Переса были. В прошлом он был министром внутренних дел, сохранял отношения с представителями ЦРУ в Венесуэле и считал практичной их методику «превентивной нейтрализации» экстремистских лидеров. Аналитики и политологи, обслуживавшие Четвёртую республику, били тревогу: подполковник Чавес может стать могильщиком демократии в Венесуэле, ведь Фидель Кастро тоже начинал с поражения: неудача при штурме казармы Монкада, потом арест, суд. Вовремя не остановили, и вот результат — коммунистический режим на Кубе. Надёжно «остановить подполковника» можно было только одним способом — убийством.

Несмотря на старания спецслужб, полностью изолировать узников Яре не удавалось. Венесуэльцы хотели знать как можно больше об участниках «мятежа Чавеса» (как окрестила восстание 4 февраля официозная печать). Людей интересовало, что думает Уго Чавес о состоянии дел в стране, каковы его прогнозы на будущее и какими он видит пути преодоления кризиса. Зная об этом, Чавес принял участие в подготовке манифеста, опубликованного под названием «Как выбраться из лабиринта». Главными в нём были призывы к новому прочтению теоретического наследия Либертадора, которое не утратило своей актуальности, и решительному отказу от позорной коррупционной практики Четвёртой республики.

Растущая популярность Чавеса вызывала ревность у некоторых его соратников. Особенно раздражался Франсиско Ариас. Он считал свои заслуги недооценёнными. «Панчо», как звали его друзья, старался скрывать свои переживания, но они прорывались наружу всякий раз, когда в беседах затрагивались события 3–4 февраля. По всему выходило, что он, Ариас, свои задачи в Маракайбо выполнил безукоризненно, а вот в Каракасе всё завершилось провалом. Главным виновником поражения он считал Чавеса.

Через девять месяцев после февральского мятежа, 27 ноября 1992 года, венесуэльские военные предприняли ещё одну попытку свержения правительства Переса. Центром выступления стал портовый город Пуэрто-Кабельо, где расположена крупная база ВМФ. Выступление возглавили контр-адмирал Эрнан Грюбер, контр-адмирал Энрике Кабрера и генерал ВВС Эфраин Франсиско Висконти. К ним примкнули левые политические партии «Bandera Roja» и «Третий путь». Восставшие подвергли бомбардировке административные здания, установили контроль над основными военными объектами в городе и телевизионным центром.

Телезрители вновь увидели Чавеса. Его «Обращение к народу» было тайком записано в тюрьме и использовано Грюбером для усиления пропагандистского эффекта от вооружённого выступления. Венесуэльцы истолковали появление Чавеса на экранах телевизоров как указание на связь восстания военных в Пуэрто-Кабельо с событиями 4 февраля. Заговорили о том, что неутомимый и бесстрашный Чавес даже в тюремных стенах ведёт работу по подготовке революции.

В ходе ноябрьских боёв восставших с правительственными силами погибло не менее трёхсот человек. Заговорщики потерпели поражение. Ни одна из поставленных ими задач достигнута не была, в том числе — освобождение Чавеса(Тюрьма Яре была атакована отрядом майора Луго Лопеса численностью в 40 человек. Власти получили своевременную информацию об этой акции и направили для охраны тюрьмы дополнительные силы.). Почти все организаторы этого мятежа, включая контр-адмирала Грюбера, бежали за границу. Чавес отрицал свою причастность к ноябрьскому выступлению. По его словам, телевизионное «Обращение к народу» было записано для другого восстания, которое планировалось на июль — август. Чавес утверждал, что Грюбер саботировал совместную работу с оставшимися на свободе участниками событий 4 февраля, поэтому армейские подразделения, которые могли поддержать Грюбера, не были им задействованы. На провале выступления 27 ноября сказался ещё один фактор: очередное предательство! «Иудой» стал капитан Манрике Падрон, правая рука Грюбера.

Военная контрразведка воспользовалась раздорами среди заговорщиков «первой и второй волны» и распространила слухи о том, что Чавес тайно способствовал поражению этого выступления, потому что, дескать, не хотел возникновения в военной среде нового лидера. Чавес вспоминал: «В эти месяцы — декабрь 1992-го — январь 1993 года — я чувствовал себя изгоем, впервые в своей жизни ощутил всю полноту горьких переживаний. Никогда прежде я не чувствовал такого, даже 4 февраля после капитуляции. Я ощущал эту горькую боль потому, что мои товарищи сочли меня виновником поражения 27 ноября».

