Умирающее общество и Анархія

Глава XI Патріотизм

Понятія о семьѣ, религіи, собственности, власти выдѣлялись понемногу из всей совокупности человѣческих понятій и постепенно принимали все болѣе и болѣе опредѣленный характер; вмѣстѣ с тѣм, по мѣрѣ того как эти понятія выяснились, они проходили, каждое в отдѣльности, свой особый цикл развитія и воплощались в существованіи особых сословій, имѣющих каждое свое назначеніе и свои привиллегіи.

Одним из первых выдѣлилось, развилось и получило повсюду преобладаніе сословіе военное; даже там, гдѣ ему приходилось уступить первенство духовному сословію, это послѣднее пользовалось собственно лишь почетным главенством, в сущности же именно военное сословіе давало возможность тѣм, кто стоял у власти, удержать ее в своих руках, именно оно выбирало тѣх номинальных или дѣйствительных вождей, в которых сосредоточивалась вся сила привиллегированных сословій.

Во всѣх этих столкновеніях интересов понятіе патріотизма играло очень незначительную роль. Различныя группы и племена, а затѣм, уже в историческое время — различные города, боролись друг с другом; затѣм, одни народы стали стремиться поработить других, и появилось различіе между національностями; тѣм не менѣе понятіе о патріотизмѣ было еще очень неясным и неопредѣленным. Только в очень близкое к нам время мы видим, как оно зародилось и опредѣлилось и как оно скоро стало выше и королей, и священников, и воинов, обратив их всѣх в своих слуг, в служителей новой религіи.

Во Франціи идея патріотизма, точно также как и идея законности, проявилась во всей своей силѣ в 1789 году. Это было геніальное изобрѣтеніе буржуазіи: она замѣнила авторитет божественнаго права авторитетом націи, представила его в глазах рабочих как совокупность всѣх прав и заставила их защищать новый порядок вещей, внушив им, что они борятся за защиту своих собственных прав. В самом дѣлѣ, нужно имѣть в виду, что понятіе об отечествѣ, о націи, как говорили тогда, было скорѣе понятіем о народѣ, о его правах и его учрежденіях, чѣм о самой территоріи. Только впослѣдствіи, под вліяніем различных причин, патріотизм сузился и измельчал до такой степени, что теперь он означает исключительно любовь к извѣстной территоріи, совершенно независимо от населяющих ее жителей и от существующих на ней учрежденій.

Но каково бы ни было содержаніе этой идеи, буржуазіи было в высшей степени выгодно развивать и поддерживать ее, чтобы в концѣ концов превратить ее в род религіи, под защитой которой она могла бы удержать в своих руках власть, уже сильно подвергавшуюся критикѣ. Защита территоріи была во всяком случаѣ очень удобным предлогом для сохраненія арміи, нужной для поддержанія ея привиллегій, а общее благо — неопровержимым аргументом для того, чтобы заставить содѣйствовать тому же самому и рабочих. К счастью, критическая мысль развивается и расширяется с каждым днем; человѣк уже перестает довольствоваться словами и хочет знать, что они означают. Даже если ему не удается достигнуть этого сразу, он во всяком случаѣ умѣет уже накоплять в своей памяти запас фактов, из которых он затѣм дѣлает логическіе выводы.

Что, в самом дѣлѣ, значит слово «отечество», если мы оставим в сторонѣ естественное чувство любви к семьѣ и близким и привязанность к своей странѣ, зависящую от привычки жить в ней? Для большинства из тѣх, которые рискуют жизнью в разных войнах, не зная даже их причин, и несут на себѣ всю тяжесть их, и как рабочіе и как солдаты, это слово не заключает в себѣ, кромѣ этого, ровно ничего. Будет ли война удачной, или неудачной, их положеніе от этого нисколько не измѣнится. Окажутся ли они побѣдителями или побѣжденными, они все равно не перестанут быть вѣчно эксплуатируемыми вьючными животными, над которыми буржуазія всѣми средствами стремится удержать свое господство.

Посмотрим, в каком смыслѣ употребляют это слово тѣ, которые больше всего говорят о любви к отечеству. «Отечество», говорят они, «это — земля, территорія, принадлежащая тому государству, подданными котораго мы состоим». Но вѣдь границы государств произвольны и опредѣленіе их зависит по большей части от исхода войн; политическая группировка стран не всегда была такой, какой мы видим ее теперь, и если завтра нашим эксплуататорам захочется начать между собою войну, то какое-нибудь одно сраженіе может вновь заставить часть страны перейти под власть другого государства. Да развѣ не так происходило дѣло и всегда? В рядѣ войн различныя страны присвоивали себѣ тѣ или другія провинціи, опредѣлявшія их границы, затѣм теряли их и вновь завоевывали, так что патріотизм этих провинцій переходил то на одну, то на другую сторону и состоял только в том, чтобы сегодня бороться под одним знаменем, а завтра — под другим, сегодня убивать своих вчерашних союзников и сражаться рядом с завтрашними врагами. Это — первое доказательство нелѣпости патріотизма.

