Умный маленький поросеночек

ПЕТУШОК И ТУРЕЦКИЙ СУЛТАН

ила-была на свете бедная женщина. И был у нее петушок. Рылся он как-то в мусоре и вдруг… нашел алмазный полукрайцар.

В ту пору мимо проходил турецкий султан. Увидел у петушка алмазный полукрайцар и сказал ему:

— Дай мне твой алмазный полукрайцар!

Нахохлился петух.

— А я не дам! Он и моей хозяйке пригодится.

Но турецкий султан силой отнял у петушка полукрайцар, понес его домой и спрятал в свою сокровищницу.

Рассердился петушок, вскочил на плетень и закричал:

— Кукареку! Турецкий султан, верни мне мой алмазный полукрайцар!

Чтобы не слышать петуха, турецкий султан заперся в своем дворце и велел слугам наглухо закрыть все окна и двери.

Тогда петушок вспорхнул на окно, стал ломиться в стекла, стучать клювом, хлопать крыльями и кричать:

— Кукареку! Турецкий султан, отдай мне мой алмазный полукрайцар.

Разгневался турецкий султан и приказал слуге:

— Слуга, слуга, поймай петуха и, чтобы он не кричал, брось его в колодец.

Слуга поймал петуха и бросил его в колодец. Но петушок в колодце заговорил:

— Вода, вода, влейся в мое брюшко!

И вся вода ушла из колодца — наполнила петушка от самых ножек до гребешка. Петушок тогда опять вспорхнул на окно турецкого султана.

— Кукареку! Турецкий султан, отдай мне мой алмазный полукрайцар! — громко закричал он.

Еще пуще разгневался турецкий султан и приказал своему слуге:

— Ступай, слуга, поймай петушка, брось его в раскаленную печь.

Слуга поймал петушка и бросил его в раскаленную печь. Но петушок снова завел свое:

— Вода, вода! Вылейся из меня, залей, погаси огонь!

Мигом вода залила огонь и погасила его. И петух как ни в чем не бывало опять вспорхнул на окно.

— Кукареку! Турецкий султан, верни мне мой алмазный полукрайцар! — громко, звонко прокричал петушок.

Еще пуще разъярился турецкий султан:

— Ступай, слуга, поймай петушка, брось его в улей, пусть его пчелы покусают.

Слуга поймал петушка, бросил его в улей к пчелам. Там петушок опять завел свое:

— Пчелы, пчелы, спрячьтесь в моих перышках, спрячьтесь в моих крылышках!

Спрятались в перышках, спрятались в крылышках пчелы, и петушок опять вспорхнул на окно турецкого султана.

— Кукареку! Турецкий султан, отдай мне мой алмазный полукрайцар!

Турецкий султан не знал больше, что делать с петухом.

— Ступай, слуга, — прокричал султан, — принеси петушка, я суну его в свои широкие шаровары, сяду на него, придавлю, он и замолчит!

Слуга поймал петуха. Турецкий султан сунул его в свои широкие шаровары.

Тогда петушок опять заладил:

— Перышки, перышки, крылышки, крылышки, отпустите всех пчел, пусть они искусают турецкого султана! Пусть они искусают турецкого султана!

Вылетели пчелы, ринулись на турецкого султана. Вскочил султан, заплясал, запрыгал.

— Ой, ой, черт бы побрал этого петушка! Отнесите его в сокровищницу, пусть он разыщет там свой алмазный полукрайцар!

Понесли петушка в сокровищницу. Там он снова завел свою песенку:

— Брюшко мое, брюшко, вбери в себя все денежки, что султан награбил!

И вобрались в петушка все три корыта с деньгами турецкого султана.

Петух понес их домой и отдал своей хозяйке. Та раздала их всем беднякам, да и себя не обидела и поныне живет припеваючи, если еще не померла.

ПАСТУХИ И МУХА

Однажды пастухи нашли серебряное яйцо. Вот они и решили задать большой пир, потому что уже давным-давно не ели досыта.

Пошли они к соседнему богачу и в обмен на серебряное яйцо получили большого жирного поросенка.

Понесли его домой, закололи, зажарили и уже хотели было сесть за стол, как вспомнили, что поросеночек-то не посолен.

Что ж теперь делать? Кому пойти за солью? Никто не соглашался уходить, каждый боялся, что оставшиеся съедят его долю.

Ладно. Пораскинули пастухи умом и решили: мясо прикроют решетом, а за солью пойдут все вместе.

Шли, шли. Вдруг повстречали двух жандармов. Перепугались бедняки: а что, если жандармы увидят их жареного поросеночка и съедят его? И стали они просить жандармов — не трогать поросенка.

Но жандармы — они, известно, рады поживиться за чужой счет — уж тут как тут; нашли поросеночка и съели его. Да мало того, чтобы поиздеваться над бедными пастухами, косточки все собрали и положили под решето.

Вернулись бедняки, принесли соль, и что же они увидели? Нет поросенка! Только одни косточки лежат под решетом, а на косточках — муха.

— Выходит, значит, муха съела жареного поросенка! — сказали пастухи.

Поднялись они и пошли к судье с жалобой на муху. Пришли, все толком рассказали, не забыли и про жандармов…

А судья вынес такое решение: пусть пастухи убивают мух, где бы их не увидели.

Тогда самый старший из пастухов вскочил и хвать судью по голове. Тот сразу свалился со своего судейского кресла.

Тут призвали в суд другого судью, и стал он старшего пастуха допрашивать, за что он, мол, так хватил судью по голове. А пастух все стоял на своем: не судью он обидел, а только убил муху на его голове и, значит, только приговор самого судьи исполнил.

Что было делать? Пришлось отпустить пастуха.

ВОЛК-БОЛК

Жила-была на свете курочка. Ходила она по двору, клевала зернышки. Вдруг соседский мальчишка бросил через забор камешек и угодил им курочке прямо в голову. Испугалась курочка, кинулась бежать и все кричала:

— Бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

Так она бежала, пока не встретила петушка. Петушок ее спросил:

— Ты куда бежишь, кума?

— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

— Откуда ты знаешь?

— Ой, батюшка! На своей голове испытала!

— Тогда бежим вместе!

Побежали.

Бежали, бежали, встретили зайца. Заяц спросил:

— Куда бежите, кум петух?

— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

— Откуда ты знаешь?

— От кумы курицы.

— А кума курица?

— На своей голове испытала.

— Тогда бежим вместе.

Побежали вместе.

Бежали, бежали, встретили оленя. Олень спросил:

— Куда бежите, кум заяц?

— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

— Откуда ты знаешь?

— От кума петуха.

— А кум петух?

— От кумы курицы.

— А кума курица?

— На своей голове испытала.

— Тогда бежим вместе.

Опять бежали, бежали, встретили лису. Лиса спрашивает:

— Куда бежите, кум олень?

— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

— Откуда ты знаешь?

— От кума зайца.

— А кум заяц?

— От кума петуха.

— А кум петух?

— От кумы курицы.

— А кума курица?

— На своей голове испытала.

— Тогда бежим вместе.

Бежали, бежали, встретили волка. Волк спросил:

— Куда бежите, кума лиса?

— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

— Откуда ты знаешь?

— От кума оленя.

— А кум олень?

— От кума зайца.

— А кум заяц?

— От кума петуха.

— А кум петух?

— От кумы курицы.

— А кума курица?

— На своей голове испытала.

— Тогда бежим вместе.

Побежали все вместе.

Бежали, бежали и все кричали:

— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!

Уже стало смеркаться, а они все бежали. Вдруг все вместе как бежали, так и попадали, попадали, свалились в яму, в западню.

Что им делать, как им быть? Как им выбраться? Да и голодные они были очень.

Вдруг волк говорит:

— Ну, друзья-кумовья, что ж нам делать теперь? Больно уж есть хочется. Если нам тут долго суждено сидеть, сравним все наши имена, и чье будет хуже, того и съедим!

Все согласились с волком, а он начал:

— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень, всех имен милей! Заяц-баяц, вот красавец! Петушок-бетушок, ой, хорош, пригод дружок! Курочка-бурочка, ах, просто страх!

Разорвали они маленькую курочку на куски и съели.

Съели и даже не почувствовали. Волк снова начал:

— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень, всех имен милей! Заяц-баяц, вот красавец! Петушок-бетушок, ах, просто страх!

Разорвали и петушка. Наелись. Но на другой день опять проголодались. Волк начал снова:

— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень, всех имен милей! Заяц-баяц — ах, просто страх!

Съели и зайчика. И этого хватило на один день.

На другой день они снова проголодались. Вдруг волк опять начал:

— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень — просто страх!

Разорвали они и оленя и съели.

Мало ли, много ли прошло времени, волк и говорит лисе:

— Ну, кума-кумушка, теперь уж некого нам есть. Либо ты меня съешь, либо я тебя съем. Поэтому давай поборемся, кто победит — хитрость или сила?

Начали бороться. Конечно, победил волк. Загрыз он лису, наелся на целую неделю.

Но вот кончилась неделя. Снова проголодался волк.

Что ему делать?

Завыл что есть духу.

А в ту пору мимо шли охотники. Услыхали волка, подошли и застрелили его. Из шкуры сшили шубу и посейчас еще носят ее, если она не разорвалась.

СТАРУХА И СМЕРТЬ

Быль это небылица, а за далекими морями, за стеклянными горами, где у разваленной печи ни одного бока не осталось, где хорошо было, а плохо не бывало, там под горой безымянной текла речка неназванная, на берегу ее росла ива дуплистая, на каждой ветке ее висело по худой латаной юбке, в каждом шве этих юбок стая блох гуляла — и вот, кто мою сказку слушать не станет, пусть пасет эту блошиную стаю. А коли упустит из всех блох хоть одну, то пусть его остальные блохи искусают.

Быль ли это или небылица, а жила на свете одна старая старуха. Она была старее самой старой заброшенной дороги, старее того садовника, который рассадил деревья по земле.

Но хоть и старость пришла, а старуха эта никогда не думала о том, что может однажды наступить и ее черед — что и к ней постучится смерть. День и ночь не разгибала она спины, по хозяйству хлопотала, убирала, стирала, шила, мыла. Такая она была неуемная, на работу горячая, неугомонная, будто весь мир хотела обиходить. А ведь не было у нее никогошеньки-никого.

Но однажды смерть вывела на дверях мелком и старухино имя и постучалась к старухе, чтобы забрать ее с собой. А старухе невмоготу было расстаться с хозяйством, и стала она смерть просить-умолять, чтобы еще хоть сколько-нибудь не трогала, дала бы ей смерть хоть немного, если уж не с десяток лет, то хотя бы годик еще пожить.

Смерть никак не соглашалась. А потом все-таки расщедрилась:

— Ладно уж, дам тебе три часа.

— Куда ж так мало, — взмолилась старуха. — Ты меня хоть нынче не трогай, завтра забери с собой.

— И не проси! — сказала смерть.

— А все-таки!

— Никак нельзя.

— Да полно!

— Ладно, — сказала смерть. — Коли так просишь, пусть будет по-твоему.

А старуха обрадовалась, но виду не подает и говорит:

— Еще о чем я хотела тебя попросить… Ты вот напиши на дверях, что до завтра не придешь. Тогда, как увижу твою руку на двери, спокойнее буду.

Надоели смерти старухины причуды, да и времени не хотелось зря терять. Вытащила она мелок из кармана да на дверях им написала: «Завтра».

И пошла по своим делам.

На другое утро, как только взошло солнце, пришла смерть к старухе, а та на перине лежит, другой периной покрылась.

— Ну, пойдем со мной, — сказала смерть.

— Да что ты, голубушка! — отвечает старуха. — Погляди-ка, что на дверях написано.

Смерть глянула, там ее рукою мелом выведено: «Завтра».

— Ладно, завтра приду, — сказала смерть и поплелась дальше.

Слово она свое сдержала и на следующий день опять пришла к старухе. Та в это время еще потягивалась, на кровати лежа. Но и теперь, как и вчера, смерть ничего не добилась. Старуха снова указала ей на дверь, где рукой смерти было мелом выведено: «Завтра».

Так и пошло каждый день, день за днем — неделя.

На седьмой день смерть сказала старухе так:

— Ладно, больше ты меня не проведешь.

И стерла слово с дверей.

— Завтра, — погрозилась смерть старухе, — запомни хорошенько. Что бы ни было, я приду и заберу тебя с собой.

Ушла смерть, а старуху даже оторопь взяла, дрожит, как студень, поняла — хочешь не хочешь, а умереть придется.

Сидит старуха, а все же не унывает. Думает и никак не придумает, куда бы ей от смерти спрятаться. А не сдается старуха.

— Не может быть, — говорит старая сама себе, — чтобы живой человек — и не нашелся.

Настало новое утро, а старуха ничего не придумала. В бутылку готова была даже залезть, вот до чего ей умирать не хотелось.

Гадала старая, гадала, куда бы ей спрятаться получше, и наконец придумала. Стояла у нее в кладовке бочка с молодым медом.

«Здесь меня смерть не найдет», — решила старуха.

Она села в бочку с молодым медом, да так, что только глаза, нос и рот снаружи были, а вся старуха — в меду.

Посидела старая, снова забеспокоилась:

«А вдруг смерть меня и здесь найдет! Дай-ка я получше схоронюсь. Залезу в перину».

Так и сделала. Затаилась, сидит, не дышит. Вдруг снова забеспокоилась — беспокойная была старуха! Думает:

«А вдруг и здесь меня смерть найдет?!»

Решила старуха поукромнее, повернее уголок найти, где бы спрятаться.

Вылезла старая из перины. Только стала прикидывать, куда бы скрыться, а в это время в комнату смерть вошла. И видит: стоит перед ней чудище страшное, все в перьях, и перья эти дыбом торчат и трясутся.

Испугалась смерть, так испугалась, что в страхе убежала прочь из старухиного дома; кто его знает, может быть, и до сих пор не приходила за старухой.

ПОЛУШУБОЧЕК

Жил на свете крестьянин. У него были жена и дочь. Однажды пришел к ним на смотрины молодой парень со своим дружком.

Поставили им доброе угощение: курицу, пироги. А хозяин даже послал дочку в погреб за вином. Девушка спустилась в погреб и стала приглядываться, какая бочка больше всех — отец велел ей нацедить вина из самой большой бочки. Пока это она выбирала бочку, вдруг приметила бревно, прислоненное к стене погреба. Как увидела его девушка, так и призадумалась: вот, дескать, пришли к ней свататься, выйдет она теперь замуж, будет у нее сынок, она купит ему на ярмарке полушубочек, а мальчик невзначай заберется как-нибудь в погреб, станет там прыгать возле бревна, бревно свалится, убьет мальчика, и кому же тогда останется полушубочек? Как подумала об этом девушка, такое ее отчаяние взяло, что села она на приступочку и заплакала.

А в доме ждали, ждали ее и никак дождаться не могли. Тогда отец послал в погреб жену.

— Мать, пойди посмотри, куда девка запропастилась?! Что это она там возится так долго в погребе? Может, вино у нее вытекло и она не смеет подняться наверх?

Спустилась хозяйка в погреб и увидела: сидит дочка на приступочке, плачет.

— Да что с тобой сталось, доченька, что ты так горько плачешь?

— А как же, матушка, не плакать, когда мне вся моя будущая жизнь представилась.

И она рассказала матери обо всем, что ей представилось. А та как услыхала о полушубочке, да о внучонке, да о том, как он в погреб проберется, да возле бревна прыгать станет, да как его этим бревном убьет… Как услыхала старая, так и села рядом с дочкой и тоже заплакала.

А хозяин сидит с гостями в горнице и никак вина не дождется. Рассердился, разгневался, даже браниться стал:

— Эх, раззявы, видно, все вино повылили. Пойду-ка сам погляжу, куда они там запропастились.

Спустился он в погреб и видит: сидят обе, старая и молодая, слезы льют в три ручья, а бочки целы, вином полны.

Никак не мог хозяин в толк взять, что это с бабами сталось.

— Будет вам ревмя-то реветь! Говорите, что с вами приключилось!

А они сквозь слезы:

— Ой, отец, да как же нам не плакать, не рыдать, коли такая печальная дума нам в голову запала.

И поведали они ему обо всем. И так они растравили его душу, что он присел на приступочку рядышком и в один голос с ними заплакал.

Ждал, ждал жених, дождаться не мог. Поднялся и пошел за хозяевами в погреб. Пришел, глядит — все трое плачут-заливаются один другого пуще. Смотрит жених и никак не поймет, чего же они так горько плачут. Спросил их, они ему все рассказали. Тут жених покатится со смеху, даже бочки и те ходуном заходили.

— Ну, — сказал жених, — таких чудаков я еще не видывал. Пусть уж лучше судьба решит, жениться мне или не жениться. Я сейчас же отправлюсь в путь и буду странствовать до тех пор, покуда не встречу еще трех таких же чудаков, как вы. Не встречу — так не обессудьте! А ежели встречу, то вернусь и возьму в жены вашу дочь. Уж как судьба укажет!

И пустился в путь. А невесту да родителей ее оставил в погребе. Дескать, пусть уж наплачутся вволю.

Только парень прошел семью семь стран, как увидел там человека, занятого странным делом: перед ним на земле грудой лежали орехи, и он пытался эти орехи забросить вилами на чердак.

Парень подошел к человеку поближе и спросил:

— Хозяин, что это вы надумали с орехами делать?

— Да я тут покоя не знаю, — ответил ему человек. — Вот уже полгода тружусь, все кидаю и кидаю эти орехи и никак не заброшу на чердак. Хоть я и бедный человек, но готов сто форинтов дать тому, кто эти орехи перебросает на чердак.

— Ладно, я это сделаю, — сказал парень.

Он взял меру и за полчаса перетаскал на чердак все орехи. Получил тут же сто форинтов и пошел дальше.

«Да, — подумал про себя парень, — одного чудака я уже встретил».

Шел, шел, и опять повстречался ему человек. Смотрел, смотрел на него парень и никак не мог уразуметь, что тот делает. В руках незнакомец держал корыто и с ним то вбегал в домик, то выбегал обратно. А в домике — чудно даже — не было окон, а вместо двери зияла дыра.

Подошел парень, поздоровался и спросил:

— Добрый день, земляк! Над чем это ты трудишься?

— Да вот, парень, весной уже год будет, как я построил этот дом и не знаю, отчего это в нем так темно. Гляжу, в других домах светло, а хозяева никакого труда к этому не прикладывают. Я же как построил свой дом, так с тех пор корытом все таскаю и таскаю свет в него. Вот и сейчас, сам видишь, маюсь. Сто форинтов готов дать тому, кто сделает мой дом светлым.

— Ну, это дело по моим силам, — сказал парень. Он взял топор, прорубил два окна, дверь, и в доме сразу стало светло.

Парень получил сто форинтов и пошел дальше.

«Да, — подумал он, — вот и второй чудак!»

Шел, шел парень и вдруг видит: какая-то женщина силком запихивает цыплят под наседку. Парень окликнул ее:

— Хозяюшка, ты что это делаешь?

— Да вот хочу цыплят посадить под наседку, — ответила женщина. — Боюсь, что они разбегутся по сторонам и коршун их схватит. А никак толку не добьюсь: посажу под одно крыло, они из-под другого вылезают. Посажу под другое крыло, они из-под того вылезают. Сто форинтов готова дать тому, кто научит меня, что с ними делать!

Парень сказал:

— Ладно, я научу вас. Не тревожьтесь и не беспокойтесь, хозяюшка, и никогда силком цыплят под курицу не подсовывайте. Только наседка завидит коршуна, она сама спрячет цыплят под крылья.

Хозяйка обрадовалась доброму совету и сразу же отдала парню сто форинтов. Парень тоже обрадовался и пошел обратно.

Про себя же подумал:

«Ну вот я и нашел трех чудаков».

Он вернулся домой, тут же обручился с девушкой, и через две недели они сыграли свадьбу. А больше я о них ничего не слыхал, разве только то, что у них родился сын, купили они ему полушубочек, а бревном его не придавило. И по сей день они живут, ежели не померли.

ДВА ЖАДНЫХ МЕДВЕЖОНКА

По ту сторону стеклянных гор, за шелковым лугом, стоял нехоженый, невиданный густой лес. В этом нехоженом, невиданном густом лесу, в самой его чащобе, жила старая медведица. У этой старой медведицы было два сына. Когда медвежата выросли, они решили, что пойдут по свету счастья искать.

Поначалу пошли они к матери и, как то положено, распрощались с ней.

Обняла старая медведица сыновей. И наказала им никогда не расставаться друг с другом.

Обещали медвежата исполнить наказ матери и тронулись в путь-дорогу.

Сначала пошли они к опушке леса, а оттуда в поле. Шли они, шли. И день шли и другой шли. Наконец все припасы у них вышли. А по дороге достать было нечего.

Понурые, брели рядышком медвежата.

— Эх, братик, до чего же мне есть хочется, — пожаловался младший.

— А мне и того пуще! — сокрушенно качал головой старшенький.

Так они все шли да шли, покуда вдруг не набрели на большую круглую головку сыра. Хотели было поделить ее по справедливости, поровну, но не сумели. Жадность одолела медвежат, каждый боялся, что другому достанется большая половина.

Спорили они, ругались, рычали, как вдруг подошла к ним лиса.

— О чем вы спорите, молодые люди? — спросила лукавица.

Медвежата рассказали лисице о своей беде.

— Какая же это беда, — сказала лисица. — Это не беда! Давайте я вам поделю сыр поровну: мне что младший, что старший — все одно.

— Вот хорошо-то! — воскликнули с радостью медвежата. — Дели!

Лисичка взяла сыр и разломила его надвое. Но старая плутовка примерилась и расколола головку так, что один кусок — это даже на глаз было видно — был больше другого.

Медвежата враз закричали:

— Этот больше!

Лисица успокоила их:

— Тише, молодые люди! И эта беда — не беда. Малость терпения. Сейчас я все улажу.

Она откусила добрый кусок от большей половинки и проглотила его.

Теперь большим стал меньший кусок.

— И так неровно! — забеспокоились медвежата.

Лисица посмотрела на них с укоризной.

— Ну, полно, полно, — сказала она. — Я сама знаю свое дело!

И она откусила от большей половины здоровенный кусок. Теперь больший кусок стал меньшим.

— И так неровно! — вскричали медвежата в тревоге.

— Да будет вам! — сказала лиса, с трудом ворочая языком, так как рот ее был забит вкуснейшим сыром. — Еще самая малость, и будет поровну.

Так и шла дележка. Медвежата только черными носами водили туда-сюда, туда-сюда, от большего к меньшему, от меньшего к большему куску.

Покуда лисица не наелась досыта, она все делила и делила.

К тому времени, как куски сравнялись, медвежатам почти и сыра не осталось: две крохотные крошки!

— Ну что же, — сказала лиса, — хоть и помалу, да зато поровну! Приятного вам аппетита, медвежата! — захихикала она и, насмешливо помахав хвостом, была такова.

Так-то вот бывает с теми, кто жадничает!

БЕЛАЯ ЛОШАДЬ

Жил на свете бедный человек. Не было у него ничего, кроме белой лошади. Зарабатывал он на хлеб тем, что гонял свою лошадь на мельницу, впрягал ее там в привод, она послушно шла по кругу и двигала привод, а за ним вращались жернова. День-деньской молола мельница зерно, день-деньской работал бедняк на своей лошади. Очень это надоело бедной лошадке. И она сказала хозяину:

— Хозяин ты мой хороший, почему это другие люди двух лошадей запрягают в привод, и только меня ты запрягаешь не в пару. Маюсь я на этой мельнице одна. Целый день хожу по кругу, верчу и верчу тяжелые жернова.

— Лошадушка моя, — ответил ей бедняк, — причина тут простая. Ведь у меня не то что коня или мелкой скотинки, букашки даже — и той нет, чтобы припрячь к тебе.

Тогда белая лошадь сказала своему хозяину:

— Коли беда только в этом, дай ты мне волю, и я сама найду себе подмогу.

Бедняг тут же распряг свою лошадь, и побрела она куда глаза глядят.

Пошла белая в путь-дорогу. Шла, шла, вдруг видит — лисья нора. Раскинула умом белая лошадь и вот что решила: «Лягу возле самой лисьей норы и прикинусь мертвой».

А в лисьей норе жила старая лисица с тремя лисенятами. Одна лисичка, что поменьше, захотела вылезти из норы. Подошла к выходу, увидела белую лошадь и решила, что на дворе снег.

Вернулась лисичка к матери:

— Ой, маменька, нельзя сейчас выходить из норы, снег ведь на дворе!

— Какой там снег? — подивилась старая лисица. — Ведь на дворе лето стоит. Пойди, сыночек, — сказала она лисенку, что был постарше. — Ты постарше, погляди-ка, что там такое?

Пошел средний сын. Но и он увидел, что у выхода из норы лежит белая лошадь. Вернулся средний лис к матери и сказал:

— Ой, маменька, и вправду нельзя вылезти, на дворе снег.

— Какой же снег, когда середина лета! — сказала сердито лиса. — Поди ты, мой старший сын, ты уже видывал виды, не чета младшим! Посмотри, что там такое.

Старший сын вышел, однако и он вернулся с тем же самым.

— Да, маменька, — сказал он, воротясь. — Как ни смотри, а на дворе снег! Кругом белым-бело.

— Быть того не может, — сказала старая лиса, — чтобы в разгар лета и снег!

И она сама направилась к выходу. Подошла и видит, что это не снег, а белая лошадь лежит.

Задумалась лиса: как бы оттащить ее подальше? Кликнула она сыновей, взялись они вчетвером, а лошадь ни с места.

Тогда старая лиса решила пойти к своему куму волку.

Пришла и говорит:

— Милый мой куманек. И какой же я раздобыла лакомый кусок. До норы уже было дотащила, а он никак не влезает в нее. Вот я и надумала, давай-ка перетащим его в твое логово, может быть в него он и влезет. А есть его будем пополам.

Обрадовался волк славному угощению, а про себя подумал:

«Было бы мясо в моем логове, а там уж лиса ни кусочка не получит».

Они подошли к месту, где лежала белая лошадь. Волк даже усомнился:

— Скажи, кумушка, а как же дотащить ее до моего логова?

— Да очень просто, — ответила лиса. — Так же, как я тащила ее сюда: привязала за хвост к моему хвосту и волокла ее по рытвинам и ухабам. И до чего же легко мне было! А теперь давай привяжем ее хвост к твоему хвосту, тебе дотащить куда легче.

— Вот это будет здорово, — решил волк и тут же согласился.

А лисица крепко-накрепко привязала волчий хвост к хвосту белой лошади.

— Давай, кум, тащи!

Потянул волк, чуть не лопнул от натуги, а лошадь ни с места. Еще пуще напрягся, и вдруг белая лошадь вскочила на ноги и понеслась. Тащила она волка за хвост через рытвины и ухабы до тех пор, покуда не приволокла его к бедняку…

— Получай, хозяин, нашла я себе подмогу.

Бедняк тут же прикончил волка, шкуру его продал за большие деньги и купил на них вторую лошадь.

С тех пор белая лошадь уже не вертела больше жернова одна.

ЗАЙЧИК

Быль это или небылица, а за далеким морем жил-поживал зайчик. Был у него колокольчик, и любил им зайчишка позванивать.

Однажды зайчик побежал пастись в поле, а колокольчик, чтобы его никто не взял, повесил на маленькое деревцо. Ушел зайчик. А когда вернулся, то увидел, что дерево выросло, стало высоким-высоким. Никак не мог зайчик достать свой колокольчик.

Тогда заяц попросил дерево нагнуться, чтобы можно было снять колокольчик. Но дерево ответило:

— Довольно я гнулось по ветру! Не стану еще и ради твоего колокольчика нагибаться.

Рассердился зайчик, пошел к топору.

— Топор, топор! Прошу тебя, сруби ты дерево — не хочет оно мой колокольчик отдать.

Ответил зайчику топор:

— Хватит! Не стану я рубить дерево. Довольно я рубил на своем веку.

Пошел зайчик к камню.

— Камень, камень! Прошу тебя, затупи топор! Топор не хочет дерево срубить, дерево не хочет мне колокольчик вернуть.

Ответил камень:

— С чего это стану я топор тупить? Довольно уже о меня топоров иступилось.

Не добился толку зайчик и здесь, пошел к воде.

— Вода, вода! Прошу тебя, смой ты камень! Камень не хочет топор затупить, топор не хочет дерево срубить, дерево не хочет мне колокольчик отдать.

Ответила вода:

— Вот еще, стану я камень смывать! И так сколько времени теку, все камни смываю да смываю.

И здесь не добился толку зайчик, пошел к волу.

