Ум в равновесии. Медитация в науке, буддизме и христианстве

Медитация — одна из самых сокровенных тайн человечества. Если бы существа из другой галактики попытались пристально нас изучить, читая книги о нашей истории, смотря наши фильмы, блуждая в интернете, они получили бы лишь самое поверхностное представление об этой тайне. Они сделали бы тот же вывод, к которому приходит и большинство из нас: медитация — это техника релаксации, которая помогает снизить уровень стресса и используется в качестве второстепенной терапевтической поддержки при некоторых недугах. Кроме того, — да, конечно! — в качестве части своих ритуалов ее используют и определенные религии (индуизм, буддизм и некоторые другие). Вот, собственно, и все!

Что остается сокрытым? Роль медитации как точного инструмента для научного изучения сознания и Вселенной, то есть использование эмпирических методов, сходных с теми, которые являются обязательной частью научного подхода. Практикующие из различных созерцательных сообществ по всему свету с древних времен ведут систематические изыскания и рассказывают о своих открытиях, относящихся ко внутренней реальности и ее связи с внешними явлениями. Да, они также выяснили, что медитация помогает вести спокойный, безмятежный образ жизни и оказывает позитивное влияние на умственное и физическое здоровье. Таковы, однако, лишь второстепенные виды пользы, полученные этими практикующими в рамках основного процесса поиска.

Если некоторые из этих созерцателей намеренно сохранили свои открытия в тайне, основная причина, в силу которой подлинное происхождение медитации на сегодняшний день остается сокрытым от широкой общественности, состоит в том, насколько грубо мы определяем само понятие «религия». Обычно мы считаем религию просто определенным мировосприятием, основанным на вере в авторитет («Иисус, Мохаммед или Моисей сказали то-то, и потому я в это верю»). Мы бездумно бросаем в одну кучу тех, кто верует без каких-либо вопросов к откровениям религиозных деятелей, и «религиозные» группы, которые задаются вопросами и изучают реальность в надежде подтвердить существование духовных явлений и пережить их напрямую. Между этими двумя категориями существуют огромные различия. Тщательно их проверяя, мы поймем: в восприятии этих двух видов «религиозных» практикующих как одинаковых столько же смысла, сколько и в утверждениях, что солнце и луна суть одно и то же — ведь и то и другое находится в космосе!

Эта книга описывает мультикультурный подход к медитации как средству улучшения нашего образа жизни, как способу достижения глубоких прозрений относительно природы ума и сознания (что ведет к невиданному прежде благополучию) и как основе для подлинных альтруизма и сострадания. Часть 1 описывает историю и процесс развития медитации, демонстрирует ее основные цели и методы, а также показывает, чем она отличается от религии, основанной только на вере. Если мы не понимаем и не учитываем эти различия, нам будет сложно понять значимость и невероятный потенциал созерцания как способа исцелить наш полный проблем и расколов мир.

1 Кто я?

В древней истории о незрячих и слоне[2] царь собрал группу людей, которые от рождения были слепы. Он велел им потрогать слона, а затем описать сделанные открытия. Один из них потрогал голову, а остальные прикоснулись соответственно к бивням, хоботу, ногам и спине. В зависимости от того, какой части слона каждый из них касался, они сравнивали его с горшком, с лемехом плуга, с веревкой, с колонной и со стеной. Услышав от других отличные мнения, они немедленно вступили в диспут и стали спорить, кто из них прав — а некоторые обратились к насилию.

Я вспоминаю об этой истории, когда размышляю над многообразием ответов, часто противоречащих друг другу, на древний вопрос: «Кто я?» Богословы, философы и ученые веками пытаются ответить на этот вопрос, но прийти к консенсусу удавалось лишь в редких случаях. Почему? Может быть, картину происходящего скрыли из виду свойственные им уникальные предубеждения? Возможно, препятствие для обретения понимания создали их обусловленные ответы, а также выбранные ими источники авторитетной информации и методы изысканий?

У нас, людей, было много времени на размышления о нашей самости. Библия говорит, что человек создан по образу божьему. Если это утверждение соответствует истине, оно должно быть позитивным, ведь Библия настаивает, что Бог есть благо и что так же прекрасно его творение. Тем не менее немало иудеев и христиан делают упор на дурной природе человека и на том, что спасения от наших врожденных загрязнений нужно искать где-то вовне, у Бога или Иисуса. В исторических событиях и в современном мире мы видим множество свидетельств в пользу того, что человек по сути своей есть существо дурное. При этом невозможно отрицать, что в мире присутствует и много добра. Так что же тогда является более основополагающим — зло или добро? Может, мы просто представляем собой смесь этих двух начал? Богословы веками спорят на эти темы, но конца и края их спорам не видно.

Биологи говорят нам, что люди медленно эволюционировали из более ранних приматов в рамках процесса естественного отбора. Биологические виды, которые существуют в данный момент, от поколения к поколению постепенно адаптировались к меняющейся среде, чтобы продолжать выживать и размножаться. Если индивидуум выживает достаточно долго, чтобы породить потомство, он добивается эволюционного успеха. Если потомства нет, жизнь конкретного существа — что бы эта жизнь ни включала — считается биологической неудачей. Итак, с точки зрения биолога люди есть животные, которые проводят свою жизнь под влиянием генов, инстинктов и эмоций; их главные цели — выживать и размножаться. Слова «добро» и «зло» не имеют никакого научного смысла — кроме как в контексте нашей способности продолжать жить и рожать детей.

Когда вопросом о человеческой природе занялись психиатры (начиная с Зигмунда Фрейда), они также сделали упор на нашем примитивном стремлении к сексу и к тому, чтобы властвовать над другими. Их воззрения близки к представлениям биологов и психологов, занимающихся эволюцией: хотя наше сознательное поведение и может казаться весьма цивилизованным, а иногда и альтруистичным, наши подсознательные импульсы мрачны, эгоистичны и жестоки. Однако ученые-когнитивисты не вполне согласны с этой идеей. За последние десять лет сформировалось направление позитивной психологии, сосредоточенное на человеческом процветании и добродетели. Это молодая область научных изысканий, пока не успевшая собрать большой объем подтверждающих эмпирических данных. Тем не менее психологи, которые ей занимаются, ставят важные вопросы и расширяют горизонты своей науки, которая на протяжении последних шестидесяти лет почти целиком сосредотачивались на тех, кто страдает от душевных недугов и повреждений мозга или имеет обычный уровень психического здоровья. Ученые лишь недавно начали изучать высочайший потенциал человеческого ума.

На протяжении большей части первой половины ХХ века в академической психологии США доминировал бихевиоризм. Это направление настаивало на том, чтобы изучать человеческую природу только посредством проверки животного и человеческого поведения. Ученые-бихевиористы намеренно избегали интроспекции — изучения нашего ума и личного опыта от первого лица. Позже, на закате бихевиоризма в шестидесятых годах, появилась когнитивная психология, которая, кажется, относится к субъективным переживаниям более серьезно. Тем не менее в это же время происходило активное развитие компьютерных технологий, а потому исследователи в этой сфере вскоре начали сравнивать ум с компьютером.

Развитие технологий в последние десятилетия XX века позволило наукам, изучающим мозг, добиться невиданного прежде роста. С этого момента многие нейрофизиологи стали делать вывод о том, что ум на самом деле есть мозг — или же что ум есть продукт деятельности мозга. Они утверждают, что все наши личные переживания состоят из функций мозга, на которые влияют все остальное тело, ДНК, диета, поведение и окружающая среда. По результатам такого анализа делается вывод: люди есть биологически запрограммированные роботы. Это означает, что свободы у нас не больше, чем у любого другого автоматического устройства, — просто программы наши сложнее, чем программы машин, сделанных людьми. Тем не менее не все нейрофизиологи согласны с этим выводом. Некоторые теперь изучают влияние, которое на мозг оказывают мысли и поведение. Даже они в целом считают ум эмерджентным[3] свойством мозга и потому утверждают: одни мозговые функции влияют на другие. При этом на сегодняшний день четкий консенсус по поводу выводов из уже проведенных исследований отсутствует.

