Глава 2. Довериться чувствам



«Я могу помочь тебе вернуть его… Габриэля».

Это слова крутились в голове Робин, не отпуская ни на секунду.

Она вернулась домой под утро и жутко устала, но сон не шел. Да и как тут спать, когда перед ней вдруг открылась страшная, пугающая, дикая, невероятная, совершенно бредовая возможность вернуть любимого с того света?

До обеда девушка просто лежала на полу, закинув ноги на диван, и смотрела в потолок, щурясь от лучей солнца, заглядывающего в неприкрытые шторами окна. Тишина, которая раньше давила на голову, расплющивая ее до толщины струны, звеневшей от малейшего колебания воздуха, сейчас стала спасительным вакуумом, поглотившим любые другие мысли.

«Я могу помочь тебе вернуть его… Габриэля».

Какой ненормальный отважится на это? Насколько надо быть психически нездоровым, насколько не любить и не ценить свою собственную жизнь, чтобы ради другого человека добровольно лечь в гроб?

К двум часам Робин немного ожила – время, когда открывается бар у Митча. Своими дурацкими разговорами и понурым взглядом он мог расшевелить любого, раздражая той обреченностью, которая пронизывала каждое его слово, каждый вздох. Или только с ней он казался давно погребенным под грузом прежде такой любимой, а теперь надоевшей до колик в животе работой?

Наспех собравшись, девушка задержалась ненадолго у зеркала. Натянутое прямо на немытое, липкое от пота тело короткое платье было слегка помято, под глазами расплывались темные круги, волосы, распущенные по плечам, свисали жирными патлами, но сегодня, возможно, впервые за всю жизнь это не имело никакого значения. Собрав прическу в пучок и покрутив головой из стороны в сторону, Робин убедилась, что так стало еще хуже, – все внимание приковывалось к изнеможенному лицу.

Будь что будет. Затянув длинные, почти до колен, ботинки на грубой подошве, она хлопнула дверью.

В баре было многолюдно. Прождав свой гамбургер с двойным сыром почти час, Робин проглотила ему за минуту и начала оглядываться по сторонам. Митч был занят и совсем не разговорчив. Он носился от одного посетителя к другому и словно специально игнорировал по обыкновению устроившуюся за барной стойкой девушку, оставив перед ней целую бутылку виски. Ближе к пяти пришел Дейв. Он выглядел гораздо лучше, чем она, – еще бы, ему не нужно было судорожно размышлять о самом важном в жизни решении. Сыграв несколько песен, он сразу растворился в толпе, присоединившись к одной из компаний, занявшей самый большой столик. Они что-то праздновали, громко смеялись и радовались жизни, чем невероятно раздражали тех, кому не так повезло в эту декабрьскую субботу. Вон, к примеру, того парня, дрожащими руками подносящего бутылку пива к сальным губам и шарящего глазами по полураздетым девушкам.

Поморщившись от отвращения, Робин отвела глаза. Было неприятно смотреть на этого отчаявшегося найти себе пару на выходные молодого человека.

Глаза скользили по толпе народу, и все сильнее росло раздражение. Сейчас, сидя в этом баре, опустошив почти половину бутылки виски, ей казалось странным, что она тратила время на мысли и переживания. Решение казалось очевидным – лучше умереть, чем жить среди этого сброда.

Девушка спрыгнула с высокого барного стула, чуть не упав, и на подгибающихся ногах подошла к столику, за которым сидел Дейв.

– Я согласна, – выдохнула она ему в лицо запахом алкоголя и нечищеных зубов. – Что нужно делать?

Дейв поморщился и, поднявшись из-за стола, отвел ее в сторону.

– Иди домой, проспись. Завтра поговорим.

– Почему завтра? Завтра я могу передумать! И ты сам говорил – времени совсем мало. Сколько у меня есть? Неделя? Две?

– Время еще есть. Немного. Но есть. Главное, успеть за девять дней, – отрезал Дейв и, развернувшись, пошел к своей гитаре. Разговор был окончен.

Девять дней. Всего девять дней…

«Я могу помочь тебе вернуть его… Габриэля».

Не слишком он спешил помочь, этот высокомерный мужлан. Он не нравился ей раньше, ничего не изменилось и теперь. И если бы не мимолетный шанс на то, что он может вернуть единственного человека, ради кого имело смысл жить, – она бы и не подумала даже заговаривать с ним.


***

Чтобы вернуться, надо было правильно выбрать способ умереть. Не подходило ничего, что могло повредить тело. Ни нож в сердце, ни таблетки, ни тем более разбиться в лепешку с высотки. Можно было утонуть, как Габриэль, или… задохнуться.