— Вол, прошу тебя, выпей ты воду! Вода не хочет камень смыть, камень не хочет топор затупить, топор не хочет дерево срубить, дерево не хочет колокольчик мне вернуть!

Промычал вол в ответ:

— Не стану я воду пить. Довольно я ее пил и пил. Не хочу и не буду.

Пошел зайчик к мяснику.

— Мясник, прошу тебя, зарежь ты вола, вол не хочет воду выпить, вода не хочет камень смыть, камень не хочет топор затупить, топор не хочет дерево срубить, дерево не хочет мне колокольчик вернуть.

Отвечает мясник зайчику:

— Не стану я вола резать, всю жизнь только и знаю, что колю да режу. Хватит!

Вот тогда-то зайчик взаправду рассердился и пошел к блохе:

— Блоха, укуси-ка ты мясника. Мясник не хочет вола зарезать, вол не хочет воду выпить, вода не хочет камень смыть, камень не хочет топор затупить, топор не хочет дерево срубить, дерево не хочет мне колокольчик вернуть!

Блоха укусила мясника, мясник пошел вола резать, вол пошел воду пить, вода пошла камень смывать, камень пошел топор тупить, топор пошел дерево рубить, дерево нагнулось — отдало зайчику колокольчик.

Взял заяц колокольчик, зазвонил.

И поныне звонит им, ежели не перестал.

ОТОЩАВШИЙ ПОП

Жил однажды поп. Толстый-претолстый. И до того он заелся, что уж и белый хлеб стал ему не по нраву. Не хочется попу белого хлеба, — пойду, говорит, черного хлеба поищу.

Вот идет он, а навстречу ему два странника. Они спрашивают его:

— Куда идете, ваше святошество?

— Иду черного хлеба искать, — поп в ответ. — Белый уж мне больно претит, надоел.

Переглянулись странники, и один другому говорит тихонько:

— Вынь-ка уздечку из сумы да надень ее попу на башку.

Достал второй странник уздечку из сумы и взнуздал попа. И сразу поп в коня превратился.

В ту пору проходил мимо бедняк. Остановили его странники и спрашивают, куда он путь держит.

Бедняк отвечает:

— Иду на ярмарку, коня покупать. Детей у меня много, а как их прокормить, ума не приложу. Да разве по моим деньгам коня найдешь?

Тогда странники говорят:

— Ладно, возьми этого коня, работай на нем год. Но только смотри, его нельзя кормить ничем другим, как древесной стружкой. Ты это накрепко запомни. А как год пройдет, приведешь его сюда. Ну а мы уже тут будем.

Бедняк поблагодарил странников и увел коня.

Через год привел бедняк коня на то же место, где получил его. А странники уже тут как тут. Спрашивают:

— Ну, бедняк, что ты на этом коне заработал?

Бедняк отвечает:

— Еще на одного коня заработал.

Тогда странники говорят ему:

— Ладно. Работай на нем и дальше. Заработай еще что-нибудь.

Заработал бедняк за второй год телегу.

Снова привел коня к странникам, а те оставили ему коня еще на год.

— Заработай еще что-нибудь, — сказали они.

На третий год бедняк заработал на том коне сбрую.

И опять привел, согласно обещанию, к странникам. Тот странник, что напялил попу уздечку на башку, сказал:

— Ну а теперь отведи-ка нашего коня в соседнюю деревню и поставь его в поповскую конюшню.

Отвел бедняк коня в поповскую конюшню.

К тому времени попадья без попа совсем обеднела. Не осталось у нее ничего, кроме захудалой коровенки.

Поднялась попадья, как обычно, спозаранок подоить свою коровенку. Вошла в конюшню и видит: стоит чужой конь и кругом занавожено.

Взяла попадья вилы в руки, да и ткнула ими того коня в бок.

Вышла попадья из конюшни, а конь стал тереться головой о колоду. Долго терся — до тех пор, пока не скинул уздечку. А как скинул, так вылез из конской шкуры и снова превратился в попа.

Вошел он к себе в дом, а жена и говорит ему:

— Где ж ты был, муженек?

— Где был? — ответил поп. — Конем я три года сряду воз возил. Плох был белый хлеб, так одну только стружку ел. Мало того, еще и ты меня вилами вразумила.

Кабы не отощал поп, не узнал бы, какой хлеб сладок.

О ТОМ, КАК БЕДНЯК ЧЕРТА ОБМАНУЛ

Жил на свете бедняк. И был он таким бедным, ну, как церковная мышь. А детей у него было столько, сколько дыр в решете.

Однажды сказала ему жена:

— Вот что, муженек, все равно жизнь нам не в жизнь. Так ступай ты куда-нибудь, поищи счастья, может, и найдешь работу. А то ведь живем положив зубы на полку, недолго и помереть.

Напекла она мужу лепешек в золе, сложила их в дорожную суму, и отправился бедняк в путь.

Шел, шел он дорогой и вдруг повстречался с чертом.

— Куда ты идешь, бедняк? — спросил его черт.

— Да вот товарища ищу, хочу счастья попытать. Пойдем, что ли, вместе.

Черт сказал:

— Ладно. Согласен я. Пойдем хлеб молотить. Теперь осень, пшеница поспела. Самая страда. Заработаем, сколько сработаем.

На том и поладили. Пришли к одному хозяину, нанялись хлеб молотить. С утра принялись и работали до вечера. Да вот беда, бедняк-то был с голодухи слабый, хворый. Как ударит он цепом, так снопы лежат, не шелохнутся. А черт — здоровяк. Как махнет цепом, так все зерно зараз и высыпается. Во какая у него силища была!

Вечером пошли ссыпать хозяину пшеницу. Посмотрел хозяин, сказал:

— Славно вы, парни, поработали. Вишь, сколько спроворили. Зараз и всю пшеницу смолотили. Придется заплатить вам что положено.

Во время работы батраки — бедняк и черт — пшеницу в одну кучу валили, мякину в другую сгребали. Хозяин дал им меру, сказал — сколько можно взять зерна.

А бедняк и спросил его:

— А мякины не дашь?

Усмехнулся хозяин:

— Мякины бери сколько хочешь.

Взял бедняк меру, отсыпал пшеницы, сколько полагалось, а рядом нагреб кучу мякины. Нагреб и спрашивает черта:

— Ну, куманек, выбирай, какую кучу хочешь, большую или маленькую?

Черт посмотрел, видит, лежит небольшая куча пшеницы, а мякины — здоровенная, блестит вся.

Черт сказал:

— Я-то ведь больше твоего наработал, мне больше и причитается: пусть большая куча достанется мне.

Так и поделили: пшеницу бедняку, мякину черту.

На другой день пошли бедняк и черт к другому хозяину работать. Смолотили пшеницы — гору. А ведь известное дело, мякины-то выходит больше, чем зерна. Снова черт забрал себе большую кучу: по работе, мол, и награда.

И так до самой субботы.

Вот пошли они по домам, понесли заработанное. Бедняк мешок тащит, а черт целый воз на себя взвалил.

Пришли. Женам добытое отдали.

Стала жена черта из мякины хлеб печь, а жена бедняка из пшеницы. У нее-то хлеб вышел пышный, румяный, с хрустом, а у чертовой жены плоский, что подошва, клеклый — и есть не станешь.

Рассердился черт:

— Как же это так, беднякова жена печет хлеб лучше твоего!

И поколотил свою жену крепко.

В понедельник с утра бедняк и черт снова отправились в путь.

— Слышь, бедняк, — сказал черт, — ты меня в прошлый раз провел, так давай пойдем теперь уж не молотить, а воровать. Здесь у одних богатеев свинарник полон свиней. Вот мы их и утащим. Уж я по этому делу мастак. Тут меня не обманешь, не проведешь!

Ладно! Пошли они к помещичьей усадьбе. Забрались в свинарник, а там свиней-то, свиней — больше ста!

— Знаешь что, куманек, — сказал бедняк, — надо нам с тобой заранее решить, кому какие свиньи достанутся. А то ведь ты по этому делу — сам говорил — мастак. Так чтобы мне в убытке не оказаться!

— Ладно, — сказал черт. — Да как их различишь, в кучи-то не свалишь!

Тогда бедняк предложил.

— Давай так поделим, — сказал он, — тех, что будешь выбрасывать ты, — бросай как они есть. А тем, которых буду выбрасывать я, — для приметы загну кверху хвосты. Так мы и узнаем, кому какая свинья пойдет.

Принялись они за работу. Повыбрасывали сотню свиней из свинарника.

Наконец черт сказал:

— Ну, будет. Пойдем. А то еще поймают нас.

Когда они уже отогнали свиней подальше и погоня была им не страшна, черт сказал:

— Ладно, куманек, давай разберемся, разделимся. Дели!

Приступили они к дележу.

Бедняк взял свинью и хворостинкой отогнал на одну сторону:

— Это моя!

И другую:

— И эта моя!

Отогнал и третью:

— И эта моя! И эта! И эта — видишь, у нее хвост кверху загнут.

А у какой свиньи хвост не загнут кверху?

Сидит черт, опомниться не может.

— И эта моя! И эта моя! И эта моя! — говорит бедняк.

На сотню свиней нашлось три, у которых хвосты были прямые. Да и те свиньи, видать, больные были.

Пригнал бедняк свиней домой и зажил богато.

А черт по-прежнему бродит, неведомо что ищет. Только с тех пор зарок дал — с бедняками больше не связываться, потому что они все равно умнее его.

ЛЕНИВАЯ КОШКА

Один бедняк женился на богатой невесте. Кроме богатства своего она славилась еще на всю округу ленью! Бедняку пришлось дать зарок, что он никогда не будет бить свою ленивую жену.

Молодая день-деньской бездельничала, работать не работала, только и знала, что судачила по соседям, из дома в дом ходила. А муж помнил свой зарок: так ни разу ее и не побил.

Но вот однажды утром, прежде чем пойти на работу, он обратился к кошке с такими словами:

— Послушай ты, лентяйка, да слушай меня хорошенько. Чтоб по дому все было сделано, покуда я не приду с работы. И уберись, и обед сготовь, и веретено пряжи напряди. А не сделаешь, поколочу тебя так, что век помнить будешь.

Кошка слушала эти речи да подремывала на печи. А молодая подумала про себя, что муж ее, видно, рехнулся, и сказала ему так:

— Муженек, да как же это ты кошке велишь все работы в доме переделать? Ведь она не умеет!

— Умеет не умеет, это мне все одно! — ответил муж. — Мне другому велеть некому. Так вот, не сделает она все это к моему приходу, я так ее поколочу, что век не забудет!

И ушел на работу. А молодая пошла сначала к одной соседке, потом к другой… Когда вернулась, кошка все еще дремала и огонь, даже тот, что был разведен в печи, погас.

Молодая начала выговаривать ей:

— А ну, кошка, пошевеливайся! Раздуй огонь! Не то, смотри, тебе несдобровать!

Но уговоры уговорами, а кошка по-прежнему спала, подвернув лапки.

Вернулся хозяин. Осмотрелся: видит — ничего не сделано. Схватил кошку, привязал ее жене на спину и давай колотить кнутом до тех пор, покуда жена не взмолилась. Еще бы не взмолиться! Кошка когти выпустила все как есть в спину хозяйке.

— Не бей ты больше кошку! Ведь не виновата она, что не смыслит в хозяйстве.

— А ты обещаешь сделать за нее всю работу? — спросил муж.

— Обещаю, обещаю, все сделаю, как ты сказал, только не колоти ее, бедняжку! — ответила жена.

На том и порешили.

Молодая побежала к матери поведать о своей беде и сказала ей:

— Обещала я все дела переделать вместо кошки, только не бил бы он ее на моей спине.

Тут вмешался отец:

— Раз обещала, должна выполнять. Иначе кошка и завтра будет бита.

И он отправил ее обратно к мужу.

На другой день хозяин снова дал кошке наказ, что ей сработать, но та опять ни с места. Молодая же весь день просудачила с соседями. Тогда муж снова поколотил кошку, привязав ее жене на спину. Опять молодая побежала к родителям жаловаться, но отец прогнал ее да так накричал, что она бежала от них, ног не чуя под собой.

На третье утро хозяин опять дал кошке наказ. Только кошка, как ни была напугана, а сделать ничего не могла. Но теперь за нее все спроворила молодая. Она и печку истопила, и воды наносила, и обед сготовила, и в доме прибрала, и веретено пряжи напряла. Все работы переделала. Жалко было ей от души бедную кошку, да и самой были памятны ее когти и кнут, когда он невзначай попадал не по кошке, а по ее спине.

Муж вернулся домой, и все было чин чином. Тогда он стал приговаривать:

— Не бойся, кошка, теперь я тебя и пальцем не трону!

Молодая была весела и довольна. Она быстро накрыла на стол, поставила обед перед мужем, и они поели досыта.

А потом уж как завелось, так и пошло. Кошка больше бита не бывала, а молодая стала хозяйкой всем на диво, мужу на радость, себе в удовольствие.

КОРОЛЬ КАЦОР

Там, где ее и в помине не было, жила вдовица. Был у нее кот. Даром что большой был этот кот, а такой лакомка, будто маленький.

Как-то ранним утром вылакал он из кастрюльки все молоко. Увидала вдовица порожнюю посуду, рассердилась, побила кота крепко и выгнала его вон из дому.

Вышел кот за околицу и, печальный, уселся возле моста.

А на краю моста сидела лисица и смотрела на рыбок в воде, а сама при этом хвостом шевелила.

Увидал это кот, подбежал и стал лисьим хвостом играть.

Испугалась лисица, вскочила, обернулась.

Кот тоже струсил, отступил, спину дугой выгнул, ощетинился.

Стояли они так и смотрели друг на друга. Никогда еще лисе не приходилось видеть кота, да и кот впервые повстречал лисицу.

Так они испугались оба, не знали даже, что и делать. И все-таки первой опомнилась лиса.

— Простите, не обессудьте, — заговорила она, — хотела бы я знать, из какого вы рода и знатного ли племени?

— Я король Кацор! — отвечал кот важно.

— Король Кацор? Простите, никогда о таком не слыхала!

— Как не слыхала! Мне все звери подвластны! Вот как велика моя власть!

Лиса, как услышала это, оторопела и подобострастно попросила кота быть ее гостем, отведать курятинки. Дело уже шло к полудню, а выбросили кота из дому рано поутру, он очень проголодался и не заставил себя долго упрашивать. Оба они направились к лисьей норе.

Кот быстро освоился со своим знатным положением и радовался, что лисица прислуживает ему с таким почтением, будто он и на самом деле настоящий король.

Так по-барски и вел себя кот: говорил мало, ел много, а после обеда заваливался спать и наказывал лисице, чтобы никто его не тревожил, не беспокоил, пока он сам не проснется.

Лисица сидела у входа в нору, сторожила кота и шикала на всех, если кто мимо шел.

Вот пробежал мимо зайчик.

— Слышишь, зайчик, ты не бегай здесь! — сказала лиса. — Мой господин, король Кацор, спит! А уж коли разбудишь его, тебе несдобровать — не будешь знать, куда и бежать. Он над всеми зверьми поставлен — такая у него власть!

Испугался зайчик, убежал, сел на прогалинке и стал гадать: «Кто же такой этот король Кацор?» Никогда он о нем раньше и не слыхивал даже.

Проходил той стороной медведь. Зайчик спросил его, куда он идет.

— Да вот хочу пройтись немного, поразмяться, надоело мне сиднем сидеть.

— Ой, не ходи ты здесь! — сказал зайчик. — Не ходи. Вот лиса говорит, что ее господин, король Кацор, спит, и если он проснется и выйдет, то не будешь знать, куда и бежать. Он всеми зверьми управляет, такая у него власть.

— Король Кацор? — спросил медведь. — И слыхом не слыхал о таком! Теперь-то уж нарочно пойду туда прогуляться, по крайней мере увижу, какой он из себя, этот король Кацор!

Пошел медведь к лисьей норе.

— Медведь, слышь, не ходи здесь, — сказала лиса. — Мой господин, король Кацор, спит, а если выйдет, так ты не будешь знать, куда и бежать. Он ведь всеми зверьми управляет, такая у него власть!

Струхнул медведь, смелости его как не бывало. Вернулся он к зайчику, а там уже волк и ворон сидят, жалуются, что и с ними такая же беда приключилась.

— Да кто же этот король Кацор? И слыхом о нем не слыхали! — сказали все в один голос и стали судить да рядить, как его лучше умилостивить.

Решили позвать его вместе с лисицей в гости на обед. Решили и тут же послали ворона с приглашением.

Увидала лисица ворона и ну его ругать, что он опять здесь шумит:

— Убирайся-ка отсюда! Я ведь уже сказала тебе, что мой господин, король Кацор, спит! Вот он выйдет, так не будешь знать, куда и бежать, и ног не унесешь. Он всеми зверьми управляет — такая у него власть!

— Знаю, очень хорошо знаю, — сказал ворон почтительно. — Да и не по своему желанию пришел я сюда. Послали меня медведь, волк и зайчик, чтобы пригласил я вас на обед.

— Вот это другой разговор, — сказала лиса. — Подожди немного.

Сказав это, лисица вошла в нору и доложила королю Кацору о том, что они званы на обед. Вскоре вернулась и сообщила ворону, что король Кацор милостиво принял приглашение и они придут на обед, лишь бы знать куда.

— Завтра я прилечу и сам отведу вас куда надо! — сказал ворон.

Услышав добрую весть, медведь, волк и зайчик тут же наладили походную кухню. Зайчика назначили поваром, у него-де короткий хвост, и уж он-то не обожжется. Медведь, как самый сильный, тащил дрова для костра. Волк накрывал на стол и поворачивал над огнем жаркое.

Когда уже обед был готов, ворон отправился за гостями. Он перелетал с одного дерева на другое, держась вблизи норы, но опуститься на землю не осмелился — так и оставался на ветке.

— Ну, скоро вы там? — крикнул он лисе.

— Подожди немного, мы уже почти готовы, — ответила лиса, — только малость подкрутим усы моему милостивому господину.

И на самом деле, король Кацор вскоре вышел.

Он шагал медленно, величественно, но не спускал глаз с ворона, потому что боялся его.

Ворон перелетал с одного дерева на другое и тоже дрожал от страха, только одним глазом едва посматривая на грозного повелителя.

Медведь, волк и зайчик в нетерпении ожидали прибытия знатного гостя и все ломали головы: «Да кто же этот могущественный король Кацор? Какой он из себя?» То и дело они выглядывали на дорогу, не идут ли гости.

— Вот он! Идет! Вот он! Идет! Ой, ой, куда бежать! — воскликнул зайчик и со страху кинулся прямо в огонь.

Услышав крик, медведь с перепугу засуетился и ударился головой о дерево, да так, что оно треснуло и переломилось пополам.

Волк умчался прочь вместе с вертелом, на котором жарилось мясо.

А ворон, чтобы некому было судачить об их позоре и трусости, улетел вслед за остальными.

Голодные гости даже следа не оставили ни от обеда, ни от хозяев.

К счастью, зайчик тем временем успел хорошо изжариться на костре. Они вытащили его, наелись досыта и доныне живы, если не померли.

УМНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ПОРОСЕНОЧЕК

Жил однажды на свете маленький поросеночек. Жил он в густом лесу один-одинешенек.

Стояла морозная зима, и к дому, где жил поросеночек, пришел большой волк. Подошел он к дому и сказал:

— Впусти меня к себе, поросеночек!

— Не впущу, — ответил поросеночек, — ты меня съешь!

— Не съем, — пообещал волк. — Впусти.

Но поросеночек не соглашался, и тогда волк взмолился:

— Милый маленький поросеночек! Коли ты боишься впустить меня, то прошу тебя — впусти хотя бы одну мою переднюю лапу.

Уговорил волк поросенка, и тот впустил одну переднюю лапу волка в свой дом, но тут же поставил на плиту ведро с водой и приготовил мешок.

Вскоре волк снова заговорил, запричитал: как, мол, ему тяжко и горько, что только одну переднюю лапу впустили в домик, другая тоже хочет войти.

— Впусти и мою вторую переднюю лапу! — попросил волк.

Поросеночек впустил к себе в дом и вторую волчью лапу. Тогда волк заскулил, заговорил снова:

— Милый маленький поросеночек! Впусти еще хотя бы одну мою заднюю лапу.

Поросеночек впустил в дом и заднюю лапу волка. Но волк не унимался, причитал и упрашивал:

— Впусти и другую мою заднюю лапу в дом! Не погибать же ей на дворе.

Послушался волка маленький поросеночек — впустил и эту лапу. Но когда он впускал последнюю лапу волка, поросеночек приставил к дверям мешок, и только волк прыгнул в дом, чтобы съесть поросеночка, как угодил прямо в мешок.

Поросенок тут же накрепко завязал мешок и выбросил его из дома на снег. Потом снял котел с плиты и стал поливать волка кипятком, приговаривая:

— Шпарь лысого кипятком! Шпарь лысого кипятком!

Уж и неведомо как — удалось волку прогрызть мешок.

Вырвался он на свободу и умчался — облезлый, шерсть клочьями висит, а на голове и совсем слезла, одна лысина блестит! Прочь побежал волк, едва ноги унес!

Убежал он далеко, собрал стаю волков и привел их к домику поросенка. Авось поросеночку целую стаю не одолеть.

А поросенок тем временем взял в руки котелочек и залез на высокое дерево.

Вот пришли волки. Тьма тьмущая. Искали, искали поросеночка — не нашли. Вдруг один волк увидел поросеночка на верхушке дерева. Стали они совещаться, как бы поросеночка с дерева снять.

Один волк сказал:

— Давайте встанем друг на дружку.

— А кто же внизу будет стоять? — спросили другие.

— Мы пришли помогать лысому, — ответил один волк, — пусть он и станет внизу.

Так и сделали. Лысый стал внизу, остальные волки забрались на его спину: один на другого, один на другого. Еще бы только одному волку залезть, и достали бы поросенка, но поросенок в это время как крикнет:

— Шпарь лысого кипятком!

Лысый волк испугался, дрогнул, отскочил и пустился прочь, а все остальные волки попадали. Один зашиб переднюю лапу, другой заднюю, третий шею, четвертый бок.

Так они и убрались ни с чем. А поросеночек спокойненько слез себе с дерева, вошел в свой домик и живет там и поныне, если еще не помер.

ВРАТЬ, И ТО НАДО УМЕЮЧИ

Жил однажды в деревне корчмарь. Была у него красавица дочка. Корчмарь сказал, что выдаст дочку только за того, кто трижды соврет ему так, что он не поверит, а трижды так сумеет соврать, что поверит.

Жил в той же деревне и один бедный парень, шутник, на выдумки гораздый. Он любил дочь корчмаря и хотел на ней жениться.

Вот и решил испытать счастье — пошел к корчмарю. Корчмарь его и спрашивает:

— Ну, что нового на свете?

— Да ничего, — ответил парень, — вот только Дунай загорелся, а его соломой потушили!

— Не поверю я этому, — сказал корчмарь.

Тогда парень ушел. На следующий день переоделся в другое платье, надвинул на глаза шапку и снова явился к корчмарю. Тот спросил его:

— Ну, что нового?

— Возле Дуная возами возят жареную рыбу.

Корчмарь призадумался, а потом сказал:

— Верю!

На третий день парень опять явился к корчмарю и снова в другой одежде и в другой шапке, еще сильнее на глаза нахлобученной.

— Ну, что нового на свете? — спросил корчмарь.

— Видел я такую птицу, которая, когда расправит крылья, половину нашего государства закрывает, — сказал парень.

— Не поверю я этому, — сказал корчмарь.

На четвертый день парень опять пришел.

— Ну, что нового?

— Видел я в Карпатах такое яйцо, что его двенадцать человек шестами катили-перекатывали, — сказал парень.

Корчмарь задумался и наконец промолвил:

— Верю.

Парень пришел и на пятый день.

— Ну, что нового на свете?

— Господь Бог женился! — сказал парень, набравшись смелости.

А корчмарь не удержался и крикнул:

— Вот уж этому ни за что не поверю!

Парень не преминул прийти и на шестой день. Корчмарю невдомек было, что один и тот же парень к нему в шестой раз приходит.

— Ну, что нового на свете?

— Вечером цыгане по большой лестнице на небо взбирались играть на скрипках.

Снова призадумался корчмарь и наконец промолвил:

— Верю. Это, может быть, и правда. Намедни один человек сказал мне, что Бог женился. А цыгане, известно, музыканты отменные, небось подрядились ему на свадьбе на скрипке играть!

Тогда парень признался, что это он шесть раз приходил к корчмарю. Делать нечего. Отдал корчмарь парню свою дочь в жены, и зажили они счастливо.

ПРИБАУТКА

Жил однажды далеко-далеко, за океаном, за морями, за стеклянными горами и еще того дальше, один плотник. И так он хорошо изучил кузнечное ремесло, что из него вышел сапожник, да такой, какого в мире еще не было портного: сапоги он тачал так ловко, как ни одному кровельщику и не снилось, будь он самым лучшим бочаром на свете.

Однажды он так стачал сапоги, что даже на свирели не сыграть бы заливистее, чем на том кувшине, который сплетен гончаром. Что там зря говорить, этот плотник был до того умен, что хотя в табун приходил лишь один раз в году, но с одного взгляда угадывал, чей поросеночек коровой оягнился.

Вот какой был этот плотник!

БЕДНЯК, ЛИСА И МЕДВЕДЬ

Быль это или небылица, а на свете жил бедняк. Однажды утром он выехал в поле пахать на корове. Когда он проезжал мимо леса, то вдруг услышал, что кто-то там и ревет и лопочет.

Зашел бедняк в лес взглянуть, что там делается, и представилось ему диво дивное. Он увидел, что громадный медведь дерется на кулачках с маленьким зайчиком.

— Ну, такого я еще в жизни не видывал! — сказал бедняк и расхохотался, да так, что чуть не лопнул со смеху.

— Эх ты, безмозглый человечина! — закричал на него медведь. — Да как ты смеешь смеяться надо мной? Вот я съем за это и тебя и твою корову!

Теперь уж бедняку стало не до смеха. Он принялся уговаривать, упрашивать медведя, чтобы тот не трогал его. Медведь же никак не поддавался на уговоры. Тогда бедняк упросил не трогать его хотя бы до вечера, покуда он не вспашет своего клочка земли, а то придется его семье всю зиму сидеть без куска хлеба.

— Ладно, — сказал медведь. — Уж так и быть, до вечера не трону, но тогда уж не обессудь — съем!

И медведь пошел по своим делам, а бедняк, пригорюнившись, пахал свое поле и, сколько голову ни ломал, не знал, чем умилостивить грозного зверя.

К полудню в поле прибежала лиса. Увидела она, что бедняк горюет, и спросила его, что с ним, не может ли она помочь в его беде.

Бедняк рассказал, что у него вышло с медведем.

— Эта беда — что за беда? — сказала лиса. — Ты не горюй. Ничего он с тобой не сделает, и сам ты будешь жив и корова твоя, да еще и медвежью шкуру получишь впридачу! Но сколько ты мне заплатишь, если я вызволю тебя из беды?

Бедняк не знал, что пообещать лисице. Он готов был все ей отдать, да у него самого ничего не было, а лисица запрашивала дорого. Наконец они согласились на девяти курах и десятом петухе.

Пообещал бедняк, а сам не знал, что делать, где все это взять? Но все-таки пообещал.

— А теперь, бедняк, послушай меня, — сказала лиса. — Когда ввечеру медведь придет сюда, я спрячусь в кустах и начну трубить в рог, словно охотник. Тогда медведь напугается и станет просить, чтобы ты спрятал его. Ты засунешь его в грязный мешок и скажешь, чтобы он не смел даже шелохнуться. Тогда я выйду из кустов и спрошу: «Что у тебя там в мешке?» А ты в ответ: «Обгорелый пень». Я не поверю тебе и скажу: «А ты вгони в него топор с размаху!» Ты возьмешь топор и так стукнешь им медведя, что он тут же и подохнет.

Бедняк обрадовался доброму совету.

Все вышло так, как сказала лиса: медведь попался, а бедняк и его корова были спасены.

— Ну что, верно я тебе сказала? — спросила лиса. — Кто бы лучше меня тебе присоветовал? Вот и пойми раз и навсегда: бери не силой, а умом!.. А теперь жди, завтра приду к тебе должок взыскать — девять кур и десятого петушка! Смотри, чтоб жирные были. И дома будь. Не то тебе несдобровать!

Бедняк взвалил медведя на телегу и отправился домой. Поужинал, хорошенько выспался, а о лисе и не думал; от нее же научился, что надо брать умом, а не силой.

Утром он едва продрал глаза, лиса была уж тут как тут. Постучалась к нему и потребовала обещанных девять кур и десятого петушка.

