Ум хорошо...

«Тунеядец»

К. Вернике, один из основоположников нейрофизиологии речи, назвал правое полушарие человеческого мозга тунеядцем. По-немецки это звучит еще более резко, подчеркнуто осуждающе. Рациональный немецкий ум не мог ни понять, ни смириться с бездельем. Но все попытки выяснить, чем заполнен досуг тунеядца, терпели неудачу. В конце концов врачи прочно утвердились в том, что правое полушарие уклоняется от любой сколько-нибудь сложной работы. И если оно заболевало, хирург с легким сердцем брался за скальпель, уверенный, что ничего страшного с больным не произойдет.

Лишь современные методы исследования помогли изучить функции правого полушария. Успехи на этом пути поначалу не принесли тунеядцу особой славы. Подумать только, одной из первых специализированных функций, обнаруженных у правого полушария, оказалась обязанность сдерживать своего левого собрата, доминантное полушарие. Невольно напрашивался вывод, что оно не просто бездельничает, а серьезно мешает работе своего трудолюбивого партнера.

Исследование мозга — процесс трудоемкий и длительный. Потребовалось немало наблюдений, прежде чем исследователи поняли, что правое полушарие совсем не тунеядец и уж тем более не вредитель. При его выключении человек становится болтливым. Сдержанные и даже малообщительные люди в момент инактивации правого полушария обнаруживают чрезвычайную словоохотливость. Они то и дело заговаривают со знакомыми и незнакомыми людьми, делятся с ними своими впечатлениями, подают неуместные реплики, комментируют слова и действия медицинского персонала, говорят много, длинно, а своим собеседникам буквально не дают и слова сказать. Если их не сдерживать, а делать это подчас нелегко, инициатива в разговоре сразу переходит в их руки.

Речь левополушарного человека богаче, в ней появляются новые слова, новые обороты, которые раньше от него слышать не доводилось. Любой затронутый вопрос он старается осветить со всех сторон и со всеми подробностями. Фразы при этом делаются длинными и строятся из многослоговых слов. Конструкция фраз усложняется, в них возрастает количество служебных и вспомогательных оборотов и слов.

Если во время беседы возникают какие-то ассоциации или воспоминания, испытуемые легко переходят на новую тему разговора, постоянно отвлекаются, продолжая в то же время выполнять требования экспериментаторов, и, что больше всего удивляет, болтовня вовсе не мешает им успешно справляться с заданиями по опознанию самых различных речевых звуков.

Оказывается, правое полушарие действительно держит в шорах своего говорливого собрата, не позволяя ему лишнего шага ступить. Вредным такое вмешательство не назовешь. Оно явно идет на пользу. Излишняя болтливость никого не украшает. Функция цензора за речевой деятельностью левого полушария — ответственная и почетная обязанность, и, если бы у тунеядца не было других, мы и за это должны быть безмерно благодарны.

Видимо, повышенная разговорчивость, свойственная многим представительницам слабого пола, является одним из проявлений меньшей специализации их полушарий, менее ощутимого влияния друг на друга. Речевой цербер не получил постоянной прописки в их очаровательных головках, и некому попридержать левое полушарие, когда оно войдет в ритм и наберет нужный темп.

Несмотря на явную словоохотливость, левополушарных людей трудно отнести к разряду приятных собеседников. Голос у них бывает глухим, сиплым, гнусавым, сюсюкающим или лающим, а речь утрачивает свой привычный ритм. Фраза, начатая тихим голосом, может закончиться неестественно громко, визгливо. Ударения и в словах, и в целых фразах постоянно оказываются не там, где им полагалось бы быть, и потому часто не сразу и поймешь, что хотел сказать левополушарный субъект.

Речь становится аритмичной, иногда прерывистой, но логические и эмоциональные паузы из речи исчезают. Иногда возникают неестественные, режущие слух интонации, как у глухих от рождения людей, которые лишены возможности достаточно тонко контролировать звуковую окраску своей речи. Более того, бывают даже случаи, когда люди с инактивированным правым полушарием на время полностью теряют голос. Они пытаются что-то сказать, но звуков никаких не возникает. Как говорится: «Открывает рыба рот, да не слышно, что поет!»

В общем, голос испытуемого всегда меняется. Он утрачивает индивидуальные черты, становится менее выразительным, монотонным. По его интонации невозможно понять, радует ли испытуемого то, о чем он рассказывает, или огорчает, задает ли он вопрос или предъявляет какую-то претензию. Оказывается, звуковая и эмоциональная окраска речи, придание ей выразительности, является первейшей обязанностью правого полушария. Его левый коллега — единоличный автор наших монологов и реплик, зато их музыкальная аранжировка выполняется «тунеядцем». На него же возложены функции режиссера и дирижера нашей речи.

Особенно трудно без помощи правого полушария придать определенную эмоциональную окраску фразоподобному набору случайных звуков. Если такую квазифразу, произнесенную хорошо поставленным голосом, дать несколько раз прослушать испытуемому, он все равно не сможет повторить нужную интонацию, хотя отлично запомнит весь бессмысленный набор звуков. И как бы ни старался, повторяемая несколько раз фраза будет звучать все так же монотонно, и невыразительно. В устах субъекта, лишенного помощи правого полушария, фразы, требующие интонационной или эмоциональной окраски, будут совершенно непонятны.

Рассказывают, что Николай II, последний российский самодержец, не отличавшийся особой грамотностью и, кроме точки и восклицательного знака, не употреблявший никаких знаков препинания, на прошении о помиловании однажды соизволил собственноручно начертать: «Помиловать нельзя казнить!» История умалчивает, как поступили чины полиции, получившие подобное распоряжение. Эта фраза в устах левополушарного человека из-за отсутствия грамматических интонаций будет так же непонятна, как и помещенная в тексте без соответствующих знаков препинания. Вот, оказывается, сколь значительна роль так называемого тунеядца в выполнении самых важных для человека речевых функций.

Ученые предполагали, что главной обязанностью правого полушария должна быть всесторонняя и всеобъемлющая помощь лидеру — левому доминантному полушарию. Неудивительно, что контроль над речевой деятельностью сначала показался несуразицей. Однако польза от него была столь очевидна, что поневоле пришлось ее квалифицировать как действенную помощь. Сейчас уже совершенно ясно, что задача по сдерживанию своего логически мыслящего и потому несколько оторванного от реальной действительности левого собрата является одной из обязанностей правого полушария.

Гораздо труднее оценить по достоинству другие виды его деятельности. А правое полушарие не только сдерживает вашу разговорчивость, но и мешает воспринимать речь. Во всяком случае, в момент его выключения улучшается точность опознания всех элементов речи. При прослушивании отдельных фонем и целых слов количество ошибок уменьшается. А если они и происходят, то нарушается звуковой и ритмический рисунок воспринятого слова, в нем меняется количество фонем и место ударения. Вместо мама испытуемый может услышать лампа или марля, а вместо попона — патефон, вместо кальмар — карман или карамель, вместо грузить дрова — грубить дворнику. Зато испытуемые никогда не воспринимают слова как бессмысленный набор звуков.

Без вмешательства правого полушария лучше узнаются бессмысленные сочетания звуков, а если в этом случае и возникают ошибки, они носят совсем иной характер, чем при выключении левого полушария. Чаще всего нарушается ритмический рисунок прослушанного звукосочетания, меняется место ударного слога или количество слогов. У испытуемых чувствуется внутренний протест против бессмысленных звукосочетаний. Люди нередко пытаются доискаться до смысла предложенных им для повторения звуков, настойчиво расспрашивают экспериментатора о значении бессмысленных слов. Потребность понять услышанное приводит еще к одному виду ошибок: ухо испытуемого отказывается слышать набор звуков и вместо них воспринимает вполне конкретные слова.

Почему при выключенном правом полушарии улучшается восприятие речевых звуков? Видимо, нерационально, чтобы отдельные области мозга всегда работали с полной нагрузкой. Это неэкономично, и в этом нет особой необходимости. Наша речь настолько избыточна, что ее можно удовлетворительно понимать, тщательно не вслушиваясь в каждый звук или каждое слово. Если с этих позиций пытаться оценить функцию правого полушария, придется признать, что оно отнюдь не мешает правильному восприятию речи, а просто регулирует его уровень в соответствии с потребностями данного момента. Освободившись от его контроля, левое полушарие переходит на более высокий уровень работы и, естественно, добивается лучших результатов.

Другое дело, если восприятию речи что-то мешает. Когда понять собеседника становится трудно, правое полушарие добросовестно помогает своему левому собрату вслушиваться в голоса людей. Оно помогает ему работать сосредоточенно и добиваться серьезных успехов в выделении и опознании речевых звуков на фоне самых разнообразных звуковых помех. Защита речи от помех — одна из важнейших задач правого полушария, его личный вклад в анализ звуков речи. При выключении работы правого полушария понимание искаженной речи и речи на фоне шума резко падает.

Чтобы выполнять свои сложные и ответственные обязанности, правополушарный человек должен иметь возможность обстоятельно разбираться в тонкостях музыкального оформления речи. Действительно, слух правого полушария развит достаточно высоко, но весьма своеобразно. Тунеядец не способен принять участия в анализе речевых звуков и не может помочь в их расшифровке. В этом деле он полный профан. Зато узнать по голосу знакомого человека левое полушарие не в состоянии. Этим занимается исключительно правый двойняшка. В момент его выключения испытуемый перестает различать голоса даже самых близких людей. Он не отличит голос маленькой дочки от голосов жены или старика отца.

С выключенным правым полушарием человек не в состоянии определить, кто из группы собеседников обратился к нему с вопросом, если в этот момент не смотрел на их лица.

Для него остается непонятным смысл интонаций. Любой человек, не расслышав обращенные к нему слова, легко догадается, что ему задали вопрос, сообщили что-то веселое или, наоборот, грустное. Левое полушарие эту информацию черпает из характера самого сообщения и уточняет ее путем грамматического анализа, а правое дополняет и уточняет ее, анализируя интонации. Без их тонкой оценки порой невозможно понять иную шутку.

Человек более 90 процентов всей информации получает с помощью зрения. Остальные 10 падают на речь, другие звуки и все прочие раздражители. За громадой зрительных впечатлений мы даже не замечаем той крохи дополнительных сведений об окружающем мире, которые приносят нам неречевые звуки. Между тем в привычной обстановке мы можем на них полностью положиться и, занятые какой-нибудь напряженной деятельностью, иногда так и поступаем, не всегда осознавая, откуда получили информацию.

Буквально каждый предмет, способный издавать хоть какие-нибудь звуки, достаточно полно информирует нас о том, что с ним происходит. Вот как А. Воронин описал поток информации, исходящей от закипающего чайника:

Именно так мы и воспринимаем информацию, исходящую от чайника. И если сами не можем им заняться и никто из окружающих не спешит нам на помощь, сердито бросаем:

— Неужели не слышите, что чайник кипит? Снимите его скорее!

Огромный и богатый мир неречевых звуков левое полушарие не воспринимает, не замечает, не узнает и не способно анализировать. Левополушарный человек, если хочет напиться чаю, должен неотлучно находиться на кухне, пока вода не закипит, и не спускать с чайника глаз или вынужден мириться с тем, что кухня наполнится паром, кипяток прольется на плиту.

В отсутствие правого полушария мир звуков меркнет. Все, что не является человеческой речью, перестает волновать больного, обращать на себя его внимание. Грохот весеннего грома, курлыканье журавлей в осеннем небе, веселый смех ребенка, голос кукушки и кукареканье петуха — все кажется однообразным, неинтересным шумом. Левое полушарие не узнает их, не в состоянии вспомнить, а если все же и опознает, делает это с большим трудом и неуверенно.

Из-за неспособности разобраться в многообразной гамме бытовых и природных шумов после выключения правого полушария человек не может получить удовольствия от спектакля, прослушанного по радио. Веселый перестук девичьих каблучков по каменным ступеням лестницы, нежные трели соловья, дополняющие поэтическую картину ночи, трагический звук выстрела, леденящий душу вой сирены воздушной тревоги или свист падающих авиабомб — все сливается в однообразный шум, нисколько не помогая воспринимать радиопостановку, а только мешает вникнуть в ее содержание.

Мир неречевых звуков находится целиком в ведении правого полушария. Пока оно добросовестно выполняет свои обязанности, мы не спутаем звонок телефона со звуком дверного звонка, а дребезжание трамвая легко отличим от грохота грузовика.