Вы, возможно, заметили, что во всех этих подходах было упущено из виду нечто необычайно важное: наш собственный опыт жизни в качестве человека. Тем не менее созерцатели Востока и Запада изучали природу ума, сознания и человеческой самости; как я считаю, им удалось осветить измерения реальности, которые в современном мире остаются во многом неизученными. Религия настолько зациклилась на доктрине, а наука стала такой материалистичной, что созерцательные методы исследования часто упускают из виду. При этом в современном мире медитация (когда ее вообще практикуют) используется только для снижения стресса и преодоления иных физических и психологических проблем. Тем не менее она может также принести и некоторые из глубочайших прозрений о человеческой природе и самости.

С точки зрения личного чувства того, что мы собой представляем, большинство из нас мощно отождествляют себя с ролями, которые мы играем в повседневной жизни: например, с ролями родителя, супруга, ребенка, учащегося или человека с определенной профессией. Подобные роли важны и определяют наши взаимоотношения в обществе. Но что останется, если вычесть конкретные отношения с другими людьми и те виды деятельности, которыми мы регулярно занимаемся? Что мы собой представляем, когда тихо сидим в своей комнате и ничего не делаем, просто присутствуя?

Давайте изучим этот вопрос на практике, отправившись для этого в своего рода экспедицию на передовые рубежи ума. Слово «экспедиция» мне особенно нравится из-за своих корней. Оно происходит от латинского слова expeditio, а то состоит из слога «экс», который значит «выходить» или «освобождаться», и слога «пед», означающего «стопы». Итак, «экспедиция» предполагает, что мы выбираемся из места, где увязли наши стопы. Экспедиция, о которой я говорю, предполагает: сначала мы признаём, где именно застряли в старых привычках, которые ни к чему не ведут, а затем предпринимаем шаги, чтобы освободиться.

Мы живем в ожесточенном мире, где большинство из нас думает: если мы ничего не делаем — хотя бы не смотрим телевизор, — мы тратим время впустую. Мы так увязаем в своей деятельности, взаимоотношениях, мыслях и эмоциях, что считаем: к этому все и сводится. Давайте сделаем краткий перерыв. Найдите у себя дома тихий уголок и удобный стул, на котором вы смогли бы просидеть десять минут. Ни о чем намеренно не думая, попробуйте просто осознавать свои тело и ум. Сохраняйте безмолвие и, не реагируя, позволяйте ощущениям тела, мыслям и эмоциям проявляться перед вашим осознаванием.

Тик-так, тик-так…

Можете ли вы подлинно сохранять умственную тишину по собственному желанию — или же ум как одержимый извергает одну мысль за другой? Когда мысли возникают, способны ли вы просто за ними наблюдать — или же замечаете, что бесконтрольно в них увязаете, что каждый умственный образ и каждое желание захватывают ваше внимание? Контролируете ли вы на самом деле свой собственный ум — или же он контролирует вас, вынуждая вас путать ваши мысли о мире с непосредственным опытом на уровне тела, ума и окружающей среды? Спокойный и ясный ум можно использовать превосходным образом, а вот ум бурлящий и бесконтрольный причинит огромный вред и лично вам, и другим существам. Итак, первая задача на пути созерцания — обуздать невероятную мощь ума и распорядиться ей как следует.

2 Истоки созерцания

3 Научная экстернализация медитации

Хотя созерцание и лежит у истоков западных религий, философии и науки, в современных научных дисциплинах оно почти никакой роли не играет. Такое положение дел — не следствие постепенного угасания, как в случае с медитацией в христианстве; его причины сокрыты у истоков современной науки, в XVII веке. В тот период существование сверхъестественного мира, который состоял из Бога и других духовных сущностей, включая дьявола и ангелов, рай и ад, необходимо было принимать на основе авторитета Библии. За понимание этого измерения реальности отвечали богословы, воззрения которых принимались на веру. Человеческую душу можно было рассматривать как нечто духовное — в том смысле, что она происходила от Бога и обладала свободной волей, не зависящей от тела и физического окружения. В то же время душа представляла собой часть природы, ведь она управляла телом и подвергалась воздействию физических чувств. Итак, в духовные аспекты души нужно было верить — они происходили от божественного авторитета, — а ее природные аспекты объясняли философы, которые в первую очередь полагались на силу своих рассуждений. Ученые должны были стремиться к пониманию третьего измерения реальности — внешнего мира материи и природных сил, и полагались они при этом на прямые наблюдения и эксперименты.

Слово «медитация» можно возвести к индоевропейскому глагольному корню «мед», который означает «размышлять» или «измерять». Как мы уже увидели, в раннем христианстве медитация была привязанным к опыту средством для обретения непосредственных созерцательных прозрений о природе реальности. Однако в средневековой схоластике и в современной философии медитацию низвели до рациональных интроспективных размышлений. В стремлении к пониманию внешней Вселенной, состоящей из материи, наука изобрела собственную «медитацию»: измерение физических процессов, достоверность которого могли бы подтвердить все компетентные наблюдатели.

Все великие первопроходцы в науке XVII века были набожными христианами, а их изыскания относительно мира природы можно было бы рассматривать как мистическую попытку объединить человеческое понимание природного мира с пониманием Бога. К этой же цели со времен Августина стремились и христианские созерцатели; при этом они предполагали, что эту цель невозможно реализовать при жизни — только на небесах. По мере того как традиция созерцательных изысканий, направленных на внутренний мир, в Европе угасала, ученые придумывали новые методы изучения мира внешнего — в надежде, что подобное изучение приведет к пониманию божественного уже в этой жизни.

Никто из этих первопроходцев не оказал такого влияния, как Галилео Галилей (1564–1642 гг.). В детстве он поступил в монастырь ордена камальдолийцев, которые объединяли уединенную жизнь отшельника со строгими правилами монашеской жизни. Подобный образ жизни привлекал Галилея, и он хотел принять монашество, но не получил согласия от своего отца — тот не располагал средствами, чтобы поддерживать сына в религиозном служении, не приносящем никаких доходов. Следуя желаниями своего родителя, Галилео поступил в Пизанский университет, чтобы изучать медицину. Тем не менее вскоре он переключился на математику и научные дисциплины. Молодой человек в целом презирал схоластическую философию — в ней он видел не более чем закоренелый консерватизм, с подозрительностью относящийся к новаторским идеям и новым методам исследований.

Галилей в значительной степени заложил основы «научного метода» изучения материального мира: изощренных, тщательных, количественных наблюдений за физическими сущностями в сочетании с математическим анализом полученных данных. Побуждением, лежавшим в основе его исследований, было желание понять природу Божьего творения с точки зрения самого Бога, превосходя ограничения и иллюзии человеческих чувств. Этого можно добиться, утверждал Галилей, используя математические рассуждения — математику он считал собственным языком Бога. Подобную теистическую интерпретацию центральной роли математики в природе веками ранее уже отстаивали пифагорейцы.

Хотя Галилео был готов оставить сверхъестественные вопросы в руках церкви, он настаивал, что научное изучение мира природы должно происходить свободно и независимо от авторитета Библии и греческой мысли. Сделав этот революционный шаг, он перевернул иерархию познаний, которой придерживались средневековые схоласты. Эмпирические наблюдения, которые философы в целом считали самой низшей формой знания, Галилей перенес на самый высокий уровень. Разум был важен для интерпретации эмпирических познаний, а авторитет традиции принимался только в тех случаях, когда ему не противоречили тщательные наблюдения или здравые рассуждения. Какая огромная перестановка!

