Упреждающий удар

Глава 1 Дед

— Дело в том, что я тебе доверяю, мой мальчик, — ласково произнес Дед. — Ты молод, ты меня не обманешь…

Голос старого начальника дрогнул, и я с удивлением понял, что жалею его. Я поверил, что происходит нечто такое важное, что я должен запомнить надолго.

Мы разговаривали в просторном кабинете на двадцать втором этаже Здания. Кабинет был абсолютно круглый, без окон, а единственную дверь в закрытом состоянии трудно обнаружить. Так что я, вздумай спасаться бегством, не сразу нашел бы выход.

Совершенно верно, а ведь был момент, когда я всерьез полагал спасаться бегством. У нас каждый знает, как страшен Дед, когда он не в духе. Однажды ему на глаза попался Вовка Довгарь, который курил на лестнице, так Дед схватил его за грудки: «Еще раз увижу, что ты куришь, и ты у нас больше не работаешь!» Вовка молча потушил сигарету и спустился на первый этаж, там у нас бильярдная, огороженная стеклом, — единственное место, где допускается курить подначаленному составу. Вовка выкинул там окурок, а потом вернулся на двадцать второй этаж и доложил Деду, что все в порядке. И ходит с тех пор тише воды ниже травы.

Вот такой у нас Дед. Он не терпит непослушания.

Хорошо, что я не курю, да и у Деда ко мне особое расположение. И неважно, откуда оно берется. Просто берется, и все тут.

…Сегодня длинноногая секретарша Зиночка появилась возле моего рабочего стола, и я почувствовал себя в высшей степени неуютно. Зиночка, по своему обыкновению, принялась подмигивать и с такими вот ужимками сообщила, что Михаил Юрьевич Деденко — он же Дед — желают побеседовать со мною с глазу на глаз в своем кабинете, а я почувствовал, как у меня отнимаются ноги.

Скажу откровенно: причины не попадаться на глаза начальству у меня были. И какие!

Вообще-то я секретарь-референт Деда, пишу черновики его речей — в этом состоит моя работа. Я отвечаю за речи, которые Дед произносит в неофициальной обстановке — на банкетах, презентациях и так далее. Бизнесмены такого ранга, как Дед, всегда погружены в работу, а встречаются они, как правило, в ресторанах и на пикниках, так что понятно, какая работенка ложится на мои плечи!

Короче, войдя к Деду, я с порога стал излагать, почему не успел вовремя написать черновик его речи для ужина в японском посольстве такого-то числа. У меня просто не было вдохновения писать эту речь, но попробуй объясни это Деду!

Я бы еще многое ему рассказал, но Дед не стал меня слушать.

— Эх, — сказал он, массируя пальцами мешки под глазами. — Жаль, я не смогу дальше тебя воспитывать…

— Это почему же? — опешил я.

Дед посмотрел на часы.

— Через двадцать минут за мной приедут…

— Как? — вскричал я. — Ты что-то натворил?

— Ничего особенного, — покачал головой Дед, — только не вернул государству кредит в восемь миллионов долларов, разорил пятерых прежних компаньонов и довел до банкротства банк «Тюмень-нефть», — Дед посмотрел на меня виновато. — Вот так, мой мальчик… Не ожидал?

Излишне было спрашивать. Я стоял, открыв рот.

— Ты не волнуйся, это результат моей прежней деятельности, — быстро проговорил Дед. — Она окончилась с переездом в Москву. Но мое прошлое до сих пор не дает кое-кому покоя…

Ну и ну, подумал я. Какие сюрпризы преподносит жизнь.

— Дед, это честно все или есть еще что-то? — отважился спросить я.

Он опять посмотрел виновато, а потом и говорит:

— Ну еще однажды после моего телефонного звонка было убито шесть человек, но это так, несущественно.

Мои ноги подкосились, я готов был упасть в кресло.

— Ты… Ты…

— Да, мой мальчик. — Дед ласково покивал. — Я самый настоящий мафиози, если тебя интересует. Таких, как я, надо показывать по телевизору. — Он вздохнул. — А в жизни им не везет… Вот, смотри! — Он показал перстень. — Это знак моей принадлежности к клану «Лампаниани»! Ты помнишь, я в прошлом году провел отпуск в Италии?

Он пошевелил перстнем, невесело усмехнулся и, поднявшись, принялся ходить по кабинету.

— Это был не простой отпуск. Меня принимали… — Дед помолчал, играя желваками, потер рукой огромный лоб и продолжил другим тоном: — Но сейчас разговор не об этом. Прежде чем отправиться за решетку, я хотел бы передать тебе на хранение одну вещь… — Он достал из кармана жилетки связку ключей на цепочке и подошел к столу.

Тут требуется сказать пару слов о сейфе, который стоял возле стола Деда. Это был огромный сейф итальянского производства, с колесом-штурвальчиком и двумя рядами разноцветных кнопок на двери. Дед никогда не открывал сейф при посторонних, а сейчас он настежь распахнул его при мне. Излишне говорить, как меня это впечатлило!

Тем временем Дед достал из темноты сейфа тонкий кейс вишневого цвета. Кейс имел две защелки и замочную скважину под ручкой.

— Спустись вниз и положи это в багажник своей машины, — сказал Дед, передавая мне кейс над столом.

Я с некоторой опаской взял его в руки. Кейс не был тяжел, он весил несколько килограммов.

— После этого возвращайся к себе и работай, — добавил Дед. — Тебя не тронут.

— А ты? — спросил я.

Он молча стоял у стола, засунув руки в карманы так, что наружу оставались торчать большие пальцы, и перекатывался с пятки на носок.

— Я буду молчать о тебе при любых обстоятельствах…

— Кто? Кто тебя заберет? — не выдержал я.

Дед молчал. В его глазах блеснули слезы.

— Не спрашивай лишнего, мой мальчик, и я не буду тебя обманывать…

— Но что здесь? — Я взял кейс и взвесил его в руке.

— Ты должен хранить это, пока я не выйду на свободу, — сказал Дед. Он подошел ко мне и положил руку на плечо. — Вот ключ, — Дед разжал кулак. У него на ладони лежал маленький желтый ключик. — Ты должен знать, что там, внутри, почти миллион долларов наличными… — сказал Дед. — Если придется спасать деньги от пожара, то… Одним словом, ты должен знать, насколько ответственно нужно к этому отнестись.

Я кивнул и положил ключ в карман. Затем мы с Дедом направились к двери — вернее, направился я, а Дед деликатно так меня подталкивал.

— В зоне меня не тронут, уж на это моего авторитета хватит, — торжественно и немного печально заявил хозяин кабинета. — Но, судя по всему, я смогу выйти оттуда глубоким стариком, — тут его лицо омрачилось. — Это, — он указал потухшей сигарой на дипломат, — будет мне на старость…

Я вышел в приемную, бережно неся кейс в руке. Если бы это было возможно, я бы сунул его за пазуху. Но для этого кейс был слишком велик.

Кресло секретарши, пустовавшее, когда я заходил в кабинет, сейчас было занято. Там сидел Славик — начальник охраны Деда — читал инструкции и паспорт нового, недавно купленного пистолета. Я знал, что прежний пистолет утерян во время покушения на Деда. Было это так. Славик привез Деда к его дому на Смоленской набережной, высадил, и тут раздалась автоматная очередь. Дед даже не успел войти в подъезд. Он упал на асфальт, перекатился несколько раз (сказалась старая армейская привычка), а в это время Славик уже ловил на мушку колесо «жигулей», откуда вели огонь. Но выстрелить не удалось, и Славик прыгнул за руль своего «БМВ». Он догнал «жигули» на набережной, прижал к бетонному парапету и заставил киллера (тот был один) выскочить из машины. Но тут киллер проявил прыть — обернулся и молниеносным ударом каратэ выбил оружие из рук Славика. Пистолет улетел в ночь. Услышав всплеск, Славик заключил, что пистолет упал в воду. Эту леденящую душу историю мы слышали не раз, и все время Славик нещадно костерил изделия отечественной оружейной промышленности.

— После Афгана один раз довелось попасть в настоящую передрягу, и то вышла осечка! — говорил Славик. Он имел в виду момент, когда пистолет из-за осечки не выстрелил по колесу «жигулей». Собственно, из-за этого киллеру и удалось исчезнуть.

Славик бывший «афганец». Он близко к сердцу принимает свои профессиональные неудачи. Потеряв оружие, он всерьез опасался увольнения, но Дед преподнес ему новый пистолет — итальянскую «беретту», сказав, что уж этой машинке никакие осечки не страшны. Вот после этого Славик и стоит за Деда горой.

Когда-то я помог Славику составить на компьютере поздравительную открытку для его девушки. И хоть это было год назад на Восьмое марта, с тех пор мы со Славиком в самых приятельских отношениях. У Славика редкостный дар помнить добро.

— Привет! — воскликнул Славик. — Что нового у старика?

— Ничего, — сказал я хмуро. — Зайди к нему и все узнаешь. И поскорей избавься от своей новой пушки. Это тебе уже лично мой совет…

У Славика вытянулось лицо, но я не стал ему ничего объяснять.

Проходя по коридору, я не удержался, выглянул в окно. Окна у нас большие, в рост человека. Коридор проходит по периметру здания, и смотреть вниз очень удобно. Кончать жизнь самоубийством, правда, тоже очень удобно, но в окнах стоят новые бельгийские спецстекла, которым, по словам Деда, не страшны никакие механические воздействия вплоть до метеоритных попаданий. (Откуда Дед, кстати, взял эту фразу, ума не приложу. Видно, из рекламного проспекта той фирмы, которая вставляла нам эти стекла.)

Так вот, с двадцать второго этажа все видно как на ладони. И я увидел: два УАЗика ползут по дороге, ведущей от шоссе к нашему Зданию. На крышах автомобилей чернели зловещие надписи «МУБОП». И я вздрогнул. Убоповцы ехали на спецмашинах, не прятались в обычных ничем не примечательных легковушках. Они ехали как на войну!

МУБОП — ведь это не шуточки. Это значит «Московское управление по борьбе с организованной преступностью». Иначе говоря, это одна из тех организаций, с которыми лучше не иметь дела. Почему? Их у нас много, всех этих ОМОН, СОБР, ФСБ… И все борются с мафией.

Что касается МУБОП, то мне давно было известно, что эта организация практикует нанесение упреждающего удара, причем удар наносится по тем людям, которые на основании каких-то мубоповских списков считаются подозрительными… или потенциально подозрительными — уж я не разбираюсь в этих юридических тонкостях. Просто такие списки составляются, они есть, это уж точно.

Кажется, дурацкое выражение — «наносить удар первыми», но я не раз слышал его по телевизору из уст самых высоких начальников. Тех самых, которые на штанах имеют лампасы и отвечают на вопросы корреспондента, прежде обязательно пожевав губами.

Умнейшие люди! Так вот эти умнейшие люди по долгу службы призваны бороться с коррумпированными структурами. И они, вместо того чтобы бороться, говорят: «В конце двадцатого века мы перешли на новую практику работы: мы работаем не от преступления к преступнику, а от преступника к преступлению…»

Лично я всегда считал, что упреждающий удар хорош только для бокса. Но сильные мира сего, те, которые все решают (они еще иногда вызывают Деда на ковер, чтобы предупредить его о недопустимости завышения цен на нефть и тому подобной ерунде), видимо, думают иначе.

А как работа МУБОП выглядит на практике, так об этом лучше вообще не рассуждать. Хотя нет. Вот вам несколько примеров.

Работает у нас на восемнадцатом этаже такой Марик. У него тесть — профессор математики в одном из частных вузов — однажды должен был дать взятку. Его жене требовалась операция, что-то там в колене, и нужен был хороший наркоз. Тесть отнес анестезиологу пять сотен баксов. Откуда об этом узнали мубоповцы, неизвестно, но они нагрянули в день операции, и тесть вместе с анестезиологом загремели в «Матросскую тишину». Они провели там недельку, затем были выпущены под подписку о невыезде, а операцию пришлось делать под обычным наркозом…

Другая история. После покушения на Деда к нам приехал, тоже из МУБОПа, майор Звягинцев — плечи как дверной проем, лоб как порожек в машинном зале… С ним прибыли спецы из отдела контроля за промышленным шпионажем. К спецам у нас не было претензий: они тихо «прозвонили», причем в нашем присутствии, стены какими-то своими приборами и тихо удалились, сказав на прощание, что у нас все в порядке.

Совсем другое дело — майор. Он зашел к нам — а мы работали в таком, знаете, зале со стеклянными перегородками — и велел всем очистить помещение. После того как мы вышли, майор вызывал нас по одному и каждому предлагал заложить Деда. Понятное дело, его послали подальше. А что обнаружилось после ухода майора!

Все наши помещения оказались просто нашпигованы подслушивающей аппаратурой. Словно инфекция пронеслась по всем комнатам, где побывал майор, — по секретариату, отделу кадров, юридической службе, рекламному отделу… Даже в кабине лифта мы обнаружили «жучок» в шарике жевательной резинки. Этот шарик был прилеплен в уголке под потолком, а из него торчали крохотный объектив и усики антенны.

Правда, у нас ребята тоже нужную литературу почитывают и чайники со сковородками не изготавливают. Второй раз специалистов звать не стали, сами все «жучки», которые Звягинцев расставил, изо всех этих мест повынимали, отнесли Деду и вывалили перед ним на стол. Получилась довольно солидная куча. Дед собрал все это в мешок и пообещал отнести в МУБОП. Не знаю, отнес или нет.

Еще оказалось, что майор неплохо порылся в наших вещах. По крайней мере, Вовка Довгарь, стол которого стоит рядом с моим, уверял, что у него в тот день со стола исчезла пачка «Мальборо».

А как майор держался, какие вопросы нам задавал и какие ответы — что уж тут сомневаться! — хотел услышать! Об этом долго можно рассказывать. Рассказывать не буду, скажу только, что Дед идеально подходил под уготовленную ему роль главного обвиняемого по весьма громкому делу, которое в те дни раскручивалось в Москве. Это я потом понял. Потом, много позже…

Слава богу, их мало, подумал я, наблюдая за УАЗиками, ползущими по асфальту к нашему Зданию. Значит, приехали только за Дедом, и Здание оцеплять не будут. Нечего и говорить, как меня это обрадовало. Но как незаметно вынести кейс из Здания? Вот вопрос вопросов…

В раздумье я прошел в холл, где были лифты, рассеянно кивнул одному из подчиненных Славика, охраннику, имя которого я никак не мог запомнить, Роману или Руслану. Этот Роман или Руслан, развалясь в кресле, почесывал ладонь о пистолетную кобуру, которая была прикреплена у него на поясе. Он листал иллюстрированный журнал. Этот Роман или Руслан ответил мне кивком, когда я вызывал лифт.

Стоянка перед нашим Зданием огромная. Сверху машины кажутся разноцветными детальками детской мозаики. К стоянке ведут две дороги, одна из них служит для въезда, другая для выезда. На асфальте при въезде на стоянку есть надпись: «Господа, просим парковаться подальше от входа!». Несмотря на эту просьбу, все делают наоборот…

Поэтому, подумал я, мубоповцы неминуемо столкнутся с проблемой: между ними и Зданием окажется плотный строй машин. Ура! Выход найден! Мы разойдемся, как в море корабли.

Зажглась лампочка, дзинькнул звонок. Лифт остановился на нашем этаже. Я вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа.

Мне повезло. Сначала я был один в кабине, потом, кажется, на четырнадцатом этаже, в кабину вошла незнакомая женщина в роговых очках с толстыми стеклами. Она не очень-то смотрела в мою сторону. Эта женщина вышла на третьем этаже, а я спустился на первый.

Не скажу, что мне было не страшно выносить деньги из Здания, — у меня ощутимо подрагивали коленки, да и спина была мокрая от пота, — но я давно знал Деда и в душе чувствовал, что скорее всего, на него просто наехали. Не мог он быть таким мафиозным главарем, каким себя расписал, просто не мог!

Мой отец и лейтенант Михаил Деденко служили вместе, в одном танковом экипаже, и это было в Чехословакии, в 1968 году. А тот, кто знает, что происходило в Чехословакии в 1968 году, без труда поймет, как важно, что мой отец и лейтенант Михаил Деденко служили вместе…

Вот представьте себе: едет по улицам Праги советский танк. За рычагами сидит мой отец — механик-водитель Альгерд Ярвид. Командир экипажа этого танка — старший лейтенант Михаил Деденко, который одновременно был и командиром взвода. Был еще третий человек, кто он — неважно. Ни отец, ни Дед еще не знали, зачем их перевели сюда из Польши, причем перевели спешно, под покровом ночи. За головным танком Деда пыхтят остальные машины, и тут навстречу танку показывается студенческая демонстрация.

