Уинтер-Энд

Глава 10

У меня в груди словно образуется некая дыра, через которую из меня вытекает способность чувствовать что бы то ни было. Все, что я знал о своей семье, о своем детстве — черт, да вся моя жизнь, — разваливается на куски, а заменить мне это нечем. Я давно свыкся с тем, что я — Алекс Рурк, единственный ребенок в семье. А теперь это оказалось неправдой.

У меня есть брат.

Мало того, этот брат — убийца. И вполне вероятно, что этот брат убил мою маму и моего — нашего — отца.

— И что он сделал? — спрашиваю я, попытавшись с помощью двух глотков кофе избавиться от сухости в горле.

— Он не пожелал иметь с ней ничего общего. Думаю, не хотел разрушать семью, тем более что у него уже был малыш.

— Поэтому она и переехала в Уинтерс-Энд, — негромко говорю я. — Чтобы быть поближе к нему.

— Я иногда встречал ее в городе. Мы не разговаривали — думаю, она меня попросту не узнавала, — но я старался помочь ей, чем мог. Давал большие чаевые, когда она работала официанткой, ну и так далее. Чистил зимой тротуар перед домом, в котором она жила. Потом, насколько я понимаю, работы у нее не стало, и я видел ее уже не так часто.

— И она пристрастилась к спиртному.

— Наверное, — пожимает плечами Бен. — Я же говорю, я ее почти не видел. Однако слышал о том, что произошло, от Джоша. Твой отец рассказал ему, как она однажды позвонила в дверь его дома, ей позарез нужны были деньги. Он решил, что Джоанна пытается шантажировать его, сказал, чтобы она оставила его в покое, и захлопнул дверь перед ее носом. А через пару дней она погибла… Родных у нее не было, поэтому мальчика отдали в детский дом. Думаю, ему было тогда лет пять-шесть. Твой отец попросил Джоша — а тот как-никак был секретарем городского совета — постараться, чтобы его имя ни в каких документах не упоминалось. Натан и Генри помалкивали о том, что знали, но, похоже, один из них все же сказал что-то старику Бобу Кеннеди, потому что он закрывал глаза на то, что она вытворяла незадолго до смерти.

Я верчу в ладонях почти остывшую чашку.

— Когда я был маленький, отец ездил в детский дом «Святой Валентин», — тихо говорю я, мысленно вглядываясь в давние воспоминания, которые теперь предстают передо мной в новом свете. — Привозил детям игрушки и еще что-то. Я думал, что он делает это по доброте сердечной, из жалости к детям, которым не повезло в жизни. А на самом деле причина была в том, что там жил его сын?

— Наверное. Твой отец был хороший человек, — так же тихо отвечает Бен. — Ему нужна была уверенность в том, что с его мальчиком все в порядке, однако он не хотел терять твою маму и тебя из-за совершенной им ошибки.

— Я ездил туда с ним пару раз, — продолжаю я. — Играл с детьми. Возможно, играл и с моим братом, но отец ничего мне об этом не сказал.

— Он старался сделать как лучше.

Я думаю о том, во что превратился Ник-Мэтью. О его записке: «Известно ли вам, какое чувство охватывает человека, у которого отнимают близких? Известно ли вам, что чувствует человек, когда они гибнут?» Он винил моего отца в смерти своей матери. И ненавидел всех остальных за то, что они помогли отцу скрывать прошлое, и за то, что ему пришлось пережить в «Святом Валентине». По его словам, он вернулся, чтобы заманить меня сюда. Но зачем? Разве я виноват в том, что наслаждался жизнью, которой не было у него?

Долгое время я сижу, не произнося ни слова, тупо вглядываясь сквозь дно чашки в далекое прошлое. Я не знаю, что толкнуло отца на супружескую измену, как не знаю и причин его разрыва с Джоанной. Оставил ли он ее потому, что любил мою маму, или только из-за меня? Наверное, Бен прав, отец просто старался сделать как лучше, однако не смог, после того как умерла Джоанна, просто взять и повернуться спиной к своему сыну, законному или незаконному. Во всяком случае, мне хочется так думать.