Галилей отказался от аристотелевского упора на понимании того, почему явления таковы, какие они есть, и вместо того сосредоточился на кропотливых измерениях и наблюдениях за тем, как движутся небесные и земные объекты. Философы-схоласты тех времен слепо принимали представления Аристотеля: небесные тела якобы неизменны и движутся по совершенной окружности, а Земля находится в их центре. В 1609 году Галилей создал телескоп с двадцатикратным увеличением. С его помощью он обнаружил четыре луны Юпитера (которые вращались вокруг Юпитера, а не Земли), кратеры на Луне, пятна на Солнце (свидетельство того, что небесные тела меняются) и фазы Венеры — доказательство того, что она вращается вокруг Солнца, а не Земли. Другие астрономы с менее мощными инструментами жаловались, что не могут подтвердить все его наблюдения. В результате некоторые из них усомнились в их достоверности, а другие даже стали утверждать, что все они представляют собой лишь оптические иллюзии, созданные линзами Галилея.

Средневековые астрономы были давно знакомы с обманчивой природой облика небесных тел и особенно видимого движения планет. Придерживаясь древнегреческой мысли, они полагали, что Луна, Солнце, планеты и звезды вращаются по совершенным окружностям вокруг Земли. За одну ночь можно увидеть, что планеты на небе движутся с востока на запад — но если наблюдать ночь за ночью, на фоне звезд планеты кажутся движущимися с запада на восток. При этом иногда будет казаться, что планета обратила свое движение вспять; какое-то время на фоне созвездий она может двигаться с востока на запад. Это изменение направления называется попятным движением. Чтобы объяснить подобные обманчивые видимости так, чтобы они соответствовали греческой мысли, ранние астрономы разработали сложную, абстрактную систему эпициклов: планеты-де движутся по малым окружностям, которые, в свою очередь, совершают большой оборот вокруг Земли. Таким, по их мнению, было реальное, объективное движение планет в противоположность ложным субъективным видимостям их попятного движения. Оказалось, что вся эта теория была основана на ложном допущении. Астрономическая наука смогла добиться прогресса только благодаря использованию телескопа, который направили на обманчивые видимости телесных тел.

Когда Галилей впервые описал свои открытия, сделанные с помощью телескопа, в качестве свидетельства, подтверждающего теорию Коперника о вращении Земли вокруг Солнца, с нападками на него выступила не церковь. На самом деле священники и епископы из числа иезуитов и доминиканцев были в восторге от новых перспектив, открытых с помощью телескопа, — чтобы отпраздновать открытия Галилея, они устроили для него роскошные приемы в Риме. Отцу Клавиусу, который был несомненным лидером иезуитских астрономов, сначала было сложно принять новые сведения. Тем не менее, когда он и его коллеги раздобыли собственные телескопы, они подтвердили все наблюдения Галилея. В конечном итоге конфликт между Галилеем и церковью разгорелся из-за ее советников из числа преподавателей-мирян. Они настаивали, что Рим обязан остановить Галилея, а не то он уничтожит всю университетскую систему, подорвав авторитет аристотелевских воззрений, на которых она основана. Эти философы-схоласты отказывались даже взглянуть через телескоп, ибо они категорично настаивали: все видимое через линзы и противоречащее их убеждениям должно являться оптической иллюзией.

Открытия, сделанные Галилеем с помощью телескопа, превратили спор о движениях Солнца и Земли друг относительно друга из интеллектуального диспута в вопрос, который можно решить на основе свидетельств. Ученый гордился тем, что смог создать первый настоящий телескоп и направить его на небо — но особенно ценил свою гениальность в тщательных наблюдениях за широким спектром физических сущностей, в понимании поведения частей этих сущностей и в их описании с точки зрения математических пропорций[16].

Галилея (за его роль в создании научного метода исследований) считают отцом современной науки, а французского философа, математика и ученого Рене Декарта (1596–1650 гг.) называют отцом современной философии: он сформулировал концептуальные рамки, в которых научные изыскания могли бы происходить. Получив по желанию своего отца степень юриста, Декарт отказался от академической жизни и решил искать лишь те познания, которые он мог бы отыскать в самом себе или в «великой книге мира»[17]. Путешествуя по Германии в возрасте двадцати лет и размышляя над тем, как использовать математику для решения проблем физики, Рене пережил во сне видение, благодаря которому «открыл основы чудесной науки». Это происшествие стало переломным моментом в опыте юного Декарта, и всю оставшуюся свою жизнь он посвятил изучению связи между математикой и природой.

Основа науки Декарта — предположение, что у объектов есть два вида свойств. Все физические объекты — протяженные субстанции — обладают длиной, высотой, шириной, изменениями, местоположением и числом. Благодаря этим первичным качествам такие объекты можно понять в математическом контексте. Кроме того, у них также должны быть и вторичные качества — цвет, звук, вкус, запах, жар и холод. Декарт полагал, что подобные качества не существуют объективно — в самих физических объектах. Вместо этого они представляют собой качества нашего восприятия окружающего мира. Относительно первичных качеств мыслитель заключил: когда их «воспринимают ясно и отчетливо», их можно познать определенным образом. При этом в вопросе о вторичных качества он, напротив, отмечал: «В моем мышлении они проявляются так смутно и путано, что я не знаю, настоящие они или же ложные и только кажущиеся; то есть я не знаю, будут ли возникающие во мне представления об этих качествах представлениями о реальных вещах или же они отображают лишь [идеи], которые существовать не могут»[18].

Декарт предполагал, что разделение между первичными и вторичными качествами материи необходимо, чтобы избежать ложных выводов о природе реальности. В частности, он отвергал допущение, в целом известное как «наивный реализм» и свойственное нам всем с детства, — мысль о том, что цвета, звуки, запахи, вкусы и тактильные переживания существуют в объективном мире, независимо от актов нашего восприятия[19]. Декарт заключил: «Можно показать, что вес, цвет и другие подобные качества, ощущаемые в телесной материи, можно из нее вычесть, после чего она сама сохранится. Из этого следует, что природа материи не зависит ни от одного из этих качеств»[20]. Объективный мир, в представлении Декарта, на самом деле не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса и так далее. Опровержение наивного реализма соответствует всем последующим научным открытиям и остается неотъемлемой частью научных представлений о природе в целом. Хотя элементарные частицы, атомы, молекулы, электромагнитные поля и волны считаются существующими независимо от каких-либо наблюдателей, визуальные образы мира вокруг, которые мы воспринимаем, не существуют вовне. Как отмечает невролог Антонио Дамасио, «Нет никакого изображения объекта, которое передавалось бы от объекта к сетчатке и от сетчатки в мозг»[21]. Подобные изображения существуют лишь в нашем уме (где бы он ни был).

Английское слово science — «наука» — происходит от индоевропейского корня sker, который означает «резать» или «отделять». Под руководством Декарта современная наука начала проводить решительную границу, отделяющую объективный мир физической Вселенной от субъективных миров личного опыта индивидуумов. Полностью разделяя объективный физический мир и субъективный мир ума, Декарт, по сути, вверил материальное измерение ученым, а измерение субъективное оставил философам и богословам. Со времен Галилея и Декарта физики и биологи поколениями придерживались этого разделения, добившись необычайного прогресса в измерении и понимании реалий, которые являются объективными, физическими и поддающимися исчислению. На самом деле к последним десятилетиям XIX века многие физики считали, что их понимание физического мира достигло полноты и совершенства во всех основных аспектах. При этом в философском понимании умственных реалий — включая мысли, ментальные образы, эмоции, желания, сновидения и само сознание — аналогичного прогресса добиться не удалось. Ученые отыскали эффективные методы для «медитации на» объективных физических вещах — для их измерения. Философы же разработать методы для тщательного рассмотрения субъективных умственных событий не смогли.

Уильям Джеймс (1842–1910 гг.), великий родоначальник психологии из США, считал, что научное понимание ума в его время едва ли превосходило физику до Галилея[22]. После 1600 года, отмечал он, ученые создавали методы для изучения внешнего мира — методы, которые можно было бы подвергнуть математическому анализу. Благодаря этому вопросы, о которых долго спорили философы, были наконец решены с помощью эмпирических методов науки. Чем больше развивалась наука, тем меньше проблем оставалось в руках философов[23].

