Украинские сказки и легенды

ДЕДОВА ДОЧКА И ЗОЛОТАЯ ЯБЛОНЬКА

Жили себе дед да баба. У деда была дочка, и у бабы была дочка. А был дед женат второй раз, — от первой жены была у него дочка, а бабу он взял вдовушку, и была у нее дочка, выходит, что стали дети сводными сестрами. Росли себе девочки вместе, стали уже девушками. Да только невзлюбила мачеха дедову дочку, все, бывало, на нее нападает, все ее бьет и ругает.

Вот собирается раз баба на ярмарку и дочку с собою берет. Нарядила ее, как панночку, усадила на возу, а дедовой дочке велит:

— Смотри ж, такая-сякая, пока я с ярмарки вернусь, чтоб ты прядево спряла, полотна наткала, выбелила да на стол положила.

Вот села девушка у оконца и плачет. А тут подходит к оконцу корова, что от ее покойной матери осталась.

— Чего ты, девонька, плачешь? — спрашивает ее.

— Как же мне, коровушка-матушка, не плакать? Велела мать, чтобы я, пока она с ярмарки вернется, и напряла, и наткала, и полотно бы выбелила.

— Не горюй, голубка моя! Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, и наберешь там полотна, сколько тебе надобно.

Влезла она вмиг коровке в правое ухо, а там — добра!.. Взяла она три штуки полотна белого да тонкого, вылезла в левое ухо, положила полотно на стол, сама у оконца села, мачеху дожидается. Приехала мачеха.

— Ну что, такая-сякая, готово полотно?

— Готово, — говорит, — вон на столе лежит.

— Где же ты его взяла? Должно быть, украла!

— Нет, — говорит, — сама напряла.

Вот спустя неделю или около того опять собирается баба на ярмарку, опять берет дочку с собой, а дедовой снова велит, чтобы полотна наткала. Села она у окошка, плачет. Приходит корова.

— Чего ты, девонька, плачешь?

— Да как же мне, коровка-матушка, не плакать? Мать снова велела, чтобы было полотно.

— Не горюй, — говорит коровка. — Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, да и набери, сколько тебе надобно.

Она полезла, взяла полотно, положила на стол, села у оконца и мачеху дожидается.

— Спасибо, — говорит, — тебе, коровка, что меня выручаешь!

Приехала мать, спрашивает:

— Ну что? Полотно готово?

— Вон на столе, — говорит.

— Да где ж ты его берешь, такая-сякая? Должно быть, воруешь?

Та говорит, что нет, сама, мол, полотно наткала. Мачеха не верит.

Вот спустя несколько дней собирается опять баба на ярмарку и велит снова дедовой дочке, чтобы было полотно. Перед отъездом послала ее за чем-то к соседу, а сама с дочкой советуется, как бы это подсмотреть, где она полотно брать будет.

— Знаешь что, мама? Полезу-ка я на печь, улягусь у трубы, а ты меня укроешь, вот она меня и не заметит, а я уж все высмотрю, что она делать будет.

— Ну, хорошо, — говорит, — дочка!

Забралась она на печку, а баба поскорей прикрыла ее, а сама оделась и поехала, пока еще дедова дочка не вернулась.

Вернулась дедова дочка, села у окошечка и плачет.

Пришла коровка.

— Чего ты, девонька, плачешь?

— Да как же мне не плакать, если мать снова велела мне полотна наткать.

— Не горюй, — говорит коровка, — все устроится. Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь.

Полезла она, взяла полотно, положила на стол, сама села у оконца, мачеху дожидается. А бабина дочка лежит на печи и все видит и слышит.

Приехала баба.

— Ну что, такая-сякая, готово полотно?

— Готово, — говорит.

— Ну, ступай волов выпряги!

Только та из хаты, а дочка слезла с печи и давай матери рассказывать, что тут было. Начала тогда баба клясть-проклинать корову.

— Чтоб и духу ее не было, — говорит деду, — зарежь да зарежь!

— Да зачем же ее резать? Ведь корова такая хорошая, что ни год, то с теленочком.

— Чтоб не было ее! Душа моя ее не выносит!

Нечего делать деду.

— Что ж, — говорит, — завтра зарежу.

Как услыхала дедова дочка, что ее коровку зарезать собираются, плачет. Вышла в ночи тихонько из хаты и пошла к коровке на скотный двор.

— Коровка-матушка, — говорит, — тебя зарезать собираются.

— Ничего, — молвит коровка, — ты, девонька, не горюй; как зарежут меня и станут разбирать мясо, ты себе ничего не бери, возьми только голову; а как дадут тебе голову, ты возьми и закопай ее там-то и там-то на огороде и каждый день наведывайся.

Вот на другой день утром наточил дед нож и пошел за коровкой.

Зарезал ее, обмыл, внес мясо в хату, и давай его делить.

— А тебе, — спрашивает, — дочка, что дать?

— Ничего мне не надо, только голову дайте.

— Вот глупая! Что с головы проку?

— Ничего, уж дайте мне голову!

Дали ей голову. Отнесла она ее сразу же на огород и закопала. На другой день поднялась раным-рано, тотчас пошла на огород к тому месту, где голову закопала. Пришла, глядь — а там выросла уже яблонька, да еще какая! Золотой на ней листочек, то листочек серебряный. Любуется она яблонькой. А пташки поют: соловьи, кукушки, райские птицы — так всю яблоньку и укрыли, и к ней, дедовой дочке, ну прямо так и садятся на плечи и на голову, — так ее всю и прикрыли, и щебечут. Постояла она, постояла, поглядела и вернулась опять в хату, как ни в чем не бывало.

Прошло так, может, с месяц. Ходит дедова дочка, что ни день, к яблоньке, а яблонька выросла уже большая, зацвела золотыми и серебряными цветочками, а там и яблоки на ней поспели: одно золотое, а другое серебряное. А про яблоньку никто из домашних и не знает. Уж на что бабина дочка проныра, но и та еще не доведалась.

Но проезжал раз мимо села какой-то пан, глянул на дедов огород, а там что-то, словно солнце, сияет. Велел пан остановить лошадей и своего слугу посылает.

— Ступай, — говорит, — посмотри, что там за диво такое? Подходит слуга поближе к яблоньке, и как глянул…

— Ну, — говорит, — пане, я и отродясь такого дива не видывал.

А пан ему и говорит:

— Сорви мне яблочко!

Только протянул слуга руку, чтоб сорвать яблочко, а яблонька вверх — шугу! И — зашумела, а за ней и все птички ввысь поднялись, и поют распевают. Стоит слуга, и руки уже опустил. А пан ему говорит:

— Ступай позови сюда хозяина.

Пришел слуга к деду в хату:

— Здорово, дед!

— Здорово!

— Это твой огород?

— Мой.

— Расскажи, дедушка, что это у тебя там на огороде за диво?

— А что такое?

— Да ты разве не знаешь? А яблонька?!..

— Какая-такая яблонька? У меня и сада-то нету.

— Ну, пойдем со мной, посмотришь!

Накинул дед свитку и пошел. Как глянул на яблоньку… боже ты мой! Так глаза ему и ослепило! Остановился он, смотрит.

А пан из кареты кричит:

— Здравствуй, дедусь!

— Здравствуйте, паночку!

— Это что, твой огород?

— Мой.

— И яблонька твоя?

— Моя.

— А не можешь ли сорвать мне яблочко?

— Что ж, можно!

— Так сорви, пожалуйста, я за это тебе что хочешь заплачу. Но только протянул дед руку к яблочку, а яблонька — шугу!

Так ввысь и взлетела! Дед так руки и опустил. А пан говорит:

— Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате, дочка или сын, так пусть выйдет. Если сорвет яблочко сын или баба — большую награду получишь, а если дочка — возьму ее в жены.

Пошел дед в хату, рассказал обо всем бабе. Как всполошилась баба и давай наряжать свою дочку. А дедова дочка сидит себе в уголочке, только посмеивается, думает про себя: «Куда вам его сорвать!»

Вот баба нарядила свою дочку и повела к пану:

— Здравствуй, бабуся!

— Здравствуйте.

— А не сможешь ли ты или твоя дочка сорвать мне яблочко?

— Отчего ж, паночку, можно. Дочка, сорви-ка пану яблочко!

Но только протянула дочка руку, а яблонька вверх — шугу!

Она так и покраснела и бегом в хату. Подошла потом баба. Да куда уж там — только стала она подходить, а яблонька и махнула уж вверх!

— Что за чудо! Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате? — спрашивает пан, — так пускай выйдет.

— Да есть, еще, пан, дивчина.

А баба не утерпела:

— Да что ты там толкуешь? Да это, паночку, у нас неряха такая, что и глянуть противно.

— Ничего, пускай выйдет! Позовите ее.

Пошел дед ее звать. Накинула она сермяжку — латка на латке — да и вышла.

— А что, девушка, не сможешь ли сорвать мне яблочко?

— Хорошо, — говорит, — пане, сейчас.

Только стала она подходить, а яблонька так к ней и пригнулась, а птички ее так и прикрыли, поют заливаются. Сорвала она яблочко, подала его пану.

— Раз так, — говорит пан, — ты будешь моей! Я объявил: кто из девушек сорвет мне яблоко, ту и возьму в жены.

Взял он ее за руку и усадил возле себя в карету. Поехали они, и яблонька за ними двинулась.

Вот приехали они домой, и ввел пан дедову дочку в свои хоромы.

— А теперь, — говорит, — будь хозяйкой в моем доме.

И вмиг откуда и взялись служанки, принесли ей богатую одежду, одели, а на другой день пан с ней обвенчался. А яблонька стала как раз у окна, перед и горницей; а пташки поют, щебечут, хорошо и весело жить молодым!

Так прожили они год, уже и ребеночек есть, радуются они.

Вот и говорит раз баба деду:

— Как-то живет теперь твоя дочка? А давай, дед, поедем ее навестить.

Собрались и поехали. Баба взяла и свою дочку, а чтоб дед не заметил, положила ее на возу и епанчой укрыла.

Приехали туда. Хозяин с хозяйкою так им рады, И стала баба такая, что прямо не узнать: к дочке, к панночке, такая добрая да ласковая, возле ребеночка все суетится, по хозяйству пошла, всюду разглядывает.

Я, говорит, — поживу у тебя, дочка, может, чем тебе и пригожусь.

А ее дочка все на возу лежит, и никто не знает, что она здесь. Пани о ней расспрашивает, жива ли, здорова ли, не выдали ли замуж.

— Нет, — говорит, — она дома по хозяйству осталась.

Гостят они там вот уж неделю и вторую, а баба все не показывает свою дочку. Вот поехал раз пан на охоту и задержался. Все домашние уже спать улеглись. Взяла тогда баба свою дочку, повела ее в покои, нарядила ее в панскую одежду и в панскую постель уложила, а с пани сделала так, что та уплыла щукою в море.

Приехал пан, сразу пошел в горницу к пани, рассказывает ей, где бывал, почему задержался, а та все стонет:

— Я, — говорит, — больная.

А ребенок на другой день все плачет и плачет без матери.

— Чего он плачет? — спрашивает пан.

А один слуга видел все, что тут делалось, взял ребенка на руки и говорит пану:

— Понесу я его прогуляться.

Вот принес он его к берегу и кличет:

— Сестрица моя, Оленица! Выплынь, выплынь к берегу, дитё твое умирает.

Выплыла она на берег, взяла ребеночка, накормила, поглядела и назад слуге отдала, а сама — в воду. Вот так и ходил слуга к ней, может, с неделю, пока пан не заметил.

— Куда это ты все носишь ребенка?

— Да куда ж, пан, носить, как не в сад или на речку, чтоб не плакало.

— Ой, нет, врешь! Признавайся, а не то плохо тебе будет.

А слуга так-таки и не признался. Вот вынес он раз ребенка к речке, а пан проследил за ним издали и спрятался за лозами. Стал слуга кликать пани, она и выплыла. Только она взяла ребенка, а пан из-за куста. А она — бух в воду!..

Велел пан принести тогда сеть. Закинули сеть, поймали ее. Принесли домой, внесли в горницу. Велел пан нарезать розог, и давай ее сечь. Уж она, бедняжка, и в лягушку, и в гадюку, и в кукушку обращалась, а он все ее сечет, а потом взяла и обернулась под конец женой. Начала тут плакать и рассказывать:

— Как тебе, — говорит, — не совестно так надо мной издеваться! Да разве ж это я по своей воле — это мачеха так со мной сделала.

Велел тогда дан вывести из конюшни самых быстрых, необъезженных жеребцов и привязать бабу вместе с дочкой к конским хвостам. Привязали их и пустили в чистое поле.

А пан с пани стали жить-поживать ладно и весело.

ДЕД И РАК

Были себе дед да баба, и жили они у моря, а детей у них не было. Наловит, бывало, дед рыбы, баба сжарит, поедят, да еще и останется. Вот они и жалуются.

— Вот, — говорят, — если бы были у нас детки, что осталось, то они и поели бы.

И пошли они к какой-то бабке, и сделала она им так, что нашлось у них двое деток. А как детки нашлись, перестала рыба хорошо ловиться; что дед ни поймает, баба нажарит, детей накормит, сами поедят, что останется, да и сидят голодные. Давай они опять жаловаться.

— То, — говорят, — как не было детей, было что и поесть, а теперь сидим голодные.

Бог и забрал детей. А как забрал, то и вовсе перестала рыба ловиться.

— Вот, господи, — жалуются, — как были дети, то хоть возле них мы кормились, а как не стало детей, и рыбы не стало.

Вышел дед раз к морю, начал рыбачить, да и поймал рака. Принес домой.

— Разведи, — говорит, — огонь, хоть рака зажарим.

А рак и говорит:

— Эй, дед, не жарь меня, а ступай ты к морю да окуни по локоть руки на том месте, где ты меня поймал.

Пошел дед и вытащил целый мешок денег. Накупил сразу, что ему было надобно, и как начал жить, то скоро деньги и прожил. Вот как прожился, опять за рака.

— Разведи, баба, огонь, будем рака жарить.

А тот рак у него все время был где-то в чулане запрятан. Рак и просится:

— Не жарь меня, дед, а ступай на то место, где меня поймал, да стань по колени в воду.

Пошел дед, сунул ноги в воду и вытащил большой мешок, денег. И как начал дед на те деньги богатеть, как начал, вот уж и лавками на торгу обзавелся. Вот однажды рак ему и говорит:

— Ступай, дед, сватай за меня царевну.

— Как же я буду за тебя сватать, ежели ты рак?

— Да ступай, — говорит, — сватай!

И пошел дед к царю.

— Выдавайте, — говорит, — вашу царевну за моего рака замуж!

— За какого такого рака?

— Да так-таки за простого рака.

— Как же за него, — говорят, — отдавать, если он рак? Ну, ладно, скажи своему раку, что как будут у него такие слуги, как у меня, и такой дворец, как у меня, да еще от его дворца к моему будет мост — одна доска серебряная, а другая золотая, один столб золотой, другой серебряный, один гвоздь серебряный, другой золотой, а по тому мосту когда будет ехать, чтоб сады цвели, а когда возвращаться будет, чтоб уже и плоды поспели.

Приходит дед, да и хвалится раку.

— Что ж, — говорит, — это можно.

Вот поднялся утром дед, так и напугался. Кровать у него и дворец еще получше царского. Садится он в карету и рака с собой кладет; едут по мосту — а по бокам такие сады цветут!..

Что ж тут делать? Надо царевне замуж за рака идти. Обвенчались они, а он днем за печкой живет, а ночью из него такой молодец делается!

Вот и подглядела царевна, где он свою скорлупу прячет, взяла ее и сожгла.

Проснулся он утром и к скорлупе — ох, беда, — а ее нету.

— Ну, — говорит, — если ты не хотела меня ждать, пока сроки исполнятся, — то не скоро теперь увидишь. Да вот возьми разве железные черевички, как порвутся они, то, может, и я вернусь.

Сказал и пошел себе.

Вот живет она и живет, уже о нем и забыла, вдруг видит — рвутся уже черевички, а тут и он возвращается.

И стали жить они после того счастливо.

ТЕЛЕСИК

Жили себе дед да баба, детей у них не было. Горюет дед, горюет баба:

— Кто же за нами на старости лет присмотрит, коль детей у нас нету?

Вот баба и просит деда:

— Поезжай да поезжай, дед, в лес, сруби мне деревцо, сделаем колыбельку, положу я чурочку в колыбельку и буду ее колыхать, будет мне хоть забавушка!

Дед и поехал, срубил деревцо, сделал колыбельку. Положила баба чурочку в колыбельку, качает и песню поет:

Колышет да поет, колышет и поет. Вечером спать улеглись. Утром встают, глядь — а из той чурочки сделался сыночек. Они так обрадовались, что боже ты мой! И назвали того сыночка Те-лесиком.

Растет сынок, подрастает и такой стал красивый, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке рассказать.

Вот подрос он и говорит:

— Сделай мне, тату, золотой челнок, а вёслышко серебряное, буду я рыбку ловить да вас кормить!

Вот и сделал дед золотой челночек и серебряное вёслышко, спустили на речку, он и поплыл. Вот плавает он по речке, рыбку ловит, деда, бабу кормит; что наловит — отдаст и опять поплывет. Так и живет на реке. А мать ему есть приносит. Вот она раз и говорит:

— Гляди, сынок, не ошибись, как стану я тебя кликать, плыви к бережку, а если кто чужой, то плыви дальше!

Вот мать сварила ему завтрак, принесла на берег и кличет:

Услыхал Телесик.

— Это моя матушка мне завтрак принесла!

Плывет. Пристал к бережку, наелся, напился, оттолкнул золотой челнок серебряным веслышком и поплыл дальше рыбку ловить.

А змея и подслушала, как мать Телесика кликала, подошла к берегу и давай кричать толстым голосом:

А он слышит.

— Нет, это не моей матушки голос. Плыви, плыви, челнок, дальше, дальше! Плыви, плыви, челнок, дальше!

Челнок и поплыл. А змея стояла-стояла и пошла от берега прочь.

Вот мать Телесика наварила ему обед, принесла к бережку и кличет:

Он услыхал.

— Это моя матушка мне обед принесла!

Приплыл он к бережку, наелся, напился, отдал матери рыбку, которую наловил, оттолкнул челнок и опять поплыл.

Приходит змея к берегу к опять толстым голосом:

Услыхал он, что это не материн голос, и махнул вёслышком:

И поплыл челночек вперед.

И вот так который раз: как мать принесет и позовет, он и пристанет к берегу, а как змея зовет — он махнет веслышком, челнок и поплывет дальше.

Видит змея, что ничего не поделает, и пошла к кузнецу:

— Кузнец, кузнец! Скуй мне такой тоненький голосок, как у матери Телесика!

Кузнец и сковал. Подошла она к бережку и начала кликать:

Он и подумал, что это мать:

— Это моя матушка мне есть принесла!

Да и подплыл к бережку. А змея выхватила его из челна и понесла к себе домой.

— Оленка, Оленка, отопри!

Оленка открыла, вошла змея в хату.

— Оленка, Оленка, истопи-ка печь, да так, чтобы камни развалились.

Натопила Оленка так, что камни разваливаются.

— Оленка, Оленка, испеки мне Телесика, пока я в гости схожу.

Оленка и говорит:

— Садись, Телесик, на лопату! Я попробую, ты тяжелый или нет.

А он говорит:

— А я не знаю, как садиться.

— Да садись! — говорит Оленка.

Он и положил на лопату голову.

— Да нет же, садись совсем!

Он положил одну руку.

— Вот так? — спрашивает.

— Нет, не так!

Положил он другую руку.

— Так, что ли?

— Да нет же, нет! Садись весь!

— А как же? Так, может? — да и положил ногу.

— Да нет же, — говорит Оленка. — Не так!

— Ну так сама покажи, — говорит Телесик, — а то я не знаю как.

Она только села, а он — за лопату, бросил Оленку в печь и заслонкой прикрыл, а сам запер хату, взобрался на явор, да и сидит.

Вот прилетает змея.

— Оленка, Оленка, отвори!

Молчит Оленка.

— Оленка, Оленка, отвори!

Не слышно Оленки.

— Вот чертова Оленка, уже убежала с хлопцами гулять.

Змея сама открыла хату. Открыла змея заслонку, вынула из печи и ест, — думает, что это Телесик. Наелась досыта, вышла на двор и катается по траве.

— Покатаюсь, поваляюсь, Телесикова мясца наевшись!

А Телесик с явора:

— Покатайся, поваляйся, Оленкиного мясца наевшись!

Она слушает. И опять:

— Покатаюсь, поваляюсь, Телесикова мясца наевшись!

А он снова:

— Покатайся, поваляйся, Оленкиного мясца наевшись.

Она смотрит и увидела Телесика. Кинулась к явору, начала его грызть. Грызла, грызла, все зубы поломала, а перегрызть никак не может. Кинулась к кузнецу:

— Кузнец, кузнец, скуй мне такие зубы, чтобы явор перегрызть и Телесика съесть!

Кузнец и сковал. Как начала она опять. Вот-вот уже перегрызет. И вдруг летит стадо гусей. Телесик их и просит:

А гуси в ответ:

— Пускай тебя средние возьмут!

А змея грызет-грызет. Телесик сидит да плачет. Вдруг опять летит стадо гусей. Телесик и просит:

А те ему говорят:

— Пускай тебя задние возьмут!

Телесик опять плачет. А явор так и трещит. Змея уже устала, пошла напилась воды и опять грызет. Вдруг летит еще стадо гусей. А Телесик обрадовался и просит:

— Пускай тебя крайний возьмет! — да и полетели.

Телесик думает: «Пропал я теперь навек», да так горько плачет, весь слезами обливается, а змея вот-вот. явор повалит. Вдруг летит себе один-одинешенек гусенок, отстал, еле летит. Телесик к нему:

Он и говорит:

— Садись.

Телесик сел. Вот принес гусенок Телесика к батюшке и посадил его на завалинке, а сам полетел.

Вот сидит Телесик на завалинке. А баба напекла пирожков, вынимает из печки и говорит:

— Этот пирожок тебе, дед, а этот пирожок мне!

А Телесик со двора:

— А мне?

Вынимает она опять пирожки и:

— Это тебе пирожок, дедуся, а это мне!

А Телесик опять:

— А мне?

Они удивляются.

— Ты не знаешь, дед, кто это будто кричит: «А мне»?

— Нет, — говорит, — не знаю.

— Да, наверное, дед, мне послышалось.

И опять пирожки из печи вынимает:

— Это вот тебе пирожок, дедуся, а это мне!

А Телесик сидит на завалинке.

— А мне? — спрашивает.

Выглянул дед в окошко — а это Телесик! Выбежали они, схватили его, внесли в хату да так радуются. Накормила его мать, напоила, голову ему помыла и чистую рубашечку дала.

Вот и живут, хлеб жуют, постолом добро носят, коромыслом воду возят, и я там была, мед-вино пила, по бороде текло, а в рот не попало.

ОХ!

В стародавние времена все это было не так, как ныне, раньше всякие чудеса на свете творились, да и свет-то был не такой, как теперь. Нынче этого ничего нету… Расскажу я вам сказку про лесного царя Оха, какой он был.

Давным-давно, не на нашей памяти, а пожалуй, когда еще и отцов и дедов наших не было на свете, жил-был бедный мужик с женой, у них был всего один сын, да и тот не такой, как надо: уродился такой ленивец, что и не приведи господи! И за холодную воду не возьмется, все на печи сидит, только просо пересыпает. Ему уже, пожалуй, лет двадцать, а он все без штанов на печи живет — никогда не слазит: как подадут поесть, поест, а не дадут, то и так обходится.

Вот отец с матерью и горюют:

— Что нам с тобой, сынок, делать, что ты ни к чему негожий! У других дети своим отцам помогают, а ты только даром у нас хлеб переводишь!

А ему хоть бы что: сидит да просо пересыпает… У других-то пойдет ребенку пятый, шестой год, а он уж отцу-матери в помощь; а этот вот вырос такой детина, что аж под самый потолок, а все без штанов ходит, делать ничего не умеет.

Горевали-горевали отец с матерью, а потом мать и говорит:

— Что ж ты, старик, думаешь с ним делать? Вишь какой он уже вырос, а такой дурень — ничего делать не умеет. Отдал бы ты его хотя бы внаймы. Может, чужие люди его чему-либо дельному научат?

Пораздумали, и отдал его отец к портному в обученье. Вот побыл он там дня три, да и убежал; забрался на печку — опять просо пересыпает. Побил его отец хорошенько, выругал, отдал к сапожнику учиться. Так он и оттуда убежал. Отец опять его побил и отдал учиться кузнечному ремеслу. Но и там он долго не пробыл — убежал. Что делать отцу?

— Поведу, — говорит, — его, такого-сякого, в другое царство: уж куда ни отдам внаймы, то отдам, может, оттуда и не убежит. —

Взял и повел его.

Идут они и идут, долго ли, коротко ли, вошли в такой дремучий лес, что только небо да землю видать. Входят в лес, утомились немного; видят — стоит у дорожки обгорелый пенек, — старик и говорит:

— Притомился я, сяду отдохну маленько.

Только стал он на пенек садиться и вымолвил:

— Ох! Как же я утомился! — как вдруг из пенька, откуда ни возьмись, вылазит маленький дедок, сам весь сморщенный, а борода зеленая, аж по колена.

— Что тебе, — говорит, — человече, от меня надобно?

Удивился старик: откуда такое диво взялось? И говорит ему:

— Я разве тебя звал? Отвяжись!

— Как же не звал, — говорит дедок, — когда звал!

— Кто же ты такой? — спрашивает старик.

— Я — лесной царь Ох. Ты зачем меня звал?

— Да чур тебя, я и не думал тебя звать! — говорит старик.

— Нет, звал: ты ведь сказал: «Ох!»

— Да это я устал, — говорит старик, — вот и сказал так.

— Куда ты идешь? — спрашивает Ох.

— Куда глаза глядят! — отвечает старик. — Веду своего дурня внаймы отдавать, может, чужие люди его уму-разуму научат. А дома, куда его ни отдавал, он отовсюду убегал.

— Так отдай его мне, — говорит Ох, — я его выучу. Только с таким уговором: как год у меня пробудет, ты придешь за ним, и если его узнаешь, то бери, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.

— Хорошо, — говорит старик.

Ударили по рукам, магарыч распили; пошел себе старик домой, а сынка Ох к себе повел.

Вот повел его Ох и ведет прямо на тот свет, под землю, привел к зеленой хатке, камышом крытой; и все в той хатке зеленое: и стены зеленые, и лавки зеленые, и жена Оха зеленая, и дети зеленые, — сказано, всё, всё. А работницами у Оха Мавки — такие изумрудные, как рута…

— Ну, садись, — говорит Ох своему наймиту, — да маленько поешь.

Подают ему Мавки еду, а еда вся зеленая. Он поел.

— Ну, — говорит Ох, — коли взялся у меня работать, то дровец наруби да в хату принеси.

Пошел работник. Уж рубил или нет, а лег на дровах и — уснул. Приходит Ох, а тот спит. Взял он его, а своим работникам велел наносить дров, его связанного на дрова положил и поджег их. И сгорел работник! Взял тогда Ох и развеял пепел его по ветру, но выпал один уголек из пепла. Окропил его Ох живою водой — вдруг ожил работник и стал малость умней и проворней. Опять велел ему дров нарубить. А тот опять уснул. Ох поджег дрова, спалил работника снова, пепел по ветру развеял, уголек живою водой окропил — ожил работник и стал такой красивый, что лучше нету! Вот сжег его Ох и в третий раз и опять окропил уголек живою водой — и сделался из ленивого парубка такой проворный да красивый казак, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке рассказать.

Пробыл парубок у Оха год. Миновал год, приходит отец за сыном. Пришел в лес к тому обгорелому пеньку, сел и говорит:

— Ох!

Ох и вылез из пенька, говорит:

— Здорово, человече!

— Здорово, Ох!

А что тебе, человече, надобно? — спрашивает.

— Пришел, — говорит, — за сыном.

— Ну пойдем, коль узнаешь — бери его с собой, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.

Пошел старик за Охом. Приходят к его хате. Ох вынес мерку проса, высыпал — и сбежалось петухов видимо-невидимо.

— Ну, узнавай, — говорит Ох, — где твой сын?

Смотрит старик — все петухи одинаковые: один в один, не узнал.

— Ну, — говорит Ох, — ступай домой, раз не узнал. Твой сын еще год у меня прослужит.

Пошел старик домой.

Проходит и второй год. Идет опять старик к Оху. Подошел к пеньку:

— Ох! — говорит.

Ох и вылез к нему.

— Иди, — говорит, — узнавай! — И повел его в овчарню, а там — бараны и все один в одного. Смотрел-смотрел старик, но так и не узнал.

— Коли так, ступай домой: твой сын еще год у меня проживет.

Ушел старик пригорюнившись.

Проходит и третий год. Идет старик к Оху. Идет и идет, вдруг навстречу ему дед, весь белый, как кипень, и одежа на нем белая.

— Здорово, человече!

— Доброго здоровья, дед!

— Куда тебя бог несет?

— Иду, — говорит, — к Оху сына своего выручать.

— Как так?

— Да так, мол, и так, — говорит старик.

И рассказал белому деду, как отдал он Оху внаймы своего сына и с каким уговором.

— Э! — говорит дед. — Дело твое плохо! Долго он тебя будет водить.

— Да я, — говорит старик, — и сам уже вижу, что дело плохо, да не знаю, что мне теперь и делать. Может, вы, дедушка, знаете, как мне сына-то выручить?

— Знаю, — говорит дед.

— Так скажите мне, дедушка, миленький: я весь век за вас бога буду молить! Все-таки, какой бы там сын ни был, а родной мне, своя кровинка.

— Так слушай, — говорит дед. — Как придешь к Оху, он выпустит тебе голубей, — будет их зерном кормить. Ни одного из тех голубей не бери, а возьми только того, который есть не станет, а будет он сидеть под грушей да перышки чистить: это твой сын!

Поблагодарил старик деда и пошел.

Приходит к пеньку.

— Ох! — говорит.

Ох и вылез к нему и повел его в свое лесное царство. Вот высыпал Ох мерку пшеницы, созвал голубей. Слетелось их такое множество, что боже ты мой! И все один в одного.

— Ну, узнавай, — говорит Ох, — где твой сын. Коль узнаешь — твой будет, а не узнаешь — мой!

Вот все голуби клюют пшеницу, а один сидит под грушей, нахохлился и перья чистит. Старик говорит:

— Вот это мой сын!

— Ну, угадал! Бери, коли так.

Ох обратил голубя в такого красивого парубка, что лучшего во всем свете не найти. Сильно обрадовался отец, обнимает сына, целует, оба радуются.

— Пойдем, сын, домой.

Вот и пошли.

Идут по дороге, беседуют. Отец расспрашивает, как ему у Оха жилось. Сын все рассказывает, а отец жалуется, как бедствует он, а сын слушает. А потом отец говорит:

— Что же нам теперь, сыне, делать? Я бедняк, и ты бедняк. Прослужил ты три года, да ничего не заработал!

— Не горюйте, таточку, все устроится. Будут, — говорит, — в лесу панычи на лис охотиться; вот обернусь я борзою собакой, поймаю лису, и захотят панычи меня у вас купить, а вы меня за триста рублей и продайте, только продавайте без цепочки: будут у нас деньги, разживемся.

Идут они и идут; глядь — на опушке собаки за лисицей гонятся: никак лиса убежать не может, а борзая никак ее не нагонит. Вмиг обернулся сын борзою собакой, догнал лисицу и поймал. Выскочили из лесу панычи:

— Это твоя собака?

— Моя!

— Хорошая борзая! Продай ее нам.

— Купите.

— Что ж тебе за нее дать?

— Триста рублей без цепочки.

На что нам твоя цепочка, мы ей золоченую сделаем. Бери сто!

— Нет.

— Ну, забирай деньги, давай собаку.

Отсчитали деньги, взяли борзую и стали опять за лисой гоняться. А она как погнала лису да прямо в лес: обернулась там парубком, и явился снова к отцу.

Идут они и идут, а отец и говорит:

— Что нам, сын, этих вот денег? Только разве хозяйством обзавестись да хату подновить…

— Не горюйте, таточку, еще будут. Сейчас, — говорит, — будут панычи за перепелами с соколом охотиться. Вот обернусь я соколом, и станут они меня у вас покупать, а вы продайте меня опять за триста рублей, только без колпачка.

Идут они полем, глядь — спустили панычи на перепела сокола. Гонится сокол, а перепел убегает: сокол не догонит, перепел не убежит. Обернулся тогда сын соколом, вмиг насел на перепела. Увидали это панычи.

— Это твой сокол?

— Мой.

— Продай его нам.

— Купите.

— Что хочешь за него?

— Коль дадите триста рублей, то берите себе, да только без колпачка.

— Мы ему парчовый сделаем.

Сторговались, продал старик сокола за триста рублей. Вот пустили панычи сокола за перепелом, а он как полетел — и прямо в лес, обернулся парубком и опять к отцу воротился.

— Ну, теперь мы маленько разжились, — говорит старик.

— Подождите, таточку, еще будет! Как станем проходить мимо ярмарки, обернусь я конем, а вы меня продайте. Дадут вам за меня тыщу рублей. Да только продавайте без уздечки.

Подходят к местечку, а там ярмарка большая или что-то вроде того. Обернулся сын конем, а конь такой, словно змеи, что и подступить к нему страшно! Ведет отец коня за уздечку, а тот так и гарцует, копытами землю бьет. Посходились купцы, торгуются.

— За тыщу, — говорит, — без уздечки продам.

— Да зачем нам твоя уздечка! Мы ему серебряную, золоченую-сделаем!

Дают пятьсот.

— Нет!

А тут цыган подходит, слепой на один глаз.

— Что тебе, старик, за коня?

— Тыщу без уздечки.

— Э, дорого, батя, бери пятьсот с уздечкой!

— Нет, не рука, — говорит отец.

— Ну, шестьсот… бери!

Как начал цыган торговаться, а старик и копейки не уступает»

— Ну, бери, батя, только с уздечкой.

— Э, нет, уздечка моя!

— Милый человек, да где ж это видано, чтоб продавали коня без узды? Как же его взять-то?..

— Как хочешь, а уздечка моя! — говорит старик.

— Ну, батя, я тебе еще пять рубликов накину, только с уздечкой.

Подумал старик: «Уздечка каких-нибудь три гривны стоит, а цыган дает пять рублей», — взял да и отдал.

Распили магарыч. Взял старик деньги и пошел домой, а цыган вскочил на коня и поехал. А был то не цыган. Ох цыганом обернулся.

Несет конь Оха выше дерева, ниже облака. Спустились в лесу, приехали к Оху. Поставил он коня в стойло, а сам в хату пошел.

— Не ушел-таки из моих рук, вражий сын, — говорит жене.

Вот в полдень берет Ох коня за узду, ведет к водопою, к реке.

Только привел к реке, а конь наклонился напиться, обернулся окунем и поплыл. Ох, не долго думая, обернулся щукой и давай за окунем гнаться. Вот-вот нагонит, окунь развернул плавники, махнул хвостом, а щука и не может схватить. Вот догоняет его щука и говорит:

— Окунек, окунек! Повернись ко мне головой, давай с тобой побеседуем!

— Ежели ты, кумушка, беседовать хочешь, то я и так услышу!

Нагоняет щука окуня и говорит:

— Окунек, окунек, повернись ко мне головой, давай с тобой побеседуем!

А окунек расправил плавники:

— Коль ты, кумушка, беседовать хочешь, я и так услышу.

Долго гонялась щука за окунем, а поймать не может.

Вот подплывает окунь к берегу, а там царевна белье полощет.

Обернулся окунь гранатовым перстнем в золотой оправе, увидела его царевна и вытащила из воды. Приносит домой, похваляется:

— Ах, какой я, батюшка, красивый перстенек нашла!

Любуется отец, а царевна не знает, на какой его палец и надеть: такой он красивый!

А тут в скором времени царю докладывают, что явился, мол, какой-то купец. (А это Ох купцом обернулся.) Вышел царь:

— Что тебе, старичок, надо?

— Так, мол, и так: ехал я, — говорит Ох, — на корабле по морю, вез в родную землю своему царю перстень гранатовый, да уронил его в воду. Не нашел ли кто его из ваших?

— Да, — говорит царь, — дочка моя нашла.

Позвали ее. И как начал Ох ее просить, чтобы отдала, — а то мне, говорит, и на свете не жить, коль не привезу того перстня!

А она не отдает, да и все!

Тут уж и царь вмешался:

— Отдай, — говорит, — дочка, а то из-за нас будет беда старику!

А Ох уж так просит:

— Что хотите с меня берите, только перстень отдайте.

— Ну, коль так, — говорит царевна, — то пускай будет ни мне, ни тебе! — и кинула перстень обземь… и рассыпался он пшеном по всему дворцу. А Ох, не долго думая, обернулся петухом и давай то пшено клевать. Клевал, клевал, все поклевал; но одно пшенное зернышко закатилось царевне под ногу, вот он его не заметил. Только поклевал вмиг, вылетел в окно и полетел…

А из пшенного зернышка обернулся парубок, да такой красивый, что царевна как глянула, так сразу ж в него и влюбилась, — просит царя и царицу, чтобы выдали ее за него замуж.

— Ни за кем, — говорит, — не буду я счастлива, только с ним мое счастье!

Долго не соглашался царь отдавать свою дочку за простого парубка, а потом согласился. Благословили их, обвенчали да такую свадьбу сыграли, что весь мир на ней побывал.

И я там был, мед-вино пил; хоть во рту не было, а по бороде текло, потому она у меня и побелела.

ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ

Жил себе старик со старухою. Было у них три сына: двое умные, а третий — дурачок. Умных они и жалеют, каждую неделю старуха им чистые рубашки дает, а дурачка все ругают, смеются над ним, — а он знай себе на печи в куче проса сидит, в грязной рубашке, без штанов. Коль дадут — поест, а нет — то и голодает. И вот прошел на ту пору слух, так, мол, и так: прилетел царский наказ к царю на обед собираться, и кто построит такой корабль, чтоб летал, да на том корабле приедет, за того царь дочку выдаст.

Вот умные братья и советуются:

— Пойти бы, пожалуй, и нам, может, там наше счастье таится!

Пораздумали, у отца-матери просятся:

— Пойдем мы, — говорят, — к царю на обед: потерять — ничего не потеряем, а может, там наше счастье найдется!

Отец их отговаривает, мать отговаривает.

— Нет, пойдем, да и всё! Благословите в путь-дорогу.

Старики — нечего делать — взяли благословили их на дорогу;

надавала им старуха белых паляниц; зажарила поросенка, фляжку горилки дала, — пошли они.

А дурачок сидит на печи да и себе просится:

— Пойду, — говорит, — и я туда, куда братья пошли!

— Куда уж тебе, дурню, идти? — говорит мать, — да тебя там волки съедят!

— Нет, — говорит, — не съедят: пойду!

Старики поначалу над ним смеялись, а потом и бранить начали. Что ж, видят, что с дурнем ничего не поделаешь, и говорят:

— Ну, ступай, да чтоб назад не возвращался, нашим сыном не назывался.

Дала ему мать торбу, наложила туда черного черствого хлеба, фляжку воды дала и выпроводила его из дому. Он и пошел.

Идет и идет, вдруг попадается ему по дороге дед. Такой седой дедуня, борода вся белая, до самого пояса!

— Здравствуй, дедушка!

— Здорово, сынок!

— Куда, дедушка, идете?

А тот и говорит:

— Хожу я по свету, людей из беды выручаю. А ты куда?

— К царю на обед.

— А ты разве умеешь такой корабль смастерить, чтобы сам летал? — спрашивает дед.

— Нет, — говорит, — не умею.

— Так зачем идешь?

— А бог его знает, — говорит, — зачем! Потерять — не потеряю, а может, там счастье мое найдется.

— Так садись, — говорит, — отдохни маленько, пополуднуем. Доставай-ка, что у тебя там в торбе.

— Эх, дединька, у меня нет ничего — один только черствый хлеб, вы такой и не укусите.

— Ничего, доставай!

Вот дурень достает, глядь, — из того черного хлеба да такие белые паляницы сделались, что он и отродясь таких не едал: прямо сказать, как у панов.

— Ну, что ж, — говорит Дед, — как же это не выпивши да полдничать? А нет ли там у тебя в торбе горилки?

— Да где ж она у меня возьмется! Есть одна только фляжка с водой!

— Доставай, — говорит.

Достал он, отведали, а там такая горилка сделалась!

Вот разостлали они на траве свитки, уселись, и давай полдничать. Закусили хорошенько, поблагодарил дед дурня за хлеб и за водку и говорит:

— Ну, слушай, сынок, ступай теперь в лес, подойди к дереву и, трижды перекрестясь, ударь топором по дереву, а сам поскорей наземь ложись и лежи — пока тебя кто не разбудит. Вот корабль тебе и построится, а ты садись на него и лети, куда тебе надобно, и забирай по пути всякого встречного.

Поблагодарил дурень деда, распрощались они. Дед пошел своею дорогой, а дурень в лес направился.

Вот вошел в лес, подошел к дереву, стукнул топориком, сам упал наземь и уснул. Спал-спал. Вдруг спустя некоторое время слышит: кто-то его будит.

— Вставай, твое счастье уже поспело, подымайся!

Дурень проснулся, видит — стоит корабль, сам золотой, мачты серебряные, паруса шелковые так ветром и надуваются — только впору лететь!

Вот, не долго думая, сел он на корабль, снялся корабль и полетел… И полетел ниже облака, выше земли, что и глазом не видать.

Летел, летел, вдруг видит — припал человек к земле ухом и слушает. Он и крикнул ему:

— Здорово, дядько!

— Здорово, голубчик!

— Что это вы делаете?

— Да вот, слушаю, — говорит, — собрались ли уже к царю на обед гости.

— А вы разве туда идете?

— Туда.

— Так садитесь со мной, я вас подвезу.

Тот и сел. Полетели.

Летели, летели… глядь — идет человек по дороге: одна нога к уху привязана, а на другой скачет.

— Здорово, дядько!

— Здорово, милый!

— Что это вы на одной ноге скачете?

— Да вот, если бы я, — говорит, — отвязал другую, то за один шаг весь свет бы обошел. А я, — говорит, — не хочу.

— Куда ж вы идете?

— К царю на обед.

— Так садитесь с нами.

— Ладно.

Тот сел. Опять полетели.

Летели, летели, глядь — стоит на дороге охотник, из лука нацеливается, а нигде ничего не видать, ни птицы, ни зверя.

— Здорово, дядько! Куда вы целитесь, если не видно ни птицы, ни зверя?

— Так что ж, что не видно? Это вам не видно, а мне-то видать!

— Да где же вы ее видите?

— Э, да там вон за сто верст на сухой груше сидит!

— Что ж, садитесь с нами!

Он сел. Полетели.

Летели, летели, вдруг видят — идет человек, несет за спиной полный мешок хлеба.

— Здорово, дядько!

— Здорово!

— Куда вы идете?

— Иду, — говорит, — хлеба на обед добывать.

— Да у вас и так ведь полный мешок!

— Да что этого хлеба! Мне и на один раз позавтракать не хватит.

— Садитесь с нами!

— Ладно.

Сел и тот. Поехали.

Летели, летели, глядь — бродит у озера человек, будто что ищет.

— Здорово, дядько!

— Здорово.

— Чего вы тут ходите?

— Пить, — говорит, — хочется, да вот никак воды не найду.

— Да перед вами же целое озеро — чего ж вы не пьете?

— Эх, да что этой воды! Мне ее и на один глоток не хватит.

— Так садитесь с нами!

— Хорошо.

Сел он. Полетели.

Летели, летели, вдруг видят — идет в село мужик и несет мешок соломы.

— Здорово, дядько! Куда это вы солому несете?

— В село, — говорит.

— Вот так-так! А разве в селе нету соломы?

— Есть, — говорит, — да не такая!

— А это какая же?

— Да такая, — говорит, — что какое бы знойное лето ни было, а разбросай ее — и вмиг, откуда ни возьмись, мороз ударит и снег ляжет.

— Так садитесь с нами!

Тот сел. Полетели они дальше.

Летели, летели, вдруг видят — идет мужик в лес и вязанку дров за плечами тащит.

— Здорово, дядько!

— Здорово!

— Куда это вы дрова несете?

— В лес.

— Вот так-так! Разве в лесу дров нету?

— Как нету? Есть, — говорит, — да не такие.

— А это какие ж?

— Там простые, а это такие, что только их разбросать, и враз, откуда ни возьмись, войско перед тобой явится!

— Так садитесь с нами.

Согласился и этот, сел. Полетели.

Долго ли, коротко ли летели, а прилетают к царю на обед. А там посреди двора столы понаставлены, понакрыты, бочки с медом-вином повыкачены: пей, душа, ешь, чего пожелаешь! А людей, прямо сказать, полцарства сошлось, старые и малые, и паны, и богачи, и старцы убогие. Как на ярмарку. Прилетел дурень с товарищами на том корабле, спустился у царя перед окнами, вышли они из корабля, обедать пошли.

Глянул царь в окно, а там на золотом корабле кто-то прилетел, — и говорит слуге:

— Ступай да спроси, кто там на золотом корабле прилетел! Пошел слуга, посмотрел, приходит к царю:

— Какое-то, — говорит, — мужичьё, оборванцы!

Царь не верит.

— Да как же это, — говорит, — можно, чтоб мужики да на золотом корабле прилетели! Ты, пожалуй, плохо расспрашивал.

Взял и пошел сам к людям.

— Кто тут, — спрашивает, — на этом корабле прилетел?

Выступил дурень:

— Я, — говорит.

Царь как поглядел, что на нем свиточка — латка на латке, а на штанах колени повылезли, — так за голову и схватился: «Как же я свою дочку да за такого холопа выдам!» Что тут делать? И давай ему задачи загадывать.

— Ступай, — говорит слуге, — да объяви ему, что хоть он и на корабле прилетел, а если не добудет воды целящей и живущей, пока гости пообедают, то не то что царевны не отдам, а вот меч, а ему голова с плеч!

Слуга и пошел.

А Слухало и подслушал, что царь говорил, и рассказал о том дурню. Сидит дурень на лавке, печалится, — не есть, не пьет. Увидал это Скороход.

— Почему, — спрашивает, — не ешь?

— Да где уж мне есть! И в рот не лезет.

И рассказал, так, мол, и так:

— Загадал мне царь, чтобы я, пока гости отобедают, добыл воды живущей и целящей. А как я ее добуду?

— Не горюй! Я тебе достану!

— Ну, смотри!

Приходит слуга, дает ему царский наказ, а он уже давно знает, как и что.

— Скажи, — говорит, — что принесу!

Вот слуга ушел.

А Скороход отвязал ногу от уха да как двинулся, так враз и набрал воды живущей и целящей.

Набрал, утомился. «Пока там, — думает, — обед, я успею еще вернуться, а сейчас посижу у мельницы да отдохну маленько».

Сел и заснул. Гости уж обед кончают, а его все нету.

Сидит дурень ни жив ни мертв.

«Пропал!» — думает.

А Слухало взял приложил к земле ухо и давай слушать. Слушал-слушал.

— Не горюй, — говорит, — возле мельницы спит, вражий сын!

— Что же нам теперь делать? — спрашивает дурень. — Как бы его разбудить?

Стрелок и говорит:

— Не бойся: разбужу!

И как натянул лук, как выстрелил — стрела прямиком в мельницу ударилась, так щепки и полетели… Проснулся Скороход — поскорей туда! Гости только обед кончают, а он уже воду несет.

Что тут делать царю? Давай другую задачу загадывать.

— Ступай, — говорит слуге, — объяви ему: коли съест со своими товарищами за один присест шесть пар волов жареных да столько хлеба, сколько в сорока печах будет напечено, тогда, — говорит, — отдам за него дочку. А не съест — вот мой меч, а ему голова с плеч!

А Слухало и подслушал, да и рассказал о том дурню.

— Что ж мне теперь делать? Я и одного-то хлеба не съем! — говорит дурень.

Опять запечалился, чуть не плачет.

А Объедало и говорит:

— Не плачь! Я за всех вас поем, да еще и не хватит.

Приходит слуга: так, мол, и так.

— Ладно, — говорит дурень, — пускай дают!

Вот изжарили двенадцать волов, напекли сорок печей хлеба. И как начал есть Объедало — все дочиста поел и еще просит.

— Эх, — говорит, — мало! Хотя бы еще немного дали!

Видит царь, что он такой, опять задачу загадывает, — чтоб сорок сороковых бочек воды залпом выпил, да сорок сороковых вина, а не выпьет — вот мой меч, а ему голова с плеч!

Подслушал Слухало — рассказал. Плачет дурень.

— Не плачь! — говорит Опивала. — Я, — говорит, — один выпью, да еще маловато будет.

Вот выкатили им по сорок сороковых бочек воды и вина. И как начал пить Опивала — все дочиста выдул да еще посмеивается.

— Эх, — говорит, — маловато. Еще бы выпил!..

Видит царь — ничего с ним не поделаешь, и думает: «Надо его, вражьего сына, со свету сжить, а то он моей дочкою завладеет! " И посылает к дурню слугу:

— Поди объяви, что велел-де царь, чтоб перед венцом в баню сходил.

А другому слуге наказывает пойти и сказать, чтоб баню чугунную натопили: «Уж теперь он, такой-сякой, сжарится!» Натопил истопник баню — так и пышет… самого черта можно зажарить!

Сказали дурню. Вот идет он в баню, а за ним Морозко следом идет с соломой. Только вошли в баню, а там такая жарища, что прямо невозможно! Разбросал Морозко солому — и враз стало так холодно, что дурень еле обмылся, да поскорей на печь, там и заснул, — намерзся-таки хорошенько! Отворяют утром баню, думают, от него один только пепел остался, а он лежит себе на печи; они его и разбудили.

— Ох, — говорит, — как крепко я спал! — да и пошел из бани.

Доложили царю, так, мол, и так; на печи спал, а в бане так холодно, будто целую зиму не топлено. Крепко опечалился царь: что тут делать? Думал-думал, думал-думал…

— Ну, — говорит, — коль выставит мне к завтрему целый полк войска, уж выдам тогда за него свою дочку, а не выставит — мой меч, а ему голова с плеч!

А у самого на уме: «Где уж простому мужику полк войска добыть? Я царь, да и то!..»

Вот и отдал приказ.

А Слухало подслушал, да и рассказал о том дурню. Сидит опять дурень, плачет: «Что мне теперь делать? Где мне столько войска достать?»

Идет на корабль к товарищам:

— Ой, братцы, выручайте! Не раз из беды выручали и теперь выручите! А не то я пропал!

— Не плачь! — говорит тот, что дрова нес. — Я тебя выручу.

Приходит слуга.

— Наказал, — говорит, — царь, что коль выставишь целый полк войска, тогда царевна твоя!

— Ладно, будет сделано! — говорит дурень. — Только скажи царю, коль не отдаст и теперь, то я на него войной пойду и силой царевну возьму.

Вывел товарищ ночью дурня в поле и понес с собою вязанку дров. И давай их в разные стороны раскидывать; что ни кинет — то и человек, что ни кинет, то и человек! И набралось такого войска, боже ты мой! Просыпается наутро царь, слышит — играют. Спрашивает:

— Что это так рано играют?

— Да это, — говорят, — тот свое войско муштрует, что на золотом корабле прилетел.

Видит тогда царь, что ничего не поделаешь, велел позвать его к себе.

Приходит слуга, просит. А дурень сделался такой, что его и не узнать, — так одежда на нем и сияет, шапочка казачья золотая, а сам такой красавец, что боже ты мой! Ведет свое войско, впереди сам на коне вороном, а за ним старшина.

Подступил ко дворцу.

— Отой! — крикнул. Войско в лавы построилось, все как один!

Пошел во дворец. Царь его обнимает, целует:

— Садись, зятюшка мой любезный!

Вошла и царевна. Как увидела — так и засмеялась: какой у нее муж пригожий будет!

Вот их поскорей обвенчали да такой пир задали, что аж до самого неба дым пошел, да на облаке и остановился.

И я с того пира шел, да как глянул на облако, так и упал. А упал, так и встал. Вы просите сказку, я и рассказал, ни длинную, ни короткую, а вот так, как от вас до меня. И еще б рассказал, да не умею.

ИВАН ГОЛЫК И ЕГО БРАТ

В некотором царстве, в тридесятом государстве жили царь с царицей, то ли князь с княгиней, и было у них двое сыновей. Вот и говорит князь своим сыновьям:

— Пойдем со мной к морю да послушаем, как будут морские люди песни петь.

Вот они и пошли. Идут дубравою. И захотелось князю узнать о своих сыновьях правду, который из них будет на отшибе жить, а который его царством править. Идут дубравой, глядь — стоят рядом три дуба. Князь посмотрел и опрашивает своего старшего сына:

— Сыне мой милый, а что можно бы сделать из тех вон трех дубов?

— Да что же, — говорит, — батюшка! Вышел бы из них хороший амбар; а ежели распилить, то хорошие б вышли доски.

— Ну, — говорит, — сынок, будешь ты добрым хозяином.

Потом младшего спрашивает:

— Ну, а ты, сынок, что бы из тех дубов сделал?

А тот и говорит:

— Добрый мой батюшка, коль была б у меня на то воля да сила, срубил бы я третий дуб, положил бы его на те два и всех бы князей и панов до одного перевешал.

Почесал князь голову и замолчал.

Вот пришли к морю, стали все смотреть, как рыба играет, а князь взял, да и столкнул младшего сына в море.

— Пропади ж ты пропадом, — говорит, — лучше сам, негодяй!

Только столкнул отец сына в море, а рыба-кит его вмиг и проглотила. Он в ней и ходит. И давай та рыба хватать возы с волами и конями. Ходит он внутри рыбы да разглядывает, что там на возах, вот тем и питается; и нашел вдруг на одном возу трубку, табак да огниво. Взял, набил в трубку табаку, выкресал огонек и давай курить. Одну трубку выкурил; набил вторую, выкурил; набил третью, выкурил. Вот рыба от дыма и одурела, приплыла к берегу и уснула. А по берегу ходили охотники. Вот один из них увидел ее и говорит:

— Эй, братцы, сколько мы по лесам ходим, а ничего не нашли. А видите, вон какая рыба у берега лежит? Давате-ка ее застрелим!

