Упреждающий удар

Вошли в Займище. Острова. Ветер стих, и волны улеглись - только стрежь, журчание воды, подмывающей островки... Комары. Запахло лугами и ивовой корой.

Тяжело раненного Игоря Голубова пересадили на воеводский ушкуй. Вперед - на лодках - ушли разведать подходы к Сараю ведомцы.

- Завтра к утру обратно доспей! - приказал-попросил Василия Борта Константин Юрьев. Сам решил где-нибудь на острове передохнуть, перегруппироваться.

...Ушкуй приблизился к большому лесистому острову. Вятский воевода велел повернуть к северо-западной его части - по игре воды было видно глубину, позволявшую пристать...

На чисто вымытой палубе лежал без сознания Игорь Голубов. На коленях, откинув бороду на плечо, в клобуке возился с ним поп-иеромонах - пытался вытащить стрелу из груди...

Рядом, в малиновом кафтане поверх пластинчатой бранной рубашки, простоволосый воевода - в начинающихся сумерках белеют скулы; потемневшие глаза страшны.

Тут же боярин Андрей Воронцов: высморкался в подол, потер отекший нос, вскинул обношенную голову, перекрестился...

- Нельзя вытянуть стрелу - кровь горлом идет: помре, - объяснил поп-вой, - а так можот скоко-то, бох даст, поживет, - и широко перекрестился. - Осподи! Спаси и помоги ему хворь-смертушку одолети! - запел хриплым басом.

- Оставь - не мучь его!.. - Константин Юрьев отвернулся, стал смотреть на приближающийся остров, на могучие, коренастые, с крюковатыми ветками вязы, на исполинские серебрянолистые осокори, на выставляющиеся из-под воды кусты ив - старался уйти от привязавшихся мыслей об Игоре; решается судьба Руси - он, воевода, должен думать о предстоящей битве. Константин Юрьев усилием воли сосредоточился и стал, как сено на стог, пласт за пластом укладывать в голове мысли... И все более и более успокаивался, исчезли сомнения, колебания; снова появилась уверенность, а это - знал - сразу же передается войску...

Он отменил первоначальное свое решение, осознав, что любое промедление может обернуться катастрофой...

На ходу перестроившись, вятский полк не останавливаясь шел дальше. Вои черпали ведрами, привязав их на длинные веревки, воду и тут же на палубе - по очереди - умывались, переодевались в чистое белье...

"Эх, поторопился - не нужно было Ваську усылать... - думал Константин Юрьев, тревожно всматриваясь в вечерних быстро густеющих сумерках на очередной остров. Спереди, сзади темнели силуэты ушкуев: шум приглушенных голосов, скрип весел и плеск воды. - Вот мы и на земле наших вековечных, лютых ворогов... Убивали, резали - пытались стереть с Земли лик русского человека, дух его испоганить, сломить, а мы - вот!.."

Задышал с придыхом ему в затылок боярин Андрей Воронцов, озирался вокруг. Слева проплыл темнеющий высокий остров.

- Господи! - боярин перекрестился. - Токо бы не заплутать...

...Грозными тенями плыли-подкрадывались в ночной южной темени большие лодки, ушкуи. "Лишь бы на Сарай выйти!.."

Как ни старались не шуметь, шлепание весел, стук уключин, хлопание парусов, отдельные голоса над водой - выдавали.

Воевода, слушая этот предательский шум, морщился, с силой бил комаров, облепивших потное лицо. Жарко, душно. Легкий встречный ветер не охлаждал, не сдувал кровососущую тучу насекомых.

"Будто в непротопленной мовнице... И комары - озверели на свежую кровь: чисто ордынцы!.." - Константин Юрьев посмотрел наверх, - меж свернутых парусов, - черно: ни звездочки. Татары слышат их, и ничем не скрыть свое движение; только быстрота, ошеломляющий натиск многое решат. Глянул на окруживших воев, Андрея Воронцова, который молча растерянно крутил башкой, кормщику - ни слова. "Вот и надейся на него!.. Из-за таких вот... все прахом может пойти!.." Захотелось к Игорю. Повернулся к боярину и сквозь зубы, стараясь спокойно, чтобы не выдать свое волнение, злость:

- Скоро уж!.. Пойду проведаю младшего воеводу, - и по узкому, крутому трапу спустился под палубу огромного трехмачтового ушкуя, протиснулся в каюту.

Там при свете железного фонаря с дырочками, откуда отдельными желтыми пучками лился свет сальной свечи, - в страшной духоте на нарах лежал Игорь Голубов. Левый глаз широко открыт, правый завязан белым холстом.

"Когда успел глаз-то?.. - не заметил", - упрекнул себя Константин Юрьев.

Живой глаз младшего воеводы блеснул в полутьме жутковато - фиолетовым светом.

- Костя... - косноязычно выговорил. - Чую, не вернутся ведомцы... Не поспеют... Нам счас, ночью бы...Утром поздно... - и, устав говорить, умолк, закрыл глаз.

Очнулся воевода:

- Мы уж идем...

- Хорошо... - Игорь Голубов открыл веко, блеснул перламутровым белком, снова закрыл глаз.

"Помрет ведь! И лампаду не велит ставить - вдруг не покаявшись помрет?!" - Константин Юрьев присел.

- Может, попа?..

- Не-эт!.. Я еще поживу... Пока Сарай не возьмем... - повернул к свету бледно-желтое, как у покойника, лицо. - Ево лутше со стороны Старицы брать... Кабы Сарай не проскочить!..

- Не проскочим, - кормщики ушлые, да боярин... не первый раз...

Вятский воевода встрепенулся, успокоился, построжал лицом, - на него смотрел трезвый, прояснившийся, уверенный глаз Игоря, - заговорил:

- Прямо от Итиля⁵⁷ будем брать! - боярин советует... А на Старице мост перережем - больше им неоткуда в град-остров пройти: трясинисты берега, комонь - убей - не пойдет с такого берега в воду... Никого не боятся - стен и то нет - слеплен забор в сажень - лишь бы комонь не перемахнул...

- Слышал, в Сарае сторожевой полк?...

- Да... Кроме того за оградой, на восточной части, на холмах запасной конный полк должен быть...

- А вдруг он там?

- Нет!.. Но поди уж знает...

- Поспеем до ево?

- Сегодня поспеем - завтра поздно будет...

- Сможем ли взять царский дворец?.. Амбар с оружьем сжечь, женок ханских полонить?! - Игорь Голубов закрыл глаз. Восковое, мокрое от пота лицо масляно поблескивало.

- Лихо тебе? Может, на волю?..

- Устал... Отойду, - охрипшим голосом прошептал Игорь.

Воевода, пригибаясь, вылез из тесной каюты, поднялся по узкой лестнице на палубу: "Вроде бы посветлело..."

После духоты показалось, что стало свежее, сильно пахло речной водой, рыбой, лугами... "Что он дохнет там - надо его сюда", - подумал о раненом друге.

- Эй!.. - полуголосом позвал воя. - Пойдите вынесите младшего воеводу...

Игоря Голубова уложили на расстеленную войлочную попону. Константин Юрьев подсел около изголовья, осторожно подправил повязку на глазу.

- Полежи-ко эдак - полегчает. Подплывать будем - занесем...

Если бы не темень, совсем как на Вятке...

Рядом уселся боярин Андрей Воронцов. Подошел палубный сторож, засопел носом.

- Ну, говори, что случилось?! - повернулся к нему воевода.

Сердце тревожно заторкало под пластинчатой броней. "Как слабо человеческое сердце по сравненью с разумом - духом!" - подумал Константин Юрьев. Сторож-вой показал рукой вперед - в ночную тьму.

- Идут...

- Кто?!

- Кажись, наши вертаются...

Двухвесельная лодка уцепилась за корму. С помощью палубных сторожей поднялись русские ведомцы - московские татары - во главе с десятником Елисейкой. Они бросили на просмоленные доски двух связанных ордынцев с тряпочными кляпами во рту.

