Уинстэнли

У ЛЕДИ ДУГЛАС

начале июня в Лондоне гремели пушки. Столица ликовала, встречая вернувшегося из Ирландии Кромвеля. Непокорный Зеленый остров, очаг всегдашнего недовольства Англией, был залит кровью, опустошен, покорен. Армия «железнобоких», в свое время главная боевая сила революции, попав в Ирландию, превратилась в наглую разбойничью орду, готовую грабить и убивать во имя высоких платежей, земель, подачек. А ирландские земли, щедро розданные новым хозяевам Англии — джентри, офицерам, членам парламента, дельцам Сити, — стали базой крупного землевладения и в конечном итоге базой возвращения Стюартов на английский престол.

Но пока в Лондоне гремели салюты и устраивались пиры в честь победоносного завоевателя, а сам Кромвель готовился к новому тяжелому походу. Ему предстояло теперь покорить Шотландию, которая провозгласила принца Чарлза королем Карлом II Стюартом пятого февраля прошлого года. Принц подписал в голландском городе Бреда соглашение с шотландским парламентом. Он обязывался установить государственную пресвитерианскую церковь в Англии, Шотландии и Ирландии, давал Шотландии относительное самоуправление и отказывался от всяких сношений со своими бывшими ирландскими союзниками. Десятого июня он отплыл в Шотландию. Англии теперь угрожало вторжение с севера.

Однако и другие не менее важные соображения заставляли английский парламент спешить с покорением северного соседа. Развращенные легкой ирландской добычей, променявшие революционные идеалы на алчное. стремление к наживе, разбогатевшие на революции дельцы мечтали захватить шотландские земли с полными рыбой озерами и залежами руд в горах и обогатиться еще более за счет шотландского народа.

Вот почему Кромвеля отозвали из Ирландии. Его назначили заместителем главнокомандующего — им по-прежнему оставался Фэрфакс — и спешно принялись за организацию похода. Но тут парламент, и армию, и Государственный совет подстерегала неожиданность. Лорд-генерал Фэрфакс решительно отказался возглавить новый поход.

Он давно уже находился в тяжелом разладе с самим собой. Генерал Фэрфакс был прежде всего воином, воспитанным в борьбе с внешним врагом на полях сражений Европы. Проливать кровь соотечественников ему претило. Казнь божьего помазанника, с такой смелостью осуществленная Кромвелем, вызвала его возмущение: он и на суд не пошел, чтобы не запятнать свою совесть участием в этом деле. Симпатии его — и религиозные, и политические — всегда были на стороне пресвитериан, а значит, он склонялся к союзу с монархией ценой умеренных уступок с обеих сторон. Шотландцы провозгласили королем Стюарта, представителя династии, которая с незапамятных времен занимала их трон, — зачем же идти и подавлять их силой? Тем более что открытого вторжения в Англию они не предпринимали.

И Фэрфакс наотрез отказывается возглавить северный поход против единомышленников — шотландских пресвитериан. Ни уговоры самого Кромвеля, ни скрытые угрозы не могут поколебать его решения.

— Мы связаны с шотландцами договором — Национальной лигой и Ковенантом, — говорит он. — Вопреки ему и без всякой причины с их стороны вторгнуться к ним с войсками и навязать войну? Я не могу найти этому оправданий ни перед богом, ни перед людьми.

Фэрфакс уходит в отставку и уезжает домой, в Йоркшир. Главнокомандующим всеми вооруженными силами Английской республики назначается Кромвель. В конце июня он отправляется со своей армией на север.

А сельская Англия бедствовала по-прежнему. Лето сорок девятого года выдалось неурожайным, как, впрочем, и сорок восьмого. Голод и болезни свирепствовали в графствах. Дневник мемуариста Уайтлока пестрит сообщениями о несчастьях, преследовавших сельских жителей. В мае 1649 года он записывает: «Из Ньюкасла сообщают, что в Камберленде и Уэстморленде множество людей умирают прямо на дорогах от голода, целые семьи покидают свои жилища и идут с женами и детьми в другие графства, ища пропитания, но ничего не могут найти. Мировые судьи Камберленда подсчитали, что тридцать тысяч семей не имеют ни хлеба, ни зерна для посевов, ни денег, чтобы купить его; объявили сбор пожертвований…» Из Ланкашира, с родины Уинстэнли, приходили еще более устрашающие сведения: «Голод свирепствует в графстве, а вслед за ним разразилась чума, которая косит целые семьи; если уж начнется в одном доме, то вся деревня не избежит пагубной заразы…»

Крестьяне жаловались на бремя налогов, на поборы чиновников, на злоупотребления лордов. Граф Даун, например, владения которого были конфискованы республикой, а потом, после уплаты солидной компенсации, возвращены ему, беспощадно сгонял своих держателей с земли, лишал их крова. Общинные угодья, которыми они пользовались с незапамятных времен, он отдавал новым владельцам, а бейлиф, подкупленный графом, требовал у крестьян уплаты ренты, несмотря на конфискацию.

Крестьяне протестовали. Кое-где они отказывались платить ренту, кое-где разрушали изгороди. А некоторые, бросив насиженные места, оставив тяжелый крестьянский труд, присоединялись к разгульным ватагам рантеров, которые бродили по дорогам и добывали себе пропитание куда более легкими, хотя и не всегда честными путями.

Увеличение рантерских толп не на шутку испугало правительство. В июне 1650 года парламент назначил специальный комитет для изучения и пресечения «деятельности рантеров и других еретических групп». 21 июня комитет доложил парламенту «о различных гнусных деяниях секты, называемой рантерами». Они пьют и богохульничают, развращают женщин, отрицают религию и нравственность, крадут и замышляют все вещи сделать общими. Иисуса Христа они называют «главным левеллером», который уравняет горы с долинами, людей высокого ранга — с плебеями, богатых — с бедными. Парламент в ответ постановил публично сжечь некоторые из рантерских сочинений и приготовил соответствующий билль, утвержденный на заседании 9 августа.

Билль назывался «Акт против всякого рода безбожных, богохульных и возмутительных мнений, оскорбляющих богопочитание и разрушающих человеческое общество». В нем подвергались осуждению взгляды, согласно которым «неправедность или разврат, богохульство, пьянство и тому подобные пороки и непристойное поведение не являются деяниями нечестивыми… или что такого рода поведение разрешено богом». Лица, утверждающие, что пьянство, воровство, мошенничество, обман, убийство, кровосмешение, внебрачное сожительство, разврат, содомия, безнравственные и непристойные слова «не являются сами по себе деяниями постыдными, вредными, грешными, нечестивыми, мерзкими, гнусными» или «представляются по своему существу такими же святыми и правыми, как молитва, проповедь, принесение благодарения Богу», «что вера и благоденствие заключаются в совершении описанных выше поступков», подлежали при первом уличении шестимесячному тюремному заключению, при втором — изгнанию за пределы Англии; самовольное возвращение преступника каралось смертной казнью.

Текст этого акта со всей очевидностью показывал, что взгляды и действия рантеров и прочих «еретических групп» представлялись правительству весьма опасными; они побудили его к немедленным действиям. Сверху был санкционирован ряд разоблачительных памфлетов против рантерства, немедленно же последовали и политические акции.

Нет, надежды на возрождение диггерской колонии в Кобэме или где бы то ни было еще больше не существовало. Колонисты рассеялись кто куда. Одни вымолили прощение у лорда и остались на своих наделах — тянуть старую лямку. Другие уехали к родственникам на юг, запад, север, надеясь в глуши прокормиться. Кто подался в Лондон в поисках заработка, кто пополнил несметные толпы бродяг, бороздивших пыльные дороги Англии.

А Джерард Уинстэнли вел нескольких своих друзей в манор Пиртон, графство Хартфордшир, к его хозяйке аристократке леди Дуглас. Он прослышал об этой женщине удивительные вещи и, кто знает, может быть, надеялся на ее помощь. Может, она дозволит диггерам основать новую колонию на своей земле? Или одолжит им денег? Не исключено, что она примет их веру и сама возглавит и воодушевит новое начинание диггеров. Или просто даст им на время хлеб, приют и какую-нибудь работу, чтобы им, бездомным, прокормиться.

Леди Дуглас, по первому мужу Дэвис, урожденная Элеонора Туше, слыла и впрямь замечательной женщиной. Она родилась около 1590 года и была пятой дочерью лорда Одли, графа Кэслхавена. Отец, скряга и нелюдим, дал ей тем не менее хорошее воспитание и ввел в высшие круги общества. В 1609 году она вышла замуж за честолюбивого и энергичного сэра Джона Дэвиса, человека на двадцать лет старше ее; он служил тогда главным прокурором Ирландии. Сэр Джон был хорошо образованным человеком и имел живой ум. Он писал философские поэмы. От этого брака у Элеоноры родилось двое детей: мальчик, неполноценный умственно, умер, не достигнув совершеннолетия; дочь Люси впоследствии стала женой лорда Гастингса.

Враги говорили о леди Дэвис, что она зла, неистова, уродлива и ослеплена своим высоким происхождением. Но не «отказ от доброты и скромности» прославил эту даму. Она обнаружила в себе некоторые сверхъестественные способности, которые впоследствии принесли ей широкую известность. Как многие в ее время, она забавлялась анаграммами: переставляла буквы чьего-либо имени, складывала из них новые слова и таким способом пыталась угадать будущее интересующего ее человека. И однажды, поиграв со своим девичьим именем, она обнаружила, что имя это — Элеонора Одли — содержит в себе слова «откровение Даниила». И вообразила себя пророком.

В 1625 году, 28 июля, лежа в постели в своем имении Ингфилд в Хартфордшире, она внезапно была разбужена странным неземным голосом. Она открыла глаза, села и оглянулась. В спальне — никого. И тем не менее она явственно слышала голос, который сказал ей: «Девятнадцать с половиной лет до суда, знай это ты, смиренная дева». Она могла предположить только одно: это голос «выше, голос самого господа бога говорит с нею; она избрана как пророчица воли божьей и должна возвещать ее миру.

С тех пор она начала письменно и устно предсказывать разные события. Она заявила, что чума, в этот год терзавшая Англию, спадет, и хотя ей не поверили, чума вскоре действительно пошла на убыль. Архиепископ Кентерберийский, которому она преподнесла свою рукопись, пожал плечами и вернул ее обратно. А ее энергичный муж бросил предсказание в огонь. Она отплатила тем, что предрекла ему смерть в течение ближайших трех лет, и тут же надела траурную одежду. Через год с небольшим, 7 декабря 1626 года сэр Джон был найден в постели мертвым; он скончался от апоплексического удара.

Спустя три месяца после его смерти леди Элеонора вышла замуж вторично: ее мужем стал сэр Арчибальд Дуглас. Он тоже мало верил ее пророчествам и, подобно сэру Джону, однажды бросил их в огонь. Кара небесная не замедлила последовать: во время причастия в церкви сэр Арчибальд лишился чувств, а когда пришел в себя, окружающие обнаружили, что он потерял дар речи и лишился рассудка.

Эти два трагических случая еще больше уверили ее в своем даре. И двор, при котором она появлялась, стал смотреть на нее с почтением. Однажды в 1627 году сама королева Генриетта-Мария, молоденькая француженка. подошла к ней и спросила: когда она сможет ожидать ребенка? «Надобно выждать время», — ответила на латыни прорицательница. Королева захотела узнать, будет ли успешной кампания герцога Бекингема, который готовился идти на помощь французским гугенотам, осажденным в Ларошели. «Он не привезет домой много, — был ответ. — Но вскоре вернется домой невредимым». В самом деле, экспедиция Бекингема была вынуждена отступить под ударами французских правительственных войск и вернуться к родным берегам. Леди Элеонора уверила королеву, что в течение шестнадцати лет она будет жить счастливо.

Генриетта-Мария пришла в такое волнение от ответов пророчицы, что король Карл почел своей обязанностью выразить леди Дуглас неудовольствие. В ответ она неясно пригрозила ему, что может, со своей стороны, «принять против него меры». Слава ее росла, в придворных кругах к ее словам прислушивались с трепетом. Она предсказала Карлу благополучное рождение наследника, а в 1628 году заявила, что герцог Бекингем, всесильный королевский фаворит, ненавидимый всей Англией, не переживет августа. И точно: 28 августа офицер-пуританин Джон Фелтон вонзил в грудь временщика кинжал, герцог был убит наповал.

И сама леди Дуглас теперь более чем когда-либо уверилась в полученном ею необычайном даре. В 1633 году она решила напечатать свои пророчества. И поехала для этого в Амстердам, чтобы не навлекать на себя еще большее неудовольствие английского короля. Она опубликовала там стихи, где предрекала гибель самому Карлу I. Тема была взята из знаменитого рассказа Даниила о Валтасаровом пире:

Около пятидесяти стихотворных строчек содержали открытую угрозу. Берегись, всесильный Валтасар, говорили они. Твоя участь предрешена. Рука невидимого божества начертала на стене пиршественной залы твою судьбу. Страшись и трепещи!

Карл не мог дольше терпеть столь вызывающего поведения своей подданной. Уподобление Лондона Вавилону, а его самого — Валтасару будоражило народ, накаляло и без того напряженную атмосферу тридцатых годов. По возвращении из Голландии леди Дуглас была арестована и вскоре предстала перед церковным судом Высокой комиссии. Архиепископы, епископы и судейские чиновники вынесли суровый приговор: она должна уплатить чудовищный штраф в три тысячи фунтов и находиться в тюрьме без пера, чернил и бумаги до тех пор, пока не даст обязательства не писать больше.

