Университеты

Седьмая глава

Запинаясь о каждую волну, пакетбот плёлся вдоль побережья Гранд-Комора[14], едва улавливая вялый ветерок растопырившимися парусами, совершенно недостаточными для нормального хода. Обвиснув грязными тряпками, они иногда совершенно опадали, а потом хлопали вдруг под редкими порывами ленивого, будто бы потягивающегося спросонья Эфира. После сонное божество снова впадало в ленивую дремоту, и тихое его дыхание едва касалось парусов "Каллисто".

Капитанствующий Военгский поглядывал озабоченно на хлопоты прореженной команды, растянувшейся на реях, и только ругался сквозь зубы да морщил лоб в попытке найти выход из сложившейся ситуации. Решительно не хватало ни экипажа для нормальной работы с парусами, ни времени на починку двигателя, да собственно, и самих деталей.

Угнездившийся на реях сынишка одного из пассажиров, ёрзая от охватившего его азарта, и всей своей детской душой жаждая Приключения, оглядывал в бинокль горизонт, но видел покамест только блики от длинных волн Индийского океана. Пилоты и экипаж разом надеялись на встречное судно, и опасались увидеть в нём преследователя. Двойственное положение, да при совершенно непривычной для их воинственных, деятельных натур беспомощности, кислотой ело нервы и души.

Морони[15] уже миновали, и океанская трасса, и без того совсем не оживлённая, опустела окончательно. Даже рыбацкие судёнышки не попадались уже несколько часов кряду в опустевшем океане. Были предложения повернуть назад, в порт, но капитан решительно отверг их как негодящие.

– Судно и так-то едва ползёт, – сдерживая раздражение на сухопутных, не понимающих самоочевидных для него вещей, ответил Илья, – и это при попутном-то ветре! Ежели повернуть обратно, так оно вплавь-то быстрее выйдет.

– Н-да… – выдохнул Санька, поводя плечами и всем застоявшимся телом, – так даже? Ладно, ты нас хоть к делу пристрой, а то ажно моченьки нет!

– А… идите вон, – мотнул головой капитан, не отходя от штурвала, – хоть какая помощь!

Плохо понимая непростую морскую работу, лишними пилоты всё ж таки не стали, восполнив недостаток знаний отменной тренированностью и острым умом. Срывая канатами мозоли, они хоть так старались забыться, не думать!

Капитан, хмуря брови и щурясь, всматривался в береговую линию, сложенную из вулканических пород, не находя хоть сколько-нибудь подходящего места. Решительно, чорт побери, не то!

Была мысль высадить хотя бы пассажиров, обезопасив их от неизбежных случайностей. Однако же обстановка на Коморах такова, что нет никаких сомнений, где безопасней – на берегу, с недружественными аборигенами, или на борту судна, преследуемого неизвестными, но всё ж таки европейцами.

Среди белых встречается всякая сволочь, но чем дальше эта сволочь от европейской цивилизации, тем больше она мнит себя её носителями. Обстреляв из орудий мирную деревеньку аборигенов и добив выживших, убийца может весьма предупредительно отнестись к попавшим в беду европейцам, отдав порой едва ли не последнее и ничуть о том не жалея.

Если это белые женщины, дети и очевидные некомбатанты, то такого рода поведение считается скорее даже ожидаемым. И хотя некоторые пассажиры "Каллисто" европейцами являлись только отчасти, но в этих диких местах они считались если и не за своих, то как минимум расово близкими. Носителями культурного кода.

– Хоть и суеверия… – сказал наконец решительно капитан, – да што я теряю?

Сбегав в каюту, помор принёс специальную палочку, и старательно не обращая внимания на любопытные взгляды, принялся заговаривать ветер, ругая жену ветра противного и ласково называя жену ветра нужного. Делая на деревяшке засечки, он выбросил её в море, принявшись снова высвистывать ветер.