Джемма накрывает мою ладонь своей, спрашивает:

— Ты как себя чувствуешь, Алекс?

— Узнавать такие новости тяжело, — говорит сидящий напротив нас Бен. — Есть вещи, о которых лучше не вспоминать. Оставлять их в прошлом.

— Дейл, это Алекс. Новости есть?

Я уже подвез Джемму до здания Высшего суда и сейчас сижу в «корвете» у заправочной станции, расположенной неподалеку от городка Смирна-Миллс. Мне необходимо какое-то тихое место, в котором я смогу привести в порядок свои мысли, а придумать я смог только одно такое. Место, в котором начинался роман моего отца и в котором он попытался с ним покончить. Джемму мой выбор не обрадовал, однако она его поняла. Но, прежде чем ехать туда, я решил проверить, нет ли у Дейла чего-нибудь новенького.

— Привет, Алекс. — Дейл делает паузу. — У тебя все в порядке?

Я смотрю сквозь ветровое стекло — ни на что в частности.

— Да. Все хорошо. Тебе удалось что-нибудь выяснить о Мэтью Торне?

— У нас тут целое жизнеописание сложилось. С помощью банков. — Я слышу, как шелестит бумага, — это Дейл перебирает документы. — Мэтью Торн, двадцать шесть лет. Насчет его образования пока точных сведений нет, но ни в каком университете он, похоже, не учился. Работать начал с шестнадцати лет. Ничего особенного — продавец, служба доставки, — однако дальше появляется кое-что интересное.

— Да?

— Проработал четыре месяца в мастерской по ремонту и установке замков в штате Милуоки, затем устроился в Детройте в фирму, занимавшуюся сносом зданий. После этого перебрался в Атланту, работал в авторемонтной мастерской, затем был библиотекарем в Нью-Джерси — почти до самого пожара в «Святом Валентине», а к этому времени он уже умел управляться с замками и сносить дома. И бог знает, чему еще он успел научиться.

— Что потом?

— Перед пожаром уволился, дальше пусто. Вновь появился примерно через полгода, в пенсильванской компании, распродававшей по почтовым заказам армейские излишки любителям поиграть в солдатики. Провел какое-то время горным проводником в Неваде, затем библиотекарем в колледже в штате Нью-Йорк, а затем снова пробел, однако с помощью его кредитных карточек удалось выяснить, что он останавливался на несколько недель в паре мотелей, расположенных гораздо севернее этого штата.

— Как раз в то время, когда погиб Джошуа Стерн?

— Так, — подтверждает Дейл. И умолкает, предоставляя мне возможность задать неизбежный вопрос.

— Где он был, когда погибли мои родители?

— В Майами. Работал автомехаником.

— О боже.

Дейл обходится без комментариев, просто движется по списку дальше.

— После этого снова начинаются блуждания. Продавец в Виргинии, бармен в Канзас-Сити. В общем, всякого рода низкооплачиваемая работа.

— В Канзас-Сити?! Когда?

— Примерно через полгода после смерти твоих родителей. Провел там несколько недель.

— Я тогда лежал в одной из больниц этого города.

Голова моя идет кругом — я пытаюсь понять, как долго Ник-Мэтью следил за мной, вынашивая планы мести.

— Мы можем сделать для тебя что-нибудь еще?

— Не сейчас, — отвечаю я. — Мне нужно подумать.

— Конечно, Алекс. — Еще одна пауза. — Ребята говорят, что ты и доктор Ларсон уезжали куда-то этим утром. Появилось что-то новое?

— Расскажу потом, — говорю я. И прерываю вызов. — Может быть.