Десятный ватаман доложил воеводе:

- Русская не прошла - осталась... Бизде сторож - от Сарая одник татар только быпускай...

- Сарай далеко, не проедем мимо?!

- Нит - сразу увидай - близка...

Константин Юрьев радостно блеснул глазами. Облегченно вздохнул сзади стоящий боярин.

Застонал пленный, шевельнулся. Елисейка нагнулся, пошарил рукой второго:

- Улям! - кончал... Боебода Басил бэлел тэбэ, Большая Боебода, сийчас жи брать Сарай - заптра будет Хан, - Елисейка - маленький, коренастый, в лисьем треухе, - в темноте ощерил зубы, пнул пленного - тот замычал. - Она тоже гаварила...

Воевода нетерпеливо затопотал - в глазах синие искорки:

- Выкиньте того - сам, взяв лежащего раненого пленного за шиворот, проволок тяжелое тело ордынца по палубе и, рывком приподняв, заставил сесть рядом с Игорем Голубовым.

Пленный, упершись длинными руками об пол, застонал, скрежетнул зубами.

- Спроси-ко у его, собаки, когда Ахмедка в Сарае будет?! - приказал Елисейке.

Раненый татарин приоткрыл веки - в темных глазках-щелках забегали желтые злые огоньки, - прохрипел сквозь зубы. Елисейка перевел.

- Себодня будит... Сарай, гаварит, не бзять - там и биз Хан многа батыров... Псе умрете, гаварит...

"Так быстро?! Но все равно раньше, чем к полудню, не будет, - а может, врет татарин - это у них принято? - Константин Юрьев взглянул на пленного и, в подтаявшей темноте, близко увидел - наткнулся на горящие от ненависти и презрения глаза своего врага. - Бэк али мурза!.. не врет..."

- Ти раб!.. - у ордынца что-то забулькало в груди, закашлялся. Будто плетью воеводу - вздрогнул, схватился за рукоять ножа, зарыкал-зарокотал:

- Великий народ не может быть рабом, а я сын его! И не взойдет Светило, как сожгу твое логово! - лик у вятского воеводы стал грозен и страшен, пленный понял. Константин Юрьев тряхнул головой, убрал руку с пояса, полусогнул в локте, прижал к груди и вдруг забасил осипшим голосом:

- Слушай, Бэк, отпущу, дам злато - много дам, только скажи, когда будет хан?! Много ли в Сарае войска?.. И поклянись Аллахом, что правду говоришь!..

Татарин шумно, с клокотом дышал и молча, не отводя безумных от ненависти глаз, смотрел на воеводу.

Приподнял голову Игорь Голубов (лицо напряглось) и слабым, но твердым голосом Константину Юрьеву:

- Пред ним унижаться!.. Не смей!..

Небо посветлело, не стало комаров. Поднимающийся от воды туман темной тенью на миг окутывал палубу и тут же исчезал, унесенный боковым тугим ветром, оставляя после себя теплую парную влагу.

Все чаще передовые лодки и ушкуи вступали в скоротечные яростные стычки с ордынскими сторожами.

В тумане не сосчитать - много, - бухая веслами, неудержимо шли на Сарай малые и большие ушкуи. Русские плыли теперь открыто - в едином порыве была мощь и дерзость...

Татары в большинстве своем, протараненные ушкуями, тонули, или же, попадая на своих лодчонках между русскими, немедленно расстреливались.

... - Пойди-ко, Игорек, вниз, в избу - скоро Орда.

Игорь Голубов начал поднимать голову, пытаясь сесть.Константин Юрьев торопливо нагнулся и осторожно помог.

- Смотри, какая сила, - и он показал прояснившимся глазом на мачты, борта ушкуев, то тут, то там чернющих сквозь обрывки уже не густого тумана. - Не жаль и мово Никитки - чую, погибли ведомцы вместе с Васькой... лишь бы удача была...

- Все Богом предопределено... - перекрестился боярин Андрей Воронцов.

- Бох не вмешивается в земную жизнь... - прервал его Игорь Голубов, зыркнул по сторонам, - вокруг собирались вои (все были на палубе), некоторые только что отстрелялись с бортов ушкуя и часто, шумно дышали. - Он сотворил Землю, людей и все остальное. Мы должны сами все - на то и люди... - помолчал. Шлепали, бухали по воде весла, где-то впереди вновь послышал ся треск, стук дерева об дерево, донеслись приглушенные туманом душераздирающие визги ордынцев. Игорь Голубов тряхнул головой - мокрые пегие волосы легли на повязку: - Я это еще раз проверил: просил оставить последнево сына-наследника... Мне недолго осталось... А может, он жив?! - черный округлившийся глаз горел-ждал ответа, но Константин Юрьев отвернулся. - Нет, погиб, - ответил сам себе Игорь и продолжил, обращаясь к другу зятю: - Костя, ты останешься жить... (Вятский воевода замахал руками - дескать, сглазишь). - Не маши - обязан! - на лице Игоря Голубова погасла тревога, высветились воля, ум. - Я тебе правду глаголю: сам не сплошаешь - и бох поможет, - помнишь, ты однажды эдак-то сам говорил - и победил... От тебя, как поступишь, как полк поведешь, зависит судьба Великой рати... Ты первый из русских воевода, да и не только русских, который разгромит Сарай и вернется... Тебя народ не забудет - памятник - церковь воздвигнут... В летописных книгах опишут... От сына к сыну будут передавать имя твое, как Святого Дмитрия⁵⁸... И пока жив русский народ, - а он никогда не исчезнет с лика земли, - будешь жив и ты... Вместе с тобой и нас помянут...

Я обещал перед смертью сыну и тебе рассказать, почему о боге немного по-другому думаю.

Мне было двенадцать, когда я умертвил свою сестренку...

- Как умертвил?! - охнул в ужасе московский боярин и быстро-быстро закрестился.

- Руками удушил... Ненарошно... Перестань же креститься - руками махать! - зло засверкал черным глазом на боярина. - Штобы победить - не нужно обманываться - бог сам не поможет: он через нашу голову, тело все делает... Да не таращь на меня глазища неразумные!.. - У боярина Андрея Воронцова затряслась толстая нижняя губа в бороде. - В своем я уме... - помолчал, а потом скорбным голосом: - Мною проверено - еще раз говорю: просил сына оставить в живых...

- Как это случилось?.. - шепотом, еле слышно, но поняли все - спросил Константин Юрьев.

- Ты ж знаешь. Што я тоже рос сиротой, приезжий...

Татары налетели. Не успевших вооружиться мужей зарубили, - и мово отца, братьев тож... сестренку Улю - ей три года было - бабушка спрятала... Я и мати с младшей титешной сестренкой моей в скирду схоронились...

Стали они по полю рыскать: женок и ребенков ловить, хлеб жечь... Вижу через желтые соломинки - и к нам скачут... мати сунула распелененную... Только што грудь сосала... В одной холщовой пеленалке... Крикнула: "Беги!" - и сама аки птица через поле к дальнему лесу... татарва за ней - визжат, смеются... Заарканили... Я замешкался, а когда побежал к рядом стоящему лесу, заметили, и за мной... Я в лесок, в овражек, в яму... Сверху кусты, трава - притаился, а сестренка начала... Прижал ей ротик - молоко еще не обсохло, - она пуще... Они рядом копьями в кусты тычут - не слышат... Пальчиками царапает мою руку, изгибается тельцем... Смотрю - синеет, а как отпустишь?! Молю-умоляю неистово про себя бога, штобы не допустил убийство...

"Раз ты есть, говорю, не допустишь!.." - Игорь Голубов вкогтился сухими пальцами в плечо Константина Юрьева. - Не внемлил он - изогнулось судорожно тельце и закаменело...

После... просил-молил бога оживить, али же убить меня, но безмолвствовал он, и тогда - проклял ево!.. Думал - сейчас же ударит, убьет, но ничего - только ручеек журчал, да птицы весело переговаривались... Я еще долго безумствовал... Вот тогда впервые убедился, што бох через нас все делает...