Понимаете, не советское организованное шествие на Октябрьские праздники или Первомай по Красной площади, а настоящая демонстрация — несколько тысяч человек, лозунги, крики… У нас такие появились только после перестройки.

Отец тормозит, ошеломленный, Дед тычет ему коленом в бок — смотри, мол, — и тут из шлемофона летит приказ: открыть по противнику огонь! Отец проглатывает слюну и любуется на студенток — стоит месяц август, и все студентки, как одна, в мини-юбках. Европа все-таки! А из шлемофона снова сквозь шум и треск: «Командир триста первого, почему молчите? Приказываю открыть огонь на поражение!» Дед сгоряча посылает полковника на три буквы, и направляет танк в ближайший переулок, от греха подальше. Он готовится вылезти из люка, разобраться, в чем дело. Но с какого-то балкона уже летят бутылки с зажигательной смесью. Разбиваются о танк, и смесь течет во все щели. И так наступил конец советско-чехословацкой дружбе. Деденко не стал применять оружие.

Разве мог такой человек связаться с мафией? Нет, ни за что не мог. Его могли подставить, это да, это я допускал, но чтобы сам он — не верилось. Многие завидовали Деду — это да! Как дед сказал по этому поводу: «Самый страшный на земле зверь — жаба! Знаете, сколько людей она задушила!»

Танк сгорел, а мой отец и лейтенант Деденко остались в живых, но дальше для них были арест, военный трибунал и отправка в Союз, в Сибирь, в пятый Колымлаг, где отец и лейтенант Деденко отбывали двенадцать лет заключения среди таких же, как они, бедолаг, — участников чехословацких боев. Вот откуда я знаю Деда. Он не раз бывал у нас дома после освобождения. Бывал и рассказывал, как они с отцом поднимали друг друга из снега, когда сил обоим оставалось на последнюю, так сказать, понюшку чистого воздуха.

Я шел между плотно поставленными машинами и косился на омоновцев, которых в качестве силы привезли мубоповцы. Этих рослых парней в пятнистой форме в полном боевом облачении было десять, они выстроились в две шеренги перед УАЗиками. Широкие лапы сжимали укороченные автоматы Калашникова. Перед строем с бравым видом расхаживал рыжеволосый капитан — видимо, ставил оперативную задачу. Берет капитана был лихо надвинут на брови, нижняя челюсть выпячена.

Насвистывая арию из оперы «Кармен», я прошел мимо. Кейс раскачивался в моей руке в такт шагам. Я старался не смотреть в их сторону и все сгонял улыбку с губ, которая словно приклеилась к ним. И правда, как можно было не смеяться над остолопами, не понимающими, что происходит в метре от них?

«Опель», на котором я езжу, был припаркован метрах в двадцати за УАЗиками. Я открыл багажник, положил туда кейс — и тут услышал:

— Нале-во!

Я немедленно оглянулся. Пятнистые бегом направлялись к Зданию. На бегу они хранили полное молчание и передвигались прежним компактным строем, нога в ногу, их ботинки слаженно топали по асфальту. Глаз отдыхал на этих бравых парнях, честное слово, а душа радовалась.

Я горестно вздохнул, глядя вверх, на белоснежный небоскреб, вершина которого, казалось, уходила в облака. Где-то там, на двадцать втором этаже, располагался кабинет Деда… Потом я бросил в рот пластинку жевательной резинки и, не особо спеша, побрел назад.

Глава 2 Спрятать кейс

Обычно после работы я ехал домой, ужинал, и дальше у меня было свободное время хоть до утра. Мама не заставляла меня сидеть дома, она лишь просила, чтобы я всегда говорил, когда вернусь. Поскольку меня это устраивало, мы жили с мамой душа в душу.

Только нечего думать, что мое свободное время было связано… ну, например, с девушками. Их у меня не было. Почему — отдельная история, как-нибудь, возможно, расскажу, а сейчас лучше послушайте, как я тратил свободное время.

В ста километрах от Москвы у нас была дача. Когда я говорю «у нас», я имею в виду, что у отца, мамы и меня. Это был стандартный участок в шесть соток, который выделили отцу, когда он еще работал на заводе. На этом участке мы поставили домик, теплицу… короче, все, как у людей. Но после смерти отца я не занимался на даче сельским хозяйством. У меня было другое дело.

Я там писал. И хоть выглядит это немного нескромно — мол, «я писал», но иначе не скажешь. Ну писал. Сочинял. Пробовал себя. Если у тебя хорошо подвешен язык, рано или поздно приходит в голову эта мысль — а не попробовать ли себя в… вот хотел сказать, в литературе, но лучше сказать — в написании книги.

В моем случае это была просто детективная история. Начал я ее излагать давно, вручную, шариковой ручкой, на листах бумаги в клеточку, и как только поступил к Деду, перенабрал на компьютере, и получился файл. Я открывал этот файл в конце каждого рабочего дня и дополнял написанное несколькими новыми абзацами. Не скажу, чтобы дело продвигалось вперед ураганными темпами, но на месте оно не стояло.

Потом я купил себе «ноутбук» — он был не больше пишущей машинки — и перенес все дела на дачу. Там работа пошла быстрее. Ведь главное что? Тишина и спокойствие, да еще природа. На даче этого всего было навалом.

С тех пор это дело катилось, как паровоз, который не может остановиться, и скоро я просто не мог спокойно жить, если какой-то из вечеров не проводил на даче. Обычно я еще на работе начинал думать, под музыку какой радиостанции я проделаю эти сто километров до дачного поселка «Зеленые холмы», чтобы родилось настроение, с которым я напишу очередную главу, как сяду за стол, где у меня все подготовлено для работы, как начну стучать по клавишам, пока не появится чувство, что я не начинающий писатель-детективщик Павел Ярвид, а знаменитый пианист Святослав Рихтер… или другой, не менее знаменитый, тоже пианист-рокмен Элтон Джон…

В тот день я приехал домой совершенно другим человеком. Ни Святославом Рихтером, ни Элтоном Джоном я себя на сей раз не представлял.

Мама спросила: «Как дела?» — и я промолчал. Я не знал, что ответить маме. Уж слишком много нового произошло на работе. Я только, стараясь говорить бодро, сказал:

— Привет, мама! Как твое сердце?

— Отлично сердце! — воскликнула мама. — Как твои девушки?

Я осторожно прошел на кухню (мама возилась там с кастрюльками) и глянул исподлобья, заметила или нет мама мое настроение? Нет, не заметила. Мама в унисон с радиоприемником распевала: «Сердце красавицы склонно к измене». Мне пришло в голову, что мама, как всегда, была озабочена тем, как женить меня.

— Мой руки, скоро будешь ужинать, — сказала мама.

Хорошо, что она ни о чем не переспросила, думал я, проходя на кухню уже с чистыми руками. Сегодня произошло столько, что я не знал бы, как ответить. Первое: Дед уехал с работы не на своем, точнее, не на Славика автомобиле «БМВ» цвета мокрого асфальта, а на грязно-сером мубопов-ском УАЗике. И второе. При мне был кейс с деньгами, который, правда, я оставил в багажнике «опеля», не решившись доставать его под окнами соседей.

И вот этот кейс не давал мне спокойно ужинать. Помня слова Деда — держаться, как всегда, — я и старался держаться, как всегда, но все-таки что-то изменилось. Я не столько ел и пил, сколько смотрел в окно. Какие-то детишки крутились возле стоянки, потом подошли к моей машине, и худенький паренек задом опустился на багажник. Тут я подскочил как ужаленный. Распахнул форточку:

— Отойди от машины! — заорал я не своим голосом. — Отойди, кому говорю?!

Я был дико сам себе противен, честное слово. Но я ничего не мог поделать.

Дети отошли, а я мало-помалу снова взялся за еду. После ужина я, как всегда, сказал маме, чтобы она меня не ждала, потому что я вернусь поздно.

— Когда? — уточнила мама.

— Допустим, в двенадцать, — уклончиво ответил я.

Мама сделала многозначительный взгляд — мол, знаем мы вас, молодых, — и я под этим взглядом согнулся в три погибели и стал надевать кроссовки.

Во дворе я подошел к своему автомобилю очень осторожно. Осмотрел его со всех сторон очень внимательно, будто дети в самом деле могли с ним что-то сделать. Дотронулся до крышки багажника. Ну, нет. Судя по всему, все в порядке, и я уселся за руль.

Вечерело. Я выехал с нашего двора, но за соседним домом повернул вновь во двор и затормозил на точно такой же стоянке, как та, что перед моим подъездом. Я рассчитывал оставить здесь машину на весь вечер и прогуляться на дачу на электричке.

Достав кейс из багажника, я проверил, хорошо ли заперт «опель», и зашагал по дорожке, которая вела к автобусной остановке.

Я шел, насвистывая, и вдруг почувствовал, что кейс греет мне руки. Нет, не просто греет — он просто обжигает мне их! Что такое?! Я осмотрел одну ладонь, другую… Снова взял за ручку. Греет, обжигает! Очень внимательно я осмотрел ручку дипломата. Все нормально. Ручка как ручка, ладони как ладони. Схожу с ума, не иначе. В автобусе я чуточку успокоился.

Сначала я очень долго ехал наземным транспортом. Потом выбрал остановку как можно ближе ко входу в метро и, сойдя с автобуса, сразу же нырнул под землю. На эскалаторе попытался перевести дух… и не получилось. У меня опять начался психоз, но теперь мне казалось, что не кейс греет мне руки, а за мной наблюдает тысяча соглядатаев. Вот один встретился со мной взглядом… Второй посмотрел мимо газеты… Третий скользнул по мне и снова уставился на девушку, свою спутницу! Я проехал полкруга по кольцевой линии и вернулся назад по радиальной. Нет, никто за мной не следит, повторял и повторял я себе и не мог в это поверить.

Наконец, я поднялся на поверхность — и это была площадь перед Курским вокзалом. Как угорелый я вбежал в электричку и выбрал такое место, чтобы меня видело поменьше людей; это было место за выступом в середине вагона.

Я сел и только стал успокаиваться, как вспомнил, что не купил билета. О Господи! Я выбежал на перрон. С билетом в руке вернулся в тот же вагон. Я хватал воздух ртом, как рыба. Бухнулся на прежнее место. Оно оказалось не занято.

Ну вот, теперь, похоже, я в самом деле мог расслабиться. Я наблюдал, как в вагон ровным ручейком втекал народ. Кроме меня никто не торопился. Никто не чувствовал себя угнетенным. Я украдкой рассматривал каждого. Переводил дух и смотрел на часы.

Одновременно я подводил кое-какие итоги. Мои метания по городу заняли сорок минут. Билет на электричку я умудрился купить за несколько минут. Итого, с того момента, как я покинул машину, прошло чуть более сорока минут. Немало! До отправления электрички оставалось еще минуты три. Дорога в один конец составляет сто километров. Интересно, как я успею вернуться домой до полуночи?

Только я успел еще разок вдохнуть и выдохнуть, как старый динамик над головой затрещал, стрельнул два раза, и диктор завел свою обычную песню о том, куда и с какими остановками следует электропоезд. Наконец, захлопали двери, и электричка тронулась. Я вздохнул с облегчением. Среди пассажиров, которые заполнили вагон, не было никого, кто мог бы сойти за соглядатая. Вокруг я видел обычные лица чумазых работяг, которые ехали в свои подмосковные поселки.

За окном медленно плыли перроны. Потянулись дома, электричка, стуча колесами, ехала между каких-то кирпичных стен, складов, заводских цехов…

Выйдя на перрон в Лосях, я сразу же закрылся от встречного порыва ветра. Этот порыв был вызван поездом, подходящим к станции. Встречная электричка направлялась в Москву.

Как зачарованный, я смотрел на выходящих пассажиров, а потом на тех, которые стали входить в вагоны. Внезапно во мне возникло сильное желание выбросить кейс куда-нибудь, куда угодно — хоть под колеса стоящей передо мной электрички, а потом заскочить в вагон и покатить назад, в Москву. Я с трудом сдержался. С каким наслаждением я пришел бы завтра на работу и увидел бы там умеренно-серьезного Деда, улыбчивого Славика, симпатичную, пусть немного глуповатую секретаршу Зиночку!

Но я не выбросил кейс и не вскочил в поезд. Я прекрасно знал, что все это невозможно. Я помнил, что стройная картина преуспевающего концерна «Деденко» рассыпалась сегодня прямо на моих глазах. Мои мысли возвратились назад, к недавно пережитому.

…Когда я, положив кейс в багажник «опеля», вернулся в Здание, мубоповцы уже поднялись наверх. Я вызвал лифт и поднялся вслед за ними. На двадцать втором этаже я обратил внимание, что Руслана или Романа нет на месте. Журнал с растрепанными страницами лежал на полу. Это меня удивило. Ведь в обязанностях охранника было записано — оставаться на месте, что бы ни случилось.

И еще оказались отключенными магнитные контуры, которыми были оборудованы выходы из лифтов. Установленные только на нашем этаже, они срабатывали на скопление металла.

Я зашел в туалет. Не потому, что боялся. Нет. Просто дверь туалета находилась недалеко от лифта, и еще… мне просто хотелось.

И вот там-то, в туалете, я увидел Славика, который трясущимися руками пытался опустить новую, блестящую «беретту» в унитаз. Славик бросил на меня страшный взгляд и вдруг стал твердить, что у него все в порядке — да-да, все в порядке! — кроме одной-закорючки в лицензии, но на эту закорючку не стоит и обращать внимания; в магазине ее не заметили, а МУБОП… МУБОПу не объяснишь. Еще Славик сказал, что секретарше Зиночке стало плохо. Она завизжала и вскочила на стол, когда в приемную ворвался первый мубоповец в камуфляжной форме и маске с прорезями для глаз и рта. Этот мубоповец вытаращился на ноги девушки (Зиночка всегда ходила в мини), а секретарша вдруг закатила глаза и спикировала со стола прямо на пол. Славик слышал, как затылок Зиночки ударился о паркет…

Почему так произошло? Славик сказал, что мубоповец в маске был похож на огромную крысу, а Зиночка всегда боялась мышей. Когда первая «крыса» зашла в кабинет, то есть к Деду, в приемную ввалились еще четверо. Тогда Славик опомнился, вскочил на ноги (до того он сидел, склонившись над Зиночкой) и начал расталкивать непрошеных гостей. Он пробивался к двери. Его схватили за руки, спросили: «Куда!» «Вы что, не понимаете, ей надо воды!» — прохрипел Славик и вырвался, выскочил в коридор.

…Когда Славик мне про все это рассказывал, у него тряслись руки. Он автоматически сунул пистолет в карман и мы побежали в секретариат, где, как я помнил, на стене висела аптечка. В аптечке мало что осталось, но мы все же нашли пузырек нашатырного спирта.

Когда мы вошли в приемную, Зиночка все еще лежала на полу, из-под юбки виднелся край ее белых трусиков. Славик, присев, одернул на девушке одежду. Тут я обратил внимание, что из кабинета, дверь в который была тут же, в приемной, доносится шум. Я захотел посмотреть, что там происходит, и даже шагнул к двери, — но тут из кабинета выскользнул мубоповец с автоматом и в маске.

Я замер, столкнувшись с ним нос к носу. Откуда-то появилось чувство страха — противное такое чувство, напоминающее гадливость, когда видишь паука или еще какое-нибудь огромное насекомое, кажется, что и не боишься, а все-таки противно. Давно я такого чувства за собой не припомню.

Двухметровый детина стоял, выпятив грудь, растопырив ноги и молча рассматривал нас диким взглядом сквозь свои прорези. Не знаю, почему он показался Славику и Зиночке похожим на крысу. Мне он больше напомнил свинью. Он громко и с присвистом дышал. От этого звука мне еще больше становилось не по себе.

При помощи нашатырного спирта мы кое-как привели Зиночку в сознание. И тут шум в кабинете стих, оттуда вывели Деда. Боже мой, какой у него был вид! Лицо в крови, ноги заплетаются, запястья схвачены наручниками… Зина, увидев своего уважаемого Михаила Юрьевича, издала короткий стон и уронила голову… на этот раз на ладонь Славика.

Деда вытолкали в коридор. Никто не обратил внимания, что Дед в самом деле едва стоит на ногах. Приемная опустела. Мы со Славиком торопливо усадили девушку в кресло и выскользнули вслед.