Вот стреляли ее, стреляли; потом нашли топоры и давай ее рубить. Рубили, рубили, вдруг слышат — кто-то у ней изнутри кричит:

— Эй, братцы, рыбу-то рубите, да не зарубите христьянской крови.

Они с перепугу как кинутся — и убежали. Вот пролез он тогда в дырку, что охотники прорубили, вышел на берег и сидит. Сидит себе голый, одежа-то на нем, что была, уже вся истлела: ведь, может, он целый год пробыл в рыбе, — и думает про себя: «Как же мне теперь на свете жить?»

А старший его брат сделался за это время великим государем. Отец умер, и остался он всему государству хозяином. Что и говорить, и среди нашего брата, как кто помрет, собираются люди и совещаются, так вот и среди князей бывает. Собрались судьи, сенаторы, присудили ему, молодому князю, жениться, и вот едет он искать себе невесту, а с ним и свадебные поезжане. Едет, а тут голый человек сидит. Вот и посылает он слугу:

— Поди-ка спроси, что оно за человек.

Тот приходит.

— Здравствуй!

— Здравствуйте.

— Ты кто таков? — спрашивает.

— Я, — говорит, — Иван Голык. А вы кто будете?

— Мы из такой-то и такой-то земли, едем своему князю невесту искать.

— Так ступай и скажи своему князю, что если он едет свататься, то без меня не высватает.

Тот вернулся к князю — так, мол, и так. Князь- тотчас велел слугам открыть чемодан, достать рубашку, штаны, весь наряд. Вскочил Иван Го лык в воду, обмылся, оделся. Привели его к князю. Вот и говорит он князю:

Уж если меня взяли к себе, так все меня и слушайтесь. Будете слушаться, то на Русь попадем, а не будете — все пропадем.

Князь сказал «хорошо», мол, и велел, чтоб все его слушались.

Едут они, вдруг — войско мышиное. Князь хотел так по мышам и пройти, а Иван Голык:

— Нет, — говорит, — постойте, дайте мышам дорогу, чтоб ни одной мыши и волоском не задеть.

Тут все в сторону и свернули. Задняя мышь глянула назад и говорит:

— Ну, спасибо тебе, Иван Голык, что не дал ты моему войску погибнуть, не дам и я твоему.

Едут дальше, а тут идет вдруг навстречу комар с таким войском, что и взором не окинешь. Подлетает комариный дивизионный генерал:

— Эй, Иван Голык, дай моему войску кровью напиться! Если дашь, мы тебе в большой беде пригодимся, а не хочешь давать, то тебе на Руси не бывать.

Спустил Иван Голык тотчас с себя рубашку и велел себя связать, — чтоб ни одного комара не убить. Насосались комары и полетели.

Едут по-над берегом, видят — поймал человек две щуки в море. Вот Иван Голык и говорит князю:

— Купим этих двух щук у человека и отпустим их назад в море.

— А зачем?

— Не спрашивай зачем, а купим.

Купили тех щук и назад в море пустили. А те обернулись и говорят:

— Спасибо тебе, Иван Голык, что не дал нам пропасть. Мы тебе в большой беде пригодимся.

Да не так оно быстро делается, как в сказке сказывается. Едут они, может, с неделю или вроде того; приезжают в иную землю, в тридесятое царство, в другое государство. А правил тем царством Змей. Кругом видны большие здания, а двор железными кольями обнесен, и на каждом колу понатыканы головы разных воинов, а у самых ворот на двенадцати кольях голов нету. Стали они ближе подходить, стала князю тоска к сердцу подступать, и молвит князь:

— А не торчать ли, Иван Голык, на этих кольях и нашим головам?

— Посмотрим! — говорит.

Приехали туда; встретил их Змей, как будто и добрый он; принял, как гостей; велел весь свадебный поезд напоить, накормить, а князя взял с собой и повел в дом. Ну, пьют себе, гуляют, про одно лишь веселье знают. А у того Змея двенадцать дочерей, все одна в одну. Подвел их Змей к князю и рассказал, которая старшая, а которая помладше, а потом — к последней. Вот самая младшая больше всех князю и приглянулась. Гуляли они до вечера. Вечером стали прощаться, время идти спать. А Змей и говорит князю:

— Ну, какая же дочка самая красивая?

Князь говорит:

— Самая младшая — самая красивая. Буду за самую младшую свататься.

Говорит Змей:

— Ладно. Но только я дочки не выдам, пока не сделаешь всего того, что я буду тебе приказывать. Как сделаешь все, то выдам за тебя дочку, а не сделаешь — и свою голову погубишь, и твой свадебный поезд весь заодно поляжет.

И приказывает ему:

— Есть у меня на гумне триста скирд разного хлеба. Так вот, чтоб к утру он был мне весь обмолочен и чтоб было так: солома к соломе, полова к полове, зерно к зерну.

Вот едет князь ночевать к своим поезжанам и плачет. А Иван Голык увидел, что тот плачет, и спрашивает:

— О чем ты, князь, плачешь?

— Как же мне не плакать? Вот загадал мне Змей то-то и то-то.

— Не плачь, мой князь, — говорит, — а ложись спать; все к утру будет сделано.

И как вышел Иван Голык на двор, как свистнул мышам! Где уж те мыши взялись, и говорят:

— Зачем ты нас, Иван Голык, кликал?

— Как же мне вас не кликать? Велел мне Змей все скирды, что у него на гумне, к утру обмолотить, да чтоб солому к соломе, полову к полове, зерно к зерну сложить.

Как запищали мыши, как бросились на гумно! Собралось их столько, что и ступить негде. Как взялись за работу — еще ни свет ни заря, а всю уже кончили. Пошли разбудили Ивана Голыка. Пришел он, — скирды как стояли, так и стоят, но лежит полова отдельно, а зерно тоже отдельно. Иван Голык и просит их, чтоб они посмотрели, не осталось ли где в колоске зерна. Как бросились они, но ни единого в соломе не видно. Потом вылезли и говорят:

— Нет, нигде нету. Не бойся, никто и зернышка-то не найдет. Ну, а теперь мы, Иван Голык, тебе отслужили, прощай!

Он стал и стережет, чтоб никто вреда не наделал. А тут и князь идет его искать. Нашел. Удивляется, что все исполнено так, как велел Змей. Поблагодарил Ивана Голыка и пошел к Змею.

Приходят они вместе со Змеем. И дивуется Змей тоже. Позвал дочерей, чтобы те поискали в соломе зерна и не сбиты ли где колоски. Вот дочери искали-искали, нету. И говорит Змей:

— Ну, ладно, пойдем, до вечера будем пить и гулять, а вечером опять назначу тебе на завтра работу.

Догуляли до вечера. Вот Змей и назначает работу:

— Нынче утром моя младшая дочка в море купалась и обронила в воду перстень; искала-искала, не нашла. Если ты завтра его найдешь и принесешь, пока нам к обеду садиться, то живой останешься, а не найдешь, то всем вам тут и конец.

Идет князь к своим, плачет. Увидал его Иван Голык и спрашивает:

— Чего, князь, плачешь?

— Вот такая и такая, — говорит, — напасть!

Иван Голык и говорит:

— Врет Змей: это он сам взял у дочки перстень и, летая нынче над морем, бросил перстень. Ложись спать. Завтра я пойду к морю, может, достану.

На другой день утром приходит Иван Голык к морю, да как крикнет богатырским голосом, как свистнет молодецким посвистом — так море все и забушевало. Подплыли к берегу две щуки, которых он когда-то отпустил, и спрашивают:

— Ты зачем нас, Иван Голык, кликал?

— Как же мне вас не кликать? Змей нынче утром летал над морем и кинул в него перстень. Ищите его повсюду. Коль найдете, останусь в живых, а не найдете, сживет меня Змей со свету.

Они и поплыли. И уж где они ни плавали по морю, уж где ни искали — нету! Поплыли к своей матери и говорят, что вот такое, мол, и такое горе.

Мать говорит им:

— Перстень этот у меня. Жаль мне его отдавать, а вас еще жальче.

И выкинула она из себя перстень. Подплыли щуки к Ивану

Голыку и говорят:

— Вот мы тебя и отблагодарили, службу тебе сослужили. Еле нашли.

Иван Голык поблагодарил двух щук и пошел. Приходит, а князь плачет, ведь Змей-то уж два раза присылал за ним, а перстня все нету. Как увидел он Ивана Голыка, так и подскочил:

— Ну что, нашел перстень?

— Нашел, — говорит. — А вот и сам Змей идет.

— Пускай теперь идет!

Змей на пороге, а князь к себе, и столкнулись лбами.

Спрашивает Змей сердито:

— Ну что, нашел перстень?

— Вот он! Только я тебе не отдам, а отдам тому, у кого ты взял.

Змей ухмыльнулся и говорит:

— Ладно! Что ж, пойдем обедать, у меня гости, и мы тебя давно дожидаемся.

Пошли. Входит князь в дом, видит — сидят там одиннадцать змеев. Он давай с ними здороваться. Потом подошел к дочерям, вынул перстень и спрашивает:

— Чей это перстень?

Самая младшая покраснела и отвечает:

— Мой.

— Если твой, то возьми. Я, ища его, все море выбродил.

Все рассмеялись, а младшая поблагодарила.

И пошли все обедать. За обедом, при гостях, говорит Змей:

— Ну, князь, отобедаем да отдохнем, а потом уж приходи. Есть у меня лук во сто пудов. Как выстрелишь из него при всех гостях, так и выдам за тебя дочку.

Пообедавши, пошли все отдыхать, а князь скорей к Ивану Голыку и говорит ему:

— Вот уж теперь я пропал: такое, мол, и такое дело!

— Глупости! — говорит Иван Голык. — Когда принесут тот лук, ты посмотри на него и скажи Змею, что с таким, мол, луком не хочу и срамиться, что у меня, дескать, каждый слуга из него выстрелит, и вели меня позвать. А я уж так выстрелю, что больше никому стрелять не предложат.

Князь поговорил с ним и пошел к Змею.

Гуляет в палатах с дочерьми. Но нескоро, а выходит Змей с гостями, й несут за ним лук и стрелу в пятьдесят пудов. Князь как глянул, так сразу же и испугался. Вынесли во двор лук, и все повыходили. Обошел князь вокруг лука и говорит:

— С таким луком не хочу я и срамиться, а позову кого-нибудь из своих слуг, каждый из него выстрелит.

Тут змеи переглянулись и говорят:

— А ну, ну, пусть попробует!

Князь и закричал:

— Пошлите ко мне Ивана Голыка!

Тот приходит. Князь говорит:

— Возьми-ка этот лук и выстрели.

Поднял Иван Голык лук, стрелу наложил и как выстрелит, — так кусок в двадцать пудов и отломился от лука. Тогда князь и говорит:

— Вот видите? Если бы это я выстрелил, то вы б меня осрамили.

А Иван Голык пошел к своим, заткнув обломок лука за голенище, а князь со змиёвнами — в дом. Змеи же остались на дворе и все советовались, какую бы ему теперь работу загадать. Посоветовавшись, пошли в дом. Войдя, Змей что-то шепнул младшей дочке на ухо. Она пошла, а он за ней. Там долго беседовали, потом выходят, и говорит Змей:

— Нынче время уж позднее, пусть завтра утром. Есть у меня конь за двенадцатью дверьми; вот если на нем поездишь, то выдам за тебя дочку.

Погуляли они до вечера и спать разошлись. Приходит князь и рассказывает Голыку. Тот выслушал и говорит ему:

— А ты знаешь, зачем я взял тот обломок лука? Я сразу ведь догадался, что оно будет. Так вот, как подведут тебе коня, ты погляди на него и скажи: «Не хочу я на таком коне ездить, чтоб не осрамиться, так же как с луком, а пускай мой слуга поедет». А будет то не конь, а его младшая дочка. Тебе-то на нее и не сесть, а уж я ее хорошо проучу.

Вот утром встали. Приходит князь в дом, поздоровался со всеми, видит — дочерей одиннадцать, а двенадцатой нету. Змей поднялся и говорит:

— Ну, князь, пойдем во двор, скоро и коня выведут. Посмотрим, как вести будут.

Все пошли, смотрят, а тут коня ведут двое змеев и то еле удерживают — так их обоих на голове и носит. Подвели к крыльцу. Князь обошел вокруг, поглядел и говорит:

— Что ж! Вы говорили, что коня приведете, а привели кобылицу? На такой кобылице ездить я не хочу, чтоб не осрамиться, так же, как вчера с луком, а позову своего слугу, пускай он поедет.

Змей говорит:

— Ладно! Пускай он поедет!

Позвал князь Ивана Голыка и приказывает ему:

— Садись на эту кобылицу да прогуляйся!

Иван Голык как сел, а змеи кобылицу и пустили. И как понесла она его, аж под самое облако; а оттуда спустилась и ударилась оземь так, что вся земля застонала. А Иван Голык как вынет тогда из-за голенища двадцатипудовый обломок лука, и давай ее дубасить. Она взвилась и понесла его в разные стороны; а он все ее промеж ушей бьет. Вот носила она его, носила, а потом видит, что ничего не поделает, и давай проситься:

— Не бей меня, Иван Голык, приказывай все, что хочешь, все для тебя сделаю.

— Мне, — говорит, — делать ничего не надобно, а только как подъеду к князю, то чтоб ты перед ним упала и ноги раскинула.

Она думала-думала.

— Ну, — говорит, — что ж с тобой поделаешь!..

И понесла его по-над деревом, возле князя спустилась, упала перед ним и ноги раскинула. Князь и говорит:

— Ишь, какой срам! А вы еще хотели, чтоб на этой кобыле ехал.

Стало Змею перед ним стыдно, но делать было нечего. Походили по саду и обедать пошли. А тут и младшая дочка их встретила, давай здороваться. Князь на нее смотрит, уж и так она хороша была, а теперь еще краше стала. Сели обедать, говорит Змей:

— Ну, князь, после обеда уж выведу я своих дочек во — двор: коль угадаешь, какая самая младшая, будем тогда и свадьбу справлять.

После обеда повел Змей своих дочерей одеваться, а князь пошел к Ивану Голыку за советом, что ему делать.

— А вот что, — говорит.

Враз свистнул, и прилетел комар. Рассказал он ему, в чем дело. А комар говорит:

— Ты нас из беды выручил, и я тебе службу сослужу. Когда выведет Змей их во двор, то пускай князь приглядывается — я буду летать как раз над ее головой. Пускай он обойдет их кругом один раз — я буду летать, и второй раз обойдет — я буду летать, а как будет обходить в третий раз, сяду я у нее на носу, вот она не вытерпит моего укуса и махнет правой рукой.

Сказав это, комар полетел в дом. А тут и Змей за князем присылает. Князь приходит, видит — стоят там двенадцать дочерей, и все они и лицом, и одеждой, и косами одна на другую похожи. Смотрел он на них, смотрел — никак не узнает: совсем не те панночки стали, что прежде… Вот обошел он в первый раз — не увидел комара; стал обходить второй раз, глядь — над головой летает… Он уж и глаз с комара не сводит. Как начал в третий раз обходить, комар сел у нее на носу и давай кусать. Она рукой — мах! А князь — к ней: «Вот это моя!», и повел ее к Змею. Нечего Змею делать.

— Коль узнал, говорит, — свою невесту, то нынче и свадьбу начнем гулять.

Началась свадьба. К вечеру их повенчали. Уж тут и гуляли, из пушек стреляли и чего только не делали! Вот уж скоро и спать вести. Тогда Иван Голык отвел князя в сторону и говорит:

— Ну, князь, смотри ж, чтобы завтра нам и домой ехать, тут ждать нам добра не приходится. Да смотри, прошу я тебя, не доверяй ты, — говорит, — жене до семи лет; хоть и будет она к тебе ластиться, а ты всей правды ей не говори; а ежели расскажешь, то и сам пропадешь и я вместе с тобой.

— Хорошо, — говорит, — не буду жене доверяться.

Вот на другой день оделись молодые и вышли к змеям. И давай тут князь отца просить, чтоб отпустил их домой ехать. Змей говорит:

— Да как можно так скоро ехать!

— Уж как вам угодно, а поеду я нынче домой.

Вот, пообедавши, взяли молодую, сели и поехали. Ну, приехали в свое царство. Тогда уж князь отблагодарил Ивана Голыка за все разом и поставил его своим первым советником. Что Иван Голык скажет, то во всем царстве и делается. А царь сидит себе, ни о чем не думает.

Вот живет молодой князь со своею женой год и другой. На третий год прижили они себе сына. Молодой князь радуется. Вот взял он раз сына на руки и говорит:

— Что может быть лучше на свете, чем это мое дитя?

А княгиня, видя, что князь так разнежился, и давай его целовать да расспрашивать, вспоминать, как он к ней сватался и выполнял все приказы ее отца. Князь и говорит:

— Выполнять бы мне и до сей поры твоего отца приказы на железном колу, если б не Иван Голык. Все это делал он, а не я.

Тут она и виду не показала, что разгневалась, но сразу же куда-то вышла.

А Иван Голык сидит себе дома, ни о чем не тужит, — и вдруг к нему княгиня летит.

Вынула вмиг из-под полы полотенце с золотыми кружевами и как махнет тем змеиным полотенцем, так надвое его и разрубила: ноги здесь остались, а туловище с, головой проломило крышу и упало за семь верст от дома. Вот, упав, и говорит он:

— Ах ты, окаянный сын! Никак я не думал, чтобы ты признался! А ведь я-то как просил, чтоб до семи лет ты жене не доверялся! Ну, теперь я пропал, но пропал и ты!

Поднял он голову, сидит в лесу. Вдруг видит — гонит безрукий человек зайца. Вот-вот нагонит! И гонит он прямо на Ивана Голыка. Подбегает заяц, а Иван Голык и поймал. Вот и задрались между собой. Тот говорит: «Мой заяц!», а тот говорит: «Нет, мой!» Дрались-дрались — ни тот, ни другой не одолеет. Тогда безрукий говорит:

— Довольно нам драться, а давай вывернем дуб, и кто кинет его дальше, тому и заяц достанется.

Говорит безногий:

— Ладно!

Вот безрукий подкатил безногого к дубу; тот вывернул дуб и дал безрукому. Безрукий лег, да как кинет ногами, так дуб за три версты и упал. А кинул безногий, то за семь верст упал. Вот безрукий и говорит:

— Бери зайца, будешь мне старшим братом.

Так побратались они, сделали возок, привязали веревку, и если надо куда ехать, то впрягается безрукий и везет безногого. Вот приехали они однажды в город, где живет царь, подъехали к церкви, и поставил безрукий безногого на возке рядом с нищими. Стоят и дожидаются. Вдруг говорят люди, что вон едет царевна. Подъезжает она к ним и велит своей фрейлине:

— Подай этим, калекам милостыню.

Та хотела подать, а безногий и говорит:

— Если б вы, сударыня, своими-то руками милостыню подали.

Вот взяла она у фрейлины деньги и подает безногому. А он ее спрашивает:

— Скажите мне, — говорит, — отчего вы, не в обиду будь «казано, на вид такая желтая?..

Она говорит:

— Мне так бог дал! — и вздохнула.

— Нет, говорит, — я знаю, отчего вы такая желтая. А я, — говорит, — мог бы сделать так, чтоб вы были такой, как бог вам дал.

Вдруг во время беседы царь подъезжает. Сразу же и ухватился за это слово. И безногого да безрукого с возком — прямо во дворец.

— Делай, коль знаешь!

А тот говорит:

— Что ж, царь! Пусть царевна по правде признается, отчего она на вид такая скверная сделалась.

Тогда отец к дочери. Она и призналась.

— Так, мол, и так, — говорит, — летает ко мне Змей и сосет у меня кровь.

А побратимы и спрашивают:

— А когда ж он летает?

— Как раз перед рассветом, когда все сторожа уснут, вот он ко мне через трубу и влетает. А если кто войдет и он вылететь не успеет, то под подушками прячется.

— Постой же, — говорит безногий, — мы в сенях спрячемся, а ты, царевна, когда он прилетит, нам кашляни.

Вот спрятались они в сенях. И только сторож перестал бить — в колотушку, как вдруг что-то словно искрами под крышей осияло. Царевна тогда: «Кахи!» Они — к ней, а Змеище и спрятался под подушками.

Вот спрыгнула царевна с постели, а безрукий лег на пол и кинул ногами безногого на подушки. Поймал безногий руками того Змея, и давай они его вдвоем душить. А Змей просится:

— Пусти меня! Никогда больше не буду летать и десятому закажу.

А безногий говорит:

— Нет, этого мало; ты отнеси нас туда, где целящая вода, чтоб были у меня ноги, а у брата руки.

Змей говорит:

— Хватайтесь за меня, я понесу, только не мучьте.

Вот и схватились за него безрукий ногами, а безногий руками. И полетел Змей с ними: прилетает к кринице и говорит:

— Вот целящая вода!

Безрукий хотел сразу же туда вскочить, а безногий ему кричит:

— Нет, брат, погоди! Придержи Змея ногами, а я воткну в криницу сухую палочку; вот и увидим, целящая ли то вода.

Он воткнул, и тут кусок, что погрузил в воду, так и сгорел. Уж как взялись они тут за Змея! Давай его душить. Били его, били! Он давай проситься, что не бейте, мол, тут недалече и целящая вода! Повел он их к другой кринице. Сунули в нее сухую палочку, и стала она вдруг распускаться и расцвела. Тогда безрукий прыгнул и выскочил оттуда с руками, а безногий — за ним и вышел с ногами. Тогда отпустили они Змея и велели ему больше к царевне не летать; а сами поблагодарили друг друга за то, что дружно жили, и распрощались.

Иван Голык пошел опять к своему брату, к князю, узнать, что сделала с ним княгиня. Подходит он к тому царству, видит — пасет у дороги свинопас свиней; пасет свиней, а сам сидит на кургане. Он и решил: «Пойду-ка я к этому свинопасу и расспрошу его, что у них тут делается?»

Подходит к свинопасу, всматривается в него — и узнает своего брата. Тот тоже смотрит и узнает Ивана Голыка. Долго глядели они друг другу в глаза: и тот и другой молчат, слова вымолвить не могут. Вот пришел в себя Иван Голык и говорит:

— Что ж ты, князь, свиней пасешь!.. Да так тебе и надо! А не я ли тебе говорил, чтоб не доверял ты жене до семи лет?

Кинулся князь ему в ноги и говорит:

— Иван Голык! Прости меня и помилуй!

Вот Иван Голык поднял его под руки и говорит:

— Хорошо, что ты еще в живых остался. Теперь еще маленько поцарствуешь.

И стал князь Ивана Голыка расспрашивать, как добыл он себе ноги, ведь жена ему показывала, как она их отрубила.

Уж тогда Иван Голык ему тоже признался, что он — его младший брат, и рассказал ему про свою жизнь. Ну, обнялись они, поцеловались. Князь и говорит:

— Пора, брат, мне свиней домой гнать, княгиня скоро чай будет пить.

А Иван Голык говорит:

— Так погоним, пожалуй, вместе.

А князь говорит:

— Да тут, — говорит, — брат, беда! Вот та проклятая свинья, что впереди идет, как только дойдет до ворот — станет в воротах как вкопанная и пока трижды ее… не поцелуешь, не сдвинется с места. А княгиня в то время со змеями чай на крыльце попивает, смотрит на это да посмеивается.

Иван Голык и говорит:

— Так тебе и надо! Ну уж нынче целуй, а завтра не будешь. Пригнали свиней к воротам. Смотрит Иван Голык — так оно и есть: пьет княгиня чай на крыльце и сидят с ней шестеро змеев. Остановилась та проклятая свинья в воротах, ноги расставила и не идет во двор. А княгиня смотрит и говорит:

— Вот уж мой дурень свиней пригнал и будет свинью целовать.

Тот бедняга нагнулся, трижды поцеловал… тогда свинья и вошла во двор, хрюкая.

А княгиня говорит:

— Поглядите-ка, он где-то себе и подпаска нашел.

Вот князь с Иваном Го лыком загнали свиней в хлев. Тогда Иван Голык и говорит:

— Достань, брат, у ключника двадцать пудов конопли и смолы двадцать пудов и принеси мне в сад.

А князь говорит:

— Да я не донесу.

А Иван Голык:

— Да ты ступай попроси, может, еще и не даст.

Вот князь пошел к ключнику, стал просить. Тот долго на него смотрел, а потом говорит:

— Что с вами поделаешь, надо дать.

Открыли они кладовую. Отвесил Иван Голык двадцать пудов смолы, взял в одну руку коноплю, а в другую смолу, и пошли.

А ключнику сказал, чтоб никому не говорил.

Как взялся Иван Голык плесть кнут: один пуд конопли сплетет, а пудом смолы осмолит, и сплел он к полуночи кнут в сорок пудов весом. А потом спать лег. А князь давно уже спит на соломе у хлева.

Поднялись они раным-рано, и давай ему Иван Голык говорить:

— Ну, до нынешнего дня ты был свинопасом, а нынче будешь опять князем. Что ж, пойдем, погоним свиней в поле.

Князь:

— Нет, еще, пожалуй, княгиня не вышла на крыльцо чай пить; а мне надо гнать, когда она на крыльцо выйдет и сядет со змеями чай пить, чтоб она, мол видела, как я буду свинью… целовать.

Иван Голык и говорит ему:

— Уж как будем гнать, то ты не целуй, а я поцелую.

А князь говорит:

— Хорошо!

Вот пришла пора свиней гнать. Вышла княгиня, чай пьет. Выгнали они из хлева свиней и гонят вдвоем. Только пригнали к воротам, а свинья стала в воротах и стоит. Княгиня со змеями смотрит, а Иван Голык как распустит кнут, как ударит свинью, так кости и рассыпались. Тут змеи и поразбежались кто куда.

А она, проклятая, не испугалась и хвать его за чуб. А он ее за косы. И как начал стегать, и стегал, пока она сил лишилась, еле живая лежит. Вот тут-то она и бросила свой норов змеиный и начала жить ладно с мужем. Живут они и постолами добро возят.

Поехали в лес, рубили на ковш, а срубили на корец, вот и сказке конец.

А как сделали бы ковш, то и сказки было б больше.

ИВАН ЦАРЕВИЧ И КРАСНАЯ ДЕВИЦА-ЯСНАЯ ЗВЕЗДОЧКА

Жили-были царь да царица, и было у них три сына. Да вот их мать-царица никогда из дворца не выходила. Стали сыновья в школу ходить, и начали над ними школяры смеяться, что их мать, дескать, никогда из дворца не выходит. Возвращаются они домой и жалуются матери, что над ними в школе из-за нее смеются. Вот царица взяла однажды и вышла. И вдруг, откуда ни возьмись, черный ворон из черного царства. Подхватил ее и унес. Погоревали они некоторое время, а потом и говорят:

— Благословите нас, тятенька, пойдем мы нашу мать разыскивать.

Снарядил их царь, да и отпустил.

Вот идут они, идут, глядь — стоит хатка, а в той хатке бабка; они к той бабке:

— Не знаешь ли, бабка, как пройти к черному ворону из черного царства?

— Нет, — говорит, — не знаю, может, мои работники знают.

И как свистнет, как крикнет — бежит всякий зверь: волки и львы.

— Не знаете ли, — спрашивает, — дороги к черному ворону из черного царства?

— Нет, — отвечают, — не знаем.

Пошли они дальше, идут и идут, глядь — стоит другая хатка, а в той хатке бабка.

— А не знаешь ли ты, бабка, дороги к черному ворону из черного царства?

— Нет, — говорит, — не знаю, может, мои работники знают.

И сразу же как свистнет, как крикнет — бежит всякий гад: ящерицы и змеи.

— Не знаете вы, — спрашивает, — где дорога к черному ворону из черного царства?

— Не знаем, — говорят.

Пошли они дальше, глядь — стоит опять хатка, а в хатке — третья бабка.

— А не знаешь ли, бабка, где дорога к черному ворону из черного царства?

— Нет, — говорит, — не знаю, может, работники мои знают.

И как свистнет, как крикнет — летит всякая птица: орлы и воробьи, ястребы и вороны.

— Не знаете ли, — спрашивает, — где дорога к черному ворону из черного царства?

— Нет, — говорят, — не знаем, вот, может, птичка-обтрепыш знает.

А была у нее такая птичка с обтрепанными перьями, да к тому же неряха и с одним только крылом.

— Послать, — говорит, — за ней!

Мигом метнулись, притащили ее.

— Знаешь ты дорогу к черному ворону из черного царства?

— Знаю, — говорит.

— Так отведи этих людей, да смотри мне. Прямо доставь к красной девице-ясной звездочке, а не то и другое крыло отрежу.

Вот поблагодарили они и пошли, а птичка-обтрепыш впереди, то скоком, то летом вперед идет и привела; глядь — стоит огненный щит, так огнем и пышет.

— Теперь, — говорит птичка, — прощайте, ступайте себе смело вперед.

Старшие братья побоялись и остались, а Иван-царевич пошел и велел им: «Ждите, — говорит, — или меня, или мать, а уж кто-нибудь из нас да придет».

Вошел в тот щит, щит и расступился. Иван-царевич и прошел. Вот идет и идёт, глядь — стоит дворец, а у ворот шесть львов, языки повысунули, пить хотят. Он зачерпнул воды, сам напился и их напоил; вот поклонились они ему и дали дорогу. Вошел он в тот дворец, смотрит, а там спит такая красавица из красавиц, красная девица-ясная звездочка. Он с дороги устал, склонился на руку, ну и заснул. А она как проснулась — и к нему, схватила саблю, хотела его зарубить, а потом одумалась: «Он меня не рубил, за что ж я его буду?» Разбудила его, стала спрашивать, зачем он сюда пришел.

— Да вот черный ворон из черного царства украл нашу мать, так я и пришел ее выручать!

— Так это же, — говорит, — мой отец; ступай-ка ты к другой сестре, та дорогу тебе укажет.

Поблагодарил он и пошел.

Приходит, видит — стоит второй дворец, а у ворот двенадцать львов, рты пораскрыли, языки повысунули, пить хотят. Он зачерпнул воды, сам напился и их напоил. Они ему поклонились и дали дорогу. Вошел он в тот дворец, а там прекрасная девица-ясная звездочка, еще покрасивей. Полюбовался он на нее, склонился на руку и заснул. А она только проснулась — и за саблю, да к нему, а потом: «За что ж я его буду рубить? Ведь он, когда я спала, меня не рубил». Разбудила его, расспросила.

— Ты, — говорит, — нам теперь, стало быть, брат.

Вот погуляли они, а потом:

— Ступай, — говорит, — к третьей сестре.

Попрощались, пошел он. Приходит, видит, стоит опять дворец, а возле него уже двадцать четыре льва у ворот, рты пораскрыли, языки повысунули, пить хотят. Зачерпнул он воды, сам напился и их напоил. Они его и пропустили. Дошел он туда, глядь — а там красная девица-ясная звездочка, красавица, куда получше. Полюбовался он на нее, склонился на руку и заснул. Но и эта хотела его зарубить, да одумалась и разбудила, а как расспросила, то дала ему яблочко.

— Возьми, — говорит, — это яблочко, куда оно покатится, ступай прямо за ним, как раз и дойдешь.

Вот поблагодарил он и пошел. А яблочко и привело его как раз во двор к воронам. Вошел он туда, а там и мать.

— Здравствуй, мамаша.

— Здравствуй, сын.

Поговорили, расспросили друг друга обо всем, и дает она ему большое шило и булаву.

— Стань, — говорит, — вон за тем столбом, и как прилетит ворон, сядет он на столбе отдыхать, а тебя и не заметит.

Вот спрятался он за столбом, а тут и ворон летит. Сел на столбе, озирается, нету ли чего поесть, тут его и заметил.

— Ха, — говорит, — вот и закуска мне будет!

А он:

— Врешь, падаль собачья, подавишься! Я сам тобой пообедаю.

А черный ворон как кинется к нему… он отскочил, да к нему на спину, и всадил в него шило и булавой все бьет.

Как понес же его ворон, уж и под облаком, и выше облака, а он все булавой его бьет-поколачивает, и бил, пока тот упал и лопнул. Пошел он тогда к матери:

— Одевайтесь, — говорит, — мама, будем в свои края отправляться.

Вот мать оделась, запрягли они огненную коляску, забрали тех девиц-красавиц и поехали, а Иван-царевич и расхвастался им, что, вот, мол, он и сам без огненной коляски пройдет сквозь тот щит. Те на своей коляске проскочили, а он и остался.

Ходил он, ходил, бродил, бродил, а потом и подумал: «Вернусь на старые места, может, хоть что-нибудь поесть найду». Пришел, видит — ничего нету, одно лишь только яблочко, что младшая красная девица ему дала. Сел он и заплакал, глядь — откуда ни возьмись, выскакивает Иван Стриженый.

— Какого ты черта плачешь? — спрашивает.

Да нету у меня ничего, кроме вот этого яблочка.

— А что тебе надо? Давай-ка его сюда!

И покатил он сразу то яблочко, — и явились и пития и яства, а три музыканта так и режут… Пообедали они, а Иван Стриженый и говорит:

— Пойдем заберем коней и к тебе поедем.

Полезли в подвалы, разбили двенадцать дверей, порвали двенадцать цепей, вывели двух коней, как огонь. Как сели, да как поехали, так и не заметили, как огненный щит пролетели.

А те двое его братьев, когда мать уж приехала к ним, и с нею красавицы-девицы, видят, что нету Ивана-царевича, и подумали: «Пожалуй, уже он никогда не вернется», — и велели девицам, чтобы те сказали, будто они спасли их. Вот, вернувшись домой, и давай они свадьбу справлять, но как раз в это время приезжает Иван-царевич с Иваном Стриженым. Приехали они, наняли себе где-то у солдата квартирку и прислушиваются, что сказывают люди. А братья готовятся к свадьбам, но красные девицы за них не хотят идти. Говорят: «У нас и платьев таких, как следует, нету; а коль сделаете нам такие же платья, какие были у нас, когда с отцом мы жили, да не глядючи и не мерючи, точка в точку и строчка в строчку, то пойдем».

Созывают они всех портных мастеров, всех швей — никто не берется. А Иван Стриженый и говорит тому солдату:

— Иди, берись.

Тот отказывается.

— Ступай, — говорит, — да требуй золота мерку.

Солдат пошел и объявил, что согласен, мол, а Иван Стриженый скорей на коня и туда, в черное царство. Забрал там их платья и к рассвету домой воротился.

— На, — говорит утром солдату, — неси!

Как увидели красные девизы, одна другой «морг-морг», а ничего не говорят. Надели платья. «Вот, — говорят, — если б к этим платьям да еще черевички».

Кинулись братья к сапожным мастерам, опять же никто не берется, они — к солдату. Солдат отказывается, а Иван Стриженый:

— Берись, — говорит, — да требуй вперед два воза золота.

Пока солдат получил, что положено, а Иван Стриженый уж и в черное царство слетал и ихние черевички привез. Увидали их красные девицы, еще больше обрадовались. «Он, — говорят, — где-то здесь. Ну, а теперь, — говорят, — сделайте нам еще по такому ж платочку».

Братья уже ни к кому и не идут, а прямо к солдату.

— Сделай, такой-сякой!

Иван Стриженый к утру и платочки притащил. Тогда давай красные девицы того солдата допытывать, кто да кто, мол, ему все это сделал. Он и рассказал. Они тогда к царю…

— Вот кто, — говорят, — нас спас, а братья его — воры…

Призвали его, расспросили, так оно и есть. Привязал братьев тогда царь к хвостам коней необъезженных и разорвал, а Иван-царевич на младшей женился, и живут себе, поживают.

Там три фонаря горело, шло трое панов, три яблочка лежало, одно мне, другое — Лазарю, а третье тому, кто сказку сказал.

ЦАРЕВНА-ЖАБА

Где-то в некотором царстве жили-были царь с царицей. И было у них три сына, как соколы ясные. Вот повыросли уже сыновья, такими парубками стали, что ни вздумать, ни взгадать — только в сказке рассказать. Подошла пора им жениться. Царь с царицей, пораздумав хорошенько, сыновей созвал и говорит:

— Сыны мои, соколы! Вот вы уже на возрасте, пора вам себе и невест подыскивать.

— Пора, — говорят, — батюшка, пора!

— Собирайте же, — говорит, — дети, колчаны серебряные и стрелочки медные накладывайте да пускайте в чужие земли далекие: на чей двор стрела попадет, там тому и невесту брать.

Вот вышли они, натянули луки и давай стрелы пускать. Пустил стрелу старший — загудела стрела по поднебесью и попала в другое царство, прямо к царю в садик. На ту пору по саду царевна прогуливалась, подняла стрелу, любуется. Пришла к отцу, похваляется:

— Какую я, батюшка, красивую стрелочку нашла!

— Не отдавай же, — говорит царь, — ее никому, а только тому отдай, кто тебя в жены возьмет.

А тут спустя некоторое время приезжает старший царевич, просит у нее стрелу.

— Не дам, — говорит, — этой стрелы никому! Только отдам тому, кто меня замуж возьмет.

— Я, — говорит царевич, — тебя возьму.

Сговорились. Поехал он.

Пустил стрелу средний царевич — взвилась стрела ниже облака, выше леса и упала в княжий двор. Княжна в ту пору на крылечке сидела, увидала, подняла стрелочку.

— Какую я, батюшка, красивую стрелочку нашла!

Так не отдавай же ее никому, — говорит князь, — а отдай только тому, кто тебя замуж возьмет.

Вот приезжает и второй царевич, средний, просит стрелочку. Ответила она так же, как и та.

И этот говорит:

— Я тебя возьму.

Сговорились. Поехал.

Подошел черед пускать стрелу младшему. Иван-царевич — звали его Иван-царевичем — как выстрелит, загудела стрела ни высоко, ни низко — повыше хат, и упала ни далеко, ни близко — возле села в болото. А на кочке жаба сидела и подняла ту стрелочку. Приходит Иван-царевич, просит:

— Верни мне стрелу!

— Не отдам, — говорит жаба, — этой стрелки никому, а отдам только тому, кто меня замуж возьмет.

Подумал Иван-царевич: «Как-таки так зеленую жабу в жены брать?» Постоял над болотом, погрустил и пошел домой, плача.

Вот уже время им к отцу идти, говорить: кто какую себе невесту сыскал. А те двое — старший и средний — уж так рады, что боже ты мой. А Иван-царевич идет и плачет. Отец у них спрашивает:

— Ну, расскажите-ка, сыны мои, мои соколы, каких вы мне невесток нашли?

Старший и говорит:

— Я, батя, царевну нашел.

Средний:

— Я — княжну.

А Иван-царевич стоит и слова не вымолвит — так плачет, так плачет!..

— А ты, Иван-царевич, чего плачешь?

— Как же, — говорит, — мне не плакать, если у братьев жены как жены, а мне из болота зеленую жабу приходится брать. Разве она мне ровня?

— Бери, — говорит царь, — видно, доля твоя такая!

Вот и поженились царевичи. Старший взял царевну, средний — княжну, а Иван-царевич — зеленую жабу из болота. Вот поженились они и живут себе, поживают. Вздумалось раз царю узнать: какая из невесток лучше рушники сумеет соткать. И наказывает: «Чтоб назавтра к утру рушники соткали да принесли показать; погляжу, какая из них ткачиха получше?»

Идет Иван-царевич домой, плачет, а жаба вылезла навстречу, спрашивает:

— О чем, Иван-царевич, плачешь?

— Да как же мне не плакать, если велел наш отец, чтоб назавтра каждая невестка рушник ему выткала.

— Не плачь, все уладится! Ложись да спи!

Лег он, уснул. А она взяла жабий кожушок с себя сбросила, вышла на двор, крикнула-свистнула — откуда и взялись девчата-прислужницы, выткали рушники, красиво орлов понашивали и отдали ей. Она взяла, положила их возле Ивана-царевича, опять жабий кожушок на себя надела и сделалась такой жабой, как и была.

Просыпается Иван-царевич, глядь — а рушники готовы, да такие, каких он еще отродясь не видывал. Обрадовался он, понес царю. Благодарит его отец за рушники очень. А рушники те — так себе, простенькие, царь их на кухню отдал, а жабьи у себя на образа повесил.

Вот отдал отец новый приказ, чтоб напекли невестки гречаников и ему принесли: кто лучше приготовит?

Идет Иван-царевич домой, опять плачет. Вылезла жаба ему навстречу, квакает:

— Иван-царевич, о чем плачешь?

— Как же мне не плакать? Велел отец гречаники напечь, а ты не умеешь!

— Не плачь, напечем! Ложись да спи!

Он лег, уснул. А те две невестки подошли к окну, смотрят, что она будет делать. А она взяла, опару пожиже заквасила, не густо подбила, не густо и замесила; потом полезла на печь, пробила дырку, вылила туда, а гречаники так по поду и расплылись. А невестки поскорей домой, и ну и себе так делать. Напекли таких гречаников, что разве только собакам выкинуть.

А она жабий кожушок с себя скинула, и только те ушли, вышла на двор, крикнула-свистнула, и откуда взялись девчата-прислужницы. И велела она им, чтоб до восхода солнца гречаники были! Те в скором времени принесли ей гречаники — как солнышко, такие красивые! Она взяла, положила их возле Ивана-царевича, а сама жабий кожушок на себя — и стала опять такой же зеленой жабой, как и была.

Просыпается Иван-царевич, видит — а возле него гречаники, один другого краше. Обрадовался он, понес царю. Весьма царь ему благодарен. А гречаники тех невесток собакам отдал, а эти к столу велел подавать.

Вот приказал царь опять своим сыновьям, чтоб в такой-то и такой-то день пожаловали к нему на пир вместе с женами. Старшие братья радуются, а Иван-царевич идет домой, голову повесил и плачет. Вылезла жаба ему навстречу, спрашивает:

— О чем, Иван-царевич, плачешь?

— Как же мне не плакать, если отец велел нам с женами на пир к нему ехать. Как же я тебя повезу?

— Не плачь, — говорит, — ложись спать-почивать, как-нибудь да поедем!

Он лег и уснул. Вот дождались того дня, когда пир, — пригорюнился снова Иван-царевич.

— Не печалься, — говорит, — Иван-царевич, поезжай ты сначала один! А как станет дождик накрапывать, знай, что жена твоя дождевою росой умывается; а как заблестит молния — жена твоя в дорогие одежды одевается; а как загремит гром — то уже едет.

Оделся Иван-царевич, сел и поехал. Приезжает, видит — старшие братья со своими женами уже там. Сами красиво одеты, а жены в золоте, в шелках, в оксамитах[3], в монистах драгоценных. Стали братья над ним подсмеиваться:

— Что же ты, братец, один приехал? Ты бы ее хоть в платочек завязал да привез…

— Не смейтесь, — говорит, — после приедет…

Только стал дождик накрапывать, а Иван-царевич и говорит:

— Это моя милая женушка дождевой росой умывается!

Братья над ним смеются.

— Ты что, одурел, — говорят, — что мелешь такое?

Только блеснула молния, а Иван-царевич и говорит:

— Это моя женушка в дорогие одежды одевается!

Братья только плечами пожимают: был брат такой, как следует, да вот одурел, видно.

И вдруг как зашумит, загремит гром, так весь дворец и задрожал, а царевич и говорит:

— Это ж моя голубушка едет!

И вправду, подлетела к крыльцу коляска в шесть коней запряжена, а кони — как змеи! Вышла она оттуда… Так все и оторопели — такая красавица!

Вот обедать уселись. Царь, и царица, и оба старшие брата на нее не наглядятся: сказано — такая красавица, такая красавица, что и не рассказать! Обедают, а она кусочек в рот, а кусочек за рукав прячет, ложку в рот, а ложку за рукав. А те невестки на нее глядят и себе тоже: ложку в рот, а ложку за рукав, кусочек в рот, а кусочек за рукав.

Вот пообедали, вышли на двор. Заиграли музыканты — стал отец к танцам приглашать. Те невестки не хотят: «Пускай, мол, она танцует». Вот и пустилась она с Иваном-царевичем в пляс, как начала танцевать, и земли не касается — легко да красиво! Махнула вдруг правым рукавчиком, в который кусочки прятала, — и сделался; вмиг сад, а в том саду столб, а по тому столбу кот ходит: идет вверх — песни поет, вниз идет — сказки сказывает. Танцевала, танцевала — махнула потом левым рукавом — в том саду речка сделалась, а на речке лебеди плавают. Все так и дивуются, словно дети малые. Вот потанцевала она, села отдохнуть. А те невестки в пляс пустились. Танцуют, и как махнули правым рукавом, так косточки и вылетели да прямо царю в лоб. Махнули левым — царю глаза забрызгали.

— Хватит, хватит, а то глаза мне еще повыбиваете!

Они и перестали. Уселись все на завалинке. Музыка играет, уже царские придворные танцуют.

А Иван-царевич на жену поглядывает и себе тоже удивляется: как вдруг так из зеленой жабы да такая красивая молодица сделалась, что и глаз не оторвать! Потом велел подать себе коня, поскакал домой наведаться: откуда она все это понабирала? Приезжает, вошел в светлицу, глядь — а там лежит жабий кожушок. В печке топилось — он тот кожушок в огонь, — только дымок пошел… Опять к царю возвращается, — как раз к ужину подоспел. Долго они еще там гуляли, — только перед рассветом разъехались. Поехал и Иван-царевич со своей женой.

Приезжают домой. Вошла она в светлицу, огляделась, глядь — нет кожушка… Искала-искала…

— Не видал ли, — спрашивает, — ты, Иван-царевич, моей одежды?

— Какой?

— Да я здесь, — говорит, — свой кожушок сбросила.

— Я его сжег, — отвечает Иван-царевич.

— Ох, что ж ты мне наделал, Иван! Не трогал бы ты его, была бы я вечно твоей, а теперь придется нам разлучиться, может, навеки…

Плакала-плакала, кровавыми слезами обливалась, а потом и говорит:

— Прощай! Ищи меня в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги!

Взмахнула ручками, обернулась кукушкою; окно было открыто — вылетела, порхнула.

Долго Иван-царевич за женой убивался, долго плакал горькими слезами, раздумывал, людей спрашивал, что ему делать? Никто не мог дать совета. Взял он лук серебряный, набрал в торбу хлеба, через плечо тыкву повесил, — пошел на поиски.

Идет и идет. Попадается ему навстречу дед, как лунь седой, и спрашивает:

— Здорово, Иван-царевич! Куда тебя бог несет?

Иду, — говорит, — дедушка, куда глаза глядят, свою жену разыскивать, где-то она в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги; иду, сам не знаю куда… Может, вы, дедушка, знаете, где она живет?

— Как же, — говорит, — не знать? Знаю.

— Так скажите, дедушка, будьте добры, и мне!

— Э, да что тебе говорить: говори не говори — все одно не дойдешь!

— Дойду не дойду, а скажите: я за вас век буду бога молить!

— Ну, если уж тебе, — говорит, — очень надобно, то на тебе клубочек, пусти его — куда покатится, туда и ты за ним ступай: как раз и попадешь к самой бабе-яге, костяной ноге.

Поблагодарил Иван-царевич деда за клубочек, взял, пустил: покатился клубочек, а он следом пошел.

Идет и идет таким дремучим лесом, что кругом даже темно. Попадается ему навстречу медведь. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, собрался стрелять. А медведь ему и говорит:

— Не бей меня, Иван-царевич, я тебе в великой беде пригожусь!

Он пожалел его — не убил.

Идет дальше, вышел на опушку леса, — сидит сокол на дереве. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, хотел стрелять. А сокол ему и говорит:

— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе в великой беде пригожусь!

Пожалел он его — не убил.

Идет и идет, клубочек впереди катится, а он за ним следом идет и дошел до самого синя-моря. Видит — лежит на берегу щука зубастая, без воды пропадает на солнце. Он хотел ее взять да съесть, а она и просит:

— Не ешь меня, Иван-царевич. Кинь лучше в море, я тебе в большой беде пригожусь!

Бросил он ее в море, пошел дальше. Вот и дошел уже до самого тридесятого царства. Глядь — стоит хатка на курьей лапке, камышом подперта, — а то б развалилась. Он вошел в ту хатку, а там лежит на печи баба-яга, костяная нога, ноги на печи раскинула, а голову на край положила:

— Здравствуй, Иван-царевич! Волей или неволей пожаловал? Сам ли от кого прячешься или кого ищешь?

— Нет, бабуся, не прячусь я, а ищу свою жену милую, жабу зеленую.

— Знаю, знаю! — говорит баба-яга.

— Где ж она, бабуся? Скажите!

— У моего братца в работницах служит.

Вот и начал он ее упрашивать, чтоб сказала, где ее брат живет, а она и говорит:

— Есть там на море остров, там его дом находится. Только смотри, чтоб беды тебе не было: как увидишь ее, хватай поскорей и беги с ней без оглядки.

Поблагодарил он бабу-ягу, пошел. Идет и идет, дошел до моря, глянул — а морю и конца-края не видно. И где тот остров, кто его знает! Вот бредет он по-над морем, голову понурив, печалится. Вдруг выплывает щука:

— О чем, Иван-царевич, печалишься?

— Так, — говорит, — и так: есть на море остров, да никак не могу до него добраться.

— Не горюй! — говорит.

Ударила хвостом по воде — сделался такой мост, что и у царя такого нет: сваи серебряные, золотые перила, а помост стеклом настелен, — идешь, словно по зеркалу. Иван-царевич и пошел по тому мосту и дошел прямо до самого острова.

Дошел до острова, глядь — а там такой лес дремучий, что ни пройти, ни пробраться, и темный, претемный. Ходит Иван-царевич по-над лесом и плачет, ходит и плачет. А тут и хлеба уже не хватило— есть нечего. Сел он на песочке, пригорюнился: «Пропал!» — думает. Вдруг бежит мимо него заяц, и вдруг откуда ни возьмись сокол, ударил зайца, убил. Взял Иван-царевич зайца, снял с него шкуру, добыл огня, потерев палочку об дерево; сжарил зайца на вертеле, съел.

Вот наелся и призадумался: как теперь до дворца добраться? Ходит опять по-над лесом; а лес, сказано, такой, что не пройти. Ходил, ходил, вдруг — глядь — идет медведь.

— Здравствуй, Иван-царевич! Что это ты тут бродишь?

— Хочу, — говорит, — как-нибудь во дворец пробраться, да никак из-за леса нельзя.

— Я тебе помогу!

И как взялся медведь дубы ломать, такие дубы с корнем выворачивает, в полтора обхвата!

Выворачивал, выворачивал, пока утомился. Пошел воды напился и как начал опять ломать!.. Вот-вот тропочку проложит.

Опять пошел воды напился, опять ломает. Проложил тропочку прямо до самого дворца. Пошел Иван-царевич.

Вот идет Иван-царевич по той тропочке — видит, среди леса такая красивая поляна, а на поляне той стеклянный дворец стоит. Он пошел туда, в тот дворец. Отворил одни двери, железные — никого нету; отворил вторые, серебряные — и там никого нету; отворил третьи, золотые — глядь, а там, за золотыми дверями, сидит его жена, пряжу прядет, — и такая она грустная, что и глянуть на нее страшно…

Как увидала Ивана-царевича, так и бросилась к нему на шею:

— Как я по тебе, голубь мой сизый, соскучилась! Если еще бы немножко, может, ты никогда бы больше меня и не увидел…

Так от радости и плачет! А уж он и не знает, то ли он на этом или на том свете!.. И обернулась она снова кукушкой, взяла его под крыло — полетели!

Вот прилетели в его царство, и обернулась она опять человеком и говорит:

— Это меня мой батюшка проклял и отдал на целых три года Змею в услужение, а теперь я свое наказанье отбыла.

Воротились они домой и стали себе жить счастливо да бога хвалить, что помог им.

ИВАШКО-МЕДВЕЖЬЕ УШКО

Собрались раз бабы в лес за опенками. Ходили-ходили, вдруг одна баба Кулына возьми да и упади в медвежью берлогу. Пришел медведь и не разорвал ее. И прожила баба в берлоге целых три года. Потом родился у ней сын. И прозвала она его Ивашко-Медвежье Ушко — были у него уши медвежьи.

Вот растет тот Ивашко да так быстро подрастает. Вырос уже большой хлопец и пошел бродить по свету. Идет и идет. Видит — стоит Дубовик и спрашивает его:

— Куда идешь?

А он отвечает:

— Куда глаза глядят.

— Ну, и я пойду с тобой.

— Что ж, иди!

Пошли они вдвоем. Идут — глядь, а там человек с длинными такими усами, ловит ими рыбу и спрашивает у них:

— Куда идете?

— Куда глаза глядят, — отвечают.

— Пойду и я с вами, — говорит.

— Что ж, иди!

Пошли они втроем. Идут и идут, вдруг видят хатку на курьих ножках. Зашли в ту хату, смотрят — сидит там дед старый-престарый, борода у него на аршин; сидит в ступе, железным толкачом погоняет, метлой след заметает. И как закричит на них:

— Чего вы пришли, биться или мириться?

— Давай, — говорят, — биться!

Вот вышел Дубовик, а дед как ухватит Дубовика, враз его и убил, да еще и голову на кол посадил.

Выходит тогда человек, что с длинными усами, биться, а дед как ухватит его, убил его, да еще и голову на кол насадил. Выходит напоследок биться Иван. Вот как схватился Иван с дедом, дед так и захрипел и говорит:

— Если ты меня одолел, дарю тебе все добро мое и бери мою дочь замуж, и как будет тебе что надобно, то на тебе вот это яйцо и молви: «Яичко, отворись и выпади», и что тебе надобно будет, то и выпадет.

И взял парень, что с медвежьими ушами родился, то яйцо, женился на дивчине, а тот дед вскоре помер. Остались они одни, и живут-поживают да добро наживают.

ЛОШАДИНАЯ ГОЛОВА

Жили себе дед да баба. У деда была дочка, и у бабы была дочка; были обе уже на возрасте. Не любила баба дедову дочку: все, бывало, ее, бедняжку, бранит и над нею издевается, да еще, бывало, и деда науськивает, чтобы грыз свою дочку. Вот пойдут, бывало, обе девки на посиделки; бабина дочка все только с хлопцами балует, пока те и прядево ей сожгут и пряжу порвут, а дедова дочка все там работает — прядет или что другое делает, а уж ни минуты без дела не сидит.

Вот возвращаются они под утро домой, дойдут до перелаза, а бабина дочка и говорит дедовой:

— Давай-ка я тебе, сестричка, пряжу с веретеном подержу, пока ты перелезешь!