Карьера Уильяма Джеймса содержит бесчисленные примеры, которые — если бы им всерьез подражали — привели бы западную психологию к более полному и сбалансированному пониманию ума, чем то, которым мы располагаем сейчас. Получив школьное образование в США и Европе, в 1861 году Джеймс поступил в Научную школу имени Лоуренса в Гарварде, а еще через три года — в Гарвардскую медицинскую школу, которую он окончил в 1869 году. Частично под влиянием биологического детерминизма, который ему прививали в годы врачебного образования, он начал переживать повторяющиеся приступы жесткой депрессии. Позже он описывал этот опыт как погружение в глубинный кризис — кризис духовный, кризис бытия, кризис смысла и воли. Однако в 1870-м он пережил откровение, поняв, что свобода воли — отнюдь не иллюзия: с помощью своей воли он может вытащить себя из депрессии. Джеймс решил, что он не просто машина, которой бы управляли биологические процессы в теле. Первым актом его свободной воли стало решение поверить в эту свободу.

В 1873 году Джеймс начал преподавать в Гарварде анатомию и физиологию. Еще через два года он стал преподавателем психологии и основал в университете первую лабораторию для научного изучения ума. Уильям определял психологию как «науку умственной жизни — и ее феноменов, и их условий. Феноменами здесь является то, что мы называем чувствами, желаниями, актами познания, рассуждениями, решениями и тому подобным»[24]. Физики изучали физические объекты, которые были доступны всем компетентным наблюдателям, — а вот психологи должны были изучить умственные процессы, которые переживались субъективно, а также их связь с другими объектами, с мозгом и со всем остальным миром. Однако умственные переживания — дело личное; они не поддаются непосредственному наблюдению с помощью научных инструментов. В связи с этим Джеймс предполагал: для изучения умственных процессов психология должна в первую очередь использовать интроспекцию[25]. При этом непосредственное наблюдение за нашими собственными умственными состояниями и процессами должно дополняться сравнительными исследованиями, такими как изучение поведения животных, а также экспериментальной наукой о мозге.

Пока Джеймс сосредотачивался на интроспективном наблюдении за сознательными умственными переживаниями, австрийский невролог Зигмунд Фрейд (1856–1939 гг.) прославился благодаря своим теориям об уме бессознательном. Его новаторские труды сыграли жизненно важную роль в создании психоаналитической школы психологии. Терапевты из этого направления стремятся обнаружить связи между бессознательными компонентами умственных процессов своих пациентов. Опираясь на устные рассказы пациентов о субъективных переживаниях наяву и в сновидениях, Фрейд пытался понять скрытые механизмы ума.

К началу XX века ни академические психологи, ни сторонники психоанализа не преуспели в создании способов методичного наблюдения за умственными процессами от первого лица. Из-за этого после всего тридцати лет применения интроспекция как средство научного изучения ума была в значительной степени отброшена. К этому привели две основные причины[26]. Одна состояла в том, что исследователям, работавшим в разных лабораториях, было сложно воспроизвести результаты изысканий других экспертов — потому что испытуемые, которые практиковали интроспекцию, обычно «наблюдали» именно то, чего от них ожидали авторы эксперимента. Нужно заметить, что психологи не добились существенного прогресса в совершенствовании собственной интроспекции и особо в ней не упражнялись — во всяком случае, в контексте своей профессиональной деятельности. Вместо того проверкой своего ума должны были заниматься участники экспериментов — но без какой-либо длительной, тщательной подготовки, которая позволила бы им делать тщательные и надежные наблюдения. Таким образом, хотя ученые активно использовали интроспекцию в своих исследованиях, они оставили ее в руках любителей. Интроспекция так и не поднялась над уровнем «народной психологии».

Вторая важная причина, из-за которой научное сообщество отказалось от интроспекции, состояла в том, что она противоречила духу научных исследований предшествующих трехсот лет — исследований, которые систематически сосредотачивались на объективных, физических и исчисляемых реалиях. К первым десятилетиям ХХ века естественные науки оказались столь успешными — особенно в сравнении с религией и философией, — что все большее число людей стали приравнивать мир природы к миру физическому. Иными словами, реальными они считали только то, что могли измерить ученые: физические сущности и процессы. Все остальное считалось «сверхъестественным», а потому и несуществующим или по меньшей мере не имеющим значения с точки зрения научных изысканий.

Отказавшись от научного использования интроспекции, академическая психология в англоязычном мире переключилась на бихевиоризм, который сделал все возможное, чтобы устранить отсылки к умственным состояниям и процессам, переживаемым субъективно[27]. Джон Б. Уотсон (1878–1958 гг.), один из первопроходцев этого направления в Америке, заявлял, что психология больше не является наукой об умственной жизни, как ее определял Уильям Джеймс. Как «чисто объективная, экспериментальная отрасль науки о природе», утверждал Уотсон, психология никогда не должна «использовать термины „сознание“, „умственные состояния“, „ум“, „содержание“, „проверяемое интроспективно“, „образы“ и тому подобное»[28]. Подобное табу, наложенное на субъективный опыт, было частично вызвано тем, что ум или душа ассоциировались с религией, и частично тем, что умственные явления явно имели нефизическую природу[29]. Подозрительность относительно религии со стороны ученых — дело понятное, ведь религия, по их мнению, требовала некритической веры в авторитеты. Наука, напротив, приписывала наибольшее значение познаниям, полученным с помощью опыта.

Вот в чем состояла загвоздка. Для того чтобы экспериментальные данные считались данными эмпирическими, они должны поддаваться проверке — быть доступными множеству компетентных наблюдателей. Однако умственные процессы можно наблюдать только изнутри. Их не может зафиксировать ни какой-либо сторонний наблюдатель, ни какой-либо научный инструмент — ведь те разработаны для измерения всевозможных физических реалий. Из-за этого психологи столкнулись с дилеммой: следует ли сохранять упор на эмпирическом, лежавший в основе научного прогресса на протяжении трехсот лет? Может, стоит вместо этого ограничиться наблюдением за внешними, физическими объектами, за сферой реальности, в которой наука со времен Галилея добилась такого большого прогресса? Ученые выбрали второй вариант, сузив сферу своих исследований. Бихевиористы решили изучать человеческое поведение, а не какие-либо загадочные внутренние, духовные, умственные сущности, которые, кажется, не имеют каких-либо собственных физических свойств[30].

Бихевиоризм — по крайней мере так, как он развивался в академической исследовательской психологии, — был в первую очередь озабочен поиском эффективных способов понять человеческий ум через поведение, а не тем, чтобы сделать выводы относительно подлинной природы умственных процессов. Такой подход подобен попыткам понять человеческую анатомию и физиологию без вскрытий, которые в средневековой медицине были запрещены. Большинство бихевиористов прекрасно осознавало собственные умственные состояния, но полагало: психология будет развиваться быстрее и с меньшим числом отступлений, если на какое-то время оставить интроспекцию за бортом. Однако радикальные бихевиористы, начиная с Уотсона, пошли еще дальше и заявили, что умственные состояния в целом и сознание в частности вообще не существуют — именно потому, что у них нет никаких физических свойств![31] Это явный пример отрицания реальности: идеологическая преданность материализму обесценила основанные на опыте свидетельства, которые не вписывались в данную систему верований. Что еще хуже, бихевиористы приравняли поведение к самим психологическим процессам. Роботы демонстрируют поведение, но не имеют сознания и субъективных переживаний. Люди также проявляют определенное поведение — но как бы тщательно мы его ни изучали, само по себе физическое поведение не предоставляет свидетельств даже в пользу существования умственных реалий, которые мы все переживаем. Утверждать, что субъективные переживания можно свести к объективному поведению, — самая настоящая интеллектуальная бесчестность или пример глубокой помраченности.

К 1960-м годам академические психологи начали все более явно понимать ограничения подхода, который игнорировал умственные процессы. Новая сфера когнитивной психологии начала относиться к субъективным переживаниям более серьезно. Кроме того, со времен возникновения когнитивной нейронауки в последние десятилетия XX века много внимания стали уделять связанным с субъективным опытом процессам в мозге. Ученые добились большого прогресса в попытках определить те части и функции мозга, которые необходимы для зрения и других физических чувств, а также для конкретных умственных процессов, например памяти, эмоций и воображения. Это совершенно правомочный подход к косвенному изучению умственных переживаний — ведь он опирается на сильные стороны четырехсот лет научных исследований физической реальности. Однако подлинная природа самих умственных процессов остается столь же загадочной, как и прежде.

