Улица вдоль океана

11

Сельсовет стоял на самом краю обрыва, поэтому Коравье не рискнул спуститься к воде, а присел на верху уступа — отсюда хорошо было видно всё, что происходило у воды и на воде, он пришел сюда после того, как содрал ладони, стегая железным прутом по рельсу. За ним приплелась собака…

Был час отлива. Океан у берега волновался, то наступал с уханьем на гальку, то, сжимаясь, пружинисто откатывался назад, смывая отбросы, оставленные зверобоями после разделки. По вымытому берегу, бегали, размахивая рунами, люди. А вдалеке, в растревоженном океане, тонул и кричал Еттувье.

Когда Коравье проснулся во дворе Пепеу, разбуженный криками Еттувье, голос, у Еттувье был не такой слабый и испуганный, как сейчас. Наоборот, он был громким, веселым, и крепким, потому Коравье и проснулся. Он увидел, что собака его притащила с берега нерпичью требуху. Ее здорово покусали другие собаки, и Коравье стал журить ее за то, что она ушла одна, забыв, что ее, старую и слабую, всегда обижают молодые сильные собаки.

— Глупая, глупая, — говорил он, поглаживая рукой ее разодранные бока. — Зачем от Коравье уходила? Разве ты сильная? Тебе нельзя биться с молодыми собаками.

Собака подтянула, принесенную требуху к Коравье и, припев на задние лапы, смотрела на него мутными, полинялыми глазами, тихонько повизгивая и постукивая по земле хвостом.

— Кто тебе говорил, что Коравье есть хочет? Коравье много ел сегодня: жена Пепеу хорошо кормила, — отказался Коравье от угощения и, трудно поднимаясь со шкуры, продолжал: — Надо идти смотреть, почему Еттувье громко кричит, что на воде делает.

Он проковылял через, дорогу, обогнул домик сельсовета и увидел на воде лодку и Еттувье (кто знает, как он сумел развязаться!). Лодка качалась и кренилась с боку на бок, потому что качался стоявший в ней Еттувье. Он размахивал руками, притоптывал ногами, хохотал и кричал на весь океан:

— Эй, Рыпель! Что, повез меня в милицию? Ха-ха-ха! Я твою милицию не боюсь, Барыгина не боюсь! Я своей жене не подчиняюсь! Никому не подчиняюсь!

Еттувье орал по-русски, и Коравье не понимал, о чем, он кричит, но сразу догадался, что Еттувье пьян, потому и вышел в океан не на вельботе, не на моторке, а на лодке, в которую не рискнет сесть ни один зверобой.

Видя, что лодка вот-вот опрокинется, Коравье крикнул:

— Еттувье, иди назад! Зачем пьяный в океан ходишь?!!

Ему казалось, он кричит громко, на самом же деле слабый, надтреснутый голос его потонул в шуме убывающей воды, не долетев до Еттувье.

— Иди назад! — снова строго сказал Коравье, напрягая голос и воображая, будто Еттувье слышит его. — Зачем хочешь, чтоб океан тебя забрал?

И вдруг случилось то, что не предвидел Еттувье: лодка опрокинулась, и Еттувье полетел в воду, пронзительно и коротко вскрикнув. Коравье тоже испуганно вскрикнул и заспешил прочь, не решаясь оглянуться. Страх его был так велик, что он не помнил, как очутился во дворе клуба и откуда в его руках оказался ржавый стальной прут, похожий на кочергу…

А теперь Коравье сидел на высоком обрыве, откуда хорошо были видны тонущий Еттувье и суетившиеся у воды люди. Опрокинутую лодку уносило в океан, она то погружалась в воду, то выпрыгивала на поверхность, и вместе с нею исчезала, то снова показывалась голова Еттувье. Когда голова показывалась, Еттувье что-то выкрикивал жалобным, захлебывающимся голосом. Коравье знал, что еще немного, и ледяная вода сведет судорогой руки Еттувье, руки сами собой отпустят лодку, и дух Келлы заберет Еттувье к себе.

Так было, когда океан забирал его старшего сына Олеля.