— Сейчас, сейчас, кумушка! — крикнул бедняк. — Погоди чуточку, я только оденусь!

Он быстрехонько оделся, двери открывать не стал, а остановился посреди дома и начал лаять по-собачьи.

— Бедняк! Бедняк! — закричала лиса с улицы. — Кто это там лает? Уж не собаки ли?

— Собаки, кумушка, собаки! — подхватил бедняк. — Да еще какие! Здесь под кроватью, бес их знает, откуда они взялись! Наверное, учуяли твой запах, кумушка, вот и норовят вырваться. Я их едва держу!

— Ты уж сделай милость, — закричала лиса, — держи их, держи, покуда я не убегу. Пусть куры и петух останутся при тебе, только ты собак-то придержи!

Когда бедняк открыл дверь, лиса была уже за горами, за долами. А он так смеялся над ней, что, быть может, и сейчас еще смеется, если жив.

КАК Я НА НЕБЕ ПОБЫВАЛ И НА ЗЕМЛЮ ВЕРНУЛСЯ

Уж вы-то хорошо знаете, что у моего отца было сто хольдов земли. И со двора его в упряжке меньше шести волов никогда не выезжало. Вот уж богатства-то было! Нужды никогда не знали! А что дома частенько даже корочки хлеба не бывало — невелика беда. Такое приключалось и с людьми беднее нашего.

Так вот, однажды у нас было так много пшеницы, что мать не знала, из чего хлеб испечь. Отец бранился, бранился, что, дескать, амбар полон пшеницы, а мы такие бестолковые, не можем даже одной лепешки испечь.

Надоело мне слушать, как отец ворчит да ругается. Я запряг шестерку волов, взвалил на телегу двенадцать мешков пшеницы и поехал на мельницу. А отец с матерью пошли в поле пахать.

Когда мы ехали по большаку, телега со всей шестеркой волов застряла. Такая там была грязь, что даже волы и те не могли сдвинуться с места.

Что ж мне было делать? Оставить пшеницу нельзя. Пойти домой за другими волами? Так и они завязнут в грязи. Думал я, думал, так ничего и не придумал. Вдруг мне пришла догадка на ум, будто и у других я такое видывал. Я распряг волов, сбросил с телеги всю пшеницу, усадил волов на телегу, а мешки запряг в ярмо. И ну их погонять! А заартачится какой-нибудь мешок, я так вытягивал его по спине вожжой, что он тут же становился у меня смирным. А уж как я вытащил кнут да хлестнул их кнутом, так они враз вытащили мою телегу из грязи, будто она никогда в ней и не застревала.

Худо ли, хорошо ли, а миновали мы это место.

Вот тогда я согнал волов с телеги, мешки с пшеницей положил обратно, и поплелись мы дальше на мельницу.

Наконец доехали до места. Здороваюсь с мельником, а он отвечает, что мне придется маленько подождать, так как мельницы дома нет, она ушла по землянику.

— Вот нелегкая ее понесла! Что же мне теперь делать?

Ну, не стал я себе долго голову ломать. Пошел да и отыскал мельницу. Она ела землянику, забравшись на верхушку высоченного дерева. Я попросил ее спуститься на землю, так как у меня дома семеро голодных ртов и я вон как спешу. Но она только пожала плечами и сказала, что не спустится до тех пор, пока не наестся досыта!

Что же мне оставалось делать? Стал я ждать. Стоял-стоял, дожидался, а она все сидела на дереве и спускаться не думала.

«Ну, — решил я, — довольно мне голову морочить!» Кнут у меня был в руке! Схватил я его обеими руками и с размаху воткнул кнутовище в землю. А сам тоже залез на дерево. Что ж, и я поем земляники!

Наелся я вместе с мельницей ягод там наверху.

К тому времени, как я наелся, и мельнице надоела земляника.

Спустились мы на землю, ссыпал я пшеницу в мельницу, да и вспомнил про свой кнут.

Стал я его искать повсюду. А его нет нигде.

Вдруг гляжу: висит кнут на высоченном тополе возле самой его макушки!

А кнутовища и нет.

— Куда же оно подевалось? — спрашиваю я.

Мельница отвечает:

— Может, вы видите, да не замечаете, что этот тополь и был вашим кнутовищем.

Только тогда я пригляделся хорошенько к тополю. Это чертово кнутовище так меня одурачило, что я только теперь признал его. Оно, оно и есть на самом деле! И выросло-то! Уж кругом полным-полно ветвей и листьев, а ствол-то стал таким толстым, что двумя руками не обхватишь!

— Ну уж, — говорю я, — кнут свой я здесь не оставлю!

Полез на дерево. Лезу и по дороге наверх замечаю, что на всех его ветвях — скворешные гнезда. «Вот, — думаю, — славно будет, мать зажарит скворцов; наедимся как следует…»

Взял я да развязал штрипки у своих штанов и попривязывал к ним скворцов за лапки.

Привязал я видимо-невидимо и полез дальше за своим кнутом.

Пока лез я наверх, ветви дерева так и хлестали скворцов, и я даже не заметил, как они поднялись с дерева, а за ними и я. И мы полетели прочь.

Долго ли, коротко ли летели скворцы, а долетели до реки Лашко. В ту пору бабы в ней белье полоскали. Увидели они меня, и ну кричать:

— Красив же ты, красив же ты!

И сами смеются.

А мне послышалось:

— Распусти порты, распусти порты!

Развязал я порты, и они улетели вместе со скворцами. А я упал прямо в Лашко! Да выбил из реки такую большую рыбину, что даже на телеге не сумел довезти ее домой в Бешене!

Едва доплелся я оттуда до мельницы. А там уж меня ждали: мука давным-давно была перемолота.

Я запряг волов в телегу и поехал домой.

Дома отец спросил меня:

— Ну, сынок, что ты привез?

— Шиш в кармане.

— Ух, сынок, до чего же ты хорошо ответил своему отцу, — сказал отец и влепил мне такую затрещину, что я даже за полтинник не согласился бы стерпеть еще одну.

Я с ревом убежал в сарай. Вдруг приходит отец и спрашивает меня:

— Который час?

— А тот, что и в прошлый раз, — со злостью ответил я.

Тогда отец хорошенько высек меня. И было же мне из-за чего реветь.

Только под вечер пришел я на кухню. Как раз в это время матушка моя снимала творог с решета. И вот откуда ни возьмись на кухню забежал волк. А матушка с перепугу схватила его за уши, шлепнула на стол и закатала в творог.

Тут уж у меня страх прошел.

Мать еще скатывала творог в кружки, а мы легли спать, потому что отец сказал: утром чуть свет поедем в Токай.

Встали мы раным-ранешенько. Мать положила в суму полкаравая хлеба и кружок творогу.

Только мы доехали до места и сошли с телеги, как я сказал людям:

— Передохнем с дороги, а потом уж весь день без отдыха будем косить.

Что ж, народ согласился со мной.

Накосил я немного травы, мы сели на нее и начали завтракать. А косы наши лежали тут же рядышком.

Я вынул еду из сумы и сказал, что от нее не должно остаться ни крошки.

Сперва я взялся за кружок творога. Только я разрезал его, как из него выскочил лохматый волк и бросился бежать. Бросился бежать, да зацепился за косовище и стал прыгать, прыгать по траве вместе с косой, чтобы хоть как-нибудь да избавиться от нее.

Пока мы глазели да удивлялись, как волк прыгает с косой, вся трава уже была скошена.

Обрадовались мы этому!

И я сказал людям:

— Видите, как хорошо, что мы сперва закусили. Нам бы до вечера не скосить луга, а волк враз управился. Давайте есть скорее, а потом за дело примемся.

К тому времени, как мы поели, трава так высохла, что ее впору было собирать и складывать в стога. Я складывал стог, а остальные вилами с земли подавали мне сено.

Ух, и стог же я сложил! Верхушкой в небо он уперся!

Тут я задумался: как же мне с него слезть? Но сколько я ни думал, так ничего и не придумал.

Вдруг я вспомнил, что на небесах живет одна моя тетка. «Рукой подать до нее», — подумал я и решил, что самая пора навестить ее.

Долго думать я не стал. Лесенка была передо мной. Я ступил на нее и стал взбираться наверх.

Вот уж небо-то — ух, и велико же оно! В нем и заблудиться нетрудно. Не сразу нашел я дом своей тетки Каты. Хорошо, что по дороге мне встретился мальчик. Я спросил парнишку, не знает ли он, где живет моя тетка Ката. Он взялся показать мне ее дом.

Открыл я дверь, смотрю, моя тетка Ката чечевицу перебирает в сенцах. Я поздоровался с ней и спросил, узнает ли она меня.

— Еще бы не узнать! Да как же ты попал сюда? Садись, племянничек, чего стоишь? Устал небось?

Она так обнимала и целовала меня, что я думал, конца этому не будет. Потом стала расспрашивать об отце и матери.

Ну, погостил я у нее денечка три. Время прошло быстро. На четвертый день я сказал своей тетке, что пойду домой, а то дома не знают, куда я девался.

Попрощался и пошел. Добрался до лестницы, глянул вниз и увидал: стог осел и стал таким маленьким, что его едва видно.

Почесал я голову, подумал: как же домой-то вернуться? Спрыгнуть нельзя — шею сломаешь, а другого пути отсюда нет. Вот и пришлось мне воротиться за советом к тетке.

Когда я открыл дверь, она спросила:

— Что ж вернулся-то, уж не кисет ли ты свой забыл?

— Нет, тетя Ката, — ответил я. — Кисет при мне. Да вот не могу никак спуститься. Стог, который я сложил, осел совсем да стал махоньким, ровно маково зернышко.

Видя, что я очень опечалился, тетка сказала мне:

— Ладно, поможем твоему горю. У меня еще есть мера отрубей, мы совьем из них веревку, и ты спустишься по этой веревке на землю.

Так и вышло. Мы свили из отрубей веревку, но она не пригодилась: уж очень коротка была. А больше отрубей у моей тетки не было. Что ж теперь делать?

Тогда тетка опять нашлась: стащила у соседа меру отрубей, и из них мы тоже свили веревку, а потом обе связали вместе. Теперь уж веревка доставала до земли.

Мы снова попрощались, и я стал спускаться вниз. Пока я спускался по своим отрубям, еще веревка туда-сюда держала. Но, когда я добрался до ворованных отрубей, веревка разом оборвалась, и я полетел вниз.

Лечу я вниз и вижу — падаю я прямо на стог сена. Падал я так, падал, а… на верхушке стога лежал камень. Вот на него и упал я. И так стукнулся, что сразу же высек искру из камня. Тут в один миг весь стог запылал и сгорел. А я очутился на земле.

Так вернулся я назад на землю.

ПАСТУХ С ГЛАЗАМИ-ЗВЕЗДАМИ

А было это там, где и в помине этого не было. За семью странами, за океанами жил один король. Да такой злой, такой лютый, что люди пугались одного его имени. Стоило только королю чихнуть, как весть об этом разносили по всей стране всадники на быстроногих скакунах. И если кто-нибудь не подхватывал: «Будьте здоровы!», его сразу же предавали смерти.

Вот все и желали ему здоровья, один только бедный пастух молчал.

Его схватили и привели к королю, чтобы тот вынес ему страшный приговор.

Как ни приказывал, как ни кричал король, пастух все не хотел ему сказать «будьте здоровы!». А под конец поставил королю такое условие: он пожелает ему здоровья только тогда, когда король выдаст за него свою дочку.

Парень-то был не дурак. И дочка короля ему полюбилась, да еще и другое было у него на уме: как бы после смерти короля поуправлять государством, дела все наладить по своему разумению.

А юная королевна рада была пойти за пастуха. Собой он был видный, умный, а глаза его сверкали, ровно две звезды.

Но король никак не давал своего согласия. И даже придумал для пастуха лютую казнь: приказал своим стражникам бросить его в клетку к белому медведю.

Стражники так и сделали.

Но только медведь увидел, что глаза у пастуха ровно две звезды, он сразу лег у него в ногах и стал лизать ему руки.

Утром, когда стража вошла, пастух оказался целым и невредимым: он играл на своей дудочке, а медведь плясал.

Даже сам король пришел подивиться такому чуду.

Но дочку свою он все-таки не хотел выдать замуж за пастуха, а придумал ему казнь еще более лютую — велел стражникам бросить его в темницу к ежам.

— Не боюсь я, пусть хоть на сто смертей посылают! — сказал пастух. — Не скажу до тех пор «будьте здоровы!», покуда не отдаст король за меня дочку.

Бросили его в темницу к ежам. Но ежи, как только глянули ему в глаза, не стали его трогать. А пастух вынул свою дудочку, заиграл, и ежи плясали до самого утра, до тех пор, пока на смену старой не пришла новая стража.

Опять позвали короля. Он смотрел, дивился, но и на этот раз не захотел выдать свою дочь за пастуха, а приказал бросить его в яму, утыканную острыми кольями.

— Не боюсь я и страшных кольев! — сказал пастух королю. — Все равно не скажу «будьте здоровы!», пока не отдадите за меня дочь!

Повели и бросили его в яму на сотню острых кольев. Но и на этот раз ничего дурного с ним не случилось. Глаза пастуха озарили темноту, и, падая, он изловчился проскользнуть между острыми кольями. Упал на дно ямы невредимым.

Утром он уже сидел на краю ямы и играл на дудочке.

Король понял, что так просто ему с пастухом не справиться, и придумал новую хитрость. Он велел запрячь коляску и посадил рядом с собой пастуха. Лошади мчались, словно вихрь. Вдруг они подъехали к серебряному лесу.

— Вот, — сказал король, — я подарю тебе этот лес, ежели ты скажешь «будьте здоровы!».

— Не скажу я этого! — упрямо ответил пастух. — До тех пор не скажу, пока не отдадите за меня дочь.

Помчались дальше. Теперь подъехали к золотому замку.

— Я подарю тебе этот золотой замок, — сказал король, — ежели ты скажешь «будьте здоровы!».

— Не скажу я этого и сейчас! — услышал король в ответ. — А только тогда скажу, когда дочь за меня отдадите.

— Ладно, — сказал король в отчаянии. — Что поделаешь, пусть она будет твоей!

Они вернулись во дворец, и король разослал гонцов по всей стране, приглашая гостей на свадьбу дочери с пастухом. И задали же тогда пир на весь мир! На первое подали как раз мясо с хреном. Хрен был такой крепкий, что король чихнул, да так, как никогда не чихал.

— Будьте здоровы, будьте здоровы, будьте здоровы! — закричали пастух и все вместе с ним.

— Будьте здоровы, будьте здоровы, будьте здоровы! — все еще кричал пастух, когда остальные гости уже давно замолчали.

Так кричал он до тех пор, пока кругом все гости на пиру не стали смеяться и король не прикрикнул:

— Да замолчи ты наконец!

Но пастух все продолжал кричать:

— Будьте здоровы! Будьте здоровы! Будьте здоровы!

— Да замолчишь ты наконец? — сердито крикнул король пастуху. — Возьми половину моего королевства, только замолчи… Возьми все королевство!

Пастух сразу замолчал. Народ тут же короновал его и жену его молодую, и стали они оба управлять государством, и может быть, и по сей день еще царствуют, если не померли.

ПЕТЕР-ОБМАНЩИК

Было это там, где и быть должно. Семью семью стран надо пройти да еще за море перейти, вот тогда и попадешь туда, где короткохвостый поросенок носом землю роет. Там жил один бедняк. Звали его Петер-Обманщик. Это честное прозвище он получил за то, что умел обмануть, кого захочет. И так вот получалось каждый раз, что Петеру-Обманщику хотелось обмануть богача или правителя, а вот бедняка, такого же, как он сам, — никогда не обманывал.

Однажды Петер-Обманщик пошел в город. И кто же самый первый попался ему навстречу. Толстый, злой, несправедливый судья. Увидев его, судья поздоровался с ним и сказал ехидно:

— Здравствуй, Петер! Ну как живешь? Каким это ветром тебя сюда занесло? Может быть, ты и меня непрочь обмануть?

Петер узнал судью.

— Что же, — сказал он. — Обмануть-то можно. Только для этого мне кое-что нужно достать, чего здесь нет.

— Не велика беда, доставай, — ответил судья. — А далеко тебе за этим ходить?

— Да что ж, пешком идти полсуток.

— Ну, тогда возьми моего коня, садись на него и поезжай. Привези то, что тебе надо, а там поглядим, как ты меня, хитроумного судью, проведешь.

Сел Петер верхом на коня задом наперед — лицом к хвосту, спиной к голове, — прикинулся, будто не умеет ездить верхом.

Так и подскакивал он на коне-бедняжке до тех самых пор, пока не выехал из города. А когда уже выбрался он за заставу, то поскакал, что твой гусар.

Ему повезло с самого начала. В ту пору в городе была большая ярмарка. Петер отвел туда коня судьи и продал за сто форинтов.

Но прежде чем продать, он отрезал коню хвост. Получив деньги, понес хвост к озеру. Там он вошел в озеро и ловко пристроил хвост, да так, чтоб тот торчал из воды. На другой его конец Петер положил камень. Затем хорошенько выпачкал грязью лицо, одежду и, хромая изо всех сил, пошел назад к судье.

Когда судья увидел его, то спросил:

— Что с тобой, Петер?

— Ох, и не спрашивайте, господин судья. Небось видели, как я езжу верхом. Только я выехал на край города, конь как прыгнет вместе со мной в озеро. Я чуть было совсем не разбился и не утонул. А вот конь-бедняга утонул.

— Врешь, мошенник! — крикнул судья. — Вижу я, что ты хочешь меня обмануть!

— Какое там обмануть! Пойдемте посмотрим. И сейчас еще хвост этого проклятого коня торчит из воды. Ежели я в чем соврал, то вы, господин судья, всегда можете упрятать меня в темницу.

— Ладно, — согласился судья. — Только и ты, Петер, пойдешь со мной, покажешь, где хвост торчит!

— Ой, да разве я могу идти, ведь я ногу ушиб, болит так, что едва хожу! — притворялся все Петер.

Взяв с собой двух жандармов, судья пошел разыскивать коня. Только они миновали окраину города и приблизились к озеру, как увидали, что из воды торчит хвост.

— Смотри, и впрямь ведь Петер не солгал! Вот он конь, только хвост его и виден. Пойдем вызволим его. Может, он еще жив, — обрадовался судья.

Да так обрадовался, что не жандармов погнал в воду, а сам полез, чтобы скорей спасти коня.

Он вцепился в конский хвост и стал его тянуть. Тянул, тянул до тех пор, покуда камень с него не свалился и судья не шлепнулся в грязь.

— Экой мошенник! Провел-таки меня! — кричал судья, держа в руках лошадиный хвост. — Погоди же, еще сядешь ты у меня за решетку! Я тебя научу в кулаке нос греть! — грозился судья.

А Петер меж тем преспокойно пировал с друзьями в трактире. Денег у него было хоть пруд пруди.

И вдруг, взглянув в окно, он увидел, что идет судья, да в каком виде! Весь с головы до ног облеплен грязью и в руке держит конский хвост…

А народ бежит за ним и смеется. Да и как же не смеяться? Сам грозный судья, а весь в грязи!..

Тогда Петер раскинул умом и скорешенько заплатил вперед за два литра вина.

В это время судья вошел в трактир.

— Ну, мошенник, теперь тебе одна дорога — в тюрьму! Будешь знать, как обманывать меня!

Но Петер даже слушать его не стал. Крикнул, чтоб принесли литр вина. Выпил вино, снял с головы свою засаленную шляпу и швырнул ее об пол, а потом спросил трактирщика:

— Что, господин трактирщик, в расчете?

Трактирщик ответил:

— В расчете.

Тут судья, забыв о лошади, стал смотреть, что это за чудо-шляпа. Хлопнут ее об пол, и выходит, что за все уплачено.

Вскоре Петер попросил и второй литр вина. Выпил и его, снова швырнул шляпу об пол и опять спросил трактирщика:

— Что, господин трактирщик, в расчете?

— Конечно, в расчете, — ответил тот.

Тут уж судья совсем забыл о своем коне и спросил:

— Петер, что это за чудо-шляпа у тебя? Смотрю я: швырнул ты ее об землю, и готово — уже расплатился?

— Эх, господин судья, шляпу эту мне еще покойный отец завещал. Не будь ее у меня, я при своей бедности вовсе с голоду околел бы. Каждый раз, как иду в трактир, всегда ее надеваю. Тогда уж, сколько бы я ни ел и ни пил с друзьями, стоит мне только хлопнуть ее оземь, и сразу я в расчете.

— Петер, а ты не продал бы мне эту шляпу? — спросил жадный судья.

— Как же продать? Разве можно продавать отцовское наследство?

— Прошу тебя, Петер, продай ты ее мне. Я выложу тебе за нее сто форинтов.

— Ну нет, господин судья, я ее не продам.

— Получай сто пятьдесят, — надбавил судья.

— Что ж, раз вы так уж просите, — ответил Петер. — Ежели она уж вам так по нраву пришлась, то я отдам ее за двести форинтов.

Судья уплатил деньги, а Петер отдал ему потертую, засаленную шляпу. Схватил судья ее и, довольный, пошел домой.

Вернувшись домой, он созвал всех своих закадычных друзей: стряпчего, исправника и других важных господ и, решив испытать шляпу, пригласил их в самый лучший трактир.

Когда гости пришли туда и увидали, что на голове судьи старая, потертая шляпа, то их такой смех разобрал, что они чуть животы не надсадили.

— Смейтесь, смейтесь, — говорит судья. — Сейчас увидите, что это за драгоценная шляпа. Сдуру вы над ней потешаетесь.

И он рассказал всем, что это за шляпа.

— Потерпите маленько и сами убедитесь! — важно сказал судья.

Как только он кончил, над ним стали смеяться еще пуще прежнего. Потом все пили, ели сколько хотели.

Когда уже все наелись, напились, судья схватил свою засаленную шляпу и швырнул ее об пол.

— Ну что, господин трактирщик, в расчете?

— Какое уж там в расчете! — засмеялся трактирщик.

Поначалу-то он думал, что судья только шутит. Но когда увидел, что судья во второй, и в третий, и в четвертый раз швыряет шляпу об пол, то понял, что дело уже не до шуток. И сказал:

— Господин судья, ведь вы же не расплатились! Ни одного, ни единого форинта мне не дали!

Тут судья понял, что Петер обманул его и на этот раз.

«Ну, постой, негодяй! — подумал судья про себя. — Засажу же я тебя за решетку!»

И он с двумя жандармами пошел прямо к Петеру.

Петер уже издали увидел судью. Огромную кастрюлю, в которой он варил гуляш, вынес на крыльцо и поставил на большой чурбан. И стал гуляш помешивать ложкой, пробовать его.

Когда судья подошел и увидел, что гуляш в кастрюле варится без огня, то сразу же позабыл и о коне и о шляпе.

— Скажи, Петер, что это за кастрюля, в которой гуляш варится без огня? — спросил он, сам не свой от любопытства.

— Эх, господин судья, — ответил Петер. — Без этой кастрюли мне бы и не жить. Не будь ее у меня, я бы уже давно помер с голоду. Она досталась мне от деда. В нее только накрошишь мяса с картошкой, подольешь воду, а уж сварит она сама.

— А ты не продал бы ее мне?

— Нет, господин судья, — ответил Петер. — Я не стану ее продавать. Что бы сказал на это мой покойный дедушка?

— Да ведь я дам тебе за нее сто форинтов.

— Нет, господин судья, и не просите.

— Двести дам! Только продай мне ее.

— Ну, уж раз она вам так по душе пришлась, — сказал Петер, — так и быть, за триста форинтов отдам. Сам уж проживу как-нибудь.

Судья не стал спорить и отдал Петеру триста форинтов сполна. Потом он с помощью Петера взвалил большую закопченную кастрюлищу себе на спину и заторопился домой.

Дома поставил кастрюлю посреди кухни. Служанке велел начистить картошки, нарезать мяса и все это поставить варить посреди кухни, не разжигая огня.

Служанка даже вытаращила глаза от удивления.

— Да что ты глаза выпучила! Лучше делом займись! — закричал судья. — Вот увидишь сама, что получится!

Но они ничего не увидели. Гуляш и не думал вариться!

Пристыженного судью обуял великий гнев. Он побежал к Петеру, чтобы самолично засадить его за решетку.

— Ну, мошенник Петер! Теперь-то я засажу тебя за решетку. Будешь знать, как обманывать меня! — закричал судья.

— Да как же это я вас обманул? И не думал даже обманывать!

— А так, что кастрюля твоя вовсе и не варит, — крикнул судья.

— Да как же ей варить, господин судья. Ведь вы сами видели, что она варит, если стоит на чурбане. А его-то вы как раз и не купили.

— Так вот оно что?

— Ну да, господин судья, — ответил Петер.

— А за сколько ты мне его продашь?

— Его я отдам дешевле кастрюльки. Без нее он мне ни к чему. Отдам за сотню форинтов.

Судья тут же отсчитал ему деньги. С помощью Петера взвалил чурбан себе на спину и, согнувшись под его тяжестью, понес чурбан домой.

Как сейчас вижу, несет он чурбан, а люди все смеются и языки чешут:

— Эх, у судьи-то дрова перевелись!

Придя домой, судья поставил чурбан посреди кухни, а на него кастрюлю. Но жди он хоть до скончания века, гуляш его все равно бы не сварился.

Теперь уж судья окончательно понял, что его обманули. И он решил про себя: «Что бы там у него ни было, что бы он мне ни показал, но больше я покупать у него ничего не стану».

Пошел судья к Петеру, а тот, как завидел судью, сразу сказал сестре:

— Сейчас сюда придет судья. А мы с тобой будем браниться что есть мочи.

Потом он привязал к своему животу полный крови желудок накануне заколотого барана и повторил сестренке:

— Судья придет, мы с тобой будем браниться что есть мочи. Что бы я ни сказал, ты мне во всем перечь. Тогда я схвачу нож и ударю им себя в живот. И умру. А ты скорей сними свистульку — она лежит на верхней полке в шкафу, — свистни ею три раза мне в уши, и я оживу.

Так все и вышло.

Когда судья пришел, брат и сестра бранились меж собой, да так рьяно, что судья не мог даже словечка вставить. Тут Петер схватил нож и приставил его к своему животу.

Судья подскочил, хотел выхватить нож из рук Петера и крикнул ему:

— Что ты делаешь, Петер? Ведь того и гляди заколешь себя!

— И заколю, — ответил Петер.

И тут же пырнул себя ножом в живот. Подвязанный бараний желудок лопнул, кровь залила парня. Тогда сестренка схватила свистульку и трижды свистнула ею в уши мертвому Петеру. Петер проворно вскочил и стал тереть себе глаза.

— О, как я крепко спал! — проговорил Петер. — Как я давно сплю!

— Спал бы ты до скончания века, если бы не эта свистулька! — сказала сестра Петеру.

— Петер, а что это за свистулька? — спросил судья.

— Эх, господин судья, если б не эта свистулька, меня бы уж давно не было на свете. Только я рассержусь, всю злость на себе вымещаю.

— Вот и я тоже! — сказал судья. — Когда мои слуги делают что-нибудь не по мне, то я готов со злости даже убить себя. Ты не продашь мне эту свистульку?

— Да как же ее продать, господин судья? Ведь без нее мне жизни нет.

Но судья молил его до тех пор, покуда Петер не согласился.

Они сторговались на четырехстах форинтах. Судья взял свистульку, сунул ее в карман.

Забыв о коне, шляпе, кастрюле и чурбане, он вернулся домой радостный и довольный. Теперь-то уж он был спокоен! Теперь он может злиться и сколько угодно вымещать гнев на себе самом. Эта свистулька всегда его воскресит.

Так оно и вышло. Вернувшись домой, он вызвал к себе своего кучера Яноша.

— Ну, Янош, послушай меня, — сказал судья. — Вот она, свистулька, я поручаю ее тебе. Положи ее на буфет. Но чтоб, кроме нас, об этом никто не знал. Когда я сильно разозлюсь и ты увидишь, что я вонзаю нож себе в живот, тотчас же хватай свистульку и трижды свистни мне в ухо.

Шло время. Однажды Янош ослушался в чем-то судью.

Судья рассердился, схватил нож, приставил его к своему животу.

Янош крикнул судье:

— Господин судья, да что это вы делаете? Еще, не ровен час, убьете себя!

Судья не стал его даже слушать и в гневе с размаху пырнул себя ножом в живот.

Когда Янош увидел, что судья упал, то никому ничего не сказал, а сразу вспомнил про свистульку. Он схватил ее и трижды свистнул судье в одно ухо, потом трижды свистнул в другое. Но он мог бы свистеть еще триста раз, потому что судья не очнулся и доныне.

