Украинская революция

Глава I ПОД ГНЕТОМ ГЕТМАНЩИНЫ

Июль 1918 года. Я снова на Украине, в своем родном Гуляйпольском районе. Прибыл я сюда согласно постановлению нашей таганрогской конференции гуляйпольских анархистов-революционеров для того, чтобы заняться организацией восстания крестьян против насильников: непрошеных хозяев земли, свободы и жизни украинских тружеников — хозяев, имя которым Украинская Центральная рада и ее союзник немецко-австрийское юнкерство. Прибыл я вовремя и с надеждой, что мне на сей раз удастся полностью и с особой организационной четкостью разрешить намеченную задачу и выполнить мою идейно-руководящую роль.

В это время пресловутая рада была уже низвергнута. Напрасно она в угоду буржуазии, изменив своим принципам в области земельной политики, признала право частной собственности на землю до 30–40 десятин. Буржуазия, увлекшись своими временными победами над революцией, над носителями ее идей — революционными тружениками деревни и города, не удовлетворилась этой позорной изменой рады трудящимся. При поддержке грубого юнкерства буржуазия низвергла раду и поставила на ее место своего представителя в лице гетмана Павла Скоропадского.

Теперь в порядке царско-помещичьих прав Украина опутывалась еще более крепкими цепями реакции. На почве этой реакции обосновалась, росла и развивалась гетманщина; развивалась исключительно при помощи всех тех же контрреволюционных, карательных в отношении украинских трудовых масс сил.

Тяжело и больно было революционеру смотреть на этот произвол. Но я — на Украине, утешал я себя мыслью, сидя на чердаке у крестьянина села Рождественки Захария Клешни, окруженный крестьянскими искренностью и заботами, в особенности заботами о том, чтобы вовремя все доставить от меня в Гуляйполе и привезти из Гуляйполя мне.

Гетмано-немецкая власть на местах была, как я уже сказал, контрреволюционная и реакционная власть. Жить нелегально было очень трудно. Однако сознание, что я снова на Украине, снова среди ее широких степей и веселых сел, среди того самого революционного крестьянского населения, которое до прихода сюда Украинской Центральной рады с ее могущественными союзниками и защитниками — немецко-мадьяро-австрийскими контрреволюционными экспедиционными армиями с такой смелой настойчивостью заявляло о своем торжестве не только над несправедливостью старого царско-помещичьего режима, но и над несправедливостью режима полупомещичьего (керенщины и Центральной рады), — это сознание бодрило меня, рождало во мне новые силу и веру в то, что революционное крестьянство терпит произвол этой насильственно свалившейся на него власти лишь временно, что стоит только повести энергичную пропаганду в его среде против этой власти — оно восстанет против нее с такой энергией и желанием разбить ее раз и навсегда, каких враги революции в нем даже не подозревают.

Произвол немецко-гетманской власти казался мне временным. Я верил, что он при первом же решительном вооруженном выступлении крестьян по деревням и рабочих в городах падет безвозвратно. И вот, сидя на своем чердаке, я продумывал все постановления нашей конференции в Таганроге, все те обязанности, которые каждый из ее членов взял на себя. И я чувствовал себя счастливым оттого, что на мою долю выпало продолжить идейно-руководящую роль в деле организации крестьянских сил революции, деле, которое врагами этих сил тормозилось весною 1918 года и поэтому только не получило полного своего революционно-боевого оформления и не достигло полного расцвета.

Глубокая вера в то, что революционное крестьянство такие силы в себе таит, отвлекала меня от того факта, что я встречаю крестьян физически изнуренными, забитыми, политически придавленными в свободном выражении своих мыслей и порывов, немыми и как будто совершенно отчаявшимися.

Эта вера подсказывала мне, что именно среди этих замкнутых, политически и экономически бесправных и ограбленных крестьян нужно искать ту силу для борьбы против гетманщины, за возрождение революции, которая может проявить себя в Гуляйпольском районе повторно и более удачно и окажется единственной силой Запорожско-Приазовской области, способной вызвать трудящихся украинской деревни и города вообще на путь решительного действия за свои исконные права на независимую, свободную жизнь и вольный труд.