Коравье никогда не забудет ту ночь. Ветер нежданно пригнал к стойбищу большие голубые льдины, на которых крепко спали моржи. Целое стадо молодых откормленных моржей принес ветер голодным людям стойбища, и все мужчины бросились тогда к байдарам, заряжая на ходу карабины, а все женщины побежали в тундру за хворостом, чтобы поскорей разжечь жаркие костры и поскорей начать топить жир. Олель был метким охотником, он первым уложил моржа и, взяв его на буксир, повернул свою байдару к берегу. Коравье ждал сына на берегу, готовясь помочь ему пришвартовать байдару и убитого моржа. Он заметил, как разбуженный выстрелами здоровенный морж грузно плюхнулся со льдины в воду и пошел наперерез байдаре Олеля. Коравье успел крикнуть сыну, чтоб тот бросил весла. Но было поздно: морж скользнул под днище байдары и, тряхнув спиной, подбросил байдару в воздух. Олель вскрикнул так же пронзительно и коротко, как вскрикнул Еттувье, когда под ним опрокинулась лодка. И тогда сразу закричали все зверобои и в испуге бросились к берегу, со всей мочи налегая, на весла. На берегу заголосили женщины, запричитал и забил в бубен прибежавший шаман. Но громче всех слышался голос тонущего Олеля. Цепляясь руками за рваные края льдины и захлебываясь, Олель жалобно просил духа Келлы не забирать его к себе. И все люди кричали и просили Келлы не забирать Олеля, но никто не решался приблизиться к воде, зная, что сердитый Келлы заберет и их вместе с Олелем…

Теперь Коравье молча смотрел, как тонет Еттувье, слышал крики людей внизу под обрывом и знал, что дух Келлы вот-вот заберет к себе Еттувье. Напрасно люди просят его не делать этого. Коравье тоже плакал и просил не забирав Олеля, но Келлы никогда не слушает людей.

Но Коравье ошибался. Он не знал, что люди, суетившиеся внизу под обрывом, ни о чем не просили Келлы. Люди под обрывом просто растерялись, а вместе с ними растерялся и Барыгин, когда сообразил, что ни один вельбот нельзя спустить на воду, потому что ни на одном нет ни весел, ни мотора — зверобои разнесли их по домам. Но все остальные поняли это позже. Сперва же мужчины бросились к опрокинутым вельботам и потащили их по гальке к воде, не подумав, зачем нужно спускать на воду сразу все вельботы, чтобы спасти одного Еттувье, и зачем спускать вельботы, если на них нет моторов.

Нутенеут металась по берегу.

— Еттувье тонет! — кричала она, заламывая руки. — Мой муж тонет! Почему стоите, почему не спасаете Еттувье?!

Старик Пепеу, прибежавший вместе со всеми, спохватился первым.

— Глупые люди! Как без мотора вельбот ходить будет?! — крикнул он. — Надо бежать мотор брать, весло брать!

Мужчины бросились к своим домам, словно для того, чтобы спасти Еттувье, нужен был не один руль-мотор и не две-три пары весел, а по меньшей мере десяток руль-моторов и пар двадцать весел.

А лодку и Еттувье относило все дальше в океан, и голос Еттувье слышался все слабее и реже…

Калянто и еще несколько мужчин пытались увести Нутенеут, но сделать это было нелегко: она упиралась, кричала. Ее силой оттащили к каменистой пещере, вымытой океаном в отвесной стене берега, и двое мужчин остались держать ее, что-то говоря ей, а она продолжала вырываться.

Когда, наконёц, прибежал рослый парень с руль-мотором на плече и мальчонка с веслами, Барыгин сам влез в вельбот, за ним — фельдшер Павлов, за Павловым — Рыпель, за Рыпелем — Калянто. Оставалось оттолкнуться от берега и завести мотор.

И тут произошло то, чего никак не ожидал Барыгин. Из толпы к вельботу бросилась женщина и, схватив Калянто за рукав, что-то закричала ему, задыхаясь и давясь словами. Глаза ее испуганно метались в узких раскосых веках. Калянто выругался и ударил женщину ладонью по руке.

— В чем дело? — раздраженно спросил Барыгин.

— Глупая жена у меня, — Калянто силился улыбнуться, но губы не слушались его, и улыбка получилась кривей — Боится, что мы потонем. Вспомнила Келлы.

В тот же миг моложавая и миловидная жена Калянто обернулась к толпе и страстно прокричала:

— Нельзя пускать! Их заберет Келлы!..

И притихшая толпа вдруг охнула, крякнула, взвизгнула. Женщины бросились к вельботу, окружили его, забредая по пояс и по грудь в воду, цеплялись руками за корму и борта и с криками потащили вельбот обратно на берег.

— Товарищи, что вы делаете! — Барыгин вскочил на бортовую скамью, — Ведь человек гибнет! Ваш товарищ!..

Растерянный Калянто, фельдшер и Рыпель тоже пытались что-то говорить. Их никто не слушал, и корма вельбота хотя и медленно, но все больше выдвигалась из воды на сушу.

Барыгин почувствовал полное бессилие перед этой толпой женщин. Он видел перепуганные лица, орущие рты, видел и понимал, что сейчас что бы он ни сказал, что бы ни сделал — все напрасно. Кто-то из них — может, старуха Этынкай, пришептывавшая днем над убитой нерпой, может, Гиуне, которая усерднее других тянула из воды вельбот, может, миловидная жена Калянто, может, еще кто-то вспомнил минуту назад о духе Келлы, и страх перед Келлы всех поразил, как столбняк. Темный, неосознанный страх, который веками жил в их предках, замутил сознание людей, и сейчас бессильны всякие увещевания и разумные Доводы.