Пассажиры и экипаж глядели на это морское колдовство во все глаза, но под руки не лезли, памятуя о многочисленных морских суевериях, за несоблюдение которых можно схлопотать если не от самих высших сил, то от быстрых на руку моряков! Получасом позже действительно посвежело, и Эфир туго надул паруса, увеличив скорость хода чуть не вдвое.

Лица у пассажиров сделались задумчивыми и уважительно опасливыми, а у моряков – напротив, разгладились, ибо во все времена квалификация настоящего морского волка подразумевала некую чертовщинку! Кто-то из моряков вспомнил о поморах, как о настоящем морском народе, и заходили разговоры по экипажу, путаясь со слухами о Медоеде, и странным образом успокаивая.

Появилась наконец надежда на благополучное разрешение ситуации, и даже работа пошла веселей. Если уж не Божьим соизволением, то хоть с чертовщиной, а вытянут!

– Нет, ну полная же… – и маленький, но увесистый кулак помора сбил Санькин монолог.

– Потом, – веско сказал Илья кхекающему парню, – хоть как, а пока, в море – молчи! Ясно?

Виновато кивнув, Санька постарался выбросить из головы негодящие мысли до более подходящего времени, на сильно потом.

"– Мистика, совпадение… какая, к чор… кхм, без разницы, в общем! Хотя…" – он задумался, вспоминая как своё, так и братово прошлое. Были, значица, моментики…

Запутавшись окончательно в реальных и мнимых странностях, да припомнив разом деревенские суеверия, щедро намешавшиеся в его стриженной голове с африканскими и древнегреческими, Чиж совсем было ударился в мистику, видя едва действия духов едва ли не в каждом движении паруса. Несколько погодя, успокоившись за работой, Санька дал себе зарок написать серию картин мистического характера, и выбросил до поры эту историю из головы.

"Каллисто" резвее побежал вдоль береговой линии, и на душе у всех немного отлегло. Несколько раз на воду спускали тузик[16], и Военгский как человек, компетентный разом в морских и лётных делах, отправлялся на разведку, стараясь не раздражаться абсурдностью ситуации.

Наконец, на четвёртый раз он признал берег относительно годным, и пакетботу удалось пристать достаточно близко, бросив якорь метрах в двухстах от береговой линии. Сколотив крепкий парусный плот, для чего пришлось разобрать крепление грузов, и частично – палубу, переправили в первую очередь разобранные самолёты и грузы военного характера.

Задача оказалась нелёгкой, моряки едва не утопили часть груза, решительно все промокли до нитки и сильно вымотались с переутяжелённым плотом. В самом конце уже один из морских волков ухитрился едва не утопнуть на ровном месте. Матерящийся Санька откачивал его, делая искусственное дыхание рот в рот и долго отплёвываясь после.

Потом переправили не сильно довольных задержкой нервничающих пассажиров. Благо, набравшиеся опыта (и облегчившие плот) моряки не оплошали, и хотя все промокли и отчасти помочили багаж, но серьёзных происшествий при высадке более не случилось. Даже впавшего в забытье бывшего капитана, и пребывающего в состоянии овоща индуса, переправили без проблем.

Наиболее деятельных пассажиров, пресекая разговоры и вероятную вспышку недовольства, отправили на поиски источника пресной воды и разведку. Заросли кустарника, начинающиеся близ береговой линии, особого доверия не внушают, и могут таить неприятные сюрпризы.

На Коморах в настоящее время перманентная анархия, с бесконечными войнами султанов, подавлениями восстаний и попытками французской администрации навести в этом бардаке хоть какой-то порядок. Разумеется, в свою пользу.

Масла в эту горящую свалку султанских амбиций и человеческих судеб подливает Германия, укрепившаяся на восточноафриканском побережье, да повстанцы с французского Мадагаскара, ищущие убежища или сторонников. Случаются и набеги охотников за рабами, раздражающие необыкновенно колониальную администрацию.