Все в мире после сотворения Мира в своем естестве живет: рождается, растет, умирает - человек ли, зверь али дерево, - трава - все из семени, плоти... Бог наблюдает, смотрит, и в наши дела, создав нас, вмешивается через нас же самих... Мы сами должны делать!..

Туман исчез - дымило парком над самой водой. Слева степной вражеский берег, заросший черной стеной деревьев и кустов.

Впереди уже шли постоянные стычки - бои...

Судя по долетающим обрывкам голосов с берега, и там были татары.

Константин Юрьев смотрел на летящую навстречу темную воду, - возбужден, мышцы напряжены, мысленно рисовал предстоящее сражение, думал о боге...

Нет, не может поверить в такого бога, который стоит в стороне человеческих дел, давая возможность все самим решать в жизни, делать! Для чего тогда божьи храмы, святые места?! - "Не в разуме говорил Игорек - прости его, господи!.." - ему, стоящему под развернутым стягом-иконой Георгия Победоносца, его полку, рвущемуся к столице самого могучего из азиатских ханств - Золотой Орды - нужен был бог - помощник...

Впереди, слева, на берегу мелькнул огонек, второй... Много. Чуть выше, правее, - как будто открылся занавес, - затрепетали свечками язычки пламени - они горели, мигали, гасли, вновь зажигались...

- Сарай-Берке... - боярина Андрея Воронцова не узнать; голова смело поднята, в глазах огонь, ноздри грозно раздуваются - рядом стоял вой - могучий храбр. Повернулся к Константину Юрьеву и, приглушая в голосе ярость и возбуждение: - Вон сигнальные огни на мечетях - переговариваются со сторожевыми разъездами в степи, а может, и с самим ханом... Пора разворачиваться сотнями - подходим!.. - Впереди вырисовалась сплошная, густая цепь огней - красных искорок - то татары с факелами вышли на лодках встречать дорогих гостей - очень редко уж русские эдак-то отгостивать приезжают в Орду!.. На востоке покраснело, посветлело над водой. Пахнуло полынью, дымом.

Константин Юрьев окинул лихорадочно блестящими глазами свой полк - передние ушкуи ("Ни одной лодки?!") приближались к татарам, задние - за островом. "Не так уж и мало нас, - увидел вытянутые от напряжения, построжавшие лица воев, гребцов. - Начинается!.. Что ж я - давай, русский воевода! Решается судьба твоей Земли, народа... Не посрамись перед Миром, потомками!.." Глянул на другов-воев; в льдисто-голубые очи, вычеканенное торжественное лицо великокняжеского боярина:

- Трубите бой!

Заревели зазывно-грозно боевые берестяные трубы, - чудился в могучем реве призыв самой Родины с ее многочисленными городами, селами и деревнями, раскинувшимися на бескрайних просторах Великой Руси, - звали на смертный бой с самым лютым, ненавистным врагом на свете - татарином.

Откликнулись, как лоси-бойцы в осеннем лесу, трубы на других ушкуях, каждая ревела по-особому, но все они пели один и тот же мотив могучей боевой песни русичей... Передовая сотня Афанасия Веригина приблизилась к дощатым суденышкам и лодкам татар. Он вывел большой ушкуй вперед. За ними пристроились: самый сильный отряд - из вятчан, московичей и трех сотен устюжан - во главе с Андреем Воронцовым; две сотни на девяти средних ушкуях вел ватаман Юрий Волковцев.

Замыкали: запасная сотня во главе с воеводой и сторожевая сотня на малых ушкуях - для охраны судов...

Сотенный Афанасий Веригин перекрестился:

- С богом!.. - и подал знак: "Стреляй!" Молодые вои (ударная сотня состояла из самых сильных, в большинстве молодых) - многие без бород - лишь курчавился на лицах золотистый пушок, - радостные, возбужденно-злые, повели прицельный бой из самострелов, луков, выбивая ордынских факельщиков и лучников с дымящими зажигательными стрелами... От самострельных стрел не было спасения - пробивали татарские щиты, кожаные пластины на груди, рвали древнюю кольчугу...

Ханские вои не сдержали натиск - частично были перебиты, потоплены, другие смешаны и рассеяны.

Огромные, по сравнению с перевернутыми, крутящимися пустыми лодками, ушкуи с пляшущими на палубах (затаптывали зажигательные стрелы) и беспрестанно стреляющими русскими устремились на Пристань.

Юрий Волковцев отвернул налево - вошел в устье Старицы.

...Попрыгали-попадали на землю, - кое-кто в дымящихся кафтанах, - ушкуйники ударной сотни ринулись на ордынцев, смешали их ряды; как ураган, грохоча и все сметая, прошли небольшую полосу суши-пристани, - поднимая тучи брызг, кинулись в ров вслед за покиданными туда татарами... И поднялся до неба, заполнил всю вселенную гром боя: треск копий, грохот железа, визг и крики дерущихся... Кипела вода, выплеснутая множеством тел, омыла стены-заборы, запертые ворота...

...Последний ушкуй с Федотом из Афанасьевой сотни, вместе с догнавшими воями боярина Андрея Воронцова, причалил чуть в стороне от загоревшегося пустого судна.

Федот вслед за десятником Егором Михайловым (неродным сыном воеводы) сбежал по сходням, пробежал - в два-три прыжка - по скользкой глинистой земле и, споткнувшись об убитого татарина, упал в бурлящую, темно-рыжую - при свете горящего корабля - воду. Тут же вскочил, опорожнил от ровной тухлой воды ноздри, снова рванулся вперед - по самую грудь вошел в воду, буравя и пеня ее, - вокруг крик-визг, оглушающий шум; кипела вода от стрел.

...Достигли забора. В одноголосье, затем в несколько голосов, все заглушив, как морской прибой, ударил клич штурмующих.

Федот тоже, заревев эту дедовскую грозную песню-клич, в несколько взмахов переплыл глубокое место, обогнал воя с бочонком смолы - с привязанным за шею огнивом. "Сарай в огне, а он с огнивом туда!" - удивился и возмутился бестолковости воя Федот, но в следующую секунду и сам забылся: перегнал своего десятного ватамана, выскочил из воды, ухватившись за мокрый слизкий верхний край глинобитной стены-забора, подтянулся и спрыгнул по ту сторону...

Вслед за охранной десяткой, со знаменем, Константин Юрьев прошагал-пробежал по перекинутому через ров качающемуся настилу, вошел в низкие сбитые русскими ворота: "Вот он - Сарай!.. Отец!.. Столица Золотой Орды!.."

Запасная сотня втиснулась в узкие, огражденные стенами приземистых глинобитных домов, улицы Сарай-Берке - засыпанные щебнем, заваленные трупами, ранеными (воями, жителями, рабами). С треском, жарко горели камышовые, из шкур крыши домов; дым - потемнело небо...

Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку - крыша уже сгорела. "Уф!" - снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.

- Подержи, - весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан - под ним броня - тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч - дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка - еще бы! - он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."

По опыту знал: самое страшное для полководца - потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности - татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..

- Мне нужно на глядень⁵⁹ взойти! - обратился к вою-скоровестнику: - Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...

Константин Юрьев тряхнул головой:

- Скоро там?! - кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...

Встал, закачался - длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, - разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш - русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.

- Братушки!.. Родненькие!.. Отобрали нас... Хотели заставить против воевать - не вышло... - продолжая счастливо улыбаться, тянул руку и падал - умирал...

Федот не ожидал, что так быстро, с ходу захватят полгорода.

С ревом, громом хлынули в улицы Сарая: разваливались стены домов, рушились горящие крыши-потолки...

Он врывался вместе с остальными, преследуя татар, в мазанки-дома, крутил мечом, бил ногами все, что сопротивлялось, мешало идти вперед.

Рука затяжелела, но он махал мечом - уж затупился он - не рубил, мял, как жесть, татарские шеломы, рвал шапки...