Мир музыки доступен только правому полушарию. После его выключения она перестает интересовать человека. Он не способен заметить существенной разницы между двумя музыкальными фразами, если их ритм совпадает. Без помощи правого полушария невозможно узнать мелодии самых популярных и известных песен, отличить похоронный марш от вальса, украинские песни от цыганских романсов.

После инактивации правого полушария человек утрачивает способность и желание петь. Даже при музыкальном сопровождении он безбожно фальшивит. Интересно, что способность узнавать мелодии восстанавливается после правостороннего шока значительно раньше, чем умение петь и играть на музыкальных инструментах.

Певцы и музыканты не исключение. Они теряют все свои профессиональные навыки, как будто не было вузовской подготовки и многолетней практики. Кроме потери чисто музыкальных способностей, это объясняется еще и тем, что при игре на многих музыкальных инструментах, в частности на скрипке, левой руке, руководимой правым музыкальным полушарием, доверяется самая ответственная часть исполнительской деятельности, и трудно рассчитывать, что в период его инактивации работа этой руки окажется на высоте.

Левое полушарие не обладает абсолютно никакими врожденными музыкальными способностями, но может кое-чему научиться. Хотя музыка — это последовательный ряд звуков, музыкально не обученные люди воспринимают мелодии целостно, примерно так же, как зрительную информацию, из которой складывается образ окружающего нас мира. Такой подход к обработке звуковой информации позволяет правому полушарию сравнивать и узнавать музыкальные отрывки, но этого недостаточно, чтобы детально проанализировать музыкальное произведение, подвергнуть его всестороннему изучению. Этому приходится учиться.

Врожденных талантов правого полушария музыкальному критику было бы недостаточно. По мере систематического обучения у студентов музыкальных учебных заведений развивается способность к музыкальному анализу. В этой функции активное участие принимает левое полушарие. Но музыкальная память и узнавание музыкальных отрывков, в том числе аккордов, все исконные музыкальные функции по-прежнему остаются в ведении правого полушария.

Человек, полностью утративший речь из-за поражения левого полушария, без труда исполнит музыкальное произведение, напоет мелодию, дирижер сможет руководить оркестром. Способность сочинять музыку сохраняется. Французский композитор Морис Равель вследствие кровоизлияния в левое полушарие потерял дар речи, но не утратил талант композитора.

Уникальность! В наш век стандарта, поточных линий и массового производства она особенно высоко ценится. Мы завидуем ушедшим поколениям, якобы умевшим окружать себя вещами индивидуального производства, носившими черты их творца.

Как же все-таки добивались в прошлом этой самой уникальности? Оказывается, у наших предков это получалось непринужденно. Гончар Древней Эллады, если он был настоящий мастер, все кувшины каждой партии делал стандартными, как две капли воды похожими друг на друга. Единицы, сохранившиеся из сотен тысяч, из миллионов серийных горшков, уже только в силу того, что дошли до наших дней, кажутся нам теперь уникальными.

Безусловно, во все времена создавались специально запланированные уникальные вещи. Подобными шедеврами широко известен бывший императорский фарфоровый завод в Петербурге, ныне носящий имя М. В. Ломоносова. Вряд ли найдется в Европе солидный музей, где коллекции фарфора не украшали бы произведения ломоносовского фарфорового завода. Создателям уникального фарфора посильную помощь оказывали и российские самодержцы. В день «подношения» Николай II приезжал на завод вместе с императрицей Александрой Федоровной, дочками, их фрейлинами и прочей челядью. К его приезду в специальном зале уже были собраны лучшие образцы продукции, сделанные специально для царских дворцов.

Сервизы, вазы, различные сосуды, графины, статуэтки — словом, все предметы из стекла и фарфора, приготовленные к этому торжественному дню, представлялись царю в двух вариантах. Николай придирчиво осматривал изделия и отбирал один экземпляр. Второй директор завода на глазах у божьего помазанника разбивал на мелкие кусочки. После этой маленькой, совсем не трудоемкой операции в природе оставался один совершенно уникальный экземпляр.

Полушария нашего мозга во всем, буквально во всем сохраняют уникальность. Ученые давно притерпелись к строгому разделению между ними высших психических функций, но сохраняли глубокую убежденность, что при выполнении более простой работы их функции ничем не должны отличаться друг от друга. Казалось вполне логичным, что каждое полушарие одинаково руководит работой рук и других мышц подчиненной ему половины тела и в равной мере интересуется любой информацией органов чувств, с какой бы стороны она ни поступала.

Многое казалось логичным, но у полушарий нашего мозга своя логика. Что поделаешь, они уникальны и продолжают нас этим удивлять.

После правостороннего шока на 10–20 минут нарушаются двигательные функции. Особенно заметна неспособность одеться. Затруднения вызывают рукава, длинные полы халата, пуговицы, пояс. В результате надеть халат и полностью привести себя в порядок испытуемые не в состоянии. Ну а о том, чтобы левой рукой завязать тесемочки на правом рукаве хирургического халата, речи вообще быть не может. Даже работая обеими руками, нелегко справиться со шнурками ботинок. Они почему-то не хотят развязываться, а завязать их еще труднее.

Встречаются случаи, когда движения левой руки совершенно не нарушены, но сделать сколько-нибудь сложную работу этой рукой испытуемые способны только в том случае, если зрительно контролируют ее выполнение. Один больной с очагом заболевания в правом полушарии, работавший в магазине готового платья, утверждал, что манекен одеть легче, чем одеться самому, поскольку манекены не шевелят конечностями.

После выключения правого полушария мозг получает чрезвычайно мало информации о левых конечностях и, естественно, их постоянно игнорирует. Нередко можно наблюдать, как больные с повреждением правого полушария садятся к столу, засунув левую руку в карман, и борются с пищей, орудуя только правой, если им не напомнят о существовании другой руки. Одеваясь после правостороннего электрошока, испытуемый может вообще забыть надеть ботинок на левую ногу или завязать у него шнурки. Именно о левой ноге забывают при неполадках в правом полушарии. С правыми конечностями таких казусов никогда не происходит. С босой правой ногой испытуемый из дома не выйдет.

После инактивации правого полушария человек как бы забывает, где у него руки и ноги. Он вообще теряет всякое представление о том, какая рука у него правая, а какая — левая, и не может показать их у своего собеседника. Испытуемому трудно выполнять действия, при которых необходимо знать точное расположение частей своего тела. Страдают не только манипуляции с одеждой, нарушается способность пользоваться ножницами, складывать кубики и, видимо, делать многое другое.

При выключении правого полушария люди иногда перестают замечать то, что находится слева. Если спросить испытуемого, что он видит на картине, находящейся у него перед глазами, он расскажет только о том, что находится в ее центре и справа. О том, что нарисовано в левой части, не будет сказано ни слова. Она выпала из поля зрения испытуемого, он ее не увидел. Рисуя сам, испытуемый займет только правую часть листа бумаги. Левые части изображенных предметов окажутся недорисованными. У чайника может недоставать носика, а у чашки ручки, если они должны находиться слева. В раскрытой книге испытуемый прочтет только правую страницу.

Звук, раздавшийся слева, он воспримет как прозвучавший справа. На оклик слева испытуемый поворачивает голову вправо, но, никого там не обнаружив, запрокидывает ее вверх, пытаясь таким образом увидеть окликнувшего его человека. Откуда бы звук ни раздался, он всегда будет казаться испытуемому в той или иной степени смещенным вправо. Услышать звук слева он совершенно не в состоянии.

Недавно было высказано интересное предположение о том, что зрительная информация, поступающая в левое полушарие главным образом из правого воспринимаемого пространства, перекодируется здесь в речевые сигналы. Аналогичным образом информация из левого воспринимаемого пространства поступает главным образом в правое полушарие и здесь перекодируется в пространственно-временные образы.

Эта особенность восприятия, если она действительно существует, не могла не получить отражения в продуктах материальной деятельности человека. Под этим углом зрения были проанализированы древнерусские иконы XIV–XVI веков, которые, как правило, содержат элементы текстов. Действительно, из 70 случайно отобранных икон 43 содержали надписи, изображения пергаментных свитков или книг, причем на 41 они находились в правой половине иконы или, во всяком случае, справа от персонажа иконы, к которому имеют непосредственное отношение, то есть адресовались в левое полушарие зрителя.

Композиция 63 икон из числа отобранных была асимметричной, при этом в 58 смысловой центр изображения, фигуры или лики святых располагаются в левой части иконы, то есть адресуются в правое полушарие. Выходит, что предполагаемая асимметрия в восприятии внешнего мира недвусмысленно подтверждается произведениями изобразительного искусства.

Храмы Абу-Симбела, построенные фараоном Рамсесом II за десять лет до своей смерти и в течение многих веков погребенные песками, были возвращены к жизни полтора столетия назад, а во второй половине XX века их пришлось спасать повторно, теперь уже от вод Нила.

Это одно из самых удивительнейших творений Древнего Египта. Святилище, которому более трех тысяч лет, вырублено прямо в скале, и все, что в нем есть — стены, колонны и статуи, — все вытесано на месте, прямо из этой же скалы, так сказать, из целого камня и поражает своими размерами.

Передний фасад храма целиком занимают четыре громадные двадцатиметровые статуи сидящих фараонов. Все четверо, естественно, изображают самого Рамсеса II. Высокий и узкий проем между ними ведет в первый зал храма. Прямо над ним в глубокой нише тоже статуя Рамсеса, но теперь изображенного в виде бога солнца Ра-Горакти. А еще значительно выше фасад обрамляет фриз, украшенный 22 двухметровыми фигурами павианов.

Своды первого зала поддерживают восемь колонн с прислоненными к ним статуями Рамсеса. Они двумя рядами ограждают центральный проход, ведущий в следующий зал. Через узкий проем в его глубине можно попасть в святилище, где у задней стены установлены еще четыре статуи. Положив руки на подлокотники своих тронов, чинно, спиной к стене сидят исполины: бог Птах, связанный с подземным миром, и боги солнца: Амон — солнечный бог древних Фив, Рамсес II и бог Ра-Горакти. Не удивляйтесь! Я не оговорился, упомянув три солнечноподобных божества. Рамсес, правивший Египтом около 70 лет, еще при жизни объявил себя богом Солнца.

По египетской традиции, чем дальше в глубь здания уходят анфилады комнат, тем уже бывают проходы, тем ниже становятся своды. Именно здесь, в самой дальней части храма, в 50 метрах от входа, раз в год в годовщину восшествия на престол Рамсес II являлся своим почтительным подданным.

Торжественное богослужение проводилось ежегодно в ночь на 21 октября. Редкие светильники слабо освещали мрачные залы. Клубы дыма из курильниц медленно поднимались к потолку, усиливая темноту и распространяя пьянящие ароматы. Напряженное ожидание чуда, длинные молитвы и торжественные песнопения, ароматы, от которых кружилась голова, — все было рассчитано на то, чтобы взвинтить, взбудоражить коленопреклоненную толпу верующих, вынужденную много часов подряд сдерживать нарастающее возбуждение.

Богослужение длилось до утра. Верховный жрец дожидался одному ему известного мгновения, чтобы провозгласить заклинание и вызвать бога Солнца прямо сюда, в храм. И тотчас, точно откликнувшись на бесконечные молитвы верующих и повинуясь призыву жреца, луч солнца, выглянувшего в этот момент из-за ближайших холмов, врывался в узкую дверь, высвечивая в глубине святилища фигуру Рамсеса, только ее — и ничего больше! Рамсес II, отождествляемый с богом Солнца, появлялся как бы на кончике солнечного луча во всем своем величии и великолепии. Видение длилось лишь несколько мгновений, затем солнечный луч бледнел, и все снова погружалось во мрак.

Незадолго до затопления территории скала и храмы Абу-Симбела были подвергнуты особенно тщательным исследованиям. Только они пролили свет на уникальное чудо древнеегипетских жрецов. Оказалось, что при строительстве храма был осуществлен строгий расчет, и луч солнца только два раза в году мог, проникнув в святилище, осветить фигуру Рамсеса.

Солнце, появляющееся утром из-за соседних холмов, первыми своими лучами освещает фриз, и обезьяны приветствуют наступление нового дня. Поднявшись чуть выше, оно бросает лучи на Ра-Горакти, а затем на колоссов у входа. В дверь храма солнечные лучи обычно не заглядывают. Трон и ноги Рамсеса, сидящего слева от входа, а также свод двери преграждают ему дорогу. Лишь в течение одного месяца весною и одного осенью солнечные лучи могут перешагнуть за порог храма, с каждым днем проникая все глубже и глубже, пока наконец не наступают дни, когда первый утренний луч светила, выглянувшего из-за горизонта, освещает Рамсеса или одного из сидящих подле него солнечных богов. Только повелитель подземного мира Птах, как ему и полагается, всегда остается в тени. Солнце весьма пунктуальное светило, и сухой египетский климат обеспечивал демонстрацию чуда практически ежегодно.