Мы увидели, что возле каждой двери стоит мубоповец. Кошмарная картина немного напоминала кадры из фильма про Штирлица, где вот так же стоят постовые в здании не то СС, не то СД… Двери постоянно стремились открыть изнутри, но мубоповцы не позволяли, припирая двери снаружи. Возле приемной почему-то никого не оказалось, поэтому мы со Славиком и смогли выйти беспрепятственно.

Деда по коридору вели четверо. При взгляде сверху они бы напоминали конверт с пятью сургучными печатями, Дед был центральной печатью. Когда Дед с конвоирами проходил мимо очередной двери, мубоповец, стоявший на посту, присоединялся к «конверту», и тот обрастал хвостом, становясь похожим на детский «воздушный змей».

Из дверей выглядывали испуганные, бледные физиономии сослуживцев…

— Зеки, — с кривой усмешкой проговорил Славик. — Узники концлагеря…

«Конверт» тем временем завернул за угол коридора.

— Быстро, — сказал я Славику, и мы сорвались с места. Там, где коридор делает поворот, остановились. Осторожно выглянули. Толпа «камуфлированных» стояла возле туалета. Ближний к нам мубоповец (он был без автомата, с пистолетом в согнутой и поднятой вверх руке) открыл туалет и втолкнул Деда внутрь.

— При попытке к бегству… — прошептал я и посмотрел на Славика.

На лице его отражался сложный мыслительный процесс. Славику вообще тяжело мыслить, лишь из ряда вон выходящие причины принуждают его к этому. Сейчас Славик переживал за Деда.

А я вспомнил историю, которую когда-то слышал от Деда: мол, в Здании есть один обычный, отечественный стеклопакет, затесался среди высокопрочных, бельгийских. Он вставлен, потому что при закупке высокопрочного стекла ошиблись, приобрели на один фирменный стеклопакет меньше. И заменили его обычным, российским, который один к одному подходил по размерам. Смысл был в том, что сколько ни нажимай на высокопрочное стекло, не выдавишь, а на обычное нажми — и пикируй вниз. Разумеется, это была шутка. Вряд ли дотошный Дед допустил бы, чтобы в Здании остался такой вот источник опасности.

Но мне показалось, что простое стекло стоит в туалете. Потому что туалет на двадцать втором этаже расположен с внешней стороны коридора, в углу, а на этажах с двадцать первого и ниже уже другая планировка, там коридор не опоясывает Здание по контуру, и туалеты располагаются один под другим.

Потом мне пришло в голову, что если бы Деда задумали ликвидировать, его просто пристрелили бы в туалете, а не сбрасывали с двадцать второго этажа… И еще раньше, в кабинете пристрелили бы…

Только я хотел сказать об этом Славику, чтобы успокоить его, как он рванул вперед, да так, что мне едва удалось задержать его. У Славика по отношению к Деду были другие, более глубокие чувства. Собачья преданность. Кто знает этих мубоповцев, если бы я не задержал Славика, может, досталась бы на долю моего спутника пуля.

— Пистолет, — с тревогой прошептал я.

Славик тоже, видимо, подумал о «беретте» и остыл… А Деда тем временем уже вывели. Увидев его чистое лицо, я чуть было не расхохотался. Это же надо! Они заходили в туалет, чтобы Дед умылся, а я-то что подумал?

Дед и его провожатые вышли в холл к лифтам. Мы снова припустили бегом, словно мальчишки, до очередного утла. Остановились. Славик выглянул, за ним я.

Бойцы ОМОНа стояли у дверей лифтов. Один стволом автомата нажимал на кнопку вызова.

— Как они поместятся… — покачал головой Славик.

Тут мы услышали за нашими спинами топот… За нами, оказывается, все время следовали сослуживцы, «узники концлагеря», как их назвал Славик. Они налетели на нас. Мы со Славиком ничего не сообразили, а нас уже вытеснили на всеобщее обозрение.

Картина получилась прелюбопытная: с одной стороны — штурмовики ОМОНа и МУБОПа и Дед в наручниках, с другой — мы со Славиком и за нами толпа работников концерна. А мы, значит, как предводители восстания во главе толпы восставших.

Неловкая пауза тянулась около минуты…

Наконец, крайний к нам мубоповец (тот самый, с пистолетом) стащил маску и, моргая, посмотрел на нас. Обнажились взъерошенные рыжие волосы. Я узнал в нем капитана, отдававшего приказы внизу, возле УАЗиков…

— Разойтись по местам, продолжать работу, — процедил капитан сквозь зубы.

Нас было много, а он один. Но, удивительное дело, его сразу послушалась…

…Эти картинки одна за другой возникали в моей памяти, пока встречная электричка всасывала в себя пассажиров. И вот на перроне, кроме меня, никого не осталось. Хотя нет, машинист выдерживал паузу, пока к вагону бежала, опаздывая, размахивая кошелками, какая-то женщина… Но вот и она добежала, смешно переваливаясь, как утка, до вагона, поставила в тамбур тяжелую сетку, взялась обеими руками за поручни, глубоко вздохнула, шагнула сама…

Двери захлопнулись. Электричка медленно тронулась с места. С веселым гулом она стала набирать скорость. Я проводил ее взглядом, весело гудящую, и направился к лестнице, от которой начиналась тропинка через поля.

Кейс мерно покачивался в моей руке, ручка поскрипывала и… все это понемногу сводило меня с ума.

Само собой, как-то вдруг, исподволь, во мне выросло желание увидеть миллион долларов. «Миллион, миллион, миллион…» — твердил я и не мог успокоиться. Хотя еще пятнадцать минут назад и думать не думал ни о каком миллионе. «Я никогда не видел миллион долларов, почему бы мне не остановиться, не положить кейс в густую траву и не открыть крышку?» — вот о чем я думал. После этого я снова мог бы запереть его и продолжить путь.

Но я не остановился, не положил дипломат в густую траву и не открыл крышку. Я повторял себе: «Деньги, которые там лежат, чужие деньги, нечего мне на них пялиться!»

Вокруг меня стрекотали кузнечики, дул тихий ветерок. Солнце коснулось горизонта. Народ, сошедший вместе со мной на этой станции, ушел далеко вперед — где-то впереди, среди неубранных хлебов я видел вереницу людей, несших на плечах какие-то лопаты… или саженцы… Счастливые дачники со своими счастливыми дачными проблемами!

Начинало холодать. Я уже жалел, что не отправился сюда на машине. И в самом деле, поехал бы я на «опеле», был бы, по крайней мере, согрет!

Но если бы я отправился на дачу на машине, мне пришлось бы заехать в дачный поселок с той стороны, где расположен домик сторожа. С вечно пьяным сторожем не то по отчеству, не то по фамилии Петрович, я был знаком. Петровича все знали, звали его только так, а больше его никто никак не называл. И вот этот Петрович непременно спросил бы у меня: как дела, Паша? А я не хотел врать Петровичу, я не хотел сейчас видеть Петровича. Я никого не хотел видеть.

Выходит, я правильно не воспользовался машиной.

Ободренный, я зашагал быстрее. Даже неожиданная мысль о том, что в похожей обстановке когда-то убили священника отца Александра Меня — топором по голове, да еще недалеко от станции электрички, — не сильно обеспокоила меня.

Окровавленное солнце уползло умирать за горизонт, когда я приблизился к дачному поселку «Зеленые холмы». В густеющей тьме передо мной возникла ограда — обычная железная ограда, высотой метра два, она шла вокруг поселка. Через нее вполне можно было перелезть. Но я помнил, что в ограде были калитки, и нашел одну из них. Правда, калитка оказалась заперта. Я осторожно подергал рукой замок. Тщетно. Замок вдобавок еще и заржавел. Просто прекрасно…

Я не стал искать вторую калитку. И, уж конечно, я не собирался идти до ворот, где стоял домик сторожа. Сделав несколько шагов вдоль ограды, я перебросил на ту сторону кейс и перемахнул сам… Штаны, кажется, затрещали… но ничего, выдержали.

Ощупывая шов на брюках, я присел на корточки. И тут мое ухо уловило скрип открываемой двери. Я похолодел.

Взвизгнула и отчаянно залаяла собачонка. В одном из домиков недалеко от меня зажегся свет на веранде.

— Кто здесь? — выкрикнул голос.

Мужчина в очках стоял на веранде, вытянув шею, и пялился в темноту. Судя по всему, он меня не видел, просто его насторожило поведение собаки.

Я молчал… В конце концов, дачник прикрикнул на собачонку, захлопнул дверь — и снова наступила тишина.

Вот когда я поднялся и зашагал своей дорогой.

Я шел среди кустов сирени и крыжовника и ловил запахи вечерней осени. То были запахи покоя и умиротворения. Недалеко от меня под яблонями и сливами притаились маленькие домики. Они были похожи на игрушечные. Кое-где горели окна, раздавались приглушенные звуки телевизора, музыка, смех. Я шел тяжело, чувствуя себя чужим среди этих отдыхавших людей.

Возле нашего дома замедлил шаг и прислушался. Тишину разрывал звон цикад. Я осмотрел густые кусты и пустой участок между ними. После смерти отца мы ничего не садили на нашем участке. В дальнем конце его возвышался сарай, левее белела полуразрушенная теплица — ее никто не ремонтировал.

Я подошел к крыльцу. Снова остановился и посмотрел по сторонам. Этот жест вряд ли сохранил смысл, но так меня приучили делать родители. Никого и ничего не увидев, я опустился на корточки.

Конечно, это было рискованно — хранить ключ от дачного домика под ступеньками, но так было заведено еще отцом. Это позволяло нам с мамой не зависеть друг от друга. Конечно, всегда можно было заказать в городе несколько лишних ключей, но все как-то руки не доходили. К тому же в «Зеленых холмах» мы знали всех соседей, а окрестные деревни были расположены довольно далеко от нашего дачного поселка. Ни одного случая кражи я не мог припомнить.

Поднявшись по деревянным ступеням, я еще раз вдохнул полной грудью, вставил ключ в замок и повернул. Я вошел в дом, чтобы взять ключи от сарая.

На станцию я возвращался грязный, усталый и злой. Было два часа ночи или позже — какая разница? Я не мог ответить на вопрос, сколько времени. У меня были часы, но я не видел их. Мне было нечем осветить циферблат.

Не все получилось так, как я предполагал. С кейсом я провозился часа два… гораздо дольше, чем запланировал. Сперва мне пришло в голову завернуть его в кусок старого полиэтилена, который я нашел в сарае. Я обернул кейс раза четыре и запаял горячим гвоздем торцы, чтобы кейс не замочила вода.

Затем я положил на плечо лопату, взял под мышку обернутый полиэтиленом кейс, присовокупил к нему большой кусок рубероида и отправился со всем добром за территорию дачного поселка. Снова пришлось преодолевать ограду. За ней было поле, за полем — лес. В лесу, метрах в сорока от опушки, я выбрал место и вырыл яму глубиной около метра. Дно ямы застелил рубероидом. Опустил кейс, сосчитал до десяти, вроде как молитву прочитал, накрыл вторым концом рубероида и засыпал землей. Потом засыпал сосновыми и еловыми иголками.

Сразу стало как-то спокойнее, а до того я чувствовал себя просто могильщиком. Утешало то, что я, кажется, принял все меры предосторожности. И еще то, что меня, кажется, никто не видел.

На здании станции горела одинокая лампочка. Она немного подняла мне настроение, но ненадолго. Когда свет лампочки упал на мои часы, я ужаснулся. Часы показывали половину четвертого ночи.

Я сел на скамейку, покрытую росой, охватив себя за плечи, и стал вовсю трястись и раскачиваться. Температура воздуха упала, наверное, градусов до четырех. Осень давала о себе знать.

Я думал о маме. Неужели она все еще ждет меня? Мне было стыдно, но я заставил себя преодолеть стыд. Что значит — стыдно? Что значит — неловко? Я ведь не просто так отсутствовал, я был занят делом… Только мне было противно, что я не сдержал своего слова, но все-таки…

Сказать, что мне было холодно, значит, не сказать ничего. Я замерз как цуцик. Зато теперь я знал, что такое настоящие испытания — они вовсе не походили на те, которые мне довелось пережить до этого вечера.

Чтобы не замерзнуть, я вскочил, принялся бегать по перрону… долго бегал — хорошо, что среди ночи меня никто не видел! Потом остановился и стал изучать расписание электричек. И вдруг обнаружил одну — она шла в Москву около четырех часов утра. Я опустил взгляд на часы — и тут лампочка погасла… Но, слава богу, ждать оставалось недолго, каких-то двадцать минут.

На этой электричке я вернулся в Москву. Галстук обматывал вокруг шеи вместо шарфа, чтобы не мерзнуть. Домой приехал на первом поезде метро.

Глава 3 Вызов на допрос

И что же, вы думаете, полегчало мне после того, как я спрятал кейс? Нет, нисколько не стало легче мне… Я лишь устал до чертиков, и еще, мне зверски хотелось спать — а волнение как было, так и осталось.

Зато мама приготовила мне сюрприз. Нет, дома все было в порядке, но мама не вышла встречать меня. На кухне я обнаружил записку: «Котлеты в холодильнике, сковорода с картошкой на плите, спокойной ночи», а ниже стояла приписка: «00:30». Вот что меня изумило! Я не приехал, мама обождала полчасика, а потом спокойно легла спать!

Озадаченный, я снял крышку со сковородки, добавил туда котлету, подогрел все это на огне и с радостью уплел, а сам был полон недоумения — ну почему, почему моя мама мне так доверяет? Любой другой на ее месте просто с ума сошел бы от тревоги за собственного сына, а она…

«Ну что же, спит… и пусть спит, — подумал я. — Мир твоему сну, мама». И осторожно закрыл дверь кухни. Теперь мне надо было перетерпеть один час до того, как отправиться на работу.

Один час — это много. Особенно в моих условиях. Особенно ночь не спавши. Капитально переволновавшись с этими идиотскими деньгами.

Короче, я несколько раз прошелся по кухне, а потом взял да и включил телевизор. Он у нас, маленький, черно-белый, стоял на холодильнике. По одной из программ передавали утренний криминальный выпуск. Я так и вперился в экран. Но дудки, про Деда — ни слова, ни полслова.

Интересно, подумал я, возобновляя хождение по кухне. Почему о таком важном событии — МУБОП и отряд ОМОНа разгрохали офис солидной фирмы — ни слова, ни полслова? Информация не заслуживает внимания или просто не успели подготовить?

Я сварил себе кофе — с запасом, не на одну чашку — и стал пить. И все размышлял, размышлял… Теперь уже — о собственных действиях. Все ли правильно я сделал? Нигде не нахомутал? Кто его знает… В конце концов, если бы у меня была ячейка в швейцарском банке, воспользовался бы я ячейкой. А так — закопал кейс с большими деньгами в землю, и ладно. Действовал, так сказать, по возможностям.

В конце концов, я ничего путного не придумал, кроме как допить кофе и выключить телевизор. Часы показывали половину восьмого. Было самое время отправляться на работу.

Наше Здание стоит среди чистых полей, на двадцать втором километре Клыковского шоссе — если считать от главпочтамта, или на втором — если от кольцевой дороги. Это в самом деле белоснежное здание-свечка, этакий модерн — двадцать четыре этажа в высоту, ресторан и несколько киосков на третьем этаже, вертолетная площадка на крыше, тонированные стекла. Что еще сказать? Бесшумные скоростные лифты, престижного цвета «антрацит» дверные ручки. Все это вам должно быть известно по зданиям супермаркетов на Западе. У нас постепенно входит в обиход, хотя и выглядит еще в диковинку. Ничего. Переживем.

Главное, в нашем Здании очень уютно работать. Поэтому мы и зовем его Здание — с большой буквы.

Службы концерна «Деденко» разместились на этажах с двадцатого по двадцать четвертый, а остальные этажи отданы в аренду другим фирмам. Благо, таких, готовых разместить у нас свои офисы, оказалось предостаточно.

Наше Здание построил Дед. Он переехал в Москву и сказал: «Хочешь здесь работать, построй себе рабочее место». И построил… Неплохо, надо сказать, построил.

Я подъезжал к нашему небоскребу со смешанными чувствами. Что-то должно было измениться в нем после ареста Деда? Сначала ничего я не заметил. В холле все было по-старому. Лифты работали как всегда.

Первым, кого я встретил на двадцать втором этаже, были один из водителей по имени Изя и Вовка Довгарь. Вовка нахально дымил сигаретой и, совершенно не обращая на меня внимания, спросил:

— Изя, у твоей жены девичья фамилия Айзберг?