Все.

КАТИЦА ТЕРДСЕЛИ

Быль это или небылица, а однажды жила на свете старуха, и была у нее дочь по прозванию Катица Тердсели. Девушка росла такой умной и настойчивой, что любая задача была ей нипочем.

Случилось так, что заболела мать Катицы Тердсели. Заболела и сказала своей дочери:

— Эх, доченька! Видно, смерть моя приходит. А ведь я так за всю жизнь досыта и не ела. Вот бы хоть один разок гусятинки отведать. Сходи-ка ты, доченька, во дворец, попроси у короля кусочек гусятины. Королю убыль невелика, а мне — утешение: гуси у короля самые жирные.

— Да зачем же я туда пойду? — спросила Катица Тердсели. — Король жадный, злой. Разве он даст кусочек гусятины?

— А ты попробуй, доченька, сходи, — настаивала мать. — Вдруг он расщедрится.

Делать нечего, пошла Катица Тердсели во дворец. Пришла, прямо к королю попросилась.

Подвели ее к трону, предстала она перед королем и рассказала, зачем пришла:

— Дай ты мне, ваше величество король, один только кусочек гусятины, а если не дашь, помрет моя матушка!

Когда король услышал эти слова, даже на троне подскочил, руками замахал, во все горло закричал:

— Ах ты, негодная девчонка! Да как ты смеешь у меня ото рта гуся отнимать, я сам, сам, сам съем его!

Но Катица Тердсели не испугалась и сказала королю:

— Да ведь их, гусей, у вас тысячи! А я прошу от одного — и то кусочек! Иначе моя матушка помрет.

— А мне-то что? — закричал король еще громче. — И пусть помирает! А ты убирайся вон отсюда. Вон! — кричал король. — Гоните ее вон в шею, кулаками, палками!

И слуги короля набросились на Катицу Тердсели и вытолкали вон из дворца на улицу.

Стоит Катица Тердсели одна, кто ей поможет?

— Все равно, — сказала про себя Катица, — не сдамся я, добуду гусятинки для больной матери!

Сказав так, она придумала, что сделать, и, обойдя дворец, зашла с противоположной стороны, в другие ворота, и стала там.

Стоит Катица Тердсели и все поглядывает, будто кого поджидает.

Вдруг увидела, что повар несет большое блюдо с жареной гусятиной. Катица неожиданно остановила его и сказала, чтоб он немедленно шел к королю, а сама предложила подержать блюдо, пока повар не вернется.

Пошел повар к королю, а тот выгнал его, закричав, что и не звал его вовсе. Однако повар твердил свое: этот приказ передала ему девушка, она стоит возле кухни и держит блюдо с гусятиной. Король не утерпел и пошел вместе с поваром взглянуть на девушку.

Но там, где стояла девушка, уже не было ни девушки, ни гусятины.

Прибежали король и повар на кухню, а там все вверх тормашками и только на дверях написано:

А Катица тем временем отнесла гусятину домой.

Когда старушка мать вдоволь наелась гусятинки, то сказала дочке:

— Эх, доченька! Уж не посетуй — гусь был знатный. Поела я, и сил у меня как будто прибавилось. Да вот сладенького что-то хочется. Сходи ты во дворец к королю, принеси оттуда немного медку.

Стала Катица отнекиваться. Попадет ей от короля, говорила она, но все-таки согласилась. И пошла.

Вошла она в королевскую кладовую и сказала сторожу, чтобы он немедленно шел к королю, король-де давно кличет его, а она пока постережет тут вместо него.

Пошел сторож к королю, но король его выгнал вон, сказал, что он, мол, и не думал его звать. Однако сторож стоял на своем: ему сказала это девушка, которая и сейчас еще сидит в кладовой и сторожит мед. Тогда король спохватился и бросился в кладовую. Он уже догадывался, что это дело рук Катицы Тердсели.

Когда они пришли в кладовую, то увидели, что на самой большой бочке с медом было написано:

А Катица взяла с собой меду, сколько ей было нужно, и отнесла его матери.

Когда старушка выпила королевского меду, то почувствовала себя еще лучше и сказала дочери:

— Ну, доченька, еще малость — и я совсем поправлюсь! Сходи ты к королю во дворец и принеси мне яблочко из королевского сада. Что королю одно яблочко? А мне спасение! Говорят, что у короля чудесные, наливные, целебные.

Катица сначала отказывалась, отнекивалась; ведь плохо ей придется, если король поймает ее! Но потом все-таки уступила матери и пошла.

Пришла Катица к королевскому садовнику и сказала ему, чтоб он немедленно шел к королю, так как король уже давно его кличет, а она тем временем посторожит сад.

Садовник поспешил к королю, а король его выгнал вон, сказал, что он, дескать, и не думал его звать.

Но бедный садовник все твердил свое: так, мол, сказала девушка, она и сейчас караулит яблоки там, в саду. Тогда король побежал вместе с садовником в сад, он так и чуял, что это опять проделка Катицы Тердсели.

И что же? Только они открыли калитку в сад, как увидели, что на земле валяется множество красных яблок, а на садовой калитке написано:

У короля от злости чуть желчь не разлилась. Напрасно звали врачей. Ни один из них не мог его исцелить.

Услыхала это Катица, переоделась мужчиной, пришла в королевский дворец и предложила вылечить короля.

Катица Тердсели подержала руку короля, посмотрела язык, выстукала грудь и сказала, что у короля увеличилась печень. Слишком он много сердился и жадничал. И посоветовала все тело короля обсыпать солью и перцем и зашить в воловью шкуру. Тогда болезнь отступится от него.

Придворные так и сделали.

Но соль и перец так безжалостно щипали, что король не выдержал, выскочил из шкуры и опрометью бросился вон из комнаты.

Как раз в это самое время принесли ему записку, в которой было написано:

Тут уж король так разгневался на Катицу, что отрядил за ней солдат и приказал запереть девочку в дворцовой башне, чтобы самолично ее убить.

Катица, когда солдаты схватили ее, попросила только разрешения взять с собой свою соломенную куклу, которая была такого же роста, как и она, и так же, как она, одета. Внутрь куклы Катица налила меду, и солдаты потащили ее в башню вместе с хозяйкой.

Придя во дворец, в высокую башню, Катица Тердсели уложила куклу на кровать, а сама спряталась под кроватью.

Вот вечером отворяется дверь и тихо, крадучись, входит король.

Взмахнул он саблей и сразу вонзил ее глубоко в грудь соломенной куклы! Сладкий мед брызнул ему прямо в рот, и король сказал:

— Так вот, злодейка, какая у тебя сладкая кровь! От нее небось и вся твоя хитрость!

И, вытерев саблю, король, гордый и довольный, вернулся в свои хоромы.

А Катица Тердсели вылезла из-под кровати, прикрепила на грудь куклы записку и сама убежала прочь.

Наутро слуги зашли в башню, увидели проткнутую саблей куклу и записку на ее груди. Сразу же побежали слуги к королю. Ворвался король в башню, схватил записку и прочел:

Король, как дочитал записку до конца, как увидел, что девчонка опять перехитрила его, так разозлился, что тут же и помер от злости.

А Катица Тердсели со своей матерью до сих пор живут счастливо.

ПОСЛУШНАЯ ДОЧЬ СТАРИКА

Было это однажды, а может, и никогда не бывало…

Жил когда-то старик, у него была взрослая дочь, о прилежании которой шла молва по всему свету. Женился старик второй раз, и привела его жена в дом тоже взрослую дочь. Новая старикова жена заставляла падчерицу делать всю черную работу по дому, родная же дочь знай сидела сложа руки, даже плесневеть стала.

Бедная старикова дочь и пряла, и ткала, тесто замешивала, подметала, убирала и словечка, бывало, наперекор не молвит! И если свою дочь мачеха во всем защищала, то уж на падчерицу старику наговаривала и обижала ее как только могла.

Дня божьего не проходило, чтобы она не ссорилась со стариком и не требовала от него прогнать дочь из дому, да еще угрожала:

— Не прогонишь дочь — не буду с с тобой хлеб-соль делить.

Бедный человек просто не знал, что ему и делать!

Как-то раз ночью мачеха плеснула воды в очаг и загасила угли, которые дочь старика укрыла под золой еще с вечера. На другой день встала старикова дочь с раннего утра, хотела развести огонь — ведь если бы она не развела его, опять была бы виновата! — смотрит, а углей в очаге и следа нет. Побоялась она, что мачеха рассердится, поднялась на крышу хижины и стала смотреть во все стороны, не видно ли где маленького огонька, чтоб можно было принести домой уголек. Но огня не было видно. Собиралась она уже спускаться с крыши, как вдруг далеко-далеко на востоке увидела крохотное, едва мерцающее пламя. Сошла она на землю и поспешила туда, где оно мерцало. Долго она шла и все не могла дойти до того огонька. Наконец повстречался ей на дороге заброшенный плодовый сад.

— Девица, девица! — окликнул ее сад. — Подойди сюда, обери гусениц с моих деревьев, а когда пойдешь обратно, я дам тебе спелых плодов.

Тотчас же принялась девушка за дело, а как кончила — пошла дальше. Немного погодя встретился ей колодец.

— Девица, девица! — окликнул ее колодец. — Подойди, вычерпай из меня воду и почисть меня, а как будешь возвращаться, я дам тебе студеной воды напиться.

Вычерпала девушка из колодца воду, почистила его и пошла дальше. Шла она, шла и набрела на печку.

— Девица, девица! — окликнула ее печка. — Подойди сюда, обмажь меня глиной да вычисти из-под меня золу, а как будешь возвращаться, дам тебе горячую лепешку.

Обмазала девушка печку, вычистила золу и отправилась дальше.

Немного прошла она — и видит: стоит небольшой домик. Постучала девушка.

— Кто там? — отозвался голос изнутри. — Если хороший человек — войди, а если плохой — не входи, у меня для плохого человека — пес с железными зубами, со стальными клыками. Как выпущу его, так и растерзает он злого человека на мелкие кусочки.

— Хороший… — отвечала девушка.

Она сильно боялась, что мачеха побьет ее, если она вернется домой, ведь очень она долго в дороге задержалась, а потому спросила, не нужна ли кому в этом доме служанка. А жила в этом доме святая Пятница, и как раз случилось так, что служанка была ей нужна. Вот и осталась старикова дочь в этом домике.

Прежде всего рассказала девушке святая Пятница о том, какая у нее будет работа: надо было по утрам готовить всем домашним животным, какие у нее имелись, еду, но так, чтобы была эта еда ни горяча, ни холодна. А после в доме хорошенько прибраться. Рассказала она это стариковой дочери и сама ушла в церковь. Девушка сделала все так, как было ей приказано.

Как только святая Пятница вернулась из церкви, так спросила своих животных, хорошо ли их девушка накормила. А животные были вот какие: драконы, змеи, совы, ящерицы, гадюки да прочая нечисть. Все в один голос отвечали, что даже, мол, не заметили, что хозяйки дома нет, так хорошо девушка за ними ухаживала.

Войдя в дом, увидела святая Пятница, что каждая вещь поставлена на свое место, и осталась очень довольна.

Прошло несколько дней. Вот девушка и говорит своей хозяйке:

— Матушка святая Пятница, я очень соскучилась по своим родителям. Сделай милость, отпусти меня домой.

— Ступай, дочь моя, — отвечала святая Пятница, — но раньше поищи у меня в голове, а вскоре увидишь, что потечет перед нашим домом река, а на ее волнах поплывут шкатулки, ларчики и сундуки. Какой из них тебе понравится, тот и возьми. Это и будет вознаграждением за твою службу.

Уселись они, и сразу видит девушка: течет река и несет на своих волнах разные шкатулки, ларцы да сундуки, и все красоты необыкновенной.

«Как же выберу себе такой красивый ларец, — подумала она. — По правде говоря, ведь я не заслужила его». И она подождала, пока не подплыла к ней маленькая, даже необструганная шкатулка.

— Матушка святая Пятница! — сказала она. — Вот ларчик по моим заслугам.

— Возьми его, дочь моя, если ты не хочешь выбрать себе что-нибудь получше, и ступай себе с богом, — отозвалась старуха.

Попрощалась старикова дочь со святой Пятницей, взяла шкатулку под мышку и пошла домой. Завидела по дороге печку и получила от нее горячую лепешку; проходила мимо колодца — напилась холодной воды; дошла до сада — поела спелых плодов.

Пришла старикова дочь домой, а там застала отца в большой тревоге и печали — уж больно долго ждал он ее!..

Тут она рассказала ему все, что с ней приключилось, и открыла шкатулку. И что же? В ней оказались жемчуг, драгоценные камни, бисер, вытканные золотом шелковые платья.

Зависть взяла мачеху и ее дочку, а у старика сердце радовалось.

Снарядила тогда мачеха в дорогу и свою дочь, наказав ей делать все так, как делала падчерица.

Шла-шла мачехина дочь, пока не дошла до сада. Окликнул и ее сад:

— Девица, девица! Подойди! Обери гусениц с моих деревьев!..

Но мачехина дочь ответила:

— Стану я руки из-за тебя царапать!..

И пошла дальше. Дошла до колодца. А когда попросил колодец вычерпать из него воду и почистить его, ответила:

— Что я, белены, что ли, объелась, чтобы мучаться, воду из тебя черпать?..

Так дошла она до печки. А когда печка попросила побелить ее и золу вычистить, ответила:

— Слыхано ли? Да чтобы я руки марала?..

И пошла дальше, пока наконец не дошла до домика святой Пятницы.

Как расспрашивала святая Пятница старикову дочь — так расспросила она и мачехину. А потом взяла ее к себе в служанки. Приказала она ей животных накормить, да так, чтобы еда была ни горяча, ни холодна, да в доме прибраться. А сама ушла в церковь.

Только вернулась святая Пятница из церкви, как бросились к ней, вытянув шеи, все животные, жаловались, что мачехина дочь, как стала их поить — все горло им кипятком ошпарила. Вошла святая Пятница в дом и видит: беспорядок такой, какого у нее в жизни не бывало!

Немного прошло времени, говорит мачехина дочь:

— Матушка святая Пятница, отпусти меня домой! Очень я стосковалась по своим родителям. Отдай что мне положено, и я уйду, а то наскучило мне здесь.

— Ступай, дочь моя, — ответила святая Пятница. — Только подожди еще немного, пока не потечет мимо наших ворот река и не понесет на своих волнах разные вещи; какая из вещей тебе понравится — ту и возьми. А раньше поищи у меня в голове.

Чуть притронулась мачехина дочь к голове святой Пятницы, как сразу побежала к реке. Здесь выбрала она самый большой и самый красивый сундук.

— Ну, если ты выбрала себе этот сундук, — сказала ей святая Пятница, — возьми его, но не открывай, пока не придешь домой, а как станешь открывать, следи, чтобы дома были только ты да твоя мать и чтобы никто, кроме вас, не видел, что находится внутри этого сундука.

Взвалила на себя мачехина дочь сундук и ушла.

Как шла она мимо печки, увидела в ней горячие лепешки. Хотела взять лепешку, а та ей в руки не дается. А голодна была девушка так, что едва терпела!

Пошла дальше. Уж очень хотелось ей пить, когда она проходила мимо колодца! Но только не дал ей колодец ни капли воды освежиться. Когда же проходила мимо сада, у нее просто слюнки потекли, но ей и приблизиться-то к саду не удалось!

Пришла мачехина дочь домой усталая да голодная. Не стерпела она, отозвала свою мать в сторону и попросила ее тут же выгнать старика и его дочь из комнаты.

Как остались они одни — раскрыла мачехина дочь сундук… И что же в нем оказалось? Оказались там все те драконы, змеи и другие гадины, которым мачехина дочь ошпарила кипятком горло, когда их кормила. Бросились тут звери на мачеху и ее дочь, разорвали их на куски и сожрали.

Как разнеслась об этом весть по деревне, все сильно перепугались.

А старикова дочь вышла замуж за самого красивого парня из тех мест, и живет она счастливо до сих пор.

Кто мне не верит, пусть посмотрит кругом и увидит много таких счастливых людей.

БАБКИН КОЗЕЛ

Давным-давно, а может, еще пораньше жили дед да баба. Были они бедными-пребедными. Все богатство — телушка одна, да и та невелика.

Когда не осталось у них ни гроша, дед сказал:

— Пойди, бабка, с телкой на ярмарку, продай ее.

— Ладно, муженек, схожу, — ответила старуха.

Накинула она на рога телушке веревку и поплелась.

На ярмарке подошли к ней три брата. Были они ворами и, как увидели старуху, решили ее обмануть.

Сказано — сделано.

Разошлись все трое в разные стороны. Немного погодя подошел к старухе один из братьев.

— Добрый день, бабка.

— Добрый день, сынок.

— Продаешь своего козла?

— Продаю, только это не козел, а телка.

— Неужто телка?

— А как же!

— Ну уж нет!

— Ей-богу, телка! Да ты что, сам не видишь?

— Козел это, бабка! Коли мне не веришь, спроси кого хочешь.

Старуха перекрестилась, сплюнула: что за наваждение!.. Пошла она дальше.

Вскоре навстречу ей идет второй из братьев.

— Продашь козла, бабка?

— Продаю, сынок. Только это не козел, а телка.

— Какая же это телка?.. Ты что же, не знаешь, какую скотину продаешь?

Перекрестилась старая и опять дальше побрела. Встречает ее третий брат и то же самое твердит: козел да козел!

Видит бедная бабка, что все в один голос называют ее телку козлом, и совсем растерялись. Поддалась она на обман и говорит:

— Ну, коли и ты говоришь, что это козел, видно, так тому и быть.

— Беспременно, козел… А сколько за него просишь?

Стали они торговаться, потом сошлись в цене, и заплатил ей третий брат по уговору. Купила бабка на эти деньги разную мелочь, на большее не хватило, и пошла домой.

Встречает ее дед, спрашивает:

— Продала телку?

— Не телка это была, а козел.

— Как козел?

— Да так.

Уставился дед на бабку, ничего в толк не возьмет.

Рассказала бабка все по порядку, и дед сразу уразумел, что тут обман.

«Вот оно что, — подумал он. — Ну, вы у меня расплатитесь с лихвой, братья-воры, найду я на вас управу».

Старик-то, оказывается, знал этих трех братьев, которые только воровством и занимались.

Походил он по селу, одолжил у одного мужика клячу старую и худющую, все ребра наперечет, а у другого взял в долг золотую монету. Дождался старик следующей ярмарки, сунул золотую монету кляче под хвост, сел на нее верхом и затрусил на ярмарку.

Добрался он туда и стал в стороне неподалеку от трех братьев-воров. Стоит он позади своей лошади — как только она брюхо опорожнит, старик сразу же бросается палочкой навоз ковырять.

Братья приметили, чем старик занимается, подошли к нему и спрашивают:

— Зачем ты, дед, все ковыряешься в навозе?

— А как же, люди добрые! Я приехал на ярмарку закупить кой-чего, а лошадь денег мне нынче еще не принесла.

— Что-то непонятно ты говоришь. Лошадь тебе деньги приносит?

— Такой уж у моего коня талан: что ни день — нахожу я в его навозе один, а то и два золотых, иногда и еще больше.

— Ты что, шутки с нами шутишь?

— Нет, какие тут шутки!

Братья не поверили старику, но остались стоять на месте около стариковой клячи.

Вскоре лошадь опорожнила брюхо еще два раза, а на третий нашел дед в навозе золотой.

Как увидели это братья своими глазами, так и застыли, рты разинули.

— Ишь ты, — зашептали они, — правда ведь! Давай купим у старика лошадь!

Придвинулись они к нему поближе.

— Слышь, дед, как это выходит, что твоя лошадь золотые монеты приносит?

— Такой уж у нее талан. Я-то еще корму ей вдосталь не даю, потому — беден, а кабы кормил ее, как баре, овсом да ячменем, она не по одному золотому, а по нескольку штук в день приносила бы. Да вы и сами видите, что лошадь еле на ногах держится от голода.

— А не продашь ты ее?

— Что вы, что вы, как же мне ее продать?

— Заплатим хорошо.

У братьев-то расчет простой: «Подкормим мы лошадь как следует и сразу же вернем деньги, что истратили, да и разбогатеем скоро».

Поторговались они, поторговались и хлопнули по рукам.

Получил старик полную шапку золота и ушел.

Как добрался он в деревню, тут же расплатился за лошадь и за золотой, а все остальные деньги себе оставил.

Братья же воры побежали домой, почистили как следует конюшню, засыпали полную кормушку овса и привели лошадь. Жадные они очень были и надумали с самого начала много золота заполучить.

Лошадь же, бедняжка, голодная и до овса охочая, потому что никогда его не ела, так нажралась, а потом напилась, что тут же у самой двери и околела.

На другое утро один из братьев прокрался к конюшне посмотреть, сколько добра им навалила лошадь. Пытается он войти, да дверь никак не откроет.

Кликнул он остальных братьев:

— Эй вы, тащите-ка сюда попону!

А попона ему потому понадобилась, что лошадь полную конюшню золота, думает, навалила.

Другие два брата выскочили из дому с попоной и тут же принялись его ругать, даже чуть не прибили за то, что он один в конюшню пошел, ведь они клятву дали не ходить туда по отдельности, чтобы один другого не обманул.

Поругались они как следует, потом поостыли и налегли все трое на дверь — открыть стараются.

Открыть-то открыли, да наткнулись на лошадиную тушу, всю вздутую. Так и остались братья стоять с выпученными глазами.

Как теперь быть?

Надо найти обманщика-старика и деньги обратно получить.

Сунулись они туда, сунулись сюда, долго его разыскивали и напоследок все-таки нашли. Помог им один купчина с ярмарки, который давно старика знал, кто он таков и откуда родом. Только пока братья разыскивали, старик со старухой уж все обдумали.

— Приготовь ты, бабка, — сказал он, — бычий пузырь и наполни кровью, а как увидишь, что идут к нам те три брата-вора, быстренько привяжи его себе на живот и зайди в дом. Главное, потом не пугайся, потому что и возьму нож и пырну тебя будто в живот, а на самом деле вспорю пузырь, так что кровь из него хлынет. А еще я сделаю метелку из кукурузных початков, поглажу тебя этой метелкой и скажу:

Как услышишь эти слова, сразу же встань, глаза протри и скажи: «Ну и крепко же я спала». Поняла?

— Поняла, муженек, поняла, — закивала старуха.

Но дед еще долго ее учил, что и как надо делать.

Через несколько дней видит бабка — издалека три человека к околице села подошли.

Присмотрелась получше.

Они: три брата-вора.

Побежала старуха домой, старика оповестила и сама сделала все, как он ее научил.

А старик к тому времени уже кукурузную метелку смастерил и на печь положил.

Вошли братья-воры в дом, даже не поздоровались и сразу же давай на деда кричать, за что, мол, он их обманул, в суд его за собой тянут.

Старик-то догадался, что братья с клячей сделали, знал, какие они жадные, вот он и говорит:

— Видать, вы лошади много овса сразу дали, она все сожрала, воды опилась, вздулась да и сдохла. Тут моей вины нет, не след вам было ей так много корма задавать, непривычная она.

Но братья-воры только одно знают, в суд старика тянут. Лошади-то они теперь лишились и стараются хоть часть денег обратно получить.

А бабка тоже раскричалась, что дед, мол, не виноват, что должны они сами на себя пенять.

Старик велел ей замолчать.

— Нет, не буду молчать!

— Замолчи, говорю!

— Нет, не буду…

Старик тут вроде совсем взбеленился, выхватил нож, подскочил к бабке, да и пырнул прямо в живот.

Только он ее ударил, как хлынула кровь из бычьего пузыря, и бабка наземь повалилась — умирает, да и только.

Остолбенели братья-воры, а старик как ни в чем не бывало говорит им:

— Ну ладно, ребята, пошли в суд.

Братья пошли за ним.

Не успели они немного отойти, как вдруг старик остановился:

— Знаете что, люди добрые, вернемся обратно, и повремените вы малость, я оживлю свою бабку, а то жаль ее, сердечную. Потом пойдем судиться.

— Как это ты ее оживишь, ежели убил?

— Ну, это совсем нехитрое дело.

Побежали братья за дедом посмотреть, как это он будет бабку воскрешать.

Пришли они домой, старик тут же взял с печи кукурузную метелку и начал гладить бабку, приговаривая:

Как услышала старуха эти слова, встрепенулась, начала глаза тереть и говорит, словно только проснулась:

— Ну и крепко же я спала!

А братья ничего не понимают, друг на друга глаза таращат.

Пришли они в себя, спросили деда:

— Что же это, ты всех мертвых так оживляешь?

— Всех, лишь бы померли.

Начали братья-воры между собой перемигиваться и перешептываться — мол, хорошо бы заиметь метелку волшебную.

— Своими ведь глазами видели, — говорит один, которому больше всех по душе метелка пришлась. Он все рассчитывал, сколько денег они заработают, ежели смогут мертвецов воскрешать.

Начали они торговаться. Торговались, торговались, пока не сговорились: дали старику две шапки золота, забрали метелку и ушли с ней.

Как пришли братья-воры домой, сразу же в конюшню бросились — коня воскрешать.

Ничего не выходит.

Попытались потом воскресить мужика одного из них села… только тот-то умер по-настоящему, как все умирают, куда же его еще воскрешать!

Помчались они сызнова к старику, ног под собой не чуют, об одном только и думают — связать его и потащить в суд.

Но только старик тоже не сидел сложа руки, пока они домой ходили, пока метелке испытание устраивали да обратно к нему возвращались. Вышел он из дому, наведался по очереди во все корчмы, что по дороге к суду, со всеми корчмарями сговорился, что они должны сделать, да тут же с ними и расплатился.

Прибежали к нему братья-воры, трясутся от злости, а он им говорит:

— Пожалуйста, пойду в суд, почему не пойти, мне бояться-то нечего, я вам дал хороший товар, да вы его попортили. Только погодите чуток, возьму с собой мой кивер, что остался у меня с той поры, когда я солдатом был.

Дозволили они ему взять кивер и пошли.

На пути корчма.

Старик говорит:

— Остановимся малость, перекусим, а то притомился я очень, да и есть хочется. Вы тоже со мной перекусите.

Поели они, выпили, расплачиваться надо… Старик подзывает к себе корчмаря:

— Эй, хозяин!

— Что?

— Выбей дно из бочки и угости всех вином, пусть пьют за меня, а то я иду с этими людьми судиться.

— А кто платить будет? — спросил корчмарь, с которым дед еще ранее сговорился.

— Как кто? Кивер заплатит, — ответил дед и отдал кивер корчмарю. Тот унес кивер в другую комнату и скоро вернулся, возвратил его деду и при этом низко поклонился, словно барину какому. А старик сразу же ушел с тремя братьями-ворами.

Те снова перешептываться начали: что это, мол, за кивер, который сам расплачивается?

Вошел дед еще в одну корчму, потом в другую, третью, и всюду то же самое повторилось. Так шли они, пока братья не утерпели и спросили его:

— Что это, дед, за кивер, который всюду за тебя платит?

— Ну, сынки, это длинная история, кивер-то не простой, да так и быть, я вам расскажу, только коротко.

— Расскажи, сделай милость, дедушка!

— Это кивер волшебный. Он расплачивается за всякого и повсюду. Мне его подарил сам император, когда я еще молодым был. Воевали мы вместе, и я ему жизнь сохранил, от врагов спас.

Надумали тогда братья-воры купить волшебный кивер и просят старика продать его.

— Ну уж нет, — ответил дед, — а то останусь я совсем ни с чем. Коня вы убили, перекормили по своей жадности, с метелкой бог знает что сделали, только тоже испортили, а потом еще пришли ко мне и в суд потянули, а я уж до старости дожил и никогда не судился. Нет, больше продавать вам я ничего не буду. Лучше пойдем в суд, пусть меня осудят, коли виноват, а когда из тюрьмы выйду, останется мне хоть кивер, а то все остальное я уж по вашей милости потерял.

— Да нет, дедушка, ты уж нас прости, ошиблись мы, не подумали, — захныкали братья-воры, — не будем мы больше так поступать, а ты как следует нас обучи, что с кивером делать надо…

— Да я вас и в те разы обучал, только чем я виноват, ежели вы никак не в толк ничего не возьмете?

— Теперь непременно возьмем, а тебе заплатим за кивер три шапки золота.

Почесал дед затылок и задумался.

— Знаете что?

— Что? — спросили братья.

— Продам вам кивер, да только вот с каким уговором.

— Ну, говори быстрее.

— Вы мне дадите три шапки золота и грамоту. А там напишете, что ко мне больше приставать не будете, что бы ни случилось. Согласны?