Ариас подливал масла в огонь, при каждом удобном случае напоминая сокамерникам, что Уго — виновник провала заговора 4 февраля: «Отсиживался в безопасном месте, наблюдая за тем, как гибнут товарищи, штурмуя Мирафлорес». Уго защищался, говорил, что одно проигранное сражение не определяет поражения всей кампании. И снова приводил пример с неудачной попыткой Фиделя захватить казармы Монкада. Ариас отмахивался от аргумента: мол, это типичное «высокомерие» Уго, сравнивает себя с Кастро, демонстрирует свою «избранность», словно он единственный «обладатель правды». Трудно было представить, что совсем недавно Ариас придерживался противоположной точки зрения, говорил, что все участники движения должны помогать распространению мифа «о высшем предназначении Чавеса», закреплению его в народе, чтобы потом воспользоваться им для успешного завершения «боливарианского проекта».

В эти дни Уго часами осмыслял события последних месяцев. Он уединялся в пустой камере или на небольшой площадке в тюремном дворе, отгороженной для него колючей проволокой. Обычная сцена: он сидит на стуле, погружённый в себя, а перед ним — на ящике — бюст Симона Боливара. Чавесу не мешали, может быть, потому, что привыкли к его медитациям, духовному общению с Либертадором, Саморой и Майсантой.

Расхождение во взглядах между Чавесом и Ариасом беспокоило друзей. Один из них писал на волю: «Кто виноват в этом? Оба. Они непримиримы даже в тактических вопросах. Дай бог, чтобы я ошибался. Если один говорит “чёрное”, другой отвечает “белое”, если один говорит “выборы”, другой настаивает на “неучастии в них”. Как грустно, потому что именно их голоса слушает народ. Если они не объединятся, то вполне вероятно, что “MBR” расколется. Лучшие представители нашего движения, 50 человек, сидя в тюрьме, не могут ни о чём договориться. Совладают ли они со страной в состоянии кризиса? Это очень серьёзно»…

Эмоции иногда перехлёстывали через край, выбивая искры непродуманных суждений, которые в конечном счёте попадали в СМИ. Франсиско Ариас отправил брату письмо, в котором критически оценивал шансы Чавеса на сохранение лидерства в «MBR» и, следовательно, в политической жизни страны после событий 27 ноября 1992 года в Пуэрто-Кабельо. По мнению Ариаса, в центре внимания теперь оказались другие военные, а Чавес отошёл в тень и «на его мессианстве можно поставить точку». Письмо было опубликовано в одной из популярных газет и стало для Чавеса ударом ниже пояса.

В Яре Уго не изменил привычек: много читал, сочинял стихи, рисовал акварелью и гуашью. Его тюремные эскизы стали историческими реликвиями, «не лишёнными определённых художественных достоинств», как выразился один из экспертов. Картина «Луна Яре» в сентябре 2008 года была продана за 255 тысяч долларов на аукционе в Каракасе. Вырученные деньги пошли на избирательную кампанию Единой социалистической партии, которая была создана по инициативе Чавеса. Приобрёл картину «попутчик революции», владелец крупной строительный компании.

Из того, что Чавес прочитал в Яре, самое большое влияние на него оказали труды Фиделя Кастро «История меня оправдает», «Зерно маиса» и другие. Чавес в беседе с журналистами сказал однажды: «Знаете, о чём я просил Бога в тюрьме? Бог мой, когда я выйду отсюда на свободу, дай мне возможность познакомиться с Фиделем, чтобы рассказать ему, кто я такой и о чём думаю. Я мечтал именно об этом: выйти на свободу, чтобы познакомиться с ним».

В тюрьме Уго вернулся к работе над «Синей книгой», первые наброски которой были сделаны в 1991 году. «Боливарианскому революционному движению» были необходимы чёткие программные и идеологические установки. Название этого труда родилось по ассоциации с «Зелёной книгой», написанной ливийским лидером Каддафи. Дуглас Браво подарил её Чавесу в самом начале их знакомства. Черновой вариант рукописи Уго из тюрьмы переправил с надёжной оказией Эрме. Машинописные копии «Синей книги» были переданы ею на рецензирование тем участникам движения, которые после всех дознаний и чисток оставались на свободе. Через некоторое время Уго получил список высказанных замечаний и взялся за доработку своего труда.