— Да. А что?

— Так это с нее снимали челюскинцев?

— Иди ты.» — отмахнулся Изя и, поднявшись со своего места, зашагал по коридору.

При виде сидевшего на месте охранника и нахально дымившего сигаретой Довгаря, я неожиданно буквально рассвирепел. Этот обормот нарушал требование Деда — не курить! Он как бы показывал, что с арестом начальника порядки в концерне изменились.

Я направился к наглецу. Вовка не спеша втягивал дым…

— Привет, милый, — сказал я. — Где Руслан?

— Не знаю! — Вовка весело пожал плечами и стряхнул пепел на пол.

— Теперь дальше, — ласково продолжил я. — Ты слышал, что ЮНЕСКО объявило этот год годом борьбы с курением?

— Так это ж было в прошлом году, — неуверенно ответил Вовка.

Мое терпение лопнуло. Я коротким движением выхватил сигарету из его губ.

— Держи, — сказал я, протягивая сигарету Вовке. — И давай сам — ножками, ножками…

Вовка не понимал. Мне пришлось схватить его за шиворот и поднять.

— Отпусти! — кричал Вовка, отбиваясь.

— А теперь — вперед! — скомандовал я, подталкивая Довгаря к лестнице. — И вниз, живо… Ты знаешь, где бильярдная.

Довгарь не без моей помощи скрылся за дверью, над которой висел зеленый знак пожарной лестницы. Я отряхнул руки и направился дальше по коридору. Завернув за угол, увидел Славика, который стоял у окна. В руке его была незажженная сигарета.

— Ну вот, еще один, — вздохнул я.

— Ты о чем? — спросил шеф охраны.

Я в нескольких словах обрисовал ситуацию с Довгарем.

— А, это, — сказал Славик и спрятал сигарету в карман. — Нет, Паша, с этим все нормально.

— А с чем ненормально? — поинтересовался я. — Кто у тебя на посту номер один?

— Как это — номер один? — не понял Славик.

— Ну у лифтов…

— Я сам, — вздохнул Славик. — Но… Плюнь, у нас другие проблемы.

— Какие? — спросил я.

— Да вот с утра не могу дозвониться в МУБОП, — поделился Славик. — Я звонил вчера… А дежурный ответил: относительно подследственного Деденко нет никакой информации…

Мне стало стыдно. Нет, Славик все-таки молодец — так переживать за Деда!

— Прости, — сказал я. — Я хотел переплюнуть тебя в преданности начальству…

Проклиная взрыв своей борьбы против сигарет, я прошел к рабочему месту. Но успокоиться не получилось. Едва я сел за стол, зазвонил телефон. Я схватил трубку:

— Алло?

Звонила мама. Она была до крайности взволнована:

— Почему ты не сказал, что у тебя случилось? — воскликнула она. — Тебе принесли повестку!

Меня как обухом по голове ударило. Вот оно, начинается.

— Какую повестку? — спросил я. — Куда?

— Тут какая-то белиберда, не разберу…

— Ну сокращение? — подсказал я.

— Да. МУ… МУ… — пробовала прочитать мама.

— МУБОП, — выдохнул я.

Все было ясно!

— Я спустилась за газетами, смотрю — у нас что-то белеет в почтовом ящике, — начала рассказывать мама. — Я думала рекламка и чуть не выкинула…

— Ты не могла бы зачитать слово в слово, что там написано? — прервал я.

— Сейчас… — ответила мама и зашелестела бумажкой. — Вот: «Вы вызываетесь в Московское управление по борьбе с организованной преступностью в качестве свидетеля по делу…» — Она прекратила чтение: — Паша, почему «с организованной преступностью»?

— О Господи! — воскликнул я. — Ты мне ответь лучше, по какому делу!

— Здесь не написано… — сказала мама после паузы. — Паша, что это все значит?

— Я тебе потом объясню, что это все значит, — едва сдерживаясь, ответил я. — Пожалуйста, скажи мне, что там еще?

Мама подчинилась:

— Здесь подпись: «Следователь по особо важным делам Старцев»… И все. Нет, еще: «При себе иметь паспорт».

Я резко выдохнул. Фамилия «Старцев» мне ни о чем не говорила.

— И еще приписан от руки номер телефона, — продолжала мама. — Я скажу, а ты, пожалуйста, позвони! Может, тебе скажут, что от тебя хотят…

— Да, да! — воскликнул я. — Обязательно позвоню!

Мама продиктовала мне номер телефона, я записал его на бумажку и опустил трубку. И схватил пылающую голову в ладони. Аппарат тут же зазвонил снова.

Я застонал, хватая трубку:

— Алло!

— Может быть, ты все-таки объяснишь… — раздалось из трубки.

— Прости, мама, — сказал я. — Сейчас не могу. Я уже настраиваюсь на разговор со следователем Старцевым.

Я отлично понимал, что веду себя по-свински, и все-таки положил трубку на рычаг.

Сидеть в ячейке из четырех прозрачных стен — это, я вам скажу, еще то наказание! Пластиковая дверь за спиной — единственное непрозрачное место, — но она не служит защитой от любопытных взглядов сослуживцев!

Может быть, впервые в жизни я понял, что ультрасовременный дизайн нашего Здания надо послать к чертям собачьим, мне хотелось скрыться в обычной, всем нам привычной комнатенке с четырьмя стенами — с четырьмя обычными, непрозрачными стенами… сперва хорошо выспаться там, а потом — звонить, куда надо.

Ерунда какая-то. Деда забрали вчера, а мне присылают повестку сегодня. Почему? Первое, что приходило в голову: неужели Дед не сдержал слова и признался, что передал мне какие-то деньги? Но разве так поступить было в интересах Деда? Да и признаться можно было только на допросе. Кто у нас в день задержания устраивает допрос?

Черт побери, сказал я себе. Что-то у меня не получалось рассуждать логически. Видимо, после бессонной ночи. Позвоню-ка я лучше в МУБОП…

Я снял трубку и дрожащим пальцем набрал номер. В трубке долго раздавались длинные гудки, потом трубку сняли.

— Слушаю вас, — произнес мужской голос.

— Вас беспокоит… — начал я и запнулся.

— Что-что? — недовольно спросил голос.

— Вас беспокоит Ярвид Павел Альгердович, — выдавил я через силу. Все-таки я первый раз в жизни разговаривал со следователем, мне было трудно! — Вы прислали мне…

— Ярвид? — перебил мужчина. — Ах да!.. — Он повысил голос: — Я посылал курьера к вам с повесткой… Признаться, я не ожидал от вас такой прыти, Павел Альгердович! — Мой собеседник заговорил совсем весело. — А вы молодец, Павел Альгердович, что позвонили! Хе-хе! Вот так! Напрямую! Без обиняков! Каюсь, я написал телефон на повестке в самую последнюю минуту… Вы что-то хотели сказать мне?

Я был немного сбит с толку такой быстрой сменой настроения. Почему он так обрадовался? На него подействовал мой звонок?

— Я, собственно, хотел знать, в чем дело… — начал я формулировать вопрос.

— А вы приходите! — весело прервал меня мужчина. — Мы все выясним на месте…

— Простите, с кем я говорю?

— Моя фамилия Старцев.

Следователь Старцев. Значит, я попал туда, куда нужно. Но нет, пришло мне в голову, надо поставить прямой вопрос, иначе он никогда не догадается, чего я хочу.

— Может быть, вы скажете мне по телефону, по какому вопросу я вызываюсь?

— Нет-нет, вы приходите и все узнаете! — настойчиво повторил Старцев. — Я вас вызвал… на завтра, на десять утра? Ага… — Он сделал паузу. — Нет, вы приходите пораньше, скажем, часиков в девять…

Я вдохнул и выдохнул. Просить о чем-то незнакомого человека было бесполезно.

— Знаете что, — произнес вдруг следователь уже обычным, спокойным тоном: — Не будем тратить времени. Приезжайте сейчас, если вам нечего делать. Мне кажется, вам именно нечего делать.

Чтобы не уснуть за рулем, я снова и снова продумывал линию своего поведения: мне ведь надо было как-то себя держать в кабинете у следователя!

А о том, что у допрашиваемого должна быть своя линия поведения, рассказывал еще отец. В принципе, он рассказывал не мне, я подслушал его слова. Однажды у нас собрались гости, за столом отец стал делиться воспоминаниями о своем «чехословацком деле». Я играл в спальне, но вдруг услышал: «Не будешь знать, как себя вести, следователь из тебя веревки совьет. Расколет он тебя по самое не балуйсь». Загадочная фраза врезалась в память.

Что еще говорил отец?

«Начни с того, что узнай о следователе все, что можно узнать».

Ну, вот и все. Две фразы. Жаль, мало, но лучше, чем ничего.

Итак, что мы знаем о следователе? Старцев. Следователь Старцев… Я ничего не знал о нем. Но если этот Старцев хоть чуточку похож на Звягинцева или если они работают вместе, то не завидовал я собственной участи.

Я вошел в прохладное здание, выстроенное в пятидесятых годах, и протянул паспорт дежурному. Молоденький лейтенант в окошечке сверил мою фамилию с каким-то списком, лежавшим перед ним на столе, и протянул мне пропуск.

— Не потеряйте, — предупредил дежурный, — иначе мы вас не выпустим.

Я сказал «спасибо» и протиснулся через проходную.

Лифтом я не воспользовался, а пошел пешком. На площадке между лестничными маршами висел знак — перечеркнутая сигарета в красном круге. Этот знак вызвал во мне улыбку. «Ого, — подумал я. — Грозное ведомство МУБОП и наш концерн мучают одни и те же проблемы?» Что проблемы были, чувствовалось за версту — над лестницей висел устойчивый запах сигаретного дыма…

Улыбаясь, я отправился дальше, но усмешка моя с каждым шагом блекла. Скоро она вовсе исчезла. Пол второго этажа был устлан толстой ковровой дорожкой. Едва я представил, как по ней волокут обвиняемых, мне стало совсем плохо.

У крайней двери я остановился. Это была дверь в кабинет следователя Старцева. Я сверил номер на двери с номером, указанным в повестке. Да. Да-да. Это здесь. Я постучал. Из кабинета донеслось приветливое «Да-а!?»

— Можно? — спросил я, приоткрыв дверь.

— Да-да! — повторил голос громче.

Я открыл дверь.

— Я по повестке…

— Проходите!

Я вошел, ожидая увидеть Деда, привязанного к стулу, Деда с вывернутыми руками, Деда окровавленного… Но я почувствовал разочарование. Деда не было.

За столом посреди кабинета восседал человек. Как я понял, это и был следователь Старцев. Я вздохнул с облегчением. Нет, он не был похож на Звягинцева. Даже близко не похож. Пожилой человек в потертом костюме. Из-под стола торчат скрещенные ноги. Добренькие усталые глаза за очками. Этакий учитель математики.

Я оглянулся. Кабинет следователя Старцева был примерно раз в десять меньше кабинета Деда. Два окна. Письменный стол. Ряд стульев у стены. Под ногами вздувшийся в некоторых местах паркет. У дальней стены я увидел второй стол и на нем пишущую машинку «Ромашка».

— Прошу вас, Павел Альгердович! — сказал следователь и повел рукой. Он указывал на стул по другую сторону стола. Ноги исчезли.

Я сел, рассуждая, что, пожалуй, можно расслабиться. Выбор линии поведения, конечно, важен, по неужели мне надо бояться этого человека?

Старцев взял у меня пропуск, кивнул и положил перед собой. Все это было проделано без единого слова.

Вдруг хозяин кабинета достал ручку и единым махом расписался на пропуске. Я вытаращил глаза — что это значит? Неужели я могу идти? Но следователь еще не задал мне ни одного вопроса. Короче говоря, я остался ожидать своей участи.

Но вот хозяин кабинета откашлялся и начал. Сперва он перечислил обязанности свидетеля. Затем попросил у меня паспорт и начал его перелистывать.

— Что вы делаете? — не выдержал я.

— Удостоверяюсь в вашей личности, — ответил Старцев, не отрываясь от паспорта.

— А протокол вы будете вести или это, так сказать, доверительная беседа? — полюбопытствовал я.

Старцев вздохнул, закрыл паспорт и уставился на меня:

— В первый раз допрашиваетесь?

— В первый.

Он ничего не ответил, положил паспорт на стол и тогда заговорил снова:

— В конце нашего разговора я сам напечатаю протокол и дам вам подписать каждую страницу, молодой человек… А вообще вы здесь не затем, чтобы задавать вопросы. Вопросы здесь задаю я. Слышали такую фразу в кинофильмах?

Я кивнул.

— Вот так будет и у нас, — сказал Старцев. — Как вы думаете, зачем мы вас пригласили?

Я пожал плечами. Откровенно говоря, я совершенно не знал, что отвечать. Единственное, что бросалось в глаза и что одновременно сбивало меня с толку, это излишне доброе отношение следователя ко мне.

— А все-таки? — Старцев наклонил голову.

— Я не знаю! — повторил я с некоторым страхом.

— Да! — воскликнул он и хлопнул себя рукой по лбу. — Еще я забыл зачитать ваши права.

Я терпеливо ждал, пока он перечислял мои права. Потом он продолжил:

— Ну вот, с формальностями, так сказать, покончено. Дальше у нас пойдет разговор по существу, — Старцев вдруг замолчал и посмотрел на меня пристально.

Я неловко кашлянул. Старцев вздрогнул, отвел взгляд, потом сказал:

— Как вы, однако, молодо выглядите… Что свидетельствует о вашем здоровом образе жизни! Теперь о деле, — он переплел пальцы, чуть наклонился вперед и задал первый вопрос: — В каких отношениях вы находитесь с подследственным Деденко?

— Я работал у него, — ответил я.

— Как долго?

— В течение двух лет.

— А точнее?

— Два года и три месяца, — после паузы высчитал я.

— Как вы устроились в концерн «Деденко»?

— Как? — Я пожал плечами. — Откровенно говоря, через отдел кадров…

Следователь спокойно проглотил мой ответ. Он продолжил:

— Вы знаете Валентина Ивановича Куртанича?

Я нахмурился. Странный вопрос. Эти имя и фамилия мне ни о чем не говорили. Но не успел я толком ничего объяснить, как следователь полез в стол, достал несколько фотографий и положил передо мной:

— Посмотрите. Неужели не знакомы?

На первой фотографии я увидел человека в большой меховой шапке. Снимок был сделан зимой, в морозный солнечный день. Человек стоял на фоне снежных сугробов и улыбался. И все вокруг человека искрилось и сияло. Я перевел взгляд на вторую фотографию и вздрогнул. Этот же человек болтался в петле, которая прикреплялась к крючку в потолке. Рядом с веревкой косо висела люстра.

Я бросил обе фотографии на стол. Меня мутило.

— Что скажете? — услышал я голос следователя.

— Впервые вижу… — через силу выдавил я. Мои глаза были крепко зажмурены.

— Этот человек не принадлежал кругу ваших знакомых? — спросил Старцев.

— Нет, — я открыл глаза.

— А кругу знакомых ваших родителей?

— Нет!

— Ваш отец о нем ничего не рассказывал?

— Нет!!! — Я начал терять терпение. Причем здесь отец? Я действительно не знал человека, труп которого моему взору таким подлым образом подсунул Старцев.

Следователь бесконечно ласково смотрел на меня.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, — ответил я. — Лучше не бывает.

Я думал, он нальет мне воды из графина, но он почему-то не стал этого делать.

— Я уже называл вам этого человека, — сказал хозяин кабинета, держа одну из фотографий в руке. — Это Валентин Иванович Куртанич. Он был начальником Тюменского ГУВД. Год назад он повесился. Значит, вы о нем ничего не слышали.

— Нет, — чуть не плача, ответил я.

Старцев сделал паузу.

— Между тем это очень и очень странно, — сказал следователь. — Ведь он был третьим членом экипажа… танка. Того самого танка, механиком-водителем которого являлся ваш отец. Вспомнили? Прага, 1968 год…

Что-то произошло со мной после упоминания о Праге, я словно наполовину уснул и не совсем помнил, о чем еще спрашивал следователь.

Между тем, он меня не очень-то и мучил. Он рассуждал о покушении на Деда. Напомнил, что уголовное дело возбуждено по статье такой-то в связи с покушением на Деденко Михаила Юрьевича. И уже это дело потянуло за собой остальные вопросы. Какие? Он промолчал. Он говорил, мол, не верит, что это сделал я. После этого я… усмехнулся? Да, усмехнулся, а что еще оставалось делать. Я ответил, что у меня не было мотива, а еще, что я в тот вечер сидел дома, у меня есть свидетели — мама и соседка, которая приходила к нам, я открывал дверь. Соседку зовут Клавдия Васильевна, а живет она… Я назвал адрес соседки, полагая, что вызов в МУБОП не потревожит старушку.