— Согласны.

— Ну, ударим по рукам, раз так.

Написали они грамоту, взял старик деньги, а братья-воры — кивер, разошлись каждый в свою сторону и больше никогда не виделись. Дед и на этот раз одурачил братьев-воров, но они не могли ничего поделать — грамоту-то сами подписали, да и старик им послал передать, что все это он в отместку сделал за то, что они его первые обманули.

А я кончил эту сказку, и все это такая же чистая правда, как…

МУДРАЯ ЦАРИЦА

Жил давным-давно царь, и был у него при дворе управитель. Однажды позвал к себе царь этого управителя, приказал ему взять с собой две тысячи овец и продать их на базаре; а как продаст — принести вырученные деньги, да и овец обратно пригнать. Услыхал об этом управитель — опечалился. Разве можно овец продать, да их же и обратно пригнать? В глубоком раздумье вернулся он домой. Там его дочка, ей было лет семнадцать, спросила, отчего он такой печальный.

— Как мне не быть печальным, дочка, — отвечал отец. — Вот то-то и то-то приказал мне царь. — И он рассказал дочери о приказании царя.

— Только это тебя и огорчило? — спросила дочь. — Успокойся, отец, это пустяки. Делай только так, как я тебе скажу.

— Как же, доченька?

— А вот как. Возьми овец и пойди с ними на базар. Там остриги их, продай шерсть, получи деньги и приходи обратно и с деньгами и с овцами. Вот ты и сделаешь так, как тебе было приказано.

Как услышал такие слова управитель, повеселел и на другой день, посвистывая, погнал овец на базар. Там он сделал все, как его научила дочь, получил за овечью шерсть деньги и спокойно вернулся домой и с деньгами и с овцами.

Увидел царь, что управитель справился с поручением, смекнул, что его кто-то подучил, и спрашивает:

— Кто научил тебя так поступить?

— Есть у меня дочь, твое величество. Это она научила меня, дай тебе бог здоровья! — ответил управитель.

Услышал царь такой ответ и говорит:

— Иди домой и прикажи своей дочери тотчас же явиться ко мне во дворец, но ни на коне верхом, ни пешком, ни по дороге, ни обочиной, ни одетой, ни раздетой, ни с дичью, ни без дичи, ни в рубашке, ни без рубашки.

Снова пошел управитель домой печальный. «Разве может, — думал он, — моя дочь исполнить такое приказание?»

Дочь же выслушала отца и сразу попросила:

— Отец, приведи осленка, который с овечьим стадом ходит, да принеси мне сеть и двух живых зайцев, а дальше уж положись на меня. Я тебя не осрамлю.

И когда отец принес ей все, что она просила, завернулась девушка в сеть, села на осла боком, взяла зайцев под мышку, а под сеть надела скроенную, но не сшитую рубашку. Так отправилась она к царю, придерживаясь середины дороги.

Увидел ее царь из окна — удивился. Собаки же с царева двора подняли лай и бросились на нее. Тут выпустила девушка на волю двух зайцев, и собаки помчались за ними. Девушка же проехала прямо ко дворцу и сказала:

— Доброго здоровья, твое величество!

— Спасибо, девица. Что же ты? Я ведь приказал, чтобы ты добралась до меня ни на коне верхом, ни пешком!

— А я приехала к тебе на осле, — отвечала девушка, — и сидела на нем боком.

Царь. Я приказал, чтобы ты шла ни дорогой ни обочиной.

Девушка. Я шла как раз там, где проходит дышло.

Царь. Ни одетая, ни раздетая.

Девушка. А я в сеть завернута.

Царь. Ни в рубашке, ни без рубашки.

Девушка. Сейчас я ее дошью.

Царь. Ни с дичью, ни без дичи.

Девушка. За дичью погнались собаки.

— Я бы тебя взял в жены, — сказал наконец царь, пораженный умом девушки.

— Хорошо, — ответила она. — Но только с одним условием: если ты будешь не по совести разбирать споры своих подданных, то я сама буду их разбирать. Согласен?

— Согласен, — отвечал царь и тотчас же пригласил всех бояр на свадьбу.

Прошел месяц после женитьбы царя на дочери управителя двора. И вот открылась в тех местах большая ярмарка. Поехал царь на ярмарку, а жену оставил дома.

На второй день после отъезда царя стояла царица у окна и видит: идет по дороге мужик, ведет корову, а за коровой бежит теленок.

Как свечерело, заметила она, что идет тот же мужик обратно, но только уже без теленка, а с одной коровой. И плачет. Приказала тут же царица привести к ней мужика.

— Почему ты плачешь? — спросила она, когда его привели к ней.

— Как же мне не плакать, твое величество, — ответил мужик. — Всего только был у меня один телок, и того отняли турки. Сказали, что это их лошадь телком разродилась. И отняли.

— А разве не было там в ту пору царя, чтобы не дать тебя в обиду? — спросила царица.

— Как же… был… Но только он их сторону взял.

Как услыхала такие слова царица, приказала мужику прийти на другой день утром ко дворцу — просить у царя разобрать дело по справедливости.

— Сегодня вечером он вернется с ярмарки. Я же буду завтра рядом с ним, — добавила она и научила мужика, что говорить.

На другой день пришел мужик на царский двор и попросил дозволения говорить с царем.

Позвал царь мужика к себе.

— Доброго здоровья, твое величество! — сказал мужик.

— Спасибо! Что тебе надо?

— Да видишь ли, твое величество, вот какое дело. Есть у меня малюсенький кусочек земли, будь он проклят, тянется до самой речки. Я, твое величество, пасу на нем ягнят. Но вот выскочил карп из воды и съел всех ягнят.

— Что ты за вздор городишь? Или у тебя не все дома? Как это может карп съесть ягнят?

— Прошу прощения, твое величество, а как же смогла турецкая лошадь моим телком отелиться?

Услышал царь такие слова и сразу же спросил мужика, кто его надоумил.

Мнется мужик, пытается увильнуть от ответа.

— Не скажешь, — пригрозил царь, — быть твоей голове там, где ноги.

Так и пришлось бедному крестьянину сказать царю правду.

Как узнал царь правду, разгневался… Позвал он царицу к себе и приказал:

— Убирайся прочь из моего дома! Как ты осмелилась изменить мое решение?

— Ладно, уйду, — вздохнула царица. — Но раньше давай устроим большой пир.

Как кончился пир, поднялась царица, взяла в руки стакан с вином и обратилась к царю с такими словами:

— Об одном тебя прошу, твое царское величество: когда я уйду, позволь мне взять из дома то, что для меня самое любимое и дорогое.

— Бери, — согласился царь.

Как услышала царица эти слова, так взяла сонный порошок и незаметно подсыпала царю в стакан с вином. Выпил царь, упал головой на стол и захрапел.

Тогда взвалила его осторожно царица себе на спину, отнесла в повозку и увезла к себе домой.

Как проснулся царь — удивился.

— Где я? — спросил он.

— У меня, твое величество, — ответила та.

— Как же ты смела? — крикнул царь.

— Ты позволил мне взять из дома самое для меня любимое и дорогое на свете. Вот я и взяла тебя.

Просветлело у царя лицо от радости, когда он услышал такие слова.

— Ты достойна моей любви, — сказал он, целуя свою жену. — Вернемся домой, и теперь ты сама разбирай все споры.

С этих пор зажили они дружно, а суд в их царстве был всегда таким справедливым, что молва о нем шла по всему свету и все говорили, что там царство самого правосудия.

ЗОРИЛЭ-МИРЯНУ

Жила-была некогда женщина, муж ее умер, оставив жену беременной.

Однажды вечером пришел женщине срок, и родила она на свет мальчика. Не успел новорожденный открыть глаза, спрыгнул с кровати и говорит матери:

— Дай мне отцовское оружие, да поскорей, тороплюсь я.

— Побудь немного со мною, сынок, — ответила ему мать. — Ведь и держать оружие ты еще не умеешь. Кто знает, что с тобой может случиться…

Но паренек твердо стоял на своем.

Поняв, что с сыном ей не совладать, велела ему мать подняться на чердак, где хранилось отцовское оружие, и выбрать себе то, что ему больше понравится.

Пошел сын на чердак, выбрал там оружие, то, что покрасивее и поярче блестело, и простился с матерью. Мать в слезы, а он ушел.

Мать вспомнила, что не успела окрестить сына, и решила дать ему имя Декусярэ[5], так как он родился вечером.

В полночь снова начались у бедной женщины боли, и родила она в больших муках второго сына. Но и этот поступил так же, как и его брат: потребовал отцовское оружие, отправился на чердак, отобрал там лучшие доспехи и ушел. И нарекла его мать Мьезденоапте[6].

А на рассвете, когда заря боролась с ночным мраком, родила женщина третьего сына и дала ему имя Зорилэ[7]. Как и старшие братья, отправился он на чердак, только оружие он выбрал самое старое, заржавленное. Простился Зорилэ с матерью и ушел.

И вот ведь какое чудо: трое сыновей каждую ночь возвращались домой, но каждый из них появлялся в час своего рождения. Декусярэ приходил, когда вечерело, Мьезденоапте — в полночь, а Зорилэ — на рассвете, когда пели петухи. Они приносили столько дичи, что наполнили ею все чуланы и кладовые. Затем прощались с матерью и уходили, потому что охота была их любимым занятием.

Случилось в ту пору несчастье.

У здешнего царя были три дочери, прекрасные, как звезды. Проведал царь, что три змеи замышляют против них недоброе, и строго-настрого приказал дочерям не отлучаться из дворца.

Девять лет просидели девушки взаперти, занимались вышиваньем и ни разу никуда не отлучались.

Однажды царя пригласил на свадьбу соседний царь, ведь и цари веселятся, как простые люди. Собрался он в гости и оставил присмотреть за дочерьми старую бабку, она ходила за ними еще тогда, когда они были совсем маленькими. Уезжая, царь под страхом смерти наказал бабке никуда не выпускать девушек.

Едва царь уехал, девушки принялись упрашивать бабку хоть на минутку выпустить их поглядеть на зеленое цветущее поле: покои, где они жили, выходили в закрытый двор, и девушки видели только карауливших их солдат.

Запуганная царем бабка не соглашалась исполнить просьбу девушек. Но когда те посулили ей три чаши с золотыми, если она хоть на порог их выпустит, старуха забыла про царевы угрозы, отперла скрепя сердце дверь и пошла заниматься своим делом.

Увидели царевны, как все вокруг прекрасно, и не могли прийти в себя от восторга. Перед дворцом возвышалась зеленая гора, с ее вершины, журча и пенясь, струился прозрачный ручей. Солнце играло в нем, как в хрустале, и вода казалась сотканной из золота и драгоценных камней. Невиданные птицы на деревьях пели нежные чудесные песни.

Восхищенные девушки не заметили, как отдалились от дворца.

Вдруг густые тучи заволокли небо, стало темно, как ночью, и откуда ни возьмись на крылатых конях появились три змея. Они схватили царевен и, не обращая внимания на их вопли и крики, мгновенно скрылись.

Струхнула бабка и вначале совсем было растерялась. Но потом стала думать, как ей спастись от царского гнева. И вот что придумала хитрая старуха: привязала она себя покрепче к столбу, а когда вернулся царь, давай плакать, что вот-де змеи ворвались во дворец, привязали ее, бедную, к столбу, а несчастных царевен похитили.

Начал бедный отец гадать, как разыскать ему своих любимых дочерей.

Созвал он со всех концов своего царства юношей и обещал несметные богатства тому из них, кто вернет ему царевен. Но ни один из юношей не считал себя достаточно сильным, чтобы бороться со змеями, да никто и не знал, где находятся их владения. Но вот подходит к царю старик и говорит:

— Есть на свете, царь-государь, три брата-охотника, сыновья одной вдовы. Только они могут вернуть царевен домой. Но братья эти даже не знают друг друга, потому что никогда они не встречались.

Царь приказал тотчас позвать вдову, а когда она пришла, велел ей собрать своих сыновей и послать их за царевнами — вызволить их. Тогда женщина попросила дать ей

обещая, что с их помощью соберет своих сыновей вместе. Получив, что просила, женщина вернулась домой.

Вечером пришел Декусярэ. Мать попросила его подождать немного с ужином, сказав, что не успела испечь хлеб, а чтобы он утолил голод, дала ему кусочек просвирки. Потом велела сыну вытереть рот припасенным платком.

Послушался сын матери, поел, вытер рот платком, сразу же забыл о том, что ему нужно уходить, растянулся на кровати и заснул.

В полночь явился Мьезденоапте. Увидев на кровати спящего, он спросил, кто этот незнакомец.

— Путник, сынок, — ответила мать. — Попросил приютить, и я его пожалела, не могла же я его, как другие соседи, прогнать. Дала ему поесть дичи, ведь немало бедняков сыты твоими щедротами.

— Хорошо сделала, мать… Дай и мне чего-нибудь поесть, я тороплюсь.

— Погоди, сынок, пока хлеб испечется. А покуда подкрепись куском просвирки да вытри рот вот этим платком.

Мьезденоапте послушался, а потом лег на кровать рядом с братом и захрапел.

Уже светало, когда наконец пришел и Зорилэ. По просьбе матери он повторил то же самое, что и оба его брата.

Когда мать увидела, что сыновья ее спят как убитые, она завернула их в большую холстину и крепко зашила.

Проснувшись, братья разорвали холстину и бросились друг на другу с ножами: ведь ни один из них не знал двух других. Стала мать между братьями и говорит:

— Обнимитесь, дети, и знайте, что вы родные братья, сыновья мои и бедного Мири. Умер мой Миря, когда вас еще и на свете не было. Я собрала вас вместе для того, чтобы вы не убили друг друга, встретившись в лесу на охоте.

Услышав такие слова, братья очень обрадовались, крепко обнялись и стали беседовать. Но вот пришли царские слуги и позвали их во дворец.

Едва братья вошли во дворец, царь попросил их разыскать царевен и в награду обещал разделить между ними свое царство, а дочерей отдать в жены.

Декусярэ и Мьезденоапте ответили, что не знают, где находятся владения змеев, да и сил в себе не чувствуют, чтобы сразиться с такими чудовищами. А Зорилэ так сказал:

— Видел я у пропасти ветра, там, где спуск в подземный мир, след туфли одной из царевен. Туда, видимо, и спустились змеи вместе с похищенными царевнами. Мы, твое величество, обещаем вернуть тебе дочерей, но прежде дозволь нам три года сдирать кору с лип, чтобы приготовить веревку, по которой мы сможем спуститься в подземное царство.

Царь, конечно, дал свое согласие.

Целых три года братья обдирали кору с лип и вили веревку, а когда она была готова, отправились к пропасти ветра, ведущей в подземное царство, где Зорилэ видел след туфли.

Сговорились они, что первым спустится Декусярэ, как самый старший. Крепко-накрепко привязал он себя за пояс, перекрестился и сказал братьям, чтобы поднимали его наверх, как только он дернет за веревку. Промолвил он: «Помоги мне, господи», — и стал спускаться в пропасть.

Спустился Декусярэ всего на десять саженей, но испугался окружившей его непроглядной тьмы и подал знак, чтобы его поднимали наверх.

Увидев, что старший брат вернулся ни с чем, привязал себя за пояс Мьезденоапте и наказал братьям: при первом же знаке вытащить его обратно.

Опустился он глубже брата, и что же он увидел:

Встали у Мьезденоапте волосы дыбом. Трижды дергал он веревку, пока не очутился наверху.

Увидев, что и средний брат не храбрее старшего, Зорилэ привязал себя веревкой за пояс и, простившись с братьями, наказал им:

— Чем сильнее я буду дергать веревку, тем глубже, братцы, спускайте меня.

И стал Зорилэ спускаться, пока не ступил на твердую землю.

Вокруг не было ни деревьев, ни травы, ни птиц, ни домов — всюду голая земля и безлюдная пустыня.

Страшно стало бедняге Зорилэ, ведь он был всего-навсего человеком. Тут вспомнил он про отцовский хлыст, тот, что нашел еще на чердаке и прихватил вместе с оружием. Щелкнул он этим хлыстом три раза, и тотчас рядом с ним появился конь.

Зорилэ сел на коня и отправился на поиски змеев, похитивших царских дочерей.

Ехал он без отдыха день, ехал ночь и наутро увидел большие красивые дома. Это были владения старшего змея. Зорилэ смело въехал в сад перед домом и погнал коня по цветам.

Жена змея, старшая дочь царя, увидев, что кто-то топчет цветы, отворила окно и крикнула:

— Эй, злыдень, зачем цветы губишь? Лучше подойди-ка сюда, потолкуем…

— Молчи, не говори худого слова, — ответил ей Зорилэ. — Я, может статься, тебе еще пригожусь.

— Раз так, заходи в дом! — сказала царевна.

Накормив и напоив незнакомца, царевна спросила Зорилэ, кто он таков и зачем пожаловал.

— Пришел я избавить тебя от змея лютого и привести домой, к царю, твоему батюшке.

— Тяжкое это дело, добрый человек, — вздохнула царевна. — Силен и ловок змей, не сможешь ты победить его…

— Да уж как-нибудь. Либо одолею змея, либо сам погибну.

Вдруг послышался сильный гул. Зорилэ спросил, что это может означать.

— Это палица змея сюда летит, извещает о скором появлении хозяина.

И верно: пролетела змеева палица прямо в ворота, ударилась о стол и повисла на гвозде. Зорилэ схватил ее и, три раза повертев над головой, швырнул обратно. Палица засвистела и упала прямо перед змеевым конем в тот миг, когда змей собирался перейти медный мост. Конь захрапел и попятился. Змей стал понукать его, посылать вперед, но конь не двигался с места.

вскричал змей.

— Как же не дрожать, если я на всем свете одного Зорилэ-Миряну[8] боюсь! — ответил конь.

— Неужто?

удивился змей. — Иначе откуда ему взяться в этих местах?

В этот миг на всем скаку примчался Зорилэ.

— Что тебе нужно, приятель? — спросил его змей.

— Я пришел, братец, за царской дочерью. А если добром не отдашь, будем биться в честном бою, пока один из нас не одолеет другого.

— Хорошо! — ответил змей и спрыгнул с коня.

Схватились они, закружились, завертелись и бились до самого заката солнца. Но вот бросил Зорилэ змея наземь и отсек ему голову мечом. А в это же время конь Зорилэ убил коня змея. Потом кинул Зорилэ трупы змея и его коня под мост, явился к царевне и рассказал ей, как расправился со змеем.

Узнав про свое избавление, царевна очень обрадовалась и по-братски обняла богатыря. Потом дала его верному коню меру горящих углей: конь этот ничего другого в рот не брал.

На другой день, поднявшись на рассвете, разузнал Зорилэ у царской дочери, куда ему надо путь держать, чтобы отыскать ее среднюю сестру. Перекрестился Зорилэ и отправился в дорогу.

Приехал он к дому, где жила вторая царевна, снова въехал в сад и погнал своего коня прямо по цветам. Царевна открыла окно и давай ругать незнакомца:

— Эй, злыдень, зачем цветы губишь?

— Молчи, не говори худого слова, — ответил ей богатырь. — Я, может статься, тебе еще пригожусь.

— Ну, коли так, заходи в дом, — сказала царевна.

Едва Зорилэ вошел в дом, прилетела палица змея. А когда она, как и первая, повисла на гвозде, витязь схватил ее, размахнулся и швырнул обратно, как и в прошлый раз.

Со вторым змеем он встретился у серебряного моста.

Нелегко пришлось Зорилэ. Два дня и две ночи длился бой со змеем, и только на третий день удалось Зорилэ одолеть врага. Бросив под мост трупы чудища и его коня, Зорилэ вернулся к царской дочери и рассказал ей о своем подвиге. А на следующий день поехал искать младшую царевну.

Младшая дочь царя была самой красивой из сестер, поэтому третий змей приставил злую собаку стеречь ее. Когда Зорилэ постучал в ворота, царевна крикнула:

— Кто ты такой и чего тебе нужно? Сейчас моя злая собака железными зубами разорвет тебя на куски.

— Я человек с земли, — ответил ей Зорилэ.

Царевна привязала собаку на цепь, открыла ворота и пригласила незнакомца войти в дом.

Обрадовалась царевна гостю с далекой земли и стала расспрашивать его о своих родителях. Вдруг послышался знакомый гул, и палица, влетев в ворота, трахнулась о стол и повисла на гвозде.

Зорилэ схватил палицу и отшвырнул ее изо всей силы назад. Просвистев мимо змея, палица упала на землю, как раз когда змей проезжал на коне по золотому мослу, который вел к его дому. Конь захрапел и пошлются назад. Змей стал его понукать, а конь ему говорит:

— Не могу я идти вперед. Не боюсь я никого, кроме Зорилэ-Миряну, а он-то и явился в наши края.

— Вперед, вперед, мой храбрый конь, — подбадривал его змей. — Разве

Но не успел змей произнести эти слова, как бурей примчался Зорилэ и остановился перед чудовищем.

— Что тебе здесь надобно? — спрашивает его змей.

— То, что мне надо, того ты не захочешь. Нужно мне царскую дочь отвести к ее отцу, очень он тоскует по ней. Будем мы драться с тобой в честном бою, пока один не одолеет другого.

— Давай, — зарычал змей.

Схватились они и давай вертеться да кружиться. Бились три дня и три ночи, потому что силен был змей. На третий день, когда солнце стояло над самой головой и была нестерпимая жара, пролетел над ними ворон.

— Ворон, вороненок… — стал просить его змей, — слетай к роднику, намочи крыло и брось мне каплю воды на язык, не то одолеет меня Зорилэ. Я подарю тебе за это два трупа.

— А я дам тебе, ворон, шесть трупов за каплю воды. Есть у меня уже четыре: два лежат под медным мостом, два валяются под серебряным.

Полетел ворон и принес воды тому, кто обещал лучше заплатить. Окреп Зорилэ, изловчился и отрубил змею голову.

Покончив с последним змеем, витязь вернулся к младшей царевне — она-то и должна была стать его женой, ведь он был младшим из своих братьев, — затем зашел и за двумя другими сестрами. Вскоре он привел царевен к пропасти, по какой спустился в подземное царство.

Зорилэ крепко привязал девушек к веревке и трижды дернул ее. Так он условился с братьям: если трижды дернет веревку, значит, царевны спасены. Братья подняли царских дочерей и спустили веревку снова. Но Зорилэ, желая проверить братьев, привязал к веревке камень и подал знак, чтобы тянули вверх. И кто бы мог подумать: сначала потянули вверх, а потом сразу отпустили. Упал камень, да с такой силой, что на три пяди в землю вошел.

Несказанно опечалился Зорилэ, понял он предательство своих братьев!.. Бросился на землю и горько заплакал. Неужели должен он остаться навсегда один-одинешенек в этой пустыне, глубоко под землей?..

Поднялся на ноги бедняга и пошел куда глаза глядят. Шел он, шел, видит, растет высокое дерево, а на нем орлиное гнездо с птенцами. А вверх по дереву ползет трехглавый змей, широко разинул он все три пасти, подбирается к беззащитным орлятам.

— Эй, добрый человек, — взмолились птенцы, увидев Зорилэ, — убей проклятого змея. Девять лет подряд наша мать не может вырастить своих птенцов, всех пожирает злодей. Убей трехглавого змея, и мы тоже тебе поможем.

«Спасу-ка я орлят — может быть, они помогут мне выбраться на свет божий», — подумал витязь. Вынул он отцовский меч, убил змея и разрубил на куски.

Увидев, что со змеем покончено, птенцы велели юноше взобраться на дерево и спрятаться в его густых ветвях, чтобы их мать, орлица, на радостях не проглотила его, когда вернется. Вечером орлица, грустная, возвратилась домой, не думала она застать в живых своих птенцов. Но, увидев орлят живыми и невредимыми, очень обрадовалась мать и спросила:

— Кто вас спас, мои птенчики? Я хочу вознаградить его, кто бы он ни был.

— Он пошел на восток, — ответили птенцы.

Орлица устремилась к востоку, облетела всю землю, но никого не увидела. Она вернулась обратно, меча громы и молнии:

— Вы обманули меня, орлята. Говорите, где этот человек, не то я лопну от злости.

— Скажем, если обещаешь, что ничего дурного не сделаешь нашему спасителю.

— Конечно, не сделаю, — ответила птенцам мать-орлица, — даже дам все, что он пожелает.

Птенцы показали матери, где спрятался Зорилэ, но орлица от радости мигом проглотила беднягу.

Птенцы начали плакать и упрекать мать. Тогда орлица выплюнула Зорилэ еще более красивым и могучим, чем прежде.

— Чего хочешь в награду за то, что спас моих птенцов от смерти? — спросила орлица.

— Помоги мне выбраться отсюда на землю, — ответил Зорилэ.

— Трудную вещь просишь, витязь. Но я обещала исполнить все, что ты пожелаешь, и помогу тебе. Надо достать девять буйволов и наполнить девять бочек водой, иначе нам не попасть наверх. Я отведу тебя в лес, где ты сможешь поймать буйволов и сделать бочки.

Повела орлица Зорилэ в лес, там убил он девять буйволов и смастерил девять бочек. Затем погрузил их на спину орлицы, и они отправились в путь-дорогу. Долго они летели, так долго, что орлица съела всех буйволов и выпила всю воду, потому что заглатывала сразу по буйволу и выпивала сразу по бочке воды. Они уже были почти у цели, когда орлица потребовала еще еды. У Зорилэ кончились все запасы, а орлица закричала, что теряет силы, может упасть, если не поест. Отрезал Зорилэ часть своей ступни и накормил орлицу. С тех пор у людей на ступне и сделалась выемка. Вскоре орлица благополучно вынесла его на землю.

Пока Зорилэ странствовал под землей, его братья женились на старших царевнах. Младшую же царевну сделали птичницей, а сына ее, которого она родила от Зорилэ, заставили пасти свиней.

Выйдя из подземного царства, витязь направился к своему дому. По дороге он встретил в поле стадо свиней и мальчугана-свинопаса.

— Эй, сынок, — окликнул его Зорилэ. Он надеялся узнать от него что-нибудь о братьях и спасенных царевнах. — Ты чей?

— Я и сам толком не знаю, — ответил мальчуган. — Я сын какого-то Зорилэ-Миряну. Мою маму его братья сделали птичницей и измываются над ней. А меня посылают пасти свиней, и мне очень плохо живется. Вечером, за ужином, братья кричат: «На тебе, борзая! На тебе, свинопас проклятый!» Борзая, понятно, прибегает быстрее меня и съедает все, а я остаюсь голодным. А когда я свиней загоняю спать, то должен всех перецеловать, иначе они не заходят в свинарник. Худо мне! Жил бы на свете мой отец, он бы своим братьям показал. Но ни у меня, ни у бедной мамы никогда не было да, видно, и не будет счастья, — закончил свой рассказ мальчуган, обливаясь горькими слезами.

— Не плачь, сынок, я твой отец. С божьей помощью, как видишь, я остался жив. Но ты пока моим братьям ничего не говори. А каждую из свиней вечером стукни вот этой дубинкой, они и уберутся в хлев.

Взял мальчуган дубинку и погнал свиней домой. А вечером задал им такую трепку, что они начали верещать что есть силы. И верещали до тех пор, пока не услышали братья.

— Разрази тебя небо! — закричали они мальчугану. — Ты, видать, растешь таким же разбойником, как и твой отец!

Но мальчуган даже не глянул на них, а только крикнул свиньям:

— Вот как вас целовать-то надо.

Когда совсем стемнело, явился домой Зорилэ. Увидели его братья, перепугались, чуть на землю не попадали. Но витязь ничего им не сделал, только выгнал из дому.

Вскоре сыграл он свадьбу с младшей царевной и поехал с женой к тестю. И зажили они все четверо вместе, пока старый царь не умер.

Тогда стал царем Зорилэ.

Жил он долго и счастливо в согласии с женой и сыном. Ну, а я…

ЦАРЬ-РЫБА

Что было, то было, а кабы не было, и вспоминать бы не стали…

Жил на свете старик рыбак со своим сыном. Учил он парня рыбацкому ремеслу, потому что другого ремесла он и сам не знал.

Однажды забросил старик рыбак сеть, и попалась ему большая красивая рыба, чешуя на ней сверкала, как камни-самоцветы. Обрадовался старик, отдал сыну рыбу и наказал ее стеречь. А сам отправился на озеро за новой добычей.

Как только скрылся рыбак на своей лодчонке из виду, рыба заговорила жалобным голосом:

— Послушай, парень, брось меня в воду. Я царь-рыба и, если ты окажешь мне эту услугу, вовек не забуду тебе этого.