Но отважная женщина не покорилась. Наоборот, жестокость приговора придала ей сил. Из тюрьмы она шлет петицию королю с жалобой на притеснения архиепископа Лода, которого называет апокалипсическим зверем, имеющим вид агнца, но сердце волчье. Она предсказывает ему скорую смерть. В ответ Лод в присутствии суда Высокой комиссии собственноручно сжигает ее пророчества, к вящей радости короля. Ее заставили публично покаяться в соборе святого Павла и перевели в другую тюрьму, где лишили не только чернил и перьев, но и настольной Библии, и женской прислуги. Там она оставалась два года.

Освобождение последовало только в июне 1635 года. Голод и перенесенные страдания не сломили леди Элеонору. В конце следующего, 1636 года, незадолго до рождества она явилась в собор в Личфилде, где тогда жила. В одной руке у нее был чайник, в другой — метелка. Она прошла прямо к епископскому креслу и уселась в него.

Вся церковь воззрилась на такое необыкновенное явление. Тогда леди Дуглас встала и громко объявила, что она является первосвященником и митрополитом, явно пародируя архиепископа Лода. Прежде чем кто-либо успел опомниться, она опустила метелку в чайник и сильными взмахами принялась кропить народ смесью дегтя, смолы и нечистот, называя это «святой водою».

Церковные иерархи пришли в ужас; ее схватили и отправили в Бедлам — печальной известности сумасшедший дом в Лондоне. Она была заперта среди лунатиков и безумцев, ютившихся в тесном, построенном еще в тринадцатом веке здании. Толпы зевак приходили поглазеть на нее.

Но даже из Бедлама «безумная леди» умудрялась посылать пророчества. Весной 1639 года она объявила, что перед пасхой Лондон сгорит в большом пожаре. Пожары и в самом деле вспыхнули в указанное время; их удалось затушить, но народ пребывал в волнении. Ее перевели в Тауэр. Оттуда она освободилась только в сентябре 1640 года, когда революция уже вот-вот должна была начаться.

Леди Дуглас отдали на попечение дочери и ее мужа, лорда Гастингса. И с 1641 года, пользуясь ослаблением, а потом и отменой цензуры, она начинает выпускать трактат за трактатом. Все они сумбурны, неудобопонятны, неряшливы по стилю. Проза перемежается со стихами. Часты обращения к магии чисел. Она брала какое-нибудь неясное пророчество из Библии и толковала его применительно к современным событиям. Велико было ее торжество, когда Лода, ее врага, самого обвинили в государственной измене и в марте 1643 года посадили в Тауэр. Процесс над ним начался годом позже, а 10 января 1645 года он был обезглавлен. И тут она снова вспомнила неземной голос, который услышала в июле 1625 года в Инфилде: «Девятнадцать с половиной лет до суда, знай это ты, смиренная дева!» Между июлем 1625 и январем 1645 года прошло ровно девятнадцать с половиной лет.

Это совпадение придало ей новые силы. Немедленно после казни Лода она пишет памфлет: «Я первый и последний, начало и конец. Слово бога через леди Э.». Памфлет, однако, был запрещен к публикации. В июле 1646 года она была арестована за печатание неразрешенных материалов и посажена в тюрьму, в тесную темную камеру, кишащую паразитами. Но ненадолго.

Революция шла вперед, и вот самый могущественный из ее врагов, Карл I Стюарт, оказался в затруднительном положении. В сентябре 1648 года она переиздала стихи о Валтасаровом пире, вышедшие пятнадцать лет назад в Амстердаме, и однажды темным ноябрьским вечером явилась в ставку к Кромвелю под Понтефракт, чтобы собственноручно передать ему свое пророчество. На титульном листе она надписала: «Миссия армии. Се он грядет с десятью тысячами святых своих чинить суд над всеми».

Кромвель принял миледи вежливо, но с некоторой долей скептицизма. Он надел очки и прочел надпись.

— Но не все из нас — святые, — сказал он и усмехнулся.

Леди Элеонора вернулась в Лондон и поселилась в Уайтхолле, поближе к армейскому командованию. В январе, когда Карл находился уже под судом, она отправила ему письмо, где припомнила все — свои тюремные заключения, приговоры, штрафы, публичные покаяния, дом для умалишенных… «И теперь я требую, — писала она, — чтобы вы публично признали вашу измену и преступление и попросили у меня прощения, если вы хотите найти милосердие в мире этом или будущем».

Карл не ответил. Но 30 января 1649 года она получила самое яркое и потрясающее подтверждение своих предсказаний: на площади перед Уайтхоллом голову ее гонителя отсек топор палача.

К Кромвелю леди Дуглас испытывала огромное почтение. В октябре того же года она послала ему «Благословение», где указывала, что заглавные буквы его имени полны глубокого значения: литера «О» подобна солнцу, дающему жизнь, а латинское «С» символизирует месяц, ночное светило. Он будет победоносен, пока солнце и луна светят на небе.

К этой женщине — необыкновенной и странной, претерпевшей много гонений и познавшей откровения, вел своих друзей Уинстэнли жарким летом 1650 года. Быть может, судьба сталкивала его с ней и раньше? На что он надеялся? Склонить ее сердце к бедным копателям, чтобы она дала им работу на матери-земле и позволила кормиться трудами рук своих?

По просьбе леди Дуглас он стал работать управляющим в ее имении Пиртон. Он ни о чем не просил ее. Но она сама обещала ему и его друзьям за работу 20 фунтов стерлингов. На эти деньги они смогли бы прокормиться до будущей весны или — кто знает? — основать еще одну колонию.

Стоял конец августа — время жатвы. Хлеб надо было сжать, обмолотить и свезти в амбары. Работы было много: на одних участках пшеница уродилась густая, стебли гнулись от тяжести колосьев; на плохих же почвах всходы были редкими, низкорослыми; там тоже предстояло немало работы. После бедствий последнего года трудиться было приятно: никакой угрозы ждать не приходилось. Правда, трудились они не на своей и не на общей земле, а на чужой… Впрочем, леди Дуглас не была обычным собственником; Уинстэнли, не раз говорив-тему с ней, порой казалось даже, что между ними устанавливается особое взаимное понимание, душевная связь, согревавшая сердце. Возможно, они давали друг другу читать свои трактаты. Он знакомился с ее неясными и удивительными пророчествами, сострадал ее судьбе. И старался раскрыть ей свой замысел — счастливый и свободный труд бедняков на общих землях… Он стремился обратить ее в свою веру.

Но ее эксцентричность порой ставила его в тупик. Они вместе осматривали амбар, куда следовало ссыпать обмолоченное зерно, и вдруг посреди вполне деловых, будничных разговоров леди заявила, что она — пророк Мельхиседек, тот самый, который благословил самого Авраама. Образ этот был в ходу среди английских пуритан. В послании к евреям апостол Павел упоминает, что Мельхиседек, царь Иерусалима, был прообразом Христа. В свое время он привлекал внимание неоплатоников, Филона Александрийского, отцов церкви, а позднее — Лютера и Кальвина. То, что леди Дуглас назвала себя этим именем, показалось Уинстэнли смешным высокомерием, причудой.

В октябре она объявила, что уезжает в Данингтон, другой свой манор. Уинстэнли с друзьями остался в Пиртоне домолачивать зерно. Еще надо было подготовить к зиме сад, привезти на грядки навоз, вскопать посадки, съездить в лес нарубить дров, сделать кое-какие работы по дому. В самом конце октября леди Дуглас явилась снова и потребовала выделить работников для починки кареты и приведения в порядок лошадей, ибо скоро собиралась отбыть в Лондон. Пришлось снять с молотилки всех четырех работников для помощи каретному мастеру. Время шло.

Она снова уехала — на этот раз в Лондон, и оттуда потребовала от Уинстэнли доложить о работе. Он послал ей свою тетрадку с расчетами, но этого оказалось недостаточно, пришлось поехать в столицу самому, чтобы объяснить ей то, что было упущено в записях. Она разговаривала с ним хмуро, голос был сердитым. Ей все казалось, что он что-то от нее скрывает, утаивает бумаги, неаккуратно ведет счета… Он вернулся в Пиртон, собрал все и на следующий же день выслал ей: пусть убедится, что в его действиях нет обмана.

Третьего декабря, когда работы на молотилке уже подходили к концу, она внезапно явилась в Пиртон подобно разгневанной Мегере. И потребовала у Уинстэнли нового отчета о количестве обмолоченного зерна. Все это выглядело так, будто она желает застать его врасплох и уличить в каком-то преднамеренном обмане. Но он был чист перед нею. Он попытался объяснить ей все терпеливо и показать счета. Но она гневалась, не хотела слушать и на другой день отбыла столь же внезапно, как и появилась.

Он снова засел за счета, все проверил, подвел итог и сел писать ей письмо — в Лондон, на Чаринг Кросс у Марии Иветты, где находился ее дом.

«Мадам, — писал он, — когда вы уехали, я просмотрел счета; там я увидел один недосмотр, и не могу быть спокоен, не послав вам весточки».

По его подсчетам, всего они работали в Пиртоне 14 недель; но две из них ушли на уход за домом и садом и обслуживание ее лошадей и кареты. Поэтому работники трудились на молотилке всего 12 недель. В среднем они обмолачивали по пять возов хлеба в неделю — всего 60 возов. Защищая своих друзей от упреков в праздности, он указывал, что они трудились не покладая рук — и на плохих землях, и па хороших, а позднее на молотилке, и трудились на совесть. И прибавлял с горечью, что явилась она в Пиртон 3 декабря, «словно тать в нощи», чтобы призвать их к ответу и найти пятно на его совести; но тщетно, ибо он ни в чем переднею не виновен. Он рекомендовал ей еще раз проверить все счета и амбарные книги, которые прилагал к своему письму, и просил отныне предупреждать его, когда они ей понадобятся. И опять повторял, что безвинен перед нею, словно еще не родившееся дитя; он и не предполагал нанести ей хоть малейший ущерб. «Это умерит вашу подозрительность, — заключал он, — и даст вам терпение подождать, пока все зерно будет обмолочено. А гасим я остаюсь тем, кто любил вас истинной дружеской любовью,

Джерард Уинстэнли».

Но именно дружеское расположение к этой взбалмошной и необычной женщине не позволило ему ограничить свой ответ официальным отчетом о работе. Досада и обида на нее жили в его сердце, лишали покоя. Он вспомнил, как она называла себя Мельхиседеком, первосвященником, который благословил самого Авраама. И еще похвалялась, что обладает духом мужчины в женском теле. А денег, обещанных беднякам, которые работали на нее в поте лица, так и не заплатила. Нет, надо высказаться до конца. И уже подписавшись и поставив точку, он продолжал — не мог не продолжать дальше.

«А теперь, мадам, позвольте мне сказать вам о безрассудстве вашей опрометчивой ошибки, я действительно должен вам это сказать, будете вы меня слушать или нет, ибо вы для меня не более чем одна из ветвей рода человеческого. Если бы вы послали за мной, я привез бы вам все счета и спокойно вам все разъяснил, потратив 10 шиллингов на себя и на коня, тогда как теперь вы своей опрометчивостью ввергли себя в лишний расход, ибо ваше путешествие стоило вам не менее пяти фунтов, а также в подозрительность и гнев, то есть ад, состояние слишком скверное и низкое для истинного пророка».

Он упрекнул ее в том, что она называет себя Мельхиседеком, — это ведь непростительное высокомерие. Все равно что назвать себя Иисусом Христом. Мельхиседек был царем справедливости и князем мира, а вы? Люди просят заплатить им деньги, которые они заработали у вас честным трудом, а вы все откладываете уплату. Может быть, вы вообще не склонны платить им или хотите, чтобы они начали судебную тяжбу? Ваше состояние вполне достаточно для того, чтобы вы заплатили всем (это будет справедливо) и отпустили бы их с миром — вот в чем дух Мельхиседека.

«И потому не позволяйте больше тайной гордыне и своеволию, которыми вы полны, ослеплять ваше сердце. Посмотрите Писание, и вы найдете там, что истинные пророки и пророчицы не откладывали выполнение своих договоров и обещаний. Они не были сборщиками налогов со своих братьев. Они трудились собственными руками, добывая хлеб насущный, и хотели, чтобы другие работали вместе с ними. Они не стали бы есть плоды чужого труда, а сами жить в праздности, ибо гордый, надменный дух, возвышающий себя над другими, — это сатана или дьявол, который в самом деле очень хотел бы, чтобы его называли пророком; но этого не будет, его личину с легкостью сдернет и ребенок. А гордый, своевольный дух, который не подчиняется разуму, — это самый низкий, подлый и неблагородный дух на земле, в нем нет чести, кроме пустого бряцания титулом…»

Он вспомнил ее гневные слова, ее стремление уличить его в каком-то обмане. Нет, надо высказаться прямо, не льстя, не выбирая слов, коли уж она считает себя столь высоко поднявшейся над миром. «Мадам, я пришел под ваш кров, — написал он дальше, — не для того, чтобы заработать денег, как раб. Меня интересовала не тяжесть вашего кошелька — я стремился обратить ваш дут к истинному благородству, которое сейчас столь низко пало на земле. Вы знаете, я ни о чем вас не просил, я пришел и занялся вашими делами, потому что вы сами попросили меня помочь вам этим летом. И вы обещали мне заплатить 20 фунтов. Согласно вашим законам собственности я действительно заработал их и ожидаю исполнения вашего обещания, ибо должен поделиться с моими бедными братьями». Его кроткие друзья, ничего не требуя для себя, трудились все это время в поте лица, молчаливо и преданно, веря, что труд их не пропадет даром, что он принесет плоды. Но о каких плодах думала она. леди Дуглас?