Робин не любила море, ее страшила одна мысль о том, чтобы чувствовать, как легкие наполняются водой, и она решила сделать все иначе: если нужно умереть, то она готова пройти весь путь.

Пахло деревом и страхом. Девушка старалась дышать глубоко, чтобы успокоить молотящее в грудь сердце. Но стоило ли? Если уже через пару минут оно остановится и, возможно, навсегда. Глаза открывать не хотелось – не хотелось опять уткнуться взглядом в обшитую темно-красной тканью крышку гроба. И кто придумал, что это красиво?

Еще один вдох. Кажется, последний. Зажмуриться посильнее, задержать дыхание и…

Тело Робин Вайсс обмякло, словно сдулось. Пальцы, сжимающие клочок плотной бумаги, разжались, и на белую ткань выпала фотография мужчины. Он улыбался и смотрел куда-то в сторону оливковыми глазами, даже не догадываясь, что за ним наблюдают.

Вопреки ожиданиям, вместо дикой, нестерпимой боли девушка почувствовала, что рассыпается на мелкие частицы, словно на мириады звезд, небывалого наслаждения. Это было лучше самого качественного секса, лучше той единственной дозы какого-то наркотика, скормленного ей на одной из вечеринок еще во времена учебы в институте, лучше вкуснейшего шоколадного фондана с фисташковым кремом и шариком ванильного мороженого, лучше… Ничто в земной жизни не могло сравниться с тем, что почувствовала Робин, умирая.

Это длилось целую вечность. Когда ей казалось, что удовольствие достигло пика, накатывала новая волна, унося в омут блаженства. Она не видела свет – она сама была светом. Она не чувствовала тепла – она сама была теплом. Жаром. Огнем. Сгустком энергии. Словно все удовольствие мира сосредоточилось в ней одной. И имя ей было – эйфория.

Это закончилось так же резко, как и началось. За доли секунды блаженное чувство испарилось, оставив после себя дикую усталость и такое ровное спокойное состояние, какое бывает после изнуряющей тренировки. Не открывая глаз, Робин попробовала пошевелить руками и ногами, до конца не понимая, осталась ли она в своем теле или стала невесомым духом, парящим в воздухе.

– Дергается, – тихий шепот показался истошным криком. И сразу почувствовала, как в ее плечо тычется тонкий теплый пальчик.

– Кто здесь? – застонала Робин, открывая глаза.

Ей не было больно или неприятно. Немного раздражал свет, немного еще вибрировало тело после невероятного удовольствия, немного страшила неизвестность.

Девушка села и огляделась по сторонам. Вокруг были белые стены, слегка поблескивающие от неизвестно откуда сочившегося света. Казалось, свет был повсюду, но его источник было невозможно определить. Она сама сидела на высоком столе, а вверху, прямо над ней, пульсировало фиолетово-красное жерло с оранжевыми и белыми огоньками, напоминающее космический портал в другое измерение. По обе стороны от стола стояли двое – совсем старый мужчина и маленькая девочка не старше пяти лет. Ребенок рассматривал вновь прибывшую с удивлением, свойственным только детям. Переведя взгляд на свое тело, точь-в-точь такое же, в каком она всего несколько минут – или часов? – назад легла в гроб, Робин еще раз пошевелила ступнями.

– Где я? – прозвучало глупо. Еще затуманенный удовольствием мозг отказывался соображать.

– А куда ты стремилась, милая? – улыбнулся старик и погладил ее по руке.

Он выглядел странно. Несмотря на то, что лицо его было все испещрено морщинами, он не казался больным или усталым. Словно молодого еще человека запихнули в дряхлое тело, будто в поношенную рваную одежду. Мужчина был достаточно высок и даже красив – умеют же некоторые стареть как дорогой коньяк. Вопреки ожиданиям, он был облачен не в просторные одежды, а в явно дорогой костюм, сшитый по фигуре. Такой же бесцветный, как и все вокруг.

– Ты умерла. И теперь это твой новый дом, – снова улыбнулся старик, не дождавшись ответа.

– Я… Мне нужно найти кое-кого, – призналась Робин.

– Найти? – он удивленно поднял кустистые брови. – Сюда не приходят, чтобы кого-то найти. Но все равно находят то, что давно искали.

– Мой… любимый умер. И я хочу его вернуть.

– Куда вернуть? – влезла в их разговор девочка. Она была слишком маленькая, чтобы перебивать взрослых, но старик никак не отреагировал, словно для них это было нормально.

– Вернуть к жизни, – отрезала Робин. По привычке хотелось разозлиться, но не получалось. «Чертово спокойствие!»

– К жизни, – задумчиво улыбнулся старик. – А ты уверена, что он захочет этого? И ты… Может, тебе понравится здесь?