Удивился парень, услышав, как говорит рыба человечьим голосом, да так жалобно, что смягчилось бы и каменное сердце. Пожалел он царь-рыбу и бросил обратно в озеро.

Рыба глубоко нырнула, мелькнула разок на поверхности и больше уже не появлялась.

Через некоторое время старый рыбак причалил к берегу, был он зол как тысяча чертей: хотя бы самый ледащий окунек попался в сети!

— Хороша хоть та рыба, что я тебе оставил? — спросил он. — Да где же она?

— Я бросил ее в воду, отец, — ответил сын. — Она вдруг заговорила по-нашему и так жалобно упрашивала меня отпустить ее на волю, что не устоял я… Говорила, будто она царь-рыба…

Взбешенный рыбак принялся колотить парня. Долго бил его и, только когда устал, оставил в покое.

Но делать нечего, отправились они домой с пустыми руками. Пришлось им попоститься в тот вечер пуще, чем в канун пасхи. Маковой росинки во рту не было.

Утром рыбак снова поколотил сына. Побил он его и на второй и на третий день… Не выдержал сын и ушел из дому куда глаза глядят.

Шел он, шел и дошел наконец до города. У городской стены стоял карлик. Увидев сына рыбака, он подошел к нему, поздоровался, предложил дружить и вместе искать работу. Юноша с радостью согласился. Побратались они и поклялись никогда не расставаться и делить все по-братски.

Легко сказать — делить! Ведь у обоих в карманах не было и гроша ломаного. Решили новые друзья наняться в работники.

Подрядились они к одному хозяину и начали работать.

Закончил как-то карлик работу, стоит у ворот и видит: едет человек верхом на коне. Ведет он за собой еще пять коней, а на одном из них сидит его работник. На следующий день, примерно в тот же час, человек опять проехал мимо ворот, но уже с другим работником. На третий и четвертый повторилось то же самое, да и все другие дни тот человек опять проезжал мимо, но каждый раз его сопровождал новый работник.

«У этого хозяина каждый день меняются работники. Куда же он девает своих слуг?» — призадумался карлик. И решил он увязаться за человеком и узнать, куда это он каждый день едет и чем занимается.

Так он и сделал. Пошел карлик на базар и стал там ждать. Приехал богач верхом на коне. Увидел он, стоит человек без дела, и стал его нанимать на работу. Сторговались они о цене, и велел хозяин нанятому работнику сесть на коня и следовать за ним. А карлик глаз с них не спускает. Тронулись они в путь, и он за ними. Ехали, ехали, пересекли красивую поляну, сплошь усеянную цветами, затем углубились в лес. Долго пробирались они по лесу, пока не дошли до высокого дерева. Богач соскочил с коня и велел работнику сделать то же самое. Затем хозяин вытащил из сумы крепкую веревку, забросил ее на железный крюк, вбитый высоко в ствол дерева, и велел работнику взобраться наверх.

Влез работник на самую верхушку дерева и снимает оттуда большую корзину, а в ней до самых краев драгоценные камни-самоцветы — диво дивное.

— Батюшки, совсем ослепили меня эти самоцветы, будь они неладны!.. — вскричал работник.

— Спускайся поскорее с ними, — сердито прикрикнул на него хозяин, — да смотри держи язык за зубами…

Спустился работник с корзиной и отдал ее хозяину. Тот пересыпал самоцветы в переметные сумы, а корзину вернул работнику и велел снова повесить ее на верхушку дерева, туда, откуда он ее снял.

Полез работник на дерево, повесил корзину на прежнее место и хотел было спуститься, да не тут-то было — нет веревки на месте.

— Забрось-ка на место веревку, хозяин, дай мне спуститься! — кричит работник. — Не стану же я прыгать, кости себе ломать. Калекой на всю жизнь останусь!

Хозяин же, ни слова не говоря, уложил переметные сумы на коней.

— Не слышишь, что ли? Брось шутить! — кричит ему работник.

Долго кричал бедняга с верхушки дерева, но хозяин притворился, что не слышит его, вскочил на коня — и был таков.

— Стой, барин, стой! — несутся ему вслед вопли работника. — Помоги мне слезть с дерева, ведь не было у нас уговора, что ты меня здесь оставишь!

А тот хоть бы что, скачет, — искры из-под копыт сыплются.

Видит бедняга работник, что дело плохо, горько он заплакал, да так горько, что любой пожалел бы его. А карлик спрятался в кустах, ждет, что будет дальше.

Работник еще продолжал отчаянно кричать, как вдруг увидел, что из огромного дупла выполз змей. Он медленно поднялся по дереву до самой верхушки, где уцепился бедняга работник. Разинув широкую, как ворота, пасть с оскаленными клыками величиной с добрую лопату каждый, змей в одно мгновение сожрал беднягу. Затем опять открыл свою пасть и стал изрыгать в корзину красные, зеленые и белые камни-самоцветы, пока не наполнил ее до краев. Потом пополз вниз и скрылся в своем дупле.

Сидя неподалеку в кустах, карлик видел все происшедшее и каменел от страха и жалости к бедному работнику. Но как только змей скрылся в своем дупле, он пустился в обратный путь.

А на следующий день, когда хозяин приехал на базар на своих лошадях, карлик смело подошел к нему и предложил свои услуги. Он, видать, что-то надумал.

Ударили они по рукам, вскочил карлик на коня и поехал вслед за хозяином. Они проехали город, пересекли поляну, углубились в лес и достигли наконец знакомого дерева. Оба спешились, затем хозяин накинул веревку на крюк, как и в прошлый раз; карлик послушно вскарабкался на верхушку дерева, снял с нее корзину с драгоценными камнями, как этого потребовал хозяин, и спустился с нею на землю.

Пересыпал богач драгоценные камни в переметные сумы и отдает корзину обратно карлику, велит повесить ее на место.

— Не могу, — говорит карлик. — У меня голова закружилась. На верхушку дерева еще раз ни за что не полезу…

— Что же мне делать с корзиной? — спрашивает сердито хозяин.

— Что делать? Полезай сам, и дело с концом! — отвечает карлик.

«Как же быть? — раздумывает богатей. — Если я заберусь на верхушку, то должен и спуститься, ведь не сумасшедший же я, чтобы там остаться. А если я никого не оставлю на съедение змею, он никогда больше не будет изрыгать самоцветов…»

— Послушай-ка, дружище, — заискивающе говорит хозяин, — полезай на дерево, я тебе за это дам пригоршню драгоценных камней.

А карлик все отнекивается.

— Лезь, говорю тебе, — кричит богатей, — ведь я с таким уговором и нанимал тебя.

— Господи, как голова кружится, словно вся земля завертелась подо мной! — заорал вдруг карлик и бросился навзничь на землю.

Видит богатей, не сладить ему с упрямым слугой, и пришлось взяться за дело самому. Схватил он пустую корзину и полез с ней на дерево, чтобы повесить ее, как полагается, на самую верхушку.

А карлик этого только и ждал: увидел он краем глаза, что хозяин добрался до верхушки дерева, и сразу прошло у него головокружение. Вскочил на ноги, бросился к веревке и сдернул ее с крюка.

— Что ты делаешь? — кричит тот сверху. — Повесь на место веревку, дай мне слезть!

— Тебе и наверху хорошо! — отвечает ему карлик, взбираясь на седло.

— Стой, парень, стой, отдам тебе все мешки с драгоценными камнями, только забрось на крюк веревку…

А карлик, устроившись поудобнее в седле, тронулся с места и, обернувшись к богатею, крикнул ему на прощание:

— Оставайся, брат, на верхушке! — И, ударив коня, поскакал к городу.

Заметался богатей на дереве, как в западне, но видит — спасения нет: прыгать с дерева — разобьешься, так что и костей своих не соберешь… Выглянул змей из дупла, видит — человек на верхушке дерева, выполз и проглотил добычу целиком. Так богатей нашел свою кончину в брюхе змея.

А карлик решил заехать к богатею домой, посмотреть, что у него там делается. Но как найти его дом? Отпустил он поводья, конь и привел седока прямехонько к дому хозяина. Ворота были заперты на замок. Порылся карлик в сумах и в одной из них нашел ключ. Открыл ворота и вошел в дом. Увидел он там столько несметных богатств, что у него в голове помутилось. Но вскоре он пришел в себя, выпростал сумы, вскочил на коня и отправился за своим другом.

Сын рыбака был дома и сидел, грустно понурив голову, в тревоге раздумывая, не случилась ли с карликом беда, а как увидел друга, обрадовался, словно самому господу богу.

— Рассказывай скорей, где пропадал, — молит он карлика.

— Потерпи, друг, все расскажу по порядку, — ответил ему карлик. — Сначала пойди возьми расчет у нашего хозяина.

Пошел сын рыбака к хозяину и потребовал расчета.

— Очумел ты, что ли? Что это взбрело тебе ни с того ни с сего уходить со двора? — удивился хозяин.

— Давай, хозяин, расчет, больше я тебе не работник, — стоял на своем сын рыбака.

«Парень с ума спятил», — подумал хозяин.

— На тебе расчет и иди с богом! — согласился он.

Собрал парень свои пожитки и пошел вместе с карликом к дому богатея, а когда добрались они до места, карлик показал своему приятелю все найденные там драгоценности и сказал, что все это принадлежит теперь им двоим.

— Ты что, дружище, смеешься надо мной, что ли, — говорит рыбацкий сын своему другу-карлику. — Не могу прийти в себя от изумления… Неужто все это богатство — наше?

— Конечно!

— И хитер же ты, брат! — воскликнул он, восхищенный рассказом карлика о том, как он заманил своего бывшего хозяина в западню.

Словно о попе-расстриге разнеслась по округе весть о сказочном богатстве, доставшемся сыну рыбака и его другу-карлику.

В тот год решил царь выдать замуж свою дочь. Разослал он по всей стране гонцов, и объявили они народу: коли найдется удалец, который согласится провести с царевной ночь в ее тереме, тот и станет ее мужем. С царевной же дело было неладное: девяносто девять раз она выходила замуж, но все царевы зятья погибали в первую же ночь, наутро в ее горнице находили одни только их кости. Никто не мог разгадать, что было причиной их гибели.

Услышав об этом, карлик, как человек бывалый, тотчас пошел во дворец и заявил царю, что у него-де есть крестный брат, который решил попытать счастья и добиться руки царевны.

Царь с радостью согласился и велел карлику немедленно привести во дворец своего друга, подтвердив, что отдаст тому царевну в жены, если жениху удастся остаться в живых.

Побежал карлик домой, позвал сына рыбака и вместе с ним вернулся во дворец.

Когда наступил вечер, сын рыбака вместе с царевной вошел в ее горницу. Карлик прокрался за ними и улегся в углу на полу.

Ночью он встал, разбудил сына рыбака и велел ему незаметно лечь на другую кровать. Затем вытащил свой меч и стал ждать. Вскоре видит: изо рта царевны выполз большой змей. Размахнулся карлик своим мечом, и полетела с плеч голова змея. Вслед за тем разбудил он своего названого брата и говорит ему:

— Помнишь наш уговор? Все, что добудем, делить пополам?

— Верно, таков был наш уговор, — отвечает парень.

Тогда карлик бросился с поднятым мечом к царевне.

— Разрублю и возьму себе половину! — воскликнул он.

Царевна была так напугана, что громко икнула, и из ее рта выпало яйцо. Еще два раза заносил карлик свой меч над головою царевны, от страха она раскрывала рот, и каждый раз из него выпадало по яйцу.

— Ну, друг, — сказал карлик, — забирай свою невесту, и будьте с ней здоровы. Ведь змей, будь он проклят, оставил в животе царевны три яйца, и из них должны были вылупиться три змееныша!

Тут карлик признался сыну рыбака, что он — царь-рыба, над которой тот сжалился и выпустил в озеро. Обещав своему спасителю отплатить добром, он честно сдержал свое слово: добыл для него несметные богатства и царевну в жены.

— Желаю тебе счастья и здоровья! — С этими словами карлик словно растаял в воздухе.

Наступило утро. Царь пришел в горницу царевны. Безмерны были его удивление и радость, когда он увидел царевну и ее жениха живыми и невредимыми.

Семь дней и семь ночей длился свадебный пир.

ПЭКАЛЭ[9] В РОДНОЙ ДЕРЕВНЕ

Надоело Пэкалэ скитаться без дела по свету, дурачить людей и потешаться над их глупостью. И решил он остепениться: выстроить себе дом, как все порядочные люди, обзавестись землицей — словом, зажить спокойно и в достатке.

Румын уверен, что лучше родной деревни нет ничего на свете. Вернулся Пэкалэ домой и начал жить, как живут все бедняки; накопил с грехом пополам немного деньжонок, купил телушку и отправил ее на деревенский выгон. Ведь так богатство-то и начинается: пасется телушка, становится телкой, телка — яловкой, яловка — коровой, корова телится, потом продаешь корову с теленком и на вырученные деньги покупаешь семь телушек и опять отправляешь их на деревенский выгон. На то и выгон, чтобы на нем паслись телушки.

Паслась, значит, телушка Пэкалэ, паслась, и чем больше паслась, тем быстрее росла. Во всей деревне не было такой телушки, а когда стала она телкой, то никакая яловка не могла с ней равняться.

— Что за притча такая! — удивлялись соседи. — Телка у Пэкалэ лучше всех на селе. Чем это он ее кормит? И какой она породы, что растет такая ладная?

А телушка вовсе не была особенной, да и корм у нее был не ахти какой; просто Пэкалэ занимался своими делами, и некогда ему было сторожить телушку, чтобы, часами, не забиралась в чужие хлеба.

Выросла телка Пэкалэ и стала хозяйничать по всем окрестным полям. Скиталась, бедняжка, как, бывало, в прежние времена скитался ее хозяин, и где никто не думал ее встретить, там она чаще всего и бывала: то в пшенице, то в кукурузе, то бог весть где еще.

А Пэкалэ жаловался людям, что телка-де совсем отбилась от рук, а он занят и не может с ней возиться.

Слов нет, люди бы тоже могли пожаловаться, да некому было: Пэкалэ всегда начинал первым и так сетовал на свою участь, что жалко было слушать.

Пришла яловке пора стать коровой, и призадумались тут жители села, как дальше обернутся дела. Им уже мерещились все семь будущих телушек Пэкалэ. Немного воды утечет — станут они телками, яловками, а там и коровами; Пэкалэ продаст их и возвратится из города с целым стадом молодых телушек, и станут они телками, яловками, а затем и коровами…

— Братцы, — возопили селяне, — так ведь он со своей телкой пустит нас по миру; все она у нас съест и поля наши вытопчет!

Да что поделаешь с Пэкалэ? Он-то чем виноват? Не мог же он забросить дела и все лето держать телушку за хвост.

Думали-думали селяне, как тут быть, еще подумали и порешили: нарастила телушка мясо и сделалась телкой, еще нарастила — сделалась яловкой, и все на чужих хлебах; значит, по справедливости это мясо — их собственность, а вот шкура — так та уж непременно принадлежит Пэкалэ, потому что была на телушке, когда та в первый раз появилась в деревне.

Разобравшись, они прирезали телку, съели мясо, а шкуру бросили во двор Пэкалэ.

Слов нет, быстрая была расправа, да только в деревне, где жил Пэкалэ, и не то бывало. А он молчит — ничего тут не поделаешь.

Конечно, захоти Пэкалэ, нетрудно бы ему найти на односельчан управу. Да не захотел он с ними ссориться, всей душой тянулся к жителям родной деревни. Их нельзя было дурачить, как, например, дурачил бы он односельчан Тындалэ[10].

Повесил он, значит, шкуру сушить, а когда высохла, привязал ее к полке и отправился в город продавать. Так и стал Пэкалэ опять бездомным. Идет он, идет, не останавливаясь, с утра до полудня и с полудня до вечера. К ночи завернул он в одну деревню и стал себе искать пристанища на ночь, какой-нибудь дом и чтоб жила в нем вдова или женщина, чей муж в отъезде.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Просто знал Пэкалэ, что верная жена без мужа сирота. Все-то она скучает и рада любому гостю, лишь бы не ночевать одной в доме.

И удалось-таки Пэкалэ найти на краю деревни одну женщину, муж которой отправился в лес по дрова. Она-то, конечно, изворачивалась и так и эдак: мужа, мол, дома нет, да что люди скажут, но Пэкалэ готов был заночевать в любом уголке — под навесом, в сенях, где угодно, лишь бы дом не остался на ночь без мужчины.

Делать нечего, пришлось бедной женщине пустить его ночевать. Только посоветовала она Пэкалэ сразу же лечь и заснуть, ведь, наверное, устал он с дороги, бедняга!

«Это что же такое?» — подумал Пэкалэ.

Он хорошо знал, что женщины любят поговорить, что любопытны они до всего, что делается на белом свете. А эта, мало того что не рассказывала ничего сама, даже не спросила, что у него за дела и какие на свете новости. Тут что-то не так… И Пэкалэ, вместо того чтобы заснуть, стал подсматривать то правым, то левым глазом, так хотелось ему узнать, что творится в доме и на дворе. Только стемнело, принялась женщина варить, жарить, печь, готовить разные кушанья: были тут и пироги, и жареный поросенок, и бараний бок с тушеной капустой. Была тут и водочка, и вина разные — одним словом, пир на весь мир.

Пэкалэ человек бывалый. Сразу смекнул он, что не для муженька готовила хозяюшка все эти яства, не для него разоделась, как на свадьбу.

И в самом деле, вовсе не для мужа готовила женщина угощение, а для деревенского старосты. А ждала она его, как ждут сватов девки на выданье: то во двор выбегала, то на улицу, все посматривала, идет или не идет староста.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Староста как-никак самый первый человек на селе, и нельзя его принимать с пустыми руками, словно какого-нибудь прощелыгу. К тому же днем он занят всякими делами и не может прийти, вот он и оказывает ей честь попозднее, вечерком. А дурного тут ничего нет, боже упаси.

Все у хозяйки было готово: поросенок до того хорошо поджарился, что шкурка хрустела, бараний бок тоже, тушеная капуста была готова, от пирогов шел пар, водка уже красовалась на столе, вино студилось в холодной воде — одного господина старосты недоставало. Как вдруг нежданно-негаданно возвращается муженек.

Оказывается, в дороге сломалась ось, и пришлось ему, бедняге, воротиться домой ее сменить. Завтра уж опять отправится со двора.

В том-то и сила, чтоб жена мужа любила; верная жена узнает мужа по походке, по кашлю и чоху, даже по свисту бича. Хозяюшка, у которой заночевал Пэкалэ, как раз и была такой доброй и верной женой. Она узнала мужа по скрипу телеги, а скрип этот слышен был за версту, так что ловкая женщина успела управиться со всеми делами.

Поначалу схватила она подрумянившегося поросенка и мигом спрятала его за печь, потом положила на печь пирог, а бараний бок с тушеной капустой засунула в печку, затем она поспешила убрать водку под подушку в изголовье, а вино под кровать. И когда телега въехала в двор, в доме все было на своем месте.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Но все-таки лучше, чтоб муженек не узнал.

Приехал муж домой и давай жаловаться, как все, с кем приключилась беда, а жена, как все верные жены, стала утешать его добрыми словами. Пэкалэ, который тоже был из людей порядочных, вышел из своего угла, предстал перед хозяином, извинился за беспокойство и попросил у него приюта.

— Жена, — сказал крестьянин, обогревшись немного в избе, — голоден я. Мне бы чего-нибудь поесть!

Известное дело. В дороге человек всегда проголодается. Конечно, в котомке у него кое-что имелось, да только дома человек неохотно ест то, что брал с собой в дорогу.

— Горе ты мое, — заохала жена, — да откуда ж я тебе возьму еду? Ведь ждала я тебя только к завтрашнему дню. Разве хорошую мамалыжку тебе сделаю, с чесночной подливкой, ее и покушаешь…

— Что ж, мамалыга так мамалыга, — согласился муженек.

Пэкалэ человек бывалый. Знал он, что и его попросят к столу закусить и перекинуться словечком с хозяином, знал и радовался этому. Сам-то ведь тоже был с дороги и тоже голоден, как всякий уставший путник.

И стали они беседовать с хозяином, а в это время жена готовила мамалыгу. Пэкалэ не дурак, брюху своему не враг: сидит он и голову ломает, как бы заставить хозяйку накормить их не мамалыгой, а жареным поросенком, таким подрумяненным, что шкурка хрустит, или бараниной с тушеной капустой, или вкусными пирогами; как бы повернуть дело так, чтобы хоть глоток водки выпить или разок приложиться к старому вину.

Ну да уж Пэкалэ не оплошает, у него ведь тоже ум за разумом не ходит! Коли учуял запах, так до стола уж как-нибудь доберется! Пэкалэ не разлучался с палкой, как всякий порядочный путник, а единственный свой товар и богатство — телячью шкуру — держал у ног.

Вдруг он нахмурился и как бы невзначай ткнул палкой телячью шкуру.

Хозяин удивился было, чего это он хочет от шкуры, да промолчал. Ведь палка его? Его. Шкура его? Его. Пусть и делает с ней, что хочет!

Немного погодя Пэкалэ опять ударил шкуру, да еще и прикрикнул на нее: «Попридержи язык, кикимора!»

Хозяин опять смолчал. Пэкалэ хлопнул шкуру в третий раз и прикрикнул на нее еще сердитей.

— Да чего тебе надо от этой шкуры? — спросил хозяин.

Пэкалэ поначалу пожал плечами, сделал вид, что смутился, и, извинившись, ответил, что не может-де рассказать.

— Видишь ли, — наконец процедил он сквозь зубы, — шкура-то она шкура, да только не совсем простая. Она ведь — пророчица, знает никому не ведомое и рассказывает то, чего и рассказать нельзя.

— Что же она хочет сказать? — удивился хозяин.

— А вот что, — ответил Пэкалэ и приложил ухо к шкуре, — чудеса в решете! Говорит, чтобы ты искал у изголовья, там должна быть водка.

Пошарил хозяин в изголовье и нашел водку.

— Вот так чудо! Кто же ее спрятал сюда?

— Тайный промысел, — ответил Пэкалэ. — Этого знать нельзя.

— А что еще говорит пророчица?

— Ищи за печью и найдешь жареного поросенка, — ответил Пэкалэ, делая вид, что прислушивается.

— Слыханное ли дело! А что еще говорит твоя пророчица?

— Ищи под кроватью и найдешь вино.

И так продолжалось, пока не нашли и бараний бок, и пироги. Любо было глядеть на уставленный яствами стол, но еще приятней было за них приняться.

Удивлялся муженек, еще пуще удивлялась жена, удивилась бы и вся деревня, будь она тут. Один Пэкалэ не удивлялся. Он-то хорошо знал цену своему товару!

— Что ж, — говорит он, — это вам не что-нибудь, это пророчица! Она и крота из-под земли достанет.

Так оно было или нет — трудно сказать. Пока суд да дело, Пэкалэ наелся, как турецкий паша, до того, что пояс на нем трещал.

— Хорошая штука эта пророчица, — заметил хозяин, отвалившись от стола. — Может, продашь ее, а?

— Боже избави, — ответил Пэкалэ. — Как продать такую вещь. Разве это можно?

— А если заплатить хорошие деньги?

— Где уж там! Пророчице моей цены нет.

Но хозяину очень уж хотелось лакомиться вкусными кушаньями и всегда знать, что делается у него в доме. Поэтому-то и стал с Пэкалэ торговаться. Поначалу предложил хозяин кошель с золотыми, потом два, потом три, так дошло дело до семи кошелей. А это были хорошие деньги для человека и побогаче Пэкалэ.

— Ну, ладно, вижу, ты любой ценой хочешь получить пророчицу. Не ради денег, а за хлеб-соль да за привет — бери. И в добрый час!

Так сказал Пэкалэ и отдал хозяину телячью шкуру, а сам получил семь кошелей с золотом.

Не было в целом свете никого счастливее муженька верной жены. Теперь он будет знать все, что делается у него в доме, да еще кормиться всласть.

А Пэкалэ, продав шкуру и припрятав денежки, заснул богатырским сном. Путь до родного села предстоял еще долгий и трудный.

На следующий день распростился Пэкалэ с хозяевами и отправился домой. Шагает он по дороге и думает, что таким богатым он никогда еще не был. И крепко-накрепко положил Пэкалэ не метаться больше из стороны в сторону, а идти прямой дорогой, не обманывать больше никого и не наживаться за счет других. Нет, нет и еще раз нет! Теперь он станет порядочным человеком с чистой совестью. Теперь он угомонится, станет в ряд с лучшими хозяевами на деревне!

Все бы так, кабы не та верная жена!

Она, бедная, места себе не находила. Как вспомнит, что пророчица осталась в доме, так словно крыша на голову валится. Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Но ведь женщины не из храброго десятка, душа у них неспокойная, коли в доме заводятся вещи вроде этой телячьей шкуры.

Всеми правдами и неправдами отправила она муженька в лес по дрова, а сама, как всякая работящая женщина, засунула веретено за пояс и поспешила вслед за Пэкалэ. Где шагом, где рысью догнала его и стала спрашивать, что нужно сделать, чтоб пророчица потеряла дар предсказания и стала шкурой, как все шкуры.

Что же тут будешь делать? Не грешно — что дано, что силою взято, то не свято. Пэкалэ получил от женщины еще семь кошелей с золотом и посоветовал ей ошпарить шкуру кипящей ключевой водой, процеженной через густое сито. И пошел Пэкалэ своей дорогой, словно ничего не случилось. Приходит он домой.

«Теперь, — думает, — стану порядочным человеком, может быть, даже старостой в родном селе».

И вправду стал Пэкалэ добрым хозяином.

Выстроил себе дом, да такой, что любо-дорого смотреть, с закрытой завалинкой на столбах да с большим крыльцом. Купил себе землю, воз, две пары быков, верховую лошадь, стельную корову, породистых овец — все, что полагалось иметь в порядочном доме.

По всей деревне не сыщешь такого хозяина. Все бы так, да уж больно глупы односельчане. Увидели, как строится Пэкалэ, все покупает да покупает, из кошеля вынимает, а обратно не кладет, и стали тут промеж себя шептаться. И додумались они, что у Пэкалэ, должно быть, пропасть денег: не то нашел он их, не то получил, не то отобрал у кого-нибудь.

И захотелось им узнать, откуда взялись у Пэкалэ деньги.

— Слушай, Пэкалэ, — спросил один из них, — откуда у тебя такая пропасть денег? Тратишь да тратишь, конца им не видно.

А Пэкалэ сидит себе на крыльце, трубкой попыхивает и глаз не отводит от телеги с двойной упряжью, которая как раз в это время въезжала на широкий, богатый двор.

— Откуда у меня столько денег? — говорит. — Грехи мои тяжкие, да за что же мне получить их, как не за проданное добро?

— Какое такое добро, Пэкалэ? Никакого добра у тебя не было.

— Не было, не было!.. А телячья-то шкура чья была, братец! Разве не моя! Вот она-то и есть мое добро; продал, получил денежки и завел себе новое хозяйство.

— Столько денег за какую-то телячью шкуру?

— Ну и глуп же ты, как я вижу, — ответил Пэкалэ, который зарекся не обманывать больше людей. — Невдомек тебе, что телка та была не простая, а породистая. Попридержи я ее еще — отелилась бы, а телка стала бы коровой, и вот тебе уже две коровы. А две коровы отелились бы, вот тебе уже четыре, а из четырех — восемь, а из восьми — шестнадцать, и так со временем было бы у меня целое стадо. Вот как надо вести расчет, когда идешь на рынок продавать товар. Не отдавать же за здорово живешь такое богатство.

Покачал головой собеседник, покачали головой и призадумались все жители села. У многих были породистые телки. Почему же только Пэкалэ сумел продать шкуру за такую цену? Что они, глупее его? Зачем отдавать такое богатство за малые деньги?

Не долго думая, прирезали они своих породистых телок, наелись до отвала мяса, а шкуры по примеру Пэкалэ повезли в город продавать.

Только не всегда бывают чудеса на свете, не все люди умеют показать товар лицом, как Пэкалэ.

Что они ни говорили, как ни доказывали, что шкуры не от простых телок, а от породистых, никто не давал, сколько они запрашивали, и пришлось им вернуться домой ни с чем.

Горе им — да только и горе и Пэкалэ. Увидев, какой они понесли убыток, какого сраму натерпелись, собрались опять люди, стали думу думать, как тут жить-быть. Судили-рядили, что бы такое выдумать и как поступить, лишь бы отделаться от Пэкалэ. Никакого сомнения нет: коли останется он жив — погубит всю деревню.

— А ну как взбредет ему в голову поджечь свой дом, чтобы и мы тоже подожгли свои? — высказался один, поосмотрительней других.