Странная мысль пришла ему в голову. Она мнит себя первосвященником, но разум свой потеряла, ибо дала овладеть собой гневу и бешенству. Обманчивые покровы великой прорицательницы спали, и истинная, алчная и плотская сущность этой женщины предстала перед ним. Кто теряет власть над собой, теряет разум и силу, — написал он».

«И хотя вы можете умериватъ свои слова перед другими людьми, вы сами чувствуете, что внутреннее кипение и раздражение правит вами, и эта внутренняя власть ввергнет вас во тьму, пока разум, который вы растоптали ногами, не придет и не освободит вас».

Кажется, теперь он высказал все, что думал. В конце он добавил, остывая: «Я прощаюсь, мадам; пока работа ваша не закончена, я сделаю для вас все, что могу, в деле вашей собственности, и дам вам точный отчет».

Леди Дуглас получила письмо Уинстэнли, прочла, пожала плечами и надписала сверху: «Он ошибается, т. к. с 20 августа по 3 декабря прошло пятнадцать недель, и по его отчетам он должен мне 75 возов пшеницы, это если считать по пять возов в неделю; но надо было молотить по шесть возов, значит, с него причитается по крайней мере еще за 15 возов».

Чувство собственницы в ней было сильнее всех прочих устремлений; плоть побеждала дух и торжествовала.

Она приписала еще, чтобы окончательно оправдать себя: «Честным диггерам. Матфей, 25.19: По долгом времени приходит господин рабов тех и требует у них отчета». И ответ нерадивого раба: «Господин! Я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал»…

Чем кончилась эта история и получили ли наконец Уинстэнли и его друзья то, что причиталось им за работу, — неизвестно. Вряд ли они задержались в Пиртоне надолго. Разочарование, так ясно выраженное в письме Уинстэнли, было слишком сильным. Помощи от землевладелицы, супруги лорда, собственницы ждать не приходилось.

Дальнейшая судьба леди Дуглас печальна. В 1651 году она успела выпустить еще несколько памфлетов, где описывала свои видения, мытарства по тюрьмам, гонения. На 1656 год она предсказала всемирный потоп. Но не дожила до исполнения этого срока: в июле 1652 года она умерла шестидесяти с небольшим лет и была похоронена в фамильном склепе своего первого мужа в церкви святого Мартина в Лондоне.

Об Уинстэнли же и его друзьях ничего не было известно до начала того же, 1652 года.

ВОПРОС О КОНСТИТУЦИИ

1652 год Англия вступала победоносной европейской державой. Последние оплоты роялистов в Ирландии и Шотландии были разбиты. Претензии принца Карла на английский престол уже не представляли серьезной угрозы. Это поняли и государи континентальных стран. Давние враги и соперники Англии — испанский король, германские князья, правители Венецианской республики, Генуи, Швейцарии, короли датский и португальский, королева Швеции Христина — все вынуждены были официально признать существование Английской республики и направить ко двору Кромвеля, еще простоватому и по-солдатски непритязательному, свои посольства. Покорились всесильной метрополии и заокеанские владения — Новая Англия, Ньюфаундленд, Вирджиния, Мэриленд.

Внутри страны всякое сопротивление республиканским властям было сломлено. Не только роялисты — и мятежники-левеллеры, критики слева, не смели поднять головы. И рантеры-буяны приутихли, напуганные проведением в жизнь акта 1650 года: судами, арестами, тюрьмами.

Слава и величие Кромвеля возросли необычайно. Его солдаты, развращенные легкой добычей в Ирландии, опьяненные кровью и победами, были послушны каждому его слову. Иностранные послы заискивали и льстили. Юристы и проповедники наперебой предлагали свои услуги. Многим казалось, что это он один совершил все: и казнь короля, и установление республики, и великие победы, и слава в Европе — дело его рук. И именно от него зависит дальнейшая судьба Англии: как он захочет, так и будет. К нему обращались сотни петиций, жалоб, проектов государственного устройства и разнообразных улучшений существующего. И сам он чувствовал на себе бремя великой ответственности: он действительно должен был заботиться о новом, счастливом «устроении нации».

Перед ним, перед всей страной стояли три задачи. Первая из них — реформа права, которой требовали самые разные слои населения еще с начала гражданских войн. Запутанные, доставшиеся в наследство от феодальных времен законы нуждались в упрощении и прояснении. Это отлично понимал сам Кромвель. «Право в том виде, — признавался он, — как оно существует, служит только интересам юристов и поощряет богатых притеснять бедных».

В самом деле, отношения между лендлордом и держателем земли, кредитором и должником, хозяином и работником требовали упорядочения. Страна была разорена войнами, тысячи людей лишились средств пропитания. Получившие полную свободу после отмены феодальных повинностей землевладельцы беззастенчиво грабили крестьян. Новые господа, разбогатевшие во время революции, огораживали поля, сгоняли бедных копигольдеров с насиженных мест, и те присоединялись к толпам бродяг, колесивших по дорогам Англии в поисках заработка. Налоги достигли огромных цифр — разбухшая в войнах армия требовала содержания. Измученные, изголодавшиеся жители графств писали Кромвелю: «Мы не имеем возможности предоставить нашим детям и семействам надлежащее пропитание, передавая их как рабов во власть клириков и владельцев десятины, которые жестоко мучат нас…»

Вопрос о реформе права оказывался тесно связанным с вопросами социального переустройства. Но попробуй тронь социальные порядки! Как только в парламенте заходила речь о реформе права, юристы тут же начинали кричать, что не позволят отменить собственность!

Второй задачей — не менее важной — было урегулирование политического устройства страны. Давно пора уже было распустить пресловутое «охвостье» Долгого парламента, на заседаниях которого насчитывалось не более 60 членов, и назначить выборы в новый представительный орган. Некогда совершившие революцию парламентские индепенденты с каждым днем все больше теряли свой авторитет. Эти 60 человек теперь заботились более всего не о благе государства, а об увеличении своих собственных прибылей. Они раздавали друг другу земли, конфискованные у роялистов, леса, угольные копи, монополии, доходные должности. Алчность и безудержная страсть к обогащению владели ими.

Главной же политической задачей этого выродившегося организма было сохранить власть, никому не передавать своих полномочий, не допустить новых выборов. Лишь подчиняясь авторитету Кромвеля, они согласились назначить дату самороспуска — 3 ноября 1654 года.

Третьей насущной задачей было устроение церковных дел. Здесь царил полный хаос: англиканская церковь была разрушена, храмы пустовали или использовались под казармы для солдат, под склады и тюрьмы. Пресвитерианская церковная система, установленная парламентским декретом в марте 1646 года как обязательная для всей Англии, привлекала лишь немногих богатых купцов, финансистов Сити, тайных сторонников короля. Народ же был весь во власти самых разных сект, контролировать которые не было никакой возможности. По дорогам из села в село, из города в город по-прежнему брели странствующие проповедники, собирая вокруг себя толпы народа. Они призывали к отмене официальной церкви, обрядов, таинств и главное — отказывались платить десятину. А тем самым нарушали благополучие не только служителей клира, но и многочисленных светских владельцев церковных земель — тех же членов «охвостья», юристов, офицеров, джентри.

Страна, казалось, шла к новым потрясениям. Слухи, предвестия, неясные угрозы будоражили умы. В марте 1652 года ожидалось затмение Солнца, и, внимая предсказаниям астрологов, кто трясся от страха, кто ожидал второго пришествия Мессии, кто заблаговременно припрятывал денежки и драгоценности, опасаясь беспорядков, а кто покидал столицу, дабы избегнуть ужасов космического бедствия. Государственный совет вынужден был издать прокламацию, в которой разъяснял естественные причины затмений и убеждал, что бояться таких явлений не следует.

Неминуемой представлялась и война с Голландией. Выпущенный «охвостьем» 9 октября 1651 года «Навигационный акт», который разрешал ввоз товаров в Англию только на английских кораблях или на кораблях тех стран, где они произведены, серьезно подорвал торговое могущество этой страны — главного соперника Англии на морских просторах. И хотя голландцы были для англичан «братьями по вере» — протестантами, заправилы Вестминстера по соображениям корысти вели дело к войне с этой державой и, наоборот, заигрывали с католической Испанией. Уинстэнли был прав — поистине алчность являлась основой всякого греха, порока, предательства.

Наконец, армия, любимое детище Кромвеля, главная ого опора и оплот сил Республики, нуждалась в содержании. Солдатам и офицерам задолжали выплату жалованья за много месяцев, постои в частных домах повсюду вызывали ропот и возмущение. Члены «охвостья» ненавидели армию, боялись и норовили расформировать. И неустанно следовало заботиться о поддержании в ней дисциплины, дабы не допустить снова движения агитаторов, беспорядков, бунта.

Все эти дела требовали срочного и кардинального решения. И Кромвель, едва отдохнув от военных походов и осмотревшись, начинает исподволь готовить реформы. Десятого декабря он собирает на совещание в доме спикера Ленталла членов палаты, видных юристов, офицеров. Он призывает их заняться приведением государственных дел в должный порядок. На повестку дня ставится вопрос о новой конституции.

И сразу становится ясной линия размежевания: юристы считают, что Англия должна сохранить в своем государственном устройстве некоторые черты монархического правления. Они осторожно предлагают Кромвелю отдать английский трон младшему сыну казненного короля герцогу Глостеру. А они, юристы, и офицеры, и сам Кромвель станут регентами при несовершеннолетнем монархе. Но армия стоит за Республику. Солдаты не зря проливали кровь, говорит соратник Кромвеля генерал Десборо. Почему Англия не может иметь республиканского правления?

Вопрос о форме правления, о конституционном устройстве Англии становится к началу 1652 года самым главным вопросом.

ПОСВЯЩЕНИЕ

а, вопрос, о конституции стал теперь главным вопросом. И среди многих и многих ответов на этот вопрос был и проект, предложенный Джерардом Уинстэнли.

В декабре 1650 года он распростился с манором Пиртон и его владелицей леди Дуглас. Скупые, как всегда, слова о себе позволяют думать, что жилось ему в последующие годы несладко. «И вот мое здоровье и имущество потеряны, я старею. Я должен либо просить милостыню, либо работать за поденную плату на другого…» Тяжкий неблагодарный труд на случайных хозяев, одиночество, недоедание, болезни. В сорок два года он чувствует себя стариком. Единственное, что еще давало силы жить и бороться в этом мире, была его книга.

Он задумал ее еще давно, живя среди диггеров на холме Святого Георгия. Колония, которая строила новую жизнь, требовала своего устава. Он решил дать ей закон — определить права и обязанности каждого члена, порядок работы, способ распределения полученных или купленных на общие деньги продуктов… Из этой частной задачи вырастала другая: вся Англия нуждалась в новом законе — законе свободы. И он начал писать конституцию, предназначая ее для рассмотрения всем англичанам.

В той древней книге, из которой он и его современники черпали мудрость и идеал, тоже говорилось о законе. «Кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии». И еще: «Так говорите и так поступайте, как имеющие' быть судимы по закону свободы». И думая о названии книги, он выбрал слова «закон свободы». Ими он мог подчеркнуть истинность и близость того, что собирался изложить, к чистому источнику первоначального христианства.

Горестные события, жестокие избиения и разгоны, каждодневная изнурительная борьба за сохранение колонии, а также другие письма, жалобы, протесты и трактаты, которые он вынужден был писать, отодвинули эту главную работу его жизни. В какой-то момент он подумал даже: «Кто поймет, кто поддержит этот проект?» И отказался от мысли когда-либо его обнародовать.

Теперь же, когда не только колонии, но и надежд на ее скорое возрождение более не существовало, когда он остался один в нищете и отчаянии, — что еще оставалось делать? Только рассказать миру о своих начинаниях, предложить ясную и простую схему нового общественного устройства. Все вокруг издавали проекты реформ. Вот и Хью Питерс, знаменитый армейский проповедник, выпустил трактат «Доброе дело для добрых властей», где призывал обратиться к слову божию и в нем искать образ правления, исцеляющего все зло. И как огонь, тот белый незабвенный огонь откровения, вспыхнули в душе Уинстэнли слова: «Ты не должен зарывать свой талант в землю». Тогда он вновь обратился к старым разбросанным записям, пересмотрел их, дополнил, организовал. «Я был подвигнут к тому, чтобы возродить их и собрать воедино все мои разрозненные листки, которые я только мог разыскать, и изложить их таким способом, который я здесь предлагаю, и тем успокоить мой дух».

Он снова взялся за перо, использовал старые пожелтевшие заметки, дописал новые главы. От этого работа получилась несколько сумбурной, неровной; композиция ее четкостью не отличалась. Она включала и перечисление тягот и нужд народа, и критику утвердившихся после казни короля порядков, и рассуждения о начале и природе власти и закона, и подробную программу экономической, политической, административной организации общества; а также свод законов, соображения о воспитании молодежи, философские размышления.