Анфилада залов Абу-Симбела, видимо, одно из первых сооружений человека, предназначенных для непродолжительных демонстраций зрительных изображений с точно рассчитанным временем экспозиции. Кратковременность чуда, а также соответствующее психическое состояние верующих, обеспеченное процедурой многочасовой подготовки, гарантировало: зрители увидят именно то, что хотели им показать жрецы.

Соответствующий современный прибор, предназначенный для изучения интимных механизмов зрения, носит название тахитаскопа. В переводе с греческого языка это означает — скоросмотрение. Действие прибора основано на том, что он на заранее заданное время открывает створки, позволяя испытуемому строго отмеренное время рассматривать предъявленные для опознания картинки. В широких пределах варьируя время на изучение изображения, экспериментатор имеет возможность исследовать процессы зрительного опознания.

Зрение — не мгновенный процесс. Чтобы рассмотреть рисунок и понять, что он изображает, нужно известное время. И чем сложнее изображение, чем труднее в нем разобраться, например из-за плохой освещенности, тем больше времени требуется наблюдателю для полноценного опознания.

Издавна считалось, что в зрительных функциях на паритетных началах участвуют оба полушария. Это не совсем так, хотя в обычных условиях заметить какие-то различия в их деятельности не удается. При повреждении зрительных областей одного из них зрение у человека практически не изменяется, от больных не поступает жалоб на его ухудшение и врачи явных отклонений от нормы не обнаруживают.

Однако в действительности полушария и в этом отношении неравноценны. Они по-разному подходят к процессу опознания изображений, но это можно заметить, лишь когда человек попадает в сложную обстановку и его глаза трудятся в особенно неблагоприятных условиях. Один из наиболее действенных способов, позволяющих не просто затруднить зрительное опознание, но и количественно оценить степень этого затруднения, — сокращение до минимума времени, отпущенного испытуемому на знакомство с изображением.

Во время опыта тахитаскоп на короткий период, всего на 0,1–1,0 миллисекунды или на полсекунды открывает шторки, скрывающие картинку. Если испытуемый за полсекунды не успел понять, что на ней изображено, картинку показывают снова, теперь уже в течение целой секунды. В следующий раз картинка предъявляется на полторы секунды. Экспериментатор увеличивает время опознания, пока испытуемый не определит, что пришлось ему столько раз рассматривать.

Здоровый человек, анализируя двумя полушариями зрительную информацию за 0,1 миллисекунды, вообще ничего не увидит. Нужно продлить экспозицию до 0,2–0,3 миллисекунды, чтобы испытуемый смог увидеть простую вспышку света. Рассматривая картинку 0,4–0,5 миллисекунды, можно заметить, что было что-то нарисовано, но что именно, определить даже приблизительно еще не удается. 0,7–1,0 миллисекунды достаточно для того, чтобы кое-что понять. Взглянув на кастрюлю, чайник или глобус, испытуемый обычно сообщает, что «было что-то круглое» или «что-то вытянутое», если ему показывали лопату, нож или карандаш. Необходимо продлить экспозицию до 1,3–1,5 миллисекунды, чтобы испытуемый мог сказать об изображении что-то определенное, отнести увиденный предмет к какому-то классу, к одежде, посуде, овощам или животным. Точное однозначное опознание возможно после внимательного изучения изображения в течение 1,8–2,5 миллисекунды.

Итак, запомним: когда мы «смотрим» на мир двумя полушариями, опознание изображения происходит у нас в определенной последовательности. Сначала мы убеждаемся, что есть какое-то изображение, при увеличении времени в самых общих чертах определяем конфигурацию предмета, затем относим его к определенной категории вещей и наконец, высмотрев наиболее значимые признаки изображения, делаем окончательное заключение об увиденном. Таков модус совместной работы. По отдельности наши двойняшки действуют иначе.

Нормальным здоровым людям для опознания знакомых предметов вполне достаточно полсекунды. Однако если на рисунке отсутствуют какие-то важные детали предмета: носик у чайника, хобот у слона, дуги у троллейбуса, ручки у кастрюльки, то любой из нас будет испытывать известные затруднения. Скорее всего придется два-три раза взглянуть на странную картинку, чтобы иметь возможность внимательно рассмотреть все детали изображения и, проанализировав их, сделать наконец заключение о предъявленном для опознания предмете.

Правое полушарие человека, его затылочная зрительная доля, работая в одиночку, будет испытывать затруднения даже при опознании полностью нарисованных предметов, если картинки ему показывать мельком. Во время первого предъявления картинки правополушарный человек успеет рассмотреть лишь одну-две детали изображенного на ней предмета. Скорее всего он узнает их правильно и тут же назовет, но разобраться в рисунке не в состоянии.

Уже при первом знакомстве с картинкой человек может обратить внимание на носик чайника, узнает его, но это не помогает догадаться, что нарисован именно чайник. В следующий раз испытуемый сумеет разглядеть еще 1–2 детали, затем еще несколько. В конце концов предмет будет правильно назван, но это произойдет, лишь когда человек рассмотрит все или почти все детали рисунка.

Вот какой путь проделал один правополушарный испытуемый, многократно возвращаясь к картинке с велосипедом: «Что-то было… колесо… кобура… нет, не кобура, а сиденье… оглобля… это не оглобля, а перекладина. Колесо, перекладина, сиденье. Не знаю, покажите еще… еще руль и фонарь. Я почти узнал, покажите еще раз, только немного больше времени… Руль, но не круглый. Это не автомобиль… Здесь еще одно колесо. Всего два колеса, сиденье и руль. Форма как у самоката. Надо посмотреть, если ли еще колеса, только дайте побольше времени… Нет, больше колес нет. Дайте еще раз, сейчас скажу… Педаль. Все, я узнал. Два колеса, сиденье, руль, педаль — мотоцикл!.. Нет не мотоцикл. Еще спицы в колесе и соединение. Наверное, велосипед, другого не может быть… Ясно, это спортивный мужской велосипед».

13 раз испытуемому пришлось взглянуть на изображение. Несколько раз возвращаться для пересчета колес, заметить даже спицы, чтобы оказалось возможным опознать велосипед!

Правое полушарие — педант. Оно не разбрасывается, не «шарит» по изображению где придется, а движется по периметру рисунка, лишь изредка заглядывая внутрь на его броские, заметные части. Просмотр всех деталей — необходимое условие для опознания картинки правым полушарием. Оно не способно решить, какие из них важнее и могут служить критерием для опознания. Отсутствие любого, даже малозначимого, признака предмета вызывает сильное затруднение. Успешность узнавания зависит только от общего числа деталей, которые человек выделил и оценил, а не от значимости последних. Сколько ни показывай недорисованные рисунки, правополушарный человек не узнает ни слона, ни троллейбус, независимо от того, что к ним забыли пририсовать: хобот или ноги, дуги или колеса.

Рассматривая рисунок, правое полушарие полностью игнорирует характер взаимного расположения его деталей. Если вместо изображения предмета для опознания предъявляются лишь его детали, такая картина у правополушарного человека в отличие от людей с нормально функционирующим мозгом дополнительных затруднений не вызывает, лишь бы все его детали были налицо. Разглядывая набор строительных деталей, где вместо дома изображены по отдельности его стены, крыша, окна, двери, печная труба, и, изучив их все, правополушарный человек скажет, что видел дом. Самое удивительное: он даже не заметит, что рассматривал лишь строительные блоки, необходимые для его возведения, так сказать, каталог строительных деталей. Изображение дома синтезировано им самим, «построено» зрительной областью правого полушария.

На совершенно иных принципах основан зрительный анализ левополушарного человека. При резком ограничении времени знакомства с рисунком испытуемому не всегда удается опознать отдельные детали рассматриваемых предметов. Поэтому трудно узнать и сами предметы. Хорошо, если, глядя на чайник, больной сразу наткнется на носик и правильно его узнает. Тогда его заключение, что на рисунке чайник, окажется правильным. Однако испытуемому ничего не стоит принять его за хобот слона или трубу парохода, тогда и рисунок будет назван либо слоном, либо пароходом.

Левое полушарие не любит проверять первоначальные впечатления и, как правило, собственных ошибок не замечает. Зато оно склонно делать широкие обобщения, и, хотя они весьма расплывчаты, не конкретны, левополушарного человека это не смущает. Мельком взглянув на картинку и рассмотрев в ней всего одну деталь, он тем не менее заявляет: «что-то из мебели», «из хозяйственных принадлежностей», «из кухонной утвари», «какой-то зверь».

Рассматривая картинку, левополушарный человек делает это без всякой последовательности. Каждый раз при очередном ее предъявлении, он обращает внимание на ту или иную деталь и, оценив ее, тотчас же делает предположение об изображенном предмете. Часто испытуемый обращает внимание на форму изображенного предмета, но оценивает ее весьма приблизительно: «Было что-то овальное, как яйцо», или: «Там что-то длинное, как палка». Один испытуемый, взглянув на изображение кастрюльки, сказал: «Что-то круглое, как арбуз».

Процесс опознания состоит из выдвижения ряда гипотез, которые хотя и основываются на замеченных деталях, но игнорируют их конкретные особенности. Поэтому высказанные гипотезы приходится отбрасывать и выдвигать новые. Левополушарный человек одинаково просто выдвигает гипотезы и отказывается от них. Взглянув на предмет один-два раза, он назовет категорию или класс изображения, нередко его форму и лишь затем сам предмет. Вот характерный пример.

Испытуемому показали изображение очков. При первом знакомстве он обратил внимание на стекла, но оценил их абсолютно неправильно: «Колеса! Это какой-то транспорт». При втором просмотре были замечены дужки очков и новая гипотеза: «Это электрический транспорт, дуга, как у трамвая или троллейбуса». При следующем просмотре более детально анализировались те же дужки. Теперь они восприняты как оглобли. Отсюда смена гипотезы: «Телега». Наконец последний взгляд, и рисунок оценен правильно: «Это медицинский предмет типа очков».

Левополушарный человек легко генерирует всевозможные предположения, но как редко они оправдываются! Один испытуемый принял телефонный диск за клавиатуру и заключил, что пред ним «какой-то музыкальный инструмент, рояль или аккордеон». Другой испытуемый опознал в том же диске руль автомобиля. Четверо приняли носик чайника за трубу паровоза. Трое ручку утюга за ручку сумки. Нередки случаи, когда в велосипедном колесе испытуемые видят солнце или оценивают ручки ножниц как очки. Один больной умудрился спутать длинный клюв цапли с морским кортиком и вместо птицы увидел офицера в морской парадной форме. Больные совершенно не в состоянии одновременно обратить внимание на несколько деталей и использовать их для опознания изображения.

Левополушарный человек — верхогляд. Не умея или ленясь произвести скрупулезный анализ изображения, он старается «выхватить» наиболее броскую деталь и на ее основе сделать заключение. Понятно, почему ему так трудно уловить своеобразие объекта, которое позволяет узнать данный конкретный предмет среди других. Без помощи правого полушария человеку трудно по внешнему виду узнать свои очки среди нескольких пар, лежащих перед ним на столе. Только примерив их, почувствовав, насколько ловко они на нем сидят, убедившись, что они обеспечивают зрительную коррекцию, он решится назвать их своими.

Левополушарный человек не скажет, его ли это собака, если она не отличается какой-то броской особенностью, которую легко описать словами. Владелец болонки в момент инактивации правого полушария, взглянув на черного пуделя и немного подумав, сказал: «Нет, это не моя, у меня была беленькая».

Потеря способности оперировать несколькими признаками изображения особенно наглядно проявляется при опознании геометрических фигур. Единичные элементы формы: углы, дуги, отрезки прямых левополушарный человек способен сравнить между собой и сделает правильное заключение о том, что углы идентичны, отрезки прямой имеют одинаковую длину, а дуги обладают разной кривизной. Зато решить, одинаковы или различны два прямоугольника, две трапеции или более сложные фигуры, если между ними нет значительной разницы в величине, не сможет.

Свой зрительный дефект левополушарный человек пытается компенсировать логическим анализом и, если есть возможность, опереться на словесную память, что подчас ему удается. Один испытуемый не узнал изображения барабана и следующим образом оценил рисунок: «Кадочка какая-то, может, ведерко, а палочки зачем?» Второй не узнал картинки «доктор», потом заметил белый халат и сказал: «В белой одежде… халат… значит, доктор».

