Укрощение строптивых

Глава 1

«Уазик» милицейского патруля медленно продвигался по внутренней стороне Садового кольца. Его пассажиры, лейтенант и сержант в мышиного цвета форме, высматривали очередного клиента, именуемого на их языке «нарушителем общественного спокойствия».

У патруля были свои требования к ожидаемой жертве. Клиент обязан был соответствовать следующим условиям: он должен быть в состоянии «не стояния», должен быть хорошо одетым и находиться в легко доступном для милиции месте, не будучи опасным и агрессивным. Все эти требования были разумны и объяснялись очень просто: если клиент в состоянии «не стояния», значит, он формально нарушает общественный порядок, но в его карманах может обнаружиться нечто такое, что является стимулом для усиления мероприятий по охране общественного порядка. Если клиент хорошо одет — значит, ему не нужен скандал, и тогда он сам или его ближние будут рады замять неприятность небольшим количеством бумажек бледно-зеленого цвета. Требование доступности местонахождения клиента объяснялось также просто: не лезть же за ним черт-те куда, в опасные отстойники вокзала, в темные подъезды, где можно легко нарваться на неприятности!

Поэтому путь патрульной машины пролегал по одному из самых благословенных мест столицы, по Садовому кольцу. Здесь жизнь не затихает ни днем, ни ночью. Днем тротуары топчут посетители офисов и конторские клерки, спешащие по служебным делам, многокилометровые автомобильные пробки закупоривают вены, подводящие кровь к сердцу города, отравляя воздух ядовитыми выхлопами. Ночью же, когда окна домов темнеют, густой автомобильный поток заметно редеет, и зажигаются неоновые огни увеселительных заведений.

Разноцветные блики рекламы играют и переливаются, приглашая нырнуть в теплое логово, где вам будут бесконечно рады, как другу, если, конечно, ваши карманы лопаются от денег. На Садовом полно баров, ресторанов, казино и ночных клубов.

Все они удачно расположены и самим Богом предназначены для того, чтобы приводить хорошо одетых людей в то самое, опасное для общественного спокойствия состояние, которое так импонирует доблестным служителям порядка.

Ночные улицы пусты, легкий парок, свидетельствующий об усилении мороза, вырывается изо рта припозднившегося пешехода, твердостью своей походки и пугливо-бедным видом не возбуждавшего любопытства патруля. Бледная морозная луна, обведенная светлой каймой, точно глаз легкомысленной девицы, висит в опрокинутом над городом небе. По сравнению с пронзительными неоновыми огнями звезды, зацепившиеся за вытертое сукно небес, выглядят бледными ледяными колючками. Блестя хромированными бамперами, у тротуаров толпятся стайки дорогих машин, обозначая благословенные места, где под покровительством Бахуса свершается действо ночного веселья…

Вот уже несколько минут патрульная машина медленно тащилась вдоль обочины, разбрызгивая снежно-соляную грязь, которую еще не успел прихватить ядреный ночной морозец.

— Вон он! — внезапно обрадовался лейтенант, опуская руку на плечо водителя. Тот мигом нажал на тормоз, и машина как вкопанная встала у тротуара, на котором смутно расплывались в полумраке контуры человеческого тела.

— Что-то рано вырубился, — хмыкнул сержант, хлопнув дверцей машины.

— Еще и двух нет.

— Смотря во сколько начать. — Его напарник ежась выбрался из теплой кабины на мороз.

Стражи порядка опасливо приблизились к клиенту.

— Эй! — Лейтенант нехотя ткнул резиновой дубинкой скрюченное тело.

— Вставай, приятель!

Свет карманного фонаря выхватил из темноты мертвенно-бледное лицо с узко сжатыми губами. На щеках обозначились темные тени длинных ресниц.

— Да это девка! — удивился сержант, опускаясь на корточки. — Жива ли?

— Еле тепленькая, — буркнул лейтенант, ежась от холода.

— Вроде не бомжиха?

— Да, одета прилично.

— И не воняет от нее… Духи дорогие. — Сержант повел носом. — Я однажды труп из джипа после автомобильной аварии вытаскивал, от него так же пахло.

Милиционеры нерешительно топтались на месте. С одной стороны, дамочка лежала в снежной грязи, и связываться с ней означало перспективу вымазаться по уши. С другой стороны, хорошая одежда, дорогие духи и вообще благородно-бесчувственный вид этой особы свидетельствовал о ее прочном социальном положении. Дамочка в равной степени могла оказаться и загулявшей дочкой обеспеченных родителей, и одной из богатых посетительниц шикарного ресторана «Грезы Амура», переборщившей с героином. Может, выпила лишку, с кем не бывает. Сумочка из тонкой кожи, по виду весьма дорогая, внушала патрульным доверие.

— Бери за плечи! — приказал лейтенант. — Еще замерзнет, вон какие колготки тонкие. — Он кивнул подбородком на стройные сухощавые ноги, смутно белевшие из-под взбитой на коленях юбки.

Взявшись за подмышки, патрульные рывком приподняли девицу и потащили к машине. Ноги «клиентки» волочились по тротуару, а веки при этом были недвижны, как у покойницы.

«Тяжелая, черт!» — «Высокая, как каланча», — кряхтя переговаривались между собой патрульные.

— Может, манекенщица?

— Больше похожа на манекен, — неудачно сострил сержант, грузя тело в задний отсек машины.

Из благоухавшей заморскими духами сумочки явились на свет Божий: бумажник, косметичка, полная всякого дамского барахла, записная книжка и стопка визиток.

— Может, она из «этих»? — предположил сержант, имея в виду проституток. — Куда ее теперь, в «трезвяк» или в отделение?

— Алена, танцовщица, шоу «Мини мани», адрес, телефон… — Старательно шевеля губами, лейтенант зачитал надпись на визитке. — Фамилии нет… Черт ее знает, кто такая… Может, ее изнасиловали и выбросили на обочину?

На секунду задумавшись, он решительно бросил:

— В отделение!

Бесшумная тень скользнула в полутемный кабинет и почтительно застыла возле заваленного бумагами стола.

— Что тебе? — послышался недовольный голос. Он прозвучал так, будто человека вывели из глубокой задумчивости.

Тень едва заметно шевельнулась:

— Бумаги относительно нового проекта. — Невидимая рука щелкнула выключателем настольной лампы, и комната вспыхнула водянистым голубоватым свечением. Зажегшийся свет озарил солидного господина в строгом костюме, с глубокими залысинами над выпуклым, крутой лепки лбом и тяжелыми мешками под глазами, выдававшими не то привычку к ночной работе, не то пристрастие к алкоголю.

Бесшумная тень с готовностью зашелестела бумагами.

— Предварительные эскизы, проектно-сметная документация…

Возникает вопрос, стоит ли и дальше настаивать на ассортименте отделочных материалов. Ведь паросский мрамор на вид не отличается от любого другого, тогда как доставка и транспортировка…

— Клиент требует, чтобы все было по высшему разряду, — обрубил начальник. — Желание клиента — закон.

— Хорошо… Теперь, что касается внутреннего убранства дома… Если клиент изволит высказать пожелания относительно стилевой направленности, можно было бы загодя заняться подбором мебели.

— Да, пожалуй, — согласился босс. — Наш клиент… Он хочет, чтобы все двадцать две комнаты здания включали в себя все известные стили и эпохи.

Думаю, следует начать с эпохи фараона Эхнатона. Условие одно — никакой пошлости, никаких пирамид и пальм на стенах. Так, несколько рисунков из египетской Книги Мертвых, несколько милых вещиц из музея, сфинксы… Ну там, парочка амфор, щербатые расписные тарелки… Ну, а потом согласно хронологии:

Древняя Греция для оформления библиотеки, Рим, Византия, затем Средневековье…

— Чудесная задумка! — восторженно выдохнул собеседник. — Я уже вижу прелестный зал в рыцарском духе, украшенный латами всадников и чучелами животных на стенах. Завтра же… — Быстрый взгляд на наручные часы. — Точнее, уже сегодня будут даны необходимые распоряжения.

Хозяин кабинета устало откинулся в кресле. Тяжелые припухшие веки прикрыли покрасневшие рачьи глаза.

Дело стремительно близится к концу. Проект здания уже заказан модному итальянскому архитектору. Внутренним взором он видит воплощенную в камне мечту: ласковое южное море плещется у подножия скалы, где высится замок, в котором сольются воедино утонченная стилистика древних эпох и ультрасовременные новинки цивилизации. Пышная тропическая зелень обрамляет стены из серо-розового вулканического туфа, изумрудный плющ, виясь по расселинам камней, штурмует островерхие башенки, зубцами упирающиеся в лазурное небо. Утром из окна спальни виден горизонт в сиреневой дымке, дельфины высоко выпрыгивают из воды, силясь увидеть воздвигнутое на острых скалах восьмое чудо света.

Но никто и никогда не сможет приблизиться к острову — противолодочные сети надежно окружают его бережным коконом. Проходящие у кромки горизонта корабли увидят лишь розовый призрак в кружевной пене прибоя, покоящийся, точно жемчужина на ласковой ладони теплого моря. Неприступные рифы, образуя вторую линию заграждения, помешают отчаянным смельчакам, рискнувшим вплавь достигнуть берега. Туда можно будет попасть только по воздуху, на вертолете. Но кому придет в голову лететь за много миль от берега, имея целью клочок земли, восставший над пенным морем, где некий безумец решил воздвигнуть неприступную цитадель? Ничья нога не ступит туда, кроме…

— Простите, Игорь Георгиевич, — голос с бархатными модуляциями, шелестевший так мягко, как будто серая кошка кралась по опавшей листве, вновь вывел его из задумчивости.

Подобострастная фигура в полумраке стала как будто даже еще более подобострастной.

— Если знать личность клиента, можно достичь более полного соответствия его желаниям. Как мне кажется…

— Эта тайна слишком опасна, чтобы доверить ее даже стенам. — Густые брови сурово сошлись на переносице.

— Осмелюсь спросить… Не связано ли это с недавней отставкой главы страны?

Выражение глаз собеседника можно было трактовать как в положительном смысле, так и в отрицательном. Тогда бесшумная тень понимающе кивнула, сложила бумаги в папку и растворилась в воздухе где-то по направлению к двери.

А хозяин кабинета блаженно откинулся в кресле и закрыл глаза.

Остров — это мечта, недостижимая и прекрасная, прекрасная, может быть, именно благодаря своей несбыточности. Когда он воплотит ее в жизнь, не потеряет ли она тогда всю свою привлекательность? Нет, решил он. Если все сделать в точности как задумано… Если предусмотреть миллиард всяческих мелочей, биллион всяческих случайностей. Если вложить в дело много денег, все, что есть… Тогда воплощенное оправдает затраты и усилия, тогда можно будет сделать решительный шаг. Осталось совершить не так уж много: найти тех, кто сделает с ним этот шаг.

Говорят, трудно быть Богом. Однако попробовать стоит!

В отделении милиции в Большом Колонтаевском переулке было шумно и весело. В обезьяннике матерились обтерханные личности, найденные возле пивной, воришка, попавшийся на вокзале во время рейда по карманам спящих пассажиров, выл, зажимая поврежденную в процессе задержания руку, в женском отделении визжали проститутки, вцепившись друг другу в волосы, истерически причитая, плакала пьяная бомжиха. Над всем этим содомом с олимпийским спокойствием высился дежурный капитан Небычайло.

Найденная на панели девушка Алена от автомобильной тряски постепенно пришла в себя. Когда ее выгружали из машины, она даже приоткрыла огромные, с печальной алкогольной поволокой глаза и отчетливо икнула.

— Где я? — еле слышно простонала она. Не удостоив ответом, двое грубых мужчин в форме, зажав предплечье в цепкий капкан пальцев, молча потащили ее в помещение.

Оказавшись на свету, Алена в ужасе закрыла глаза. Ее нескладная долговязая фигура в нечистой юбке, с пятнами грязи на короткой приталенной куртке с пышным меховым воротником, элегантно обнимавшим плечи, все еще неустойчиво покачивалась, грозя рухнуть.

— О, да это Алена! — неожиданно расплылся в улыбке капитан Небычайло.

— Привет, пупсик! — Девушка жеманно хихикнула и, нетвердо ступая, приблизилась к столу. Нагнувшись вперед, она вытянула трубочкой губы для поцелуя и кокетливо опустила густо зачерненные веки.

— Ты, Аленка, это брось! — Капитан рассмеялся, шутливо отворачивая лицо. — Боюсь, жена узнает… Лучше расскажи, как это тебя угораздило к нам попасть.

— Галантные кавалеры обычно предлагают даме стул! — Девушка обидчиво надула пухлые губы. — И сигарету…

Закурив, она улыбнулась, взмахнула длинными густыми ресницами и кокетливо поправила волосы, выпустив длинную прядь из-за уха.

— Ну, что с тобой приключилось? — скрестив руки на груди, капитан приготовился слушать. — Опять напилась? Или обкурилась травки?

— О Господи, Стасик! — В низком грудном голосе девушки зазвучала демонстративная обида. — Сколько раз тебе говорить, что я завязала! На, сумочку посмотри! Найдешь ты там хоть одну сигаретку с травкой? А? Или пакетик «снежка»?

— Тогда скажи, красавица, — улыбнулся капитан, — отчего же тебя, как зюзю пьяную, подобрал патруль?

— Ты же знаешь, Стасик, у меня аллергия на спиртное. После третьей рюмки по любому отключаюсь. Сколько раз себе зарок давала четвертую не пить. А сегодня вот не удержалась…

— Опять из-за мужика?

Девушка тяжело вздохнула в ответ.

— Из-за того самого?

— Ну вот еще, из-за того! Тот давным-давно сплыл, ищи ветра в поле.

Вы, мужчины, ужасный народ. — Алена вновь поправила прическу, кокетливо улыбнувшись.

— Тьфу на тебя! — с шутливым раздражением произнес Небычайло. — Бросай ты свои бабские замашки, на меня они не действуют. Рассказывай, что там с тобой стряслось.

Алена вздохнула и, забывшись, привычным движением поправила бретельку бюстгальтера, врезавшуюся в плечо.

— Мы познакомились с ним в клубе. — Она громко шмыгнула носом. — Он был такой душка! Подарил мне охапку роз. Пригласил в ресторан. Говорил, что любит. Руки целовал! — Она жалобно всхлипнула. — Скажи, Стасик, почему они все от меня сбегают после первого свидания? Что я, прокаженная? Я честная девушка!

Но стоит мне только заикнуться, что я… Они все убегают! А я не такая, как все они, — она презрительным жестом указала на стайку проституток за толстыми прутьями «обезьянника», закончивших ссориться и теперь мирно смоливших одну сигаретку на всех.

— Да уж, — сально ухмыльнулся капитан. — Точно, не такая…

— Стасик, родной, — жалобно проговорила Алена низким бархатным голосом. — Но почему? Я ведь ничего не хочу от них. Мне не нужны ни их деньги, ни их машины, мне не нужно штампа в паспорте, я не хочу от них детей. Мне всего-то нужно, чтобы меня полюбили. Немного, хоть чуть-чуть. Только искренне, нежно, понимаешь?

Стасик цинично усмехнулся в ответ.

— И вот, представь, появляется он… Необыкновенный! Я сразу заметила его в зале. Мы договорились встретиться в ресторане…

— Но как ты оказалась на мостовой? — перебил ее собеседник.

— Я же говорю — четвертая рюмка… После третьей я решила ему все рассказать… Он был так внимателен, смотрел на меня так влюбленно… Я решилась. Мне казалось, что человек с таким взглядом не обратит внимания на мои мелкие недостатки. Но как я ошиблась! Боже, ты бы видел, что с ним стало! — Алена возмущенно закатила глаза.

— И что? — От любопытства капитан даже приоткрыл рот.

— Он чуть не захлебнулся шампанским, а потом стал грязно ругаться.

А потом была та самая четвертая рюмка…

— А я ведь тебе говорил, Алена, — расхохотался капитан, вздрагивая всем грузным расплывшимся телом, — я же говорил: лучше молчи. Потому что нет такого мужика, который…

— Как это нет? — обидчиво перебила его девушка. — Знаешь легенду о второй половинке? Я должна найти свою вторую половинку, где-то же она есть? — Ее низкий грудной голос обидчиво зазвенел, а красивое, густо накрашенное лицо исказилось болезненной гримасой. Обидчиво вздрогнули ресницы — и слезы потоком хлынули из глаз.

— Ну-ну, брось, не реви, — капитан с неуклюжим сочувствием хлопнул собеседницу по плечу. — Ладно, не буду тебя оформлять. Топай домой. Только смотри, в следующий раз рюмки лучше считай.

— Спасибо тебе, Стасик, — громко всхлипнув, девушка приподнялась со стула и, отнимая от глаз платок, испачканный тушью, произнесла:

— Ты, наверно, единственный, кто меня понимает на целом свете…

Внезапно она перегнулась через стол и быстро клюнула Небычайло в щеку. Капитан судорожно дернулся, точно от прикосновения лягушки.

— Иди ты со своими нежностями! — обескураженно буркнул он и отвернулся.

Чарующе взмахнув ресницами, Алена походкой дипломированной манекенщицы направилась к выходу.

— Какая женщина! — простонал протрезвевший алкоголик, провожая глазами стройную фигуру.

Капитан Небычайло хмыкнул, но промолчал. У него были свои, особенные соображения на этот счет, но он не считал нужным распространяться вслух…

Низкое зимнее небо уже начало осторожно предутренне сереть, когда из отделения милиции выплыла высокая девушка с осанкой королевы в изгнании.

Оглядевшись по сторонам, она направилась в сторону шумного проспекта, по которому спозаранку сновали сонные машины.

Кутаясь в мех воротника, девушка нетерпеливо приблизилась к краю проезжей части. Подмораживало. Пронзительный северный ветер забирался в высокие разрезы юбки, а тонюсенькие капроновые колготки совершенно не грели.

— Придется ловить частника, — вздохнула Алена, — не хватало еще простыть!

Несмотря на бурные события прошедшей ночи, в этот момент Алена выглядела хорошенькой, точно майское утро. Ее жизненным кредо был тезис: быть во всеоружии ежесекундно, ибо нельзя предугадать момент, когда встретится мужчина твоей мечты. В том, что этот мужчина ей рано или поздно встретится, девушка ни секунды не сомневалась. Даром что ли она претерпела столько жизненных невзгод, столько неудач, столько гонений? Она верила в свою счастливую звезду… И с надеждой вытянула руку, голосуя.

В приемной никого не было, и подобострастная маска здесь была не нужна. Гурьянов бережно прикрыл за собой дверь кабинета и плавно опустил ручку, чтобы, не дай Бог, не звякнула.

Острые черты лица размякли, настороженные щелочки глаз расширились, а углы губ, приподнятые в льстивой улыбке, мрачно опустились. И сразу же явилось новое лицо — умное, жесткое, волевое. Никто не мог наблюдать это волшебное превращение мелкой офисной шестерки в серого кардинала, который единолично заправляет делами фирмы и знает их куда лучше, чем начальник…

Брови Гурьянова задумчиво сошлись на переносице. Все же интересно, для кого из сильных мира сего старается его начальник, из-за чего сыр-бор? Надо только немного подумать и…

В мозгу мгновенно выстроилась стройная логическая цепочка, в которую связались события последних дней: посещение президентской резиденции на нынешней неделе, потом встреча в Белом доме, звонки из кремлевской администрации. Н-да, видимо, нити этого дела ведут наверх, в заоблачные эмпиреи, туда, где обитают небожители в сияющих одеждах, именуемые политиками.

Гурьянов удовлетворенно откинулся на стуле и довольно хмыкнул.

Выходит, этот таинственный доверитель его шефа, он… Нет, его имя опасно называть даже в мыслях! В наши дни, куда ни плюнь, — везде политика. Даже те, кто не хочет ввязываться в интриги, невольно в них участвует. Здесь чувствуется мертвая хватка компетентных органов, с которыми в бытность свою торгпредом был связан его шеф.

Поездки в администрацию президента, беседы в переговорной комнате с серенькими людьми в строгих костюмах, с одинаковыми лицами неудачливых шпионов… Сомнений нет, откуда растут «ноги» у этого заказа — из головы государства. Шеф станет заниматься таким необычным делом, только если заказчик стоит много выше него в иерархии власти. Или если заказчик он сам.

Значит, неведомый заказчик — это великий и ужасный, любимый и ненавидимый… Это…

Гурьянов удовлетворенно потер ладони. Прекрасно, кое-кто за сведения из частной жизни главы государства выложит кругленькую сумму. Что ж, есть ради чего стараться.

В приемной послышались шаги. Лицо Гурьянова мгновенно приняло непроницаемо тупое выражение, появлявшееся, едва только начальник оказывался в пределах прямой видимости.

Шеф был уже в пальто, его руку оттягивал объемистый кожаный портфель.

— Что домой не идешь? — Видимо, он был настроен вполне благодушно.

— Много работы, — с виноватой улыбкой произнес Гурьянов.

Обращение на «ты» употреблялось боссом довольно редко и обычно свидетельствовало о его хорошем настроении. И о доверии, о давнем, привычном доверии к своему подчиненному — так доверяют стене на которую можно опереться.

Гурьянов любил, когда шеф обращался к нему на «ты». Тем приятнее будет возмездие, тем оно будет ближе.

— Кстати, одна просьба к тебе… — Шеф поморщился, вспомнив о неприятном, но необходимом деле. — Свяжись с Ларисой, ты умеешь найти с ней общий язык… — Он не договорил.

— Хорошо, я понял.

Проводив начальника, Гурьянов прикрыл створку двери и замер, довольно щурясь. Удача сама плывет ему в руки. Ларису очень заинтересует новая информация. Ведь они в одной связке.

— Остановись! — Игорь Георгиевич опустил тяжелую руку на плечо шофера. Тот удивленно обернулся, но все же притормозил.

Автомобиль прокатился еще несколько метров и мягко остановился.

Мелькнула неожиданная мысль: «А может, это судьба?» Иногда импульсивные поступки бывают самыми верными. И вот сейчас, когда он увидел фигурку на обочине дороги, его точно что-то толкнуло в грудь.

— В Митино за стольник подбросите? — Лицо девушки ожидающе приблизилось к тонированному стеклу.

Вместо ответа задняя дверь распахнулась, и Алена мигом скользнула в душное тепло автомобильного салона.

Они немного поболтали о пустяках… О том, что ныне ночью сильно подморозило, но все равно зима неудержимо катится к концу, а возле метро старушки уже вовсю торгуют крымскими подснежниками, благоухающими тоскливо-свежим запахом талого снега…

Пассажирка живо сияла в полумраке блестящими глазами, а ее скульптурные черты лица будили смутные воспоминания о старинных полотнах древних мастеров. Было в ней что-то необычное, какая-то изюминка, отличавшая ее и от его бывшей жены Ларисы, и от тех многочисленных женщин, с которыми он был связан в своей жизни…

"Наверное, лет двадцать пять, — решил он. — Или двадцать семь.

Интересно, чем она занимается?"

Машина притормозила возле обыкновенной многоэтажки. Девушка открыла сумочку, доставая деньги.

— Возьмите! — Голос у нее был очень интересный: низкий, бархатный, зовущий. Такой голос приятно слушать ночью, когда он шепчет слова любви…

— Не нужно! — Он отвел ее руку.

— Ну, тогда держите визитку! — В его руке очутился бумажный прямоугольник, затейливо украшенный золотыми виньетками.

Нет, он не станет звонить ей. У него другие планы. Он хочет не одну минуту, а целую вечность слушать ее голос, шепчущий слова нежности. Целую вечность, всю жизнь… Или хотя бы так долго, чтобы это казалось вечностью.

Кряжистая фигура за прямоугольным столом была призвана демонстрировать служебное рвение. Но, привыкнув в течение семи лет ежедневно лицезреть эту самую фигуру, свидетельствовавшую, что верный пес на посту и в интересах хозяина будет зубами рвать глотки врагов, босс воспринимал это рвение как нечто само собой разумеющееся.

— Выясни, кто она. — На стол легла визитка с виньетками.

Начальнику охраны Кузовлеву не нужно было дважды повторять.

Достаточно было беглого взгляда — и тайный смысл поручения стал ему мгновенно ясен. Что нужно знать мужчине в возрасте, близко стоящему к правительственным кругам и владеющему солидными пакетами акций самых крупных предприятий страны, о какой-то танцовщице из заурядного шоу, не имеющей даже фамилии, а только одно имя? Ему нужно знать, не связана ли вышеупомянутая девица с криминальными структурами, не является ли она подставой конкурентов, не провокаторша ли это из органов. Ясное дело, после громких скандалов с перетряхиванием грязного белья ныне кидаться очертя голову в роман с девицей, подцепленной на улице, крайне опасно.

— Алена, — прочитал он вслух и оторопело добавил:

— Шоу «Мини мани».

«Где, интересно, он ее откопал?» — Кузовлев небрежно смахнул визитку в ящик стола. Насколько ему известно, босс не очень-то уважает увеселительные заведения, где водятся подобного рода девицы…

В это время Гурьянов осторожно отделился от закрытой двери и удовлетворенно осклабился. Еще одна информация для Ларисы.

Отпустив начальника охраны, он наконец откинулся в кресле, опустив припухшие веки. Тяжелый день. Совещания, доклады, ежедневная текучка. Как все это опротивело!

Ничего, скоро все это кончится, очень скоро! Быстрее, чем все они думают. Его ждет чудесная сказочная жизнь, полная восторга и неги. Она уже близко, совсем близко, эта жизнь. Осталось только несколько шагов. И сегодня он сделал первый шаг…

Глава 2

Наверно, именно ее счастливая звезда десять лет назад привела Алену из маленького городка, расположенного где-то на необъятных просторах страны, прямиком в столицу. В сырой осенний день пассажирский поезд, грязный и длинный, выбросил на перрон Курского вокзала долговязую нескладную девицу в туфлях со стоптанными каблуками и потертой китайской курточке, штопанной на локтях.

Вызывающе короткая юбка демонстрировала длинные голенастые ноги, казалось, предназначенные для балета, путанные русые волосы походили на воронье гнездо, на лице, еще носившем следы юношеских угрей, выделялся длинный острый нос, а обкусанные до мяса пальцы выдавали в их обладательнице нервную, психически неуравновешенную натуру. Эта нескладная особа была лишь отдаленным прообразом нынешней Алены.

Между той, прошлой Аленой и Аленой нынешней простиралась огромная пропасть. Та Алена была существом забитым, пугливым, чрезвычайно мнительным и неуверенным в себе. Искушенному мужскому взгляду она, наверное, показалась бы некрасивой и угловатой. Она излучала робость и застенчивость и потому часто оказывалась объектом для нападок жестоких столичных людей.

Нынешняя же Алена была особой совсем иного рода. Она была красива, ухожена, грациозна и уверена в себе. Теперь она казалась не забитой провинциалкой, а уверенной столичной штучкой, познавшей все и вся. Однако под показным лоском нынешней Алены билось все то же несчастное любящее сердце — доверчивое и трепетное.

В шестнадцать лет Алена плохо понимала, чего ей хочется от жизни.

Самым главным для нее казалось вырваться из затхлой атмосферы родного городка, где все знают про всех, где невозможно скрыться от всевидящего ока соседей, где чувствуешь себя прокаженной, если хоть немного отличаешься от людей, скучных, ничем не примечательных обывателей. Родители ее были обыкновенными людьми и требовали от Алены не так уж много: хорошо учиться и быть послушной. Но Алена задыхалась в затхлой атмосфере городка, ее заветной мечтой было уехать из родного дома куда глаза глядят — в столицу.

У нее не было ни друзей, ни подруг, никому она не нужна была такая, какая есть, — с мраком в душе и раздором в теле, с неутоленными амбициями, с зарождавшимися глубоко внутри страстными желаниями. Она страшилась быть осмеянной, отвергнутой, изгнанной. Именно потому с Москвой Алена связывала свои надежды, в сладостных грезах видя себя знаменитой танцовщицей, у ног которой покоится мир. Прозанимавшись два года танцами в местном Доме культуры, она считала, что создана для пластических искусств.

Украв у матери деньги, оставшиеся до получки, Алена побросала в сумку вещи: немецкое платье старшей сестры, к которому ей категорически запрещалось прикасаться, косметику, которой ей категорически запрещалось пользоваться, чудесные туфли-лодочки, вечный предмет девичьих мечтаний. Туфли ей тоже не принадлежали — она стянула их у матери. Украденных денег хватило лишь на билет до Москвы и на черствую булочку, купленную на вокзале.

В станционном буфете, жадно поглощая булку, она увидела, что на нее пялится худощавый небритый мужичок с сальным взглядом и бегающими глазами.

«Какая же я уродка, — покраснела Алена, — если на меня так пялятся!»

Мужичок продолжал буравить ее жадным взглядом. Стряхнув крошки с колен, девушка направилась в зал ожидания, спотыкаясь на непривычно высоких каблуках. Едва она опустилась на жесткую деревянную скамейку яичного цвета, как небритый тип подсел к ней, дыша в лицо перегаром.

— Ты такая красивая! — сбивчиво-вожделенно зашептал он. От него пахло мочой и дешевым одеколоном (скорее всего, он его пил). — Пойдем со мной… — Он навалился на нее плечом и заскорузлой ладонью принялся щупать острые коленки, выглядывающие из-под юбки.

— Но послушайте, — лепетала Алена, отдирая его руки. — Но послушайте… Не надо! — Она ощущала страх и в то же время томительное блаженство от его жарких, сбивчивых слов.

Ее спас постовой милиционер. Он увидел пьяного мужика, который волочил за собой ошалелую девчонку с безумными глазами, и потребовал предъявить документы. В это время по станционному радио объявили прибытие поезда на Москву. Алена ойкнула и, не обращая внимания на свист милиционера, побежала по перрону, высоко вскидывая голенастые ноги. Через минуту она уже лежала на верхней полке вагона и, уставившись в потолок, испуганно размышляла о случившемся. Это был первый мужчина, обративший на нее внимание! Не важно, что он был пьян, груб и стар. Главное, что она, нескладный долговязый подросток с ужасным ворохом комплексов и проблем, казалась ему красивой.

Соседкой Алены в поезде оказалась старуха с осуждающим взглядом недобрых глаз и сварливо поджатыми губами.

— Ишь, вырядилась, — недовольно пробормотала она, косясь на коленки, выглядывающие из-под коротковатой для провинции юбки. И прошипела с ненавистью:

— Шалава…

Но Алена совсем не была шалавой. В театрально-танцевальном кружке при Доме культуры, где подростков учили петь, танцевать и играть в пьесах из советской жизни комсомолок, Алена всегда считалась номером первым. Руководила кружком некая Аза Владимировна, нервная дама бальзаковского возраста с несложившейся личной жизнью. Ей помогал старичок с аккордеоном, клевавший носом во время творческих перекуров.

Аза Владимировна считала себя безвременно погибшей, непонятой личностью и потому страдала запоями. Картинно отставив дымящуюся сигарету, она много курила, выпуская дым широко раздувавшимися трепетными ноздрями. Как часто Алена, напялив мамино меховое манто и густо накрасив губы, — две багровые сливы, низко сидящие под длинным гоголевским носом, — вот так же курила перед зеркалом, красиво отставив мизинец! В то время дешевая манерность Азы Владимировны казалась ей воплощением женственности и грациозности.

В кружке Алене показали несколько танцевальных па, научили правильно открывать рот во время пения и не бояться сцены. Правда, в небольшом городке подобные навыки были совершенно неприменимы — и это было одной из причин, по которой она стремилась уехать отсюда. Другая причина находилась так глубоко внутри нее и была столь ужасна, что вслух о ней неудобно было говорить.

Главной проблемой танцевального кружка при Доме культуры была нехватка актеров мужского пола, поэтому юным актрисам зачастую приходилось играть мужские роли, а во время танцев роль партнера обычно выпадала девочке.

Алене всегда доставались роли злых волков, стражников и хранителей королевской печати, в то время как она мечтала сыграть прекрасную принцессу, похищаемую злодеем, или маленькую трогательную Герду, готовую погибнуть во имя любви к брату. Ее партнершей по танцам было некое воздушное создание с кукольным личиком и светлыми кудрями. Куда ей было до этой феи с маленькой ножкой и стройным станом! Вечером, тайком обняв куклу сестры, Алена утешалась сладкими мечтами.

Она представляла себя в длинном пышном платье, светящемся при свете рампы бриллиантовыми бликами. Вот она изгибает стан, грациозно отклоняя назад голову, и кружится в волшебном вихре танца… А вокруг нее в круговерти огней вращаются мириады восхищенных зрительских глаз, и едва смолкает музыка, как восторженный шепот, точно шорох прибоя, накатывает на нее со всех сторон: «Кто это?» — «Неужели вы не знаете? Эта чудесная, прекрасная, изумительная фея — девушка Алена!» — «О, как она прекрасна!»

Однако длинный нос, высокий рост, провинциальное происхождение и еще то, что трудно объяснить в двух словах, то интимное, жгучее, стыдное — все это мешало ей сделать мечту явью.

Приехав в столицу, Алена сначала ночевала на вокзале. Денег у нее не было, как их зарабатывать, она не имела ни малейшего представления, людей дичилась, боясь нарваться на осуждающий взгляд или скабрезное замечание.

Питалась она кем-то недоеденными коржиками из вокзального буфета, которые запивала отвратительным кофейным напитком из грязных стаканов со столиков.

Однако вскоре ее заметили местные завсегдатаи, имевшие свои виды на эти коржики и на кофейный напиток, и погнали с вокзала. Девушке оставалось только погибнуть.

Вечерело. Кутаясь в свою жалкую, латаную на локтях курточку, Алена брела по улице Горького и думала, что сейчас самое время броситься с моста в реку. Только она не знала, где здесь мост, а спросить боялась.

Чтобы погреться, девушка зашла в кафе «Московское», самое демократичное и самое непритязательное из подобных заведений в то время. Там можно было встретить кого угодно: подпольных рок-музыкантов, безумно популярных в узких кругах немолодых поэтов с претензией на гениальность, престарелых коллекционеров юной женской прелести, начинающих лесбиянок, воришек, промышлявших кошельками в очередях «Елисеевского», завсегдатаев с заносчивыми лицами и приезжих испуганно-командировочного вида.

Присев за столик, Алена робко вытянула усталые ноги. От тепла захотелось спать.

Внезапно из сигаретного чада спустился пышнобровый мужчина с темным жадным лицом. Это был чернявый тип невысокого роста с яйцевидным животиком и с длинными руками, покрытыми густым волосом. У него был высокий лысоватый лоб и живые, как ртуть, глаза.

— Скучаете? — склонился мужчина в галантном полупоклоне. — Не хотите ли мороженого с орехами?

Мороженое с орехами и сигарета «Мальборо» — такова была средняя цена девушки в «Московском». Но Алена этого не знала и устремила на благодетеля глаза, полные голодной надежды.

— Да, — согласилась она и немедленно покраснела. Кажется, она уже влюбилась в своего собеседника. Влюбилась со всем пылом своей души. Как будет влюбляться чуть ли не каждый день из всех десяти лет, что пролегли со встречи в «Московском» до того судьбоносного утра, когда Алену выпустили из милиции и она села в притормозившую на обочине машину с тонированными стеклами…

Через минуту девушка жадно подносила к губам вкусное мороженое, а ее левая рука, точно попавшийся в капкан зверек, покоилась в ладони кавалера.

— Вы прелестны! — Точно черная жирная муха, новый знакомый непрерывно жужжал ей на ухо. — В вас есть что-то из рисунков Модильяни…

Да-да, вот эта нежная и вместе с тем сильная линия шеи, плавно и остро переходящая в плечо… А ваши руки! Они еще хранят подростковую угловатость и вместе с тем…

Алена доедала третью порцию мороженого, рискуя заболеть ангиной, и, точно растение под лучами солнца, грелась в ласковых словах.

— А ваше лицо, чистое и прекрасное! — Кавалер постепенно придвигался к ней. — Вы, наверно, считаете, что у вас слишком длинный нос… — (Был такой грех!) — У вас прелестный, изящный носик, как у рублевских святых.

Трепетные ноздри, трогательная седловинка, тонкая переносица с проступающими нежно-голубыми венами… Не хотите ли шампанского?

Через полчаса Алена совершенно опьянела от шампанского и внезапно нахлынувшей сытости. Она больше не боялась своего нового знакомого, он был так мил и галантен…

Как-то само собой подразумевалось, что они идут ночевать к ухажеру.

На улице уже совсем стемнело, накрапывал дождь. У Алены подгибались ноги от усталости, а от шампанского шумело в висках.

— Я составлю вам протекцию в театральный, — поглаживая пальцами бедро девушки, сбивчиво бормотал спутник, представившийся ей Борисом Яковлевичем. — Вы должны блистать на сцене! — Опытная рука совершала круговые движения вдоль спины спутницы, постепенно спускаясь к ягодицам. — У меня много знакомых, я вам помогу!

Темный шестиэтажный дом в глухом переулке приветливо светился окнами. Поднявшись по лестнице, загаженной котами, Борис Яковлевич приник ухом к двери, вслушиваясь в вечерние звуки затаившейся квартиры. Затем он выудил из кармана ключ и беззвучно открыл замок. В лицо пахнуло запахом горелой капусты, кислым духом коммуналки.

— Пожалуйста, потише, — предупредительно шепнул Борис Яковлевич, стоя на пороге. — Соседи дивные люди, но у них предрассудки. Они не понимают тонкой души художника. Им чужды высокие переживания ищущей натуры.

Они скользнули в комнату. Сквозь окно спокойно лился призрачный лунный свет и ложился на пол бледными квадратами. Уткнувшись в плечо Алене, Борис Яковлевич долго пыхтел, ерзал и обливался потом. Девушка, оглушенная и растерянная, лишь неумело отводила его жадные руки.

— Мой нераскрытый бутончик, мое свежее яблочко, — взволнованно бормотал кавалер. — Сейчас, секундочку…

Внезапно он охнул и затих, прижавшись щекой к ее плечу.

— Это все шампанское, — виновато прошептал он. Алена тактично промолчала. Впервые за несколько дней она находится в нормальном доме. Может быть, добрый Борис Яковлевич позволит ей хотя бы принять душ? Голова у нее уже сто лет не мыта. Удивительно даже, как она еще может кому-то нравиться!

Они посидели несколько минут, чтобы убедиться, что соседи угомонились, после чего Алене были выданы мыло, полотенце и дешевый болгарский шампунь, приторно пахнувший яблоком. Ванная оказалась просторной комнатой с небольшим оконцем под потолком, выходившим в кухню.

— Спинку потереть? — хозяин игриво ущипнул Алену.

Девушка накинула на дверь щеколду и, всей кожей ощущая блаженство влажного тепла, шагнула под душ. Несколько минут она стояла, опустив веки и млея под струями воды, пахнущей хлоркой, а затем, повернувшись спиной, принялась намыливаться. Ее глаза случайно поднялись все выше и выше и — встретились с изумленным взглядом Бориса Яковлевича, чье сладострастное лицо смутно белело под потолком. Послышался отдаленный грохот — сластолюбивый хозяин свалился с табуретки, которая позволила ему наслаждаться зрелищем в ванной.

Когда гостья вернулась в комнату, ее кавалер с мокрым полотенцем на голове сидел на стуле. В ее сторону он боялся смотреть.

Алена остановилась на пороге, смущенно опустив глаза. Ее мокрые, взлохмаченные волосы стояли нимбом вокруг головы, а розовое лицо сияло чистотой и свежестью. Она казалась сейчас такой хорошенькой!

— Тебе… Вам лучше уйти, — пробормотал Борис Яковлевич спертым голосом, страшась встретиться взглядом с предметом своего недавнего вожделения.

На его лицо было больно смотреть. Казалось, у него заныли сразу тридцать два зуба, в том числе и те пять, которые были выбиты в детстве при падении с качелей.

Алена потупила взгляд и сжалась. Так она и знала… Едва приласкав, ее выгоняют на улицу. А все почему? Потому что… Никому она не нужна такая…

— Можно я подожду до утра? Я посижу на стуле, — попросила Алена, кусая губы от подступавших к горлу слез.

— Ну зачем же. — В Борисе Яковлевиче проснулись остатки галантности, коей он блистал на протяжении всего вечера. — У меня есть раскладушка.

Всю ночь Алена провела точно в бреду. То ей казалось, что Борис Яковлевич, скрипя рассохшимися половицами, крадется к ней с розовым полотенцем в руках, то она воображала, что кружится с ним в вихре танца, пылко и чуть отстранение прижимаясь к нему, то хозяин комнаты истерически всхрапывал в темноте, пугая ее и пугаясь сам.

К утру Алена твердо решила: дальше скитаться нельзя, нужно устраивать свою жизнь. Прекрасные принцы редко попадаются бродяжкам, живущим на вокзале. Практически никогда.

Едва рассвело, она тихо выскользнула из-под одеяла, натянула юбку и бесшумно прокралась к выходу из комнаты. Борис Яковлевич сладко причмокивал во сне, разметавшись на диване под поблекшей картиной Шишкина в облупленной раме.

Его пиджак заграничного пошива висел на стуле, такой красивый и беззащитный…

И такой теплый!

Алена схватила пиджак под мышку и выскользнула в дверь. Через минуту, стоя у подъезда, она исследовала содержимое карманов. Там обнаружилось восемьдесят девять рублей мелкими купюрами и удостоверение члена Союза архитекторов на имя Бориса Яковлевича Гольдберга. И то и другое казалось ценным приобретением.

За тридцать рублей через квартирную маклершу в Банном переулке Алена сняла комнату у доброй старушки, почти слепой и оттого не слишком любопытной. Добрая квартирохозяйка посоветовала ей устроиться на работу в соседний магазин, где заведующей служила ее хорошая знакомая.

Для того чтобы понравиться своей работодательнице, Алене даже пришлось сменить имидж (минимум косметики, пиджак «от Бориса Яковлевича» плюс брюки из прошлой, еще домосковской жизни, аккуратная стрижка). Заведующая окинула внимательным взглядом ее долговязую фигуру и недовольно поджала губы.

— Есть только вакантное место грузчика.

— Я согласна на любую работу. — Ресницы Алены взволнованно дрогнули.

Так Алена стала грузчиком в продуктовом магазине на Красной Пресне.

Впрочем, грузчиком ей довелось быть не очень долго, всего-то полгода. Эти полгода позволили ей освоиться в новом городе, присмотреться к людям, привыкнуть к коловращению столичной жизни. Вскоре Алена стала на шаг ближе к своей несгораемой мечте. Она поступила танцовщицей в ночной клуб.

Узнав о наборе в театральный коллектив, в ансамбль бального танца или в ночное шоу из тех, что стали в изобилии открываться в столице, именуясь поначалу кооперативными кафе, она спешила на конкурс, надеясь, что ее наконец заметят, пригласят. Вместо документа о театральном образовании или свидетельства об окончании музыкальной школы у нее имелось лишь удостоверение члена Союза архитекторов на имя Бориса Яковлевича и страстное желание попасть на сцену.

Однажды ей улыбнулась удача: на кастинге, где отбирали девушек для показа одежды, ее внезапно заметили. Алена была на седьмом небе от счастья. Она уже плавала в горячечных мечтах, представляя себя супермоделью, за право ангажировать которую борются известнейшие агентства мира.

Начинающий модельер-концептуалист придумал для нее сногсшибательный наряд, состоящий из крупноячеистой рыболовной сети, к узлам которой крепились ручки и ножки резиновых кукол, тех самых лупоглазых «Маш» и «Наташ», которыми были завалены полки советских магазинов. Для показа модельер приобрел на фабрике игрушек три сотни кукольных рук, три сотни ног и полторы сотни кукольных безволосых голов с пустыми глазницами. Ручки-ножки пошли для пошива платьев, брюк, бюстгальтеров и трусиков, а из голов соорудили хорошенькие шляпки, издали смахивающие на кочаны цветной капусты, изрядно поеденные червями.

Кожей ощущая восхищенное дыхание зала, Алена вышла на подиум. Она чувствовала вдохновение — на нее смотрели, ею любовались, ее боготворили, ей завидовали. Не это ли и было счастье?

И каково ей было после такого триумфа тащиться в ненавистный магазин рано утром и целый день вслушиваться в грубую ругань покупателей, визгливые окрики продавщиц, виртуозные матюги грузчиков. Ее нежная душа страдала, жаждала красоты, ярких огней и вечного праздника сцены.

О наборе танцовщиц в недавно открывшийся ночной клуб Алене сообщила приятельница, мечтавшая стать артисткой кино.

— Мне это место не подходит, — вздохнула девица с экзотическим именем Диана. — Но ты ведь бредишь танцами, попробуй.

Девушки были близкими подругами, одно время они даже собирались поселиться вместе, но у Дианы внезапно появился пылкий поклонник, и мечты о совместном хозяйстве пришлось оставить. Этот поклонник очень кстати оказался арт-директором нового клуба.

Это был странный тип с маленьким, точно обрубленным подбородком и длинной шеей, неприятно обметанной трехдневной щетиной. Он постоянно смолил вонючие сигареты, полуприкрыв тяжелыми веками ледяные глаза, глядя на всех с равнодушным прищуром пресыщенного жизнью человека. Взглянув на девушку, он лениво выпустил дым через трубочку сложенных точно для поцелуя губ.

— Думаешь, я позволю тебе выйти на сцену с таким носом? — неприязненно хмыкнул он. — Своим клювом ты распугаешь мне всех зрителей!