К озеру Клэй ведет извилистая каменистая дорога. Я останавливаю «корвет» под синевато-серым небом и некоторое время смотрю на виднеющийся за деревьями, главным образом березами и елями, водопад, на его белую пену и серебристую воду. Коттедж отсюда не виден, его заслоняет склон горы.

Я и сам не вполне понимаю, почему приехал сюда. Скорее всего, из желания вызвать призрак моего детства, и сделать это в одной из его символических опорных точек. Вид поднимающейся по горному склону дороги сохранился в моей памяти со времени первого приезда в эти места, его словно пропитывало волнующее предвкушение уик-энда, который я проведу здесь с отцом.

Детские впечатления формируют нашу дальнейшую жизнь, мистер Рурк.

Слова, произнесенные Николасом в комнате для допросов. Тут я вспоминаю другие его слова, и меня пробирает дрожь.

Озеро Клэй. Маленький коттедж примерно в тридцати ярдах от берега. Деревья, у самой кромки воды…

Вы напоминаете мне мальчика, удящего — под присмотром любимого папочки — рыбу на озере Клэй.

Здесь, на озере Клэй, происходили тайные свидания отца с Джоанной Торн. Здесь же, скорее всего, и был зачат Мэтью. Здесь было положено начало лжи.

Она была жертвой, мистер Рурк. Жертвой. «Вашей?» Смех.

Не здесь ли он прятался, готовясь к убийству Анджелы Ламонд? Может, позвонить Дейлу, сообщить ему о моих подозрениях? Но я не уверен, что он пожелает отправлять людей в такую даль, руководствуясь всего лишь догадкой, особенно после вчерашней пустой беготни. К тому же мне не хочется, чтобы Дейл оказался здесь, если Ник и вправду засел в коттедже. Коттедж — мой дом, и, если в нем что-либо произойдет, лучше, чтобы посторонние при этом не присутствовали. Мне кажется, что их присутствие оскорбит память отца. И я, достав из кармана мобильный, отключаю его.

Я проверяю кольт и, убедившись в том, что у меня имеется запасная обойма, открываю дверцу «корвета» и выхожу под дождь. А затем, с пистолетом в руке, начинаю, пригибаясь, точно охотник, взбираться по склону, приближаясь к коттеджу.

Устланный мокрым мхом лес служит мне прикрытием, я поднимаюсь на гору неподалеку от места, с которого начинает свой путь вниз водопад. Вдали, за серой гладью озера Клэй, теряется в облаках вершина горы Брайтуэлл. Коттедж — домик из толстых досок и с каменным фундаментом — стоит в тридцати ярдах от воды. Рядом с ним я вижу старенькую «хонду» — точно такая была у Валленса — и красный пикап. За окнами коттеджа различается тусклый свет.

Подобравшись поближе, я стискиваю рукоять пистолета, затем быстро и по возможности бесшумно пересекаю отделяющее меня от пикапа открытое пространство. А оказавшись за пикапом, рискую на миг высунуться из-за него, чтобы бросить взгляд на коттедж, прежде чем метнуться под прикрытие его стены у одного из маленьких окон.

«Пригнись — и бегом к задней двери». Под деревьями, растущими у воды, никого не видно, дощатый причал пуст.

«Теперь подберись к фасаду коттеджа». Я осторожно заглядываю в окно. Николаса не видно, и я пробую открыть дверь.

Она не заперта. Я осторожно толкаю ее и вхожу в дом.

Вдоль всей западной стены, справа от меня, тянется гостиная. Над камином приколоты какие-то бумажки, скорее всего, записи или планы. В дальнем конце гостиной стоит телевизор, он включен, но звука нет. Слева от меня дверь, ведущая, насколько я помню, на кухню, впереди еще одна, приоткрытая, за ней спальни. В коттедже тихо, только дождь стучит по крыше.