— А то сломает себе ногу, чтобы мы тоже сломали, — отозвался другой.

— Он и в колодец может прыгнуть, чтоб мы за ним попрыгали, — закричали все.

Сомневаться не приходилось. Нужно было отделаться от Пэкалэ, пока не погибли все селяне до единого.

Только как отделаться, вот в чем загвоздка. Можно зарезать его быков, корову и верховую лошадь, поджечь дом и выгнать Пэкалэ из деревни. Но кто поручится, что он не вернется опять?

Нет, нужно его убить: только так и можно от него избавиться навсегда.

И порешили они убить Пэкалэ. Однако не хотелось им проливать кровь, и никто не решался поднять на него руку. Тогда снова стали совещаться промеж себя односельчане, думу думать, как жить да быть, и порешили утопить Пэкалэ в Дунае, в самом глубоком месте, чтобы и правнукам его неповадно был бы по белу свету шататься.

А что, если Пэкалэ и со дна Дуная вернется?

Вот она где загвоздка. Что, если вернется? Что тогда делать?

Никакого сомнения нет: нужно так все устроить, чтобы Пэкалэ ни за что не спасся.

И опять стали думу думать, как жить да быть, опять советовались промеж себя и порешили упрятать Пэкалэ в мешок, хорошенько завязать его и накрепко прикрутить мешок к мельничному жернову. Жернов круглый — вот он и покатится до самого дна Дуная и потащит за собой Пэкалэ.

Порешив на том, собрались все жители деревни, и стар и млад, взяли с собой мешок, веревку потоньше, чтобы мешок завязать, веревку потолще, чтобы к жернову прикрутить, прихватили и жернов, да такой, которого не найти за три дня пути, и всем народом, от мала до велика, отправились к дому Пэкалэ, чтобы схватить его, связать, отнести к Дунаю да так забросить, чтобы покатился он на самое дно.

А Пэкалэ сидит себе на крыльце, трубкой попыхивает и любуется телегой с двойной упряжью, которая только что въехала на широкий и богатый двор. Сидит Пэкалэ, трубкой попыхивает, как вдруг, откуда ни возьмись, глядь — вся деревня от мала до велика заполнила двор, да еще не все уместились. Что ему было делать, бедняге? Ничего ему не оставалось, как дать себя связать. Эх, почему он не остался там, где раньше скитался? Потянула его нелегкая в родную деревню, захотел он вести порядочную жизнь, не обманывать больше людей. Да что поделаешь, двум смертям не бывать, одной не Миновать.

«Видно, так уж суждено мне, — сказал про себя Пэкалэ, — умереть порядочным человеком в родной деревне».

Порядочнее, чем он был, Пэкалэ стать не мог — это он сам хорошо чувствовал.

Обидно все же было ему умирать как раз теперь, когда у него был и собственный дом, и сытный стол, и телега с четырьмя быками, и широкий двор. Хотелось бы ему спастись, но только по-честному, ведь решил же он не обманывать больше людей. Да где уж тут спастись! Односельчане были люди злые и хитрые.

Делать нечего! Смирился Пэкалэ, а люди засунули его, как кота, в мешок, подняли и понесли на лютую казнь. Пэкалэ во главе шествия, за ним жернов, потом деревенские богатеи, потом вся деревня от мала до велика — так они вышли из ворот широкого двора, прошли по деревне и прямо через пески отправились к могучему, глубокому Дунаю.

— Погодите, братцы! — крикнул самый рассудительный из селян.

Все от мала до велика остановились как вкопанные.

— Забыли мы одну вещь, — сказал рассудительный.

— А что мы забыли? — спросили остальные.

— Жердь. Надо глубину измерить.

— Верно, — хором ответили селяне, — мы забыли жердь. Надо глубину измерить.

Пэкалэ был у них в руках; как же они могли бросить его, не зная, куда бросают?

Вернулись они, значит, в деревню, выбрали из длинных жердей ту, что всех длинней, и только тогда вновь отправились к Дунаю; впереди несли жердь, за жердью Пэкалэ в мешке, за ним жернов, потом шагали деревенские богатеи, а потом уже вся деревня от мала до велика.

— Погодите, братцы! — снова крикнул самый рассудительный.

Опять остановились.

— Надо привязать его к жернову, чтоб не сбежал, пока мы будем жердью измерять глубину!

— Привязать, привязать, чтоб не сбежал! — закричали все.

Привязали Пэкалэ к жернову, потом стали всем городом измерять глубину Дуная и искать самое глубокое место, чтоб бросить туда Пэкалэ.

Самый рассудительный взялся за жердь, ударил ею по волнам, опустил ее как можно глубже, а до дна так и не достал…

— В этом месте, — сказал он, — нет у Дуная дна. Надо искать в другом.

— Верно, — крикнули все, — нужно найти такое место, где есть у Дуная дно.

Иначе и быть не могло: порешили ведь, что жернов покатится на самое дно Дуная. Где же ему остановиться, если у Дуная нет дна. Нет, надо было точно знать, где остановится жернов с мешком, в котором лежал Пэкалэ.

Снова двинулись всем народом искать дно Дуная. Нельзя же было бросить Пэкалэ в неподходящее место, упустить его из рук как раз теперь, когда он и пойман и связан. Односельчане должны были точно знать, где остановится жернов с мешком, в котором находился Пэкалэ.

А Пэкалэ, горемыка, лежал в мешке, привязанный к самому большому жернову, который только смогли найти за три дня пути.

— Погодите! — крикнул самый рассудительный.

Опять остановились.

В чем теперь загвоздка?

Да в том, что нужно все как следует обсудить и взвесить, прежде чем бросить Пэкалэ в Дунай.

— Куда его бросить? Выше по течению, откуда идет вода, или же куда утекает?

Одни считали, что выше по течению воды больше, потому что она оттуда течет, и если бы не было ее там много, она бы не текла.

Другие держались мнения, что ниже по течению — больше, так как там собирается вода с верховий, и если бросить Пэкалэ выше по течению, то как бы не оказался он на суше, ведь вода все идет и идет, все стекает да стекает. Тогда Пэкалэ выйдет из мешка, и опять горе их бедным головушкам.

Столпились они все и стали советоваться — боятся наделать глупостей. Стали думу думать, как жить да быть, и порешили выбрать место ниже по течению, чтоб вся вода собралась Пэкалэ на голову.

И опять начали нащупывать жердью дно Дуная. А тем временем вдоль берега шел скупщик, гнал в город стадо в тысячу быков. Шел он вдоль берега и вдруг — глядь, натыкается на мешок с Пэкалэ. Удивился скупщик, каждый удивился бы, увидев эдакое перед собой.

— Слушай, братец, — спросил он, — как это ты влез в мешок и что тебе там надобно?

— Да я не сам влез, — ответил Пэкалэ, — другие меня сюда упрятали.

— А почему, по какой причине упрятали?

— Решили в Дунай бросить.

— За что бросить?

— Да, видишь ли, грехи мои тяжкие, — ответил Пэкалэ, — хотят сделать меня старостой, а я не соглашаюсь.

— Чего же ты не соглашаешься, братец?

— Да так, — сказал Пэкалэ. — В этой деревне невозможно быть старостой.

— Почему же так?

— Да потому, что женщин здесь много; мужья уезжают на целые недели, вот староста и остается один с бабами.

— А тебе что, не нравится с бабами оставаться?

— Да их много, и все молодые да ловкие, как муравьи, сладу с ними нет.

Скупщик ушам своим не верил, слушая такие слова. Сам он всей душой был бы рад оказаться старостой в такой деревне.

— Ну и дурак же ты, братец, — сказал он. — Умный человек обеими руками схватился бы за эдакую должность.

— Умный-то он, конечно, не дурак и лучше всякого дурака справится с делом, — ответил Пэкалэ. — Что ж, если считаешь, что справишься, лезь в мешок и, когда увидишь, что хотят тебя бросить в Дунай, кричи, что, мол, согласен быть старостой.

— И они выберут меня старостой?

— Да уж как пить дать выберут.

Только этого и нужно было храброму скупщику, он ведь баб той деревни не боялся.

Развязал он мешок, чтоб Пэкалэ мог выйти, а сам туда влез. Вздохнул Пэкалэ, завязал хорошенько мешок — и поминай как звали. Только и остановился, чтобы прихватить с собой стадо, а потом погнал быков на свой широкий двор — еле уместились.

А скупщик лежал в мешке да посмеивался, думая о том, как обманет дураков деревенских. Им же, беднягам, и в голову не приходило, что теперь в мешке был человек умный, не то что они, дураки.

Еще пуще развеселился скупщик, когда почувствовал, как поднимают его и несут, чтоб бросить в Дунай, в то место, какое им показалось самым глубоким. И только когда стали раскачивать мешок, чтобы подальше его забросить, скупщик крикнул что было мочи:

— Постойте, братцы!

Все остановились как вкопанные. Голос-то показался всем чужим.

— Выпускайте меня, я согласен быть у вас старостой, — заорал скупщик.

— Слыханная ли дерзость, — крикнул самый рассудительный из односельчан Пэкалэ, он же деревенский староста. — Теперь он заговорил чужим голосом, чтобы мы его не узнали, да еще желает быть старостой. Пожалуй, скоро скажет, что он не Пэкалэ.

— Так я и в самом деле не Пэкалэ, — отозвался скупщик.

Услыхав такие слова, рассердились люди, ужас как рассердились. Ведь они его своими глазами видели, когда всовывали в мешок, своими руками этот мешок завязывали. Вконец разозлившись, они все набросились на жернов, подняли и — раз-два-три! бултых! — бросили в Дунай, да так, чтобы и правнукам Пэкалэ неповадно было по белу свету шататься.

С каким же они облегчением вздохнули, увидев, как идет Пэкалэ прямо ко дну и больше не всплывает, а вода все течет да течет с верховьев и собирается над ним!

А тем временем Пэкалэ сидел себе на крыльце, глаз не отводил от телеги с двойной упряжью, которая как раз в это время въезжала на широкий двор, где один к одному стояли красавцы быки.

— Погодите, братцы! — воскликнул самый рассудительный. — Стойте!

— Тпрр, остановитесь, — завопили все жители деревни, увидев то, чего и понять не могли. Все разом застыли на месте.

— Эй, как это ты здесь очутился? — спросил староста.

— И в самом деле, — сказали все, — как это ты здесь очутился?

— Велика важность, — ответил Пэкалэ. — Так же, как и вы: пришел оттуда сюда.

— Так ты же мертвый, братец. Мы же бросили тебя в Дунай!

— Ничуть не мертвый, — ответил Пэкалэ. — Вода в Дунае холодная, от нее становишься ловчей прежнего.

— Вот чудеса! — ахнули все. — Никак с ним не управиться. Бросили его в Дунай, привязанного к жернову, а он возвратился домой быстрее нас.

— Откуда у тебя такое большое и красивое стадо? — снова спросили они Пэкалэ.

— Откуда же ему быть, — отвечает, — если не оттуда, куда вы меня бросили?

— Кто же тебе его дал?

— Кто мне дал? Сам взял — всякий взял бы на моем месте. Прихватил сколько мог, а остальное другим оставил.

Односельчане Пэкалэ только того и ждали. Как стояли они во дворе, так гурьбой и отправились обратно к Дунаю. Даже промеж себя не посоветовались, как лягушки, бросились в воду — бултых, бултых! Кто как мог быстрее, чтоб захватить себе побольше быков, а жены остались на берегу, поджидая обратно мужей со стадами.

Был тут, конечно, и поп, и так как попы жаднее других, то прыгнул он дальше всех и очутился в самом глубоком месте, только камилавка виднелась над водой.

Попадья, которая вместе со всеми стояла на берегу, тоже была жадная. Увидела она камилавку и решила, что у попа не хватает смелости нырнуть в воду и, пока он дойдет до дна, другие захватят себе весь скот.

— Глубже, отец, — кричала она, — полезай глубже! Самые рогатые на дне…

Опустился батюшка глубже, да только домой не воротился, не воротились и другие.

Вот и оказался Пэкалэ самым работящим, самым порядочным, самым достойным жителем деревни, потому что только он да женщины и остались на селе.

Кто сказку дальше знает, тот пусть и продолжает.

ПЕТРЯ-ДУРАК

Тогда это было, когда и в помине не было. Не случись оно в ту пору — не было б и разговору.

Жил-был человек, и такие у него водились богатства, что он и счет им потерял. Двор у него был такой широкий-преширокий, что семь телег, запряженных семью парами волов, свободно по нему проедут и осями друг друга не зацепят.

Домов, амбаров и сараев, конюшен, навесов и разных строений стояло на этом дворе видимо-невидимо. Земле ж его, виноградникам, садам, рощам и лугам конца-краю не было. Быков и коней, коров и свиней, овец да коз — хоть пруд пруди. Чего только у него не было!.

Благословил того человека господь еще и тремя сыновьями. Парни — один другого лучше: старшой звезд с неба не хватал, средний — и того меньше, а младший — Петря — дурак не дурак, а сроду так. Известное дело: меньшой, хоть тыщу лет проживи, все равно моложе всех в семье.

Жил себе богатый человек да поживал, добра наживал, пока не пришел и его черед — от смерти никуда не денешься. И наказал он своим сыновьям по-братски разделить богатства и жить в мире и согласии.

— Гм, это что еще такое? — удивился Петря. — Как же делить все по-братски?

— Как делить? — ответил старшой, парень посмышленей. — Проще простого. Берешь что-нибудь из отцова наследства и говоришь: «Это мне, это тебе, это ему», — да только надо смотреть, чтоб все три доли были одинаковы. Понял?

Все уразумел Петря.

— Понятное дело, — отвечает. — Берешь, говоришь и смотришь, чтоб все три доли непременно были одинаковы.

Средний был тоже парень смышленый.

— Так, — говорит, — и других не обманешь, и сам в дураках не останешься.

— Верно, — подхватил Петря. Теперь ему все стало яснее ясного.

Устроили братья пышные похороны, как положено богачу, и давай делить по-братски наследство: «Это мне, это тебе, а это ему».

Только дело делу рознь, а иное хоть брось. Столько было у отца разного добра, что братья не знали, с чего начать и как делить. Стоят, разинув рты, и смотрят друг на друга.

Была тут и еще трудность.

— Так-то так, — сказал Петря. — Все наше как-нибудь разделим. Только куда я дену то, что на мою долю придется?

— Верно, — согласились оба брата, парни смышленые. — Куда же мы денем нашу долю?

Тут же и догадались братья, что делить перво-наперво надо просторный двор — вот и будет у каждого место, куда свое добро девать.

Как же делить двор?

— Сколько мне, ровно столько и тебе, столько же и ему, — сказал Петря: он хотел в точности исполнить отцовский наказ.

Тем более что теперь Петря понимал, как по-братски делят наследство. Пораскинули они умом и порешили: пусть старшой берет себе правую сторону, Петря — меньшой — левую, а средний — середину.

Встал Петря в левом конце двора, лицом к среднему, старшой в правом конце, лицом к ним обоим, и пошли они навстречу друг другу, отсчитывая шаги: один мне, один тебе, один ему. Сошелся Петря со средним, грудь к груди. Вот и конец дележу. Так получил себе каждый место, куда сложить свою долю наследства. Остался еще кусок двора — от доли среднего до доли старшего; и чтобы не было раздора, старшие братья порешили разделить его между собой.

— Ладно, — отозвался Петря. — Теперь у каждого своя равная доля. Давайте делить остальное.

— Хорошо, — отвечают братья.

Тут они увидели, что куры бегают по всему двору, не считаются с межой и копаются, где им вздумается. Порешили братья разделить их: пусть живет каждая на своей части.

— Одна мне, одна тебе, одна ему — вот и дело сделано.

Остался только петух. Что с ним прикажете делать? Один говорит — мне, другой — мне, и третий — мне.

— Отрубим петуху голову.

Лучшего дележа и быть не могло. Отрубили они петуху голову и зажарили его на вертеле.

— Стойте, братцы! — крикнул Петря. — Делили мы двор, я был с краю, теперь хочу быть посередке.

— Ладно, — согласился старшой и схватил петуха за одну ногу, средний — хвать за другую. Досталась Петре гузка.

Потом старшой хватил петуха за крыло, средний за другое, и достались им крылья с грудкой. А Петря получил шею, на которой, как говорится, мяса до того много, что и съесть невозможно.

Пошло дело как по маслу. Разделили они все, что было в доме и на дворе: уток и гусей, индюшек и свиней, коз и коней, быков и овец, разную утварь и остальные домашние вещи.

Целыми днями только и слышно было: «Это мне, это тебе, это ему». Поделили они все по справедливости, как братья. Осталось им еще поделить дом, амбары и сараи, конюшни, и навесы, и прочие строения большого двора.

— Вот это задача, — молвил старшой, самый смышленый. — Дом, правда, большой, просторный и красивый, да один. Как же его делить?

«Верно, вот это задача, — задумался средний. — Как же дом разделить на три части?»

Петря глядит то на одного, то на другого — удивляется.

— Как делить? — спрашивает. — Да так же, как делили все: это мне, это тебе, это ему. Да смотри, чтобы доли были одинаковые.

Судили-рядили братья, ломали голову, думали и так и эдак, да и порешили, что иного не остается, как разобрать дом и амбары, конюшни и навесы, сараи и прочие строения и разделить их — это мне, это тебе и это ему.

Трудились братья, трудились, не ленились. День работали, два, три. Рук не покладали, пока не разобрали строения и не отдали каждому его долю.

— Ай да молодцы! — сказал старшой, тот, что посмышленей. — Много было — мало осталось. Давай делить поля, сады, виноградники, рощи, луга да выгоны.

— Давай, — говорит средний.

— Пойдем, — говорит Петря; ему тоже стало ясно, что только это и оставалось.

Богатство делить — людей не примирить. Хоть и родные братья, а в чем не сойдутся, все равно подерутся.

Вышли в поле братья и стали по своему обычаю считать шаги: «Один мне, один тебе, один ему».

Виноградники по кустикам, сады по деревцам, рощи по дереву да по кустику — все поделили. А как пришли на выгон, где паслось стадо, так и запутались. Коров и телят разделить не так уж было трудно: одну мне, одну тебе, одну ему, одного сюда, одного туда, а третьего еще дальше. Но что делать с быком? Один бык на все стадо! И был он такой красоты, что другого такого на всей земле не сыскать, хоть исходить ее из конца в конец: широкий в груди, крепкий в загривке, такой громадный бык, что насилу в ворота влезает. Голова у него маленькая, рога острые и длинные, а кто ему в глаза взглянет, того в дрожь бросит. У самых богатых царей не бывало такого быка.

— Что же мы будем делать? — спросил старшой, который сразу смекнул, что с таким быком прославишься на весь мир.

— Верно, что же мы будем делать? — спросил средний. Он, видно, тоже знал, как хорошо иметь такого быка.

— А вот что: зарежем, как петуха, — предложил Петря, — зажарим и съедим.

— Боже упаси! — крикнули в один голос старшой и средний. — Петух петухом, а бык быком.

И пошло: один говорит «да», другой — «нет», этот гнет в свою сторону, тот — в свою.

Каждому, видишь ли, хотелось заполучить быка себе, и только себе. Началась бы тут потасовка, да смилостивился господь и послал Петре хорошую мысль.

— Знаете что, — сказал он. — Посмотрим, какое кому счастье: построим каждый по стойлу и пустим быка. В чье стойло побежит, тому он и достанется.

— Быть по сему, — согласились старшие братья. Каждый из них, видишь ли, не сомневался, что сумеет так поставить дело, чтоб бык вошел в его стойло.

Старшой, человек великого ума, разыскал знаменитых каменщиков и мастеров и велел им строить стойло на диво, с башнями да с украшениями. Увидит бык такую красоту и побежит без оглядки прямо к нему.

Средний-то чем хуже? Вот он и постарался, чтоб стойло его было еще того краше да просторнее.

А Петря-дурачок посматривает на них и глазами хлопает; никак не придумает, как за дело взяться. Все откладывает и откладывает работу.

Торопят его братья, а он все одно твердит: «То моя забота, обо мне пусть у вас голова не болит».

Выстроили старшие братья стойла, да такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Вот они и стали Петрю поторапливать, чтобы он что-нибудь да выстроил. Что ему делать? Была пора, так не хватало ума, а время ушло, и ум пришел. Отправился Петря в рощу, срубил несколько деревьев и нагрузил три воза зелеными ветками. Поставил он на скорую руку шалаш из тех зеленых веток и покрыл его камышом. Братья со смеху подыхали, а Петря не нарадуется, на зелень глядя.

Привели они быка и выпустили его на середину двора, между стойлами. Пусть, мол, сам себе выберет жилье. А было это в летний день. Мошки быку покоя не давали, со всех сторон нападали, а он головой трясет, хвостом обмахивается.

Хоть и красив бык и могуч, у него обычай бычий, ум телячий: он и не взглянул на башни да украшения, а походил туда-сюда по двору и пошел прямо к зеленому шалашу. И так в нем устроился, что раскаленным прутом его оттуда не выгнать.

Стоят старшой и средний — дураки дураками и глазам своим не верят.

— Ну и глупая скотина, — молвил старшой. — Что ж, раз так, то и дело с концом. Вошел он, Петря, в твое стойло, значит, он твой.

— Верно, братец, верно, — сказал средний. — Глупая скотина, ничего с ней не поделаешь. Говорят же: дурак спит, а счастье в головах лежит.

Пригорюнились братья, глядя, как радуется Петря на своего быка. Мало того, Что каждому хотелось иметь быка, обидно было, что достался он такому дурню. На что ему бык? Как будет за ним ходить?

— Слушай, Петря, — говорит однажды старшой. — Давай-ка сделаем с тобой хорошее дело. Отдай мне быка, а я тебе четвертую часть своего богатства дам.

— Нет, ты мне его отдай, отвалю тебе столько же! — кричит средний. — Мы тоже не лыком шиты.

А Петря, сбитый с толку, глядит то на одного, то на другого. Он и рад был бы отдать быка, да не знает кому: разделили-то все по-братски, и доля старшого была равна доле среднего.

— Ничего тут другого не придумаешь, братцы, — сказал Петря, — кто больше даст, тот быка и получит.

— Бери половину! — кричит старшой.

— Я тоже даю половину! — вопит средний.

— Даю три четверти! — снова кричит старшой.

— И я даю столько же! — упрямится средний.

— Даю все!

— Я тоже.

Вот не было печали, так черти накачали. Хоть и братья, а никак не поладят. Скажи старшой, что отдаст сверх всего и шапку, отдал бы свою и средний. Бык должен непременно остаться у Петри, иначе не быть миру и согласию. Правда, согласия и так не было. Стоило Петре показаться с быком на выгоне, как начиналась перепалка. Средний глядит на быка, старшой сердится и кричит:

— Смотри не смотри — все равно не твой.

— Да и не твой, — вторит ему средний.

Один — слово, другой — слово, вот и ссора готова. Наступает ночь, а братья все поносят друг друга. А если средний не смотрел на быка и делал вид, будто не замечает его, старшой выходил из себя и кричал:

— Ослеп, что ли? Не видишь быка?

— Хватит того, что ты его видишь, — отвечал средний, и опять начиналась перебранка.

«Разнесчастная моя головушка, — думает Петря. — Беда мне с этим быком. Что бы такое придумать, чтоб сбыть его с рук? Говорил я, что надо его зарезать».

Только реши он зарезать быка — не сносить бы ему головы: братья разорвали бы его на мелкие куски.

— Пойду-ка на рынок и продам его тому, кто больше заплатит, — решил Петря. — Лишь бы отделаться.

Сказано — сделано.

Вывел он быка однажды на выгон, да не остановился у стада, а повел в город продавать. Петря в город! Вот не было еще печали! Был Петря деревенским дурнем, захотел стать городским.

Понятия не имел он, что такое ярмарка, как продают и покупают, как торгуются. Слышал Петря где-то, что на ярмарке ходит видимо-невидимо народу, а еще больше там разговоров — один спрашивает цену, другой отвечает и уступает, если ем не дают, сколько запросил.

«Ничего, я тоже из ученых, — думает про себя Петря. — Не так-то просто меня околпачить».

Идет он проселком, не торопится, как человек, которому спешить некуда. Впереди шествует бык, а он за быком. Бык нет-нет да замычит, а Петря то посвистит, то в листочек поиграет.

Вот идут навстречу люди с ярмарки.

— В добрый час, братец, — говорит один, поречистей. — Хорош бык! В город ведешь? Продавать? Сколько же ты просишь?

«Держись, брат, не горячись, — думает про себя Петря. — Вот уж и ярмарка».

— Спасибо на добром слове, — отвечает он встречному. — Прошу за быка тысячу лей, сто денежек и десять монет. И прошу я столько, чтоб было с чего скостить.

— Деньги большие, да и бык хорош… — говорит путник.

Только он покупать не собирался и пошел своей дорогой.

Долго ли идет, коротко ли, навстречу другой.

«Что же, на то и ярмарка, — думает Петря. — Одни уходят, другие приходят».

— Красивый бык, — говорит другой прохожий. — Продаешь? На ярмарку ведешь? Много ли просишь?

— Девятьсот девяносто девять лей, девяносто девять денежек и девять монет, — отвечает Петря.

Знай, мол, наших, мы тоже торговаться умеем.

Посмотрел на него путник искоса, да и пошел своей дорогой.

Долго ли, коротко ли — прошел третий путник, потом четвертый, потом еще и еще. Много их повстречал Петря. Все хвалят быка, цену спрашивают, а Петря, как человек бывалый, все сбавляет да сбавляет цену, пока и сбавлять нечего стало.

Закручинился Петря.

«Горе мне с этим быком, — думает. — Все спрашивают, да ни один не торгуется. Что за бык такой, что никто его купить не хочет? Хоть даром отдавай быка, лишь бы от него отделаться!»

Нашелся наконец и настоящий покупатель. Стал он вертеться около быка, обошел его со всех сторон, осмотрел ему грудь и говорит:

— Красивая грудь!

Взглянул на загривок:

— Загривок редкой красоты.

Потом полюбовался головой и рогами и говорит:

— Вот это я понимаю — голова, вот это — рога! Сколько же тебе дать за него?

— Одну лею, одну денежку и одну монету, — отвечает Петря. — Больше скостить не из чего.

— Скажи толком, — отвечает тот, — брось шутки шутить. Слишком уж хорош твой бык, чтобы продать его за гроши. Или ты меня принимаешь бог весть за кого?

«Так вот оно что, — обрадовался Петря. — Вот почему никто не покупает быка: слишком он красив. Все боятся, как бы не нажить себе дома таких же неприятностей, как у меня».

— Придешь после, — говорит он покупателю, — договоримся.

Пошел человек своей дорогой. А Петря тут же ухитрился — рог быку обломал. Теперь поди скажи, что бык красив собой.

— Хорош бык, — говорит один прохожий. — Только жалко, одного рога нет.

И опять изловчился Петря, налег и быку второй рог сломал. Пусть не бросается в глаза людям.

Ведет он дальше безрогого быка. Сам шагает гордо, задрав нос, вот, мол, какое дело сделал!

А путники теперь идут своей дорогой, не спрашивают больше, продает ли он быка и за какую цену. «Не по вкусу им уши быка, — думает Петря, — их за версту видно». Подумал, да и отрезал быку правое ухо, потом левое, а затем и хвост, чтобы у быка ничего не висело.

Жалко было смотреть на бедного быка, так он его искалечил. А Петря все выше задирает нос, шагая за скотиной.

Теперь никто не скажет, что бык красив, не будет из-за него ссоры да драки. Все так, только никто уже не спрашивал Петрю, сколько он за быка просит.

Надоело бедному Петре плестись за быком.

«Грехи мои тяжкие, — думает он. — Принесла нелегкая этого быка на мою голову. Стукнуть бы его разок, а потом чему быть — тому быть, только бы конец».

Стукнуть-то он не стукнул быка, да решил дело иначе поправить. Пыхтел-вертел, пока не ухитрился сломать быку заднюю ногу. Бедная скотина захромала, еле ноги передвигает.

А проселок, как всякая дальняя дорога, шел то полями, то садами, то по лугам, а то по рощам и лесам. Долго ли, коротко ли — приходят они в дремучий лес. Остановился тут бык под старым суковатым деревом, опустился на землю — ни с места!

— И на том спасибо, — говорит Петря. — Устал я, да и спешить некуда. Всегда оно так, когда в город отправляешься: идешь, пока не остановишься, потом опять идешь и опять отдыхаешь. Времени много, когда у человека нет другого дела.

А время клонилось к вечеру. Поднялся тут такой ветер, что весь лес зашумел.