Усилием воли Алена задушила рвавшиеся из горла всхлипы. Разве важно, какой у артистки нос? Ведь в танце ищет выход тоскующая, трепетная душа.

Примерно в таком роде, дрожа от страха и надежды, она и высказалась.

Привередливый арт-директор небрежно усмехнулся:

— Ладно, переодевайся!

Кандидатку отвели в маленькую комнатушку с огромным зеркалом во всю стену.

Почти два месяца Алена носилась по комиссионкам, на последние деньги скупая привезенные из-за границы платья из блестящей воздушной ткани, строчила по ночам на машинке, конструируя необыкновенный наряд, такой, какой невозможно было отыскать во всей Москве. Когда наряд был почти готов, она занялась окончательной отделкой. Согнув проволоку, она обклеила ее яркой папиросной бумагой, приметала стеклярус и блестки.

И вот теперь под рваную музыку Стравинского на сцену выпорхнуло странное существо — воздушное, прекрасное, таинственное… С первого взгляда невозможно было угадать, кто это, мужчина, женщина, птица или насекомое, — в вихре страстного танца по сцене металась обнаженная, тоскующая душа.

Когда музыка, обессилев, иссякла, Алена взмыла над дощатым полом в фантастическом прыжке и, на секунду задержавшись в воздухе, плавно опустилась на землю. И точно умерла с последним аккордом мелодии.

Тяжело дыша, танцовщица вопросительно уставилась близорукими глазами в темень зрительного зала.

— Недурно! — сухо пожевав губами, промолвил арт-директор. — Ладно, я тебя беру. Условно.

Алена едва не взвизгнула от восторга. «Я понравилась ему, я ему понравилась!» — восхищенно стучало в мозгу. О Господи! Неужели то, о чем она так долго мечтала, наконец свершилось? И она завоевала право выходить на подмостки?

— Тяжеловато смотришься на сцене. — Придирчивый взгляд требовательно ощупал ее с ног до головы. — Надо работать над фигурой.

— Я… Я буду работать, — с жаром подтвердила девушка. По выпуклому лбу скатилась крупная капля пота. — Я буду работать над фигурой.

Она была счастлива.

Алену взяли в кордебалет. Для начала она должна была во время сольного танца служить ожившей декорацией заслуженной приме транс-шоу, Лолите.

Лолита, «гений танца и любви», как пошловато значилось в афишах, оказалась миленьким существом со скульптурным торсом и смазливым личиком немецкого пупса.

По натуре Лолита была ломакой и капризулей, нервным, издерганным существом, требовавшим постоянного внимания. Среди танцовщиц ходили слухи, что она сидит на наркотиках, но дирекцию это не очень-то интересовало. Перед представлением из уборной Лолиты явственно тянуло марихуаной, а на гримерном столике рядом с заколками для волос, помадой и накладными ресницами на виду валялись марки ЛСД.

Но прима была божественна, пластична и имела бешеный успех. Остальное было не важно.

Все работницы шоу были уверены на сто процентов, что Лолита любовница арт-директора и только потому остается примой. Алена старалась держаться с ней ровно и доброжелательно, в глубине души адски завидуя ей. Она считала, что танцует куда лучше Лолиты.

Кроме того она в конце концов влюбилась в арт-директора Гарика.

Девушка боготворила его испанскую бородку, томный взгляд и длинные желтоватые пальцы с крепкими, покрытыми бесцветным лаком ногтями. Он казался ей воплощением мужественности. С замиранием сердца она мечтала о той минуте, когда Гарик заметит ее, полюбит, оценит — и даст ей сольный номер вместо ломаки и выдерги Лолиты.

Но тот в упор не видел ее, продолжая часами пропадать в комнатке примы. Напрасно, посылая нежные взгляды, Алена вертелась около него, стремясь обдать предмет своих мечтаний запахом дорогих духов, напрасно из кожи вон лезла на сцене — ее не замечали. И тогда она решилась на отчаянный шаг.

Некогда Алена с гордостью уверяла подруг, что ни за что не сделает первый шаг навстречу мужчине. Но сейчас она решила переступить через себя — слишком многое было поставлено на карту.

— Гарик! — готовила она свою речь. — Я… Я люблю тебя!

И тогда наконец он приблизится и обнимет ее. И она почувствует запах терпкого мужского одеколона от его бородки, ощутит аромат табака, исходящий от губ. А потом они возьмутся за руки и, счастливо улыбаясь, уйдут в голубую даль.

Однажды во время репетиции, когда Алена до седьмого пота отрабатывала одно и то же не слишком сложное движение, Гарик, наблюдавший за ее потугами из зала, в бешенстве вылетел на сцену.

— Что это такое? — заорал он, больно выламывая ей плечо. — Где твоя осанка? Что ты дергаешься, как дохлая курица? Думаешь, зрители, очарованные твоим длинным носом, не заметят, что задница у тебя килограммов на пять тяжелее, чем нужно?

— Гарик, я… — сквозь слезы проговорила Алена, тяжело дыша. Hoc защипало от слез, глаза быстро наполнились влагой.

— Ну что, что? — раздраженно оскалился Гарик, и в лицо ей пахнуло той самой смесью одеколона и табака, которая ночами наплывала на нее, мучая и лишая сна.

— Я… — Она задохнулась от того, что должно было неизбежно свершиться. И произнесла:

— Я… Я тебя люблю!

Закрыв глаза от ужаса, она ждала, что небо упадет на землю, что сцена разверзнется под ногами и поглотит ее.

Но ничего такого не произошло.

Звучало шумное дыхание Гарика. Реакция на признание задерживалась.

Тогда Алена отважилась: она слегка нагнулась, склонила голову и попала губами прямо туда, где между волнующе душистыми усами находились его жесткие, зовущие губы.

— Ты что?! — прозвучал недоуменный возглас. И дальше послышалось возмущенное:

— С дуба рухнула? — Потом треснул оглушительный хлопок в ладоши, и требовательный голос Гарика произнес с привычным раздражением:

— Все сначала!

Давай, Алена, шевелись наконец!

И опять понеслась адская музыка, и опять Алена, сквозь мутившие глаза слезы, порхала по сцене, выслушивая оскорбительные приказания:

— Шевелись! Плечо выше, грациозней, пошла, пошла! Я сказал, задницей шевели, а не носом!

Вечером Алена навзрыд рыдала в гримерке, которую делила с тремя такими же кордебалетными девицами, как она сама. Подруги утешали ее, поглаживая по плечу, осторожно, чтобы не размазать грим, промакивали ватой безжалостные слезы. Одна из них, долговязая угловатая Сусанна небрежно заметила:

— Нашла из-за кого нюни распускать! Да он ведь и не мужик вовсе!

— Как это не мужик? — Алена вопросительно всхлипнула.

— А так!.. — Сусанна зевнула. — Знавала я то время, когда Гарик еще звался Галиной и своими кривыми ножками скакал по сцене в коротенькой юбочке.

— Как это? — У Алены даже просохли слезы от удивления.

— А вот так! — хмыкнула Сусанна, усаживаясь на гримерный столик. — По паспорту Гарик на самом деле Галина Петровна. Ну, что ты на меня уставилась, не знала, что ли? Ну да, бабой он был, бабой! Гормоны нынче чудеса творят.

— Но ведь у него, то есть у нее… — замялась одна из девушек, оторопело распялив глаза. — Ну, когда он в трико в обтяжку, то я видела…

— О Господи! — Сусанна даже застонала от подобной наивности. — Ты откуда, родная, свалилась? Сейчас это очень просто делается, одна операция — и все! Вставляют какую-то пластмасску, оборачивают ее лоскутком кожи с живота — и мужик готов. Господи, да на нем ведь места живого нет от операций! А его подружка Лолитка, думаете, лучше?

— Что, она тоже? — ошеломленно пробормотала Алена, не зная сама, что она имеет в виду под этим «тоже».

— Знаешь, сколько месяцев она по клиникам провалялась? — Сусанна презрительно сплюнула на пол. — Красавица! Да она вся в шрамах!

— Она такая красивая, — не удержалась от завистливого вздоха Алена.

— Конечно! — Ирония у Сусанны плескалась через край. — Если у тебя деньги есть… А ведь была еще та красавица. Подбородок — во! Hoc — картошка разваренная, скулы, как у монгола, уши, как вареники! Четыре операции сделала только на лице. А грудь? Ты знаешь, сколько стоила ей грудь? На эти деньги я могла бы себе квартиру купить!

— Да и талия у нее тоже… — поддержала другая девица. — Она два нижних ребра вынула в прошлом году.

— А сколько она ноги свои вытягивала, мамочки! — Сусанна картинно закатила глаза. — Ведь они же у нее буквой «икс» были! А бедра! Ты видела, какие у нее бедра? Ведра полтора геля ей туда закачали! Хочешь посмотреть на нее, когда она будет переодеваться? — предложила Сусанна. — Я тебя отведу в одно место, где ее гримерка как на ладони.

Слезы Алены постепенно высохли. Окрыленная внезапно открывшейся ей истиной, в тот вечер она танцевала на одном дыхании.

Вечером Сусанна отвела ее в обещанное тайное местечко.

— Смотри! — шепнула она подруге, глядя в щель между картонными стенами. — Вон белые шрамики на боку под ребрами… Видишь?

Алена жадным взглядом пожирала белое, идеальной формы тело, которое, как она теперь знала, было творением не Божьих рук, а человеческих. И это знание вселяло в нее уверенность: то, что недоделала природа, можно исправить при помощи скальпеля!

— Что это вы здесь делаете? — Точно гром среди ясного неба прозвучал взбешенный низкий голос.

Алена обернулась. Перед ней стоял арт-директор собственной персоной. В глазах его светились нехорошие огоньки.

— А что, нельзя? — дерзко ответила Алена, вызывающе щуря глаза.

Теперь, после того как перед девушкой открылась стыдная тайна Гарика, ее недавно еще такая глубокая и мучительная влюбленность внезапно испарилась, оставив лишь презрение и жалость к искусно сделанному врачами «мужчине».

— Идем ко мне в кабинет! — бросил арт-директор, заметив дерзкий блеск в глазах танцовщицы, еще недавно трепетавшей перед ним, как былинка.

На столе перед ним возникла жидкая кучка денег.

— Вот твой расчет! — заявил Гарик, пододвигая к ней купюры. — Костюмы сдай в костюмерную, клюй от гримерки верни вахтеру. Ты свободна! — добавил он, заметив, что Алена буравит его насмешливым взглядом.

— Ну тогда прощайте, Галина Петрович! — бросила девушка с надменной улыбкой. — Пока!

Лицо арт-директора перекосилось от бешенства, А она вышла в распахнутую дверь — смеющаяся, свободная, уверенная в себе. Ей казалось, что теперь для нее открылась дверь в новую жизнь и она стоит на пороге сказочного успеха.

После ухода из шоу Алена решила, что наконец настало время немного отдохнуть, прийти в себя, заняться своим телом. Ведь для танцовщицы тело — это орудие производства, оно должно быть идеальным! После полутора лет работы в шоу у нее скопилось немного денег: Гарик неплохо платил своим танцовщицам, а Алена тратила на себя совсем немного, привыкнув с детства довольствоваться малым.

И вот теперь она решила пустить скопленные деньги в оборот.

В знаменитом на всю страну Институте красоты прием вел немолодой доктор семитской внешности со все понимающими глазами. Это был большой специалист по пластике лица и челюстно-лицевой хирургии. Профессиональным взглядом он оглядел лицо пациентки.

— Мне нужен другой нос! — заявила Алена.

— У вас очаровательный носик! — ласково улыбнулся доктор. — Впрочем, в этом кабинете я еще не встречал людей, полностью довольных своим носом. К тому же, как вы знаете, даже Гоголь, великий Гоголь, был мучительно недоволен этой частью своего лица, что и послужило причиной написания знаменитой повести… Новый нос будет стоить недешево.

— Я готова на все! — Алена была одержима одной-единственной мыслью: если смогла Лолита, она тоже сможет!

Услуги любезного доктора обошлись ей в кругленькую сумму, зато через месяц, когда послеоперационные оттеки сошли, швы были сняты, а синяки побледнели, из зеркала на нее глянуло хорошенькое личико с изящным точеным носиком.

Окрыленная успехом, Алена пожелала сразу же записаться на следующую операцию, но тут случилась заминка с деньгами. И девушке вновь пришлось отправиться на заработки.

Несколько лет тянулась эта чехарда. Какое-то время она вкалывала, копя деньги на операцию, а потом за пару недель тратила накопленное. У нее теперь был свой персональный врач, который знал наизусть все ее проблемы.

Доктор контролировал ее состояние, прописывал лекарства, а также служил своеобразной жилеткой, в которую девушка изредка позволяла себе поплакаться.

Впрочем, она так хорошо платила доктору, что он был совсем не против ее слез.

Через несколько лет Алену было не узнать. Она превратилась в очаровательную женщину, сияющую спокойной красотой, с высокими скулами, с крупными чертами лица, делавшими ее особенно привлекательной. В ней не осталось и следа от былой подростковой. угловатости.

Теперь, когда она шла по улицам, мужчины восхищенно цокали ей вслед. Лица кавказской национальности, падкие до женских прелестей, роились вокруг нее, как пчелы вокруг цветка. В гримерке на столе всегда стояли свежие цветы, а приглашения в рестораны сыпались как из рога изобилия. Однако в личной жизни ей хронически не везло. Ей попадались лишь типы, которым не было дела до ее души, им нужно было лишь ее тело. И они покидали ее, обескураженные и неудовлетворенные.

Расстроенная неудачами в личной жизни, Алена незаметно, но верно стала катиться вниз по наклонной плоскости. Она начала изредка выпивать, чтобы хоть немного заглушить саднящую боль внутри. Ей казалось, что есть лишь одно верное средство поправить свое самочувствие — операция! Последняя, большая, решающая операция, операция, после которой из старого кокона родится бабочка и полетит ввысь к счастью, не боясь обжечь крылья.

И она стала готовиться к решительному шагу: сдавала анализы в клинике, посещала врачей и одновременно выступала в шоу, стремясь заработать как можно больше денег для операции. Она мечтала о том, что скоро ее мучения останутся позади. Скоро кокон раскроется, и на свет Божий явится прекрасный мотылек. А со старой жизнью будет покончено. Ведь в прошлом ей не жаль ничего!

До счастья оставался лишь один, последний шаг. Но она так и не успела его сделать.

— Узнал что-нибудь? — Глаза босса были черны, как омут, и, как омут, непроницаемы.

Кузовлев с полуслова понял о том, что его спрашивают, и раскрыл кожаную папку с золотым тиснением.

— Пока удалось выяснить немного. Алена Черных, двадцать семь лет, танцовщица шоу «Мини мани», родилась в городе Волчехвостске, приехала в Москву более десяти лет назад, работала в продуктовом магазине, снималась в кино в массовке, затем выступала в различных шоу. Сменила несколько заведений. Замужем не была, сведений о личной жизни нет. По отзывам знакомых, иногда встречается с мужчинами в ресторанах, но постоянных отношений ни с кем не поддерживает. Детей нет.

«Это хорошо! Она подходит идеально!»

— Наличие ближайших родственников установить не удалось. В городе Волчехвостске Алену Черных никто не смог вспомнить — столько лет прошло! Черных снимает однокомнатную квартиру в Митино, по отзывам соседей, ведет достаточно замкнутый образ жизни. Физически здорова, хронических заболеваний нет, однако перенесла несколько операций в Институте красоты по поводу коррекции внешности — вещь весьма обычная для среды, в которой она вращается.

— Какие операции?

— Коррекция носа в 1992 году, удаление ребер в 1994-м, коррекция формы груди в 1996-м, круговая подтяжка лица в 1997-м и так, по мелочи…

Удаление родинок, изменение фигуры биополимерным гелем, лазерная эпиляция конечностей, коррекция лопоухости…

— Дальше!

— Не хотите ли взглянуть на фотографии?

На стол веером легли яркие снимки. В разряженном существе, сияющем всеми цветами радуги, было трудно узнать скромную девушку, поздней ночью, или, скорее, ранним утром, голосовавшую на обочине.

— Есть еще кассета с записью выступления. Хотите взглянуть?

Но босс всегда считал, что покупать товар по каталогам неблагодарное дело. Он предпочитал лично участвовать в покупке. Зато никто не посмеет подсунуть ему лежалый товар!

Глава 3

Ночной клуб «Мини мани» располагался в подвале старинного двухэтажного особняка в самом центре города. Это было излюбленное место встреч золотой молодежи, тратившей здесь родительские деньги. Здесь постоянно вертелись завсегдатаи, так называемая богема. Это были те самые участники широко разрекламированных концептуальных действ, о которых забывают на другой день после выхода оплаченной заметки в газете, восхваляющей их высосанные из пальца шедевры. На сцене «Мини мани» частенько появлялись эстрадные знаменитости, там каждый вечер выступали артистки из транс-шоу, там каждый месяц устраивались показы непризнанных модельеров, поражавших воображение обывателей нарядами из винных пробок, пивных бутылок и целлофана, изысканными туалетами из спичек и мусорных мешков, а в фойе была развернута выставка молодых и через одного гениальных художников, заполнявших свои холсты таким ужасным количеством женских грудей, что после осмотра выставки у добропорядочных граждан рябило в глазах и мир казался переполненным символическими полукружиями с коричневыми точками посередине. Впрочем, добропорядочные граждане это заведение не посещали. Цены там кусались, точно кровожадные пираньи в гостеприимных водах Амазонки.

В программке, предусмотрительно совмещенной с меню, значилось, что танцовщица Алена должна выступать во втором отделении, где у нее был сольный номер. Дальновидный Гурьянов подгадал так, чтоб его патрон прибыл в клуб аккурат к выходу девушки. Негоже человеку, имеющему столь высокое реноме, светиться в сомнительных местах, сидя рядом с одиозными личностями неопознанной сексуальной ориентации. Столик для влиятельного посетителя был заказан загодя и находился в неприметном углу зала, где сгущались тени и сумрак дышал тайной.

Стараясь не привлекать внимания завсегдатаев, Игорь Георгиевич неслышно скользнул за столик, внутренне досадуя на слишком яркий свет. Как ни старался он остаться незамеченным, все же несколько голов повернулись в его сторону, а брови удивленно дернулись вверх: его узнали.

За соседними столиками, сдвинутыми вместе, веселилась шумная компания. Заводилой там была невысокая девушка с курносым носом и задорно блестящими глазами. Судя по заливистому смеху и чересчур резким возгласам, она была уже немножко «на взводе», подстегнутая алкоголем и всеобщим вниманием.

Посетители клуба оглядывали ее с нескрываемым любопытством, удивленный шепоток зала сопровождал эксцентрические выходки девушки. Это была дочь известного предпринимателя Лиза Дубровинская.

Чувствуя всеобщее внимание и возбужденно поблескивая глазами, Лиза демонстративно обнималась со странным существом в блестящем чешуйчатом платье и с густо накрашенным лицом. Это был известный на всю Москву транссексуал Монро, любимый персонаж газетных сплетен, звезда богемных пати. В последнее время он считался любимцем Лизы, и та забавлялась им, как в средние века короли забавлялись карликами и шутами.

Монро чувствовал (или чувствовала) всеобщее внимание и, чтобы не ударить лицом в грязь, кривлялся изо всех сил. Он кокетничал, сюсюкал, манерничал, дергая ярко накрашенным лицом, приставал к мужчинам со слюнявыми поцелуями и злорадно хохотал, чувствуя их робкое отвращение. Про странную парочку, Лизу и Монро, ходили самые невероятные слухи. Говорили, что персонально для своего любимца Дубровинская снимает огромные апартаменты на Тверской, где периодически устраивает дикие оргии. Говорили, что Монро неизменно сопровождает ее в поездках за границу, а на выставках служит оригинальной концептуальной приправой для гениальных Лизиных инсталляций.

Говорили, наконец, что он выполняет обязанности не то евнуха, не то главного визиря и самолично возводит любовников на ложе капризной королевы.

В тусовке, состоящей из богатеньких детишек некоронованных королей бензина, леса, газа, из непризнанных художников, артистов, из непримечательных личностей, обожающих яркие компании и выпивку на халяву, отношение к Монро определялось его близостью к приме этого специфического театра теней. Его ненавидели, над ним смеялись, его боялись. Монро был мелочен, завистлив, капризен, добр и злобен одновременно и вместе с тем, как любое существо, обиженное природой, очень раним. Поссориться с ним — это было все равно, что поссориться с его могущественной покровительницей, и потому даже самые смелые, самые ядовитые шутки транссексуала обычно оставались без последствий.

В повседневной жизни Монро предпочитал одежду, характерную для женщин, не обремененных избытком морали. Он обожал шокировать обывателя яркостью своего облика: гладкий платиновый парик, чулки в сеточку, украшенные матерчатыми черепами, короткие юбки с разрезами до пояса, открывавшие до пределов, дозволенных природой, его короткие, безволосые ноги, блестки, перья, меха, — короче, использовал все мыслимые атрибуты для усиления своей шокирующей привлекательности.

Раньше Монро работал конферансье в каком-то безвестном шоу и неизменно вызывал своим клоунским видом одобрительный хохот зрительного зала.

После встречи с Лизой, импонируя ей своим взрывным характером, оригинальностью и вечной готовностью к сумасшедшим каверзам, он ушел на вольные хлеба. Работать прилипалой возле богатой сумасбродки оказалось не в пример выгоднее, чем плоско шутить перед пьяными любителями остренького, опасаясь то и дело нарваться на оскорбления.

Сейчас Монро сидел возле Лизы и обильно рассыпал ядовитые стрелы своих злых шуток, совершенно не заботясь о реакции слушателей.

— О Господи! — возмущенно пискнул он нарочито высоким, измененным голосом и протестующе взвизгнул:

— Ты считаешь, Долорес хорошенькая?! Да на ней штукатурки больше, чем снега на улице, а мозгов меньше, чем волос на моих бритых ногах! — Компания дружно рассмеялась острой шутке.

— Но мордашка-то у нее ничего!

— Да, вот именно — ничего! Но только она каждую ночь оставляет ее на гримировальном столике вместе со вставными челюстями. А челюсти она украла у своей бабки, когда еще звалась Василием и жила в деревне где-то под Смоленском.

Вы слышали эту историю?

— Расскажи, Монро, я не слышала! — потребовала Лиза, капризно оттопыривая нижнюю губу.

— Ах, Боже мой, да ее вся Москва знает! — дернул угловатым плечиком, выглядывающим из выреза глубокого декольте, Монро. — Дело в том, что Долорес раньше жила в деревне и работала трактористкой на комбайне…

— Трактористы работают на тракторе, — громко прыснул кто-то.

— Ах, Боже мой! Как девушка я не обязана разбираться в таких тонкостях. — Монро игриво махнул рукой. — После работы, сняв телогрейку, Василий шел домой, в сарае тайком одевал белье своей сестры, накладывал макияж и отправлялся на танцы в местный клуб. Понятно, в деревне шила в мешке не утаишь, местные мужики в два счета просекли, кто скрывается под смазливой девчачьей внешностью. Но однажды на танцах появился один парень из соседней деревни — огромный тип, косая сажень в плечах! — Монро мечтательно опустил зачерненные с блестками веки, описывая деревенского мужика. — И вот этот красавец положил глаз на нашу Долорес, в бытность ее Василием. Тогда местные решили подшутить над ним и сказали, что девочка не прочь с ним познакомиться.

Парень целый вечер обжимался с Долорес во время танца, а потом ее завел в сарай и попытался… Ну, вы меня понимаете…

Лиза беззвучно давилась от смеха, в пятый раз слушая эту историю.

— Ну, а дальше что? — послышались заинтересованные голоса.

— Дальше… Дальше он выбил Долорес передние зубы. Девушка не снесла позора, стянула у своей бабки вставную челюсть и уехала в Москву. А тот мужик, говорят, после неудачи с Долорес при первом знакомстве с девушкой сразу проверяет у нее наличие отсутствия одного места. — Монро удовлетворенно откинулся на стуле и дробно захихикал.

Компания гулко захохотала, заглушая музыку, льющуюся со сцены.

— Но самый большой прикол в том, что… — Монро смеялся визгливо и вместе с тем хрипло, с большой амплитудой раскачиваясь всем тощим длинным телом. — В том, что я сама это придумала!

Новый залп смеха, точно раскат грома, прокатился по залу. Такого окончания истории не ожидал никто.

— Ну ты фантазерка, Монро! — послышались восхищенно булькающие голоса. Монро принимал знаки восхищения как должное.

— Да, но я не только хорошенькая, — он кокетливо заправил за ухо прядь своего платинового парика, — но еще очень, очень злая девочка! — И, довольный успехом, Монро опустил глаза.

Очередной номер кончился, танцующая парочка убралась со сцены, и хорошо поставленный голос с восторженными модуляциями произнес:

— А сейчас… Прошу приветствовать наш звездный дуэт! Алена и Евгений в комической сценке… Прошу!..

Раздались первые аккорды музыки, и на сцене появилась забавная парочка. Она (в ней с трудом можно было узнать Алену: тонкие черты лица скрывал грубоватый кичевый грим, а фигуру прятала мешковатая одежда) — долговязая особа с подвязанным на голове платком, концы которого стояли рожками надо лбом, в кофте и длинной юбке деревенского вида, а он — кругленький, невысокого роста тип в мешковатых штанах с заплатками на коленях.

— О, я знаю этот номер! — захлопал в ладоши Монро. — Это смешно!

Пара изображала пантомиму, сценку между супругами, когда муж приходит домой пьяный, а жена приветливо встречает его сковородкой в руке.

Танец под веселую музыку с национальными вариациями был действительно забавен.

Смешон был кругленький муж, прыгавший вокруг своей долговязой супруги с помидорными щеками в попытках умилостивить ее нежными поцелуями, забавной казалась жена, неуклюже отбивавшаяся от его нежностей. Однако победа осталась за пылким супругом, которому с последними аккордами музыки все же удалось запечатлеть поцелуй на ее щеке, на что жена ему ответила гулким ударом сковородкой (звуковое сопровождение в виде литавров удачно имитировало звук).

Зал рукоплескал в восторге. После набивших оскомину номеров «высокого искусства» пародийная сценка имела большой успех.

— Аленка — прелесть! — захлебывался писком Монро. — Дорогая! — Надув губы, он капризно припал губами к уху своей патронессы. — Надо бы порадовать бедную девочку цветами.

Мгновенно один из членов компании был отряжен договариваться насчет букета.

Вскоре Алене преподнесли целую корзину огромных жирных роз с багрово-красными бутонами, словно пропитанными венозной кровью. Через минуту девушка уже сидела за столиком дружной компании, слабо отмахиваясь от злых шуток Монро, чувствовавшего себя хозяином вечера.

Оказавшись в опасной близости от предмета своего интереса, Игорь Георгиевич немедленно расплатился с официантом и направился к выходу. В гардеробе клуба сиявший заученной приветливостью менеджер вручил ему приглашение на выставку концептуальных художников в галерее «Пси-фактор». В числе выставлявшихся фигурировала и небезызвестная Е. Дубровинская.

Вечер только начинался, но ему больше нечего было делать в этом сомнительном заведении.

Он боялся раньше времени резким движением спугнуть свою жертву.

Силки были расставлены, приманка положена, но еще было рано затягивать петлю.

Еще не все было готово к мигу торжества.

— Лариса Михайловна? — Голос в телефонной трубке был нарочито официален и строг. — Я звоню по поручению вашего мужа.

Кому, как не Гурьянову, было известно, что все телефонные аппараты в офисе находятся на «прослушке». Он сам оформлял соответствующее распоряжение шефа. Ему также было известно, что приходящая почта в обязательном порядке перлюстрируется, в служебных машинах стоят жучки, — когда имеешь дело с человеком государственного масштаба, подобное воспринимаешь как должное. Это называется «меры безопасности». И то, что он знал об этих мерах, означало, что ему доверяют. Пока доверяют.

Женщина, которой он в данный момент звонил, тоже знала о существовании «третьих ушей», и потому лишь холодно осведомилась:

— Чем обязана?

— Ваш супруг…

— Бывший супруг! — оскорбилась она. (О, как хорошо она умела напускать на себя маску оскорбленного достоинства!) — Игорь Георгиевич просил меня обсудить с вами некоторые вопросы.

Вы должны просмотреть кое-какие документы…

Дыхание в трубке: собеседница обдумывает его слова.

— Хорошо, я сейчас еду к массажистке. — Выразительная пауза. — Встретимся по дороге.

Умница! Из салона они без помех отправятся на съемную квартиру, где смогут наконец спокойно поговорить.

Через час, лежа в достели, Михаил неторопливо раскуривал сигарету.

— Ну и что он хочет? — Разговор продолжился с той самой фразы, на которой остановился несколько минут назад, когда они ринулись в объятия друг друга, лихорадочно срывая одежду.

Он объяснил. Худощавое, немного осунувшееся, но еще такое милое лицо Ларисы, бывшей жены его босса, выглядело взволнованным. Светлые глаза светились умом, в них то и дело проглядывала этакая цепкая крестьянская хитрость.

— Тебе лучше согласиться с его условиями, — добавил он, глубоко затягиваясь. — Ты теряешь надежду заполучить крупный куш, зато приобретаешь пожизненные гарантии.

Речь шла о разделе имущества.

— Неужели ты предлагаешь мне согласиться на дачу, квартиру и какие-то жалкие три тысячи в месяц? — возмутилась Лариса.

Простыня, едва прикрывавшая ее небольшую, но ладную грудь, скульптурно облепляла крутое бедро, еще хранившее следы недавних поцелуев.

— Пожизненно! — уточнил Гурьянов и голосом подчеркнул значение сказанного:

— Учти, пожизненно!

Губы Ларисы, бледные от стершейся помады, нехотя шевельнулись.

— А если вдруг с ним что-нибудь случится?

— Хороший вопрос. — Ему с полуслова стало ясно, куда она клонит. — Можно указать в условиях договора, что в этом случае обязанность выплаты содержания переходит к наследникам его состояния.

— А кто наследники?

— Их пока нет.

— Но они появятся когда-нибудь! — мрачно заметила Лариса. — И еще не факт, что они захотят выполнить волю покойного!

— Ты права! — Щекой он прижался к ее душистым волосам.

— Я требую не так много! — Голос Ларисы обиженно зазвенел, а ноздри гневно расширились. — Он должен передать мне какое-нибудь предприятие, которое даст стабильный доход независимо от внешних обстоятельств, будь то его банкротство или произвол наследников. Скажи ему, что это последнее мое условие.

Или он сделает то, чего хочу я, или…

Она замолчала, задумчиво опустив длинные, загнутые кверху ресницы.

И нежно промурлыкала, по-кошачьи прижавшись щекой к его плечу и одной рукой обнимая его за шею:

— Или я заберу у него все! Абсолютно все! И превращу его жизнь в ад. — Уголки ее красивых, правильной формы губ приподнялись в лукавой усмешке.

Михаил понял ее даже не с полуслова, а с полувзгляда и испугался.

— Даже не думай об этом! В последнее время охрану еще больше усилили.

— Нет, я не буду палить в него из пистолета, — заливисто рассмеялась она. — Есть сотня других способов!

— Дурочка! — Он нежно провел рукой по изгибу ее тела, простыня скользнула вниз, обнажая холеную упругую кожу, покрытую, точно золотистой пудрой, ровным загаром, удивительным в конце зимы. — Это слишком опасно. К тому же он что-то замышляет. Я еще не понял, что именно. До меня дошли сведения, что дан приказ тайно избавиться от ликвидных активов.

— Что все это значит? — Вертикальная морщинка прорезала ее гладкий лоб.

— Это значит: он обращает все свои капиталы в деньги и вывозит их за границу. Опасный признак!

— Собирается драпать? — Ее глаза удивленно-испуганно округлились. Она растерянно прошептала:

— Что же мне делать?

— Не беспокойся. — Гурьянов успокаивающе улыбнулся. — Пока волноваться не о чем. Скорее всего это просто подготовка к грядущим переменам в правительстве. Нынче ветер дует совсем в другую сторону, вот он и подчищает тылы. Он никуда не сбежит, у него важный заказ.

— Что за заказ? — Глаза Ларисы еще сохраняли тревожно-обеспокоенное выражение.

— Точно не знаю. Вроде бы кто-то на самом верху желает обеспечить себе комфортное будущее. Его попросили курировать строительство особняка где-то в южных странах. Это будет второй Форт-Нокс на необитаемом острове. Понимаешь, после нашумевшей истории с Пиночетом ни один президент не будет чувствовать себя спокойно на нейтральной земле.

Лариса задумалась, накручивая на палец прядь своих пшеничных волос, выбившихся из гладкой прически.

— Пожалуй, на этом можно будет сыграть. Президент и все такое… — Она откинулась да подушку, взгляд ее неожиданно принял стальной оттенок, бесцельно бродя по потолку. — Представь аршинные заголовки в газетах:

«Президент строит замок за рубежом!» На этом можно неплохо заработать!

— Шантаж? — понял он и удивленно дернул бровью.

— Точно! Что может быть лучше старого доброго шантажа! Предлагаю следующую программу действий. Ты соберешь необходимые данные, снимешь копии документов. А потом, когда все будет готово, я выложу карты ему на стол: или — или! Или он делает то, что нужно мне, или материал направляется в СМИ.

Репортеры ухватятся руками и ногами, найдется тема и для обсуждения в прокуратуре… Пожалуй, он не отделается от меня свечным заводиком в Самаре!

— Неплохо придумано, — сдержанно одобрил Гурьянов. — Только не понимаю я, зачем это нужно мне?

И он с деланным спокойствием спустил ноги с кровати и принялся одеваться. Лариса повисла у него на шее, точно кошка.

— Ведь я без тебя не смогу сделать это, — опаляя его щеку горячим дыханием, зашептала она, — а вместе мы — сила. Что если мы заключим договор?

Полученные деньги пополам, фифти-фифти?

Он задумался, и его лицо побледнело. Он тянул паузу, перед тем как сказать свое решительное торжествующее «да».

— Надо обговорить детали, — нехотя согласился он. — Мы оба рискуем слишком многим.

Ему с самого начала не нравилась эта затея…

Со сцены Алена сразу заметила человека, о котором думала в последнее время.

Как часто, ежась под одеялом на одинокой постели, она вспоминала ту мимолетную встречу. Ей казалось, что она влюбилась в него с первого взгляда.

Влюбилась, как глупая девчонка, принимающая обыкновенное увлечение за ту самую единственную любовь. Ей казалось, что страдания ее так сильны, что еще немного — и сердце треснет по швам, как платье, из которого давно уже выросла.

Но один за другим шли дни, надежда на встречу становилась все более призрачной. Телефон молчал, к ней заходил лишь хозяин квартиры, являвшийся за квартплатой, да подружки из шоу забегали на тихие девичники. Принц на белом коне не спешил показываться на горизонте.

Алена бесконечно плавала в сладостных грезах. «Ты так не похожа на всех этих охотниц за деньгами, — говорит он. — Ты необыкновенная!» — «Да, — отвечает она. — Но лишь мое израненное сердце знает, как дорого стоило мне отличие от других!» — «Я хочу идти рука об руку с тобой по жизни! — говорит он, целуя ее тонкую руку с длинными, покрытыми темным лаком ногтями. — Будь моей женой!» И тогда она прильнет к нему своими пухлыми губами (эта пухлость обошлась Алене недешево: сто долларов за накачку биополимерным гелем в косметическом салоне), и они рука об руку пойдут в счастливое будущее…

Тот вечер в клубе… Она заметила его сразу, как только вышла на сцену. «Он пришел! — ритмично пульсировало в голове. — Он пришел посмотреть на меня! Он меня помнит!»

Она на одном дыхании отыграла сценку. Ее даже не смущала веселая компания за сдвинутыми столиками, ведущая себя вызывающе шумно.

А потом… Потом ей преподнесли огромную корзину ошипованных роз и пригласили за столик. Наскоро переодевшись в гримерке, бледнея от сладостных предчувствий, Алена направилась в зал. Какой-то бойкий человек с испанской бородкой схватил ее под руку и потащил к столику, где расположилась теплая компания. Душой этой компании, как заметила Алена, был шапочно знакомый с ней Монро, фигура влиятельная и довольно опасная, о его подлости в артистической среде ходили самые невероятные слухи. Алена нехотя растянула губы в улыбке, присаживаясь за столик, а зараза Монро, нагнувшись к ее уху, тут же ядовито заметил:

— Хочешь поймать на крючок этого богатого бобра, да? — Кивнул он куда-то в темноту. — Думаешь, такая жирная рыбешка тебе по зубам? — И Монро игриво-зло прикусил Алене мочку уха. О, он был способен еще и не на такое!

Когда Алена подняла глаза, соседний столик оказался уже пуст, и официант уносил с него тарелки. Внутри нее словно что-то оборвалось.

В последнее время архитектор Дино Чентура дни и ночи напролет проводил в мастерской, корпя над чертежами нового проекта. Задание было срочное, заказчик сулил огромные деньги, которые были бы как нельзя более кстати для дышащей на ладан мастерской Дино. Ему выплатили аванс и, если он уложится в срок, даже обещали кругленькую сумму сверху. Все это было как раз вовремя.

Дино не мог без радостной усмешки вспоминать, как еще два месяца назад он сидел в своей холостяцкой квартире в модном районе Рима и с тоской смотрел на дуло пистолета, размышляя, пустить ему пулю в лоб сейчас или немного подождать.

Проблема была в том, что его архитектурная мастерская находилась на грани разорения. Для Дино это означало одно: нищета, унизительный труд в качестве рядового архитектора, неоплаченные счета за квартиру, электричество и воду и, наконец, уход чертенка Салаино, к другому, более обеспеченному и менее занятому поклоннику. И если каждую из этих бед по отдельности еще можно было пережить, то все вместе они означали для тридцатитрехлетнего архитектора одно: верную гибель.

Дино Чентура считался одним из самых молодых и самых модных архитекторов в Риме. Едва он успел закончить Академию искусств, как в смуглый лоб юноши впились острые тернии славы: вся итальянская элита, прослышав о смелых проектах юного гения, спешила сделать ему заказ нового загородного дома, картинной галереи для выставки современного искусства или новый дизайн квартиры. У Дино была безумная фантазия, потрясающее чувство пространства и цвета, и в то же время ему была присуща рациональная жилка умелого организатора. Его проекты поражали, возмущали, потрясали, не оставляя равнодушными никого. Кинозвезды, политики и крупнейшие мафиози выстраивались в очередь, мечтая, чтобы он обратил на них свое высочайшее внимание.

За какие-нибудь три года Дино стал миллионером. За пять — утроил состояние. За последний год — оказался на грани разорения.

Он не винил судьбу в том, что случилось, не сетовал на превратности фортуны и коварство людей. Будь его воля, он вообще бы забыл о деньгах — и творил бы, творил, творил… Но так уж устроен мир, что деньги нужны, чтобы творить, а творить необходимо, чтобы заработать деньги. Если Дино останется без денег, его кудрявый друг Салаино, мальчик с внешностью Адониса и скульптурным телом Давида, без сожаления уйдет к другому поклоннику, даже не оглянувшись на Дино.

Финансовый крах наступил незаметно. Несколько известных людей пообещали ему заказы, а потом незаметно растворились в пространстве, забыв про свои обещания. Другие, зная, что к великому маэстро не так-то легко пробиться, предпочли воспользоваться услугами менее амбициозных архитекторов. Почти полгода фирма Дино билась над проектом для некого американского мультимиллионера, задумавшего построить восьмое чудо света в Гренландии, но подлый миллионер неожиданно разорился во время азиатского краха и не заплатил Дино за работу. А потом конкуренты Чентуры распустили слухи, что маэстро выдохся, измельчал, загордился, что он проводит больше времени у своего дружка, чем за работой. Что он ни на что больше не способен! И это в то время, когда Дино чувствовал, что его творческие силы только прибывают! Что он способен поразить мир, затмить жалкие поделки ремесленников своими безумными, безумными, безумными идеями!

Его мастерскую спас от гибели некий русский, пожелавший остаться неизвестным. Через своего представителя с труднопроизносимой фамилией он предложил сделать такое, что у Дино от восторженных предчувствий захватило дух.

«О падре мио, — прошептал он, обратив лицо к небесам, — я знаю, именно ты послал мне этого русского!» И хотя все газеты кричали о том, что среди русских сейчас бандитов больше, чем даже среди сицилийской мафии, Дино на это было наплевать. Впрочем, он не был моралистом, и, даже если бы сам Гитлер предложил ему сделать что-нибудь экстраординарное, он бы с радостью принял предложение.

Все время разработки проекта Чентура имел дело лишь с доверенным лицом этого сумасшедшего русского (ибо неизвестные заказчик был явно безумцем.

Впрочем, по мнению Дино, это было благородное безумие, помешательство сродни его собственному, залог победы разума над стихией, триумф человеческого гения над энтропией и хаосом).

Условие проекта было одно, но очень непростое: замок должен быть полностью автономен от всего мира. Он должен быть независим от вихрей и бурь цивилизации. Ну, почти независим. Никаких телефонов, никаких подводящих электрических кабелей, никакого подвоза пресной воды. Он должен существовать вечно, даже если весь цивилизованный мир улетит в тартарары, погибнет в результате ядерной войны или вторжения внеземной цивилизации. Средства — почти не ограничены, полет фантазии — почти не регламентируется.

О, Дино всю жизнь мечтал о таком заказе! Ночами ему снились чудесные города, созданные по его чертежам, и вот наконец неизвестный чудак грозил претворить его мечту в жизнь.

И работа закипела! Дино нанял нескольких помощников, съездил на место будущего строительства для геодезических обмеров. Он уже видел здание в своем воображении. Это будет торжество эклектики, смешение всех известных стилей: башенки-минареты будут плавно переходить в толстую средневековую стену с зубчатыми краями, призванную защитить внутреннюю часть острова от холодных северных ветров, различные части строения, разновысотные и разностилевые, будут представлять собой хаотическое нагромождение китайских пагод, греческих портиков, сусальных луковок церквей, римских базилик; жаркое обаяние мавританского стиля будет соперничать с холодным очарованием северной готики, разнузданное барокко поспорит с пронзительно правильным классицизмом, а кубические идеи кристаллографии гармонично сольются с византийской вычурной пышностью. Дино был уверен: потомки еще будут возить экскурсии на этот остров, чтобы неустанно восхищаться гением архитектора, воздвигшего подобную красоту.

Проблема электричества в доме будет решаться с помощью ветряных двигателей, проблема тепла — с помощью солнечных батарей. В подземных галереях северной части острова, чтобы не портить ландшафт, будут установлены мощные опреснители, которые из морского рассола сотворят пресную воду такого качества, по сравнению с которой самый чистый родник покажется сточной канавой. С севера на юг остров пересечет искусственная пресная река, образуя петли и заводи, а по берегам ее будет шуметь вечнозеленый лес. Возле дома он разобьет фруктовый сад, а изящные скульптуры и японские ландшафтные композиции на лужайках удовлетворят вкус самого привередливого эстета. Подбор цветов на клумбах будет таким, чтобы с ранней весны до поздней осени посадки полыхали тончайшими переливами тонов, не требуя ни полива, ни ухода, самодостаточные в своем замкнутом биологическом цикле. В бассейне, в жаркий день манящем прохладной голубизной, поселятся диковинные рыбки, а специальные улитки будут очищать стенки бассейна от ила, что позволит обойтись без чистки.

Что до убранства замка… Дино пришлась по вкусу рекомендация хозяина будущего великолепия: каждая комната должна быть посвящена своей отдельной эпохе в истории человечества. И вместе с тем все должно быть удобно, комфортно, на самом современном уровне. Дом должен быть совершенно автономен, как в известном: рассказе Бредбери, он должен жить своей жизнью, не требуя ухода и заботы, не отвлекая его владельца и его гостей от ежедневных наслаждений.

Дино прекрасно помнил тот день, когда какой-то русский с незапоминающейся внешностью и ужасной фамилией, синьор… как бишь его (они сошлись на том, что Дино будет звать его просто Алекс), когда Алекс пригласил его осмотреть место предполагаемых построек. Сначала они летели до Афин самолетом, а потом пересели в вертолет. Дино не любил воздушные путешествия, но постарался сдержать свою неприязнь — ради создания восьмого чуда света стоило немного потерпеть.

Маленький и хрупкий вертолет, похожий на раздутый стеклянный пузырь с пропеллером, долго тарахтел под облаками. Под его брюхом бескрайним однотонным ковром расстилалась пенная гладь. И вот, через часа полтора лета, на горизонте наконец появилось желтовато-зеленое пятно, постепенно проступая в туманной дали. Вокруг него сердито курчавились волны, выплевывая в воздух комочки пены, море глухо ворчало, то и дело яростно вспухая белыми барашками, седые валы один за другим бросались на приступ крошечного острова, грозящего рассыпаться под яростным напором стихии. Но, налетев на первую незаметную преграду в двухстах метрах от берега, на подводные рифы, сверху обозначенные белопенной полоской, волны становились тише, укрощенные подводной зубчатой стеной, и, миновав ее, уже подкатывали к берегу со смиренной кошачьей лаской.

— С какой стороны будем строить причал? — горя энтузиазмом, Дино еще в воздухе раскрыл блокнот для записей. — Учитывая розу ветров, его лучше расположить…

— Причал не нужен, — спокойно заметил Алекс переводчику.

Его глаза выглядели пустыми и мутными.

— Как не нужен? — удивился Дино. — Я думаю, синьору заказчику будет приятно пришвартоваться на яхте к своему острову, точно Одиссей к родному берегу. — Он боялся, что странный русский не поймет его изысканного сравнения.