Первой я проверяю кухню, проделывая это так, как меня когда-то давно учили: толкаю дверь и влетаю в нее, держа пистолет на изготовку, и сразу же разворачиваюсь, чтобы проверить, нет ли кого у самой двери. Кухня длинная, в дальнем ее конце виднеется открытая дверь, которая ведет к кладовке и столовой. В кухне имеются признаки того, что в доме кто-то живет: вымытая посуда в сушке, продукты на разделочном столе.

Я прохожу в столовую. Она, как и примыкающая к ней маленькая кладовка, пуста, однако следы человеческого присутствия наблюдаются и здесь. На коврике у задней двери стоит пара грязных ботинок.

Я возвращаюсь в гостиную, собираясь осмотреть спальни, и вдруг слышу голос:

— Какую только рыбу не выловишь в этих водах, если наберешься терпения.

Николас. В голосе ощущается скрипучий металлический оттенок, а исходит он, похоже, из дальнего угла гостиной. Скорее всего, из громкоговорителя.

— Привет, Николас, — говорю я. — Или мне следует называть тебя Мэтью?

— Ты наконец-то докопался до истины, братец. А я все гадал, сколько времени у тебя это займет.

Дрожь, не имеющая никакого отношения к моей промокшей от дождя одежде, пробирает меня, когда я наконец всматриваюсь в приколотые к стенам бумажки. В фотографии, газетные вырезки, отпечатанные и написанные от руки заметки. Черно-белая фотография из ежегодника моей школы соседствует со статьей о бейсболе, вырезанной из газеты моего университета. Под ней — фотография, сделанная на церемонии вручения дипломов. Затем вереница вырезок из местных газет — статьи, посвященные делам, над которыми я работал в Бюро. Между ними пара нечетких фотографий, сделанных в пору моей работы в ФБР. А над всем этим — распечатки веб-сайта «Робин Гаррет и помощники». На стенах отображена почти вся моя жизнь, ставшая объектом маниакального внимания. Я сглатываю слюну, стараясь хоть как-то увлажнить пересохшее горло. Ощущение у меня такое, точно мое прошлое превратилось в экспонат под стеклом музейной витрины.

— Как ты узнал о моем приходе? — спрашиваю я.

Сухой смешок.

— Улыбнись, братец. За тобой наблюдает скрытая камера.

Я приглядываюсь к тому, что принял за телевизор — на самом деле это монитор системы видеонаблюдения, вплотную к которому стоит телефонный аппарат. Рядом с динамиком телефона светится красная лампочка. Из этого-то динамика и доносится голос Ника. На экране виден мой стоящий под дождем «корвет». Должно быть, Ник, обнаружив, что я приближаюсь к дому, набрал номер телефона коттеджа на своем сотовом и ждал, когда я осмотрю его гнездышко и обнаружу историю своей жизни, развешанную по стенам на манер охотничьих трофеев.

Оторвав взгляд от экрана, я замечаю две цветные фотографии, образующие сердцевину сооруженного Ником фотомонтажа. Первая — крупный план надгробий моих родителей. На второй видна группка одетых в черное людей, большинство из них смотрит в сторону от объектива. Священник, тоже в черном, читает что-то из переплетенной в кожу книжки, которую держит в руке. А рядом с ним стою я, сцепив ладони и глядя на два одинаковых гроба с единственным венком на каждом.

— Ты, может быть, и сын моего отца, Мэтью, — говорю я, глядя на эти фотографии, — но мне ты отнюдь не брат.

И тут я слышу за спиной не то шелест, с которым открывается ведущая к спальням дверь, не то шорох шагов по ковру.

Я резко поворачиваюсь, но кулак Ника врезается в мою челюсть. Я чувствую, как во рту моем подаются два зуба, а сам рот наполняется кровью, и, отлетев к стене, врезаюсь в нее спиной. И, прежде чем я успеваю ответить на удар, Ник бьет меня в солнечное сплетение, и я, задохнувшись, кулем оседаю на пол.

— Я мог убить тебя и раньше, Алекс, — говорит он и всаживает мне в ребра носок своего ботинка. — Когда ты вылезал в Майами из обломков машины, я подумал: не прикончить ли и этого?