– Нет, я хочу назад, – не сдавалась девушка.

– Ну, ты еще ничего не видела. Ты думаешь, тут кого-то держат? Нет. Многие имеют шанс вернуться. Но не у всех есть достаточный повод это сделать. Точнее – ни у кого его нет.

– Я знаю того, кто вернулся, – попыталась спорить Робин. Если бы не это равнодушно-ровное состояние, она бы уже начала переживать. Неужели Дейв обманул? А может… Вместо успокоительного он дал ей какой-то наркотик? И сейчас это все – просто бред?

Это было больше похоже на правду. Загробная жизнь! Какая же она была дура, что поверила ему!

– Ты хочешь рассказать об этом или посмотреть на то, куда попала? – прервал ее размышления старик.

Интерес к ней пропал даже у маленькой девочки. Она нетерпеливо дергала старика за рукав и все время оглядывалась на дверь.

– Я хочу найти Габриэля. И мы уйдем отсюда, – упрямо повторила Робин и спрыгнула со стола.

Ощущения в теле казались странными. Она практически его не чувствовала, не понимая, идет она или парит по воздуху, такой она сама себе казалась легкой. Они втроем вышли в коридор, прошли до прозрачного лифта и поехали куда-то вниз.

Двери лифта распахнулись, и перед взором Робин предстал абсолютно бесцветный мир. Лобби здания, в котором они находились, нельзя было назвать красивым или уродливым. Оно было никаким. Почти прозрачным. Людей здесь было больше, чем в баре у Митча в пятницу вечером. Кто-то спускался по лестницам, кто-то, как и Робин, выходил из лифтов. Все новички шли в сопровождении одного или двоих сторожилов и очень выделялись на их фоне – они были еще пропитаны цветом, не успев растерять его в этом бесцветном мире.

На улице было то же самое – полупрозрачные предметы и люди. И только растущие тут и там цветы и растения слепили яркими красками,

– Как красиво, – не сдержалась Робин. Она не могла отвести глаз от пышного розового куста прямо у входа. Листочки казались живыми и трепетали, хотя ветра не было и в помине. Старик ухмыльнулся и покосился на девочку.

– Я же говорю – отсюда никто не уходит, – прошептал он.

Его слова отрезвили Робин. Она вспомнила, зачем пришла сюда. И времени любоваться красотами окутавшего ее мира не было.

– Вы должны мне помочь. У меня… мало времени!

– Тут нет времени, дитя мое.


***

Загробная жизнь обволакивала, словно теплый плед в дождливый нерабочий вторник, а окружающие краски природы на фоне бесцветных домов и людей добавляли неги, почти как стакан горячего какао с зефирками. Окунувшись в новую реальность, куда ее вынесло прямо из обитого темно-красной тканью гроба, Робин только и могла, что с недоумением оглядываться по сторонам, каждый раз удивляясь тому, на что решают потратить свою вечность некоторые из живших ранее.

Казалось, в этом раю, в этом спокойствии, нельзя было заниматься ничем другим, как наслаждаться той гармонией, которую даровало людям благословенное отсутствие эмоциональных порывов. Никому не надо было ходить на работу – все необходимое взял на себя Вселенский Разум, а может, искусственный интеллект, – и все занимались только тем, что хотели и любили сами. Или к чему попросту привыкли.

Несколько раз девушка встречала на улицах художников, рисующих прохожих и открывающиеся урбанистические пейзажи, замешивая слишком едкие краски в попытке показать, как они видят этот бесцветный мир. Картины оживали, поражая либо своей несуразностью, либо гениальностью. Но грань была настолько тонка, что ты никогда не смог бы до конца понять, нравится тебе то, что ты видишь, или нет. Рядом с художниками часто можно было видеть озадаченных нахмуренных молодых и старых людей, склонившихся в три погибели над невесомыми ноутбуками и стучавших по клавиатуре с таким остервенением, что хотелось обойти их стороной подальше. Они писали замысловатые истории, заполоняя новым сочетанием букв цифровое пространство, до которого никому не было никакого дела. Практически не общаясь между собой, творческие люди держались рядом, вместе, словно их тянуло друг к другу.

Люди науки и новейших технологий, напротив, предпочитали запираться в высотках, образуя жужжащий целыми днями улей. С остервенением они вгрызались в исследования и старинные трактаты, пытаясь сотворить из них что-то новое и понять устроение этого мира. Им было некуда спешить – время застыло и больше не существовало, но, боясь остановиться хоть на минуту, они замуровывали себя в лабораториях.