Потом Старцев спросил, бывал ли у нас в гостях этот… Куртанич. Не бывал, однозначно ответил я. Старцев еще поинтересовался, бывал ли у нас подследственный Деденко. Я ответил, что да, бывал, по-иному и быть не могло, потому что они с отцом были друзьями.

Ну и все. Следователь меня не очень мучил. После он сам напечатал протокол и дал мне подписать, попросив прежде ознакомиться с напечатанным. Когда я расписывался, рука моя дрогнула. Увидев это, следователь неожиданно улыбнулся и стал говорить, чтобы я так не волновался, потому что они в связи с делом концерна «Деденко» просто вызывают всех подряд, а решили начать с меня.

— Работа у нас такая! — развел руками Старцев. — Вы уж не взыщите… Да, и вот еще что, вы уж постарайтесь, вспомните что-нибудь о Деденко, Куртаниче… Воспоминания детства, знаете ли… Вдруг, они у вас выплывут на поверхность? Вдруг вы что-то вспомните?

Следователь довел меня до порога, чуть ли не похлопывая по спине. И все-таки в коридоре я почувствовал себя выжатым, как лимон. Я не понимал, зачем меня вызвали на допрос, корил себя, что не спросил об этом, и одновременно понимал, что все равно мне вряд ли кто-нибудь и что-нибудь объяснил бы.

Занятый такими мыслями, я спускался по лестнице. На площадке между этажами, прямо под знаком с перечеркнутой сигаретой, стоял высокий рябой парень и курил. У него было узкое лицо и близко посаженные глаза. На плечах лежали погоны прапорщика.

Когда я проходил мимо, прапорщик скользнул по мне равнодушным взглядом и отвернулся.

Глава 4 Газовый пистолет

Канаты провисали ниже обычного, и я подумал, что сегодня они наверняка почешут мне спину. Я пролез под канатами и направился к Гошику. Он с бодрым видом подпрыгивал в центре ринга.

— Ну что, готов? — спросил Гошик.

— Давай, — согласился я.

Мы принялись вяло постукивать друг друга по животам и плечам, по согнутым в локтях рукам и, когда это удавалось, то и по ребрам… Головы старались не трогать. Мы с Гошиком не профессиональные боксеры, зачем нам трогать головы?

Сперва мы вкладывали в каждый удар не больше пяти-шести килограммов, затем разошлись, и удары посыпались как картошка из ведра. Каждый был килограммов по двадцать.

Такое здесь развлечение молодых людей — для тех, кто способен каждый месяц выложить некую сумму администрации клуба, чтобы полуподвальчик на Малой Моховой содержался в порядке.

Хороший, кстати, полуподвальчик. Несколько ступенек вниз, стеклянная дверь, коридор с трубами парового отопления, а дальше трубы сворачивают в одну сторону, а вы — в другую. Видите два зала, налево и направо. Тесновато, зато со вкусом. В одном зале полно «кеттлеровских» тренажеров, а в другом зале — ринг, окруженный скамейками.

А снаружи маленькая стоянка, весьма уютная, надо сказать, стоянка, которая днем совершенно свободна, и если вы знаете ее, то можете бесплатно оставить здесь машину, чтобы походить по окрестным магазинам. Или просто по центру Москвы.

По вечерам эта стоянка под завязку забита иномарками, и две не самые скромные из них принадлежат мне и моему другу. «Фольксваген» Гошика, 1986 года выпуска, пригнан из Калининграда, а мой «опель», 1987 года выпуска, куплен за полторы тысячи на авторынке в Подольске.

Иными словами, мы с Гошиком одного поля ягоды. Мы с ним не сильно престижные, и еще у нас одинаковая весовая категория — как в прямом, так и в переносном смыслах.

Однажды Гошик мне признался под большим секретом: он ходит в клуб, чтобы приобрести здесь спортивную форму — не ту, которая означает майка-трусы», а ту, которая — накачанные мускулы. Гошик считает, что ему, мол, не хватает крутости. Мужественности, другими словами. «Только ты никому не говори, Паша». Ладно, Гошик, я и так не собирался никому говорить.

Причина комплексов моего друга и спарринг-партнера Гошика Хохмачева, по-моему, в следующем: его жена Светка — блондинка, настоящий голливудский стандарт, — до ужаса нервная. Как-то я встретил их в городе. Я как раз выходил из ГУМа, а «фольксваген» Гошика припарковался на Никольской. Я хотел подойти поздороваться, но тут эта Светка как выскочит из машины да как хлопнет дверцей. Она так саданула, что взвыла сигнализация сразу на трех иномарках рядом. Через секунду открылась дверца со стороны водителя, и показался Гошик. Он, мрачный, обошел вокруг машины и принялся открывать и закрывать пассажирскую дверцу, а потом достал отвертку и начал что-то там прикручивать. Короче, я так и не подошел.

У меня отдельная история, почему жены нет. Очень отдельная и очень… история.

Но это все не главное. А главное то, что во время нашего «спаривания» на ринге мы с Гошиком обмениваемся не только ударами, но и новостями. Начали обмениваться и в тот день.

— Что слышно на службе? — спросил Гошик, выбрасывая вперед левую руку.

— Шефа повязали, — сказал я, отбивая удар.

— Ну-у! — удивился Гошик.

И тут же моя левая припечаталась к его отвисшей челюсти.

— Ты… Не очень, — сказал Гошик, тряся головой и отступая на шаг. Во рту у него что-то булькало.

Я присмотрелся внимательней. Но нет, кажется, все в порядке. Крови я не заметил.

— Ладно, — усмехнулся я. — Для того и было сказано, чтоб ты открылся. А вообще извини.

Гошик снова принял боевую стойку и перешел в атаку. Руки у него длинные и чуть кривые, удары, нанесенные такими руками, трудно парировать. Готику почти удалось прижать меня к канатам, и я уже подумал, что все, хорошая серия по корпусу мне обеспечена. Но в самый последний момент мой партнер остановился и опустил руки.

— Повязали — это серьезно или ты шутишь? — спросил он.

— Шучу, конечно, — ответил я. — А ты как думал?

— Если Деда повяжут, — взволнованно начал Гошик, — нашей фирме полные кранты. У нас с вами долгосрочные контракты по восьми путешествиям только на этот год. Плюс «Европа-тур» лично для господина Деденко. Плюс заказ на лето — Неаполь для господина Деденко…

— Ничего страшного! — объявил я. — У нас есть его заместитель, зовут Коля. Очень симпатичный молодой человек. Будете посылать Колю…

Каждое слово я сопровождал ударом, и мне удалось потеснить Гошика. В конце концов я неплохо всадил ему в солнечное сплетение, мне даже самому понравилось.

Гошик с трудом поднялся на ноги и сказал, морщась от боли:

— Что-то не по себе мне сегодня. Пошли отсюда…

— Пойдем! — ответил я.

Мы поднырнули под канаты. Я вспомнил, что даже не дотронулся до них.

Гошик что-то еще рассказывал о буднях своей турфирмы, где он одновременно и директор, и главный бухгалтер, и еще неведомо кто, но я уже не слушал. Я вдруг обратил внимание на парня, который вошел в зал, когда мы с Гошиком выходили. Это был один из десяти омоновцев, которые приезжали арестовывать Деда.

Вот это да! Совершенно обалдев, я пялился на него, как ребенок на короля, пока Гошик не потянул меня за рукав мастерки.

— Пойдем! — сказал он.

— Да, да, — рассеянно ответил я.

Мубоповец, лениво поигрывая бицепсами, подлез под канаты. Он о чем-то говорил с курчавым тяжеловесом, вошедшим вслед за ним, одним из хозяев клуба, которого звали Илья.

— Пошли! — снова потянул меня за рукав Гошик.

Я пошел за моим другом, чувствуя, что настроение у меня испорчено окончательно. И в самом деле. Деда повязали. Вокруг меня вьются мубоповцы, а на даче зарыт чемодан, полный денег. Мало того, на улице противная-препротивная погода, настоящая мерзость, а не погода, и еще на сердце тяжело, будто я убил человека.

Я вдруг подумал, почему бы не поговорить с Гошиком на эту тему? И в самом деле почему?

Мы с Гошиком Хохмачевым давно знаем друг друга. Два года. Быть может, кому-то два года покажутся недолгим сроком, но для меня этот срок достаточен. К тому же Гошик не раз мне рассказывал о своих семейных трудностях. А доверие рождает доверие.

Мы вышли с Гошиком на улицу, под противный осенний моросящий дождь, и тут я рассказал о своем паршивом настроении. Вот так взял и рассказал все как есть. Впрочем, об одном все-таки умолчал — о деньгах. И что бы вы думали? Гошик меня понял — или, по крайней мере, мне показалось, что он меня понял. Вот что он сказал:

— Терпеть не могу, когда на работе неприятности. В семье паршиво, и еще на работе… Да. Знаю. Почва уходит из-под ног. Чувствуешь себя дерьмово.

Я смотрел на Гошика, стоявшего под осенним дождем, я смотрел на моего друга, глубоко засунувшего руки в карманы, и думал: вот он на словах все понимает, а в семейной жизни ничего добиться не может. Кому нужна его крутость, которой он так упорно добивается в клубе, если его жена плюет на него с высокой колокольни?

Наши машины уныло мокли рядом на стоянке. Мы подошли к ним. Гошик открыл дверцу, сел внутрь и поманил меня пальцем.

— Если хочешь, чтобы тебе было легче, — сказал он, — держи на первое время.

Он протянул мне что-то в кожаном чехле.

— С этим, поверь мне, Паша, веселее… По крайней мере, так мне кажется.

— Спасибо, — сказал я.

Опустив взгляд, я понял, что держу в руках пистолетную кобуру — настоящую, кожаную. Я осторожно открыл ее. В свете фонаря блеснул вороненой сталью револьвер.

— Ты что? — воскликнул я. — Откуда?

— Купил, — снова рассмеялся Гошик. — Да что ты, расслабься. Он газовый.

— Газовый? — Я был недоверчив.

— Для самообороны, — сказал Гошик.

Он сидел, наполовину высунувшись из машины, и покачивал ногой, как бы показывая, что в конце двадцатого века газовые револьверы — вещь обычная, они есть в хозяйстве у каждого.

Я взял револьвер и попробовал прицелиться. Давненько я не брал в руки оружие.

— А как проверить, газовый или настоящий? — вдруг выпалил Гошик.

— Надо посмотреть внутрь ствола, — автоматически ответил я. — В газовом оружии есть перемычка, о которую разбивается капсула с газом. И еще в стволе отсутствует нарезка.

Я и сам заглянул в ствол револьвера. Перемычка была. Нарезки не было. И еще ствол оказался тонким, чтобы револьвер нельзя было приспособить для пулевой стрельбы.

— Шесть зарядов, — задумчиво произнес я. — А курок отводится перед выстрелом вручную…

— Откуда ты все знаешь? — поразился Гошик. — Ты рассуждаешь, как заправский стрелок.

— Как заправский ковбой, — поправил я. — В Техасе в начале века были такие штучки. — Я картинно подбросил револьвер в воздух. И тут же моя левая рука уверенно перехватила рукоятку, а правая легла на курок, причем мягко — это мне особенно трудно удавалось. Гошик изумленно распахнул глаза, а я снова подбросил револьвер в воздух и снова поймал. Теперь правой рукой за рукоять, а левой накрыл курок.

— Вот так приблизительно это делается, — сказал я, опуская оружие. — В десятом классе у нас были занятия пулевой стрельбой, тренер выдавал нам по две пули, и от безделья мы часами упражнялись в жонглировании оружием. — Я засунул револьвер в кобуру. — Серега Филин, например, мой одноклассник, жонглировал сразу двумя пистолетами. Потом он уронил один и сбил мушку… Потом его выгнали из секции…

— А что дальше? — спросил Гошик.

— Ничего! Еще раз спасибо! — сказал я.

На улицу я выезжал вслед за Гошиком и потому на прощание помигал ему фарами. Гошик в ответ посигналил.

Через несколько кварталов я заметил за собой хвост. Понимаете, все сперва было как обычно: Москва, вечерние улицы, фонари и так далее. И вдруг появляется серая «ауди», которая следует за вами по пятам, не приближается и не отстает, и из этого всего следует один вывод: ну да, хвост. Обычный хвост — как в кино. Или как в жизни — тут уж я затрудняюсь сказать. Под лобовым стеклом «ауди» болтается какая-то мартышка, ее я заметил, когда пару раз она приближалась ко мне неосторожно и яркий свет фонаря падал на лобовое стекло. Правую фару украшала длинная трещина… Все эти детали были заметны, и только одного я не мог понять, почему я не видел номера? Потом вдруг рассмотрел, что номера нет, вот так — просто нет номера и все. Снят номер.

Водителя я в темноте тоже не очень-то различал. Разве что увидел длинные волнистые волосы до плеч и еще вроде как пару раз блеснули очки.

На Таганской площади серая «ауди» пропала, но на Волгоградском проспекте появилась снова. И тут я по-настоящему всполошился: когда приближаешься к дому, тут уж не до смеха… Надо что-то делать! И поэтому я миновал въезд во двор и помчался дальше.

Несколько раз я бросал взгляды на револьвер, который после нашего с Гошиком разговора положил на переднее сиденье, и отводил взгляд. Не-ет, господа хорошие, револьвер в трудном деле отрыва от погони не поможет. У нас все-таки не кино, а реальная жизнь.

Я доехал до Ферганской — это была окраина города, и повернул назад. «Ауди» повторила мой маневр. Так еще раз мы проехались по всему Волгоградскому проспекту из конца в конец, а потом на перекрестке я пролетел на красный свет и… расплылся в улыбке, услышав за собой визг тормозов. Преследователь не рискнул проскакивать за мной — на улице, которую мы пересекали (это было Садовое кольцо), уже началось движение.

Вот и все. Погоня закончилась неожиданно просто, стоило мне разок нарушить правила дорожного движения!

Дома меня встретила взволнованная мама.

— Понимаешь, — сказала она, — несколько раз кто-то звонил… Я брала трубку, но мне никто не отвечал!

— «Не отвечал»? — переспросил я с улыбкой. — Может быть, «не отвечала»?

Мама неуверенно улыбнулась. А я прошел на кухню и долго прихлебывал там горячий чай. В принципе, я не волновался. Я ожидал телефонного звонка, но аппарат больше не звонил.

Мама, конечно, думала, что мне звонила какая-то девушка. Я и сам уверил ее в таком мнении, но я-то знал, что никаких девушек у меня не было. Я почему-то думал, что мне звонил Дед. Да, конечно, Дед! Он звонил оттуда… оттуда, где он сейчас находится. Люди со связями и с деньгами отовсюду могут позвонить, особенно сейчас, когда на дворе конец двадцатого века, и потому что мобильные телефоны в наше время есть у каждого, и потому что… потому что мне очень хотелось, чтобы это был Дед.

Если бы это был Дед, я бы ему сказал, что он отдал деньги в правильные руки. И еще, что я научился отрываться от погони.

Глава 5 Новое место работы

А утром за мной снова была слежка. Честное слово, это уже было не смешно! На Волгоградском проспекте, в том месте, где запрещена стоянка, стоял черный «мерседес». И он тронулся за мной, как только я повернул на проспекте направо. Водитель даже не думал таиться, а я проклинал себя за то, что как следует не всмотрелся в очертания его фигуры, когда выезжал со двора. А когда выехал, оборачиваться назад было вроде как поздно, да и неловко… И я только время от времени посматривал в зеркало заднего вида да еще улыбался растерянно.

Но улыбка улыбкой, а отрываться надо было. После вчерашнего я почувствовал в себе силы.

И вдруг я спросил себя: почему меня преследует другая машина? Какие тому причины? Разве что меня пасет могущественная организация с мощным парком легковых автомобилей?

Этот «мерседес» держался на почтительном расстоянии. Я попробовал затормозить, но преследователь тормозил раньше меня. Я даже остановился у тротуара, но «мерседес» свернул в какой-то переулок. А через пару кварталов я снова увидел его за собой.

Я попробовал повторить вчерашний финт с нарушением на перекрестке, но ничего не вышло. По утрам улицы Москвы забиты под завязку, движение идет почти сплошным потоком, не очень-то состроишь из себя ковбоя. Я поступил иначе. На Лубянской площади вынесся на круг и, показав правую мигалку, поехал налево. Мой преследователь в точности повторил мой маневр!