Та возьмет и отдаст ей веретено с пряжей, а она вбежит поскорей в хату к матери:

— Погляди, говорит, — мама, сколько я напряла, а та, такая-сякая, все только с хлопцами гуляла.

А матери только этого и нужно — напустится сразу же на бедняжку:

— Ах, ты такая-сякая, ты ленивица, работать ты не умеешь!

А та, бедная, только плачет.

Чем дальше, баба все пуще и пуще ненавидит падчерицу. Вот баба и говорит раз деду:

— Отведи да отведи ты свою дочку в лес: пускай ее там звери съедят. Она — ленивица, делать ничего не хочет, пускай пропадает.

Дед долго отказывался: жалко было ему дочку, да что ж с бабой поделаешь? Она его крепко в руках держала, и он ее, как ведьмы, боялся.

— Что ж, собирайся, дочка, да пойдем, — говорит дед.

А баба уж так рада-радешенька, словно праздник ей настал. Так проворно по хате суетится и харчи готовит.

— Вот это тебе, дочка, я и мучицы завязала, в одном узелочке пшеничная — галушечки или что другое когда сваришь, а это пшенцо на кулешик, и сало.

Забрала старикова дочка харчи, заплакала, да и пошла с отцом. Шли-шли, до леса дошли. Видят — дорожка. Отец и говорит:

— Пойдем по этой дорожке. Куда она приведет, там тебе и жить.

Пошли. Далече уже отошли от опушки, а лес густой, дремучий, что и просвету нет. Вдруг глядь — лощинка, а там пасека и землянка.

Вошли в землянку.

— Добрый вечер!

А дед встает с печи и отвечает:

— Здравствуйте, люди добрые!

Вот поговорили, разузнали, что за люди такие и зачем сюда забрались. Так, мол, и так, сказывают. И просит отец того деда. чтобы принял к себе его дочку.

— Ну, что ж, дочка, оставайся, — говорит, — будем тут вдвоем жить. Летом я буду на пасеке сидеть, а ты тут себе огородик устроишь и будешь себе копаться да на зиму всякою всячину готовить. А зимою, хотя пчел и домой забирают, а я все-таки тут живу — вот и будет нам с тобой веселее, лишь бы твоя охота.

Вот побеседовал отец еще маленько с дедом и говорит дочке.

— Рассмотри ж, дочка, что тебе мать дала, да и за работу принимайся, — навари ужин, а я пойду дровец нарублю.

Кинулась она к узелочкам, глядь: в одном — пепел, а в другом — кусок кирпича с печки. Она так и заголосила.

— Не плачь, дочка, — говорит дед. — Ступай в чулан, там у меня всякая снедь имеется; набери пшеничной муки и сала возьми, вот и наваришь галушек.

Пошла она, набрала муки, тесто замесила, печь затопила и начала ужин варить.

Дед пошел на ночь домой, — в село — ему надо было взять там еще улейки и кое-каких харчей; а отец сказал ей, что эту ночь он здесь переночует, а завтра раным-рано домой пойдет. А сказал он это только для того, чтобы дочка не плакала. Вышел из землянки, взял колодочку, привязал ее к углу хаты, а сам домой поплелся.

И только повеет ветер, а колодочка — стук-стук о стену, а дочка в хате:

— Это мой татонька дрова рубит.

Вот уже и ужин готов, а отец все не идет и не идет в хату. Ждала она, ждала, а потом думает: «Пойду погляжу, где он». Вышла, обошла вокруг хаты — нету отца. А на дворе темень, хоть глаз выколи. Вернулась в хату — неохота одной ужинать. Походила-походила по хате: «Пойду, — думает, — покличу, может, кто отзовется».

Вышла, стала на пороге и кличет:

— Ой, кто в лесе, кто за лесом, ко мне ужинать идите!

Никого не слыхать. Она опять:

— Ой, кто в лесе, кто за лесом, ко мне ужинать ступайте!

Не слыхать никого. Кличет она в третий раз.

Вот и отозвалась Лошадиная голова. Стучит-гремит, к дедовой дочке на ужин спешит.

— Девка, девка, открой!

Она открыла.

— Девка, девка, пересади через порог!

Она пересадила.

— Девка, девка, посади меня на печь!

Она посадила.

— Девка, девка, дай мне поужинать!

Подала она ей ужинать.

— Девка, девка, полезай мне в правое ухо, а в левое вылезь!

Как заглянула она в правое ухо, а там всяких пожитков видимо-невидимо! Чего там только нету!.. И одежда всякая, кони, кареты, и украшения. А золота и серебра!.. А денег!..

— Ну, бери ж, что тебе надобно и сколько хочешь, — говорит Лошадиная голова, это за то, что ты меня слушалась.

Вот набрала девка себе всякого добра и в левое ухо вылезла. А Лошадиная голова так и загудела, куда вмиг и пропала, будто сквозь землю провалилась.

Утром вернулся дед. Вошел в землянку — куда уж там! Не узнать ни землянки, ни дедовой дочки: в землянке, словно в светелке, убрано все и чисто, а дедова дочка сидит, как панночка, важная, в шелковом платье да в золоте, а возле нее слуги и служанки ходят, и только глазом она поведет — они уж знают, что ей надо. Только вошел дед, она сразу же обо всем, что было, ему рассказала, дала ему денег.

— Это, — говорит, — тебе, дедушка, за то, что ты меня, несчастную сиротинушку, принял.

Потом велела запрягать карету и к своему отцу поехала. Там ее не узнали, а как рассказала она обо всем, то мачеха так руками и всплеснула: думала ее со свету сжить, а оно совсем не так получилось. Погостевала она маленько, отцу денег дала и поехала в город, купила себе там дом и зажила панночкой.

Вот только она уехала, а баба и давай твердить деду:

— Отведи, да отведи и мою дочку туда, где была твоя: пускай и она станет панною!

— Что ж, пускай собирается, я отведу.

Она тотчас харчей наготовила — не пеплу и кирпичей с печки, как дедовой дочке, а муки, пшена и всяких сладостей. Благословила дочку.

— Слушайся, — говорит, — отца, куда поведет, туда за ним ты и ступай.

Пошли. Вошли в лес. А лес темный-темный, дубы такие толстые, что человеку не обхватить, и хотя бы где тропочка, и будто нога человеческая не ступала, даже тоскливо как-то.

Шли, шли, глядь — стоит хата на курьей ножке. Они вошли в ту хату.

— Бог в помочь!

Никого не слыхать. Заглянули под печь — никого.

— Ну, оставайся тут, дочка, а я пойду дровец тебе нарублю. А ты пока ужин свари.

Вышел и привязал опять к углу хаты колодочку, а сам домой двинулся.

Ветер дует, а колодочка — стук-стук, а бабина дочка в хате:

— Это мой татонька дрова рубит.

Наварила она ужин, ждет-пождет: нету отца. Вот вышла она и плачет:

— Ой, кто в лесе, кто за лесом, ко мне ужинать ступайте!

Никого не слыхать. Она в другой раз, в третий — не слышно.

И вдруг стучит-гремит Лошадиная голова…

— Девка, девка, отвори!

— Не велика пани — сама откроешь.

— Девка, девка, через порог пересади!

— Не велика пани — сама перелезешь.

— Девка, девка, посади на печь!

— Не велика пани — сама влезешь.

— Девка, девка, дай мне поесть!

— Не велика пани — сама возьмешь.

— Девка, девка, полезай мне в правое ухо, в левое вылезь.

— Не хочу.

— Коли ты, — говорит, — слушать меня не хочешь, то я тебя съем!

Схватила ее, полезла на печь, забралась в самый угол и съела ее, а косточки в торбочку спрятала и на жердочке повесила.

А баба ждет дочку. Вот-вот, наверное, приедет в карете панночкой.

А была у бабы собачонка, да такая, что всё правду сказывала.

Вот бегает раз собачонка возле хаты и лает:

— Гав, гав, гав! Дедова дочка — как панночка, а бабиной косточки — в торбочке.

Баба слушала, слушала, рассердилась, перебила собачонке лапу. А собачонка на трех ногах скачет и опять за свое:

— Гав, гав, гав! Дедова дочка — как панночка, а бабиной косточки — в торбочке.

Перебила ей баба и вторую лапу. Не унимается собачонка — все лает да лает, пока, наконец, баба все лапы ей не перебила. Она тогда уж катается, а все-таки за свое — гав, гав! и прочее… Разгневалась баба и убила собачонку.

— Это тебе, — говорит, — за то, чтоб не вещала, образина проклятая!

Вошел дед в хату.

— Ну, ступай, дед, ступай-таки мою дочку наведать: может, ее и на свете уж нету.

Пошел дед. Нашел и хатку, где бабину дочку оставил: вошел — никого нету. Посмотрел на печку, а там висит торбочка, костей полная.

— Правду, видно, говорила чертова собачонка, — сказал он.

Пришел домой, показал бабе косточки.

Начала баба его бранить:

— Ах ты, такой-сякой, нарочно ее зверям отдал, с умыслом со свету сжил.

И не стало бедному деду с той поры покоя до самой смерти. Эх, жил себе царь да царица, а у них на подворье криница, а в кринице — корец, моей сказке конец!

ИВАН-КОРОВИЙ СЫН

Начинается сказка с одного бедного хлопца. Не было у него ни отца, ни матери, и жил он все по чужим людям. Когда исполнилось ему лет шестнадцать-семнадцать, работал он уже не только за то, что его кормили, — пообещал ему хозяин телушку, коль прослужит он у него еще год.

Взял он телушку. Побегала телушка и отелилась. Теленка он зарезал, а корову сосал. И сделался сильным легинем[4], и с той поры стал называться Иван Королевич. Держал Иван корову лет пятнадцать. Потом корова состарилась и околела. Тогда он подумал и решил:

«Не пойду служить батраком, лучше пойду странствовать по свету».

Собрался и идет по дороге — лесами, пустошами, ведь селений поблизости не было. Вдруг видит — стоит на каменной скале человек, который берет в руки камень и растирает его в порошок.

Говорит Иван человеку:

— Кто ты таков? Пойдем поборемся!

— Я — Дробикамень.

— А я Королевич!

Начали бороться.

Говорит Королевич:

— Ну, бросай меня наземь ты.

Дробикамень ударил его оземь, и Королевич вгруз в землю по колена, а ноги не согнулись.

— Ну, бросай ты меня, только скорей, — сказал Дробикамень.

И Королевич бросил Дробикамня и вогнал его в землю по пояс.

Тогда Королевич вытащил его и говорит:

— А теперь будем товарищами. Давай жить неразлучно.

Пошли они вместе лесами. Однажды слышат сильный треск.

— Что это такое трещит?

Видят — человек выправляет кривое дерево, а ровное кривит.

Подумал Королевич: «Сильный же ты человек, раз такой бук согнуть можешь и выправить».

И думает: «Что делать — предлагать с ним побороться или лет?» А потом говорит:

— Не верю, чтобы был витязь сильнее меня.

И крикнул ему:

— Кто ты такой?

— Я — Кривичаща, ровное дерево кривлю, а кривое выправляю.

— Значит, нет у тебя другой работы? Идем поборемся!

Схватились. Говорит Королевич:

— Бросай ты!

Бросил его Кривичаща оземь и вогнал Королевича в землю по самый пояс.

Рассердился Королевич, выбрался и закричал:

— Ну, теперь держись хорошенько!

Ударил его оземь, вогнал по самые плечи. Вытащил Королевич Кривичащу из земли и говорит:

— Будем товарищами!

И пошли они дальше по свету. Королевич был у них за старшего.

Идут горами. Приходят на одну полонину[5]. А на той полонине хижина стоит, обе двери раскрыты — сенные и внутренние. Заходят в хижину, видят — все там есть, а живой души не видать.

Только три ружья на стене висят. Говорит Королевич:

— Хлопцы, давайте здесь жить!

Переспали ночь, едят, пьют, — всего вдосталь. Утром спрашивает Королевич:

— Хлопцы, кто пойдет со мной на охоту?

— Я пойду, — сказал Кривичаща.

Дробикамень остался за повара, варит полдник. Поставил котел с мясом, а в одиннадцать часов открывает двери дед Ногтиборода с бородой в два метра. Стал на пороге, поклонился:

— Добрый день!

— Добрый день, дед!

— Ой, сынок, перенеси меня через порог.

— А как тебя звать?

— Я — Ногтиборода.

Дробикамень осторожно перенес деда через порог, усадил его на печь, чтоб тот согрелся. Стал дед просить есть.

Дробикамень вытащил из котла большой кусок. Дед съел и просит еще.

— Больше дать тебе не могу, нас ведь трое.

— А ты знаешь, хлопец, что я съем у тебя все мясо на животе да еще вырежу со спины кожи на ремень?

Схватил Ногтиборода Дробикамня, кинул его наземь, взял котел с огня и вывалил ему горячее мясо на голый живот. И поел все мясо. Потом повернул его вверх спиной и вырезал кожи на ремень в три пальца. А сам собрался и ушел.

Поставил Дробикамень варить другое мясо, чтобы было на полдник, когда товарищи с охоты вернутся. Вскоре пришли Королевич и Кривичаща. А мясо только кипело.

— Почему обед не готов?

— Огонь плохо горел.

Дробикамню стыдно было сказать про свою беду.

Переспали ночь. Дробикамень хотя и больной, а на охоту идет. Остался дома Кривичаща.

Поставил котел с мясом, в одиннадцать часов является Ногти-> борода. На пороге поклонился:

— Добрый день!

— Добрый день, дед!

— Ой, сынок, пересади меня через порог.

— А как тебя звать?

— Я — Ногтиборода!

Кривичаща перенес деда через порог. Посадил его на печь. Дед просит есть.

Кривичаща вытащил из котла большой кусок мяса и дал деду. Дед съел и просит еще.

— Больше дать тебе не могу, ведь нас трое.

— А ты, хлопец, знаешь, что я съем у тебя это мясо на животе, а со спины кожи на ремень вырежу?

Схватил Ногтиборода Кривичащу, бросил его наземь, взял котел с огня и вывалил ему горячее мясо на живот. Съел мясо на животе, повернул вверх спиной и вырезал у него кожи на ремень в три пальца. А сам собрался и ушел.

Кривичаща поставил варить другое мясо. Приходят Королевич и Дробикамень, а полдник еще не готов.

Дробикамень знает, почему полдник не готов, а Королевич ничего не знает.

Переночевали, а на третий день остался дома Королевич.

В одиннадцать часов приходит Ногтиборода:

— Пересади меня через порог.

— Кто ты такой?

— Я — Ногтиборода.

— Ну, так перелезь сам.

Дед перелез сам. Сел на печи и просит поесть:

— Дай мяса!

— Я мяса тебе не дам, мясо для людей.

— Не дашь?.. Раз так, я съем у тебя мясо на животе и со спины вырежу кожи на ремень.

— Ты — у меня?

Схватил Ногтибороду за бороду, выхватил из-под лавки секиру в шесть метров, что двенадцать лет не точили, и вытащил деда во двор. На дворе был бук-бурелом, что вырвало ветром с корнями. Ударил Королевич секирой в бук и засунул в расщеп бороду Ногтибороды.

Вернулся в хижину и готовит полдник. Приходят его товарищи. Мясо готово. Пообедали. А Королевич говорит:

— Пойдем на двор, я вам что-то покажу.

Вышли во двор, а там, где был бук, ничего нету… Дед заодно с бородой и бук уволок.

Испугался Королевич. Говорит:

— Братья, пойдем поедим да соберемся вдогонку за дедом. А то этот дед нас со свету сживет, так лучше мы его.

Собрались, идут по следу — а бук наделал ям, выбоин, когда дед тащил его заодно с бородой.

Долго шли. Пришли наконец в город. А тут царь плачет:

— Чего вы, царь, плачете?

— Потому плачу, что Ногтиборода забрал у меня троих дочерей.

Идут они дальше и приходят к провалью. Сели, и говорит Королевич:

— Ступайте принесите мне гвоздь, доски да веревок две тыщи метров.

Когда все это принесли, Королевич сделал клеть и говорит:

— Братья, я пойду на тот свет, под землю. Поклянитесь двенадцать раз, что вы будете меня здесь ждать и вытащите меня. Я пойду сейчас за Ногтибородой!

И они поклялись.

Спустили его под землю. Очень долго спускали… А под землей нашел Королевич дедову хижину. Стоял перед хижиной бук-бурелом, а в расщепе клок бороды отрезанной.

Заходит Королевич в хижину, а дед курит на печи железную труоку.

— Ты и здесь меня нашел?

— Нашел и хочу сжить тебя со свету!

Изрубил его саблей на куски и сложил в бочку. А сам пошел по комнатам. Заходит в одну комнату, а там царская дочка шьет.

Спрашивает ее Королевич:

— Это что за машинка?

— Это машина такая: сколько человек задумает, столько и сошьет.

Королевич разобрал машину и положил ее в торбу. Заходит в другую комнату, а там вторая царская дочь вышивает иглой «решетки»[6] и цветы на полотне.

— Что это за иголка? — спрашивает Королевич.

— Это иголка такая: что задумаешь, то она и вышьет.

Заходит он в третью комнату. А там третья царская дочка кроит ножницами полотно. Королевич взял ножницы:

— Что это за ножницы?

— Это ножницы такие: сколько задумаешь, столько и покроишь.

Королевич забрал царских дочерей и пошел с ними к выходу из провалья. И думает себе: «Старшая будет Дробикамнева, средняя — Кривичащева, а младшая — моя».

Поставил Королевич старшую в клеть и подал знак, чтобы тащили. Вытащили ее, а потом вытащили наверх и младшую.

А Дробикамень и Кривичаща думают: «Ведь старшая-то девка некрасивая. Когда мы вытащим Королевича, то он возьмет себе младшую. А старшая, скверная, достанется одному из нас».

И сговорились они, что подтащат Королевича до половины и бросят веревку.

Но Королевич был хитрый. Он знал наперед их мысли. Достал камень такого же веса, как и сам, положил его в клеть и крикнул:

— Тащите!..

Вытащили они до половины, а потом пустили. Клеть с камнем упала на дно так сильно, что выбила ямину в три метра шириной, в три метра глубиной. Тут-то Королевич и узнал их верность.

Думает, как ему теперь выбраться на землю? Вернулся и идет той дорогой, куда ходил Ногтиборода.

Вдруг полил огненный дождь. И слышит Королевич в стороне писк. Он взобрался на бук, глядь в гнезде трое змеенышей плачут. Он развернул свой плащ и укрыл их от огненного дождя.

Только дождь перестал, говорят змееныши Королевичу:

— Ступай под бук да спрячься. А когда прилетит наш отец, он похвалит тебя, что ты нас от смерти спас.

Вскоре прилетел Змей и так обрадовался, что дети его остались живы! Спрашивает:

— Кто это спас вас от смерти?

— Да мы бы вам сказали, но вы съедите его.

— Да разве я сделаю так, если он выручил вас из беды!

Услыхал это Королевич и отозвался.

Змей подлетел к нему и говорит:

— Какой подарок ты хочешь за то, что спас моих детей от огня?

— Хочу, чтобы ты вынес меня на белый свет.

— Я вынесу, коли ты дашь мне двенадцать буйволов, двенадцать печей хлеба да двенадцать бочек вина.

Пошел Королевич к Ногтибороде и нашел у него в хижине все.

Принес это Змею, положил ему на спину, а сам сел между крыльев, и летят они на белый свет.

Когда были они всего в двенадцати метрах от земли, то харчи кончились. А Змей есть просит.

— Давай есть, а то упаду!..

Королевич отрубил ножом ляжку со своей ноги и дал ее Змею.

Змей подкрепился и вынес его наверх, на землю.

Когда опустились они на землю, Змей спрашивает:

— Что это было за мясо такое вкусное напоследок?

— Да это я с ноги у себя вырезал.

Змей выплюнул мясо и прилепил его к ноге Королевича.

Тут Королевич простился со Змеем и идет в город. Но бледный такой, борода отросла и весь оборванный.

Приходит в город, а там жил один портной, что шил всем одежду. Приходит Королевич к нему, поздоровался. Спрашивает его:

— Кто вы такой?

— Да я портной.

— Не надо ли вам подмастерья?

— А вы умеете шить?

— Умею.

И взяли его в подмастерья. Отвели его в другую комнату, где было столько сукна, что на полтора года шить.

Королевич вечером заперся в комнате, поставил машину и ножницы, что сами кроили, и все пошил за одну ночь и развесил на стенах.

Когда портной вошел в комнату, где лежало сукно, и увидел, что все уже пошито, пустил слух по всему свету, что есть у него, мол, такой-то и такой подмастерье.

Дознались о том царские дочки и принесли ему шить свадебные рубашки для своих женихов.

Королевич их сразу узнал, а они его не узнали.

Пошил он красивые рубашки для Дробикамня и Кривичащи. И невестам те рубашки очень понравились. И за это они позвали его на свадьбу.

А тем временем Королевич уже приоделся красиво, постригся-побрился и в царские палаты явился.

Девушки сразу его узнали. Узнали его и товарищи и сильно испугались.

Королевич поговорил с ними, напомнил им, кто он такой, как он с ними дружил, а потом вытащил саблю и отрубил обоим головы.

Тут царские дочки подтвердили, что это он освободил их. Взял он себе тогда младшую девушку в жены и остался хозяином в том царстве.

Тут и сказке конец.

ВИДИМО И НЕВИДИМО

Жили-были пан и слуга. Как были они еще детьми, то вместе играли и все у них наравне было, а как стал паныч уже паном, невзлюбил слугу и давай придумывать да приказывать, чтоб сделал бы то да это, да все такое, чтоб поскорей его со свету сжить.

А слуга все выполнит и живой вернется. Вот раз пан и задает ему задачу:

— Принеси мне, — говорит, — Видимо и Невидимо.

Тот идет, плачет и зашел в лес, да такой дремучий и страшный, что не приведи господи! Вдруг видит стоит хатка; он и зашел в ту хатку и за печью спрятался. Вдруг приходит к обеду дед и кричит:

— Видимо и Невидимо, а подай стол!

Тут враз откуда и стол взялся, а на нем всякие пития да яства.

Вот дед напился, наелся и:

— Видимо и Невидимо, убирай!

Вдруг куда все это и делось, а слуга из-за печи все видит. Вот как ушел дед, вылез слуга: «А ну, говорит, — и я себе это потребую".

— Видимо и Невидимо, а подай стол!

Враз откуда что и взялось. Напился он, наелся, а потом и спрашивает:

— А что, Видимо и Невидимо, может, тебе у хозяина этого надоело?

— Да, надоело, — говорит.

— Так пойдем со мной.

— Пойдем.

Вот и пошли. Что ни пройдет он версту, и окликает:

— Видимо и Невидимо, ты здесь?

— Здесь, здесь, хозяин, иди, не бойся, не отстану!

Идут, вдруг видит он — горницы строятся, а людей никого не видно; один только топор — сам и тешет, сам и рубит, а если что подымать надо, топор вонзается и сам наверх тащит.

Видимо и Невидимо ему говорит:

— Променяй меня на топор-саморуб, а я опять к тебе вернусь — только кликни.

Только оно это сказало, а тут и дедок идет; слуга ему и говорит:

— Променяй мне, дед, этот топор на Видимо и Невидимо.

— Как это так?

А он тогда:

— Видимо и Невидимо, подай стол!

Откуда что и взялось. Дедок наелся, напился.

— Это, — говорит, — хорошая штука! Чего ж не променять?

И отдал ему дед топор. Вот прошел он пригорок и:

— Видимо и Невидимо!

— Здесь, здесь я, хозяин, возле тебя, — отзывается.

Вот случилось ему идти опять лесом, идет он, видит — скачет по лесу дубинка и дедок в лесу идет.

— Что это, — спрашивает, — у тебя, дед, такое?

— Да это дубинка-самобойка, вот погляди. А ну, — говорит, — дубинка-самобойка, походи!

И начала дубинка скакать, что ни скакнет — то дуб валит и свалит.

Слуга тогда к своему:

— Видимо и Невидимо, подай стол!

Откуда что и взялось. Дед напился, наелся и пристал к нему:

— Променяй да променяй мне его на дубинку-самобойку.

А Видимо и Невидимо ему и говорит:

— Да ты променяй! А я опять к тебе вернусь, только кликнешь — и буду рядом.

Он променял, взял дубинку-самобойку, вышел из лесу и:

— Видимо и Невидимо!

— Здесь, здесь я, хозяин, возле тебя.

Вот приходят они в город, зашел он в трактир и как скомандует:

— Видимо и Невидимо, подай стол!

И враз откуда что и взялось. Напился он, наелся да еще человек десять возле себя накормил, а потом:

— Видимо и Невидимо, убирай!

Куда все и делось. А гулял в том трактире солдат, увидел и говорит:

— Да это еще не штука, а вот штука: «А ну, прутья, нуте!»

Откуда и взялись прутья и как начали, как начали всех охаживать, так возле каждого и свистят.

— Вот променяй, — говорит, — мне на твое Видимо и Невидимо.

А Видимо и Невидимо:

— Променяй, — говорит, — я к тебе опять вернусь.

Променял он его на прутья и только вышел за город, и:

— Видимо и Невидимо!

— Здесь, здесь, я, хозяин, не бойся! — отзывается.

Вот пришел он к своему пану, а у него как раз гости были, соседей понаехало всяких! Как увидел пан, что слуга вернулся, и кричит:

— Эй, подать плетей!

— Нет, — говорит, — погоди! Бей гостей, дубинка-самобойка!

И как начала та дубинка гостей чесать!.. Одних уложила, а другие поразбежались.

Он тогда к прутьям:

— А ну, прутья, нуте!

Как возьмутся ж прутья, да на пана.

Как отлупил он хорошенько пана, уж тот и говорить не в силах, и давай тогда он себе дом строить. Дубинка-самобойка дубы валит, топор-саморуб сам таскает, сам рубит, сам и тешет, а он только похаживает и не приказывает даже.

МАСТЕР ИВАНКО

Начинается сказка с царя, что вздумал, чтобы смастерили ему из одной доски двенадцать стульев да тринадцатый в придачу. И обещает дать три воза золота тому, кто сделает это. А кто не сделает, тот своей головой отвечает. А доска та должна быть не больше трех метров.

Приходили со всего света мастера. Но никому не удалось царю угодить, и все своей головой поплатились…

Как-то раз пришел из далекого царства другой царь. Взялся смастерить такие стулья.

— Ладно, — говорит ему царь, — делай! Только знай, что головой ответишь: ведь нет у тебя столько денег, чтоб за свою голову заплатить.

Чужой царь согласился. Был дан срок один год. И наделал он за год разных стульев, но таких, как надо, он не сделал.

Царь не хотел рубить ему голову, а присудил его на всю жизнь в темницу. И когда надо было ему идти в темницу, то чужой царь отдал вместо себя свою дочку-красавицу.

Вот сидит девушка в темнице. А в то время подрастал у одного бедного человека хлопчик Иванко. Было ему уже четырнадцать лет. Кое-чему был он обучен. И вот прослышал он среди людей, что есть, мол, где-то такой царь, которому надо смастерить из одной доски двенадцать стульев да тринадцатый в придачу.

Говорит Иванко отцу:

— Я, нянько[7], пойду узнаю, что на свете делается.

И больше ничего ему не сказал.

— Да как же ты, Иванко, пойдешь, коли денег у тебя нету? А я дать тебе ничего не могу. Будешь в дороге голодать…

— Да ничего, нянько, голодать не буду. Есть у меня три крейцера[8] про запас.

Собрался хлопец и идет дремучими лесами да пустошами. И находит в густом лесу убитого человека. Стал он над ним и думает, что ему с ним делать. И надумал, что надо будет достать воз и привезти мертвое тело в село да там и схоронить.

Так он и сделал. Нанял в селе за один крейцер воз, привез мертвеца в село, за другой крейцер попросил его обмыть и устроил за последний крейцер похороны. Так потратил Иванко все свои три крейцера на мертвеца.

Идет он дальше. Проголодался. А шел он пешком, ведь в ту пору машин еще не было. Шел он два с половиной года до третьего царства, к тому царю, которому надо было сделать тринадцать стульев.

Пришел к царю, вежливо ему поклонился. А царь спрашивает его:

— Что нового, хлопче, скажешь?

— Да нового ничего сказать не могу. Только вот прослышал я, будто вам надо сделать из одной доски двенадцать стульев да тринадцатый в придачу.

— Да, мне, хлопчик, хотелось бы. А ты разве сделаешь их? Что ж, раз сделаешь, то получишь три воза золота, а не сделаешь — головой поплатишься. Согласен на это?

Хлопец ответил:

— Все будет в порядке. Стулья я вам сделаю, а своей головы вам не дам… Только знаете что, пресветлый царь? Коли хотите иметь такие стулья, какие вы задумали, то принесите мне явор, что пророс из земли, когда вы родились.

Призадумался крепко царь. И спрашивает у старых людей, помнят ли они такой явор. И нашелся один старик, которому было двести пятьдесят лет. И показал он царю тот явор. Тогда велел царь тот явор срубить, отвезти его на лесопилку и напилить досок. Но взял из них для Иванка одну только доску. И говорит царь Иванку:

— Дай еще раз я тебе растолкую, чтоб ты не ошибся, какие мне стулья надобны. Значит, должны быть стулья такие, чтоб раздвигались и складывались, как гармоника.

— Да вы мне не приказывайте, я знаю, что мне делать!

И вот запер его царь в мастерской и дал ему сроку один год.

Принялся Иванко за работу. И вскоре сделал для царя стулья. Взял круглую тридцатицентовую[9] палицу и привинтил к той палице шесть винтов. Стулья эти сделал Иванко быстро, за день были они уже готовы. Но царю о том ничего не сказал. Поставил палицу в угол, чтобы там стояла. И мастерит себе разные стулья, какие только на свете бывают, — ведь времени-то у него впереди еще целый год.

Живет Иванко в мастерской, вдруг слышит красивый девичий голос, дивные песни. Не терпится ему, хочется увидеть, кто это так поет. Взял он тогда долото, молоток и стал стену долбить. И только пробил он стену, как подходит к тоненькой, как струнка, щелке такая раскрасавица-девушка, какой он ни разу на свете не видывал. Спрашивает ее Иванко:

— Что ты, дивчина, делаешь в темнице? За что ты сидишь здесь?

— Да я ничего дурного не сделала. Виною тому отец мой. Он захотел доказать царю, что смастерит тринадцать стульев, да не смог. И осудил его за это царь на веки вечные в темницу. А вместо себя отец меня в заложницы отдал.

Прошел год, и заходит царь в мастерскую к Иванку. Но в последний день не велел царь давать ему есть: он думал, что тот все равно головы лишится. И спрашивает царь у Иванка.

— Ну, Иванко, где ж мои стулья?

— Вы хотите, пресветлый царь, чтобы были у вас стулья, а есть мне нынче не дали.

Царь быстро повернулся и велел служанке принести еду. И только Иванко наелся досыта, встал и подает царю палицу:

— Вот вам стулья!

Удивился царь и сказал, осердясь:

— Вот какие ты мне стулья сделал! Так знай, что будешь короче на голову!

Тогда взял Иванко из рук царя палицу, отвинтил винт — и стали из палицы раздвигаться, как гармоника, двенадцать стульев да тринадцатый в придачу.

Как увидел это царь, уж так обрадовался! Взял под руки Иванка и повел к себе в палаты.

— Ну, Иванко, что хочешь: три воза золота или царство мое?

— Не надо мне ни вашего золота, ни добра-богатства, а дайте мне только то, что за стеной замуровано.

— Что тебе с того? Лучше бери три воза золота.

— Ничего не хочу, а только то, что замуровано!

И выпустил царь из темницы девушку…

Сильно обрадовалась девушка и пошла вместе с Иванком в далекие края. Там они поженились и живут себе и поныне счастливо, коли живы еще.

ЗОЛОТОВОЛОСАЯ ЯЛЕНА

Бродил раз мужик по свету, невесту себе искал. Пришел к одной ворожее, а она ему и сказала:

— Ступай поищи золотоволосую Ялену!

И пошел он искать.

Искал, искал, а найти не мог. Пошел тогда к солнцу — спросить, не видало ли оно где золотоволосую Ялену? А солнце и говорит:

— Я освещаю горы и долы, но такой Ялены я не встречало!

Но дало ему солнце золотой клубочек и говорит:

— Как будет тебе что нужно, кинь тот клубочек позади себя.

Пошел он потом к месяцу. А месяц и говорит:

— Я свечу мало, только по ночам, и не везде досвечиваю.

Такой Ялены не находил я нигде!

Дал ему месяц щеточку и говорит:

— Коль случится с тобою какая беда, кинь ее позади себя.

Пошел он потом к ветру.

Говорит ветер:

— Ступай, твою золотоволосую Ялену тридцать баб с железными языками держат. Но ты ее, — говорит, — от тех баб не получишь. А поступи ты здесь к одной ворожее на работу, она даст тебе такого коня, что будет летать по воздуху, вот ты на нем с Яле-ной и умчишься!

И дал ему ветер метлу и сказал:

— Если случится какая беда, ты махни той метлой позади себя.

Пошел он тогда к ворожее, а она и говорит:

— Если выпасешь мою кобылу, дам я тебе такого коня!

И погнал он пасти кобылу в лес. Вдруг поднялся в ночи большой шум, и кобыла враз исчезла. Явилось тогда много лисиц, и пошли они с ним к ворожке. А сидела там в корзине наседка на яйцах, а лисы вытащили ее из корзины, яйца разбили, и вылетела из тех яиц кобыла с тремя жеребятами. Вот тогда дала ему ворожея одного жеребеночка и говорит:

— Золотоволосая Ялена у тех баб в стеклянном жбане находится. Ты бери ее вместе со жбаном, но жбан не открывай, пока домой не доедешь!

И приехал он к тем тридцати бабам. Приезжает туда, а бабы все спят. Увидал он в большом жбане золотоволосую Ялену, схватил ее, сел на коня и умчался. А бабы с железными языками спали целых двадцать четыре часа; потом встают, а Ялены нету. Бросились за молодцем в погоню. Слышит он шум — бабы за ним летят. Кинул он тогда позади себя щеточку, и вырос вмиг лес густой кругом на сто миль. Начали бабы тот лес грызть и перегрызли; погнались за ним дальше.

Слышит он шум, бросил тогда позади себя золотой клубочек— выросла каменная гора. Но бабы ту гору прогрызли и опять за ним гонятся. А он уже к морю домчался. Ударил метлой по морю — расступилося перед ним море, проехал он посуху, а потом обернулся, ударил опять метлой по морю — и море сошлось снова, как было вначале. А бабы все в нем утонули.

Но ездил тоже по тем краям какой-то царь на коне, догнал он мужика и начал с ним бороться, отымать у него золотоволосую Ялену.

А конь у царя был от той же самой ворожеи, вот кони между собой о чем-то посоветовались, и сбросил конь царя наземь, и царь убился. А мужик с золотоволосой Яленой счастливо домой воротился.

СКАЗКА ПРО ИВАНА ПЕЧОВСКОГО

Было ли, не было, жил бедный человек. Было у него два сына: один глупый, а другой умный. Вот умный и говорит отцу:

— Нянько, — давайте поставим новую хижину, эта уж ветхая!

Нарубили немного лесу, а кое-что от старой хижины осталось, и хотят новую строить. Когда стали разбирать старую, заплакал дурень, чтоб не разбирали его печь.

И вот разобрали старую хижину и недалеко поставили новую. А дурня оставили на печи, только сделали навес, чтобы дождь его не мочил. И кормили его там, потому что не хотел он никуда ходить.

Раз одна женщина несла слепых котят, хотела забросить их в терновник. Проходила она мимо печи, где сидел дурень. Глупый Иван крикнул:

— Жинка, что это вы несете?

— Несу слепых котят в терновник.

— Дайте мне одного котеночка, не будет мне скучно!

И дала ему женщина котеночка.

Вот Иван и забавляется котеночком и кормит его хорошо. Подрос котеночек и стал уже сам Ивана кормить: лазил по хозяйским чердакам, где коптились колбасы и сало, и приносил их Ивану. И жилось Ивану неплохо.

Вот так и жил Иван вместе с котеночком. И назвал котик хозяина Иваном Печовским.

Спустя два года идет как-то котик и думает про себя: «Как бы это моего Ивана женить? А то он все один да один…» Идет котик по лесам и дебрям и встречает зайца.

— Ты куда, котик, идешь?

— Иду к царю в гости.

— Возьми и меня.

— Да было б вас хотя бы сто, то дело другое.

Запищал зайчик тоненьким голоском, и сбежалось сто зайцев.

Стали зайцы спрашивать:

— Ты чего нас звал?

А зайчик и говорит:

— Пойдем с котиком к царю в гости.

Идут они дремучими пущами. Все вместе.

Подходят к городу. Вдруг обернулся котик человеком и повел за собой зайцев. Приходят на царский двор. Стал царь спрашивать:

— Где это вы, человече, столько зайцев наловили?

— Пресветлый царь, это прислал вам царь Печовский!

И человек ушел. Только вышел он из города, как обернулся опять котиком, идет себе дальше. Встречает лису.

— Ты куда, котик, идешь?

— Иду к царю в гости!

— А нельзя ли и мне пойти вместе с тобой?

— Да можно, если б было вас хотя бы сто.

Подняла лисичка голову и запела по-своему. Сбежались к ней сто лисичек-сестричек. И спрашивают:

— Ты чего так жалобно нас кликала?

— Да звала я вас, чтоб узнать, не хотите ли вы пойти вместе с котиком к царю в гости.

Они обрадовались, что пойдут к царю. И только подошли близко к царским палатам, обернулся вдруг котик человеком.

— Откуда ты ведешь столько дичи? — спрашивает его царь.

— Пресветлый царь, это прислал вам царь Печовский!

— Откуда же у него столько?

— Да этой дичи у него сколько хотите, ведь дичь-то лесная любит его.

Простился человек с царем и пошел. И только вошел в лес, обернулся опять котиком. Идет он, встречает волка.

— Ты куда, котик, идешь?

— Иду к царю в гости.

— Дай и я пойду вместе с тобой.

— Да тебя одного мне мало. Надо вас хотя бы сто!

Поднял волк голову и завыл. И сбежалась сотня волков. Вот идут все к царю в гости.

Приходят на царский двор. А царь спрашивает:

— Кто это мне прислал?

— Это прислал вам царь Печовский, — говорит человек. — А нельзя бы ему прийти к вам свататься?

— Отчего ж, можно.

Собрался человек и пошел назад. Обернулся по дороге опять котиком, прибежал к Ивану Печовскому. Явился перед Иваном человеком и говорит ему:

— Ступай, Иван, да скажи своему отцу, чтоб не давал он тебе ничего, а только чтоб оставил тебя на печи. Да пускай купит тебе хотя бы двух коней, коляску да красивое платье.

Иван пошел к отцу и сказал так, как научил его котик. Отец все это ему купил. Вернулся тогда Иван назад к печи, а котик хорошенько Ивана постриг, побрил, умыл и красиво приодел. Посадил Ивана в коляску, подобрал вожжи, и едут они к царским палатам. Остановил котик коней и говорит Ивану:

— А ты знаешь, Иван, куда мы приехали? К царю — сватать за тебя его дочку. Только ты сам ничего не говори. Я за тебя буду говорить.

Приходят они к царю, и выходит к ним царская дочка. Взяла она под руку Ивана, повела к себе в комнаты и усадила его на золотой стул. А сама села с ним рядом, и сват возле них. Начали они про свадьбу говорить да про свое житье. Девушке приглянулся Иван Печовский. И отцу ее он тоже понравился.

— Я сильно полюбила Ивана, да только скажите, наш сват, чего это он ничего не говорит? Может, он немой?

— Знаете что, — отвечает сват, — он потому ничего не говорит, что живет один-одинешенек в своей усадьбе. Оставил он дома много скота, вот и беспокоится о том, кто же теперь присмотрит за ним. У него ведь много голов скота: четыреста голов волов, пятьсот голов коней да мелкого скота и не счесть. И все они теперь голодают. Вот потому Иван и запечалился.

Покончили они свои дела, свадьбу справляют. Три дня пьют, гуляют. Иванов сват объявляет, что пора уж невесте и в путь к Ивану Печовскому двигаться.

— А вы, пресветлый царь, собирайте свое войско да готовьтесь вроде как на войну.

А в прежнее время машин-то не было, и свадебные поезжане двинулись к Ивану Печовскому прямо через горы. Шли три дня, в пути отдыхали. На третий день пришли на широкое поле, и тут велел сват всем отдыхать, пока не вернется.

А сам обернулся котиком и спешит в горы. Приходит на одну полонину, а там волопасы со скатом. Спрашивает он волопасов:

— Чей это скот?

— Железной бабы.

— А кони чьи?

— И кони бабины, и весь скот, что видите.

А было скота больше тысячи двухсот.

Говорит котик волопасам:

— Хлопцы, знаете что? Я дам вам по три золотых, и, когда будут проезжать свадебные гости и спросит вас один из панов, чей это скот, вы скажите: царя, мол, Печовского.

Хлопцы согласились. А котик воротился назад к свадебным поезжанам и велел двигаться дальше. Идут и приходят на ту поляну, где был скот. Спрашивает царь:

— Чей это скот, хлопцы?

— Царя Печовского.

Обрадовался царь, что у его зятя столько скота. И опять остановились немного отдохнуть. А сват обернулся котом и спешит поскорей через лес. Вот приходит он к Железной бабе. А у той бабы такие замки, что сияют, как солнышко. А бабин замок на утиной ножке поворачивается. Сама же баба на золотом стуле сидит.

Котик поначалу пробрался на кухню к работнице и говорит:

— Знаешь, что я тебе скажу? Дам я тебе, красна дивчина, десять золотых, и, если кто спросит тебя, чей это дом, ты скажи: царя Печовского.

Работница пообещала, и котик зашел из кухни в бабин замок. Спрашивает баба котика:

— Что, котик, скажешь? Какие новости на свете?

— Да скажу только то, что вас великая беда постигнет. Ведь тут будут жестокие бои, и убьют вас вместе с домочадцами. Если хотите меня послушать, то я вам укажу хороший тайник. Вот вы в нем и укроетесь.

Долго баба не хотела, да наконец согласилась:

— Веди меня куда знаешь!

Завел котик бабу в дупло бука и оставил ее там стоять. А сам поскорей вернулся к царскому войску, к свадебным поезжанам. Обернулся человеком и велел двигаться дальше. Подходят они ближе к буку, где спряталась Железная баба. Велел тогда сват войску готовиться стрелять. И указал на бук, и разнесли в пух и прах Железную бабу.

Когда свадебные гости пришли на бабину усадьбу, спрашивает царь работницу:

— Чье это поместье?

— Царя Печовского!

И царь очень обрадовался, что зятевы палаты в семь раз красивей, чем у него. И устроили великий пир, а спустя несколько дней свадебные гости разошлись.

А Иван с молодою женой живут себе там и поныне, и стал Иван давно уже умным.

ПООБЕЩАЙ, ЧТО ДОМА НЕ ЗНАЕШЬ

Начинается сказка с бедного человека.

Был у бедного человека один сын. Вырос он, стал парубком и женился. Построил себе хижину, купил коня и отправился странствовать по свету.

Едет, едет через леса, темные пущи, поля. Вдруг его конек остановился. Он просит своего конька и грозит ему, а тот и с места не хочет двинуться. И не знает человек, что ему с конем делать.

Глядь — а перед конем стоит пан и спрашивает:

— Ты зачем бьешь коня?

— А затем, что меня он не слушает. Все время шел, а теперь не хочет…

— Так знаешь что? Пообещай мне то, что дома не знаешь, и твой конек опять пойдет.

Подумал человек о разных вещах, что были у него дома, и пообещал.

Едет дальше. Долго бродит он по свету. А когда возвращается домой, ему говорят:

— У твоей жены дитя родилось!

Приходит он домой, а навстречу ему жена с радостью. А муж пригорюнился, ничего не говорит.

А спустя месяц хлопчик заговорил:

— Вы, нянько, не горюйте! Хотя вы меня и продали, да это не беда.

И, когда хлопчику минуло три месяца, сказал он:

— Нянько, снаряжайте меня в дорогу!

Снарядили его.

Идет хлопец. А прежде села стояли далеко одно от другого. Идет он пустошами и приходит на полонину. Нашел там ветхую хижинку. Смотрит в окошко: сидят в ней деды и все один в один.

Хлопец вошел в хижинку, а один из дедов стал сказывать сказку. Только кончил ее, просит:

— Уплати мне за сказку.

Снял хлопец крысаню[10] и отдал ее деду.

Потом стал сказывать сказку другой дед. И этот тоже просит за сказку плату. Отдал хлопчик этому деду свой реклик[11]. А третьему деду отдал свои последние холщовые ноговицы[12].

А сам собрался в дорогу и идет себе дальше. Один из дедов побежал вслед за хлопцем, обошел его стороной, вышел ему навстречу и спрашивает:

— Ты куда, хлопче, идешь?

Хлопец все ему рассказал.

— Ну, возвращайся, сынок, назад да поблагодари дедов!

Так он и сделал. И получил назад крысаню, и реклик, и ноговицы.

Тогда говорит ему дед:

— Ты запродан черту. Пойдем теперь к Черному морю, и найдешь там явор, а в нем дупло. Ты спрячься в этом дупле. Придут купаться в море три чертовы дочки. Сначала придут две, а потом и третья. Ты двоих пропусти, а когда третья разденется, ты возьми у ней перстень. Она станет пытать тебя страхами: водою, огнем, змеями, но ты не бойся и не отдавай ей до той поры перстень, пока она не пообещает, что выйдет за тебя замуж. Эта вот девушка тебя и спасет.

Пришел он к Черному морю. Нашел явор и спрятался в дупле.

Вскоре приходят две сестры. Выкупались и пошли. Потом пришла младшая,

Когда она купалась в море, хлопец выбрался потихоньку из яворова дупла и взял ее перстень…

А она, выкупавшись, вышла на берег, оделась, глядь — нету перстня!.. И стала грозить:

— Отдай мой перстень!

— Отдам, коль пообещаешь, что будешь моей женой.

— Женой твоей я не буду! Дай перстень, а то воду на тебя наведу, огнем тебя сожгу, змей напущу!..

Так она и сделала. Но хлопец ничего не убоялся. Пришлось девушке пообещать, что будет она его. А пообещав, говорит:

— Ну, так садись на меня.

И примчала его к своему отцу.

Ходит Иван по двору, а черт увидел его и говорит:

— А-а, вот и солдат мой!..

Привел его в одну из комнат и говорит:

— Теперь отдыхай, а вечером пойдешь на работу.

Приходит вечером черт, спрашивает:

— Видишь эти леса?

— Вижу.

— Так вот, ты должен леса эти вырубить, землю вспахать и пшеницей засеять. Да чтоб к утру пшеница та выросла и созрела. Потом сожни ее, убери, смолоти да хлеба напеки!

Пригорюнился Иван. Приходит к нему девушка и спрашивает:

— Что тебе отец велел?

— Да то-то и то-то.

— А ты не горюй!

Свистнула, и сбежались черти. Дала она им наказ — леса сжечь, землю вспахать да пшеницей засеять. И чтоб пшеница выросла и созрела. А пшеницу ту сжать, убрать, обмолотить и хлеба напечь.

Все так и случилось. Принес Иван утром черту готовый хлеб.

— Ну, раз ты себе испек, то и ешь его! — буркнул сердито черт.

А чертовка и говорит:

— Старый! Отправь-ка ты этого хлопца отсюда, а не то он сердце твое съест.

Но черт не захотел.

На другой вечер приходит он, спрашивает Ивана:

— Ты знаешь, где живет мой брат?

— Не знаю.

— Живет он в одиннадцатом царстве-государстве. Так вот, ты должен перекинуть к моему брату стеклянный мост. И чтоб было мне брата отсюда видно. А на мосту чтоб столбы стояли да на каждом столбе птицы чтоб пели.

Только черт ушел, явилась его дочка и спрашивает:

— Ну, что приказал тебе отец?

— Приказал то-то и то-то.

— Не горюй! Мост будет. Это дело нетрудное.

Свистнула — сбежались черти и спрашивают:

— Что велишь?

— Велю перекинуть к одиннадцатому царству-государству мост стеклянный. И чтоб на мосту столбы стояли, да на каждом столбе птицы бы пели…

Чуть свет глянул черт, а уже все готово.

— Это ты мост построил?

— Я построил.

А старая чертовка говорит:

— Старый, отпусти-ка ты лучше хлопца. Он хитер, выпьет он твое сердце!

— Нет, не отпущу. Задам ему еще одну работу. Выпью у него сердце.

Позвал к себе хлопца и велел ему:

— Поймай мне зеленого зайца, а не поймаешь — выпью твое сердце.

Приходит дочка и спрашивает:

— Ну, что сказал старый?

— То-то и то-то.

— Больно мудреное дело, да уж как-нибудь постараемся. Тот заяц прячется аж на Черном море. Ну, садись на меня.

Он сел. Прилетели они к Черному морю. Дала ему девушка ружье и говорит:

— Кто будет проходить мимо тебя — ты стреляй!

А сама погрузилась в море.

Вдруг видит Иван — идет его отец и кричит:

— Ой, сынок, давно мы с тобой не виделись!

Иван пропустил его. Выходит из моря девушка:

— Ну, был ли тут кто-нибудь?

— Был мой отец.

— Так чего же ты не стрелял в него? Ведь это ж и был зеленый заяц!..

— Ну, я войду еще раз в море, а ты, как увидишь кого, тотчас стреляй.

Погрузилась девушка второй раз в море и выгоняет нечистого.

Видит Иван — идет его мать. И он пожалел мать.

— Так чего же ты не стрелял? Это ж и был зеленый заяц!.. Ну, опущусь я еще раз в море. Если ты и теперь не убьешь, то плохо придется и мне и тебе. Очень я измаялась!

Выгнала девка нечистого в третий раз. Видит Иван — идет его бабка:

— Ой, внучек, как давно я тебя не видела!

Теперь Иван выстрелил и убил бабку. Глядь — а это зеленый заяц!..

Выплыла девушка из моря, посадила на себя Ивана и зеленого зайца и прилетела с ними на усадьбу к своему отцу.

— Ешь его, если себе принес, — сказал черт Ивану.

А старая чертовка опять просит:

— Отпусти ты этого хлопца, а то выпьет он твое сердце!..

Но черт не послушался и велел дочкам обернуться кобылицами. А Ивану велел гнать кобыл на пастбище.

Младшая девушка просит своих сестер:

— Сестры! Сделайте милость, не убивайте Иванку. Тогда расскажу вам новость.

Сестры послушались, скачут под самое небо, а Ивана не трогают.

На выгоне одна из кобылиц обернулась девкою и говорит:

— Сестры, что, пригож этот хлопец?

— Пригож!

— Так вот он берет меня в жены. Но есть у него двое братьев, они вас возьмут.

Две старшие сестры вернулись домой, а Иван с женой убежали.

Но старый черт проведал о том и бросился за ними в погоню.

Оглянулась дочка — летит ее отец. Говорит она Ивану:

— Не горюй! Я обернусь монастырем, а ты — монахом. И, если спросит отец, не видел ли ты, мол, таких-то и таких-то, ты скажи, что видел, когда монастырь еще строился.

Прибегает старый черт к монастырю и спрашивает старого монаха, не видел ли он таких-то и таких-то.

— Видел.

— Когда?

— Да когда монастырь еще строился.

Посмотрел черт — а монастырь-то уже весь мохом порос, а у монаха борода до земли, — и домой вернулся.

Старая чертовка спрашивает его:

— Ну, кого ты встречал?

— Встретил монастырь и монаха.

— Вот это ж они и были!

Пустился старый черт опять за ними в погоню.

А девка советует Ивану:

— Не горюй! Я обернусь пшеницей, а ты — маленьким хлопчиком. Будет хлопчик бегать с трещеткой да пугать воробьев.

Примчался старый черт и спрашивает хлопчика, не видал ли он, мол, таких-то и таких-то.

— Видал.

— А когда?

— Да когда пшеницу эту сеяли.

Старый черт воротился назад и сказал чертовке, кого он встречал.

— Вот это ж они и были! — говорит чертовка.

И пустилась сама в погоню за молодыми…

Девушка говорит:

— Иван, обернусь я рыбным садком, а ты — гусаком. И если мать с тобой заговорит, ты не оглядывайся, а то она отнимет у тебя очи.

Прилетела старуха да так ласково заговорила. И обдурила-таки гусака — он оглянулся и враз потерял очи. Взяла баба очи, да и улетела.

А девушка привязала Ивана к кусту, а сама полетела вслед за матерью и обернулась криницей.

А была в ту пору жара. Захотелось бабе пить. Она наклонилась и пьет из криницы воду. А криница все больше и больше пересыхает, и пришлось тогда бабе наклоняться все ниже, и выпали у нее из-за пазухи Ивановы очи.

Схватила криница очи и спрятала их. А баба только напилась и домой полетела.

Дома стала чертовка похваляться, что отобрала у молодых очи. Собралась показать их, а очей-то и нету. Стала она клясть-проклинать молодых.

— Эх, мерзкая дочка, обманула меня!.. Обернулась криницей… Да уж поздно их догонять!..

А Иван с женой счастливо добрались до своего царства-государства, справили свадьбу и живут себе припеваючи.

СКАЗКА ПРО ГЛУПОГО ИВАНА

Жил царь. И росла у того царя на одном поле шелковая трава. Да на той траве кто-то пасся, и никак не мог царь уследить, кто ж это там пасется.

Разослал тогда царь гонцов по всему свету: кто, мол, за тою травой доглядит, за того он и дочку замуж выдаст. Посходился народ: богатые люди, паны. Были среди них и простые люди.

А жил один простой человек, и было у него три сына. Двое в гимназии учились, а третий, старший, был дурень.

Средний хлопец стал у отца проситься, чтоб отпустил он его цареву траву сторожить. Пришел к царю, вежливо ему поклонился. И угостил его царь сначала ужином и дал ему потом одного воина. И вот пошли они вместе траву караулить. Хлопец все караулил, а утром встал, глядь — траву словно кто-то скосил, так она выпасена. Собрался он и домой пошел. Еще не дошел до хаты а отец уж кричит ему:

— Ну что, сын, доглядел?

— Не умею я траву сторожить, — ответил средний сын.

