Университеты

Шестая глава

Арендовать мастерскую с художественной галерей, а хоть бы и без, не вышло. Творческий мой настрой и готовность переплачивать втридорога столкнулись с реалиями, разлетевшись стеклянными осколками.

Художники со всего мира, съехавшиеся в Париж на Всемирную Выставку в отчаянной надежде прославиться, тараканами расползлись по городу, оккупировав мало-мальски подходящие помещения. Годами пустующая сырая мансарда, хоть сколько-нибудь годная под мастерскую художника, и расположенная не вовсе уж в предместьях, сдавалась по ценам совершенно заоблачным. Помещение порой по пять-семь раз меняло арендатора, с каждым разом повышаясь в стоимости.

За мастерские интриговали, дрались и порой дуэлировали, что вовсе ни в какие ворота! Ходили и более дикие слухи, верить в которые было ну решительно невозможно! А потом оказывалось, что – да, чистая правда, притом не вся, на деле же…

… и шёпотом на ухо – вовсе уж компромат и гадость. Верить ли, нет ли… каждый решал сам. Нравы в богемной среде Парижа более чем свободные, порой неприятно удивляя даже моё бывалое альтер-эго. С другой стороны, люди творческих профессий столь же творчески подходят к распространению слухов.

Сплетни, подтасовка фактов и прямая ложь среди них – норма. Встречаются люди, порядочные на первый взгляд, но и они выкидывают порой вовсе уж из ряда вон выходящее. Кажется иногда даже, что будто бы через силу, по некоей обязанности представителя творческого цеха, и если нет за человеком грязных скандалов, то он не Творец, а ремесленник.

Владельцы помещений, раздувшиеся от золота и собственной важности, при одной только попытке поговорить на тему аренды, раздувались африканскими жабами, выкатывая порой совершенно несообразные условия. Я готовы был переплатить втрое, вчетверо… но не в десять же раз?!

Самомалейший успех одного из многочисленных художников, удостоенного пары строк в газете, вызывал безумный совершенно ажиотаж как у его коллег по творческому цеху, так и у владеющих помещениями буржуа. Цены ползли и ползли вверх, а самое главное, люди готовы платить!

Безденежные предлагали в отчаянии собственные произведения, посвящения щедрому меценату и даже самих себя… в любом варианте! Раздутый этот ажиотаж, с наркотическим совершенно угаром и решительно нездоровый, превышал все мыслимые пределы здравого смысла.

Один из владельцев, согласившийся на переговоры, несколько раз за время разговора повышал стоимость аренды, а потом и вовсе – выкатил непременным условием собственное возвеличивание моими силами. Буквально вымороженный подобной наглостью, я выслушал-таки предложение. Это было решительно непросто, поскольку буржуа, видя моё молчание, принял его за смиренное согласие, и больная его фантазия генерировала всё новые и новые условия.

– … будьте любезны прибыть к нам на обед без опозданий, мы пригласим фотографа и соседей, и будет очень некрасиво заставлять их ждать. Расскажите несколько историй… Да! Непременно захватите с собой несколько сувениров! Вы же догадались привезти их из Африки?

– Хватит, милейший, – прервал я токование буржуа и подозвал официанта, оплатив свой кофе.

– Вы не понимаете! – ударил в спину отчаянный вопль, но я даже не стал оглядываться, – Вы…

Сдвинув шляпу к переносью, дабы не быть узнанным, направился бродить по улочкам Парижа, пребывая в самом дурном расположении духа. Обращаться к парижским своим знакомцам за услугой решительно не хочется, хотя тот же Вильбуа-Марейль пользуется колоссальным авторитетом во Франции и настроен ко мне вполне дружественно.

Но быть должным… Не имея ничего против генерала, я помню, что он военный и начинающий политик, и стоит только мне оказаться ему должным, как из самостоятельного игрока я рискую превратиться в чужую фигуру.

Не что чтобы я вовсе уж новичок в политике, но это даже не другой уровень, а пожалуй, что и цивилизация. Ориентируясь немного в сложных взаимоотношениях народов и племён Палестины, я не могу пока уловить логику народов цивилизованных, а точнее – представителей так называемого Высшего света. Очень уж много символизма в их птичьем языке жестов и полунамёков, предполагающем у собеседника схожее воспитание, образование и даже мировоззрение.

Племена бедуинов или разнообразные иудейские секты опираются на вывернутую подчас, но всё ж таки логику, которую можно ухватить хотя бы вчерне. Даже сами обычаи их, подчас весьма странные человеку постороннему, всё ж таки предполагают большое снисхождение к гостю. К тому, что он может оказаться человеком из другого совершенно народа и вероисповедания. Полагая себя безусловно правыми и праведными, они не мнят себя центром Мира.