В одной из глав «Синей книги» он подробно разъяснял выношенную им за прошедшие годы концепцию «Трёх Корней», исторических и идеологических истоков «MBR-200». Концепция «Трёх Корней», по мнению Чавеса, в конце XX века необходима для того, чтобы идейно вооружить нацию на победоносном марше к XXI столетию. Недоброжелатели Чавеса тут же распустили слух о том, что теорию «Трёх Корней» он позаимствовал у Дугласа Браво. Злонамеренную и недобросовестную попытку представить Чавеса плагиатором опровергла Эрма Марксман, которая была свидетелем работы над «Синей книгой» от начала до конца. «Ещё до знакомства с Дугласом Уго обладал собственными устоявшимися воззрениями», — утверждала она.

Для «внешнего мира» Чавес был бесспорным героем без страха и упрёка, перспективной политической фигурой. Именно политической. Свои надежды на коренные перемены в стране многие стали связывать только с ним. Число визитёров к Чавесу било все рекорды. Среди них стоит выделить экономиста и публициста Франсиско Мьереса(Франсиско Хасинто Лопес Мьерес (1927–2008) учился во Франции, потом в Советском Союзе, где сначала был аспирантом МГУ им. Ломоносова, затем работал в Институте Латинской Америки АН СССР (1960–1967). Был послом Венесуэлы в России (2000–2001).), ведущего аналитика по нефтяным проблемам. В беседах с ним Чавес нашёл подтверждение своим критическим взглядам на ситуацию в нефтяной отрасли Венесуэлы, на лицемерный курс руководства PDVSA, которое под лозунгом «интернационализации» добычи углеводородов готовило «ползучую приватизацию» главного богатства страны. С Мьересом Чавес обсуждал перспективы конституционной реформы, перестройки политической системы в стране. Мьерес, хорошо знакомый с жизнью в СССР, на экспертном уровне мог разъяснить Чавесу суть «реального социализма» и слабостей советской системы.

Как-то вечером в камере Чавеса еле слышно запиликал мобильный телефон. Звонивший представился: «Я — Микелена»(Луис Микелена (р. 1919) руководил профсоюзом водителей автобусов. В 1942 году вступил в Коммунистическую партию Венесуэлы. В 1946 году создал свою организацию — Революционную партию пролетариата, позднее вступил в MAS. С 1960-х годов поддерживал дружеские отношения с Хосе Висенте Ранхелем, ещё одним ветераном политической жизни в стране. Занимался предпринимательской деятельностью: в 1960—1970-е годы был представителем ряда фирм ЧССР, Румынии и ГДР.). Имя показалось знакомым. Однако Чавесу потребовалось напрячь память, чтобы вспомнить, где именно он слышал (вернее, видел) имя этого человека. Ещё в период подготовки выступления 4 февраля Чавес проводил некоторые конспиративные встречи (иногда ночевал) в адвокатском офисе с табличкой «Луис Микелена». Ключи от кабинета Уго получил от посредника и никогда личных встреч с хозяином помещения не имел. Микелена в подготовке заговора участия не принимал и, скорее всего, не подозревал, какие «остросюжетные» темы обсуждались в его конторе.

Вспоминая об истории своих отношений с Луисом Микеленой, Чавес постоянно подчёркивает, что о нём ничего не знал до момента знакомства в тюрьме Яре, куда тот стал наведываться. На Уго произвела впечатление политическая траектория этого человека. Вот её «резюме» в изложении самого Чавеса: «Микелена начал деятельность профсоюзного лидера ещё в 1940-е годы. Думаю, что он состоял в Коммунистической партии и потом основал движение, которое назвали “Чёрными коммунистами”. Эта группа поддержала правительство Исаиаса Медины в день 18 октября 1945 года, когда партия “адеков”(Адеки — члены партии Action Democratica (AD).) устроила государственный переворот. Во времена диктатуры генерала Переса Хименеса Микелена находился семь лет в заключении в Сьюдад-Боливаре; многие из известных старых руководителей левых организаций познакомились с ним в тюрьме. После свержения Переса Хименеса он вышел из тюрьмы и был близок к Ховито Вильяльбе из партии Республиканско-демократический союз; потом стал членом созданной партии MAS (Движение к социализму), которая выдвинула Хосе Висенте Ранхеля кандидатом в президенты».