И все-таки Барыгин пытался что-то сделать.

— Товарищи женщины! Никто никого не заставляет идти на вельботе! — напрягая горло, уже не говорил, а хрипел он, — Идут те, кто сам желает!

Его голос потонул в женском крике. Вельбот уже был вытащен на берег, и даже нос его не касался воды, но женщины продолжали волочить его дальше.

Мужчины вели себя странно. Они стояли плотной молчаливой стеной, словно их нисколько не касалось, что Делают их жены, и эта мужская стена отступала назад, по мере того, как вельбот продвигался по суше.

И вдруг на помощь пришел Ким. На сей раз руки Кима были свободны от книжек, и этими огромными ручищами он начал оттаскивать от вельбота женщин.

— Глупые женщины, зачем мешаете? Пока вы языками болтаете, Еттувье пойдет нерп кормить!.. Пусти руки, Гиуне! — приговаривал он, расталкивая женщин. — Я сам пойду за Еттувье!.. Никакого Келлы нет! Один предрассудок, религия!

Этого было достаточно. Мужская стена дрогнула, раскололась, и часть мужчин присоединилась к Киму. Они бесцеремонно хватали женщин за плечи, за руки, отталкивали в сторону. Теперь уже кричали и ругались мужчины, и громче всех — Пепеу.

— Ты как знаешь, что Келлы нет? — наскакивал он на Кима. — Почему говоришь — Келлы нет? Я Келлы видал — ты не гадал! Я зимой на море в трещину падал, меня Келлы забрать хотел, потом отпустил!

— Никакого Келлы нет! — с завидным спокойствием отвечал Ким. — Я в книжках читал, ты читать не умеешь!

— Пускай твои книжки дети читают! Я книжки читать не хочу! Доктор в районе про Келлы не говорил, доктор говорил: Верхних людей нету!

Меж тем мужчины волокли вельбот к воде, упираясь руками в корму и нажимая плечами на борта.

В суматохе никто не услышал постукивания мотора. И только когда лодка выскочила из-за поворота берега и мотор застучал сильнее, все увидели ее и сидевших в ней людей.

Моторка быстро скользила по воде, нацелив высоко задранный нос на далекое черное пятно в океане.

— Это моя лодка! Моя Ротваль поехала! — узнал свою лодку и свою дочь бригадир Тынеску.

В следующую секунду Тынеску был уже в вельботе, а через минуту вельбот, подхваченный десятками рук, плюхнулся, тяжело охнув, в воду. Калянто дернул за шнур, руль-мотор завелся с первого оборота.

Тынеску не ошибся. Когда люди побежали за веслами к руль-моторами, Лидочка Ротваль и Лена Илкей тоже побежали. Весла и мотор лежали в сарае: Лидочка распорядилась:

— Давай этот мотор брать, на лодке моторной сами поедем. Быстрей других Еттувье заберем.

Лодка стояла совсем близко — сразу за сараем, на берегу. Вдвоем они быстро управились. Лидочка завела мотор, села за руль, и лодка понеслась по океану; взбивая высокую тучу холодной водяной пыли.

Вельбот не догнал моторку. Люди, оставшиеся на берегу, в тревожном молчании наблюдали, как моторка, уменьшаясь на глазах, приближалась к темному пятну, подсвеченному низким оранжевым солнцем, пока сама не превратилась в темное пятно и пока оба пятна не оказались рядом. Потом одно пятно совсем пропало, а другое стало увеличиваться и приближаться — моторка возвращалась к берегу. Сблизилась с вельботом, остановилась. Вельбот и моторка сошлись бортами, развернулись, и высокий борт вельбота закрыл от глаз, моторку.

Когда Лидочка и Илкей, отогнав на место лодку, прибежали на причал, полуживой и окоченевший Еттувье лежал на брезенте под кручей. Еттувье откачали еще на вельботе. Теперь его раздели догола и растирали спиртом.

Все эти манипуляции не нравились Пепеу.

— Зачем спирт портить? — возмущался он. — Еттувье клизма делать надо! Доктор Антона Филиппа всем больной клизма делал!

Когда Еттувье открыл, наконец, глаза, бессмысленно повел красными белками и выдохнул остатки зеленоватой воды, фельдшер Павлов приказал:

— Прикройте его телогрейками, понесем в медпункт.

Все двинулись вслед. Все хотели знать, что будет с Еттувье и что вообще будет дальше.

Ким шел вместе со всеми, и под мышкой у него снова были книги. Очутившись, рядом с Пепеу, он сказал ему:

— Так, значит… Ты говорил — Келлы есть. Как теперь говорить будешь?