Каковы взаимоотношения между процессами в уме и в мозге — между нашими субъективными переживаниями и нашей физической «аппаратурой»? Можно ли считать эту связь сугубо причинно-следственной — в том смысле, что процессы в мозге порождают субъективный опыт, — или же ментальные и нейронные процессы вообще являются одним и тем же, только при взгляде изнутри и снаружи? Кристоф Кох, работающий над передовыми исследованиями нейронных коррелятов сознания, на эту тему отмечает: «Характер состояний мозга и феноменальных состояний представляется слишком различным, чтобы их можно было полностью свести друг к другу. Я подозреваю, что взаимоотношения между ними сложнее, чем обычно полагают. Сейчас лучше всего сохранять в этом вопросе открытость и сосредоточиться на опознании коррелятов сознания в мозге»[32]. Что совершенно естественно, Кох как профессиональный нейрофизиолог опирается на свои сильные стороны — в частности, на изучение мозга. Однако изучение одного только мозга не принесло нам никакой информации о подлинной природе субъективного опыта. При объективном наблюдении за состояниями мозга они не демонстрируют никаких признаков умственных состояний. При субъективном наблюдении за ментальными состояниями те не демонстрируют никаких признаков мозговой активности.

Многие нейрофизиологи убеждены, что умственные процессы появляются в мозге как его эмерджентные свойства. Эмерджентное свойство возникает на основе крупной конфигурации компонентов, но не присутствует ни в одной из самих частей. Так, одна молекула H₂O комнатной температуры не будет жидкой, но большое скопление таких молекул демонстрирует качество текучести. Текучесть — это хорошо изученное физическое свойство, которое легко измерить технологическими инструментами. Аналогичным образом, многие производные свойства физических сущностей сами по себе имеют физическую природу и поддаются измерению: в мозге, например, мы можем измерить кровообращение, электрические и химические изменения. Однако умственные процессы не имеют физических качеств, и их нельзя измерить объективно. Они радикально отличаются от любых других эмерджентных свойств, возникающих в физическом мире, а потому оснований считать их производными свойствами какой-либо физической сущности крайне мало.

Некоторые нейрофизиологи, однако, игнорируют эти проблемы и — возможно, ненамеренно — запутывают вопрос, попросту утверждая, что умственные процессы тождественны своим неврологическим основам[33]. Это правдоподобная гипотеза, но какие-либо научные свидетельства в ее пользу так и не появились. Поэтому утверждать, что это научный вывод, — интеллектуальная бесчестность; на сегодняшний день это не более чем непроверенное мнение. В этом вопросе настоящая наука рискует превратиться в псевдонауку, одна из отличительных черт которой — в том, что она старается доказать истинность гипотезы, а не проверить ее. Допущение о том, что гипотеза верна и просто нуждается в доказательстве, приходит на смену открытости ума, которой и отличается научный метод. Итак, многие нейрофизиологи приняли именно этот псевдонаучный подход; они пытаются не проверить, а доказать, что субъективные переживания можно полностью понять через физические процессы в мозге[34]. Как вы помните, в XVII веке многие европейцы считали, что у души есть и сверхъестественные, и естественные свойства. Настаивая, что человеческий ум должен быть сущностью исключительно естественной, ученые относились к нему как к чему-то всенепременно физическому — хотя ум не демонстрирует никаких физических свойств и не может быть зафиксирован физическими инструментами. Такова центральная проблема всех научных исследований ума — проблема, которую еще только предстоит решить.

Психологи продолжают изучать ум косвенно; они задают сознательным субъектам вопросы и наблюдают за их поведением. Таким образом, они напрямую исследуют физические следствия умственных процессов. Меж тем нейрофизиологи косвенно изучают ум посредством наблюдений за неврологическими основами субъективных переживаний; так они напрямую исследуют физические корреляты умственных актов — актов, которые могут быть либо причинами, либо следствиями. Объединение дисциплин психологии и нейронауки называется когнитивной наукой (когнитивистикой). Если исследователи в этой сфере ограничивают свои изыскания изучением одних только поведения и мозга, им не будет известно, что субъективные переживания вообще существуют. У авторов экспериментов есть лишь один способ удостовериться, что умственные состояния существуют: пережить их самостоятельно. Вот почему столь ценна уверенность Уильяма Джеймса в том, что в процесс научного изучения ума должна быть полностью интегрирована интроспекция.

Ученые-когнитивисты так и не создали продвинутых средств для проверки самих умственных актов. Наблюдение подобного рода они доверяют участникам исследований (обычно — студентам бакалавриата), получающим оплату и не имеющим профессиональной подготовки в наблюдении за умственными процессами и в их описании. Оставляя интроспекцию в руках любителей, ученые гарантируют, что прямое наблюдение за умом остается на уровне народной психологии. В этом вопросе когнитивную науку следовало бы поместить в контекст других естественных наук. Представители экспериментальной физики проходят профессиональную подготовку в наблюдении за физическими процессами, а биологи — за процессами биологическими. Ученые-когнитивисты вызвались понять умственные процессы, но, в отличие от представителей всех остальных естественно-научных дисциплин, не проходят профессиональной подготовки в наблюдении за реалиями, образующими сферу их исследований.

При этом мы не утверждаем, что когнитивные науки не узнали об уме много нового. На самом деле психологи и нейроученые очень много узнали о широком спектре умственных процессов (некоторые из которых не поддаются интроспекции) и соответствующих им процессов в мозге. Кроме того, их познания множеством ценных способов применяются при диагностике и лечении умственных недугов. Объективными измерениями мозга нейроученые заменили медитации на соответствующих им субъективных умственных процессах. Этот подход подарил им множество прозрений относительно нейронных основ ума — но очень мало понимания подлинной природы и происхождения сознания, а также всех остальных субъективных умственных процессов.

За последние сто лет ученые-когнитивисты не смогли создать никаких способов точного и прямого наблюдения за умственными реалиями, и это привело их к соответствующему выводу — выводу о том, что интроспекцию нельзя использовать в качестве научно-исследовательского метода. Это убеждение, которого все еще активно придерживаются психологи и нейрофизиологи, все равно позволяет изучать ум через поведение и мозговую активность. Тем не менее оно дискредитирует ценность интроспекции и косвенно подкрепляет допущение о том, что умственные процессы есть лишь процессы в мозге, рассматриваемые с субъективной точки зрения. Из этого допущения следует, что процессы в мозге реальны, а умственные процессы иллюзорны.

Тем не менее в наше время глобальные перемещения и связь стали общедоступными; благодаря этому у нас появляется гораздо больший, чем когда-либо прежде, доступ ко всем цивилизациям мира. По этой причине быстро растущее число ученых-когнитивистов теперь проявляет активный личный и профессиональный интерес к созерцательным традициям, которые прежде им были незнакомы, а также к тем, которые сформировались на Западе. Таким образом, научное неприятие медитации, сохранявшееся веками, скоро, возможно, останется в прошлом.

4 Научные исследования медитации

Можно ли сказать, что наши умственные состояния и поведение полностью определяются такими физическими факторами, как деятельность мозга и гены, — или же мы можем усилить личное чувство благобытия, прилагая к тому усилия, включающие медитацию? Именно таков основополагающий вопрос, лежащий в основе всех научных исследований медитативных практик. Вспомните, что глубокая, суицидальная депрессия Уильяма Джеймса частично проистекала из убежденности, массово распространенной в середине XIX века, в том, что человек представляет собой лишь марионетку, которой помыкают биохимические процессы в теле. Джеймс преодолел свое состояние, осознав, что научные свидетельства в пользу подобной редукционистской гипотезы недостаточны. Исследования, проведенные за последние годы, сделали это представление о человеческой природе как подобной природе робота еще более сомнительным.