Федот все вертел и вертел направо и налево мечом, ближних добивал ножом (он где-то обломил копье), шел вперед, не давая ордынцам опомниться, прийти в себя, организовать дружную оборону...

Рубя, тыкая озверевших и полуобезумевших от горя и злости татар, пробились до следующего квартала, - до больших изукрашенных желтых юрт...

Уже полегли до единого - откуда взялись, не видел - огромные русские мужи-полоняне, без доспехов, вооруженные копьями и мечами; - если бы не они! - они бросались в самую гущу схватки - разметывали татар, сами гибли, помогая вятчанам.

Чаще стали попадаться женщины-татарки, дети, древние белоклинобородые бабаи⁶⁰ и женщины-служанки. Все они, позабыв, кто есть кто, в ужасе, пронзительно визжа, с душераздирающими криками метались среди ханских воев, которые рубили в ярости и их... И только небольшая часть несчастных, пройдя сквозь ад-сечу, со страшными, зияющими ранами, в крови, как жертвенные животные, полуживые, - без рук, без ног, - выкидывалась под ноги и руки наступающих русских...

Несмотря на огромное усилие, чтобы не озвереть, не крушить все подряд, меч Федота попадал иногда в мягкие, незащищенные тела женщин, стариков...

В голове гудело, сердце стучало огромной кувалдой. То, что он делал, не мог сразу осмыслить и только потом, осознав, ужасался: "Што это такое? - Сами же!.. - Звери! - своих к нам под ноги бросают!.." Вспомнилось: надруганная, опозоренная, со вспоротым животом мать... Трупики младших братьев с размозженными головками... Не стало жалости ни к кому! Поднявшаяся в душе лютая ненависть закрыла кровавым туманом глаза; сковало, как льдом, мозг. И когда перед ним оказалась юрта, Федот, прорубив-прорвав в жесткой сухой коже-стене широкий лаз, ворвался вовнутрь; никого не щадил: размолотил склоненные седые головы стариков, затоптал бросившегося на него с кинжалом малая⁶¹ - подростка, ударил ножом, приподнял и отбросил легкое тело укутанной в плат женщины, кинувшейся спасать своего сына; пнул ногой, обутой в кожаные сапоги, очаг - головешки с малиновыми язычками пламени и оранжевыми углями, очертив в воздухе красные линии, оставив дымные хвосты, осыпали противоположную стену юрты, подожгли, - развернулся и бросился в другую сторону, где в богатой одежде с золотыми украшениями сидели две женщины, как курицы-наседки, обложенные татарчатами.

Федот выдернул онемевшую татарку, стряхнул с нее вцепившихся детей, посрывал драгоценные украшения, занес нож... В голове что-то лопнуло, разорвалось; в глазах - фиолетовый сноп искр - все погасло... Упал, но тут же очнулся, и не успел еще понять, что с ним, а рука сама выхватила меч из ножен, вскочил на дрожащие ноги, увидел Людмила - седобородого красавца-воя, его синие презрительно сверкавшие глаза.

- Ирод!.. Не смей марать русское оружие невинной кровью!..

Эдак дедами принято - нам завещано, и не тебе велено осквернять...

- Знаешь, как над моей мати надругались!.. Братьев моих!..

- Видел я, сучий сын, и поболе тебя ихние зверства! Помню отцовы рассказы о Бектуте⁶², но не озверел, как ты, не потерял обличье и дух руссково человека! - Людмил повернулся, прорубил одним взмахом выход - вышел. Федот поднял нож и выскочил из занявшейся пламенем юрты...

Сзади бушевал огонь, - как огромный рыжегривый зверь, кидался на выстроившиеся в ряд юрты и с треском, с урчанием пожирал одну за другой.

С обгорелой бородой - тело мокрое, как в бане, - с обжигающим мечом в руке, погнавшись за тремя татарами, Федот выбежал из моря огня и, еще не успев увидеть, понял, почувствовал, что в ходе боя что-то изменилось. На миг - ровно на столько, чтобы глаза успели увидеть, что случилось, - он остановился - его тут же обогнали несколько русских - и увидел: на другой стороне улицы все пространство между домами-землянками заполнено ордынцами; впереди пешие, сзади сплошной стеной подпирала степная конница, окутанная рыжей пылью. "Только подошли! - различил лес копий, ощетинившихся в его сторону. Екнуло в груди: - Ахмедка?!"

* * *

...Плыли, вытянувшись гуськом, по середине Старицы - подальше от берегов: справа со стен-забора летели хвостатые зажигательные стрелы, слева - со степи - "стрелы стрелили" верховые татары.

Впереди, с первой сотней - на четырех ушкуях - шел ватаман Юрий Волковцев; со второй - на пяти - молодой сотенный Осип Кириллов.

Уже горели дома, гремела-шумела сеча в Сарае, а они все еще осторожно пробирались к мосту...

Вот-вот должен быть мост...

Рядом с кормщиком стоит Юрий Волковцев. Тревожно-напряженно всматривается, прислушивается, стараясь сориентироваться; негромким звенящим голосом командует; раздувая ноздри, вдыхает возбуждающе-тревожный запах дыма, - глаза его временами вспыхивают, как у большой кошки, жутким желтым светом...

"Почему так долго нет моста?! Уж Сарай прошли!" - пСтом покрылась спина у сотенного.

...Он вздрогнул, схлынул с груди холод тревоги, лицо ожило: по приближающимся звукам понял - мост! Сердце крутнулось белкой и успокоилось, застучало ровно и сильно - теперь знал, что делать...

Юрий Волковцев вытянул меч - впереди зажглись факела и широкой огненной лентой перекрыли Старицу, осветили мост с ордынцами, ослепили русский ушкуй.

"Ну, бох, помогай! А мы уж помолимся - покрестимся мечом по бусурманским головам!.."

Еще два-три взмаха, и... - факела, зажигательные стрелы сыпанули по ушкую - вспыхнули паруса, просмоленный борт...

- Русичи!.. - Юрий Волковцев поднял длинный меч - на бородатом лице бешеная ярость. - За Русь! - за мной!..

...Константин Юрьев, стоя с пятью воями с Георгием на площадке-гульбище полуразрушенного дома, в сотый раз развязывал-рвал, связывал на шее завязки накинутой на плечи ферязи⁶³. В груди - под парчовым кафтаном, булатной броней - мечется-бьется сердце...

Поднимающийся чадящий дым коптил чужим тошнотворным запахом, заставлял кашлять, чихать; ело глаза.

Порывы ветра рвали иногда дымовую завесу, и тогда лучшего места для обзора и не нужно: здесь, на "глядени", у воеводы открылись глаза, откупорились уши - он услышал бой, и, как опытный бортник по звуку определяет здоровье и силу пчелиной семьи, по ширине летка состояние улья, он определил, что ударный полк далеко продвинулся вперед, что - справа - боярин Андрей Воронцов все еще не прорвался в царский дворец...

Посмотрел налево - на север - темно, мост молчал.

Впереди - на востоке - покраснело. Теперь все как на карте: он стоит лицом на восход солнца, справа царский дворец за стенами - забором - у самой Ахтубы (весной она сливалась с Итилем, образовав широкое займище). Старица, как круто загнутая дуга лука, уходила на северо-восток, снова возвращалась. На основании лука-острова лежал Сарай; на вершине - холмы...

Ревела битва за город, вспыхивали юрты-дома, поднимая к небу огромные, загнутые на северо-запад, рыжие с чернобурыми опушками хвосты - дымы...

Он смотрел, напрягая зрение в темноте, за город, на холмы: "Где у них сторожевой конный полк, - во дворце? - Тогда ох как тяжко будет боярину; это не пеший татарин - на комони они вои..."

Повернулся направо: "Так и есть: не прорвались!.."

Воевода заметался по площадке-гульбище: такими небольшими силами нужно бы ударить ниже Пристани - сразу за стенами Дворец с мечетями...

Перерезать мост, и, сделав свое дело, - назад...

"Мы счас, аки щука, схватившая не по себе рыбину: ни заглотить, ни выпустить!..

Где ж Волковцев?!"