В Европе, как я успел уже убедиться, большое значение имеют формальности и мелкие, неуловимые подчас детали, непостижимые человеку со стороны. С этим нужно если не родиться, то как минимум прожить лет десять, непременно притом вращаясь в Свете.

Стократно сложнейший язык жестов, символов и недомолвок. Ошибиться легко, и думая, что ведёшь обычную беседу, можно криком кричать на этом птичьем языке, объявляя себя сторонником, а то и вассалом какого-нибудь политика.

Есть мастера, способные так "сыграть" собеседника, что он не сможет возражать, даже понимая суть происходящего. А уж если не понимает…

Через полгода-год я, пожалуй, разберусь хотя бы немножко в этих хитросплетениях, да и покажу себя заодно хоть каким, а игроком. Не фигурой.

Сейчас же, не имея толком репутации именно что европейской, да ещё и имея за спиной не надёжный тыл, а враждебную фракцию Крюгера, вляпаться могу буквально на ровном месте. Точнее даже – вляпают, это к гадалке не ходи!

И чорт бы с ней, с моей репутацией! Утрусь. Перешагну и дальше пойду. Но это сам. Будучи частью русской фракции Южно-Африканского Союза, подвисшей на волоске в этом самом Союзе, рисковать права не имею.

Погрузившись в размышления, я бродил по улицам, избегая инстинктивно людского столпотворения, и забрёл на старые улочки. Не трущобы ещё, но дома не новые, местами с облупившейся штукатуркой и прочими следами небогатой совершенно жизни. Ну и сарайчики и сараюшки, пристроенные кое-где очень утилитарно, добавляли пейзажу уютной реалистичности.

Когда же вокруг начала кружить стайка подростков, я усмехнулся ностальгически, вспомнив милые моему сердцу московские улочки и Молдаванку, с их неизменным делением на своих и чужих, которым так и надо!

– Месье, – неожиданно робко обратился ко мне главный, крепко сбитый парень лет шестнадцати, с намозоленными костяшками кулаков, – вы же капитан Сорви-голова? Можно автограф?

Можно было автограф… и поговорить, и поделиться наболевшим… Вот честно, с поправкой на язык и некоторые, сугубо местные реалии, как дома! Всё ж таки я дитя рабочих предместий, как ни крути!

Загомонили разом, как это водится у парижан и одесситов, но если всем всё понятно, то почему бы и не да?!

– Вы ещё и художник, месье капитан?!

– Самую… – пальцами показываю, – чуточку. Вот мой брат, тот настоящий художник… талант необыкновенный.

– Медоед?! – ахнул один из мальчишек, и снова – галдёж.

– Он самый. А я так… хотел кинетическую скульптуру сделать.

– Кине… что? – осторожно поинтересовался крепыш Ренар, судя по ставшей масляной роже подозревающий что-то очень похабное. Объяснил…

– Месье! – возопил тот, – Так может, и это… пойдёмте!

Сбиваясь то в плотный клубок, то растягиваясь на пару десятков метров, компания наша потянулась тёмными переулочками, годами не видящими солнца. В проулочках этих отчётливо попахивало мочой, и не только притом кошачьей.

Но встреченные люди, при всех социальных маркерах рабочих и мелких торговцев, выглядят куда как более благополучно в сравнению с российскими поддаными. К немалой моей горечи…

– Вот! – с гордостью сказал Ренар, подведя меня к слесарной мастерской, расположенной прямо на первом этаже. Прямо на улице, под широким навесом работал старик с роскошными совершенно усами из тех, что выращивают годами и лелеют пуще здоровья. Непосредственно в мастерской трудились двое мужчин помоложе, обладающие явным фамильным сходством, и поглядывающие на нас очень недружелюбно.

– Чего тебе, поганец? – покосился на моего чичероне старик, сжимая молоток покрепче.

– Не мне, дядюшка Мишель, – выпятил грудь Ренар, – а вам!

– Дева Мария… – старик уронил молоток и захлопотал вокруг с видом влюблённого юнца. И…

… оказалось, поклонник. То бишь не просто "слышал-знает", а "собирает вырезки" и прочее. Признаться, столкнулся с таким явлением впервые, и стало почему-то неловко. Всё хотелось оглянуться и посмотреть на Того Самого Капитана Сорви-Голову, который, наверное, стоит за моей спиной.