Одна из наиболее интересных областей современных нейрофизиологических изысканий — нейропластичность, или способность нейронов в мозге меняться под влиянием опыта. В контексте нашей повседневной жизни этот принцип предполагает, что мы можем менять свой мозг, изменяя свои мысли, настрои и поведение. Исследования показывают: мозг представляет собой непрестанно меняющийся орган, структура которого откликается не только на требования внешней среды, но и на состояния, порождаемые во внутреннем мире, включая аспекты сознания. В одном новаторском эксперименте нейрофизиологи из Гарвардской медицинской школы попросили одну группу волонтеров каждый день на протяжении недели упражняться в игре на фортепиано, а другую — просто представлять подобные упражнения, воображая движение пальцев и извлечение нот. У тех, кто действительно играл на фортепиано, моторная кора — участок мозга, контролирующий движение пальцев, — к концу недели увеличилась, как и ожидалось. Однако такие же изменения произошли и в мозге тех, кто лишь воображал весь процесс! Они просто представляли, что играют на музыкальном инструменте, но это привело к измеримым физическим изменения в мозге. Слова «все это происходит не на самом деле, а просто в твоем уме» больше нельзя считать актуальными.

Исследователи в Институте биологических исследований Солка (Ла-Хойя, штат Калифорния) показали, что мозг взрослого человека может менять свою структуру и свои взаимосвязи, а потому и свои функции — хотя ученые долго считали, что подобная способность к изменениям теряется в раннем детстве. Это означает, что мы можем сознательно преображать свой ум и мозг на протяжении всего своего существования, выбирая свое окружение, образ жизни и виды умственной активности, которой мы себя посвящаем. Одно из выражений нейропластичности — это нейрогенез, или возникновение новых клеток мозга и, что еще важнее, новых синаптических связей. Здоровый человеческий мозг содержит около ста миллиардов нервных клеток, или нейронов. Из каждого нейрона исходят длинные отростки, которые называются аксонами и дендритами — через них в форме электрических импульсов передается информация. Дендриты передают сигналы в нейроны, а аксоны — в другие клетки. Связка между аксоном и дендритом называется синапсом; через него информация передается с помощью химических посредников, которые называются нейромедитаторами. Нейрогенез усиливает связи на уровне синапсов, и это — больше, чем просто образование новых мозговых клеток, — по-настоящему влияет на работу нашего ума.

Нейрогенез позволяет нам формировать новые связи, ведущие к пониманию новизны, — в противном случае старые, уже устоявшиеся связи могут вынудить нас воспринимать даже новые явления в застарелом и отжившем ключе. Подобная способность формировать новые связи с возрастом обычно ослабевает, но ее можно усилить, если жить в так называемой обогащенной среде — в среде, где мы встречаем интересные, новые и бросающие нам вызов занятия и переживания. Эта обогащенная среда также может включать мир нашего воображения и все виды деятельности, которыми мы занимаемся на уровне ума. Итак, медитация может быть одним из наиболее эффективных способов оживления наших мозга и ума.

Недавние открытия ученых Университета Макгилла в Монреале бросают вызов представлению о том, что люди — рабы своих генов, своих нейромедиаторов и своей мозговой проводки. Новая сфера, которую осваивают эти исследователи, — эпигенетика: изучение функциональных изменений генома, при которых цепочка ДНК самих генов не меняется. Гены могут быть очень активными, частично активными или спящими. Степень их активности определяется химическим окружением, а на него, помимо прочего, влияет и забота со стороны родителей. Условия, относящиеся к внешней среде, могут вести к формированию белков, которые называются факторами транскрипции, а те определяют, как именно гены влияют на все остальное в человеческом организме. Ген состоит из двух сегментов: один производит белки, а другой представляет собой регулирующий участок, который включает и выключает сам ген. Факторы транскрипции взаимодействуют именно со вторым сегментом. Исследования животных и людей показали: для порождения необходимого уровня мозговых химических веществ, требуемых для эмоционального здоровья и равновесия, важны заботливые опекуны и низкие уровни стресса[35]. Гены, унаследованные нами от предков и подвергавшиеся влиянию миллионов лет естественного отбора, вовсе не обязательно определяют наши личность, способности или характер. Напротив, наше физическое и умственное поведение может влиять на то, будут ли наши гены чрезвычайно активными, частично активными или неактивными. Так, у ребенка может быть генетическая предрасположенность к синдрому дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), но благодаря тренировке внимания активность соответствующих генов можно ослабить или остановить.

Стресс мешает нейрогенезу, но некоторые виды деятельности ему способствуют, и именно в этой сфере медитация может сыграть ключевую роль. До недавнего времени большинство научных исследований медитации считались «маргинальной наукой». Тем не менее эта сфера начала привлекать внимание общественности в конце 1960-х годов, когда врачи из Гарвардской медицинской школы и Калифорнийского университета в Ирвайне установили: группа, практиковавшая трасцендентальную медитацию (ТМ) показала снижение уровней стресса и тревожности, что соотносилось со снижением потребления кислорода и замедлением ритма дыхания. Этот стиль медитации предполагает, что человек на протяжении двадцати или более минут сосредотачивается на мысленно повторяемой мантре с желанием выйти за пределы обычного состояния сознания. Исследователи предположили, что к «реакции релаксации»[36] привели два вида активности: повторение (например, повторение слова или молитвы) и намеренное пренебрежение мешающими повторению мыслями. Благодаря сходным исследованиям, проведенным в последующие десятилетия, медитацию такого плана сейчас рекомендуют в качестве лечения при гипертонии, сердечной аритмии, хронических видах боли, бессоннице и побочных эффектах терапии рака и СПИДа[37].

Медитация приобретает широкую популярность в качестве средства, дополняющего стандартные медицинские подходы к лечению широкого спектра хронических заболеваний, включая рак, гипертонию и псориаз[38]. Ученые из Йельской медицинской школы недавно провели исследование того влияния, которое медитация оказывает на улучшение качества жизни пациентов, умирающих от СПИДа. Они признали, что качество жизни остается важным даже в условиях смертельной болезни; то же касается характера и умиротворенности смерти пациента. В Калифорнийском тихоокеанском медицинском центре (Сан-Франциско) был создан проект дзен-хосписа (Zen Hospice Project, ZHP). Его назначение — понять, каким образом взаимодействие с умирающими пациентами хосписа влияет на благополучие волонтеров, и понять роль, которую в устранении страха смерти играет духовная практика. В этом проекте волонтерам хосписа была предложена сорокачасовая программа подготовки, делающая упор на сострадании, равностности, памятовании и практическом уходе за лежачими больными. Исследователи выяснили, что подобная подготовка в том числе привела к усилению чувства сострадания и ослаблению страха смерти.

В другом исследовании, связанном с этим проектом, ученые убедились в благотворном влиянии регулярной медитации осознанности, которой занимались сиделки дзен-хосписа[39]. В этом контексте под осознанностью понимают состояние, в котором мы ясно осознаем реальность текущего мгновения и сосредоточены на ней; мы принимаем и признаем эту реальность, не увязая в мыслях о ситуации или эмоциональных реакциях на нее[40]. В медитации осознанности сотрудников хосписа учили направлять свое осознавание на дыхание, замечая возникновение и исчезновение мыслей, эмоций и ощущений. Когда они замечали, что теряются в содержимом своего ума (в мыслях, эмоциях и внутренней умственной болтовне), их призывали мягко перенаправлять внимание на дыхание — до тех пор, пока осознавание не достигнет устойчивости.

С течением времени участники этого исследования начали замечать, что возвращать внимание к текущему мгновению становится легче. Практикуя медитацию в действии, на протяжении всего дня они внимали тому, что делают, — и вопросу о том, зачем именно они чем-то заняты. Осознанность ощущалась как отсутствие попыток держаться за прошлое, будущее или «текущесть» и как раскрепощение непосредственно в том, что происходило. Упражняя свой ум, участники направляли осознанность на свои повседневные обязанности, в рамках которых они готовили пищу, мыли пациентов, кормили их, сидели с ними и слушали их. Преимущества, полученные благодаря этой практике, включали чувство нераздельности между сиделкой и пациентом; чувство неподвижности в процессе осуществления некоей деятельности; освобождение от желания, чтобы все обстояло иначе, и страхов перед тем, что может случиться, а также ясную осознанность среди эмоциональных переживаний.