Но сложнее всего приходилось тем, кто привык прожигать свою жизнь в бесконечной гонке за материальными ценностями. Этот новый мир стирал границы и убирал ограничения. Каждый мог просто пойти и взять то, что ему нужно, не прилагая особых усилий. Но разве был в этом кайф? Разве было в этом удовольствие, если тебе не перед кем было кичиться своими успехами? Некоторые из них не выдерживали и уходили в добровольное заточение в небольших, не больше десяти квадратных метров, квартирках. Другие пускались в другие крайности и выпускали наружу все потаенные мысли, которые стояли за желанием купить новую машину, квартиру, яхту и дачу побольше: те, кто хотели власти, упивались ей, находя себе жертву и бесконечно долго измываясь над ней, а те, кто жаждали любви, пускались в настоящие оргии, больше похожие на пиршества времен Калигулы, чем на бесцветный райский загробный мир.

Прошло уже два дня. Робин жила в квартире, слишком похожей на ее собственную, где почти не появлялась, – слишком манила эта новая жизнь, чтобы оставаться в стороне. Прямо у ее дома нашелся бар, почти такой же, как у Митча. Да нет – он был точной его копией! И даже бармен, мужчина лет сорока, так же равнодушно подливал новую порцию чистого виски.

Робин не забыла про то, зачем пришла сюда. Она ждала, пока этот медлительный старик, который встретил ее и проводил в новый мир, вернется и расскажет, где искать того, кто при жизни носил имя Габриэль Хартман. Но слишком невыносимо было сидеть в четырех стенах, чтобы отказаться от бесплатного чистого виски, на мгновение дарующего то незабываемое чувство эйфории, с которым люди вторгались в этот мир, не давая побочных эффектов в виде тошноты, похмелья и жутчайшей головной боли.

Сколько дней у нее еще в запасе? Оставалось только догадываться. Здесь, в этом бесцветном мире, время текло как-то по особенному, совсем не успевая за той бесконечной гонкой, в которую пускаются все без исключения люди с самого рождения.

На третий день рано утром раздался звонок, и уже через секунду в дверях стояла маленькая девочка – та самая, уже знакомая ей. Ее темные прямые волосы блестели самым темным оттенком черного и казались ничем. Пустотой.

– Привет, – настороженно пробормотала Робин, не поднимаясь с дивана, на котором уснула ночью, вернувшись из бара.

– Привет. Я принесла тебе то, что ты просила. Дедушка велел.

Девушка подскочила на ноги, в два шага подскочила к незваной гостье и выдернула из маленьких пухлых пальчиков фотографию. На ней мужчина с оливковыми глазами сидел прямо на песке, придерживая желтую доску для серфинга. Солнце играло у него в глазах, делая их почти прозрачными, и подсвечивало ровный ряд белых зубов. Загорелая кожа блестела от воды, а на плечах собрались островки морской соли. Можно не сомневаться – он был по-настоящему счастлив в этот миг.

– Когда изображение на фото исчезнет, значит, ты опоздала…

Впервые с того момента, как Робин сделала тот последний вдох, она почувствовала, как колотится сердце. Как волнение волнами растекается под кожей. Немного щекотно, но приятно. Такие неоцененные при жизни эмоции здесь сбивали с ног и кружили голову похлеще любого вещества, изменяющего сознание.

– Что с тобой? – девочка, ее звали Кэндис, смотрела с любопытством. Если можно было так назвать это ровно-равнодушное выражение лица с едва заметным блеском в глазах.

– Ничего, – Робин нервно вдохнула. Как объяснить то, что она чувствовала, этой невинной крошке? Она все равно не поймет… Никто не поймет, если не спускался в саму Преисподнюю только за тем, чтобы получить пусть маленький, но шанс вернуть своего любимого к жизни.

– Понятно. Ищи его там, – без перехода выпалила Кэндис и тут же нырнула в полумрак коридора.


***

Плотная глянцевая бумага чуть подрагивала в руке Робин, когда она залпом допивала второй стакан виски, сидя в баре, так похожем на заведение Митчела Броуди. Было слишком рано для того, чтобы заливаться опять алкоголем, но кого это волновало в этом мире, где не было понятия «будни» и «выходные» и почти стирались границы между ночью и днем. Тут яркость света не зависела от солнца. Тут все вокруг источало свет и в то же время приглушало его, если того требовал настрой собравшихся в одном месте людей.

Вот и сейчас в баре было почти темно. Настолько, что не видно равнодушного бармена и его вечно чуть влажного полотенца, которым он протирал чистые стаканы.

– Вы сегодня рано. – Робин вздрогнула. Он впервые заговорил с ней, но лучше бы не делал этого. Голос, глухой и низкий, звучал зловеще и даже угрожающе. И он это знал. – Не бойтесь. Я не обижу. Я смотрю, вы сегодня в компании.