Может быть, он даже не знает, кто такой Одиссей.

— Причал не нужен, — настойчиво повторил русский. — Ни одно судно не сможет приблизиться к берегу ближе, чем на двести метров, вы видите эти рифы?

— Но можно взорвать подводные скалы и организовать проход для судов, — заартачился Дино. — Не тюрьму же на острове мы строим.

— Не нужно, — заметил русский и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.

Вскоре вертолет завис над ровной площадкой песочного цвета, окаймленной по бокам жалкими кустиками иссохшей травы. Кроме этих чахлых зеленовато-желтых кустиков, на острове не росло ничего. Когда гул мотора стих, Дино спрыгнул на землю и с удовольствием вдохнул в себя соленый морской бриз.

Огромный шар солнца медленно катился по небосводу, обдавая землю иссушающим жаром.

В северной части острова, где неприступные скалы вырастали прямо из моря, гигантская масса воды обрушивалась на камни, рассыпая брызги, отчего в воздухе стояла дождевая взвесь, красиво переливавшаяся радугой. С западной стороны скалы спускались к морю более плавно, там волны осторожно наползали на белый кварцевый песок, нежный и невесомый. Уютная бухточка, защищенная скальным выступом, казалась предназначенной самим Богом для пляжных удовольствий.

Когда все необходимые замеры были сделаны, привязка к сторонам света была закончена, а маркшейдерские и геодезические инструменты вновь упакованы в чехлы и погружены в вертолет, Дино бодро запрыгнул в кабину геликоптера, предвкушая возвращение домой и скорые объятия чертенка Салаино.

Возлюбленного архитектора звали так же, как возлюбленного великого Леонардо.

Считая да Винчи идеалом художника, Дино хотел во всем походить на ренессансного гения.

Вскоре огромный раздутый шар солнца, прорвав тонкую пленку облаков, свалился за горизонт, оставляя за собой пурпурный след над кромкой моря. На землю резко опустилась ночь. Вертолет взмыл ввысь, оставив на песке несколько окурков и пустую упаковку от чипсов. Впрочем, любоваться следами пребывания человека на земле могли только верткие ящерицы на нагретых солнцем камнях да змеи, таившиеся в расселинах скал.

Но вскоре здесь станет все по-другому. Скоро заревут мощные вертолеты в небе, неся в своем брюхе строительный материал, рабочих, машины, скоро ящерицы нырнут в траву, а змеи уползут глубоко в норы, оглушенные ревом стройки, криками рабочих, гулом экскаваторов — шумом грандиозного строительства.

В вертолете, балансируя на тонком краешке сознания между дремой и бодрствованием, Дино видел эту картину так явственно, как будто все это происходило наяву. Он считал свойством истинного гения способность прозревать далекое будущее. Но он не мог знать, что заказ неизвестного русского станет последним в его жизни. Выполнив его, он подпишет себе смертный приговор.

Глава 4

Лариса Верижская казалась существом целеустремленным и упорным. Она привыкла добиваться поставленных целей, каковы бы они ни были — от самой маленькой, например: достижения овальной формы ногтя, несмотря на уверения маникюрши, что более овальным сделать ноготь уже никак невозможно, — до самой большой: получения изрядного куша от бывшего мужа.

Когда-то такой целью для юной Ларочки Верижской было замужество. И не в том дело, что в данном случае цель оказалась ложной и брак распался, не выдержав даже испытаний первой пятилетки, а в том, считала Лариса, что цели порой исчерпываются быстрее, чем достигаются. Иногда чем быстрее они достигаются, тем быстрее исчерпываются. Вожделенная форма ногтя приедается уже на другой день, муж — на другой год. Форму ногтя можно сменить, равно как и мужа. И не надо мучиться размышлениями, морально ли это или аморально. Смутно подозревая о существовании Макиавелли, Лариса была поклонницей его тезиса:

«Цель оправдывает средства».

Она не была охотницей за скальпами, просто когда она видела перед собой цель и если целью был очередной скальп… То сами понимаете! Сейчас ближайшей целью Ларочки, то есть Ларисы Михайловны, было с блеском выйти из обрыдшего ей брака, понеся минимальные финансовые потери самой и причинив максимально возможный ущерб бывшему супругу. И можно было не сомневаться, что она выполнит это с блеском. Недаром она завербовала себе такого могущественного союзника, как Гурьянов, правая рука Игоря Георгиевича.

Ларочка вышла замуж поздно, когда ей было уже двадцать семь. В этом возрасте женщины часто уже отдыхают после второго, а некоторые и после третьего брака, а она лишь впервые примеряла на себя свадебное платье. Она не питала иллюзий относительно того, что отныне ее жизненный путь будет усыпан розами. Ей было известно, что в браке и шипы случаются тоже, но она не предполагала, что их окажется так много!

Ее избранник был из хорошей интеллигентной семьи и подавал блестящие надежды. Через своего отца, научного руководителя будущего мужа, Ларочка познакомилась с перспективным студентом еще в нежном возрасте и приберегла его на закуску, одновременно бдительно посматривая по сторонам, не подвернется ли кого-нибудь более замечательного. Но более замечательных женихов расхватали менее разборчивые подруги, а вожделенный плод давно созрел, грозя упасть в подставленные ладони… И тогда Ларочка решилась. У нее была отработанная тактика: два-три умелых взмаха ресницами, вздох, перемена настроения — от щеняче-радостного до печально-элегического, — и жертва была готова к испытанию ЗАГСом.

Между тем Игорю тогда некогда было раскусывать загадочные маневры особы, которая сама себя навязала ему в жены: он занимался поиском места под солнцем. Некоторое время после окончания института он проработал во Франции вторым секретарем посольства, а потом перешел на работу в советское торгпредство. На родину он вернулся через четыре года. Вернулся он потому, что ему предложила сотрудничество влиятельная и могущественная организация, КГБ.

Ничтоже сумняшеся, он перешел под крылышко всевластного монстра, полагая, что сможет сделать неплохую карьеру. А потом грянула перестройка, и его жизненные планы пошли прахом. Держа нос по ветру, многообещающий молодой специалист порвал с издыхающим монстром и, нажав на связи, вновь обратился к торговле с развитыми западными странами.

Наступила эпоха торжества частной инициативы, эпоха, когда торговля стала приносить стократные прибыли. Игоря Георгиевича не привлекала перспектива впаривать ширпотреб ошалевшим от внезапно грянувшего изобилия соотечественникам. Он работал на другую сторону, его коронным номером был экспорт леса.

Быстро поняв, что монополия государства на торговлю лесом разваливается, он принял ее в свои трудолюбивые руки, организовав поставки отборной древесины на Запад. Первый удачный опыт показал: лучше действовать под эгидой правительства и, прикрываясь могущественными именами, класть денежки в собственный карман, чем постоянно находиться под обстрелом конкурентов.

Понятно, что такая бурная деятельность не могла существовать без поддержки влиятельных лиц из Белого дома.

Через несколько лет невзрачный молодой мужчина в строгом костюме с выдержанным в классических тонах галстуком стал неформальным королем леса. В мозгах преуспевающего коммерсанта было намертво отпечатана ленинская формула: политика — это концентрированная экономика. Поэтому вскоре половина президентского окружения ходила в корешах у обаятельного коммерсанта. За лесом последовали магнитная руда, алюминий, оружие — короче, все, что хоть что-нибудь стоило на западных рынках. Игорь Георгиевич от имени государства продавал вагоны, контейнеры, фуры, баржи с товаром…

Он еще только начал входить в силу, когда неожиданно для себя оказался женатым. В сущности, он не был уверен, что лично принял решение о женитьбе, но, по словам Ларисы, выходило, что он принял его самовластно и единолично, потом еще и навязал это решение ей, Ларисе, сломив ее сопротивление своей настойчивостью. Позднее она упрекала его в том, что, пообещав рай на земле, он не смог ей дать ничего, кроме вещественного воплощения этого рая.

Обеспеченная жизнь еще не означала для нее полного счастья.

Лариса обладала приятной внешностью, острым умом и неистребимым жизнелюбием. Она стремилась участвовать в бизнесе своего супруга и мечтала подчинить его своим далеко идущим замыслам. Но муж совершенно не стремился плясать под чужую дудку, и таким образом кроме внешних врагов у него постепенно появился еще и враг внутренний, грозивший ударить с тыла.

Стойкая оборона мужа раздражала Ларису. Она не для того выходила замуж, чтобы похоронить себя в глуши огромного дома, чтобы чахнуть над пеленками и бутылочками с молочной смесью! Ее кипучая натура требовала выхода.

Она жаждала действий, но поскольку муж не давал ей развернуться, то она решила избавиться от его опеки.

Роль домоправительницы, роль изысканного обрамления мужа на светских раутах унижала ее. Только большая игра, игра в бизнес казалась достойной ее. В голове Ларисы каждую секунду зрели миллионы грандиозных планов, по сравнению с которыми планы Наполеона о мировом господстве казались мечтами детсадовского карапуза о вооруженном захвате формочек в песочнице. Однако в одиночку действовать было трудно, Лариса нуждалась в союзнике. Он должен быть достаточно осведомленным в делах ее супруга, он должен его ненавидеть, он должен признавать ее, Ларису, своим руководителем. И такой человек нашелся.

Сквозь маску корректности, намертво прилипшую к Гурьянову, Лариса быстро разглядела его извечное недовольство своим положением. Человек неглупый, образованный, он вынужден был оставаться всегда на вторых ролях — что может быть ужаснее для такого самолюбивого типа, как Гурьянов! А ведь когда-то он был однокашником своего босса и его добрым приятелем.

После выпуска из института они разъехались и встретились вновь в то время, когда Игорь стал сколачивать преданную команду единомышленников. Былая дружба быстро разрушилась,не выдержав губительных отношений «начальник-подчиненный». Через какое-то время Игорь Георгиевич перестал замечать в Михаиле приятеля, видя в нем лишь удобную, совершенную машину для выполнения деловых поручений. В этом была его ошибка. Лариса решила обратить возникший диссонанс себе на пользу.

Она умело строила из себя жертву семейной жизни, примеряя тогу обиженной девочки. Она играла свою роль так умело и самозабвенно, что постепенно сама начала верить в нее.

Артподготовка началась загодя, линия поведения была обдумана досконально. Роль жертвы казалась универсальным средством борьбы. Уже все знали, что отношения босса с супругой далеки от идеальных. Наверняка знал об этом и Гурьянов.

Однажды Лариса вбежала в приемную своего мужа (предварительно убедившись, что того нет на месте) и со стоном упала на услужливо подставленный Гурьяновым стул.

— Я… так больше не могу! — Крупные как горох слезы катились по ее лицу. — Михаил, вы замечали, он стал совсем другим? Он стал чужим, властным, жестоким… Он… Недавно он ударил меня!

— За что? — одними губами спросил Гурьянов, участливо подавая белоснежный, безупречно выглаженный платок.

— Я… Я спросила его относительно той сделки… Он меня оборвал… я попыталась возразить, а он… Он поднял на меня руку! И даже прислуга видела это! Скажите, почему он так переменился?

— Да, я тоже в последнее время вижу в нем некоторые изменения… — внешне сухо кивнул Гурьянов. Внутри него все пылало — Лариса наступила на его любимую мозоль. — Он может сорваться, накричать…

— Как, и на вас тоже? — изумленно спросила Лариса, поднимая розовые от слез, припухшие глаза. — Вы же его близкий друг! — Для пущего эффекта она еще присыпала рану солью:

— Раньше он так вас уважал.

— Раньше, — горько усмехнулся Гурьянов.

Будто бы движимая дружеским порывом, Лариса приблизилась к нему, точно ища защиты и опоры. А Гурьянов в запале обиды даже не замечал, что находится с супругой своего патрона на расстоянии, куда более близком, чем то регламентируется правилами этикета.

Было еще несколько невинных встреч, несколько подобных разговоров… Так постепенно сеялись семена недовольства, зародыши бунта.

Лариса нежно и трепетно ухаживала за ними, защищая от того, что могло бы погубить их развитие. Она надеялась на поговорку:

«Посеешь ветер — пожнешь бурю». Буря — вот была ее ближайшая цель!

Та самая цель, которая оправдывала средства…

Вскоре жена патрона и его помощник стали тайными союзниками. Лариса понимала, что союз хорош тогда, когда он зиждется на прочном материальном интересе. Но ей нечего было предложить своему верному другу. И тогда она предложила себя.

Что греха таить, Гурьянов импонировал ей как мужчина. Вне кабинета своего босса он казался высоким и стройным мужчиной с фигурой гимнаста, а стоило ему снять строгие очки в официальной черной оправе, как за толстыми линзами обнаруживались голубые глаза такого беззащитного младенческого цвета, какой бывает лишь в тот первый день после затяжной зимы, когда ясное небо молодо и свежо раскинулось над скованной снежным кафтаном землей… Даже плотно сжатые губы не портили его, придавая твердое и сдержанное выражение. В одежде его сказывалась школа: безупречного покроя костюм, брюки с идеальной стрелочкой, галстук, подобранный в тон рубашке.

Место и время действия были выбраны осмотрительно. К тому времени между Ларисой и Гурьяновым уже установилось своеобразное родство, близость товарищей по несчастью. Они уже понимали друг друга с полуслова, обмениваясь многозначительными взглядами, и походили на заговорщиков, вступивших в опасную коалицию. Лариса едва дождалась, когда муж уехал по делам.

Сразу из аэропорта она направилась в офис. Вечерело. Здание выглядело пустынным, и лишь единственное окно преданно светилось в ночи. Лариса знала, кому это окно принадлежит. Гурьянов допоздна корпел над срочными делами.

"Похвальное усердие! — усмехнулась она про себя и подумала:

— Он пригодится мне и после того… Говорят, он хороший специалист… Сделать разве его своим новым мужем? Нет! — Она решительно тряхнула головой. — Тогда он, пожалуй, еще вздумает мной командовать. Лучше держать его на коротком поводке и кормить несбыточными надеждами!" Она самодовольно усмехнулась.

Каблуки легко застучали по лестнице. Перед дверью лицо Ларисы приняло потерянно-горестное выражение.

— Ах, это вы, — растерянно произнесла она, входя в знакомый кабинет. — Простите, я не хотела вам мешать!

Гурьянов выглядел удивленным. Он пытался угадать причину, по которой жена патрона неожиданно, в неурочное время очутилась здесь. Ему невдомек было, что этой причиной оказался он сам.

— Я только что из аэропорта, — произнесла Лариса расстроено. — Мне нужно взять только кое-какие бумаги… Я не буду вам мешать.

— Ничего, — произнес Гурьянов, отмечая ее покрасневшие от слез веки. — Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, ничего! — Голос Ларисы предательски подрагивал, искаженный плаксивыми интонациями. — Почти ничего!

Жертва купилась на приманку и сделала шаг навстречу своему охотнику, преданно ловя его ускользающий взгляд.

— Нет, я вижу, что-то случилось!

«Конечно случилось! — подумала про себя Лариса. — Случилось то, что к тридцати пяти годам я осталась у разбитого корыта, а мой враг живет со мной в одном доме!» И ей так стало жалко себя, что по лицу невольно заструились крупные быстрые слезы.

Она опустилась на стул и разрыдалась. Пока Гурьянов бегал за водой, подносил носовой платок, гладил плечи, утешая, Лариса выдавливала из себя слезы, подстегиваемая жалостью к собственной особе, — и рыдала, рыдала, рыдала…

И вот настал момент, когда в азарте утешения он наконец приблизился к ней так близко, что она уловила запах его утреннего одеколона, пряного и острого. Горячее сбивчивое дыхание опаляло ее щеку.

— Михаил… — прошептала она. — Скажите мне… Только не лгите, ради Бога не лгите! Вы знали, с кем он летит?

Гурьянов удивленно вздернул брови, пребывая все в той же опасной близости.

— Я только что из аэропорта, — севшим голосом продолжала Лариса и громко всхлипнула. — Прибежала, как дура, хотела попрощаться… А он там… С ней… — И она замолчала, тихо давясь слезами, — Я не знал, — сдержанно вымолвил Гурьянов. — Да, я сам заказывал билеты, но никакой женщины…

— Он был с ней! — перебила его Лариса. — Они выглядели как любовники, сбежавшие на волю. Ей от силы лет двадцать! — Непрерывно всхлипывая, она спрятала лицо на груди утешителя, а ее пушистые, коротко стриженные волосы опалили его ноздри душным восточным ароматом.

Михаил растерянно молчал. Что ему было делать? Искать неубедительные слова утешения? Между тем рыдающая женщина перед ним была так хороша, так доверчива и так близка… Как часто он мечтал о ней, усилием воли сдерживая разыгравшееся воображение, и вот она рядом… К ней можно прикоснуться, обнять, поцеловать — и она не оттолкнет его!

«Ну когда же он решится!» — в это время нетерпеливо думала Лариса.

И вот его осторожная рука с давно сдерживаемой страстью опустилась на талию, а другая обхватила затылок. Мягкие губы сами нашли ее податливый рот, жадный до нежных ласк и виртуозный в поцелуях.

Гурьянов опомнился только тогда, когда тонкая шелковая блузка сползла с плеча, оголив белую, бурно вздымавшуюся грудь. Пьянея от захлестнувшего его желания, он едва нашел в себе силы прошептать:

— Только не здесь… Не здесь…

— Нет, здесь, — прошептала она и острыми наманикюренными пальцами потянулась к пуговицам его рубашки. Сброшенная блузка метнулась серебряной молнией, застыв на ручке объемистого сейфа.

— Как давно я об этом мечтала! — прошептала она, задыхаясь. Он не услышал ее слова, а скорее угадал их по движению губ.

— Пойдем сюда! — Он интуитивно выбрал самое безопасное место — кабинет шефа. Они скользнули туда, прикрыв за собой дверь. И там, на кожаном диване все и произошло…

После того как они затихли, все еще страстно, до боли прижимаясь друг к другу, она шепнула счастливым голосом:

— Что мы наделали! — и рассмеялась серебристым смехом, довольная тем, что все так удачно получилось. И вновь прижалась к его губам благодарным поцелуем.

— Я… Я люблю тебя! — плохо соображая, что именно он говорит, прошептал Михаил. Кажется, под напором этой женщины он терял остатки благоразумия. Он знал, что сожаление и раскаяние о случившемся придут позже, но сейчас ему ни о чем не хотелось думать. Он хотел только быть рядом с этой женщиной и жадными губами до боли прижиматься к ее благоуханному телу…

На следующий день, встретившись на квартире Ларисиной подруги, они вновь с жестокой жадностью мяли друг друга в объятиях, точно два ожесточенных борца на ринге. Победа была суждена одна на двоих.

То, что начиналось как тривиальный служебный роман, неожиданно переросло в нечто более глубокое и важное. За первым свиданием последовало второе, потом третье… Позже, после возвращения их общего врага, встречи продолжались то в снятых на ночь номерах в гостинице, из которых они сбегали, не дожидаясь утра, то на квартирах друзей, то на чужих дачах.

После каждого свидания Михаил давал себе клятву, что эта встреча будет последней, однако стоило этой женщине улыбнуться ему таинственной зовущей улыбкой, намекая на известные только им двоим тайны, как он вновь спешил к ней, забывая о своем благоразумии и о том, что у этой связи не может быть никакого логического продолжения, кроме ужасной оглушительной катастрофы или же благоразумного разрыва.

После первого свидания Лариса лишь весело рассмеялась, тряхнув спутанными кудрями, вспоминая о сцене совращения святого Антония, разыгранной ею точно по нотам. Но, потом со временем планы мести отступили на задний план, а на первое место вышло одно огромное, всепоглощающее желание — видеть его, чувствовать его рядом с собой, наслаждаться его телом, а потом тихонечко лежать рядом, опустошенной и счастливой, выбросив из головы все мысли, кроме одной — о том, что он рядом, забыть все, кроме всепоглощающего ощущения счастья.

Их встречи продолжались около года, и за это время им обоим стало ясно: так дальше продолжаться не может. Они должны быть вместе все двадцать четыре часа в сутки, потому что (вот нелепейшая, не запланированная ситуация!) — они любят друг друга!

Впервые осознав этот факт, Лариса удивилась сделанному ею открытию.

Столь эфемерное чувство, как любовь, занимало чуть ли не последнее место в ее иерархии ценностей, сильно уступая таким вещам, как деньги или карьера. И вот теперь оно неожиданно вышло на первый план и потребовало всю ее без остатка…

По мере того как ее связь с Гурьяновым развивалась и крепла, холодок отчуждения, издавна сквозивший между супругами, постепенно превратился в панцирный лед, разделивший их на два враждующих лагеря. Лариса считала, что, пока у нее еще осталось какое-то влияние на мужа, пора откусить от него солидный куш. Этим-то она и занималась в последнее время. И верный Михаил не за страх, а за совесть помогал ей, видя в этом залог их будущего совместного благополучия.

— Послушай, ты уверен, что это она? — они разговаривали по телефону, избегая имен и фамилий.

— Зачем тогда он просил собрать о ней информацию?

— Ну и кто она?

— Какая-то танцовщица из бара, — хмыкнул он.

— Конечно же, стриптиз?

— Обычная пошлятина под видом высокого искусства.

Они помолчали.

— Я даже не уверен в том, что вообще они встречаются. У меня нет доказательств. Я знаю только, что один раз он был в клубе, где она выступает.

— Какие могут быть еще доказательства? — Разговор вновь угас. В трубке слышалось только легкое дыхание и шелест эфира.

— Кроме того, по сведениям из другого источника, танцовщица уже в прошлом. — Михаил нарушил молчание. — Теперь у него на примете художница.

— Час от часу не легче! И кто она?

— Я не могу назвать ее имя по телефону. Оно у всех на слуху.

— Вот как? — оскорбился голос в трубке и тут же зло заключил:

— Тем хуже для нее!

Она опять угодила в ловушку, которую сама организовала. Но было поздно, слишком поздно, и она ничего не могла поделать, совершенно ничего. Она оказалась в западне, и эта западня стоила миллионы!

Архитектор Дино Чентура теперь обитал не столько на земле, сколько на небесах, причем буквально. Большую часть своего времени он проводил в самолетах и вертолетах, курсируя между затерянным в теплых водах Ионического моря островом и Римом. Конечно, он мог бы поселиться где-нибудь поближе к месту работы, но как ему было уговорить этого чертенка Салаино — самое капризное, самое ветреное, самое непостоянное существо в мире — покинуть Рим? Этот избалованный кареглазый юнец ни за что не соглашался оставить роскошь и цивилизацию — все то, к чему привык, все то, что дал ему Дино.

А между тем на острове с утра до позднего вечера кипела работа.

Целый день над вырытым котлованом кружили вертушки, непрерывно доставлявшие с континента стройматериалы, машины, рабочих. Целый день с утра до вечера Дино носился по острову, следя за тем, чтобы идея его гениального, необыкновенного проекта не была окончательно испорчена безмозглыми строителями, как всегда норовившими искалечить задуманное им чудо.

И вскоре эта муравьиная суета стала приносить свои плоды: из земли постепенно вырастал прекрасный дворец, накрепко сросшийся со скалами, с морем и с чудным закатом вдали.

«Еще полгода такой жизни, — думал донельзя уставший Дино, — и я не выдержу! А все этот чертов русский! Взбредет же такое в голову — строить виллу прямо посередине моря!» Здесь никто не увидит созданной им красоты, лишь с проплывающего корабля будут видны в бинокль острые башенки, парящие в мареве заката, да чайки удивленно крякнут, пролетая над островом.

«Еще полгода такой жизни, — вздыхал Дино, — и Салаино, чертенок, найдет себе другого приятеля, который будет баловать его больше, чем я».

Ибо красавчик Салаино требовал к себе больше внимания, чем даже самая красивая, самая избалованная кинозвезда. Обладая живыми карими глазами, буйными кудрями Аполлона, девически свежим лицом и тонкой гибкой фигурой с нежной безволосой кожей, он имел на это полное право.

Время от времени на острове появлялся неприятный тип с проволочными алюминиевыми волосами, с широкими плечами и узким лбом, под которым настороженно блестели маленькие мышиные глазки. Его звали Алекс, и он был доверенным лицом заказчика. Не раз окольными путями Дино пытался выяснить имя владельца творимого им чуда, но Алекс глухо отмалчивался. Лишь однажды он нехотя обронил, разжав неприятно серые губы:

— Меньше интересуйся этим, если хочешь выбраться отсюда… — И добавил, точно ударил:

— Я имею в виду живым…

Дино на время прикусил язык. Сопоставив кое-какие публикации в прессе, зная сумму, вложенную в строительство, он решил, что, очевидно, заказчик лицо очень влиятельное. Очевидно, этот человек мечтает скрыться подальше от любопытных глаз, а неприступность острова служит гарантией того, что сюда не проникнут вездесущие папарацци… Следовательно, его заказчик…

Ну, правильно! Первое лицо государства. Или тот, кто раньше был первым лицом…

Однако озвучивать свою догадку вслух Дино не стал.

Между тем бесплотный замысел, существовавший лишь в чертежах, постепенно обрастал плотью. Взметнулись в южную пронзительную синь розовато-белые стены, облеклись узорными рамами окна, скаты крыш покрылись черепицей. Через несколько месяцев работы строители навсегда покинули остров.

Пыльная и громкоголосая армада в один прекрасный день погрузилась в вертолеты и улетела на континент, а ей на смену прибыла другая команда — отделочники, садовники, художники по ландшафту. Теперь из вертолетов выгружали не стройматериалы, а мешки с самой лучшей, отборной землей, саженцы деревьев, кустарников, многолетних цветов для сада, мебель и картины для дома.

И вскоре в тенистом саду зазеленели деревья, зажурчала река, вытекая из жерла мощных опреснителей, врытых в землю, забил в небо фонтан, сея прохладу в обжигающий зной.

В один прекрасный день Алекс без предупреждения прибыл на остров.

Он прошелся по комнатам, погулял по саду, понюхал недавно распустившиеся розы и удовлетворенно усмехнулся:

— Неплохо!

Итальянский темперамент Дино требовал превосходных степеней, восторгов, закатывания глаз, а здесь прозвучало только одно кислое «неплохо».

Вместо праздничных фанфар и толп газетчиков, осаждающих просьбами дать интервью, вместо жужжания кинокамер и вспышек фотоаппаратов Алекс напомнил:

— Помните договор о неразглашении? — Дино кисло кивнул. Как же не помнить! Это было главным условием их сделки.

— А это за ударную работу, — криво усмехнулся русский и вручил Дино небольшой кейс. — Вы свободны.

Движимый любопытством, Дино чуть-чуть приоткрыл чемоданчик. Его густые черные брови изумленно полезли вверх. Кейс был доверху набит пачками купюр. Он еще никогда в жизни не видел столько наличных. Наконец-то он купит чертенку Салаино роскошную прогулочную яхту. Вдвоем, только вдвоем они поплывут в голубую даль, целыми днями наслаждаясь друг другом… И когда они будут проплывать мимо острова, Дино обнимет Салаино за его узкие мальчишеские плечи, покрытые золотистым загаром, и покажет ему розовый призрак в голубеющей дали:

— Смотри, это придумал и построил я. В твою честь, дорогой!

Пока довольно щурясь, как сытый кот, Дино плавал в бесконечно сладких мечтах, Алекс отвернулся и что-то на неизвестном языке буркнул в трубку спутникового телефона.

«Все готово».

Они распрощались быстро, без южной назойливой теплоты, и Дино погрузился в вертолет, бережно прижимая к себе кейс, доверху набитый банкнотами.

«Ничего, что наличные», — с оптимизмом размышлял он. В Афинах он внесет эти деньги в банк, а потом они перейдут на его счет в Риме. И тогда он купит Салаино его мечту — белокрылую яхту. А сам Салаино — его собственная лучшая мечта!

Сначала рев моря, а потом гул мотора в вертолете заглушили тикающий звук из чемоданчика. Ничего не слыша, Дино взглядом прощался с розовым чудом, высившимся посреди моря, и мечтал о встрече с возлюбленным. Он так и погиб с улыбкой на устах…

Вечером в просторном пентхаусе в центре Рима раздался резкий телефонный звонок. Салаино уже капризно надул губы, собираясь пожаловаться вечно занятому любовнику на обрыдшее одиночество.

— Говорит комиссар полиции, — в трубке прозвучал незнакомый голос.

— Что такое? — Сердце юноши неприятно забилось. Он не любил полицию еще с тех стародавних времен, когда мальчиком торговал своим телом на панели и частенько проводил за решеткой ночи напролет.

— Вертолет рухнул в море на подлете к материку… — произнес комиссар. — Тела погибших не найдены… Мы должны сообщить об этом родственникам Дино Чентуры. Вы родственник?

— Нет, — прошептал Салаино испуганно. — Нет!

Подарок неизвестного «Алекса» оказался с начинкой.

Глава 5

Открытие выставки в галерее «Пси-фактор» стоило более десяти тысяч долларов и напряженного труда многих человек. Острая, но незаметная постороннему взгляду борьба между художниками развернулась за главное место в экспозиции, располагавшееся в небольшой квадратной комнате. К ней вел узкий коридор, чьи стены были плотно увешаны менее ценными экспонатами. Самое престижное место по праву досталось Лизе Дубровинской. Еще бы! Ведь выставка открылась лишь благодаря пробивной способности Лизы и деньгам ее отца. Если бы не она, вообще бы ничего не было!

В честь открытия выставки должен был состояться небольшой фуршет, на котором владелец галереи произнесет несколько прочувствованных слов о святом искусстве, а газетчики и фотографы получат возможность удовлетворить свое любопытство, оплаченное бесплатной выпивкой, а в отдельных, особо важных случаях — и деньгами. И тогда на следующий день в газетах появятся глубокомысленные рецензии маститых искусствоведов, которые, напрягая высокий лоб, горящий любовью к прекрасному, будут хвалить художников так, чтобы это казалось руганью, и ругать их так, чтобы это звучало восторженной похвалой.

К торжественному открытию Игорь Георгиевич опоздал. Он прибыл уже тогда, когда посетители, преимущественно бородатые, подворотного вида личности, пренебрежительно относящиеся к собственной внешности, уже расползлись по галерее, облепив произведения искусства.

В сущности, картин как таковых на выставке было не много. Главное место было отведено так называемым «инсталляциям». Это были композиции из самых разнородных предметов, призванные своей конфигурацией заронить в головы зрителей некую важную мысль. Чтобы, не дай Бог, зрители не усвоили вместо нужной мысли какую-нибудь другую, постороннюю, возле каждой композиции белела табличка с названием. Инсталляции — это был очередной писк художественной моды, по замечанию благосклонного критика, «дышащий космосом и экзистенциальной тоской».

Заложив руки за спину, Игорь Георгиевич прохаживался вдоль коридора, растерянно глазея по сторонам.

Внезапно его скучающий взор привлекла кучка строительного мусора на помосте, красиво обтянутом бархатом: наплывы окаменевшего от влаги цемента, кусок бетона с торчащими из него щупальцами арматуры, обрывки обоев, с тыльной стороны хранящие отпечатки газет тридцатилетней давности, обгорелые спички, недокуренные сигареты и даже один использованный презерватив, стыдливо намекавший на нечто более интимное. Сверху всего этого громоздилась несколько скособоченная искусственная роза, лепестки которой были припорошены сероватой пылью.

— Что ж это такое, — буркнул неискушенный зритель, — мусор из зала забыли вынести!

Рядом с мусором белела небольшая табличка, на которой значилось: «Инсталляция „Гармония и хаос“, автор — Л. Дубровинская».

Не в силах осмыслить причинно-следственную связь между мусором и табличкой возле него, Игорь Георгиевич недоуменно огляделся по сторонам.

Неподалеку от него остановились две странные длинноволосые фигуры, одна из которых еще сохраняла несомненные признаки мужественности в виде прыщей и курчавой окладистой бородки, а другая была носителем признаков женского пола, что подтверждалось метущей пол юбкой.

Бородатый застыл возле таблички, восхищенно причмокивая губами.

После затяжного молчания его подруга патетически воскликнула низким прокуренным голосом:

— Какая глубина! Какая экспрессия!

— Да, ты права, — упоенно поддакнул бородатый, — как бы сквозь хаос бытия пробивается светлое гармонизирующее начало. Это противодействие увеличению энтропии, протест против стихийных начал бытия…

— Нет, я не согласна, — возразила девица. — Это протест не против хаоса природы, а против разрушающего действия цивилизации. Роза в этом случае как бы своеобразный шифр гармонии Вселенной, отличной от гармонии в том смысле, в каком ее понимает современный хомо сапиенс. Это как бы восставшая природа, которая будет жить после гибели культуры.

— Как бы это Шпенглер? — хмыкнул бородатый.

— Скорее как бы Бергсон! — парировала спутница. — Однако, мне кажется, энтропия здесь — это как бы на самом деле то, что обычно понимается под ее антиподом. И потому эта инсталляция гениальна! Здесь все как бы является своей собственной противоположностью, черное — белым, а белое — черным.

— Н-да! — глубокомысленно заметил бородатый и вздохнул.

Пристыженный Игорь Георгиевич отошел в сторону. Внезапно ему стало ясно, что, несмотря на всю свою образованность, он на самом деле плетется в хвосте культурного процесса, а может быть, даже безнадежно отстал от него.

Потом его внимание привлекла другая композиция. Сначала ему показалось, что в центре нее находится обнаженная резиновая кукла на четвереньках. Но по мере приближения стало ясно, что это не кукла, а живая женщина, поставленная лицом к публике, да еще и раскрашенная под зебру. В зубах женщина держала все ту же искусственную розу, припорошенную пылью.

Неискушенный зритель, испуганный видением женщины-зебры, остолбенел от изумления. Он испуганно жался к подкованной в современных эстетических проблемах парочке, которая так доходчиво растолковала ему смысл строительного мусора. Но эта женщина!.. Какой ужас! Ведь ей же холодно!

Женщина была не очень молода и совсем не привлекательна. Было видно, что ей нелегко все время стоять на четвереньках, держа розу в зубах.

Ясно было, что куда с большей охотой она бы оделась, взяла авоську и отправилась бы по своим женским делам. Вскоре в зале возник и сам автор-акционист, долговязый тип в очках и с лихорадочным блеском в глазах.

Посвистывая, он закрыл шторку, отгораживающую угол, где находилась инсталляция.

Женщина-зебра кряхтя поднялась с колен и, выплюнув розу изо рта, отправилась пить пиво, разминая затекшие ноги.

На пояснительной табличке возле помоста значилось: «Попранная невинность. Автор — X. Кристалевич-Крестинский».

— Коленно-локтевая поза во многих культурах символизирует униженность. — Эстетически подкованная парочка и здесь не растерялась.

— Но почему она полосатая? — Бородатый наморщил кожу на лбу. Он имел в виду женщину.

— Ну, цветок в зубах это просто как дважды два! Это как бы символ невинности.

— А-а, попранная природа! — кивнул бородатый. — Природа-мать как бы поставлена на колени современной цивилизацией!

— Да, но с потерей невинности и само человечество как бы опускается на колени, отныне оно как бы не свободно, оно сковано комфортом. Надо вернуться в первобытное состояние, чтобы разогнуться, а иначе нам уготована участь людей, пожирающих собственное дерьмо, капрофагов.

— Но почему она полосатая?! — застонал бородатый.

Видно, этот вопрос мучил его очень сильно, поэтому он обратился к автору композиции, который прохаживался неподалеку с банкой пива в руке.

— Простите, а какой смысл вы вложили в полосы?

— А вы из какой газеты? — ответил вопросом на вопрос Кристалевич-Крестинский.

— Мы не из газеты, мы просто так.

— А, — разочарованно протянул автор и отчего-то вздохнул. Видно было, он не желал понапрасну метать бисер. — Зачем полосы? А ни зачем! — ответил он с коротким смешком. — Просто так! Не голую же ее ставить. Тогда бы все закричали: мол, порнография, а так… Вроде как почти одетая и в то же время голая.

— Все ясно! — обрадованно возопила девица. — То, что мы принимаем за обнаженность, — это как бы истинная одежда природы! В то же время самая бесстыдная нагота бывает, когда человек как бы полностью одет!

Вскоре поруганная «природа-мать» вернулась на исходную позицию и вновь сжала цветок зубами, после чего автор отдернул шторки для всеобщего обозрения.

Лиза стояла в самом центре группы людей, вооруженных диктофонами, с записными книжками наголо. Она бойко сыпала многосложными словами, тщательно следя, чтобы те из репортеров, кто еще не обзавелся диктофоном, успевал записывать ее откровения. Одновременно она успевала улыбаться в бликах фотовспышек и принимать выгодные позы.

— Смысл нашей выставки, — объясняла она, — не в протесте, не в высмеивании и даже не в пародии на современное общество. Смысл нашей выставки, простите за тавтологию, как бы в осмыслении процессов, происходящих в мире, и, если угодно, в осмыслении бессмысленности этих-процессов.

— Верно ли, что вы считаете человечество тупиковой ветвью эволюции?

— пропищал глубокомысленный голос из толпы.

— Ветвь настоящего, живого дерева не может быть тупиковой! — возразила Лиза, на секунду задумавшись. — Смысл дерева не в том, чтобы тупо расти, а том, чтобы олицетворять одну из фаз природного цикла умирания и возрождения. Смысл цивилизации не в том, что она есть, а в том, что она скоро погибнет, обрушенная собственным чрезмерным ростом. Вот эти апокалиптические ожидания и являются смысловым стержнем моих инсталляций.

— Улыбочку! — попросил фотограф. Молнией блеснула фотовспышка.

В другом зале хорошенькая темноглазая корреспондентка с короткой стрижкой вела репортаж, застыв с микрофоном в руке. Мягко светилась красная точка кинокамеры.

«Выставка имеет грандиозный успех… Особо стоит отметить пронзительную мудрость и неиссякаемые философские откровения молодой художницы Елизаветы Дубровинской, уже успевшей запомниться и полюбиться нашим зрителям произведениями в традиционных жанрах — живописи, графике. Теперь Елизавета начинает новый этап творчества, характеризуемый переходом от плоскостных форм к объемным и резкими стилевыми контрастами… С вами была Юля Милович, Независимый телеканал…»

В этот момент в зал ворвался круглый, пышущий здоровьем тип с зычным голосом. В его усах застряла икринка, которую он незаметно пытался слизнуть языком.

— Господа! — возопил он радостно. — Прошу всех отпраздновать это радостное событие!

Оживившаяся публика повалила в узкие двери, предвкушая деликатесы и щедрую выпивку.

Игорю Георгиевичу не хотелось светиться перед камерами. Пора было уходить. Все, что он хотел, точнее, кого хотел, он уже увидел.

Он был несколько оглушен виденным. Его внимание привлекла небольшая картина, висевшая в проходе и оттого не слишком заметная. Это было наиболее понятное произведение из всего, что ему удалось увидеть до этой минуты. Картина изображала странное существо, отдаленно напоминающее человека, но только с одним ухом и десятипалыми кистями, при этом существо силилось укусить себя за спину. Полотно называлось «Будни Трисмегиста, рисунок тестом», вместо имени автора внизу стояли буквы, тщательно выведенные славянской вязью: «Л.Д.».

— Ничего картинка, — одобрительно крякнул зритель, и ему подумалось, что было бы неплохо приобрести это полотно для украшения только что построенного дома.

На ходу вытирая жирно блестящие губы, по залу пробежал какой-то юноша художественного вида.

— Скажите, я могу купить вот это? — обратился к нему Игорь Георгиевич, ткнув пальцем в «Будни Трисмегиста».

— Одну минуту! — Юноша скрылся в зале, откуда доносился пиршественный звон бокалов. — Лиза, там какой-то ненормальный твоей картиной интересуется! — прокричал он, нимало не стесняясь.

В приоткрытые двери было видно, как в тесном зале вокруг уставленных столов клубились толпы жующего, пьющего и беседующего народа. Среди репортеров Игорь Георгиевич заметил женщину-зебру, теперь благоразумно одетую в синий халат и жующую бутерброд с икрой.

— Что вам угодно? — нетерпеливо осведомилась Лиза Дубровинская, локтями пробивая себе дорогу.

— Я хотел бы приобрести эту картину.

— Живопись тестом? Это произведение искусства! — заносчиво произнесла Лиза. — Оно не имеет цены в том смысле, что оно бесценно, и потому не продается.

— Ляля, ты где? — из гула толпы донесся капризный голос Монро. — Мне ску-учно! Оставь этого Вову, иди к на-ам!

Девушка уже повернулась, чтобы уйти, но новый вопрос остановил ее:

— А почему здесь написано «живопись тестом»?

— Потому что при написании картины для создания аллегорической глубины отражаемой реальности использовалось тесто. Это понятно только специалистам! — И она ушла, хлестнув пренебрежительным ответом, точно бичом.

Короткий диалог оставил в душе неприятный осадок. Когда-нибудь она пожалеет об этом! Она еще будет молиться на него, как на Бога, искупая свое пренебрежение. Она будет молиться на него, как и те, другие… До этого волшебного мига осталось совсем чуть-чуть!

Ольга Витальевна неторопливо дефилировала по выставке. Позади нее покорно волочился супруг, чей задушенный любопытством взгляд то и дело невольно прилипал к смазливым особам из разряда «до тридцати».

— Прелестная картинка! — Ольга Витальевна дернула супруга за рукав и подтащила его к стене, где на черном фоне свивались вихревым клубком совокупляющиеся тела. — Подойдет для нашей «переговорной», как думаешь?

— Не знаю, — пробормотал Андрей Андреевич, кося жадным взглядом далеко налево. — На мой вкус, ярковато.

— Берем! — Ольга Витальевна решительно оглянулась в поисках администратора.

Прилизанный слащавый тип, пахнущий потом, подбежал на полусогнутых ногах.

— Заверните! — приказала она. — И еще: нет ли у вас скромного пейзажа для холла?

Точно назло, мотоцикл забарахлил прямо посреди раскисшей мартовской улицы. Надя шепотом выругалась и сползла с сиденья. Подбитые подковками «казаки» по щиколотку ушли в снежную кашу. На крыльце двухэтажного дома смолил сигарету охранник, с интересом наблюдая за ее мучениями.

— Черт бы тебя подрал! — девушка со злостью пнула тяжелый мотоцикл, упорно заваливавшийся на бок, и дернула стартер. Мотоцикл нехотя рыкнул и вновь заглох. — Опять свечи барахлят! — Девушка, с натугой кряхтя, потащила мотоцикл к обочине.

Первый выезд из гаража этой весной оказался неудачным. Битый час Надя провозилась в саже и грязи, пока наконец не реанимировала своего железного друга.

— Чтоб я еще когда села на «Яву»! — мрачно произнесла она вполголоса, замывая руки грязным снегом на обочине. Паук твердо обещал ей новенького «японца» на двадцатидвухлетие, которое случится через два дня. А это старое барахло она сейчас перегоняет в гараж к брату: оно ей больше ни к чему.

На крыльцо, украшенное вывеской пронзительного кислотного цвета, вышел представительный господин с взбешенным лицом. Впереди мелко трусил обглоданный тип на полусогнутых.

Мотоцикл утробно зарычал, захлебываясь победным ревом. Крутанув ручку газа, Надя победно стартовала — так, чтобы нос байка задрался в небеса, а из-под задней дуги фонтанировал песок. Когда взбешенный господин стер со своего лица снежную грязь, она была уже далеко. Под взвизги тормозов и испуганные вскрики клаксонов девушка мчалась вперед, умело лавируя между машинами. Куртка надувалась пузырем за плечами, а спутанные рыжие волосы, выбиваясь из-под шлема, стояли за спиной, как пламя. Хороший мотоцикл, скорость, свобода — вот рецепт настоящего счастья!

— Вы уволены! — тихо произнесла Ольга Витальевна, глядя в упор холодным немигающим взглядом.

Человек напротив нее съежился и поник, его подбородок задрожал.

Казалось, еще мгновение — и с обескровленных губ взахлеб сорвутся униженные мольбы, потекут слова, опережая друг друга…

Как она любила такие мгновения! Может быть, она любила свою работу именно за ту власть, которую она давала ей над людьми? За ощущение абсолютного всесилия? В такие минуты ей казалось, что она становится ближе к небожителям.

— Я уволила Брикалевича, — она мимоходом информировала мужа, служившего заместителем директора в фирме «Насос трейд», где Ольга Витальевна значилась директором. Для сотни сотрудников фирмы она была Богом и дьяволом в одном лице, царицей, милующей и казнящей, богиней, насылающей на простой люд моровую язву, чуму, глад и мор или, в редкие минуты зарплаты, осыпающей их золотым дождем.

— Брикалевича? — удивился Андрей Андреевич. — Но ведь он лучший специалист по поршневым группам!

Он редко позволял себе высказывать собственное мнение, и потому горизонтальная, аккуратно выщипанная бровь Ольги Витальевны гневно дернулась.

Никто, в том числе и заместитель директора, хоть он и состоит по совместительству ее мужем, не смеет обсуждать ее решения!

— Распорядись дать объявление в газету о наборе специалистов, — точно не слыша его слов, приказала Ольга Витальевна и усмехнулась:

— Незаменимых, как известно, у нас нет.