В конце 1970-х годов Джон Кабат-Зинн — исследователь из клиники по снижению стресса в медицинском центре Университета Массачусетса — разработал программу снижения стресса на основе осознанности (Mindfulness-Based Stress Reduction, MBSR). На сегодняшний день эту программу преподают более чем в двухстах пятидесяти клиниках по всему миру. На встрече с Далай-ламой, которая состоялась в 1990 году и была посвящена осознанности, эмоциям и здоровью, Кабат-Зинн отметил: стресс усиливает симптомы всех известных недугов, от обычной простуды до рака[41]. Итак, ослабление стресса с помощью медитации теоретически может оказать огромное влияние на наше физическое и психологическое благополучие. Приведем пример: исследователи Университета Торонто показали, что медитация может предотвратить повторное возникновение депрессии у пациентов, подверженных рецидивирующим аффективным расстройствам. Другие исследования подтверждают этот вывод[42]. Все большее число исследований медитации в крупных НИИ по всему миру демонстрирует ее пользу при работе с непрерывно расширяющимся спектром психологических и физических проблем[43]. Ученые показали, что даже краткие периоды медитации на протяжении дня способствуют отдыху и здоровью тела и ума — больше, чем попытки вздремнуть.

В одном подобном исследовании Кабат-Зинн объединил усилия с Ричардом Дэвидсоном — главой Лаборатории функциональной визуализации мозга имени В. М. Кека в Университете Висконсина в Мэдисоне. Дэвидсон впервые начал изучать связь между эмоциями, мозгом и медитацией в 1970-е годы. Кабат-Зинн и Дэвидсон недавно провели исследование влияния, оказываемого восьминедельной базовой подготовкой в медитации осознанности; его участниками были работники биотехнической компании из Висконсина, подверженные высокому уровню стресса. Предварительные результаты показывают: прошедшие подготовку демонстрируют усиление активности в левой доле префронтальной коры — как в состоянии покоя, так и в обстоятельствах, подразумевающих эмоциональные затруднения. Усиленная активация в этой области мозга ассоциируется с позитивным эмоциями и более низким уровнем стресса, а также с укреплением иммунной системы[44].

После этого Дэвидсон и его команда изучили продвинутых созерцателей из тибетской буддийской традиции — практикующих, которые занимались медитативной подготовкой на протяжении периода до шестидесяти тысяч часов. Подключив этих монахов к сенсорам ЭЭГ, ученые увидели поразительное усиление гамма-волн в мозге в целом и усиленную нейронную активность в левой части префронтальной коры — в области, связанной с чувством, которое исследуемые описывают как счастье. Хотя ученые не вполне уверены, как интерпретировать эти данные в контексте человеческого опыта, они предполагают: подобная умственная тренировка активирует интегративные механизмы мозга, а также может вызывать краткосрочные и долгосрочные нейронные изменения[45].

Еще одно исследование — от ученых Гарварда, работающих в Массачусетской больнице общего профиля[46], — позволяет предполагать, что долгосрочная медитация может увеличивать толщину коры, то есть внешнего слоя мозга. Используя измерения, проводимые с помощью МРТ, они выяснили: медитация, использующая сосредоточение внимания на наших собственных умственных состояниях и процессах, ведет к утолщению участков мозга, отвечающих за внимание, интроспекцию и переработку данных, поступающих от органов чувств. Даже сорок минут ежедневной медитации, судя по всему, ведут к утолщению частей мозговой коры, связанных с вниманием и обработкой сенсорных данных. Различия в толщине префронтальной коры были наиболее ярко выражены у участников старшего возраста, а это позволяет предполагать, что медитация может замедлить возрастное угасание внимания и осознанности применительно к тому, что нас окружает[47].

Психологи Орегонского университета изучают вопрос о том, можно ли тренировать у детей младшего возраста «управляющее внимание» — способность регулировать наши психологические и поведенческие отклики, особенно в конфликтных ситуациях. Когда мы ощущаем сильное эмоциональное возбуждение, наша способность к управляющему вниманию позволяет удерживать сосредоточение на том, что важно, и не увязать в компульсивных мыслях и воспоминаниях. Этот аспект внимания переживает особо быстрое развитие с двух до семи лет, но, как считается, продолжает формироваться и до ранней зрелости. В одном недавнем исследовании детям с четырех до шести лет (а это идеальная группа для изучения влияния подобной тренировки) предоставили подготовку, призванную усилить управляющее внимание[48]. Это исследование впервые показало, что навыки управляющего внимания у маленьких детей можно тренировать — что, возможно, приведет к созданию более эффективных видов лечения для детей, страдающих от проблем с вниманием и другими аспектами поведения. Исследователи также считают, что эффект тренировки внимания может касаться и более общих навыков — например, тех, которые измеряются тестами на уровень интеллекта. Иными словами, усиление навыков внимания может поспособствовать повышению вашего IQ.

Одно из наиболее важных исследований того влияния, которое медитация оказывает на внимание, было недавно проведено нейрофизиологом Амиши Джа и двумя ее коллегами в Университете Пенсильвании. Они сравнили влияние, которому подверглись две группы практикующих, проходящих два вида подготовки в осознанности. В первую группу входили новички, которые прошли восьминедельный курс по снижению стресса на основе осознанности (MBSR), требующий всего тридцать минут сосредоточения на дыхании каждый день. Когда возникало отвлечение, участники должны были мягко возвращаться вниманием к объекту. Во вторую группу входили опытные практикующие, которые участвовали в месячном интенсивном затворе по практике осознанности; эта группа практиковала по 10–12 часов в день. Была и третья группа: в нее вошли люди, которые никогда не медитировали и не получили никакой подготовки. Когда группы прошли соответствующие курсы, выяснилось: первой группе удавалось фокусировать внимание на объекте медитации лучше, чем второй и третьей. При этом вторая группа была более компетентна (чем первая и вторая) во внимательном осознавании окружения[49].

Хотя тренировка внимания обязательно должна быть одним из ключевых факторов, ведущих к позитивным психологическим изменениям, необходимо принимать в расчет и другие аспекты ума — например, желания, настрои и эмоции[50]. Осенью 2000 года Далай-лама встретился с группой психологов-когнитивистов, чтобы рассмотреть тему деструктивных эмоций с научной и буддийской точки зрения[51]. Мне выпала честь быть одним из устных переводчиков на этой встрече. После нескольких дней интереснейшего диалога, объединившего различные дисциплины и культуры, Далай-лама отметил: хотя подобные дискуссии очень полезны, важно, чтобы мы применили свои коллективные познания и опыт для того, чтобы принести миру практическую пользу. Один из участников встречи, Пол Экман — заслуженный профессор психологии в Университете Калифорнии в Сан-Франциско (UCSF) — ответил на этот призыв и приступил к созданию программы «Развитие эмоционального равновесия» (Cultivating Emotional Balance, CEB). И он, и Далай-лама попросили меня сразу присоединиться к этому исследовательскому проекту. Мы с Полом составили восьминедельную программу подготовки, которая включала бы психологические интервенции и медитации, извлеченные из буддийской традиции. Эта всесторонняя подготовка включала практики для укрепления управляющего внимания, развития осознанности и взращивания эмпатии, любящей доброты и сострадания. В 2003-м мы провели пилотное исследование, после чего под руководством Маргарет Кемени (еще одного психолога из UCSF) запустили два цикла клинических испытаний, где эта подготовка была предложена группам школьных учителей. Мы рекомендовали всем участникам медитировать как минимум двадцать пять минут в день. Им также советовали «приправлять» каждый свой день памятованием, для чего нужно было применять мгновения медитации на протяжении всего дня — например, при ожидании зеленого сигнала светофора, в очередях, между чтением электронных писем и так далее.