Затруднения в выделении индивидуальных признаков приводят к потере способности узнавать человека в лицо. При ограниченных повреждениях правой затылочной области это может стать единственным симптомом нарушения зрительной функции. Встречаются больные со столь резко выраженными дефектами, что они не в состоянии узнать жену, детей, родителей и даже себя в зеркале, теряют способность отличать женские лица от мужских.

Описана больная, которая морду собаки принимала за лицо лечащего врача. Другой больной при взгляде на портрет Пушкина сказал: «Не из писателей ли? Волосы курчавые, как у Пушкина… Не знаю кто». О фотографии своей жены заметил: «Ростом солидная, в лице что-то приближается к моему воображению… Что-то знакомое… Не знаю». О другой фотографии жены в более молодом возрасте: «Не знаю, кто это, может быть, артистка какая». А семейную фотографию прокомментировал следующим образом: «Ой, что-то… Подождите, сколько человек? (считает)… Это как у нас, как в моей семье. Не знаю кто, кто это?» Портрет Чехова вызвал настойчивый поиск прототипа: «Кто-то из государственных деятелей, кто из них в очках? Яков Свердлов, может? А может, Феликс Эдмундович Дзержинский? Он, кажется, носил очки и бороду…»

Таким больным особенно трудно запомнить новых знакомых. Они не узнают обслуживающий персонал, соседей по палате. Опознание людей удается лишь по косвенным признакам: росту, цвету волос, глаз. Чрезвычайно трудно запомнить портреты, а если это удается, больной объясняет, что догадался «…по рукам, по платочку, по волосам, по прическе, по толстым губам» или потому, что «этот в очках». Очень трудно отобрать из пачки фотографий изображения одного и того же лица в разной одежде и в разных положениях: в фас, в профиль, вполоборота.

Рассматривая серию картинок, где одно и то же лицо имеет разное выражение — сердитое, радостное, задумчивое, — больной не может решить, какое из них выражает гнев, а на каком лице написано благодушие, огорчен человек или обрадован, выглядит усталым или отдохнувшим. Больному показывают фотографию плачущего ребенка и спрашивают, какое у него настроение. Вместо однозначного ответа следует пересказ увиденного: «Ребенок сидит, облокотился… локти придвинуты… коротенькие штанишки… вправо повернул голову, глаза… Он вроде улыбается…»

Интересно, что при столь глубоком дефекте зрения больные не теряют способности узнавать отдельные части лица: нос, глаза, рот, губы, брови, усы. Способны замечать их характерные признаки, но это редко помогает вспомнить и узнать человека.

Некоторые исследователи считают, что опознание человеческого лица может происходить двояким способом. Анализ перевернутых или настолько искаженных лиц, что узнать в них человека можно лишь после скрупулезного изучения, выполняется без заранее заданной программы, как мы рассматриваем любое другое изображение. Такой способ долог и не очень точен.

При обычном положении лица, когда опознать в нем изображение человеческой физиономии не представляет никакого труда, дальнейший анализ идет по специальной, хорошо отработанной программе. Она обеспечивает быстроту и надежность опознания. Только благодаря продуманной стратегии мы замечаем знакомых людей в море человеческих лиц, даже если человек загорел, отпустил бороду, изменил прическу, стал носить очки или его лицо с годами претерпело еще более существенные изменения.

Особенно трудно приходится правополушарному человеку при опознании недорисованных картинок. Когда на ней не хватает важного элемента, даже работая двумя полушариями сразу, человеку за полсекунды трудно решить загадку. Зато отсутствие одного, двух и даже трех несущественных признаков, например ручки и крышки у чайника, не вызывает существенных затруднений.

Выключение левого полушария нарушает процесс опознания. Какой бы признак ни был исключен, важный или второстепенный, количество ошибок возрастает в соответствии с числом исключенных деталей изображения. Оставшиеся детали испытуемый обычно узнает правильно. Он замечает ошибку художника, но дать общую оценку изображения, назвать рассматриваемый предмет на основе неполного набора деталей ему всегда очень трудно.

Точнейшим образом производя опознание отдельных предметов, правополушарный человек пасует, если нужно описать сюжет рассматриваемой картины. Вместо того чтобы однозначно назвать ситуацию, он перечисляет отдельные детали, обратившие его внимание. Например, картину И. Репина «Не ждали» один испытуемый описал следующим образом: «Какая-то комната, дети, двое, нет, трое детей, рояль, женщина пожилая, еще одна женщина у дверей, нет, их там две. Мужчина какой-то страшный, черный, справа рояль, девочка у рояля». На настойчивую просьбу назвать сюжет картины, говорит: «Урок музыки» и объясняет: «Как же, девочка за роялем, и вот учительница стоит, другие ученики». На возражение экспериментатора, что мужчина у двери мало похож на музыканта или человека, пришедшего на урок музыки, долго рассматривает репродукцию и наконец соглашается: «Да, он очень плохо одет, в сапогах и небритый. Наверное, пьяный муж вернулся или водопроводчик пришел». Новый сюжет так и не назван.

Аналогичным образом вместо того, чтобы определить сюжет картины А. Кившенко «Военный совет в Филях», дает ее подробное описание: «Ох, сколько здесь военных сидят на скамейках, под скамейкой собачка или кошка, на стенках портреты висят или иконы, наверное. Слева военный, седой, сердитый, руку поднял. Печь зачем-то. Ребенок, двое на печи. Какой сюжет картины? Это в деревне все происходит во время войны и оккупации. Пируют они, что ли? Или, может, песни поют».

Для правополушарного человека люди, сидящие за столом, — гости или обедающие, а на лоне природы — отдыхающие или колхозники. Неудивительно, что другой испытуемый картину Кившенко оценил как военную столовую, а картину В. Перова «Охотники на привале» как отдых колхозников.

В определениях левополушарных людей работают более сложные ассоциации. Они картину «Военный совет в Филях» чаще всего воспринимали как «митинг», «диспут», «перевыборы», «мужики гуляют!», а картину «Охотники на привале» — как «алкоголики», «тунеядцы», «партизаны».

Правое полушарие плохо справляется с задачами по классификации. Для него каждый предмет индивидуален и неповторим. Дав испытуемому для классификации 15 картинок, мы можем столкнуться с тем, что он разделит их на 15 самостоятельных классов. Здесь низок уровень обобщения, а потому и число групп всегда велико. Правополушарный человек не рассортирует картинки на две группы: посуда и пища, а создаст много групп: посуда чайная, столовая, кухонная, пища мясная, молочная, кондитерские изделия, хлеб, сладости. Ему трудно отнести все живые создания нашей планеты в один класс — животных, он непременно разделит их на рыб, насекомых, домашних животных, хищников, змей, птиц…

Другое дело, левополушарный человек. Его обобщения всеобъемлющи, а в классификациях оказывается меньше групп, чем у нормальных двуполушарных субъектов. Он не будет растения делить на плоды, стебли, листья и корни, не станет оценивать их с той точки зрения, относятся ли они к траве, кустам, деревьям, водорослям, кактусам, не обратит внимания на то, что, на предъявленных для опознания рисунках есть ягоды, фрукты, клубни, орехи, это не покажется ему существенным, и он скорее всего чохом отнесет все к растениям.

При временной инактивации одного из полушарий человеку трудно узнать предмет, если на его контурное изображение наложено изображение другого предмета или рисунок покрыт частой сеткой точек, пятнышек, квадратиков, маскирующих изображение. Любой зрительный «шум», любые помехи мешают процессу восприятия, и по отдельности наши двойняшки справляются с такими задачами значительно хуже, чем при совместных усилиях.

Помехоустойчивость нашего мозга особенно сильно страдает при выпадении функций правого полушария. Это его обязанность бороться с самыми различными помехами.

Полушария головного мозга смотрят на окружающий мир через одни и те же окна — наши глаза, но делают далеко не одинаковые заключения. Правое полушарие ищет индивидуальные черты предмета, левое его классифицирует. Благодаря его умению обобщать мы объединяем общим понятием «стол» такие мало похожие предметы, как большой обеденный стол и маленький складной ломберный столик на трех ножках, письменный стол со множеством ящиков и металлический операционный стол, укрепленный на центральном подъемнике. В том, что мы всех собак воспринимаем именно как собаку, к какой бы породе они ни относились, и называем кошками и льва, и рысь, и нашу домашнюю Мурку, несомненно, заслуга левого полушария. А уменьем замечать индивидуальные черты предмета, найти на вешалке собственное пальто, владеет правое полушарие.

Рассматривая изображение, левое полушарие старается найти один-два важнейших признака, считая, что этого вполне достаточно. Правое полушарие более осмотрительно. Оно действует как старательный бухгалтер, скрупулезно разглядывая все детали, и, только убедившись, что налицо полный набор, что практически ничего не забыто, а предмет, так сказать, полностью готов к употреблению, дает свое заключение об увиденном изображении. Долго, скучно, но зато надежно. Правое полушарие не проведешь. Если художник в шутку пририсовал к троллейбусу хобот, оно не вообразит, что на картинке слон, как мог бы сделать впопыхах его левый собрат.

Для правого полушария все детали и признаки предмета равны. Это отнюдь не означает, что процесс зрительного опознания осуществляется здесь более демократично. Просто оно не в состоянии определить, какой из признаков главный. Зато при таком подходе опознание искаженных изображений или карикатурно нарисованных предметов, придание им необычайного положения не вызывают особых затруднений.

Правополушарный человек ничуть не смущается, что печная труба, как ствол боевого орудия, торчит сбоку из стены дома, окна оказались на крыше, а входная дверь — на уровне третьего этажа. Важно, чтобы труба, окна и двери были, а на несуразицу он не обращает внимания. Утюг, у которого ручка приделана с той стороны, которой обычно гладят белье, он назовет утюгом, хотя с помощью подобного монстра ничего не отутюжить. Дом, перевернутый крышей вниз, он не спутает с рассекающим волны пароходом, так как просто будет вести перечень его деталей, совершенно не вдаваясь в вопрос об их расположении и в прочие особенности изображения.

Наши двойняшки, над чем бы они ни трудились, сохраняют свои манеры, свой стиль работы. Левое полушарие скрупулезный анализ изображения пытается подменить логическим осмыслением его опознанных деталей. Ему достаточно заметить в толпе форму на одном солдате, чтобы увидеть марширующий взвод. Правое полушарие — скептик. Оно не верит, что по отдельным фактам можно делать общие заключения. Ему необходимо убедиться, что каждый человек на картинке одет в соответствующую форму, только тогда он поверит, что перед ним рота солдат.

Оба подхода имеют свои минусы и свои преимущества. Гипотезы и обобщения левого полушария позволят нам более глубоко познать закономерности окружающего мира, а скрупулезная проверка их правым полушарием не дает оторваться от реальной действительности. Работая совместно, двойняшки находят какой-то компромисс. От того, какое полушарие у нас преобладает, мы проявляем склонность логически осмысливать явления окружающего нас мира или предпочитаем, не отрываясь от реальной действительности, не выходить за пределы строго установленных фактов.

Недавно одна из ведущих лондонских газет в отделе платных объявлений поместила любопытную благодарность: «Я хотел бы сердечно поблагодарить вора, который на прошлой неделе унес мой телевизор. Теперь я знаю, сколько свободного времени может быть у человека». Людям, получившим повреждение теменных областей мозга, нет нужды прибегать к помощи похитителей частной собственности. Они просто теряют способность пользоваться телевизором.

Чтобы понять изображение на картинке, а тем более, чтобы ею насладиться, недостаточно проанализировать все детали изображения и выделить из них главное. Воспринятые по отдельности, они теперь должны быть объединены. Однако правое полушарие, в чьи обязанности входит мысленный синтез деталей, может со своей задачей и не справиться. Ему совершенно необходимо разобраться в их пространственном расположении. А на экране телевизора все движется с достаточно большой скоростью.

В пространственном анализе самое непосредственное участие принимают теменные области больших полушарий. При их выключении трудно заметить нарушение зрения. Испытуемый быстро и точно узнает нарисованные предметы, если они изображены в наиболее привычных, традиционных положениях. Но стоит картинку с гусем перевернуть вверх ногами, а ведро на бок, и испытуемый теряется, совершенно не понимая, с чем имеет дело. Длительное, без ограничения времени, изучение рисунка не помогает, а перевернуть его человек не догадывается.

При двустороннем выключении теменных областей невозможно разобраться в карикатурах. На рисунке изображен курильщик, стоящий под проливным дождем и прикрывающий сигарету крохотным зонтиком. Испытуемый может правильно оценить картинку, как изображение человека, попавшего под дождь. Поэтому зонтик воспринимается как вполне естественный атрибут. А то, что он слишком мал да к тому же находится не над головой, совершенно не осознается испытуемым, и рисунок не кажется карикатурой.