Ольга Витальевна была привлекательной женщиной чуть за сорок с холеным лицом, с глазами цвета темного меда, влажно сверкавшими из-под загнутых кверху, уже довольно редких ресниц, мальчишеской стрижкой, позволявшей ее темно-русым кудрям свободно обрамлять лицо, делая его чуть более молодым и чуть более привлекательным, чем оно было на самом деле. Ее фигура казалась немного полноватой, выдавая старания своей владелицы остаться в размерах позапрошлогоднего платья. Ее движения, стремительные и порывистые, в то же время были полны грации сытой тигрицы на отдыхе. Весь ее вид демонстрировал целеустремленность и уверенность в том, что деньги — это главный жизненный стимул, с равным успехом действующий и на мужчин, и на женщин.

Деньги для Ольги Витальевны заменяли все — любовь, дружбу, счастье, привязанность к детям. Они были для нее олицетворением власти, мерилом жизненного успеха, путеводной звездой, заманчиво сверкавшей в ночи, они были для нее и средством, и целью. Ибо ничто, — ни любовь, ни нежность, ни страсть — ничто не могло дать ей большего наслаждения, чем деньги. Деньги и власть!

Ольга Витальевна родилась в небольшом провинциальном городке в обыкновенной семье, которая по меркам пятидесятых годов считалась интеллигентной. Ее родители служили инженерами на заводе сельхозтехники.

Благородная бедность — такими словами можно было охарактеризовать достаток семьи. На красивую одежду денег хватало не всегда, зато книги в крошечной малогабаритной хрущевке водились в изобилии. Солидные тома классиков, храня в себе семена разумного, доброго, вечного, мрачно громоздились в шкафу, пухлые «кирпичи» по сопромату, по теоретической механике, по теории механизмов машин внушали священный трепет, а три глянцевых книги с репродукциями картин импрессионистов привносили нотку либеральной утонченности в скромную, почти монашескую обитель Олиных родителей. В те времена, когда продукты приходилось доставать, выстаивая километровые очереди, маленькая Олечка из года в год носила одни и те же туфли мышиного цвета и коричневую форму, но зато в семье культивировалась идея служения народу на одном отдельно взятом заводе. С молоком матери Оля впитала отвращение к этой идее.

Однажды, когда девочка училась в седьмом классе, ее подруга по парте, некрасивая и глупая Варя, пришла в школу в хорошеньких «лодочках» на высоком каблуке.

— Откуда у тебя это? — спросила Оля, не в силах отвести взгляд от изящного чуда, красиво облегавшего костлявую девчачью ножку.

— У меня мама на базе работает, — поведала Варя, небрежно покачивая туфелькой на большом пальце ноги. И тут же попросила:

— Дай списать домашку по алгебре.

— Бери, — с готовностью предложила Ольга, зачарованная произведением искусства итальянских обувщиков.

С тех пор Варя была обеспечена домашними заданиями по всем предметам, а Оля завоевала право на знакомство с мамой своей подруги. Не более чем через месяц она уже щеголяла в хорошеньких «лодочках» югославского производства. В ее шкафу стояли еще несколько твердых картонных коробок, где, мирно почивая в обертке из тончайшей папиросной бумаги и сладко благоухая кожей, покоились еще несколько пар. Оля по сходной цене сбывала их своим подругам и их родителям. Обычно разговор был следующим.

— Моя мама купила себе туфли. Такая прелесть: пряжка, каблучок…

Но размер не подходит…

Туфли «уходили» по цене несколько выше магазинной стоимости, и это позволяло Оле иметь первые самостоятельно заработанные деньги. С каждой пары предприимчивая девочка получала пять рублей. Остальные деньги забирала мама подруги, таким образом скрывавшаяся от гнева всемогущего ОБХСС.

Ничего более примечательного о юных годах будущей предпринимательницы Ольги Витальевны сказать, пожалуй, нельзя. Учеба — хорошая, как у всех, успехи — небольшие, как у всех. Аттестат — средний, как у всех.

Даже внешность у нее была тоже, какую все «носят».

После школы Оля, невысокая пухлая девушка с чистым, точно вымытым родниковой водой лицом и негустой русой косой, решила учиться дальше. Где учиться, ей было в общем-то все равно, главным было гарантированное поступление. К исходу лета, последовавшего после пряных июньских ночей и выпускного бала, она уже числилась студенткой столичного института инженеров водного транспорта. Почему ею был выбран именно водный транспорт, история умалчивает, вероятно потому, что в этом вузе был традиционно небольшой конкурс.

Институт был не ахти, специальность была не очень престижной, зато в группе, куда была зачислена новоиспеченная студентка, на трех девиц ботанического вида приходилось двадцать два парня — разбитных, головастых и острых на язык. Конкуренция у Ольги была минимальной, и, благодаря своей приятной внешности, она пользовалась неизменным успехом. На экзамене, когда ей попадался трудный билет, галантные кавалеры немедленно предлагали ей свою помощь, да и преподаватели относились весьма снисходительно к симпатичной студентке, чье миловидное личико, прямо скажем, приятно разнообразило суровый мужской контингент.

Впрочем, Ольга нечасто пользовалась услугами добровольных помощников. Она была аккуратна и трудолюбива, хорошо соображала и потому неплохо (но не блестяще) училась. Она твердо знала, что «красный» диплом — это гарантия грядущего успеха. Это хорошее распределение на работу, прописка в Москве или в области, это залог всего будущего. И «красный» диплом она получила.

К концу четвертого курса, когда все, даже самые некрасивые девушки института уже хвастались новенькими обручальными кольцами, остро встал вопрос о замужестве. В самом деле, так можно и с носом остаться, женихов расхватают, одни «неликвиды» останутся. Однако о браке с таким же, как и она, провинциалом, который ютится в общежитии и считает дни до возвращения в родной Урюпинск на завод каких-нибудь веялок, речь не шла. Слава богу, москвичей в группе было предостаточно!

Да и в плане распределения не мешало бы подстраховаться. Не то загремишь куда-нибудь мастером в цех, чтобы потом всю жизнь пыхтеть среди копоти и грохота, орать на рабочих, превращаясь из интеллигентной девушки с тихим голосом в гром-бабу, не понаслышке знакомую с матерной лексикой.

Андрей Стрельцов выделялся среди однокурсников своим домашним видом, умными разговорами и гипергалантным отношением к женскому полу. Он неплохо учился, был не глуп, но отличался каким-то патологическим равнодушием к жизненным благам — как говорится, звезд с неба не хватал. Оле было прекрасно известно, что его отец не то доктор наук, не то скоро им станет, а стало быть, может хорошо поспособствовать распределению, если… В том случае, если она и Андрей… Короче, ну как не порадеть родному человеку!

Хотя Андрей как истинный кавалер был всегда с ней обходителен, но дальше кокетливых взглядов дело у них не шло. Оле пришлось взять инициативу в свои руки. Она сама приглашала его в кино, предлагала погулять по бульвару, посидеть на скамейке. На студенческих вечеринках она как бы невзначай оказывалась рядом с Андреем, и тому ничего не оставалось делать, как приглашать ее на танец.

Во время медленного кружения по залу он неизменно держал замороженную руку на ее талии, отодвинувшись на пионерское расстояние, и бесконечно рассказывал о туристических поездках и о песнях под гитару у костра — он был заядлым туристом. Оля изо всех сил делала заинтересованное лицо, поддакивала и тщетно старалась сократить безопасную дистанцию. Она прижималась к его рубашке всем телом, пока сконфуженный Андрей не отводил ее на место, пылая багровыми щеками.

Чтобы соблазнить своего будущего мужа, Оле даже пришлось отправиться в поход. Это была большая жертва с ее стороны. Походы она не любила еще со времен пионерского детства. Ее раздражали натертые ноги, комары и антисанитария, ее пугали ночевки на холодной земле в лесу, но иного способа стать ближе к своему избраннику она не видела.

Ясным июньским утром после окончания сессионной горячки веселая студенческая компания с рюкзаками, гитарами и палатками собиралась на вокзале.

Они должны были отбыть на электричке в Ярославль, совершить пешеходный переход до Углича с двумя дневками и вернуться в Москву.

В электричке Оля и Андрей сидели рядом друг с другом, и невыспавшаяся Ольга делала вид, что дремлет, доверчиво склонив голову на плечо своего кавалера. Андрей боялся пошевелиться, чтобы не разбудить подругу. Его смущенный взгляд невольно скользил по высокой груди девушки, обтянутой старой выцветшей футболкой.

Первые несколько дней были потрачены впустую. Во время пешеходных переходов с непривычки Оля так уставала, что у нее не хватало сил для осуществления своих матримониальных замыслов. Вечером, набив желудки макаронами с тушенкой, туристы вповалку ложились спать в палатке, и единственным желанием, обуревавшим девушку в те мгновения, было бросить все и тайно бежать в Москву.

Но она терпела. С милой улыбкой и с мечтательным, романтически осветленным лицом Оля, обхватив коленки, сидела возле Андрея у костра, и на ее лице читалось высокое наслаждение от душещипательных песен под гитару. Ее поведение должно было свидетельствовать о родственности их душ и сблизить их настолько, чтобы Андрей наконец почувствовал, что Оля — та самая половинка, которая ему суждена на всю оставшуюся жизнь.

В глазах друзей они выглядели настоящими влюбленными. Андрей помогал девушке закидывать на спину тяжелый рюкзак перед выходом из лагеря, бдительно следил, чтобы Оля не отставала от группы, колдовал над ее ботинками на привале, чтобы они не терли ноги, помогал ставить палатку, разжигать костер и даже мыл за нее посуду в ручье, когда после дневного перехода она без сил валилась на землю, в глубине души проклиная и поход, и свою глупость, и даже Андрея, из-за которого она и решилась на эту авантюру.

То, ради чего она терпела муку мученическую, случилось так неожиданно и оглушающе быстро, как вечерний ливень на исходе душного дня…

После долгих пеших переходов туристы наконец остановились на берегу реки на «дневку». Дневка — это самый приятный день из всего похода, день блаженства и неги, торжество безделья и лени, день ничегонеделания. Дневка нужна, чтобы набраться сил для нового тяжелого перехода, подремонтировать обувь и одежду, кое-что постирать, кое-что починить, да и просто для того, чтобы вдоволь накупаться в речке, перекинуться в волейбольчик и поорать под гитару самые пронзительные, самые щемящие, самые слезливые из туристических песен.

Неподалеку от лагеря располагался древний монастырь чудесной архитектуры, и потому компания дружно решила во время дневки отправиться на экскурсию. В лагере должны были остаться только дежурные, выполняющие обязанности повара и сторожа одновременно. Кого выбрать в качестве дежурных, сомнений не возникло. Поскольку у Оли ноги были сбиты до крови и идти в монастырь она не могла, выбор пал именно на нее. И, конечно, с ней должен был остаться ее верный паж Андрей.

Покончив с делами, накупавшись до одури, Оля и Андрей лежали на высоком травянистом берегу и, отгоняя веточкой комаров, которые с упорством мессершмиттов барражировали в воздухе, пытались загорать. Свинцовые тучи вереницей текли к югу с обреченностью баранов, идущих на заклание. По своей джентльменской привычке, Андрей старался не смотреть на крепко сбитое тело девушки, лежащей рядом с ним, но его взгляд точно магнитом притягивали плавные контуры женской плоти. Она была так близко… Он видел ее бледную, местами чуть обгоревшую кожу с розовыми пятнами комариных расчесов, он видел, как резинка от купальника впилась в крепкие бедра, как крупный сосок, похожий на закатившийся под купальник орех, отчетливо вырисовывается под мокрой тканью.

В свою очередь Оля тоже исподтишка рассматривала того, кого она предназначила себе в мужья. Ей нравилась его стройная сухощавая фигура, длинные ноги, покрытые светлым пухом, борцовский разворот плеч, незагорелый торс и смуглая шея. Разморенная жарой, Оля сквозь полуопущенные ресницы скользнула взглядом по ладному телу, задержавшись в том месте, где мужское естество натягивало ткань плавок, но тут же смутилась и закрыла глаза. «Никого нет, — подумала она лениво. — Только мы двое… Неужели он даже не попробует меня поцеловать?»

Разочарование окатило ее холодом с ног до головы — нет, кажется, это солнце спряталось за тучу, и резкий порыв ветра взметнул шумную листву, обдавая прохладой разгоряченные тела.

— Ой, кажется, дождь! — Крупная ледяная капля скатилась по лицу, точно нечаянная слезинка. И сразу же повеяло стылой прохладой приближающейся грозы.

— Надо собрать одежду! — вскинулся Андрей. Пока Оля одевалась, пугливо оглядываясь на набрякшее свинцовой тяжестью небо, Андрей бросился собирать развешенную для просушки одежду — штормовки, насквозь пропахшие дымом костра и запахом дальних электричек, носки, тренировочные брюки.

А ливень уже хлестал вовсю, швыряя пригоршни ледяной воды на его поджарое тело. Река, еще недавно величаво катившая плавные воды вниз по течению, потемнела и угрожающе вздулась, поверхность воды мгновенно вспухла от холодных укусов ливня.

Подрагивая от холода, Андрей забрался в палатку с ворохом сырой одежды в руках. В палатке, нагретой высоким июньским солнцем, было так жарко и томно… Шумели упругие струи, прогибая тканевую крышу, грозно потрескивали старые деревья на ветру, взволнованно вздымая к небу ладони испуганных листьев.

— Ну и ливень! — произнес Андрей, задыхаясь. Сняв промокшее до нитки платье, Оля ждала его в купальнике. Поджав ноги, она расчесывала чуть влажные волосы, напоминая русалку, соблазняющую запоздалого путника. И этим путником, несомненно, был Андрей. Догадывался ли он о далеко идущих намерениях русалки, неизвестно, но его жадный взгляд внезапно вспыхнул и смущенно погас.

— Здесь жарко, — негромко произнесла Оля, искусственно рассмеявшись. — О, да ты весь мокрый! Давай я тебя вытру…

Шершавая ткань осторожно коснулась его груди, нежная рука с остро заточенными коготками ласково прошлась по коже.

— Ты весь дрожишь, — прошептала Оля чуть слышно. — Ты замерз.

Ее пальцы щекотно скользнули вдоль тела, а теплая грудь соблазнительно вздрогнула, когда Андрей, вытянув губы в приступе бессознательного желания, робко клюнул ее в плечо и внезапно отпрянул, испугавшись собственной смелости.

— Какой ты смешной, взъерошенный! — Оля еще ниже наклонила к себе его голову с мокрым ежиком волос. Если это не произойдет сегодня, то не произойдет уже никогда.

Ее губы были такие податливые, а горячее напряженное тело, жадно льнувшее к нему, было таким пьянящим…

Он опомнился только тогда, когда она тонко вскрикнула и затрепетала под ним, точно раненая выстрелом птица, а потом оттолкнула его голову, одновременно изо всех сил прижимая ее к себе.

— Больно! — прошептали ее искусанные, казавшиеся окровавленными губы, а тело блаженно напряглось под ним.

Андрей застыл над ней на локтях, с запоздалым раскаянием осознавая, что он наделал. Эта женщина с влажно алевшим ртом казалась ему жертвой ужасного надругательства, жертвой его преступления. Он жалел и одновременно ненавидел ее. И боялся ее за то, что он с ней сделал, за то, что она позволила ему сделать с ней это, не закричала, не оттолкнула его, не позвала на помощь, а лишь беспомощно металась и стонала под ним, кусая губы и тихонько подвывая в такт его ритмичным движениям. И эта ненависть, причудливо смешавшись со страхом и любовью, осталась в нем на всю жизнь.

Оля потихоньку выбралась из-под него и вытянулась рядом, чутко прислушиваясь к его бурному сбитому дыханию. Ее тело смутно белело в сумраке, а грудь вздымалась и опадала, точно белая пена на гребне волны. Андрей сдавил пальцами виски и зажмурился. Он не мог видеть это ровное, ритмичное движение, которое вновь тянуло его погрузиться в волны подымавшегося в нем желания — вверх-вниз, вверх-вниз… Он шумно выдохнул воздух.

Оля, точно разгадав его мысли и мгновенно устыдившись своей наготы, которая еще несколько секунд назад ее совершенно не волновала, стала торопливо натягивать влажное платье.

— Ты… Ты любишь меня? — неуверенно произнесла она. В ее голосе звучал не вопрос, а утверждение.

Андрей замялся. Его с детства приучили к мысли, что главная обязанность мужчины быть в ответе за все, что совершил. А совершенное ими сегодня безоговорочно предполагало любовь и последующую женитьбу.

— Да… Конечно… — Его голос предательски дрогнул.

— Но ведь это же ничего, что мы до свадьбы… — От смущения Оля не закончила фразу и лишь стыдливо заправила за ухо прядь выбившихся из косы волос.

— Да, ничего, — тускло произнес Андрей. А потом, точно бросаясь с крутого берега в воду, он протянул к ней руку, отыскивая в глухом сумраке смутно белевшее тело, чтобы вновь слиться с ним в волшебном ритме — вверх-вниз, вверх-вниз…

Дождь прекратился, выглянуло солнце, отбрасывая светящиеся пятна на ткань палатки.

— Эй, где вы! — послышались отдаленные, звенящие смехом голоса.

Глухо застегнутая палатка заходила ходуном — дежурные по лагерю лихорадочно натягивали сырые вещи.

А вечером Оля с чувством честно выполненного долга уезжала домой.

Предлогом были сбитые ноги и неудобная обувь. На перроне крошечной безымянной платформы, где ее провожали всем кагалом, она на правах невесты впервые прилюдно приникла к Андрею глубоким чувственным поцелуем. Андрей содрогнулся.

На долю секунды ему показалось, что его ужалила змея.

Глава 6

Они поженились осенью. Свадьба была студенческая, громогласная, веселая, с песнями, танцами, капустником и веселыми криками «горько!».

Старенький папочка-профессор произнес за столом длинную прочувствованную речь, состоящую из такой бесконечной цепи придаточных предложений, что она постепенно терялась в прекрасном будущем. Андрей сидел за столом ошеломленный и растерянный. Он все еще не верил в то, что отныне эта твердая, целеустремленная женщина, жадно льнущая к его сомкнутым губам полуоткрытым чувственным ртом, его жена.

Диплом Оля защищала уже будучи беременной, и потому комиссия отнеслась к ней весьма снисходительно. Распределение в Тмутаракань ей теперь не грозило — московская прописка, точно броня, защищала ее от трехгодичной поездки на периферию. В итоге молодую супружескую пару распределили в проектный институт, где люди до пенсии гнили за кульманами и, догнив окончательно, сходили в могилу так же безропотно, незаметно и бесцельно, как жили.

Это гниение заживо имело смысл немногим более высокий, чем традиционное бытование на заводе, и называлось оно «работа на благо науки и технического прогресса». Задачей лаборатории, куда распределили молодых специалистов, было создание насоса для нужд нефтяной и газовой промышленности, который должен был по всем техническим параметрам превзойти западные аналоги.

Первые два года после окончания института Оля провела дома с ребенком, точно вериги приняв на себя роль любящей матери. Не то чтобы она не любила своего новорожденного сына, но ее угнетало однообразие и быстрая исчезаемость результатов домашнего труда, их незаметность, их обязательность, их безысходность. К концу второго года домашнего заточения она окончательно убедила домашних в совсем искреннем желании своротить горы на ниве изобретений супернасоса, самого быстрососущего в мире, и вышла на работу.

Ей было двадцать четыре. В сонном затхлом царстве насосостроителей она произвела фурор. Молодая, энергичная, готовая на все, только чтобы ее вновь не заперли в домашнее рабство в качестве специалистки по приготовлению гуляшей, в проектном институте она пришлась как нельзя более кстати. С первозданным энтузиазмом Оля бралась за любую работу, производя при этом очень много шума и широко рекламируя свои достижения. Это была верная тактика. Она интуитивно чувствовала, что скромняги, те, кто много молчит и много делает, преуспевают меньше, чем те, кто отдают должное саморекламе.

Вскоре в группе сотрудников, занимавшихся проектированием супернасоса, призванного совершить переворот в промышленности, Ольга заняла место своеобразного генератора идей. Целые дни она проводила в научно-технической библиотеке, изучая западные журналы и проспекты известных фирм, которые доверчиво публиковали результаты своих разработок. Она понимала, что самой изобрести велосипед ей не удастся, да и не считала это нужным. Зачем, если велосипед уже изобретен? Ее задачей было идею, выношенную другими, донести до родного коллектива.

Время от времени скомпилированные в единое целое статьи из западных журналов Ольга Витальевна печатала в научной прессе. Начальство, плохо знакомое с новинками иностранной технической мысли, млело, разглядывая собственные фамилии под текстом, куда предусмотрительная Ольга неизменно помещала их в качестве соавторов.

Насколько инициативной и деятельной оказалась Ольга, настолько был инертен ее супруг. Андрей к тому времени махнул рукой на свои амбиции и целиком отдался бородатому братству застарелых туристов. Все, что ему нужно было от жизни, — это палатка, костер и гитара в руках, мягко подрагивающая от щемяще-грустного бренчания. Надо ли говорить, что жена не разделяла его страсти к пешему передвижению с грузом на горбе. Ей Андрей оставил право называться самой светлой головой института.

Сосуществуя в параллельных пространствах, оба супруга полностью были довольны своей жизнью. Их сын рос, лелеемый влюбленными в него бабушкой и дедушкой, Ольга готовила новый проект, Андрей наматывал километры по тайге.

В отделе, занимавшемся разработкой насоса, кроме супружеской пары Стрельцовых отбывали срок до пенсии еще двадцать три человека. По одному из законов мерфологии, в любом коллективе двадцать процентов работающих выполняют восемьдесят процентов работы. Причем если уволить всех бездельников и оставить работать те самые двадцать процентов трудоголиков, то ситуация вновь повторится: вновь двадцать процентов трудолюбивых идиотов будут тащить на себе весь воз, а остальные восемьдесят, переродившись в лентяев, будут пить пиво возле ларька у проходной или торчать в очереди в соседнем магазине, ожидая, когда выбросят кур.

Точно так же было и в «Союзнасосе». Двадцать процентов пассионариев с горящими глазами изобретали супернасос, а остальные члены коллектива под сурдинку наслаждались жизнью. В то самое продуктивное меньшинство входила сама Ольга и ее друзья — Ваня Проньшин, чей технический гений позволял реализовывать выцарапанные из иностранных журналов идеи, его жена Леля, которая ради мужа была готова питаться рыбьими головами и идти по трупам, и еще многие другие прилежные трудяги, благодаря которым насосные идеи Стрельцовой вскоре стали реальностью.

Периодически Ольга выкладывала на стол техническому гению Проньшину творчески переработанный перевод западной статьи, где в опосредованном виде содержалось то самое «ноу хау», которое стоило иностранным разработчикам многие миллионы.

— Как бы нам сделать такое, а, Вань? — спрашивала она.

Ваня чесал в голове, ерошил волосы, прикидывал что-то на мятом листке, складывая колонкой цифры. С замершим сердцем Ольга следила за ним, зная, что скоро, пусть даже через несколько дней, Ваня обязательно как бы нехотя скажет:

— Оль, понимаешь, вообще-то это будет трудновато, но…

И мало-помалу идея, бесплотная и нереальная вначале, обретала плотские, вещественные очертания. Отдел вовсю трудился, готовя чертежи основных узлов агрегата для изготовления в опытных цехах института. Далее в игру вновь вступала Ольга. Вооружившись цифрами и чертежами, она бросалась доказывать начальству перспективность новой идеи. Она интриговала, дарила секретаршам шоколадки, занимала заместителям начальников очередь в буфете и нашептывала их женам комплименты. Работа по изготовлению супернасоса, способного переплюнуть западные аналоги, с трудом, со скрипом, преодолевая ухабы и рытвины, точно старая одышливая машина, мучительно медленно ползла вперед. И также с трудом, медленно ползла вверх по служебной лестнице Ольга…

Почти десять лет длилась борьба за самый производительный в мире насос с невиданным доселе коэффициентом полезного действия, теоретически приближавшимся к шестидесяти процентам. К началу перестройки, вздернувшей на дыбы страну, насос был почти готов. Его опытный образец, собранный руками умельцев, с удовольствием демонстрировался на ВДНХ. По некоторым положительным признакам коллективу изобретателей светила госпремия. Ольга упоенно купалась в лучах славы, искренне считая, что насос — это, в первую очередь, ее личная идея.

И вот, когда час триумфа был близок, когда Государственная премия, слава и почет уже венчали ее голову воображаемым лавровым венком, все внезапно кончилось. Советский Союз приказал долго жить. Государственную премию дали конструкторскому бюро, где работал сын министра, заводы отказались от поставок дефицитных материалов, предпочитая гнать их прямиком на экспорт, а организации, еще пару лет назад ежедневно изводившие руководство нетерпеливыми звонками с просьбой ускорить выпуск насоса, раздумали его покупать. Мир провалился в тартарары.

Ольга, обидевшись на всех и вся, забросила свои амбиции в дальний угол и ушла в очередной декретный отпуск. Это был ее знак протеста. Андрей был по-прежнему занят: ходил в походы, пел у костра песни про разлуки, которые суждены, про девять граммов в сердце и про Арбат, который в глубине души не любил. Второй сын родился, когда отец брел где-то по тайге, упорно штурмуя порожистые реки.

Повторилась ситуация десятилетней давности. Ольга Витальевна оказалась запертой в четырех стенах собственного кооперативного жилища.

Домашнюю каторгу она по-прежнему не могла вынести и потому уже через год, отдав младшего сына в ясли, вышла на работу, как никогда полная сил и энергии.

В институте начались разброд и шатания. В условиях галопирующей инфляции некогда считавшиеся весьма приличными итээровские оклады обесценивались быстрее, чем росла заработная плата. Впервые перед Стрельцовыми остро встал вопрос денег. Ужасный призрак бедности, точно разрушительный фантом, преследовал Олю с самого рождения. Однако ее мужу для полного счастья нужны были лишь банка тушенки, пачка вермишели и новые струны для гитары. С надеждой на него как на добытчика денег Ольге пришлось окончательно распрощаться. Тогда она сама решила стать добытчиком.

В то смутное время, когда представления об интеллектуальной собственности и авторском праве были еще в зачаточном состоянии, когда коллективное в большой степени означало «мое», Ольга Витальевна начала свой маленький бизнес. Пока зажиревшее на государственных харчах начальство «Союзнасоса» разъезжало по командировкам, она возглавила прослойку недовольных, которые считали, что старые административные методы губят творческую инициативу на корню, что разработки можно продавать самостоятельно, что нужно как можно скорее приняться за изготовление нового супернасоса, который в новых рыночных условиях с руками оторвут и на Западе, и в родной лапотной стране. Ольга Витальевна была человеком дела и чужие бунтарские замашки умела использовать в личных целях. Она предложила организовать независимое конструкторское бюро, которое в кратчайшие сроки совершило бы переворот в насосной промышленности.

Для новой организации арендовали несколько комнат в здании родного «Союзнасоса».

Под давлением жены Андрей Андреевич продал старую «копейку» родителей и внес деньги в общую кассу. Его примеру последовали остальные члены коллектива. Супруги Проньшины не без душевных терзаний расстались со старинной двухэтажной дачей в Малаховке и внесли деньги в общий котел, другие пайщики пожертвовали накоплениями на стиральную машину, третьи заложили в ломбард фамильные бабушкины серьги. Таким образом получился капитал, который был внесен на счет предприятия. Из этой суммы выплачивались арендные платежи и зарплата работникам. Денег едва хватало на хлеб и на создание опытных образцов насоса.

В интеллектуальную кассу коллектива, само собой разумеется, были внесены все те чертежи и разработки, над которыми целый «Союзнасос» корпел добрый десяток лет.

Формально главой нового предприятия стала Ольга Витальевна. Муж состоял там же на скромной должности инженера, остальные работники занимали должности очень звучные, но не наполненные реальной властью. Право первой подписи на всех финансовых документах оставалось за Ольгой Витальевной. Она платила зарплату сотрудникам, давала необходимые руководящие указания, разрабатывала дизайн рекламных проспектов и завышала технические характеристики насоса, называя подобную фальсификацию маркетинговым ходом. Она контролировала разработку новой модификации насоса, которая теперь называлась суперсупернасосом, «ССН-1». Проньшин засиживался на работе до утра, целиком погрузившись в разработку нового детища.

Поначалу дела нового предприятия шли ни шатко ни валко. Первые успехи были не очень значительны. Несколько заводов, только чтобы освоить выделенные государством средства, приобрели опытные образцы для ознакомления, однако вскоре под напором обаятельной Ольги Витальевны уже заключались договора на разработку нового насоса и поставку оного, как только он будет запущен в производство. Еще ни один работающий экземпляр не был продан, а в кассу уже стали поступать первые деньги, правда, пока мизерные.

Ольга Витальевна с легким сердцем повысила себе зарплату, экипировалась в элегантный деловой костюм и приобрела за счет предприятия подержанную «Волгу». Отныне она ездила на переговоры в служебном авто, демонстрируя крепость своего положения и деловую хватку.

Успехи продолжались. Хищно сияя темным медом чудесно распахнутых глаз, Ольга Витальевна вплывала в кабинеты директоров и с апломбом заявляла, что все беды и пробуксовки их предприятий происходят из-за отставания от научно-технического прогресса.Чтоонипользуются устаревшими малопроизводительными насосами дореволюционной разработки, которые давно пора отправить в утиль. Что насос новой модификации «ССН-1» позволит увеличить производительность труда в два-три-пять-десять-сколько-надо-раз.

Затем Ольга Витальевна доставала из нового, скрипящего кожей портфеля копии дипломов с круглыми печатями никому не известных зарубежных и отечественных выставок и демонстрировала их ошеломленным директорам. Далее следовали газетные статьи, где превозносился до небес продукт технической мысли «ССН-1» и обязательно упоминалось о превосходном руководстве, осуществляемом О.В. Стрельцовой самолично. Эти статьи оплачивались из кассы предприятия и стоили недорого. Голодная журналистика, еще не привыкшая к большим рекламным деньгам, приносила прибыль тем, кто умел пользоваться ее услугами.

Директора безропотно подписывали бумаги, завороженные мечтой о супернасосе, и «Насос трейд» неизменно выигрывал тендеры на поставку насосов крупным добытчикам черного золота.

Жизнь казалась Ольге Витальевне сверкающей полосой. Муж безропотно сидел в конторе, получая оклад, который ему назначила жена. Инженеры корпели над чертежами «ССН-1», как дар Божий принимая зарплату, чуть более высокую, чем у бывших коллег из тихо агонизировавшего «Союзнасоса». На счету предприятия образовалась немаленькая сумма, дававшая блаженное чувство уверенности в завтрашнем дне. Но в землю уже были брошены первые семена раздора, из которых вскоре выросло ужасное древо междоусобицы…

Покорные работники, не знавшие размеров сумм, которыми оперировала Ольга Витальевна, были поначалу тихи и терпеливы. Они жили надеждой на то, что скоро потекут молочные реки в кисельных берегах, и госпожа директор, которую они по старой привычке еще звали Олей, осыплет их золотым дождем, честно разделив заработанное.

Но Ольга Витальевна считала по-другому. Она полагала, что успешное функционирование предприятия — это ее единоличная заслуга. Это результат ее бессонных ночей, итог переговоров с упрямыми партнерами, результат ее предприимчивости, дальнозоркости, оборотливости. И полагала, что будет справедливо, если львиная часть выручки достанется ей.

Она вела себя разумно и осторожно. Чтобы не вызывать раздражения своих соратников, она не позволяла себе роскошные машины, дорогую одежду, а в ресторане бывала лишь по необходимости. Она могла бы позволить себе многое, но годы лишений приучили ее к осторожности. Она одевалась хорошо, но не дорого, семья жила в той самой двухкомнатной хрущевке с видом на нефтеперерабатывающий завод, которую построили еще в незапамятные советские времена. Даже отпуск она проводила всегда одинаково, на работе. И никто не подозревал, какими финансовыми возможностями обладает эта энергичная женщина с чуть полноватой фигурой и плотно сжатыми губами, свидетельствовавшими о воле к победе.

Однако в недрах коллектива уже созревала оппозиция. Ее возглавил технический гений Проньшин, которого активно поддерживали прочие «рабочие лошадки». Они наивно считали, что работники предприятия в эпоху демократии вправе участвовать в распределении прибылей. Они тоже хотели приблизиться к кормушке. Это было бы справедливо: ведь они сами построили эту кормушку и наполнили ее первоклассным зерном!

В один из мирных майских вечеров состоялось решающее собрание.

После рабочего дня к Ольге Витальевне подошел Проньшин и, мрачно потупя взгляд, произнес:

— Надо поговорить…

Ольга Витальевна мило улыбнулась одними только губами, однако внутри нее все сжалось от дурного предчувствия.

Требования, выдвинутые коллективом, были просты. Финансовая прозрачность фирмы, честное распределение прибыли, полное и безоговорочное подчинение директора решениям большинства. Ну и остальная демократическая мутотень…

Оторопело выслушав требования бунтовщиков, Ольга Витальевна взглянула на мужа. Андрей сидел, как будто его ничто не касалось, как будто не его жену сейчас прилюдно распинали, обвиняя в немыслимых прегрешениях.

«Знал, — решила она с болью, — как пить дать, знал о собрании. И молчал!»

А разве не для него она старалась все эти годы, разве не для него она билась как рыба об лед, отказывала себе во сне и в отдыхе ради процветания фирмы, ради их будущего, ради будущего их детей!

Заметив пронизывающий взгляд жены, Андрей смущенно отвел глаза. «Ты мне ответишь!» — угрожающе подумала Ольга Витальевна и, пока Проньшин распинался перед высоким собранием о принципах справедливости, крупными штрихами наметила план действий. Вскоре, когда все накричались и наспорились, воцарилось тягостное молчание.

— Ну, Ольга, что скажешь? — обратился к ней глава бунтовщиков.

Выкипев, как суп на плите, Проньшин теперь смущенно прятал глаза.

«Ты первый пойдешь под нож!» — с мстительной жестокостью подумала Ольга Витальевна, но вслух ничего не сказала, кроме беспомощного: «Ребята, я не знаю, я…»

Ее ледяные, как северный океан, глаза неожиданно потеплели, заволоклись влагой, ресницы обиженно дрогнули, а по щеке скользнула предательская слезинка, предвещая первые аккорды женской истерики.

— Я… Я все делала, чтобы мы… Копеечку к копеечке, зубами рвала ради дела, ночей не досыпала… На переговорах горела, договора выгрызала из заказчиков, чтобы мы… Чтобы вы…

«Все равно они ничего не смогут доказать! — в это время холодно думала про себя Ольга Витальевна. — Свидетелей нет, документов, слава Богу, тоже нет…» Сквозь мутную пелену искусственных слез она разглядела смущение, постепенно проступавшее на лицах ее бывших друзей. И внутренне восторжествовала.

— Ну, Оля, не надо… Мы тебя ни в чем не обвиняем. — Проньшин пошел на попятный. — Мы просто хотим быть в курсе всех дел.

Ольга Витальевна даже тихонько взвыла от обиды.

— Я ведь себе ничего, все для фирмы, — забормотала она. — Ну, если хотите, пусть я больше не буду директором. Сами заключайте договора, обхаживайте заказчиков, министров. Раз я вам не нужна…

А вокруг нее уже порхали сочувственные лица, кто-то услужливо протягивал ей платок, кто-то подносил к дрожавшим губам стакан с водой, кто-то сочувственно гладил по спине.

— Оль, мы же не хотели тебя обижать, — слышался разнобой смущенных голосов. — Мы хотели как лучше.

Бунтовщики отступили. Теперь рыдающую Ольгу Витальевну окружала не стая заговорщиков, а разобщенные и измученные совестью индивидуумы. Ситуацию следовало немедленно использовать.

— Я ничего… Я как хотите… — Ольга Витальевна громко высморкалась в протянутый платок и печально обвела глазами присутствующих. — Ну, кому сдавать дела? — И вновь громко всхлипнула.

Успокаивающие голоса наперебой защебетали вокруг нее, что дела сдавать никому не надо, что речь вообще-то не об этом. Ольга упорным немигающим взглядом уставилась на Проньшина:

— Тебе сдавать дела, Ваня? — Проньшин смутился и отвел глаза.

— Надо голосовать, — смущенно буркнул он. Было видно, что он уже чувствует свой проигрыш и говорит о голосовании лишь для проформы.

Коллектив единогласно решил оставить Стрельцову директором с условием, что отныне она будет отчитываться перед коллективом о каждом своем шаге. Ольга Витальевна согласилась, ни секунды не сомневаясь, что этому вовек не бывать. Ее глаза еще краснели после недавних слез, но она уже вынашивала планы мести.

«Всех уволю! — щурилась Ольга Витальевна. — Вон сколько специалистов без штанов по Москве бегает! И все готовы за копейки горы свернуть!»

Момент для решительных действий был очень удобный. Полностью укрощенный и пристыженный коллектив стал ручным. Разработка насоса «ССН-1» была завершена, чертежи прошли экспертизу, опытный образец уже пылился в сейфе, все сертификаты и необходимые заключения госорганов были приготовлены и подшиты в папочку.

«Жалко Проньшина выгонять, — размышляла Ольга Витальевна по дороге домой. — Что ни говори, а он голова… Ладно, эту голову с плеч долой, другую найдем».

За окном мелькали сверкающие огнями дома, призрачно-желтый свет фонарей заливал мертвенное пространство пустынной дороги впереди. Взгляд Ольги упал на напряженный затылок мужа, сидевшего за рулем. Она знала, что он боится ее расспросов, боится упреков и выяснения отношений.

Но вместо выяснения отношений Ольга буднично сказала ему:

— Завтра выезжаем на работу в пять утра.

— Почему так рано? — со вздохом облегчения произнес Андрей, надеясь, что семейная гроза прошла стороной.

— На девять у меня назначены переговоры, нужно кое-что проработать.

Из-за этого собрания я не успела подготовиться…

Ольга Витальевна проснулась ни свет ни заря в отличном настроении, отдохнувшая и посвежевшая. Ситуация, в которой она, оказалась, только сильнее раззадорила ее. Адреналин, вырабатывавшийся во время стресса, всегда помогал ей мобилизовывать себя для составления хитроумных комбинаций и рокировок.

Ольга достала из кладовки две объемистых сумки.

— Зачем это? — удивился Андрей.

— Надо, — отрезала она.

Чистый, умытый ночным дождем город сверкал стеклами витрин. В них дробилось, дрожало, переливалось жидким золотом восходящее солнце.

— Что так рано, Ольга Витальевна? — спросонья просиял разбуженный вахтер, которому Стрельцова ежемесячно платила за лояльность.

Тихие пустынные коридоры, казалось, еще спали, храня в закоулках сумрачную прохладу ушедшей ночи.

Ольга Витальевна открыла комнату и прошла в свой кабинет. Загремел замок сейфа с документацией на «ССН-1».

— Держи! — приказала она мужу, вжикнув молнией сумки.

В ее руках появилась пухлая кипа бумаг.

— Что ты делаешь? — пробормотал тот, невольно опуская руки.

— Сам знаешь, — с холодной мстительностью произнесла Ольга.

Предательство отца ее детей нуждалось в немедленной компенсации. Компенсацией могло быть только другое предательство. — Ты со мной или против меня? — спросила она, пряча гневный блеск холодных глаз.

— С тобой, — растерянно пробормотал Андрей, хотя все внутри него протестовало против этих слов. Но как он мог возражать этой взбешенной фурии с кинжалами вместо глаз? Он вновь вспомнил сумрак той душной палатки, искусанные губы и чувство бессилия, охватившее тогда его…

Вскоре первая сумка, с чертежами, была уже готова, а в другую последовал опытный вариант, чудо техники, «ССН-1». Сверху его прикрыли бухгалтерскими документами и копиями договоров с заказчиками.

Через пять минут пузатые сумки уже покоились в багажнике машины.

Андрей, опустив плечи, сидел за рулем, оглушенный и раздавленный собственным ничтожеством.

— Эй, дорогой мой турист! — Так Ольга называла мужа лишь в минуты наивысшего ехидства. — Проснись, у нас мало времени!

Муж вполоборота повернул к ней свое уныло-бородатое лицо. Он знал, что отныне перестанет себя уважать, но почему-то он не смел ее ослушаться.

— На Белорусский! — приказала Ольга, и машина тронулась.

К началу рабочего дня опытный образец насоса, вся документация к нему и бухгалтерские документы фирмы были надежно спрятаны в одной из ячеек камеры хранения на Белорусском вокзале. Код от этой ячейки знала только одна Ольга Витальевна. И она не собиралась им делиться с кем бы то ни было. Она вообще не собиралась с кем бы то ни было делиться.

О следующем шаге госпожи Стрельцовой не знал никто, даже ее муж.

Визит ее в громкую фирму, чью рекламу круглосуточно крутили по телевизору, был краткосрочным по времени, но значительным по последствиям. Реклама этой фирмы демонстрировала небольшого чернявого люмпен-пролетария, который при содействии чудесной фирмы превращался в респектабельного обладателя собственной недвижимости и средств производства. «Мы — партнеры!» — возвещал мужичонка, сидя в растянутой майке за столом, на котором смутно виднелась бутылка беленькой и соленые огурцы. Сумасшедшие проценты, которые приносили акции этой чудо-фирмы, были сравнимы лишь со стартом межконтинентальной баллистической ракеты.

Результатом визита Ольги Витальевны в офис на Варшавском шоссе стал тот факт, что не далее, чем через три дня, счет насосной организации волшебным образом округлился до нуля, а счет чудо-фирмы, и без того астрономический, стал еще больше. Как она рисковала! Боже, как она рисковала!

Наружно дела в конторе протекали как нельзя более хорошо. Ольга Витальевна заискивала перед рабочим коллективом, покорно участвуя в демократических чаепитиях за общим столом, и предлагала сотрудникам отправиться в летний отпуск всем одновременно, чтобы хорошенько отдохнуть перед началом разработки новой модели. Каждую неделю, веером раскладывая на столе красиво оформленные документы, она долго рассказывала сотрудникам, сколько денег поступило на счет фирмы, и спрашивала совета, как ими распорядиться, при этом внимательно выслушивая предложения подчиненных. Вчерашние бунтовщики были полностью удовлетворены: сеанс дрессировки прошел успешно, руководительница выглядела вполне ручной, из некогда грозной директрисы можно было вить веревки.

В начале июля вся фирма дружно ушла в отпуск. На рабочем месте остались только Ольга Витальевна и ее муж. Способности Андрея Андреевича проводить собственную линию в семье были задушены в зародыше. Муж теперь лишь молча выполнял приказания жены, полностью деморализованный собственным предательством.

В июле 1994 года грянула весть, которую работники «Насос трейд», нежившиеся в это время на южных пляжах, поначалу пропустили мимо ушей, — крушение МММ.

Однако первый день после отпуска выдался не радостным. Ольга Витальевна выглядела бледной, точно ее живьем выкопали из могилы. Андрей Андреевич вообще отсутствовал (жена услала его в трехнедельный поход по Камчатке, чтобы он не портил ей игру).

— Что случилось? — встревожились сотрудники, в чьих сердцах смутно заворочалось беспокойство.

Когда весь коллектив был в сборе, директор выложила на блестящий полированный стол несколько бумажек с печатями и промолвила убитым голосом:

«Вот!»

Никто не понимал, что значат эти напечатанные на хорошей бумаге цифры с многими нулями.

— Приходно-кассовый ордер. На счет номер… переведена сумма в размере… — прочитал Проньшин и даже задохнулся от страшной догадки:

— Неужели ты все деньги туда вложила?

Ольга Витальевна молча кивнула и опустила глаза. Казалось, что ей было ужасно стыдно. Ведь она подвела коллектив, разрушила светлое будущее своих друзей, с которыми проработала пятнадцать лет, с кем бок о бок прошли ее лучшие годы, с кем они создавали чудо-насос «ССН-1».

Лишь немногим сотрудникам, плохо ориентирующимся в ситуации, пришлось объяснять случившееся. Предъявленные Ольгой бумаги означали, что в начале июня все, абсолютно все деньги фирмы были вложены в акции МММ путем безналичного перечисления из расчета курсовой стоимости шестьдесят семь тысяч рублей за тысячерублевую акцию. А в начале июля стоимость каждой акции уже перевалила за сотню.

— Я хотела забрать деньги, — каялась Ольга Витальевна. — Ведь вы подумайте, какая прибыль могла быть! За тридцать дней почти восемьдесят процентов! Мы бы разбогатели!

— Почему же ты не забрала деньги? — сурово спросил ее Проньшин.

— Не успела, — горестно вздохнула Ольга Витальевна. — Я думала, пусть они еще немного подрастут, пусть будет не восемьдесят, а сто процентов, тогда заберу… Я хотела, чтобы мы все разбогатели. Я же не виновата, что, когда мы были в отпуске, компания лопнула!

Ужасающая тяжесть случившегося парализовала всех.

— Ты не имела права вкладывать деньги без ведома коллектива! — наливаясь справедливым гневом, произнес Проньшин. — В мае на общем собрании мы обязали тебя давать отчет по всем финансовым действиям!

— Но ведь я хотела, чтобы мы все разбогатели! — оправдывалась Ольга, затравленно глядя на их обескураженные лица.

«Ничего бы не случилось, — думала она про себя, — если бы вы не вообразили себя хозяевами. Ничего бы не произошло!»

Проньшин в бешенстве приблизился к ней. Его тяжелый взгляд метал молнии, а подбородок мелко дрожал.

— А где деньги, поступавшие на счет в июне и июле? — едва сдерживаясь, спросил он.

— Все ушли на отпускные и премии, — покорно ответила Ольга Витальевна. — Вспомните, вы же сами голосовали за то, чтобы полученные деньги пустить на выплату зарплаты!