Бармен кивнул фотографию в руке посетительницы. Это прозвучало саркастически, но, глядя в его серьезные глаза, Робин не решилась выругаться, хоть пару крепких, как виски у нее в стакане, слов вертелось на языке.

– Да… Это мой друг. Мне… мне нужно найти его. И, кажется, у меня очень мало времени.

Опять захватила волна чувств. В этот раз она была чуть слабее, и девушка испугалась того, что начинает превращаться в этих бесцветных равнодушных людей, которым требовалось прикладывать так много усилий для того, чтобы хоть что-то почувствовать. Иначе зачем бы они сидели до красных глаз перед мольбертами или барабанили по клавиатуре, стирая пальцы до мозолей. Зачем бы запирали себя в больше похожие на клетки квартиры и пускались в разнузданные оргии. Не было никакой другой причины, кроме как хоть на мгновение почувствовать хоть что-нибудь. Маленькое движение эмоций. Шевеление души где-то в районе желудка.

– Это просто. Идите в то место, где он был счастлив, – пожал плечами мужчина, потеряв к ней интерес.

– Легко сказать. Я не знаю, где было сделано это фото, – пробормотала Робин.

Он на миг застыл и, прищурившись, рассматривал ее, стараясь хоть чуть-чуть разогнать царивший в помещении полумрак. Подойдя чуть ближе, он оперся руками о барную стойку и так близко наклонился к ее лицу, что девушка невольно задрожала, не решаясь отпрянуть назад.

– Если вы не были с ним в его самый счастливый момент, что вы делаете здесь? – голос звучал резко и даже грубо. На миг показалось, что он может даже ударить.

– Кто сказал, что это самый счастливый момент? – возразила девушка. – Я же сижу с вами вместо того, чтобы быть с ним.

Бармен засмеялся, отстранился и, взяв бутылку, подлил ей в стакан чистого виски.

– Мне кажется, вам стоит задуматься над этим.

– Ваши намеки неуместны. И неприятны. Делайте свое дело. Вас, кажется, сюда не разговаривать поставили.

– Поставили? – снова заразительный и в то же время обидный смех. – Меня никто не ставил. Тут каждый делает только то, что хочет. И вы сидите здесь вместо того, чтобы искать своего принца на желтом серфе.

– Я просто не знаю, куда мне идти! – Робин сорвалась на крик. Не хотела, не любила этого, но не сдержалась. И так неприятно вдруг стало от осознания, что сильнее чувства ее любви к Габриэлю могла быть, пожалуй, только ненависть к людям, раз вызвала такие бурные эмоции.

Мужчина ничего не ответил. Лишь презрительно поморщился, глядя на нее, и отвернулся.

Дальше находиться в этом баре желания не было. Выйдя на улицу, Робин огляделась по сторонам, пытаясь найти хоть какие-то указатели, способные привести ее на берег моря. Но ничего, кроме бесконечных бесцветных высоток и разбавляющих эту невзрачную картину деревьев, видно не было. Несколько людей вышли из соседнего здания и пошли куда-то, неспешно перекидываясь словами. Это было несколько странно – тут редко кто общался между собой большими компаниями. Видимо, избавившись от необходимости быть причастным к какой-то социальной группе, чтобы выжить, люди, наконец, делали осознанный выбор в пользу одиночества.

Не придумав ничего лучше, Робин пошла вслед за ними – все равно не знала, что делать. Может, они смогут помочь?

– Эй, ты что, следишь за нами? – молодой парень в очередной раз обернулся, услышав шаги плетущейся позади девушки, и нахмурился. – Тебе что нужно?

От такой грубости Робин растерялась. Бармен казался ей редким исключением среди равнодушных, но не отказывающих в помощи людей. Хотя откуда ей было это знать, если круг ее общения ограничивался малышкой Кэндис, чудаковатым стариком и этим мужиком, разливающим виски.

– Я не слежу. Я…

– Новенькая, что ли? – хмыкнул парень и остановился, махнув рукой друзьям, чтобы они не ждали его. Но они и не собирались – никто даже не обернулся, когда тот заговорил с незнакомкой на улице.

– Ага, – кивнула Робин и покосилась на фотографию, которую все еще сжимала в чуть дрожащих пальцах. Краски, еще достаточно яркие, давали надежду на то, что она успеет…

Проследив за ее взглядом, молодой человек протянул руку, вопросительно глядя на девушку: «Можно?».

– Твой? – усмехнулся он, разглядывая фотографию.

– Его зовут Габриэль, я…

– Не знаю такого. И ты его тут не найдешь.

