Улица Марата

2. МОСКОВСКАЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛКА

Москва, вечер, половина седьмого. В шесть часов я должен был быть на станции метро «Баррикадная», но я заблудился по дороге в лабиринте переходов. Во всем были виноваты эти русские буквы.

Вот телефонная будка. Мне надо разменять десять рублей, но вместо этого я получаю входной билет в зоопарк. У меня даже не хватило мужества протестовать, потому что однажды я уже менял здесь бабки. Это была касса зоопарка. Я был снаружи даже несчастней зверей внутри. Я пересек улицу, хотя теперь уже точно знал, где мое место.

К чему эта сумасшедшая цивилизация? Я купил в киоске какую-то фигню, чтобы добыть мелочь, и позвонил.

— Какой же ты мудак, Гюнтер! — рассердилась Татьяна. — Мы напрасно прождали тебя с сыном почти целый час!

— ОК! Прошу прощения, я сейчас приеду, в половине восьмого я уже буду у вас…

Она еще раз подробно объяснила, как ехать.

Район Ясенево, там, где в роще расположен отель КГБ. Редакторша крупного московского литературного журнала жила в спальном районе среди бетонных высоток.

Сына не было дома.

Мне потребовалось полчаса, чтобы добраться. В этот раз мне удалось пересесть в нужном месте. До этого я вышел не там, где следовало, и застрял в человеческой пробке.

Таня явно обрадовалась моему приезду, хотя ей и пришлось ждать меня дважды. В квартире мы были одни. Это был довольно просторный флэт с двумя балконами. Гостиная была буквально набита книгами. Таня была интеллектуалкой. Раньше ей явно жилось не хуево, но теперь тираж журнала значительно сократился. Новое русское правительство больше не занималось распространением литературы. О прежнем тираже в 40.000 экземпляров теперь можно было только мечтать.

Сначала она принесла немного жорева — салаты и сыр. Затем мы перебрались в кухню пить чай и немецкое вино.

— Ах, Гюнтер, я превращаюсь в алкоголичку, — пожаловалась она.

Наверное, нужно было принести водку… Но, возможно, нет, потому что тогда мы нажрались бы в задницу и бессмысленно отрубились, в то время, как мне хотелось чего-то еще. Тане было 42 года. Седые прямые волосы. Стройная. Немного высохшее лицо. Опухшие губы. Она говорила быстро и часто с горькой иронией — злая на язык интеллектуалка, прекрасно владеющая немецким.

У нее были друзья в Германии, и она показала мне их фотографии. Потом она рассказала мне о каком-то америкосе, который прожил у нее четыре дня и влюбился, о чем она узнала уже позже, когда он стал присылать ей посылки со шмотками на адрес редакции.

— Представляешь, Гюнтер, он влюбился, а я этого даже не заметила!

Я этого не заметила… — сказала она, сокрушенно тряся головой.

Я его понимал, если признаешься сразу, то женщины насрут тебе в душу, поэтому всегда выгоднее до поры до времени скрывать свои чувства, оставаясь молчаливым поклонником. Кроме ее сына у нее жил еще 24 летний немецкий студент-картограф, рисовавший маршруты общественного транспорта, молодой гомодрил, который почему-то спал в ее комнате.

— Ты анти-социальный тип, Гюнтер…

Это была констатация факта, поэтому я не возражал.

Постепенно я придвигался к ней ближе. У нее на столе стоял мелкий виноград с родины ее родителей — из Молдовы. Она была наполовину еврейкой. В прихожей висели фотографии ее предков. И внешность мамы говорила сама за себя. Разговор принимал все более интересные обороты.

— На Западе, Гюнтер, бабам не нужны мужики, но у нас все по-другому, мы более патриархальны. У нас мужик является для бабы авторитетом.

Тут мне захотелось к ней присосаться. Она в свою очередь закатила глаза и высунула язык. Я сунул ей в пасть маленькую виноградину.

— Как собаке, — сказала она, после чего я выцеловал обратно этот символический анахронизм.