Поперек Старицы потянулась тонкая гирлянда искорок; расширяясь в середине, превратилась в живой рой-комочек шевелившихся огненных пчел; и вдруг этот рой взлетел, высветив ушкуи, - "Добрались!.." - осыпал их звездным дождем...

Яркой свечкой вспыхнул ближний к мосту ушкуй.

Константин Юрьев повис, перегнувшись через перила гульбища, смотрел, боясь дыхнуть...

С горящего ушкуя попрыгали, как вначале показалось, на мост; но присмотрелся - ловушка: бревна...

Вспыхнули еще два подошедших ушкуя, с них тоже посыпались черные фигурки воев...

Теперь отчетливо было видно, как бревна, приподнявшись одним концом, уходили вместе с воем на другом под воду. С моста стреляли... Это не чистая вода - не выплыть!..

"Иех!" - скрежетнул зубами воевода - тяжело - в груди сдавило, - он еще никогда так не страдал - в тысячу раз легче самому быть там: сражаться, умирать - чем смотреть, как гибнет войско!..

Подошла вторая сотня - пять ушкуев - замешкались... "Ну! - сворачивай!.." - и, как бы услышав его, один, затем остальные развернулись и стремительно понеслись к правому берегу...

- Смотри, воевода, кажись, прорвались во дворец! - Константин Юрьев повернулся, - отпустило в груди.

...Такого не ожидал Андрей Воронцов: на открытой площади перед Дворцом и налево перед амбаром с оружием плотно друг к другу разместилась конница ордынцев.

С пиками, с саблями встретили первых атакующих русских, прижали к стене-забору, не давали передыху, вытащить луки. Андрей Воронцов в кольчуге, с щитом - круглым, железным, - крутил мечом, отбиваясь от пик, ударов сабель... Слетела личина, кровью зашло лицо, но он не чувствовал боли: "О, Господи - помоги!.. Прости мне все грехи!.." Удар копьем надорвал стальное кольцо, жало застряло в подкольчужных кожаных платинах. Он упал на колени...

Кто-то поднял, на руках передали его в задние ряды, перебросили через забор грузное тело боярина. Уложили на пыль. Он испугался, вскочил, оглядел свое войско - большая часть стояла в бездействии. "Эдак мы не одолеем татар!.. Что я скажу государю, детям, люду русскому? - стыд!.." - еще раз обвел воев белыми безумными глазами.

Подскочил Ефимка. Вытер лицо своего боярина; смазал дегтем рану на скуле и - на ухо:

- Ондрей Ондреевич, вели стрелы стрелить...

Вернулась синь в глаза, разум. Великокняжеский боярин выпрямился, поднял меч.

- Не для тово мы пришли сюда, чтобы дать поганым отсидеться!.. Бох поможет нам покарать их за лютость, грехи великие пред Русью!.. Миром!.. Самострелы!.. Луки!.. И на стену - стрелите...

...Сотня Юрия Волковцева так и не добралась до моста. Татары били из луков, кидали пики. Израненное, истерзанное тело сотенного Юрия Волковцева на этот раз не удержалось на бревне - соскользнуло, пошло на дно...

...Зачиркали кресала о кремень, высекая снопы бледно-хрустальных искр; затлели, вспыхнули труты - и вот уже несколько бочонков со смолой, с подожженными фитилями поскакали, высоко подпрыгивая, по земляным широким ступеням вниз... ударились об дубовые двери, разлетелись, брызнули черной смолой, рыжим пламенем...

Там, за дверями полуземляного амбара, где хранились оружие, бранная одежда - укрылись татары.

"Хотят отсидеться - думают, Андрей Воронцов не доберется до ихних ратных припасов!.." - руки Андрея Андреевича тряслись, ноздри раздуты, он устал, но снова сияли глаза грозно, уверенно - какую гору наворочали: кругом груды трупов татар, коней, стон - плач умирающих. Поднял землисто-красное лицо. Как долго штурмовал Дворец! Каких трудов стоило ворваться на территорию дворца - более половины своего отряда уложил в кровавых муках под "стенами" сарайского кремля.

Собрав всех оставшихся в одну большую сотню, Андрей Воронцов пробился до этих вот складов, загнал ордынцев во дворец, в мечети, прижал к противоположным стенам-заборам.

У него погибли все сотенные, большая часть десятных, но теперь уж возьмет царский дворец. "Господи! дай силы полонить ханских женок - и тогда можешь взять мою жизнь!.." - перекрестился, подозвал отличившегося в бою Митяя Свистуна.

- Будешь десятным ватаманом. На вот этих воев - дожги!.. И возьми потом ту вон темницу, - показал на слева от Дворца полуподземные длинные строения за невысоким забором.

Услышал о темнице - вспыхнула у Митяя в груди хмельная надежда, сердце забилось пойманной птицей: "Может, Марфу с Ванютой тама-ка найду! - но тут же отрезвляющая мысль: - В темницах у них одни мужи-полоняне - женок разбирают по домам... гаремам".

На миг появившуюся на разбитом окровавленном лице Митяя тень растерянности боярин Андрей Воронцов понял по-своему:

- Хватит у тя сил - смотри, чево стоит один Иван, - показал на огромного молодого воя. - Там у их мало осталось сторожей... Освободи полонян и помоги мне - пойди на приступ вон тех мечетей, - махнул рукой в сторону низкорослых башен - мечетей. - Не дай им выйти оттуда, запри их там... А Дворец я сам...

Митяй посмотрел на царский дворец, - на соединенные друг с другом переходами одноэтажные здания с плоскими крышами с загнутыми кверху краями, с большой мечетью в глубине, ожил: "А вдруг там они?!" - блеснул глазами...

...Зародился день, но не показалось рыжее татарское солнце - небо закрыла серо-бурая дымная пелена.

Прибежали скоровестники от московского боярина. Сообщили, что сожжен амбар с оружием и что вместе с освобожденными из тюрьмы полонянами бьются внутри Дворца - просили помощь...

- Боярин велел сказать, што зело много воев погибло, и ежели не пособишь, то ханских женок... гарем не поимати...

Константин Юрьев сбежал на землю - его трясло, зубы стучали от озноба, нетерпения, страсти... - отослал полусотню на помощь. Наказал:

- Царских женок, ребенков полоним - Ахмедку победим!..

Пока семья его будет у нас в руках, он не пойдет на Русь... Иди!..

Дайте знать, когда полоните, и сразу к ушкуям - меня не ждать.

Стремительно ушла, как улетела, развевая кафтанами, резервная полусотня - засиделись, истомились.

Вятский воевода облегченно вздохнул - сожжены запасы ханского оружия, освобождены русские полоняне. Они были бы проданы арабам или персам - редко русских оставляли в Орде - они никогда не превращались в рабов-скотов: восставали и, если оставались живы, уходили... Появилась надежда добиться своей цели... Тряхнул головой, в глазах заплескало, забушевало синее пламя, вбежал на глядень...

...Ушкуи не дошли до берега: сели на мель. Сотенный Осип Кириллов спрыгнул - вода по пояс, ноги провалились в ил. Выдергивая одну ногу за другой, пошел на темную стену конных татар. "Ждут, когда на берег вылезем", - обернулся: уже различить лица воев.

- Поворачивай! - и сам повернул налево, - на мост.

Татары взвизгнули, начали стрелять. Русские, защищаясь щитами, упрямо шли по воде к мосту.

- Стрелите!..

Аким Белый бросился за сотенным. Стрела тюкнула в бок, не пробив кольчугу, повисла на кафтане. Поднял тяжелый лук, повернулся - ответил стрелой: она мягко, бессильно ушла... "Тетева намокла!.." - бросил в воду, отцепил круглый, обитый жестью щит, прикрыл лицо.

Два-три русских воя остановились, согнулись, споткнувшись, упали, - другие стонали от боли, но шли по колено, по пояс в воде...

Мост! С ходу, не выходя из воды, с яростным ревом бросились на деревянные перила моста, на татар.