К моменту знакомства с Чавесом Луис Микелена был известным адвокатом и видным политиком. С точки зрения Уго, в политической биографии Луиса Микелены не было ничего предосудительного. К тому же в первом телефонном разговоре Микелена сказал Чавесу вдохновляющие слова: «Команданте, я достаточно пожил на этом свете и хочу, чтобы вы знали следующее: вы находитесь в неволе, но вы уже сделали первый взнос в блестящую политическую карьеру и продолжаете его вносить».

Старый лис знал, как польстить Чавесу. Это потом, когда их пути разойдутся, а отношения станут враждебными, Микелена будет использовать всё, чему был свидетелем, для компрометации своего подопечного. Например, про условия содержания Ча#еса в Яре он говорил: «Разве это было настоящее тюремное заключение? Это был праздник, а не тюрьма. У него был телефон, телевизор, каждый день ему приносили газеты. Его могли навещать все желающие. Мне бы такой комфорт, когда я сидел в тюрьме во времена диктатуры Переса Хименеса».

События 4 февраля и тюремное заключение отдалили Уго от Эрмы Марксман. До неё стали доходить слухи о женских визитах в тюрьму Яре: харизматичный подполковник привлекал внимание не только матёрых политиков. Когда национальный герой попадает в сложные обстоятельства, всегда находятся сочувствующие дамы, готовые облегчить его страдания.

Вину за охлаждение чувств Эрма возлагала не только на Уго, но и на Луиса Микелену. Он навещал Чавеса в тюрьме, изучал его возможности, перспективу использования в своих интересах. В той или иной форме Уго получал от Микелены советы по развитию имиджа, политкорректному поведению, в том числе в отношениях с женщинами. Венесуэльцы, любители посплетничать, охотно обсуждали личную жизнь самого известного узника Яре, о ней писали в СМИ и, следовательно, говорили на улицах, в ранчос, салонах богачей, правительственных коридорах и дипломатических кругах.

Вопрос об имидже приобрёл ещё большую актуальность после того, как опросы общественного мнения начали давать Чавесу надежду на победу в президентских выборах в декабре 1998 года. Всё, что касалось Чавеса, стало представлять общественный интерес. Неупорядоченность отношений с женщинами могла погубить его политическую карьеру. Продолжительная тайная связь с Эрмой была «динамитным зарядом», который враги могли использовать в своих целях. Имелись сложности в отношениях с Нанси. Отчуждение, непонимание, иногда даже отчаяние читались в её глазах. Чавес уже твёрдо решил погрузиться в политику и биться за пост президента, биться до последнего, и был уверен, что на этом многотрудном пути не получит от неё поддержки. Мать была права, когда однажды обронила: «Твоя Нанси не подходит тебе». Даже на гарнизонных праздниках она терялась и тушевалась и потому избегала их под разными предлогами. За годы супружества Нанси не изменилась, оставаясь неисправимо провинциальной и совершенно аполитичной.

В 1994 году правительство Рафаэля Кальдеры отказалось от судебного преследования путчистов и в целях «национального примирения» амнистировало их. В последние дни заключения к Чавесу зачастили посланцы от президента, которые предлагали «договориться»: «Ты можешь стать преемником Кальдеры. Мы тебя всесторонне подготовим и поддержим, но ты дашь обязательство выйти на свободу сторонником правительства. Ткни пальцем в любую точку на карте мира, и ты можешь отправиться куда захочешь: послом, на учёбу, а потом ты сменишь Кальдеру. Разумеется, с опорой на блок Convergencia». Среди этих эмиссаров был сын Кальдеры Андрес, занимавший пост министра секретариата президента.

На все соблазнительные обещания Чавес отвечал отказом: «Нет, я пойду не с Кальдерой, а на улицу, в катакомбы, к народу. И я знаю, что там увижу: бесконечную, беспросветную нищету».

Последние дни заключения Чавес и его соратники провели в тюремном госпитале. «Сертификатами о здоровье» правительство хотело подстраховаться от возможных обвинений в «бесчеловечном отношении» к «узникам в камуфляже». В госпитале Чавес и Ариас снова поссорились. Взгляды их разошлись даже в таком заурядном вопросе, в какой одежде идти к президенту, чтобы поблагодарить за освобождение. Уго настаивал на военной форме, и «если так не получится, то никакого визита и благодарности не будет». Ариас «жать на принцип» не стал, пришёл к Кальдере в гражданской одежде.