Я совсем забыл о псе, тихой домашней твари, ничем себя не проявлявшей, разве что в самом начале, когда я пришел. Он не был ревнивцем, которого нужно было запирать в другой комнате. Но Тане необходимо было с ним погулять.

Мы прошлись до продовольственного магазина и обратно. Таня прижалась ко мне, и я ощутил ее тело. Это был знак. Мне не следовало стесняться.

Пес погадил на клумбу. Мы вернулись назад. Дом выглядел прилично

— в подъезде не было окурков и запаха мочи, как в подъезде дома рабочих Трихомонозовых, у которых я снимал комнату.

Она отперла дверь. Мы выпили хуевейший кофе. Я не знал, был ли он хуевей, чем в США, но, во всяком случае, хуевей, чем в Вене. Она много пиздела, показывая мне фотоальбомы. Позднело.

— Гюнтер, ты можешь ночевать здесь…

Я вздохнул с облегчением.

— Да, спасибо, но я должен позвонить Зинаиде и Анатолию — людям, у которых живу, родителям Игоря. И сказать, что я не приду.

Что я немедленно и сделал. Она была в платье, а ее ноги обтягивал белый нейлон. Я сконцентрировал усилия. Я гладил ее ноги от пят к лодыжкам, щекоча под коленями. Она позволяла все, не прекращая пиздеть о всякой хуйне. О том, что в России все катится к чертовой бабушке, что жить здесь невозможно, что полагаться можно только на Ельцина, что Хасбулатов и Руцкой предатели, и так далее.

Незадолго до того она водила меня в музей Ленина. Там было место, где не разрешали снимать. Это были свидетельства последних дней вождя, изображающие его в неадеквате. Таня мне переводила. Она была женщиной, которая мне нравилась и которую я хотел трахнуть.

Я уже подбирался к ее ляжкам, разогревая их своими похотливыми поглаживаниями. Она воспринимала это спокойно, а я делал то, что должен был делать. Я влез ей под подол и содрал с нее трусы. Мои желания становились первобытней.

— Сними платье! — заревел я.

Она застонала.

— Это так сложно с этими кнопками, это ведь настоящее немецкое платье.

Она помогла расстегнуть мне верхние пуговицы, и я тут же проник в образовавшуюся брешь, вытащив наружу ее сиськи. Наши основные органы прижимались друг к другу все ближе, и мы интуитивно искали подходящее место для терки и толчка.

В итоге она не выдержала:

— Давай ляжем! Почему мы сидим?

Это было однозначное указание на неудобство нашего положения и на нашу конечную задачу. Я удалился в сортир. Там я разделся и прополоскал хуй. Выйдя в одной футболке и трусах, я уселся на узкую тахту. Подошла Таня, и мы продолжили то, что не успели закончить на кухне. У нее из пизды виднелся тампон.

В нас бушевала страсть. Дыхание участилось.

— Вынь это, Таня! — я больше не мог себя сдерживать.

— Давай поиграем в еврейку и Гитлера? И вся кровать будет полна кровью…

— Мне похуй, в кого играть…

Знала ли она, что Гитлер был австрияком?

Я не боялся месячной крови. Она вышла в ванную, возвратясь уже совершенно нагой. Теперь она была готова. Она вскочила на меня и поехала. Я лежал неподвижно. Она заметила, что я за ней наблюдаю, и схватила меня за яйца. Тогда я начал стонать.

— Ах, ох, ух…

Теперь она казалась более дикой. Ее титьки летали предо мной, как знамена бывшего СССР на первомайской демонстрации, пот капал с ее туловища, затекая мне в уши. Мы изменили позу. Она подставила мне свою жопу сбоку, и я ей засадил по самые помидоры, сжимая своими руками обе ее половинки. Таким образом, я пердолил ее напропалую. А она лишь пронзительно выла мне в ухо:

— Да, да, да, да, ммм…

Мои познания в русском языке не были тогда еще настолько глубоки, чтобы понять, что русское — «да, да, да» в переводе на немецкий означает — «ja, ja, ja». Эти, издаваемые нею звуки показывали, какое удовольствие она получала от моего глубокого бурения. Возможно, ее уже давно никто не еб.