Вот собирается младший сын. Говорит, что он-де за ней доглядит.

Пошел к царю. Но и он траву не укараулил. Только измаялся.

Собирается тогда идти сторожить траву старший сын — глупый Иван, что все на печи сидел да грелся.

Все в хате над ним посмеялись и говорят:

— И ты, дурень, тоже собрался идти? Не такие, как ты, хаживали, да и то не устерегли.

А он говорит:

— Вы были… значит, и я пойду!

И убежал из хаты, да такой грязный, неумытый, каким на печи был.

Приходит он к царю. Тот посмотрел на дурня и ничего не сказал. Накормил его вкусным ужином и дал еще хлеба да сала в поле. Вышел глупый Иван в поле, к царской траве. Уселся и раздумывает. Захотелось ему есть. Развел он огонь и жарит себе сало. Приходит к нему мышка и говорит:

— Дай и мне, Иван, немного хлеба, а то я сильно проголодалась.

Иван ей не отказал. Дал хлеба да и сала еще. Наелась мышка как следует и говорит Ивану:

— А теперь ложись спать спокойно. Я скажу тебе, кто траву эту поедает. Поедают ее три красавца коня. Один конь серебряный, другой — золотой, а третий — брильянтовый. Когда кони эти сюда приходят, то сперва идут к кринице воды напиться, а потом траву есть. Ты, Иван, пойдешь к той кринице и спрячешься за кустом. А растет тот куст над криницей. И, только придет конь воду пить, только он наклонится, ты сними с него уздечку. Так же со второго и с третьего. А когда они станут тебя просить, ты уздечек им не отдавай! А. теперь ложись спать, я тебя в двенадцатом часу разбужу: царапну тебе ухо. Да только смотри не забудь, что я сказала тебе!

В двенадцатом часу разбудила мышь Ивана, он поднялся пошел к тому кусту, о котором говорила ему мышка.

Спустя несколько часов видит Иван — в глазах у него так и засветилось: пришел конь серебряный к кринице пить воду.

Только конь наклонился, а Иван и снял к него уздечку. И конь не отходит уже от него никуда. Потом является конь золотой. Иван и с него снял уздечку. И с брильянтового тоже.

Ходят кони за Иваном и уж так просят у него уздечки:

— Отдай нам, Иване, зачем они тебе!

А Иван говорит:

— Мало вам теперь этого? А то я вас поймаю сейчас! Строят у нас сейчас церковь, вот и буду на вас камень возить.

Тут кони разом исчезли, будто их и не было.

Прождал Иван до рассвета и пошел домой. А не идет царю объявить, что он, мол, траву доглядел. Нашел Иван у воды дуплистую вербу, взобрался на нее и спрятал там свои уздечки и дерном их прикрыл. А сам собрался да воротился домой. Сел на печи и молчит. Да и ему, дурню, никто тоже ничего не говорит.

А царь собрался посмотреть на свою траву, устерег ли ее дурень. Приходит к траве, а трава еще впятеро выше стала, чем прежде. И он сильно испугался, что придется ему выдавать свою дочку замуж за дурня. Пришел домой, опустил голову и думает, как ему поступить, чтоб не выдавать дочку за дурня, а то все царства его засмеют. И надумал такое: кто доскачет на коне на третий ярус, за того и выдаст он дочь замуж. Разослал царь по всему царству, чтобы шли к нему скакать на третий ярус. Прослышали о том и хлопцы того хозяина, братья Ивана, что ходили учиться. Говорят отцу:

— Нянько, ступайте на рынок да купите нам красивых коней, ведь царь объявил — кто, мол, доскачет на третий ярус и выпьет кружку вина, за того он и дочку выдаст.

Пошел отец и купил им двух коней. Собрались они к царю — скакать. А глупый Иван и говорит:

— Нянько, да разве я не сын тебе родной, что ты не хочешь купить мне коня? Ну, что ж делать, пойду и я пешком туда, куда и они.

Собрался глупый Иван и пошел. Приходит к реке, где спрятал свои уздечки. Взял серебряную уздечку, помахал ею, и прибежал к нему конь серебряный и заговорил с Иваном:

— Что хочешь, пресветлый царь?

Иван отвечает:

— Хочу серебряную одежду да саблю серебряную и чтоб доскакать на третий ярус, к царской дочке, и кружку вина выпить.

Говорит конь:

— Протяни мне руку в левое ухо, и вытянешь себе, что тебе надобно.

Протянул Иван руку в левое ухо и вытащил себе одежду и саблю и красиво приоделся. А конь ему говорит:

— Садись, пресветлый царь, на меня и скажи, как прикажешь идти — по земле иль по воздуху?

И перегнал Иван своих братьев. Примчался к царским пала-там, пришпорил своего коня, и взвился конь над толпой и доскочил до третьего яруса, к царской дочке.

Сошел Иван с коня, выпил вина и воротился назад к той вербе, где лежали уздечки. Там коня отпустил, уздечку в вербу спрятал, а сам пошел домой в рваной одежде. И никто не спросил у него, где он был, и сидел дурень себе спокойно на печи.

Спустя три дня приходят его братья, а отец спрашивает их:

— Ну, сыны, сделали вы то, ради чего ходили?

Они говорят:

— Нянько, это дело напрасное. Люди скакали на третий ярус, и всякий, кто скакал, голову себе разбил. Был только один человек, на серебряном коне и сам весь серебряный, вот тот доскочил до царской дочки и кружку вина выпил.

А Иван засмеялся и говорит:

— Я видал того в серебре. Но был тот не такой, как вы, оборванцы.

Раскричались братья на Ивана:

— Помалкивай, дурень, ты ведь не был нигде! Молчи да нас не срами!

А царь спустя три дня опять предлагает скакать к своей дочке. Собираются братья снова идти. Но и глупый Иван тоже хочет. Только братья ушли, отправился он к своей вербе, достал золотую уздечку и помахал ею.

Является к нему конь золотой и спрашивает:

— Что потребуешь, царь?

— Требую золотую одежду, саблю золотую и хочу доскочить к царской дочке, на третий ярус.

И конь ответил ему:

— Протяни руку в левое ухо.

Он протянул руку и красиво оделся. Едет к царской дочке. И только подъехал, пришпорил коня и доскочил до третьего яруса. А царская дочка хотела приложить ему ко лбу печатку, да на радостях не успела…

И вернулся Иван к своей вербе, спрятал уздечку, а коня отпустил. Потом домой воротился и никому ничего не говорит. Вернулись и его братья, а отец спрашивает их:

— Что нового?

А те отвечают:

— Да новостей много. Народу немало загинуло. И никто не доскочил, только и был один на коне золотом, вот тот доскочил.

Собираются они ехать к царю в третий раз. Собрались, да и поехали. А Иван — к своей вербе. Взял брильянтовую уздечку и помахал ею. Прискакал к нему конь брильянтовый и спрашивает:

— Что потребуешь, пресветлый царь?

— Требую брильянтовую одежду и чтобы доскочить на третий ярус, к царской дочке.

Конь говорит:

— Протяни руку в мое левое ухо!

Он протянул и красиво оделся. А как приехали к царю, пришпорил коня и доскочил до третьего яруса, к царской дочке.

Только доскочил, а она и ударила его по лбу царской печаткой. Иван поговорил немного с девушкой, взял у нее платочек и золотой перстень. А поговорив с девушкой, вежливо ей поклонился и вернулся назад, туда, где лежали его уздечки. Спрыгнул с коня, спрятал уздечку в вербу, коня отпустил, а сам двинулся домой.

Приходят его братья и жалуются «-отцу, что был-де такой-то и такой человек, а больше ничего там и не было.

Царь ждет-пождет дочкиного нареченного, когда же он явится к нему. Но Иван не слишком о том беспокоился, а сидел себе у печки да грелся.

Прождал царь четырнадцать дней, а после четырнадцати дней разослал свою жандармерию да полицию, чтобы всех людей обыскали.

Приходят жандармы и к тому хозяину, где жил глупый Иван. А хлопцы, которые учились, сидели за столом и писали. А глупый Иван сидел на печи, натянув себе на голову чулок. Опустил голову и сидит.

Подходят жандармы к глупому Ивану и хотят стащить у него с головы чулок. А он не дает. Но жандармов было много, они схватили Ивана и стащили у него с головы чулок. Смотрят, а у Ивана на лбу царская печатка выбита, и все очень удивились. Потом спрашивают Ивана:

— А где у тебя золотой перстень и шелковый платочек?

— Не знаю я ни про какие платочки и перстни! Нет их у меня!

Он не хотел признаться. А братья и говорят жандармам:

— Поищите у него в золе!

Те посмотрели и нашли в золе платочек, и был в нем золотой перстень. Взяли они тогда Ивана силой и повели к царю.

Привели его к царю. И царская дочка вышла к оборванцу Ивану и низко ему поклонилась. Взяла его под руку и повела к себе в комнату. Усадила его на стул, поставила перед ним угощенье. А царь от досады не явился на дочкино угощение. Ушел и только спросил дочку:

— А ты хочешь выйти за него замуж?

Она говорит:

— Хочу и даже с большою охотой! Лучше его нет на всем свете!

Они повенчались, но царь не устроил им свадебного пира. Только и сделал для них, что одно: дозволил им вычистить тот хлевец, где жили гуси, и велел в нем жить.

Но жена Ивана не горевала, а ждала, что будет дальше.

Спустя несколько дней приходит царская дочка к царю, а царь печальный такой. Она спрашивает:

— Чего вы, нянько, так запечалились?

— Да как же мне, доня[13], не печалиться, ежели мне идти на войну, а я не знаю, потеряю ли я царство или нет.

Пришла царская дочка в свой хлевец и говорит мужу, какие новости рассказал ей отец.

А Иван отвечает:

— А ну ступай да спроси отца, идти ли мне с ним на войну.

Она послушалась его и пошла к царю.

Царь говорит:

— Пускай идет. Может, там простофилю этого убьют.

Царская дочка вернулась и говорит:

— Отец сказал, чтобы ты шел.

А была в войске великая смута, зачем идти воевать.

Вот Иван оделся и вывел из конюшни самого плохонького коня, сел на него задом наперед и едет по царскому двору.

Все смеются над ним, хотя и было не до того… А Иван двинулся раньше войска на два часа и остановился у одной лужи, где водилось много лягушек. Набил ружье порохом и стреляет лягушек. А войско проходит мимо него и спрашивает:

— Ты что это, Иван, делаешь?

— Да я делаю что надо. Я уже много войска перебил, пока вы пришли.

И только войско отошло от него на несколько километров, а Иван взял серебряную уздечку и помахал ею. Прибежал к нему конь серебряный и спрашивает:

— Что потребуешь, пресветлый царь?

— Хочу иметь серебряную одежду и перебить все войско чужого царства.

Конь взвился на дыбы, долетел до границы и перебил все вражеское войско. А назад возвращаются они по земле и встречают свое войско.

— Я из Либовароша[14].

Тронул шпорами коня и ускакал. Остановился у лужи, где стрелял лягушек. Тут войско его и нашло.

Вернулось войско на царский двор, стало на отдых и радуется, что война кончилась. А царская дочка спрашивает своего отца:

— Что нового?

Царь говорит:

— Царство-то спасли, а все сделал это какой-то человек из Либовароша. Уж я все карты пересмотрел, но никак не найду того города.

Дочка очень обрадовалась — она знала, что это ее муж. Но отцу ничего не сказала, держала это в тайне.

А царь другой державы собрал войско и написал письмо, что собирается, мол, идти на него войной. Царь опять запечалился. Дочка спрашивает его:

— Чего вы, нянько, печалитесь?

— Да как же мне не печалиться, коли надо идти опять на войну! Один раз выиграл, а во второй раз не знаю, чем оно кончится.

А глупый Иван пошел опять к тому месту, где стрелял лягушек.

Войско проходило мимо, но не заметило дурня. И только оно прошло, взял Иван золотую уздечку и помахал ею. И прискакал к нему конь золотой и спрашивает:

— Пресветлый царь, чего от меня хочешь?

— Хочу иметь красивую одежду и чужое войско разбить.

Сел Иван на коня, и полетели они по воздуху до границы и разбили чужое войско. А назад возвращаются по земле. Навстречу им свое войско. Иван говорит:

— Возвращайтесь домой, война кончилась!

Царь спрашивает его:

— Ты откуда?

— Я из Либовароша.

Пришпорил коня и примчался по воздуху к той самой луже, переоделся и опять принялся за свою работу. А войско вернулось, стало на отдых и так радо, что войне конец! А дочка спрашивает царя:

— Нянько, что нового?

— Новостей много: мы войну с тем царем выиграли. Но победил-то какой-то человек, весь одетый в золото. И сказал тот человек, что он из Либовароша.

Дочка промолчала и радостная пошла к себе в хлевец, где прежде жили гуси.

И опять царь другой державы собрал войско и прислал письмо, что хочет, мол, воевать, в третий раз.

Запечалился царь. Приходит к нему дочка, спрашивает:

— Что вы, нянько, печалитесь да горюете?

— Да как же мне не горевать, если я дважды выиграл войну, а выиграю ли я в третий раз, не знаю.

Пошла она в свой хлевец и рассказала мужу все новости. А глупый Иван взял себе клячу и говорит:

— Вот теперь вы увидите, что я всех разобью!

И пошел опять к своей луже и стреляет лягушек.

Прошло войско мимо Ивана на войну. А он решил, что войско-то, пожалуй, продвинулось уже километров на тридцать, взял свою брильянтовую уздечку и помахал ею. Прибегает к нему конь брильянтовый и спрашивает:

— Что хочешь, пресветлый царь?

— Хочу иметь свою брильянтовую одежду и саблю и чтобы разбить другую державу и царя того уничтожить!

Оделся, оседлал своего коня и помчался по воздуху до границы. Все чужое войско разбил и самого царя уничтожил. А Ивану только большой палец на правой руке поранило.

Воротился Иван, встречает свое войско и царя.

А у него кровь из пальца так и течет. Взял царь платочек и завязал ему руку. Спрашивает его:

— Ты откуда, молодец?

— Я из Либовароша.

Подъехал к своей луже и опять лягушек стреляет.

Воротилось войско домой с победой, и была великая радость, что не надо уже больше идти на войну.

А Иван сильно измучился, лег на Плетеную постель, что сам сплел из прутьев, и крепко-крепко уснул.

А жена его сидит и видит, что у него на руке отцовский платок. Побежала она тотчас к царю и спрашивает:

— Что, нянько, нового?

— Новостей, дочка, много. Мы чужую державу разбили, и был там один человек, весь в брильянтах, вот он и сокрушил чужое войско и самого царя убил. И сказал мне только, что он из Либовароша.

А дочка и говорит:

— Нянько, а у моего-то дурня ваш платочек на правой руке повязан!

— Что ты говоришь, дочка! Этого не может быть! Твой дурень у лужи лягушек стрелял…

Царь собрался, приходит к глупому Ивану. Глядь — а платочек-то у дурня на руке. Стал он потихоньку будить Ивана:

— Дорогой мой зятюшка, подымайся, дай скажу тебе несколько слов.

Иван поднялся и говорит:

— Чего ты от меня хочешь?

— Не хочу от тебя ничего, только скажи мне, почему ты трижды сказал, что ты из Либовароша.

А Иван говорит:

— А разве я неправду сказал? Вы дали нам вот этот хлевец, где гуси спали. Так знайте, что это и есть Либоварош. Вы думали, что дурень вашу траву не устерег и недоскочил на третий ярус к вашей дочке?

Тут Иван схватил три свои уздечки и помахал ими. Прибежали к нему разом три его коня. Он переоделся в каждую из одежд и спрашивает:

— Вы таким меня видели?

— Таким!

Тогда царь взял Ивана к себе в палаты и отдал ему свою корону.

И правил Иван, пока не умер.

СКАЗКА ПРО ЗЛЫДНЕЙ

Жил себе мужик, да такой бедный, такой бедный, что иной раз не только ему, а и малым деткам поесть было нечего. И был у того мужика богатый брат. Вот у бедняка — дети, а у богатого— нету сына. Встречает раз богач бедняка и говорит:

— Помолись, братец, богу за меня, может, пошлет он мне сына, а я уж тогда позову тебя в кумовья.

— Хорошо, — говорит бедняк.

Вот прошло, может, с год, и доведался бедный брат от людей, что родился у богача сын. Приходит он к жене и говорит:

— А знаешь, у брата-то ведь сын родился.

— Разве?

— Ей-ей! Пойду-ка я к брату: он говорил, что как пошлет ему господь сына, меня в кумовья возьмет.

А жена говорит:

— Не ходи, муженек: если б он хотел тебя в кумовья позвать, то и сам бы за тобою прислал.

— Нет, пойду уж, хоть на крестника погляжу.

Пошел. Вот пришел, уселись они за стол, беседуют. Вдруг приходит богатый сосед, надо богача в красном углу усадить, — вот и говорит он брату:

— Подвинься, брат, пускай человек за стол сядет_

Тот подвинулся. Приходит и другой богач, а брат опять: «подвинься»; а потом как собралась их полная хата, то прежде бедный хоть у стола сидел, а то уж и у порога места ему нету.

Вот потчует брат богачей, а бедного брата не угощает. Уже богачи и пьяным-пьяны, всякий вздор мелют, а бедняку и капли не перепало. Пощупал он карманы, а там семечек немного. Достал он семечки, грызет, будто после чарки закусывает. Вот заметили богачи у него семечки.

— Дай, — говорят, — и нам!

— Берите, — говорит.

Взял себе один, а тут и второй руку протягивает, и третий… да так все и забрали. Посидел бедный брат еще немного да так не солоно хлебавши и пошел домой.

Приходит домой, а жена спрашивает:

— Ну, как?

— Да так, как ты говорила. И в кумовья не взял, и крошки от богачей не вида л, да еще все семечки забрали…

А было воскресенье, и был бедняк скрипачом, музыкантом. Вот взял он скрипку, и начал с горя да печали играть. Как услышали дети, взялись и давай плясать. Вдруг, глядь, а вместе с детьми и какой-то малышок пляшет, да еще не один. Удивился бедняк, бросил играть, — а они поскорей под печь кинулись, толпятся, толкаются, так их много. Вот мужик и спрашивает:

— Что вы такое?

А те из-под печки тоненькими голосками:

— Да мы, — говорят, — злыдни!

А мужик задумался и говорит:

— Вот оттого я и бедный, что в хате у меня злыдни завелись!

И спрашивает их:

— А что, хорошо вам под печью сидеть?

А они:

— Да какое там хорошо! Такая теснота, что не приведи господи! Разве не видишь, сколько нас расплодилось?

— Раз так, — говорит бедняк, — постойте, я вам гнездо попросторней найду.

И побежал побыстрей, взял бочку, внес ее в хату, да и говорит этим злыдням:

— Залезьте сюда!

И как начали они туда лезть, — все повлезли.

Взял тогда мужик донышко, забил поскорей бочку, вывез ее на поле, да и бросил. Приходит домой и хвалится детям, как он от злыдней избавился!

— Ну, теперь, — говорит, — может, даст бог, наше хозяйство и получшает.

Прошло вот так с полгода, а может, и больше, и пошло у него хозяйство в гору, стали ему и богачи завидовать. Что ни сделает — все ему удается, что ни купит — на всем заработает; посеет на поле роясь или пшеницу, и такая уродится она колосистая, что так к земле и клонится. Вот и стали все люди уже удивляться, что был-де сначала такой бедняк — детей нечем было прокормить, а теперь так хорошо живет.

Одолела богача зависть, приходит он к нему и спрашивает:

— Как оно случилось, что стала тебе во всем по хозяйству удача?

— А потому удача, что злыдней не стало.

— А куда ж они делись?

— Загнал их в бочку, отвез на поле и бросил.

— Где?

— Да вон там, под оврагом.

Вот богач и побежал туда поскорей, а там и вправду бочка.

Выбил он днище, а оттуда злыдни так валом и повалили.

И говорит он злыдням:

— Да вы уж лучше к брату моему ступайте, он забогател уже.

А злыдни:

— Ой, нет, он недобрый, вишь, куда нас запроторил! А ты человек добрый, вот мы к тебе и пойдем.

Богач от них наутек, а злыдни за ним как уцепились и пришли к нему в хату. И уж как разгнездились у него в хате, что совсем обеднял богач — еще бедней стал того брата, что бедняком был. Каялся уж тогда, да поздно было!

ПРО ГОРОШКА

Жили себе дед да баба, и было у них много детей. И был у деда богатый брат. А дед был очень бедный и ходил на работу к богатому брату. Проработал он у него три месяца, и заплатил ему брат всего-навсего три гроша. Приходит бедняк домой и рассказывает жене:

— Проработал я у брата три месяца, а он дал всего три гроша, И самому есть нечего, и детей накормить нечем.

А был у этого бедняка хлопчик-трехлеток, вот подходит он к отцу, да и говорит:

— Тату, дай мне эти три гроша, я пойду на базар, хлеба куплю.

А отец на него еще и накричал:

— Как же ты, такой маленький, да пойдешь, деньги еще потеряешь и хлеба не купишь!..

Положил на полку свой кошель и кресало, три грошика туда кинул, а сам спать улегся.

А хлопчик не спит и думает: «Давай-ка я их украду у батька!» А звали этого хлопчика Горошек.

Встал хлопчик на зорьке, схватил кошель и кресало. Отец и мать не слыхали, вот и пошел он в город. Повстречался ему метельщик, спрашивает он у старика:

— Чего хочешь за веники?

— За пять штук три гроша!

Стал Горошек и думает: «И веники-то упускать жалко, ведь за три гроша их не купишь». Стал он старика упрашивать:

— Дед, продай их мне за три гроша, денег-то у меня больше нету.

Отдал ему старик. Взял он веники на плечи, несет их, глядь— едет пан, смотрит на него, что дитя такое маленькое… Ну, и стал у него спрашивать:

— Что, мальчик, продаешь веники?

— Продаю, — отвечает.

Дал ему пан двадцать грошей. Взял Горошек деньги и говорит:

— Вот теперь я и за дорогу выручил и барыш имею. Батько три месяца работал да всего три гроша заработал, а я вышел на два часа да семнадцать грошей заработал… — И думает: «Семнадцать грошей я спрячу, а три батьке положу, чтоб не бил меня».

Идет он дальше по городу, смотрит: земляк собачку ведет.

— Эй, — говорит, — дядько Грыцько!..

Остановился дядько Грыцько, оглядывается:

— Да убей меня бог, откуда ты знаешь, что зовут меня Грыцьком?

— А ты разве не знаешь, что я был у жинки твоей в кумовьях?

— Ну, здорово, кум, раз мы с тобой кумовья!

— Что ж, зайдем к Гапке-шинкарке, выпьем, куме, по чарке!

Взял Горошек по чарке, а жена Грыцьку хлеба и сала в торбу положила, есть чем закусить.

Выпили они, закусили. Взял себе Горошек собачку.

— Ну, прощай пока, кум, да кланяйся куме Химе.

— Скажи ты мне, кум, я, ей-богу, не знаю, как вас звать-то?

— Коль не знаешь, жену поспроси, она тебе скажет.

Приходит Грыцько домой и говорит:

— Жена Хима, а я собачку куму продал.

— А как его звать?

— Не сказал, — говорит, ты его будто знаешь.

— Да если б я знала, какой кум… был и Гордий и Матвий, это два… был Стецько и Грыцько… это будет четыре; еще как была я у сестры, за двадцать пять верст, есть у меня там кум Самийло, это, пожалуй, тот самый и есть. Ах, безголовый ты, чего же ты его с собою домой не привел?

— Да я так и сделаю: возьму лошадь, оседлаю и назад за

— Ничего не видал. Людей повидал, собаку себе купил.

— Сколько ж ты за нее дал?

— Двадцать злотых отдал.

Стал атаман и думает: «Такой малый, а так толково все рассказывает».

— Уступи ее нам.

— Можно. Давай двадцать пять злотых.

— Чего ж так дорого?

— Э, дядько-атаман, ты рыбу-то покупаешь за столько, сколько сам знаешь, тебе заработать надо, ну и я тоже хочу заработать.

Атаман подумал: и правда.

— Знаешь что, — говорит он Горошку, — становись у меня погонычем на задних волах, буду платить тебе по три гроша в день и кормить тебя буду.

— Я, дяденька, с вами поехал бы, да вот взял у батьки кошель и кресало да три гроша, хотел хлеба купить.

— Э, на что тебе этот хлеб, поедем с нами, да и все!

Пораздумал хлопчик и говорит:

— Что ж, поеду, дяденька, хоть свет повидаю маленько.

Сел хлопец на задних волах, собачка на возу. Вдруг собачка заскулила.

— Эй, — говорит Горошек, — плохо нам будет в дороге, мы везем рыбу из Крыма, заберут у нас всю рыбу.

Не отъехали и ста верст от Крыма, а уж всю рыбу и продали. Продали всю «валку», все возы. Набрали соли, вышли за город — всю продали.

Говорит атаман своим товарищам:

— Мне хлопчика сам бог послал. Сколько в дорогу ни езживал, а такой торговли у меня не бывало.

Возвращаются они домой, заезжают в то село, где отец Горошка у брата-богача работал.

Остаются они там ночевать. Вошли все в дядину хату, а Горошек на возу лежит.

Спрашивает дядя у атамана:

— Вы все уже собрались?

— Тут мы все, да вот один хлопчик на возу улегся.

— Ступай, — говорит, — Павлина (дочке своей), покличь его в хату.

Вышла Павлина из хаты и зовет:

— А иди, земляк, в хату, ужинать будем.

— А что у вас там, девка Павлина, хорошего на ужин?

— Да что, картошка с лушпайками.

— Э-э, спасибо вам за такой ужин. Скажи своему батьке, пускай курицу в масле зажарит, кварту горилки поставит.

Вот входит девка Павлина в хату, говорит:

— Э, да это хлопец не простой, какой-то он чудной.

Атаман слышит это и говорит:

— Нет, девка, он у нас не чудной хлопец, он простой, это тебе так почудилось.

— Э, да нет, не простой он, если сказал, чтобы была жаренная в масле курица и кварта горилки. И еще сказал он, чтоб ега с воза сняли да за стол посадили.

— Постой, пойду-ка я сам погляжу, что он там делает.

Выходит и говорит:

— Слышь, земляк, заходи-ка в хату, поужинаем.

— У дядьки ужин плохой, давно уж прокис. Вы, что ж, хотите меня той же юшкой кормить, что своего брата кормили?

Остановился дядько и подумал: «Откуда он мог узнать, что давал я своему брату прокисший ужин? Неоткуда бы ему об этом знать».

— Кто ж это тебе сказал, что я кислым ужином своего брата родного кормил?

— Есть у меня собачка Знайка, она мне сказала.

— Ну, идем в хату, прошу тебя. Жена, зарежь курицу, мы от этого не обеднеем.

Бросилась жена, зарезала курицу, в масле зажарила, на стол поставила. Сел Горошек, усмехнулся, — у своего дяди ужинать, никак не собирался.

А собачка: «Гав, гав!» — истину-правду сказала.

Дядя и спрашивает:

— Зачем ты возле себя собачку держишь?

— Нет, — говорит, — это не собачка, это — Знайка. Вот я вам, дядя, сказку скажу.

— Расскажи, милый.

— Вот, знаете, жили-были два брата — один богатый, другой бедный. Проработал бедный три месяца у богатого, и дал ему богатый три гроша, за три месяца-то.

— Ты откуда, милый, знаешь?

— У меня собачка Знайка, это она мне сказала, она все знает.

— Ну, если у тебя такая собачка Знайка, то скажи мне еще какую-нибудь новость.

— Какую же вам, дядя, новость сказать? О чем? Вот что скажу вам: у вас четыре вола хороших.

А собачка опять: «Гав, гав!»

— Чего это она лает?

— Это она, дядя, говорит, что у вас на прошлой неделе лошадей украли.

— О-о, правда, жена, умеет собачка угадывать! Скажи мне, что у меня еще случилось?

— Да, что ж, дядя, есть у вас деньги закопанные…

— Продай мне эту собачку. Что ты за нее, милый, хочешь?

— Да что ж! Давайте триста пятьдесят рублей, она ведь Знайка и служить умеет.

— Старуха, ступай достань-ка кошель да заплати, ведь Знайка-то найдет, где деньги лежат, она нам еще больше принесет. Вот у Хомы Омелько больше, пожалуй, трех тысяч, она нам за две ночи тысячи две и притащит.

— Знаете, дядя, как будете Знайку за чужими деньгами посылать, то и свои привяжите, без ваших чужие не дадутся.

Чумаки поехали дальше, а хлопчик спрятался и дожидается, когда собака побежит.

Вот дядя вечером собрал все свои деньги, что у него были, — насобирал, может, тысяч пять, — и привязал Знайке на шею и выпустил ее за дверь. Выбежал Горошек, снял у собаки деньги, да и убежал вместе с собачкой.

Дядя ждал-ждал, не дождался. Говорит потом жене:

— Ступай посторожи-ка ты еще! Знайка деньги скоро принесет, а то я уморился.

Послал бог день, стало светать, а Знайки нету!

Приходит хлопчик домой, назад к своему отцу, и стали они себе жить хозяевами.

Раз отец его и говорит матери:

— Ну что, жинка, теперь лошади у нас есть, давай-ка к брату поедем.

Приехали они; тот вышел, смотрит на их лошадей, дивуется, где они таких взяли? И сразу сделался богатый брат добрым, послал жену за горилкой. Гостят, — ведь бедный брат сделался уже богатым. Потом, когда выпили, разговорились, хозяин говорит:

— Вот, брат, проезжали тут чумаки, был с ними хлопчик и была у хлопчика такая собака Знайка, что я мало того, что дал за нее триста пятьдесят рублей, да еще ей на шею и свои пять тысяч привязал, надеялся, что с ними она чужие деньги добудет… да вот и до сей поры добывает… Теперь сделался я, брат, навеки бедняком. А всему виной жена — я привязал свои пять тысяч, а жена захотела положить и свои восемь грошей… Не ждала бы собака жениных восьми грошиков, может, и успела бы прибежать, а то выпустили со двора в такую минуту, что ее кто-то и поймал.

— Э-э, — говорит, — брат, знаешь, недаром пословица молвится: «Куда черта ни посылай, он всегда и бабу туда вмешает…» Зачем было жинкины восемь грошей цеплять?

— Э, а мне вот, шуряк, не так-то восьми грошей жалко, как жаль яиц… носила я в город восемь яиц, взяла я за них восемь грошей.

А хлопчик (он вместе с отцом приехал, да только теперь его дядя уже не узнает) и спрашивает:

— А разве та курица теперь яиц не несет?

— Э, да вот был у нас хлопчик какой-то, чтоб его черти побрали, попросил ему курицу зажарить… ну, я и велел жинке…

— Что ж, дядя, курицу-то ведь он съел, деньги забрал, Знайку забрал, ну чего ж вам на него жаловаться?

— Эй, хлопчик, не дури!..

— А знаете, дядя, когда наш батько три месяца у вас работал, то дали вы ему три гроша. А ребят у него много, надо ему нас прокормить; а у вас, кроме Павлины, — с ней одной вы нянчитесь, — никого больше нету, то вам меньше и надо, пусть вам и будет три гроша на троих.

Взял он у отца три грошика и кинул дяде.

— Нате, наварите на них нынче обед и ужин и увидите, можно ли на них прожить… Не будет теперь наш батько к вам внаймы ходить, а будете вы к нам ходить… А когда я, дядя, разбогатею, еще вам три грошика проценту дам.

— Как же ты, хлопче, разбогатеешь?

— А так, видал я у чумаков такую собаку Знайку, которая все деньги собирает. Принесла она к пану-атаману какие-то деньги и говорит: «Гав!» А тот спрашивает: «Где ты деньги украла?» — «Нет, — говорит, — я не украла, а сам хозяин мне на шею привесил». Ну, атаман тот и снял.

— Да это ж мои деньги!..

— А вы, дядя, садитесь на коня и догоняйте его.

— Где там его у черта догонишь, я уже догонял и коня загнал, да их не поймал… Да оно все ничего, тех пяти тысяч не жалко, а жаль тех восьми грошиков… А все жена виновата. Если б она их не цепляла, то и собака бы не попалась.

ПРО БОГАТЫРЯ СВЕРХДУБА

Ж ил себе богатый мужик. Было у него три сына, двое — умные, третий — дурак. Самый меньшой — и вовсе-то он не дурак, а так прикидывался, напускал на себя, что, мол, из этого получится. Было у отца несколько пар волов, вот и послал он двух умных сыновей в степь пахать, а этот дома остался. Поехали они на три дня. Приезжают домой, а меньшой и говорит:

— Что ж, тату, они пахали, а я сеять поеду.

Отец и говорит:

— Ты, сын, еще и по свету ходить не способен, как же ты сможешь хлеб сеять?

А тот как пристал, как начал, вот и уговорил отца. Набрал себе три мешка пшеницы, поехал на то самое место сеять. Посеял. Едет домой, и попадается ему навстречу старик, спрашивает:

— Куда, земляк, едешь?

— Домой еду, — говорит.

— А где ты был?

— Ездил в степь пшеницу сеять.

А старик ему и говорит:

— Как приедешь домой, скажи отцу, матери и братьям, чтобы шли пшеницу жать.

Сел парубок на подводу и задумался: «Как же оно так, не успел я и посеять, а она уж и уродила? Дай-ка пойду погляжу».

Поехал назад, посмотрел. Сорвал несколько колосков напоказ домой, а пшеница-то уродилась такая, что лучше и не надо. Воротился домой, отцу ее показывает, чтобы жать ехал. А отец сидит за столом и думает.

— Что оно, — говорит, — сын, счастье ли нам такое иль несчастье? Только ты поехал сеять, а уж и пшеница поспела?

Взяли они косы, поехали косить; а люди дивуются, — ведь только сеют, а они уже косят, а дело было осенью. Скосили они пшеницу, сложили, обмолотили и стали продавать. Жили они бедно, а как начали продавать пшеницу, вот и построили себе дом. Отец женил всех сыновей. Самого старшего женил на крестьянской дочке, среднего — на поповской, а самого маленького — на генеральской.

Умерли отец с матерью, остались сыновья одни на хозяйстве и деток уже дождались. Родился у самого меньшого сын — ему уже семь лет, а он все в люльке лежит. Ходит дурень, гуляет, и начали его разные господа срамить, что богатый он, это, мол, верно, а дитя такое, что семь лет ему уже, а все в люльке лежит! Идет он от стыда домой и плачет. Думает: «Господи боже ты мой что оно такое — несчастный я, что ли, что дитя у меня такое?»

Вдруг попадается ему навстречу старая старуха. (А он, мальчонка-то этот, прикидывается, на самом деле он — богатырь.)

— О чем, — окликает его, — ты, купеческий сын, плачешь? (А старуха эта, она тоже знает, о чем он плачет, да не признается.)

Начал он рассказывать:

— Да вот дитё у меня такое неудалое…

А она спрашивает:

— А ты хотел бы, купеческий сын, чтоб его на свете не было?

— Хотел бы, — говорит.

— Так ступай, — говорит она, — на базар, купи семь пудов канату да еще тележку железную. Как придешь домой, положишь в нее подушку и его положишь туда, возьмешь веревку потолще и отвезешь его, спящего, в лес.

И сказала она ему:

— Как придешь в лес, найдешь толстый дуб поразвесистей. Выберешь ветку, чтоб не обломалась, привяжешь в четыре ряда этот канат (как люльку веревкой подвязывают) и положишь на него доску, а на доску положишь подушку, потом положишь его и поколыхаешь (а был он сонный, он спал, залег спать на семеро суток). А как положишь его на подушку, то сразу поколыхай, а сам беги без оглядки.

Если б отец оглянулся, то Семилеток весь бы тот лес на нем обломал.

Спал он, не спал, а семеро суток проспал. Если б эти семеро суток дома проспал, то было б ему, пожалуй, двадцать лет. И была бы у него вся сила богатырская.

Проснулся он и говорит:

— Что оно такое, то я дома спал, а теперь в лесу?

Вот встряхнулся он и упал наземь, да и загруз по самые колена в землю. Ходит теперь, раздумывает: «Дороги не знаю, летать не умею». Ходит, сам с собой разговаривает. Нашел он дуб толстый и высокий, потрогал, чтоб не обломался. (А он уже хорошо знает, что есть в нем сила, — так весь лес и зажал бы в обхват, но!..)

Взобрался он на дуб и начал осматриваться, не видать ли где какого села или слободы. Села не увидел, а заметил в лесу двухэтажный дом, черепицею крытый. «Ну, — думает себе, — коли слезу вниз — то дороги не найду. Летать — не умею». Начал он руками хвататься, на ветки опираться и пошел поверх дерев, как птица.

Прилетает он туда, к этому дому, а легко спуститься не может, и упал вниз, сильно зашибся. Входит туда в дом, а там нет никого, сидит только старая-престарая старуха и его спрашивает:

— Зачем, добрый молодец, сюда явился?

Он отвечает:

— Ты, старая ведьма, меня сперва напои, накорми, а потом спрашивай.

Встает она живо с печи, достает кувшин молока, ставит на стол и кладет ему булку. Он подымается и благодарит бабушку.

— Спасибо, — говорит, — тебе, бабушка, за добрый обед. Ну теперь, бабушка, спрашивай, зачем я к тебе пришел.

Она спрашивает:

— Какого ты роду и кто ты таков?

— Я, — говорит, — Сверхдуб (такое сам себе имя дал).

— Зачем же ты, — спрашивает, — сюда пришел?

— Да вот, если бы где век мне дожить, наняться к кому-нибудь.

Она ему говорит:

— Есть у меня двое сыновей, они в чистое поле поехали. Я без них ничего не ведаю; вот приедут домой и дадут распоряжение.

А он ей и говорит:

— А мне тут ничего не будет, если я их дожидаться буду?

А она отвечает:

— Есть у меня такое место, где тебя спрятать. Они не узнают, а как станут догадываться и начнут на меня сердиться, я скажу им слово, они и уедут из дому, а я тебя выпущу.

(Дело известное, коль мужик голоден, то приедет домой, жену ругает, а корчмарь голоден, богу молится.)

Приезжают они домой; не успели и в двери войти, а она булок напекла, вот поразевали они рты, а она им булки сует (они — змеи). Кидает, пока досыта не наелись. Потом входят они в комнату, а самый старший и говорит:

— Фу-фу, руською костью смердит?

А она им отвечает:

— Вы, — говорит, — по свету летали, руськой кости нанюхались, вот вам оно и кажется.

А потом продолжает:

— Тут ко мне такой молодец приходил, что лучшего и не надо. Приходил наниматься, сказал, что служил бы, покамест не прогнали бы. (А сам-то он надеется, что долго не служил бы.)

Сыновья ей отвечают:

— А почему ты его нам не показала?

Вот подымает она тотчас подушку и одеяло и вытаскивает его. Ну, встает он тогда, они с ним здороваются:

— Здорово, молодец!

А он не знает, как им и отвечать.

Потом они его спрашивают:

— Зачем ты, молодец, сюда зашел, волей-неволей или своею охотой?

А он отвечает:

— Была б моя воля, не пришел бы к вам, да вот неволя заставила, пришел наниматься.

Ну, они ему и говорят:

— Нам такого не надо; нас двое братьев, а ты будь третьим— младшим. Что? Согласен? А не согласен, так мы тебя враз съедим!

Он отвечает:

— Согласен!

Ну, теперь отдали они ему ключи от своего хозяйства — там, где лежит овес, где мука, где крупа, где одежда. И повели его по всем кладовым да амбарам, показали, где что лежит, повели его на конюшню, открыли ее, видит он — стоят двенадцать лошадей, в стойле. Ну, самый старший Змей и говорит:

— Ухаживай, брат, за этими конями.

А была там под одной крышей еще конюшня. Змей ключей ему от нее не дал и говорит:

— Вот тебе, брат, и все хозяйство. Всюду ходи, пей, гуляй, на лошадях катайся, а сюда не заглядывай.

Побыли два брата дома, а потом и говорят младшему:

— Мы оставим тебя на хозяйстве, а сами к дядюшке в гости поедем.

Оседлали коней, поехали. Подождал он день, другой, пил себе, гулял, на лошадях катался, а на третий день дал лошадям поесть, накормил их хорошо, повел на водопой. Привел их с реки, поставил в конюшню, подстелил соломы, засыпал овса, а сам ходит по конюшне, рассуждает: «Что оно значит, что по всему хозяйству меня водил, а сюда не привел и ключей мне не дал?» И думает: «Что же я буду за молодец, ежели сюда не загляну?» Пошел в дом, лежит та баба, спит. Открывает он шкафчик, глядь — два ключика. Взял он эти два ключика, приходит туда, а они как раз туда и подходят. Отпер он конюшню, стоит там пара коней. Один конь свежую пшеницу жует, а другой золото. Вот и думает он себе: «Что оно такое? Тот молодую пшеницу жует, а этот — золото? Дай-ка я подложу этому золото, пускай поест». Засучил рукава по локти, всунул одну руку в золото — и вдруг стала рука золотая; всунул другую — и та золотой стала. Взялся он за голову, и голова стала золотою. Надел шапку, спустил рукава, входит в дом и сказывает:

— Ой, — говорит, — бабушка, больно я провинился. (А она уже давно о том знает, ведь она волшебница.)

Она ему и говорит:

— Ну, теперь, дитя мое милое, я б и рада была, чтобы ты живой остался, да вот как приедут, то съедят тебя по косточке. Теперь, — говорит, — сынок, бери себе коня да уезжай, куда хочешь.

Он пошел, подковал коня, но не так, как куют все, а поставил подковы задом наперед, будто он ехал оттуда, — чтобы след потерялся: туда следу нету, а сюда есть. Оседлал коня и поехал. Выходит бабушка и говорит:

— Погоди, дам я тебе на дорогу гостинец. (Она жалеет его потому, что он был собою очень красивый.)

Выносит она ему щетку, гребень, чем коноплю чешут, и платочек. Спрашивает он ее:

— А как этими вещами распоряжаться?

Она ему отвечает:

— Садись на коня, езжай да примечай: как будет ветер, буря шуметь, ты брось этот гребень позади себя, а сам мчись во всю прыть! Чтобы проскочил!

Выехал он со двора, а конь ему и говорит:

— Сойди, — говорит, — и полезай мне в правое ухо, а в левое вылезь, и станешь ты еще краше.

Выехал он со двора и сделал так, как сказал ему конь. Едет, а конь говорит:

— Езжай, не зевай, бури не дожидайся, а поглядывай: будет тебе за тридевять земель видно, как ворона полетит, так скажи.

(Конь вставил ему такие зоркие очи.)

Едет он, видит — летит за тридевять земель ворона, а конь и спрашивает:

— Ну что, видать тебе что-нибудь?

— Вижу, за тридевять земель — ворона летит.

А конь ему говорит:

— Бери гребень, бросай позади себя, а сам мчись во весь опор!

Бросил он гребень, сам проскочил, и вырос позади него такой лес, что ему и конца-края нет, и такой высокий, что в самое небо верхушками уперся. Змей мог бы его перескочить, да слишком высокий, а густой — не пролезешь, а большой — не объедешь! Отъехал Сверхдуб несколько верст, а Змей уже долетел до того лесу.

— Ну, — говорит, — хитер, догадался.

Гонял Змей, гонял по всему свету, не нашел конца-края и вверх прыгал, да не перескочит. Нанял он тогда пильщиков, дорогу ему прорезать. Пока нанимал, пока воротился, пока их к месту доставил, а тот все дальше и дальше уходил. Приходят пильщики, проложили ему просеку, а конь уже знает, что Змей будет опять за ним гнаться, и говорит хозяину:

— Езжай, не спи, не зевай да назад поглядывай. Могут еще две беды на пути случиться; как те две беды вынесем, все горе сбудем.

Едет, оглянулся — летит снова ворона. Конь его спрашивает:

— Видишь что-нибудь?

— Вижу, — говорит, — можно ехать года четыре, пока та ворона нагонит.

А конь ему в ответ:

— Ты на четыре года не рассчитывай, а рассчитывай на четыре секунды. Оглядывайся, — говорит, — почаще.

Не успел конь пройти и десять шагов, оглянулся Сверхдуб, а ворону стало уж за версту видно.

Говорит конь:

— Бросай щетку позади себя, а сам мчись во всю прыть вперед.

Бросил он щетку, и не успел конь два шага ступить, как позади него курган на весь свет сделался, да такой вышины, что вершина в самое небо уперлась! Прибегает к кургану Змей:

— Эх, — говорит, — догадался!

Бегал-бегал Змей по всему свету, не нашел конца-края. Прыгал вверх — не перескочит! Воротился назад и пока грабарей нанимал, тот дальше умчался. Прокопали ему дорогу. Опять Змей за ним гонится, а конь и спрашивает Сверхдуба:

— А ты, — говорит, — спать здорово хочешь?

— Хочу, — говорит, — очень.

— Перетерпи, — говорит, — еще эту беду, езжай на мне, не дремли да чаще поглядывай!

Едет на коне, оглянулся назад, стало ему ворону видно, ну, как за три версты видать. Проезжает дальше, а конь говорит:

— Махни назад платочком, вот он уже нас нагоняет.

Махнул Сверхдуб назад платочком — и разлилось позади него море на весь свет, нет ему ни конца ни края, а глубиной — настоящая бездна!

Подъехал Змей к морю и молвит:

— Эге, хитрый какой!

Скакал, нельзя перескочить — широкое.

— А дай, — говорит, — может, я его выпью?

Начал пить, не успел два раза глотнуть и лопнул.

Вот и говорит конь Сверхдубу:

— Теперь я тебе вовсе не нужен. (Конь был не богатырский, а волшебный. А Сверхдубу богатырский конь надобен.)

— Теперь ты можешь себе идти куда знаешь, а меня, — говорит, — накорми, чтобы мог я домой добраться, а то я идти не в силах.

А Сверхдуб и спрашивает коня:

— Чем же мне тебя накормить?

Конь ему отвечает:

— Ступай вон в тот лес, нарви дубов, поломай их на куски и зажги, пусть они сгорят, я этого пепла поем.

Он и рад стараться: пошел скорым шагом, нарвал дубов, поломал их на куски и зажег. А горели куски не больше трех минут и потухли. Пошел Сверхдуб, нашел в степи вола, снял с него шкуру, сделал решето, просеял на решете угли (это он для коня так старался, ведь негоже было б коню такие угли есть). Дал ему, тот и наелся.

— А теперь, — говорит конь, — ступай куда знаешь, а я домой пойду.

Вот зашел Сверхдуб в дремучий лес и лег поспать, ведь долго не спал он. Спал, не спал, а двенадцать суток проспал. Проснулся и думает: «Куда же я теперь пойду?»

Шел и набрел на деревню. Смотрит Сверхдуб, а перед ним большая экономия, богатый помещик живет. Думает Сверхдуб: «Как бы это мне туда зайти?»

Входит он в усадьбу в летнее время в рукавицах и в зимней шапке (нельзя ему ни шапки, ни рукавиц снимать, а то увидят, что руки и голова у него золотые). Выходит к нему пан и говорит:

— Здорово, молодец! Чего ты пришел, молодец?

А он ему отвечает:

— Да вот хотел бы наняться.

Пан и говорит:

— У меня давеча свинопас рассчитался, если хочешь, то нанимайся свиней пасти.

— Все одно — работать, а деньги плати.

Подрядился Сверхдуб у пана за пятьдесят рублей и на хозяйской одежде. Привел его пан в дом, дал пообедать и, не теряя времени, повел его в степь, где свиней кисти, ведь свиньи-то были голодные. Водил он его по своим степям всюду, указал все места и говорит:

— Вот моя земля, а за эту межу не пускай, то земля Змеева, а как пропустишь, Змей свиней съест и тебя заодно.

Поехал пан домой.

Пасет Сверхдуб свиней на указанном месте и боится: он ведь без всякого оружия. Пригоняет вечером свиней домой и говорит пану:

— Дай мне двадцать пудов прядева и десять пудов сапожного вару, я батог себе сделаю.

А пан смотрит на него. «Неужто, — думает, — он такой подымет?» И не долго думая (были у него свои конопляники) отвесил ему двадцать пудов прядева и десять пудов смолы. Начал Сверхдуб плесть батог и сплел его толщиной в самую толстую колесную ступицу, а длиной саженей этак в двадцать. Сплел он тот кнут, осмолил его, а пан все поглядывает.

— Ну, а теперь, — говорит, — отлей мне кнутовище чугунное, чтобы было в восемнадцать пудов весом.

Вот пан ему и отлил. Сел Сверхдуб, выставил колено и как ударил кнутовищем по колену, так кнутовище натрое и раскололось! (Вот удалец был! Если б палкой ударить, и то больно бы было.)

Как увидел это пан, удивился, что такой малый да удалый.

Говорит Сверхдуб:

— Жаль, пане, не годится оно. Сделайте мне в двадцать пять пудов да стальное.

Сделали они ему. Сел он так же, ноги расставил, ударил себя по колену — оно только зазвенело.

— Хорошее, самое в меру!

Прицепил он кнут и гонит в степь свиней на пастьбу, а пан думает: «Уж бери себе и свиней и все дочиста, только меня не трогай». Выгнал он свиней за ворота, как щелкнул батогом, будто из двух пушек грянуло! (Есть чем и щелкнуть!) Погнал он свиней пастись, да не на указанное место, а куда сам захотел. Знает он, где Змей, и погнал свиней прямо в Змеев сад. А Змей в доме спал, ничего не слыхал. Проснулся Змей, а в саду такое хрюканье, что весь сад так и дрожит. Рассердился тут Змей и прямо на него, думал, что Сверхдуб его испугается. А тот не долго думая как растянул свой кнутик и как хлестнет Змея по шее — так голова и отлетела!..

Вошел тогда Сверхдуб к нему в комнату: ходил-ходил, никого нету, — и не страшно ему там. Вышел из комнаты, ходит по саду, приглядывается. Видит — лежит посреди сада большая скала каменная. Он и говорит: «Что я буду за молодец, коль не разгляжу, что оно такое? Тут непременно какая-то вещь запрятана!» Взял пальцем-мизинцем поднял скалу, глядь — а там яма большая, а в яме три богатыря. Стал он с ними здороваться, а они так ослабли, что и голоса подать не в силах. Сверхдуб им говорит:

— Вылазьте, братцы, оттуда!

А они ему отвечают:

— Мы хотя здесь с голоду и холоду пропадаем, да нам не привыкать стать, а ты чего сюда явился? Как прилетит Змей, он тебя съест и нас лютой смерти предаст.

А он говорит:

— Не бойтесь, братцы, этому не бывать!

Протянул им туда свой кнут, вытащил их. Ввел их в комнату, нашел кое-что закусить, а то они совсем отощали. Закусили они, а он пошел, поймал самого жирного кабана, оборвал на нем щетину, внес его. А была в доме плита, он плиту накалил и кинул в нее кабана, хорошо ощипав. Потом вытащил, вылил воду, набрал в амбаре пшена и начал готовить ужин. Наварил хорошего кулеша, сварил, как следует быть, поставил на стол, а сам пошел в подвал, достал водки бочонок. Вносит в дом, дает им по два стакана водки; выпили они и стали потом ужинать. Поужинали и благодарят его.

— Эх, — говорят, — благодарим мы тебя, братец, что ты нас из такой неволи освободил и накормил; а теперь будь что будет, большего горя не будет!..

Гонит Сверхдуб свиней домой, а богатыри ему говорят:

— Есть у нас драгоценное кольцо, так вот мы дарим его тебе за то, что ты нас хорошо угостил.

Прицепил он то кольцо сзади к кнуту и волочит. Стало уже темно. А панночки того пана с вечера гуляли, смотрят — по дороге будто звездочка катится. (Сказывают, что самоцвет вечером светится, но я не видал.) Выбегает самая младшая, самая красивая навстречу ему и спрашивает его:

— Что ты волочишь?

Он отвечает:

— Да это я свиней гнал и по дороге его нашел, и сам не знаю, что оно такое.

Она просит его:

— Дай, мне, — говорит, — эту штуку!

А он ей говорит:

— Нет не дам. Коль пойдешь за меня замуж, тогда дам.

Смотрит она на него, и хлопец-то он красивый, да нет у него ничего: вся одежда, что на нем, а хлеба — что в нем. Да к тому же боится, он такой сильный.

— Ладно, — говорит, — будь что будет, я за тебя пойду!

Входит она в дом и говорит своему отцу:

— Пойду замуж за работника, который у нас служит.

Отец говорит:

— Что ж, дело твое! Как хочешь, лишь бы меня он не трогал.

Вот через некоторое время и свадьбу справили.

Да не так-то дело делалось, как в сказке сказывалось. Через некоторое время присылает старший Змей пану приказ, чтобы выслал он ему свою младшую дочь на съедение. Послал тогда барин к самому государю, чтобы тот ему выслал несколько тысяч войска — одолеть этого Змея. А Сверхдуб сидит за столом, пьет чай, папиросу покуривает да усмехается, а пан сидит, слезами обливается, — жалко ему свою дочку. Спрашивает зять своего тестя:

— Чего вы плачете? Ежели я и то не плачу, мне-то ведь с нею жить!

Тесть отвечает:

— Разве же мне своего дитя не жалко?

А Сверхдуб говорит:

— Будь что будет, а большего горя не будет!

Вот и пришло от самого государя в приказе, что «в таком-то, мол, месте, над таким-то морем, войско выставлено на счет того дела, что ты меня просил».

Присылает Змей во второй раз к пану, чтобы тот свою дочь высылал непременно да поскорей на съедение. Горько заплакал отец и велел кучеру запрягать пару коней, чтобы отвезти ее в указанное место. Попрощалась она с отцом-матерью. Приходит к мужу прощаться, а тот и спрашивает:

— Неужто я тебя больше не увижу?

Та ничего не сказала, только заплакала и поехала к Змею на съедение. Вот тесть и говорит зятю:

— Возьми себе, сынок, лучшего коня да поезжай посмотри на ее муку.

Пошел Сверхдуб на конюшню, выбрал наилучшего коня, вывел его за ворота и кличет:

— Сороки, вороны, слетайтесь на купецкое мясо!