Снимок перекочевал обратно в руки Робин. Незнакомец хотел было развернуться и убежать догонять своих друзей, но что-то его остановило. То ли несчастный умоляющий взгляд сыграл свою роль, то ли просто стало немного скучно.

– Ты не знаешь, как его искать, да? Почему тебе не объяснил ничего тот, кто принес тебе это фото?

– Не знаю, – Робин пожала плечами и лишь сильнее стиснула снимок в руках. Она готова была умолять этого незнакомца о помощи.

– Не повезло. – Он пожал плечами, помолчал и продолжил: – Тут редко ищут кого-то. Обычно, если людей связывает что-то там, в земной жизни, они встречаются здесь. Конечно, если хотят этого.

– Но я хочу! Я за этим сюда…

Оборвав фразу на полуслове, Робин закусила губу. Она была не уверена, что нужно рассказывать этому незнакомому молодому человеку о своих планах вернуться. Мало ли…

– Ты что, решила умереть за… него? – догадаться было нетрудно, и он, конечно, догадался сам. И впервые в его глазах мелькнул настоящий интерес. – Такой ненормальной я еще не встречал.

Слова рвались наружу, но Робин держалась, как могла. Пожалуй, даже при жизни она не испытывала такую злость. Но он был ей нужен – очень нужен. А значит, стоило потерпеть.

– Ладно, не кипи. Я не знаю, как тебе помочь. И никто не знает.

– Никто? – Внутри похолодело. Неужели она зря решилась лишиться жизни ради… Ради чего?

– Никто. – Парень пожал плечами и посмотрел в ту сторону, куда ушли его друзья. Их уже не было видно. – Тут никто никого не ищет. Просто находит. Самое лучшее, что ты можешь сделать, довериться чувствам. Может, узнаешь о себе и о своем этом…

– Габриэле…

– Да все равно. Узнаешь много нового.

– Ты уже второй человек, кто мне это говорит, – пробормотала Робин.

– Думаешь, это совпадение? – хмыкнул он и, развернувшись, пошел к тому зданию, из которого они совсем недавно вышли.

– А можно мне с тобой?

Девушка еле поспевала, семеня рядом. Она сама не знала, почему вдруг захотелось пойти за ним. Может быть, потому, что он был единственным более или менее знакомым в этом странном мире? И он сказал – следуй за своими чувствами. Она так и делала.

Молодой человек ничего не ответил и даже не оглянулся на нее. Войдя в высокое, как и все другие в этом районе, здание, он быстрым шагом подошел к лифту и, дождавшись, когда откроются двери, пропустил ее вперед.

– Кристиан. Мое имя.

– Робин, – улыбнулась девушка.

– Понятно.

Из лифта выходили молча и также молча шли по коридору, уставленному кадками с живыми растениями с темно-красными листьями – яркие пятна в бесцветном сером пространстве, так похожие на обивку крышки гроба.

– Интересно, тут только живые растения имеют цвет. Как же тогда рисуют красками художники на площадях? – спросила Робин, не надеясь на ответ.

– Натуральные краски. Ничего необычного, – пожал плечами Кристиан и вошел в дверь в самом конце коридора.

Робин последовала за ним. Стены вокруг были оклеены обоями с витиеватыми черно-белыми узорами, больше подходящими для великосветских гостиных, чем для этого сомнительного заведения. В практически кромешной темноте, разрываемой, словно молниями, вспышками фотокамер, сложно было что-то рассмотреть, но увиденное поражало.

Огромное помещение делилось на зоны, разделенные между собой лишь толпившимися вокруг людьми. Где-то стояли широченные, метра в два, кровати, на которых извивались обнаженные тела, где-то – деревянные щиты с привязанными к ним истерзанными людьми, едва прикрытыми лохмотьями одежды. Чуть в стороне стояли столы, ломившиеся от еды, и совсем молодые, худенькие до костей девчонки запихивали в себя килограммы деликатесов под улюлюканье зевак. В другом конце комнаты устроили настоящую пыточную, и сейчас от боли корчились три непонятного пола и возраста человека, изрезанные до такой степени, что, казалось, мясо вот-вот спадет на пол, как говяжий тартар. Останется только приправить его яичным желтком и подать на стол, где с таким удовольствием до заворота кишок нажирались молодые девчонки.

Кристиан уверенно шел вперед, туда, где у окна, зашторенного совершенно черными шторами, был установлен бар. Робин едва поспевала за ним, боясь себе признаться, что увиденное не только пугало, но и странно возбуждало. И особенно остро чувствовалось сейчас желание выпить пару стаканов виски и, желательно мучаясь от спазмов в желудке и головокружения, завалиться спать.

– Водку будешь? – крикнул Кристиан и, не дожидаясь ответа, протянул ей стопку с бесцветным содержимым.