Да и что, вообще, может быть произвольнѣе границ? На каком основаніи люди, живущіе по ту сторону какой-нибудь воображаемой линіи, составляют другое государство, чѣм тѣ, которые живут по эту сторону? Произвольность этого так очевидна, что для объясненія дѣленія народов на различныя націи обращаются теперь к понятію о расѣ. Но и это не имѣет никаких серьезных основаній, потому что каждая из существующих національностей представляет собою результат смѣшенія многих рас, очень различных между собою, не говоря уже о том, что постоянно развивающіяся и все болѣе и болѣе тѣсныя международныя сношенія ведут к постоянным скрещиваніям.

Если стать на эту точку зрѣнія, то прежнее дѣленіе Франціи на провинціи окажется, пожалуй, болѣе логичным, потому что в нем все таки принимались в соображеніе этническія особенности населенія; но теперь и это уже не может имѣть значенія, потому что человѣчество все больше и больше объединяется, и различныя народности постепенно сливаются между собою; остаются только различія, зависящія от условій среды и климата и слишком глубокія для того, чтобы вполнѣ исчезнуть.

Но что еще нелѣпѣе, так это то, что большинство людей жертвует своею жизнью в борьбѣ с другими людьми, на которых им указывают как на врагов, но которых у них нѣт никаких особых причин ненавидѣть, ради защиты или завоеванія земли, которая им не принадлежит и не будет принадлежать. Она составляет собственность небольшого меньшинства тунеядцев, и эти собственники спокойно сидят у себя дома в полной безопасности, в то время, как рабочіе самым безсмысленным образом рискуют своею жизнью, отнимая с оружіем в руках землю, которая послужит только для того, чтобы дать эксплуататорам возможность еще больше их эксплуатировать.

Мы уже говорили о том, что собственность не принадлежит по праву тѣм, в чьих руках она находится: воровство, грабеж и убійство, прикрытыя громкими названіями завоеваній, колонизаціи, цивилизаціи, патріотизма, сыграли в этом переходѣ немаловажную роль. Мы не будем возвращаться здѣсь к вопросу о происхожденіи собственности, но скажем только одно: если бы рабочіе были разумнѣе, то вмѣсто того, чтобы идти на войну защищать территорію, принадлежащую другим, они прежде всего отдѣлались бы от своих собственных правителей и эксплуататоров, затѣм предложили бы сдѣлать то же самое всѣм остальным рабочим, к какой бы національности они не принадлежали, и соединились бы всѣ вмѣстѣ для общаго производства и потребленія.

Земля достаточно велика, чтобы прокормить всѣх, и не недостаток мѣста, не недостаток пищевых продуктов вызывает кровавыя войны, в которых тысячи людей убивают друг друга ради славы и выгоды небольшого меньшинства; наоборот, именно эти безобразныя войны, вызванныя правительственными соображеніями, тщеславіем или торговой конкурренціей крупных капиталистов, раздѣлили людей на націи; в средніе вѣка онѣ же служили причиной чумы и голода, уносивших тѣх, кто оставался в живых.

Но тут мы слышим возраженія буржуазных шовинистов: «Но вѣдь если у нас не будет арміи, нами завладѣют другія державы, которыя истребят нас или поставят в еще худшія условія, чѣм тѣ, в которых мы живем теперь», а нѣкоторые говорят даже, совершенно не замѣчая сами, что становятся на патріотическую точку зрѣнія: «Мы вовсе не патріоты; мы вполнѣ признаем, что существующее распредѣленіе собственности дурно и что общество требует преобразованій, но согласитесь, что Франція идет во главѣ других по пути прогресса, и дать ее разбить — значит допустить шаг назад; представьте, что ее побѣдит какое-нибудь деспотическое государство: конец тогда ея свободѣ!»

Мы, конечно, не имѣем в виду давать здѣсь какую-нибудь программу дѣйствій для анархистов на случай войны: их поведеніе будет зависѣть от обстоятельств, от состоянія умов и от массы других условій, предвидѣть которых мы не можем; здѣсь мы разсматриваем вопрос только с точки зрѣнія логики, а логика говорит нам одно: раз войны предпринимаются исключительно в интересах наших эксплуататоров, нам не слѣдует в них участвовать.