Никто не думал, сколько их. В том, как сейчас русские воевали, атакуя небольшими силами с решительностью, напором, равными огромному полку, было что-то ужасное, сверхъестественное, не укладывающееся в здравый смысл.

Осип-сотенный, - длиннорукий, среднего роста, но на голову выше татар, - взяв двумя руками меч, вертелся на мосту: бил по перекошенным от ужаса и злости мордам ордынцев.

Он знал: Юрию Волковцеву не выбраться на мост. Только его, Осипа, сотня смогла перерезать путь на Сарай, остановить беспрерывно подходившую помощь. "Лишь бы успели Дворец взять!" - лицо в крови, несколько стрел порезали незащищенное лицо...

Рядом плясал, крутился, сверкал глазами коренастый Аким Белый. Вдруг как прорвало плотину - давнули татары, вперед вырвались конные, ударили копьями...

Аким увидел, как повалился пораженный копьем татарского бея сотенный, - задохнулся от ярости, замахнулся мечом, - удар по руке - боль, - меч вылетел...

Прямо с коней попрыгали татары, сели на него верхом, стали крутить веревками... Он рвал левой рукой веревки, вонючие ватные халаты на татарах, пытаясь сбросить с себя ордынцев, - правая висела плетью, - но не мог... С тоской, болью оглянулся - может кто поможет, но помочь было некому: то там, то здесь - выдавленные с моста на берег, - по отдельности бились русские... Тучи конных галопом шли на город...

...Афанасий Веригин - простоволосая голова его в кроваво-грязной пыли - лежал кверху лицом на горячей земле.

К нему подбегали то один, то другой десятные ватаманы; откинув пегую бороду, он шевелил губами - что-то говорил - и слабо отталкивал их руками, показывал, чтобы шли - сражались...

Ударная сотня подобно океанской волне ударилась о сплошную рать врага, смела передние пешие порядки, а они, ордынцы как будто того и ждали, - ханская конница, раскидав своих же - остатки пешего войска - защитников города - двинулась навстречу...

Отчаянно сражающиеся русские под напором во много раз превосходящего их противника отошли до догоравших юрт.

Татары наскакивали, джигитировали на бешеных полудиких степных лошадках, не боящихся огня и дыма, топча трупы и добивая раненых, пытаясь окружить, не дать отступить...

Афанасиева сотня все-таки смогла с большими потерями отойти на базарную площадь. Рослые русские вои, образовав сплошное кольцо, заняли круговую оборону, не давая врагу ворваться вовнутрь, где лежал тяжело раненный ватаман Афанасий Веригин...

Ордынцы, поднимая коней на дыбы и став чуть повыше пеших руссов, пытались ударить саблей или ткнуть копьем, но сами оказывались опрокинутыми: вместе с лошадью падали назад, давя своих же...

...Константин Юрьев кинул вокруг взгляд - во Дворце бой. Непонятно: взяли ханских женок?! Афанасия остановили, окружили!.. Вслушался в шум боя и вдруг почувствовал жуткую тоску: "Все, не выйти нам!.. - ему стало неприятно, противно за себя. - Что это я?! Если здесь лягем, то мало будет пользы Земле Русской - не устрашатся, а наоборот, возрадуются враги... А о том, что мы топтали и жгли Сарай, не будет знать никто - ордынцы о таком позоре "забудут", не выпустят молву, скроют свою слабость пред малым русским полком... Вот эдак же, наверно, с нашими дедами случилось: погуляв, не смогли из Сарая выйти, оторваться от погони..." Сжал рукоять меча - металл приятно холодил ладонь, - вспомнился кузнец Устин, детство, Фотя... Предстали в памяти жалостливо-ласковые, любящие черные глаза-смородинки жены, катающиеся в слезах. Они - родные до скырканья в горле, до слез в сердце - умоляли-просили победить и вернуться домой!..

У воеводы грузно и мощно застучало сердце. Он тряхнул головой. В душе сильней запылала святая ярость к врагу - сожгла остатки мешающей неуверенности, дала богатырскую силу духу и плоти... Он сглотнул тугой ком в горле, передернул плечами, согнав "мороз" на спине, закричал-обратился зычным голосом к оставшейся полусотне:

- Вот и наш черед!.. Храбры! Не оставим братьев на погибель - ударим... Отойдем - отступим умеючи - победим, сохраним свою честь!.. - через человека увидел грозное, с зелеными от ненависти глазами лицо Пожняка с Георгием в руках; стало стыдно за свои сомнения: "Доверять, не доверять Георгия Пожняку - все ж хромоног по Сараю-то со стягом носиться?.." Константин Юрьев поднял меч и - дрогнувшим голосом: - С нами Бох!.. Да помогут нам духи наших великих предков! За Землю нашу!.. За веру!.. - последняя резервная полусотня, не рассыпаясь, четко выполняя команды, рванулась навстречу врагу, на помощь ударной сотне...

... - Иегор, - с усилием заговорил Афанасий Веригин с наклонившимся над ним десятником Егором Михайловым, - оставьте меня... Отойдите к пристани, к реке... к воеводе... Христом-богом прошу!.. - и он закрыл опухшие, желтые с обгоревшими ресницами веки и вдруг снова открыл - начал поднимать голову, показал дрожащей рукой: - Идет!.. Сам...

Егор увидел великокняжеский стяг, - как завороженный смотрел на приближающееся темно-кровавое полотнище Георгия, похожее на огромную птицу, - казалось, крылья-полотнища плещутся сами, раскидывая врага...

Победно-радостный боевой русский клич утопил, перекрыл шум боя, сотряс все вокруг - море ордынцев дрогнуло под натиском воеводской окованной в броню полусотни, которая огромным клином вошла, пробилась сквозь татар, прорвала мертвую петлю окружения...

Первым в круг выскочил сам воевода. В пыли, на щеках темные полосы пота, в глазах - во все лицо - радость, безумство, ярость и еще что-то такое, что сковывало волю врагов, ужасало...

Он в два прыжка оказался рядом с Егором и Афанасием Веригиным.

- Сынок!.. - слезы блеснули в озерах-глазах, - помягчел взгляд. Но тут же взял себя в руки, твердым голосом повелел: - Егор! Возьми людей и пробейся к московскому боярину - меня его скоровестник нагнал - он вместе с русскими полонянами царских женок взял и выходит к ушкуям. Скажи: пусть не ждет меня - отплывает... И ты с ним...

Татары скоро поняли, что этих араслан-воев⁶⁴ немного, и снова яростно атаковали, пытаясь расчленить русских, по отдельности перебить - не дать выйти...

К полудню воевода все же пробился к Пристани, где, не щадя живота своего, сражались оставшиеся русские вои боярина Андрея Воронцова. Сам боярин с умирающим Игорем Голубовым, со сторожевой сотней повел переполненные ушкуи, лодки, учаны с освобожденными полонянами и взятыми в плен ханскими женками и детьми на остров Леща...

...В изорванном кафтане, помятой бранной одежде Константин Юрьев втащил свое полуживое тело в ушкуй, встал на краю палубы, опершись о плечо воя. Радоваться бы, ликовать - сбылось!.. Но никаких чувств, кроме страшной усталости. Голова кружилась, темные пятна застилали глаза, свинцовые ноги дрожали, подгибались - он совсем повис, выдохнул:

- Георгия на верхоту... Трубите отход...

Ушкуи друг за другом отошли от берега, развернулись. Оставшиеся на Пристани для прикрытия отплывающих кораблей русские вои полегли под ударами тысяч копий и сабель...

Татарские всадники, вырвавшись к воде, попрыгали, на миг погружаясь с головой, - лошадки ихние всплывали вместе с седоком на поверхность и устремлялись в погоню...

На ушкуях, наконец, подняли паруса - благо дул попутный ветер, - наладились грести и оторвались от уже подплывающих к ним безумно храбрых от ярости ханских батыров...

К смертельно уставшему, задумавшемуся воеводе подошел Пожняк - и скорбно:

- Помер ватаман Афанасий Веригин...