Важной особенностью трактата было то, что Уинстэнли мыслил себе новый совершенный общественный строй не как нечто отдаленное в будущем или вовсе не осуществимое на земле. В отличие от Томаса Мора или Френсиса Бэкона он представлял свою утопию не фантастическим островом, затерянным в просторах океана, а сегодняшней Англией, которую возможно перестроить так, чтобы все в ней жили справедливо и счастливо. Он предлагал конкретный план перестройки английских государственных и общественных порядков, охватывающий все стороны жизни. В этом смысле его трактат ближе к левеллерскому «Народному соглашению», к вышедшей четырьмя годами позже «Океании» Гаррингтона или к проекту Милтона «Скорый и легкий путь к установлению республики» (1660).

Уинстэнли поспешил опубликовать его в начале 1652 года, когда Англия особенно остро нуждалась в новой конституции. Его и не заботили поэтому ни стройность изложения, ни логика структуры, ни красоты стиля. Важно было высказать то, что созрело в уме и сердце, как можно скорее.

Он не считал свой проект совершенным или раз навсегда данным. Это скорее призыв осуществить определенные возможности преобразований, гибкая и открытая схема, поддающаяся исправлениям и переработке. Четверостишие, поставленное на титульном листе, говорило:

Но к кому обратит он свой трактат? Кому вверит надежды? На кого возложит почетную задачу воплотить в жизнь великий план построения новой, справедливой республики?

Было время, когда он надеялся только на бога. В сорок восьмом году, еще до того, как яркий свет откровения о правде народной засиял в его душе, он думал, что надо только ждать, верить, молиться — и все придет само собой, по мановению незримой праведной руки. Потом ему открылось, что бедняки, работая совместно на ничейной земле, сами могут построить счастливую жизнь, ничего не продавая и не покупая, никому не кланяясь, ни от кого не завися. Он не раз призывал народ не подчиняться лендлордам, судейским и попам и осуществить свое древнее право работать на кормилице-земле и питаться трудами рук своих. Но и эта надежда рухнула. Печальный опыт диггеров — не только на холме Святого Георгия, но и по всей Англии, — показал ему, что сами бедняки, безоружные и беззащитные, не смогут добиться перемен. Им нужна поддержка, могучий заслон, способный справиться со всеми трудностями, победить всех врагов.

Когда-то ему казалось, что лорд Фэрфакс, главнокомандующий армией, испытывает к ним сочувствие. Именно к нему Уинстэнли направил в свое время несколько писем, прося оградить их колонию от нападений. Но Фэрфакс ушел от дел и живет теперь у себя в йоркширском имении. А самой могучей силой в стране стал Кромвель. И Уинстэнли решает посвятить свой проект Кромвелю. На титульном листе новой книги он пишет: «Закон свободы, изложенный в виде программы, или Восстановление истинной системы правления. Почтительно поднесенный Оливеру Кромвелю, генералу республиканской армии в Англии. И всем моим братьям-англичанам, внутри церкви и вне церкви, идущим по жизни согласно своему пониманию Евангелия; а от них — всем народам мира…»

Он обращается к владыке Англии и пытается разбудить в нем чувство совести, чувство справедливости к беднякам — основной массе английского народа. «Сэр, — пишет он, — Бог облек вас величайшей для человека почестью со времен Моисея, поставив главою народа, который изгнал угнетателя Фараона… Бог избрал вас своим победоносным орудием, дабы изгнать завоевателя и вашими победами вновь вырвать нашу землю и наши свободы из рук нормандской власти… Вы занимаете такое место и облечены такой властью, что можете снять все бремя с плеч ваших друзей, простых людей Англии».

Он хотел, чтобы Кромвель увидел в себе самом освободителя народа, защитника простых людей. Главная ваша задача, подчеркивал Уинстэнли, — искоренить власть угнетения и дать простому угнетенному люду Англии свободу пользования землей и своими правами. «Ибо ни венец чести не сможет принадлежать вам, ни победы ваши названы победами, пока завоеванные земля и свобода не будут принадлежать тем, кто ради них рисковал жизнью и благосостоянием». Ведь победы ваши, напоминал он, были завоеваны не только и не столько вами и вашими офицерами, но и руками простых людей, из которых одни воевали сами, а другие, оставаясь дома, обрабатывали землю, растили хлеб, платили налоги и кормили солдат. Таким образом все, что отвоевано у королевской тирании, отвоевано руками народа.

Глубоко и поразительно верно рисует Уинстэнли альтернативу, стоящую перед Кромвелем: «либо освободить землю для угнетенного простого люда, который помогал вам и платил жалованье армии, и тогда вы выполните заветы Писания и ваши собственные обязательства», либо просто сменить лиц, стоящих у кормила правления, оставив нетронутыми старые законы, «и тогда ваши мудрость и честь будут утрачены навсегда и вы либо погибнете сами, либо заложите основание еще большего рабства для потомков».

Он ищет образы в Писании — то вспоминает законы царя Давида, то историю с тыквой Ионы. Господь произрастил тыквенное растение над головой пророка, дабы оно защищало его своею тенью от палящих лучей солнца. Но прошел день, и червь в почве подточил корни растения, оно засохло, и «солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог и просил себе смерти». История эта — пример людям, занимающим высокие посты. Почва, на которой произрастает ваша тыква, втолковывает Уинстэнли Кромвелю, — это простые люди Англии. Тыква — это власть, которою вы облечены. Корни вашей тыквы — сердце народа, жаждущее республиканской свободы на своей английской земле. Червь в почве, подтачивающий корень тыквы, — недовольство, вызванное тем, что не выполнены обязательства и обещания, данные людьми, которые обладают властью.

Уинстэнли разъясняет причины недовольства народа. Это гнет налогов и пошлин. «Большая часть народа, — пишет он, — вопиет: мы платили налоги, предоставляли дома для постоя, опустошали свои владения и теряли друзей на войне, а сборщики налогов облагают нас еще более, чем прежде». Это претензии духовенства, продолжающего гигантским паразитом сидеть на шее простых людей. «Если кто-либо выскажет свое суждение по вопросам о Боге, противоположное представлению духовенства или мнению высших должностных лиц, то его лишают должности, заключают в тюрьму, подвергают лишениям, губят и объявляют преступником за одно слово, как это было во времена пап и епископов». Невежественные священнослужители являются злейшими врагами республиканской свободы. И хотя их проповедь забивает умы людей безумием, раздорами и никак не разрешает их сомнений, ибо их искусственные доктрины не могут быть поняты, народ должен уплачивать им десятую часть всех своих доходов.

Долгая несменяемость парламента превращает его в наследственную власть, подобную королевской, тогда как смена властей является одной из величайших гарантий мира, безопасности и свободы.

Тяжким бременем для народа служит и сословие юристов, которое охраняет королевские законы и обычаи. Воля судьи или прокурора зачастую стоит выше закона; тяжбы затягиваются, солидные суммы денег перекочевывают в карманы законников. Судебные порядки остались прежними, и «вследствие этого дух недовольства усиливается и умножает тяжбы. И получается, что одна рука свергает королевскую власть мечом, а другая восстанавливает монархию при помощи старого королевского права».

Но самое главное — над народом до сих пор тяготеет гнет лордов маноров, которые взимают с бедных арендаторов ренты и штрафы, лишают их права свободно пользоваться общинными землями, заставляют подчиняться своей воле. Раньше они получали свои права от короля. Но разве простые люди Англии, изгнав короля, не расторгли узы этой тирании и не освободились от рабского подчинения власти лордов?

Есть у народа и другой враг — богатые фригольдеры и новые, еще более алчные дворяне-джентри, которые «переполняют общинные пастбища своими овцами и крупным скотом, так что низшие держатели и бедные работники едва могут держать одну корову в полуголодном состоянии».

К этому прибавляется гнет чиновников: во многих приходах два-три влиятельных лица пользуются исключительной властью при распределении налогов, оказывая давление на констеблей и других должностных лиц. Часто они собирают большие суммы денег, превышая судебные полномочия по налогам, и при этом не дают объяснения, на каком основании они это делают. А простые люди не смеют требовать у них отчета, ибо тот, кто осмелится заговорить, будет подвергнут притеснениям при первой возможности. Кто когда-либо пробовал жаловаться на них комитетам или судьям, тот знает: жалоба так и останется без ответа, а его измотают до полусмерти волокитой и всякой чепухой.

Кроме того, деревенский люд не может продавать хлеба и плодов земных на рынке в городах; или он должен заплатить пошлину, или его выгоняют из города.

Итак, народ ропщет: «Мелкие держатели и работники несут все тяготы, пашут землю, платят налоги, держат постои свыше своих сил, поставляют в армию солдат, которые несут самое тяжкое бремя войны, а джентри, что угнетают их и живут в праздности их трудами, отнимают у них все средства к обеспеченной жизни на земле». В Англии достаточно земли, чтобы содержать в десять раз больше населения, чем в ней есть, и все же толпы нищих просят милостыню у своих же братьев, влачат бремя тяжкого труда за ничтожную поденную плату и либо голодают, либо воруют и кончают виселицей.

Все это терпеливо разъясняет Уинстэнли Кромвелю, всесильному владыке Англии. Он больше не надеется на то, что самостоятельные действия бедняков могут что-то изменить; он не призывает, как раньше, бороться и активно отстаивать свои права. Нота разочарования явственно звучит со страниц его трактата: «О, сколь велико смущение и глубок мрак, объявший наших собратьев! Я не имею сил рассеять его, но оплакиваю его в глубине моего сердца. Когда я вижу моления, проповеди, посты, благодарственные богослужения на словах и напоказ и когда я пытаюсь найти знаки повиновения справедливому закону, соответствующие такому излиянию веры, то я встречаю как бы людей другой нации, говорящих, но не делающих…»

Но он верит в неизбежность коренных социальных преобразований. Великий дух, сотворивший Вселенную, заявляет он на первых же страницах, стремится к переустройству всего мира, и он свершит эту работу. Орудием его должен стать Кромвель. «А ныне, — обращается к нему Уинстэнли, — я поставил светильник у ваших дверей, ибо в ваших руках власть при сей новой благоприятной возможности действовать ради всеобщей свободы, если вы пожелаете. Я не имею власти. Возможно, кое-что вам не понравится, но что-то может и понравиться, поэтому прошу вас прочесть все и, уподобясь трудолюбивой пчеле, высосать мед и отбросить все лишнее. Хотя сия программа подобна грубо отесанному куску дерева, все же искусные мастера смогут сложить из него стройное здание. Она похожа на бедняка, приходящего к вашим дверям в старой, изорванной деревенской одежде, не знакомого с обличьем и обхождением ученых горожан; отбросьте деревенскую речь, и под ней вам может предстать красота…»

Он предлагал на суд Кромвелю программу реформ — политических, экономических, социальных, административных, юридических, образовательных, духовных. Он смиренно просил рассмотреть их, положив на другую чашу весов законы и нравы монархического строя. «Среднего пути между ними нет, ибо человек должен быть либо свободным и истинным республиканцем, либо монархистом, тираническим роялистом». Она даст народу, обещает Уинстэнли, полное изобилие земных благ при меньшем труде и волнениях, уничтожит нужду и праздность, водворит такой мир на земле, что народы больше никогда не будут знать войн.

Он не требует вводить это новое правление силой, ибо предвидит, что «умы многих будут сначала ему враждебны». Он желает только, чтобы на первых порах общинные земли и пустоши, парки, леса, места охоты были доступны всем, кто пожелает вложить в них долю участия своим личным трудом или деньгами. А другим, кто не согласен, пусть будет позволено оставаться при их купле и продаже, то есть при законе завоевателя, пока им будет угодно.

Далее шло обращение к читателю. Уинстэнли предлагал ему систему правления, которая станет царством первозданной справедливости и мира на земле; она наполнит сердце каждого тихим покоем.

Он предвидел возможные возражения. Он помнил, как диггеров обвиняли в посягательстве на чужую собственность, в обобществлении жен, в кровосмешении и разврате, в отрицании всяческих моральных устоев. И спешил предупредить подобные кривотолки. Страна не будет ввергнута в анархию: чтобы избежать безрассудства и невежества, в ней вводится закон, единый и обязательный для всех граждан. Специальные должностные лица будут следить за его исполнением. При этом непременным условием явится республиканская форма правления. Ибо «правление царей есть правление книжников и фарисеев, которые не считаются со свободой, только бы им быть владыками над землей и над своими братьями». Подлинное республиканское правление явится правлением справедливости и мира.

ЧТО ЕСТЬ ИСТИННАЯ СВОБОДА?