Что же, после ночи водитель стал гораздо отчаяннее?

Как это часто бывает, избавление пришло очень скоро. И пришло оно с неожиданной стороны. В сплошном потоке машин я скоро перестал замечать черный «Мерседес», вот и все…

Правда, на Ленинградском проспекте «мерседес» возник снова, но на подъездах к Зданию пропал. Я подумал, что неизвестный водитель свернул на кольцевую, и успокоился.

Николаю Ядронцеву, заместителю Деда, или просто Коле, как все мы его называли, было всего двадцать пять. Дед взял его на работу потому, что папа Коли работал кем-то там в мэрии и в свое время помог Деду с получением земли под застройку. Наверное, Колин же папа настоял на том, чтобы Коля стал не просто рядовым клерком нашего концерна, а первым заместителем. Оформленным приказом Деда. В свое время это наделало много шуму, потом шум улегся, а Коля и дальше получил возможность присутствовать вместо Деда на разных светских раутах — там, где требовалось не говорить, а всего лишь стоять с умным видом. Такой вид у Коли получался неплохо. Большего от Коли не требовалось.

И еще, что мне было известно о Ядронцеве — это то, что он уже шесть лет как был женат. У него прекрасный пятилетний сын, Александр или Алексей. Отец построил свои отношения с ребенком так же, как и с подчиненными на работе. Если и разговаривал с ним, то только командным голосом. Стоило сыну чуть в чем-то заартачиться, как тут же следовал удар кулаком в голову, безразлично куда: в глаз, нос, губы. Посмотрели бы вы на пятилетнего ребенка, когда он с разбитым носом или губами с плачем несся к маме или любому взрослому, ища защиту. Постепенно малыш в ответ на оскорбления или зуботычины стал дерзить отцу: «плохой папа», «я не люблю тебя». Эти слова особенно задевали двадцатипятилетнего зазнайку Николая, и он еще больше старался с помощью кулаков сломить волю малыша.

Это, конечно, не могло не сказаться на отношениях между супругами. Жена уже несколько раз пыталась уйти от Ядронцева, но вмешивались его родители, которые считали, что развод, особенно по такой причине, может отрицательно сказаться на карьере их сына. Но Коля Ядронцев на все это плевал. Он любил только себя и мечтал о карьерном росте — больше ни о чем. Холил и берег свое драгоценное здоровье и не желал даже пальцем пошевелить, чтобы хоть что-то, хоть малейшее, сделать для дома, для семьи. Да и на работе он, кроме разве как с начальством, ни с кем не здоровался, и, если и общался, то только чтобы отдать высокомерным тоном приказ.

Правда, многие, в том числе и я, хорошо знали, что Ядронцев под прикрытием огромной занятости по важнейшим делам, налево и направо изменял жене. Лично я знал трех его подружек, две из которых профессиональные проститутки, у которых по очереди он пропадал в выходные дни и вечерами после работы.

И вот этот двадцатипятилетний половой разбойник и выскочка дожидался меня. Когда я появился на двадцать втором этаже, Коля был вне себя от ярости. Он метался по коридору, сжимал кулаки и вообще всячески показывал, как он недоволен. Ошибкой было попадаться ему на глаза, когда он в таком состоянии, но я совершил эту ошибку. На свою беду я спросил, как дела.

— Отлично дела, — с иронией ответил мне Коля. — Просто превосходно дела! А ты еще спрашиваешь! — С этими словами он круто развернулся, и кивнул мне: — А ну-ка!

Коля зашагал по коридору. Я поплелся за ним. В Круглом кабинете, куда мы пришли, в последнее время произошли некоторые изменения. Коля передвинул рабочий стол Деда поближе к двери, знаменитый сейф отодвинул в угол, убрал со стола аквариум, а прежде незаметную дверь украсил большим плакатом-календарем с изображением полуголой Синди Кроуфорд. Красавица Синди весело подмигивала, одной рукой оттягивая край своих фиолетовых трусиков и грозя нам пальчиком другой руки.

— Садись! — махнул мне Коля и бросил папку на стол. Он занял кресло Деда.

Я, косясь на Синди, опустился на стул для гостей. Коля надел туфли, в которых обычно ходил на работе, достал сигарету и принялся прикуривать.

— Вот что я скажу тебе, Паша, — произнес Коля сквозь дым.

Я решил никому больше не делать замечания насчет курения и потому промолчал. А Коля… Он вдруг заговорил о моих недостатках. И что бы вы думали? Их у меня набралось великое множество.

— А самое главное, что ты не умеешь работать, — подвел итог Коля. — Ты наносишь вред родному концерну, и я не понимаю…

Наверное, он объяснил бы, чего не понимает, но в этот момент дверь отворилась, и в кабинете появился Славик. По привычке он явился без доклада. Славик весело насвистывал и подбрасывал в руке ключи от машины.

— Привет, орлы! — воскликнул Славик. — По какой причине хмуримся?

Мы не ответили.

— Садись, Вячеслав, послушай… — сказал Коля.

Славик занял один из стульев.

— Я только что вернулся с заседания правительства, — произнес молодой человек с натугой.

Тут уж не только Славик, но и я присвистнул.

— Прекрасно! — сказал я, постепенно понимая в чем дело. — Так вот, оказывается, для чего я готовил тот документ!

— Какой? — спросил Коля.

— Тот, о котором ты попросил меня вчера!

— Стойте, ребята, я не понимаю, — сказал Славик.

— А тебе и не надо ничего понимать! — Коля яростно махнул рукой. — Зачем тебе понимать? Хотя… ладно, слушай, — Коля посмотрел на Славика, переплел пальцы рук и заговорил спокойней: — Вот я ему вчера говорил подготовить речь, — он показал на меня руками, — продолжительность — пять минут, материал — обзор деятельности концерна за последние три месяца. И он подготовил! Так подготовил, братцы мои, что меня попросили удалиться с заседания правительства! По причине моей некомпетентности!

Все было так, как я и думал. Дело в том, что у Деда был застарелый конфликт с министром топлива и энергетики. Этот министр, его фамилия Чер-иозуб, Василий Борисович Чернозуб, давно мечтал наложить лапу на наш концерн. Или, по крайней мере, «скоординировать наши действия с потребностями государства» — так это называлось. Дед объяснял мне, показывая какие-то бумаги, подписанные Чернозубом, что государство рано или поздно проявит желание прибрать к рукам всех частников — будь они начинающие мелкие или же крупные до безобразия. Иначе государство (и в особенности наше, российское государство) не было бы государством.

— Турнули, значит? — ласково поинтересовался я у Коли.

— Нас лишают таможенных льгот! — чуть ни не со слезами выкрикнул он.

Ого! Это уже было серьезно. Но опять-таки, об этом предупреждал Дед. «Стоит только попасться им на глаза, — говорил он, — как можно вызвать в свой адрес репрессии. Они обязательно нас съедят, как едят всех, кто им не подчиняется! Ты не представляешь, Паша, какие это крокодилы. Поэтому я не хожу на их заседания».

Коля смотрел на меня, как солдат на вошь. Потом стал раздувать ноздри.

— Ну что ты смотришь? — сказал я. — Таможенные льготы давали нам львиную долю прибыли.

Без них мы банкроты. Как ты намерен жить дальше?

Коля не ответил.

Видимо, Коля не знал, что Дед несколько раз говорил мне — уже перед самым покушением, — что сознательно избегает контактов с представителями лично Чернозуба. Есть, мол, совершенно особенные причины. Я спросил какие? И Дед как-то странно посмотрел на меня, а потом перевел разговор на другую тему.

Коля вдруг расслабился и сказал:

— Все это ерунда. Есть выход. В конце концов, проживем и без таможенных льгот. Я начну прореживать персональный состав. Что если мы начнем с тебя?

Я изумился. Такое решение мне не приходило в голову.

— Но почему? — воскликнул я. — Я написал обычную обзорную речь, не в ней дело!

— Такой специалист, как ты, нам не нужен, — твердо сказал Коля. — Ты строгал разные бумажки для Деда, но я и сам справлюсь. В школе у меня по сочинениям всегда была пятерка.

— А деликатность? — сказал я. — Тебе всегда недоставало деликатности и компетентности!

Я намеренно замолк, чтобы Коля и Славик лучше уяснили, что будет дальше.

— И сегодня, — воскликнул я, — тебе захотелось покрасоваться среди взрослых дядей! Ты сделал то, против чего выступал Дед! Ты полез на рожон и облажался!

Коля встал и сжал кулаки.

— Попрошу без личных оскорблений, — тихо произнес он.

— Ах, так, — сказал я и тоже встал. — Хорошо. Мне здесь больше нечего делать.

С этими словами я направился к двери. Никто не встал, чтобы задержать меня.

В приемной сидела одинокая Зиночка. Она, против обыкновения, ничего не печатала. Положив остренький подбородок на сплетенные пальцы, девушка любовалась своим отражением в погасшем экране монитора.

Что и говорить, после ареста Деда у Зиночки совсем не было работы.

И в самом деле, после ареста начальника концерн «Михаил Деденко» стал быстро сдавать позиции. Конечно, Коля и те, кто остался вместе с ним, постарались сделать все возможное, чтобы удержаться на плаву, но, скажите, кто из нормальных людей захочет иметь дело с предприятием, глава которого находится в тюрьме? Большинство партнеров концерна исчезли тихо и незаметно, некоторые, напротив, порвали отношения демонстративно, вплоть до выступлений в печати, но как бы ни было, к Новому году поток желающих заключить новые контракты с концерном «Деденко» полностью иссяк.

Впрочем, насколько до меня доходили слухи, на пути Николая встречались и победы. Так, ему удалось переоформить на новую фирму права на владение Зданием. Подписи ставили задним числом, Дед расписался, сидя в СИЗО (об этом рассказал Славик: к Деду специально для этой цели посылали адвоката). На бумаге получалось, что в момент задержания Здание уже принадлежало некоей подставной, побочной фирме «Автомоб», которая занималась продажей новых и подержанных легковых автомобилей в Москве и области.

Этот нехитрый маневр позволил Коле сохранить большинство арендаторов Здания.

Меня все это уже не касалось. С Нового года я сидел на своем новом рабочем месте, на восемнадцатом этаже Здания, среди сотрудников фирмы с хитрым называнием «Чехавэти».

В принципе, фирма как фирма. Народ, работавший в ней, был мне знаком. С этими парнями мы встречались в лифтах, бильярдной, в буфете на третьем этаже, а поскольку я всегда причислял себя к людям коммуникабельным, мы давно были на «ты».

Для меня был и еще некий смысл в получении работы вот так, по соседству. Я оставлял себе некоторую надежду вернуться к Деду, разумеется, в случае наступления лучших времен.

«Чехавэти» была обычная торговая фирма, она продавала технический полиэтилен в Чехию, Австрию и дальше в страны Западной Европы. Президент, седой старичок-грузин со странным сочетанием имени, отчества и фамилии Савелий Рувимович Цулая принял меня с распростертыми объятиями. Дело в том, что у Савелия Рувимовича (или просто Рувимовича, как мы его все называли) были определенные трудности с русским языком, которые быстро стали разрешаться с моим появлением.

Однажды я допоздна засиделся за компьютером, безуспешно пытаясь состыковать дебет с кредитом. Был конец декады, плюс мы подбивали итоги по старым сделкам и заключали новые, и еще мне требовалось вычислить курс российского рубля по отношению к чешской кроне — курс, который с некоторой долей вероятности должен был установиться на будущей неделе на торгах на валютной бирже в Брно. Я пытался, опираясь на газетные вырезки, уловить тенденцию изменения этого самого курса, но у меня ничего не получалось.

И тут дверь нашей комнаты отворилась. Из кромешной тьмы, которая обычно по вечерам царит в коридоре, появилась девушка. Понимаете, не просто появилась или вышла. Она выплыла, родилась, материализовалась… возникла. Вот не было ее — и она есть. У меня просто дух захватило.

Незнакомка плавно закрыла дверь и подошла к моему столу. Походка у нее была — неземная. С трудом я заставил себя обратить внимание на то, что гостья не привидение, а вполне реальный человек, к тому же «с подмоченной репутацией». За окном с утра стояла мерзкая погода, что-то среднее между дождем и туманом, короче, промозглый московский февраль. На девушке были берет, трикотажное платье и… мокрые гладко зачесанные волосы.

— Здравствуйте, — сказала девушка.

— Добрый… вечер, — растерянно ответил я.

Под мышкой она держала тубус, в котором студенты носят чертежи. Через локоть была перекинута куртка. Эта куртка была мокрая.

— Мне нужен Савелий Рувимович, — тихо произнесла девушка.

— Зачем? — удивился я. — Его нет…

Шеф действительно вылетел неделю назад в Осло — мы расширяли рынки нашего сбыта.

— А-а-а, — разочарованно протянула девушка. И все, больше ни слова. Волей-неволей мне пришлось продолжить разговор:

— Зачем он вам?

— Он утвержден моим консультантом…

— Черт!

Неожиданно я вспомнил, как перед самым отъездом Рувимович вызвал меня к себе в кабинет. Был конец рабочего дня, я устал и потому не был! очень-то приветлив. Рувимович глянул исподлобья и сказал, что в его отсутствие мне нужно быть любезным с любым посетителем. «Особенно, если будут спрашивать меня. — уточнил начальник. — Потому что это не мой каприз, Павел Альгердович, это репутация фирмы!» Разговор Рувимович вел со мной потому, что я получил, в числе прочих заданий, «почетную» обязанность сидеть на телефоне.

— Не пыхтите так, — вдруг сказала девушка. — Мне подойдет подпись любого начальника или заместителя. Кто у вас на месте из заместителей Савелия Рувимовича? — Она оглянулась.

— Вы же видите, никого нет, — сказал я.

— А вы?

— Хорошо. — (Приятно все-таки, когда тебя считают начальником!) — Давайте, я подпишу.

Она протянула какие-то бумажки, и я расписался в двух местах: «Ярвид Павел Альгердович, заместитель директора по инвалютному курсу» — и полюбовался своими подписями. Вышло неплохо.

Девушка сморщила нос:

— Что такое «инвалютный курс»?

— Моя специализация! — сказал я. — Имеете что-то против?

Девушка пожала плечами и вдруг заявила:

— Благодарю вас. У меня просто гора с плеч свалилась.

— А что я такое подписал? — стало и мне интересно.

— Это мое задание по дипломной работе! — Незнакомка прищурила глаза и неожиданно рассмеялась. — Я учусь на пятом курсе Академии Управления… — И она вдруг затараторила: — Две недели назад были утверждены темы дипломных работ, нам раздали эти бланки и приказали обойти уйму консультантов, а я, как всегда…

— Как это все интересно, — прервал я.

— У каждого консультанта нужно было взять подпись, — вздохнула студентка. Подняла на меня взгляд. — Ой, вы только что стали моим консультантом.

— Спасибо, — обреченно ответил я. — Когда же мы начнем нашу первую консультацию?

Вскоре стало ясно, что дебет с кредитом у меня не сойдется. Надежда, так звали студентку, изо всех сил старалась мне рассказать что-то о «проблемах управления в одной, отдельно взятой фирме» — так, по ее словам, формулировалось ее дипломное задание, — но я совсем ничего не понимал.

В конце концов я поднял восстание:

— Давайте на сегодня закончим! Я сейчас соображаю еще меньше вашего.

Она надула губки:

— Как это «меньше моего»?

Чтобы успокоить ее, я достал из ящика стола визитную карточку, надписал на ней номер своего домашнего телефона и протянул визитку студентке.

— Держите, — сказал я. — Можете звонить в любое время. А на сегодня закончим. Только не плачьте.

— Я и не собираюсь плакать! — яростно воскликнула девушка.

Мы условились о времени нашей следующей консультации. Я посмотрел за окно — дождь и не думал переставать, — и предложил студентке подвезти ее до города. Она согласилась.

Мы шли по коридору, в котором кое-где еще горели неоновые лампы. Между нами висело неловкое молчание, и я вдруг вспомнил, что эта студентка напоминает мне одну мою знакомую десятилетней давности.

— Простите, вы живете не… — спросил я и подробно объяснил, где она, по моему пониманию могла бы жить.

— Нет, — лениво ответила девушка.

— А у вас сестры не было? — спросил я.

И тут же прикусил язык.