Так, бодрое самочувствие мое поддерживалось несокрушимой верой в то, что живые силы революций в деревне велики, и опасаться, что немецко-гетманская власть деморализует их окончательно и усыпит на долгие годы, нет никаких оснований. Нужно только действовать. Ибо только через действие одних сила эта пробуждается в других и ищет своего выявления.

Да, да! В трудовой крестьянской семье эти силы есть, и их нужно организовать. Так мыслил я в эти дни и стремился как можно скорее очутиться в этой семье и увидеть себя за прямым своим и ее делом.

Да, да, нужно действовать, убеждал я себя, убеждал и тех, кто временно появлялся ко мне и исчезал.

Это душевное состояние толкнуло меня на то, чтобы, не дожидаясь возвращения из России остальных друзей своих, дать знать всем крестьянам и рабочим в Гуляйполе, что я нахожусь недалеко от них и думаю не сегодня завтра кое с кем из них видеться. Вера в гуляйпольских крестьян и рабочих отгоняла от меня всякие мысли о том, что все могло измениться, что крестьяне и рабочие могли отвлечься от своих прямых дел, определившихся в процессе революции, и могут не отозваться на мое обращение к ним. Я написал им следующее письмо:

«Товарищи, после двух с половиною месяцев моего скитания по революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания немецко-австрийских контрреволюционных армий из Украины, низвержением власти гетмана Скоропадского и недопущением на его место никакой другой власти. Общими усилиями мы займемся организацией этого великого дела. Общими усилиями займемся разрушением рабского строя, чтобы вступить самим и ввести других наших братьев на путь нового строя. Организуем его на началах свободной общественности, содержание которой позволит всему не эксплуатирующему чужого труда населению жить свободно и независимо от государства и его чиновников, хотя бы и красных, и строить всю свою социально-общественную жизнь совершенно самостоятельно у себя на местах, в своей среде. Во имя этого великого дела я поспешил возвратиться в свой родной революционный район, к вам. Так будем же работать, товарищи, во имя возрождения на нашей земле, в нашей крестьянской и рабочей среде настоящей украинской революции, которая с первых своих дней взяла здоровое направление в сторону полного уничтожения немецко-гетманской власти и ее опоры — помещиков и кулаков.

Да здравствует наше крестьянское и рабочее объединение!

Да здравствуют наши подсобные силы — бескорыстная трудовая интеллигенция!

Да здравствует Украинская Социальная Революция!

Ваш Нестор Иванович

4 июля 1918 года».

Письмо это в Гуляйполе переписывалось в десятках экземпляров и ходило по рукам крестьян и рабочих. Оно многих из них подбодрило. Многие хотели, чтобы я не задерживался и одного дня где-то на районе, а сейчас же переезжал в самое Гуляйполе. Как я узнал после, из-за этого желания одних получился серьезный разлад с другими, предупреждавшими меня воздерживаться от переезда в Гуляйполе до тех пор, пока они не пришлют за мною надежных людей.

«Гуляйполе полно шпиков и провокаторов, — писали мне другие крестьяне. — Вы, Нестор Иванович, вероятно, еще не знаете ничего о том, при каких обстоятельствах, кем и под чьим руководством во время Вашего отсутствия 14-15-16 апреля были произведены аресты почти всех членов революционного комитета, Совета крестьянских и рабочих депутатов, а также отозвание с фронта анархического отряда и разоружение его. Вся эта гнусность производилась центральной еврейской ротой под руководством ее командира Тарановского и членов полевого штаба И. Волка, А. Волоха, О. Соловья и В. Шаровского. Еврейская молодежь этой травлей увлекалась. Еврейская буржуазия приветствовала эту молодежь и всячески ублажала немецких агентов Волка, Соловья, Шаровского и агронома Дмитренко (который, кстати сказать, разъезжал с кавалерийским отрядом по всему району и вылавливал анархистов и большевиков с целью выдать их немецким палачам для казни). В настоящее время В. Шаровский глубоко скорбит о том, что он был в рядах заговорщиков, совершивших величайший акт измены трудящимся.

Тарановский клянется, что если бы он не отпускал взводов из своей роты для производства арестов членов революционного комитета и Совета, то его убили бы Волк, Волох и компания. Он утверждает, что вышеупомянутые лица действовали по приказу немецкого командования».