сновой основ общественной и политической жизни и борьбы всегда был вопрос о свободе. За нее сражались и умирали люди многих поколений в разных странах, в разные времена, начиная с глубокой древности. Гонясь за этим неуловимым призраком, убивали властителей, поднимали мятежи, сталкивали целые армии, устраивали заговоры, тайные союзы, шли на виселицу и костер. И ведь война с королем Карлом I началась как война за «древние свободы и вольности Англии». За свободу от королевского произвола шли на битву Кромвель и иидепенденты. Свободы добивались левеллеры, и сидели за нее в тюрьмах, и поднимались с оружием в руках, выставив на своих знаменах заманчивый лозунг свободы. «Свобода, — писал Лилберн, — единственное сокровище, заслуживающее, чтобы люди подвергали себя любым опасностям для сохранения и защиты его против всякой тирании и гнета, откуда бы они ни исходили». Левеллеры клялись не складывать оружия до тех пор, пока в Англии не будут утверждены и законодательно закреплены права и свободы граждан. Обильной жатвы свобод требовали многочисленные народные секты, свободу провозглашали своим богом рантеры — свободу от всего, полную свободу тела и духа…

Но вот беда — каждый понимал свободу по-своему. И Уинстэнли пытается внести ясность в этот кардинальный вопрос человеческой жизни. «Великое устремление сердец в наши дни, — пишет он, — это найти, в чем заключается истинная свобода… Одни говорят, что она заключается в свободе торговли и в том, чтобы все патенты, лицензии и ограничения были уничтожены; но это свобода по воле завоевателя. Другие говорят, что истинная свобода заключается в свободе проповеди для священников, а для народа — в праве слушать кого ему угодно, без ограничения или принуждения к какой-либо форме богослужения; но это неустойчивая свобода. Иные говорят, что истинная свобода — в возможности иметь общение со всеми женщинами и в беспрепятственном удовлетворении их вожделений и жадных аппетитов, но это свобода необузданных, безрассудных животных, и ведет она к разрушению. Иные говорят, что истинная свобода в том, чтобы старший брат был лендлордом земли, а младший брат — слугою. Но это только половина свободы, порождающая возмущение, войны и распри».

Все эти и подобные им свободы, заключает Уинстэнли, ведут к рабству и «не являются истинной, основополагающей свободой, которая устанавливает республику в мире».

В чем же заключается истинная свобода? Для Уинстэнли она состоит в свободном пользовании землей. В его время земля была главным средством пропитания и источником жизни для человека. И потому он написал: «Истинная республиканская свобода заключается в свободном пользовании землею». То есть «истинная свобода — там, где человек получает пищу и средства для поддержания жизни». Подлинная справедливость — в свободе от нужды, голода, угнетения. Подлинная свобода — в наличии у каждого гражданина независимых от чьего бы то ни было произвола источников существования. Ибо «лучше не иметь тела, чем не иметь пищи для него; а посему это отстранение от земли братьев братьями есть угнетение и рабство».

И в самом деле, развивал он свою мысль, ведь все труды человеческие направлены к тому, чтобы иметь свободное пользование землей и ее плодами. Разве священники не проповедуют ради присвоения земли? И не ведут ли тяжбы юристы, чтобы завладеть землею? Разве солдаты не сражаются за землю? И разве лендлорд не требует ренты, чтобы иметь возможность жить от изобилия земли благодаря труду своих держателей? Все — от вора на большой дороге и до короля, восседающего на троне, стремятся к тому, чтобы силой оружия либо тайными кознями отнять землю один у другого, ибо они видят, что их свобода заключается в изобилии, а их рабство — в нищете.

Некогда Уинстэнли думал, что первопричина зла на земле — человеческие пороки: алчность, себялюбие, гордыня, зависть, презрение к ближнему. Грехопадением он считал тот миг, когда человек позволил этим силам зла в себе победить стремление к единению, самоотречению и братству. Теперь же он понимал другое. Сама жизнь, горький опыт разгромленной бедняцкой колонии показали ему, что внутреннее, духовное рабство — «алчность, гордыня, лицемерие, зависть, уныние, страх, отчаяние и безумие — все это вызывается внешним рабством, которое одни люди налагают на других». Он теперь стал реалистом. Неправедные, несправедливые, угнетательские установления — вот причины духовного и морального несовершенства человека.

Уинстэнли вспоминал историю. Древний Израиль, покорив народы и захватив во владение неприятельские земли, поделил их по жребию менаду всеми коленами, ибо пользование землею считалось высшей свободой. Весь фонд земель был превращен в общую сокровищницу средств существования для республики; землю получили каждое колено и каждый род в колене; все имели достаточно, никто не нуждался, и не было нищенства между ними. Так свидетельствует Писание.

И нормандский герцог Вильгельм, который завоевал Англию, тоже использовал владение землей для своей свободы; он роздал наделы своим дружинникам и превратил завоеванных англичан в слуг, которые обрабатывали для них землю. «И все короли от его времени до короля Карла были наследниками этого завоевания; и все законы были выпущены для закрепления этого завоевания». Для того же были созданы и два паразитических сословия: юристов, чтобы толковать, и отстаивать, и проводить в жизнь законы завоевателя; и духовенство, которое лжет народу, что если он будет повиноваться королям и правителям, то после смерти попадет в рай, а на земле будет жить в мире; если же не подчинится им, то будет ввергнут в ад и пребывать в состоянии скорби плоти, нищеты, плетей и смерти, а его дома и богатства будут отняты у него.

Лживые проповеди духовенства всегда вызывали у Уинстэнли возмущение. И сейчас он с беспощадной трезвостью понимания срывает с них маску: «Они проповедовали о земном аде с тюрьмами, плетьми и виселицами для того, чтобы держать народ в повиновении королю; а об этом предполагаемом аде после смерти они вещают, чтобы держать и короля и народ в страхе перед собою, чтобы сохранить свой доход от десятины и недавно введенных пособий». Так они обманывают и короля и народ, чтобы самим стать правителями. Они хотят, чтобы народ смотрел на все их глазами. Но если очи народа начнут прозревать и он подвергнет сомнению их лжеучение, они пойдут на него войной. Ибо в сердце своем они говорят: «Если народ не станет работать на нас и платить нам десятину, то мы должны будем сами работать на себя, как они, и наша свобода будет потеряна». Это крик египетского надсмотрщика, который смотрит на свободу других людей как на рабство для себя.

Уинстэнли предвидел возражения, которые будут идти от непонимания той простой истины, что земля должна стать общей сокровищницей для всех. Одни скажут, что все плоды земли необходимо сделать общими независимо от того, работает человек или живет в праздности. Другие, пребывающие в скотском невежестве, станут полагать, что в новой республике будет установлена общность всех мужей и жен. Иные подумают, что закона не будет вовсе и все придет в полное смятение. И он разъяснял, что понимает под истинной общностью.

Это — освобождение земли от всяческого угнетения со стороны лендлордов. Ни земля, ни плоды ее не будут продаваться и покупаться. Каждая семья станет работать, а произведенное будет свозиться на общие склады. Каждый человек будет воспитываться в труде, изучая ремесла и виды сельскохозяйственных работ. Каждый ремесленник будет получать для обработки материалы — кожу, шерсть, лен, злаки и тому подобное из общественных складов, ничего не покупая. А готовая продукция — хлеб, мясо и другая еда, а также одежда, обувь, шапки, перчатки, скобяные изделия — будет доставляться в специальные магазины. И каждая семья, поскольку она нуждается в таких вещах, которые не производит сама, пойдет в эти магазины и получит без денег все, что ей нужно. Если, например, понадобится верховая лошадь, то летом можно будет пойти в поле, а зимой в общественные конюшни и получить лошадь от смотрителя; по завершении поездки лошадь возвращается туда, откуда она была получена, без уплаты денег. Подобным же образом стада скота на полях и отары овец «являются общим достоянием, так что из стада и отары каждая семья может получить то, в чем она нуждается».

Это не означает, что все вещи, до мелочей, будут считаться общими. Уинстэнли не был сторонником полного нивелирования одежды, быта, домов, хозяйственной утвари, как это мыслил себе великий создатель «Утопии» Томас Мор. Там, на прекрасном острове, каждые десять лет люди менялись домами — чтобы не привыкать к вещам и ничего не считать своим. В республике Уинстэнли «дом каждого человека принадлежит ему, как и вся обстановка внутри его, и провизия, которую он получает со складов, принадлежит ему».

Подобным же образом «жена каждого мужчины и муж каждой женщины будут принадлежать только друг другу, а также их дети будут находиться в их распоряжении, покуда не вырастут». Каждая семья, если пожелает, может иметь возле своего дома коров для собственного пользования, хотя существуют и общественные сыроварни, и склады масла и сыра.

Если же кто-либо попытается отнять у человека его дом, обстановку, продовольствие, жену и детей, говоря, что все — общее и принадлежит всем, то такой человек будет объявлен нарушителем и понесет наказание согласно закону. «Ибо хотя общественные склады и служат общей сокровищницей, все же частное жилище каждого человека не является общественной собственностью иначе как по его согласию, и законы республики должны ограждать личное спокойствие каждого и его жилище против грубости и невежества, которые могут проявиться в человеческом роде».

А если кто-либо в безумии своем допустит насилие или грубость в обращении с женщиной, то соответствующие законы покарают подобное невежественное и безумное поведение. Ибо законы республики — это законы умеренности, трудолюбия и чистоты нравов.

Так закончил Уинстэнли первую, излагающую основные принципы его проекта, главу.

СПРАВЕДЛИВОЕ ПРАВЛЕНИЕ

ля Уинстэнли давно уже, с того самого памятного дня 30 января 1649 года, когда скатилась голова монарха к ногам палача, а может быть, еще и раньше не было сомнения в том, что Англия должна стать республикой. Чего доброго можно ожидать от монархического правления? Ведь каждый, кто захватывает власть в свои руки, — писал он еще в «Новом законе справедливости», — становится тираном над другими.

Монархическое правительство, пишет он теперь в «Законе свободы», — «вполне может быть названо правительством разбойников с большой дороги, ибо оно отняло силой землю у младших своих братьев и продолжает удерживать ее силой. Оно проливает кровь не для освобождения народа от угнетения, но для того, чтобы быть самому царем и быть правителем над угнетенным народом». Основа монархического правления — воля королей, посадивших на землю лордов маноров, угнетающих народ, священников, взимающих десятину, и алчных юристов со всем обслуживающим их крапивным семенем чиновников и надсмотрщиков, призванных следить, чтобы народ не набрал силу, не сверг короля с трона и не заставил его поделиться своею землей.

О, он отлично понимал все коварство монархического правления — довольно он видел, как народ страдает под бременем этой тирании. Он подробно разбирал причины и способ захвата власти единоличными правителями. Короли утвердились «сначала политикой отвлечения народа от общего пользования землею и вовлечения в лукавое искусство купли и продажи. А затем — возвышаясь силой меча, когда искусство купли и продажи привело их к раздорам между собою».

Закон монархии — это закон алчности, заставляющий одного брата искать возвышения над другим. Он наполняет сердца человеческие враждой и невежеством, высокомерием и тщеславием, потому что сильный разоряет слабого. Недаром Библия называет царя язвой и проклятием для народа. «Он отнимет у вас сыновей и дочерей ваших и обратит их в своих слуг, чтобы бежали они перед колесницею его, распахивали пашню его и жали жатву его; и самые лучшие поля ваши, и виноградники ваши, и масличные рощи ваши возьмет и раздаст слугам своим, как будет угодно ему. И из посевов ваших, и из виноградных садов ваших будет брать десятую часть и отдавать царедворцам своим и слугам своим».

Республиканское же правление отменит всякое рабство и угнетение, принесенное на землю королями, лордами, юристами и духовенством, — если, конечно, это будет истинное и справедливое республиканское правление. «Ибо где угнетение тяготеет над братьями от братьев их, там нет республиканского правления, а до сих пор царит королевское правление».

В чем же состоит подлинное республиканское правление? Для Уинстэнли этот вопрос решен: основа его лежит в законах общей свободы, которые обеспечивают средство существования на земле для всех. А поскольку истинная республиканская свобода заключается в свободном пользовании землей, то «всякий закон или обычай, который лишает братьев их свободы по отношению к земле, должен быть выброшен, как соль, потерявшая силу».

В том народе, где это справедливое правление будет установлено, настанут изобилие, мир и довольство. «Не будет ни королей-тиранов, ни лордов маноров, ни собирающих десятину священнослужителей, ни угнетающих юристов, ни вымогателей лендлордов, никого подобного колючим репьям на всей святой горе господа Бога нашей справедливости и мира, ибо справедливый закон будет правилом для каждого и судьей всех человеческих поступков».

Справедливая республика отнюдь не означает для Уинстэнли анархию, что-либо подобное проповедуемой рантерами вседозволенности. Люди не похожи один на другого — одни мудры, другие глупы, одни ленивы, другие трудолюбивы, одни опрометчивы, другие вялы, одни доброжелательны и щедры, другие завистливы и жадны… Для того чтобы в республике действительно царила справедливость, надо создать закон, который стал бы правилом и судьей всех человеческих поступков.

Самый древний и простой закон человеческого рода — закон общего самосохранения: закон единства, здоровья и упорядоченности целостного общественного организма. Исходя из этого общего закона, Уинстэнли и разрабатывал принципы справедливого республиканского правления.

Прежде всего все должностные лица в республике должны быть выборными. Сам народ избирает тех правителей, кого считает пригодными для наилучшего исполнения законов. А на себя берет обязательства помогать им и защищать их, то есть выступить с оружием в руках в случае иноземного вторжения, бунта или для подавления смуты, поднятой нарушителями общего мира.

Все должностные лица республики должны переизбираться ежегодно; этот основополагающий принцип роднит проект Уинстэнли с левеллерским «Народным соглашением». Если вода застаивается долго, она портится, а проточная всегда остается свежей; «если общественные должностные лица будут долгое время оставаться на ответственных постах, они выродятся и утратят смирение, честность и внимательную заботу о братьях, так как сердце человеческое склонно предаваться соблазнам алчности, гордыни и тщеславия; и хотя при первом вступлении на правительственную должность они и были проникнуты общественным духом, стремясь к свободе других так же, как и к собственной, однако, оставаясь долго на таком месте, с которым связаны почести и величие, они становятся эгоистичными, добивающимися собственного блага, а не общей свободы».