Сидит Петря под старым, суковатым и, должно быть, дуплистым деревом, а оно скрипит да поскрипывает. Скрипит — и кажется, словно в дупле кто-то мошной с деньгами позвякивает. Прислушался Петря. До того ему хотелось от быка отделаться, что он готов был его продать хоть первому попавшемуся дереву.

«Диво какое, — думает Петря. — А вдруг это дерево заколдованное? Вдруг не скрипит, а по-человечьему говорит?»

— Эй, дерево, может, купишь у меня быка, раз он тут остановился! — прокричал дурак.

— Скрип, скрип, — отвечает дерево и качается под ветром, а из дупла опять слышится, будто кто-то мошной с деньгами трясет.

— Как, как ты сказало? — переспрашивает Петря. — В среду, в среду? Купишь быка, а деньги отдашь в среду?

— Скрип, скрип, — снова отвечает дерево.

— Ладно, в среду так в среду, — соглашается Петря. — Бывает, отдают же люди товар в долг. Невелика беда, подожду до среды. Слово мое закон: за быка причитается одна лея, одна денежка и одна монета. В среду приду должок получить.

— Скрип, скрип, скрип, — отвечает в третий раз дерево.

Теперь Петря мог спокойно воротиться домой. Так он и сделал. Идет не спеша, как всякий, кто дело справил, теперь ему и заботы нет.

И попало же ему от братьев!

Слов нет, старшой сначала был доволен, что средний не видит быка, а средний, что старшой перестанет на него любоваться; а кроме того, оба радовались, что не видать его больше и Петре, а тот радовался, что ссоре конец.

Но когда братья узнали, кому Петря продал быка, они накинулись на него как бешеные.

— Слыханное ли дело! — кричат. — Шут гороховый! Прямо как дурак в сказке. Поговорил с деревом у дороги, бросил эдакого быка и твердит, будто пропал.

— Положитесь на меня, я знаю, что делаю, — отвечает им Петря, уверенный, что получит за быка ровно столько, сколько запросил.

Вот и отправился он в следующую среду за деньгами.

А дерево все твердит свое: скрип, скрип. Вокруг валяются бычьи кости — волки его, стало быть, съели.

— Что ты говоришь? — спрашивает Петря. — Опять в среду, на той неделе? Быка, я вижу, ты сожрало, одни косточки остались, а денег все не платишь. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Подожду еще, раз уж сговорились, что отдам быка в долг. Только в будущую среду приду не с пустыми руками, а с топором. Так и знай! Отдашь деньги — хорошо, не отдашь — уложу тебя за милую душу, словно никогда ты и на ногах не стояло.

Сказано — сделано. Приходит он в следующую среду с топором, да еще с каким! А дерево все скрипит да поскрипывает. Затянул тут Петря пояс потуже, засучил рукава, размахнулся — и бух топором по дереву. Что же! Кого слова не берут — с того шкуру дерут.

А в дереве было дупло. Какой-то богатей, бог весть почему скрываясь от своих врагов, спрятал в этом дупле свое золото, так как не мог унести его с собой. Надеялся, должно быть, вернуться незаметно и забрать его, да только не пришлось. Треснуло дерево под ударами топора, и посыпались тут золотые монеты, блестящие, новенькие. Сверкают, будто только что отчеканены.

— Вот это другой разговор, — сказал Петря, — глядишь, и столкуемся. Плохо только, что мелочи у тебя не видно, да ладно, как-нибудь разойдемся.

Взял он из кучи один золотой и отправился к дому; думал разменять его, отсчитать себе одну лею, одну денежку и одну монету и честно возвратить сдачу.

Онемели от удивления братья, старшой и средний, услышав про деньги. Догадались, что в дупле был клад и что Петря по глупости своей взял только один золотой.

— Господи, ну и дурень же ты! — говорит старшой. — Дерево-то с тобой не торговалось, оно велело тебе прийти в среду и забрать все деньги, какие найдешь.

«Должно быть, так», — подумал Петря. Ведь дерево и впрямь с ним не торговалось.

— Там денег хоть пруд пруди, — пояснил он братьям.

— Много ли, мало, сколько будет — все наше, — решил средний брат. — Бык-то один, его не разделишь. Мы тебе и отдали его, на счастье, а счастье — вот оно и пришло. Теперь мы поделим золотые по-братски, как наказал отец, царство ему небесное: «Один мне, один тебе, один ему».

Согласился и Петря: «Как наказал перед смертью отец, так тому и быть».

Запрягли братья быков и отправились за кладом. У каждого воз, чтобы погрузить свою долю.

Едут они шагом — на быках, ничего не поделаешь. Наконец приехали. Стали считать да все поглядывают, чтоб друг друга не обмануть и в дураках не остаться. Потом передохнули, словечком перекинулись. Вечером отправились, а чуть свет, глядь, возвращаются домой с полными возами.

Стали попадаться им навстречу люди. Видит старшой — целая вереница телег навстречу едет.

— Заметят, не приведи господь, наши деньги, убьют и отберут все. Не будем же дураками; если спросят, ответим, что в телеге кукуруза, просо либо ячмень для птиц.

— Так и сделаем, — согласился средний.

Подъезжают они к путникам, здороваются, те спрашивают, куда, мол, едут и что везут.

— Кукурузу, — соврал старшой.

— Просо мелкое везем, — соврал средний.

Петря — тот в жизни не врал и врать не умел. Вот и молчит, не знает, что ответить: братьев ведь тоже боязно сердить. И сказал он, как та дуда, что и туда и сюда.

— Везем мы изрядные деньги, только старшой велел говорить, будто это ячмень для птиц.

— Что же, дай тебе бог изрядные деньги за этот ячмень, — пожелали путники и поехали своей дорогой.

Добрались братья до дому и что же увидели?

В телеге старшого была одна кукуруза, у среднего одно просо, и только в Петриной телеге оказались золотые, которыми он нагрузил свою телегу в лесу.

Остались братья с носом. Стоят и смотрят друг на друга. Только умный человек всегда найдет выход.

— Вот оно, как бывает, когда везет, — говорит старшой. — Какой прок от этой кучи золота, если бы нечего было есть? Господь позаботился, чтобы не помереть нам голодной смертью: одному дал кукурузу, другому мелкое просо, третьему деньги. Теперь надо все разделить по-братски: одну долю мне, одну тебе, одну ему.

— Как наказал отец перед смертью, — подхватил Петря. Он уже понимал — что к чему.

Собрались они было делить — да нечем. Ищут, туда-сюда, копаются в вещах, переворачивают все вверх дном — нет, не находят мерки.

— Иди, братец, к соседям, — говорит Петре старшой, — к попу хотя бы и попроси у него мерку до вечера. Смотри только не проговорись про деньги, не то жадный поп выследит нас и оставит ни с чем.

— Кому ты это говоришь? — отвечает Петря. — Положись на меня как на каменную гору. Уж я сумею попа околпачить.

И тут же отправился — одна нога еще на пороге, а другая уже у поповой калитки.

— Дай нам, — говорит, — мерку до вечера. Вернем с лихвой. Только не думай, что мы деньги мерить будем. Делить хотим кукурузу, просо и другую мелочь.

Дал поп мерку, а сам задумался.

«Тут что-то нечисто с этим разговором о деньгах, — думает. — Покойник был человек богатый; что, если он оставил клад, и братья делят его моей меркой? Никто не знает, где найдет, где потеряет. Да уж ладно, займусь своими делами».

Только отмерили братья по мерке-другой, затявкала собака; поначалу редко, потом чаще, злее, а потом так залаяла, будто кто совсем близко подошел. Ясно стало братьям, что кто-то ходит около дома и, видно, уйти не хочет.

— Опять ты, Петря, какую-нибудь глупость сболтнул, — говорит старшой. — Боюсь, поп за нами следит. Не к добру лает собака. Поди-ка посмотри, что там такое.

Кинулся Петря в сени и застыл, разинув рот.

Что еще там такое?

Не в силах был поп совладать с собой, да и решил выследить братьев. Полез через забор, почуяла собака и кинулась на него, тянет попа вниз, а он хочет спрыгнуть назад, да не может. Испугался поп до смерти, растерялся и угодил на острый кол. Сидит, дрыгает что есть силы ногами, руками машет.

— Господи, — крикнул тут Петря и поспешил, добрый человек, помочь попу, с кола его стащить.

А поп дергается как полоумный, и чем больше дергается, тем глубже на кол садится. Прибежал Петря, а поп уже при последнем издыхании. Только и успел Петря слова поповы услышать:

— Спаси мою грешную душу, сынок, никогда больше не буду в чужие дела лезть.

И вправду не пришлось ему больше лезть — тут же и помер.

Прибежал Петря к братьям и кричит:

— Беда! Поп помер на колу, а люди скажут, что это мы его убили!

Средний испугался до смерти, схватил мешок с деньгами, да и собрался дать тягу.

— Стойте, братцы! — кричит старшой, который был посмышленей. — Ополоумели вы, что ли? Обсудим-ка лучше все толком, а то поспешишь — людей насмешишь. Сначала снимем попа и притащим сюда; потом вобьем в дверь крюк и повесим его. Люди и подумают, что поп пришел воровать, испугался, что поймают, да и повесился на двери.

— Верно, — ответил средний и успокоился. — Притащим попа, вобьем крюк и повесим его.

Так они и сделали и тут же пустились наутек. Старшой схватил мешок с деньгами, средний — другой, а Петря — мешок с мелким просом; не умирать же с голоду в дороге.

— Притяни дверь за собой, дурень! — на бегу крикнул Петре старшой.

«Притянуть дверь за собой? Как же ее притянуть?» — думает тот в недоумении. Бросил он мешок, снял дверь с петель, взгромоздил ее вместе с попом себе на спину, да и отправился вслед за братьями. А те неслись сломя голову, будто от пожара спасались.

Бежали они, бежали, пока не достигли густого леса. Тут их и застала ночь.

— Тьфу ты, наказание господне! — крикнул старшой, завидев Петрю с дверью да с попом на спине.

Лес — такой темный и густой, что даже жутко становится. И будто уж слышится щелканье волчьих клыков, медвежий рык и вой других голодных зверей. Того и гляди, накинутся и растерзают братьев в клочья. Мертвого попа только тут не хватало… Кто знает, что еще может выкинуть мертвый поп!

Петря и так с ног валился.

— Что же тут такого, — отвечает брату, — брошу я его — вот тебе и вся недолга.

— Боже упаси! — кричит средний. — Оставим его здесь, а ну как он отвяжется и припустится за нами?

— Верно, — говорит старшой. — Ночью мертвецам вольная воля. Держи его при себе и не давай ему спуску.

Идут они дальше: старшой впереди, второй — за ним, а третий — сзади. Трудно и боязно им идти по темному лесу. Шагают, а куда — сами не знают. Устали, ноги еле волочат.

Что тут поделаешь? Отдохнуть бы — да боятся и того, и сего, и всего. Мало ли что может случиться ночью в темном лесу! Только умные люди нигде не пропадут. Нашли они большое ветвистое дерево, полезли на него и устроились на ветвях отдохнуть. Кто знает, может, и поспать удастся?

— Гляди в оба, — говорит Петре старшой, — и не смей спать. Стой на страже и, как кто появится, сразу нам говори. Да за попом следи, чтоб пакость какую не натворил. Придет наш черед, мы станем на страже, а ты поспишь.

Поставил тут Петря дверь на ветки и прислонил ее к дереву, пощупал, хорошо ли вбит крюк, держится ли веревка на поповой шее.

— Не ваша это забота, — отвечает он братьям. — Обо мне пусть у вас голова не болит. Спите спокойно, как дома на печи. А я глядеть буду.

Насторожился Петря, что твоя кошка, стоит, по сторонам поглядывает, вперед-назад, влево-вправо, застыл, едва дышит. Вдруг слышит, будто невдалеке шелестит. Видит — появляются какие-то тени. Одна, другая, третья, двенадцать и еще одна — всех тринадцать.

А были это разбойники — двенадцать, с главарем — тринадцать. И несли они драгоценности, шелка, бархат да иные дорогие вещи, награбленные бог весть где. Остановились они под ветвистым деревом отдохнуть и попировать. От страха у братьев стало сердчишко с кулачишко.

— Конец нам, — шепчет старшой. — Схватят нас и отберут мешки с золотыми.

— А то еще и придушат, — добавляет средний.

— Или на ветке повесят, — шепчет Петря.

Конечно, приятного мало сидеть на дереве, если под ним отдыхают разбойники — двенадцать, с главарем — тринадцать.

А разбойники стали собирать хворост да сушь для костра. По лесу шныряют, ветви собирают; набралась гора для разбойничьего костра. Долго ли, коротко ли, зажгли они костер.

— Ой, — шепчет Петря, — задушат нас дымом, спалят огнем.

— Молчи, осел! — ругает его старшой. — Еще выдашь нас.

— Накличешь на нас беду, — добавляет средний.

Прошло немного времени.

— Братцы, — говорит Петря, — дым в горло попал, першит очень.

— Молчи! — сердито шепчет старшой.

— Братцы, — пристает Петря, — меня икота одолевает.

Хоть среднему и жаль кулака, все же дал дураку тумака.

А разбойники тем временем зарезали барана и стали жарить на вертеле, даже шкуры не содрали. Повалил густой дым от спаленной шерсти.

— Задыхаюсь, братцы, — шепчет Петря.

Стукнул его старшой, стукнул и средний, а сами уж тоже задыхаются.

Разбойники ограбили церковь и вместе с драгоценностями утащили и мешок ладана. Церковь грабить грешно, некоторые из разбойников и раскаялись. Чем бы усмирить божий гнев? Богу, известное дело, нравится запах ладана. Вот они и взяли по горстке ладана да и бросили в огонь. Какое поднялось благоухание! Весь лет запах ладаном.

— Братцы, сейчас чихну. Не могу больше, ей-богу, чихну! — шепчет Петря.

Не успели братья отвесить ему положенных тумаков — Петря как чихнет! Лес задрожал. Задрожала и дверь с попом; выпал тут из замочной скважины ключ и скатился прямо на разбойников.

Екнуло сердце у старшего и среднего. А разбойники вскочили на ноги, и все двенадцать, с главарем — тринадцать, задрали головы кверху и стали разглядывать дерево, откуда послышался чих и упал ключ.

Ну, теперь держись!

Глядели разбойники вверх, глядели, пока затылки не заболели, ничего не увидели: внизу-то от костра светло, а на дереве дым да темень — хоть глаз выколи.

— Ну и дурни же вы, как погляжу, — говорит один из разбойников. Был он поумней и бога боялся. — Это запах ладана поднялся к небесам, святой Петр чихнул от радости и бросил нам ключ от райских ворот. Пусть, мол, каждый входит в рай, когда вздумает.

— А может, он, собачье сердце, захотел стукнуть нас ключом по голове? — шепнул другой, потрусливей.

— И то может быть, — сказал третий.

— Возможно, — согласились и остальные.

Забеспокоились тут грешники.

— Братцы, — говорит опять Петря. — Дверь с попом падает, сил нет ее больше держать.

Только он это сказал, дверь с попом выскользнула из рук и — бух! — прямо на несчастных грешников.

— Пропали наши головушки! — завопили те. — Вот сам святой Петр с вратами рая в придачу.

Охватил разбойников ужас. Разбежались они в разные стороны и оставили под деревом зажаренного барана, драгоценности, шелка, бархат и прочие дорогие вещи, да и мешок с ладаном — одним словом, все, что награбили бог весть где и когда.

— Ха-ха-ха! — смеется Петря. — Ну и торопились же они.

Смеются и братья, старшой да средний. Понравилось им, видишь ли, как бегут разбойники; у кого коленки задраны до носа, у кого пятки у самого затылка.

Видят братья — нет разбойников. Сошли они с дерева и давай подбирать узлы. Только где уж там делить по-братски. Нагрузились старшой и средний драгоценностями, шелками, бархатом и прочими дорогими вещами, сколько мог каждый унести. А Петря? У него платье хоть и новое, да нрав старый. Вытащил он из-за пазухи нож, отрезал себе кусок жареной баранины и принялся ее уписывать так, что за ушами трещало. Уж очень он проголодался. Ест и ни о чем не думает, ничего не слышит и не видит.

Наелся Петря, осмотрелся — глядь, а он один!

Побоялись братья, что разбойники, не приведи господь, опомнятся и вернутся обратно, вот и убежали прочь.

Остался Петря один, один с попом.

— Бедный поп, — молвил он. — Что там ни говори, а после смерти сделал ты христианское дело. Не брошу я тебя, как язычник, на съедение воронам, орлам да лесным зверям.

Петря был добрым христианином. Стал он копать ножом яму — схоронить попа.

«Бедный ты, бедный, — думает Петря, — умер ты без свечки, никто не оплакивал тебя, не спел тебе отходной. Покурю я, по крайней мере, над тобой ладаном, и душа твоя вместе с дымом перейдет на тот свет».

Взял он мешок с ладаном и высыпал его на горящие угли, оставшиеся от разбойничьего костра.

Тут же дым в самом деле поднялся до самого рая, где сидел святой Петр. И знал святой, что жег ладан человек с чистым сердцем.

Не долго думал он, взял да спустился с неба и предстал перед Петрей. А тот сидит себе на пне и любуется, как дым от ладана кверху поднимается.

— Здравствуй, сынок, — говорит святой Петр приветливо, по-стариковски. — Каково поживаешь?

— Да так, — отвечает Петря, не сводя с него глаз, — сижу на этом пне. Наелся досыта, братьев ветер да грехи тяжкие унесли, попа я схоронил. Делать мне больше нечего, вот и сижу.

— Правильно поступаешь, сынок, — говорит святой Петр. — Человек мается-мается, ему и отдых полагается. А господу богу понравились твои дела, и поспал он меня похвалить тебя от его имени.

— Покорно благодарю, — отвечает Петря и привстает со своего пня.

— А еще приказал мне господь, — продолжал святой Петр, — сказать тебе, чтобы ты попросил у него чего-нибудь. Хочет он исполнить любое твое желание.

— Да я ничего не прошу, нет у меня никаких желаний, — отвечает Петря, не задумываясь.

— Нельзя так, тезка, — стоит на своем святой. — Против бога никто идти не может: ему все ведомо, он-то все может. Раз он говорит: проси — нужно просить, говорит: бери — нужно брать.

— Ну, если это дело подневольное, так чего же ты у меня спрашиваешь? — отвечает Петря.

— Не грубиянь, братец, — говорит райский ключник с укором, — проси, каких хочешь богатств — все у тебя будет.

— Да их у меня и так хоть пруд пруди. Не знаю, куда девать; беда мне с этим богатством.

— Ну, тогда попроси здоровья.

— Да разве не видишь, каков я? — отвечает Петря. — Как можно просить то, чего имеешь вдосталь!

— Так проси долгой жизни, — настаивает святой.

— Вот еще, — возмутился Петря. — Кто же кота в мешке покупает? Выпросишь, а потом пожалеешь.

— Тогда проси счастья, — вскричал святой Петр, теряя терпение.

— А кто счастливее меня? — опять отвечает Петря. — Оставь меня, каков я есть. Лучше все равно быть не может.

Святой Петр не уже всякого другого знал, что такое приказ начальства. Подошел он к Петре и шепнул ему ласково на ухо:

— Да проси же себе, дурень, жены и детей, да чтоб дом был, как у порядочных людей.

— Ой, — воскликнул Петря и отступил на три шага, — не стыдно тебе, старому человеку, соблазнять меня? Такое не просят, оно само приходит в свое время. Женитьба не гоньба — поспеешь.

Видит святой Петр, что с ним не сладить. Нахмурился и заговорил по-другому:

— Ты что, человече, не понимаешь, что это — приказ? Божьему повелению надо подчиниться, — добавил он строго.

— Ну, раз приказ, — отвечает Петря, — делать нечего. Пусть это будет на твоей совести. Попрошу я… Чего же мне попросить? Дай-ка я попрошу комариную волынку, — сказал он, чтобы запросить, чего и достать нельзя. Да только не знал он, бедняга, что бога обвести вокруг пальца невозможно. Что ни проси у бога — он даст тебе то, что ему заблагорассудится.

Отошел святой Петр в сторону и тут же вернулся с комариной волынкой. И до того она была тонкой, что глазами не разглядишь, до того легкой, что в руках не чувствуешь.

— Вот тебе, парень, волынка, какую ты просил. И знай, что тот, кто играет на ней, и тот, кто слушает, забывают и голод, и жажду, и заботы, и усталость, и страдания. Кто услышит, тому жизнь раем покажется, и будет он плясать до упаду. Вот оно как…

Сказал это святой Петр, да и был таков.

Петря смотрел, разинув рот, то на место, где только что стоял святой, то на волынку, которую почти не видел и в руке не чувствовал, и никак не решался поднести ее к губам.

— Вот у меня и волынка, — сказал Петря. — Только не знаю, что мне с ней делать.

А тем временем волки почуяли запах барана, зажаренного в собственной шкуре, и стали собираться под деревом. Долго ли, коротко ли, видит Петря — окружили его волки со всех сторон и глазами сверкают. А волки были большие и щелкали зубами — вот-вот разорвут и съедят молодца.

«Погодите же, — думает Петря, — вы у меня напляшетесь. Проголодались? Сейчас накормлю». Надул он волынку и стал играть, как умел.

Посмотрели бы вы, какие тут начались чудеса. У Петри страх как рукой сняло, а волки сразу подобрели, замахали, как щенята, хвостами, потом принялись плясать, прыгать, кувыркаться и всякие выкрутасы выделывать, как в сказке… Любо-дорого глядеть!

Отправился Петря в путь и все продолжает играть на волынке. Захотелось ему из лесу выбраться в поле, к людям. Одному ведь и в раю жить скучно… Один и дома горюет, двое и в поле воюют.

А волки идут за ним, подпрыгивают, кувыркаются и выделывают разные штуки.

На заре вышел Петря из леса и увидел впереди поля, сады, луга — словом, и деревня недалеко.

«Так, — подумал он, — было хорошо, теперь еще лучше будет».

Перестал он играть, а волки испугались света и побежали обратно в темную лесную чащу. Что же Петре делать? Куда податься?

Пошел он полем между селами и лугами, а где и прямиком. Долго ли, коротко ли, приходит Петря в деревню и останавливается у попа. Знает крестьянин, что поп на селе боярин.

— Здорово живешь, батюшка.

— Здравствуй, сын мой. Откуда и куда?

— Из дома я, батюшка, да вот не знаю, откуда и куда отправился, где был, куда прибыл и куда дальше идти…

Поп, человек себе на уме, сразу смекнул, что имеет дело с дурачком-простачком, который сам не знает, чего хочет, и не ведает, где голову приклонить.

«Такой-то мне и нужен, — думает про себя поп. — И не отсюда он и не оттуда, а будет сидеть, куда посадят».

— Иди ко мне служить, сын мой, — говорит. — Работы немного, плата хорошая. Утром встанешь, конюшни почистишь, а потом сиди сложа руки. Поведешь скотину на водопой, дашь ей корму, и опять делать нечего. Наколешь дров, разведешь огонь на кухне и опять сиди себе. Потом коз на пастбище выгонишь и целый день заботы не ведаешь. Вечером, как вернешься, опять делаешь все, как утром, да еще кое-что, а потом сидишь себе и ничего не делаешь. И за все это я дам тебе в год семь коз с козлятами и козла рогатого, чтоб ты из дома моего ушел богаче, чем пришел.

— Что ж, послужу тебе, батюшка, — отвечает Петря.

Стал он у попа служить, чтоб хоть как-нибудь пристроиться.

Утром сделал Петря все, что полагалось, и хотел было отдохнуть, да некогда. Потом вывел он поповских коз на выгон, и тут началось…

Только привел их на выгон, козы разбежались, будто черти за ними гнались. Одна лезет на скалы, другая прыгает в яму, третья через плетень в зеленую капусту соседа. Не зря сам черт козу у ворот рая стережет. Бегает бедный Петря, высунув язык, за козами то вверх, то вниз, то в ту сторону, то в другую, не может собрать их в одно место.

— Ладно, — говорит он, измаявшись. — Не умней же вы волков. Сейчас вы у меня напляшетесь.

Вынул Петря волынку и заиграл. Как будто кто-то за веревочку потянул коз с козлятами да с козлами рогатыми к Петре. Собрались они вокруг и давай плясать, как только козы умеют. Где уж тут думать про голод и жажду!

От прыткой козы ни забора, ни запора. А тут успокоились они, пляшут, только бороды козлиные да уши трясутся. Сидит Петря весь день до вечера под широколистой липой, играет козам, а они ласково поглядывают на него и прыгают.

Только вечером, когда Петря перестал играть и вернулся со стадом домой, козы были до того голодны, что набросились, как саранча, на попову изгородь и всю обглодали.

На второй и третий день опять то же.

— Слушай, батюшка, — говорит попадья, добрая жена, из тех, что мужа сводят с ума, — нечистое дело с этим слугой. Не возьму в толк, что творится с нашими козами. Приходят они с поля голодные, все меньше дают молока и обглодали весь наш плетень.

— Сдается и мне, неладно что-то, — отвечает ей муж. Был он поп, жил в божьем страхе, вот и соглашался во всем с женой, лишь бы мир в доме царил.

— Последи-ка за ним и узнай, что к чему, — требует попадья.

Он говорит — нет, она говорит — да. Спорили они, спорили — только все равно вышло так, как хотелось жене. Да иначе и быть не могло. Рано утром встал поп и пошел на выгон. Спрятался он в кустах, чтобы выследить Петрю и поймать его с поличным.

Разнесчастная его головушка! Заиграл Петря на волынке, а козы с козлятами да с козлами рогатыми принялись плясать. Но пуще всех плясал поп, ведь душа-то у него человеческая. Трясутся козлиные бороды, но еще сильнее трясется попова борода. Колючки рвали рясу в клочья, царапали кожу и лицо. Жалко глядеть на бедного попа. Только не чувствовал он шипов, не сердился на Петрю, потому что чудесная волынка радовала и успокаивала его душу. Глядит поп на Петрю, прыгает все да приговаривает:

— Отдам за него, ей-богу, отдам!

Была у попа одна-единственная дочка, девушка красоты неописуемой, и решил он отдать ее за Петрю. Где же найти ему другого такого зятя!

Плясал поп целый день и не жаловался, хоть бы трое суток этот день тянулся.

А вот как вернулся он домой в разорванной рясе, со спутанной бородой и весь исцарапанный… начался тут другой разговор. Лучше бы и не вспоминать о нем.

— Взгляни на себя, какой же ты мужчина, какой ты поп! — ругает его попадья. — Выставил тебя дурачок на посмешище перед всей деревней. Дети и те над тобой потешаются!

— Да уймись ты, женщина, попридержи язык, — отвечает поп. — Ничего-то ты не понимаешь. Посмотрю я, каково тебе будет, как заиграет он на своей волынке. В церкви и то пустишься в пляс.

— Кто, я? — кричит попадья. — Как бы не так! Плясать, когда не хочется!.. Посмотрела бы я… Лопну, а не сдамся и в пляс не пущусь. Не такая я тряпка, как ты.

— Ладно, — говорит поп. — Посмотрим, какая в тебе сила. Вот вернется, попрошу его поиграть. Тогда и увидим, будешь ли ты так ерепениться.

Не смогла попадья отказаться. Решили они тут же попросить Петрю поиграть, как придет с козами домой. Хоть и была попадья уверена, что плясать не будет, да только чем ближе становилось к вечеру, тем больше кручинилась.

«А что, — думает, — если у этого дурачка какая-нибудь чертовщина? Не хотелось бы срамиться». Стала она подумывать, где бы спрятаться, а тут и стадо, слышно, идет. Куда же ей деваться? В бочку какую-нибудь залезть? Уж очень неудобно в бочке сидеть.

Поднялась она скорей на чердак, открыла сундук, где хранила пряжу, прыгнула в него и опустила крышку. Лежит — не дышит.

Да только и здесь настигла бедную женщину волынка. Как заиграл Петря на волынке, давай тут попадья ворочаться. Ворочалась она в сундуке, ворочалась что есть мочи, да так, что сундук запрыгал: трах-трах, бах-бах. Допрыгал сундук до чердачной лестницы и — бух! — свалился прямо в сени.

— Отдам за него, ей-богу, отдам, — кричит попадья, готовая выдать дочку за Петрю.

И устроили они знаменитую свадьбу, как полагается в поповском доме. Так стал Петря хозяином, со своим домом и двором; появились у него и дети.

А коли случалась в семье какая беда или что не так выходило, брал Петря волынку, принимался играть, и все опять налаживалось.

Тут и сказке конец. Кто ее дальше знает, тот пусть и продолжает.