Санька кратко, но весьма образно заинструктировал добровольцев, особо упирая на милые местные обычаи и ненависть равно как мальгашей, так и островитян, к белым вообще.

– Без различия не только национальности, но и пола, а также возраста, – подчеркнул он, раздавая оружие из личных запасов, выгруженное из трюма, – Если в руки попадёте, убьют непременно, и повезёт, если быстро.

– Да уж знаем! – с ноткой начинающейся, и какой-то очень личной истерики выкрикнула одна из женщин, упитанная португалка с явной примесью мавританской крови, прижимая к себе сына, рослого губастого парнишку лет четырнадцати. Санька только хмыкнул, покосившись на неё, на что та только крепче прижала сына к себе, будто опасаясь, что его приравняют к мужчинам и дадут оружие.

"– Пусть её…" – мелькнуло в голове у Чижа, всем нутром почуявшего запах боли и крови от этого вскрика. Да и парнишка не выглядит таким уж тютей, но за мать переживает больше, чем за свою репутацию. А та…

… ни сама не боец, ни сыну воевать не даст. Даже если во вред. Выть будет дурниной, цепляться за кровиночку, мешая тому драться, даже если того уже убивают. Знает… насмотрелся.

А жаль, очень жаль, ещё один боец лишним не был бы, хоть даже и такой. Да и потом парню жизни не даст. К юбке привяжет, на что угодно пойдёт, лишь бы рядом всю жизнь, сынок единственный. Не высунуться, не вздохнуть… Санька ещё раз глянул на неё и выбросил прочь из головы. Балласт.

Вокруг выгруженных пулемётов Мадсена наскоро обустроили огневые точки от предполагаемого нападения коморцев. И хотя патронов к ним было прискорбно мало, но сам вид грозного оружия изрядно успокоил как пассажиров, так и моряков.

Воспользовавшись естественным скалистым гребнем и дополнив его валяющимся повсюду местным камнем, быстро оградили лагерь подобием широкой подковы, возвышающейся метра на полтора. Не бог весть какая преграда против серьёзного противника, ну да местные аборигены сойти за такового могут разве только при изрядной доле фантазии и полном небрежении к элементарным мерам предосторожности.

– Ф-фу… – выдохнул Санька, поймав ожидающие взгляды, – в делах сухопутных принимаю командование на себя!

– Есть, капитан! – без тени ёрничества отозвался Военгский, немножко играя на публику, и вместе с Ивашкевичем они взялись за сборку и предполётное обслуживание самолётов. Санька же, ощущая всем хребтом повисшую на нём ответственность, быстро определил людей на работы.

Пассажиры принялись уже серьёзней обустраиваться, достраивая укрепление, сооружая балаганчики и заготавливая дрова, для чего начисто вырубался кустарник на подступах к лагерю. Вскоре вернулись и разведчики, принеся чистой воды и местных дикорастущих фруктов, вполне годных в пищу.

Быт налаживался будто сам собой. Забулькали котлы с похлёбкой на кострах, куда полетела наловленная детворой на мелководье разнообразная морская живность. Засуетились женщины с неизменной починкой одежды, стиркой и купанием, предпринимая для того экспедиции до близлежащей речушки под охраной вооружённых мужчин.

Экипаж принялся подготавливать взлётную полосу, выделив её границы, а затем засыпая ямы и ямки камнем, щебнем и любым сором. Дело не быстрое, но и не такое уж безнадёжное, хотя рабочих рук и не хватает.

Чиж, не желая идти на конфликт с пассажирами, принуждая к работе некомбатантов, пошёл на маленькую хитрость. Не став делить людей на группы, к скорому обеду собрал всех вместе естественным образом. Женщины принялись раздавать галеты и вкуснейшую похлёбку, разлитую по простецким мискам, принадлежащим "Каллисто", и всячески суетились без нужды.

Напряжение висело в воздухе удушливым облаком дымного костра, пованивающего инфернальным запашком сгоревшей человечины. Одна искра, и рванёт всё, да как рванёт!