Далее крестьяне спрашивали меня: «Как посоветуете нам, Нестор Иванович? Мы хотим убить всех этих негодяев. Но предупреждаем, ответ пишите и присылайте, но сами не приезжайте, ибо все более или менее революционные крестьяне частью сидят в тюрьме, частью же не спускаются ни они сами, ни их квартиры с глаз тайных и явных шпионов. Вас тут скоро схватят. О шпионах и провокаторах есть многое рассказать Вам, но об этом мы Вам расскажем, когда встретимся. Пока же будем все работать для того, чтобы Вы были среди нас. Вы только потерпите, не приезжайте без нашего ведома.

Ваши Павло, Лука, Грыцько и Яков».

Письмо этих товарищей еще более подбодрило меня. Я решительнее начал приходить к тому, чтобы ускорить свою встречу с гуляйпольцами и взяться за решительные действия. На все предупреждения меня о том, чтобы я не переезжал в Гуляйполе, я смотрел совсем несерьезно, думая, что мои товарищи — крестьяне — переборщили в своем намерении законспирировать мое пребывание в районе. Я готовился к переезду в Гуляйполе без их ведома. Поэтому я им на их письмо по существу не отвечал, а лишь предупредил их, чтобы они пока что никого из изменников и провокаторов не трогали; и в особенности чтобы они не трогали никого из евреев и не возбуждали против них никого из населения, так как это может создать почву для зарождения антисемитизма. А последний не может создать тех условий для революции, которые так нужны ей и без которых не оправдаются надежды крестьян освободиться от реакции, изгнать гетмана со всей его помещичьей сворой, не допустить на свою шею других властей и насильников и зажить своей настоящей жизнью на началах независимого от каких бы то ни было властей свободного общественного самоустройства и самоуправления.

Одновременно я запросил гуляйпольцев о том, как многочисленны и какого рода оружие немецко-австрийских войск, расположенных как в самом Гуляйполе, так и вокруг него, в ближайших от него деревнях. Много ли в Гуляйполе развелось местных шпионов вообще и из крестьянской среды в частности?

На этот мой запрос я скоро получил ответ от многих крестьян. Он сводился в общем к тому, что шпионов и провокаторов много, но они оперируют главным образом в центре Гуляйполя. Выдающиеся из них: Прокофий Коростелев, Сопляк (который был сыщиком еще в царское время), молодой Леймонский (бывший взводный командир еврейской роты) и многие другие. «Но, — писали мне крестьяне, — больше всего шпионов и провокаторов у нас в Гуляйполе развелось среди богатых евреев. Об этом вы, товарищ Нестор Иванович, подробно узнаете, когда прибудете к нам. Мы много кое-чего вам расскажем и покажем».

Мне лично тяжело было перечитывать все эти записки по одном уже тому, что в них чувствовался антисемитский дух. А я воспитал в себе глубокую ненависть к антисемитизму еще со времен 1905–1906 годов.

Но то, что гуляйпольские крестьяне до 1918 года были чужды антисемитского духа (об этом ярко свидетельствует хотя бы тот факт, что, когда в 1905 году громилы из «Союза истинно русских людей» под руководством Щекатихина и Минаева громили в городе Александровске евреев и присылали своих гонцов в Гуляйполе для организации еврейского погрома, гуляйпольские крестьяне на ряде своих общественных сходов категорически высказались против погромщиков и их гнусных погромческих дел в Александровске), заставило меня отнестись к этим записочкам менее сурово, чем они этого заслуживали. Я хочу сказать, что, вместо того чтобы порвать с ними переписку и, покинув село Рождественку, не отзываться на их зов, я написал им письмо (одно на всех), в котором постарался, как мог, разбить их неосновательную мысль о евреях. И сделал я это тогда, когда уже знал, что еврейская рота под влиянием агентов Украинской Центральной рады и немецкого командования первая арестовала всех анархистов, всех членов революционного комитета, большую часть членов Совета крестьянских и рабочих депутатов в Гуляйполе (в апреле 1918 года). Арестовала с целью выдать всех этих крестьян и рабочих революционеров немецкому командованию на суд. Я знал, что еврейская буржуазия радовалась поведению этой роты. Но я считал долгом революционера доказать крестьянам, что не одни только евреи так гнусно действовали в то время по отношению к революции и к революционерам; что среди неевреев было также много негодяев, подобных тем негодяям-евреям, на которых крестьяне указывали мне в своих записках, и что в этом столь серьезном и сложном вопросе мы разберемся, когда я буду среди них. Теперь же, просил я крестьян и рабочих в своем письме, этот вопрос надо отложить в сторону, чтобы если и нельзя его совсем забыть, то, во всяком случае, возвратиться к нему тогда, когда мы, освободившись от гнета гетмано-немецкой власти, сможем свободно, в порядке общественных сходов разобраться в том, почему именно еврейская рота и еврейская буржуазия так гнусно действовали против революции в пользу Центральной рады и немецкого командования.

