Улей

Глава 7

День тридцать четвертый.

У ворот дома Еву, который день подряд, поджидает толпа журналистов. Едва она выходит за пределы Исаевской собственности, как они обступают ее со всех сторон.

– Ева Павловна!

– Госпожа Исаева!

– Это правда, что вы страдаете психическими расстройствами?

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– С какого возраста вы состоите на учете у специалистов?

– Принимаете ли вы медикаментозное лечение, госпожа Исаева?

С тех самых пор, как ее психологические проблемы стали известны широкой публике, саму Еву они перестали волновать. Будто больше всего беспокоила сама возможность того, что ее постыдные изъяны станут достоянием общественности. Сейчас же, вырвавшаяся благодаря Титову и его последователям правда, принесла ей неожиданное безразличие. Чувство абсолютного пофигизма к самой проблеме и чужому мнению.

– Почему ваша семья никак не комментирует эти возмутительные слухи? Защищают ли они ваши интересы?

– Что вы сами можете сказать относительно подобных заявлений?

– Госпожа Исаева! Считаете ли вы себя опасной для общества? Можете ли вы сознательно принести физический вред другому человеку?

– Да, – спокойно поворачивая лицо в камеру, заявляет девушка. – Я могу.

Отворив входную дверь, Терентий Дмитриевич сталкивается у порога с Евой Исаевой. Осматривает ее, не скрывая удивления.

Девушка стоит неподвижно и смотрит, словно бы сквозь него, пустыми глазами.

– Доброе утро, – сдержанно выдыхает Терентий Дмитриевич и отступает, пропуская гостью в дом.

Ева выглядит потерянной. Она будто не осознает того, что добровольно ступает на территорию давнего врага своей семьи.

– Адама нет, – говорит Титов, с возрастающим интересом наблюдая за озирающейся девушкой.

Она расстроено качает головой. Опускает взгляд и, приоткрывая пересохшие губы, что-то тихо произносит.

– Я могу чем-нибудь тебе помочь?

Взгляд Исаевой, стремительно обращенный к нему, наполняется дикой настороженностью. Она старается понять, можно ли ему доверять.

– Где он? Где… Адам?..

– К сожалению, я не знаю.

Лицо Евы приобретает угрюмое выражение.

– Когда вы видели его в последний раз?

– В ночь отъезда.

Девушка шокированно застывает. А потом и вовсе, не скрывая эмоций, пронзает Титова свирепым взглядом.

– Так Адам был дома перед отъездом? Как же вы могли отпустить его? Вы что, не видели, в каком он был состоянии?

У Терентия Дмитриевича от ее бесцеремонного крика моментально возникает головная боль. Он хмурится. Растирает руками виски и невольно теряется в собственных мыслях.

– Дядя, стало быть? – едко усмехается Адам, заслоняя дверной проем отцовского кабинета.

Терентий Дмитриевич откладывает очки на стол и намеренно неторопливо потирает переносицу. Затем бережливо убирает в стол папку, над которой трудился в течение дня. Предполагает, что Адам может начать крушить все вокруг.

Тот проходит в центр кабинета, к отцовскому столу. Пошатываясь, наклоняется вперед и окидывает Терентия Дмитриевича мутным взглядом.

– Дядя??? – нетерпеливо требует ответа.

– Это всего лишь условности, Адам. Ты – моя кровь. Ты – Титов.

Услышав это косвенное признание, парень яростно ударяет ладонями по столу.

– Один х*й – пи*да!

– Адам! Сколько прошу: изъясняйся по-человечески.

– Не будь таким снобом, папа, – осекается, называя его так. Кривит губы в ухмылке. – Мат – самый искренний способ изложения.

– Чего ты хочешь, Адам?

Веки парня опускаются. Он морщится, будто испытывает физическую боль, и качает головой в слепом отрицании.

– А разве это важно? То, чего я хочу? Вообще когда-то было важно? – выравнивает взгляд и долго смотрит отцу в глаза. Качает расстроенно головой, говорит вдруг тихо и неуверенно. – Сейчас я понимаю, что хотел бы, чтобы все стало, как раньше. Если ночь, как сейчас… Регги и джаз из твоего кабинета. Твоя чертова уравновешенность. Мои разбитые в кровь руки и пьяная беспечность. Непоколебимая уверенность в себе. Свобода от пожирающих душу мыслей… – замолкает на мгновение и тяжело выдыхает. – Но, как раньше, уже не будет. Уже не будет, даже так!