Но девушка спокойно ответила:

— Нет…

Ну что же… И все равно я шел за ней и вспоминал… Была у меня десять лет назад одна знакомая, ее звали Лариса. Как две капли воды похожая на эту Надежду.

Настолько похожая, что я в первую минуту принял Надежду за Ларису. Или за родную сестру этой Ларисы, которой у Ларисы все-таки никогда не было.

С Ларисой мы познакомились через форточку. Дружили с ней год, потом она вышла замуж за одного нашего общего знакомого, и они вместе погибли, разбились на машине. Вот так вкратце. Разбились на машине. Эту грустную историю я никогда никому не рассказывал, потому что… а-а, к черту какая разница, почему я ее не рассказывал?

Одна из лифтовых кабин оказалась на наше» этаже. Видимо, студентка пользовалась ею последняя. Я нажал кнопку, и двери разъехались в стороны. Я пропустил мою спутницу вперед.

Она остановилась и посмотрела на меня выжидающе.

— Вам какой? — спросил я.

Девушка чуть улыбнулась, и я почувствовал себя полным дураком. Я молча нажал кнопку первого этажа. Ох, никогда не старайтесь выглядеть остроумным, если между вами и девушкой установились официальные отношения!

…С Ларисой мы познакомились глубокой ночью, когда лишь ее и мое окна в нашем дворе были освещены. Как такое могло случиться? А вот как. Через двор от моего дома стоит точно такой же пятиэтажный дом. И в этом доме жила она, Лариса. Она, как и я, часто работала по ночам.

Мой стол стоял тогда у окна в спальне, и я видел, что в окне напротив тоже горит свет. Свет напротив горел тогда, когда работал я, и не горел, когда я не работал. Удивительное совпадение, правда?

По вечерам ее окно было задернуто занавесками. И утром оставалось завешенным. Зато в обед, когда я собирался в институт (у меня тогда была вторая смена), занавеска весело отлетала в сторону, и в окне мелькал силуэт девушки. Я видел волосы, распущенные по плечам. Лица я не видел, а когда не видишь лица, обычно воображаешь его таким, каким тебе хочется вообразить.

Ее дом стоял к нашему «спиной», поэтому ее подъезд я не мог видеть. Разумеется, я наблюдал разноцветные компании школьниц, которые выходили из-за дома, из-за ее дома, но как я мог узнать среди других девушек мою соседку из освещенного окна? Я ни разу не видел ее вблизи.

Однажды ночью ее окно оказалось не завешено. Было два часа ночи. Девушка с распущенными волосами в майке и джинсах стояла коленками на столе и закрывала форточку. Я моментально влез на свой стол и — откуда только храбрость взялась! — тоже распахнул свою форточку. Я прокричал в форточку что-то, соединив руки рупором, кажется: «Привет!», и выставил ухо.

В ответ донеслось слабое «Привет!», и я увидел, как она тоже машет мне рукой. Я, ощущая в душе дикое волнение, прокричал: «Номер телефона?» — и услышал в ответ семь цифр. Я моментально запомнил их, просто врезал в память. На следующий день я позвонил по этому номеру. Вот, в принципе, и вся история нашего знакомства с Ларисой.

Теперь слушайте о друге. Был у меня друг Андрей, мы учились на одном курсе, но на разных факультетах. Задумывали создать фирму (он и еще несколько ребят с его факультета — «гонщики» иномарок, то есть люди, которые пригоняют иностранные автомобили из-за границы, я — бухгалтер и администратор). Правда, из нашей затеи ничего не вышло, мы были студентами, а студенты — еще тот народ, времени и средств у них хватает только на разговоры.

Однажды летом мы задумывали пойти в поход на байдарках, и я готовился составить этим ребятам компанию. Я ждал звонка от Андрея, примерно зная число и время, когда он и его приятели будут готовы к походу. Байдарки, правда, у меня не было, зато всем остальным — спальным мешком, магнитолой и батарейками — я запасся.

В назначенный день Андрей не позвонил. Ни до обеда, ни после. Я целый день ждал звонка, а вечером набрал его домашний номер.

— Алло? — сказал я. — Андрея можно?

— Его нет, — ответил женский голос.

Это была его мама.

— А где он? — спросил я.

— Ушел в поход, — ответила мама, — но это было два дня назад…

Я положил трубку. Так и остался сидеть на диване, как оплеванный. Долго не мог понять, что же случилось, почему он меня не предупредил.

С тех пор наши отношения прервались.

Но дальше — больше. Лариса закончила школу и поступила учиться на тот самый факультет, где учился Андрей. Как-то она сказала, что на ее факультете есть «наши общие знакомые». Я не придал этому значения — мало ли общих знакомых. Потом Андрея и Ларису видели вместе. Они заведовали какой-то работой в студенческом самоуправлении. У Ларисы появились тусовки, куда она отправлялась одна, без меня. Под Новый год, например, она пошла куда-то, сказав, что отправляется на день рождения отца. Я знал, что отец Ларисы не живет с семьей, и потому не очень расспрашивал.

Потом оказалось, что на самом деле Лариса была на дне рождения у Андрея, причем рассказала мне об этом сама Лариса, и было это 31 декабря поздно вечером. Я зашел ее поздравить с Новым годом. При мне был букет нераспустившихся гвоздик (тогда это было мое кредо — нераспустившиеся гвоздики, они среди других цветов выглядели скромно, зато потом, когда остальные цветы вяли, гвоздики распускались и напоминали застывший салют). Андрей сидел за столом вместе со всеми, время от времени брал гитару в руки и пел очень красивые песни: «Милая моя, солнышко лесное…» — и прочее в том же духе. Короче, ужас. Мне удалось просидеть за праздничным столом полчаса, затем я не выдержал и ушел.

Когда я обувался, Лариса вышла за мной и спросила: «Как он тебе?» — «Кто?» — спросил я. «Андрей», — ответила Лариса. Я сдержанно заметил, что у него низкий приятный голос. Лариса сказала, что, по ее мнению, Андрей лучше всех. «Когда ты это поняла?» — резко спросил я. «На дне его рождения», — ответила Лариса. «Когда был этот день рождения?» — еще резче спросил я. «Две недели назад», — ответила Лариса. И тут до меня все дошло. «Кстати, — сказала мне Лариса, — я давно хотела тебе рассказать, где я была две недели назад». «Не стоит», — ответил я, надел куртку и вышел из квартиры.

С того вечера я перестал звонить ей. Она несколько раз пыталась связаться со мной и поговорить, как встарь, но я отказывался вести с нею разговор. Она хотела спросить, как ей быть в той или иной ситуации, но я уже не мог разговаривать. Раньше у меня получалось, а теперь этой моей способности пришел конец. Возможно, я поступил жестоко — да, несомненно, — но по-другому я просто не мог поступить.

Как потом выяснилось, Андрей все-таки занялся торговлей подержанными автомобилями, которые он и его ребята пригоняли из Германии. Я несколько раз встречал их с Ларисой во дворе. Они с Андреем ехали на новеньком «мерседесе» или «БМВ», а я шел с автобусной остановки. Я старался не смотреть в их сторону. Если мы сталкивались нос к носу, я сдержанно здоровался, вот и все. И спешил уйти.

Потом я совсем забыл про Ларису. А однажды, среди ночи, подойдя к окну (было что-то около трех часов), я увидел освещенное окно в доме напротив. Это было не ее окно, а рядом. До меня не сразу дошло, что это окно ее квартиры, зала. Я увидел много людей, и все были какие-то чопорные, как английские лорды. Я не сразу обратил внимание на гроб, стоявший посреди комнаты. Он утопал в цветах. Все смотрели на этот гроб. Женщины изредка утирали слезы.

Рядом вдруг осветилось еще окно, это была кухня, и я увидел двоих мужчин, которые зашли туда и сели за стол. На столе стояла бутылка, как я понял, бутылка водки. Мужчины (в одном из них я узнал Ларисиного отца) молча наполнили стаканы и стали пить, не чокаясь и без закуски.

Вот когда я бросился в зал, достал из шкафа отцовский бинокль (у моего отца был мощный цейссовский бинокль, но я им никогда не пользовался, просто в голову не приходило) и навел его на Ларисино окно. Но в этом окне было темно. Просто темно.

Я никому и никогда не рассказывал всей этой истории, никто и никогда не знал, что у меня с Ларисой были какие-то отношения. Теперь, когда я вспоминаю этот гроб посреди комнаты, мне каждый раз становится не по себе.

Но общие знакомые всегда найдутся, и через некоторое время мне кто-то из них рассказал, что Андрей и Лариса разбились на машине — на очередной машине, которую пригнал из Германии Андрей.

Лифт остановился. Дзинькнул звонок, двери разъехались в стороны. Я опять пропустил студентку вперед и сделал усилие, чтобы не опустить взгляд на ее бедра, соблазнительно раскачивавшиеся под трикотажным платьем.

Я шел вслед за девушкой по вестибюлю и думал, что нужно молчать, потому что я не знаю, какие последствия могут иметь любые слова, произнесенные в адрес собеседницы. Тем более, если эта собеседница мне нравилась и была так похожа на Ларису.

И поэтому я смотрел в другую сторону, пока студентка, положив сумочку на подоконник и неловко приставив к стене тубус, надевала куртку. И по этой же причине я не подал ей руки, когда она сходила по скользкому крыльцу.

Лишь в машине я почувствовал себя более или менее уверенно.

— Вам куда? — произнес я и замер в ожидании ответа.

— До ближайшей станции метро, — равнодушно ответила девушка.

Немного успокоенный, я включил подфарники и тронул машину с места. Ветровое стекло было залеплено толстым слоем снега, но трудяги-«дворники» в несколько взмахов справились с непогодой.

— Хорошая машина, — заметила девушка.

— Разве? — удивился я.

Нельзя, нельзя с нею разговаривать, твердил я себе. Нельзя, а то… неизвестно, чем это кончится.

— Ну и февраль, — сказала девушка.

— Да уж, — осторожно ответил я.

Я включил обогрев. Салон начал быстро наполняться запахом мокрой одежды. Есть особенность у некоторых видов тканей — в мокром виде они сильно пахнут. Терпеть этого не могу.

— Настоящие береты должны быть только войлочные, — вдруг сказала спутница. — И запах от них идет тоже войлочный. Вы замечали?

Мне стоило больших сил промолчать, потому что она повторила мои мысли.

Я ехал не спеша, соблюдая все правила уличного движения. Шестиполосное Клыковское шоссе бежало навстречу. Мелькнула огоньками фар и пропала где-то сзади кольцевая дорога — мы пересекли ее по мосту. Через некоторое время впереди показался троллейбус. Я увидел темный силуэт пары, обнявшейся на задней площадке, и увеличил скорость, нарушая правила, обходя троллейбус слева.

— Порнуха, — вдруг громко заявила моя спутница. — Ненавижу…

Я почувствовал, что я просто лечу в пропасть. Мелькнула последняя надежда — высадить ее у троллейбусной остановки, пусть едет дальше одна, но я подумал, что метро совсем близко. Ладно, переживу. Подвезу и забуду.

Наконец, из мокрого снега возник полукруглый навес подземного перехода. Ярко освещенный навес. Он был сложен из гофрированного металла.

— Что это за станция? — спросил я.

— «Клыковский микрорайон», — сказала девушка.

— А-а, — протянул я. — Никогда здесь не останавливался…

Пейзаж был вполне обычен для московской окраины: чистые поля, несколько дорожек, протоптанных в снегу. Какие-то кусты. Вдали возвышался холм с черной шапкой кладбища поверху, и у самого горизонта светились огоньками панельные многоэтажки. Это и был Клыковский микрорайон, который располагался довольно далеко от шоссе. Я перевел взгляд поближе и увидел столб с большой буквой «М» и названием станции.

— Ну и дыра… — сказал я и обернулся.

Девушки рядом не было. Она деловито шагала по одной из дорожек, ведущих через поле.

— Эй, — негромко позвал я. — Вы куда?

Она обернулась.

— Станция метро внизу! — добавил я и показал вниз большим пальцем.

— Я живу там! — махнула мне рукой незнакомка. — За холмом! В Клыковском микрорайоне…

Несколько капель дождя проникло мне за шиворот, и потому я быстро принял решение.

— Что ж вы раньше не сказали? — воскликнул я. — Возвращайтесь! Я отвезу вас. Не будете же вы топтать грязь, да еще ночью.

Это было в пятницу вечером.

Глава 6 Телефонный террор

В субботу утром у меня дома раздался какой-то особо яростный звонок телефона. Особо пронзительный. Ясно, что не о каждом звонке стоит вести речь, но этот… Короче, все по порядку.

Я снял трубку и сказал «алло!» Мне никто не ответил. Я сильно удивился и несколько раз на разные лады повторил свое «алло». Ответа не было. Я прислушался — связь нормальная, но… тишина.

Подождав еще немного, я положил трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Я прижал трубку к уху как можно сильнее, но не услышал ожидаемого томного дыхания… девушки. Вот не знаю, откуда ко мне пришла именно эта мысль — о томном дыхании, да еще девушки (согласитесь, это было бы хоть какое-то объяснение!). Однако через мгновение мои уши уловили… другое дыхание. Мужское дыхание. Астматическое дыхание курильщика. После нескольких секунд молчания трубку неторопливо положили.

И еще раза два повторялся такой звонок.

Сперва я решил, что кто-то ошибся номером. Но слишком часто и одинаково повторялась эта «ошибка». Вторую мысль о том, что шалят дети, я отбросил, потому что дыхание явно принадлежало взрослому человеку. Пожилых людей среди моих знакомых не было, кроме Деда, поэтому оставалась третья и последняя мысль: Дед по какой-то причине звонит из… короче, оттуда, где он сейчас находится. Эта последняя, самая неожиданная мысль меня прямо-таки покорила. В конце концов, на улице конец двадцатого века, почему бы Деду, если он мафиози, не позвонить из зоны?

Я решил проверить эту идею (как? да просто сказать внахалку: «Здравствуй, Дед!»), но звонки больше не повторялись.

В воскресенье телефон зазвонил снова. После нескольких моих «алло» незнакомый мужской голос произнес с расстановкой:

— Павел… Альгердович?

— Д-да, — ответил я, не сильно соображая, кто это может быть. С возрастом круг телефонных собеседников сужается, каждый новый звонок от незнакомого человека воспринимается с тревогой.

— Павел Альгердович, это… дядя… Надежды…

У меня сразу все внутри оборвалось. Ба-бах. «Дядя Надежды».

И тут я принялся соображать — какая такая Надежда? Да не знаю я никакой Надежды! «Ах да, — неожиданно подумал я, — мою студентку зовут Надежда!»

— С ней что-то случилось? — с тревогой спросил я.

— Н-нет, — ответили после паузы.

Чувствовалось, что собеседник подбирает слова. Пьян он, что ли?

— Я высадил ее возле дома, — сказал я, чтобы рассеять неловкость. — Там еще была стоянка такси…

И тут же оборвал себя: зачем я это говорю? Кому говорю? Кто он такой? В наше время все смотрят телевизор, и все знают, что может произойти возле дома или в подъезде. Пара выстрелов — и нет человека. Взять хотя бы недавнее покушение на Деда.

— Не звоните ей больше, — сказал дядя.

— Почему? — удивился я. — Я ее консультант…

— Не звоните, — повторил дядя, — консультант. Оставьте ее в покое. Надя — больной человек…

— Господи, — совсем перепугался я. — Да что с ней? Вы можете ответить или нет?

— Не звоните, не то пожалеете, — буркнул дядя.

В трубке щелкнуло, полетели короткие гудки.

Несколько последующих часов я задавал себе вопросы: что случилось с этой Надеждой? Почему она «больной человек»? И если «больной», то чем?

Ни на один вопрос я не мог найти ответа. Впрочем, нет, один ответ я нашел сразу — откуда «дядя» узнал мой номер. Вычитал его в моей визитной карточке, вот откуда! В той карточке, которую я дал Надежде, сказав, чтобы она не плакала. Что же его, дядю, так всполошило? Ведь я совершенно официально дал Надежде свою визитную карточку, я, можно сказать, ничего не таил.

Вот когда я пожалел, что у меня на аппарате не стоит автоматический определитель номера. Поставил бы я АОН, знал бы, по крайней мере, откуда звонит этот самый… «дядя».

Позвонил бы я и ему в свою очередь, расспросил бы кое о чем…

И тут мне стало смешно, я подумал, почему я волнуюсь? Ситуация странная, но я ни в чем не виноват. Правда, кто-то (дядя!) считает меня виноватым, но мне-то что от этого? В самом худшем для меня случае Рувимович сделает мне выговор за то, что я уронил престиж фирмы в глазах… Господи, в чьих же глазах я уронил престиж фирмы?