Я убеждал крестьян и рабочих в том, что еврейские труженики — даже те из них, которые состояли в этой роте бойцами и были прямыми участниками в контрреволюционном деле, — сами осудят этот позорный акт. Буржуазия же, причастная к провокационным делам в Гуляйполе, свое получит независимо от того, к какой национальности она принадлежит.

И должен отметить, что письмо мое оправдало мои надежды. Крестьяне и рабочие согласились целиком с моими доводами касательно их нападок на евреев и теперь просили лишь моих указаний:

«Что делать? Как и с чего начинать, раз Вы не советуете нам заняться уничтожением виновников апрельского выступления?» И конечно, в заключение опять подчеркивали, чтобы я потерпел еще немного, чтобы не рвался сейчас же в Гуляйполе.

«Ваше появление в Гуляйполе, — писали они, — станет скоро известным в штабе немецких войск и вызовет еще более тяжкие репрессии в отношении крестьян и рабочих вообще, потому что немцы и гетманцы считают всех гуляйпольских крестьян и рабочих Вашими друзьями. А более тяжкие репрессии совсем помешают нам встречаться друг с другом».

Все эти отрывочные сообщения из Гуляйполя меня беспокоили. Я начинал нервничать и задумываться над тем, отвечать ли крестьянам на их просьбу, указать им, что делать, или же, ничего не отвечая, самому поехать к ним.

Посоветовался я кое с кем из окружавших меня рождественских крестьян. Они высказались против того, чтобы я, не предупреждая гуляйпольцев, переезжал к ним. А предупреди последних, так они снова завопят, чтобы не ехал, обнадеживая меня, что они скоро сами приедут и заберут меня к себе. Долго терзался я мыслью о том, чтобы не откладывать больше своего переезда в Гуляйполе. Однако пришел к тому, что на этот раз еще отвечу. Но дальше — нет, дальше не хватит терпения, да и времени терять нельзя, рассуждал я с рождественцами.

«Первой нашей задачей, — писал я гуляйпольцам, — должно быть разделение наших людей в Гуляйполе так, чтобы они были в каждой сотне (участок села) в достаточном количестве. На этих людях лежит обязанность группировать вокруг себя возможно большее количество энергичных и смелых, готовых на самопожертвование крестьян. Затем они должны выделять из этих группирований особо смелых крестьян и с ними совершать в разных местах и по возможности одновременно нападения на помещичьи и кулацкие имения с целью разгона из них как хозяев, так и призванных ими к себе немецко-австрийских солдат-охранителей, которые, как известно, состоят из двенадцати всадников при полном боевом вооружении. (С этим количеством охраны следует всегда считаться при посылке наших сил.) Если нападения не могут быть организованы одновременно в разных местах, то должны иметь место по крайней мере с небольшими промежутками времени одно после другого и повторно. Нападения не должны носить характера грабежа.

Когда группирование наших трудовых и революционных сил будет достаточным для выполнения ряда таких нападений, тогда мы должны будем напасть своими силами и на гуляйпольский немецко-гетманский гарнизон. Разоружив его, мы займем Гуляй-поле и будем во что бы то ни стало удерживать его за собой до тех пор, пока можно будет или по крайней мере пока не отпечатаем воззвание нашего Гуляйпольского подпольного революционно-повстанческого комитета ко всем крестьянам и рабочим Украины. Воззвание это разъясняет цели нашего восстания и зовет крестьян и рабочих присоединиться к нам, восстать в своих районах против угнетателей и помогать нам сеять революционный дух по всей Украине.