Скрывая нервозность, ёрзали на нагретых солнцем камнях, часто роняли ложки, вздыхали и прокашливались, ведя то излишне громкие, а то напротив, какие-то сдавленные разговоры. И все – ждали…

Три пилота, семь членов экипажа и почти два десятка пассажиров, с преобладанием женщин и детей. Толпа получилась изрядная, и есть под десятками пар глаз Саньке было неуютно, но он старательно отыгрывал роль человека бывалого, который не видит в сложившейся ситуации ничего особенного. Да собственно, отыгрывать пришлось не так уж и много…

Щурясь, он дул на ложку, неторопливо ел и также неторопливо рассказывал своё виденье ситуации, удерживая фокус внимания. Последнее давалось ему тяжелее всего. Хотя Егор и учил разным хитростям психологического характера, но сказывался юный Санькин возраст, давящий присутствующим на сознательное и подсознательное.

Пассажиры помнили о специфической репутации Медоеда, но очень уж необычная выходила ситуация. Да и репутация, она как бы и есть, но в глазах людей, которых война зацепила разве что тенью, стоила немногого.

Это была не их война и не их герои, а потому и все слухи проходили между побасенками и приключенческой литературой для подростков. Одна ошибка в поведении, и Санька станет для них всего лишь непонятным вооружённым мальчишкой, а не лицом, имеющим несомненное право отдавать приказы.

– Морони, если по прямой, менее чем в сорока километрах, – озвучил он наконец, точно рассчитав момент.

– Рядом совсем, – закивал торговец-армянин, оглаживая иссиня-чёрную бороду.

– По-прямой, – веско уточнил Санька, – тащиться по джунглям, так путь встанет как бы не вдвое больше. Даже если бросить груз – дня три, вряд ли меньше.

– Если кто-то хочет уйти – не держу, – предупредил Чиж вопросы, обведя всех взглядом, – просто помните о местных милых обычаях и о том, что аборигены в здешних пасторалях проживают с рождения, и преимущество в вооружении, даже если оно и окажется у вас, не спасёт от копья, сунутого из кустов.

– И что вы предлагаете? – поинтересовался немолодой сефард, неправильно, но очень агрессивно строя фразу. Выпятив бороду, он подался вперёд, воинственно оттопыривая синеватую нижнюю губу и явно готовясь к оправданиям и долгому спору.

– Я? – деланно удивился Санька, привыкший к подобной публике, и не торопясь, черпанул ложкой, – Я не предлагаю, я делаю!

– Ф-фу… – подул он на варево, – очень вкусно! Сразу видно, настоящие женщины! Это ж надо так уметь, высадиться на диком берегу и сготовить в полевых условиях такую вкуснятину!

Польщённые женщины загомонили, и атмосфера разом стала не то чтобы вовсе уж идиллической, но всё ж таки заметно спокойней. Несколько минут потратили на обсуждение кулинарных рецептов, особенностей приготовления пищи на костре, и матримониальные планы самого Саньки и нескольких потенциальных тёщ.

– Сейчас, – всё так же неторопливо продолжил он, но уже с безмолвной поддержкой женщин, – мы делаем взлётную полосу, и вот тогда-то до Морони окажется ВСЕГО в сорока километрах.

– Вот оно как!? – воскликнул молчавший до времени армянин, и замер сусликом, уйдя в свои мысли и только яростно оглаживая бороду.

Чиж краем глаза покосился на подданного османской империи, более походившего не на купца, а то ли на матёрого контрабандиста, то ли на столь же матёрого боевика одного из революционных партий…

… и успокоился. Непонятный и неприятный занозистый тип, начавший было безмолвную, но явственную борьбу за влияние среди пассажиров, явно переключился на возможности аппаратов тяжелее воздуха. Разом ушло искрящееся напряжение, и стало ясно, что неприятности от Вазгена если и будут, то не в ближайшее время.