На другой карикатуре — человек под душем. Струи воды падают ему на голову и потоками вырываются из ушей. Рисунок правильно оценивается испытуемым, как изображение человека, принимающего душ, а сделать пространственную оценку положения водяных струй он не может, и потоки воды из ушей человека, стоящего под душем, не удивляют.

Выключение функций теменных областей мешает понять смысл шуточных рисунков. Поместите дымовую трубу не на крыше, а пририсуйте ее сбоку к одной из стен дома, и испытуемый увидит на рисунке танк, реактивный миномет «катюшу», молотилку, транспортер для перегрузки картофеля — все, что угодно, но только не дом. Искажение кажется небольшим и непринципиальным, но оно становится непреодолимой преградой для правильного восприятия смысла искаженных рисунков.

Чтобы увидеть и узнать детали предмета и разобраться, какая из них важнейшая, теменные области не нужны. Однако из-за нарушений пространственных представлений испытуемые не догадываются, где эти детали искать. Вот почему для опознания самых обыкновенных рисунков требуется много времени, а если значимость признака зависит от его пространственного положения, догадаться, что изображено на рисунке, невозможно.

Нарушение процесса синтеза обнаружить легче всего. При повреждении теменных областей нельзя понять изображение, разобщенное на отдельные фрагменты. Испытуемый не может догадаться, какая деталь главная, и ему совершенно непонятно, как соединить детали, чтобы получить изображение. Пользуясь каталогом строительных блоков, испытуемый не в состоянии «построить» дом. Просмотрев все фрагменты разобщенного рисунка и в конце концов опознав предмет, не может изобразить его на бумаге. На рисунке окажется все тот же набор беспорядочно разбросанных деталей, «синтезировать» из них предмет испытуемый не в состоянии.

Если теменные области выключены достаточно полно, нарушаются самые простые виды синтеза. Взрослый человек не в состоянии сложить из детских кубиков рисунок, подобрать такую последовательность картинок, чтобы из них получился связный рассказ, а если рисунки уже систематизированы, написать на их основе небольшое сочинение. Элементарные синтетические акты выполняются мозгом непринужденно и не отражаются в нашем сознании. Только когда это затруднено, мы замечаем, как они нам необходимы.

Функции теменных областей правого и левого полушарий имеют больше сходства, чем симметричные участки других отделов, о которых уже говорилось. Все же некоторые различия есть и здесь. При выключении правого полушария больше страдает способность из воспринятых деталей изображения воссоздавать его целостный портрет.

При инактивации левого полушария нарушается умение оперировать последовательно поступающей информацией. Левое полушарие оценивает последовательность, а правое — продолжительность любых событий, в каком бы виде информация о них ни поступала в мозг.

В ведение теменных областей входит функция опознания пальцев рук. В этой деятельности специализируется левое полушарие. Без его участия испытуемый не может показать названные пальцы. Особенно трудно бывает отличить указательный палец от четвертого — безымянного. Информация о расположении остальных частей тела хранится главным образом в теменной области правого полушария. Его повреждение приводит к нарушению такой чисто человеческой функции, как способность одеваться.

На территории теменных областей больших полушарий находятся корковые отделы кожно-двигательного анализатора. При их повреждении больной не может с закрытыми глазами определить место легкого прикосновения к своему телу и догадаться о его направлении. Если на ладони больного, а тем более на его спине начертить пальцем цифру или букву, он на основе чисто осязательного восприятия не сможет узнать написанное. Более того, без участия кожно-двигательного анализатора невозможно узнавать предметы на ощупь даже после длительного манипулирования ими.

Без помощи теменных областей трудно выбрать правильное направление движения, не свернуть невзначай налево там, где необходимо идти направо, трудно придать по инструкции определенное положение своей руке, правильно постелить постель, составить из спичек геометрические фигуры, особенно асимметричные. Трудно пользоваться часами, «немыми» и имеющими на циферблате цифры. Невозможно понять разницу между тремя и девятью часами, между без 20 минут десять и без 10 минут восемь. Трудно заметить разницу между обычной цифрой или буквой и ее зеркальным изображением. Эти нарушения обычно наблюдаются при одновременном повреждении теменных областей обоих полушарий, но известны случаи, когда они возникали при заболеваниях одного правого полушария.

Образная память — функция правого полушария. После его выключения она расстраивается. Испытуемый без удивления будет смотреть на корову без хвоста и на лошадь с висячими, как у спаниеля, ушами. Просто не заметит на рисунках несоответствия. Испытуемому трудно запомнить сложные фигуры, если для них нельзя подобрать названий, зато он отлично удержит в памяти набор фраз, слов или стихи.

Еще труднее разобраться в сложных рисунках, составить из них полностью идентичные пары. При попытках классифицировать рисунки или предметы испытуемые редко опираются на их внешние признаки. Им, несомненно, доступнее абстрактные представления. Как уже говорилось, левополушарный человек, сортируя таблички с римскими и арабскими цифрами, в одну кучку сложит пятерки, а в другую десятки и не обратит внимания на их начертание. Правополушарный субъект поступит иначе: он объединит арабские цифры с арабскими и римские с римскими. Для него важнее их внешний признак.

После инактивации правого полушария большинство зрительных задач вызывает затруднение. Трудно отыскать глазами на полке нужный предмет, трудно удержать на нем взгляд, совершенно невозможно проследить за движущимся предметом. Даже самый восторженный почитатель футбола в момент инактивации правого полушария теряет интерес к спортивной игре. Он не сядет к телевизору, так как не сможет разобраться в происходящем на экране, а значит, не получит и удовольствия. Зато прослушать спортивного комментатора не откажется. В словесном виде информация легко найдет дорогу в его мозг.

Что способно увидеть животное? В жизни многих организмов зрение не имеет существенного значения. Рыбы и саламандры, киты и дельфины, летучие мыши и кое-какие птицы превосходно ориентируются в полной темноте. У них для этого есть приспособления, вполне заменяющие глаза. Чрезвычайно острым зрением обладают дневные птицы, умеющие к тому же во время полета различать отдельные изображения, сменяющие друг друга с большой скоростью. Но многие, даже очень зоркие звери не владеют цветоощущением.

Цветное зрение мы получили в наследство от наших предков. В какой-то мере им обладают многие насекомые, высшие раки, осьминоги и кальмары. Среди позвоночных животных цветное зрение есть у рыб, амфибий, дневных и водяных рептилий и, конечно, у птиц. Имея превосходно развитое зрение, пернатые не могли отказаться от многообразной информации, которую дает им мир красок.

Цветное зрение оказалось совершенно необходимо водным животным. В воздушной среде различия в яркости изображения в какой-то мере компенсируют отсутствие цветоощущения. И хотя в воде мир красок по мере погружения в глубину быстро меркнет, еще быстрее и значительнее уменьшается разница в яркости окружающих предметов, и на ее основе уже невозможно получать необходимую информацию.

Из млекопитающих по-настоящему владеют цветным зрением только люди да обезьяны. Большинство наших четвероногих братьев, в том числе кошки и собаки, ночные или сумеречные животные. Умение различать цвета им ни к чему, и если они им и владеют, то в весьма слабой степени. Зато для тех, кто может оценить мир красок, их чарующее колдовство неодолимо.

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, как совершенствовалось у наших предков цветное зрение, но, несомненно, совершенствовалось. В языке древних греков не было слова «голубой». Как-то они без него обходились, называя различные его оттенки серым цветом. Это тем более удивительно, что голубой цвет самый распространенный в природе. Одно небо часто занимает около половины нашего поля зрения. Скорее всего они прекрасно отличали голубой цвет от синего и серого, но не испытывали особой потребности четко их разграничить. Процесс цветоощущения, хотя и медленно, продолжает совершенствоваться, а количество названий цветовых оттенков постепенно увеличивается, правда, увеличивается медленно. У немцев и англичан, как и у древних греков, нет слова «голубой», и они, видимо, так к этому привыкли, что нет надежды на его возникновение в ближайшем обозримом будущем.

В языке ндембу (Африка) основными цветами считаются белый, красный и черный. Все прочие цвета передаются производными терминами или описательными и метафорическими выражениями. Нередко те цвета, которые европеец счел бы отличными от белого, красного или черного, у ндембу лингвистически отождествляется с ними. Синяя ткань, например, описывается, как черная, а желтые и оранжевые предметы объединяются под одной рубрикой красных.

Возникновение названий цветовых оттенков, как и появление других слов, зависит от потребности общества. В африканской стране Азанде, находившейся на территории современного Заира, при короле Мангбету Мунза знали всего три краски. Черно-красную изготовляли из крови, желтую — из железистой охры, белую — из собачьего помета. Нужно ли удивляться, что в языке народов Азанде было мало названий цветов?

Масть северных оленей имеет множество оттенков — от белого, светло-серого и бежевого до темно-коричневого. Для жителя средней полосы эти градации несущественны. Он не смог бы рассортировать оленьи шкуры на такое число оттенков, для которых у народов Севера имеются особые слова.

Способность различать цвета — чрезвычайно важный дар человека. Помимо огромного количества информации, которую доставляет нам мир красок, он является для нас источником эстетического наслаждения. Недаром черно-белые фильмы, еще иногда появляющиеся на наших экранах, несмотря подчас на высокие достоинства, пользуются гораздо меньшей популярностью, а черно-белые телевизоры, хотя и стоят не слишком дорого, покупаются менее охотно, чем цветные.

До самого последнего времени у ученых не было достаточной ясности, какое полушарие командует цветоразличением. Считалось, что в этом они равны. Лишь совсем недавно были замечены различия.

Выключение левого полушария не мешает распознавать цвета светового спектра, их яркость и насыщенность. Обычно это делается даже точнее, чем при совместных усилиях, во всяком случае, если речь идет о красных и красно-желтых тонах. Видимо, левое полушарие не дает правому в полной мере проявить свои способности. Зато выбрать из набора цветных карточек названные цвета правополушарному человеку трудно. С этим заданием он часто не справляется.

Без правого полушария беднеет не только мир звуков, гаснет, тускнеет мир красок. Испытуемый начинает путать цвета, а уловить различия в их яркости и насыщенности оказывается еще сложнее. Простой на первый взгляд тест: испытуемому показывают цветную карточку и просят найти точно такую же из набора (включающего 32 цветовых оттенка), в беспорядке разложенных перед ним на столе. Задача совсем не сложная, и ни у кого из испытуемых в обычном состоянии не вызывает серьезных затруднений. А у левополушарного человека при решении этой задачи бросается в глаза неуверенность и явная медлительность.

В конце концов он найдет идентичный цвет, если ему разрешат прикладывать предложенную для опознания карточку к каждой из лежащих на столе, однако и в этом случае он будет сомневаться в правильности сделанного выбора. Зато при запрещении сближать сравниваемые карточки испытуемый путается, выбирает из набора две-три, но далеко не всегда в их числе оказывается карточка нужного цвета.

К числу красивейших явлений природы, несомненно, относятся полярные сияния. Их прелесть не поддается словесному выражению не только из-за многообразия цветовых эффектов, но и в силу беспомощности нашего языка. Не так уж много цветовых оттенков имеют специальные названия. Да и теми, что существуют, мы пользуемся не совсем уверенно, особенно мужчины.

Учитывая, что цветоощущение связано с правым полушарием, а речь с левым, можно ожидать, что выключение любого из них непременно отразится на точности обозначения цветов. Предположение полностью оправдалось. Правда, называние чистых насыщенных красных, синих, зеленых и желтых цветов практически не нарушалось. Зато с названиями промежуточных оттенков после выключения одного из полушарий справиться оказалось трудновато. Обычно люди, плохо знающие названия цветов, могут их уточнить, или дав им характеристику по насыщенности — ярко-красный, светло-зеленый, темно-коричневый или, воспользовавшись названием любого предмета, цвет которого нам хорошо известен: огуречный, телесный, кирпичный, цвета слоновой кости.

После выключения левого полушария испытуемые теряют способность правильно называть промежуточные тона. Причем правополушарные люди перестают уточнять их по насыщенности, яркости и цвету знакомых предметов. От розового до темно-красного цвета все промежуточные оттенки получают простое название «красный», а от салатного до темно-зеленого обозначаются словом «зеленый». Напротив, у левополушарных испытуемых, ощущающих явные затруднения в определении цветов, появляется неожиданно большое разнообразие названий, в том числе таких, которых в нормальных условиях от них не услышишь: «бирюзовый», «палевый», «терракотовый», «маренго», «электрик», «ультрамарин». А удивляться нечему. Просто раскрепощенное левое «болтливое» полушарие, пытаясь как-то компенсировать затруднения с анализом цветов, дает изощренные обозначения, извлекая из глубин своей памяти все, что знает о названиях цветов.