Схватил коня за гриву, тряхнул — только шкура в руках осталась. Свистнул, гикнул богатырским посвистом! Бежит его конь, так земля и дрожит, из ноздрей пламя пышет. Привозит конь всю богатырскую справу и все доспехи богатырские — шапку, копье и ружье. Садится он на своего коня, выезжает на указанное место. Приезжает туда, видит — она на. каком-то столбе, слезами умывается, рукавами утирается. Приезжает он туда таким молодцем, что она его не узнает. А он тогда говорит:

— Подымайся, душенька, поищи мне в голове.

Она тому сильно обрадовалась. Встала, ищет у него в голове, а он ей и говорит:

— Как я задремлю, ты возьми вот этот молоточек и стукни меня по голове, я и встану.

Вот смотрит она, а на море такая волна подымается, даже по берегу волна скачет. Испугалась она, достает молоточек, но никак из кармана вытащить не может. Начала она тут плакать, и скатилась ее слеза ему на лицо. Он вскочил и говорит:

— Ах, душенька, как же ты меня больно обожгла!

— Я тебя, — говорит, — ничем не жгла, то моя слеза на лицо тебе капнула.

Вот плывет Змей. Доплыл до берега, говорит ей:

— Прыгай мне прямо в рот!

А она сидит, только усмехается. (А все-таки она не знает, что тут ее муж, думает, что это так себе, богатырь.) Змей рассердился за это:

— Что это за щеголь такой приехал ко мне? Эта девушка мне на ужин будет, а с тебя говядина послаже, на закуску будешь.

А Сверхдуб ему отвечает:

— Ты и одной ею подавишься.

Вылазит Змей из воды, кричит ему громким голосом, думает, что тот испугается, — говорит ему:

— Здорово, молодец!

— Здорово, здорово, Змей, нечистый дух!

А Змей говорит:

— Что ж, добрый молодец, биться приехал иль мириться?

Отвечает Сверхдуб:

— Не затем добрый молодец едет, чтоб мириться, а затем, чтоб сразиться!

Тогда Змей говорит:

— Дуй, готовь ток!

(Когда богатыри собираются биться, то на сырой земле не удержатся и делают ток.)

Сверхдуб и говорит:

— Ах ты, Змей, нечистая сила, я к тебе в гости приехал, ты и дуй сначала!

Начал Змей дуть. Сделал он ток железный. Дунул Сверхдуб — сделал ток стальной. Дунул Змей — сделался ток чугунный. Дунул Сверхдуб — серебряный ток сделался. Змей дунул — сделался медный. Дунул богатырь — сделался золотой, и начали они сражаться. Бились до кровавого пота — друг друга не одолеют. Сверхдуб и говорит:

— Жена моя милая, отпусти мне моего коня на помощь!

Она без разговоров, видя, что ему так плохо, отпустила коня.

Конь как разогнался и прямо Змея копытами по голове! Сверхдуб обрадовался, что есть ему подмога, еще поднатужился, а свою жену и не думает отдать Змею на съедение. Победил он Змея и пошел себе сторонкой, чтобы жена не заметила. Приезжает жена домой, а он лежит на подушках такой, как был.

Она и говорит ему:

— Довольно тебе, душенька, притворяться.

Упала перед ним на колени и поцеловала его. Встал он тогда, обнял, поцеловал ее. Пошли в комнату вдвоем с ней и стали в отцовских комнатах пировать. И не так это дело делалось, как сказка сказывается. Начали они жить, поживать да добра наживать. Я там был, мед-горилку пил, по бороде текло, а в рот не попало.

МУЖИК БОЛТАНСКИЙ, БОГАТЫРЬ БАСУРМАНСКИЙ

Жил-был мужичок убогий, снял он, значит, четверть под озимь. Вот подошла пора рожь сеять, а батраки и говорят: один — пять рублей давай, а другой — четверть горилки купи. Мужичок подумал-подумал.

— Что ж, — говорит, — пять рублей я дам или четверть куплю… Нет, дорого будет. — И пошел на ярмарку, купил лошадь, дал за нее три золотых и десять грошей.

Вот купил он себе, значит, лошаденку, сделал соху и пошел сам пахать. А четвертина-то его у самого леса была. Ну, вот начал он пахать, и стали на лошадь комары и оводы нападать, за бока кусают, пахать не дают; вот мужичок лошадь рядном и накрыл, а поднялся ветер и сбросил рядно. Схватил мужичок рядно, махнул по коню и убил тридцать оводов, а комаров и не счесть. Остановился он, смотрит и думает: «Чего ж мне теперь горевать, я и сам теперь такой богатырь, что одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и счету нет». Вот и надумал он себе: «Поеду-ка я странствовать по свету, дома сидеть на печи да сверчков слушать надокучило». Заложил он за пояс топор, накинул на свою лошаденку рядно, сел, да и поехал. Вот он себе и едет. Подъезжает к распутью, а там столб стоит. Мужичок подумал, подумал, слез с коня, подошел к столбу и написал табличку (а был он мужичок грамотный). Написал, значит, вот что: «Проезжал, мол, мужик болтанский, богатырь басурманский — одним махом тридцать богатырей сразу положил, а мелкой силы и счету нет», — и дальше поехал.

Вот бежит Бова Королевич, наезжает на тот столб, смотрит и думает: «Что оно такое? Проезжал мужик болтанский, богатырь басурманский, что одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и счету нет. Против нас троих нету никого на свете сильней, а то вот посильнее нашелся». Ну, и давай он по той дороге гнаться. Гнался он, гнался, глядь — едет какой-то мужичок на такой клячонке, что только шкура болтается да кости гнутся. Бова Королевич и говорит:

— Здравствуй, мужичок!

Тот и говорит:

— Здорово!

— А не ты ли, — спрашивает, — мужик болтанский, богатырь басурманский, что одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и счету нет?

Мужичок отвечает:

— Я.

— Ну, не гневайся тогда, что мужичком назвал.

— А ты кто? — спрашивает мужичок.

— Бова Королевич.

— Ну, так становись рядом, поедем.

Вот бежит теперь Яруслан Лазаревич, поглядел на тот столб и говорит:

— Что оно такое? Против нас двоих нет никого сильнее, а выходит, что этот посильней будет, одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и счету нет.

Вот прочитал он эту надпись и ну гнать коня, потом догоняет.

— Здравствуй, — говорит, — Бова Королевич! Чего это ты с мужиком едешь?

А тот и говорит:

— Молчи!

Ну, он и догадался и спрашивает мужичка:

— А не вы ли, — говорит, — будете мужик болтанский, богатырь басурманский, что одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и счету нет?

А тот отвечает:

— Я.

— Ну, не гневайтесь, что мужиком назвал.

— А ты кто? — спрашивает мужичок.

— Я — Яруслан Лазаревич.

— Ну, вставай в ряду по правую руку, поедем!

И поехали.

Бежит теперь Илья Муромец, да на столбе и читает.

— Господи, — говорит, — нету против меня никого сильней, а этот посильней будет одним-то ведь махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и не счесть.

И давай коня гнать, богатырей догоняет.

— Что это вы, — спрашивает, — с мужичком едете?

А те говорят:

— Тише, помалкивай!

Вот он и догадался, мужичка спрашивает:

— Не вы ли мужик болтанский, богатырь басурманский, что одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и не счесть?

А тот отвечает:

— Я.

— Ну, так прощения просим, что мужичком обозвал.

— А ты кто таков? — спрашивает мужичок.

— Я — Илья Муромец, сильней всех богатырей на свете.

— Ну, становись в середину!

И поехали. Вот задумали теперь три богатыря ехать в Дикое поле, где есть такая царевна, которая за того, кто к ней доедет, и замуж пойдет. Ехали они, ехали, приезжают в Дикие степи, ставят три куреня и три флага выкидывают. Мужичок снял с коня ряднышко, коня пустил пастись, а сам ряднышком прикрылся и лег спать.

Глянула царевна в подзорную трубу и говорит своим князьям:

— На мои степи выехали три богатыря, три флага подняли. Отрядите, — говорит, — мои милые князья, шестерых богатырей, шесть зверей, а мелкой силы чтоб и счету не было, и пускай они тех богатырей побьют, а мне головы их напоказ привезут.

Князья мигом войско снарядили и в степь выслали.

Бова Королевич посмотрел в трубу и говорит товарищам:

— Что делать? Выступает против нас шестеро богатырей, шесть зверей, а мелкой силы и не счесть!

Товарищи и говорят:

— Спросим у мужичка.

Приходит Бова Королевич к мужичку и просит:

— Мужик болтанский, богатырь басурманский, давайте совет нам: едет против нас шестеро богатырей, шесть зверей, а мелкой силы и не счесть, что нам теперь делать?

— Ты, — говорит мужичок, — славный богатырь, Бова Королевич, садись на своего коня и езжай им навстречу. Ты шестерых богатырей, словно шесть оводов, побьешь, а мелкую силу твой конь потопчет.

Сел на своего коня Бова Королевич, поехал и давай биться: шесть богатырей и шесть зверей порубил, а мелкую силу конем потоптал, одного только оставил, записку написал и царевне вестку подал. Вот выпускает тогда царевна на них девятерых богатырей, девять зверей, а мелкой силы и не счесть.

Яруслан Лазаревич глянул в подзорную трубу и говорит:

— А что будем делать: выступает против нас девять богатырей, девять зверей, а мелкой силы и счету нет?

Товарищи и говорят:

— Ступай да спроси у мужичка!

Пришел Яруслан Лазаревич к мужичку, спрашивает:

— Мужик болтанский, богатырь басурманский, давайте совет нам: выступает против нас девять богатырей, девять зверей, мелкой силы счету нет, что нам делать?

— Ты, — говорит мужичок, — славный богатырь, Яруслан Лазаревич, садись на своего коня и езжай им навстречу. Ты девять богатырей, словно девять оводов, побьешь, а мелкую силу твой конь потопчет.

Сел на своего коня Яруслан Лазаревич, поехал и давай биться: девять богатырей и девять зверей побил, а мелкую силу конем потоптал, одного только оставил, с вестями к царевне послал. Вот выпускает тогда она на них двенадцать богатырей, двенадцать зверей, а мелкой силы и счету нет.

Глянул в подзорную трубу Илья Муромец и говорит:

— А что будем делать: выступает против нас двенадцать богатырей, двенадцать зверей, а мелкой силы и счету нет?

Товарищи и говорят:

— Ступай да спроси у мужичка.

Пришел Илья Муромец к мужичку и спрашивает:

— Мужик болтанский, богатырь басурманский, давайте совет нам: выступает против нас двенадцать богатырей, двенадцать зверей, мелкой силы и счету нет, что нам делать?

— Ты, славный богатырь, — говорит мужичок, — Илья Муромец, садись на коня и езжай им навстречу: ты двенадцать богатырей, двенадцать зверей, как двенадцать оводов, побьешь, а мелкую силу твой конь потопчет.

Оседлал Илья Муромец коня, сел и поехал. Ну и давай с теми богатырями биться, давай биться: двенадцать богатырей, двенадцать зверей побил, а мелкую силу конь потоптал, одного лишь оставил, записку написал и царевне весть послал.

Вот царевна видит, что дело тут не пустяшное, зовет к себе своих князей и говорит:

— Что нам делать: три богатыря побили всех наших богатырей, всех зверей, а мелкой силы и не счесть?

А князья и говорят:

Так выпустим на них двенадцатиглавого Змея, что сидит на двенадцати цепях прикованный; если и он с ними не справится, придется нам их, как гостей, принимать.

Решили и спустили с цепей двенадцатиглавого Змея. Летит Змей, так земля и дрожит, зверь в лес прячется, а мелкая птица за море улетает.

Вот Илья Муромец поднялся раненько, в подзорную трубу глянул и говорит товарищам:

— Плохое дело, товарищи, на нас двенадцатиглавый Змей летит, под ним аж земля дрожит, зверь в лес прячется, а мелкая птица за море улетает.

— Что ж, — говорят, — пойдем, товарищи, к мужичку.

Вот пришли к нему и говорят:

— Мужик болтанский, богатырь басурманский, мы свое отбыли, а теперь ваш черед подошел: летит на нас двенадцатиглавый Змей, идите теперь вы с ним справляться.

Мужичок поднялся и думает: «Ну, конец, моему лыцарству! Поездил я маленько по свету, людей повидал, а теперь приходится живьем Змею отдаваться, уж тут, пожалуй, не выкрутишься». Вот он встал, рядном своего коня накрыл, топорик за пояс заткнул, сел и едет. Богатыри и говорят ему:

— Возьмите у кого-нибудь из нас коня, ваш чуть дышит, пожалуй, и до Змея-то не довезет.

— Не надо, — говорит, — ваши кони меня не выдержат.

Дернул за недоуздок и поковылял. Вот подъезжает он к Змею.

Змей на него летит, так земля и дрожит, зверье в лес прячется, а мелкая птица за море улетает… Мужичок внимания на то не обращает, за недоуздок коня дергает, а конь помаленьку и плетется. Глянул Змей на этого лыцаря, остановился и стоит.

— Это что такое, насмешка надо мной, что ли?

— Верно! — мужичок в ответ.

Спрыгнул с коня, топор из-за пояса вытащил и ударил зверя по голове, так одна голова и покатилась, потом по второй, и та упала.

Видят тогда три богатыря, что Змея мужик болтанский, богатырь басурманский побивает, у них славу отымает, сели на коней и бросились на Змея с двух сторон, а третий за хвост схватил побили его, порубили, на огне спалили и пепел по ветру пустили.

— Теперь, — говорит мужичок, — можно нам и к царевне ехать свататься; плохо только, что вы, богатыри, завистливы: я хотел Змея топором порубить, а вы не дали; зачем вы не в свой черед в Дикое поле выступили?

И крикнул на них. Илья Муромец, как старший, говорит:

— Что ж, прощения просим, наш славный мужик болтанский, богатырь басурманский, вы над нами теперь старшина: хотите идите с царевной венчаться и царство себе забирайте, а нет, поедем еще по свету силу свою показывать.

— Спасибо за честь! — мужик болтанский ему. — Только царевне я не жених, ведь вы меня мужиком называли, а по свету свою силу показывать, людей удивлять да людской покой мутить тоже не приходится. А вы, как богатыри знатные, убранство у вас богатое, а кони дорогие, поезжайте к царевне свататься, а я позади поплетусь.

Вот оделись богатыри в лучшие свои одежды и вперед двинулись, а мужичок коня напоил, рядном его накрыл, сел на него» дернул за недоуздок и поехал за ними.

Царевна видит, что всех богатырей ее побили, двенадцатиглавого Змея в пепел обратили, и думает: «Нечего делать, надо дорогих гостей встречать». Вот позвала она своих князей и велит:

— Отворяйте ворота, расстилайте к моему дворцу холстины да богатырей хлебом-солью встречайте!

Открыли ворота, хлебом-солью богатырей встречают, кланяются. А царевна на крыльцо вышла и двери им в свой дворец отворила; богатырей приветствует, за стол сажает, дорогим вином-медом потчует. А мужик болтанский, богатырь басурманский, подъехал ко дворцу, лошаденку у крыльца привязал, рядно с нее снял, у дворца разостлал, улегся себе и трубку покуривает.

Вот богатыри пьют-гуляют, каждый из них на царевну поглядывает, и думают: «Кого же она из нас троих удостоит?» Царевна видит, что все богатыри один другого краше, один другого милее, и сама не знает, за кого ей замуж идти. Пьют они, значит, гуляют, а к делу не подступают. Царевна тогда и говорит:

— Кто из вас, славные богатыри, моего двенадцатиглавого Змея одолел, пусть тот со мной чарку вина выпьет.

Богатыри глянули один на другого: туда-сюда, а того богатыря, что двенадцатиглавого Змея убил, и нету. Они тогда — нечего делать — и говорят:

— Есть еще с нами мужик болтанский, богатырь басурманский, что одним махом тридцать богатырей положил, а мелкой силы и не счесть; он сейчас у дворца лежит и трубку покуривает, пускай сюда явится; да только мужик он чудной, одежда на нем простая, на клячонке ездит, а как спит, то рядном укрывается.

— Раз так, то так, — говорит царевна, — пускай мои князья его, как должно, оденут и к столу приведут.

Одели князья мужика болтанского и за стол усадили.

Ну, вот царевна наливает всем по чарке и говорит:

— Кто из вас, славные богатыри, моего двенадцатиглавого Змея одолел, пускай тот со мной чарку вина выпьет.

А мужичок не испугался, чарку поднял и говорит:

— Я!

Тогда царевна с ним повенчалась и его управлять своим царством поставила.

Я у него был, горилку с ним пил, да и к вам вот пришел, эту сказочку сказал, может, и вы по чарке на стол мне поставите.

ИВАН-ЦАРЕВИЧ И ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

Жил себе царь, и был у него сын Иван. Вот выехал раз Иван-царевич на охоту. Заехал в дремучий лес и стал на коне разъезжать. Смотрит — летит пташка с золотыми крылышками. Только он собрался выстрелить, вдруг сзади него как зашелестит что-то. Он оглянулся, видит — бежит Железный волк и говорит:

— Давненько я по лесу гуляю, а царевича ни разу не видывал, уж теперь наемся царского мяса!

— Не ешь меня, — молвит царевич, — лучше возьми с меня все, что хочешь.

— Ну, — говорит волк, — тогда я тебя съем, как будешь жениться.

Долго Иван-царевич не женился, а потом отец и говорит:

— Женись, сын, пора уже.

— Нет, — отвечает царевич, — не хочу: как ездил я на охоту, сказал волк, что съест меня, когда буду жениться.

А отец и говорит ему:

— Ты не бойся, у меня войска достаточно, оно волка застрелит.

Вот и поехали они в другое царство сватать царевну. Засватали царевну, пошли в церковь, повенчались, а потом забрали царевну и приехали домой свадьбу справлять.

Велел царь войску окружить дом, а молодых за стол усадили и начали горилку пить. Выпили по чарке, и только заиграли музыканты, а молодые начали танцевать, вдруг слышат — кричит войско:

— Волк бежит! Волк бежит!

Стал подбегать Железный волк к дому, а солдаты и давай в него стрелять. Стреляли, стреляли — ничего не поделают — бежит напролом и кусается. Видит царевич, что волк подбегает уже к окошку, скоро будет в доме, и кричит:

— Седлайте мне быстрого коня!

Солдаты оседлали. Сел Иван-царевич на коня и полетел на нем, как птица, а волк за ним. Мчится царевич степями, видит — стоит хата на курьей ножке. Вбежал царевич в хату, а там ведьма сидит с тремя дочками. Поздоровался царевич, а ведьма и спрашивает:

— Чего сюда забрался, по доброй воле иль поневоле?

— Нет, — говорит царевич, — я казак не без доли, зашел сюда поневоле.

А ведьма спрашивает царевича:

— По какой же такой неволе?

— Да вот Железный волк хочет меня съесть.

А ведьма и говорит:

— Коль женишься на моей старшей дочке, тогда я волка съем.

Пообещался царевич взять ведьмину дочку замуж. Бежит волк да прямо в хату и вскочил. Ведьма тут же дала ему поесть, уселся волк за стол и говорит:

— Фу-фу, русской костью смердит.

Ведьма и спрашивает волка:

— Ты небось русского царевича съел?

— Нет, — говорит, — убежал.

— Ну, коль не станешь его есть, будет он нам зятем. (А была ведьма женой Железного волка.)

— Коли так, то так, — говорит волк, — все одно никакой бес в женихи не попадается.

Впустили царевича в дом. А волк и говорит:

— Коль удалось тебе убежать, будешь теперь жить с моей дочкой.

Стал царевич жить с его дочкой. Да заметили они, что царевич не сильно любит ведьмину дочку, и меж собою советуются, как бы его извести. Прикинулась ведьмина дочка больной, и посылают они его в лес за живящей и целящей водою. Пришел царевич к коню и плачет.

— Уж теперь, — говорит, — я пропал.

А конь говорит:

— Садись, поедем.

Едут лесом, глядь — лежат воронята; хотел царевич их забрать, а старая ворона летит и кричит:

— Кра-кра. Слыхом слыхать, царевича воочью видать.

А потом спрашивает:

— По доброй воле иль поневоле пожаловал?

Отвечает царевич:

— Я казак не без доли, зашел сюда поневоле.

Ворона и говорит:

— Что хочешь забирай, да только моих воронят не трогай.

Говорит царевич:

— Я от тебя ничего не хочу, только достань мне живящей и целящей воды.

— Ладно, достану, я эту воду сама и стерегу.

Полетела ворона к мелкой пташке, велела достать воды и наказывает ей:

— Как влетишь в колодец и наберешь воды, то вверх не лети, а лети в сторону.

Вот набрала пташка воды и в сторону полетела. Залетела она далеко-далеко, а ворона и кричит на весь лес:

— Кра-кра-кра!

А стерегли воду змеи, услыхали, будто ворона говорит: «Крал, крал», вскочили с места и пустили из себя огонь. Видят, что вора не зажгли, и говорят вороне:

— Ты врешь, воду никто не крал!

А пташка уже к Ивану-царевичу долетела и отдала ему воду. Сел царевич на коня и поехал. Едет, глядит — хата стоит и сидит в хате дед. Царевич вошел в хату и говорит:

— Здорово, дед!

— Здорово, Иван-царевич!

— По доброй воле иль поневоле пожаловал? — спрашивает дед.

— Я казак не без доли, зашел сюда поневоле, — отвечает царевич.

Рассказал Иван-царевич деду, где бывал, что видал и куда теперь едет.

А у деда как раз тогда баба померла, и хотел он ее уже хоронить, а царевич и покропил бабу живящей и целящей водой. Она и ожила. Дает тогда дед царевичу платочек и научает, как волка истребить.

— Как приедешь, — говорит, — домой, то накинь волку на шею платочек, вот железо с него и спадет и станет он змеем с двенадцатью головами, тогда руби с правого боку, и враз шесть голов отпадет, а потом с левого боку руби, и остальные шесть голов срубишь.

Стал выходить царевич из хаты, и дал ему дед еще и рушничок[15]:

— Возьми, — говорит, — этот рушничок, и как истребишь Железного волка и от ведьминой хаты отъедешь, то вернись назад, махни рушничком и сделайся котиком, потом вбежишь в хату и подслушаешь, что станут они говорить, чтоб тебя извести; а когда захочешь сделаться опять человеком, то выбеги на двор, махни рушничком — и станешь человеком.

Приехал царевич и дает воду. Стал волк брать, а он и накинул тут волку на шею платочек; поспадало с волка железо, и сделался он страшилищем-змеем о двенадцати головах. Царевич рубанул его с правого боку, так шесть голов и отлетело. Повернул он саблю, да с левого боку — остальные шесть голов так и отлетели. Повырезал он тогда языки, головы сжег, а прах Змея по ветру развеял. Управился со Змеем, помолился богу, оседлал коня и домой поехал. Выехал в степь и вспомнил, что ему дед приказывал. Вернулся он, коня привязал к дубу, а сам пошел к хате, махнул рушничком, обернулся котиком, вбежал в сени и кричит: «Мяу-мяу!»

Старая ведьма и говорит дочкам:

— Впустите котика в хату, а то вот проклятый царевич нашего хозяина убил, пожалуй, и котика убьет.

Впустили котика в хату. Уселись втроем на печи и советуются, как бы это царевича извести. И говорит старшая дочка:

— Я пойду в степь и обернусь криницей, вот он напьется воды и сдохнет.

Средняя говорит:

— А я пойду да сделаюсь золотою яблоней, сорвет он золотое яблочко, съест, да и помрет.

Младшая говорит:

— Пойду я, сделаюсь горницей, и будет в горнице много яств и напитков, войдет он, наестся, напьется и лопнет.

Выслушал котик все, что они говорили, вышел на двор, махнул рушничком, стал человеком и пошел к коню; сел на коня и едет. Долго он ехал, и захотелось ему попить. Видит — криница, он слез с коня и хотел напиться, а конь ему молвит:

— Не пей, а то умрешь.

Подошел он к кринице, ударил по ней саблею накрест, а из нее кровь так и потекла. Поехал дальше. Видит — стоит яблоня, а на ней золотые яблочки. Подъехал он к ней, ударил по ней саблею накрест, а с нее кровь так и побежала. Едет он дальше, видит— стоит горница, а в той горнице всюду разные кушанья да напитки. Слез он с коня, вошел в горницу, ударил накрест саблею по стенам, а с них кровь так и зажурчала. Сел тогда Иван-царевич на коня и айда домой. Приехал домой, вошел в дом, а ему все так рады, так рады! Уселись вокруг него — жена его, отец с матерью, и начал он им все свои похождения да истории рассказывать. И живут они теперь с молодою женой да царствуют.

ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ БРАТЬЕВ И СОТЫЙ РУЖА

Были муж и жена бездетные. И все из-за этого ссорились. Так и дожили до самой старости. Муж мало-по-малу про свою беду забыл, а потом вспомнил опять и говорит:

— Эх, жена, нету у тебя детей!..

И приснился жене сон, что у нее на огородике выросла ружа[16].

И будто, если ту ружу сорвать, а семя от нее съесть, то будут тогда у нее дети.

Утром рассказала она мужу свой сон. А тот на нее накричал:

— Э, жена, да кто ж посадит тебе на огородике ружу?

На другую ночь снова приснился ей тот же сон, и опять муж накричал на нее.

И на третью ночь приснилось ей то же самое. И сказала она про себя: «Жинка, жинка, не веришь ты в свой сон, что у тебя на огородике ружа!»

Встала она раным-рано и рассказывает мужу. А дед говорит:

— Ну, раз тебе ружа снится, ступай посмотри.

Выходит баба на огородик, а там ружа, розовый куст, да такой красивый, что поглядеть любо. Сорвала она ружу, принесла в ха-тынку и показывает деду:

— Ну, видишь, верно мне снилось.

Разорвала она ружу, высыпала семена на руку, положила их в рот и съела.

Спустя год родилась у бабы дытына, хлопчик. И с той поры стала баба родить что ни год по хлопчику. И родила двенадцать.

Испугался дед, что детей столько:

— Что мне с детьми делать?

И подался он в другую державу, а жену с двенадцатью мальчиками оставил.

Но ничего… Баба хлопцев родит. И родила она их наконец девяносто девять!

А спустя год и сотый родился. Понесла его крестить. Спрашивают люди:

— Чья это дытына?

Одна сельская бабка и говорит:

_ Да это ж того деда, что в другую державу убежал.

— Да как же это может быть?

И рассказала тогда бабка, что жинка съела семя ружи и вот каждый год рожала по хлопчику.

И назвали сотого хлопчика — Р у ж а.

Прошло время, и сказал Ружа:

— Братья! Есть у нас сто крестных отцов, завтра они принесут подарки.

Созвали своих крестных в гости. Сто крестных да сто парубков — много людей. И вот приходит как раз на эту пирушку родной их отец, что бросил их давным-давно, когда было их всего двенадцать. А в прежние времена жили люди долго, по триста лет!

Как увидел Ружа старенького старичка, усадил его рядом с собой и стал его потчевать. И узнала старуха своего мужа. Повела его в другую комнату и стала укорять:

— Вот ты, чоловиче[17], бросил меня! Думал, что я пропаду, а я сто сыновей вырастила. Да все на подбор, молодцы!

И сказала баба сыновьям:

— Сыны мои дорогие, это ж ваш нянько[18].

Самый младший, Ружа, приодел нянька покрасивей и отнес его отдыхать на постель. А когда старик отдохнул, купил ему Ружа железную палицу и железные черевики[19]. И говорит:

— Няню, возьмите эту палицу и черевики.

Дал ему кожаные бесаги[20], полные денег, вывел его на двор и показал на запад:

— Ну, нянько, ступайте на запад и идите до тех пор, пока не исходите половину палицы и половину черевиков и не истратите половину денег. А потом домой возвращайтесь.

Пошел старик. Идет, идет, идет… Исходил много земель, исходил половину железной палицы и железных черевиков и — домой воротился.

И спрашивает его Ружа:

— Нянько, а вы нашли что-нибудь?

— Ничего я, сынок, не нашел.

— Ну, ложитесь да отдыхайте.

Отдохнул старик. И принес ему Ружа тогда железную палицу и вторые железные черевики, и вторые кожаные бесаги, полные денег. Вывел его на дорогу и показал на восток:

— Нянько, ступайте теперь в другую сторону, на восток. И когда исходите половину железных черевиков, домой возвращайтесь.

Собрался старик и пошел. Идет, идет горами, лесами, полями.

Приходит в другую державу. Видит — на широком поле пашет человек четырьмя волами, а дивчина погоняет. Подходит к ним ближе. Поклонился:

— Добрый вечер!

А пахал человек в большой праздник. И спрашивает его старик:

— Что ты делаешь, человече? Пашешь в такой праздник!

— А ты что делаешь? Праздник, а ты в дороге!

— Да я потому в дороге, что у меня сто хлопцев, и приходится мне об их житье заботиться.

— А я пашу потому в такой праздник, что у меня сто девок, вот и приходится мне много работать!

Ударили они по рукам:

— Ну, так будем сватами! Поженим своих детей!

Погостевали. И старик, у которого были хлопцы, домой двинулся. Вернулся он домой, вышел Ружа к нему навстречу и спрашивает:

— Ну, нянько, нашли вы что-нибудь?

— Нашел… Повстречал я в дороге человека, что пахал в большой праздник, и сказал ему: «Чоловиче, что ты делаешь, в великий праздник пашешь?» А он отвечает: «Да я оттого пашу в великий праздник, что сто девок у меня, и надо мне много работать». И ударили мы по рукам: будем сватами и поженим своих детей.

Ружа внимательно выслушал нянька и говорит:

— Ну, нянько, теперь вы отдыхайте в своем доме, доколе живы будете. Теперь уж никуда не пойдете. Теперь вы своих детей пристроили.

И сказке конец.

СКАЗКА О КРАСАВИЦЕ И ЗЛОЙ БАБЕ

Стояла среди лесочка хатка. Жили там муж с женой, детей у них не было. Вот и пошли они на богомолье просить бога, чтобы послал им дитя. И дал им бог дочку. Подрастает она. А царевич приехал в ту пору на охоту, посылает своего слугу:

— Зайди, пожалуйста, в хату, попроси воды.

Пришел слуга просить воды, видит — дитя плачет, а жемчуг так из глаз у него и катится. Мать дитя позабавила; засмеялось оно — вдруг всякие цветы зацветают. Вышел слуга и говорит:

— Видел я там, царевич, дитя; как заплачет оно — жемчуг из глаз катится, а как засмеется — разные цветы расцветают.

Вошел тогда царевич в хату и нарочно дразнит дитя, чтобы заплакало. Плачет, а жемчуг так и катится. Просит он мать, чтобы позабавила. А как засмеется оно, видит царевич, что разные цветы зацветают.

Вот растет девочка, а царевич все туда заезжает, как на охоту едет. Выросла она. А царевич и говорит:

— Отдай, дед, за меня дочку.

А она уже и рушники «орлами» вышивает.

А царь говорит:

— Как же тебе, сын, мужичку брать!

Взял тогда царевич рушник, что она вышила, привез его отцу, царь так руками и всплеснул.

— Ну что ж? Женись, — говорит, — сынок, женись.

Вот он и женился. Везет ее домой, а с ним баба была, а у бабы дочка. Едучи, царевич встал, хотел что-то застрелить, а баба поснимала в это время с невесты все, выколола ей глаза, столкнула ее в яму, а дочку в ее одежду нарядила; вот царевич и повез ее вместо той, — не узнал.

А возле ямы много чернобыльника росло, пришел какой-то дед собирать чернобыльнйк, видит — девка в ямке сидит, а перед ней вот такая куча жемчуга, — она, сидючи, наплакала, а глаз у ней нету.

— Возьми, — говорит, — меня, дедушка, и это монисточко[21] забери.

Вот дед взял ее, и монисточко забрал, домой ее привел. У деда детей не было, а баба была. Вот дивчина и говорит:

— Положи, дедушка, это монисточко в торбу, отнеси его в город и продай; а как встретит тебя какая-нибудь баба, ты ей не продавай, а скажи: «Променяй на то, что у тебя есть».

Вот понес он, встречает какую-то бабу. Баба говорит:

— Продай монисто!

— Купи.

— А что за него?

— Давай то, что у тебя есть.

Вот она и дала ему один глаз. Тогда дивчина с одним глазом начала вышивать рушник.

Опять понес дед монисто.

А баба опять:

— Продай, дед, монисто.

— Купи.

— А что за него?

— Давай то, что у тебя есть.

Она и второй глаз отдала.

Тогда дивчина стала еще лучше вышивать.

Дед и говорит:

— А у царя пир будет.

А дивчина ему:

— Ступай, дед, на пир, возьми с собой кувшинчик, вот и мне ушицы принесешь.

Да и повязала рушник своего шитья деду на шею.

Увидал царевич у деда на шее рушник:

— Откуда ты, дед?

— Да я, царевич, с хутора. Там живет со мной дивчина, так дай и ей, будь милостив, чего-нибудь в этот кувшинчик.

— А рушник ты где, дед, взял?

— Да я в яме девку нашел, вот она и вышивает.

А царевич уже по вышивке ее узнал. И велел тотчас запрягать возок. Приехал, узнал ее:

— Это она, она самая!

А бабину дочку послал свиней пасти.

Вот и сказка вся. Живут они, хлеб жуют и постолом добро возят.

ЯЙЦО-РАЙЦО[22]

Когда был жаворонок-птица царем, а царицею мышь, и было у них свое поле. Посеяли они на поле пшеницу. Уродилась пшеница — стали они зерно делить. И оказалось одно зернышко лишнее. Говорит Мышь:

— Пускай оно будет мне!

А Жаворонок говорит:

— Нет, мне!

Стали они думать — как им быть? Пошли бы судиться, да нету никого старше их: не к кому им в суд обратиться. Мышь и говорит:

— Давай я лучше его надвое перекушу.

Царь на это согласился. А Мышь схватила зерно в зубы и убежала в нору. Собирает тогда царь-Жаворонок всех птиц, хочет идти войною на царицу-Мышь; а царица зверей всех созывает, и начали войну. Пошли в лес, и только вздумают звери какую-нибудь птицу разорвать, а она — на дерево; или птицы начнут, летая, зверей бить. Так бились они весь день напролет, а потом сели вечером отдыхать. Оглянулась царица-Мышь — нет на войне муравьев. И велела она, чтоб к вечеру были непременно и муравьи. Явились муравьи. Велела им царица взобраться ночью на деревья и пообкусывать за ночь перья на крыльях у птиц.

На другой день, только стало светать, кричит царица:

— А ну, подымайтесь воевать!

И какая из птиц ни подымется, то и упадет наземь, а зверь ее и разорвет. Вот и победила царица царя.

Видит один орел, что дело плохо, сидит на дереве, не слетает, вдруг идет мимо охотник; увидел на дереве орла и нацелился в него. Стал его орел просить:

— Не бей меня, голубчик, я тебе в большой беде пригожусь!

Нацелился охотник второй раз, а орел опять его просит:

— Возьми меня лучше да выкорми, увидишь, какую я тебе службу сослужу!

Нацелился охотник в третий раз, а орел его опять просит:

— Ой, братец-голубчик! Не бей меня, лучше возьми с собой: я тебе великую службу сослужу!

Охотник поверил ему: полез, снял его с дерева, да и несет домой.

А орел ему говорит:

— Отнеси меня к себе домой и корми меня мясом, пока у меня крылья отрастут.

А было у того хозяина две коровы, а третий бык. Вот и зарезал хозяин для него корову. Съел орел за год корову говорит хозяину:

— Пусти меня полетать: я посмотрю, отросли ли у меня крылья.

Выпустил он орла из хаты. Полетал-полетал орел, прилетает в полдень к хозяину и говорит ему:

— У меня еще силы мало. Зарежь для меня яловую корову!

Послушал его хозяин, зарезал. И орел съел ее за год да как полетел опять!.. Летает чуть не целый день, прилетает к вечеру и говорит хозяину:

— Зарежь еще и быка!

Думает хозяин: «Что делать — резать или не резать?» А потом говорит:

— Больше пропало, пускай и это пропадет!

Взял и зарезал ему быка. Съел орел быка за год, а потом как полетел и летал высоко-высоко, аж под самою тучей. Прилетает опять и говорит ему:

— Ну, спасибо тебе, хозяин, выкормил ты меня, а теперь садись на меня.

Хозяин спрашивает:

— А зачем?

— Садись! — говорит.

Вот он и сел.

Поднял его орел аж в самую тучу, а потом кинул вниз. Летит хозяин вниз, не дал орел ему долететь до земли, подхватил его и спрашивает:

— Ну, что тебе казалось?

А тот отвечает ему:

— Был я будто уже ни жив ни мертв.

А орел ему говорит:

— Вот так же было оно и со мной, когда ты в меня целился.

Потом говорит:

— Ну, садись еще.

Не хотелось хозяину на него садиться, да нечего делать, — сел все-таки. И понес его орел снова в самую тучу, сбросил его оттуда вниз, а подхватил его так, может, сажени за две от земли и спрашивает:

— Ну, что тебе казалось?

А тот отвечает:

— Казалось мне, будто совсем мои косточки уж рассыпались.

Тогда орел ему говорит:

— Вот так же было и со мной, когда ты во второй раз в меня целился. Ну, садись опять!

Тот сел. И как взмыл его аж за тучу, да как пустил вниз, и подхватил его у самой земли, а потом спрашивает:

— Ну, что тебе казалось, когда ты на землю падал?

А тот ему отвечает:

— Да будто меня и вовсе на свете не было.

Тогда орел ему говорит:

— Так же и со мной было, когда ты в третий раз в меня целился.

А потом говорит:

— Ну, теперь никто из нас друг перед другом не виноват: ни ты передо мной, ни я перед тобой. Садись на меня, полетим ко мне в гости.

Вот летят они и летят, прилетают к его дядюшке. И говорит орел хозяину:

— Ступай в хату, а как спросят тебя: не видал ли, мол, где нашего племянника, ты ответь: «Коль дадите мне яйцо-райцо, то и его самого приведу».

Входит он в хату, а его спрашивают:

— По доброй воле иль поневоле пожаловал?

Он им отвечает:

— Добрый казак ходит только по доброй воле.

— А не слыхал ли ты что про нашего племянника? Уже третий год, как ушел он на войну, а о нем и вестей нет.

А он им говорит:

— Коль дадите мне яйцо-райцо, то и его самого приведу вам.

— Нет, уж лучше нам его никогда и не видать, чем тебе яйцо-райцо отдать.

Орел ему говорит:

— Полетим дальше.

Летят и летят. Прилетают к его брату; и тут он говорит то же самое, что и у дядюшки, а яйца-райца ему так и не дали.

Прилетают они к его отцу, а орел и говорит охотнику:

— Иди в хату, и как станут тебя обо мне расспрашивать, ты скажи, что видал, мол, его и могу его самого привести.

Входит он в хату. Они его спрашивают:

— По воле иль поневоле пожаловал?

Он им отвечает:

— Добрый казак ходит только по доброй воле.

Стали его спрашивать:

— Не видал ли где нашего сына? Вот уже четвертое лето его нету, пошел воевать куда-то, пожалуй, его там убили.

А охотник говорит:

— Я его видел, и коль дадите мне яйцо-райцо, то приведу вам и его самого.

Вот орлиный отец и спрашивает:

— А зачем тебе оно? Лучше мы тебе дадим много денег.

— Денег я, — говорит, — не хочу, а дайте мне яйцо-райцо!

— Так ступай приведи его нам, тогда мы тебе и дадим.

Вводит он орла в хату. Как увидели его отец с матерью, так

обрадовались, что дали яйцо-райцо, и говорят:

— Смотри ж не разбивай его нигде по дороге, а как вернешься домой, сделай большой загон, там его и разобьешь.

Вот идет он, идет, и так захотелось ему пить! Набрел он на криницу. Только начал пить воду, и вдруг невзначай цокнул о ведро и разбил яйцо-райцо. И как начал вылазить из яйца скот… Все лезет и лезет. Гоняется он за скотом: то с одной стороны подгонит, а скот в другую сторону разбегается… Кричит бедняга: никак один не управится! Вдруг подползает к нему Змея и говорит:

— А что ты мне дашь, хозяин, ежели я загоню тебе скот назад в яйцо?

Он ей говорит:

— Да что же тебе дать?

Змея просит:

— Дашь мне то, что явилось без тебя дома?

— Дам, — говорит.

Вот загнала она ему весь скот назад в яйцо, залепила яйцо как следует, подала ему в руки.

Приходит он домой, а там сын без него народился. Он так за голову и схватился.

— Это ж я тебя, сын мой, Змее отдал!

Горюют они с женой вместе. А потом говорят:

— Что ж делать? Слезами горю не поможешь! Надо как-то жить на свете.

Загородил он большие загоны, разбил яйцо, выпустил скот, — разбогател. Живут они поживают, а там и сын уже подрос, звали его Иваном.

И говорит он:

— Это вы меня, тату, Змее отдали. Ну что ж делать, как-нибудь да проживу!

И пошел он тогда к Змее.

Приходит к ней, а она ему и говорит:

— Коли выполнишь мне три дела, то домой вернешься, а не выполнишь, то я тебя съем!

А был вокруг ее дома, куда ни глянь, большой лес на болотах. Вот Змея ему и говорит:

— Выкорчуй мне этот лес за одну ночь да землю вспаши, пшеницу посей, сожни ее, в скирды сложи, и чтобы мне за ночь из той самой пшеницы паляницу б испек: пока я встану, чтобы она на столе лежала.

Вот идет он к пруду, пригорюнился. А стоял там недалече каменный столб, а в том столбе Змеева дочь была замурована. Подходит он туда и плачет.

А Змеева дочь его спрашивает:

— Чего ты плачешь?

— Да как же мне, — говорит, — не плакать, ежели мне Змея задала такое, что мне никогда не выполнить, да еще говорит, чтобы за одну ночь.

— А что же такое?

Он ей рассказал.

Она ему говорит:

— Это еще цветочки, а ягодки будут впереди! — А потом говорит: — Коль возьмешь меня замуж, я для тебя все сделаю, что она велела.

— Хорошо, — говорит.

— А теперь, — говорит она, — можешь спать. Завтра подымайся пораньше, понесешь ей паляницу.

Вот вошла она в лес да как свистнет — так весь лес и заскрипел, затрещал, и на месте том уже и пашется и сеется. Испекла она до зари паляницу, дала ему. Принес он ее Змее в дом и на стол положил.

Просыпается она, вышла во двор, смотрит на лес, а вместо него лишь жнивье да скирды стоят.

— Ну, оправился! Смотри ж, чтоб и второе дело выполнил! — И сразу же ему приказывает: — Раскопай мне вон ту гору, да так, чтобы Днепр в ту сторону тек, и построй у Днепра амбары, будут байдаки к ним подходить, и будешь ты торговать той пшеницей. Как встану я утром, чтобы все это было готово!

Идет он опять к столбу, плачет.

А та дивчина его спрашивает:

— Чего плачешь?

Рассказал он ей обо всем, что Змея ему загадала.

— Это еще цветочки, а ягодки впереди! Ложись спать, я все сделаю.

А сама как свистнет — так гора и раскапывается, течет туда Днепр, а рядом амбары строятся. Пришла она, разбудила его, велит пшеницу отпускать из амбаров купцам на байдаки.

Просыпается Змея, видит — все сделано, что было ему велено. Загадывает ему в третий раз:

— Поймай мне этой ночью золотого зайца и принеси его мне утром пораньше домой.

Идет он опять к каменному столбу, плачет. А дивчина его спрашивает:

— Ну, что она загадала?

— Велела поймать золотого зайца.

— Вот это уже ягодки: кто его знает, как его и поймать! Пойдем, однако, к скале, может, поймаем.

Подошли к скале. И говорит она ему:

— Становись над норой — ты будешь ловить. А я пойду его из норы гнать. Но смотри: кто бы из норы ни выходил, хватай его — это и будет золотой заяц!

Вот пошла она, гонит. Выползает из норы гадюка и шипит. Он ее и пропустил. Выходит из норы дивчина, спрашивает его:

— Ну, что, ничего не вылазило?

— Да нет, — говорит, гадюка вылазила. Я ее испугался, подумал, может, укусит, да и пропустил ее.

Она ему говорит:

— А чтоб тебе! Ведь это ж и был золотой заяц! Ну смотри, я опять пойду; и если кто будет выходить и скажет тебе, что тут нет золотого зайца, ты не верь, а хватай его!

Забралась она в нору, опять гонит. Вдруг выходит старая-пре-старая бабка и спрашивает парубка:

— Что ты, сыночек, тут ищешь?

— Золотого зайца.

А она ему говорит:

— Да откуда ж ему взяться? Здесь его нету!

Сказала и ушла. А тут выходит дивчина, спрашивает его:

— Ну что, нет зайца? Никто не выходил?

— Да нет, — говорит, — выходила старая баба, спрашивала у меня, что я ищу. Я сказал ей, что золотого зайца, а она говорит, тут его нету, вот я ее и пропустил.

Тогда она говорит:

— Почему ж ты ее не схватил? Ведь это же и был золотой заяц! Ну, теперь уж тебе его больше никогда не поймать, разве что я сама обернусь зайцем, а ты принесешь меня и положишь ей на стул, но только не давай ей в руки, а если отдашь, она узнает и разорвет и тебя и меня.

Так она и сделала: обернулась золотым зайцем, а он взял принес того зайца, положил Змее на стул и говорит ей:

— Нате вам зайца, а я от вас уйду.

— Хорошо, — говорит, — уходи.

Вот он и пошел. И только вышла Змея из дому, обернулся заяц опять дивчиной и следом за ним. Бросились они бежать вместе. Бегут, бегут. А Змея посмотрела, видит — что то не заяц, а ее дочка, и давай бежать за ней в погоню, хочет ее разорвать. Но сама-то Змея не побежала, а послала своего мужа. Бежит он за ними, слышат они — уж земля глухо гудит… Вот она и говорит:

— Это за нами гонятся! Обернусь я пшеницей, а ты дедом, и будешь меня сторожить; а как спросит тебя кто-нибудь: «Не видал ли ты парубка с дивчиной, не проходили ли, мол, мимо?» — ты скажи: «Проходили, когда еще эту пшеницу сеяли».

А тут и Змей летит, спрашивает у деда:

— А не проходил ли здесь парубок с дивчиной?

— Проходили.

А давно проходили? — спрашивает.

— Да еще как эту пшеницу сеяли.

А Змей и говорит:

— Эту пшеницу пора и косить, а они только вчера пропали. — И назад воротился.

Обернулась Змеева дочь опять дивчиной, а дед парубком, и давай бежать дальше.

Прилетает Змей домой. Змея его спрашивает:

— Ну что, не догнал? Никого не встречал по дороге?

— Да нет, — говорит, — встречал: сторожил дед пшеницу; я спросил у него: не проходили ли, мол, тут парубок с дивчиной? А он говорит: проходили, когда еще пшеницу сеяли, а ту пшеницу впору косить, вот я и вернулся.

Тогда Змея ему говорит:

— Почему ж ты этого деда и пшеницу не разорвал? Это ж они и были! Беги опять за ними, да чтобы непременно их разорвал!

Летит Змей. И слышат они, что летит он опять за ними, — аж земля стонет. И говорит она:

— Ой, снова летит! Обернусь я монастырем, таким старым, что вот-вот развалится, а ты — чернецом. И как спросит тебя кто: «Не видал ли, мол, таких-то?»— ты скажи: «Видел, когда еще монастырь этот строился».

А тут и Змей летит, спрашивает у чернеца:

— Не проходили ли здесь парубок с дивчиной?

— Проходили, — говорит, — когда еще монастырь строился.

А Змей говорит:

— Да они вчера пропали, а монастырь-то, пожалуй, лет сто, как строился.

Сказал и назад воротился.

Приходит домой, Змее рассказывает:

— Видел я одного чернеца, возле монастыря ходил он; спросил я у него, а он говорит, что проходили, мол, когда еще монастырь строился; но тому монастырю уже лет сто, а они-то ведь вчера только пропали.

Тогда Змея и говорит:

— Почему же ты не разорвал того чернеца, а монастырь не разрушил! Ведь это ж они и были! Ну, теперь я сама побегу, ты ни к чему не гож! — И побежала.

Вот бежит… Слышат те — так земля и стонет, загорается. Говорит ему дивчина:

— Ой, теперь мы пропали: уже сама за нами бежит! Ну сделаю я тебя речкой, а сама рыбой-окунем обернусь.

Прибегает Змея, говорит реке:

— Ну что, убежали?

И вмиг обернулась она щукой и давай за рыбою-окунем гнаться: хочет ее поймать, а та повернется к ней своим колючим рыбьим пером, и не может схватить ее щука. Гонялась, гонялась, а не поймала; задумала она тогда всю речку выпить. Стала пить, напилась, да и лопнула.

А дивчина, которая была рыбой, говорит тогда парубку, что был речкою:

— Теперь нам бояться уж нечего! Пойдем к тебе домой, но смотри, как войдешь в хату, всех можешь поцеловать, да только дядиного дитяти не целуй, а как поцелуешь, то и меня позабудешь. А я пойду в селе к кому-нибудь в наймички.

Вот вошел он в хату, со всеми поздоровался и подумал про себя: «Как же мне с дядиным ребенком да не поцеловаться? Они еще обо мне дурное что-нибудь подумают». Поцеловал он ребенка и вмиг позабыл про свою дивчину.

Пожил он с полгода и задумал жениться. Посоветовали ему за одну красивую дивчину свататься, и позабыл он про ту, что его от Змеи спасла, за другую посватался.

Вот вечером, перед самою свадьбой, зовут молодиц на «шишки». Позвали и ту дивчину, с которой он вместе бегством спасался, хоть никто и не знал, что она за девка такая. Стали «шишки» лепить, и вылепила та дивчина из теста голубка и голубку, поставила их на пол, — и вдруг стали они живые. И воркует голубка голубю:

— Неужто ты позабыл, как я для тебя лес корчевала, пшеницу там сеяла, из пшеницы паляницу пекла, чтобы Змее ты отнес?

А голубь воркует:

— Позабыл, позабыл!

— А неужто ты забыл, как я за тебя гору раскапывала и Днепр пустила туда, чтобы байдаки по нему к амбарам ходили и чтоб ты ту пшеницу на байдаки продавал?

А он воркует:

— Позабыл, позабыл!

Голубка опять спрашивает:

— А неужто ты забыл, как мы вместе за золотым зайцем охотились? А ты меня и позабыл!

А голубь воркует:

— Забыл, забыл!

ПОПОВИЧ ЯСАТ

Жил себе где-то поп, и было у него трое сыновей: двое умных, а третий — дурак, звали его Ясат. А был он на самом-то деле — лыцарь, а это так, прикидывался.

Вот парубок тут и вспомнил тогда про дивчину, про ту самую, что голубков слепила, и бросил ту, а на этой женился. И живут они теперь хорошо.

Вот кликнул царь по всей стране клич:

— Кто мне достанет такого коня, чтоб была на нем одна шерстинка золотая, а другая серебряная, за того дочь выдам и полцарства тому отдам.

Вот Ясат и говорит попу:

— Я, таточко, смогу такого коня добыть.

Написали царю, а царь пишет ответ, к себе зовет, а Ясат отвечает:

— Раз ему надобно, так пускай сам ко мне приезжает.

Приехал царь и говорит:

— Это ты похвалялся добыть мне такого и такого-то коня?

— Я, — говорит. — Пригоните мне коней, я и себе и братьям выберу.

Вот и пригнали целый табун. Выбрал Ясат самого крепкого коня, взял его под грудь, поднял и — как пустил, так конь по колена и ушел в землю.

— Ну, — говорит, — этот моему старшему брату будет, а теперь давайте еще выбирать.

Пригнали еще табун коней, куда получше. Выбрал он самого сильного, толкнул его мизинцем под грудь, конь так и вгруз по колена в землю.

— Ну, этот для среднего брата будет. Давайте еще мне на выбор.

А тут и коней больше нету, остался только такой, что воду возит. Привели и того. Взял его мизинцем под грудь, тряхнул в землю не вгруз.

— Ну, — говорит, — пускай этот конь три росы обобьет, облиняет, тогда и поедем.

Вот и выехали все три брата. Едут и едут, глядь — стоит хлев.

Смотрят, а там три змеевны прикованы. Подъезжает Ясат, спрашивает:

— Вы чего тут прикованы?

Одна отвечает:

— Я прикована тут потому, что как только подойдет время к полуночи, прилетает ко мне Змей трехглавый.

Вторая говорит:

— А ко мне в самую полночь прилетает Змей шестиглавый..

— А ко мне, — говорит третья, — только за полночь перевалит, двенадцатиглавый Змей прилетает.

Расспросили они и поехали.

Подъезжают, видят, стоит двор: и покои, и конюшня — все в нем стеклянное. Старшие братья и говорят:

— Тут место ненадежное, сюда заезжать не будем.

А Ясат стал уговаривать, ну и заехали. Братья улеглись спать возле коней, а попович Ясат говорит:

— Мне что-то неможется, лягу я посреди двора, может, на ветру полегчает.

Братья уснули, а он пошел под мосток. Еще не подошло время к полуночи, вдруг гудит земля, едет на коне трехглавый Змей: конь спотыкается, воет борзая, сокол об землю бьется.

— Стой, конь, не спотыкайся, а ты, борзая, не вой, сокол, об землю не бейся, тут нет никого, кто бы с нами потешился; есть за тридесять земель попович Ясат, тот бы с нами сразился, но сюда и ворон костей его не занесет.

Вот вылезает тогда попович Ясат из-под мостка, берет меч, кладет ему на плечо.

— Нет, — говорит, — Змей, идем биться вон на ту гору!

— Дохни, — говорит Змей, — на ту гору, чтоб стала она каменной.

— Дохни ты, проклятый, раз ты такую силу имеешь, — отвечает Ясат.

Как дохнул проклятый, так и стала гора вмиг каменной. Вот бились-бились, а потом Ясат убил Змея, спалил, пепел по ветру развеял, чтоб и в пепле не притаился, нечистая сила. Коня в стойло отвел, а сам опять под мостком уселся.

Вот в самую полночь гудит земля — едет на коне, еще лучшем, теперь Змей шестиглавый: конь спотыкается, воет борзая, сокол об землю бьется.

— Стой, конь, не спотыкайся, а ты, борзая, не вой, сокол, об землю не бейся — тут нет никого, кто бы с нами потешился. Есть за тридесять земель попович Ясат, тот бы с нами сразился, да сюда и ворон костей его не занесет.

Вылазит Ясат из-под мостка, кладет ему меч на плечо.