— Почему же не прикончил? — хриплю я, ощущая, как по моему подбородку стекает кровь. Признание Ника в том, что это он убил моих родителей, вкупе со сделанными на их похоронах фотографиями, вызывают в моей душе боль и гнев. Пистолет непонятным образом так и остался в моей руке, однако у меня нет сил даже на то, чтобы приподнять его.

— Я решил побольше выяснить о тебе — о брате, которого никогда не знал и который проживал жизнь, по праву принадлежавшую мне.

— Я не убивал твою мать, — говорю я. — Я даже не знал о ее существовании.

— Грехи отцов, Алекс, — отвечает он и снова пытается врезать мне ногой по ребрам, но я машинально подтягиваю колени к груди, и удар приходится по голени.

— Ты не должен был убивать отца, сукин сын!

— Возможно, однако в то время мне не удалось придумать приемлемую альтернативу. Кроме того, со всеми остальными я к тому времени уже поквитался. Только Валленса и оставил, решил, что он сможет пригодиться мне, когда я соображу, что делать с тобой.

Он поворачивается, отходит к своей настенной выставке. Я замечаю торчащую из-за часов на камине рукоять пистолета, до которого ему — оттуда, где он сейчас стоит, — ничего не стоит дотянуться.

— На этой стене вся твоя жизнь, Алекс. Университет, ФБР, лечение, работа в частном сыскном агентстве. Твои родители.

Я ухитряюсь подняться на колени, преодолевая боль в ребрах.

— И что?

— После нервного срыва твоя карьера отправилась на помойку. Родных у тебя не было — не считая меня, конечно, — друзей раз, два — и обчелся. Я не мог уничтожить твое прошлое, однако мог выкопать несколько старых тайн, которые уничтожили бы то, что о нем помнили люди. — Он с улыбкой оглядывается на меня. — После того, как все узнали бы, что натворил наш отец, от его репутации остались бы рожки да ножки.

Я упираюсь спиной в стену и встаю на ноги.

— Чушь, Мэтью. Ты арестован, — говорю я и навожу на него пистолет, держа его для верности обеими руками. — Положи ладони…

— Из-за твоего отца умерла моя мать, ни в чем не повинная женщина. Из-за него же и из-за людей, покрывавших его, меня годами унижали типы вроде Гарнера. Ты хоть представляешь себе, что это такое?! — выкрикивает он. — Однако с тобой я еще не закончил. Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что.

— Заткнись и положи ладони на голову, пока я не продырявил ее!

Он делает короткий шаг вперед, улыбается:

— Давай, Алекс. Убей меня. Никто же не увидит.

— О чем ты, черт побери, говоришь?

— Я хочу, чтобы ты стал убийцей, несостоявшимся копом, застрелившим безоружного подозреваемого ради собственного удовольствия. — Голос его, в котором в равной мере смешаны озлобление и гордость, звучит теперь громче. — И ты получишь наконец все то, что выпало на мою долю. Получишь жизнь, о которой не стоит и упоминать. Ты будешь сидеть в ней, как в яме, вечно размышляя о том, что все могло бы сложиться иначе. Не знаю, удастся ли мне понаблюдать за тобой из места, в которое я попаду, однако, когда и ты доберешься до ада, мы сможем сравнить наши впечатления.

— Положи свои поганые руки за голову.

— Я убил твоих родителей, отца и мать. Ты даже не представляешь, сколько мне пришлось потрудиться, чтобы наверняка врезаться на том перекрестке в твою машину, да еще и на скорости, которая позволяла прикончить их обоих. Я даже заплатил одному мальчишке, он засел в двух кварталах оттуда и позвонил мне, когда ты проехал мимо него.

Я смаргиваю пот, затекший мне в уголок глаза, стараясь сосредоточить все внимание на стоящем передо мной человеке.