Действительно, в этом-то они никак не могли упрекнуть ее. Она была виновата лишь в том, что бухнула основной капитал предприятия в бездонную пропасть финансовой пирамиды. Только в этом. А в остальном она была чиста.

— Ты больше не директор! — с холодной яростью произнес Проньшин. — Отдавай ключи и документы. И печать!

Ольга Витальевна, в душе радуясь, что легко отделалась, выложила на стол ключи. Она-то понимала, что это был всего лишь набор железок от пустых ящиков, не хранящих в себе ничего ценного.

— Ты уволена! — жестко произнес Проньшин, с ненавистью глядя ей в лицо.

Ольга Витальевна покорно пожала плечами и, развернувшись, вышла из кабинета. Теперь настала ее очередь отдохнуть от всяческих бурь и невзгод. Она имела на это полное право.

Глава 7

Следующие две недели Ольга Витальевна провела в Греции, наслаждаясь отдыхом, которого была лишена в течение трех лет. В это время она раздумывала, что ей делать дальше. То ли зарегистрировать новую фирму на свое имя, то ли бороться за существование старой.

Вернувшись в Москву, она как ни в чем не бывало отправилась на работу. Ее встретили наглухо заколоченные двери некогда гудящих народом комнат.

— Вот уж недели две, как не появляются ваши-то, — поведал старичок вахтер. — Что, разорились, что ли?

— Кто вам сказал? — холодно удивилась Ольга Витальевна и направилась в свой кабинет.

Печать фирмы «Насос трейд» и фирменные бланки оказались на своем месте. Стуча одним пальцем по клавиатуре компьютера, она набрала один приказ — об увольнении полного состава работников фирмы — и второй — о назначении инженера Стрельцова А.А. заместителем директора с окладом согласно штатному расписанию. Подписала приказ и завизировала его печатью, любовно дохнув на ее выпуклое темное лоно.

Потом она позвонила в газету и попросила дать объявление о наборе сотрудников с высшим техническим образованием. Оплата — по договоренности.

Время собеседования — по вторникам с пяти до семи.

Когда Ольга Витальевна возвращалась в тот день с работы, внутри нее все пело. Теперь она стала полновластной хозяйкой! Теперь никто не посмеет ей перечить! Вернется из похода Андрей — и тогда за работу, заказчики уже ждут не дождутся нового насоса.

Ольга Витальевна вступила в темный подъезд. Под потолком тускло светилась спираль пыльной лампочки… Завтра ей нужно будет открыть новый счет в банке и перевести с него суммы, оставшиеся после аферы с МММ. Она усмехнулась. А все-таки ей повезло! Если бы тогда, в начале июля, она чуть-чуть притормозила бы с продажей акций, все было бы кончено. Навсегда! Хорошо, что она предпочитает осторожность рискованным операциям. Ей чужого не надо, свое бы сохранить! А тут удалось не только сберечь деньги от алчных личностей вроде Проньшина, но и порядком приумножить капитал.

Остановившись на этаже, двери лифта разъехались в стороны. Ольга Витальевна сделала шаг вперед, шаря в сумочке в поисках ключей. Куда они запропастились?

Две темные мужские фигуры вынырнули из пугливой темноты подъезда.

— Привет, Оля! — грозно произнесла одна из них, в которой Ольга Витальевна сразу же угадала Проньшина.

— Привет! — Она испуганно сделала шаг назад, но было уже поздно.

Лифт загудел за спиной, спускаясь вниз.

— Ну, как отдохнула? — небрежно хмыкнула вторая фигура. Это был Ганичев, тихий и незаметный типус из рода равнодушных пофигистов, готовых за кружкой пива позабыть о мировой катастрофе.

— Что вам нужно? — дрожащим голосом прошептала Ольга, пятясь к стене. В голове ее мелькнула мысль: может, закричать? Так ведь все равно никто не выйдет…

— Ты знаешь, что нам нужно, — хищно сузил глаза Проньшин. — Говори, где все?

— Что — все? — делая вид, что ничего не понимает, спросила Ольга.

— Где чертежи, документация, договора? Где опытный образец? Где все? — наступал Проньшин.

— Я ничего не знаю! Слушай, меня две недели не было, я не знаю, что у вас случилось! — Ганичев ухмыльнулся:

— Слышь, Вань, может, забыть про нашу врожденную интеллигентность и… — Он схватил Ольгу за ворот плаща и приподнял ее так, что носки туфель беспомощно чиркнули воздух, ища опору, горло перехватил спазм, и из глотки донесся беспомощный сип:

— У меня ничего нет!

— Проверим. — Проньшин вырвал у нее из рук сумочку. — Наверняка дома припрятала, а? Оль, тебе лучше добром отдать. Не хочется идти на крайние меры…

Наконец ступни нашарили опору — Ганичев отпустил ворот.

Перехваченное горло обрело способность дышать.

— Да чего с ней болтать! — взорвался Ганичев, роясь в сумочке. — В квартире у нее все небось сложено. Думала, что мы не догадаемся. Ничего, она у нас столько своровала, что мы имеем право… Открывай!

Ольга поймала на лету брошенные ей ключи. Замок беспомощно зазвенел, дверь распахнулась.

По комнатам загремели беспорядочные шаги, загрохотала отодвигаемая мебель, под напором кулаков затрещали дверцы шкафов, зашуршали семейные фотографии, разлетаясь по комнате.

Ольга поняла, что, пока ее конвоиры заняты поисками документов, она свободна. Первым ее желанием было удрать.

С колотящимся сердцем она выбежала на лестничную площадку. Слава Богу, соседка была дома.

— Танечка, спаси, — сорванным голосом прошептала Ольга. — Грабят меня! Звони в милицию! — И потом как ни в чем не бывало вернулась в собственную прихожую.

Проньшин и Ганичев, потные и запыхавшиеся, явились их разных комнат почти одновременно.

— Нашел что-нибудь?

— Нет!

— А на балконе?

— Еще антресоль есть! — насмешливо напомнила Ольга Витальевна, по-наполеоновски сложив руки на груди.

Она знала, ей нечего волноваться: то, что обеспечит ей процветание, сейчас покоится в камере хранения на вокзале, код… Но код она ни за что не скажет, хоть пытайте ее!

Милиция прибыла, когда истекала сорок вторая минута поисков.

Ганичев только жалобно всхлипнул, осев с заломленными за спину руками, а Проньшин в запале задержания получил удар в солнечное сплетение и теперь беспомощно ловил посеревшими губами воздух.

— Ну, рассказывайте, как все было, — предложил милиционер. Ольга Витальевна со стороны выглядела потрясенной и испуганной.

— Они напали на меня в подъезде! — запинаясь, начала она. — Я возвращалась с работы, а они… Вырвали сумочку, стали обыскивать, угрожали…

Чуть не задушили!

Лейтенант прилежно скрипел ручкой по бумаге.

— Что искали?

— Деньги, наверно, — предположила Ольга. — Смотрите, перерыли всю квартиру! Сломали шкаф! Где я теперь возьму новую мебель? Боже, они сломали любимый игрушечный паровозик моего младшего сына. Как он будет плакать!

Немного помолчав, она добавила:

— Вообще-то я их знаю… Мы раньше вместе работали… Но Боже мой, ведь мы живем так бедно, разве не видно! — Она обвела унылую обстановку своей квартиры и горестно всплеснула руками. — Господи, что скажет мой муж, когда вернется!

После этих слов она тихо и проникновенно заплакала. Ей было действительно очень обидно. Такая свинская неблагодарность после всего, что она для них сделала. Эти наезды в подъезде, нелепые обвинения… А ведь она ночи не спала, обдумывая, как бы побольше денег содрать с заказчиков. А ведь сколько сил она отдала фирме, работала без сна, без отдыха…

Ольга Витальевна достала из кармашка снежно-белый платок и аккуратно, чтобы не размазалась тушь, промокнула уголки глаз.

Ну, ничего, теперь эти субчики пойдут под суд. Насколько она разбирается в уголовном законодательстве, за разбой в подъезде им светит, приличный срок. Что-то от пяти до двенадцати. Ах, жалко, что они не успели нанести ей телесных повреждений, вернее было бы…

«Ну ничего, хватит распускать нюни», — одернула она себя. Завтра у нее начинается новая жизнь. Пора форсировать работы по внедрению модели «ССН-1» на рынок. Завтра придут новые люди, они с новыми силами примутся за работу. И она, Ольга Витальевна, будет ими руководить: разумно, справедливо, с дальним прицелом на будущее.

Новый коллектив оказался гораздо менее строптивым, чем старый.

Работники боготворили директрису, как небожительницу, спустившуюся на грешную землю, чтобы дать им работу. Ольга Витальевна теперь отбросила всякие сантименты и заигрывания, поставив жесткие условия, несоблюдение которых безоговорочно вело к увольнению. Контракт на год, испытательный срок в три месяца, после которого работодатель имел право уволить работника без объяснения причин, — это были жесткие условия неприятной игры под названием «капитализм».

Хранившиеся на Белорусском вокзале сумки с документацией и опытный образец насоса вернулись в лоно предприятия, деньги вернулись на счета фирмы, и теперь Ольга Витальевна могла ими распоряжаться по собственному усмотрению.

Вернувшийся из похода по Камчатке Андрей Андреевич нашел свою жену в приподнятом настроении, Вопросов он не задавал, предпочитая не углубляться в неприятные переживания. С покорным вздохом он принял на себя трудный пост заместителя директора фирмы «Насос трейд» с отдельным кабинетом и некрасивой секретаршей.

«Ничего, — думал он, — зато в следующие выходные поеду в лес и забуду обо всем. Природа, она как-то духовно очищает человека».

Прибыль, полученную при помощи финансовой пирамиды, Ольга Витальевна не положила в собственный карман, как можно было бы ожидать от менее дальновидного человека, а пустила на развитие дела. Она сделала евроремонт в конторе, купила хорошую офисную мебель и современную технику, наняла службу безопасности, которая не столько охраняла офис от непрошеных посетителей, сколько следила за сотрудниками фирмы, подозревая их в неблагонадежности.

До Ольги Витальевны дошли слухи, что Проньшин со своими сподвижниками недавно организовал фирму, которая занималась примерно тем же, чем и «Насос трейд». Правда, дела у его фирмы шли плохо. Голова у него была светлая, спору нет, но организатор он был никакой, заказчиков обхаживать он не умел, держать в узде работников не стремился. Его сотрудники целый день точили лясы и наполняли сигаретным дымом крошечную комнатушку, строя несбыточные планы мести зарвавшейся Ольге Витальевне и грезя о будущем богатстве. В свободное от болтовни время они лениво, как бы между делом, занимались разработкой насоса.

Ведь какой дурак будет работать в полную силу без зарплаты? Заказчики к Проньшину не шли. Никто не знал, кто такой Проньшин, все знали только милую фурию Ольгу Витальевну. Никто не знал его фирму «Насос марк», все знали только «Насос трейд».

После давнишнего нападения Ольгу Витальевну всегда и везде, а особенно в темных подъездах, сопровождали две шкафообразных гориллы с чрезмерно развитыми нижними челюстями, наводившими антропологов на неприятные размышления о регрессе рода человеческого.

Тем временем не до конца доработанный, сырой вариант «ССН-1» уже был запущен в производство. Это был действительно неплохой насос — недаром над его созданием в застойные времена трудился целый проектный институт, но это не был тот широко разрекламированный «суперсупернасос», который на ярких рекламных проспектах, отпечатанных в Финляндии, обещал чудеса производительности, КПД, давно переваливший за сто процентов, чудесный дизайн, легкость и выносливость в эксплуатации, ремонтопригодность и баснословную отказоустойчивость. Это был просто хороший насос.

Первые две недели свеженькие насосы работали очень даже неплохо, исправно качая то, что должны были качать. А потом они начинали ломаться один за другим. Цена у них оказалась западной, а качество традиционно советским. На возмущение покупателей Ольга Витальевна хладнокровно отвечала:

— А что вы хотите? Экспериментальная продукция. Конечно, есть небольшие недоработки. Учтем непременно в следующей модели. А пока оплатите ремонт, я пришлю специалистов.

Директор возмущенно орал в трубку откуда-нибудь из Нового Уренгоя, что он обратится в суд, на что Ольга Витальевна невозмутимо парировала:

— Мы увеличим сумму «отката» еще на три процента…

И директор сразу же захлопывал рот, изрыгавший проклятия, а предприятие, уже потратившееся на приобретение, доставку и монтаж чудо-техники, было вынуждено теперь платить за ее ремонт. И все были довольны: Ольга Витальевна клала в карман кругленькую сумму, а директор опростоволосившегося предприятия покупал новую машину.

Параллельно производству бешеными темпами велась разработка нового чуда техники, «ССН-2». С периодичностью раз в несколько недель центральная пресса разражалась восторженными статьями о новой разработке, объявленной чудом техники, после внедрения которой западные аналоги останутся позади. Желающим увидеть процесс проектирования предлагалось осмотреть комнату, в которой возле компьютеров сидели несколько инженеров и сосредоточенно пялились в экраны с напряжением кошки, следящей за мышкой, которая вот-вот должна появиться из норки. Это должно было означать форсированную разработку нового проекта.

Под многообещающий проект уже были получены деньги и разработана схема инвестиций. Ольга Витальевна наконец смогла себе позволить кое-что и для души: ее семья из двухкомнатной хрущевки перебралась в пятикомнатные хоромы в хорошем районе, а новый водитель директора при появлении своей патронессы угодливо распахивал дверцу элегантного асфальтового «мерседеса». Дети Ольги Витальевны учились в закрытых школах, где лучшие западные преподаватели обучали их основам надувательства и воровства, именуемых бизнесом.

Итак, жизнь ее текла молоком и медом. Ольга Витальевна уже лелеяла новую мечту: завоевание насосной промышленности всего мира. В мечтах она уже видела себя всемогущественным магнатом, вершащим судьбы транснациональных корпораций, и предвкушала власть и славу, которые принесет ей новая завоеванная вершина. И, конечно же, деньги…

Она не знала, что на пути ее нового замысла уже встал один человек.

Но сначала она встала на его пути…

По мере приближения к узкой горловине, через которую в центр города вливался поток машин, автомобильная пробка все более уплотнялась. Набрав скорость на периферийных улицах, машины, неохотно тормозили, притирались боками, дышали друг другу в спины, пыхтя, как загнанные мустанги. Сверкавший полированными боками «мере», распугивая автомобильную мелочевку вроде видавших виды «Жигулей», вырвался в левый ряд и, мигая фарами, мощно шел напролом.

Разделительная полоса между встречными потоками была пуста, только далеко впереди маячила черная куртка мотоциклиста на аппарате, в очертаниях которого угадывались благородные приметы «Ямахи». По всем приметам обладатель «рисовой ракеты» принадлежал неформальному движению фанатов мотоезды, так называемых байкеров.

В вечных московских пробках мотоциклисты имеют неоспоримое преимущество над автолюбителями, жертвами собственной респектабельности.

Водители часами парятся в раскаленных жестянках и завидуют мобильным и вертким байкерам лютой завистью. В час пик мотоциклы по Москве не ездят, а просачиваются. Срывая зеркала заднего вида, они пробираются в зазоры между легковушками, несутся по обочинам, распугивая робких пешеходов. Они вылетают на встречную полосу, вызывая скрежет зубовный и матюги водителей, жмущих педаль тормоза, заметив «этих отморозков», от одного вида которых в крови выделяется адреналин.

Вот такой безбашенный мотоциклист маячил впереди на разделительной полосе, не желая пропускать вперед «мерс» с мигалкой.

— Развелось их! — ворчливо заметил Володя, водитель «мерса», утапливая в пол педаль газа и угрожающе прижимаясь передним бампером к обнаглевшему байкеру, чья куртка надувалась пузырем за плечами, а видавшие виды брезентовые штаны выдавали человека, знающего, каково это тормозить собственными коленями на скорости сто двадцать километров в час.

— И как их гаишники на дороги выпускают! — ворчливо заметил пассажир «мерса» и неодобрительно покачал головой.

Володя помигал дальним светом мотоциклисту, что означало требование уступить дорогу. Но упрямец не желал подчиняться.

— Говорят, сам Лужков приказал гаишникам байкеров не трогать, — раздраженно заметил шофер. — Но думаю, это враки. Просто они все датые ездят, без прав и документов, поймают одного такого — на оформление битый час уйдет. А сколько за этот час мимо гаишника шестисотых «меринов» проедет? На многие тысячи! Представьте, стоит такой бородатый дядя в клепаной коже и гундосит перед инспектором в окладистую бороду. Смешно!

В это время на встречной полосе образовался небольшой просвет между машинами, и «мерс», противно взвизгнув сиреной, резко ушел на обгон, крылом притирая мотоциклиста. Байкер от неожиданности дернул руль вправо и едва не пошел юзом на большой скорости, грозя попасть под колеса пыхтящего рядом грузовика. Драгоценные секунды борьбы за право обладания дорогой были им безвозвратно утеряны, и соперник уже встал впереди, загородив дорогу. Теперь мотоцикл почти упирался передним колесом в выхлопную трубу автомобиля.

— Щас мы его поучим вежливости! — сквозь зубы пробормотал шофер и резко нажал на тормоз.

Мотоциклист чуть не клюнул передним колесом багажник, тормозя, двухколесную машину вновь повело на проезжей части.

— Не будет наглеть, — со смешком произнес шофер и, готовясь обогнуть Триумфальную арку, возле которой заканчивалась разделительная полоса и начинался сплошной газон, плавно перестроился в правый ряд. Мотоциклист, казалось, безнадежно отстал.

И Володя, и Игорь Георгиевич, его ясновельможный пассажир, быстро позабыли о недавнем инциденте, едва не стоившем жизни неизвестному храбрецу в апельсинового цвета шлеме и кожаной куртке парусом. Теперь Володя был всецело занят лавированием в автомобильном потоке, сгущавшемся по мере приближения к Центру, а его пассажир принялся раздумывать о предстоящем совещании.

Мотоциклист налетел на них незаметно, как буря…

«Мерс» был безнадежно зажат с двух сторон потоком и еле слышно пыхтел на малой скорости. Слева от него образовался зазор сантиметров в семьдесят, в него-то и просочилась взбешенная фурия на ревущей «рисовой ракете».

Шофер едва успел заметить оскаленную пасть волка на бензобаке байка, как страшный удар заставил его вывернуть руль вправо: кованый ботинок мотоциклиста на скорости сокрушил боковое зеркало.

Володя лишь испуганно вжал голову в плечи.

— Что это? — пролепетал Игорь Георгиевич.

— Вот гад, боковое зеркало снес! — шофер виртуозно выругался.

— Надо его догнать!

Далеко впереди маячил апельсиновый шлем.

— Как его догонишь, мы заперты! Щас вправо уйдет, на тротуар, а там через дворы — и поминай, как звали! — И он, бешено сигналя и подвывая сиреной, принялся выводить автомобиль в правый ряд.

В азарте погони о важном совещании было забыто. Мотоциклист, уверенный в собственной безнаказанности, неторопливо подъехал к тротуару и теперь медленно катил вдоль поребрика, снижая скорость.

— Вот он! — азартно заорал Володя. — Щас мы его достанем!

Байкер оглянулся. Казалось, он специально поджидал, когда неповоротливый «мерс» прибьет к берегу автомобильной реки. Но, едва Володя прибавил газу, готовясь смять наглеца, как «Ямаха» неожиданно бодро подпрыгнула, переместилась на тротуар и, стартовав с поднятым кверху передним колесом, ушла из-под удара, выпустив в воздух струю фиолетового дыма.

— Далеко не уйдет! Направо он не может убраться, там, я знаю, ремонт дороги.

Но мотоциклист и не думал никуда сворачивать. Через несколько секунд, адски подпрыгивая, он съехал прямо в подземный переход, разгоняя ошалевших от такой наглости граждан, неторопливо, почти вразвалочку миновал переход на малой скорости и через секунду вынырнул с противоположной стороны проспекта.

— Убег, паршивец! — раздосадованный поражением, произнес шофер. — Эх, встретить бы его на пустой трассе…

И Володя тронул машину вперед, размышляя о предстоящем ремонте…

А мотоциклист осторожно, крадучись пересек проезжую часть, развернулся в потоке машин и вновь стал исподтишка подкрадываться к жертве.

Теперь его правую руку оттягивал железный прут. «Мерс», ничего не подозревая, пылил впереди.

И вот, когда оставалось метров пятьдесят, байкер, газанув, вихрем подлетел сзади и с размаху опустил железный прут на боковое стекло.

Посыпались осколки, шофер интуитивно вывернул руль вправо и тут же «поцеловал» левое крыло какой-то «Волги», следовавшей параллельным курсом.

Раздались крики, вой, матюги, шоферы повыскакивали из машин, осыпая друг друга бранными эпитетами и оглаживая пострадавшие бока железных коней. А мотоциклист уже был далеко впереди. Он мчался, вызывая восхищенное улюлюканье зрителей. Ветер трепал за спиной его длинные рыжие волосы.

— Девка! — поражение воскликнул Володя, провожая глазами фигуру в черной куртке. И добавил восхищенно:

— Вот ведьма!

Игорь Георгиевич достал из портфеля блокнот и аккуратно вписал в него номер мотоцикла. Но предназначался этот номер не для милиции и не для суда. Он нужен был для того, чтобы быстрее найти хозяйку «Ямахи» с оскаленным волком на бензобаке. Ибо Игорь Георгиевич уже решил, кто станет его следующей жертвой.

На стол начальника охраны лег исписанный листок.

— «Ямаха» WR400F, высокая передняя вилка, широкое заднее колесо, дополнительные подножки, ножные органы управления вынесены вперед над котлами… Особая примета — оскаленный волк на бензобаке.

— Найдем, — воскликнул Кузовлев, уже знавший об утреннем происшествии. — Сколько нам из него вытрясти? Боковое стекло, да зеркало заднего вида, да стоимость рихтовки правого крыла… Плюс за ту «Волгу», что помяли из-за него… Тысячи две?

— «Из-за нее» будет правильнее, — заметил шеф. — Водитель — девушка. А «выбивать» пока ничего не надо. Просто узнай, кто такая.

Начальник охраны бросил быстрый взгляд на своего шефа. Его взгляд можно было бы назвать подозрительным, если бы Кузовлев мог себе позволить подобный взгляд.

Бурное строительство на острове, сбор сведений о разных личностях… Зачем все это? В сейфе сейчас хранится небольшая папочка с собранной информацией, но пока это не имеет никаких последствий.

Пока не имеет…

Через неделю начали поступать первые данные.

— …Оскаленная пасть на бензобаке означает, что мотоцикл принадлежит клубу «Ночные волки», — сообщил Кузовлев.

— Что такое «Ночные волки»?

— Неформальное объединение мотоциклистов, то бишь байкеров. Ведь эти заразы ни за что не скажут по-людски «мотоцикл» или там «мопед», они свои тачки называют «байками», или «чопперами», или «стрит-файерами», или еще черт знает как. «Ночных волков», по легенде, организовал некий Хирург, он же и был самым первым байкером. Этот ражий детина когда-то действительно подвизался в медицине, а теперь занимается только клубом, ну и бизнесом, связанным с мотоциклами…

— Что удалось узнать про хозяйку «Ямахи»? — нетерпеливо перебил шеф.

— Ее зовут Надя. Двадцать три года. Работает барменшей в клубе «Ночных волков», тусуется с байкерами. Подружка авторитета Паука, говорят, он правая рука самого Хирурга. Обитает на съемных хатах со своими друзьями.

— Наркоманка?

— Да нет. Вообще-то настоящие байкеры дурь не употребляют. Говорят, наркотики и мотоциклы — вещи несовместные. У кого мозги затуманены, тому на байке и ста метров не проехать, да и того удовольствия от езды нет… Водка — это да, это святое. Но наркотики… Максимум — марихуана, да и то редко.

— Ладно, — вымолвил босс и пристально взглянул на Кузовлева. — Значит, за наркотики мы ее привлечь не сможем?

В мозгах начальника охраны слегка прояснело.

— А, так вот оно что… Понял! Конечно, за сорванное зеркало она отделается как за хулиганство, а вот если у нее пакетик с героином найдут, то это на пару лет потянет. Что ж, я могу это организовать, — с готовностью предложил начальник охраны.

— Не надо! — оборвал его шеф и многозначительно добавил:

— Пока не надо…

Бывший полковник контрразведки Кузовлев обладал феноменальным чутьем. Он мог бы посоревноваться с голодным волком, рыщущим в поисках добычи.

И, точно волк, он не знал жалости. Он получал наслаждение от самого процесса погони за беззащитной дичью, которая чует смерть и цепенеет при ее приближении.

Как жаль, порой думал он, что в последние несколько лет, во время работы на нового хозяина, он был совершенно лишен этого ощущения.

Алексей Кузовлев начинал службу в контрразведке и вскоре, благодаря своим способностям, прослыл отличным офицером. Он был в меру хитер, в меру агрессивен, в меру умен, в меру бесстрашен. Лишь одного в нем было не в меру — честолюбия. Ради карьеры он был готов на все, хотя не признавался в этом даже самому себе. Он быстро обратил на себя внимание одного из генералов, стремившегося сделать себе политический капитал на играх с контрразведкой, и не рассуждая выполнял все его поручения. Кузовлев ждал, что, поднявшись на вершину власти, генерал поведет своего верного пса за собой. Что за этим последует все — чины, награды, почет, уважение, деньги. Да, деньги лишь в последнюю очередь.

В первую — карьера.

— Ты моя правая рука, — уверял генерал, дружески похлопывая его по плечу. Так отважный дрессировщик позволяет иногда потрепать за загривок опасного и агрессивного льва. — Если я сделаю шаг вперед, ты шагнешь вместе со мной, учти это!

Кузовлев верил в лучшее и терпеливо ждал, когда все эти приятные вещи: карьера, власть свалятся на него в награду за его преданность. Его оптимизм подкреплялся тем, что его генерал, казалось, попал в верную струю и руками своих верных помощников с серыми лицами в серых одеждах, несущих на себе неразличимую печать органов, ковал себе победу.

Даже жена Кузовлева не знала, чем занимается ее муж. Она думала, что он занят кабинетной работой, справками, бумажками, отписками… Однажды ей удалось подсмотреть в его приоткрытый кейс, битком набитый бумагами, и это только укрепило в ней уверенность относительно работы мужа. Действительно, теперь Кузовлеву не было нужды непосредственно заниматься черновыми делами.

Теперь он преимущественно анализировал, сопоставлял, организовывал работу для осуществления далеко идущих политических планов своего хозяина.

Он организовывал слежку и прослушку, посылал своих людей на важные встречи, собирал информацию, вытаскивал из нее те крупицы, которые были бы полезны шефу. Однажды генерал огорченно вздохнул, прочитав представленную для доклада бумагу, касающуюся деятельности одного очень строптивого депутата. Этот упрямец не соглашался на предложенные ему деньги, не боялся запугивания и не обладал достаточным так-том, чтобы молчать о сделанных ему предложениях.

— Как он нам мешает! — В голосе генерала звучало искреннее сожаление.

Присутствовавший при этом Кузовлев воспринял его слова как приказ, который не нуждался в письменном подкреплении. Вскоре строптивый депутат точно сквозь землю провалился. Пресса недовольно погудела по поводу его исчезновения, но, поскольку даже мельчайших следов, похожих на криминал, обнаружено не было, скоро успокоилась. Полковник Кузовлев работал очень чисто.

А потом был предприниматель, не желающий уступать шефу в одном принципиальном вопросе… Этот глупый человек упорно ставил ему палки в колеса, хвастливо приговаривая, что при его-то охране нечего бояться всесильных комитетчиков. И вскоре после этих слов неожиданно скончался от сердечного приступа в бане.

— Перегревание, — констатировали врачи. — Сердце не выдержало.

Следователи, которым безутешная вдова приплатила за старание, выяснили, что в тот роковой вечер супернадежная финская печка в сауне была включена на максимум, а поскольку спираль на ней стояла гораздо большей мощности, чем было предусмотрено конструкцией, то температура в бане в момент смерти предпринимателя была около двухсот градусов. Какой организм выдержит?

— Но почему, если было так жарко, он не вышел из сауны? — продолжала настаивать супруга, упорно видевшая в случившемся чей-то злой умысел.

— Наверно, уже не смог, — пожал плечами следователь.

И следователи, и вдова не подозревали, как они были близки к истине. Предприниматель действительно не смог выбраться из адского пекла, потому что дверь сауны оказалась надежно запертой снаружи, а охрана, предусмотрительно выключенная спиртным, беспробудно спала в предбаннике, не слыша предсмертных стонов хозяина.

Несчастный случай — таков был вердикт следствия. Дело закрыли за отсутствием состава преступления.

Для Кузовлева это означало, что его работа была чистой и качественной, как всегда. Именно такую работу принято называть настоящим профессионализмом.

И опять на большой политической кухне заварилась каша. Но только это была последняя каша, которую пришлось отведать шефу Кузовлева.

В результате политической интриги генерал оказался в отставке.

Спасая свою шкуру, он бежал за рубеж, откуда исходил злобным ядом, бессильно грозя своим противникам. Потеряв былое влияние, он быстро забыл о своем верном слуге, которого обещал вытащить из любой передряги. В глубине души генерал считал его расходным материалом, который хоть и жалко (теперь не часто встретишь такой качественный товар), но не настолько, чтобы рисковать для его спасения собственной шкурой. Вместе с генералом пошла «под нож» и вся его команда.

Все случилось так быстро, что Кузовлев не успел понять, что, собственно, произошло. Еще утром он звонил шефу и разговаривал с ним о текущих делах и все было нормально. Еще ничто не предвещало трагедии. Они говорили, как всегда, недомолвками, понимая друг друга с полуслова.

— Насчет того дела… Надо ускорить темп, — произнес генерал. Его просьба звучала как приказ.

— Будет сделано, — ответил Кузовлев и положил трубку.

Из ванной вышел его сын — свежий, красивый парень, благоухавший дорогим одеколоном. Капли влаги еще дрожали на его непокорных волосах. Виталику было уже двадцать четыре, он был молод и упоен своей молодостью. Перед ним открывались блестящие перспективы. Он учился в экономическом институте, у него была девушка, море друзей и вообще все у него было замечательно.

— Па, подбросишь до института? — спросил он, смахивая полотенцем капли воды.

— Опять проспал? — с ворчливой любовью произнес отец. Он любил сына так, как может любить ребенка только настоящий служака. В иерархии ценностей сын стоял для него на первом месте. После службы.

— Ага! — отмахнулся Виталик и одним движением гибкого молодого тела, которое так нравилось девушкам, запрыгнул в джинсы. — Ну, ты пока кофе допивай, а я машину разогрею, лады?

Отец молча бросил ему ключи от «девятки».

— Ладно, — снисходительно произнес он, любуясь сыном. — Она мне сегодня все равно не нужна. Езжай, а то опоздаешь.

Он уже заканчивал завтрак, когда сильный грохот, от которого задребезжали стекла и заложило барабанные перепонки, заставил его броситься к окну. На месте «девятки» полыхала черным огнем развороченная яма, в воздухе парили хлопья сажи…

Кузовлев сам вызвал «скорую», сам предупредил взрывников. Потом спустился вниз, аккуратно прикрыв дверь, и даже принялся ограждать место взрыва, не дожидаясь приезда милиции. Он делал все, что должен был делать настоящий профессионал, чтобы сохранить для следствия драгоценные следы.

А потом, не давая себя увести, он лишь молча смотрел, как возле развороченной машины суетились приехавшие службы, не слышал сорванных криков жены, упорным немигающим взглядом глядя на водительское место, где находилось то, что осталось от его любимого сына…

А потом все завертелось… Через час после взрыва, сбежав от конвоя, который пришел его арестовывать, генерал поспешил в аэропорт, забыв пригласить с собой свою «правую руку». Как попавшая в капкан лисица, он предпочитал отрубить эту руку, но уцелеть самому. Несколько дней полковнику приходилось скрываться и от сослуживцев, и от убитой горем жены, от всех — его искали.

Повальные аресты и всеобщая неразбериха продолжались еще месяца два, и все это время полковник скрывался по конспиративным хатам, стараясь наладить связь с шефом. Но генералу он был не нужен. Кузовлев пропустил похороны сына, не навестил жену, когда та попала в больницу с сердечным приступом, — он знал, что за ним охотятся, и не мог рисковать понапрасну из-за дурацких сантиментов. Ведь он мог еще пригодиться шефу.

А жена, всегда понимавшая его и прощавшая, на этот раз не поняла и не простила его.

— Это ты должен был умереть! — сказала она ему. Он с трудом узнал в этой бесконечно старой и раздавленной горем женщине свою некогда любимую Лену.

Она была права. Все так вместе сошлось в одной точке: гибель сына, предательство его шефа, упреки жены… После этого, внешне оставаясь прежним, полковник внутренне сильно изменился. Кровь сына врезалась ему в память мучительным воспоминанием. Он не мог отвести от нее внутреннего взгляда. Он хотел видеть ее снова и снова… Что ему оставалось делать? Только надеяться на то, что его хватка вновь понадобится шефу. Или тому, кто станет его шефом.

Вскоре о нем забыли все — и друзья, и недруги. У людей короткая память, и через год его фамилия уже никому ничего не говорила. Кузовлев превратился в обыкновенного отставного военного, из тех, что, выйдя на пенсию, устраиваются в службы безопасности крупных компаний, чтобы, вызывая почтительный ужас сослуживцев, выискивать среди служащих, точно вертких вшей, нарушителей режима.

А потом ему удалось найти теплую непыльную работу в охране международной корпорации, которой руководил Игорь Георгиевич. Он проработал там несколько лет, прежде чем босс без опаски стал поручать своему начальнику службы безопасности разного рода неприятные и грязные дела.

С тем архитектором получилось так удачно…

— Степень секретности самая полная, — предупредил его шеф, а приказания шефа он не привык обсуждать.

— Нужна легенда, — тоном рекомендации заметил полковник.

— Ну, допустим, загородный дом для некого обеспеченного человека.

Подходит?

— Это вызовет толки, — возразил Кузовлев. — Кто этот богатый человек, зачем ему уединенный дом, на какие деньги он его строит? Пресса устроит вой. Всплывет ваше имя, вытащат на свет ваши связи с Кремлем. Будет большой шум.

— Просто постарайся, чтобы об этом не болтали, — отмахнулся шеф и вновь склонился к бумагам. Ему и невдомек было, что этими словами он подписывает кое-кому смертный приговор.

Этот архитектор был слишком любопытен… Нельзя быть таким любопытным в наше время. Он из кожи лез, пытаясь разнюхать, кто владелец острова. Какое ему было до этого дело, скажите на милость? Язык у него, казалось, так и чесался от желания выболтать все репортерам.

Однажды на стол Кузовлева легла небольшая заметка в вечерней газете «Паэзе сера».

« — Чем же занимается наш гений, наш современный Корбюзье?» — вопрошал не слишком оригинальный в эпитетах корреспондент. — "Мы позвонили Дино Чентуре.

— Ходят слухи, — сказали мы, — что вы сейчас не у дел, у вас творческий кризис и нет заказов.

— Это совсем не так, дорогой Бенито, — поведал нам наш гениальный друг Дино. — Я сейчас работаю над одним очень престижным проектом, который отнимает у меня все время. Мне приходится целые недели торчать на крошечном острове посреди моря в компании рабочих, инженеров и строителей. То, что я построю, несомненно, произведет фурор. Это будет мой новый шедевр!

— Но для кого ты работаешь, Дино, — спросили мы по-дружески архитектора. Его ответ еще больше подстегнул наше любопытство.

— Мой заказчик — весьма влиятельная фигура из России, однако об этом, друг Бенито, не стоит упоминать…

Скоро, очень скоро наш незаслуженно забытый юный гений от архитектуры затмит шедевры прошлого своим необыкновенным даром, а русский президент наконец получит достойную виллу для отдыха!"

Так был подписан смертный приговор тщеславному архитектору.

Кузовлев не знал, что половину всего сказанного в заметке репортер Бенито выведал у своего маленького болтливого друга, с которым коротал тоскливые вечера в уютной квартире архитектора. Словоохотливый юноша поделился с любовником тем, что знал, а другую половину досочинял сам Бенито, справедливо полагая, что вранье тем более замечательно, если в нем содержится хотя бы гран правды. Репортеру нужны были деньги для Пепо по прозвищу Салаино, смазливого чертенка с абрикосовым пушком на смуглых щеках…

Никто и никогда не узнал, почему вертолет, на котором летел Дино Чентура, рухнул в море. А прекрасный замок, высившийся точно мираж в сиреневом мареве теплого моря, уже готовился принять своих первых гостей.

Глава 8

Утро 3 апреля обрадовало Надю двумя градусами выше нуля и проливным дождем. И это было отвратительно, ведь именно на третье апреля было назначено неофициальное открытие сезона в клубе «Ночные волки».

Ее воображение уже рисовало унылую картину: на мокрой асфальтовой площадке маячат полтора человека на «оппозитах», и группа сочувствующих байкерам зевак открывает сезон, радостно помахивая зонтами. И это вместо праздника ночи, когда дозволено все, когда даже «гайцы» с полосатыми палочками скромно отступают перед двумя сотнями рвущихся в небо зверски раскрашенных коней!

К середине дня погода все-таки прояснилась — проглянуло робкое весеннее солнце. Однако его появление совершенно не сказалось на температуре — она оставалась предельно низкой. Место сбора, смотровая площадка на Воробьевых горах, смутно вырисовывалось в тумане, пластами наплывавшем на столицу. К закату дня в кафе едва набралось человек двадцать, судорожно попивавших кофе в безуспешных попытках согреться. Ни одного мотоцикла пока еще не было — даже самые отчаянные любители езды высказывались в таком духе, что сейчас сесть на байк рискнут только «самые отмороженные». Ведь тому, кто, залив глаза, отважится опробовать блестящую свежим ледком дорогу, гарантирован перелом шеи, если скорость превысит двадцать километров в час.

Хотя выезжать при нуле да еще ночью — это практически диагноз, но, к удивлению Нади, подкатившей к смотровой площадке на новенькой «Ямахе» точно в семь, она оказалась не одна. Кроме суровых, закаленных жизнью обладателей отечественных «Уралов», которым после литра водки даже обледенелая дорога нипочем, на Воробьевых горах вопреки обещанному снегопаду собралось человек триста. Вдоль асфальтовой площадки в несколько рядов выстроились байки. По древней традиции, они располагались кучками: справа — «оппозитчики» и «чопперолюбители», чьи аппараты поражали обилием и массивностью наваренных железок, ближе к церкви — почитатели трехзначных скоростей и полных обтекателей.

В толпе царило оживление. Возбужденные долгой зимней разлукой друзья встречали веселыми криками любой движущийся объект, будь то экзотическое «купе» или рычащий «чоппер». По заставленной техникой проезжей части циркулировали бородатые байкеры в клепаных куртках, а дамочки в кожаных джинсах ищущим взглядом нежно окидывали их мужественные лица.

Появление Нади было встречено приветственными возгласами.

— Ого, Надюха! — Трехметровый детина по кличке Полковник, старый друг Паука, дружески хлопнул девушку по кожаной спине. — Откуда «рисовую ракету» прибомбила?

Надя лишь загадочно улыбнулась, ища глазами в толпе своего приятеля. Среди поблескивавших хромированными частями мотоциклов она разглядела огромный раскрашенный в тигровые цвета «Харлей» Паука и на малом газу подкатила к нему. Ей не терпелось поведать о сегодняшнем приключении.

Захлебываясь, она рассказывала о своем поединке с зажравшимся «плохустиком» в новеньком «мерсе». Потягивавшие пиво «перцы» с косынками на головах, в кожаных перчатках внимали ее рассказу, одобрительно покряхтывая:

— Молодец! Как ты его! Правильно!

— Ногу не свернула, когда по зеркалу била «казаками»? — обняв ее за плечи, заботливо спросил Паук. — Могла ведь отлететь под колеса, как мячик в пинг-понге.

— Все было по науке, — гордо улыбнулась Надя. — Хряк — и все! Они еще пытались за мной гнаться, но куда там! Я в переход — и уже на другой стороне стою, они только зубами скрипят. Так им и надо!

— Ну, вот тебе и открытие сезона! — восхищенно протянул тип по прозвищу Зверь, гордо восседавший на видавшей виды «Хонде», которую три года самолично собирал из деталей, найденных на свалках ближнего Подмосковья. — По этому поводу нужно выпить. Слышь, Надюха, не боишься, что этот тип вычислит тебя по номеру?

— Пусть рискнет здоровьем, — хмыкнула Надя и задорно тряхнула рыжей, спутанной от ветра гривой. Паук прижал девушку к себе и горделиво произнес:

— Моя школа!

Когда короткая стрелка часов нехотя перевалила за единицу, веселье на Воробьевых горах достигло критической точки, а столбик термометра окончательно ушел в минус. В свете фонарей мистически поблескивал асфальт, а на обочине между деревьями смутно чернели глыбы слежавшегося грязного снега.

Звенящая бутылками толпа постепенно редела: незакаленная молодежь дружно впадала в алкогольную кому и отчаливала восвояси, а солидная публика шла догуливать праздник в более теплой обстановке — клубах, барах и личных гаражах.

Часам к трем под воздействием низких температур веселье угасло окончательно, и Надя со своим приятелем и его друзьями отправились на «Свинодром» — одну из баз «Ночных волков».

Бешено ревя моторами, кавалькада мотоциклистов летела по тихим ночным улицам мимо салютующих работников ГАИ на перекрестках. В лицо бил упругий ветер, от морозного воздуха перехватывало дыхание, щеки покрывались ледяной коркой, а руки коченели, примерзая к рулю.

В воздухе кружились слабые чахоточные снежинки, но даже снег теперь не мог испортить Наде настроения — сезон все-таки был открыт, и любые погодные каверзы могли лишь ненадолго задержать бесповоротное наступление великого Времени Сухого Асфальта. Время Сухого Асфальта — это пора полета и движения, единственное время настоящих байкеров, для которых остановка означает немедленную и бесповоротную смерть.

— У меня есть новые сведения! — Лариса напряженно откинулась в кресле и перехватила пальцами слабо дымившуюся сигарету.

— Что такое? — произнесла она в телефонную трубку.

— У него новая пассия.

— Кто она? — хищно прищурила она зеленоватые бесовские глаза. — Я ее знаю?

— Официантка из грязного бара в рабочем районе, — иронически ухмыльнулся голос в трубке. — Ну и вкусы у него! Наверное, после изысканного ресторана особенно сильно тянет на гамбургеры…

Лариса улыбнулась, оценив тонкий. комплимент.

— Значит, танцовщица забыта? А как поживает мой мешок с деньгами?

— Этот мешок изрядно похудел за последнее время. Его пощипала одна верткая фирма, именуемая вполне невинно — «Насос трейд». Руководит ею некая бойкая дамочка, которая не стесняется запускать руку в чужой карман.

— И что, крупно она его выпотрошила?

— Да уж, постаралась. Обычная схема — деньги перечислили в банк, а потом они пропали со счета неизвестно куда. Но и это не главное… Он продает все свои ликвидные акции. Насколько удалось проследить цепочку, их конечный пункт — оффшорные компании на Кипре. Вот что мне приходит в голову… Не собрался ли он свернуть дела?

— Как это?

— Ну, закончить бизнес. Вывозит капиталы за рубеж, чтобы уйти на покой…

— Это исключено! — невозмутимо заметила она после некоторого раздумья. — При его влиянии, при его связях… Добровольно отказаться от этого — нонсенс!

— Зачем же тогда он строит убежище на острове? Рассчитывает, что там никто его не достанет!

Она помолчала, в бессильной ярости кусая губы.

— Я… Я не позволю ему удрать от меня! Холодные пальцы сжали виски. Надо что-то придумать. Но что?..

— Груз будет доставлен по воздуху, — предложил Кузовлев. — Просто и надежно.

— Не лучше ли морем?

— К острову из-за рифов можно подойти только на плоскодонке.

— А как же безопасность? — нахмурился шеф.

— Безопасность стопроцентная. Ветер, болтанка исключены. Можно доставить хоть богемское стекло и быть уверенным, что ни один, самый тонкий, бокал не треснет.

— А как пилот?

— Его молчание будет обеспечено, — с чуть заметной усмешкой ответил начальник службы безопасности.

Ему нравилось то, чем приходилось заниматься сейчас. Очень нравилось. Он в этом деле чувствовал запах крови. Он чуял его своим обострившимся нюхом, и этот запах казался ему таким мучительным и приятным, что хотелось завыть от наслаждения. И, закрыв глаза, он вновь вспомнил гибель своего сына. Вот и тогда он тоже чувствовал тягучий сладковатый запах крови. И тогда тоже…

Пока их четыре. Мало. Кого же еще взять с собой, нахмурился он.

Профессор Гомиашвили в своем фундаментальном труде рекомендует, чтобы замкнутый коллектив состоял из семи-восьми человек. Пусть будет семь — это счастливое число, оно приносит ему удачу.

Он закрыл лицо холодными ладонями. Задумался. Вспомнил, как еще недавно ходил с женой на концерт начинающей звезды. Понравилось. Как ее звали?

Как-то на "а"… Анастасия, Аделаида… Надо бы вспомнить. Голос у нее был хороший. И не настолько уж она известна, чтобы ее отсутствие на эстраде произвело фурор.