— Идем на ту гору биться.

Пошли. А Змей говорит:

— Дохни на ту гору, чтоб стала железной.

— Дохни ты, проклятый, коль силу такую имеешь.

Дохнул проклятый, — стала гора железной. И как начали биться, и этого попович Ясат убил, спалил, по ветру развеял, чтоб и в пепле не притаилась нечистая сила. Коня забрал и к братьям привел — еще покрасивей того.

Взял, подвесил к потолку посох. Поставил под ним тарелку и говорит братьям:

— Как начнет кровь с посоха капать, бегите скорей на ту гору ко мне на подмогу.

Сказал это, а сам пошел под мосток. Только полночь минула, вдруг гудит земля — едет на таком прекрасном коне Змей двенадцатиглавый: конь спотыкается, воет борзая, сокол об землю бьется.

— Стой, конь, не спотыкайся, а ты, борзая, не вой, сокол, об землю не бейся: тут нет никого, кто бы с нами позабавился. Есть за тридесять земель попович Яоат, тот бы с нами сразился, да и то навряд ли — сюда и ворон костей его не занесет.

Вдруг вылезает из-под мостка попович Ясат, кладет Змею на плечо меч:

— Идем биться!

— Идем, только на ту вон гору.

Пришли, а Змей говорит:

— Дохни на ту гору, чтобы стала масляной.

— Дохни ты, проклятый, раз силу такую имеешь.

Дохнул проклятый, — стала гора масляной. Начали они биться: бьются и бьются, а потом, как ударит попович Ясат Змея, тот и загруз в масле по самые колена. Как ударит Змей Ясата, тот так и загруз в масле по самые плечи.

Стал тогда Ясат просить дать ему три часа передышки. Ждет и ждет Ясат братьев — нету. Вот снял он тогда с ноги красный сапог и как кинул его сразмаху, так прямо и пробил конюшню. Просыпаются братья, видят — не только кровь с посоха капает, а и тарелка вся уж в крови плавает.

А на Ясата тем временем мухи и комары наседают.

— Чего это они на меня садятся? — спрашивает Ясат.

— Это кровь твою пьют, — Змей отвечает.

А на проклятого воронье да галки садятся. Спрашивает Змей Ясата:

— Чего это они садятся?

— Это они, — отвечает Ясат, — твое мясо клевать собираются.

Вдруг видят: бегут два человека. И давай тогда биться. Прибежали на подмогу братья, помогли — и Змея убили, спалили, по ветру пепел развеяли, чтоб и в пепле не притаился, нечистая сила. Забрали и этого коня, да такого красивого, что и не рассказать!

Выехали. А Ясат и говорит:

— Позабыл я свой шейный платок.

— Возьми лучше наш, — говорят братья, — назад возвращаться не надо.

— Нет уж, вернусь. Вы потише езжайте, а я вас нагоню.

Вернулся ко двору, глядь, а три змеихи, которые были в хлеву, уже там. Обернулся он красным петушком и уселся у ворот на ограде. Выходят все три змеихи. И вдруг та, к которой ездил трехглавый, говорит:

— Кабы знала я, кто моего убил, обернулась бы я ему на пути студеной, чистой криницей, — он напился бы воды, да и лопнул.

— А я, — молвит та, к которой приезжал шестиглавый, — обернулась бы яблоней с такими яблочками, что если бы он поел их, то лопнул бы.

— А я, — говорит та, к которой ездил двенадцатиглавый, — обернулась бы костром и его бы сожгла.

— А гляньте-ка, какой славный петушок, надо б его поймать.

А Ясат тогда — порх: догоняет братьев.

Едут они и едут. Вдруг перед ними такая славная криница — вода чистая такая. Братья и говорят:

— Давайте-ка напьемся!

А Ясат как начал, как начал их отговаривать, — отговорил все же, не стали они пить.

Едут дальше, видят — стоит у дороги такое славное дерево с яблочками, да такими прекрасными! Братья и говорят:

— А ну, сорви по десятку. Неужто нас за это кто побьет или выбранит?

Стал Ясат их опять отговаривать — не сорвали-таки яблок.

Едут и едут, вдруг видят — откуда ни возьмись костер в степи загорелся, всю дорогу заступил (а это третья змеиха прикинулась). Братья, те прошли, а Ясатов конь ногой за костер зацепился — значит, он виноват! Вот и давай тогда змеиха за ним гнаться. Он не убежит, она не догонит, он не убежит, а она не нагонит. Вдруг видит — стоит кузница, а там кузнец Василь. Ясат в той кузнице и заперся. А дверь толщиною с ладонь, железом кованая.

— Отдай мне, — говорит, — Василю, Ясата!

— Пролижи дверь, я его тебе на язык посажу.

Лизнула змеиха раз, а за вторым разом и дыру уже пролизала.

— Всунь язык, я тебе его отдам!

Тем временем разогрел он клещи, и только она всунула, а он ее язык — клещами! А потом и убили ее.

Отдал тогда Ясат коня царю, а тот за него дочку выдал и полцарства выделил.

И живут они, проживают там и теперь. И я там был, мед, вино пил, по бороде текло, в рот не попало. Вам сказка, а мне бубликов вязка.

ВОЛШЕБНЫЙ ПЕРСТЕНЬ

Шел однажды по селу парень, детина росту высокого. Повстречался ему по дороге хозяин и спрашивает:

— Откуда ты, сыне, идешь?

— Иду, — говорит, — может, где на работу наймусь.

— Ну, — говорит, — ладно. Будешь у меня служить.

И поступил тот хлопец к хозяину на работу.

Начал хлопец в поле работать, старался и за это хозяину понравился. Вот проработал он так год, а хозяин и говорит:

— Ну, теперь, сынок, я тебе заплачу, ты у меня пробыл год и работал прилежно. Что ж тебе за труды заплатить?

А тот говорит:

— Ничего мне, дядько, не надо, дайте мне только буханку хлеба да две копейки.

А хозяин говорит:

— Я тебе заплачу больше, этого мало, что ты?

— Больше я не хочу, — говорит.

Взял он буханку и две копейки, — а была там возле болота криница, вот отнес он их и бросил в нее. А сам приходит и говорит:

— Что ж, буду служить у вас, дядько, и дальше.

Проработал второй год, и говорит ему опять хозяин:

— Ну, сыне, я тебе заплачу.

А тот платы не хочет, просит хлеба буханку и опять две копейки.

Отнес он их снова к той кринице, бросил туда хлеб и две копейки, а сам приходит и говорит:

— Что ж, дядько, послужу я у вас еще.

Проработал он третий год, а хозяин говорит:

— Ну, сыне, теперь я должен тебе хорошо заплатить.

А тот говорит:

— Я ничего не хочу, а только хлеба буханку да две копейки.

Отнес их и бросил в криницу. Приходит к нему:

— Ну, дядько, теперь уж не буду я у вас больше служить, пойду домой.

Подходит он к той кринице, глядь — все всплыло наверх — и шесть копеек, и три буханки хлеба. Взял он их и идет себе своей дорогой. Идет, видит — дети окружили кого-то и бьют, как случается и у нас на улице. Он подходит, а они обступили маленького щенка и убить его собираются. А он говорит им:

— Ребята, не бейте его, жалко песика! Я вам за него заплачу, отдайте мне его.

— Ладно, берите, — говорят.

Дал он им две копейки и полхлеба, взял песика и идет себе дальше.

Вот прошел он часть дороги, так, примерно, как до Конюшкова, видит — идет гурьба ребятишек. Подходит он к ним:

— Куда вы, ребята, идете? — спрашивает.

— Несем котика топить.

— Нет, лучше я его у вас куплю.

— Что ж, купите.

Дал он детям две копейки и полхлеба, отдали они ему котика. Пустил он котика, дал ему немного хлеба, накормил песика и котика, идет своим путем-дорогой.

Идет, идет и идет лесной дорогою, а там на поляне среди леса косари траву косят. Бросили они косить и гоняются с косами по траве. Подходит он к ним и спрашивает:

— За кем вы, люди добрые, так гоняетесь?

— Да вот тут, — говорят, — змея, хотим ее убить.

— Пустите ее, я вам за нее заплачу.

Отпустили они змею, дал он им буханку хлеба и две копейки. Собрался и пошел дальше. А та змея повстречалась с ним в лесу по дороге и говорит:

— Ступай туда-то и туда-то, и попросись там-то и там-то на ночлег, и у кого ты заночуешь, та будет моею сестрой. Она спросит тебя: «Что ты хочешь за то, что спас мою сестру от смерти»? Она будет тебе предлагать и деньги, еду и питье, а ты проси, чтоб дала тебе только одно — тот перстень, что у ней на руке. И когда она тебе тот перстень даст, — а сначала-то она давать его тебе не захочет, а даст потом, — и вот когда даст она перстень, ты ударь им по столу или по лавке, или по чему другому: и что задумаешь, то и исполнится.

Вот сказала змея ему это, и пошел он дальше своим путем-дорогой, а змея своей.

Вот идет он лесами, лесами, лесами далеко-далеко, уже и день коротается, к ночи подвигается, глядь — стоит хатка в лесу. И видит он — кругом всюду лес, и подходит к хатке, просится на ночлег, а котик и песик за ним следом идут, поспешают. Подошел он к той хатке, просится переночевать. В хатке никого нету, одна только женщина, и говорит она ему:

— Вот и хорошо, что вы зашли, ну и ночуйте, мне веселей.

Сели они. Начала она парубка угощать и давай его спрашивать:

— Что вы хотите за то, что сестру мою от смерти спасли?

Говорит:

— Денег я от вас не желаю, я — кавалер, мне денег не надобно, еды мне тоже не надо, у меня свой хлеб имеется, ничего, — говорит, — не хочу. А вот есть у вас на руке перстень, так дайте мне этот перстень. Я человек холостой, он мне пригодится.

Видит, что он отказывается, ничего не желает, взяла и отдала она ему свой перстень. Переночевал он, собрался и пошел своим путем-дорогою.

Идет, идет и идет и приходит прямо к своему дому. Стоит по-прежнему такая же старая хата и такой же плетень, что вот-вот развалится, и сидит старик-отец возле хаты и спрашивает:

— Где же ты, сыне, так долго ходил, где бывал? Я совсем расхворался, даже на кусок хлеба заработать не в силах.

А он говорит:

— Да что, тато, о том спрашивать!..

А сам думает про себя: «Постой, дай-ка я попробую, что оно у меня за перстень?»

Подошел он к столу, снял с пальца перстень, стукнул об стол: вдруг сделались такие хоромы, такие стены!., а сам он в новой одеже. Вот и думает он: «Уж теперь у меня такие хоромы и одет я с отцом, как полагается». Вышел на подворье, посмотрел на все, весело ему стало, и подумал он про себя: «Вот имеется у меня теперь и то и это, хорошо бы, — думает, — если были бы у меня еще кучер, и карета, и кони». Пришел, стукнул перстнем, и стал он уже не такой, как был прежде, а совсем другой, — стукнул: глядь и кучер по двору ходит, стоят карета и кони. И говорит он теперь своему отцу:

— Тато, садитесь в карету да поезжайте к королю, пускай выдает за меня свою дочку замуж!

А старик говорит:

— Сыне, да как же мне ехать-то!

Ведь был он только что таким бедняком, а теперь прямо чудо какое-то совершилось, неведомо откуда все и взялось. Но теперь уже старик, крути — не верти, хоть и отпирается, а приходится ему ехать сына сватать.

Приезжает к королю, а кругом везде войско, стража поставлена. Видит стража, что приехал какой-то, и кони у него холеные, красивые, и сам богато одетый, пропустили его.

Пришел он к королю во дворец, а там, как и у панов, сразу же принимают, чаем угощают, закуской какой-то потчуют, о том да о сем разговоры пошли. А он и говорит:

— Приехал я с тем, чтобы отдали вы вашу дочку за моего сына замуж.

А от того места, где жил король, большое озеро до села тянулось, вроде моря. И подумал король: «Какой там у него сын, я еще толком не знаю, — надо бы ему такую загадать задачу, чтобы не смог он взять моей дочки замуж».

Вот и говорит старику:

— Что ж, дочку я замуж отдам, коль построит он мне такой мост через Дунай, чтобы шел прямо от моего дворца к его дворцу, да чтоб по обеим сторонам моста каменного росли всякие деревья плодовые и чтоб на тех деревьях были сливы, груши и яблоки, да чтоб всюду на ветках золотые птицы скакали и пели, и чтоб мост был золотыми гвоздями сколочен…

Ну, старик на том и простился. Едет домой и говорит, домой вернувшись:

— И куда уж тебе, сыне, тягаться, и зачем тебе это?

А тот спрашивает:

— Ну, а что ж он сказал вам?

— Сказал он, чтоб построил ты мост от его дворца и прямо до нашего и чтобы была по обеим сторонам мраморная мостовая, и чтоб по обеим сторонам всякие деревья росли плодовые, и чтоб на тех деревьях были бы яблочки, груши, сливы и померанцы, и чтоб был где-то там и телеграф, и чтоб на ветках птицы золотые скакали и пели. И когда будет вое это сделано, и ты будешь ехать на свадьбу (чтоб было все до венчания готово), и будешь ты уже выезжать, чтоб колокола у тебя сами звонили, а как будешь ехать, чтоб у короля колокола тоже звонили. А если не будет всего того, что я рассказываю, то на четырнадцатый день ты будешь казнен (дал ему четырнадцать дней сроку).

Вот сын ему и говорит:

— Что ж, тато, вы о том не горюйте, все будет.

Вышел он на другой день утром на двор, наметил линию, а прежде поразмыслил о том, какой должен быть мост построен. Пришел домой, ударил об стол перстнем, и приказывает:

— Чтоб был построен мне мост, да чтоб дорога по обеим сторонам была мраморная!

Выходит во двор: вот уже и мост такой, как король загадал, и дорога, хоть яйцо покати, — гладкая.

На другой день велел, чтоб по обеим сторонам деревья росли разные. На третий день загадал, чтобы на деревьях выросли сливы, яблоки и груши разного сорта. На четвертый день вышел и загадал, чтоб был и телеграф — пришел, ударил об стол перстнем. На пятый день задумал, чтоб на деревьях золотые птицы скакали и пели, пришел, ударил перстнем. На шестой день задумал, чтоб было у него разное войско: и пушкари, и пехота, и артиллерия, и разные мастерские. А на седьмой день к свадьбе готовится.

И стоит войско, такое ж, как он и задумал. Вот на седьмой день забирает он все это, и едут они свадьбу справлять. Приезжают туда нарядно одетые, и сам парень собою красавец.

Вот как приехал он к королю во двор, тот вышел к нему навстречу да так за голову и схватился, что за чудо такое. Дал он ему четырнадцать дней сроку, а тот все это выполнил за семь…

Тотчас придворные его во дворец повели, музыка играет, свадьба начинается. Поехали венчаться, обвенчались, ну и домой воротились. Опять веселятся, пируют. И дал ему король за дочкой то приданое, что и обещал: несколько пар лошадей, несколько пар коров, несколько пар волов; собрались они и домой к себе поехали, все с собой забрали. Вот как приехали они, вышла она на двор, похаживает по двору, приглядывается, все ли так же красиво, как у ее отца, видит, что добро куда покрасивей.

Вот спустя два дня легли они спать (два дня уже пробыли, попировали). И начала она его просить, говорит:

— Что у тебя за штука такая, что ты смог все это сделать так быстро, в один миг? (Хочет у него выведать.)

А он говорит:

— Знаешь, жена моя милая, есть у меня такой талисман, что если я что задумаю и об стол им ударю, то все вмиг и явится.

Вот прожила она с ним еще день-другой, пока не высмотрела, где он его прячет, и когда улеглись они спать, ночью поднялась она, взяла и украла у него талисман и к отцу убежала. И только забрала она талисман и к отцу убежала, стал он таким же бедняком, каким был прежде, та же самая хатка, что была, и двор.

А песик и котик с ним остались.

Вот он и говорит:

— Горе мне теперь, а как хорошо было, а теперь беда. А все оттого, что жену я послушался.

А король прислал полицейских, взяли его, арестовали и в каменный мешок замуровали, так что ему только повернуться можно, а шагу ступить нельзя. «Что мне теперь делать?» — думает.

А котик и песик ему и говорят:

— Ну, мы тебя из неволи выручим! Ты нас спас, и мы тебя спасем.

Пошли песик и котик туда, через Дунай вдвоем переплыли, уже ведь того моста не стало; пошли они к королю, ходят и так и этак, а войти никак не могут. И хотели бы талисман достать, да на ночь она его убирала, под язык прятала.

Сидит целый день он там замурованный, нету ничего, а уж есть-то ему как хочется! А они, песик и котик, кинулись под вечер, вот как у нас бы сказать к Подзамчью в Бродах, и схватил песик пару булок, а котик потихоньку к прилавку подкрался, схватил кусок солонины, принесли ему к склепу, чтоб его накормить.

А песик говорит:

— Полезай ты к нему!

А котик говорит:

— Нет, лучше полезай ты!

А песик говорит:

— Нет, уж ты полезай, у тебя когти поострей, по стенке тебе взобраться легче.

Взобрался кот, подал ему туда еду — вот он маленько и подкрепился. Так кормили они его три дня и туда к нему лазили. Потом разведали они, где королевна талисман прячет, а достать его все-таки никак не могут. И говорит тогда песик коту:

— Знаешь что? Поймай-ка ты мышь, придуши ее и вели ей достать талисман.

Засел кот у норы, куда мыши лазили, как раз одна из мышей к норе пробиралась, прыгнул он, поймал ее и говорит:

— Я сейчас тебя задушу и съем и вас всех передушу и поем, если ты не достанешь мне такого-то и такого-то талисмана.

А мышь ему говорит:

— Как же мне его добыть, если она его во рту за губой прячет, как же мне его достать?

Кот говорит:

— А ты, только она уснет, взберись к ней на губу, да и укуси, вот она и выплюнет тогда талисман.

Ну, мышь пошла да так и сделала. И выплюнула королевна изо рта талисман. А мышь хвать его и — во двор. Взял у нее котик талисман и говорит:

— Я его понесу!

А песик говорит:

— Нет, я!

— Нет! Ты потеряешь, дай лучше я возьму.

Тогда песик говорит котику:

— Если так, то дай сяду я к тебе на спину, а не то я утону. Ты лучше плавать умеешь, вот ты меня и перевезешь.

Подошли они к берегу моря и поплыли по морю, а песик у котика и спрашивает:

— Что, не потерял?

Котик не откликается. Плывут они, плывут, плывут, а песик опять спрашивает:

— Не потерял?

Тот не откликается. Вот уж и до берега недалече, и захотелось котику ответить: «Не потерял!» И вымолвил: «Няяу!!!» А перстень — бульк в воду и утонул в море. Горько плачут они, мяукают, воют и что только не делают.

И только перстень упал в воду, а рыба вмиг его и схватила. Вот бегают они и туда, и сюда, ищут: а рыба выплыла и перевернулась животом вверх, тут кот бросился мигом в воду, цап ту рыбу и вытащил ее на берег. Взяли они рыбу, разодрали надвое, смотрят, а в ней талисман. Ну, песик тогда и говорит:

— Нет уж теперь я его возьму, я понесу!

Принесли они талисман и уж так рады-радешеньки!

— Ну, вот я талисман донес, — говорит пес, — а теперь даю я его тебе, котик.

И как только котик дотащил талисман наверх, стукнул парубок им об стену, глядь — стена вмиг и рассыпалась.

Вот стоит он на земле, свободный уже, сам себе хозяин. Возвращается домой, берет с собою песика и котика, входит в хату и говорит:

— Чтоб было мне все по-прежнему!

И только стукнул талисманом об стол, сделалось все, как было.

Сел он в карету, едет опять за женой. И опять то же самое: и колокола звонят, и войско с ним вместе, все, как прежде было. Вот с тем он и поехал. Приехал за ней и говорит:

— Видишь, ты меня победила, а я все назад вернул.

Взял он жену, привез ее снова домой и говорит:

— Ну, уж теперь, доколе будем жить вместе, никогда ты меня не обманешь!

ГОЛОПУЗ

Жил когда-то купец с купчихой; были они люди бедноватые. Вот купец и говорит:

— Надо нам, жена, чем-нибудь хлеб зарабатывать.

А она ему отвечает:

— Ну, что ж! Запрягай лошадей и поезжай.

Он подумал немного, а потом запряг двенадцать повозок да и поехал верст за пятьдесят в один город и стал там торговать. Торговал он лет двадцать и так разбогател, что и сам не знал, откуда оно все у него и взялось. Потом задумал он ехать домой. Говорит: «Давно не был я дома, не знаю, что там делается, надо наведаться». На другой день, недолго думая, забрал он своих приказчиков да и поехал.

Вот едет он себе, ни о чем не думает. Проехал уже полдороги, а тут случись с ним беда. Распрягли лошадей, пустили на пастбище и сами маленько отдохнули. Надо напоить лошадей, ищут воды — нету, а лошади так и ржут. Что тут делать? Уже верст на пять воду кругом искали нигде нету. Посходились к повозкам и хотели уже лошадей запрягать, вдруг вылазит из земли какой-то человек и говорит:'

— Что ты дашь мне, если я воду тебе достану?

— Да что ж дам — деньги! Вот гляди: эти двенадцать повозок все с деньгами, наделю я тебя одной.

А тот ему говорит:

— Денег я не хочу, дай мне то, что у тебя дома милее всего.

— Я не знаю, что у меня дома милее всего. Жена?

— Нет, — говорит, — не жена, а еще милее жены.

— Ну, добро, — сказал купец, — дам я тебе то, что у меня дома имеется.

Только он это молвил, и как хлынула из-под земли вода, словно море. Напоили лошадей, сами напились и поехали. Приезжает он в город, откуда он сам родом, остановился на постоялом дворе. Велел подать себе обедать. Пообедал хорошо, лег отдыхать. Проснувшись, пошел к хозяйке расспрашивать, где тут проживает такая-то, его жена. Она видит, что это он ее ведь и спрашивает, удивилась и говорит:

— Кто ты таков и откуда?

— Я сам местный, торговать ездил, да вот к жене возвращаюсь.

— Да кто же ты такой? Как тебя звать?

— Загородный.

— Загородный? — крикнула она и кинулась ему на шею. — Да ведь ты же мой муж, а я твоя жена.

Обнялись и поцеловались. А тут входит в дом парубок какой-то, поклонился. Мать взяла его за руку, подводит к отцу и говорит:

— Вот, муженек, и наш сын.

Обнялись они, поцеловались и начали вдвоем про хозяйство беседовать. И повел он отца по лавкам, которые мать без него нажила, было их всех двенадцать. Показал он ему одиннадцать лавок, стал вводить в двенадцатую, дегтярную, а отец и говорит:

— Да ну ее к бесу, не хочу я туда идти.

А сын все-таки упрашивает:

— Зайдем да зайдем.

Он и пошел. Вошли туда, глядь — лежит там записочка. Сын поднял и читает. Как прочитал он, отец так и обмер. Потом говорит:

— Не ходи туда, куда тебя зовут.

А в записке черт писал, чтобы явился к нему сын купца.

— Нет, тато, мне оставаться никак нельзя, надо туда идти, куда мне судьбой назначено.

На другой день поднялся он утром пораньше, собрался в дорогу, набрал себе всего, попрощался и пошел. Вот идет дорогой и идет — ничего нету. Прошел целую неделю, пожалуй. Глядь и пришел туда, где живет тот черт, которому отец его продал. Видит — лежит черт на диване, развалился.

— Здравствуйте, пан!

— Здорово, юнак. Чего тебе надо?

— Да вы ж меня звали… Вот и записочка.

— А! Знаю, знаю! Ну, ступай за мной!

И повел его всюду по своему царству и говорит:

— Вот это все сдаю я тебе на руки, чтобы ты за ним ухаживал. Вот тебе конь и птица. Но смотри, слушайся ее, а не будешь слушаться, плохо тебе придется.

— Ну, хорошо, буду слушаться.

На том и разошлись. Хозяин пошел в свою хату, а он в свою. На другой день позвал его хозяин и говорит:

— Я пойду на войну, а ты здесь оставайся и корми их. А не будешь — то они так заревут, что я даже на войне услышу, прилечу сюда и тебя съем.

Вот поехал он на войну, а Иван пошел к коню и птице, накормил их, пошел в хату и сидит. Слышит — стучит, громыхает. Он выскочил, глядь — приехал хозяин. Входит в хату и спрашивает:

— Что ж, кормил ты коня моего и птицу?

— Кормил.

— Ну, смотри! Теперь ты в моих руках, что захочу, то и сделаю. Ну, ступай к себе в хату, а я отдохну малость и поеду опять.

Иван пошел, обошел все хозяйство, а черт уснул. Потом пошел Иван к себе в хату и задремал. Вдруг слышит, входит к нему хозяин, будит его:

— Вставай, — говорит, — я скоро уже на войну пойду.

Тот поднялся, умылся, пошел, посмотрел по хозяйству, вдруг слышит — зовет его нечистая сила:

— Ну, хлопче, я уезжаю. Оставайся ты тут.

Попрощались. Черт и уехал.

Вот прожил Иван у него уже целый год. Остался Иван один как раз на Пасху, осмотрел всюду, вошел в конюшню да и заплакал. А конь его спрашивает:

— О чем ты плачешь?

— Как же мне? не плакать, если нет у меня ни будней, ни праздников!

— Не плачь, — говорит, — возьми эти бочки, что возле меня стоят, да выпей их все. Это — вода сильная.

Тот наклонился, выпил один бочонок. Конь ему и говорит:

— Подыми этот бочонок; как подымешь, довольно тебе пить, а не подымешь, пей и второй.

Попробовал Иван поднять — не подымет. Выпил и второй.

— Ну, выпил? — спрашивает его конь.

— Выпил, — отвечает Иван.

— Коли выпил, испытай свою силу: перерви цепь, на которой я привязан.

Как взялся Иван, так цепь и порвалась.

— Садись теперь на меня, — сказал конь.

Иван сел, а конь спрашивает:

— Как тебя нести? Пониже небес или повыше дерева?

— Пониже небес! — ответил Иван.

Выехали они как раз утром и летели целый день до захода солнца.

Вдруг говорит Иван:

— Да уж время бы и отдохнуть. Погляди, нет ли на земле такого места, куда бы залететь?

— Нет, — говорит, — вон что-то виднеется, будто муравьи лазят.

— Ну, так спускайся, — сказал Иван.

Спустились, видят, овцы пасутся и сидят чабаны.

— Здорово, хлопцы! — говорит Иван.

— Здравствуйте! Чего вам надо?

— Я пришел, чтоб вы мне поесть наварили.

— Чего ж вам сварить?

— Ну, хотя бы мякины, да только казан побольше!

Они ему и наварили. Взял он, обмазался весь мякиной: он, вишь, очень пригожий был, вот и обмазался, чтоб в него не влюблялись. Потом спрашивает, что им заплатить за это. Один и сказал: тринадцать карбованцев[23]. Иван заплатил, сел на коня, попрощался и поехал.

Приезжает в одно село — жил там богатый царь. Он сошел с коня, а конь вырвал с себя три волосинки и дал ему:

— На, — говорит, — тебе эти три волосинки. Как я тебе понадоблюсь, ты прижги одну, я к тебе и прибегу.

Взял он те волосинки и пошел. Видит — высокий дом. Он задрал голову — сидит царь… А у того царя было три дочери.

— Здравствуйте, пан!

— Здорово, брат! Чего тебе надо?

— Да я пришел, пан, к вам, чтоб вы меня наняли.

— Чем же ты занимаешься?

— Да чем угодно.

— Ну, так возьму я тебя сад очищать. Как же тебя звать?

— Зовут меня Голопуз[24].

Вот и пошел он в сад, а там был главный садовник, и велел ему весь сад рвом обкопать шириной в сажень до полудня. Голопуз ему и говорит:

— Сделайте мне лопату в аршин шириной и в сажень длиной.

Сделали ему такую лопату, дали — он и пошел копать ров.

Что ни копнет, так яму в сажень и выкопает. Обкопал весь сад до обеда, лег, отдыхает. Вот младшая дочь и говорит отцу:

— Велите ему, тато, чтоб он до обеда все дорожки почистил.

Царь пришел, говорит Голопузу:

— Чтоб ты мне до обеда все дорожки в саду почистил.

— Ладно, почищу, только сделайте мне такой струг, чтоб был шириной в дорожку.

Сделали ему. Вот и пошел он чистить. Как зацепил, так всю дорожку враз и почистил.

Все дорожки почистил, лег, отдыхает. Приходит царь.

— Что, почистил?

— Почистил.

А царю завидно. Он и говорит:

— Вот вражий сын! Как же он так скоро почистил?

А младшая дочь опять отцу говорит:

— Скажите садовнику, чтобы сад до рассвета отцвел и чтоб яблоки были.

Позвал царь к себе старшего садовника, говорит ему:

— Сделай так, чтобы сад до утра отцвел и чтобы фрукты на деревьях были!

Идет садовник, плачет. А Голопуз стоит за плетнем и спрашивает:

— Ты чего плачешь?

— Как же мне не плакать, если царь велел, чтоб к утру весь сад отцвел и фрукты были бы?

— Ложись да спи — до утра все будет!

Тот лег спать, не спится ему, думает, что ему завтра от царя будет?

Вот прижег Голопуз волосинку, что конь оставил ему. Прибегает конь:

— Чего ты, хозяин, так скоро кличешь меня? Не дал и нагуляться.

— Как же мне не кликать тебя, если царь сказал, чтоб до утра сад отцвел и чтоб фрукты были.

Вот конь оббежал раз весь сад: как заржал, так весь сад и зацвел. Второй раз оббежал: как заржал — так весь цвет и пообсыпался. Третий раз оббежал: как заржет — так яблоки и повыросли. Тогда Голопуз взял нарвал яблок платок и понес садовнику. Разбудил его и говорит:

— Возьми отнеси да царю на стол положи.

Обрадовался садовник, поблагодарил и пошел. А Голопуз уснул под деревом.

Просыпается царь, глядь — лежат яблоки. Дивуется, откуда они взялись? Не верит, что это в его саду растут. Смотрит, а и вправду растут.

Потом идут в сад три панны гулять. Гуляли, срывали яблоки и ели. А младшая панна увидела, что лежит Голопуз под деревом. Подошла к нему ближе, видит — отвалилась с него мякинная корка — а он-то красавец!.. И влюбилась в него.

Вот вскоре после того захотелось царю повыдавать своих дочек замуж. Понаехало к нему панов до черта! Стали в ряд. Панны пошли выбирать. Впереди идет старшая. Ходила, ходила и нашла себе жениха. Потом пошла средняя, и та нашла. А там пошла младшая. Ходила, ходила уж два раза — не нашла себе пары, говорит:

— Таточку, не нашла я себе жениха!

— Ну, так выдам я тебя за Голопуза, — сказал, рассердясь, царь.

Она и обрадовалась:

— Хорошо, выйду я за Голопуза.

Вот повыдал он всех дочерей замуж: старших за панов, младшую за Голопуза, дал им земельку, и живут они себе там.

Но вот все цари взбунтовались, что выдал он свою дочку за простого мужика, и пошли из-за того против него войной. Приходят сестры к Голопузу и говорят ему:

— Отпусти сестрицу с нами проехаться.

— Пускай едет, только назад привезите.

Поехали, а Голопуз прижег волосинку — прибегает конь.

— Что тебе надо, ты чего меня кликал?

— Давай проедемся, — говорит Голопуз.

— Влезай ко мне в правое ухо, а в левое вылезь.

Он влез и- вылез таким юнаком-удальцом, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Сел тогда на коня, едет навстречу сестрам. Подъехал к ним, упустил нарочно плеточку. Самая старшая и говорит младшей:

— Поди, Катруся, подыми этому юнаку плеточку.

Она встала с возка, подняла, отдала ему и поцеловала его.

— Ты знаешь, кто это такой красивый?

— Не знаю, кто он такой.

А она узнала, что это ее муж, только не хочет сказать, что он.

Вот сделал себе Голопуз шалаш и лежит в нем. Прибегает от царя посланец: просит-де царь, чтобы пришел и помог ему воевать.

— Я не хочу никому помогать. Буду на той стороне, чья будет сильней. После приеду.

Приехал он и пошел к царю, на его сторону. Побил всех супротивников и стал царь победителем. Царь позвал его к себе в дом и хотел его угостить. А он говорит:

— Нет, я ничего не хочу.

Поехал домой в свою землянку, коня отпустил и сделался опять Голопузом.

Вот захотели опять цари воевать с тем царем, его тестем. Опять пришли сестры, просят, чтоб отпустил он сестру проехаться. Он отпустил, но с тем, чтобы опять назад ее привезли. Сестры поехали, а он прижег волосинку. Вот конь и прибегает к нему, спрашивает, чего ему надобно.

— Давай проедемся.

— Ну, влезай ко мне в правое ухо, а в левое вылезь.

Тот влез и вылез юнаком-удальцом. Поехал навстречу сестрам: упустил нарочно плеточку наземь. Младшая сестра подняла снова, подала ему и в руку поцеловала. И хотя узнала его, а сестрам сказала, что не знает, мол, кто он такой.

Проехавши дальше, Голопуз остановился опять, сделал шалаш и ждет. А тут приезжает от царя посол, просит его на помощь. Он ответил то, что и в первый раз. Поехал, разбил царей, но в дом на угощение зайти не захотел. Поехал себе домой, коня отпустил и опять стал Голопузом.

А тут опять собрались цари в третий раз воевать против тестя его. Опять пришли сестры к нему просить, чтоб отпустил с ними свою жену погулять.

— Пускай едет, только назад привезите.

Потом прижег волосинку, прибежал конь.

— Чего ты меня так скоро кличешь?

— Поедем воевать.

Конь говорит ему:

— Если кто перевяжет мне ниткою ноги, ты сразу руби, а не то пропаду.

Поехали. Опять упустил плеточку. Младшая сестра опять подняла, подала, поцеловала ему руку. Проехал он дальше, построил шалаш и лежит. Прибегает к нему от царя посол:

— Езжайте воевать, просил царь, — говорит.

Он и поехал на ту сторону, что сильней. Как приехал, так все войско и разбил. Царь зовет его к себе:

— Идем, выпьем, здорово мы с тобой наработались.

— Нет, я пить не хочу, домой поеду.

Собрался ехать домой, глядь — у коня ноги перевязаны. Он нитку перерубил, да задел случайно и себе ноги — кровь так и полилась. Младшая дочка сбросила с себя платок и перевязала ему. Он рассердился, поехал домой. Отпустил коня и написал на дверях: «Кто разбудит меня, тому голову с плеч сниму!»

Пришел к нему царь, видит — лежит Голопуз, рядом кровь, и думает: «Это же тот самый, что воевал». Хотел его разбудить, вдруг видит — на дверях написано: кто его разбудит, тому он голову снимет. Побоялся царь его будить, а позвал музыкантов. Вот музыка и заиграла. Играет-играет, а разбудить его никак не может. Только перед вечером поднялся он сам и пошел к царю.

Царь принял его в свой дом, и стали они жить вместе. Потом вспомнил Голопуз, что у него есть отец и мать; поехал туда, где жили они. Приехал туда, а они уже померли, не застал в живых. Купил он тогда себе хату и остался там жить.

ПРО ЦАРЕВИЧА-ДУРАКА

Начинается сказка с белого бычка, с Суса-Бурса, с Конька-Скакунка, с Петушка-Певунка, с Плосконоски-Уточки, с Толстячка-Поросеночка.

В некотором царстве, в некотором государстве жил себе царь, и было у него трое сыновей, как соколы ясные: двое умные, а третий дурак. А царь-то стар был очень. Лег он раз и уснул, и приснилось ему, будто за огненным морем царица живет, а из пальца-мизинца у нее Орда-река течет. И сад у ней стеклом покрытый, струнами повитый, а в том саду разные яблоки растут. И вот, если бы ему той воды напиться да тех яблочек поесть, помолодел бы он да еще бы век прожил.

Снарядили старшего сына, выбрали ему коня, и поехал он за водой да за яблоками. Едет и едет в другое царство, в десятое государство. Едет — и вдруг опалило его огненное море за двенадцать верст, он назад и воротился. Приезжает домой.

— Никак, — говорит, — батюшка, не доехать!

Снарядили среднего, еще получше, чем того.

— Поезжай ты, сын! — молвил царь.

Поехал и тот. Едет в другое царство, в десятое государство. Опалило и его огненное море за двенадцать верст, и он назад воротился. Приезжает домой.

— Никак, батюшка, и я не в силах!

А дурак сидит в печи, на пепле, голову тряпкой обмотал. Сидит в печи и говорит:

— Дайте-ка и мне, братья, лошадку, поеду и я милому тятеньке лекарство добывать.

— Куда уж тебе, дурню! Мы вот не то, что ты, да и то не могли добыть, а то бы ты добыл!

А отец и говорит:

— Дайте ему, сыны, ту лошадку, что брагу возит.

Сделал дурак из соломы седло, из лыка уздечку; оседлал коня соломенным седлом, уселся на него задом наперед, берет лошадь за хвост и погоняет ладонью:

— Но-о, конек, царю лекарство добывать!

Смеются над ним, издеваются, а он выезжает себе со двора, едет е дубраву. И вдруг заговорил с ним конь:

— Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, как же долго я тебя дожидался! Хозяин мой милый, хозяин любимый, загляни мне в правое ухо, там всякая одежда припасена: и кафтаны, и жупаны, и разные доспехи богатырские. Снаряжайся, говорит.

Достал тот одежду, оделся, снарядился еще получше, чем те. Едет, а конь ему и говорит:

— Дорогой мой хозяин, мой любимый хозяин, пусти меня по ранней росе попастись.

Вот и дал он ему попастись — и стал конь краше тех, что на царском дворе. Едет он в другое царство, в десятое государство, а конь ему говорит:

— Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, пусти меня еще по росе попастись!

Дозволил он ему еще по второй росе попастись, и сделался конь такой, что стала шерсть на нем серебряная и золотая.

Подъезжает к морю — горит море.

— Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, загляни мне в левое ухо!

Заглянул он.

— А что там такое?

— Платочек, — говорит.

— Вынь тот платочек и трижды махни им на море!

Он вынул платочек, трижды махнул на море, — оледенело море, на двенадцать аршин стал лед в море. Переехал он, махнул назад — запылало море опять. Едет он, едет, — в другое царство, в десятое государство, глядь — хатка стоит. Подъезжает он к хатке. Открывает ему дверь Понедельник и говорит:

— Слыхом слыхать, превеликого царевича воочию видать! По какому делу, добрый молодец, так далече забрался? Волей или неволей?

— Добрый молодец ходит всегда по доброй воле, никогда по неволе. Не спрашивай, напои, накорми, а потом будешь спрашивать.

Напоили его, накормили, стали его спрашивать. А царевич и говорит:

— Есть, — говорит, — где-то, да неведомо где, царица-девица, сад у нее стеклом покрытый, струнами повитый, а из пальца-мизинца Орда-река течет. И в саду у ней яблочки все на подбор.

Понедельник ему и говорит:

— Это недалече, — говорит, — туда доедешь, а назад, бог весть, вернешься ли. Возьми моего лучшего коня, а своего здесь оставь.

Взял он лучшего коня, своего оставил. Едет и едет — в иное царство, в десятое государство; глядь — хата. Подъезжает к хате, слово волшебное молвил, и — открывает ему дверь Середа:

— Слыхом слыхать, превеликого богатыря-царевича воочию видать! То было слышно, а теперь и воочию видать! По своей ли воле иль по неволе?

— Добрый молодец ходит всегда по своей воле, никогда по неволе. Воля тяжелее неволи. Не спрашивай: напои, накорми, потом будешь спрашивать.

Напоили его, накормили, стали спрашивать, а он и говорит:

— Что ж, — говорит, — есть где-то, да неведомо где, красавица-девица, у нее сад стеклом покрытый, струнами повитый, из пальца-мизинца Орда-река течет, а в саду яблочки все на. подбор.

— Это недалече, — говорит. — Туда ты доедешь, а назад, бог весть, вернешься ли. Возьми моего лучшего коня, а своего оставь тут.

Взял он еще лучшего коня, своего там оставил и поехал. Едет и едет, едет и едет в другое царство, в десятое государство, глядь — хатка стоит. Подъехал к хатке. Вот Пятница отворила ему дверь и говорит:

— Слыхом слыхать, превеликого царевича воочию видать. По какому делу, добрый молодец, так далече забрался? По своей воле иль по неволе?

— Добрый молодец всегда по своей воле ходит, никогда по неволе. Не спрашивай. Напои, накорми, потом будешь спрашивать.

Накормили его, напоили, стали спрашивать, а он и говорит:

— Где-то, да неведомо где, есть царица-красавица, у нее сад, стеклом покрытый, струнами повитый, а из пальца-мизинца Орда-река течет. И в том саду у нее все яблочки на подбор.

— Это недалече. Туда-то доедешь, а вот назад вернешься ли, бог весть. Оставь своего коня у меня, возьми моего, мой лучше будет.

Оставил он своего коня, взял лучшего и поехал. Приезжает туда, видит — сад огороженный, да так огорожен, что как глянешь, то и шапка слетит; тяжело и птице перелететь. Дернул он коня раз — не перескочил, дернул второй — и во второй раз не перескочил, дернул он в третий раз — перескочил. Привязывает коня, а конь ему говорит:

— Ступай, хозяин, в сад, живет там девица-красавица, а сейчас она спит. Ты смотри не буди ее! Двенадцать суток положено ей спать, а на тринадцатые она просыпается.

Входит он к ней, видит — лежит девица, красавица такая, что ни пером описать, ни нарисовать, только доброму молодцу в сказке рассказать. Очень красивая!

Не выдержал он, не послушал коня, согрешил, поцеловал ее; кубочек подставил — вода набежала. Пошел он по саду, походил, яблочек нарвал, сам наелся да еще и в торбинку набрал. Подошел к ней во второй раз, опять поцеловал ее, кубочек подставил — вода набежала. Вышел он в сад. Походил-походил, яблок нарвал, сам наелся и в торбинку набрал. В третий раз подошел, поцеловал, набрал воды, а тут и ехать пора. Подходит к коню, а конь ему говорит:

— Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин! Ведь я ж тебе говорил: не греши, а теперь ты тут пропадешь. Я, — говорит, — знаю здесь бездонную пропасть: пойдем спустимся в нее, если выберемся оттуда, простятся твои грехи.

Подошли они к пропасти, прыгнули туда.

— Ну, теперь, — говорит конь, — немного передохнем.

Отдохнули немного. Дернул коня раз — не выскочил конь, дернул второй раз — не выскочил и во второй раз, а как дернул уж в третий раз — так и вылетел, словно птица, наверх. Подъезжают к ограде, дернул коня раз, дернул второй, все на землю опускается; пришпорил коня в третий раз — перескочил, только чуть задним копытом задел. И вмиг зазвенели звонки, струны опали, и как выскочит она:

— Ах, такой-сякой, — говорит, — и за ним в погоню. Он не убежит, она не нагонит, он не убежит, она не нагонит.

Прибегает к Пятнице: взял он того коня, а своего оставил и поскакал. Прибегает и она к Пятнице:

— Эй, — говорит, — не видали ли вы вора?

— Видали, — говорит.

— Куда он побежал?

— Туда вон.

Взяла и направила ее по другой дороге. Бежала она, бежала, подымается на гору, глядь — а он не тою дорогой едет. Давай она ворочаться и опять за ним в погоню. Он не убежит, она не нагонит, он не убежит, она не нагонит.

Прискакал к Середе: этого коня бросил, другого схватил и помчался. Прибежала и она к Середе:

— Эй, — говорит, — не видали ли вора?

— Видали, видали! Поехал такой-то и такой-то дорогою.

И та правды не сказала, на другую дорогу направила.

А он прискакал к Понедельнику, своего коня схватил, а того бросил и помчался. Прибегает она к Понедельнику:

— Не видали ли, — спрашивает, — вора?

— Видали, — говорит, — поехал такою-то и такой-то дорогой.

Направили ее и там на другую дорогу. Помчалась она за ним в погоню. Гналась, гналась — не видно. Поднялась на гору, глянула, а он другою дорогой едет. Стала его догонять, а он оглянулся назад и говорит:

— Эй, конь мой, милый мой конь! Догонит нас, уж близко…

А конь ему и говорит:

— Дорогой мой хозяин, мой милый хозяин, загляни мне в правое ухо.

Он заглянул.

— Что там есть?

— Щеточка.

— Вынь щеточку и трижды махни назад.

Махнул он трижды назад — поросли камыши, стали болота, большие пущи и воды…

Пока пробралась она через пущи, переехал он море, махнул платком назад, загорелося море. Выходит он в свои степи, надо ему поспать.

А братья его поджидали, царь ведь сказал: кто добудем, тому и полцарства будет.

А он взял, вырвал три шерстинки с коня, а сам спать на двенадцать суток улегся, а коня пустил в степь. Нашли его братья сонного, нашли и ту воду, забрали яблоки, и говорит старший брат:

— Давай его убьем!

— Э, нет! — говорит второй, — нас одна мать на свет родила, грешно нам будет! Я знаю бездонную пропасть, сбросим его туда: пока долетит он до дна, то и сам убьется.

Взяли они его, кинули в бездонную пропасть. А он, добрый молодец, пока долетел, не убился, только хорошо выспался, ведь двенадцать суток летел. Огляделся кругом — нету никого, и сильно ему есть захотелось. Видит — на дереве грифовы птенцы, а сам гриф, видно, улетел. Он — на дерево, а они ему и говорят:

— Зачем ты, царевич, так далече к нам забрался?

— Не спрашивайте, — говорит, — а сперва накормите, потом и спрашивайте. Я так есть хочу, что вас всех могу съесть, и с пером и с гнездом заодно.

— Не ешь нас, погляди, какая вон туча находит! Укрой нас: наш отец живет уже двести лет на свете, а ни разу своих детей в глаза не видал, а то нас туча убьет. Спаси нас! Может, тебя на Русь вынести — наш отец все для тебя сделает.

Положил он птенцов грифовых под гнездо, а сам сверху уселся. Прошла туча — летит гриф, так летит, так летит, что аж лес гудит! Вот птенцы и говорят:

— А теперь садись под гнездом, а мы будем наверху, чтоб тебя отец невзначай не съел.

Сел он под гнездом, а они сели сверху в гнезде, дожидаются грифа. А тут и он летит, говорит:

— Фу-фу, что это тут руською костью пахнет!

— Да вы, — говорят, — из Руси вылетели, вот руською костью и пропахлись, а теперь на нас сваливаете!

— Признавайтесь, детки, кто вас от тучи спас? Сколько лет я на свете живу, а до сей поры своих деток ни разу не видывал — это впервые.

— Не признаемся, вы съедите его!

— Нет, не съем, скажите!

— Поклянитесь нам, батюшка, что не съедите, так скажем.

Он поклялся. Показали ему дети; и вот побратались они.

— Ну, что ж ты хочешь — золота ли, серебра ли, все тебе дам.

— Не хочу от тебя ни золота, ни серебра, а вынеси меня на Русь.

— Лучше, — говорит, — дал бы я тебе двенадцать бочек золота, чем нести мне тебя на Русь; но ты защитил моих деток от тучи, то уж я тебя вынесу. Ступай, да чтоб было мне двенадцать кадок мяса и двенадцать кадок воды. Какого захочешь, такого мяса и давай: змеиного, лягушечьего, мышиного или собачьего.

Не так скоро дело делается, как сказывается, может, и с месяц собирал он мясо, пока не насобирал двенадцать кадок. Пришел он к грифу, тот спустился наземь и раскинул крылья. Вкатил он ему на одно крыло двенадцать кадок, на другое крыло двенадцать кадок, а сам сверху сел.

И поднялся гриф на воздух.

Только он глянет наверх, а тот ему кусок мяса и бросит; глянет еще раз, а тот ему воду дает из бочонка, а потом сбрасывает вниз, чтобы легче ему было лететь. Давал он ему, давал — уже и мяса не стало. Глянул гриф еще раз вверх, а тот уже ничего не дает; глянул второй раз, а и давать-то нечего. Достал дурень нож из кармана, вырезал у себя кусок ляжки и кинул ему. С тем куском и вынес его гриф на Русь.

— Ну, брат, признавайся, что это ты мне дал напоследок такое вкусное? А не признаешься, я тебя съем!

Он признался:

— Да я, — говорит, — кусок ляжки вырезал.

Вот надулся гриф, рыгнул — вылетел тот кусок назад. Приложил он его, — так и врос, будто никто и не резал.

Распрощались они. Гриф двинулся своим путем-дорогой, а дурень домой пошел. Обмотал голову тряпкой, забрался в печь и сидит.

А та царевна построила мост через море, и уж трое сыновей у нее родилось, — ведь он трижды ее поцеловал. Царица из пушки палит, царю говорит:

— Подавай мне вора!

Снарядил царь старшего сына, как полагается, и посылает его. Едет он к тому дому не по мосту, а сбоку, а сыновья возле дома гуляют и говорят:

— К нам, мама, кто-то едет!

— А поглядите-ка, — говорит, — сыны, по мосту ли он едет, или сбоку.

— Нет, сбоку, — отвечают.

— Так это ваш старший дядя.

— Какие же ему почести воздать?

— Отбейте ему палкой ребра, еле живого на коня усадите, и отпустите.

Снарядил царь второго сына, куда получше, чем первого. Поехал и тот сбоку моста.

А дети кричат:

— Мама! Мама! К нам кто-то едет!

— А поглядите-ка, детки, по мосту или сбоку?

— Сбоку моста, — отвечают.

— Это, детки, ваш средний дядя.

— Какие же ему почести воздать?

— Какие воздать почести? Еще посильней побейте, чем того, и чтоб только живой да теплый остался, и отпустите, пускай себе домой едет.

Стреляет она опять и попала в стену, что напротив печи. Как вывалится кирпич да дурня по голове, как выскочит он с печи:

— Дайте-ка, братья, и мне коня, поеду я да ее разобью, зачем она против отца моего воюет!

И как взялись дети и его бить, как начали палками колотить, — еле живой да теплый домой воротился.

МОРСКОЙ ЦАРЬ

Жил себе поживал купец с женою. Был он очень богат и имел сына. Вырастили они сына, оженили его, а там вскоре и умерли; сначала умер сам купец, а вскоре за ним и его жена. Остался сын один со своей молодою женой. И стал он раздумывать: «За какую же мне теперь работу приняться? За какое ремесло взяться? "

Думал-думал и надумал: «Мой батюшка дома не сидел, а все по чужедальним краям ездил. Тем и нажил себе богатство. Буду и я так делать».

Вот нагрузил он три корабля разным товаром, простился со своею женой и поплыл по морю в чужедальние земли.

Ну, поехал он в чужедальние земли, товар свой хорошо распродал, а на седьмом году накупил другого товару, нагрузил уже не три корабля, а целых двенадцать и домой поехал. Несколько кораблей плыло впереди, другие — позади, а он сам в середине. Только выехал он на самую середину моря, а корабль его и остановился; уж что с ним ни делали, на одном месте стоит, не двинется.

Послал тогда купец водолаза, чтоб нырнул в море и поглядел, за что там корабль зацепился. Нырнул водолаз в море, видит — стоит на дне морском дед, держит одною рукой корабль. Спрашивает его водолаз:

— Зачем ты наш корабль держишь?

— Ступай да скажи своему хозяину, если хочет домой вернуться, то чтобы отдал мне то, чего дома не знает, а не даст, то всех потоплю.

Вынырнул водолаз, рассказывает своему хозяину:

— Стоит там на дне морском старый дед, держит одною рукой корабль и передает вам, что коль отдадите ему то, чего дома у себя не знаете, — то отпустит, а нет — то всех утопит.

Купец и говорит:

— Нырни ты к нему да попроси, чтобы дал мне хотя бы три часа сроку подумать, что у меня в доме имеется?

Спустился опять водолаз на дно моря и просит у того деда три часа сроку.

А дед говорит:

— Да не то что три часа, а хоть целых три дня даю сроку.

Вынырнул водолаз, рассказал обо всем хозяину. Стал хозяин вспоминать и записывать все, что в доме у него имеется. Все, все припомнил, только не знает, что родился у него дома сын и что сыну его уже семь лет, что ходит он уже в школу и читать научился. Как припомнил все, посылает водолаза в море:

— Объяви морскому деду, что я готов отдать ему то, чего дома не знаю.

Спустился опять водолаз на дно моря и сказал о том деду. А дед и говорит:

— На слово я не поверю: пускай даст мне расписку, своей кровью написанную.

Надрезал купец тот же час палец, написал кровью расписку, что отдаст, мол, деду то, чего дома не знает, и послал с ней водолаза к деду в море.

Как только взял морской дед расписку, отпустил корабль, и поплыл тот так быстро, что обогнал и передние. А дед взял расписку и понес ее сразу же в город, откуда был родом купец и где проживала его жена с сыном. Отнес и подбросил ее на дороге, а сам приписал:

«Отдал тебя, добрый молодец, отец твой мне в услужение. И выдал он в том расписку, своею кровью написанную. Но ты о том не горюй, я возьму тебя не сразу, а спустя пять лет, когда тебе двенадцать лет исполнится. А как исполнится тебе двенадцать лет, ты покинь отца и мать и ко мне приходи».

А купецкий сын как раз шел из школы, поднял записку, прочитал и говорит:

— Ну, что ж делать, ведь отцовскому слову не перечить, не ставить же батюшку в лжецы.

Жалко было ему покидать свою мать любимую, да и отца было жалко, хоть и не видел он его сроду, а очень любил его, и не хотелось ему его покидать, и горевал он один-одинешенек, матери и слова не молвил, чтоб ее не печалить.

А тут вдруг возвращается отец с двенадцатью кораблями в свой город и всех родичей о том оповещает. Идут родичи и жена с сыном его встречать. Как увидел он свою милую, обнялся с ней, поцеловался, а сына и не заметил, что тот руки к нему протягивает — целоваться хочет. А как увидел — спрашивает у жены:

— А это что за мальчик?

— Да это же наш сыночек, он родился без тебя.

Только тогда и догадался отец, кого он отдал деду, когда тот корабль задерживал.

Вспомнил, только тяжко вздохнул и говорит:

— Вот оно как!..

А сын тотчас же догадался, о чем его отец запечалился, и говорит:

— Не горюй, таточко, ведь не сразу же меня от вас заберут — до двенадцати лет проживу я с вами, стало-быть жить нам вместе еще целых пять лет.