— Выбравшись из своей машины, я заглянул в твою. Сунул руку в дыру, оставшуюся от ее ветрового стекла, и проверил папочкин пульс. Знаешь, что я сделал бы, если бы пульс обнаружился? — Он ухмыляется. — Взял бы папочку за загривок и бил физиономией о приборную панель, бил бы долго, чтобы ты, очнувшись, увидел вместо его лица кровавое месиво. И мне это доставило бы массу удовольствия.

Удары сердца отдаются в моих ушах громом, но заглушить голос Ника не могут. Пистолет в руке становится тяжелым и горячим. Спусковой крючок словно оттягивает на себя палец.

— А после я проделал бы то же самое с твоей мамашей, — говорит Ник. — Лупил бы ее по уже треснувшей черепушке, пока та не раскололась бы на кусочки.

Мне становится трудно дышать. Убить Ника — это кажется таким легким делом. И вдруг до меня доносится другой голос — отцовский. Слов я не различаю, однако голос, неторопливый, успокаивающий, несомненно, принадлежит ему. Возможно, это фрагмент какого-то воспоминания, неожиданно оживший в моем травмированном мозгу.

Ник улыбается:

— Как жаль, что у тебя нет ни жены, ни детей, которыми я мог бы заняться на досуге. Хотя кое-какие возможности у меня еще остались. — Он достает из кармана фотографию Джеммы, входящей в сопровождении полицейских в здание суда. — Она мне нравится, Алекс. Пожалуй, следующей я убью ее.

Я еще крепче сжимаю рукоять пистолета, набираю в грудь побольше воздуха.

— Возможно, мне досталось больше отцовских качеств, чем тебе, — говорю я, с трудом шевеля пересохшими, липкими от крови губами. — Возможно, дело в чем-то еще. Но кое в чем мы с тобой различаемся. Я не убийца. И я арестую тебя.

Я выдыхаю набранный в грудь воздух, и в глазах у меня немного проясняется. Ник, поняв, что я говорю всерьез, перестает улыбаться.

— Наверное, ты прав, — произносит он. — Может, ты и не убийца. Зато я — убийца.

С этими словами он стремительно разворачивается к каминной полке, срывает с нее свой пистолет и начинает поворачиваться ко мне. Лицо его искажено яростью, и я нажимаю на курок — раз, второй. На лбу и груди Ника расцветают два красных цветка, на долю секунды он словно повисает в воздухе, а затем мышцы его слабеют, утрачивают способность бороться с земным притяжением. И он валится на пол, роняя ставший уже бесполезным пистолет.

Я прерывисто выпускаю из легких воздух, морщась от боли, которая обжигает мои сломанные ребра. Потом бросаю на Мэтью Торна последний взгляд и кое-как добираюсь до двери коттеджа.

Оказавшись снаружи, я достаю из кармана мобильный, включаю его. И звоню Дейлу.

— Алекс! — восклицает он, сразу схватив трубку. — Где ты? Я пытался дозвониться до тебя, но не смог.

— Я в коттедже у озера Клэй. И Ник здесь.

— Выезжаем. — Я слышу скрип его кресла, быстрые шаги. — Он знает, что ты там?

— Да, но это уже не существенно.

Я прячу телефон в карман, сажусь перед коттеджем на землю. Я чувствую себя опустошенным, выжатым. Убить человека нелегко, а близкого родственника тем более. Был ли я прав? Может быть, мне следовало прострелить ему плечо, разоружить его? Я откидываю голову назад, упираюсь затылком в стену коттеджа, и дождь омывает мое лицо.

Мне кажется, что проходит всего лишь мгновение, а джип Дейла уже взлетает на склон горы и останавливается передо мной, сияя фарами. Из джипа выскакивает Дейл, следом один из его помощников. Оба держат в руках пистолеты-автоматы.

— Алекс! Как ты?! — кричит, подбегая ко мне, Дейл.

— Жив. — Это все, что мне удается ответить.