– Адам, послушай меня, сынок…

– Сколько можно уже, а? Почему я должен узнавать все кусками? Что ты за человек? Я не понимаю, в чьих интересах ты действуешь? Кого ты защищаешь? Меня??? Так мне не нужно этого! Или, может, ты оберегаешь маму? Давай! Расскажи уже, как получилось, что она «залетела» от одного Титова, а замуж вышла за другого? Расскажи мне правду сам! Я хочу узнать ее от тебя, папа, – вымученно просит Адам.

Терентий Дмитриевич потерянно вздыхает.

– Все очень сложно. Так просто не вывалишь эту информацию…

– Я был на Мясоедовской, папа.

Трескучая от напряжения пауза.

– Стало быть, эта старая ведьма еще жива, – сердито кряхтит мужчина, поднимаясь из-за стола, и, выступая в центр кабинета, проходит к окну. Упирается рукой в пластиковую раму.

– Жива, – машинально подтверждает Адам. – Но кто она? Кем нам приходится?

– Она твоя бабушка. Вторая жена моего отца, родившая ему третьего сына, – нервно смеется. – Черт возьми! Каламбур.

– Моего биологического отца?

Терентий Дмитриевич кивает.

– Да, – набирает полную грудь воздуха так, словно бы следующее, что ему предстоит сказать, требует усилий. – Руслана.

Странно, но Адам отталкивает эту информацию всеми фибрами своей души. Ему не нужен другой отец! Даже гипотетически. Он хочет быть не просто Титовым. Хочет быть Терентьевичем.

Всегда критически недовольный своим отцом, сейчас боится его потерять.

Эти болезненные мысли захватывают сознание Адама совершенно неожиданно. Ему едва удается затолкнуть их на задний план и продолжить разговор.

– Почему ты называешь эту старуху ведьмой, а она Титовых – проклятыми?

– В жилах Марии не просто еврейская кровь течет. Она у нее черная.

– Стало быть, и у меня, – тихо заключает Адам.

Терентий Дмитриевич отстраненно качает головой и продолжает.

– К ней половина Молдаванки ходила за какими-то приворотами, отворотами и прочим колдовством. А она все утверждала, что род Титовых проклят на несколько поколений вперед. «Отшептать» хотела, но отец не позволял ей никаких ритуалов.

На этих словах Адам начинает смеяться.

– Что вы молчите? – снова повышает голос Ева, вытягивая Терентия Дмитриевича из задумчивости. – Как вы могли отпустить его?

– Если Адам принимает решение, его никто не остановит.

Глаза Евы наполняются слезами. Сердито выдыхая, она обрушивает на Терентия Дмитриевича все свои невольные переживания.

– Да как вы можете оставаться таким спокойным? Как вы живете эти дни? Неужели не волнуетесь? Где он? И что с ним??? Кто же подумает о нем, если не вы?

Титов опускает взгляд вниз. И произносит странную для понимания Евы речь.

– «Кораблю безопасней в порту, но он не для этого строился»[27]. Мой отец сурово воспитывал моего брата Руслана. Он наказывал и избивал его за малейшие проступки. Он ограждал его. Контролировал. Пытался силой подчинить буйный нрав, – неровно вздыхает. – И ничего не добился. Руслан не дожил и до двадцати пяти. Его убили, – голос Терентия Дмитриевича таит в себе горестные переживания и звучит отрывисто, но уверенно. – Нельзя удержать на цепи человека, который способен жить только свободно. Когда-нибудь Адам самостоятельно придет к равновесию. Только так.

Дома Исаеву ждут новые моральные испытания.

– Ева, дорогая, – жеманничает Ольга Владимировна, едва дочь переступает порог гостиной. – Марго принесла свадебный каталог, чтобы ты могла подобрать фасон платья. Смотри, дорогая, мне так понравилось одна модель, – шустро перелистав страницы, приподнимает каталог вверх. – Вот. Превосходный силуэт, правда?

– На хрупкой фигуре Евы смотреться будет восхитительно, – расчетливо поддерживает дизайнер.

– Ух, ты!!! – с чрезвычайно бурным восторгом подхватывает девушка, театрально прижимая руку к груди. – Свадебное платье от Пашкевич! Это все, о чем я когда-либо мечтала!

– Ева, – осторожно одергивает ее Ольга Владимировна. И тут же извиняющимся тоном поясняет для Марго. – Она слегка нервничает из-за предстоящего события.