В подобных рассуждениях заключено не только отрицание королевской тирании; они содержат явный намек и на членов «охвостья» Долгого парламента, которые бессменно находились у власти почти двенадцать лет. Уинстэнли явно имел их в виду, когда спрашивал: «И разве мы не испытали в наши дни, что некоторые республиканские служащие так пустили корни вследствие несменяемости, что они едва удостаивают слова своего старого знакомого, если он стоит ниже их?»…

Избирательное право является всеобщим и равным. Избраны на правительственные должности могут быть все граждане, за исключением «антиобщественных лиц», то есть пьяниц, склочников, невежд, лжецов, болтунов, тех, кто «всецело отдается удовольствиям и развлечениям». Лишаются права избирать и быть избранными люди, заинтересованные в монархическом правлении: те, кто помогал роялистам в войне или сражался в королевской армии. Они, однако, не лишаются свободы и не обращаются в слуг; к ним следует относиться, пишет Уинстэнли, как к братьям, заблуждающимся или пребывающим в невежестве.

В праве избирать и быть избранными отказано также земельным спекулянтам, которые покупали и продавали земли республики и тем самым опутали ее паутиной торгашества, «ибо своими поступками они показали себя или сторонниками королевских интересов, или совершенно невежественными людьми в вопросах республиканской свободы, или и теми и другими». Горьким упреком инде-пендентскому правительству Англии звучат слова: «Можно ли вообразить большую несправедливость по отношению к простому люду Англии, чем столь поспешная распродажа их земли, произведенная прежде, чем народ отдал себе отчет в положении дел и понял, какую свободу он приобрел ценою стольких жертв и крови!» Единственное возможное средство исправить нанесенный вред — это в самое короткое время произвести восстановление «этой искупленной земли».

Избирать на республиканские должности следует тех, кто действиями своими проявил себя как поборник общей свободы. Уинстэнли рекомендует: «Выбирайте людей мирного духа и мирного поведения. Выбирайте тех, кто страдал от королевского гнета, ибо они будут сочувствовать другим угнетенным. Выбирайте тех, кто рисковал утратить свои имущества и жизнь, дабы освободить землю от рабства… Выбирайте мужественных людей, не боящихся говорить правду, ибо позор для многих в Англии наших дней, что они погрязли в вязкой тине рабского страха…»

Кого же считал он наилучшими правителями? Самых бедных и угнетенных — тех, кто боролся за свободу и проливал кровь в парламентской армии. Именно они должны занять руководящие посты в республике. «Ибо в паше время власть завоевателя превратила многих справедливых людей в бедняков». Поначалу, пока общество еще не достигло изобилия, этим беднякам следует назначить годовое содержание из общих запасов.

Избраны на государственные должности могут быть только лица старше 40 лет. И неудивительно: они обладают уже достаточным жизненным опытом, в большей мере наделены мужеством и ответственностью, ненавидят алчность. Все граждане начиная с двадцатилетнего возраста имеют право избирать должностных лиц — кроме тех, кто осужден по закону. Однако гражданами считаются только мужчины; время требовать женского равноправия еще не пришло. Женщина в республике Уинстэнли — прежде всего жена, хозяйка дома, мать, иногда — работница; но не равный с мужчинами член общества.

В следующей, четвертой главе своего проекта Уинстэнли подробно рассматривает административную организацию свободной республики.

Каждый город, селение или приход избирают нескольких миротворцев, которые призваны руководить внутренними делами, предотвращать волнения, охранять общий мир. Они исполняют также обязанности мировых судей: если возникнет какая-нибудь ссора или несогласие, миротворец выслушивает дело, пытается примирить обе стороны и водворить мир. Если это не удастся, он отдает нарушителям приказ предстать перед палатой судей и подвергнуться законному суду. Миротворцы также решают на своем совете общественные дела, связанные с обеспечением мира и безопасности в городе, селе или приходе. Они предупреждают других должностных лиц, если те относятся к своим обязанностям с небрежением, или, в случае серьезных нарушений; сообщают об этим в областной сенат или национальный парламент, дабы нарушитель понес заслуженное наказание. «И это все для того, — пояснял Уинстэнли, — чтобы повиновались законам, ибо неуклонное исполнение законов — жизнь правительства».

Каждый город или приход ежегодно избирает, кроме того, наблюдателей. Одни из них — блюстители мира — следят за неприкосновенностью личной собственности граждан. В случае нарушения этого принципа наблюдатель обязан отправиться на место происшествия, выслушать дело и попытаться убедить обидчика прекратить враждебные действия. В случае неудачи он отдает приказ солдату доставить обидчика в совет миротворцев, а те, в свою очередь, или разбирают дело на месте, или отправляют его в палату судей, и тогда ему выносится приговор по всей строгости закона.

Другая категория наблюдателей следит за тем, чтобы молодых людей обучали какой-нибудь сельскохозяйственной работе, ремеслу, науке — дабы никто не воспитывался в праздности. Они помогают советами при обучении делу — всякий наблюдатель в своей профессии. Обязанность этих наблюдателей — ходить из дома в дом, осматривать работу людей и давать советы. Такого рода наблюдателей ежегодно избирают все работники, принадлежащие к данному ремеслу, или в деревне — к данной отрасли сельского хозяйства. Так, есть наблюдатели по хлебопашеству, овцеводству, коневодству, молочному животноводству и т. п. В обязанности их входит также следить за тем, чтобы каждая семья участвовала в пахоте, посевных работах и уборке урожая.

Наблюдатели должны смотреть за тем, чтобы все амбары и склады были отремонтированы, чтобы у каждой семьи было достаточное количество рабочих орудий для общего пользования, как-то: плугов, повозок, мотыг, лопат, серпов и т. п.

Обязательный срок ученичества для каждого ремесленника, который желает стать мастером, — семь лет. Уинстэнли полагал, что не должен человек становиться мастером и хозяином дома, пока не изучит хорошенько своего дела. «Эта служба наблюдателей сохраняет в народе мирную гармонию ремесел, наук или труда, чтобы в республике не было ни нищих, ни тунеядцев».

Задачей третьей категории наблюдателей является контроль за складами. Все работники обязаны доставлять туда произведенную ими продукцию. Так, например, обработанная кожа сдается в кожевенные склады, и оттуда ее по мере надобности получают сапожники, шорники и др. Подобным же образом поступают ткачи полотна, суконщики, прядильщицы, кузнецы, шапочники, перчаточники и т. п. Наблюдатели должны заботиться о том, чтобы магазины и склады в их округе были всегда снабжены всем необходимым, дабы каждый гражданин мог получить в них все, в чем он нуждается. А также о том, чтобы хранители магазинов и складов в назначенные часы были на месте, принимали и выдавали в соответствии с законом все товары, находящиеся на их попечении.

Особым звеном наблюдателей являются все люди старше шестидесяти лет. «Куда бы они ни пошли и где бы ни увидели упущение дел… они должны призвать должностное лицо или других и сообщить им о нарушении долга по отношению к республиканскому миру». Эти люди называются старейшинами, и каждый обязан оказывать им почтение, помогать и охранять. Они будут общими помощниками наблюдателей, миротворцев и других должностных лиц; «основание же всему этому то, что если много глаз зорко следят, то законам будут повиноваться ради сохранения мира».

Уинстэнли, однако, и тут предвидел возможность несправедливости и злоупотреблений. Параграф о наблюдателях он заканчивает следующим образом: «Но если кто-нибудь из этих старейшин станет изливать свой гнев, или выражать зависть к кому-либо, или ставить свою волю выше закона и поступать вопреки закону, то по жалобе на него это дело будет рассмотрено сенаторами в палате судей; если он окажется виновным, то на первый раз судья вынесет ему порицание; во второй же раз судья провозгласит, что он лишается авторитета и более никогда не будет ни должностным лицом, ни наблюдателем до конца жизни; ему будут оказывать почтение только как престарелому человеку».

Каждый год в приходе или городе избирается солдат, имеющий в своем подчинении еще несколько вооруженных человек для исполнения функций милиции. Его обязанности — доставлять нарушителей к магистратам или в палаты и служить защитой для должностных лиц во время возможных беспорядков. Он также разыскивает и доставляет в суд беглых преступников. Солдат подчиняется властям округа и выполняет их приказы.

Помимо наблюдателей, в республике существуют смотрители за работами, призванные назначать задание и брать под свое наблюдение тех, кто приговорен судьей к лишению свободы. Если такой осужденный работник выполняет свои нормы, то он получает достаточное пропитание и одежду. Если же он проявляет отчаяние, легкомыслие или леность, смотритель назначает ему скудное питание и даже телесные наказания — бичевание кнутом. При серьезном нарушении закона человек приговаривается к бичеванию, заключению в тюрьму или смертной казни. Для того чтобы отрубать головы, вешать, расстреливать или бичевать нарушителей в соответствии с законом, в республике учреждается должность палача.

В графстве или области ежегодно выбирается судья, призванный решать дела в согласии с законом республики. Судья, миротворец, наблюдатели и солдаты все вместе образуют палату судей, или сенат графства. Он заседает четыре раза в год в разных областях графства и осуществляет контроль над деятельностью каждого должностного лица, разбирает жалобы, улаживает споры и беспорядки, выносит приговоры.

Верховной властью в стране является переизбираемый ежегодно однопалатный парламент. «Эта палата должна следить за всеми другими палатами, должностными лицами, частными людьми и их поступками; ей принадлежит полнота власти, ибо она является представительницей всей страны и должна удовлетворить все жалобы и облегчить участь тех людей, кто угнетен».

Парламент воплощает в себе все формы власти: законодательную, исполнительную и судебную. Левеллеры в «Народном соглашении» требовали разделения властей; впоследствии это требование станет обязательным для всех демократических конституций. Уинстэнли, верный патриархальным: традициям средневековья, особенно сильным среди милого его сердцу крестьянства, считает парламент «отцом страны»; власть его неделима. Он распределяет обязанности между должностными лицами и отдает приказы о свободном возделывании земли и снятии урожая. При этом «он должен быть покровителем тех, кто обрабатывает землю, и карателем тех, кто живет в праздности». Он обязан позаботиться о том, чтобы республиканская земля — владения монастырей, епископов, короны, а также все общинные угодья и пустоши — были предоставлены: в пользование народа.

Парламенту следует также отменить все старые законы и обычаи и: разработать новое законодательство. Оно выдвигается на всенародное рассмотрение: если в течение месяца возражений не поступит, закон утверждается. Ибо «если народ должен быть весь подчинен закону под угрозой наказаний, следовательно, есть полное основание к тому, чтобы он узнал этот закон прежде, чем он будет введен в силу, для того, чтобы, если в нем окажется нечто от совета угнетения, можно было бы обнаружить это и исправить».

Важная задача парламента — следить за тем, чтобы все тяготы, которые мешали или мешают угнетенному народу пользоваться его прирожденными правами, были действительно уничтожены. Это значит: общинная земля должна быть предоставлена беднякам; проданные коронные и епископские земли возвращены народу; купля и продажа земли раз и навсегда запрещается. Только выполняя эту задачу, парламент покажет себя действительно любящим и заботливым отцом народу.

В случае необходимости парламент набирает армию для отражения нападения внешнего врага или для подавления враждебных республике сил. Он назначает «разумных, способных и общественно настроенных людей» на командные должности в армии, объявляет войну и заключает мир. Он ведает внешними отношениями республики с иностранными державами, принимает и отправляет посольства.

Как Кромвель, как многие другие деятели революции, Уинстэнли верил в особую миссию Англии в мире. Она первой отпадет от царства зверя и покажет всему свету пример справедливого государственного и общественного устройства. Он писал свои трактаты не только для англичан, но и для бедного угнетенного люда всех стран. Настанет время, предсказывал он, когда «враждебность между народами исчезнет и никто не осмелится искать господства над другими». Тогда мир и братство станут основой отношений между государствами.

Своеобразным должностным лицом в каждом приходе является избираемый на год священник. Его обязанности, однако, решительно отличаются от функций старого духовенства. В седьмой день недели, который, как и везде, предназначен для отдыха от работ и для дружеских встреч, он докладывает народу о состоянии всей страны. Он служит как бы устной газетой, сообщающей прихожанам новости. Священник, кроме того, зачитывает перед народом законы республики «не только для того, чтобы освежить их в памяти старейшин, но чтобы и молодежь, которая еще не доросла до зрелого опыта, могла бы разбираться, когда она поступает хорошо и когда плохо». Законы эти, однако, не подлежат толкованию, чтобы не искажался их смысл; они только зачитываются.

Вслед за тем священник может рассказывать и пояснять деяния и события древних времен, особенности правления, тиранического и республиканского; говорить об искусствах и науках: один день — о физике, другой — о хирургии или астрономии, навигации, хлебопашестве и тому подобном. Он знакомит слушателей с природой неподвижных и блуждающих звезд, с особенностями трав и растений, с тайнами творения. Его речи могут иметь темой и природу человека, ее темные и светлые стороны, слабость и силу, любовь и зависть, скорби и радости, внутреннее и внешнее рабство, внутреннюю и внешнюю свободу…

Всякий, кто захочет, сможет тоже говорить на эти темы и сообщать народу о том, что он знает; таким образом, науки не будут исключительной монополией духовенства. От того, кто рассказывает о какой-нибудь траве, растении, искусстве или природе человека, требуется одно: чтобы он не лгал, не сообщал вымыслов и поведал лишь то, что знает из собственного наблюдения и опыта.