Мы уже видѣли, что, каков бы ни был источник власти, тот, кто ей подчинен, всегда остается рабом; вся исторія пролетаріата служит наглядным доказательством того, что «національныя» правительства, нисколько не стѣсняясь, стрѣляют в своих «подданных», если послѣдним вздумается потребовать себѣ нѣкоторой свободы. Не больше этого могут сдѣлать и иностранные эксплуататоры: нашим врагом всегда будет тот, кто нами управляет, к какой бы національности он не принадлежал.

Каким бы предлогом ни прикрывалась война, в основаніи ея всегда лежит буржуазный интерес: ведутся ли споры из-за политическаго преобладанія, торговых договоров или присоединенія колоній, дѣло идет всегда о выгодѣ привиллегированных классов — правителей, купцов или промышленников. И когда наши современные французскіе республиканцы хвалятся тѣм, что их войны ведутся не из-за династических интересов, потому что королевская власть смѣнилась республикой, то они просто морочат нам голову: как будто бы для рабочаго есть какая-нибудь разница в том, что династическіе интересы замѣнились классовыми!

Будем ли мы побѣдителями или побѣжденными, мы все равно будем платить налоги и голодать во время безработицы, а в старости — умирать на улицѣ или в больницѣ. С какой же стати буржуа хотят, чтобы мы интересовались их распрями? что могут онѣ нам дать?

Что же касается боязни ухудшенія положенія и остановки прогресса в случаѣ, если какое-нибудь государство исчезнет, то она доказывает только непониманіе современных международных отношеній и международнаго распространенія идей. Можно раздробить націю, разбить ее на части, отнять от нея ея названіе — и все-таки, если только ее окончательно не истребят, ея внутренней сущности измѣнить будет нельзя, потому что она зависит от характера, темперамента и природы всѣх вошедших в состав ея рас. Что же касается тѣх — дѣйствительных или вымышленных — вольностей, которыя якобы составляют нашу привиллегію, то в случаѣ объявленія войны, онѣ были бы немедленно ограничены, соціалистическая пропаганда была бы запрещена, правительственная власть перешла бы в руки военных и наше положеніе оказалось бы нисколько не лучшим, чѣм при каком угодно самодержавіи.

Итак, рабочему война не может дать ничего: для нас с ней не связано никаких интересов и нам нечего защищать, кромѣ собственной жизни, а для этого лучше всего не рисковать ею самым нелѣпым образом ради выгоды наших правителей и эксплуататоров. Для буржуазіи война, конечно, выгодна: она позволяет ей держать постоянное войско для защиты существующих учрежденій против народа, она дает ей возможность сбывать свои продукты и открывать, при помощи пушечных выстрѣлов, новые рынки; и вот она подписывается под необходимыми для войны займами, а затѣм оказывается, что мы, рабочіе, должны за это платиться. Пусть дерутся сами, если хотят: нас это не касается. Да кромѣ того, если бы мы восстали, если бы буржуазным привиллегіям дѣйствительно стала грозить опасность, мы очень быстро увидали бы, как тѣ самые люди, которые взывают к нашему патріотизму, призывают себѣ на помощь войска своих собратьев-эксплуататоров из других стран — нѣмецкія, русскія, какія бы то ни было. Они похожи на Вольтера, котораго считают своим духовным отцом: он не вѣрил в Бога, но считал, что религія нужна для простого народа; они, точно также, воздвигают границы между своими рабами, но не обращают на эти границы никакого вниманія, если рѣчь идет об их собственных интересах.

Для человѣка, достойнаго этого имени, нѣт отечества, или, вѣрнѣе, оно для него там, гдѣ он борется за право, гдѣ он живет и гдѣ у него есть близкіе люди, но это отечество может распространяться на весь земной шар. Человѣчество не дѣлится на маленькія клѣтки, в каждой из которых сидит человѣк, смотрящій на всѣх других как на врагов; для развитой личности всѣ люди — братья и всѣ имѣют одинаковое право свободно жить и развиваться на нашей планетѣ — достаточно обширной и плодородной, чтобы прокормить их всѣх.

Что же касается ваших условных національных единиц, то рабочіе не могут получить от них ничего и им нечего в них защищать; по какую бы сторону границы случай не заставил их родиться, это не может быть для них причиной взаимной вражды. Вмѣсто того, чтобы убивать друг друга, как они дѣлают теперь, пусть они лучше протянут друг другу руки — через всевозможныя границы — и начнут соединенными усиліями борьбу против своих настоящих и единственных врагов: власти и капитала.