А мать еще ничего о том не знает и спрашивает его:

— О чем вы говорите, мне никак невдомек?

Они ей и рассказали. Сильно горевали отец с матерью и сын. И уж как жалели они своего сыночка! Как любили его!

Вот исполнилось ему двенадцать лет, и говорит он отцу-матери:

— Насушите мне сухариков. Уж пора мне идти к дедушке в услужение.

Насушили они ему сухариков, положили их в торбочку, простились с ним и отпустили его. И пошел он своим путем-дорогою.

Шел, шел и добрел до моря. Пришел и лег отдохнуть. Глядь— стоит на берегу деревцо с красненькими ягодками, и такое рясное. Начал он его разглядывать: «Что оно за дерево? Я такого ни разу не видывал. Уж какой у отца большой сад, всякие там растут деревья, а похожего нету! Что оно за дерево?» А была то калина. Смотрит он на нее, смотрит, видит — летят одиннадцать уточек, а позади двенадцатая. И летят они прямо на него, он тогда поскорей за куст — и спрятался там.

Спустились одиннадцать уточек прямо возле него на берегу и обернулись все красивыми девушками. Разделись и стали в море купаться. Искупались и полетели.

Прилетает потом задняя, двенадцатая. Прилетела и обернулась дивчиной краше всех. Разделась и стала тоже купаться. А купецкий сын вышел из-за куста, схватил ее одежду и спрятался под деревом. Сидит там, молчит, словно неживой. Искупалась она, вышла на берег. Хвать — нет одежды. Вот она и говорит:

— Кто тут? Коль старик — будь мне отцом родным, а старуха — будь родною мне матерью; средних лет человек — будь мне родным братцем иль сестрицей родною; молодой человек — будь мне верным мужем.

Тут он сразу ж и вышел из-за куста и отдает ей одежду. Обрадовалась она, так обрадовалась, что и не рассказать, — ведь стоял перед нею такой казак, что краше и на свете не найти.

— Кто ты такой, казаче? — спрашивает она.

— Я такой-то, — говорит. — Ехал мой отец по морю, а старенький дед остановил его корабль и сказал моему отцу, что ежели не отдаст он того, чего дома не знает (а я-то родился как раз без отца, вот и не знал он про меня), то потопит и его, и всех корабельщиков. Отец не знал ничего, что дома делалось, и отдал меня. Вот и иду я теперь к дедушке в услужение.

— Ну, и хорошо! — говорит его милая, — тот седой дедушка, что держал корабль, мой начальник, а я у него в работницах. У него нас двенадцать. Ты, может, видел, как впереди меня летели одиннадцать уточек: то все мои подружки. Это дедушка задумал меня за тебя посватать. Но только смотри: коль схитришь — будет тебе хорошо, а не схитришь — горе тебе будет. Будет твоя голова на колу торчать, как торчит их уже там одиннадцать. Мой дедушка задумал работниц своих замуж повыдавать, но из всех одиннадцати не нашлось ни одного, кто бы хитростью все одолел. Все пропали.

И указывает она ему на дорогу, как пройти к дедушке.

— Ступай вон тою дорогой: иди, иди, пока не дойдешь до тропочки, что будет слева. Как пойдешь по той тропочке, то иди иди, пока не дойдешь до такого места, где все усеяно гадюками! Но ты не бойся — ступай, не оглядывайся, — они пропустят тебя, а как оглянешься — съедят. Пойдешь, пойдешь и дойдешь до такого места, где кругом только зверье лютое. Ты иди, иди, не оглядывайся, — звери тебя и пропустят. А как пройдешь то место, то увидишь по левую руку на поляне хатку на курьих ножках. В нее и входи — там я живу. Ну, а теперь прощай, мой любимый дружок. Но смотри берегись. Убережешься — хорошо будет, не убережешься — повиснет твоя головушка на колу, как висит их там уже одиннадцать!

Сказала, обернулась вмиг уточкой и — полетела.

Пошел купецкий сын тою дорогой, что указала ему невеста. Идет, и идет, вот и добрел до той тропочки; пошел по тропочке, дошел до того места, что все усеяно гадюками. Но шел он смело, и они давали ему дорогу. Вышел он наконец на поляну и как увидел хатку на курьей ножке, так стало ему весело. Подошел к хатке и стук-стук в оконце. Вышла его милая, отворила ему, повела его в хату, напоила, накормила. И говорит:

— У нашего дедушки нас двенадцать. А сам он живет в пышных хоромах, колдовством занимается, а нас рассылает за двенадцать верст вокруг сестру от сестры. Живут они все в таких же самых хатках на курьих ножках. Ну, а теперь, мой дружок, и спать пора. Скоро прилетит от дедушки вестник. Дедушка, если что приказывает, то посылает своего крылатого вестника по всем двенадцати хаткам, а наказывает тот вестник, что надобно. Но смотри ж, мой дружочек, как прилетит вестник, то, что бы он ни говорил, ты молчи, словно тебя и в хате нету. А там уж пораздумаем, что надо делать.

И уложила она его под лавкой, и свет погасила.

Только они улеглись и задремали, подлетает к окну вестник и кричит:

— Велит дедушка вам всем двенадцати явиться лицом одна в одну, одежда в одежду и черевики в черевики, да чтоб было у каждой по медному пруту; ведь приехал уже дедушкин зять (то бишь, этот вот купецкий сын).

И полетел.

— Ну, теперь, мой любимый, надо за дело приниматься, говорит купецкому сыну его суженая.

Сковала она ему медную булаву и говорит:

— Ступай по такой-то и такой дороге. Подойдешь к железным воротам, и будут там два льва цепями привязаны. Как будешь ты подходить, они кинутся на тебя, но ты крикни: «Молчите, проклятые, лютые звери! Я иду к дедушке в услужение!» — они и пропустят. А когда подойдешь к дверям, замахнись булавой, ударь по ним и разбей их. Дедушка закричит: «Кто там такой?» А ты отвечай смело: «Это я, дедушка, иду к тебе в услужение!» И поведет он тебя туда, где мы будем стоять все в ряд и будем все — и лицом и одеждой одна на одну похожи, и черевики, и все, все будет у нас одинаковое. И буду я стоять такой-то от края, и будет у меня на левой ноге каблучок набок загнут. Ты, хоть и сразу меня узнаешь, а виду не показывай, пройдись раз, другой, будто не знаешь, и к каждой приглядывайся. Дед будет на тебя сердиться и говорить, чтобы ты поскорей выбирал невесту (а не выберешь, то голова твоя на колу повиснет), но ты на это вниманья не обращай и отвечай ему: «Э-э, дедушка, что вы? Это же ведь не яблочко с яблоньки сорвать: отведал — вкусное — и съел, а плохое — бросил; мне с нею век коротать!» и только на третий раз меня выводи. А теперь прощай, мой миленький!

И полетела.

И пошел он, куда невеста ему. указала. Пришел к дедушкиному двору, а у ворот на цепях два льва привязаны. Только они его заметили, как и кинулись на него с ревом. А он на них как закричит:

— Молчите, проклятые, лютые звери! Я иду к дедушке в услужение!

Они его и пропустили. Подошел он к дедушкиному дому и как замахнется своей булавой, как грохнет в двери, так они и разлетелись.

— Кто там? — спрашивает дедушка.

— Это я пришел к вам в услужение!

— Пора, пора, казаче! Ну, пойдем, будешь себе невесту выбирать. Но смотри, коль не выберешь, будет твоя голова на том вон колу торчать.

Пошли. Вышли на поляну. И стояли там все двенадцать и все, как одна. Купецкий сын сразу же узнал свою невесту, но и виду не подал. Прошел раз — не выбрал. А дедушка и говорит:

— Что же ты понапрасну ходишь? Разве ни одна не приглянулась? Выбирай поживей.

— Э-э, нет, дедушка! Это же не яблочко с яблоньки сорвать: вкусное — съел, а плохое — бросил, мне-то ведь с нею век коротать.

Прошелся второй раз — тоже не выбрал. Еще пуще дедушка на него разгневался. А купецкий сын одно ему отвечает:

— Э-э, нет, дедушка, мне-то ведь с нею век коротать!

На третий раз прошел купецкий сын и вывел свою милую.

— Ну, хорошо, узнал! А теперь ступай да погуляй нынче, вот тебе и денежки; а завтра опять сюда приходи. Коль выберешь и во второй раз — будет твоя, а не выберешь — будет твоя голова на колу торчать.

Взял купецкий сын деньги, пошел гулять. Гулял-гулял, а в полночь явился к своей милой_; ночевать. Дала ему милая поужинать и говорит:

— Ну, хорошо, что нынче день прошел счастливо. Дай бог, чтоб еще два таких прошло. А теперь ложись, мой миленький, здесь вот под лавкою и молчи, будто тебя нету, чтоб ты и виду не подал, что слышишь, что говорить станут.

Только они улеглись и свет потушили, летит опять от дедушки вестник. Прилетает и стук-стук в оконце.

— Велит дедушка, чтобы завтра явились все, как одна, и лицо в лицо, и одежда в одежду, и черевички в черевички. Да чтоб было у каждой по серебряному пруту.

И полетел.

— Ну, теперь, мой миленький, надо о завтрашнем дне думать.

Сковала она ему враз серебряную булаву и наказывает:

— Ступай завтра той же дорогой, что шел нынче. Как подойдешь к воротам, и станут на тебя львы кидаться, ты крикни на них: «Молчите, проклятые, лютые звери! Я иду к дедушке в услужение». Они тебя и пропустят. А как подойдешь к дверям (завтра-то они будут куда покрепче), замахнись изо всех сил и разбей. Только разобьешь, а дед закричит: «Кто там такой?» А ты отвечай: «Это я, дедушка, иду к вам в услужение!» И поведет он тебя опять туда, где мы будем все стоять в ряд, а я буду такая-то и такая-то от края, и будет у меня на левой ноге мизинец загнут. Ты, хоть и узнаешь меня с первого раза, но сразу не выводи, а пройдись раз-другой, а уж на третий выводи. А будет тебе дедушка грозить, ты ему отвечай посмелей, что отвечал и нынче.

На утро, только свет в оконце, простилась она с милым, и — полетела.

Пошел и он туда. Только подошел к воротам, а львы на него кинулись и зарычали. А он на них:

— Молчите, проклятые, лютые звери! Я иду к дедушке в услужение.

Они его и пропустили. Подошел он к дверям и как замахнется булавой, как ударит, так двери и разлетелись!

— Кто там? — кричит из дому дед.

— Это я, дедушка, иду к вам в услужение.

— Пора, пора! Ну, идем, будешь выбирать свою суженую. Но смотри, коль не выберешь — то к тем одиннадцати головам, что торчат на колу, прибавлю твою двенадцатую.

— Что ж, дедуся, воля ваша.

Пошли. Пришли опять на поляну, где стояли в ряд двенадцать девушек. Купецкий сын сразу же приметил свою суженую, но прошел раз, не вывел, прошелся второй раз — тоже не вывел. А дедушка ему говорит:

— Что ж ты, такой-сякой, неужто тебе ни одна не приглянулась?

А он опять-таки отвечает:

— Э-э, нет, дедушка! Это ж ведь не яблоко с яблоньки сорвать: вкусное — съел, а плохое — бросил, мне-то ведь с нею век вековать.

На третий раз вывел он.

— Ну, добро! — говорит дед. — А теперь ступай и гуляй, а завтра приходи, если и завтра выберешь — будет она твоя.

И дал ему много денег. Гулял-гулял купецкий сын, а после полуночи к милой возвращается. Поужинали и спать улеглись. Только успели свет потушить, летит от дедушки вестник.

Стукнул в оконце и кричит:

— Велит дедушка явиться вам завтра всем, да чтоб были лицом в лицо, одежда в одежду, и черевички в черевички, и чтоб у каждой было по золотому пруту.

— Хорошо! — ответила она ему.

Вмиг сковала она милому золотую булаву и говорит:

— Смотри ж, мой дружок, делай все и теперь, как первые два раза. Подойдешь к воротам, скажи львам то же самое; подойдешь к дверям, булавой их разбей, а как будешь выбирать, дважды пройдись, а уж на третий раз и выбирай.

Утром поднялась его милая и опять улетела. Пошел и купецкий сын туда. Подходит к воротам — львы опять на него кинулись. А он крикнул на них:

— Молчите, проклятые, лютые звери! Иду я к дедушке в услужение.

Они его и пропустили. Подошел к дверям да как замахнется, как ударит по ним, они и разлетелись.

— Кто там? — спрашивает дед.

— Это я, дедушка, иду к вам в услужение.

— Пора! Пора! Ну, пойдем выбирать твою суженую.

Прошелся купецкий сын раз, не узнает свою суженую (а он-то сразу ее узнал), а дед все кричит на него. Прошел в другой раз, тоже не выбрал. А дед пуще прежнего на него кричит. Прошелся он еще и на третий раз вывел.

— Ну, хорошо! Пусть будет она твоя навеки.

Обвенчали их и свадьбу сыграли. Нагрузил ему дед золота и серебра целых двенадцать кораблей, и поплыла молодая чета к отцу-матери.

Как приехал купецкий сын домой, созвали на радостях гостей, второй раз устроили свадьбу.

И я там был, мед-пиво пил, по бороде текло, а в рот не попало.

СКАЗКА ПРО ИВАНА-ЦАРЕВИЧА

Жили-были царь с царицею. Детей у них не было. И были… они такие бедные, что даже есть нечего было. Вот пошёл раз царь на заработки; захотелось ему по дороге пить, вдруг видит — криница. Только он наклонился воды напиться, как вдруг его что-то за бороду и ухватило. Стал он проситься:

— Пусти меня, кто ты?

А оно и говорит:

— Нет, не пущу! Пообещай отдать мне то, что у тебя дома после жены всего милее.

Он подумал: «Что же у меня милее жены? Нету ничего» — и пообещал. А оно и говорит из криницы:

— Я к тебе спустя три года за ним приду.

Царь домой воротился, а жена встречает его с сыном Иваном. Он так ему обрадовался, но тут вспомнил, что сын уже не его, и горько-горько заплакал.

Прошло три года, и явился тот бородатый за царевичем. Но царь выпросил оставить сына дома еще на три года. Прошло три года, и явилось оно опять и говорит:

— Чего ждете? Присылайте его мне немедля!

На другой день напекла царица сыну на дорогу паляниц, рассказала, куда идти, да его еще за село немного проводила. Вот идет он, вдруг видит — стоит хатка. А уже смеркалось, и зашел он туда на ночлег, а там живет Пятничка. Увидела его и говорит:

— Здравствуй, Иван-царевич! По своей воле или по неволе пожаловал?

— Нет, Пятничка! Больше, чем по неволе! — и рассказал ей, куда и зачем идет. Вот она ему и говорит:

— Умен, что ко мне зашел: я тебя научу, куда идти; есть там двое ворот, так ты не иди в те ворота, что на засов заперты, а в те, что с замком, и торчит на них голова человечья. Но ты не бойся! Только постучись, ворота вмиг сами откроются; потом ступай все по дорожке, подойдешь к озеру и увидишь: купаются в нем двенадцать сестер, и все обернутся уточками. А платья их будут на берегу лежать — всех одиннадцати вместе, а одной отдельно; так ты то и возьми и с ним спрячься. Вот оденутся все сестры и пойдут, а та станет свое платье искать, а потом скажет: «Отзовись, кто мое платье взял — я буду тому матерью». А ты молчи. Она опять скажет: «Кто мое платье взял — буду тому сестрою». Ты все молчи. Тогда она скажет: «Кто взял мое платье — буду тому женою». Вот ты тогда и отзовись, и отдай ей платье.

Он так и сделал. Только отдал ей платье, а царевна и говорит:

— Ступай-же, Иван-царевич! Как придешь ты к моему отцу, он скажет тебе, чтобы ты выбирал себе из нас жену, и поставит всех нас в ряд; ты увидишь, что все сестры будут очень красивые, а на меня нашлют всяких прыщей. А ты все же на меня укажи, что эту, мол, возьму! Будут над тобой все смеяться, а ты ничего не слушай. На другой день царь поставит опять всех нас в ряд, и будут все сестры в золоте, а я в черном. Но ты опять меня выбери. Царь и на третий день нас покажет, но будем мы уже все одинаковые, только ты смотри: я выставлю ногу вперед, и ты опять на меня укажи. А больше уж тебя спрашивать не будут, и стану я твоею женой.

Как сказала она, так все и сделалось.

На другой день кликнул царь к себе Ивана-царевича:

— Смотри, чтоб ты мне до зари такой сад насадил, какого ни у кого нету, да чтоб уродились там такие яблоки, золотое яблоко и яблочко серебряное!

Вот пришел он к жене и плачет. А она спрашивает:

— Чего ты, Иван-царевич, плачешь?

— Как же мне не плакать, если твой отец задал мне такую работу, что мне и в век не сделать!

— Молчи, богу молись да спать ложись; к утру будет все готово.

Он лег, а она вышла на двор, махнула платочком — посбежались люди и спрашивают:

— Что тебе, царевна, надобно?

Она приказала, чтоб ни свет ни заря было все то, что отец велел. Вот царь утром встал, смотрит — все уже сделано. Дождавшись вечера, кликнул опять зятя и говорит:

— Смотри ж, чтоб завтра к утру построил мне такой мост, чтоб золотая жердинка да серебряная жердинка.

Вот пришел он опять к жене, стал плакать и рассказал, что ему царь велел сделать. А она опять говорит:

— Ничего, богу молись да спать ложись!

И только он лег спать, вышла она и как крикнет — посбежались люди и до света все сделали. Царь опять поутру встал, увидал, что все сделано, призвал вечером зятя и говорит:

— Смотри, сделай мне до утра целый дворец да такой красивый, чтоб лучшего ни у кого не было.

Пришел он опять домой, заплакал и стал рассказывать, что ему царь велел. Она уложила его спать, а сама вышла, крикнула— сбежались люди, она им приказала, чтоб до света все было готово, и люди все это и сделали. Тогда царь увидал, что зять у него такой: что ему что ни прикажешь, все сделает! Больше ничего не заставлял его делать и стал его пускать гулять по саду.

Вот пошел он раз в сад и взошел на курган; вдруг видит, а у отца его по двору бегают детки. Он догадался, что то его братишки, заплакал да и пошел к жене. А она его спрашивает:

— О чем ты плачешь?

— Как же мне не плакать? У моего отца так весело, все мои братишки там по двору ходят. Я видел это с того курганчика, что в саду.

Вот она ему и говорит:

— Не плачь. Мы к отцу твоему убежим.

И трижды плюнула в доме, чтоб за нее слюна говорить стала. И пошли они.

На другой день ждал отец, ждал их снедать, а они не идут, пошел тогда сам звать, стал под дверьми и кличет, а слюна отвечает: «Погодите, сейчас приду!» Он подождал и опять кличет, а слюна опять отвечает, что приду, мол. Он рассердился тогда и велел ломать двери. Глядь — никого нету, и уж тогда так разгневался, что тотчас велел вдогонку верховых разослать, во все стороны. А царевич с женой уже далече!.. Вот приложила она ухо к земле, слушает, а погоня-то уже близко. Вот и говорит ему:

— Обернись ты дьяком, а я церковкой стану. И как будет тебя кто спрашивать, не видал ли, мол, где человека с женщиной, ты ничего не говори, а все читай.

Вот подъезжает гонец, вошел в церковку, увидал дьяка, спрашивает:

— Не видал ли ты где человека с женщиной?

А дьяк все читает.

Плюнул гонец да и назад поехал.

Вот пошли они опять. Отойдя далеко, опять царевна легла послушать: не едут ли за ними? И слышит — погоня уже близко! Говорит тогда Ивану-царевичу:

— Обернись ты пастухом, а я свиньей стану. И как будет тебя кто спрашивать: не видал ли где людей каких? Ты говори одно: «Я свинью пасу!» А больше ничего не сказывай.

Так и сделали. Приехал гонец. Расспрашивал и, ничего не дознавшись, плюнул да и назад поехал. Тогда они опять пошли, а отойдя стали слушать, не едут ли за ними? Вдруг слышат — сам царь едет. Она и говорит:

— А теперь будь ты окунем, а я речкой стану!

Так и сделали. Приехал отец, увидел, что ничего уже не поделаешь, разгневался и сказал:

— Так будь же ты три года речкою! — и домой воротился.

Вот начала речка говорить своему мужу:

— Ступай ты домой, там ты встретишь много своих братьев и сестер, но как бы они тебя не просили их поцеловать — ты их не целуй; а не то ты сразу меня забудешь.

Так он и сделал. Пришел домой и поцеловался только с отцом и матерью, а больше ни с кем, как его ни просили. Уже и третий год проходит, и вот однажды забыл он запереть на ночь хату, где ночевал. И вбежала к нему одна из сестер, увидела, что он спит, подошла тихонечко да и поцеловала его. Проснулся он и позабыл свою жену; а через месяц его сосватали и стали к свадьбе готовить. Вот в субботу, как стали уже свадебные «шишки» из теста лепить, пошла одна девка за водою к колодцу и только в него наклонилась, чтобы вытащить, глядь, — а там такая красавица-панна. Она вбежала в хату, всем рассказала, те пошли туда, да только уже ничего не было, а как вернулись в хату, то та самая уже в хате была.

— Я, — говорит, — пришла вам помочь «шишки» готовить.

Слепила двух голубков да и посадила их на окошко: и стали те голубки меж собой беседовать, а все так и удивились. Вот и молвит один голубь другому:

— А неужто ты забыл, как была я церковкой, а ты дьячком?

— Забыл, забыл!

— А ты разве забыл, как была я свиньей, а ты пастухом?

— Забыл, забыл!

— А неужто забыл, как была я речкою, а ты окунем, и как заклял меня отец, чтоб была я три года речкою, и я тебя просила.

чтоб ни с кем, ни с братьями, ни с сестрами не целовался, а не то меня забудешь?

И вспомнил тут Иван-царевич все, узнал свою жену, бросился к ней, стал ее целовать и просить отца, чтоб их по-своему обвенчали. Утекло с той поры много воды, а они все живут да хлеб жуют.

ТРЕМ-СЫН-БОРИС

Жили себе муж да жена. Вот вышли они раз в поле жать, а был у них маленький ребеночек; повесили они его в люльке на лесной опушке. Откуда ни возьмись — орел, схватил ребеночка и потащил в свое гнездо.

А жили в лесу трое братьев. Вышел один брат, слышит — кто-то кричит. Входит в хату и говорит:

— Братья! Кто-то кричит, голос человечий слышно. Пойдем-ка поищем!

Пошли и нашли ребеночка — мальчика, понесли его к попу и думают, какое бы ему имя дать. Придумали так: «Нас ведь трое братьев, назовем его Трем-сын-Борие». Ну, взяли его и втроем воспитали.

Подрос мальчик и просит:

— Хочу я от вас, отцы, уйти.

А они его спрашивают:

— Что ж тебе дать за то, что ты работал у нас?

— Не хочу я, — говорит, — от вас ничего, дайте мне только жеребеночка.

— Что ж ты, сын, с жеребеночком будешь делать? Бери больше.

— Нет, — говорит, — не хочу, дайте мне маленького жеребеночка.

— Ну, бери!

Взял он и пошел. Идет по лесу, видит — что-то светится. Надо подойти узнать.

— Ах, кабы ты меня, жеребеночек, хоть бы малость подвез! (Он, вишь, все пешком шел, заморился, а жеребенок-то малый еще.)

— Э, Трем-сын-Борис, повремени маленько, — ответил жеребенок. — Я тогда сам тебе скажу, когда на меня садиться.

Подошли туда, где светилось, глядь — а там перо Жар-птицы, Вот Трем-сын-Борис и говорит:

— Возьму я это перо.

— Нет, — говорит жеребенок, — не бери, это перо не простое, а всем перьям перо, возьмешь — горе узнаешь.

А он все-таки взял его. Дошли до царского дворца — нанялся Трем-сын-Борис к царю в конюхи. А были там такие лошади, что на них только навоз возить, — вот его и назначили тех лошадей чистить. Вот он их тем пером и почистил, стали они сиять.

Все тому дивуются, а те лошади, что царю запрягали, стали ему неугодны, стали ему тех запрягать, что навоз возили. Сильно полюбил царь Трем-сын-Бориса и начал его допытывать.

— Какой, — говорит, — ты на коней счастливый! Слово, должно быть, знаешь, что они такие красивые стали?

А Трем-сын-Борис божится, что ничего-де не знает.

Вот конюхи стали за ним следить и донесли царю, что есть мол, у него перо Жар-птицы.

— Он, — говорят, — может не только перо Жар-птицы достать, а и самую Жар-птицу добыть.

Вот царь и зовет его к себе:

— Что, Трем-сын-Борис, достал ты с Жар-птицы перо?

— Достал, — говорит.

— Так достань мне и Жар-птицу. А не достанешь — мой меч, а твоя голова с плеч!

Идет Трем-сын-Борис к своему коню и плачет.

— О чем, Трем-сын-Борис, плачешь? — спрашивает жеребенок.

— Да как же мне не плакать, если царь задал мне загадку, что ни мне, ни тебе не отгадать.

— Ну, что! — говорит. — Я ж тебе говорил: не бери пера, а ты меня не послушал. Ну, не тужи. Поди скажи царю, пускай дает четверть гороха да четверть первейшей водки.

Вот пошел он и сказал царю. Царь с радостью дал. Выехал Трем-сын-Борис в чистое поле и выкопал там глубокую яму — так ему конь посоветовал. Дал ему царь четырех людей в помощь. Насыпал он в яму гороху и водки налил. Прилетела Жар-птица, наелась гороху и водки напилась. Конь и говорит:

— Гляди, как только Жар-птица — напьется, ножками вверх перевернется и задрожит, тут ты ее и хватай!

Он ее и поймал, а она говорит:

— Не тебе я, Трем-сын-Борис, назначалась, а тебе досталась.

Принес он ее царю, а царь так обрадовался, так обрадовался, что не знает, как и принимать Трем-сын-Бориса, куда его и усадить. Великой казной наградил его за это.

Сколько людей в том дворце было, а никого так царь не полюбил, как его. Вот и стали иные Трем-сын-Бориса поддевать, невзлюбили его, стали царю наговаривать:

Он мог не только перо Жар-птицы и саму Жар-птицу достать, а может добыть из моря красавицу-девицу.

Зовет его царь к себе.

— Достал ты, — говорит, — перо Жар-птицы, достал и Жар-птицу, так добудь же мне и красавицу-девицу с моря. А не достанешь — мой меч, а твоя голова с плеч!

Идет Трем-сын-Борис к коню, плачет, а конь его спрашивает: О чем, Трем-сын-Борис, плачешь?

— Да как же мне не плакать, если царь загадал загадку такую, что ни мне, ни тебе не отгадать.

— Какую ж?

— Такую, чтоб добыл я красавицу-девицу с моря.

— Ну, что! Я тебе ж говорил: не бери пера Жар-птицы, горе наживешь… Ну, не кручинься. Ступай скажи царю, пускай даст сети с зеркалами, тысячу платьев да ящик побольше.

Пошел он к царю, царь и дал все. Поехал Трем-сын-Борис, расставил зеркала вокруг моря и платья развесил. Вот вышла из моря Настасья, красавица-девица. Одевалась, наряжалась в каждое платье да в каждое зеркало гляделась, сама себе дивовалась:

— Ах, какая же я красивая!

Надела последнее платье. Тут и схватил ее Трем-сын-Борис, а она как крикнет:

— Ах, Трем-сын-Борис, отпусти меня из неволи на волю, я тебя отблагодарю: дам тебе свое кольцо обручальное, и будешь ты с ним счастлив.

Не пустил он ее. Разорвала она тогда на себе двенадцать низок мониста и в море бросила. Потом привез он ее в царский дворец. Царь опять его наградил и очень обрадовался.

Стали опять ему все удивляться и завидовать, стали опять его поддевать, что может он, дескать, узнать все, что на свете делается; но царь никого не слушает. И говорит тут Настасья Трем-сын-Борису:

— Достал ты Жар-птицу, достал и меня, красавицу-девицу. Добудь же теперь из моря и мои двенадцать низок мониста.

А царь говорит:

— Не достанешь — мой меч, а твоя голова с плеч!

Идет он к коню, плачет. Спрашивает конь:

— О чем, Трем-сын-Борис, плачешь?

— Да как же мне не плакать? Загадал царь такую загадку, что ни мне, ни тебе не разгадать.

— Какую?

— Да чтобы достал я из моря двенадцать низок мониста, что Настасья разорвала.

— Ступай, — говорит конь, — к царю да проси, чтобы дал сто бочек бычьего мяса да сто тысяч людей.

Царь дал. Вот конь и говорит:

— Как приедешь к морю, разложи бычье мясо вокруг моря, и как вылезут раки за мясом, ты хватай беленького: это их царь. Они будут у тебя его отпрашивать, а ты не давай, пока не принесут всего мониста.

Так он и сделал. Только вылезли раки, схватил он беленького. Плачут раки, кланяются:

— Что тебе надобно, то и представим, только его отпусти!

А Трем-сын-Борис и говорит:

— Достаньте мне монисто, в море рассыпанное, тогда отпущу.

Кинулись они в воду: один одну бусинку тащит, другой — две, так всё монисто и собрали. Хотел он отпустить беленького, а конь кричит:

— Не пускай, еще одной бусинки нету!

Как бросились раки на поиски, как метнулись, так и вытащили ему щуку, а в той щуке — бусинка. Распорол он щуку, нашел бусинку, отпустил беленького рака.

Привез Трем-сын-Борис монисто, все удивляются. А Настасья и говорит царю:

— Пошлите его разведать у Солнца: отчего всходило оно прежде рано и красное, а теперь поздно и белое.

Идет Трем-сын-Борис к коню и плачет.

— О чем плачешь? — спрашивает конь. — Не горюй: царь и не такие загадки загадывал, и то мы знали, что делать!

Вот и пошел он. Видит — стоят возле сада сторожа, спрашивают его:

— Куда ты, Трем-сын-Борис, идешь?

— Иду, — говорит, — разведать у Солнца, отчего оно всходило прежде рано да красное, а теперь поздно и белое.

— Поспроси же там, — говорят, — и о нас; этот вот сад прежде родил и весь свет кормил, а теперь и самих сторожей не прокормит.

— Хорошо, спрошу.

Идет он дальше, стоят два солдата, спрашивают его:

— Куда, Трем-сын-Борис, идешь?

— Иду разведать у Солнца, отчего всходило оно прежде рано и красное, а теперь поздно и белое.

— Поспроси там и про нас: до каких пор стоять нам прикованными? Вот идет он, идет дальше, а там на дубу муж с женой пару голубей ловят и его спрашивают, куда, мол, идет он. Сказал он им:

— Так напомни, — говорят, — там и о нас: до каких же пор нам голубей ловить?

— Ладно, напомню.

Идет, идет дальше, видит — стоит шинкарка, переливает из колодца в колодец воду.

— Куда ты, Трем-сын-Борис?

Он сказал.

— Поспроси там и обо мне: долго ли мне еще переливать из колодца в колодец воду?

— Ладно, спрошу.

Идет, идет дальше, видит — лежит кит-рыба, по ней люди проезжают и такую дорогу проложили, что все ребра видать, ей пить хочется, а никто ей не дает, только ртом она чавкает. Вот и спрашивает кит-рыба:

— Куда ты, Трем-сын-Борис, идешь?

Он и ей сказал.

— Напомни там и обо мне: доколе же будут люди по мне ходить да ездить?

— Ладно, напомню.

Идет он, идет дальше, видит — хатка стоит. Уже под вечер подошел к хатке. Вошел в нее, а там старуха, старая-престарая, Солнцева мать.

— Куда ты, — говорит, — Трем-сын-Борис, идешь?

— Иду разведать у Солнца, отчего оно прежде всходило рано и красное, а теперь поздно и белое.

— Да я ведь, — говорит, — сыночек, его мать!

Стал он ей рассказывать.

— Видел я, — говорит, — солдат, цепями прикованных, видел я и сад большой; прежде он родил да весь свет кормил, а теперь и сторожей не прокормит. Видел я: муж с женой голубей на дубу ловят, да никак не поймают. И видел я: шинкарка воду из колодца в колодец переливает, никак не перельет. Видел: кит-рыба лежит, а по ней люди ездят, ходят, все уже ребра видать, а воды ей не дают.

Дала Солнцева мать ему поужинать. Пришло Солнце — спрятала она Трем-сын-Вориса. Улеглись они спать.

Встали на зорьке. Вот и говорит она Солнцу:

— А что мне, сын, снилось!..

— А что, мама?

Снилось мне, будто растет где-то сад большой: прежде он родил и весь свет кормил, а теперь и сторожей не прокормит.

— Да, мама, есть такой сад большой, но в нем закопаны деньги разбойничьи, и начнет он родить, как те деньги выкопают.

— А что мне, сын, еще снилось!..

— А что, мама?

— Будто стоят два солдата, цепями прикованные.

— Верно, есть такие: вот если бы те деньги, что в саду закопаны, пожертвовали они бедным, то и пошли бы по домам.

— И еще мне, сынок, что снилось!..

— А что?

— Будто где-то муж с женою пару голубей ловят да никак поймать не могут.

— Что ж, и будут ловить, пока свет стоит: ведь когда были они молодыми, двух деток загубили.

— И еще что мне, сынок, снилось!..

— Что?

— Будто шинкарка из колодца в колодец воду переливает, да никак не перельет.

— Э, есть такая. За шинкарство хуже всего приходится! И будет она переливать, пока свет стоит! Как была она помоложе, то одному перельет, а другому не дольет.

— И еще что мне, сынок, снилось!..

— Что, мама?

— Будто где-то лежит кит-рыба, и по ней люди ездят.

— Э, есть и такая. Если б она выхаркнула корабль с людьми, то вернулась бы на свое место.

— И еще что мне, сынок, снилось!

— Что, мама?

— Что будто ты когда-то всходило рано и красное, а ныне поздно и белое.

— Э, было оно и так. Когда была моя любимая девушка в море, то выйдет она, бывало, а я и застыжусь, покраснею, взойду рано и красное; а теперь нет моей девушки, вот и всхожу я поздно и белое.

Вот Солнце ушло. Удивилось оно, что приснилось матери такое, что на свете делается. Вот записало Солнце все, что оно рассказало, и дало своей матери записку. Ушло Солнце, и дала тогда Солнцева мать Трем-сын-Борису позавтракать и отдала ему записку.

Возвращается он назад. Лежит кит-рыба.

— Ну, что, спрашивал?

— Спрашивал, — говорит. — Если бы ты из себя корабль выкашлянула, то и вернулась бы на свое место.

Тогда кит-рыба как кашлянула, так весь свет и встрепенулся.

Идет он дальше — стоит шинкарка.

— А что, спрашивал ты обо мне?

— Спрашивал. Сказано, что будешь переливать, пока свет стоит.

— Так я, — говорит, — и спешить тогда не буду.

Идет дальше, а там муж с женою голубей ловят.

— Ну, что, спрашивал о нас?

— Спрашивал. Сказано, что будете ловить, пока свет стоит.

— Ну, раз так, мы и спешить-то не будем, а то все думаем — вот-вот поймаем.

Идет, видит — стоят два солдата, спрашивают:

— Ну, что, о нас вспоминал?

— Вспоминал. Сказано, если пожертвуете на бедных деньги, что в саду закопаны, то по домам пойдете.

Они сказали, что пожертвуют, и сразу же пошли.

Идет он дальше. Спрашивают сторожа:

— Ты о нас допытывал?

— Допытывал. Сказано, если выкопаете разбойничьи деньги, тут закопанные, то сад опять будет родить.

Они выкопали, и начал сад снова родить.

Воротился Трем-сын-Борис в царский дворец.

Обо всем разведал, и царю рассказал, и записку вручил Солнцеву.

Наградил его царь, полцарства отдал, у себя оставил и стал жить с ним, как с братом родным.

ДЕД САМ С КУЛАК, А БОРОДА В САЖЕНЬ

Было у отца три сына: двое умные, а третий — дурень. Пошли они в поле пахать, да забыли соху взять. Пришли на поле и стоят.

— Что ж вы стали да стоите, ничего не делаете? — спрашивает дурень.

— А что ж нам делать?

— А зачем вышли на поле?

— Пахать вышли.

— А чего ж не пашете?

Дурень ты, дурень! Как же нам пахать, если у нас сохи нету, дома забыли.

— Ну так ступайте домой за сохой.

— Уже солнце скоро зайдет. Когда там еще за сохою ходить? Пойдем завтра домой и возьмем соху, а теперь разведем костер и каши наварим.

Начали они костер разводить, глядь — нету кресала, из дому не взяли; крупу взяли и казанок взяли, а огня ни у кого нету. Пошел старший брат огня раздобыть, идет и идет, идет и идет, видит — стоит дуб, высокий-высокий. Взобрался он на тот дуб и оглядывается кругом, не горит ли где огонь. Смотрит, блестит в лесу под деревом огонь, и сидит у огня дед, сам с кулак, а борода в сажень; сидит себе этот дед и кашу варит. Слез он с дерева, пошел к деду:

— Дай, дед, огня!

— Коль скажешь неправду — дам огня, а не скажешь — сдеру от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу.

— Нет, не скажу.

Выдрал дед от зада до носа у него кусок кожи, мякиной натер и пустил. Воротился тот к своим братьям и говорит:

— Ступайте-ка вы огня искать. Я искал-искал, да не нашел.

Пошел второй брат огня искать. Идет и идет, идет и идет, глядь — стоит дерево, высокое-высокое. Взобрался он на то дерево и оглядывается кругом, где бы огонь увидать. Смотрел, смотрел — не видать; взобрался повыше, вдруг видит — под деревом огонь горит, и у огня дед сидит, сам с кулак, а борода в сажень. Подошел он к деду и просит:

— Дай, дед, огня!

— Скажешь, сынок, неправду, тогда дам. А не скажешь, сдеру с тебя от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу.

— Нет, не скажу.

Содрал дед от зада до носа у него кожи кусок, мякиной натер и пустил. Воротился он к братьям и говорит:

— Пускай еще дурень пойдет огня поищет. Я уж искал-искал, не могу найти.

А о том и молчит, что содрал дед с него кожи ремень.

Пошел дурень искать. Идет и идет, глядь — стоит дерево. Взобрался он на дерево, видит — огонь под деревом горит, и сидит у огня дед, сам с кулак, а борода в сажень.

Подошел к деду:

— Здорово, дед!

— Здорово, сынок!

— Дай, дед, огня!

— Огня тебе дам, коль скажешь мне неправду, а не скажешь, сдеру с тебя от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу!

— Скажу, — говорит.

— Ну, ладно, говори, послушаю.

— Вот пошел я, — говорит, — раз в лес и поймал зайца. Сел на того зайца и домой еду, а был у меня за поясом топор. Еду я, еду, оглянулся, а мой топор зайцу задок отрубил. «Что тут, — думаю, — делать? Надо же чем-нибудь задок привязать?» А тут как на зло и веревки из дому не взял. Искал я, искал везде, думал, найду хоть бечевку какую-нибудь — ничего нету. Гляжу — стоит куст дубовый. Взял я молоденькую ветку, свил ее, привязал зайцу задок, сел и еду. Еду и еду, обернулся назад, не оторвался ли, думаю, задок. Глядь — а у меня за плечами вырос дуб высокий-высокий, такой вышины, что прямо до самого неба. «Что тут, — думаю себе, — делать? Полезу-ка я на небо, погляжу, что там святые делают». Как полез — на самую макушку взобрался, а дуб еле-еле до неба не дорос… Не хотелось мне назад ворочаться. Подпрыгнул я раз — ничего не выходит, подпрыгнул второй — не доскочил, как подскочил в третий, так на небо и попал. Вот иду я себе по небу, присматриваюсь, всюду приглядываюсь, там, вижу, ангелы, там — праведники, там — грешники в пекле мучаются; на все насмотрелся, видал и твою душу, — в пекле она сидит.

— Ну, — говорит дед, — хорошую ты мне неправду сказал: теперь дам я тебе огня. Бери сколько хочешь.

Набрал дурень огня и пошел к своим братьям.

— Ну что, дурень, нашел огня? — спрашивают.

— Нашел, — говорит, — вы вот сколько ходили да не нашли, а я, видите, недавно пошел да и нашел.

— Где ж ты, дурень, огня добыл?

— Где я огня добыл? Вот взобрался на дерево, вижу огонь

горит, у огня дед сидит, сам с кулак, а борода в сажень. Подошел к нему и набрал огня.

— А не содрал он у тебя от зада до носа кожи ремень?

— Нет, — говорит дурень, — не содрал. А у вас не содрал порой?

— Нет, и у нас не содрал, — говорят.

— Ну, так варите кашу, — говорит дурень, — а то я есть крепко хочу.

Наварили братья молча каши, поужинали, переночевали и домой за сохою пошли.

ОВСЯНАЯ ГОРА

Жил-был один богач, детей у него не было; как стал он бога молить — вот и послал ему бог мальчика. Поехал он раз в лес и пошел собирать хворост, а дитя как начало лезть и отползло далеко, и нельзя его было никак найти.

Проходил на ту пору по лесу лесник да и набрел на ребенка. Забрал он его с собою домой, отдал жене. Приняли они ребеночка, спрятали за печью, чтоб никто его не видел и не отобрал бы у них. И взялись они его растить, и так хорошо они кормят его, поят, что вырос из него большой да крепкий парубок. Вот уже ему двадцать лет. Берет его раз лесник с собою в лес. Приехали в лес, велит он ему собирать хворост, а тот как ухватится за какой-нибудь бук, да так и тащит его за собой и кладет на дроги, а старик и говорит:

— Так мне не надо, я тебе велю хворост собирать.

А тот говорит старику-отцу, чтоб взобрался на бук, которому десять лет, и наказывает ему:

— Пригни-ка его к земле!

Тот взобрался, гнет его, гнет, никак пригнуть не может, только малость нагнул.

— Вот видишь, надо было меня учить, когда было мне десять лет.

Потом велит ему взобраться на бук, которому двадцать лет, и пригнуть к земле, но такого и совсем не пригнешь.

Тогда тот ему говорит:

— Вот видишь, теперь уже напрасно меня учить, поздно уже.

Воротились домой. Собирается парубок в дорогу. Напекли ему хлеба, дали денег, и просит он сковать ему железную палицу. Пошел отец к кузнецам, сковали ему палицу. Он взял ее в руки и бросил. Пошел старик опять к кузнецам. Сковали ему палицу побольше. Он берет ее в руки — самое в пору.

Пошел он. Идет, идет и идет. Подошел к Дунаю-реке и видит — три панны купаются; спрятался он в кусты, притаился да и украл у средней платье и крылья. Вот выкупались они, стали одеваться, а у средней и нет платья. Как начала она его просить и упрашивать, отдал он ей платье, а крылья, — говорит, — отдам, если ко мне пойдешь. И — домой воротился.

Приходит домой, а та за ним прилетела. Он взял и женился на ней. Стала она его просить, чтобы отдал ей крылья.

— Не дам, а то улетишь!

— Не бойся, — говорит, — я только по хате полетаю.

Вот взял он и отдал ей. Как начала она по хате летать, как начала летать, так радуется. А потом как ударится в среднее окно и вылетела, только молвить успела:

— Если хочешь, чтоб я твоей женою была, то ищи меня на Овсяной горе. Делай теперь, что хочешь.

Вышел он опять в путь-дорогу. Идет, идет, идет, идет и забрел в такие леса, в такие темные, дремучие, дожди идут, весь измок; видит — что-то светится; идет, идет — нашел в лесу домик, а в том домике лампа горит. Входит он в домик, а там пустынник один. Испугался его пустынник, что вошел он с такою палицей, и спрашивает:

— Ты что за человек?

Он отвечает:

— Я такой же человек, как и вы. А не слыхали ли вы где про Овсяную гору?

— Погоди до утра, до завтра.

Настало утро, он свистнул, и сбежались все звери к нему, к пустыннику, а он их спрашивает:

— А не слыхали ли вы где про Овсяную гору?

Отвечают все звери:

— Мы о такой нигде не слыхивали.

Дает ему пустынник записку;

— Вот, — говорит, — возьми записку, живет в тридцати милях от меня в пещере брат мой — пустынник, он тебе об Овсяной горе расскажет, он, небось, знает.

Поклонился старику и пошел. Идет, идет, идет, идет, глядь — домик стоит такой маленький; входит он в домик, а там лампа горит, пустынник книжку читает и говорит:

— Уже тридцать лет, как живу я тут, а ни разу еще человека не видел, тебя первого вижу… Чего ты пришел сюда? — спрашивает его пустынник.

Тот говорит:

— Не слыхали ли вы про Овсяную гору?

— Я не слыхал, — отвечает, — а вот подожди до утра, до завтра. Завтра тебе скажу.

Пришло утро, он свистнул — сбежались к нему все звери, спрашивает он их:

— Не слыхали ли вы где про Овсяную гору?

Отвечают звери:

— Нет, мы нигде о такой не слыхали.

Говорит ему пустынник:

— На тебе записку, живет в тридцати милях от меня старший мой брат, вот это к нему и записочка.

Тот взял, поклонился и пошел. И как начал идти, как начал идти, прошел тридцать миль, идет и подошел наконец к большой пещере в лесу: горит там огонь, входит он туда, видит — стоит на коленях пустынник и молится — стоит будто вкопанный, даже и глазом на него не глянул, когда вошел он, и молвит ему между молитвою:

— Утром с тобой побеседую.

На другое утро он свистнул, и сбежались всякие звери, какие только есть на свете; спрашивает он у зверей:

— Не слыхали ли вы про Овсяную гору?

Отвечают звери, что нет; а идет один волк позади, подошел и говорит:

— Никто не скажет о том, вот, может, лев, что сзади идет, скажет.

Подходит к нему лев, спрашивает у него пустынник:

— Не слыхал ли ты где про Овсяную гору?

— Слыхал, я недавно оттуда.

Говорит тогда льву пустынник:

— Ну так вот, возьми отведи этого человека к Овсяной горе.

И говорит человеку пустынник:

— Когда лев тебя спросит, видишь ли ты Овсяную гору, ты скажи, что не вижу, пока не принесет он тебя к ней поближе.

Сел он на льва и едет на нем туда. Летит лев, летит и все спрашивает:

— Что, видишь уже?

А потом как рассердится, как сбросит его в большое провалье, в глубокое подземелье и говорит:

— Вот тут тебе и конец!

Тот поднялся, кругом всюду темно, и там скала, и тут скала, нашел потом свою палицу, все ею шарит, все ямки копает, лезет и лезет, и выбрался наконец наверх. Как вылез, пошел дальше, идет и идет, вдруг слышит — что-то шумит-гудит. Подходит ближе, глядь, а то мельница мелет; только он к ней подошел, а мельница и остановилась.

Выбегает мельник, кричит на него, зачем он ему мельницу остановил, а потом бить его начинает, а тот как ударит его своей палицей, и враз мельник ему покорился, начал его пробить, чтобы пустил ему мельницу. Тот ему говорит:

— Коль приведешь меня к принцессе, то пущу мельницу.

— Хорошо, — говорит, — приведу; тут для нее мука мелется и в бочку, ссыпается, слуга уже две бочки для нее забрал, еще за одной приедет, а ты залезь в бочку, я тебя там запечатаю; а скажет слуга, что тяжело, я скажу, что мука, мол, подмокла.

Сказано-сделано. Пришел слуга, удивляется, что мука такая тяжелая, но понес.

А когда там бочки открыли, схватили его за шею и говорят:

— А, вот где ты! — и повели его в большой дворец, где было комнат великое множество, и не велели ему входить только туда, где двери лыком завязаны, а потом пошли прогуляться. Ходит он себе, всем любуется и дивуется, а потом говорит:

— А ну, взгляну-ка я туда, где лыком двери завязаны.

Развязал, отворил, а там еще вторые двери, отворил он вторые, а там еще и третьи; отворил он и третьи — сидит там черный такой и ему говорит:

— О-о! Как долго я тебя дожидался! Дай мне ломоть хлеба и кварту воды.

— Я дам тебе буханец хлеба и кварту воды.

Дал ему; тот наелся, напился; поднялся и полетел. Схватил его принцессу и полетел. А те двое вернулись и стали его бранить:

— Вот видишь, что ты наделал! Зачем тебе было туда ходить?

Наутро собрался он и пошел, и думает: «Найду ли я ее или нет?»

Идет и идет; приходит в одно село, а там жила вдова, и был у нее табун лошадей. Просится он к ней переночевать, она его приняла, а потом спрашивает:

— Не наймешься ль ко мне пасти табун лошадей?

— Что ж, — говорит, — наймусь.

Нанялся на три дня пасти лошадей.

— За это я дам тебе такого коня, какого сам выберешь.

Он взялся, согнал лошадей, а она вынесла ему хлеб и сыр. А была там маленькая девочка, подбежала она к нему и говорит:

— Ты смотри, этот хлеб не ешь, в нем такие чары, что ты сразу помрешь.

Приходит он к реке, выбросил хлеб, и вмиг что-то собралось и весь хлеб растащило. «Вот так и со мной было бы».

Вот он уже коней не пасет, а все бьет их, бьет своей палицей и гонит в восьмом часу домой, а она ему велела пригнать только к десяти. Входит он во двор; она наложила ему три миски еды, а девочка подбежала к нему и говорит:

— Смотри, из этих двух мисок не ешь, а ешь только из той, из которой я зачерпну.

Он поел из той миски, а к тем двум и не прикоснулся.

— Отчего ты не ешь из этих двух мисок?

— Да я, — говорит, — сыт.

— Ну, так гони лошадей, а я за тобой тут уберу. — И дает ему опять хлеба и сыр. Выбегает девочка:

— Смотри не ешь их, в них чары, а то сразу помрешь!

Погнал он лошадей, начал их палицей бить-колотить и домой гонит, лошадям животы подвело, такие голодные. Так пас он их и третий день, уже выпас, пригнал и просит с ним расплатиться.

А она ему говорит:

— У меня всего пять конюшен. Ступай — выбирай.

Ведет его в первую конюшню, а там все черные, как галки.

— Тут для меня коня нету.

Зашел во вторую — одни только сивые.

— И тут нет моего коня.

В третьей конюшне — одни только рыжие.

— И тут, — говорит, — нету.

В пятой — одни только белые, как упыри.

— И тут нет моего коня. Должна быть где-то еще шестая конюшня.

— Нету, — говорит.

— А это что за двери?

— Тут ничего нету.

Смотрит, а там конь стоит.

— Вот это будет мой!

— Зачем тебе его брать, он всем лошадям отец, всех лошадей пастись учит.

А он вывел коня, сел на него, поехал. Тот конек и просит его:

— Мне жалко с матерью разлучаться, пусти меня попастись маленько!

— А вернешься ли?

— Вернусь.

Пустил он его, сам сел, а конек побежал, попасся себе и к нему вскоре возвращается. Едет он, едет, а конек опять просит его:

— Пусти меня, пусти. Как попасусь еще маленько, то стану сильней.

Пустил он его. Попасся конек и вскоре к нему прибегает. Приезжают к высоким, высоким скалам. Подъезжают к скале, а там и принцесса на скале сидит, а черный над нею.

И говорит он своему коню:

— Ты постой здесь, а я что-то сделаю.

Взобрался он на скалу, кинул в черного свою палицу, тот враз и пропал.

ИВАН НАЙДА

Однажды шла женщина с ребенком на базар, скажем, так вот, как в Житомир из Левкова ходят, и несла в корзинке дитя. Идет с базара, видит — прыгает перед ней красивая птичка. Поставила она корзину с ребенком, а сама за птичкой побежала, хотела ее поймать, чтобы дитя позабавить. Отбежала от корзины гона три.

А птичка взлетела на дерево и говорит:

— Оглянись, женщина, где твое дитятко?

Та оглянулась, видит — нет дитяти, вернулась его искать. Искала-искала — не нашла. Потом заплакала и говорит;

— Бог дал, бог и взял! — да и пошла домой.

А жил в лесу дед-волшебник, который все знал, что на свете делается. Поглядел он в свои волшебные книги и узнал, что сидит на такой-то дороге дитя в корзинке. Он пошел, взял его, нанял ему мамку, вырастил его и назвал его — Иван Найда.

Как исполнилось мальчику пятнадцать лет, стал он на охоту проситься; вышел, видит — большое болото, начал осматриваться — нет ли где какой дичи, а тут — летят три уточки. Он собрался их бить, глядь — спустились они вниз, сбросили с себя крылышки и обернулись девушками. Старшие красивые, а младшею нельзя и налюбоваться! Только он заметил, что они в воду полезли, схватил платье — и айда домой!

Вылезли они из воды, начали одеваться, а одна видит — нету ее платья и говорит:

— Это Найда украл, я уж знаю!

И кинулась за ним в погоню! Догнала, подошла; просила-просила — никак не отдает.

Рассердилась она на него, рванула свое белье и как ударит его по лицу. А он явором стал, да таким высоким, кудрявым, широким. А дед ждал-ждал — нету его. Посмотрел в свои книги:

— Э-э, вот оно где Найда! — Топор на плечи и пошел к нему. (Он уже знал, чтот тот явором сделался, и узнал, в каком он месте стоит.)

— Э-эх, — говорит, — и явор-то ты красивый. А ежели срубить, выйдет хорошая основа на хату. — Потом говорит: — А не ты ли это, сынок?

И стал перед ним Найда, как и был прежде.

— Я, — говорит, — тато!

— Вишь, — говорит, — я ж тебе, сынок, говорил: не трогай никого. — И привел его домой.

На другой день снова просится Найда на охоту, а дед не пускает:

— Да куда ты пойдешь, еще кого-нибудь заденешь!

— Нет, тато, пойду, без нее не могу жить, сильно мне она понравилась.

— Ну, сынок, раз ты так хочешь, то ступай, — и отпустил его. Как подойдешь ты к озеру, сядь там под самый маленький ракитовый кустик; они прилетят, будут тебя искать. А когда они разденутся и будут в воду входить, ты хватай платье и беги во весь дух! Ежели она тебя по дороге нагонит, то пропал ты тогда; а если добежишь хотя бы до порога, то я поймаю вас обоих, когда она на тебя накинется, я буду за хатой дрова рубить.

Сел Найда под ракитовым кустом, они прилетели, искали его — не нашли. Сбросили платья, полезли в воду. А он хвать за платье, за крылышки — и бегом!..