Познание этих вещей и есть путь к познанию бога, ибо бог проявляется во всем, в каждой форме и твари, а особенно в человеке. «Познать тайны природы — это значит познать дела божии, а познать дела божии через творение — это познать самого Бога, ибо Бог пребывает в каждом видимом деле или теле». Пытаться же, как это делает нынешнее духовенство, познать бога вне творения или представлять себе, что будет с человеком после смерти (помимо разложения его тела на составные элементы), — «это уже познание за пределами черты или способности человеческих достижений».

Уинстэнли выражал уверенность в том, что когда земля освободится от рабства и каждый будет обеспечен средствами к жизни, то многие тайны природы раскроются перед человеком и знания покроют землю, подобно воде в морях, ибо королевское рабство является причиной распространения невежества.

Так называемое духовное учение, распространяемое нынешним духовенством, есть обман. «Ибо в то время, как люди взирают на небо и мечтают о блаженстве или опасаются ада после своей смерти, им выкалывают глаза, чтобы они не видели, в чем состоит их прирожденное право и что они должны делать здесь, на земле, при жизни. Это — обольщение сна и облако без дождя». В самом деле, хитрое духовенство знает, что если оно сможет околдовать народ своим учением и заставить его стремиться к богатствам на небесах и славе после смерти, то оно легко наследует землю и превратит обманутый народ в своих слуг.

Важное место он отводил почтовому ведомству. В каждом приходе раз в год избираются два начальника почты. Каждый месяц они должны доставлять или посылать по реке в столицу сообщения обо всех происшествиях и событиях в округе. Там эти сообщения обрабатываются и печатаются на их основании сводные листы наподобие газет; они выдаются посланцам из приходов, дабы все они могли иметь сведения о событиях в разных частях республики; так обеспечивается всеобщая гласность. Если в одной части страны возникнут чума или голод, произойдет вторжение врага, восстание или другое бедствие, остальные части смогут быстро послать туда помощь. Либо если будет открыто какое-то новое явление природы, сделано изобретение в ремесле или сельском хозяйстве, создано прекрасное произведение искусства, — вся республика быстро узнает об этом и каждая область сможет применить новые знания для процветания и блага всего государства.

Весь народ является защитником и охранителем избранных им должностных лиц. Это означает, что народ может выступить с оружием в руках в защиту своих законов и властей от иноземного вторжения и внутренней смуты. Таким образом, весь народ является рядовым составом армии. Это — гарантия сохранения справедливости.

Интересно рассуждение Уинстэнли о войне законной и незаконной. Иноземное вторжение или попытку уничтожить республику и насадить в ней прежние, тиранические порядки он называет войной несправедливой, угнетательской, захватнической. «Это совсем как у зверей, борющихся за господство и удерживающих его, не освобождая никого, но господствуя и властвуя над слабыми… Такой солдат-убийца и его военная деятельность беззаконны».

Войну же простых людей за свое освобождение, подобную гражданской войне против короля в Англии, он считает справедливым и законным отвоеванием народных прав и вольностей. «Республиканская армия подобна Иоанну Крестителю, который сравнивает горы с долинами, свергает тирана и возвышает угнетенных и тем самым пролагает путь для духа мира и свободы, дабы он пришел править и наследовать землю».

Так заканчивает Уинстэнли главы, посвященные политической и административной организации республики. Кромвелю, которому он посвятил свою книгу, места в ней не осталось. Уинстэнли отдавал предпочтение полному самоуправлению народа. Кромвель же меж тем широкими шагами шел к установлению единоличной диктатуры.

О ВОСПИТАНИИ

се утопии отводили важное место проблемам воспитания и образования. Это формирование жителя нового общества не менее важно, чем создание законов или системы управления. Республика Уинстэнли не явилась в данном случае исключением. Специальная глава в ней посвящена воспитанию детей в школах и обучению ремеслам. «Пренебрежительное отношение к этому вопросу, — пишет автор, — так же как и недостаток мудрости в его разрешении, были и остаются причиной серьезной вражды и волнений в мире».

Ему представляется, что главная задача воспитания — это борьба с ленью и праздностью, обучение трудолюбию. Оно начинается с самого раннего возраста. Дети воспитываются сначала в семье. Матери сами вскармливают их и дают первые уроки «вежливого и почтительного поведения по отношению ко всем людям». Отец приучает детей помогать по дому и знакомит с начатками чтения и письма.

Уинстэнли подчеркивает необходимость с самого начала привить ребенку простейшие трудовые навыки: он должен помогать отцу в обработке земли или в ремесле. При этом отец обязан следить, чтобы дети работали, а не бездельничали. Отец отвечает также за то, чтобы дети в семье «не ссорились, как звери, а жили в мире, как разумные люди, привыкшие повиноваться законам и должностным лицам республики».

Затем ребенка отправляют в школу, где он знакомится с основами наук и ремесел, изучает языки и искусство. Школы общеобязательны и одинаковы для всех. Главная их задача — научить детей «читать законы республики», то есть воспитать их в духе нового, лишенного частной собственности и эксплуатации общества. Школа призвана, кроме того, развить их ум и продолжить обучение, начатое дома, познакомить «со всеми искусствами и языками». Эта часть воспитательной программы имеет три аспекта: этический («с помощью этого традиционного знания они приобретут способность лучше управлять собою, как подобает разумным людям»), гражданский («они станут добрыми республиканцами и будут поддерживать правление республики, ибо познакомятся с природой правления») и международный («если Англии случится посылать послов в какую-нибудь другую страну, мы будем иметь людей, знакомых с ее языком; или если приедет какой-нибудь посол из другой страны, у нас будут люди, понимающие его речь»),

В Англии XVII века еще всецело господствовали схоластические методы обучения. В школах детей учили читать и писать, в том числе по-латыни, и уделяли большое внимание зубрежке «Священной истории» и толкованию Писания. В университетах преподавались средневековые «тривиум» и «квадривиум». Передовые, всемирно известные тогда мыслители — Я. А. Коменский, Т. Кампанелла — выдвигали новые принципы опытного, практического постижения истины. Подобно им, Уинстэнли настаивает на том, что обучение в школе должно вызывать в учениках активность, побуждать их к трудовой и экспериментаторской деятельности.

Он всегда был врагом отвлеченной книжной учености. Еще в ранних своих трактатах он выступал против ортодоксального пуританского богословия, называя утверждения университетских профессоров «шаблонной болтовней попугая», закрывающей путь к тайнам творения. В его республике не будет детей, растимых только для книжной мудрости, не будет отдельного клана ученых, изощряющих свой ум в острословии и проводящих время «в поисках способов выдвижения самих себя в качестве лордов и господ над своими трудящимися братьями».

Каждого ребенка он предлагает обучать какому-либо ремеслу. Это обучение начинается уже дома, если отец семейства хочет, чтобы его сын приобрел его профессию, продолжается в школе и окончательно завершается после школы, когда молодой человек обязан пройти срок ученичества и далее работать в избранной области до сорока лет. Таким образом удовлетворяются потребности общества в физическом труде на полях, в ремесленных мастерских и на складах. И только после сорока лет члены общества освобождаются от всех видов физического труда (если только не пожелают продолжать его по своей воле) и переходят к умственной деятельности — участвуют в управлении государством, занимаются науками и т. п.

Воспитание трудолюбия ставит весь строй республики на прочную социальную основу, ибо все граждане ее оказываются в одинаковом положении, что необходимо для справедливой организации жизни. Праздность порочна не только сама по себе, но и потому, что делает одних хозяевами и лордами, а других бедняками и рабами, отчего «происходит всякое угнетение, войны и беспорядки в мире». Чтобы покончить с ложью и неравенством, республика должна воспитывать своих детей в трудолюбии — обучать ремеслам и какому-нибудь физическому труду наравне с изучением языков или истории прошлого. Специальное должностное лицо — наблюдатель — следит за тем, чтобы все подростки, юноши и девушки, проходили у мастеров обучение какой-нибудь сельскохозяйственной работе, ремеслу или служили бы па складах.

При этом выбор вида трудовой деятельности отнюдь не носит принудительного характера. Если ребенок проявляет склонность к иной профессии, чем его отец, тот отдает его в обучение соответствующему мастеру. Если наблюдатель над каким-либо видом работ находит у подростка способности к иному ремеслу, он с согласия отца «переводит его в обучение к другому мастеру».

Профессиональное обучение Уинстэнли представлял себе по средневековому образцу. Подросток после окончания общеобязательной школы (срок обучения в ней не является, по-видимому, долгим) поступает в ученичество к мастеру и живет в его семье семь лет, постигая тайны профессии. Наблюдатель указывает юноше, склонному к иному делу, чем его отец, «в какой семье ему жить». Если отец слаб, болен или умрет раньше, чем поставит на ноги детей, наблюдатели «должны разместить детей по таким семьям, где они могли бы получить обучение в соответствии с законом республики».

По окончании обучения ремеслу молодой человек может жениться, завести свое хозяйство и стать самостоятельным мастером. Каждый ремесленник работает в своей мастерской и производит товары силами членов семьи, учеников и общественных слуг. Такие условия труда диктовала неразвитость мануфактурного производства в Англии.

Существует, считает Уинстэнли, пять отраслей трудовой и познавательной деятельности, по которым должно идти обучение. Первая из них — сельское хозяйство, обработка почвы, засевание, выращивание и сбор зерна. К этой отрасли примыкают ремесленные профессии: мукомолы, солодовщики, пекари, шорники, изготовители плугов и телег, канатные мастера, прядильщики и ткачи холста. Сюда же относится садоводство, искусство сажать, прививать и взращивать всякого рода плодовые деревья, подготавливать землю для посадки цветов, трав и овощей. Здесь трудятся врачи, хирурги, дистилляторы, составители лекарств, виноделы и маслоделы, лица, занимающиеся консервированием плодов и т. п.

Вторая отрасль знаний — это минералогия, изучение земных недр с целью добычи золота, серебра, меди, железа, олова, свинца, каменного угля, селитры, квасцов и других полезных ископаемых. В этой отрасли работают рудокопы, химики, изготовители пороха, каменщики, кузнецы.

Третья отрасль — скотоводство. Здесь можно научиться, как выращивать и кормить дойных коров, волов и лошадей, как управлять ими и как выделывать соответствующую продукцию. Сюда примыкают ремесла кожевников, шапочников, сапожников, перчаточников, прядильщиков шерсти, суконщиков, портных, красильщиков.

Особую, четвертую отрасль хозяйства составляет лесоводство — посадка и выращивание леса, в том числе строевого, сведение его, распилка и подготовка для строительства домов и кораблей. Здесь изучают тайны природы и ремесла плотники, столяры, изготовители рабочих орудий. музыкальных инструментов.

Пятый источник познания — «это наблюдение над восходом и закатом солнца, луны и небесных явлений, движениями прилива, изучение моря и его различных влияний, сил и воздействий на физическую природу человека и животных». Здесь можно изучать астрологию, астрономию, навигацию, движение ветров, изменения погоды и т. п.

Таковы взгляды Уинстэнли па практические источники знаний. Они имеют одну особенность: ремесло он ставит в положение, подчиненное сельскому хозяйству. Как общественная собственность на землю для него — основа свободного и справедливого строя, так и сельское хозяйство, работа на земле — основа всякого общественного производства, всяких полезных навыков и знаний.

К традиционному книжному обучению, которое приобретается чтением или зазубриванием слов учителя, Уинстэнли относится отрицательно. Такое обучение, пишет он, «ведет к праздной жизни, в нем нет ничего доброго». Это оно создало бездельников лордов, и духовенство, и юристов, живущих за счет работы других людей.

Мальчики и девочки воспитываются раздельно. Верный средневековым традициям, Уинстэнли отводит мальчикам производительный активный труд, девочек же обучают шитью, вязанью, прядению льна и шерсти, музыке и другим более легким занятиям.

Особое поощрение получают молодые люди, сделавшие какое-либо изобретение или усовершенствование; наблюдатели должны заботиться о том, «чтобы дух познания получил полное развитие в человеке для изучения тайн во всяком искусстве». Уинстэнли убежден, что когда люди будут обеспечены всем необходимым, «ум их созреет и будет готов углубиться в тайны творения… ибо страх перед нуждой и забота об уплате ренты помешали появиться на свет многим редким изобретениям».

Так будет достигнута важнейшая задача воспитания и вместе с нею — истинная республиканская справедливость и свобода, которая «заключается в том, чтобы поступать по отношению к другому так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». И будет исполнен христианский закон: любить не только ближних, но и врагов своих, и довольствоваться тем, что имеешь пищу и одежду. Когда говорят об удовлетворении человеческих потребностей при совершенном строе, часто забывают о мере. Но чувство меры также надо воспитывать в человеке с самого начала его жизни. Удовлетворение человеческих потребностей не имеет ничего общего с алчным стремлением к стяжательству. Уинстэнли понимал это и выразил с предельной ясностью: «Имея же пищу и одежду, жилище и приятное общество себе подобных, чего еще может желать человек в дни своего пути земного? В действительности алчные, высокомерные и скотоподобные люди желают большего либо чтобы любоваться своим достоянием, либо чтобы расточить и расхитить его по своей прихоти, тогда как другие братья будут жить в нужде… Но законы и верные должностные лица свободной республики станут регулировать неразумные действия подобных лиц».