Константин Юрьев повернулся к нему, поднял мутные глаза, смотрел некоторое время непонимающе, прохрипел осипшим, бесчувственным голосом:

- Господи, прими душу раба твоего, - перекреститься не хватило сил. - Дай квасу...

К вечеру пристали к острову Леща. Вятский воевода вскарабкался по песчаному некрутому откосу, хватаясь за кусты ив, к кострам. Нашел сына. Сел. Велел борзо собрать всех ватаманов. Понюхал с жадностью кору, содранную с прутика, - бросил...

Пришли десятники и один раненый сотенный. Не глядя ни на кого, спросил: "Как молодший воевода помер?!" Бас ответил: "Когда пробивался, полезли татарва - сбили в воду..." - "А великокняжеский боярин?.." - "Уж отошли от Сарая: захрипел - пена изо рта - ничего не выговорил..." Другой - жалостливо: "Не выдержало сердце, на теле ни одной большой раны!.."

Константин Юрьев снял шлем. Сын, десятные ахнули: голова у воеводы была белая. И только теперь увидели: перед ними сидит глубокий старик с впалыми щеками, седой, со смертельно уставшими глазами...

- Нельзя нам ни часу терять: провозжаемся - все потеряем, - повернулся к Пожняку: - Иди с ватаманами, отбери из русских мужей-полонян воев, - наполните ушкуи... Лодки, учаны оставим ему, - поднял глаза на Егора. - Сынок!.. - голос воеводы нежно дрогнул. - Мы счас уйдем... Останешься с ними, - Константин Юрьев взглядом показал в темноту, где лежали раненые, освобожденные из неволи люди. - Из мужей, кто в силе, скрепи десятки. Сколько могу, оставлю оружье, корму... Останется с тобой отец Епифан. (Единственный живой поп!..) Да простит меня бох и наши потомки, которые всегда будут помнить нас, нашу победу! - воевода перекрестился, приблизил лицо к Егору. - Сколько сил, жизней отдано народом за это!.. Неможно по-другому - я должен довести дело: вернуться с полком, - иначе победа будет не победой, а бедой... Ахмедка не пойдет войной, пока в наших руках его женки, ребенки... Захорони боярина и Афанасия - по-княжески... Убиенных воев погреби; переправься на правый берег Итиля... Подымайся пехом на низовые русские земли... По воде не уйти тебе... - помолчал и снова: - Ты сын мой, вот почему должен остаться с ними... - В голосе отца послышались хрипы, но он справился с собой, укрепил голос. - Идите, Афоний, я счас. Я и мати твоей нужен, братьям и сестренкам твоим, ребенкам... - Константин Юрьев встретился с ясным, трезвым взглядом темных глаз сына. ("Как Игорек!.. Погиб... и он тоже!..")

- Скажи мне, бате, ты любил... любишь мою мати?! - Егор перешел на шепот, потемнел лицом, напрягся. - Токо правду!..

- Да!.. - смутился - не ожидал такого вопроса Константин Юрьев. Помолчал, а потом заговорил, медленно растягивая слова: - Если правду, то вначале жалел... Зело крепко - до слез - жаль было вас, сиротинок, - я сам сирота... А когда свои ребенки родились, полюбил ее как женку, как матерь моих чад... И вас стал по-другому любить - не стало разницы меж вами...

У Егора выступили слезы, благодарно заблестели - заулыбались глаза. "А плачет, как мати!" - он сейчас любил его, неродного сына, - да простит бог - больше, чем родных...

У Константина Юрьева сошла с лица маска старческого безразличия, ожили глаза. Ему вспомнились на миг тяжелые годы детства, первое время после женитьбы, когда при всем внешнем благополучии приходилось постоянно чувствовать тайные злонамерения чересчур честолюбивых, нечистоплотных душой и руками бояр. Всю жизнь он бился с такими, которые честность и благородство - про себя, конечно, - считали уделом слабоумок, простаков. Чем-то эти русские бояре напоминали татар и были чужи, враждебны ему...

Вот он победил это зло в большом, в общенародном масштабе, и не отступит, пока не одолеет поганое зло и среди своего боярства... Но сколько для этого еще нужно жертв! Вот и сына - умом понимал, сердцем чуял - теряет навек... Вместе с ним уходило из жизни дорогое, родное, с таким трудом приобретенное семейное счастье... И только то, что он жертвует своим любимым чадом во имя великого будущего своего народа, давало мужество это делать...

- Отца Епифана оставь на острове с умирающими, тяжко больными и ранеными - он эдак просил...

Боярина Андрея Андреевича и сотенного Афанасия Веригина сам похорони, - еще раз повторил: - В домовинах, как князей!.. Пусть простят... Пойду попрощаюсь с ними... - вятский воевода тряхнул головой. - Вот уж садятся... Давай обнимемся, поцелуемся!.. Не плачь, мы еще увидимся на этом свете...

- Помолись ты тама за меня, бате!.. Жена, ребенки пусть в церкви помянут меня!.. - горячо зашептал Егор; черные глаза-смородинки катались в слезах, он кусал губы, чтобы предательские звуки рыдания не вырвались из уст...

...В темноте крики, плач...

Константин Юрьев начал всходить на ушкуй, как, вырвавшись из темноты, догнала его женщина с мальчиком, уцепилась за подол кафтана:

- Детей-то хоть возьмите!..

Взошел на сходни, отбившись от десятков женских, ребячьих рук... Вой, закрыв лицо руками, вбежал на корабль.

Воевода обернулся - все стихли. Светились десятки умоляюще-жгучих жаждущих взоров. "Сколько же женок и ребенков?!" - как от боли, прикусил губу.

- Спаситель наш!.. Возьми...

- Не могу, - сглотнул ком в горле. Хотел подняться, но тут одинокий рыдающий крик, как камнем по голове.

- Лучше б нас не вызволял - живы были бы, а теперь на смерть бросаешь!..

Резко - всем телом - повернулся на голос, - боль в сердце: "Где ж Егор, что он, не видит?!" И тут увидел его, с несколькими воями бросившегося в толпу: уговаривали, отталкивали от берега упиравшихся женщин, ревущих детей...

- Стойте!.. - в голосе злость, боль. - Сын, покажись - пусть посмотрят!.. Видите! - я его оставляю с вами... Сам не могу!.. Простите, если можете, - и низко поклонился...

...К утру - серому, ветреному - вышли из Займища.

Низовой ветер, не могший разгуляться по затопленному лугу - займищу с многочисленными лесистыми островами, вырвавшись на простор, взвывал по-дурному, переходил в шторм. Огромные крутогорые желто-зеленые с белопенными гребнями волны неслись вдоль далеко ушедших к горизонтам берегов Итиля.

Ушкуи с прикрытыми парусами катились, взмахивая многоруко веслами, в туче брызг вместе с волнами, чуть отставая от них, вверх по широкой реке. Волны догоняли их, медленно накатывались на корму корабля, затем водная гора поднимала все судно на свои могучие плечи и, подержав так, сбрасывала назад - ушкуй, соскальзывая, терялся между гребнями волн - только мачты огромными черными крестами качались над водой...

Большой воеводский ушкуй стонал и скрипел от натуги. Константин Юрьев, как и все кроме пленных татарских женок с малаями, помогал кораблю справиться с бурей. Он благодарил бога, что дал ему силы не взять с собой лодки, челны с ранеными, женщинами и детьми - сейчас все утонули бы.

У русских радостно-возбужденные лица. Только теперь поверили, что победили-разгромили царев град, сожгли запасы оружия, полонили ханскую семью, взяли казну. И эта неистовая радость победы, вызревшая в душе каждого, давала неугасимую силу плоти.

...Огромный водяной вал прокатился по палубе - смыл в бездонную пучину воя...

Воевода бросился, оскальзываясь, по страшно наклонившейся палубе к двум кормщикам - втроем выровняли судно...

Все воины, кроме гребцов и кормщиков, ведрами, ушатами выносили воду из трюма.