В ответах левополушарного человека усиливается доля предметно отнесенных названий, но при этом полностью утрачивается связь с истинными физическими характеристиками цветного раздражителя. Вот как один из испытуемых обозначил предъявленные ему цвета до функционального выключения и в период восстановления функций правого полушария. В первом случае цвета получили вполне конкретные названия: желтый, темно-синий, светло-синий, бледно-коричневый, зеленый, бледно-желтый, темно-белый, темно-зеленый, темно-коричневый, бледно-зеленый, фиолетовый. При правополушарной недостаточности те же тона удостоились новых обозначений: лунный, морской воды, прибрежный, кирпичный, небесный, пляжный, волнистый, травы, кирпичный, тины, овечий. И хотя среди них многие связаны с цветом конкретных предметов, они стали менее точными и носят весьма абстрактный характер, так как цвет этих предметов достаточно изменчив, а такие названия, как «прибрежный», «пляжный», «волнистый», вообще не связаны с каким-либо цветом.

У левополушарного человека коренным образом меняется представление о значении названий цветов. Испытуемых попросили из набора, содержащего 32 оттенка, отобрать карточки цвета травы и свеклы. В первом случае, кроме зеленых тонов, испытуемые предъявили желтые и синие, резонно объясняя, что трава бывает до желтизны выжжена солнцем, а морская может иметь и синий оттенок. Во втором случае, кроме синих и красных карточек, предъявили белые и бледно-желтые, так как, кроме столовой, существуют еще кормовая и сахарная свекла, имеющая беловато-желтый цвет. Левое полушарие не способно смотреть на мир так конкретно и так упрощенно, как принято у правого. Оно воспринимает мир во всем его многообразии, никогда не забывая, что из каждого правила существуют исключения, и не позволяет себе их игнорировать.

Левополушарный «болтливый» человек легко использует любые новые названия цветов. Так как и нормальные люди не способны назвать 32 оттенка, в стандартных наборах они для удобства пронумерованы. Если испытуемым в ходе эксперимента называли номера цветных карточек, те при затруднениях с названием оттенка переходят на использование номеров, а в качестве уточнения уже от себя вводят дробные названия, обозначая некоторые оттенки как пятнадцать с половиной или семь с четвертью.

Правое полушарие заведует образным видением мира. Вот почему при угнетении функций левого собрата, при полном или, во всяком случае, значительном нарушении речи и связанных с ней дефектов мыслительных процессов у больных сохраняются художественные способности. Так, известный венгерский скульптор Бени Ференци, потерявший речь вследствие неполадок с кровообращением в левом полушарии, сопровождавшихся параличом правой руки, продолжал работать левой. В его рисунках и акварелях, правда, чувствовалась некоторая неуверенность линий, несомненно, обусловленная недостаточным двигательным развитием левой руки, но выполнение скульптурных работ осталось на прежнем уровне.

100 лет назад газета «Киевское слово» активно интересовалась жизнью США. Ее внимание привлекли выходящие там периодические издания. Собранные библиографические сведения представляют несомненный интерес. В 1881 году в стране распространялись следующие издания: «Газета для несчастных влюбленных», «Орган торговли змеями», «Архив страдающих бессонницей», «Модный журнал для гробовщиков», «Еженедельник для неграмотных». Хочу обратить внимание на последнее издание. Каким несуразным ни кажется его выпуск, но за рубежом оно и сейчас не потеряло актуальности. Непонятно, почему газета прекратила свое существование.

По сообщению ЮНЕСКО, выпущенному к Международному дню распространения грамотности, сейчас на земле более 800 миллионов не умеющих читать и писать, и с каждым годом их число возрастает. Это положение касается и европейских стран. По сведениям газеты «Гардиан», на Британских островах свыше двух миллионов неграмотных. Почти половина из них — люди моложе 25 лет.

Нет оснований предполагать, что в ближайшее время положение изменится к лучшему. Недавно группа социологов Оксфордского университета завершила изучение района трущоб Лондона, Ливерпуля, Бирмингема и других городов. Было проверено 9 тысяч детей в возрасте 11 лет. Выяснилось, что каждый пятый не может ни читать, ни писать. Особенно мрачная картина в кварталах, населенных эмигрантами из бывших британских колоний. Здесь неграмотность детей школьного возраста достигает 60 процентов.

Правое полушарие человека немо, не умеет читать и не в ладах с арифметикой. Ему вполне подошла бы газета для неграмотных, кроме заголовка, цены и адреса издателей, не содержащая никаких буквенно-цифровых обозначений. Это утверждение справедливо с одной-единственной оговоркой, что буквенная система письма не является ни самым первым, ни единственным видом письменности. Человечество придумало немало способов фиксации своих мыслей на камне, глине, папирусе, бумаге. Но как ни странно, не все они оказались по зубам нашему левому грамотному полушарию. И вообще, первую письменность создал наш безграмотный «тунеядец».

К числу наиболее древних видов письменности относится предметное письмо. Когда хотели, чтобы друг отведал курятинки, посылали ему курицу. И каким бы малограмотным ни был адресат, он легко улавливал смысл послания. Чрезвычайно важное преимущество подобной письменности состоит в том, что она лучше других годится для международной переписки. Чтобы овладеть предметным письмом, не нужно изучать иностранные языки. Предметное письмо будет понятно всем людям нашей планеты, на каком бы из 2,5–7 тысяч языков они ни говорили.

Предметное письмо, несмотря на свою примитивность, дожило до наших дней. Первые европейские путешественники, побывавшие в сердце Африки, встречали в Азанде вывешенные на веревке поперек тропинок следующие объявления: початок кукурузы, куриное перо и стрела. В переводе на современные языки объявление звучит следующим образом: «Кто, придя в нашу страну, сорвет початок кукурузы или украдет курицу, найдет здесь неминуемую гибель». Не правда ли, достаточно доходчиво?

В современных городах тоже можно встретить предметные объявления. Сапожник не мудрствуя лукаво вывешивает над входом в свою мастерскую башмак, а владелец магазина выкладывает на витрину все, что может привлечь прохожих. Однако, несмотря на кажущуюся простоту и всеобщую доступность подобной «письменности», она нередко дает повод для разночтения.

Вот один из примеров. За 600–700 лет до нашей эры в степях Причерноморья появились скифы, свободолюбивый кочевой народ скотоводов, не строивший городов и не обрабатывающий землю.

Скифы не имели письменности. Главное, что о них известно, рассказано греческим историком Геродотом, посетившим Северное Причерноморье в середине V века до нашей эры.

В те времена у скифов были еще свежи воспоминания о том, как в 512 году они подверглись нападению семисоттысячной персидской армии. Дарий I, незадолго до того захвативший персидский трон, решил, что успешный и, как он был совершенно уверен, легкий поход и захват новых богатых земель самым лучшим образом упрочит его власть.

Когда персидская армия оказалась на территории современной Украины, скифские цари отправили Дарию «послание»: воробья, мышь, лягушку и пять стрел. Учитывая, что воробей обитает вблизи человеческого жилья, мышь роет норы, строя свой дом в земле, а лягушка живет в воде, Дарий решил, что скифы складывают перед ним оружие и отдаются ему с землей и водой, обещая постоянно быть при нем, как воробьи при человеке.

Советник царя Гобрий был не согласен с таким толкованием послания. Он «перевел» на персидский язык скифское «письмо» как ультиматум: «Если вы, персы, не умеете летать, как птицы, прятаться в земле, как мышь, или в воде, как лягушка, то не вернетесь к себе назад, сраженные нашими стрелами!»

Прав оказался Гобрий. Скифы не дали персам генерального сражения, но, отступая, засыпали колодцы, устраивали степные пожары, наносившие захватчикам значительный ущерб, смело нападали на авангарды и обозы, безжалостно их уничтожая, и, не ожидая подхода более крупных сил, исчезали в степи. Армия Дария таяла, как снег на солнце, и персы вынуждены были начать поспешное отступление, подгоняемые тучами скифских стрел.

Кстати, владея достаточной для того времени письменностью, персы не порвали с предметным письмом. Отправляясь в поход, Дарий отдал своему наместнику шнурок с 60 узелками, велев ежедневно развязывать один, чтобы на родине знали, когда его ждать обратно. К сказанному хочется добавить, что, хотя Дарию пришлось спешить, особенно на обратном пути, бесславный поход занял гораздо больше времени, чем царь предполагал, покидая азиатские берега.

Следующим видом письменности, созданным человеком в доисторические времена, было рисунчатое письмо. Наскальные рисунки предназначались не для украшения мрачных подземных жилищ. Они использовались для передачи информации. Серия стилизованных рисунков-пиктограмм могла передавать сложное сообщение. Пиктограммы и в наши дни используются широко. Они легко стали международным языком и окружают нас повсюду.

Наиболее распространены дорожные пиктограммы. Перечеркнутое красной чертой изображение автомобиля, человек, спускающийся по лестнице, водопроводный кран, стрелки поворотов понятны каждому без специального разъяснения. Пиктограммы используются при создании топографических планов, электронных схем, всевозможных указателей. Курочка или петушок на дверях общественного туалета понятны даже детям, еще не овладевшим письмом.

Пиктографические символы хранятся в правом полушарии, и при его повреждении понимание их может оказаться нарушенным. Без его участия нельзя создать или прочесть рассказы на картинках — пиктографические «тексты».

Главная зрительная функция правого полушария — синтез восприятия деталей изображения. При его инактивации эта функция нарушается. В еще большей степени страдает синтез «фраз» из отдельных слов предметного письма или пиктографических символов. Без помощи нашего «тунеядца» прочесть «написанные» с их помощью тексты невозможно. Подобные виды письменности — прерогатива нашего неграмотного правого полушария.

В 1950 году в Париже, на родине Брока, собрался очередной конгресс невропатологов. Он проходил под знаком серьезных достижений в развитии психофизиологии речи. Со времени первых, ставших давно классическими исследований ученые проделали огромный путь. Врачи сумели убедиться, что у истинно праворуких людей все речевые функции — устная речь, чтение, письмо — неразрывно связаны с левым полушарием. На конгрессе было представлено немало докладов, посвященных различным формам нарушения речи и словесного мышления при повреждениях в доминантном полушарии. Прошедшая война позволила собрать обширный уникальный материал, и конгресс удовлетворенно отмечал успешное развитие идей основоположников учения о высших психических функциях мозга.

Диссонансом прозвучал лишь доклад молодого китайского делегата. Посланец Китая плохо владел французским языком, и многие положения его сообщения слушатели не поняли. Однако суть уловить было нетрудно. Он тоже не имел недостатка в пациентах, но в его клинике больные с ранениями левого полушария в районе речевых центров не теряли способности к письму и чтению, а потерю устной речи он объяснял параличом голосовых органов и тем самым полностью опровергал Вернике и Брока.

Доклад не вызывал дискуссии. Языковой барьер помешал всесторонне обсудить сделанные наблюдения. Однако он оказался полезным, привлек внимание исследователей к интереснейшему разделу физиологии речи. Постепенно крепла уверенность, что наблюдения, сделанные в Пекине, должны получить разумное объяснение.

Открытия Брока и Вернике неожиданно для поклонников их учения взяли себе на вооружение мракобесы самого отвратительного толка — расисты. Поводом послужили наблюдения над пациентами из Восточной Азии.

В отличие от европейцев чтение и письмо китайцев, японцев и вьетнамцев оказалось теснейшим образом связанным с деятельностью правого полушария. Налицо явные расовые различия, и расисты за них ухватились, как за прекрасную иллюстрацию неполноценности азиатских народов. Почему расширение функций правого полушария должно свидетельствовать о неполноценности обладателей такого мозга, остается только гадать.

Создатели расовых теорий особенно не утруждают себя поисками правдоподобных объяснений. Расисты любого толка всегда исходят из априорного превосходства своей народности, нации или расы и считают ее эталоном совершенства.

Наблюдения китайского нейрохирурга вовсе не были плодом ошибки молодого и неопытного исследователя и тем более не являлись следствием расовых различий в строении мозга и организации его функций, как успели раструбить некоторые буржуазные философы. Мозг у пекинских пациентов был самым обычным. Разница в симптоматике между европейцами и азиатами при сходных ранениях мозга связана не с особенностями локализации их речевых центров, а с различиями систем письменной речи.