И в самом деле, ниже, в своде законов, есть пункт, согласно которому тот, кто берет в магазинах больше товаров, чем нужно для прокормления его семьи, и в чьем доме происходит порча продуктов, подлежит наказанию. После третьего замечания его обращают в слугу на двенадцать месяцев, «дабы он знал, что значит добывать питание».

Принципы воспитания, которые предлагает Уинстэнли, поразительно современны. Образование в его республике — всеобщее, равное, обязательное; вместе с тем каждый свободен в выборе профессии. В учениках поощряется активность, трудолюбие, стремление к опытному постижению знаний. Обучение ведется непосредственно на поле или в ремесленной мастерской: подлинным источником полезных знаний и прогресса науки он считает производительный труд.

СВОД ЗАКОНОВ

оследняя, шестая глава трактата посвящена законодательству. Краткие, известные и понятные всем законы — вот чего требовали тысячи граждан в многочисленных петициях, ремонстрациях и проектах. Уинстэнли намечает ряд общих принципов права свободной республики.

Закон в его понимании носит двоякий характер. Один, «божеский» закон, — это завет мира и разума; он пребывает внутри человека, взвешивает и предвидит результаты его поступков, предостерегает его от излишеств и пороков. Этот закон называется «светом в человеке», «разумной силой» или «законом рассудка». Его победа — это победа высшего начала над низменным, плотским. Но не этот этический закон составляет основное содержание последней главы. Уинстэнли занят здесь рассмотрением «внешнего закона» — закона справедливости в социальных и политических отношениях между людьми.

Подчиненность, иерархия и дисциплина в обществе необходимы. Если их уничтожить, писал великий Шекспир, —

Вместе со множеством других современников Уинстэнли настаивает на том, что республика нуждается в немногочисленных, кратких и выразительных законах. Они должны быть составлены на простом английском языке и доведены до сведения всех жителей страны. «Должны существовать, — пишет он, — подходящие законы для каждого случая и почти что для каждого действия, производимого людьми».

Сословие же юристов не нужно вообще — оно только запутывает дело и разоряет народ; достаточно того, чтобы законы часто, не менее четырех раз в год, прочитывались в каждом приходе общественными проповедниками. Никто не должен применять закон за деньги или иное вознаграждение; тот, кто осмелится это сделать, «умрет смертью изменника республике».

Обвинение против человека выносится лишь в том случае, если он изобличен двумя или тремя свидетелями или собственным признанием. Обвиняемый и обвинитель являются перед судьей или миротворцем лицом к лицу, и обе стороны внимательно выслушиваются. Судья и прочие должностные лица во всех своих действиях должны строго придерживаться закона, иначе их устраняют с должности.

Составляя эти ясные, как ему казалось, краткие и справедливые законы, Уинстэнли обращался к самому древнему, испытанному веками источнику. Вслед за многими своими современниками он полагал, что образцом истинной республики должна служить республика древнего Израиля, а примером законодательства — скрижали Моисея. Их он противопоставлял господствующему в европейском мире тех времен римскому праву. И, словно забывая то разъяснение к Моисееву закону, которое давалось в Нагорной проповеди, он списывал с Ветхого завета простые жесткие правила: «Тот, кто ударит своего соседа, сам получит от палача удар за удар и утратит око за око, зуб за зуб, член за член, жизнь за жизнь». Ударивший должностное лицо приговаривается, кроме того, на год к принудительным работам. Клеветник или оскорбитель в первый раз получает словесный выговор; при вторичном уличении его наказывают кнутом; при третьем — приговаривают к принудительным работам. Такому же наказанию подвергается всякий, кто желает «господствовать, как лорд, над своим братом».

Важное место в законодательстве занимают социальные и хозяйственные вопросы. Законы предусматривают, чтобы каждая семья участвовала в общественных работах, была снабжена необходимыми инструментами и инвентарем, и никто не был небрежен в труде или обращении с ними. «Каждая семья будет приходить в поле с достаточным для работ количеством лиц во время сева, чтобы пахать, вскапывать и сеять, а во время сбора урожая — жать, и собирать плоды земли, и свозить их на склады».

Против праздности введен специальный закон; нарушитель его, отказывающийся учиться мастерству или работать на поле, в ремесле или на складе, в первый раз получает выговор, во второй подвергается бичеванию, а при дальнейшем неповиновении передается в руки смотрителя и определяется на принудительные работы в течение года.

Специальные законы регулируют содержание складов, определяют права и обязанности наблюдателей. Так, новые наблюдатели при вступлении в должность пересматривают все распоряжения прежних наблюдателей за последний год с целью проверки их деятельности. Наблюдатели за ремеслами «должны смотреть за тем, чтобы каждая семья оказывала помощь во время сева и сбора плодов земли; чтобы она трудилась в своей отрасли и пополняла склады; следить, чтобы хранители складов были аккуратны при приемке и выдаче товаров без купли и продажи». Вероятно, он предполагал, что ремесленники или члены их семей в страду мобилизуются на сельскохозяйственные работы.

Особые законы запрещали куплю и продажу. Побуждение к ней каралось двенадцатимесячными принудительными работами. За покупку и продажу земли полагалась смертная казнь — как за измену республике. «Ибо это вновь ввергает в королевское рабство и является причиной для всяких ссор и угнетения». Если человек назовет землю своею, он будет посажен на позорный стул перед всем приходом с позорной надписью на лбу. После этого он становится на год общественным слугой. Попытка путем восстания вернуть прежние порядки карается смертью. Никто также не имеет права платить или брать плату за работу. Если кто-то нуждается в помощи, ему присылают молодежь или общественных слуг. Кто же возьмет за труд плату — сам обращается в общественного слугу на двенадцать месяцев.

Купля и продажа за деньги сохраняется только в одном случае — при сношениях с иностранными державами. Для этой цели на кусках золота и серебра чеканится герб республики, и они обмениваются на необходимые товары. Эта торговля носит общегосударственный, а не частный характер: приобретенные товары будут собственностью всей республики. Внутри же государства деньги отменены. Серебро и золото идут на выделку блюд и других полезных предметов для украшения домов.

Обращает на себя внимание институт общественных слуг. Здесь Уинстэнли не оригинален: принудительные работы как мера наказания преступников встречаются почти во всех утопиях XVI–XVII веков. В его республике лица, утратившие свободу, получают особую одежду из некрашеной шерсти, дабы отличаться от прочих граждан. В каждом приходе избирается специальный смотритель, который ведает распределением работ среди слуг. Им поручаются наиболее тяжелые виды сельскохозяйственных и ремесленных работ, они назначаются грузчиками, возчиками или посылаются в семьи для помощи по дому. Каждый свободный хозяин может использовать труд такого «общественного слуги», и тот не вправе отказываться ни от какой работы. За нерадивость их бьют кнутом и переводят на более грубую пищу. Жены и дети таких работников, однако, остаются свободными.

По истечении срока наказания, который, как правило, не превышает двенадцати месяцев, тем слугам, которые проявили смирение, прилежание и старание соблюдать законы республики, возвращается свобода. В противном случае срок продлевается еще на год. Тюрем республика Уинстэнли не знает. Задача ее законодательства — скорее предупредить преступность, чем карать ее. «Если, — пишет он, — законы будут малочисленными и краткими и если их часто зачитывать, это предупредит зло».

Законы регулируют и семейную жизнь граждан. Пройдя необходимый срок ученичества, каждый может стать хозяином дома и главой семьи. Мужчины и женщины располагают полной свободой «вступить в брак с тем, кого они полюбят, если они смогут добиться любви и расположения со стороны того, с кем они хотели бы сочетаться браком, и ни рождение, ни приданое не смогут расстроить брака». Что касается приданого, то и юноша и девушка могут получить с общественных складов все, что им потребуется.

Распутство, безответственность и излишняя вольность в отношении между полами не поощряются. Уинстэнли воочию видел их тягостные последствия, когда столкнулся с практикой рантеров. Закон 57 гласит: «Если мужчина ляжет с девушкой и породит ребенка, он должен жениться на ней». Насилие над женщиной карается смертью. За попытку увезти чужую жену мужчина обращается в слугу.

Брак заключается без всяких церемоний и не освящается религиозными институтами. Для образования новой семьи достаточно, чтобы мужчина и женщина публично объявили, что они намереваются вступить в брак, и призвали в свидетели наблюдателей.

Уинстэнли был человеком своего времени, и потому естественно, что его утопический проект отмечен чертами средневековой патриархальности, крестьянского взгляда на мир. Литературно «Закон свободы» слабее, чем другие его произведения: в нем недостает четкости построения, образности и эмоциональности языка, присущих более ранним трактатам. Текст его полон противоречий и оставляет читателю ряд недоуменных вопросов.

Земля в республике составляет общественную собственность, но как пользуются ею: каждая семья в отдельности или все сообща? Иногда из текста как будто следует, что каждая семья получает в пользование достаточный надел и обрабатывает его своими силами; иногда же явствует, что все, включая ремесленников, сообща трудятся на общих полях без межей и наделов. Носит ли труд на земле массовый общественный характер или остается семейным? Кому принадлежат ремесленные орудия: самим работникам или, подобно орудиям сельскохозяйственным, — всему обществу?

Иногда понятия настоящего положения дел и картины будущей, идеальной жизни республики в представлении автора смещаются. Так, он вдруг начинает требовать возвращения беднякам коронных, епископских и роялистских земель, забывая о том, что в описанной им республике вся земля станет общей. В другом месте звучит мысль о необходимости содержания для неимущих членов парламента. Создается впечатление, что «Закон свободы» печатался второпях, куски его текста недостаточно скомпонованы, встречаются повторы.

Но в целом утопия Уинстэнли явилась самым ярким и самым убедительным с точки зрения угнетенных классов проектом переустройства общества на началах справедливости. Она отразила туманные мечты этих классов о совершенном политическом и социальном строе, уничтожившем частную собственность, угнетение человека человеком, неравенство, политический и духовный гнет. В ней высказана гениальная и в то же время удивительно простая мысль о том, что подлинная свобода несовместима с существованием частной собственности на землю и продукты труда.

Четырьмя годами позже, в 1656 году, в Англии был опубликован другой, сразу ставший знаменитым, проект общественного переустройства: утопия Джеймса Гаррингтона «Республика Океания». В этом блестяще написанном и умело аргументированном произведении Гаррингтон тоже доказывал, что формы государства и его учреждения находятся в прямой зависимости от характера распределения земельной собственности: если в XIV или XV веке земля была сосредоточена главным образом в руках королей и приближенной к ним духовной и светской аристократии, и потому монархический строй был оправдан, то теперь, с конца XVI века, после ликвидации монастырей и распродажи церковных владений, основная масса земли перешла в руки нового дворянства и преуспевающих йоменов, и потому способ правления в стране должен быть республиканским, а не монархическим. Гаррингтон намечал пути, как сделать, чтобы республикой управляли те, кто владел в ней большей частью земель: парламент должен состоять из избранных имущими гражданами депутатов и каждый год обновляться на одну треть. Так лучше всего можно будет защитить собственность и власть буржуазии и джентри от посягательств монархии и феодалов-аристократов с одной стороны и народных масс — с другой.

Гаррингтон правильно уловил взаимозависимость формы власти и распределения собственности, но его проект намного консервативнее того, что предлагал Уинстэнли. Проект Гаррингтона, однако, не был принят к исполнению: победители во главе с Кромвелем, чтобы удержать бразды правления в своих руках, нуждались в военной диктатуре, а не в республике с часто сменяющимися парламентами. «Этот господин хочет лишить меня власти», — сказал Кромвель о Гаррингтоне.

Республика же Уинстэнли ставила главной своей целью справедливость по отношению к беднейшим труженикам, наделение их землей и средствами к жизни, обеспечение им равного со всеми участия в управлении страной. Она звала к немедленным и коренным переменам всей организации общества.

Проект Уинстэнли намного человечнее Гаррингтоновой конституции, а взгляды его глубже и прозорливее. Он мечтал об уничтожении частной собственности вообще — и здесь шел по стопам своего знаменитого предшественника Томаса Мора. Но от «Утопии» Мора его проект отличался конкретным, революционным характером. «Закон свободы» был не романтическим повествованием о далеком, затерянном в просторах океана «счастливом острове», а программой борьбы за насущные интересы бедняков. И неудивительно, что правители республики во главе с Кромвелем и те, кто стоял за ними, не приняли эту программу, как прежде отвергли и растоптали общину диггеров на холме Святого Георгия.

Жизнь Уинстэнли в годы создания утопии была полна трудностей, неустройства, лишений. О спокойном обдумывании, трезвой компоновке и тщательном редактировании рукописи мечтать не приходилось. Он старел. Болезни и нужда одолевали измученное трудом и лишениями тело. Он перебивался поденным заработком, и его жгло сознание, что земля, которая самим творцом определена в свободное пользование таким, как он, беднякам, служит аппетитам хищных лордов, а на тех, кто пытается своим трудом обработать ее, смотрят как на воров и грабителей.

Нота отчаяния звучит иногда со страниц трактата. «О, сколь велико заблуждение и глубок мрак, объявший наших братьев! Я не имею сил рассеять его, но оплакиваю его в глубине моего сердца…» Та же нота пронизывает и прекрасную заключительную элегию:

Так заканчивался «Закон свободы». Многие полагали, что так заканчивалась и история жизни Джерарда Уинстэнли.