Хорошо. Еще кто? Ну, допустим, пусть будет эта белобрысая самодовольная особа, много мнящая о себе. Ее отца он хорошо знает. Слишком хорошо, чтобы сохранить с ним приятельские отношения. Он удавится за каждый доллар, хотя в день зарабатывает миллион. Говорят, он ненавидит расплачиваться за еду в ресторанах. Будет забавно, когда его дочь…

Ну и кого-нибудь для души… У него есть на примете один симпатичный человечек. Они познакомились случайно, во время пробежки в парке.

Он оступился, подвернул ногу, она не раздумывая бросилась на помощь ему, наложила повязку, довела до машины. Еще он думал прислать ей цветы в знак благодарности, но в текучке повседневных дел позабыл о своем намерении. Что ж, еще не поздно все исправить. Он подарит ей вечное счастье. Разве этого мало?..

Итак, решено… Их будет шесть.

Многие обыватели, упирая только на броские внешние атрибуты, безбожно путают рокеров и байкеров. И те и другие, правда, похожи — и внешностью, и образом жизни, — зато кардинально отличаются по своей глубинной философии, вкладывая даже в саму езду на мотоцикле совершенно различный смысл.

Смысл рокерства в ярко выраженном протесте против скуки и размеренности современной жизни. Этот протест выражается в пристрастии к черным одеждам, в обилии железных цепей, черепов и в категорическом отрицании устоев омещанившегося общества. Художественное выражение этого протеста — тяжелый полуподпольный рок, его болезнь — смерть от передозировки наркотиков. Совсем не то милые и безобидные байкеры. Большинство из них в свободное от езды время прилежно служат в различных конторах, офисах и банках. После работы они нацепляют «косухи», надевают подбитые железными подковками «казаки», выводят из стоила своих застоявшихся железных коней и растворяются в ночи, летя навстречу ветру и собственной гибели. Это большей частью невинные тихопомешанные люди, зацикленные на своих железных конях. Всю зиму и добрую часть весны они днюют и ночуют в гаражах, разбирая по косточкам мотоциклы, чтобы к весне собрать из них доселе не виданное чудо.

Но и это не главное… Философия байкерства не столько в протесте, сколько в движении. Остановка для настоящего байкера означает физическую смерть. Жизнь в движении, и в движении — жизнь. Ведь «убиться» на мотоцикле проще простого. Резкий боковой порыв ветра, лопнувшая шина или цепь передачи, клин двигателя, мокрая листва или рельсы, пятно машинного масла, банальный камень — и машина на скорости за сотню идет юзом, а потом — падение. Своего «последнего» падения ждешь каждую секунду, и ожидание завораживает, как медитация. Вот только встретить этот миг хочется с широко открытыми глазами.

Воздух на скорости 120 километров в час проникает в шлем, раздирает рот, глаза становятся рачьими — под веки попадает сокрушительный ветер. На скорости 140-150 с головы уже срывает шлем, а из-за жуткого дорожного полотна (иного в нашей стране нет) начинаются страшные вибрации. А холод! Даже в теплый летний день, летя за городом по трассе, в низинах мерзнешь в полосах холодного, остывшего воздуха, но зато через секунду, когда взлетаешь на холм, тебя обдает африканской жарой. Но самое страшное для мотоциклиста — дождь. Тогда уж пьешь воду стаканами. Останавливаться на обочине бессмысленно, лучше ехать — так почему-то теплее. Морось, попадающая на лицо сквозь забрало, напоминает булавочные уколы, тогда как крупные ливневые капли похожи на удары кулаков, и во рту появляется металлический привкус крови.

Зато, когда рядом летят твои друзья, и ты знаешь, что в случае падения они обязательно придут тебе на помощь, когда упругий воздух ласкает лицо, а кожаная куртка ведущего как путеводный маяк виднеется где-то далеко впереди… кажется, что это и есть счастье!

Со стороны групповая езда байкеров четкостью и слаженностью напоминает физкультурные праздники времен тоталитаризма. Есть ведущий, есть замыкающий. Все сигналы ведущего повторяются водителем каждого мотоцикла: пальцы рогулькой — выстраиваемся в колонну по двое. Один палец вверх, в затылок — дорога сужается. Скорость колонны на трассе определена раз и навсегда: 100 — 120. Тех, кто не может держать общий темп, не уважают. Ясно сразу — человек боится скорости и рискованных обгонов. А рисковать приходится постоянно, иначе безнадежно отстанешь и поломаешь весь ритм движения. Так что скучно не бывает — надпочечники только и успевают выбрасывать в кровь адреналин…

Автомобилисты недолюбливают байкеров за вертлявость и непредсказуемость. Московское ГАИ относится к ним добродушно-снисходительно, как к любимым, но шаловливым детям или как к одной из достопримечательностей города. Рядовые граждане их просто боятся, по простоте душевной путая с бандитами. Да и внешний вид любителей быстрой езды внушает опаску. Вместо белых одежд и крыльев за спиной они носят черную клепаную кожу, косынки, завязанные узлом на затылке, черные перчатки, «казаки», подбитые железными подковками, которые при экстренном торможении выбивают из асфальта красивые искры.

Страх рядовых граждан перед ни в чем не повинными байкерами проистекает из самой истории этого движения. Недаром за ними в американских Штатах закрепилось выражение «беззаконные байкеры» — «outlaw bikers».

В конце сороковых годов молодежь, вернувшаяся домой, в Америку, после Второй мировой войны, была крайне разочарована тем, что она нашла дома.

Пуританские нравы, коммерческий дух и всеобщее показное ханжество рядовых американцев как-то не увязывались с понятием «великой американской мечты», которую защищали бывшие солдаты. Многие из них так до конца и не смогли найти себя в ставшем чужим для них обществе. Часть из них оседлала мотоциклы, оделась в черную кожу, нацепив на нее трофейные свастики и железные кресты. Вскоре первые байкеры стали объединяться в сообщества, живя по старым, понятным им фронтовым принципам. Так были организованы первые известные клубы — «Market Street Commandos», «Booze Fighters», а также «P.O.B.O.B» («Pissed Off Bastards of Bloomington» — переводится примерно как «пьяные зассанные ублюдки из Блумингтона»). Почти все они в это время были членами Американской мотоассоциации (АМА) и активно участвовали во всех гонках и мероприятиях, которые устраивались под ее эгидой. Народом они были буйным, и их деятельность в один прекрасный момент стала слишком активной.

В 1947 году во время гонок, проводившихся Ассоциацией, в двух калифорнийских городах Холлистере и Риверсайде ситуация неожиданно вышла из-под контроля. Байкеры практически захватили оба городка и в течение нескольких суток терроризировали их, рассекая на ревущих «бобберах» по улицам и врываясь прямо на своих аппаратах в кафе и рестораны. При этом местные правоохранительные органы были бессильны против толпы от души развлекающихся пьяных молодчиков. Всеобщее веселье и невинные байкерские забавы были подло прерваны при помощи Национальной гвардии и шлангов лесных пожарных. Шериф из Риверсайда в интервью, взятом после инцидента, впервые использовал название «беззаконники» — «outlaw bikers».

После этого журнал «Times» широко осветил мероприятие в Холлистере и даже выделил первую страницу обложки под фотографию абсолютно пьяного байкера, сидящего верхом на «боббере», припаркованном в куче пустых пивных бутылок.

Этот имидж был подхвачен, увековечен и разнесен по всей Америке в 1950 году режиссером Стенли Крамером в фильме «Дикарь» с Марлоном Брандо, в главной роли. Америку начала трясти очередная паранойя: при приближающемся реве «Харлея» народ начинал вооружаться и готовиться к вторжению диких орд.

Репутация мотоциклистов была сильно подпорчена. Кроме самих мотолюбителей от этого страдала Американская мотоассоциация, так как договориться с властями о проведении гонок стало просто невозможно. В конце концов президент АМА обратился к народу с речью, в которой он подчеркнул, что из всех мотоциклистов в США только 1% является зловредными хулиганами и возмутителями порядка, тогда как остальные — законопослушные паиньки. «Беззаконники» выслушали речь, ухмыльнулись и гордо пришили к своим кожаным одеждам нашивку «1%», чтобы ни у кого не оставалось сомнения в том, к какой части мотоциклистов они относятся.

Но таких бестормозных личностей среди байкеров действительно меньшинство. Главное для них — это свобода и наслаждение ею, погружение в мир близких по крови, общение с братьями по духу.

Надя попала в компанию байкеров еще в младенческом возрасте, лет в десять. Ее старший брат Юрик был помешан на мотоциклах и целыми днями пропадал в гараже неподалеку от дома. Там же обычно вертелась младшая сестренка, предпочитая играм с плюшевыми медвежатами возню с шарикоподшипником или цепью передач. Точно запах самых приятных духов, девчушка вдыхала аромат бензина и машинного масла.

Когда ей исполнилось двенадцать, Юра, снисходительно посмеиваясь, в первый раз посадил сестренку на пожарно-красную старушку «Яву». В гараже, заваленном запчастями, был установлен тренажер, на котором Юра учил сестру «вывешиваться» — менять центр тяжести для прохождения поворотов. Установив мотоцикл на центральную подножку, Надя забиралась на него так, чтобы тело наполовину висело в воздухе. Затем брат требовал отпустить руль, сохраняя положение, — и девочка благополучно падала с мотоцикла на цементный пол, очень холодный и твердый.

— Ты должна опираться внешним коленом на бак, а ногу вообще можешь убрать с подножки… — учил сестренку Юра. — Вот так! А теперь наклони башку (Юра был не слишком-то разборчив в выражениях), задницу перенеси в воздух и наклонись, как будто летишь… Вот балда! Говорят же тебе, угол наклона у тебя с мотоциклом должен быть одинаковый, ясно? Чего ты отклячилась? Отпускай руль!

Ага, видишь, не упала! Вот оно, правильное положение!

— Тяжело висеть! — тоненько пищала Надя.

— Ничего, на скорости тебе центробежная сила поможет… Ну вот, опять раскорячилась, как горилла… Учишь тебя, учишь… В такой позе одна неровность — и нога соскользнет, повиснешь на руле и… Большой Бам! Тело должно быть расслабленным, даже разболтанным, но при этом ты должна слиться с машиной в одном порыве!

Надя тихонько кряхтела, потирая ушибленные бока и ведя счет синякам уже на десятки. В четырнадцать она уверенно разъезжала на «Яве» по окрестностям, пока Юра, одетый в черные клепаные одежды, обнимался в гараже с очередной поклонницей.

Свое первое ребро девушка сломала в пятнадцать, навернувшись на мокром асфальте, а первое сотрясение мозга получила в шестнадцать. После этого, чтобы не остаться без мозгов, она предпочитала ездить в защитном шлеме, хотя среди ее знакомых байкеров это и считалось немодным.

Когда старшего брата забрили в армию, Надя как правопреемница завладела его «пожарной» «Явой», которую давно уже могла разобрать и собрать с закрытыми глазами. В то время в Москве кроме шедевров отечественного машиностроения, тяжеленных, мощных, но инертных «Уралов», «ИЖей», «М-72», наконец стали появляться и первые заморские ласточки: легендарные «Харлеи», «Кавасаки», «Хонды», «Дукати», «Индианы». Некогда казавшаяся Наде прекрасной старенькая «Ява» на фоне заморских обтекаемых радостей теперь смотрелась неповоротливой простушкой, да еще и с дурными манерами. Свечи на ней приходилось менять через каждые сто-двести километров, то и дело в ней что-то портилось, заклинивало и горело. Девушка мечтала о том времени, когда у нее будет достаточно денег, чтобы позволить себе изящного заморского красавца, так легко взлетающего над землей, как будто у него есть крылья.

После окончания школы вопрос об учебе для Нади не стоял. Имея мать-алкоголичку и отца, еще в незапамятные времена растворившегося в неизвестном направлении, мечтать о высшем образовании было непозволительной роскошью. Связи братца Юрика, к тому времени оттрубившего свои два года в мотопехоте, позволили девушке устроиться на работу в байкерский клуб, где она, одетая в кожаное мини, каждый вечер сияла апельсиновыми волосами за стойкой бара, разливая пиво и водку жаждавшим горячительных напитков мотоциклистам.

Бар «Голодная утка» находился в бывшем складском помещении. Обычно сюда приходила публика дикая и колоритная, вооруженная монтировками и бейсбольными битами, ставшими популярными, благодаря своим высоким убойным качествам. Здесь всегда можно было рассчитывать на небольшую дружескую драку, которая заканчивалась парочкой проломленных черепов. Здесь подпитые развеселые девчонки, вдоволь натанцевавшись на столах, оставляли лифчики на специальной вешалке, вызывая восхищенное улюлюканье поклонников в клепаной коже. Здесь было полно девиц без комплексов, мечтавших о крепких байкерских объятиях.

Ближе к вечеру окрестности клуба оглашал мотоциклетный рев, и вскоре все пространство вокруг старого склада заполоняли хромированные рогатые чудовища, поджидавшие своих хозяев. Некоторым особо уважаемым индивидуумам разрешалось подъезжать на своих машинах прямо к барной стойке и распивать пиво, сидя в седле своей железной лошадки. Стены бара украшали старые мотоциклы, светильники под потолком были сделаны в виде колеса, высокие сиденья возле стойки представляли собой мотоциклетные седла, а в оформлении помещения использовались всевозможные запчасти от мотоциклов.

Паук, приятель Нади, стоял довольно высоко в иерархии «Ночных волков». Это был «старый» (ему было уже двадцать семь), заслуженный деятель байкерского движения, не только прошедший школу советского чопперстроения, но и побывавший на «стажировке» в одном американском байкерском клубе.

Возвращение блудного байкера из Америки было немедленно отмечено грандиозной попойкой в клубе «Голодная утка», где старые приятели с трепетом слушали про его заморские похождения.

Паук проповедовал с небывалым красноречием. Его словоохотливость сильно увеличилась от того, что неподалеку маячил силуэт хорошенькой рыжеволосой девушки, вытиравшей тряпкой стойку бара.

— Я разочарован до потрясения, — разглагольствовал Паук. — Что я нашел здесь? Известный по всей России бар «Яма» превращен в забегаловку.

Тусовка — мажоры на супердорогих тачках, туристы и алкоголики. Мусор, тишина, запустение и бешеные цены. Пьянь, спящая на мотоциклах и падающая вместе с мотоциклами. Нет, ребята, Москва — это город, превращающий любую элитарную затею в дешевый кич, в массовое пойло. Так было с рокерами, то же повторяется с байкерами… Люди, исповедующие байкерство как образ жизни и философию, смешиваются с толпой гопников на «Уралах». В Америке, перцы, такое невозможно…

Девушка за стойкой бара пренебрежительно хмыкнула.

— Этот тип, — шепнула Надя подруге, — кажется, не в гараже вкалывал в Нью-Йорке, а получал степень бакалавра в тамошнем университете.

Чувствуя, что девушки говорят о нем, Паук удовлетворенно улыбнулся.

Утомившись американскими клепаными красавицами с надувным бюстом, он только теперь понял, что соскучился по русским байкершам.

— Что это за рыжая девчонка? — указал он подбородком на Надю.

— Сеструха Ржавого, — ответили ему. Брата Нади Юрика из-за рыжеватого цвета волос прозвали Ржавым.

— Ничего телка! — одобрил Паук и решил, что для полноты впечатлений от возвращения домой ему нужно только закрутить любовь с красавицей, вытиравшей тряпкой пролитое пиво…

Уже после закрытия бара, когда охрана выносила из помещения упившихся в стельку байкеров и складировала их во дворе, благо погода стояла сухая и теплая, Надя вышла на свежий воздух, мечтая лишь об одном: как можно скорее добраться домой и завалиться в постель. Ее старенькая «Ява» долго фырчала, не желая заводиться.

Ночной мрак прорезал сноп света, и гулкое рычание, постепенно приближаясь, сделалось громоподобным.

— Подвезти, красотка? — Паук пьяненько подмигнул девушке и кивнул на заднее сиденье.

— Отвали! — хмуро ответила Надя, не расположенная к продолжению знакомства.

Наконец старушке «Яве» надоело капризничать, и она завелась, выпустив в воздух струю синевато-черного дыма. Девушка вскочила в седло и, горделиво тряхнув огненно-рыжей гривой, растворилась в ночи. Паук остался в замешательстве. Он не привык, чтобы симпатичные девушки пренебрегали его заграничными рассказами.

А девушка ему очень понравилась. Он видел, как она плавно и красиво стартовала, как изящно и вместе с тем уверенно вошла в крутой поворот при выезде со двора, едва не чиркнув носком ботинка по асфальту — высший пилотаж! И тогда Паук решил действовать через ее брата.

Точно в аристократическом обществе английских снобов, он был торжественно представлен Наде на одной из тусовок.

— Сеструха моя. Ниче так ездит, — снисходительно кивнул в сторону Нади Ржавый. — «Яву» я ей отдал, пусть тренируется. Помнишь мою «Яву» — то?

— Ага! — кивнул Паук. — Тебе еще Корень помогал раму для нее разваривать.

Вскоре московский клуб «Ночные волки» получил от финского клуба под названием «Валка Айо» («Walkka Ajo») приглашение на слет байкеров и собрался ехать на тусовку в дружеское забугорье. Число участников было ограничено десятком человек — иначе колонна сильно теряет в скорости передвижения, маневренности и в теплоте отношений.

Надя сразу же загорелась ехать. Но ее не хотели брать.

— Только одни «перцы» едут, — передавая отказ президента клуба, сказал братец Юрик и не замедлил присовокупить:

— Да ладно тебе, Надь, это ж тыща кэмэ! Еще свалишься с непривычки…

— Не свалюсь! — зло сжала губы Надя и упрямо заявила:

— Тогда я одна поеду. Без вас всех!

— Как это одна? — удивился Юрик. — А вещи, а запчасти? У нас будет машина сопровождения с едой рюкзаками и спальниками, а у тебя? На своей «Яве» ты дальше Московской области не уедешь.

— Уеду, — скрипнула зубами Надя и упрямо тряхнула ярко-рыжей головой.

На сочувственный взгляд Паука, слышавшего разговор брата с сестрой, Надя ответила открыто ненавидящим взглядом.

— Понимаешь, вбила себе в голову, что ей нужно к «финикам», хоть кол на голове теши! — пожаловался Юрик Пауку.

— Ну так надо взять!

— Вот еще, возиться с ней, — лениво заметил Ржавый, с детства сохранивший к сестре снисходительно-пренебрежительное отношение. — Да и сам Хирург против…

— Я поговорю с ним, — пообещал Паук. Увлекшись обсуждением продуктовой «раскладки» для предстоящей поездки, Юрик мгновенно забыл и о расстроенной сестре, и о словах Паука. Поскольку в Финляндии цены по послекризисным меркам казались баснословно высокими, было решено продуктами затариться еще дома, а на чужбине питаться вывезенной с родины колбасой, сыром и водкой. На совещании договорились, какие запчасти везти с собой, расписали время прохождения маршрута, обсудили прочие организационные мелочи.

Потом к нахохлившейся Наде подошел Паук и бросил равнодушно, не глядя в глаза:

— Все нормально, ты едешь. Опушенные рыжими ресницами глаза Нади — коричневато-зеленые, с радиальными лучиками, делавшими их похожими на солнце, сначала радостно вспыхнули, но потом погасли.

— Без вас обойдусь! — зло бросила она.

— Не дури! — грубо оборвал ее Паук. — Сказано — ты в составе группы. И баста!

Юрик был удивлен, узнав, что Хирург отчего-то переменил свое решение. Он снисходительно потрепал сестру по рыжим кудрям и заговорщически подмигнул:

— Слышь, а правда, что ль, Паук к тебе неровно дышит, а?

Но Надя только фыркнула в ответ и перевела разговор на другое. Она презирала мужчин, у которых голова кружилась от ее рыжих волос.

Впрочем, из Финляндии в Москву Надя и Паук вернулись друзьями.

Глава 9

— Схема доставки груза следующая, — произнес Кузовлев. Деловито зашуршала бумага. — На складе, оборудованном автопогрузчиком, он будет упакован в контейнеры и затем доставлен в аэропорт. Оттуда — в Афины, а далее вертолетом на объект. Вызывает вопрос процедура оформления документов. Как оформлять груз?

Не можем же мы…

— Оформление? Оформи как «груз 200», — холодно улыбнувшись, произнес шеф, и Кузовлева передернуло от сладострастного ощущения смерти.

«Груз двести» — это звучало как симфония высших сфер. Конечно, таможенники не станут придираться к грузу, маркированному таким образом, и контейнеры избежат проверки. Это гнилое племя, только заслышав аромат смерти, сбежит подальше, гонимое ужасом.

— Любой другой вариант вызовет лишние расходы, кривотолки и большой резонанс. И время, — убедительным тоном произнес Кузовлев.

— Тогда все, — шеф жестом показал, что разговор окончен.

Но начальник охраны вопросительно застыл в дверях.

— Еще вопросы?

— Да… Зная точно о характере груза, я мог бы предложить альтернативные методы и…

— Там будут люди. — Губы шефа превратились в тонкую серую ниточку.

— Ясно?

Гурьянов с колотящимся сердцем отпрянул от двери, возле которой стоял уже битых полчаса, подслушивая разговор. Неужели шеф задумал тайком вывезти кого-то из страны? Кого же? Конечно ее, Ларису. «Груз двести»… Он вывезет ее, чтобы потом убить! Нужно срочно ему помешать!

А Кузовлев удовлетворенно опустил глаза. От этой истории за километр разило смертью.

Ранним утром в квартире Алены раздался телефонный звонок. Девушка еще спала после трудовой ночи. Ночи, полной обольщений, разочарований и надежд, которые никогда не оправдывали ожиданий.

— Алло! — Протяжный зевок в трубку свидетельствовал, что для человека творческой профессии час дня — это еще раннее утро.

— Вас беспокоят из социологической службы, — скороговоркой протарахтел женский голос. — Вы готовы ответить на несколько вопросов?

— Какие вопросы? — густым спросонья голосом ответила Алена. И тут же, прокашлявшись, произнесла:

— Что вам нужно?

— Я звоню по поручению ассоциации «Новый взгляд». Мы хотели бы встретиться с вами для анкетирования. Несколько вопросов…

— Спрашивайте!

— Нет, нужна личная встреча…

Лично так лично… И вот уже Алена сидит в уютном баре и, то и дело оглядываясь на входную дверь, обескураженно размышляет, какого черта она согласилась на эту бодягу. Какая ей польза от социологического опроса?

Ее злость мгновенно утихла, нежная улыбка, точно солнечный проблеск, проступила на лице: за соседним столиком появился симпатичный парень с ударопрочным подбородком и округлыми шариками бицепсов, отчетливо проступавшими под рубашкой. Через секунду нежная улыбка сменилась неодобрительным фырканьем: к юноше подсела его подруга и одарила его таким долгим, проникновенным поцелуем, что Алена поняла — ее шансы равны нулю.

— Простите за опоздание, пробки! — Запыхавшаяся девушка в светлом плаще с мокрыми дождевыми пятнами плюхнулась на соседний стул. Уже в следующую секунду, отдышавшись, она торопливо раскрыла пухлую папку и взяла ручку на изготовку. — Давайте начнем. У нас очень мало времени, знаете сколько у меня таких, как вы!

Алену обидела не торопливость интервьюерши, а ее последняя фраза «много таких, как вы»… Она решила, что нужно уйти, но почему-то осталась.

— Мы собираем базу данных, — между тем объяснила девушка. — Может, вы слышали, «Нью фэйс» называется, «Новое лицо». Оттуда будут черпать материал кинорежиссеры, художники, рекламщики, клипмейкеры.

— Вот как? — Алена оживилась и даже оторвала завороженный взгляд от понравившегося ей парня. — Это меняет дело…

— Но сначала анкета! — Интервьюерша предупреждающе подняла палец.

Алена принялась исподтишка разглядывать собеседницу. «Бедная, — подумала она, обуреваемая чувством превосходства. — Такая некрасивая… Ничего в ней нет — курносый нос да коса. Кнопка с косой!» И, вытащив из сумочки крошечное зеркало, Алена с удовлетворением убедилась в незыблемости собственной рукотворной красоты.

Вопросы сыпались как из рога изобилия.

— Возраст? Профессия? Перенесенные заболевания? Страдали ли нервными расстройствами? Были ли стрессы?

Алена отвечала, не успевая подумать над ответами.

— Пробовали ли когда-нибудь наркотики? Алкоголь? И снова:

— Были ли у вас депрессии? Попытки суицида? И потом:

— Как вы оцениваете ваше либидо? Ответы: а) высокое, б) среднее, с) незначительное, д) отсутствует.

Алена даже не успела вспомнить, что такое либидо, как с ее языка сорвался уверенный ответ:

— Высокое. Но скоро будет отсутствовать, — глупо хихикнула она, подразумевая под этим известные ей одной обстоятельства.

— Перенесенные заболевания? Умение играть на музыкальных инструментах? Что любите употреблять в пищу? Нет ли у вас аллергии?

Алене пришлось ответить еще на добрых три сотни вопросов, прежде чем сумасшедшая девица наконец отстала от нее. Кнопка с косой собралась уходить так же неожиданно, как и появилась.

— А как же база данных? — крикнула ей вдогонку Алена.

— Мы сообщим дополнительно, — прочирикала девица, будучи уже в дверях.

А головку Алены уже будоражили невероятные мечты… Она представляла, как, увидев ее фото в базе данных, мужественный заграничный режиссер пришлет ей приглашение в Голливуд. «У вас необыкновенное лицо, — скажет он ей. — Я еще не встречал такой прекрасной девушки…» — Он будет смотреть на нее обожающими глазами, как тот парень за столиком на ту девушку, а потом… Что будет потом, Алена не знала.

К вечеру того же дня пухлая папка с исписанными вопросами листками легла на стол Кузовлеву. Тот отправил ее в сейф, где своего часа ждали еще шесть аналогичных папок с чьими-то неизвестными ответами…

Это было уравнение с шестью неизвестными, и только один человек знал, как оно решается. И он собирался решить его.

Гурьянов наткнулся на папку случайно. Готовя материалы для арбитража, он искал документы по сделке с фирмой «Насос трейд» и увидел распахнутую дверцу сейфа, который никогда, ни при каких обстоятельствах не оставался открытым.

Времени было мало… Неужели это те самые документы, которые…

Сверху валялся листок бумаги, исчерченный небрежными линиями. Список на листке гласил: "Транспортировка товара для упаковки и обработки — Л. Серпионов.

Производство контейнеров, доставка товара и упаковка груза — И. Кедров.

Доставка груза — А. Кузовлев. Расчетное время на транспортировку и обработку товара — полтора часа, на упаковку — сорок минут, на доставку в аэропорт — час двадцать три минуты".

Ниже красовалась схема странного параллелепипеда, похожего на ящик, внутри которого было схематически изображено нечто расплывчатое с поперечной надписью «товар». Это нечто окружали странные закорючки, от которых отходила острая, как игла, стрелка с надписью «изоляционный материал». Кружочки по периметру носили название «вентиляционные отверстия». Закорючка вверху обозначалась как «самооткрывающийся механизм». Все это было так странно и непонятно…

Гурьянов едва успел отпрянуть от сейфа, когда в коридоре послышались приглушенные ковровым покрытием шаги. Послышались голоса. В одном из них Гурьянов сразу же узнал голос Иллариона Кедрова, человека из службы безопасности компании.

— …обеспечит ли конструкция? — донесся обрывок последней фразы.

— Я объясню принцип действия, — убедительно ворковал баритон Кедрова. — Это простой, но очень надежный механизм…

Сгруппировавшись, как пантера для нападения, Гурьянов отпрянул в глубину комнаты и притаился за портьерой, прикрывавшей вход в соседние апартаменты, а потом бесшумно приоткрыл створку двери и выскользнул в смежную комнату. Из своего убежища он слышал разговор так отчетливо, будто находился возле беседующих.

— …под действием силы тяжести пружина натягивается, блокируя механизм самораскрытия. Когда контейнер будет опущен и трос отстрелится, без натяжения пружина сократится и стенки раскроются, подобно створкам раковины.

— Все готово?

— Да, монтаж контейнеров завершен, скоро они будут доставлены на место.

— Час "Ч" будет назначен через несколько дней…

Звук удаляющихся шагов свидетельствовал о том, что совещание закончено. Потом послышался грохот запираемого сейфа, приглушенный зуммер телефонной трубки, и через секунду негромкий голос проговорил:

— Гурьянова ко мне… Вышел по делам? Так найдите…

Михаил напрягся в своем убежище. Потом приоткрыл дверь в общий коридор, в щель сразу же пахнуло сквозняком.

Не время сейчас заниматься делами. Ему нужно срочно связаться с Ларисой. Ведь до часа "Ч", как он слышал, осталось совсем немного… Нужно торопиться!

В регистратуре новой, только что отстроенной клиники «Медицина — 21 век», где лечились лишь очень обеспеченные люди, дорожившие собственным здоровьем, было, как всегда, безлюдно и красиво. Пустоту гулких коридоров разнообразили только мамочки с детишками да две-три престарелых дамы, которых заботливые сыновья прикрепили к поликлинике, чтобы им было где почесать языки.

Работы в регистратуре не хватало и для двоих медсестер, а тут еще из дирекции прислали третью.

Это была невысокая девушка в белоснежном халате и накрахмаленной шапочке, с толстой косой вдоль спины.

— И зачем тебя сюда прислали? — удивилась Марья Антоновна, старшая из двух регистраторш.

— Учиться, — робко пискнула кнопка с косой, в которой с трудом можно было узнать бойкую сотрудницу программы «Новый взгляд».

— Только что после медучилища? — уверенная в ответе, спросила Марья Антоновна. — Ну, учись, учись… — И негромко шепнула подруге:

— Небось по знакомству сюда запихнули. Смотри, погонят нас с тобой с теплого места…

Но тревожные ожидания регистраторш не сбылись. Кнопка с косой проработала в клинике всего один день и к вечеру бесследно исчезла вместе с белым халатом и крахмальной шапочкой. Вместе с ней исчезла и медицинская карточка Стрельцовой Ольги Витальевны. Тот, кто распорядился ее изъять таким специфическим способом, рассчитывал, что она больше ей никогда не пригодится.

Никогда!

— Ничего не понимаю! — раздраженно произнесла Лариса, нервно расхаживая по комнате. — Какой груз, какие контейнеры? Ерунда какая-то!

Михаил в ответ пожал плечами, уныло глядя перед собой.

— Не нравится мне все это! — Лариса раздраженно щелкнула зажигалкой, раскуривая сигарету.

Пальцы Гурьянова, как всегда в минуты раздумья, потянулись к высокому, с глубокими залысинами лбу и принялись ерошить волосы. Он знал, что Лариса терпеть не могла этой его привычки во время размышления теребить остатки своей шевелюры, но ничего не мог с собой поделать.

— Прекрати! — взвилась Лариса и взбешенно раскрошила сигарету.

Гурьянов испуганно отдернул руку и обиженно нахохлился. Лариса тут же бросилась к нему с извинениями.

— Прости, прости меня, — нежно проговорила она, прижимаясь к нему щекой. — Я сегодня сама не своя. Чувствую, все уплывает от меня…

— Может, ничего страшного? — с надеждой проговорил Гурьянов. — Может, просто контрабанда?

— Не знаю! — Лариса вновь схватилась за зажигалку. — А если контрабанда, то чего именно?

— Наркотики? — неуверенно предположил Михаил. — В пяти контейнерах поместится несколько тонн этого добра. Прибыль будет исчисляться миллионами.

— На кой черт ему наркотики посреди моря?

— Перевалочная база?

— Версия принята, — кивнула Лариса, но сразу же возразила:

— А тогда зачем для перевалочной базы возводить роскошный дом с садом?

— Для отвода глаз.

Они еще немного помолчали, прокручивая в голове десятки идей одновременно.

— Может быть, вывоз долларов? — с надеждой промолвила Лариса.

— На кой черт долларам вентиляционные отверстия?

— Чтобы не заплесневели!

Они вновь обескураженно замолчали.

— Нам не хватает информации, — наконец признал Михаил, — и ее неоткуда взять. Это дело курирует служба безопасности. А они не оставляют ни следов, ни документов… Кузовлев работает чисто.

Лариса вновь нервно закурила.

— А что насчет той девицы из бара?

— Ложный след, — отрезал Михаил.

— И кто же теперь у него?

— Некая Наташа.

— Кто она? — В голосе Ларисы звучало презрение, слишком похожее на обиду.

— Обыкновенная учительница средней школы. По виду типичная девочка-ромашка. Живет с бабушкой, не замужем, но есть официальный жених, владелец контейнера на оптовом рынке.

— Владелец контейнера? — оживилась Лариса. — Вот оно! Горячо!

Она по-наполеоновски скрестила руки на груди. Ее вид демонстрировал, что ей не терпится вступить в борьбу.

— Слушай, узнай ее адрес, место работы и что-нибудь такое, личное… Чем увлекается — все, что найдешь.

— Зачем тебе?

В ответ Лариса тонко улыбнулась:

— В постели, мой дорогой, выбалтываются самые сокровенные тайны. Я подружусь с ней, и она с удовольствием выложит маленькие секреты моего большого мужа.

— Гениально! — одобрил Михаил. Он подошел и обнял ее. — У тебя светлая голова, дорогая.

— Нужно торопиться.

— Да, час "Ч" вот-вот наступит…

— Ольга Витальевна! К вам из журнала «Наука и насосы», — нежно проблеяла кудрявая секретарша, чей вид выражал крайнюю степень влюбленности в свою начальницу. — Просят об интервью.

Ольга Витальевна прессу уважала и даже в глубине души любила.

Пресса — это многократно испытанный надежный инструмент, никогда не дававший сбоев. Но сегодня, пролистав ежедневник и морща лоб от разбегавшихся мыслей, Ольга Витальевна произнесла недоуменно:

— Но мы, кажется, не договаривались об интервью!

— Хорошо, я спрошу, — проблеяла секретарша и отозвалась через минуту тем же счастливым голоском:

— Говорят, они сами решили напечатать статью о вас.

— Сейчас освобожусь! — решила директор. Нельзя было упускать возможность бесплатно напечатать рекламу. И, пока корреспондентка шла по коридору к кабинету, Ольга Витальевна в уме набросала короткую речь. Главное сейчас — продвижение на рынке их новой разработки, «ССН-2».

Корреспондентка, по виду — типичная кнопка с косой, вытащила диктофон и блокнот с заготовленными вопросами и, нацепив на нос очки, которые делали ее похожей на кролика, поведала:

— Это будет статья о руководителях нового типа. Мы проводим сравнительное психологическое исследование.

На лице Ольги Витальевны отразилось разочарование. Если бы не боязнь рассориться с прессой, она бы, наверно, сказала «нет». Но лучше потерять несколько минут драгоценного времени, чем потом кусать локти.

— Как быстро вы принимаете решение? Вы часто раздражаетесь? Вы конфликтный человек? Как вы действуете в условиях стресса? Принимаете антидепрессанты?

Эти и еще две сотни вопросов, выпаливаемых с пулеметной скоростью, обрушились на Ольгу Витальевну. Через полчаса, полностью измочаленная, она беспомощно улыбнулась и признала:

— Вы меня совсем загоняли… А когда выйдет статья?

— На днях! — ответила кнопка с косой, уже стоя в дверях. — Сначала нужно систематизировать данные.

— Хорошо… Мне бы хотелось, чтобы вы упомянули о нашей новой разработке, — спохватилась Ольга Витальевна.

— Нет проблем! — пообещала кнопка с косой, выбегая из приемной. — Позвоните мне, и мы договоримся!

Смакуя чашку ароматного кофе, Ольга Витальевна задумалась. Итак, на этом интервью она сэкономила порядочную сумму. Мелькание в прессе дорогого стоит… Ее фирме сейчас позарез нужна статья о «ССН-2».

Она вдавила в стол кнопку вызова секретарши.

— Да, Ольга Витальевна, — проговорил голос, в котором звучало нескрываемое счастье от общения с любимым начальством.

— Ира, продиктуй мне телефон этой корреспондентки, — приказала директор. — На случай, если я захочу внести дополнения в интервью.

— Она не оставила телефона. — Голос секретарши прозвучал растерянно.

— Как не оставила? А визитку? Тоже нет? А редакционное удостоверение она показала? Как нет? А почему же ты не посмотрела ее документы, прежде чем допустить ко мне? — взорвалась начальница.

— Но я не думала… — пролепетала секретарша и тут же умело отвела удар:

— Я спрошу у охраны. Может быть, они записали…

Но в журнале охраны, куда секьюрити прилежно вписывали имена посетителей и номера предъявленных ими документов, значилась лишь некая Алла Борисовна Пугачева, корреспондент журнала «Наука и насосы».

Кинулись искать в справочнике — журнала с таким названием не оказалось. Позвонили в милицию, чтобы сообщить о посещении неизвестной девицы, возможно террористки, посетившей здание с разведывательными целями. Милиция реагировала вяло, как она реагирует всегда, по любому, даже жизненно важному поводу.

— Если еще раз придет — задержите и сообщите нам, — лениво промямлил в трубку дежурный.

Ольга Витальевна застыла у телефона, обуреваемая дурными предчувствиями.

— Это Проньшин! — прошептала она побелевшими губами. — Это он подсылает ко мне разведчиков… А завтра пришлет убийцу!

Отныне она решила стать вдвойне осторожной и срочно принять контрмеры.

Через несколько минут Ольга Витальевна открыла сейф, стоявший в ее кабинете, и положила в него запечатанный конверт.

…Если Проньшин думает, что ему все сойдет с рук, он глубоко ошибается. Странно, что он до сих пор не понял, с кем имеет дело. Не на ту напал! Она всегда работает на опережение, ее сила именно в том, чтобы загодя обезвреживать недругов и конкурентов. Он думает, что если ему удалось подослать к ней псевдожурналистку, чтобы выудить из нее какие-то сведения (хоть убей, Ольга Витальевна не смогла вспомнить, выложила ли она репортерше хоть что-нибудь компрометирующее себя), то ему удастся ее победить. Не выйдет!

Опять ей приходится бороться с врагами практически в одиночку. Муж в очередном походе, а дети еще недостаточно взрослые, чтобы стать помощниками в борьбе.

Но ничего… Если с ней что-нибудь случится, Андрей обязательно вскроет сейф. И там в личных бумагах он найдет письмо, в котором она указала на виновника всех своих бед.

Проньшину не удастся выйти сухим из воды. Черта с два!

Глава 10

О том, что параллельно с ним Делом (в мыслях своих он окрестил подготовку к операции именно так — «Дело») занимается еще и Кедров, Кузовлев узнал случайно, в пустячном разговоре: Ларик нечаянно проболтался сам. Тем больнее это ударило по его самолюбию, самолюбию старого преданного пса, которого хозяин незаслуженно отгоняет от себя, отдавая предпочтение молодому, полному сил любимцу. Ларик сидел перед ним с красным лицом и осоловелыми глазами.

«Что он может, этот щенок, — с бессильной злобой Кузовлев вслушивался в его трепотню. — Гнилое семя, выпил пару стаканов — и язык уже заплетается. Трепло!»

После нескольких стаканов Ларик не считал зазорным перемыть косточки своему работодателю. Слова выходили из него медленно, трудно, всплывая из глубин подсознания, как пузырьки воздуха.

— Бабки получу — и все!.. Остальных — в расход, как приказали. — Ларик даже расхохотался, настолько забавной показалась ему эта мысль. — Шесть штук, одна к одной… Я — кремень: сказано — сделано… Фьють — и ищи их, свищи… Не найдешь! Ха-ха-ха!.. — И он, булькая горлом, рассмеялся.

Кузовлев с ненавистью глядел ему в лицо. Щенок!.. Он думает, что переиграет своего начальника. Не на того напал! Старую школу победить трудно.

— Остальных — в расход! Никого не останется! Только я! — Кедров, бессмысленно скалясь, поднял вверх указательный палец. — Я!

Вдруг он поперхнулся словами, дернулся всем телом и уронил голову.

Его туловище несколько раз содрогнулось в конвульсиях, извергая содержимое желудка прямо на стол.

— Вот мразь! — вслух произнес Кузовлев, вставая. Носком ботинка он небрежно тронул бесчувственное тело, и Кедров мешком повалился на пол.

Начальник службы безопасности нагнулся и с брезгливой гримасой повернул голову Ларика набок, чтобы тот не захлебнулся рвотными массами…

Ерунда, очухается, ничего с ним не будет. Хоть и трепло, но он может быть полезен. А когда все будет позади…

Кузовлев вышел из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь. Он не позволит своему новому хозяину поступить с ним так же, как поступил с ним генерал. Старый пес еще может кусаться!

Большая просторная комната, уставленная дизайнерской мебелью причудливых геометрических форм, была погружена в полумрак. Зеленоватый светильник на стене рассеивал призрачный водянистый свет. На диване, поджав ноги, сидел Монро в шелковом цветастом халате. Он время от времени подносил к губам бокал с полумесяцем черного цвета — отпечатком новомодной помады. В другой руке его, тонкой и костлявой, лениво дымилась сигарета, распространяя сладковатый дым, в котором ощущался характерный запах каннабиса.

Положив голову на обтянутые шелковым халатом колени Монро и полуприкрыв прозрачными голубоватыми веками глаза, Лиза Дубровинская, не размыкая губ, слушала щебет своего друга.

— …И вот представь, ляля моя, он заводит меня в гримерную и пытается схватить… Естественно, как порядочная женщина, я кричу и отталкиваю его. Он лезет… И вдруг, нащупав кое-что, он как ошпаренный отпрыгивает и выбегает из комнаты, как будто ему дали по яйцам! — Монро, тряхнув кудряшками платинового парика, нарочито громко и надрывно расхохотался. — Как тебе, ляля, эта история?

Лиза молчала. Со стороны могло показаться, что она дремлет, но носок туфельки, нервно подрагивавший в такт ее мыслям, показывал, что ей совсем не до сна.

— Ляля, что с тобой? — капризно надув губы, засюсюкал Монро. — Ты меня не слушаешь!

Синеватая струйка дыма выползла из уголка рта и взвилась к потолку, постепенно тая в воздухе.

— Сделай затяжку, развеселишься. — Монро поднес к губам девушки сигарету, испачканную черной помадой.

Лиза так резко оттолкнула его руку, почти ударила, что сигарета, описав правильную баллистическую кривую, упала на ковер.

— Отстань, надоел! — мрачным голосом пробормотала девушка и резко села на диване, обхватив руками колени. — Вечно лезешь со своей пошлятиной!

— Но, ляля!..

— Все время треплешься об одном и том же. Надоело!

Монро обиженно вскочил и, шлепая от обиды губами, произнес фальцетом:

— Я думала, мы подруги! А ты!..

Гордо тряхнув волосами и вздернув нос, Монро оскорбленно выплыл из комнаты, выставив вперед поддельную грудь.

Через минуту на кухне послышался мелодичный перезвон посуды.

Лиза потянула носом и сморщилась. Опять у Монро кофе сбежал!

Через минуту Монро как ни в чем не бывало заглянул в комнату и пропел нежным голосом:

— Ляля, хочешь кофейку?

Лиза не отвечала. Монро вплыл в комнату с подносом и осторожно присел на край тахты. Знал, что, попади он под горячую руку Лизы, чашка кофе немедленно полетит ему в лицо. Но чашка кофе была милостиво принята и даже поднесена к бесцветным анемичным губам.

— Ляля, я хотела тебя попросить, — тоном, в котором еще звучала недавняя обида, заявил Монро, — не обращайся со мной, как с мужчиной, я тебя сто раз об этом просила!

Пустой невыразительный взгляд был ему ответом.

— Ручку и бумагу! — Лиза рывком приняла вертикальное положение.

Несколько минут она что-то неотрывно строчила на мятом листке, а потом расслабленно откинулась на спинку дивана. Губы тронула слабая улыбка.

— Прочти! — царственным жестом она протянула Монро листок. — Что ты об этом думаешь?

После минутного молчания, нарушаемого только равномерным тиканьем настенных часов, Монро восхищенно закрыл глаза и с придыханием произнес:

— Гениально, ляля!

Лиза пристально уставилась в густо загримированное лицо:

— Ты действительно так думаешь?

— О!.. — в ответ простонал Монро и нараспев прочитал:

— «Как мерзлый лопарь лезет в сани, забыв про сумрачный ночлег, так умопорожденный снег во мне сменяется часами…» Это немедленно надо публиковать! Не-мед-лен-но! — Монро произнес последнюю фразу таким непререкаемым и убежденным тоном, как будто был по меньшей мере номинантом Нобелевской премии в области литературы.

Лиза довольно прищурила глаза. Для Монро это был хороший признак.

Это значило, что настроение ее неудержимо идет на поправку, что гроза пронеслась стороной, и впереди их ждет ясное небо, веселая ночь, полная невероятных приключений, встреч с друзьями, знакомыми и, что самое интересное, с незнакомыми.

— Интересно, что скажет на это Вишняков, — пробормотала Лиза.

— О, этот Вишняков! — Монро надул ярко накрашенные губы. — Он такой Вова! Что он может сказать? Скажет, что это прошлый век.

Вишняков был полупризнанный поэт из круга Лизиных друзей. Монро его откровенно недолюбливал. В этой неприязни просматривались глубокие личные причины: Вишняков презрительно обзывал транссексуала голубым, вызывая у Монро вопли протеста.

Выражение же «он такой Вова» означало лишь предельную степень тупости того, к кому относился данный неофразеологический оборот.