В настоящее время на земле распространено два вида письменности: буквенное (звуковое) и иероглифическое письмо. Первое — более молодое. В Европе оно получило прописку благодаря грекам. Иероглифическая письменность относится к числу наиболее древних. По своему происхождению она связана с пиктограммой. Особенно значительное развитие эта система письма получила в Древнем Египте.

Египетская рисунчатая вязь, «священные знаки» — иероглифы, на которые с трепетной почтительностью взирало не одно поколение европейцев, предполагая в них таинственную чародейскую силу, несколько тысячелетий оставалась неразгаданной. И не мудрено — египетские иероглифы оказались куда более сложной письменностью, чем буквенное письмо современных народов.

Они содержат три типа знаков.

Первый тип — словесные знаки, или идеограммы, в стилизованном виде передают предмет или живое существо. Так, изображение глаза означает глаз, маленькой птички — воробей, фигурки человека с луком и стрелами — воин, схематическое изображение человеческих ног — ноги, сгорбленного человека с посохом — старость. Китайское словесное письмо почти целиком состоит из таких знаков. Если они не чересчур стилизованы, написанный с их помощью текст понятен любому человеку. Знание самого языка для этого совершенно необязательно. Вьетнамский и китайский языки имеют серьезные различия, но письменные тексты, составленные в любой из названных стран, понятны и тем и другим, так как используются одни и те же иероглифы.

Второй тип знаков — тоже рисунки, только они означают не сам изображаемый предмет, а сходное по звучанию слово. Бывают такие слова, которые трудно передать рисунком. Какой знак мог бы подойти для слов «граница», «здоровье», «большой»? В этом случае египтяне рисовали предмет, название которого по своему звучанию было бы ближе к нужному слову. В русском языке такими парами слов могли бы стать: молот — молод, ров — рёв, муха — мукá. Русскими иероглифами для передачи слов «молод», «рёв», «мукá» вполне могли бы быть рисунки, изображающие молоток, ров, муху. Полного совпадения в звучании этих слов нет, но египтяне и не добивались абсолютного звукового соответствия.

Третий вид знаков — детерминативы. Сами по себе они не читаются, так как служат лишь для уточнения значения рядом стоящего знака. Так, изображение мужчины ставилось после мужских имен, изображение женщины — после женских, знаки города, растения, птицы, жидкости сопровождали соответствующие слова. Из сказанного понятно, что детерминативы с изобразительной точки зрения обычные иероглифы и их смысл легко угадать: изображение ножа, например, являлось детерминативом слова «резать», а очертания обнесенного стеной города с двумя перекрещивающимися улицами — детерминативом города. Слова египетской письменности, за редким исключением, имели такие детерминативы.

Экскурс в египетскую письменность предпринят здесь для того, чтобы показать, что, хотя в ней использовалось три типа знаков, серьезно отличающихся по своему значению с изобразительной точки зрения, все они являются рисунками, изображениями предметов или явлений, которые они обозначают. И как бы далеко ни ушло начертание современных иероглифов от изображения реальных предметов, они все же остаются рисунками, а следовательно, их опознание должно входить в сферу деятельности правого полушария. Поэтому у людей, в одинаковой степени овладевших двумя видами письменности, при инактивации левого полушария страдает буквенное письмо и чтение, но сохраняется иероглифическое, а при выключении правого полушария нарушается лишь понимание иероглифов, а буквенное письмо и чтение не страдают. Из всех азиатских народов китайское иероглифическое письмо менее других связано с фонематическим (речевым) слухом. Неудивительно, что эффекты выключения полушарий мозга проявляются у китайцев в наиболее чистом виде.

Восприятие иероглифов связано с работой затылочно-теменных отделов мозга. При их повреждениях на первый план выступают нарушения зрения. Больные не узнают нарисованных предметов. Рассматривая портрет, находят нос, рот, глаза, но синтезировать и опознать рисунок не в состоянии. Целое для них остается неясным, и они очень неуверенно говорят, что, вероятно, нарисован человек. Если человек на портрете имеет усы, больной может сделать вывод, что нарисован кот. Неудивительно, что способность понимать текст, написанный с помощью иероглифов, у таких больных полностью нарушена. Если при этом понимание букв как менее сложных знаков сохранено, то чтение и письмо на европейских языках не страдает.

Таким образом, дело не в расовых различиях строения человеческого мозга, а лишь в используемой человеком системе письма. Привлекая данные по физиологии мозга, чтобы подкрепить свои бредовые идеи, европейские расисты серьезно просчитались.

Перечисленными выше особенностями не исчерпываются так называемые «расовые» различия человеческого мозга. В 1981 году на симпозиуме в Афинах японский ученый Т. Цунода сообщил о своих многолетних исследованиях. Он разработал оригинальную методику, позволяющую у здоровых людей определять доминантность полушарий при восприятии различных звуков.

Звуки любого языка можно разделить на две группы: гласные и согласные. Гласные возникают благодаря колебанию голосовых связок, как бы имитирующих струны, а потому напоминают звуки струнных музыкальных инструментов.

У каждого языка свой набор звуков. В русском языке используются 34 согласных звука и 6 гласных. Примерно такое же соотношение у многих европейских народов. А вот в языке черкесской народности абазинцев 65 согласных и лишь два гласных: «а» и «ы». До 100 согласных насчитывается в некоторых диалектах саамов, живущих на Кольском полуострове.

Есть языки с другим соотношением звуков. Островитяне с Рапануи (крохотного клочка суши, затерянного в просторах Тихого океана) используют всего 9 согласных и 5 гласных. Сходный набор звуков во многих полинезийских языках и в языке маори. Большое значение имеют гласные звуки в японском языке. Для языков этих народов характерны слова из одних или почти из одних гласных вроде Эиао, О’у, Соуи, Маипауиа, Тубуаи, Оахо, Уиао. Это личные имена и географические названия.

Маленькие дети совершенно не в состоянии выделить в слове гласные звуки. Они не умеют отделить их от согласных. На вопрос, из каких звуков состоит слово «лопата»; малыш ответит из «л», «п», «т» или из «ла», «па», «та». Дело тут не только в возрасте. Умение разлагать слова на составляющие их звуки развивается одновременно с обучением чтению и письму. Без этого нельзя овладеть грамотой. Неудивительно, что китайцы, умеющие пользоваться только иероглифическим письмом, тоже не отдают себе ясного отчета о гласных звуках в словах родного языка. Этого не умели делать и древние народы в момент возникновения у них буквенной письменности.

Изучение истории письменности народов нашей планеты показало, что все древние алфавиты, в том числе финикийский, который греки скопировали, создавая свою письменность, состояли из одних согласных. Гласные звуки, как не являющиеся речеразличительными, а потому и обязательными, при письме опускались.

Для гласных звуков буквы были впервые придуманы греками, а из греческой азбуки они перекочевали в алфавиты всех остальных европейских народов. Однако их значение для европейцев по-прежнему невелико. Они остались вспомогательными звуками. Для понимания речи гласные звуки не так важны и необходимы, как согласные. Другое дело, когда гласные звуки преобладают количественно, как это имеет место в японском и многих полинезийских языках. Здесь без точного учета гласных, входящих в состав слова, понять его невозможно.

Используя разработанную им методику, Цунода сумел выяснить, что в восприятии многих гласных звуков, характерных для японского языка, а также сходных с ними звуков естественного происхождения, таких, как смех, плач, стрекотание сверчков, голоса птиц и звуки японских музыкальных инструментов, доминантным является левое полушарие. У всех обследованных до сих пор людей, а для участия в эксперименте были привлечены испытуемые со всех континентов, говорящие на 20 языках, левое полушарие отвечало главным образом за восприятие согласных звуков. Анализ гласных у подавляющего большинства народностей нашей планеты может осуществляться и в правом полушарии. Только у людей, с детства владеющих языками маори, тонга или восточносамоанским, мозг организован по японскому образцу.

Подобное распределение функций в мозгу не является врожденной особенностью японцев. Профессор Цунода выяснил, что дети второго и третьего поколений японских эмигрантов, для которых родным языком стал испанский, португальский или английский, имели мозг, организованный по западному образцу. Напротив, мозг детей американских и корейских эмигрантов в Японию перестроился на японский лад.

Таким образом, дело не в каких-то расовых особенностях мозга. Его функциональная организация зависит лишь от языкового воспитания человека. У большинства народов в качестве главных речевых звуков используются согласные, они, естественно, и анализируются в речевом полушарии. А поскольку в языках маори, тонго и японском возросла роль гласных, оправдан и повышенный интерес к ним левого полушария.

Передача гласных звуков в ведение левого полушария повлекла за собой повышение у него интереса к эмоциям. В эмоциональных звуках человека, «охах» и «ахах», гласные несут большую нагрузку. А раз они у японцев анализируются в левом полушарии, ему невольно приходится вникать и в сущность эмоций. Оказалось вполне рациональным закрепить за левым полушарием и эту функцию.

За левым полушарием закрепилось название речевого. Это не совсем справедливо. Если бы Брока родился японцем, возможно, не было бы долгого периода третирования нашего правого полушария.

В распределении речевых функций между нашими двойняшками еще много таинственного, непонятного. Например, значение слов, в том числе названия предметов, хранятся в правом полушарии, а в левом только звуковые образы этих названий. Левое полушарие умеет расчленять их на отдельные составляющие части. Его сфера деятельности — знаковые системы, какими бы сигналами они ни кодировались: звуковыми (фонемы), зрительными (буквы), двигательными (мышечное чувство). Вот почему речью глухонемого человека, который обучен пользоваться пальцевой азбукой, где каждой букве соответствует специальный жест, по-прежнему заведует левое полушарие.

Однако левому полушарию неподвластны системы, используемые человеком для общения и передачи информации, где названия предметов даны не словами, а какими-либо символами вроде иероглифов, нерасчленимыми на отдельные составляющие. Вот почему жестикуляционной речью глухонемых, пользующихся жестовым языком типа амслена, где каждый жест обозначает определенный предмет, действие или понятие, руководит правое полушарие. При его повреждении эта речь оказывается нарушенной, а использование пальцевой азбуки не страдает.

Подчиненность любых коммуникационных систем человека соответствует данному правилу. Во французских Пиренеях лежит затерянная среди ущелий и скал небольшая деревушка Аас. Это своеобразное селение жителю равнин скорее всего показалось бы кучкой хуторов. Хотя дома разбросаны недалеко друг от друга, они находятся на разной высоте и отделены кручами, ущельями, глубокими пропастями. Люди живут друг у друга на виду, но в гости не ходят. Сделать визит соседу все равно что предпринять опасное путешествие. Естественную тягу к общению они удовлетворяют, не покидая собственных усадеб. При этом аасовцы не кричат, не надрывают до хрипоты свои голоса. Кроме каталонского языка, на котором они разговаривают дома, жители Аас для общения с соседями изобрели особый свистовой язык. Свист легко покрывает большие расстояния и меньше поглощается завыванием ветра и шумом водопадов. По своей структуре это настоящий язык, представляющий собой цепочки свистовых звуков, и поэтому отвечает за него левое полушарие.

На земле существует несколько подобных необычных языков. Все они, в том числе и азбука Морзе, связаны с левым полушарием. Точки и тире, короткие и длинные звуковые посылки, которыми кодируются буквы, используются и в проводной и в радиосвязи. Опытный связист легко воспринимает текст и зрительно и на слух, а при инактивации левого полушария вместе с речью утрачивает и способность пользоваться азбукой Морзе. Напротив, запись музыки с помощью нотных знаков и, естественно, чтение нот находятся в ведении правого полушария. Уже упомянутый Равель, в период болезни лишенный устной и письменной речи, по-прежнему пользовался нотами и сам записывал нотными знаками произведения, сочиненные в этот период.

Может показаться странным, что, умея разбираться в иероглифах и нотных знаках, правое полушарие оказалось неспособным запомнить буквы. Это не совсем так. Однако их опознание с помощью принятых правым полушарием методов зрительного анализа — процесс медленный и совершенно не годится для беглого чтения. Прежде чем опознать букву, правое полушарие должно внимательно рассмотреть все ее элементы. Если с помощью тахитоскопа резко ограничить время изучения, можно проследить все этапы этого процесса.

Вот как у правополушарного человека протекало опознание буквы «ж»: «Что-то есть… Как „к“, только наоборот… Нет, еще горизонтальная линия… Еще одна вертикальная. Но ведь это не „н“?.. Еще перекладина. „К“ наоборот и перекладина, покажите еще… Было бы два „к“ в разные стороны, но здесь еще связка… Я узнал. Это не „к“ и не „ш“, это буква „ж“».