"Ничего - выдержим!.. - Константин Юрьев вглядывался по сторонам, но кругом буруны волн, водяная пыль - подумал: - Перевоз проходим... Хороша погодушка - ни нас не видно, ни татарве не выйти в реку"... - перекрестил мокрую бороду...

Послышалась частушка. Кто-то молодым задорным голосом, перекрывая рев непогоды, пел, оттопывая вятскую топотуху:

- Эй, бритой головам,

Не ходи к нашим берегам,

А то мало-мало яратам

И по шее надавам...

* * *

Откуда-то сверху, будто бы через узкое, длинное отверстие, Митяй Свистун услышал плач грудного ребенка. Он не мог думать, - понять, где, что с ним. Лишь ощущал: что-то огромное, тяжелое сдавило его, не давало пошевелиться, вдохнуть полной грудью - сердце сжимала ужасная боль. Тело, мозг едва воспринимали мир, и только этот древний, тревожный звук - плач - соединял его еще с жизнью... Боль все сильнее и сильнее сдавливала сердце, снова унося его в невыносимую тяжесть небытия...

Марфа - худая, черная - сидела в шалаше возле Митяя. Сегодня ушел воеводский сын с русскими полонянами на ту сторону Итиля - она не пошла - осталась с мужем, с тяжело ранеными...

Она разыскала своего единственного, любимого, богом суженого уже здесь - на острове... Какие только чувства не ударили ей в душу, когда среди раненых нашла Митяя! И радость встречи, и стыд - боль за содеянные грехи: не бросилась в воду, как Васена, когда везли в Сарай, - не могла оставить одного Ванюту; - перемогла и жила тогда, когда татары выбросили заболевшего Ванюту за борт, - под сердцем бился ребенок - от татарина...

...Снова заплакал сын. Дала тощую длинную грудь. Он кусал беззубым ртом, сердился - требовал молока...

Вдруг каким-то чувством поняла, что Митяй умирает. "Как же так: не придя в себя, не простивши мне грехи!.."

Послышались ужасные крики раненых... "Почему они кричат?! - и все разом?.." Тут увидела татар - облилась холодным потом: не за себя испугалась!.. Встала на колени...

Вжжукнуло, боль резанула грудь - взвился сын, закричал хрипло, посинел от натуги, проткнутый, пригвозденный стрелой к своей матери... На ее руки потекла дитячья кровь. Она дико завизжала и, пересиливая боль, выхватила у Митяя из-за пояса нож - рванулась навстречу врагам... Другая стрела ударила в шею - она захрипела, теряя сознание, повалилась, стараясь не повредить мертвое тельце ребенка, упала на бок...

* * *

...Вчера прошел дождь - с громом, с молниями. Как ждали его!

Утро. Светло. Розовеет на восходе широкая заря.

Здесь, на опушке густого ельника, темная высокая росная трава. Быстрее к полю: "Что там?!"

Несмотря на страшное усилие, теряя сознание, - от темна до темна перелопачивал поле, за ним шли с граблями: дробили комья женщины, - перекопали поздно. Засеяли в ряд - по одному зернышку, чтобы хватило на все поле - так никто не сеял...

"Взошло - не взошло?!" - Гришка, крестясь, преодолевая боль в натертом до крови колене, бросился на край поля, встал... Вначале не понял: вблизи вроде нет, но дальше оно было сине-зеленым... Пригляделся и тут только увидел под ногами тоненькие прозрачные зелененькие иголочки: "Жито!!!" Он вдруг ослабел, повернулся, через силу скакнул - упал в мокрую траву, обнял землю, начал целовать - с благодарной мольбой, рыданьем... Как он любил эту землю, Аннушку, на которой теперь можно жениться!.. Он сдержал слово: спас деревню, людей! Вспомнилось: "Татар можно и по-другому бить: плодить, множить свой народ..." - "Што я это раскидался, разнежился - некогда мне - надо идти!.." - укротил он свою безумную радость, страсть. Поднял чистое, мокрое голубоглазое лицо... Показалось солнце - ослепительно брызнули лучи, рассыпались в радужных каплях на еловых ветках...

Внизу, от лугов, земли - пар... Пахло Русью!..

"...Множество татар изсекоша, жены и их дети в полон поимаше и множеству полону вземше возвратишася. Татарове же Казанские перенявше их на Волзе, Вятчане же бившеся с ними и проидоша со всем полоном и многие от обоих падоша тут".

Софийская вторая летопись. ПСРЛ, т. 6.

¹1471 год.

² В Устюжском летописном своде дополнено: "Воевода был у них Костя Юрьев".

³ В XV веке на Руси царем называли хана Золотой Орды.

⁴ Софийская вторая летопись.

⁵ Главная комната, которая находилась в личном пользовании князя, боярина.

⁶ Кони

⁷ Родственники эстонцев, финнов - уже в X-VIII веках до н. э. обладавшие железными мечами и кольчугами (все это хранится в Кировском краеведческом музее).

⁸ В XVIII веке в тех местах Уральским заводчиком Демидовым были построены железоплавильные заводы.

⁹ Железоплавильные печи.

¹⁰ Домашний скот.

¹¹ Сплавные суда, построенные из свежего леса. После рейса разбирались на бревна.

¹² Рубленые деревянные стены, заполненные изнутри землей, камнями.

¹³ Вятчане участвовали в походе войск Ивана III на Казань.

¹⁴ Марийский город Кокшара, переименованный русскими в Котельнич.

¹⁵ Кованая железная пушка.

¹⁶ Передняя часть избы.

¹⁷ Помощник воеводы.

¹⁸ Христианский бог землепашцев и воинов

¹⁹ Млечный путь.

²⁰ Старинная русская мера длины - 2,134 м

²¹ Заливные луга.

²² Махан - мясо

²³ Топоры с длинными прямыми ручками.

²⁴ Выполняли полицейские функции в мирное время.

²⁵ Стенобитные машины (кидали камни).

²⁶ В таком виде, в каком принято понимать, Думы в Хлынове не было - просто собрание.

²⁷ Пили вместо крепленого вина.

²⁸ Баня.

²⁹ Позднее П. Богодайщикова и П. Лазарева - противников Москвы - Иван Ill казнит.

³⁰ Правая рука.

³¹ Современный г. Слободской.

³² Двенадцатое июля.

³³ Очень слабый спиртной напиток - как столовое вино.

³⁴ Подобие кожаных тапок.

³⁵ Гончая.

³⁶ Использовали вместо пергамента.

³⁷ От рва.

³⁸ Вершок - 4,4 см.

³⁹ Дубина, обычно деревянная, иногда для убоистости на конец набивали железные шипы.

⁴⁰ Один календарный месяц.

⁴¹ Одеждой - позднее это слово стало обозначать штаны.

⁴² Губы - грибы (вятский диалект).

⁴³ Верхняя праздничная одежда (наподобие кафтана).

⁴⁴ Маска.

⁴⁵ Сундук.

⁴⁶ Гангрена.

⁴⁷ Место напротив устья печи.

⁴⁸ Гроб, выдолбленный из дерева.

⁴⁹ Волга на месте современных Жигулей.

⁵⁰ Верхняя одежда типа плаща - накидывалась на плечи, рукава не вдевались.

⁵¹ Истинно русское слово, обозначающее героя, богатыря.

⁵² Шайтан - черт; ой алла! - господи!

⁵³ Деревянные ведра.

⁵⁴ У купцов.

⁵⁵ Каспийское море.

⁵⁶ До монголо-татар Русь не знала матерных слов.

⁵⁷ Так называли Волгу татары (в нижнем течении).

⁵⁸ Дмитрий Иванович Донской.

⁵⁹ Место, откуда можно смотреть.

⁶⁰ Дед.

⁶¹ Мальчик.

⁶² Мстя за Куликовское поле, в 1391 году золотордынский царевич Бектут огнем и мечом прошелся по Вятке. Разрушил, опустошил Хлынов.

⁶³ Легкий плащ - накидывался на плечи (княжеская одежда).

⁶⁴ Львы-воины.