Выпив залпом обжигающую пищевод жидкость, больше похожую на чистый спирт, Робин закашлялась. Захотелось есть. И покурить, чего она не делала все с тех же забавных лет в институте.

Словно прочитав ее мысли, Кристиан подтолкнул девушку ближе к барной стойке и щелкнул зажигалкой, кивнув на пачку сигарет, лежащую рядом.

«Довериться чувствам», – пронеслось в голове. И тут же стало все равно. На людей, творящих какие-то немыслимые вещи прямо у нее за спиной, на фотографию, которую она все еще сжимала в руке, боясь выронить и потерять, на молнии фотовспышек. Мир сузился до скрученного в бумагу табака и дыма, ласкающего обожженное водкой горло.


***

– Ты слишком напряжена, расслабься, – смеялся Кристиан, стараясь перекричать шум толпы и щелкающих, словно затворы автоматов, фотоаппаратов.

Он стоял почти обнаженный у огромного деревянного щита. Через секунду его руки и ноги уже привязывали веревками, растягивая до такой степени, что хрустели суставы. Нечего было и думать о том, чтобы сбежать, но он этого и не хотел.

Робин глотала все происходящее жадными глазами, как остывшую жареную картошку с луком дома у Дейва в тот день, когда он предложил ей умереть за любовь. Она не помнила, зачем оказалась здесь, не понимала, что должна делать. Остановить это безумие или дать продолжать – такого вопроса даже не стояло. И стыдно, и страшно было признаться себе, что нестерпимо хочется увидеть продолжение. Словно тот ее взгляд, который отпугивал людей, давно жаждал именно этого. Именно это ей хотелось увидеть, но все никак не представлялась возможность.

Эти мысли были в новинку. Возможно, где-то в подсознании и теплилась всегда какая-то особая нелюбовь к людям и жажда расправы, но кроме слишком выразительных глаз, приоткрывающих щелочку в глубины ее души, ни она, ни кто-то другой не могли бы никогда сказать, что в этой девушке прячется настоящий монстр. Дремавший до тех самых пор, пока его не спустили с цепи.

«Довериться чувствам».

Истошный крик Кристиана вырвал ее из мыслей. Тягучий, словно засахаренный мед, гул зала померк перед той болью, которую испытывал молодой человек, тело которого резали тончайшими лезвиями несколько молодых человек.

Кто-то всунул в руки Робин острый нож и подтолкнул вперед. Застыв как вкопанная прямо перед Кристианом, девушка не могла оторвать глаз от истерзанного тела.

– Давай, Бобби, – почти визжал молодой человек, привязанный к щиту.

«Бобби». Ее имя склоняли по-разному. И Роб, и Ро, и – самое приятное – Биби. Но Бобби ее называл только один человек…

Ее отец. Жуткий подонок, если верить словам матери. Он никогда не трогал свою дочку – некогда было. Пока Робин не исполнилось двенадцать, Питер Вайсс редко появлялся дома – зарабатывал где-то далеко на севере неплохие деньги, которые его семья никогда не видела. Все уходило на сберегательный счет. Даже на дни рождения девочка не получала ничего, кроме поздравления по телефону осипшим голосом, почти неразличимым в шуме телефонной связи. И лучше бы так и продолжалось, несмотря на вечные стенания изнывающей от одиночества и обиды матери, не гнушающейся редкими интрижками, которые даже не пыталась прятать. Она и не представляла, насколько это было фальшиво, все эти ее жалобы, учитывая, с каким радостным возбуждением она провожала своего мужа.

Питер Вайсс вернулся домой, решив, что с него достаточно, и тут же понял, что жить с озлобленной на него женщиной и выросшим без его внимания ребенком – то еще удовольствие. Первые два года он отстаивал свои позиции, как мог, пуская в ход кулаки и внезапно прорезавшийся бас, выгоняя дочь из дома на целую ночь, стоило ей хоть немного нарушить комендантский час, и проявляя поистине извращенную фантазию в способах показать, кто в доме хозяин. Сначала он притащил жуткого вида пса, не реагировавшего на слова никого другого, кроме его самого. Потом разнес половину дома, решив сделать самостоятельно ремонт, переделав все, включая стены. Все чаще в гостях стали появляться его друзья – сомнительного вида мужики, не гнушающиеся ухватить подросшую Робин за задницу, когда та старалась незаметно сбежать из дома. Куда угодно, лишь бы не слышать истеричный визг матери и издевательский смех отца и его друзей.

Да, Питер Вайсс не обижал свою дочь. Никогда не поднимал на нее руку. И даже начал дарить дорогие подарки, когда вернулся с заработков домой. Но в то же время он сделал, пожалуй, все, чтобы в ее душе назрела, словно гнойный фурункул, ненависть к людям.