Мы выяснили, что участие в программе CEB сопровождалось значительным, а иногда и радикальным снижением уровней депрессии, хронической тревожности, негативных эмоций (таких как раздражение, фрустрация и враждебность) и компульсивного мышления. С другой стороны, эта подготовка привела к значительному росту позитивных эмоциональных состояний (например, терпения, эмпатии, приязни и сострадания), осознанности и внимательности к другим, а также к улучшению сна. Эти психологические преимущества были выявлены к концу участия в программе и сохранялись через пять месяцев после ее окончания.

Если говорить о нервной системе участников, то благодаря пройденной подготовке они переживали меньше утомления при столкновении с ситуациями, вызывающими эмоциональное напряжение, а после завершения определенного эпизода быстрее возвращались к состоянию равновесия. Кроме того, к лучшему изменился гормональный отклик. Кортизол, который часто называют главным гормоном стресса, — это стероидный гормон, который в ответ на стресс производят надпочечники. Он необходим для поддержания нормальных физиологических процессов в периоды стресса. При этом избыточные уровни кортизола в крови могут привести к ослаблению когнитивных способностей, угнетению функций щитовидной железы, дисбалансу сахара в крови (например, гипергликемии), уменьшению плотности костей и объема мышечной ткани, а также повышенному кровяному давлению. Полученные недавно данные позволяют предполагать, что слишком низкие уровни кортизола могут сопровождать депрессию и выгорание, а также повышенный риск воспалительных заболеваний. Участники программ CEB продемонстрировали высокую скорость восстановления от кортизоловой активности, что показывает: их системы производства кортизола откликались на расстраивающие ситуации более адаптивно. Вкратце, эта подготовка усилила присущую педагогам способность восстанавливаться после расстраивающих ситуаций — на уровне психики, вегетативной нервной системы и гормонального фона. Учитывая, насколько напряженной работой занимаются школьные учителя, кажется вероятным: умственная подготовка, которая помогла педагогам, может помочь почти любому, кто пытается справиться с трудностями современной жизни.

Один из наиболее интересных аспектов человеческой психики — то, что Пол Экман называет рефрактерным периодом. Это состояние возникает сразу после неких беспокоящих эмоциональных переживаний. Пока оно длится, отмечает Пол, «наше мышление неспособно вместить информацию, которая не вписывалась бы в ощущаемую нами эмоцию, не подкрепляла или не оправдывала бы ее». Это «делает наше восприятие мира и самих себя предвзятым»[52]. Приведем пример: если вы рассердились на коллегу, на протяжении рефрактерного периода вы сможете сосредотачивать внимание только на тех аспектах его личности и поведения, которые подкрепляют ваше текущее чувство враждебности. Даже при мыслях о нейтральном (а тем более позитивном) поведении коллеги вы неизбежно будете видеть это поведение в дурном свете; на какое-то время вы будете слепы ко всем добродетелям этого человека.

В том, что касается рефрактерного периода, медитация становится своего рода «приборной панелью эмоций»: она позволяет вам оценить датчики и объективно понять, не грозит ли вам перегруз — чтобы кипение ума не застало вас врасплох. Нейронная основа подобных эмоциональных реакций — лимбическая система, которая связана с префронтальной корой. Оказывая влияние на эту кору, медитация может поспособствовать восстановлению эмоционального равновесия в тех случаях, когда страх или гнев нарушают наше душевное спокойствие. Временной промежуток между событием-триггером и откликом миндалевидного тела (то есть центра страха) у большинства из нас составляет всего четверть секунды. Этой доли секунды достаточно, чтобы эмоции наводнили наши суждения, и именно так часто и происходит[53]. Медитация, которая повышает нашу чувствительность к подобным реакциям, предоставляет нам возможность разрушить эту ярко выраженную цепную реакцию, позволяя нам «распознать искру перед огнем». Благодаря этому мы получаем возможность принимать более продуманные решения о том, каким эмоциям следовать, а какие не выражать.

Тренировка в медитации также может помочь в укреплении широкого спектра других человеческих добродетелей, включая простое качество доброты. В рамках встречи с Далай-ламой в 2000 году Пол Экман получил возможность несколько минут побеседовать с ним один на один. «При разговоре он держал меня за руки», вспоминал Пол, «и я преисполнился чувства благости и уникального телесного ощущения, которое я не в силах описать». Экман большую часть своей жизни испытывал трудности с гневом и яростью — но теперь, говорит он, ему понятно, каково почти каждый день ощущать бодрость и оптимизм. Недавно, в возрасте семидесяти двух лет, он отметил: «Будь я на тридцать лет моложе, в качестве научной задачи я попытался бы объяснить, что произошло со мной в тот день». Ему очень хочется узнать, как именно Далай-лама смог всего за один вечер исцелить его от взрывного темперамента, над которым он много лет работал в процессе психоанализа. С этой целью Пол недавно опросил восемь человек, которые пережили после встречи с Далай-ламой сходную трансформацию[54].

Моя собственная первая личная встреча с Далай-ламой состоялась осенью 1971 года; я в тот момент проживал в Дхарамсале в Индии. Эта первая встреча оказала на меня глубокое влияние, и это влияние усилилось через восемь лет, когда мне выпала возможность послужить в качестве переводчика в рамках лекционного тура Далай-ламы по Европе — прямо перед его первым визитом в Соединенные Штаты. Я заметил: находясь рядом с ним, я словно бы пребывал в поле доброты, вызывавшем невиданное прежде чувство безмятежности и благополучия. Те из нас, кому доводилось встречать подобных необычайных людей, неизбежно будут задаваться вопросом: родились ли они такими или же их необычайные качества мудрости и сострадания были развиты посредством тренировки? Рассуждая на тему своего жизненного пути, Далай-лама ясно отмечает: его духовная практика, включающая ежедневную медитацию на протяжении более чем пятидесяти лет, глубоко и множеством способов преобразила его ум[55]. Он каждый год путешествует по разным странам мира и преподает медитативные практики, которые опираются на две с половиной тысячи лет опыта буддийской традиции и на его собственный опыт.

Быстро растущее число ученых-когнитивистов — особенно тех, что только начинают свой карьерный путь, — выражают интерес к объединению научных методов психологии и нейронауки с созерцательными подходами буддизма и других традиций. Они хотят изучать ум с разных точек зрения. Институт «Ум и жизнь», который с 1987 года спонсирует встречи по буддизму и науке с участием Далай-ламы, начиная с 2003 года проводит недельный летний исследовательский семинар; участвуют в нем учащиеся магистратур и аспирантур в области наук об уме и гуманитарных дисциплин. В рамках этих интенсивных семинаров опытные ученые делятся открытиями, которые они сделали в своих исследованиях медитации, а знатоки буддизма и созерцатели учат всех участников буддийской теории и методам. Таким образом формируется новое поколение «контемплативных ученых» — людей с профессиональной подготовкой как в когнитивных науках, так и в теории и практике медитации.

Следуя аналогичному подходу, с зимы 2007 года Институт исследований сознания в Санта-Барбаре проводит цикл ретритов по медитации, специально предназначенных для исследователей в области психологии и нейронауки. На протяжении последних ста лет науки об уме пытались дистанцироваться от всего, что связано с религией и даже философией. Однако сейчас исследователи в этой области демонстрируют невиданные прежде уровни открытости и любопытства относительно более глубокого понимания пользы, которую медитация приносит на физиологическом и психологическом уровнях. Им интересно понять, какую пользу медитация могла бы принести в деле изучения природы ума изнутри.

Все это может означать, что мы достигли значительного поворотного момента в истории науки, которая на протяжении первых четырехсот лет своего существования направляла внимание исключительно на объективный, физический мир. В будущем объединение векторов научных изысканий, которые направлены на нечто внешнее и объективное, и созерцательных изысканий, которые устремлены внутрь, неизбежно принесет нашему пониманию природы и потенциалов сознания беспрецедентную глубину.