Здесь и сейчас этот восточный человек уже планирует что-то безусловно интересное, связанное с летадлами и с борьбой за… или против чего-то. Чиж на таких насмотрелся многажды, и по опыту знал, что вскоре армянин попытается влезть ему в душу, ради своего ли блага, или всего армянского народа – не суть.

Пусть! Есть интересные варианты…

– А это, позвольте, сколько будет время? – влез сефард с горящими глазами, и от волнения строя фразу вовсе уж криво.

– Меньше двух часов в обе стороны, – пожал плечами Чиж, – без учёта покупки нужных деталей, объяснений с колониальной администрацией и прочего.

– Это ж… – Иефет бен Абрахам покосился подозрительно на армянина и нахмурился, не без оснований посчитав того за конкурента. Сефард ещё не знал сам, в чём, но потенциал летадл пробрался к нему в голову и заворочался, гнездясь так основательно, как это вообще возможно.

– А если придут люди с моря? – подался вперёд малолетний португальский вперёдсмотрящий, после совместных приключений чувствуя себя вправе говорить с взрослыми на равных.

Вместо ответа Санька оскалился совершенно по-волчьи, и ответил с уверенностью, которую не чувствовал:

– Если мы будем в небе, то их не спасёт даже Бог!

– Так чего мы сидим! – подскочил сефард, и оказалось внезапно, что этот желчный и неприятный человек – прекрасный оратор, замечательный организатор и что самое удивительное – совершенно двужильный, неутомимый работник.

Оставив у пулемёта Вазгена, и придав ему в помощь востроглазого мальчишку-португальца, пассажиры и экипаж в едином порыве бросились на сооружение взлётной полосы. Сделали носилки из запасных парусов (за которыми пришлось возвращаться на тузике), и растянувшись на десятки метров, принялись за работу.

Таскали камни, щебень и песок, пытались трамбовать самодельными трамбовками, и менее чем через четыре часа взлётно-посадочная полоса была готова. Получасом позже пилоты, играя всё так же на публику, отрапортовали о готовности, и летадла Военгского, подпрыгивая чуть при разбежке, взлетела, распугивая местную живность неслыханным доселе зрелищем.

– К ночи ждём гостей, – с уверенностью бывалого пессимиста констатировал Адамусь, озирая необыкновенное оживление в джунглях, не думающее стихать.

После литвин с тремя членами экипажа взялся доделывать взлётно-посадочную полосу, подразумевая взлёт и посадку тяжело груженой летадлы без права на поломку или не дай бог – капотирование[17]. Доделки не самые серьёзные, требующие не столько рабочих рук и трудового энтузиазма, а скорее острого глаза и хорошего пригляда.

Санька же принялся за сооружение фортификаций, не от большой нужды даже, а желая занять людей, которые от безделья могут выкинуть что-нибудь этакое. Смутно понимая, что при нападении аборигенов подопечные ему женщины наверняка впадут в панику и будут активно мешаться, он определил им фронт работ, наказав огородить лагерь.

Так, по крайней мере, паниковать они будут в тылу, не мешая стрелкам. Да и отступить, ежели вдруг что, будет куда.

Наметив вешками границы, объяснил им суть работ, особо упирая на безопасность детей. Где почва позволяла, делали подобие двойных плетней, засыпая промежуток песком и камнем. Работа монотонная, но вполне посильная для женщин и детей. Убедившись, что у прекрасной половины их коллектива выделились адекватные лидеры, Санька удалился, забрав всех мужчин.

Предстояло ещё вырубить кустарник как можно дальше, и по возможности, устроить хоть каких-то ловушек. При всём своём скептическом отношении к боевому мастерству местных аборигенов, к стойкости своих временных подчинённых он относился немногим менее скептически.