Ее страсть превзошла все мои ожидания. Мне даже не удалость найти возможности, чтобы выкурить сигарету. С окровавленными конечностями я пошел в душ, вернувшись оттуда, как новенький.

Я присел на тахту, и Таня тут же заглотила мой хобот. У меня перехватило дыханье. Все поплыло перед глазами. Танин язык, зубы и губы были мне не видны, ее голова скрывалась под моей изогнутой ногой. Она больше не говорила, она стонала.

Когда она откинулась навзничь, я снова ей засадил. Ее щель всосала меня словно водоворот. Если все русские женщины ей подобны, тогда было бы глупостью уезжать из этой страны. Впрочем, ебливые телки встречаются повсюду, это не зависит от национальности.

Я оседлал ее снова и продолжил скачку на разгоряченной кобыле, вопящей по-немецки — «еще, еще, еще». Через несколько толчков она опять перешла на «да, да, да». Она была неплохого сложения, но ее потрепанные жизнью сиськи уже болтались пустыми наволочками. Что делать? Все мы стареем! Мы награждаем друг друга оргазмами пока можем и пока есть с кем. Все остальное неважно.

Хорошо, что мне удалось обойтись без русского национального напитка! Догоняясь лишь сладковатым мозельским вином, мы оставались в прекрасной органической форме. Это был наш литературный дуэт, энергетический обмен между духом и плотью. Нам предстояло еще посетить Третьяковскую галерею, чтобы увидеть иконы Андрея Рублева. Теперь наши слитые воедино тела плавали в менструальном сиропе.

Мы были пьяны сексом, и наша похоть становилась все пошлее. Таня стонала с моим отростком в устах. Туда-сюда, туда-сюда. Затем она полизала мне жопу. Если бы я дристанул ей в рот, она бы проглотила и это.

В итоге я снова залез на нее. Я зажал ее ногу между своими ногами. Таня была похожа на пронизанную булавкой бабочку. Она подняла ноги вверх и задрыгала ими в воздухе. Мы двигались яростно и ритмично. Я повторял ее имя — «Таня, Таня, Таня…». Спустив, я в последний раз простонал — «Таня, ах, ах, аах, оох, ммм…».

Вскоре мы уснули, прижимаясь друг к другу. Собака, лежавшая до того где-то в прихожей, теперь дрыхла в наших ногах. За время, полового акта она ни разу не тявкнула, словно понимая, что нам не надо мешать.

Утром в дверь позвонили. Таня в черном халате пошла открывать. Молодой картограф влез в наше счастье. Они сидели на кухне и пиздоболили то по-русски, то по-немецки. Поток какой-то хуйни, словно бы они зачитывали страницы одной и той же книги. Без этого кайфолома мы могли бы поебаться еще. Какая досада! Они постоянно ржали, как кони, особенно он. Наконец он ушел спать в ее комнату. Она вернулась ко мне и присела на край тахты. Я обнял ее и почувствовал ее рот у себя в паху.

Затем она удалилась, и я попробовал уснуть. Но вскоре пришел еще один урод. Это был русский курсант.

— Только его нам и не хватало, — сказала Таня с тяжелым вздохом.

— Он педик и друг немца. Что же происходит с моим бытием? Сплошной хаос и никакого порядка!

Я поприветствовал молодого русского бойца-арьергардиста в кухне. Это был симпатичный парень. Когда я прощался, он спросил, приду ли я снова, из чего я сделал вывод, что в Таниной квартире он частый гость.

Она проводила меня до станции метро.

Я снова увидел гостиницу КГБ. Наверное, здесь останавливался полковник Кадаффи, Саддам Хусейн, Усама бен Ладен и руководители ШТАЗИ. Они пили здесь водку, закусывая черной и красной икрой. Я снова хотел Таню и ненавидел немецкого пидора, который у нее квартировал.

Я критиковал штурм Белого Дома, унесший человеческие жизни, вызывая недовольство русской редакторши — для московских интеллектуалов Ельцин был единственной альтернативой, и они боготворили его за это.