Выкинув руку вперед, Робин воткнула лезвие в бедро Кристиана. Оно вошло в плоть, словно в мягкое масло, и уперлось в кость. Разжав пальцы, девушка не отрывала взгляда от исказившегося от боли лица Кристиана, боясь посмотреть вниз. Она могла поклясться, что слышала, как капает горячая кровь на покрытый затертым линолеумом пол, что улавливала ее запах, отдающий железом. И даже под пытками не решилась бы сказать о том, что чувствовала.

Она была опустошена. Словно после долгого-долгого дня снимаешь, наконец, слишком узкие туфли на высоких каблуках, и все мысли растворяются. И все, что можешь чувствовать, – невероятная свобода и пульсация в уставших ступнях. До Робин вдруг дошло, что всю свою жизнь она смотрела на своего отца глазами матери – несчастной женщины, запершей себя в семейных узах и обещаниях, которые не смогла сдержать. И любила его постоянные отлучки – нравилось то чувство радости, какое бывает только если сильно соскучиться по человеку. Какое она чувствовала каждый раз, встречая Габриэля после разлуки…

Стоящие вокруг люди бесновались. Количество алкоголя и наркотиков зашкаливало, растворяя их души и оставляя только инстинкты, каких не должно быть у тех, кто перешагнул черту жизни и смерти и доверился бесконечности.

Эта мысль отрезвила Робин, и девушка, вырвавшись из плотного кольца зевак, вернулась к барной стойке, к привычному виски и дерьмово пахнущей сигарете.


***

Проснувшись на незнакомой широкой кровати, Робин испуганно села, подтянув к груди ноги. Рядом спал новый знакомый, Кристиан, и от одного его вида вдруг захотелось провалиться на месте. Хорошо еще, что она была полностью одета, а значит, вряд ли между ними что-то было. Да и сложно было бы забыть что-то подобное в этом мире, где нельзя даже нормально пострадать от похмелья. А как этого не хватало!

– Привет, – пробормотал Кристиан в подушку, не открывая глаз. Почувствовал, что она не спит.

– Привет, – ответила Робин.

– Отпустило немного?

– Прости? Ты о чем? – удивленно покосилась на него девушка.

– Ну, ты, кажется, почувствовала определенную прелесть в том… Чем мы вчера занимались.

– Не говори о том, чего не знаешь, – буркнула Робин.

Кристиан лежал, с легкой улыбкой на лице разглядывая эту странную новенькую. Она еще трепыхалась, как только что пойманная в силки птица, толком не понимая, куда попала. И было забавно наблюдать за тем, как она познает этот новый для нее мир.

– Ладно. Как скажешь. Но было не похоже, что ты помнишь о том красавчике с фотографии? Забыла? – хмыкнул молодой человек и перевернулся на спину, потягиваясь, словно дикий кот. В отличие от нее он был полностью обнажен, и лишь тонкая простыня прикрывала его тело.

Робин нахмурилась. Пока она ела вкуснейший в жизни стейк, так слабо прожаренный, что кровь сочилась из мяса и текла по подбородку – первый раз она рвала мясо зубами, наплевав на правила приличия в виде вилки с ножом, – Кристиан ушел к тем ненормальным, резавшим друг друга до истошных криков. А потом…

«Довериться чувствам».

Но сейчас его истерзанное ночью тело выглядело абсолютно нормально: ни царапин, ни шрамов, ни свежих порезов. Да и стоило ли ожидать иного в мире, где в твоем распоряжении была целая вечность.

И этот мир начинал ей нравиться.

– Не забыла, – буркнула девушка, отводя взгляд от идеально плоского живота своего нового знакомого. – Но вряд ли твой совет мне поможет.

– Мой совет?

– Довериться чувствам, – вздохнула девушка.

– Смотря, что тебе нужно. Вот они – твои истинные желания. Которые зудят так сильно где-то на подкорке, что, если бы не череп, ты бы терзала свой мозг, расчесывая ногтями, пока он не превратится в кашу. Они, эти желания, не обманут. – Кристиана явно забавляла эта ситуация. И ее слегка краснеющие от одного взгляда на него щеки, и смятение во взгляде, когда она думала над его словами. Она была слишком юна для их мира, новичок! И наблюдать за ней было, пожалуй, интереснее, чем истязать себя чудовищными пытками.

– Не обманут, – девушка ухмыльнулась, поднялась с кровати, подошла к окну и, кажется, перестала дышать.

Прямо перед ней, на расстоянии пары кварталов от дома, в котором недовольные вечностью души устраивали дикие оргии, растянулась гладь бирюзового моря.


Загрузка...