Как нарошно, подобралась удивительная для колоний коллекция личностей травоядных, бестолковых, или напрочь негодных по причине здоровья. Не считая пилотов, сомнений не вызывали лишь Вазген и дон Лижейру, оказавшийся человеком вполне опытным и боевитым, пусть и несколько инертным поначалу. Иефет бен Абрахам, при всех своих достоинствах, человек отчаянно гражданский, а остальные…

… ещё хуже. Доставшийся ему экипаж, из числа непричастных к заговору, не иначе как нарочно подбирали так, чтобы те ни в коем случае не стали бы помехой при злодействе. Трусоватые, неумелые, негодящие… хуже не придумаешь!

Не мудрствуя лукаво и не требуя от гражданских слишком многого, Санька наравне со всеми вырубал кустарник тесаком, копал неглубокие канавки "ёлочкой", да вбивал колышки, заостряя их затем парой ударов. Не бог весть что, но впотьмах уже не побегаешь.

Работы прервали ещё до темноты, не рискуя понапрасну. Отошли за укрепление, и тут же почти раздался ликующий вопль:

– Летит! Летит! Да вон же, вон! – приплясывая, Хосе тыкал пальцами, удивляясь слепоте взрослых, а Санька только в бинокль смог разглядеть вдали птичьи стаи, грозовыми тучами вставшие над джунглями. Потом уже показался крохотный силуэт и донёсся стрекочущий звук, и Чиж подивился наблюдательности и остроте чувств маленького португальца.

– Однако… – качнул он головой, опуская бинокль и делая мысленно пометочку: обратить внимание на дона Лижейру с сыном, и по возможности законтрактовать. Лишними не станут!

Пару минут спустя тяжело приземлился Военгский, выскочив из кабины с ловкостью гимнаста и помогая выбраться пассажиру, французскому военному в ранге капитана. Обменявшись словами, Илья Митрофанович склонился над стойкой шасси и покачал её озабоченно.

– Ну как? – подбежавший Санька, по механицкой привычке, усвоенной раз и навсегда, озабоченно присел рядом и тут же сконфузился дипломатической своей промашке.

– Жан-Кристоф Дюваль, – протянул ему руку присевший рядышком военный, красивый мужчина лет под тридцать.

– Чиж Александр Фролович, – конфузливо ответствовал пилот, пожимая руку, – можно просто Александр или Алекс, как удобней.

– О! Тогда просто Жан! – улыбнулся француз, – Я настаиваю! По званию мы равны, а по должности вы много выше!

– Кхм… – Санька, у которого так ловко и красиво отобрали инициативу, смутился окончательно, но француз оказался добрым малым и совершенно не задавакой. Обсудив шасси, как-то незаметно перешли на технические особенности летадлы, даже не встав с корточек. Минут через пять они решительным образом подружились, невзирая на возраст.

Набежавшая толпа окружила француза, закружив его улыбками, рукопожатиями и поцелуями. Обаятельный и очень учтивый, он совершенно обворожил их.

– … наконец-то настоящий военный, – не без горечи услышал Санька. Впрочем, обида быстро прошла, он и сам осознавал, что ни для экипажа, ни тем паче для пассажиров, представителем настоящей власти не является. Несмотря на верительные грамоты и прочие документы, легитимность разбивалась о тот факт, что неприятности их так или иначе связаны с ним и его товарищами. На Жана, впрочем, Санька нисколько не сердился.

Помощь обещалась быть к утру, и Жан-Кристоф клялся всеми святыми, что раньше – никак!

– Двигатели на стоянке частично разбираются, производя регламентные работы, – разводил он руками, – Вы как механик должны это понимать!

Жану хотелось верить, и Санька старательно понимал, хотя червячок сомнения всё ж таки подгрызал его уверенность в новом друге. Всё чудился какой-то подвох, но вот где… Времени на обдумывание решительно нет, и он едва не выбросил свои сомнения прочь, чуть не в последнюю секунду зацепившись таки за мнемонические техники и сделав в памяти зарубку.