— Ты Келлы не видал — я видал. Твои книжки не знают. Ты их в печку клади — огонь будет, — отрезал Пепеу.

Заметив впереди Лидочку Ротваль и Лену Илкей, Ким догнал их.

— Так, значит… Молодец, Ротваль. Ты тоже молодец, Илкей. Вы первые Еттувье спасали. Вам Калянто будет премию давать.

— Пусть дает, — не отказалась от такой посулы Лидочка. — Я чулки шелковые куплю и духи «Сирень» куплю. А ты себе что купишь? — спросила она Лену.

— Я тоже чулки куплю и «Сирень», — сказала Лена, которая во всем хотела быть похожей на Ротваль. — Еще я своему ребенку куклу красивую куплю, — подумав, решила Лидочка Ротваль.

— Я тоже куклу куплю, — тут же отозвалась Илкей.

— Тебе зачем? — удивилась Лидочка.

— Пусть будет…

— Смотри, это кто там стоит? — неожиданно спросила Лидочка, взглянув вверх, на кручу.

Ким приставил к глазам ладонь.

— Коравье стоит, — узнал он.

— Коравье? — не поверила Лидочка, — Как мог так далеко ходить, если целый год дома больной сидит?

Вверху на круче действительно стоял Коравье. Он устал от долгого сидения и собрался уходить, Тем более что смотреть больше было не на что — берег внизу опустел.

Собака тоже поднялась и ждала.

— Идем, идем, — сказал ей Коравье, — видала, как океан Еттувье забрал? Океан много охотников забрал! Олеля моего забрал. Ты это видать не могла. Ты еще на землю не пришла.

Из-за слабого зрения Коравье многого не разглядел. Он потерял из виду тонущего Еттувье, Как только отлив стал уносить его лодку от берега. Потом он закрыл глаза и вздремнул. А проснувшись, обнаружил, что народ расходится.

Коравье пересек улицу и опять приплелся во двор Пепеу, поросший крупными белыми ромашками, опустился на низкое крыльцо. — Садись, — сказал он собаке. — Посидим немного — домой ходить надо…

Собака забралась на крыльцо и растянулась у порога.

И снова — пожалуй, в десятый раз сегодня — Коравье не заметил, как задремал; держа на весу голову. Голова его все ниже опадала на грудь, вздрагивая и подергиваясь. Особенно резко дернулась она, когда рядом раздался осипший голосок Пепеу:

— Эй, Коравье, ты спишь, ничего не знаешь! Ротваль из воды Еттувье доставала, когда его Келлы забирал! Еттувье живой совсем остался! Медпункт теперь сидит, плачет много, прощенье просит!

Часто моргая слезящимися глазами, Коравье уставился на Пепеу. Со сна он плохо разбирал, о чем тот говорит.

— Надо домой ходить, — безотносительно сказал он и заерзал на крыльце, собираясь подняться.

— Зачем тебе домой? Сейчас старуха моя придет, ужин давать будет, — возразил Пепеу — Калянто приходить обещал. Теперь Еттувье праздник делать будет, все село угощать!

— Как Еттувье угощать будет? — удивился Коравье, — Еттувье Келлы забрал.

— Ты разве не слышал, я тебе говорил — Ротваль Еттувье из воды достала. Он теперь медпункт совсем живой сидит, Пепеу всегда говорил: не надо Келлы бояться! Пепеу лучше, чем книжка, знает!

— Зачем глупые слова говоришь? — ответил Коравье, поднимаясь с крыльца, — Я сам смотрел, как Келлы Еттувье брал. Тебя Келлы за такие слова к Верхним людям не пустит.

— Если ты лучше меня смотрел, уходи тогда домой, — обиделся Пепеу, — Я с тобой спор делать не хочу, мне спать надо. Когда ночь, в районе все люди спят крепко, а не глупый разговор делают.

Коравье ничего не ответил, молча поплелся со двора.

— Собаку тоже зови! — сердито крикнул Пепеу и пнул ногой собаку. Та молча, как и ее хозяин, заковыляла прочь.

Пепеу сел на крыльцо. Он до того набегался и намаялся за этот вечер, что ноги стали тяжелыми, будто к каждой привязали по камню. И вдруг Пепеу вспомнил о своем животе, задрал рубашки, сперва оглядел багровый рубец, потом потрогал его пальцем, затем похлопал по нему ладонью.

— Хо-хо! — весело сказал он сам себе, — Совсем живот здоровый стал!

— Эй, Коравье! — весело прокричал Пепеу, напрягая сорванный на собрании голос — Приходи завтра опять! Я тебе много других новостей расскажу! Я в больнице много новостей слушал!

Коравье не оглянулся.

— Ладно, если ноги болят, можешь не ходить! Я сам ходить к тебе буду! — великодушно решил Пепеу.