– … ну шалопай… – улыбался старый Мишель моему проводнику, и тут же – беззубо, но широко – мне. Не зная, как угодить, он всё суетился вокруг, роняя всё и сбивая на пол предметы, норовя прикоснуться, напоить чаем, зазвать в гости…

Минут через пять он немножко успокоился, а старая его, и такая же беззубая, но милая старушка-жена, уже хлопотала вокруг, прямо на улице накрывая чай. Говорили все разом, да не только владелец мастерской с внуками и мои сопровождающие, но и едва ли не все соседи, собравшие на интересного гостя.

Мишель цвёл и гордился, я улыбался, кивал, пожимал руки и раздавал автографы. Чуть погодя прибежал замыленный совершенно фотограф, и сорванным голосом велел всем не мигать. Не жадничая, я сфотографировался с хозяевами дома и Мишелем по отдельности, с Ренаром и…

… это было долго.

Два часа спустя, договорившись об аренде и закупке материалов для скульптуры, я удалился прочь, сопровождаемый разросшейся свитой.

– Благодарю, – на прощание крепко пожимаю руку Ренару, и чуть поколебавшись, всё-таки решаюсь довериться парню.

– Газетчики на тебе, потянешь? – тот аж вытянулся и разом построжел, постаршел, почуял… шанс! Короткая раздумчивая пауза… кивок.

Вот теперь – верю! Если бы сразу, без раздумий… тогда бы подстраховался.

Что ж… кажется, всё налаживается, а?!

"– Ни-хре-на!" – отозвалось подсознание, отсыпав щедрой горстью все мои проблемы, а потом разом – общие. Кольнуло сердце… но выдохнув, я наклонил упрямо голову, будто перед драчкой с самой Судьбой.

– Делай что должно, и будь что будет![13] – и вот ей-ей – проговорил, и на душе стало хоть и чуть, а легче!

– … Сен-Сир, контузия, голоса свыше, пенсия, – озвучил Пономарёнок, пробежав глазами досье.

– В отбой, – хрипло каркнул Сниман, катнув во рту изжёванную сигару и развязывая тесёмки на новой папке.

– Причина? – на хорошем африкаанс поинтересовался благообразного вида старец с глазами фанатика.

– Каста! Кхе! – прокашлялся генерал, пыхнув дымом, – Личная заинтересованность нам не нужна, а копать в его случае будут особенно старательно, уже поверьте! Слишком, кхе-кхе… много товарищей и сослуживцев на высоких постах. Помимо обычного, кхе… государственного аппарата, ещё и личные возможности, а это – риск!

– Резонно, – согласился старец, – и всё же…

– Ложный след? – понял его Пономарёнок, – И куда?

– Запас на… хе-хе! На зиму! – пожал костлявыми плечами старец, – вдруг да и понадобиться.

Сниман равнодушно кивнул, и Мишка положил папку отдельно.

– Так-так… – заинтересовался было африканер, – а-а… эпилепсия!

Папка полетела в отбой, и снова, и снова… Многочисленные папки, добытые через десятые руки таким образом, чтобы в случае чего вывести на след, пахнущий отчётливо Британией… или Австрией, США… да кем угодно! Перестраховываясь, заговорщики делали ложные следы, путая их вдвое и втрое. Так, чтобы дотошный сыщик, выйдя на след и распутав его, уткнулся в новый, вовсе уж призрачный… для человека не слишком внимательного.

Трое людей, собравшихся в гостиничном номере, играли в странную игру, правила которой они придумывали здесь и сейчас, опираясь на логику и интуицию. Разные по возрасту и общественному положению, и в тоже время – равные, хотя человеку непосвящённому понять это было решительно невозможно.

– Куда след пустим? – проглядывая очередную папку и отбрасывая её, поинтересовался старец.

– Куда понадобится, – безмятежно отозвался Пономарёнок.

– Однако… протянул старец, – и убелённые сединой мужи переглянулись.

– А если… – осторожно поинтересовался Сниман, – Россия?

– Как частная инициатива высоких сановников – в нескольких вариантах, – отозвался Пономарёнок, не изменившись лицом, – а при необходимости хоть бы и одного из Романовых. Если отбросить именно политическую составляющую, это сделать как раз проще всего.

– Учитель химии, маниакально-депрессивный психоз, – зачитал старец, – и… о как! Считает себя хе-хе… потомком герцога Бекингема и Анны Австрийской! Вариант!

– А ведь и в самом деле, – думая о своём, сказал африканер, – вариант!

– Хм… – отозвался старец и задумался, а после часто закрестился, – прельстительно, до чего же прельстительно! Но… нет пока. Миша, ты пока всех просчитай, а мы пока… хм, подумаем.

– Надо просчитать все последствия, – катнув сигару, каркнул Сниман, – но ведь и правда – вариант!