Ближе к полуночи к дому на Тверской стали съезжаться дорогие машины — это собирались друзья Лизы. Хозяйка квартиры мало-помалу оживилась. Монро почувствовал себя наконец в своей тарелке: он острил, задирался, громогласно рассказывал скабрезные истории, называл всех лялями или вовами, в зависимости от расположения, целовался с мужчинами, с женщинами прижимался щеками и вообще вел себя как хозяин вечера.

«Массовик-затейник, — улыбалась Лиза, наблюдая за приятелем, — для него внимание окружающих как наркотик, без него он вянет, точно цветок без полива».

— Слушай, Лиза, я про твою выставку в «Пси-факторе» одну статейку откопал! — подлетел к ней Дуда, мальчик-мажор из семьи дипломатов, тоже подвизавшийся на ниве искусства. — Там про тебя такое написали!

В пресловутой выставке принимали участие еще добрых полсотни художников и «инсталляторов», но Лизины друзья называли ее не иначе, как «твоя выставка».

Лиза мгновенно осадила разлетевшегося Дуду.

— Меня это больше не интересует, — надменно фыркнула она. — Я больше не занимаюсь инсталляциями. Теперь это все в прошлом.

— Как это? — громко изумился Дуда, оглядываясь в поисках поддержки.

— Неужели ты тоже решила стать «акционисткой»? Но почему?

— Надоело. — Лиза махнула рукой. — Одно и то же. Синие торсы, цветочки, оранжевая кровь — надоело! Надоело этим заниматься.

Общество ошарашено молчало.

— Но с твоим талантом, Лиза! — пискнула хорошенькая девица с кукольным личиком, не позволявшим предположить в ней наличие ни таланта, ни даже просто ума.

— Ты не имеешь права зарывать свой гений в землю, — поддержал девицу ее приятель, бородатый тип с длинными волосами, перетянутыми на затылке резинкой для денег.

— Действительно, Лизочек, — поддержал ее Дуда, — та безмозглая репортерша, что написала эту статью, ни черта не смыслит в современном искусстве.

— Ну конечно! — ухмыльнулся смазливый тип с аккуратной прической и маникюром на длинных, отполированных пальцах, выдававших в нем завсегдатая косметических салонов. — Наверно, она думает, что последний художник на земле был какой-нибудь Рафаэль.

— Рафаэль мазила! — кокетливо поддержал его Монро. — Но он прелесть! Я была бы не прочь познакомиться с ним поближе! — И он игриво обвел присутствующих своими густо подведенными глазами.

Замечание Монро, в другое время вызвавшее в присутствующих шквал смешков и двусмысленных шуток, на сей раз осталось незамеченным. Еще бы!

Новость, которой их огорошила Лиза, казалась гораздо более значительной.

Лишь страдавший от похмелья поэт Вишняков не принимал участия в диалоге. В это время он сидел за журнальным столиком и лечился от своего хронического недуга всеми напитками, какие ему удавалось найти в баре. Он справедливо полагал, что хотя бы один из них непременно должен ему помочь.

— Инсталляции — все это ерунда, — между тем заметила хозяйка вечера. — Это каждый может! Лучше послушайте вот это…

Она с трудом отыскала мятый листок, который кто-то из присутствующих, не разобравшись в его великой ценности для потомков, небрежно смахнул на пол с журнального столика.

— Недурно! — небрежно заметил Дуда, когда угас последний звук напряженно звенящего Лизиного голоса. — Я не очень-то в этом разбираюсь, но в целом очень и очень…

— Да просто гениально! — пискнул Монро. — Я так и сказала моей ляле: гениально!

Все взоры разом обратились к единственному среди присутствующих человеку, который что-то понимал в виршеплетстве. Вишняков аккуратно отер губы рукавом рубашки и мрачно заметил:

— Дрянь!

Восхищенные возгласы мгновенно застряли в глотках.

— Ну ты во-о-ва-а! — обидчиво протянул Монро.

— Лиза, не слушай его, что с алкаша взять! — поддержал его нестройный хор голосов. — Он всегда всех ругает.

Вишняков поднял мутный, полный невыразимой похмельной муки взгляд на собравшееся общество и еще резче и бескомпромиссней заметил:

— Ликер твой, «Бейлис», говорю, дрянь… Полное дерьмо!

Окружающие дружно рассмеялись. Он был так забавен, этот поэт, он был непредсказуем и очень остроумен. Никто не сомневался в том, что Вишняков сказал это, только чтобы лишний раз привлечь к себе внимание. Атмосфера немного разрядилась.

— А стихи? — глядя в упор, спросила Лиза. Вишняков поднял на нее мутный взгляд и явственно икнул, запоздало прикрыв рот рукой.

— И стихи дрянь. Все до одного! И вся поэзия — дерьмо. Полное!

Абсолютное! Трансцендентное дерьмо! И вообще все говнюки. И я — первый. И вообще, водка у тебя есть? Или только этот шампунь? — он презрительно мотнул головой в сторону бара.

Тут все зашумели, обсуждая, что такое трансцендентное дерьмо и может ли вообще такая сугубо материальная субстанция иметь право на нематериальное существование… Стало ясно, что от поэта в тот вечер не удастся добиться адекватной оценки Лизиных стихов, поскольку он находится в болезненном состоянии похмелья.

— Ну что, куда поедем сегодня? — весело зашумела компания в предвкушении бурной ночи.

— В кабак на Покровке, там мужской стриптиз!

— О, мне так нравятся чернокожие плейбои! — ломаясь, запищал Монро.

— Надоел ваш стриптиз, и мужской и женский, — послышались недовольные голоса. — Давайте лучше в «Олимпию». Там женский бокс и тотализатор. Сегодня в боях участвуют Кокетка и Гейша. Говорят, Гейша — настоящая японка, без подделки! А у Кокетки силиконовая грудь.

— А может, в «Акваланг»? — послышался робкий голос. — Там готовят вкусно. И еще там аквариум с акулами и пираньями. Там разрешают пираний кормить живыми мышами!

Компания решила ехать в «Олимпию» на женский бокс.

Будучи уже в дверях, Лиза бросила случайный взгляд на журнальный столик, где среди бутылок и недопитых стаканов виднелась сложенная вчетверо газета с рецензией. Не удержавшись, девушка впилась глазами в печатные строчки и мгновенно побледнела как смерть. "Вопиющая бездарность под маской многозначительности… Атрибутика ниже пояса, возведенная в ранг смысла жизни… Особенно выделяются своей непреходящей напыщенностью картины некой Л.

Дубровинской, без чьего имени не обходится ныне не одно мало-мальски значимое художественное событие…" И ироническая подпись под статьей: «Подотдел очистки от бездарностей». Лиза покачнулась от ненависти. Так больно еще никто не смел ее ранить.

«Все ясно, — хищно прищурившись, решила она, — газетчики метят в отца, а попадают в меня. У него сейчас неприятности, вот они на мне и отыгрываются. И что за сука состряпала этот пасквиль? Хотела бы я поглядеть на нее!» Лиза зло скомкала газету и зашвырнула ее в дальний угол.

В машине она просила Дуду, уверенная, что тот все и про всех знает:

— Слушай, ты в курсе, кто сварганил этот грязный пасквиль?

— Догадываюсь, — тонко улыбнулся Дуда, замечая, что статья все же зацепила неуязвимую в своей самоуверенности Лизу.

— Познакомь, — потребовала Лиза дрожащим от бешенства голосом.

— Ладно. — Дуда равнодушно отвернул голову к окну.

Он был доволен. Очень удачно получилось. Пять сотен у него в кармане. Повезло ему — пять сотен заработать дуриком. Теперь пару дней о деньгах можно вообще не беспокоиться, хватит на несколько героиновых чеков. Той пигалице с детсадовской косичкой дорого обошлось ее желание познакомиться со знаменитой Дубровинской.

Он не знал, что Лизе это знакомство обойдется куда дороже.

Певица Аделаида Верзина стояла на сцене, прижимая к груди охапки цветов. Зал бушевал рукоплесканиями, воя от восторга «бис» и «браво». Певица улыбалась дежурной белозубой улыбкой, но на самом деле единственное, чего бы ей хотелось в тот момент, — это броситься за кулисы и согнуться над раковиной в гримерке, содрогаясь в болезненных конвульсиях.

— Спасибо! — низким зычным голосом, выдававшим недюжинный объем легких, крикнула она в зал, и темная тысячеглавая масса, непрерывно шевелящаяся перед сценой, вновь застонала от восторга.

За кулисами Аделаиду уже ждали костюмерша с костюмом для следующей песни и — Пашенька.

Широко расставив ноги, Пашенька полулежал на узком кожаном диванчике, где они столько раз единовременно доходили до экстаза, и равнодушно пощипывал струны гитары, что-то бессвязно мурлыкая себе под нос. Он был так поглощен этим занятием, что даже не оглянулся, когда Аделаида запыхавшись вбежала в комнату.

— Выйди! — бросила певица костюмерше и, заметив ее секундное колебание, приказала:

— Пусть Сева заменит меня на один выход.

Опустившись на диван, Аделаида заметила, что спазм дурноты уже прошел, и ей стало намного легче. Гитара была вырвана из рук Пашеньки и отставлена в сторону. Пашенька лишь тяжело вздохнул, увидев помятое лицо звезды.

— Опять? — спросил он.

— Ага! — простонала Аделаида. — Даже не знаю, что делать. Хочется вывернуться наизнанку прямо в зал. Боюсь, со стороны заметно.

— Ну и плевать! — Пашенька принялся ласково поглаживать накладную грудь, выпирающую из блестящего фальшивым золотом платья. — Какой смысл скрывать? Все равно рано или поздно все об этом узнают.

— Да, а гастроли? — протянула Аделаида жалобным голосом. — Еще неустойку платить… И как это мы были тогда неосторожны?

— Ты же сама хотела, — хмыкнул Пашенька. Движения его рук стали более настойчивыми и уверенными.

— Оставь, — жалобно пролепетала Аделаида, но, вместо того чтобы оттолкнуть его ладонь, лишь утомленно закрыла глаза.

— Ну, давай по-быстрому, а?

Лицо Пашеньки побагровело, глаза сладострастно сузились, а плотная ткань брюк вспухла холмом. Блестящее платье певицы поползло вверх, обнажая стройные ноги, тонкое белье и впалый живот.

— У меня сейчас выход… — слабо сопротивлялась Аделаида.

Отдаваясь ласковым движениям, она уже совсем было расслабилась, как вдруг дурнота вновь накрыла ее тяжелой волной.

— Нет! Не могу! — вскрикнула она, зажимая рот, — Это невыносимо!

Лида! Платье! — крикнула она костюмерше, склоняясь над раковиной.

Пашенька нехотя застегнул брюки и вновь принялся неторопливо пощипывать гитару.

«А эта новенькая ничего», — подумал он, провожая жадным взглядом округлый задок, красиво обтянутый узкими брюками. Окинув всю ее невысокую ладную фигурку, Пашенька задержался на груди, красиво обрисовавшейся под тонким свитером. Курносое лицо костюмерши обрамляли чуть вьющиеся на концах волосы, делая ее похожей на подростка. И пахло от нее так приятно — свежестью, юностью, наслаждением… Он отложил гитару в сторону.

Со сцены доносился страстный голос Аделаиды, звенящий искусно отрепетированным страданием…

Стоя к нему спиной, костюмерша наклонилась за туфлями, горой сваленными в углу. В таком положении ее фигура еще больше соблазняла его своими округлыми формами. Бесшумно, как кошка, Пашенька приблизился сзади и обнял ее.

Не ожидая нападения, костюмерша испуганно вскрикнула.

— Ничего, — пробормотал он, запуская длинные, шершавые на кончиках пальцы во влажную мягкую податливую черноту. — Успеем…

— Пусти! — Она слабо трепыхнулась в его руках, пытаясь вырваться.

Доносившийся голос певицы вибрировал и бился в ее горле сильными толчками, а ритм ударных совпадал с так-том их телодвижений…

Она неожиданно ослабела, точно потеряла способность к сопротивлению. Сладострастно сжимая ее тело, Пашенька сопел так громко, что эти звуки заполнили собой всю гримерку, заглушив даже гул далекого зала…

Голос Аделаиды поднялся до самых высот и застыл там, дрожа и вибрируя последним страстным криком…

Паша охнул, сцепив зубы, и обмяк. Костюмерша, кажется, Лида (он точно не помнил), деловито одернула свитер на груди и оправила волосы.

— Ты прелесть, — снисходительно похвалил он, рассматривая ее с интересом, точно впервые видя. — Нам предстоят приятные гастроли!

Аплодисменты, доносящиеся со сцены, были похожи на треск горящего фитиля. А эта простушка с округлым телом оказалась очень даже ничего…

— Она мне отказывает все время, — затягиваясь сигаретой, пояснил Паша, объясняя свою страстность. — Ее все время тошнит.

Костюмерша заинтересованно обернулась и впервые осмелилась открыть рот:

— А что с ней?

— А ты не знаешь? — усмехнулся Паша. — Она беременна.

— Вот как!

Аделаида влетела в гримерку взбешенная, точно кошка, которую терли против шерсти.

— Фонограмма тянет, — заорала она, сбрасывая с себя платье, — в зале холодина! Лидка! Где мое платье?

Когда она вновь убежала на сцену. Паша уже с уверенностью человека, обладающего несомненным правом, притянул к себе костюмершу и закрыл ей рот своими губами.

— Скорей бы гастроли, а? — одобрительно хмыкнул он.

Но костюмерша Лида на гастроли не поехала. Она просто исчезла, даже не взяв расчет. Пришлось срочно искать ей замену. Новая кандидатка была не столь удачна, как прежняя. Она была долговяза, костлява, и у нее изо рта пахло табаком.

Пашенька был очень недоволен.

Данные с результатами опроса Елизаветы Дубровинской легли в аккуратную папку и присоединились к тем пяти анкетным листам, что мирно покоились в сейфе начальника службы безопасности.

Кузовлев удовлетворенно улыбнулся. Эта маленькая девица непримечательной внешности с кошачьей хваткой, острым умом и детскими косичками — настоящая находка. Остроумна, контактна, легко входит в доверие к людям. У нее неплохие способности. Жаль, что после окончания дела с ней придется расстаться так же, как и со всеми, кто участвовал в его подготовке. Недаром начальник охраны чувствовал блаженный гибельный запах небытия. Или ему казалось, что он его чувствовал?

В пустынном классе Наташу поджидала невысокая женщина в элегантном пальто и ботинках на острых каблуках.

— Я мама Петрунина, — произнесла женщина громко и как будто даже с вызовом.

— Очень приятно, — сдержанно улыбнулась Наташа, но улыбка постепенно сползла с лица.

Разговор с родительницей самого скандального, невыносимого, разболтанного и ленивого ребенка в пятом "А", ребенка, в открытую угрожавшего учительнице и обзывавшего ее нецензурными словами, не предвещал ничего хорошего. Родительница Петрунина внешне казалась дамой такой же решительной и не склонной к компромиссам, как и ее сынок.

— Я просто хотела с вами поговорить о Коле.

— Да, я тоже хотела поговорить с вами о Коле, — с угрозой произнесла мамаша, усаживаясь за парту и ставя перед собой портфель.

— Коля в общем-то неплохой мальчик, — примирительно начала учительница. — Он добрый, живой, подвижный, любопытный ребенок…

За два года работы в школе Наташа так и не научилась разговаривать с родителями своих учеников. Она все еще чувствовала себя маленькой девочкой, которую взрослые могут обидеть, обругать и даже наказать. Надо наконец взять себя в руки! Девушка решительно сдвинула светлые брови на переносице:

— Коля плюется на уроках, кидается жеваной бумагой, обижает девочек… — затараторила она, боясь, что запал быстро кончится. — Он обзывает одноклассников и учителей! Он курит в туалете, рисует на партах мелом, устраивает драки на переменах! Он агрессивен и безжалостен. И, наконец, он плохо учится…

Наткнувшись на взгляд матери Петрунина, сделанный, казалось, из легированной стали, Наташа запнулась и замолчала.

— Можно подумать, что речь идет о малолетнем преступнике, а не о ребенке, — хищно прищурилась мамаша. — По-вашему получается, что Коля во всем виноват. Вы знаете, я сама работаю психологом и знаю, как важен контакт педагога с ребенком. Тем более что у вас этого контакта нет!

— Но…

— Нет, позвольте мне сказать! — властно произнесла женщина, и Наташа сразу же поняла, в кого уродился Колюня Петрунин. — Вы к нему придираетесь! — произнесла она грозно.

— Но я, честное слово, я не… — испуганно пролепетала Наташа, — Вот мы сейчас и выясним, как вы относитесь к детям, — угрожающе промолвила родительница и решительно раскрыла кожаный портфель. На свет Божий явилась пачка напечатанных опросных листов с пустыми графами для ответов.

— Что это? — испугалась Наташа!

— Я же объяснила вам, я психолог, — раскладывая бумаги на парте, произнесла дама. — Прежде чем доверять вам моего сына, я обязана проверить вашу компетентность.

— Но, как это… — испуганно мямлила Наташа и тут же собралась с силами:

— Я думаю, вы не имеете права…

— Я не имею?! — Петрунина-старшая так посмотрела на бедную учительницу, что та от испуга едва не провалилась под землю. — А вы имеете право уродовать психику моего сына? Если вы действительно нормальный человек, вам нечего бояться. А если нет, я немедленно иду к директору… Вам ясно?

Директора Наташа боялась даже больше мамаши Петруниной и потому лишь испуганно захлопала глазами.

— Хорошо, но…

— Итак, первый вопрос… — Острая ручка угрожающе зависла над бумагой.

…Как только странная женщина ушла, Наташа почувствовала себя обессиленной и опустошенной, как будто над ней совершили надругательство. Она малодушно шмыгнула носом, достала из сумки платок и тихо разрыдалась в него.

Такого унижения она еще никогда не испытывала… С ней, с учительницей, обошлись, как с преступницей, и самое ужасное, что она позволила с собой обращаться, как с преступницей!

Правда, психологический тест оказался совсем не таким страшным, как можно было ожидать. Некоторые вопросы, казалось, вообще были из области, весьма далекой от педагогики. Но Наташа, точно загипнотизированная, отвечала, отвечала, отвечала…

Смахнув последние слезы, учительница громко высморкалась и скомкала платок. «Расскажу все Илье», — решила она, имея в виду своего жениха, и у нее сразу же отлегло от сердца.

Входная дверь класса задергалась так, что кусочек штукатурки, сухо щелкнув, отделился от стены и упал на пол.

— Есть тут кто? — послышался гнусавый голос. Наташа в последний раз высморкалась и торопливо сунула платок в сумочку.

На пороге стояла веселая дама с фиолетовым синяком под глазом и красным одутловатым лицом. На правом рукаве потертой грязно-серой куртки отчетливо виднелся глинистый след мужского ботинка.

— Можно? — бодро воскликнула посетительница. — Мамаша я, Колюни Петрунина мать. Вызывали? — И, остро пахнув перегаром в лицо учительнице, она пьяно осклабилась.

Наташа только удивленно захлопала ресницами, ничего не понимая.

— Петрунин плюется, кусается, подкладывает кнопки девочкам на стул, обзывается, — привычно начала она, — нарушает дисциплину, ругается матом…

Подперев кулаком щеку, мать Колюни Петрунина внимала ровному голосу учительницы, точно слушала прекрасную сказку.

Глава 11

— Дорогая, Василию совершенно необходимо свежее мясо! Без мяса он становится нервным, — произнесла бабушка, едва только Наташа появилась в дверях. — Вот и ветеринар мне об этом сказала.

Едва вступив в прихожую квартиры, где жила с бабушкой, Наташа увидела чужую обувь, такую дорогую и качественную, как будто на ней еще висел ценник из элитного магазина.

Переваливаясь с ноги на ногу, бабушка приблизилась к внучке и приняла у нее из рук сумку с продуктами.

— А-а, рыба… — Мясного цвета губы старушки презрительно искривились. — А Лариса Михайловна говорит, что кошкам рыба так-таки прямо вредна, мочекаменная болезнь у них из-за нее бывает…

Наташа неуверенно остановилась в дверях, как будто пришла в гости.

Причиной ее нерешительности была изящная моложавая женщина, сидевшая в бабушкином любимом кресле. У нее на коленях, щуря глаза, возлежал кот Васька, безжизненный и прекрасный, точно умело выделанная норковая шкурка.

— Здравствуйте! — удивленно проговорила Наташа. Кто была эта женщина, которой бабушка доверила свое кресло и своего обожаемого Василия, любимца семьи, хозяина дома и вообще личность неординарную и свободолюбивую?

— Здравствуйте, — проговорила гостья с улыбкой, демонстрировавшей работу лучших иноземных стоматологов стоимостью в целое состояние, и протянула для приветствия руку с маникюром ценой в две учительских зарплаты. — Меня зовут Лариса. Я ветеринар.

— Да-да, Ларочка прекрасный, великолепный, высококвалифицированный ветеринар, — шамкая произнесла бабушка, колобком вкатываясь в комнату, — она работает в очень дорогой кошачьей клинике. Она любезно согласилась осмотреть шелушащееся пятно у Василия на подбородке.

— Вот как? — ошеломленно пробормотала Наташа, соображая, во сколько ей обойдется визит ветеринара с таким маникюром.

— У него диатез!

— Неужели? — удивилась Наташа. Гостья мило улыбнулась и промолчала.

— Да, это все от сухого корма, который ты покупаешь на рынке, — упрекнула внучку бабушка. — А Васеньке нужна диета: свежее мясо, рыбка только вареная, творожок. Молоко нельзя категорически!

— Правда? — только и нашла, что сказать Наташа. Ведь мясо она ела только в сосисках, сделанных из бумаги.

— Да, Наталья Алексеевна, — поддержала разговор ветеринарша. — К сожалению, животные в городах часто подвержены аллергическим реакциям. Чтобы очистить организм от шлаков, им нужна диета. Я бы порекомендовала овощную диету или вот еще что хорошо: пшеничные отруби, залитые водой. За неделю сбрасываешь несколько килограммов. А еще от шелушения кожи хорошо помогают геркулесовые маски с глицерином… В когти можете втирать лимонный сок, от этого они становятся менее ломкими и красиво блестят. Ну и конечно, тренажеры…

Между тем, расставив чашки, бабушка поспешила на кухню за чайником.

Пока она отсутствовала, Наташа попыталась расставить все точки над "i".

— Скажите, сколько я вам должна за осмотр животного? — торопливо спросила она, доставая кошелек.

— О, не беспокойтесь, — гостья небрежно махнула рукой. Бриллиант величиной с крупную клюквину холодно сверкнул при свете электрической лампочки.

— Нисколько! Я зашла просто так. Мы с вашей бабушкой разговорились в магазине, и я пообещала ей взглянуть на вашего прелестного котика.

Холеная рука мягко зарылась в шерсть Василия, индифферентного ко всем внешним воздействиям, кроме запаха мяса из продуктовых сумок. Гостья явно не торопилась завершить визит.

— Мы подружились с вашей бабушкой, — продолжала она, пытливо вглядываясь в смущенное лицо Наташи. — Она мне все рассказала про вас. Вы работаете учительницей в школе, собираетесь замуж…

Бабушка вплыла в комнату, обеими руками держа вазочку печенья:

— Сейчас, Ларочка, будем чай пить.

Но Ларочка лишь опасливо повела носом в сторону подозрительного печенья и торопливо отказалась:

— О нет, оно, наверно, на маргарине, а мне нельзя… Пожалуй, я пойду, у меня скоро сеанс в солярии… Очень рада была познакомиться! — пропела гостья, уже стоя в дверях. — Я забегу к вам на днях, проверить, как поживает мой пациент, — пообещала она, ослепительно улыбаясь.

Приятную гостью не стали больше удерживать. Дверь захлопнулась, и острые каблуки дробным горохом застучали по лестнице.

За ужином Наташа поведала бабушке странный случай с мамой Петрунина, а в это время «ветеринар» в своем роскошном полноприводном «БМВ» брезгливо отирала руки носовым платком, смоченном для дезинфекции в духах «Исо Мияке». Она ненавидела всех животных, а котов в особенности. И только очень веская причина заставила ее подавить в себе эту ненависть.

Стоя возле стола, Гурьянов мимоходом листал роскошный том энциклопедии «Все про кошек» с цветными иллюстрациями, а Лариса томно обмахивалась надушенным платком:

— О Боже, мне кажется, что от меня до сих пор разит кошатиной!

Придется выкинуть мой костюм от Лугано: он весь в кошачьей шерсти и воняет…

— А зачем это? — Гурьянов кивнул на толстую книгу.

— Приходится изучать. Не могу же я изображать из себя ветеринара без теоретической подготовки. Можешь даже спросить меня, из каких костей состоит позвоночник кошки, и я тебе отвечу. Шейные позвонки, грудные, поясничные, хвостовые. А из каких костей состоит кошачья лапа…

— Неужели ты подружилась с ней? — перебил ее Михаил.

— Гораздо лучше! Мы теперь приятельницы с ее бабкой. Так даже проще. Старые люди испытывают патологическое желание выкладывать свои семейные тайны первым встречным. Вот мне и пришло в голову этим воспользоваться. Если бы эта Наташа не вернулась с работы слишком рано, мне удалось бы узнать гораздо больше.

— И что же ты выяснила?

— Они действительно решили пожениться! Ты представляешь? — Лариса возмущенно взмахнула руками. — Этим летом свадьба. Мы должны успеть закончить наши дела до этого момента. Бабка сказала, что жених достаточно обеспечен, чтобы содержать семью, старше Наташи и занимается солидным делом. Чего ж большего?

— Ну, а что такое час "Ч", ты узнала? Что за контейнеры с неизвестным товаром? Что все это значит?

Лариса нервно вскочила и заходила по комнате.

— Узнаю. Не все сразу.

— По-моему, ты даром тратишь свой пыл, — заметил Михаил, ласково обнимая ее за плечи. — Похоже, у тебя появилась серьезная конкурентка?

— Похоже на то! — зло усмехнулась Лариса. Она подняла глаза к потолку и задумчиво прикусила губу.

Потом, набрав полную грудь воздуха, произнесла, точно кидаясь в воду:

— Пожалуй, придется открывать второй фронт. Знаешь что… Я организую пресс-конференцию! — Михаил застыл с глупым лицом.

— Зачем, ты спросишь меня? — продолжала Лариса. — Теперь его остановит только шумиха в прессе. Он решит затаиться на время, боясь выдать своих покровителей, — это нам и нужно. Важно выиграть время. Мы созовем газетчиков, пригласим самые большие телевизионные каналы и радиожурналистов.

Этот колосс на глиняных ногах упадет после первого же удара!

Михаил ошеломленно молчал. Эта женщина была неистощима на свежие идеи.

Пресс-конференция проходила в зале Дома журналистов. За час до начала здание и прилегающую к нему территорию оккупировали телевизионщики.

Молодые мужчины в джинсах ставили свет, протягивали шнуры, искали работающие розетки. Лощеные юноши и девушки стильного вида, держа в руках микрофоны, отрабатывали перед камерами заготовки репортажей, которые вскоре должны были пойти в эфир.

Журналистская братия была сильно заинтригована. Еще вчера никто из них не знал, что из себя представляет некая Лариса Верижская, однако информационная «утечка» из самых высоких сфер, близких к правительству, в одночасье изменила отношение к ней. В толпе шушукались, что на грядущей пресс-конференции всплывут весьма любопытные сведения из жизни сильных мира сего.

Перед входом в зал журналистка с живыми смородиновыми глазами и короткой спортивной стрижкой, шедшей к ее тонкому мальчишескому лицу, говорила, напряженно глядя перед собой:

— Супруга одного из чиновников администрации готова поведать о закулисных сторонах жизни правящей верхушки… Сегодня всплывут сведения о небывалых размерах коррупции в высших эшелонах власти… Мы будем информировать наших телезрителей. С вами была Юлия Милович, Независимый телеканал.

Неподалеку от нее прилизанный юноша с приторным взглядом мягко журчал в отключенный микрофон, репетируя речь:

— Нет сомнения, что эта акция инспирирована кем-то из людей, оставшихся после недавних перемен без рычагов воздействия на правительство.

Прокуратуре еще предстоит разобраться, кому выгодно беззастенчивое вранье Ларисы Верижской… Несомненно, результатом сегодняшней пресс-конференции станет громкий судебный процесс о защите чести и достоинства… Илья Шептало, Российское телевидение…

Молодой мужчина с военной выправкой, смягченной дорогим костюмом и небрежной демократичной стрижкой, сжимая в руке микрофон, пытался выглядеть ироничным и серьезным одновременно.

— Мы полагаем, что это одна из срежиссированных определенными кругами и загодя спланированных акций, используемых для обострения политической ситуации и формирования так называемого общественного мнения. Тенгиз Понькин, ОРТ…

Внезапно державшего переносную лампу осветителя случайно толкнули, и сноп света уплыл в сторону.

— Два шага назад, Юля! — в голос заорал полный, небритый тип, прилипший к глазку кинокамеры. — Свет теряем!

Девушка с мальчишеской стрижкой испуганно захлебнулась словами, захлопала глазами и попятилась, застревая каблуками в сплетении проводов.

— Мы будем информировать зрителей нашего канала о тех разоблачениях, которые… которые… которых… — Голос Юли неуверенно снизился — она забыла слова.

Это ее первый политический репортаж, она так волнуется. Раньше ей доверяли только коротенькие рассказы о событиях культурной жизни, которые ставились в эфир, если только возникала заминка с «горячим» материалом или оставалось время, которое нужно было чем-то заполнить. Она так готовилась к этому моменту! Сидела в архиве, просматривая материалы, не спала ночью в нетерпеливом ожидании утра, готовила слова, заучивала фразы…

От света тысячесвечовых ламп было так жарко, что предательская испарина выступила на лбу, сверкая в лучах софита. Быстро пройдясь пуховкой по лицу. Юля собрала волю в кулак и вновь начала:

— Мы ведем свой репортаж из Дома журналистов, где проходит пресс-конференция Ларисы Верижской, супруги предпринимателя, известного своей близостью к правящей камарилье…

Мягко покачиваясь на неровностях дороги, черный автомобиль неотвратимо приближался к зданию Домжура. За тонированными стеклами, скрывавшими пассажиров от глаз любопытных прохожих, находились героиня пресс-конференции и ее тайный сообщник.

— Для начала скажу им, что мне стало известно о планах бегства экс-президента за рубеж.

— А если это не сработает? — с тоской в голосе произнес Михаил. Ему не нравилась эта затея. — Если это его не остановит?

— Не важно. Любой резонанс в прессе будет нам на руку. А там… Как в поговорке: или он украл, или у него украли… Какая разница?

Внезапно, сбросив маску самоуверенности, Лариса по-детски прижалась щекой к плечу своего друга.

— Я боюсь, — призналась она. — Я еще никогда не выступала перед таким количеством народа. Мне страшно.

— Боюсь, тебе придется привыкать, дорогая… — мягко улыбнулся Гурьянов. — Теперь пресса будет часто донимать тебя своим вниманием.

Машина остановилась у входа. Несмотря на противную погоду, на низкое небо, беременное дождем, на подступах к крыльцу топтались репортеры, скучавшие в ожидании начала.

— Может, пойдешь со мной? — с тоской промолвила Лариса, надевая темные очки, которые, она надеялась, придадут ей уверенности в себе.

— Я не могу… — извиняющимся тоном произнес Михаил, отводя глаза.

— Ты же у меня умница, сама все понимаешь…

Он не должен был засвечивать себя, чтобы не лишиться доступа к информации. На прощание он прижался к ее сухим губам, точно перед долгой разлукой.

Корреспонденты на крыльце уже подбирались к машине, ощерясь объективами фотокамер. Времени терять было нельзя. Водитель распахнул дверцу.

— Ну, с Богом! — Набрав полную грудь воздуха, Лариса смело ступила на мокрый асфальт, на котором расплывались капли холодного апрельского дождя, так похожего на снег.

— Два слова для телеканала «24 часа»…

— «ТВ-23», буквально пару слов о вашей пресс-конференции… Верны ли слухи о том, что…

— Улыбочку для газеты «Народоволец»… И еще пару слов о…

Лариса взяла себя в руки и с уверенной усмешкой произнесла:

— Господа, мои заветные «пару слов» вы услышите через пять минут. В самом деле, не хотите же вы испортить под дождем мою прическу?

Он сидел перед мерцающим экраном телевизора и с бесплодным гневом смотрел на хищное, холеное лицо, вписанное в четырехугольник экрана. На лицо бывшей жены.

Несколько минут назад начальник охраны, ступая мягко, как лис, вышедший на охоту за курями, бесшумно возник в кабинете и, щелкнув пультом телевизора, произнес извиняющимся тоном:

— Вам необходимо быть в курсе событий…

Он не ожидал увидеть такое…

Лариса выглядела бледной и решительной. Она ясно чеканила слова, ожесточенно бросая их через ощетинившийся микрофонами телекомпаний стол, создававший защитный барьер между ней и телезрителями:

«Недавно мне стало известно о готовящейся при помощи работников спецслужб операции… Как гражданка России, я не могу молчать… Я должна говорить, как бы мне ни было страшно, какую бы тревогу за свою жизнь я ни испытывала… И я буду говорить!..»

Эта вздорная бабенка готова на все… Кузовлев не удивился, увидев знакомое лицо на экране. Ей ровным счетом ничего не известно, абсолютно ничего!

Эта шумная пресс-конференция высосана из пальца. Она ничего не сможет доказать, потому что ничего не знает! Правду знает только он.

«На деньги налогоплательщиков, переведенные через оффшорную зону на Антильских островах, был возведен огромный жилой комплекс на безымянном острове. Его точные координаты тщательно скрываются от общественности, как и то, для кого построен этот замок, оборудованный по последнему слову техники…»

Откуда ей известно, что деньги переводились через антильские банки?.. Кузовлев соображал, через кого могла произойти утечка информации. Он, начальник службы безопасности, должен закрыть рот этим людям, навсегда. Это его долг.

Уронив голову на грудь, бабушка Наташи мирно дремала перед телевизором, где элегантная женщина, похожая на недавнюю ветеринаршу, говорила:

«Мне стало известно, что, связанный финансовыми узами с правящей кликой, Верижский на фоне обострившихся в последнее время антикоррупционных настроений готовит операцию по вывозу окружения бывшего президента в безопасное место, где им гарантирована безбедная жизнь на деньги налогоплательщиков!»

Лариса тяжелым взглядом обвела жадно внимавший ей зал…

Наташа подняла голову от тетрадок с сочинениями. С экрана на нее смотрела недавняя «ветеринарша».

«Так вот почему она так выглядит! — улыбнулась Наташа запоздалой разгадке. — У нее очень богатый муж… Наверно, лечение котов для нее всего лишь хобби…»

— Лиза! Мы не хотим в «Тайпей»! Там скучно! — недовольно запели капризные голоса. Компания вывалилась из кабака, многие были уже изрядно навеселе.

— А я не хочу оставаться здесь! Мне здесь скучно! — резко бросила Лиза, садясь в машину.

— Тогда поехали в «Нирвану»! Говорят, там живые тигры с вырванными зубами ходят между столиков. Можно кормить их с рук котлетами.

— Не хочу! — категорически заявила Лиза, заводя мотор. — И потом, у меня, кажется, вдохновение…

Мигнув габаритными огнями, автомобиль скрылся за поворотом.

Компания вернулась в клуб догуливать вечер. Но прежнего веселья уже не было. Каждый из присутствующих размышлял о том, кто будет платить за ужин, если Лиза уехала. Монро утешал себя тем, что от такой одиозной личности, как он, никому не придет в голову требовать денег… В итоге было решено, что ужин запишут в долг у администратора, а потом с этим как-нибудь разберутся…

Вернувшись домой, Лиза, не раздеваясь, забралась с ногами на кровать и, грызя ручку, принялась записывать на бумаге начало стихотворения, которое в простоте душевной сочла гениальным: «Камарилья богов — это мой бес тиарий, увези меня прочь в облака, Олеарий!» Она не помнила, кто такой Олеарий, но слово звучало очень мелодично.

— Послушай… — Она принялась тормошить за плечо спящего Вишнякова.

— По-моему, неплохо получилось…

Поэт протяжно зевнул со сна и прижался к ней голым худощавым торсом. Лиза все еще читала стихотворение, а он уже нависал над ней, ритмично поддавая тощей, в пупырышках задницей.

Кончив, он с облегчением вытолкнул сквозь сомкнутые зубы:

— Да, хорошо… Почти гениально!

Удовлетворенная ответом, Лиза тихо выбралась из-под его обмякшего тела и принялась набело переписывать стихотворение, болтая в воздухе босыми ногами. Все еще тяжело дыша, Вишняков перекатился на спину и лениво щелкнул пультом телевизора.

"Акция, организованная спецслужбами, назначена на некий час "Ч"…"

— говорила миловидная женщина на экране. Вишняков зевнул и выключил телевизор.

Ей удалось провести репортаж на высоком профессиональном уровне. И теперь Юля с нетерпением ждала своего появления в вечернем выпуске новостей.

"Час "Ч" пока еще не наступил. Это будет час, когда прозвучит похоронный колокол по нашей демократии…"

«Смелая женщина!» — уважительно подумала Юля.

Все же она немного огорчилась. Ее пространный комментарий пустили за кадром, а лицо опять не показали. В который раз!

О нашумевшей пресс-конференции Алена ничего не слышала, потому что политикой не интересовалась, новостные программы не смотрела и в это время выступала в клубе.

В костюме черного лебедя она металась под музыку по сцене, стараясь пластикой движений показать зрителю терзания измученной, распираемой внутренними противоречиями души. О, это был великий танец!

Для Ольги Витальевны просмотр новостей был такой же обязательной процедурой, как чистка зубов и крем от морщин на ночь. Конечно, ее больше волновали экономические новости, но прозвучавшая фамилия все же заставила ее вздрогнуть.

«Куда уходили деньги, предназначенные для обновления нефтехимического комплекса страны?» — задавала риторический вопрос пламенная ораторша с экрана. Ответ на этот вопрос подразумевался сам собой.

Ольга Витальевна съежилась в кресле. Все это ужасно! Если ее махинации вскроются, Проньшин немедленно воспользуется этим. Достаточно выяснить, с какими компаниями имел дело господин Верижский, а там и сделка с насосами всплывет. А потом ревизии, проверки документов…

«Кто финансировал покупку острова и строительство виллы на нем? С чьего благословения Верижский переводил многомиллиардные суммы за рубеж?»

Ответ на этот риторический вопрос подразумевался сам собой.

Наполняя бокалы пивом, Надя то и дело бросала нелюбопытный взгляд на голубеющий экран. У нее было дурное настроение. Она поссорилась с Пауком, утверждавшим, что ей слабо принять участие в мотокроссе по пескам Средней Азии.

Гремела музыка. Лощеная дама на экране беззвучно раскрывала рот:

«Вертолетсархитектором, проектировавшимкомплекс инженерно-технических сооружений на острове, упал в море. По свидетельству греческих властей, причиной его падения был взрыв…»

«Головкой ударишься, бо-бо будет», — ухмыльнулся Паук, когда она заговорила о кроссе. И тогда Надя решила, что в лепешку расшибется, но докажет ему, что она тоже кое-чего стоит.

— Выруби эту лабуду, Надь! — заголосили пьяные голоса за дальним столиком. — Переключи на «Формулу-1»! И парочку пива сюда!..

— Час "Ч" назначен на послезавтра, — твердо произнес он, не глядя в лицо бесшумно возникшего в кабинете Кедрова. — Все готово?

— Понимаете, выяснились непредвиденные обстоятельства… — внезапно начал оправдываться тот.

— В чем дело? — Брови хозяина грозно сошлись на переносице.

— Кандидатура номер пять засбоила, нужно срочно заменить ее по медицинским показаниям. А кем менять?

Кедров положил на стол газетный лист, сложенный вчетверо, и обескураженно развел руками.

— Она тщательно скрывала все до последнего момента, боялась репортеров. Нам потребуется не меньше недели для проработки новой кандидатуры.

Кроме того, вы должны назвать эту кандидатуру…

Телефон на столе взорвался требовательной трелью. Это был Гурьянов.

— Телевидение прибыло для интервью.

Неуверенная рука взяла со стола мятый прямоугольник бумаги, на котором значилось: «Юлия Милович, журналист Независимого телеканала», — и протянула его Кедрову.

— Вот вам и кандидатура на замену… Пригласите съемочную группу войти…

В это время на гастролях в Нижневартовске Аделаида лежала на широкой кровати в «люксе» местной гостиницы и блаженно щурилась на настольную лампу, посылавшую мягкий рассеянный свет. Утомительный день был закончен, и впереди была ночь, полная неги и любви.

Отложив гитару, Паша лежал рядом с ней и неторопливо потягивал пиво.

— Я так рада, что наконец рассказала обо всем журналистам, — произнесла Аделаида, чей заметно округлившийся животик выделялся на фоне тренированной сухощавой фигуры. — Я думаю, это даже будет способствовать росту моей популярности…

— Угу, — пробормотал Паша, ставя на стол порожнюю банку пива.

— А на свадьбу мы пригласим всех, всех, всех! — Окинув взглядом подругу, чья фигура еще не потеряла для него своей привлекательности, Паша ласковым и требовательным движением провел рукой по ее бедру.

— Ой, не надо, Пашенька, — хихикнула певица, ежась от щекотных прикосновений. — Мне доктор запретил…

А его требовательные настойчивые губы уже спускались от ее шеи все ниже и ниже, к округлости живота, к податливо разошедшимся в темноте бедрам.

— Ой, Паш, я же сказала, что не буду! — Аделаида безжалостно оттолкнула его голову, одергивая халатик.

А экран телевизора мерцал голубым, в нем неизвестная женщина с волевым лицом и узкими губами что-то беззвучно говорила, страстно сжимая кулаки…

Поругавшись со своей будущей женой, Паша вышел из номера, бросив через плечо, что идет в бар. Через минуту он уже лежал под одеялом новой костюмерши, которая была вообще-то костлява и куда менее привлекательна, чем та, прежняя, то ли Лиза, то ли Лида. Но на безрыбье, как говорится…

Один коллега посоветовал ей, как справиться с волнением, от которого хотелось бежать куда глаза глядят, бросив микрофон. Он сказал ей: представь себе, что ты — это на самом деле не ты, а удачливая, уверенная в себе особа, которая не боится ни черта, ни дьявола, ни интервью, ни горящего красного глазка телекамеры — ничего! Наблюдай за этой девушкой со стороны, как будто ты зритель, и у тебя все получится. Действительно, отныне на экране Юля держалась свободно и легко. Образ прожженной журналистки она нацепила, как защитную маску.

— Как вы расцениваете обвинения, выдвинутые вашей супругой?

— Это бред, с которым должны разбираться психиатры, а не телевидение.

— Но она заявила вчера…

— Это плод ее воспаленного воображения! Одной ее фантазии мало для предъявления обвинения. Где документы?

— Но ведь архитектор Дино Чентура действительно погиб в авиакатастрофе при очень подозрительных обстоятельствах…

— Я не был знаком с ним лично и не собираюсь отвечать за все летные происшествия, случающиеся время от времени в воздухе.

— А что вы можете сказать о своих взаимоотношениях с Кремлем?

Известно, что вы… — Прошу прощения, — с твердой улыбкой произнес он, вставая. — Наше время истекло.

Юля неохотно поднялась со стула. Красный глазок телекамеры погас.

Ей не удалось выцарапать из него ничего нового.

Садясь в фургон с телеаппаратурой, она подумала, что хорошо бы было основательно покопаться в этом деле. Она не сомневалась, итоги ее первого журналистского расследования вызовут сенсацию.

Вечером они устроили маленький праздник для двоих на загородной даче. Там они были в относительной безопасности.

— Ты держалась великолепно! — восхищенно воскликнул Гурьянов. — Давай выпьем за тебя!

Бокалы сдвинулись. Густое, как кровь, вино блеснуло рубиновым светом. Гудящий огонь загнанно метался в камине, излучая светлое березовое тепло.

— За нас двоих! — поправила Лариса, счастливо улыбаясь.

Вино разлилось по телу горячей волной и через минуту ударило в голову, Лариса блаженно рассмеялась.

— Пожалуй, час "Ч" отменяется, а?

— Возможно, он просто откладывается. — Михаил был слишком осторожен, чтобы загодя праздновать победу.

— Меня уже засыпали просьбами об интервью центральные телеканалы.

Поступило даже предложение от французов. Скоро пожар разгорится вовсю. Может, он вздумает откупиться?

— Ну и в какую сумму ты оцениваешь свой отказ от борьбы?

— О, она будет круглой, как земной шар, если на него смотреть из космоса. В ней будет не меньше семи нулей. Семь — мое счастливое число! — хихикнула она.

Они помолчали, наслаждаясь вином.

— Как я тебе показалась на экране? — Лариса отправила в рот крупную виноградину.

— Ты была изумительна! — Гурьянов потянулся к ней. — Но в жизни ты еще лучше. Гораздо лучше…

И, точно изголодавшиеся звери, они стали срывать друг с друга одежду, одержимые страстью, так похожей на ненависть. Ибо ими двигала ненависть, так похожая на страсть.

Кедров анализировал сведения, которые его ищейки сбрасывали сразу же после получения информации.

Возраст — двадцать два года. Родилась в Москве. Мать погибла в автокатастрофе, у отца новая семья и маленький ребенок…

«Это хорошо, — усмехнулся Кедров, — просто идеально! Шумихи не будет, поисков тоже. Женившиеся вновь отцы обычно не страдают любовью к детям от первого брака».