На горизонте тем временем заметили судно, и Военгский, прочитал сигналы:

– Стоять! – кривовато усмехнулся он, опуская бинокль, – Приготовиться к досмотру!

– Не ваш? – напряжённо поинтересовался Чиж у француза.

– Нет, – чуть погодя сказал тот, сжимая губы, – судно гражданское, и я решительно…

Но что он хотел сказать, так и осталось тайной. Рявкнула пушчонка на носу пиратского судна, и Чиж с Ивашкевичем, молниеносно повернувшись друг к другу, сыграли в "Камень, ножницы, бумагу".

Пару минут спустя летадла взлетела, и Санька, не слишком удобно устроившись на заднем сидении, ловил в перекрестье прицела приближающийся к берегу вельбот. Короткая очередь из "Мадсена"… с расстояния в полсотни метров Медоед ещё не промахивался.

Патроны прошли наискосок через вельбот, выбивая щепки и мясо. Уверенное движение шлюпки застопорилось, а с пиратского судна открыли ураганный огонь из всех видов оружия, и как бы даже не из револьверов! Второй заход… и вельбот, полный человеческого фарша, закачался на волнах, накренившись на один борт, и кренясь всё сильней с каждым мгновением.

Адамусь набрал высоту, обходя судно сзади-сбоку, и оглянувшись вопросительно назад, опустил нос летадлы вниз. Не дыша, Санька достал творение сумрачного польского гения, и держа скользкую авиабомбу, ждал…

Несколько томительных секунд, растянувшихся до бесконечности, он выжидал, не мигая глядючи на вспышки выстрелов и видя всё новые дырки от пуль на плоскости крыльев, а потом – отпустил.

– Давай! – заорал Санька, и Адамусь задрал нос летадлы вверх и в сторону.

– Попал? – не слыша сам себя, спросил Чиж, опуская голову, – Попал…

Небольшой пожар и большая паника, вот как потом охарактеризовал это Санька. Но это уже сильно потом, а пока…

… он с чувством безнадёги смотрел на оставшиеся авиабомбы конструкции Кошчельного, и не представлял даже, что может вот так – ещё раз…

К счастью, не понадобилось. На судне тоже, по-видимому, не представляли, что на них ещё раз – вот так! Дав задний ход, так и оставшееся безымянным пиратское судно кануло в подступающей ночи, и пилоты сочли за лучшее не преследовать его.

– Давай в заросли! – заорал Чиж, хлопая Ивашкевича по плечу, – Сброшу их на хуй!

Оскалившись нервно, литвин закивал и по широкой дуге прошёл вдоль границ лагеря. Обнаружив скопление людей, Санька с превеликим облегчением сбросил на них бомбы и выпустил из пулемёта несколько очередей в разбегающихся вооружённых людей.

– Ебись оно всё! – ёмко выразил Санька их общее с Адамусем мнение, и литвин, обернувшись, оскалился широко, столь же ярко ощущая отступающее безумие боя. Настроение Чижа стремительно поползло вверх…

… и столь же стремительно ухнуло. Пришло понимание, что это ещё – полприключения! Четвертинка.

Война, да и всё это приключалово, отдающее Стивенсоном и постановкой провинциального режиссёра – ерунда, по большому счёту. Да, всё было по-настоящему, с поправкой на провинциальный уровень неудачливых исполнителей. Их могли ограбить, могли убить, но… нет, бывало и опасней, и хуже.

А вот выпутаться из дружеских объятий Французской Республики без репутационных, временных и политических потерь, вот это задача! И думать ещё о гражданстве режиссёра… или всё-таки режиссёров? И…

… летадла приземлилась, скозлив немного на посадке, и Санька, изрядно прикусив язык, выбросил из головы все мысли, кроме единственной.

"– Да твою же мать…" – заезженной пластинкой вертелось у него в черепной коробке, и пожалуй, это была пусть и не самая литературная, но удивительно ёмкая фраза применительно к сложившейся ситуации.