Имя Гуляйполя нам много поможет на этом пути. Во всей Запорожско-Приазовской области оно достаточно известно как одно из передовых и революционных сел. Вопреки весеннему выступлению в нем темных сил реакции оно осталось для района тем же передовым и революционным селом. На его зов отзовутся многие районы. И если мы окажемся на своих местах, т. е. если мы не будем спать антиреволюционной спячкой, какой спят, я видел, многие революционеры в городах России (да, как видим, спят они по городам и у нас на Украине), то мы организуем все эти районы вокруг Гуляйполя и из него двинемся в поход, на сей раз более решительный и грозный против всех наших угнетателей.

Нужно только держать выше и решительнее черное знамя нашей крестьянской группы анархистов-коммунистов, на котором, как вам, друзья, известно, написано: „С угнетенными против угнетателей всегда!

Да здравствует братский союз тружеников села и города!

Да здравствует средство полного их освобождения — социальная революция!“

В согласии с вышеотмеченными положениями в апреле сего года прошла в городе Таганроге конференция отступивших гуляйпольцев. Участники этой конференции не сегодня завтра будут среди вас. Но ожидать их сложа руки было бы великим преступлением перед делом революции, перед делом трудящихся села и города, которое мы начали, но ввиду многочисленных врагов его не успели ввести в русло организованно-созидательного расцвета и развития.

Итак, потрудимся над этим великим и ответственным делом!

Ваш Нестор

7. VIII. 1918 года

Р. S. По получении этого письма сообщите мне сейчас же, что вы думаете предпринять, или же укажите, когда и к кому из вас мне наиудобнее приехать самому. Время не стоит, а движется, а дело стоит и обречено не двигаться с места».

С нетерпением ожидал я ответа на это свое послание. Надеялся, что на этот раз он будет удовлетворительным. В ожидании ответа я старался договориться с крестьянами села Рождественки обо всем, касающемся организации боевых крестьянских групп.

Так провозился я еще около пяти-шести дней в Рождественке. Наконец моя старушка мать привезла мне ряд писем из Гуляйполя. Одно из них носило коллективный характер за рядом подписей. Оно гласило:

«Дорогой Нестор Иванович!

Категорически предупреждаем Вас самому не переезжать в Гуляйполе. Более того, мы настаиваем, чтобы Вы переехали из Рождественки еще далее от Гуляйполя, потому что у нас среди гетманцев носятся упорные слухи, что Махно приехал в Гуляйполе и поселился нелегально где-то на окраине его. Мы накануне повального обыска во всем Гуляйполе.

Неужели Вы не верите нам, что мы так же, как и Вы, если не еще больше, хотим Вас перетащить к себе?.. Ваше письмо мы обсуждали и еще будем обсуждать. Согласно его положениям начнем нашу работу. Как только увидим, что нам можно собираться, мы сейчас же перетащим и Вас сюда. Но сами Вы не приезжайте. Вы погибнете здесь раньше дела. За Вас немцы не пожалеют заплатить хорошие деньги, и могут найтись люди, которые Вас выдадут за эти деньги…

Подписи: Яков, Павло, Михаил, Грыцько».

В этой группе крестьян участвовал мой племянник, Михаил Махно, спасшийся от расстрела (так же как и брат мой Савва Махно) благодаря трусости помещиков, услыхавших, что я возвратился из России и невдалеке от Гуляйполя нелегально организовываю по селам крестьян. Эти помещики отстояли Михаила перед немецким командованием. За час до расстрела его освободили. Этому другу я очень доверял и решил было на недельку-две совсем замолчать и даже выехать из Рождественки. Но то было время, когда мысли могли быстро меняться. Через день я изменил свое решение. Я почувствовал в себе большую ответственность за бездействие в такое время. Кроме того, я решил присмотреться самому лично к жизни Гуляйполя и гуляйпольцев. Я окончательно решил переехать в Гуляйполе. Окружавшие меня революционеры-крестьяне просили не предпринимать этого рискованного преждевременного шага. Но это не помогло. Я был в ту минуту упорен и стоял на своем: настойчиво просил подвезти меня к Гуляйполю, а там-де я сам найду дорогу пробраться к своим близким.