С отличием закончила журфак МГУ. Публиковала небольшие заметки в районной прессе. На телевидение устроил отец, ограничив тем собственное участие в жизни дочери.

Работа на НТК. Несколько репортажей, не получивших большого резонанса, работа на подхвате. В число тележурналистов попала благодаря молодости, четкой дикции и телегеничной внешности.

Данные из поликлиники. Кариес верхней пятерки справа, полость рта санирована. Легкая близорукость. Сердце, печень, почки — без патологии.

Флюорографический снимок — без патологических изменений. В целом — практически здорова.

Данные психологического теста: сангвинический характер с ярко выраженной интровертивной составляющей, уверена в себе, но склонна к сомнениям, не любит идти на компромиссы.

Кедров решительно захлопнул папку. Пора отправлять на экспертизу.

Скорее всего, заключение окажется благоприятным. Годится!

Новое известие, которое принес Гурьянов, окончательно добило ее. На счетах денег больше не было. Лариса выглядела обескураженной, губы ее нервно подрагивали.

— Должен признать: мы проиграли. — Михаил тяжело вздохнул.

— Надо было соглашаться с его предложением, — прошептала Лариса, закрывая лицо руками. — Надо было соглашаться…

Они замолчали, переживая унизительный миг падения после восхитительного мига удачи.

Через день она сама позвонила ему. Кажется, за это время с ней произошла разительная перемена. Ее голос радостно звенел.

— У меня есть идея, — интригующе проговорила Лариса. — По-моему, на этом деле тоже можно неплохо заработать! Если здесь действительно замешана правящая верхушка, наше начинание может оказаться перспективным.

— Каким образом?

— Мое средство универсальное, как самый дешевый пятновыводитель, купленный на самом грязном оптовом рынке Москвы. — Лариса легко рассмеялась, а потом пояснила:

— Телевидение!

— Что-о? — удивился Гурьянов. — А при чем тут…

— Нас спасет телевидение! — произнесла она и попросила:

— Организуй мне встречу с кем-нибудь с НТК. Кто там у них главный? И помни, встреча должна быть абсолютно конфиденциальной!

Михаил удивленно положил трубку.

Зарывшись носом в кипу бумаг на столе, доктор медицинских наук профессор Гомиашвили корпел над отчетом. Это был седовласый горбоносый мужчина с морщинистым смуглым лицом. В медицинских кругах он был известен как большой специалист в области межличностных связей, и его докторская диссертация была целиком посвящена проблеме психологического климата в замкнутых коллективах.

В последнее время знания профессора Гомиашвили требовались не очень-то часто. И вот сейчас оказался именно такой случай. Нужно было определить степень совместимости коллектива из шести человек. Результаты психологических тестов этих людей лежали сейчас перед ним. Ему не раз приходилось делать такие заключения.

Итак, кандидат номер один. По американской классификации психической диагностики DSM-IV в нем доминирует альтруистический тип личности с явственно выраженной чувственной составляющей. Также ярко выражен драматический тип личности со склонностью к актерству.

Кандидат номер два. Рациональная личность, склонная к самоанализу и экстравертивным оценкам. Высокий интеллект в сочетании со склонностью к дистимии, задатки лидера.

Кандидат номер три. Ровный график психологического портрета с ощутимыми всплесками в районе расположения агрессивного и авантюрного типов личности. Характеризуется некоторой интеллектуальной ограниченностью.

Кандидат номер четыре. Преданный тип личности с несколько заниженной самооценкой. Поведенческие аберрации способны коррелироваться в случае особой стрессовой ситуации в сторону подчинения признанному лидеру.

Кандидат номер пять. Выраженные идеосинкратические черты характера, эгоизм. Завышенная самооценка, опирающаяся на преувеличенное мнение о собственной значимости, что, впрочем, не влечет за собой проблем в контактах с окружающими. Ощущается, что объект некогда работал с профессиональным психологом, поскольку ранние депрессивные тенденции были явно скорректированы специалистом, что означает подверженность положительному влиянию и развитию.

Кандидат номер шесть… В урну его!

Профессор Гомиашвили решительно смял несколько листочков и отправил их в корзину для бумаг. Кандидат номер шесть в последний момент был заменен другим кандидатом. Впрочем, даже немного жаль, интересный был типус… Из-за его амбиций расклад в шестерке мог бы быть совершенно другим.

Ну что ж, кандидат номер шесть! Добро пожаловать в дружный коллектив! Кто вы, номер шестой? Чем вы живете, что думаете о себе и об окружающих? Каков ваш тип личности, каковы поведенческие реакции? Сумеете ли вы найти общий язык с остальными членами коллектива?

Профессор недовольно покачал своей седой головой и поджал губы.

Мало данных, очень мало! Сразу видно, что сведения собирались в спешке, из разных источников. Ну, что прикажешь делать с этой филькиной грамотой?

Кандидат номер шесть занял у старенького профессора больше всего времени. Время, затраченное на него, было обратно пропорционально количеству добытых данных.

«Ну, что у нас получилось?» — усмехнулся профессор и с удовольствием перечитал собственное заключение: "Кандидат номер шесть.

Психологически стабилен и предсказуем. Его стремление к самореализации объективно говорит о творческом складе характера испытуемого. Способен к адаптации в коллективе". Негусто.

Но старый профессор был предельно честен даже сам с собой. Поэтому он сделал приписку, оправдывающую его в случае неудачи: «Скудость предоставленных для анализа сведений и отсутствие грамотных экспертных оценок не позволяют в достаточной степени судить о психоэмоциональных аберрациях рассматриваемой кандидатуры. Необходимо дальнейшее исследование».

Профессор взглянул на часы. До диссертационной комиссии, в которой он должен был непременно участвовать, осталось чуть менее получаса. А его просили сдать работу как можно быстрее.

И профессор, слегка покривив душой, дописал:

«Возможна успешная работа упомянутых членов в едином коллективе в случае включения в группу сильного лидера, способного демпфировать мелкие разногласия между остальными членами сообщества». Все же его очень смущал шестой кандидат… Профессор хотел было уже написать, что снимает с себя ответственность в случае, если кандидат номер шесть окажется не тем, за кого себя выдает, но в это время зазвонил телефон.

— Манана? — произнес профессор виноватым голосом. — Нет, не купил, моя ласточка. Прости, я обязательно куплю. Не сердись…

Нахлобучив набекрень мятую кепку, профессор быстро выскочил из кабинета и заспешил в магазин за кефиром, который срочно требовался его жене, имевшей проблемы с пищеварением. Он так боялся опоздать к заседанию диссертационной комиссии и так боялся прогневить жену… Ибо в семье профессора, знаменитого своими знаниями о психологии замкнутых коллективов, был лишь один лидер с бородавкой на носу и редкими черными волосками на подбородке — его жена Манана.

Глава 12

Наташа вернулась домой расстроенная и уставшая после педсовета, где ее, молодую преподавательницу, учили жизни старые школьные грымзы с шиньонами на головах. В дверях ее встретила бабушка. К ногам хозяйки влюбленно ластился кот Василий.

— В обед воду на два часа отключали… Телевизионная антенна чего-то барахлит, на первом канале полосы, — выпалила бабушка последние новости. — Ветеринарша заходила, прописала Василию капельки…

— Ненавижу эту школу! — неожиданно для себя с силой проговорила Наташа. — Ненавижу!

Она с силой швырнула сумку в угол. Ее лицо выглядело расстроенным.

— Скорей бы уже вы с Илюшей поженились, — заметила бабушка, ставя на стол тарелку для супа. — Но ничего, вот выиграю денежек в лотерею, тогда и свадьбу справим. Телевизор новый купим…

— В какую лотерею? — изумилась Наташа. Внезапно в глаза ей бросился празднично раскрашенный листок на обеденном столе с флуоресцентной надписью «Лото Лето».

— Опять пенсию на ерунду тратишь! — возмутилась внучка.

— Ничего не трачу! Это мне ветеринарша подарила. Сказала, что у нее рука легкая, и нам обязательно повезет.

— В эти лотереи никто никогда ничего не выигрывает, — нравоучительно заметила Наташа, как будто бабушка была одной из ее учениц. — Пустая трата денег!

— Ну и ладно, — легкомысленно махнула ручкой старушка. — Деньги-то не наши, а ветеринарши. А так хоть надежда будет…

И она беззаботно защебетала, разливая по тарелкам суп:

— А ведь пятно-то на шее у Василия и вправду начало подсыхать, вот что диета делает!

Главным на Независимом телеканале оказался моложавый тип с живыми глазками и лысоватой головой, низко сидящей на покатых, как будто бабьих плечах. Внешне на Ларису он не произвел большого впечатления. Однако на нее произвело впечатление то, как долго пришлось добиваться встречи с ним. Не помогали ни просьбы знакомых, ни заманчивые обещания, ни даже ее, Ларисы, личная известность. Как правило, руководитель канала не встречался с героями своих разоблачительных сюжетов. Это был не его уровень.

Встреча все же состоялась в китайском чайном ресторане. Главный канала НТК слыл знатоком и тонким ценителем чая.

— Мои условия, — жестко произнесла Лариса, — миллион долларов — и ни цента меньше. Главный мягко улыбнулся и заметил:

— Вы не находите, прекрасный чай? — Он откинулся на стуле, чуть ослабив узел галстука, и мечтательно продолжил:

— Я вообще полагаю, что китайский чай самый волшебный из всех напитков на земле. То, что обычно пьют в нашей стране под видом чая, это просто древесные смывы… Чувствуете восхитительный аромат? Это сорт «Нефритовая сладость под небом». Килограмм такого чая на мировом рынке стоит сто тридцать долларов. Однако денежный эквивалент нисколько не отражает истинной стоимости для ценителя.

— Вернемся к нашему разговору, — перебила его Лариса. — Я настаиваю на этой сумме.

Главный вздохнул и, поморщившись оттого, что деловые разговоры мешали ему наслаждаться божественным напитком, наконец произнес, осторожно ставя хрупкую, как лепесток розы, чашку на стол:

— Я вообще не понимаю, что вы хотите от меня. Я согласился с вами встретиться только потому, что меня просили об этом. Ваша идея абсолютно нереальна!

— Если бы я хоть одну секунду думала так же, как вы, то не стала бы тратить свое и ваше время! — дерзко парировала Лариса.

Интуитивно она понимала, что если бы Главный не заинтересовался ее идеей, он не стал бы терять свое драгоценное время, посвящая ее в особенности китайского чаепития. Значит, он заинтересовался.

— В такой прекрасный вечер, — с мягкой улыбкой произнес ее собеседник, — вместо того чтобы наслаждаться чаем, вы пытаетесь втянуть меня в грязную, и возможно, политическую историю…

— Такие истории — ваш хлеб, — справедливо заметила Лариса.

На самом деле Главный колебался. Да, действительно, идея выглядела чертовски заманчивой. Телерепортаж из жизни отставного президента, покинувшего родину… Вот президент сидит с домашними возле камина, вспоминает о том, как отдавал приказ о начале войны (всплывают доселе никому не известные подробности этого исторического момента), бессильно матерится, говоря о предавших его соратниках, мимоходом упоминает о грандиозной экономической афере. Вот он пишет мемуары, говорит по телефону со своим советником. Потом подходит к окну и смотрит в голубеющую над морем даль — кажется, в этот миг он думает о России.

Да, это будет информационная бомба! В этом случае закон о вмешательстве в частную жизнь будет неприменим, источник пленки останется не названным…

А потом репортаж можно будет продать за кругленькую сумму крупнейшим телекомпаниям мира! Эксклюзивная информация тем и хороша, что стоит очень дорого…

Вдохновленный сладостным видением будущих прибылей. Главный произнес с воодушевлением:

— А вот попробуйте этот чай… В Китае за легкий розоватый оттенок его называют «Чайной розой на закате дня». Истинная поэзия, считают китайцы, растворена в природе, как чайный вкус растворен в воде…

Ларису охватило страстное и не совсем разумное желание выплеснуть содержимое чашки в лицо человека напротив, самодовольно щурившего блеклые глаза за стеклами очков. Ее останавливала только мысль о деньгах.

— Деньги вообще крупнейшее мировое зло, — вздохнул Главный, точно отвечая ее тайным мыслям. — Нет теперь того бескорыстия в людях…

Пристально глядя на нее, он выдержал долгую паузу — ждал реакции.

Лариса встала и решительно отодвинула стул.

— Пожалуй, мне стоит обратиться в иностранные агентства. Вряд ли они имеют дурную привычку торговаться по пустякам, — произнесла она и добавила с ехидной улыбкой:

— Действительно, этот сорт чая восхитителен! Его портит лишь небольшая мятная составляющая. Я вообще считаю, что мятный лист делает вкус чая плебейски грубым.

В лице ее собеседника что-то неуловимо изменилось.

— Сядьте, — произнес он жестко, — мы еще не закончили.

И тут же продолжил с кошачьей вкрадчивостью:

— Пожалуй, вы правы, мятная составляющая действительно придает чаю несколько плебейский вкус, но это зависит не столько от самой мяты, сколько от места произрастания этого растения. Ведь, как известно, мята, выросшая в тени, обладает значительно более воздушным и тонким ароматом. Вот попробуйте этот сорт… Он называется «Лазурный ветер над просторами Хуанхе». Не правда ли, изумительный напиток?..

Переговоры затянулись до позднего вечера и были очень, очень трудными. Но результативными.

Они уже забыли и про лотерею, и про ветеринаршу, когда однажды вечером раздался телефонный звонок.

Взяв трубку, бабушка застыла на несколько секунд, потом помертвела и, держась за сердце, опустилась на стул, судорожно хватая побелевшим ртом воздух.

— Что с тобой? — бросилась к ней Наташа.

Но старушка беспомощно всплескивала руками и не могла вымолвить ни слова. Наконец она через силу выдавила:

— Счастье-то какое! Выиграли… — Усадив бабушку, Наташа схватила вопросительно журчавшую трубку.

— Вас беспокоит компания «Лото Лето»! — произнес мелодичный голос.

— Вы выиграли главный приз нашего розыгрыша: поездку в Париж для троих на две недели! Поздравляем!

— Спасибо! — поблагодарила Наташа. — Когда можно получить деньги?

Услышав про деньги, бабушка слегка порозовела и оживилась.

— К сожалению, по условиям лотереи, компенсация стоимости приза не выдается. Вы можете только претендовать на поездку. Диктую адрес…

Услышав, что деньги им все же не дадут, бабушка опять смертельно побледнела.

— Какой там Париж, — махнула она слабой рукой. — А Василия кто будет кормить? Езжайте с Илюшей, а я уж как-нибудь обойдусь…

— Но поездка-то на троих!

Бабушка горестно вздохнула. Она все Парижи на свете променяла бы на небольшую сумму в отечественной валюте.

— А Василия можно отдать твоей любимой ветеринарше, — предложила Наташа и мечтательно проговорила:

— Париж!.. Такой шанс бывает раз в жизни!

Бабушка еще колебалась, почесывая своего любимца за ухом, а тот счастливо щурился, мирно ожидая решения своей участи. Наконец старушка решилась:

— Ладно уж! А когда ехать-то?

— Об этом сообщат дополнительно, — объяснила Наташа. И тут же, охваченная восторгом, закружилась по комнате:

— Едем, едем, едем!

— Он предложил мне процент от прибыли. — Лариса рассказывала Михаилу о недавней встрече в чайном ресторане. — Что ж, это разумно… Но очень неудобно! Я бы хотела все сразу.

— Вероятно, они не знают, сколько смогут выручить с этого материала, и потому боятся, — объяснил Михаил. — Они могут получить как очень много, так и очень мало. В первом случае мы проигрываем вчистую, а во втором…

— У нас нет выбора, — вздохнула Лариса.

— А как ты добудешь пленки? — спросил Михаил. — Ведь…

— У меня есть идея! — прервала его Лариса. — Может быть, она и не очень рациональна, но… Послушай, ты должен узнать, когда назначен час "Ч".

Сможешь?

— Постараюсь. А что потом?

— Потом? — Лариса усмехнулась, чувствуя свое превосходство. — Потом — победа. Меня остановить трудно. Мне нечего терять.

«Кроме жизни», — подумал Михаил и грустно усмехнулся.

— Грузи! Осторожно! Вот так! — Тело бережно опустили в контейнер и закрыли крышкой.

— Порядок!

В темном ангаре, где высокий потолок терялся в темноте, возились люди. Неяркий свет лампы озарял прямоугольные ящики, пыхтящий контейнеровоз у входа и суетливые фигуры в рабочих комбинезонах.

— Как она? Дышит?

— Нормально! — ответил человек, на секунду задержав пальцы у основания шеи. — Спит. Можно грузить!

— А где остальные?

— Скоро будут!

Во двор въехал очередной фургон. Час "Ч" пробил.

Оставляя за спиной тусклые подмосковные деревни, унылые поля, только что одевшиеся неуверенной салатовой зеленью, Надя летела по загородному шоссе. На подъезде к Кольцевой автодороге начался противный мелкий дождь.

Водяная взвесь больно секла лицо, сырость проникала даже сквозь плотную куртку.

Пришлось снизить скорость — мотоцикл стал неустойчивым на мокрой дороге.

Точно призрак, на обочине возникла белая «шестерка» ГИБДД с синей полосой на борту. Светящийся полосатый жезл предупредительно взлетел в воздух, раздался свист.

«Удрать? — запоздало подумала Надя. — А если вздумают догонять? На такой дороге у меня шансов мало».

Она вспомнила случай с Бесом. Бес был отличным парнем, которому, хлебом не корми, дай поиграть в догонялки с властелинами полосатых жезлов.

Однажды в азарте погони он позабыл, что главное правило подобных мероприятий — не подставляться левым боком, потому что справа в машине обычно сидит человек с оружием. Бесу продырявили ногу, и это было бы еще ничего, если бы он от боли не потерял контроль над мотоциклом и не навернулся бы на мокрой дороге, сломав себе шею…

— Ваши права! — произнес хмурый низкий мужчина в форме, приближаясь к ней. В дождливом сумраке его бледное лицо расплывалось, как непропеченный блин. — Вы превысили скорость!

— Това-арищ майор… — привычно заныла Надя. Она всех гибэдэдэшников называла майорами, и это иногда срабатывало. На сей раз ей не повезло.

— Будем оформлять протокол. Штраф сорок один рубль пятьдесят копеек. Оплатите через сберкассу, затем заберете права в районном отделении ГИБДД. Садитесь в машину.

Мент сел на водительское место в «шестерке», а Надя с печальным вздохом опустилась на сиденье справа от него.

— Товарищ майор… — умоляюще заныла она. — А может, лучше без протокола, разойдемся на месте? — И полезла в карман за заветным полтинником, припрятанным именно для таких случаев…

За спиной у нее послышался шорох. Надя еще не успела повернуть головы, как в шею впилось что-то болезненно-острое.

— Това… — не договорила она и, теряя сознание, бессильно уронила подбородок на грудь.

— Есть! — послышался довольный голос сзади. — Ну, сколько нам дадут за задержание опасной преступницы?

— Рано радуешься! — резонно заметил тот, кто сидел за рулем. — Сначала надо ее сдать с рук на руки.

— Ох, и мудрено работают эти ребята из ФСБ! — вздохнул голос сзади.

— Зато платят хорошо.

И машина тронулась в путь.

Через два дня в газетах появилось сообщение о том, как двое работников ГИБДД за задержание особо опасного преступника были награждены орденом Мужества. Посмертно.

Наконец-то ей встретился мужчина ее мечты!

Всю ночь после возвращения из клуба Алена не спала. Она вертелась в постели, вставала пить воду, открывала окна, но все было напрасно — ей никак не удавалось погрузиться в объятия Морфея.

Утром, когда наконец пришло время расставания с кроватью, девушка даже чуть не забыла выпить свою ежедневную порцию лекарств.

«Что он скажет, когда узнает… — с замиранием сердца подумала она, разглядывая себя в зеркале, с удовольствием отражавшем ее своеобразное лицо с правильными, чуть крупноватыми чертами. Синеватые тени под глазами упрямо твердили о бессонной ночи, придавая девушке интригующую томность. — А вдруг он откажется от меня?»

Но ведь осталось ждать совсем немного до того момента, когда…

В который раз она в своем воображении прокручивала тот волшебный миг, когда он, влюбленно глядя ей в лицо, произнесет:

— Мне все равно, кто ты и кем была… Я еще никогда не встречал такой девушки… Может быть, ты… — Он не договорит.

«Да, конечно!» — чуть было не закричала Алена, но вместо этого лишь скромно опустила ресницы. О Боже, думала она, неужели это и есть счастье, которого она ждала всю жизнь? Внутри нее все пело: «Да, да, да!»

Мужчина ее мечты оказался типом лет тридцати пяти с резкими чертами лица и спортивной фигурой. В лице его чувствовалась порода, в движениях — грация и сила дикого зверя. Такие мужчины по телевизору рекламируют дорогие автомобили и кожаные портфели для переговоров. Такие мужчины обитают в закрытых клубах, тренажерных залах и шикарных ресторанах. Это штучные экземпляры, а не ширпотреб! Как ей повезло, что она встретила его! Как ей повезло, что он обратил на нее внимание!

— Илларион, — представился он, красиво грассируя.

Его густой бас обволакивал Алену, гипнотизировал ее, лишая способности думать и рассуждать.

— Я занимаюсь бизнесом, — продолжал новый знакомый. Упорный взгляд прожигал до костей, что-то обещал, звал куда-то далеко…

Они договорились встретиться вечером в ресторане. Потом, после ужина, наверно, они поедут к нему домой. Остановившись на пороге, он обнимет ее — до хруста в костях, до мурашек по коже, до сладострастного стона, вырывающегося из самой глубины души! А потом он скажет…

Алена долго и придирчиво выбирала платье. Господи, какой ужас! У нее свидание с мужчиной ее мечты, а ей совершенно нечего надеть! Не может же она нацепить на себя вот эту шифоновую дрянь по моде прошлого сезона. И, как назло, денег на обновку нет — все отложено для новой, последней, решающей операции.

Наконец мучения перед платяным шкафом закончились. Алена выбрала белое облегающее платье с пушистым боа, красиво драпировавшим ее широковатые плечи. Она немного повертелась возле зеркала и осталась довольна. Нет, она все-таки прелесть! Но совсем скоро она станет еще краше! Через месяц-другой, когда заживут швы и сойдут послеоперационные отеки, тогда…

Тогда она отправится с Илларионом под венец. Он — мужественный красавец испанского типа, настоящий мачо, она — изящная куколка с огромными томными глазами. А потом они станут жить вместе. У них будет настоящая семья…

Может быть, у них будут дети…

«Стоп! Какие дети!» — вздрогнула Алена. Нет, дети — это нереально.

Ну, может, они усыновят кого-нибудь. Или заведут собачку.

Мужчина ее мечты ждал, сидя на заднем сиденье роскошного автомобиля. Молчаливый водитель распахнул дверцу, и она с бьющимся сердцем нырнула в мягкий сумрак салона.

— Как насчет «Черной кошки»? — спросил Илларион, осторожно сжимая ее холодные пальцы. — Я заказал столик.

О, это был прекрасный вечер! Они сидели в уютном зале, украшенном мотивами из знаменитого детектива, и болтали, наслаждаясь обществом друг друга.

У них оказались сходные вкусы, близкие интересы. Казалось, они были созданы друг для друга!

Потом они танцевали, и Илларион мягко прижимал к себе стройную фигурку, льнущую к нему, точно плющ к могучему дубу. Правда, Алена никогда не видела, как плющ льнет к дубу, но, кажется, в подобных случаях принято так говорить.

А потом он положил свою руку на ее ладонь и уже не отнимал ее.

— Поедем ко мне, — предложил он, влюбленно глядя ей в глаза.

У нее не хватило духа сказать «нет». Что дурного в том, что она посмотрит, где он живет? Она только на минуточку поднимется к нему.

Объятия на заднем сиденье автомобиля были упоительны. Но все же не стоило форсировать отношения: отсроченное наслаждение куда острее и желаннее.

Осталось ждать всего-то пару месяцев. Он так ничего и не узнает…

Оторвавшись от его губ, она опасливо покосилась на каменный затылок шофера. Тот был, казалось, всецело занят дорогой. Шел моросящий дождь, дворники мягко жужжали, размазывая по стеклу водяные брызги, фонари светились розовым сквозь туман, и все это создавало ощущение блаженного уюта.

Алена не запомнила дорогу, она плохо ориентировалась в ночном городе. Машина бесконечно петляла по улицам, стремясь вырваться из тесных объятий Центра на простор окраинных микрорайонов.

Его прикосновения становились все смелее и смелее, сильная рука пробиралась вверх по бедру, осторожно сдвигая ткань платья. Алена закрыла глаза от ужаса и потому не заметила, как автомобиль свернул в темные, плохо освещенные закоулки промзоны, въехал в огороженный трехметровым забором двор, посреди которого находился алюминиевый ангар, и остановился.

— Уже приехали? — слабо прошептала она. — Так быстро…

Он помог ей выйти из машины. Холодный дождь сеялся с неба. Ледяная капля, попав за шиворот, скатилась по спине, отрезвляя ее.

— Пойдем, ничего не бойся! — улыбнувшись так, точно он приглашал ее во дворец, Илларион шагнул к приоткрытой двери ангара, за которой слышались негромкие мужские голоса.

«Ноги… Ноги аккуратнее, крышкой придавишь!» — «Ну и тяжелая, черт…» — «Проверь, дышит ли».

Алена испуганно сделала шаг назад.

— Нет, я… — только и успела сказать она, как вдруг ее шею ужалила быстрая рассерженная пчела.

Тело неожиданно обмякло. Она упала бы в лужу, натекшую возле входа, если бы сильные руки не подхватили ее на лету.

— Ну, давай, грузи быстрее, — проговорил тот, кого звали Илларион.

— Скоро следующую привезут.

И бесчувственное тело Алены с запрокинутой головой внесли в освещенные двери ангара.

Сделка обещала быть очень, очень удачной! Ольга Витальевна уже давно присматривала участок земли, где можно было разместить небольшой цех по производству насосов. Все, что предлагали до сих пор, ее не устраивало. Обычно участки находились вдали от удобных подъездных путей или за Кольцевой автодорогой.

И вот утром ей позвонили по объявлению и предложили купить склад в хорошем районе. Ольга Витальевна задумалась. О, это было идеальное предложение!

Недалеко от офиса фирмы, все необходимые коммуникации, удобный подъезд…

— Ваше предложение меня заинтересовало, — сказала Ольга Витальевна в трубку. — Если цена будет невысока…

Цена оказалась невысокой. Почти даром по нынешним временам.

Вот тут-то Ольга Витальевна почему-то засомневалась.

— А почему так дешево? — удивилась она.

— Хозяин сел, — тяжело вздохнула трубка. — Надо избавиться от имущества, пока следователи не докопались. Потому в наших интересах сделку провернуть как можно быстрее.

Такой шанс ни в коем случае нельзя было упускать! Такой шанс дается один раз в жизни. Незнакомец небрежно произнес:

— Если вы сомневаетесь, у меня уже есть желающие…

— Нет! — Ольга Витальевна привыкла брать быка за рога. — Я хочу сейчас же осмотреть место. Приготовьте документы для ознакомления.

— Хорошо, — согласился незнакомец. — Приезжайте, я жду вас. — И назвал адрес.

— Еду! — кивнула Ольга Витальевна. Она сказала секретарше, чтобы шофер подавал машину, вызвала охранника и достала из сейфа задаток.

— Буду через часа два, — бросила она секретарше. — Приготовь к моему приезду текст договора для новой сделки.

Больше в офисе она не появилась. Ни в тот день, ни вообще. Вместе с ней исчезли ее личный шофер и охранник с пудовыми кулаками и пистолетом в кармане. Сгоревшую машину нашли через неделю на заброшенной подмосковной свалке.

Секретарша пыталась по телефону разыскать Андрея Андреевича, но тщетно — тот находился в очередном походе по Забайкалью.

Таким образом фирма «Насос трейд» оказалась обезглавленной.

К исходу апреля у Лизы уже набралась толстенькая пачка стихов. Ее произведения высоко ценились друзьями и поэтом Вишняковым, но этого казалось мало. Ей хотелось услышать оценку профессионала, какого-нибудь заслуженного мэтра, увенчанного лавровым венком, Государственной премией и всеобщим признанием.

Однажды Вишняков, уходя, деловито засунул под мышку пачку листков, аккуратно отпечатанных и собранных в папку.

— Согласился посмотреть, — хмуро поведал он и назвал такое громкое имя, что Лиза обрадованно всплеснула руками.

— Учти, обычно он не смотрит начинающих! — предупредил Вишняков и надулся от ощущения собственной значительности. — Согласился только потому, что я попросил.

Лиза обрадованно повисла у него на шее. Вишняков снисходительно похлопал ее по спине и ушел.

Через неделю раздался телефонный звонок.

— Любарский, — представился вальяжный голос, в котором звучала непреходящая уверенность в том, что простые смертные обязаны трепетать при звуках славного имени. И Лиза послушно затрепетала.

— Я просмотрел вашу подборку. — Голос мэтра звучал равнодушно, но не холодно. — Пожалуй, в ней есть предмет для обсуждения…

Лиза не знала, что в устах мэтра эта невыразительная фраза означает высшую похвалу.

— А вы действительно дочь того самого Дубровинского?

— Нет, я его однофамилица, — ни секунды не раздумывая, Лиза отреклась от отца. Нестерпимо было думать, что интерес к ее стихам подогревался тем, что фамилия у всех на слуху.

— .А вы хорошенькая, — игриво заметил мэтр, кокетливо модулируя голосом. — Мне показывали вашу фотографию.

— Да… Я… — Лиза неожиданно смутилась, чего с ней отроду не случалось.

Сколько раз Вишняков сплетничал о Любарском! Хохоча и прихлебывая спиртное, он живописал, как старая жирная жена гения, страдающая астмой, частенько бьет своего супруга палкой, а тот, когда ему удается сплавить ее в больницу, водит к себе на квартиру девиц, соблазненных его славой и возможностью похвастать таким неординарным знакомством.

Однако Лиза совершенно не желала входить в число этих пошлых девиц.

Слава ей была не нужна, ее и так все знали, бессмертие ей, как она считала, было уже обеспечено гениальными «инсталляциями», а насчет знакомства… Дочери самого Дубровинского, на равных общавшейся с мировыми знаменитостями, не пристало хвастать дружбой с человеком, известным лишь жидкой стайке заумных литературоведов.

— Жду вас в воскресенье в Переделкино, — произнес мэтр. — Мой дом там все знают.

— Хорошо, — кивнула Лиза. — Я буду.

— Только, пожалуйста, без Вишнякова, — попросил мэтр. — Ну его к бесу, этого пьяницу… На той неделе он у меня весь подарочный «Реми Мартин» выхлестал.

В воскресенье утром Лиза с трудом вытолкала вон Монро и Вишнякова, задержавшихся у нее после бурной субботней ночи.

— Мне надо побыть одной, — объяснила она, хмуря светлые брови, и раздраженно добавила Вишнякову:

— И вообще, что ты вечно здесь торчишь? Не приходи, пока я тебя не позову!

— Я думал, мы с тобой… — Вишняков обиженно захлопал глазами. Ему не хотелось терять подружку, у которой хата ломилась от дармовой выпивки и у которой всегда можно было переночевать бездомному поэту (имевшему троих жен и не поддающихся учету детей).

Монро обрадованно зашипел, клюнув подругу в щеку густо накрашенными губами:

— Конечно, ляля, молодец!.. Разве можно променять нашу женскую дружбу на этих мужиков? Мы с тобой подруги навек!

Когда все ушли, Лиза опрометью бросилась одеваться. Ей пора было ехать в сторону Переделкино.

С толстой папкой стихов под мышкой она села в машину, не замечая, как в это время Вишняков в таксофоне за углом дома набирал чей-то номер.

— Она только что выехала, — произнес он. — Немного опоздает… Да, одна… Совершенно одна! — И потом добавил, алчно поблескивая белками глаз:

— Когда я смогу получить всю сумму? Хорошо…

Больше Елизавету Дубровинскую никто не видел. Она точно сквозь землю провалилась, заплутав в подмосковных лесах. Ее машину так и не нашли, как будто она дематериализовалась, а Любарский клялся И божился в милиции, что назначенная на тот день встреча так и не состоялась.

Пытаясь придать себе черты скромной учительницы, живущей (точнее, выживающей) на одну зарплату, она часами сидела возле зеркала: приглаживала волосы, собирая их в гладкую прическу, примеряла платья, вызывавшие брезгливость своей тусклой поношенностью.

Ее раздражало все: и запах в квартире, какой-то устойчивый дух бедности, пропитавший стены тоскливым невыветриваемым ароматом, и диван с пружинами, вонзавшимися в тело, точно оголодавшие клопы, и вечно текущий кран на кухне, и разводы на потолке после недавнего потопа… Но особенно ее угнетало отсутствие простора, какая-то жуткая внутриутробная теснота. Здесь, казалось, невозможно было раскинуть руки, чтобы не задеть потолок. Она чувствовала себя закованной в кокон бетонных стен.

Но ничего, осталось совсем немного… Ведь час "Ч" уже назначен, минуты ее жизни здесь сочтены. Как это случится? Она не знала. Никто не будет искать обыкновенную учительницу, проживающую в хрущевке с глуховатой бабушкой и толстым котом…

Тем более что учительница на самом деле остается целой и невредимой. Только бы они ни о чем не догадались. Только бы не догадались ни о чем!

Во дворе сеял противный мелкий дождь, точно воду распыляли из невидимого небесного пульверизатора.

Она набросила на плечи старое пальто, пригладила волосы перед зеркалом, надела очки, в которых плохо видела. Она должна быть готовой в любой момент.

— Это она! — произнес, пассажир в машине возле подъезда.

Водитель бросил взгляд на фотографию и промолчал.

— Пальто, очки, прическа — все сходится! Чего мы ждем? — не унимался пассажир. Водитель пожал плечами.

— Еще светло, — процедил он сквозь зубы. — Шумиха нам не нужна. И свидетели тоже.

— Хочешь взять ее в хате? Учти, там старуха!

— Да, лучше момента не найти, — признал собеседник и наконец решился:

— Дуй в подъезд, а я подгоню тачку. Начали!

Лампочка на площадке в считанные секунды была вывернута.

Смеркалось. Фонари еще не успели зажечься, и серый дождливый сумрак мягко обволакивал окрестные дома.

Она неспешно направилась к подъезду, жадно вдыхая грудью дождевую апрельскую свежесть. Хлопнула дверь, жалобно взвизгнув пружиной, в лицо пахнуло гнилостным сладковатым запахом подъезда…

Она даже не успела вскрикнуть, когда в шею ее ужалило что-то холодное и острое. Она хотела позвать на помощь, но крик застрял в горле, глаза заволокло сиреневым дождливым туманом, а тело обмякло, точно из него внезапно выпустили всю кровь. Она плавно осела на ступени, бережно поддерживаемая чьими-то руками.

— Готова! — проговорил пассажир, захлопывая дверцу фургона.

Водитель нажал на газ, и неприметный автомобиль с надписью «Грузовые перевозки» отъехал от подъезда.

— Все чисто! Как в аптеке. — Фургон несся по блестящим от дождя улицам, стремясь поскорее выбраться на шумную автомагистраль и затеряться в автомобильной толпе.

— Что, теперь на склад?

— Да, сдадим товар, возьмем бабки — и тикать. На светофоре, нетерпеливо порыкивая мотором, машина ждала зеленого сигнала. За ней в ряд пристроился еще один автомобиль, по бокам стали еще два.

— Вроде дверца хлопнула? — неуверенно произнес водитель фургона, взглянув в зеркало заднего вида.

— Показалось, — зевнул пассажир. — Давай, желтый!

Машина вылетела на набережную и понеслась вдоль парапета, разбрызгивая лужи.

Внезапно ее занесло, печально взвизгнули тормоза, и фургон, проломив ограждение, рухнул в воду канала.

Когда на место происшествия прибыла милиция, то обнаружила на отмели тела водителя и пассажира разбитой машины. Фургон был пуст. Очевидно, он шел порожняком.

— Этот дождь сегодня… — вздохнул сержант, оформлявший протокол. — И когда он закончится?

…Высокое равномерное пение самолетных двигателей потревожило сон Юли. Она завозилась на мягком ложе, вытянув трубочкой губы, зачмокала, как ребенок во сне, и попробовала открыть глаза. Густая чернильная темень укутывала ее плотной сонной пеленой.

Пытаясь додумать какую-то важную и нужную мысль, девушка слабо пошевелилась, но вскоре вновь провалилась в маслянистый вязкий мрак. Самолет вздрогнул, попав в воздушную яму, и выправился, держа курс на юго-запад. Под его белоснежным брюхом тянулась ровная гряда облаков, в просветах между которыми плескалось серое литое море.

Но только Юля всего этого не видела, плавая в безвоздушном пространстве глубокого химического сна.

Андрей Андреевич вернулся из похода только через неделю после таинственного исчезновения жены. За это время все следы, могущие помочь в поиске Ольги Витальевны, были безнадежно утеряны.

— Вряд ли ваша жена еще жива, — вздохнул следователь, принимая заявление об исчезновении супруги. — Известно, что она выехала на деловую встречу, имея с собой крупную сумму денег.

— Но ведь с ней были охранник и шофер!

— Охранник и шофер пропали без вести. Возможно, найдя кого-либо из них, мы сможем отыскать и вашу жену.

— Но не могут же бесследно пропасть среди белого дня трое взрослых людей, двое из которых мужчины в полном расцвете сил!

— Как видно, могут, — печально заметил капитан милиции. — С каждым днем шансы найти их живыми падают. По одной из версий, охранник и шофер, находясь в преступном сговоре, выманили вашу жену из офиса с крупной суммой денег, рассчитывая завладеть ими, а потом расправились с беззащитной женщиной и скрылись в неизвестном направлении.

— Не могу поверить в это! — покачал головой Андрей Андреевич. — Шофер работал у нас три года, возил зарплату из банка, а ведь это огромные суммы! Если бы ему нужны были деньги… Охранник тоже у нас работал очень давно.

— Кто-нибудь угрожал вашей жене? У нее были конфликты с партнерами по бизнесу? Могли ее похитить с целью выкупа?

Андрей Андреевич выложил на стол пухлый конверт.

— Я нашел это в сейфе, — объяснил он. — Правда, я знаю Проньшина много лет, он никогда бы не решился на…

— Разберемся! — заверил капитан, широкой ладонью сметая конверт в стол. — Обязательно разберемся!

И он подумал, не слишком ли безутешен супруг пропавшей? Может, он даже рад ее исчезновению? Как жаль, что у него железобетонное алиби! Как жаль!

Мягкий удар об землю, и ящик осел, одним углом зависнув над неровностями почвы. Раздался свист, и металлический трос, сворачиваясь змеиными кольцами, упал на его крышу. Внутри послышался скрежет, одна из боковых стенок отошла вниз и откинулась, примяв мягкую траву.

Изумрудная трава на поляне шла волнами от ветра, вздымаемого лопастями вертолета, листва на деревьях трепетала, собираясь взлететь, гибкие ветви податливо гнулись.

Взмыв в небо, вертолет бесследно растворился в лазурной сини, сначала превратившись в черное пятно размером с чайку, а потом в темную точку, быстро удалявшуюся в сторону материка.

«Добро пожаловать! — произнес с улыбкой человек, наблюдавший за происходящим с балкона красивого дома, так аккуратно и красиво вписанного в окружающий ландшафт, что он казался призрачным видением, перенесенным из сказки на грешную землю. — Интересно, кто это?»

Пока на лужайке никто не появлялся.

«Наверно, еще спит, — решил человек, опускаясь в удобное кресло. — Не буду ее торопить. Ведь впереди много, очень много времени. Впереди целая вечность!»

Скоро гостьи начнут поступать одна за другой. Надо приготовиться к их появлению: включить камеры слежения по всему дому, заблокировать вход на верхний этаж, в башню, где расположена вертолетная площадка и наблюдательный пункт. Нужно быть сугубо осторожным, пока они не адаптируются к своей новой жизни.

Профессор Гомиашвили в своем заключении упоминает, что адаптационный период чреват конфликтами между членами замкнутого коллектива.

Сначала им нужно понять, что обратной дороги отсюда нет. Нет!

Сладко чмокнув губами, Юля повозилась на мягком, уютном ложе, не в силах выплыть из вязких глубин сна. Потом повернулась на другой бок и вздохнула. Но почему же не звенит будильник?

Сквозь смеженные дремотой ресницы проник солнечный свет, донесся щебет птиц и какой-то странный размеренный ропот, напоминающий гул моря.

Сегодня у нее интервью с председателем фонда помощи животным. Это очень важная проблема, защита животных, по ней много дебатов в последнее время.

Но почему же не звенит будильник?

Мотнув тяжелой головой, девушка с трудом приняла вертикальное положение. Потерла кулаком глаза, зевнула. Решила, что еще не окончательно проснулась, спустила ноги с кровати. И неожиданно очень больно ударилась головой обо что-то твердое.

— Ой, что это? — держась за темя, она недоуменно оглядела прелестную зеленую лужайку, укрытую ковром изумрудной зелени. Поблизости журчал фонтан, рассеивая в воздухе брызги, пел ветер в кронах деревьев.

Юля вдохнула полной грудью воздух, напоенный ароматами нагретой солнцем листвы, цветов и еле уловимым запахом моря. Утопая в густой зелени, неподалеку виднелся замок, чьи башенки приветливо белели на фоне лазурного неба, точно фотография из туристической рекламы.

— Какой странный сон, — подумала девушка и сделала шаг вперед.

В этом сне она бродила по зеленым лугам, и мягкая трава льнула к ее ногам… В этом сне она сидела на бортике фонтана, болтая рукой в воде, и золотые рыбки доверчиво тыкались мягкими губами в ладони. В этом сне она брела по золотистому пляжу, и волны тихо набегали на песок, пузырясь между прибрежных камней. В этом сне белые клочья пены взлетали в воздух, поднимая мириады брызг, когда пенный вал, подлетая к нагромождению валунов у подножия скал, с тяжелым грохотом обрушивался на них и, рассерженный неудачей, смиренно отползал обратно.

О, это был чудесный, волнующий сон, сон, из которого не хотелось возвращаться!

Во сне, щурясь от теплого солнца, она поднялась по мраморной лестнице, чувствуя босыми ступнями ласковые прикосновения нагретых ступеней, немного посидела на веранде, украшенной изящной плетеной мебелью, затем направилась в прохладные сумрачные покои дома. Но внезапно сон кончился, как будто его оборвала безжалостная рука.

— Привет! — произнесла огненно-рыжая незнакомка, сидевшая в кресле холла, сводчатый потолок которого, щедро украшенный лепниной, подпирали колонны. У девушки были зеленовато-коричневые глаза и украшенный задорными конопушками нос. — Наконец-то!.. Я не могла дождаться, когда кто-нибудь появится здесь. Тоска смертная и жарко… А ты не знаешь, зачем нас сюда притащили? А когда отправят обратно?

Юля молчала, медленно, но верно возвращаясь к действительности.

Неужели это был не сон? Как жаль, что это был не сон…

— Ты вообще понимаешь по-русски? — спросила девушка. — Меня зовут Надя, а тебя? Может, ты немая? — Она с сомнением оглядела собеседницу.

— Где я? — недоуменно пробормотала Юля, и звуки собственного голоса разрушили опасную дымку, пеленавшую мозг.

— Здесь! — ответила собеседница. — Добро пожаловать! Я тут торчу битых два часа и чуть не сдохла со скуки.

Юля почувствовала, что вновь теряет сознание.

— Не понимаю, что все это значит! — раздраженно произнесла полноватая блондинка с красиво подведенными глазами.

Хозяин острова улыбнулся, глядя на монитор. Эта статная особа с ледяным взглядом и беспокойно дергающимся ртом — Ольга Стрельцова, та самая деловая леди, которая, не моргнув глазом, обула его на кругленькую сумму.

А вот эта рыженькая, с конопушками на курносом лице, с остро блестящими глазами, — та самая ненормальная мотоциклистка, которая доставила ему несколько неприятных минут. Характер у нее, наверно, такой же огнеопасный, как и ее волосы…

А вот высокая девушка с нервными чертами крупного лица — это Алена, танцовщица. Высокое искусство — вот что способно скрасить убогое существование человека в наши дни.

Хозяин острова взглянул на часы: все идет по плану. Еще пару часов, и дружная компания окажется в сборе.

Он встал из удобного кресла, неторопливо прошелся по комнате.

Щелкнул тумблерами на обширном пульте, густо усеянном кнопками и круглыми ручками настройки, — экраны мониторов с готовностью осветились. Призрачный голубоватый свет тревожно расплывался в полутьме. Статичное изображение показывало пустые, готовые к приему гостей комнаты. Каждый уголок необъятного дома должен быть под контролем. Он должен знать, что делает в любую минуту каждая из женщин, он должен знать, что она думает, чем опечалена, чему радуется. Только уверившись в полной безопасности, он сделает первый шаг им навстречу. Это будет шаг Бога, спустившегося с небес к простым смертным. Это будет шаг навстречу вечному счастью.

«Добро пожаловать, дорогие мои!» — Он тонко улыбнулся. Сейчас они еще не знают, что им предстоит. Они растеряны, недоумевают, они напуганы, полны тревоги. «Добро пожаловать в вечность!»