Купались они, купались, глядь — тех платья есть, а той нету. Она и говорит:

— Это опять Найда украл! — И опять за ним в погоню. Вот догоняет она его — ему уже и недалече до своей хаты — и просит его. Он сильно разогнался и упал как раз на пороге — она на него и накинулась. А дед вышел из-за дому, поймал их и поднял обоих.

— Ну, теперь, — говорит, — будешь его женою, а он тебе мужем!

Обвенчались они, справили свадьбу и живут у деда.

Спустя несколько лет дед и говорит:

— Ну, Иван Найда, езжай теперь к своей матери.

— Куда ж мне ехать — я не знаю, где я родился, где ж мне ее искать?

Дал им дед пару коней, запряг в коляску и говорит:

— Помни: как минуешь две деревни и будешь въезжать в третью, то скажи первой женщине, которую встретишь: «Здравствуй, мама!» А она тебя спросит: «Какая ж я тебе мать?» А ты скажи ей: «А ты разве не помнишь, как на базар ходила да на дороге в корзине меня бросила и потеряла?» Она вспомнит тебя, но не узнает. И будет жена с тобой до той поры, пока кто-нибудь у нее крыльев не украдет, а ты их прицепи у себя под мышкой.

Поехали они с женою. Въезжают в третью деревню, и вправду идет навстречу им женщина — за водой вышла. Он ей и говорит:

— Здравствуй, мама!

Та стала и глаза вытаращила:

— Какая я тебе мать?

Тот и рассказал. Вернулась она с ними, больно уж обрадовалась. А потом, как, бывало, уйдет сын куда, мать на невестку все смотрит, глаз с нее не сводит. Очень уж была она красивая.

Выехал раз Найда на охоту, а невестка и говорит:

— Чего вы, мама, все на меня смотрите?

— Да я, — говорит, — никак на тебя не нагляжусь, такая ты красавица!

А она говорит:

— Ох, мама, как надела бы я на себя крылышки, стала бы еще краше. Они, мои крылышки, у Ивана слева под мышкой.

Вот приехал он с охоты, подходит время к ночи, стали ложиться спать, а мать все норовит, как бы это у него крылья отобрать, — хочет поглядеть, какая она будет с крыльями. Легли спать, а мать подкралась и отцепила у него, сонного, крылья.

Утром встали, а он и не заметил, что крыльев-то нету. Позавтракал и поехал на охоту.

Дала мать крылья невестке, та нацепила их на себя и выпорхнула в окошко! Да и села на гребне крыши.

Мать стоит, смотрит: «Что за наважденье такое? Только дала ей крылья, а она и улетела?!»

Выбежала мать на двор и все смотрит на невестку. А та и говорит:

— Мама, пускай меня Иван нигде не ищет, а пусть, — говорит, — найдет Воловью гору-Шелковую траву… — да и полетела.

Приехал Иван Найда с охоты и к жене, а жены-то и нету!.. Спрашивает у матери, а та говорит:

— Дала я ей крылья, а она у тебя то ли сатана, или что?.. Взяла да и улетела!..

— Эх, — говорит, — не была ты матерью и не будешь!..

А мать говорит:

— Когда твоя жена улетала, то сказала, чтоб ты ее нигде не искал, а искал бы Воловью гору-Шелковую траву, только там ее и найдешь.

Взял он себе хлеба на дорогу и пошел. Идет и идет, видит — лес дремучий, на опушке — хатка; смотрит — в хатке огонек мерцает. Заходит в хатку, а там одна только старушка. Он и говорит:

— Здравствуй, старушка!

— Здравствуй, Найда! Куда, — спрашивает, — идешь?

— Иду искать Воловью гору-Шелковую траву.

А она:

— Эх, и много я по свету полетала, да не знаю, где эта Воловья гора-Шелковая трава. Ступай, — говорит, — там среди лесу живет моя сестра помладше, может, она знает.

И оставляет она его ночевать. Он ночевать не остался, а пошел.

Все идет да идет, видит — в лесу хатка, огонек мерцает. Заходит он, видит — там старуха сидит.

— Здравствуй, старушка!

— Здравствуй, — говорит, — Иван Найда. Куда идешь, Иван Найда?

— Иду искать Воловью гору-Шелковую траву.

— Эх, говорит, — много я по свету полетала, но Воловьей горы-Шелковой травы не знаю, иди-ка ты дальше — там живет наша самая меньшая сестра: уж если она не скажет, то никто тебе не скажет.

Он ночевать не стал и пошел.

А лес такой густой — деревья разрослись и перепутались, ему и не видать: день ли теперь или ночь. Ничего не видно!

Лезет рак и говорит:

— Здравствуй, Иван Найда!

Тот удивляется, что оно такое: где ни покажется что живое, всякое Найду знает?

Рак и говорит ему:

— Не сердись, Иван Найда, я тебя в беде выручу, — и дал ему свисточек.

— Возьми, — говорит, — ежели туго тебе придется, свистни в него.

Идет он дальше, встречает борзую, а та говорит:

— Здравствуй, Иван Найда!

— Здравствуй, борзая!

Дала ему борзая волосинку.

— На тебе, Иван Найда, коли плохо тебе придется, ты ее прижги.

Идет дальше, встречает волка, говорит ему волк:

— Здравствуй, Иван Найда, куда ты идешь?

— Иду искать Воловью гору-Шелковую траву.

— Ну, коль трудно тебе придется, свистни в свисточек, который дал тебе рак, я мигом явлюсь.

Пошел Иван Найда, видит — на опушке хатка виднеется. Заходит он в хатку, поздоровался со старушкою.

— Ну, Иван Найда, коль попасешь мне, — говорит, — три ночи трех кобылиц, дам я тебе такого коня, который вынесет тебя на ту гору, а не попасешь, я тебе голову отрублю. Вон висят у меня тридцать четыре головы тех, которые брались пасти, да не выпасли, а твоя тридцать пятая будет.

Испекла она ему пирожочек, снаряжает его на пастбище, а кошечка все ходит за ним, мяукает. Отломил он кусочек пирожка и дал кошечке. Взяла кошечка и говорит ему:

— Э, да это такой пирожок, что ты лучше его закинь, а то как съешь, так на двое суток и заснешь и будешь спать без просыпу.

Отдал он пирожок кошечке.

Кошечка съела и спать улеглась, а Найда погнал кобылиц пастись. Пас он всю ночь, глядел, глядел, а перед рассветом разбежались они, нет возле него ни одной. Вспомнил он про борзую, прижег волосинку — является к нему борзая, спрашивает:

— Зачем звал меня, Иван Найда?

Тот рассказал.

— Ну, смотри, как будешь гнать кобылиц, то лови переднюю, а не поймаешь — пропало твое дело.

Кликнула борзая свору собак, — и как начали всюду искать! Согнали кобылиц. А Найда стоит, переднюю дожидает. Ухватил ее за гриву и едет домой. Приезжает домой, а волшебница начала бить кобылиц за то, что они от него не спрятались.

Погнал он на другую ночь, глядел, глядел — перед рассветом разбежались они, ни одной нету. Как их загнать? Смекнул. Засвистел в свисток. Является волк.

— Чего тебе надо?

Рассказал Найда про свое горе.

Созвал волк всех волков и сказал, чтоб Найда ловил переднюю кобылу. Согнали. Он поймал, едет домой. А волшебница поймала кобылиц да как начала их бить!.. И сказала им, чтоб на третью ночь они разбежались и спрятались в море, обернулись бы рыбами.

Пошел он на третью ночь пасти… Глядел, глядел, а они как кинутся (норовят хоть бы на третью ночь спрятаться, а не то беда будет!). Обернулись они рыбами и бросились в море.

Он видит, что беда, и засвистел в свисточек. Является к нему рак.

— Эх, — говорит, — братец, выручи, а то как не выпасу эту ночь кобылиц, отрубит мне волшебница голову!

Вот рак и полез назад в море. Созвал всех морских чудищ — морских свиней, котов морских — и приказывает:

— Лезьте, где какую рыбу увидите — кусайте ее, выгоняйте!

Кинулись они всюду, раки щиплют, а морские коты хвостами режут!

А Найда над морем стоит; поймал переднюю, сел на нее, едет домой. Она и говорит:

— Гляди, Иван Найда, как будет тебе волшебница давать какую-нибудь из нас, ты не бери, а скажи: «Дайте мне того жеребеночка, что у вас в конюшне, на котором шерсти нету…» И есть у нашей хозяйки под изголовьем сапоги-иноходцы и шапка-невидимка, такая, что тебя никто в ней не увидит.

Приехал. Она видит, что надо обещание выполнить, и говорит:

— Выбирай себе, какую хочешь!

А он:

— Ничего не хочу, дайте мне жеребеночка на конюшне, на котором и шерсти-то нету — такого паршивого.

Долго та не соглашалась, а потом отдала. Вскочил Иван Найда в хату, выхватил у нее из-под подушки сапоги-иноходцы и шапку-невидимку! Не успел Найда и оглянуться, стал конь такой, что кругом засияло.

Спрашивает конь:

— Как же тебя, Иван Найда, нести, повыше дерева или пониже?

— Неси повыше дерева.

Долетают они к Воловьей горе-Шелковой траве, глядь — а на горе дворец такой, что и сказать невозможно!

Слез Найда с коня, пустил его травушки пощипать, а сам пошел во дворец. Смотрит, кругом дворца львы на цепях, один от другого на четверть привязаны и зубами щелкают, никого не подпускают. Тут вспомнил Иван Найда про сапоги-иноходцы и шапку-невидимку и подумал: «Авось проскочу — может, жену увижу, а не проскочу — съедят меня львы».

Надел сапоги и шапку — так проскочил, что и не заметили. Вошел в комнаты, видит — она перед зеркалом причесывается. Он ее и окликнул. Она услыхала его голос, обернулась, а не видит его.

— Эх, — говорит, — отзовись, Иван Найда, больно я по тебе соскучилась.

Он снял шапку. Увидела она его, обняла за шею, поцеловала.

И живут они, поживают и до сей поры хлеба не покупают.

ДАНИЛО НЕСЧАСТНЫЙ

Жил себе Данило Несчастный. Уж где он ни бывал, где ни служил — все, что ни заработает, так прахом и пойдет — ничего у него нету. Вот и нанялся он к хозяину.

— Посейте мне десятину пшеницы, а я вам за это год прослужу.

Стал он служить, начала у него пшеница всходить, стала хозяйская в стрелку идти, а у него уже колосится, хозяйская колосится, а у него уже и поспела.

— Ну, — говорит, — завтра пойду и скошу, вот это мне и будет.

Вдруг набежала в ночи туча, как ударил град, — побило пшеницу. Идет он и плачет.

— Пойду, — говорит, — наймусь в другом месте, может, бог и накормит.

Приходит к другому хозяину:

— Возьмите меня, — говорит, — на год, я у вас послужу хотя бы за того вон плохонького жеребенка.

Стал он служить, стал жеребенок подрастать, и такая из него путная коняка вышла! Вот, думает, дослужу да и поеду. И вдруг прибежали ночью волки и разорвали ее. Плачет он:

— Пойду еще наймусь где-нибудь.

Приходит еще к мужику, а лежал у того мужика на пригорке камень, кто его знает откуда он и взялся, может, никто сроду его и не двигал.

— Наймусь я, — говорит, — к вам за этот вот камень.

Стал он служить, стал тот камень меняться, стали на нем разные цвета появляться, стала одна сторона красная, другая — серебряная, третья — золотая.

— Ну, — говорит, — камень-то уж никуда не денется.

Вот выходит ему завтра срок, но пришел кто-то и стащил камень к чертям!

Плачет он слезно, жалуется, что столько-де прослужил, а ничего ему бог не дает.

— Что ж, — говорят, — если ты такой несчастный, ступай к царю.

Послушался он, пошел к царю. Царь и определил его в дворню.

— Работай, — говорит, — что заставят, а я погляжу, какой ты несчастный.

Видит царь, что ни сделает Данило, то лучше его никто не управится, и говорит ему:

— Что ж ты говоришь, что ты несчастный, а ты что ни сделаешь, то лучше никто не управится. Хочу я тебя наградить.

Взял и насыпал три бочки: в одну золота, в другую — углей, а в третью — песку, и говорит:

— Если угадаешь, где золото, — то быть тебе царем, а где уголь — то кузнецом будешь, а где песок, то и впрямь ты несчастный: дам я тебе коня и оружие и уезжай ты из моего царства прочь.

Вот ходил он, ходил, щупал, щупал…

— Вот, — говорит, — золото!

Разбили, а оно — песок.

— Ну, — говорит царь, — и вправду ты несчастный. Уезжай из моего царства, мне таких не надо.

Дал ему оружие — пику, все доспехи казацкие. Он и поехал. Едет он день, едет второй, — нечего поесть ни ему, ни коню. Едет третий день, видит — стог сена стоит.

— Это, — говорит, — хотя и не мне, а коню будет.

Стал к стогу подъезжать, а он и загорелся. Плачет Данило, и вдруг слышит, кто-то оттуда кричит:

— Спаси меня, а то сгорю!..

— Как же я тебя, — говорит, — спасу, ежели я и подступиться не могу!

— А ты, — говорит, — протяни свою пику, я ухвачусь, а ты и вытащишь.

Подал он туда пику и вытащил такую большущую гадюку. «Вот так-так!» — думает. А она ему и говорит:

— Коль ты меня вытащил, то и домой доставь.

— Как же я тебя доставлю?

— Положи, — говорит, — меня на коня, и куда я буду голову клонить, туда и езжай.

Вот клонит она голову, а он и поворачивает. Ехали-ехали и к такому дворцу подъехали, что любо поглядеть! Слезла она и говорит:

— Обожди тут, а я к тебе скоро выйду, — сказала и полезла под ворота.

Стоял он, стоял, ждал-ждал да и заплакал, а тут и она выходит такой наряженной да красивою, открывает ворота:

— Веди, — говорит, — коня, да закусишь и отдохнешь.

Пошли во двор, а посреди двора две кринички. Зачерпнула она из первой стаканчик воды, поставила, кинула жменю овса.

— Ставь, — говорит, — коня.

«Что оно, — думает, — такое, три дня мы не ели, не пили, а она, словно насмех, жменю овса дала».

Вошли в горницу, а она ему кусочек булочки и стаканчик воды поставила.

«Что ж мне тут есть». Глянул в окно — овес и вода целы, а конь уже наедается. Откусил он кусок булочки, хлебнул воды — уже наедается, а все цело.

— Что, — спрашивает, — наелся?

— Спасибо, уже.

— Ну, так ложись отдыхать.

Подымается он на другой день, а она ему говорит:

— Оставь мне свое оружие, коня и одежду, а я тебе дам свою. Дает ему рубашку и оружие.

— Это, — говорит, — такое оружие, что сколько бы войска ни было, а как махнешь, то какого не достанешь, тот только в живых и останется; а рубашка такая, что как наденешь ее, никто тебя не одолеет; и езжай ты к такому-то трактиру, там тебе объявят, что ихний царь богатыря вызывает, и как поедешь ты к нему, там и женишься, но не сказывай жене до семи лет правды.

Вот попрощались, он и поехал. Подъезжает к трактиру. Его расспрашивают, кто да откуда. Как узнали, что из чужой земли, и говорят ему:

— Напали на нашего царя чужеземцы, не может царь сам отбиться и выкликает богатыря, чтобы царство его защитил, царевну в жены бы взял, а его кормил бы до самой смерти.

Показали ему, куда ехать, он и поехал. Явился к царю:

— Так и так, — говорит, — я могу чужеземцев отбить, дайте мне только двух казаков, если что случится, чтоб известили.

Выехал он с казаками в степь.

— Ложитесь, — говорит, — и спите, а я постерегу.

Только те уснули, бегут чужеземцы.

— Сворачивай! — кричат.

— Нет, — говорит, — сворачивайте вы!

И как начали чужеземцы пулями метать, как начали метать, начисто казаков покрыли. А он как махнет, то только те, кого своим оружием не достал, в живых остались. Отбил, и уж все так радуются; справили свадьбу, сел он на царство и живут себе.

А те чужеземцы и давай к царевне подкапываться:

— Что ж это ты пошла за такого, что никто и не знает, откуда он, а мы как никак, а цари, ты доведайся, чем он орудует, вот мы его и истребим, а тебя заберем.

Она и давай его допытывать.

— Что ж, — говорит, — вся моя сила вот в этих перчатках.

Она их с него сонного и сняла, отдала им. Вот выезжает он на охоту, встретили они его_; и давай теми перчатками размахивать, а он как махнул своим оружием — одних побил, а других привел и в темницу посадил. Она опять к нему:

— Да в чем же сила-то ваша?

— Сила моя, — говорит, — вот в этих сапогах.

Она и сапоги с него сняла, выпустила царей из темницы, отдала им сапоги. Выехали они против него, а он опять-таки одних побил, а других захватил и в темницу посадил.

А в третий раз и признался:

— Сила моя, — говорит, — в этом оружии, и рубашка на мне такая, что меня ничто не одолеет.

Давай она его уговаривать.

— Вы бы, — говорит, — в баню сходили да помылись, мой батюшка всегда так делал.

Он и пошел. Только разделся, а она и подменила его оружие и рубашку, да и отдала тем. Выходит он из бани, тут его схватили, посекли, порубили, сложили в мешок, положили на коня и — пустили. Вот конь ходил-ходил, блуждал-блуждал, да и вспомнил старые места, где жил, и добрался к своему дворищу. А там его благодетельница увидела его и говорит:

— Ох! — говорит, — видно что-то с Данилой случилось.

Тотчас взяла его, перебрала, перечистила, сложила, зачерпнула из одного колодца воды целящей, а из другого живящей, покропила, он и ожил.

— Ну что, — говорит, — я ж тебе говорила, не сказывай до семи лет жене правды, — не послушался!

А он уж стоит, молчит:

— Ну, — говорит, — передохни, я тебе еще что-то другое дам. На другой день дает она ему цепочку и приказывает:

— Смотри, езжай к тому самому трактиру, где был первый раз, и как станешь утром умываться, проси хозяина, чтоб бил он тебя этой цепочкой вдоль спины посильней, и только ты водою плеснешь, то опять у жены окажешься, но теперь уж ничего ей не рассказывай.

Вот поехал он к тому самому трактирщику, переночевал, и как стал умываться, просит:

— Как плесну я, хозяин, в первый раз водой, то бей меня этой цепочкой вдоль спины изо всех сил.

Плеснул он воды, а тот как ударит его по спине, и обернулся он вдруг конем, да таким конем, что и поглядеть любо. Хозяин так рад, так рад. — «Вот, думает, одного коня привел, а другим сам сделался». И сразу ж на ярмарку, стал их продавать, а царь и увидел:

— Продай, — говорит, — что тебе заплатить?

— Да давайте пять тысяч.

Царь достал деньги, взял и отдал.

Приходит во дворец, похваляется:

— Поди, душенька, погляди, какую я лошадь купил!

Пошла она, да как глянула:

— Эх, — говорит, — это моя погибель! Надо ее зарезать.

— Что ты, душенька, разве можно!

— Нет, зарежь да зарежь!

Стали готовить ножи, топоры. Вдруг прибежала девочка, обнимает его и говорит:

— Конь мой милый, конь мой хороший, какой ты прекрасный, а будут резать тебя!

А он ей в ответ ржет:

— Ты, — говорит, — следи, как только первая капля крови упадет, ты возьми ту каплю и закопай в саду.

Зарезали его, и сделала девочка так, как он ей наказывал, отнесла в сад и закопала.

И выросла из той крови такая красивая вишня. Один лист серебряный, другой — золотой, третий еще какой-то, все разные.

Вышел раз царь в сад, заметил ту вишню, любуется ею да и хвалится царице:

— Погляди, какая у нас в саду вишня красивая, неведомо когда и выросла.

Та как глянула:

— Эх, — говорит, — это моя погибель, надо ее срубить!

— Что ты, как можно, самая лучшая в саду краса да срубить?

А та все: «Сруби да сруби!»

Стали готовиться, а девочка прибежала и говорит:

— Вишенка моя, вишенка, какая ж ты красивая, от коня родилась, а будут тебя рубить.

— А ты, — говорит, — смотри: только первая щепочка упадет, ты возьми ее да пусти на воду.

Срубили вишню. И сделала девочка все, как он говорил, — пустила щепочку на воду, и такой из нее селезень сделался, что и поглядеть любо. Вот пошел царь на охоту, как увидел его, а он так сам в руки и идет. Царь одежду с себя, бросился в воду и поплыл за ним: тот уплывает и манит. Манил, манил, а как от берега отвел, как схватится тогда, упал на берегу, обернулся человеком, надел свою одежду, а то Данилова одежда была.

— А плыви, — говорит, — сюда.

Приплыл тот, он убил его и пошел потом во дворец.

— А где тут такая-то девушка?

Ему показали.

— Ну, — говорит, — ты меня во второй раз на свет родила!

И стал с нею жить, а свою жену к хвосту коня привязал и по полю разметал.

ПРО МОРОЗ

Жил однажды бедный мужик; было у него много детей, и посеял он много проса, да не успел его скосить, — ударил осенью мороз н побил просо, не досталось мужику ничего, и как увидел он, что просо пропало, приходит к жене, а та спрашивает:

— Куда, муженек, собрался?

— Иду, — говорит, — Мороза искать.

— А на что тебе этот Мороз? — спрашивает жена.

— Да он побил, — говорит, — мне все просо.

— А что ж ты с ним поделаешь?

— Задушил бы его, — говорит.

Пошел, встречает Мороза; и говорит Мороз:

— Мужик, ты все равно Мороза не задушишь. Ты лучше возьми себе торбу, будет у тебя навек жизни и хлеба и соли из той торбы, пока жив будешь.

— А что мне с ней делать? — спрашивает он у Мороза.

— Приедешь домой, положишь ее на стол и будешь всегда брать из нее, что тебе надобно.

Он обрадовался, что такая у него хорошая торба. А брат его был богач. Детей у богача не было. Вот приглашает он богатого брата к себе на пирушку к той торбе, чтоб поглядел он на эту диковинку.

Вот богач и говорит:

— На тебе шесть ульев и плуг, и будет тебе чем пахать, у тебя ведь дети, а ты мне дай эту торбу… (А Мороз приказал никому не давать ее.)

Отдает бедняк эту торбу.

Приходит бедняк утром к богачу, чтобы взять у него шесть ульев, а богач говорит:

— Брат, где ты видал, чтобы торба давала есть, если ты в нее ничего не клал?

Торбу взял, а ульев не дал.

Идет бедняк, идет снова к этому Морозу и плачет, что отобрал у него брат торбу, — рассказывает ему, что ульев не дал, а торбу забрал.

Говорит Мороз:

— Я же тебе говорил, чтоб ты никому не давал! На тебе буханку хлеба, кусок сала, детей хорошо накормишь, чтобы дети весело по улице бегали, а тебе на торбу серебряную, придешь домой, повесишь ее на стене и позовешь этого самого брата, вот он тебе и отдаст ту торбу за эту, а ты ему эту за ту отдашь.

Вот пригласил он брата; как глянул брат, что эта торба красивая, серебряная, обрадовался.

А бедный брат и говорит:

— Дай мне, брат, ту торбу, а я тебе дам эту, серебряную.

И поменялись они: дал тот серебряную, а взял ту, что кормит.

Берет старший брат серебряную, приходит домой и рассказывает жене: достал я, дескать, у брата торбу еще получше — серебряную, беги да зови гуменщика, присяжного, есаула и попа на пирушку!

Хочет пирушку задать.

Устроил большую пирушку; приходят в хату гости, а в хате не топлено… Усаживает их всех за стол, кладет на стол торбу, народ смотрит, а он и говорит:

— Торба, раскройся!..

Как раскрылась торба, и как выскочило из нее семь чертей, как начали они гостей мучить!..

Ему надо было крикнуть: «Торба, закройся!», а он все кричит: «Торба, спрячься!» Повыбили тогда гости окна и — по домам разбежались.

СКАЗКА ПРО ЛИПКУ И ЖАДНУЮ СТАРУХУ

Жили себе старик со старухой. Были они очень бедные. Вот старуха и говорит:

— Ты бы, старый, пошел в лес да вырубил липку, чтоб было чем хату протопить.

— Добре, — говорит дед. Взял топор, да и пошел в лес.

Приходит старик в лес, выбрал липку. Только топором замахнулся, чтоб рубить, вдруг слышит — молвит липка голосом человечьим:

— Ой, не руби меня, добрый человече, я тебе в беде пригожусь!

Старик с перепугу и топор опустил. Постоял, подумал и домой пошел.

Приходит домой, да и рассказывает, что с ним было. А старуха говорит:

— И какой же ты дурень! Ступай сейчас же к липке да попроси у нее лошаденку с телегой. Разве мы с тобой не находились пешком?

— Что ж, коли так, то и так, — говорит старик. Надел шапку, да и пошел.

Приходит к липке и говорит:

— Липка, липка! Велела старуха, чтоб ты дала нам лошаденку с телегой!

— Ладно, — говорит липка, — ступай домой.

Приходит старик домой — стоит возле хаты телега, и лошадка привязана.

— Вишь, старый, — говорит старуха, — теперь и мы люди. Только хата наша вот-вот завалится. Ступай, старенький, попроси еще хату. Может, она даст.

Пошел старик к липке, попросил и хату.

— Ладно, — говорит липка, — ступай домой.

Подходит старик ко двору и не узнает: вместо старой хаты стоит новая да нарядная. Радуются оба, словно дети.

— А что, старый, выпросил бы ты еще скотину да птицу. Тогда, пожалуй, больше ничего и не надобно.

Пошел старик к липке, попросил и скотину.

— Хорошо, — говорит липка, — иди домой.

Приходит старик, не нарадуется. Полон двор и скота и птицы.

— Ну теперь уж нам ничего больше не надо, — говорит старик.

— Нет, старенький, пойди попроси еще денег.

Пошел старик к липке и попросил денег.

— Хорошо, — говорит липка, — иди домой.

Приходит старик, а старуха сидит за столом и червонцы в стопки складывает.

— Вот, старенький, какие мы теперь богатые! — говорит старуха. — Этого мало, надо еще, чтоб все люди нас боялись, ведь мыто теперь богачи. Ступай, старый, к липке, попроси, пускай сделает так, чтоб нас все люди боялись.

Пошел дед к липке, попросил старик липку, чтобы она так и сделала.

— Хорошо, — говорит липка, — иди домой.

Пришел старик домой, а там у них на усадьбе полно войска и полиции, и все их охраняют. Но старухе и того мало.

— Что ж, старый, надо, чтоб все люди на селе были нашими батраками, ведь чего ж нам больше желать, у нас все теперь есть.

Пошел старик к липке, просит, чтобы сделала она так. Долго молчала липка. А потом говорит:

— Ступай домой, выполню вам и последнее.

СОЛДАТ И СМЕРТЬ

Приходит старик домой, глядь — ничего нету, стоит та же самая старая хата, а возле нее старуха. Так наказала их липка за то, что захотелось жадной старухе всех людей батраками сделать.

Жил-был один солдат. Прослужил у царя двадцать пять лет, да ничего и не выслужил. Потом у пана десять лет служил и там ничего не заслужил, вот раздумался он и говорит:

— Что ж!.. Пойду я богу служить!

И пошел к богу, вдруг видит — стоит у бога смерть на часах. Вот солдат и спрашивает:

— Чего ты тут, такая-сякая, стоишь?

Она говорит:

— А меня здесь бог поставил, чтоб я на страже была.

Говорит он ей:

— Ах, ты такая-сякая! Давай сюда ружье (а смерть на часах с ружьем стояла), — я сам буду стоять! — Вот взял он, прогнал смерть, да и стал сам на часах.

Вот недели через две приезжает в карете смерть у бога спрашивать, каких людей душить. А солдат и говорит:

— Слышь, брат божок! Пришла к тебе смерть, каких надо людей душить?

Бог ему и говорит:

— Скажи, чтобы старых людей душила.

Пришел солдат к смерти и говорит ей:

— Слышь, смерть! Сказал тебе бог идти да семь лет старые дубки грызть!

Вот пошла она да все старые дубки, какие были, и погрызла. Спустя семь лет приходит опять к богу. Вот солдат увидел ее, опять спрашивает:

— Чего тебе надо?

А она говорит:

— Велел мне бог, чтоб я семь лет старые дубки грызла, — вот я все семь лет их и грызла, а теперь пришла опять к богу за повелением.

А солдат опять и говорит:

— На, подержи ружье, я сам пойду да спрошу у бога.

Вот стала смерть на часах, а солдат пошел и докладывает:

— Слышь, брат божок! Пришла к тебе смерть, спрашивает — каких людей грызть?

Вот бог и говорит:

— Средних.

Пришел солдат и говорит:

— Смерть! Велел бог тебе средние дубки грызть.

Пошла смерть да опять семь лет подряд средние дубки и грызла. Изгрызла, приходит у бога опять спрашивать: каких людей грызть?

А солдат поставил опять смерть на часах, а сам к богу пошел спрашивать.

Пришел к нему и говорит:

— Слышь, брат божок! Пришла к тебе смерть, спрашивает— каких людей теперь брать?

Вот бог и говорит:

— Молодых.

Пришел он и говорит смерти:

— Сказал бог, чтобы шла молоденькие дубки грызть.

Вот пошла она, все молоденькие дубки погрызла — и такая от тех дубков худая сделалась, как щепка. Вот увидал ее бог и спрашивает:

— Чего ты такая худая стала?

Она и рассказала, так, мол, и так:

— С чего ж мне быть сытой, если я все дубки грызла!

Вот и велел бог за это солдату полгода ее за плечами носить.

Носит он ее и носит; только было нагнулся табаку понюхать, а она увидела табакерку и спрашивает:

— Что это у тебя, служивый?

Он говорит:

— Табак.

— Дай и мне!

Он говорит:

— Ладно, полезай в табакерку, вот там и нанюхаешься.

Она залезла, а солдат взял да и захлопнул ее там и в карман положил.

Вот как вырвалась потом уже смерть оттуда и рассказала обо всем богу, взял тогда бог и прогнал за это солдата с неба. Взял тогда солдат да и попал с неба с рай. Приходит туда, увидел ангелов и спрашивает:

— Что, горилка тут есть?

— Нету, нету.

— А трубка есть?

— Нету.

— Ну, так здесь плохо жить! — и пошел в пекло. Увидел чертей и говорит:

— Трубка есть?

— Есть.

— Ну, здесь хорошо жить, — здесь я и останусь.

Вот и остался, взял да и поперекрестил чертей, они и разбежались, а он стал один жить в пекле.

ПРО СОЛДАТА И АПТЕЯ

Прослужил солдат двадцать пять лет и идет домой по билету. Шел-шел и подумал: «Нет у меня ни отца, ни матери, чем же я похвалюсь, что двадцать пять лет прослужил, а царя и не видал. Дай-ка вернусь, царя в глаза увижу». Приходит к государеву дворцу, стоят там часовые, не пускают.

— Куда идешь? — спрашивают.

— Да вот, прослужил я двадцать пять лет, а государя и в глаза не видел, что ж я скажу, как домой вернусь. Вот я и пришел.

Ну, они и доложили государю. Тот велел его пропустить.

Выходит государь, спрашивает:

— Зачем я тебе, солдат, нужен?

— Ваше величество, прослужил я двадцать пять лет, а государя и в глаза не видел, чем же я похвалюсь, как домой приду? Вот и пришел я на вас поглядеть…

Ну, тот и начал его расспрашивать:

— Есть у тебя отец, мать?

— Нет, — говорит, — никого.

— Ну, иди ко мне служить, за охотника будешь. Вот тебе двадцать пять рублей, квартира и прислуга; а будешь хорошим охотником, так буду каждый месяц тебе набавлять.

Пошел солдат на охоту, набил дичи, насилу довез. Государь набавил ему пять рублей. На другой день пошел солдат на охоту и за целый день не то чтобы дичь убить, а и воробья не встретил. Идет назад, видит — птица какая-то на кургане сидит. Он нацелился в нее стрелять, а она просит:

— Эх, солдат-охотник, не бей меня, лучше иди живою возьми.

Он взял ее и посадил в свою комнату. А тут государь посылает за ним слугу, чтобы тот пришел, — много ли дичи набил нынче.

Нигде, ваше величество, и воробья не видал. Как шел домой, то сидела какая-то птица на кургане — прицелился я, а птица и стала меня просить: «Не бей меня, солдат-охотник, а иди меня лучше живою возьми». Вот и посадил я ее в своей комнате.

Пошел государь поглядеть. Только открыл двери, глядь — сидит там такая красавица, что и сам государь залюбовался.

Съехались к государю разные короли, а он и давай хвалиться.

— Вот, — говорит, — есть у меня такой охотник, что ни загадаю ему, все выполнит.

Ну, один король и говорит:

— Вот я вашему охотнику загадаю одну загадку, как выполнит ее, то он — молодчина, а как не выполнит, то — мой меч, а его голова с плеч!

Призвали солдата-охотника, а тот король и говорит:

— Ну, вот что, молодчина, ступай туда, неведомо куда, принеси то, неведомо что…

Пришел солдат в свою комнату, запечалился, не знает, куда идти и что доставать. А та девица и спрашивает:

— Чего ты, солдат-охотник, так горюешь?

— Как же мне не горевать, если чужестранный король такую задачу задал, что я не могу ее и головой сообразить.

— Какую же задачу?

— Сказал: «Поди туда, неведомо куда, принеси то, неведомо что».

— Эх, это не служба, а только службочка, а потом будет тебе и служба. На тебе вот этот платочек, выйдешь на двор, махнешь вперед, поднимешься на воздух и полетишь — отнесет он тебя за тридевять земель, в тридесятое царство. Долетишь туда — будет дремучий лес, и кругом ничего, и только посреди леса дом высокий зеленый, без окон, без дверей, а сверху одна труба. Как взлетишь на дом, кинь в трубу платочек, платочек полетит вниз, а ты за ним.

Вышел он, махнул платочком и полетел аж в десятое царство. Там лес густой и зеленый, непроглядный. А посреди леса дом с трубой. Бросил он платочек в трубу и сам за ним спустился. Смотрит, а стены все золотые — свету нету и никого не видно, только золото и освещает комнаты, и столы такие же! Драгоценные каменья — все сияет!

Солдат нашел койку, залез под койку и улегся, шинелью прикрылся. Вдруг слышит: листья шумят я земля движется — Змей летит… Спускается, а у солдата так сама шинель и ворошится!

— Эй, — крикнул Змей, — Аптей!

— Что угодно? — отозвался кто-то.

— Чтоб были мне и напитки и кушанья, чтоб музыка заиграла, трубка набилась и девчата песни бы пели…

Аптей как ударил — лампы загорелись! Напитки и кушанья… девчата песни поют!..

Напился Змей, наелся и крикнул:

— Аптей, закрой!

Змей полетел, а Аптей ударил — потухли лампы, все убралось, и стало снова, как было.

Солдат лежал-лежал, есть ему захотелось, аж не выдержит, и думает: «Это жена моя волшебница сердится на меня за то, что хотел я ее застрелить, это она меня сюда запроторила на мою погибель». И вскрикнул он от ужаса:

— Аптей!

— Чего, служивый кавалер?

— Чтоб были у меня напитки и кушанья, трубка набита и девки песни бы пели.

А Аптей как стукнул: тут напитки и кушанья — что твоей душе угодно!

Вот сел солдат и говорит:

— Ну, садись и ты, Аптей.

А Аптея он и не видит.

Аптей и говорит:

— Вот сколько я Змею служу, ни разу не посадил он меня с собою, а ты посадил. Я вижу, что хороший ты человек, — давай убежим!

Солдат и говорит ему:

— Как же мы выберемся из этого дома?

— А ты этот платочек, что у тебя, подбрось вверх — мы за ним и вылетим.

Солдат — крикнул:

— Аптей, закрой!

Тот как ударил, все так и исчезло!

Подбросил солдат платочек — и полетел. А Аптея при себе не видит. Вылетел на поле — идет и идет… Захотелось ему есть, думает, что Аптея при нем уже нету, сел и вздыхает бедняга:

— Ох-хо-хо-хо-о! Вот если б Аптей!..

А тот враз и отозвался возле него.

— Чего, служивый кавалер?

— Чтоб были мне напитки да кушанья, музыканты б играли, девки песни бы пели!

Тут ему среди степи палатки разбились — напитки и кушанья, девки поют… цветы разные… птицы распевают…

А тут какой-то господин ехал из города в город, велел кучеру коней повернуть к гостинице, что в поле построилась.

Солдат наелся, напился, крикнул:

— Аптей, закрой! тот закрыл; видит господин, что никакой гостиницы нету, только один солдат, подходит и спрашивает:

— Что, — говорит, — солдат, тут гостиница была?

— Была, — говорит. И как крикнет: — Эй, Аптей, сделай все! — И все сделалось.

И говорит господин:

— Вот, солдат, есть у меня такая табакерка — города, матросы… все в ней имеется…

А Аптей и толкает солдата в бок:

— Меняй, — говорит, — я от него убегу!

Он взял, поменялся. Раскрыл солдат табакерку — стали моря, города, войска, кавалерия… прямо и конца не видать!

Разошлись, поменялись. Аптей его нагнал. Приходит солдат домой. Государь разослал слуг за королями, которые тогда у него гостевали. Все съехались, подзывают к себе солдата и спрашивают:

— Ну, что, справился?

— Справился.

— Ну, покажи.

— Нет, я показывать здесь не стану, а пойдем в открытое поле, я там покажу.

Вышли на поле, а он как крикнул:

— Эй, Аптей, чтоб были дома почище да в три раза повыше, чем у государя… И чтоб были напитки и кушанья!

Аптей как стукнул три раза, так все и сделалось!

Открыл солдат табакерку — стали вдруг и моря…

Смотрят цари, да и короли, а они-то в воде стоят — и давай бежать!..

Тогда царь похвалил его и женил на той девице, в которую солдат хотел стрелять. Назначил его наследником. Там они и до сих пор живут, и до сей поры он наследником там.

Эту сказку сказывал мне Петро Полтавец, когда мы плоты по Днепру сплавляли.

КУЗНЕЦ И ЧЕРТ

Жил себе кузнец, очень большой пьяница, и все, что у него было, пропил уже. Видит, что не на что уже и пить, вот и пошел он тогда к нечистому свою душу отписывать. А нечистый говорит:

— Хорошо! А что же ты за свою душу хочешь?

— Хочу, — говорит, — чтоб была у меня полная кубышка денег и чтоб целый год, сколько бы я их ни брал, они не убывали.

Лукавый и говорит:

— Ладно, будут у тебя деньги, а спустя год я приду по твою душу.

Принес кузнец полную кубышку денег, спрятал их в свою бочку, немного в карман положил, а там и в корчму. Пьет день и ночь, уже и про кузницу забыл, а тут глядь — вскоре и горе приходит.

Вот идет раз кузнец в корчму, а лукавый прыг ему на плечи, да и говорит:

— А теперь ты мой!

Кузнец отвечает:

— Твой-то я твой, да погоди-ка, пока я до дому дойду, мне кое-что жинке сказать надо.

— Ладно, — говорит черт.

Вошел кузнец в хату, да и усадил лукавого на лавку, а никто его не видит, и юам-то кузнец не видит; потом вышел он из хаты в сенцы, а там и в корчму, да и пьет своим порядком.

Вот лукавый ждал-ждал, и захотелось ему е лавки подняться и идти за. ним. Рванулся черт, а встать никак не может. Вот и давай он с лавки рваться, тормошиться, дергается, так глина и летит, вот-вот хата развалится. Испугалась Кузнецова жена, бежит за мужем в корчму и говорит:

— Что же это ты такое посадил на лавку, что хату чуть не развалит? Ступай да убери его оттуда!

Пришел кузнец и говорит черту:

— Ну, коли будут опять деньги в кубышке, то пущу!

Говорит лукавый:

— Будут!

Взял кузнец его и отпустил. И снова денег у него вдосталь. Опять пьет он, гуляет, а тут и год скоро выходит.

Идет кузнец по дороге, а лукавый прыг ему на плечи и говорит:

— Теперь ты мой!

— Посиди здесь на моем огороде на груше, а я домой схожу и возьму нож.

— Ну, ступай, да не мешкай.

Посадил его кузнец на грушу, а сам пошел в корчму — пьянствовать.

Вдруг бежит жена и говорит:

— Что это ты посадил в огороде на груше? Была у нас всего одна только груша хорошая, да и та теперь совсем пропадает, так всю ее и трясет: уже и груши осыпались, и листья облетели, и ветки поломались, уже и корни выворачивает.

Пришел кузнец, да и говорит черту:

— Ну, коли будут опять у меня целый год деньги, то пущу.

Отвечает ему лукавый:

— Будут, будут, только пусти!

Он и отпустил. Опять завелись деньги, опять кузнец пьет-гуляет. А тут и год выходит.

Явился лукавый снова и говорит:

— Ну, теперь ты мой!

— Ладно, твой, — говорит кузнец. — Что ж, двинемся в путь-дорогу.

— Пойдем, — говорит.

Подходят они к запруде, а был вечер, на небе светил месяц — вот и видна от кузнеца тень на земле, а бес и спрашивает:

— Кто это с тобой идет?

— Да это мой брат, — отвечает кузнец.

— А он не схватит меня?

— Схватит, пожалуй, — отвечает тот.

— Ну, смилуйся, спрячь меня!

— Да куда ж я тебя спрячу?

— Да хотя бы в кошелек.

— Ну что ж, полезай в кошелек, — и развязывает его.

Вот бес там и спрятался. А кузнец завязал его потуже, да и бросил в воду. И сидит там черт и теперь, а кузнец домой воротился и живет себе до сих пор.

КРЕПОСТНОЙ И ЧЕРТ

Давным-давно, когда люди были еще крепостными, служил у одного пана мужик, и пан очень любил этого мужика, потому что был он исправный. Вот раз пан ему и говорит:

_ Дай мне две горсти серебра либо из болота чертей прогони, и я отпущу тебя на волю.

Думает про себя мужик: «Серебро достать трудно, а чертей-то выжить можно».

И пошел к кузнецу, чтобы тот сделал ему из проволоки нагайку. Кузнец ему и сделал. Пошел он с этой нагайкой к озеру. Пришел туда и начал лепить из грязи столбики. Вдруг выходит из озера черт, спрашивает его:

— Что это ты здесь, человече, делаешь?

— Да вот, — отвечает мужик, — думаю на этом озере монастырь строить, видишь, уже и столбы заложил, — и показывает на столбики, которые из грязи слепил.

А черт ему говорит:

— Не построишь ты здесь святыни, мы тебя задушим!

И только он это сказал, вмиг бросился в озеро и доложил самому главному черту, а этот старшой посылает высокого черта и говорит ему:

— Объяви мужику, который думает на этом месте святыню строить: ежели он тебя одолеет, то уйдем мы из озера, а ежели ты его одолеешь, он должен уйти.

Выходит черт из озера и говорит ему:

— Сказал наш старшой так: кто кого одолеет, тому и озеро достанется.

А мужик говорит:

— Я знаю, ты меня не одолеешь, а вот лучше поборись ты с моим дедом, он такой старый, весь мохом оброс, он тут в лесу и лежит.

А был поблизости от озера лес. Вот черт и послушал. Приходит в лес, глядь — лежит под кустом медведь. Говорит мужик черту:

— Вот это тот самый дед и лежит, — ступай с ним поборись: коль поборешь его, то и со мной поборешься.

Черт подходит к нему, толкает его лапой:

— Эй, вставай, будем бороться!

А медведь как вскочит, как ухватит его лапами и давай его мять да кусать, еле черт вырвался. Прыгнул в озеро и говорит главному черту:

— Беда! Никак его не одолеешь, — когда я боролся с его дедом, и то не поборол, а он такой старый, весь мохом оброс, — а если б я с ним самим поборолся, не отпустил бы он меня живым!

Посылает тогда главный другого черта, уже горбатого, к тому самому мужику. Выходит этот горбатый и говорит ему:

— А ну, кто сильней свистнет, того и озеро будет.

— Ладно! — говорит мужик. — Да только ты свистни сначала, а потом я уже свистну.

И как свистнул черт, так листья с дерева все и пооблетали. Тогда говорит мужик:

— А ну-ка, я свистну, только ты завяжи глаза платком, а то я как свистну, они чего доброго выскочат.

Черт и завязал глаза платком. А мужик как свистнул его нагайкой по шее, так тот в озеро и покатился; говорит тогда главному черту:

— Ничего с ним не поделаешь: как свистнул я, ему ничего. не было, а как свистнул он, чуть было у меня глаза не повылезли.

Вот посылает он третьего черта, жирного, как откормленный кабан, дает ему свою булаву, такую, что весом пудов, может, в пятнадцать, и говорит ему:

— Пускай кто выше подбросит.

Подносит черт булаву к мужику и говорит ему:

— Велел наш начальник: кто выше подбросит эту булаву на воздух, того озеро и будет.

А тот главный черт как давал ему свою булаву, то сказал:

— Смотри не потеряй ее; ежели где погубишь, тогда все мы пропали.

Вот черт как подкинул ее вверх еще утром, то упала она на землю только вечером; мужику поднять ее не под силу, только с одного конца, а всю никак не может. Взял он ее за один конец и смотрит на небо, а черт его спрашивает:

— Ты чего вверх смотришь?

— Да вот жду, — говорит, — пока набежит облачко, хочу на него булаву забросить, чтоб тебе ее больше никогда не видать.

Тогда черт хвать поскорей булаву, да и нырнул в озеро. А потом говорит черту, самому главному:

— Он хотел было ее на небо закинуть, а я не дал!

Посылает начальник к мужику другого черта спросить у него — не хочет ли, мол, отступного деньгами, чтобы только их не выгонял. Приходит черт к мужику и говорит ему:

— Что ж тебе дать, чтобы ты нас из этого озера не выгонял?

Озеро ведь это еще от наших дедов-прадедов.

Говорит ему мужик:

— Я много с тебя не спрошу, дай мне всего лишь полный брыль серебра. — И показывает на свой войлочный брыль.

А черт ему говорит:

— Тебе сейчас деньги давать?

— Нет, принесешь мне ночью в овин.

Тогда черт говорит:

— Ну-ну, ладно, принесу, только нас не беспокой!

Пришел мужик домой. Выкопал в овине большую яму, сверху ее заложил, так что только брыль над ней поместился, а потом вырезал в брыле дно, положил его на дырку. И вдруг ночью несет ему черт мешок серебра. Принес, высыпал в брыль, смотрит, а он порожний; принес потом еще три мешка серебра, а брыль все никак не наполнится. А черт-то не приметил, что была под брылем яма, и все носит деньги, пока не наносил полный брыль. Забрал тогда мужик деньги, дал две горсти серебра пану и выкупился от панщины.

ОХРИМ-МУЗЫКАНТ

Бывало, покойный Охрим как начнет что рассказывать — царство ему небесное, — так волосы дыбом и становятся.

— А какой это Охрим?

— Как какой? Да разве вы не знаете Охрима? Вот так-так!.. Охрим-музыкант, который жил когда-то у Сухой Вербы… кто его не знает! Это был такой, на все руки мастер! Лопату или что другое — все, бывало, сработает! Бывало, что ни приметит, так враз и сделает. А уж на свадьбе или в какой другой компании — только его и слушай. Как начнет, бывало, рассказывать, господи твоя воля!.. Откуда что и берется, будто из рукава сыплет. Да и то сказать, не то что наш брат, а уж всякому нос утрет. Ему ведьмы эти — плевое дело! Он, говорят, на них не раз и домой верхом езживал, а то не будь в доме помянут, так и с чертяками не раз компанию водил.

А уж в парубках любил-таки маленько зашибать, а под старость, говорят, почти и в рот не брал. А как, бывало, под хмельком, то такое порасскажет, что наш брат в сумерки и нос боится за порог высунуть; а ему нипочем — пойдет хоть куда в полночь, уж известное дело, что музыкант, что мирошник самому нечистому, прости господи, словно родичи.

Раз шел, говорят, со свадьбы, дело было уже к полночи, вдруг слышит — тарахтит что-то сзади колокольцами да бубенчиками; только хотел было с дороги свернуть, а кони и остановились возле него… Видит — паны на повозке.

— Здравствуйте, — говорят, — Охрим!

— Здравствуйте, Панове!

— Садись, — говорят, — скорей, поедем с нами.

— Куда?

— К нам на свадьбу играть. Мы уж у тебя были, да сказали нам, будто ты на свадьбе; мы сюда — говорят: только что вышел, насилу догнали!.. Садись, пожалуйста!.. Вот тебе и задаток.

Охрим взял кошелек, пощупал: изрядно, кажись! Он и сел… а спросить — кто, да еще с похмелья и на радостях, что кошелек в кармане, и позабыл.

Вот приезжает: дома такие, что господи твоя воля!.. А в них панов, панов, панов, а на столах кушаний и напитков — душ на сто. «Где это я? — думает Охрим. — Таких панов поблизости и нету!» А они, знай, чарку за чаркой. Охрим недолго думая за скрипку да как навернет гопака, а паны и ну гарцевать, одни, говорит, в присядку, а кто на столах, кто на стенах, а другие один на другом… Смотрит Охрим и дивуется, что панство выкрутасы такие выделывает. А потом уселись, говорит, за стол ужинать, и ему тоже дали кусок чего-то; отведал Охрим — вкусное… «Пусть, говорит, детям вместо гостинца будет». — И за пазуху. А тут — петух. Ку-ка-ре-ку! — и все тотчас затарахтело, загромыхало. И Охрим будто проснулся. Смотрит — темно, огляделся — в болоте стоит. Стал вылазить— вылез, а выбраться нельзя; строения какие-то кругом, а ночь, хоть глаз выколи!.. Дал бог, светать стало. Пригляделся Охрим, а он в пустой винокурне, что когда-то была напротив волости. Перекрестился Охрим, и оттуда!.. А на дороге думает: «Не беда, что завели бесовы чертяки в пустую винокурню, а все же заплатили неплохо… Э! Да нет, не на таких, пожалуй наскочил, — не разживешься!» Он за кошелек, а там портянка какая-то, а в ней угли; он за пазуху, а там, с позволения сказать, черт знает что!..

А то вот еще рассказывал: играл он раз у кого-то на свадьбе, да к полуночи, когда все уже подвыпили, не потрафили там чем-то Охриму, он за шапку — и был таков… Идет глядит — дома какие-то а людей в них видимо-невидимо! Свечи сияют, паны суетятся, и музыкант пиликает, да уж так, говорит, старается.

«Да куда тебе к черту играть, — думает Охрим, — мы не так бы ее сыграли!.. Дай-ко зайду, — тут, видно, свадьба, а музыкант на свадьбе никогда лишним не будет». Только он это надумал, вдруг выбегают паны к Охриму, в пояс кланяются.

— Заходи, — говорят, — будь ласка, к нам!

Охрим туда, и сразу — «клим, клим»… настроил скрипку да как ударит — паны чуть его на руках не носят…

А тут немного погодя — «динь-динь-динь».

— О, — говорят, — это же к нам еще гости едут, — играй, Охрим, получше: этот пан, который едет, на выпивку даст.

И вправду, пан с бубенцами подъезжает. Охрим играет что мочи…

— Кто там играет? — спрашивает пан.

А Охрим думает: «Войдешь — увидишь», — и начал другую да повеселей.

— Ты что за человек? — спрашивает пан.

— Охрим-музыкант!

— А зачем ты тут ночью играешь?

— У панов на свадьбе, — говорит.

— Ты пьян, что ли?

— Да пока нет, — говорит Охрим, — а если ваша милость на горилку даст, то, пожалуй, и захмелею.

— Садись же, — говорит пан, — на телегу, уж я тебе поиграю!

Привезли, положили. Охрим уснул. А то пан со становым ночью ехал, а Охрим в пустой хате у дороги играет. Вот привезли его — и в «холодную». А наутро, говорит, так ему наиграли, что уж он скакал, скакал, лежачи, гопака…

А то вот еще какая диковина была… да что и рассказывать!

И за день всего не перескажешь, что рассказывает, бывало, Охрим…

Вот какие бывали с ним чудеса, господи твоя воля, что иному и во сне такое не приснится!.. Верно он говорил, что не случись бы один случай, то не умереть бы ему своей смертью.

Лет этак примерно за десять до его смерти пришла, говорит, из Хлапеников баба насчет свадьбы договариваться — дочку, что ли, замуж выдавала.

— Меньше двух с полтиной, — говорит Охрим, — не возьму, а то и разговаривать нечего!..

— Денег у меня нету, — отвечает баба, — дам я тебе кое-что другое, то будет получше двух с полтиной! — Да и начала ему что-то на ухо нашептывать. Охрим и магарыч от себя поставил и на свадьбе даром играл. А баба та, изволите знать, была знахаркой; так вот после свадьбы той Охрим совсем другим человеком сделался — и во дворе и в поле, и сам и скотинка, все стало — ну прямо поглядеть любо! Бывало, на свадьбе, известное дело, Охрим-музыкант — то что уж говорить, и на выдумки да на присказки равного ему не найти; а на свадьбе, понятно, всякие люди попадаются, и с совестью разной и с мыслями разными. Ни одна свадьба не проходила для него без уроков. Такое, бывало, затеет, такое придумает, а потом недели две, бедняга, охает да охает! А то разве нет! Охрима от всякого наваждения словно кружило.

— А горилку Охрим все-таки пил?

— Да в том-то и дело, что горилки уже не употреблял; чертова баба и от этого зелья его отвадила.

— А не рассказывал ли когда-нибудь Охрим, что ему знахарка говорила?

— Да нет; а спасибо-таки ему, добрый на старости сделался, не захотел всего с собой в гроб уносить. Я, вишь, и родичем ему немного доводился: теща моя у его сына детей принимала, и как идешь, бывало, в Рыхлое или в Короп, завернешь к нему по дороге. Вот так зашел я раз, а он больной был; рассказывал про то да про се, а потом я-таки и говорю:

— Охрим, может, тебе скоро и помирать придется, — скажи, пускай бы тебя и я и дети мои поминали: расскажи мне, как тебя господь от беды на ум наставил, от злых людей и напастей избавил?

Он, правда, долго не соглашался, а потом уж — да будет земля ему пухом! — и мне кое-что рассказал. Сначала я думал, что оно бог знает что, ан нет!..