Способность узнавать буквы необходимое, но далеко не достаточное условие для овладения письменной речью. Медлительность — не единственное препятствие, мешающее правому полушарию стать книгочеем.

Левое полушарие опознает буквы эталонно. Оно ориентируется на их наиболее характерные признаки. Это тоже может вести к ошибкам. Левополушарные люди способны принять букву «ю» за «о», «д» за «л», «п» за «г». Из буквы, имеющей сложное начертание, улавливается отдельный компонент, и, если ему может соответствовать более простая буква, опознание подчас дает осечки.

Инактивация правого полушария не нарушает устный счет. Человек без труда подсчитает число находящихся перед ним предметов, решит в уме несложную задачу. Количественная оценка окружающего мира — сфера деятельности доминантного полушария. А письменное изображение чисел, независимо от того, какое они имеют начертание, римское или арабское, ближе к иероглифам, и потому память о них хранится в правом полушарии. Без его участия счетные операции на бумаге производить невозможно.

Физиологи всегда относились к психологии животных с известным недоверием. Считалось, что проникнуть в мысли существ, не имеющих языка, а ни одно животное — ни молчаливые интеллигенты моря дельфины, ни талантливые имитаторы звуков болтливые попугаи, — речью овладеть не смогло. Речь причисляется к главным, важнейшим отличиям человека от животных. И хотя время от времени находятся ученые, берущиеся или обучить четвероногих обитателей нашей планеты языку, или отыскать среди них такие высокоразвитые существа, которые тайно от нас, людей, давно пользуются речью, поколебать скептицизм им ни на миг не удалось. Даже когда на страницах газет замелькали заметки о «говорящих» обезьянах и начался невообразимый журналистский бум, высокие академические сферы остались холодно-равнодушными. Обучение шимпанзе языку оказалось столь ненаучной проблемой, что не возникло желания выступить с опровержением по поводу возникшей шумихи.

В 1859 году Ч. Дарвин закончил важнейший труд своей жизни «Происхождение видов». Его главной задачей было показать общность между животными разного уровня развития, а также между животными и человеком. Для этого Дарвин собрал уникальный материал, подтверждающий сходство в строении тела, в поведении и психике.

Конечно, существуют и различия. Недаром последователи Дарвина, убежденные в происхождении человека от животных, давно свыклись с мыслью об огромной пропасти между нами и нашими меньшими братьями, которая образовалась, когда наш далекий предок слез с дерева и начал учиться ходить на двух ногах. Эта версия вполне устраивала христианскую церковь. По мнению ее столпов, она неопровержимо свидетельствовала о божественном происхождении человека и полностью дискредитировала дарвинизм.

«Говорящие» обезьяны оказались не в состоянии сломить этот барьер. Между тем шимпанзе за весьма короткий срок накапливали словарный запас, сопоставимый с объемом слов, которыми располагают двух-трехлетние дети, и овладевали навыком построения фраз из двух-трех и большего количества слов. Обезьяны оказались способными сами придумывать новые слова, понимать метафоры и даже ругаться, самостоятельно подбирая для этого подходящие выражения, и все же они не смогли убедить большинство специалистов в том, что усвоенную ими систему коммуникации можно считать языком.

Не вдаваясь в детали возникшей по этому вопросу дискуссии, скажу, что, с точки зрения учения И. Павлова о высшей нервной деятельности, успехи шимпанзе нельзя назвать не чем иным, как начальным этапом овладении языком, так что и по этому показателю между животным и человеком нет непреодолимой пропасти. Шимпанзе самым недвусмысленным образом дали отповедь церковным догмам на своем обезьяньем языке.

Успехи по обучению обезьян разговорной речи пришли не сразу. Со звуковым языком они не справились. Зато когда догадались использовать жестовый язык, дело пошло на лад. Мы уже знаем, что разговором на языке жестов у человека руководит правое полушарие. Как организована речь в мозгу шимпанзе, пока никому не известно. Быстрота, с какой обезьяны усваивают названия предметов и действий и обобщают их, распространяя на все однородные предметы и действия, показывает, что многие обобщения достаточно высокого порядка существовали в их мозгу задолго до начала обучения.

Нет повода сомневаться, что обобщения и некоторые понятия формируются и в мозгу глухонемых, никогда не обучавшихся никаким речевым навыкам. Но в каком полушарии необученного глухонемого хранятся эти понятия и обобщения, тоже пока неизвестно. Они должны основываться на зрительных образах, а значит, можно ожидать, что их продуцирует «тунеядец».

Выключение функции правого полушария не нарушает ориентировки во времени, испытуемый прекрасно помнит год, месяц и число, а взглянув на циферблат часов, даже если на нем нет цифр, по положению стрелок скажет, который час. Все эти сведения хранятся в речевой памяти. Зато ориентация в обстановке по ее конкретным признакам нарушена настолько, что разобраться в цветных пейзажах испытуемому становится трудно. Вместо того чтобы просто сообщить, что на рисунке зима, он ответит, что раз лежит снег, то, по всей вероятности, сейчас зима.

Еще сильнее нарушена ориентировка в пространстве. Хотя испытуемый отлично помнит, что он находится на излечении в больнице имени Н. А. Семашко и помещен в седьмую палату третьего отделения, самостоятельно вернуться в нее из процедурного кабинета не сможет. Бессмысленно было бы расспрашивать его о том, как можно туда пройти, или попросить набросать план.

При локализации очага заболевания в правом полушарии больные забывают планировку своей квартиры, тем более не способны ориентироваться в новой для них обстановке больничного отделения. Даже собственную койку в палате они подчас самостоятельно найти не могут. Совершенно не способны набросать план давно знакомого помещения, нарисовать по памяти такие обычные предметы, как чайник или очки, с детства хорошо знакомых животных вроде собаки или лошади.

Особенно резко нарушается ориентировка в пространстве, находящемся слева от больного. Никаких впечатлений о том, что там находится, у него не возникает. Если его просят сосчитать присутствующих в комнате людей, больной не замечает лиц, оказавшихся слева. В поисках нужной книги он просматривает на стеллаже лишь правые части полок, свой костюм будет искать в правом отделении шкафа, а посуду в правом отделении серванта. В общем, для больного перестает существовать левая половина окружающего мира и левая половина собственного тела.

Левополушарный испытуемый утрачивает способность производить оценку времени. Он не знает, сколько времени находится в процедурном кабинете. На любой вопрос он чаще всего ответит, что прошло полчаса, а на самом деле может оказаться, что его только пять минут назад привели сюда или, наоборот, он находится в процедурной больше часа.

При поражении теменных областей правого полушария нарушается такая специфическая функция, как опознание индивидуальных признаков знакомых предметов. Больному становится трудно по внешнему виду определить, из какого материала сделан предъявленный ему предмет: из стекла, дерева, металла, ткани. Лесник, всю жизнь проработавший в подмосковном хозяйстве, заболев, перестал узнавать породы деревьев. Не смог даже ель отличить от березы, пока не дотронулся до ветки и не укололся об иглы. Интересно, что такие больные способны срисовывать картинки, но рисовать по памяти не могут и часто не узнают того, что сами рисуют.

Юмор — чисто человеческое достояние. Психологи относят его к одному из важнейших проявлений высокоразвитого интеллекта. Больные с поражением правого полушария, рассматривая карикатуры, часто не видят в них ничего смешного, даже если способны достаточно хорошо и полно охарактеризовать изображенную ситуацию. Подписи любого характера, сопровождающие рисунки, значительно облегчают возможность уловить юмористический характер изображения. Но анализ текстов, их смысла и содержания — функция, принадлежащая исключительно левому полушарию. Так что эмоциональная оценка карикатуры в этом случае полностью обязана помощи лингвистически подкованной половины нашего мозга.

Способно ли правое полушарие к мыслительной деятельности, к абстрагированию? Безусловно, способно, только его абстракции не связаны с логическими построениями, не облечены в слова. Как и все правополушарное, они носят образный характер. Если нам необходимо создать обобщенный образ предмета, имеющего настолько сложную форму, что для нее не подобрать словесных обозначений, эта операция совершается в правом полушарии.

На основании зрительных образов и обобщений правое полушарие прогнозирует и экстраполирует дальнейший ход событий. Переходя загородное шоссе и видя приближающийся автомобиль, «тунеядец», основываясь на анализе нашей собственной скорости и скорости движущегося по шоссе автомобиля, экстраполирует, где каждый из нас окажется через 3–4 секунды, и делает заключение, переходить дорогу или сначала пропустить автомашину.

Способность по небольшому отрезку кривой экстраполировать всю окружность тоже обеспечивается правым полушарием. Благодаря его деятельности, ознакомившись со строительными деталями разборного домика, мы можем представить, как будет он выглядеть в собранном виде. Это оно помогает нам выбрать в магазине подходящий отрез и достаточно точно представить, как будет выглядеть сшитый из него костюм. Абстракции и обобщения правого полушария чрезвычайно плохо поддаются описанию словами. Вот почему мы так мало о них знаем и так трудно о них рассказать.

Образное мышление кажется нам менее плодотворным для аналитического восприятия мира. Для логического осмысления и прогнозирования дальнейшего хода событий оно имеет еще один недостаток — тенденцию видеть мир в черных красках. Наше правое полушарие вполне заслуженно может именоваться «рыцарем печального образа». Недаром после его функционального выключения настроение испытуемых резко улучшается. Они становятся веселее, улыбчивее, с большей доброжелательностью начинают относиться к окружающим, у них появляется склонность к шуткам.

Поразительно влияние временного выключения правого полушария на формирование настроения. После правостороннего электрошока первая улыбка нередко появляется у испытуемого еще до того, как к нему вернулось сознание. Насколько важно подобное действие электрошоков, можно судить по тому, что среди пациентов, которые нуждаются в таком способе лечения, немало людей с различными формами депрессий. В сочетании с медикаментозным лечением электрошок дает устойчивый положительный эффект.

Один из наиболее обычных симптомов правостороннего повреждения мозга — эйфория, повышенное радостное настроение, чувство довольства и благополучия, сопровождающееся оптимистической оценкой окружающего, не соответствующее объективным обстоятельствам. Больные благодушны, они, видимо, не сознают тяжести своего заболевания, во всяком случае, это не вызывает у них неприятных ощущений. Вообще глубоких трагических переживаний, вызывающих у здоровых людей страдания, эти больные не испытывают. Возникновение у больного встревоженности или озабоченности врачи воспринимают как благоприятный симптом, свидетельствующий о возможности выздоровления.

Люди друг от друга сильно отличаются по характеру, темпераменту, общему эмоциональному настрою, да и каждому из нас приходилось не раз испытывать смену настроения, подчас, казалось бы, совершенно беспричинную. Видимо, наш эмоциональный настрой определяется преобладанием тонуса одного из полушарий. В зависимости от того, кто из двойняшек берет верх, заказывается веселая, оптимистическая или грустная, печальная музыка, и под ее сопровождение течет наша повседневная жизнь.

У некоторых больных бывают галлюцинации. Интересно, что зрительные и слуховые чаще возникают при поражении правого полушария, а обонятельные и вкусовые при поражении левого полушария вообще никогда не наблюдаются. Да и характер зрительных галлюцинаций значительно отличается от аналогичных видений, возникающих при заболевании левой половины мозга. В них нет определенности. Больные рассказывают, что видели каких-то людей, показавшихся им знакомыми, но кто это, не поняли. Если галлюцинации приносят видения каких-нибудь пейзажей, помещений, интерьеров, больные не могут описать их с достаточной точностью, не способны решить, видят ли они эти картины впервые или у них есть аналог в реальном мире. В общем, зрительные галлюцинации чаще всего расплывчаты, неясны, неопределенны.

Чтобы взяться за изучение правого полушария всерьез, необходимо было перешагнуть психологический барьер, преодолеть представление, что оно полнейший бездельник. Действительность превзошла всякие ожидания. В результате правое полушарие было реабилитировано и уравнено в правах со своим левым собратом.

Да, правое полушарие не обладает многими важнейшими чисто человеческими функциями. Да, правое полушарие немо! Но как выразительно оно умеет молчать! Какую живость, яркость и убедительность способно сообщить речам своего левого собрата! Как музыкален, богат звуками, поэтичен и красочен его мир! И бессмысленно задавать вопрос, какое полушарие мозга для нас важнее. Болт и гайка только при совместных усилиях способны приносить пользу. Поодиночке они беспомощны. По отдельности в них мало смысла.