Это был даже не клиент, а просто студентка.

Всю субботу я думал о Наде, и все воскресенье я думал о Наде… А потом стал думать о дяде, и снова о Наде. Дядя хотел, чтобы я не звонил Наде, а добился он противоположного — я всерьез стал задумываться о его племяннице.

Впрочем, в понедельник я забыл свои волнения. На десять утра у нас была назначена первая консультация. Она явится, соображал я, она обязательно явится, и я вежливо расспрошу о том, что произошло в пятницу. Она откроет мне все тайны, и я окончательно успокоюсь.

В понедельник она не пришла. Я ее ждал весь день, но ее не было. Ребята стали обращать на меня внимание, потому что я был сам не свой. Я все больше молчал и рисовал на бумаге чертиков, а потом стал рисовать подбитый дымящийся самолет, который входит в штопор.

И во вторник она не явилась. И в среду. Насмешки Марика и Митьки — так звали моих соседей — достигли предела, меня же мучила нешуточная тревога. Что произошло с этой студенткой?

В четверг я, наконец, решился. Едва дождавшись обеденного перерыва (Марик и Митька вышли покурить), я снял трубку телефонного аппарата. Я начал с городского справочного бюро и в конце концов дозвонился до деканата факультета экономики Академии Управления.

— Алло! — произнес звонкий девичий голос.

От неожиданности я едва не выронил трубку. Мне показалось, что это и есть Надежда. Но это была не Надя, а какая-то Анджела. Впрочем, почему «какая-то»? Это была секретарша Анджела.

Бедная Анджела! Представляю себе ее лицо: когда я разочарованно протянул: «Да-а?» — она подавленно замолкла. Я уже подобрал тон и хотел вполне официально осведомиться, что думает себе студентка пятого курса Надежда Ивановна Толмачева, которая не посещает консультаций по дипломной работе, как вдруг понял, что не должен ни о чем спрашивать. Любые мои расспросы могли навредить Наде!

Следовательно, мне надо было дать задний ход, но я уже назвал имя и фамилию Нади, и на вопрос, чего хочу, вынужден был промолчать. Секретарша Анджела после паузы поинтересовалась, кто я такой и почему спрашиваю Надежду Ивановну Толмачеву. Я опять не ответил. Тон у Анджелы сделался как у всех этих девиц, которые только и мечтают посадить мужчину в лужу: «Ага, уж мы-то знаем, что все вы одним миром мазаны! Кто вы такой?» Я, ужасно краснея, назвался каким-то Сергеем из Калуги, торопливо попросил передать Надежде Ивановне пламенный привет, после чего положил трубку.

Ф-фух! С меня просто семь потов сошло за время этого дурацкого разговора; слава богу, его никто не слышал; а я тоже — хорош гусь! Решил вспомнить молодость и приударить за девушкой (другого слова, кроме как «приударить», я не мог подобрать), хотя мне давно уже пора привыкнуть, что мои песни отшумели и вообще двадцатидвухлетней выпускнице института удобнее обращаться ко мне, тридцатилетнему мужчине с намечающейся лысинкой, на «вы» и по имени-отчеству. Дальнейшие события показали, что я был не прав.

— Вы разыскивали меня! — радостно воскликнула Надежда Ивановна Толмачева, влетая в наш кабинет на восемнадцатом этаже. — Я все прощу, только ответьте, зачем вы разыскивали меня?

Я вздрогнул и едва не выронил калькулятор, который держал в руках. Марик и Митька, которые на этот раз сидели на своих местах, как по команде подняли головы и тихонько заржали.

Я украдкой показал им кулак — мол, ну я вам. Но к студентке я обернулся с самым официальным видом, какой мог себе придать. Она стояла перед моим столом — такая стройная, веселая, уверенная в себе. И впрямь она очень напоминала Ларису.

— Зачем я разыскивал вас? — сказал я, тщательно сдерживая эмоции. — Мне было интересно, в каком состоянии находится ваша дипломная работа.

— В преотличном! — воспела моя студентка.

Я краем глаза заметил реакцию ребят. Они сидели, открыв рты, и рассматривали девушку. Я остался доволен. Переплетя руки на столе, обратился к Наде:

— Итак, я жду объяснений.

Она схватила где-то стул, приставила его к моему столу. Напевая, уселась и тут же, словно это было само собой разумеется, начала выкладывать свои конспекты и учебники. Я наблюдал за девушкой с некоторой тревогой.

— Что с вами было? — наконец спросил я.

— А? — Она подняла голову. — Нет-нет, ничего, — сказала она. — Все в порядке, уверяю вас.

— И все-таки, где вы были? — еще более мягко спросил я. — В пятницу вечером? После того, как я вас высадил? Почему вы молчите?

Она остановилась, когда у нее в руке оказался шокер. Она направила «рога» шокера на меня.

— Вам этого достаточно? — спросила она.

Я посмотрел на нее:

— Вы зачем это достали?

— П-простите, — смутилась девушка. И положила шокер в сумочку. — Я ничего не хотела этим сказать, ничего… — Как-то странно вздрогнув, она придвинулась к столу плотнее. Схватила вдруг тетрадь, черканула в ней пару строк и подсунула эту тетрадь мне. Я прочитал: «Не пори ерунды, ты давно хочешь меня».

У меня перехватило дыхание. Вот это да!

— Что вы?

Но я не смог ничего сказать дальше.

Она усмехнулась и сделала жест рукой — мол, не волнуйся, парень. Тут же за моей спиной послышался кашель. Обернувшись, я увидел Марика. Он сидел с каменным лицом и держал кулак у рта.

— Вам помочь, Павел Альгердович? — спросил Марик. Видимо, он заметил, как я покраснел. Или обратил внимание на мое восклицание.

Я махнул Марику рукой.

— Сиди уж! — сказал я ему. — А вы перестаньте паясничать, — сказал я в сторону Надежды.

Она капризно надула губки и вообще приняла вид невинной куколки.

— Вы разыскивали меня, — сказала она. — Я это точно знаю… А я давно подумала: если он будет разыскивать меня, у нас определенно с ним что-то будет! — Она произнесла эти слова нето-. рипливо, как будто выстреливая в меня.

Я смутился и хотел ответить, но она наклонила голову, и непослушная прядь волос закрыла ее правый глаз. И получилось так, будто она мне подмигивает.

— У нас с вами будет диплом, — прохрипел я из последних сил, — и ничего, кроме диплома. И еще у меня, надеюсь, будут спокойные нервы.

— Но я уверена, что у нас еще что-то будет, — сказала девушка нараспев.

Это был хороший выстрел! В самое сердце.

— Хорошо, что хоть явились, — проворчал я весьма недовольно. — Ну что же, давайте рассмотрим, какие практические результаты следуют из вашей работы.

Вот так эта странная студентка появилась в моей жизни, и у нас потом с ней были еще встречи, разумеется, строго деловые встречи, но все это время я медленно, но верно погибал. Она бросала на меня все более и более красноречивые взгляды, и я чувствовал, что ничего не могу с собой поделать. Я влюблялся в эту девушку. Да, мне трудно было себя остановить, особенно после слов, которые она произнесла как бы между прочим: «Мы с вами как две половинки, мне только с вами становится спокойно». Не знаю, откуда она взяла эти слова. На меня они подействовали, как стакан воды на засыхающую мимозу.

И еще я думал: если этот родственник так же настойчиво копается в ее академических буднях, как в записной книжке (тогда, в первый вечер, Надя положила мою визитку в свою записную книжку), то очень скоро мы с этим «дядей» будем беседовать по телефону снова.

«Не то пожалеете», — сказал мне «дядя». Интересно, что он имел в виду? Я уже и так о многом жалел, но трудно было представить, почему я пожалею, что стал консультантом какой-то студентки!

Не драться же мне с ее родственниками! Хотя если придется подраться, я вполне мог припомнить свой боксерский опыт. В конце концов, не зря я угробил столько времени на этот боксерский клуб.

А потом началась серия телефонных звонков, о которых я вообще ничего не могу сказать. Просто кто-то звонит и молчит в трубочку, и во время этого молчания музыка играет — из разряда этих, современных, с электронным ударником. Чаще всего надрывалась «Ди-джей Дум», или как там, я не очень-то в них разбираюсь.

По крайней мере, я точно знаю, что у «Ди-джей Дум» есть такой хит — в переводе с английского звучит как «Я дам тебе в глаз», начинается на ай» и кончается тоже на «ай». Эту песню я особенно часто слышал.

Например, пятница, восемь вечера. Мать смотрит «Поле чудес» по телевизору, я сижу на кухне. Телефонный звонок. Мать выходит в прихожую, поднимает трубку.

— Паша! Тебя!

Я вскакиваю, бегу со всех ног. Хватаю трубку, а там короткие гудки. Кладу трубку на рычаг, иду в зал.

— Кто меня спрашивал? — спрашиваю у матери.

Мама пожимает плечами.

— Там музыка играла, а потом «Пашу можно?» — Она смотрит мне в глаза. И уже тревога в голосе: — Что случилось, Павел?

— Да ничего, — отмахиваюсь я, — голос мужской?

— Мужской.

— Вежливый?

— Вежливый.

— Так что ты переживаешь, — смеюсь я, — если голос вежливый?

А у меня нервы натянуты, и не очень верится, что моя мама ничего не понимает.

А потом вновь раздается звонок, и я сам успеваю схватить трубку:

— Алло?

Молчание, на заднем фоне музыка. И я слышу знакомое: «Ай… ай, ай… ай». Ну, думаю, звонят из дискотеки или бара, короче, из какой-то молодежной тусовки, а что хотят сказать, фиг знает.

Одно было ясно. Вряд ли пожилой человек стал бы звонить на фоне этих рэпмэнов-негров. Но если это не «дядя» и не Дед, то кто?

Глава 7 Пистолет помогает в драке

Автобуса не было сорок минут, и я всерьез собрался идти пешком. В двух километрах от Здания была кольцевая дорога. За ней, возле моста, располагалась конечная станция троллейбусных маршрутов.

Я сунул руки в карманы пальто и пошел по тротуару. Вдруг раздался визг тормозов. Я оглянулся — грязная, запыленная «волга» остановилась рядом со мной. Пассажир на переднем сиденье протянул руку, распахнул заднюю дверцу:

— Садись, подвезем! — прозвучал голос.

Года полтора назад, когда Здание было только-только построено, у нас, сотрудников Деда, уже купивших машины, завелась полезная традиция подвозить сослуживцев до троллейбуса или метро. Это сейчас до Здания пустили автобус.

Потому я и принял приглашение сесть в «волгу» за обычное дело. К тому же, голос показался мне знакомым.

Я залез на заднее сиденье «волги» и только тут сообразил, что не знаю, чья это машина. Во-первых, не иномарка (у нас народ начал богатеть в последние годы, когда в чести были только иномарки), а во-вторых, этот запах в салоне. Этот устойчивый тошнотворный запах сигарет я бы запомнил.

Ну, ладно, едем. Я молчу, водитель и пассажир вызывают у меня любопытство. Сначала водитель: стриженый затылок, приплюснутые, словно размазанные по черепу, розовые ушки и широкие плечи, затянутые в кожаную куртку. А вот пассажир по виду вполне мог работать у нас: очкарик, в длинном плаще, в полах которого путались его тощие колени, бейсболка сидит на его макушке козырьком назад. Очкарик двигал челюстью, что меня тоже вначале сбило с толку. Это ведь среди нас, сотрудников концерна, завелась повальная привычка бросать курить и вместо сигарет переходить на жевательную резинку.

— Тачка подвела? — участливо поинтересовался очкарик.

— Аккумулятор сел, — отвечаю я. — Пришлось оставить возле Здания.

— В Подольске брал? — спрашивает очкарик.

— Два года назад, — кивнул я. — На два года хватило, вот тебе и Подольск.

— Дерьмо брал! — смеется пассажир.

Водитель при этом сидит как истукан, ни на что не реагирует. Я тоже ухмыляюсь, киваю в ответ, но сам уже насторожен, потому что не помню, чтобы в светлых коридорах нашего Здания водились такие хамы.

— Простите, — сказал я через некоторое время, — вы на каком этаже работаете? На четырнадцатом, у Хомича?

— У Хомича, у Хомича! — радостно орет очкарик.

А я отлично помнил, что на четырнадцатом этаже у Хомича работают одни девушки, потому что у Хомича на четырнадцатом нотариальная контора, он всех наших обслуживает, а в работе с бумагами, как говорит старик Хомич, «только нежные женские руки нужны».

Мы проезжали троллейбусное кольцо, и я подумал, что это будет последний экзамен для моих попутчиков.

— Спасибо, — сказал я как можно спокойней, — высадите меня здесь.

— Сиди уж, — впервые открыл рот водитель. — Нам все равно надо в центр. Подкинем до метро, — и он не снизил скорость.

Вот тебе и экзамен.

С меня просто семь потов сошло за оставшиеся пятьсот метров до остановки. Но «волга» аккуратно замерла возле освещенного входа в метро, там, где я в прошлый раз высаживал, да не высадил студентку.

— Приехали, — сказал очкарик.

Я вылез и смотрю: они вслед за мной вылезают, и лица их не предвещают ничего хорошего. У водителя в руках монтировка оказалась, а очкастый, этот ничего, просто кулаки сжимает. Тут я не выдержал, сунул руку в карман.

— Сколько с меня? — спрашиваю.

Очкарик прищурился.

— Слушай, ты, — говорит, — мы не за этим. Если мы тебя еще раз увидим с девушкой по имени Надежда, все тебе будет. Понял, о’кей?

— Нет, это вы меня слушайте, — отвечаю я. И достаю из кармана револьвер, разумеется, газовый, но который в темноте почти не отличить от настоящего. — Если она еще раз на вас пожалуется, дяде или мне, кранты вам полные. Уразумели? — сказал я и повел револьвером для пущей убедительности.

Очкарик вздрогнул, да так и приклеился взглядом к оружию. А водитель вдруг заулыбался и говорит:

— Слышь, Феня, а мозгляк-то суров оказался!

«Мозгляк» — это я. А очкарика, выходит, зовут Феней. Несколько секунд они молчали, потом переглянулись и сели в машину. Вот так, оба, не cговариваясь. Захлопнулись дверцы, и все, «волга» отчалила от бровки.

Я остался стоять в недоумении. Что это за дела такие? У меня только руки начали чесаться, а они — в машину. Еще мерцали некоторое время красные огоньки вдали, пока не смешались с огоньками других машин, и я остался совсем один.

После этого я поехал на метро. Сидел в полупустом вагоне и думал: если дядя так обеспокоен действиями этих парней, какую опасность они представляют для Нади? Он спутал меня с ними, это же было ясно. Интересно, что у меня будет дальше с этими парнями?

И еще я думал: один раз заступившись за девушку, я тем самым взвалил на себя ответственность за нее. Что у меня дальше будет с Надей?

Глава 8 Неожиданная проблема

— Мне нужны деньги, мне нужны очень большие деньги, — сказала Надя и заплакала.

Она знала, что я не выношу слез. Женщины могут ругаться, бить посуду — это я допускал, потому что женщинам нужна разрядка, — но терпеть женские слезы было выше моих сил.

Но Надя плакала, и я, откровенно говоря, не знал, как ее остановить.

— Тебя больше не тронут, — неуверенно сказал я.

— Почему? — Она вскинула взгляд.

— Не тронут… Я знаю это.

Она освободилась из моих рук. Встала, сунула ноги в тапочки и прошлась по комнате. Резким движением, словно не желая, чтобы я это видел, подняла руки и вытерла слезы на щеках, проведя указательными пальцами от глаз к губам.

Я сделал вид, будто вовсе не наблюдаю за ней. Очень мне нужно наблюдать за ней! А Надя уже кричала, обернувшись ко мне:

— Ты не представляешь, какие деньги мне нужны!

Она злилась, а я… Что ж, мне было просто приятно на нее смотреть. По крайней мере, я видел, что моя Надя жива. Но что она кричала? Ей нужны большие деньги? Я приподнялся на локте:

— Ну, хорошо, сто долларов? Двести, триста?

Она промолчала.

— Тысяча, две, три?

Молчание. Надя смотрит на меня огромными глазами.

— Сколько? Ты же знаешь, я на все пойду ради тебя.

Она повернулась к окну и отдернула занавеску. Через некоторое время я услышал:

— Каждый день по сто пятьдесят долларов. Иначе я не выживу.

Вот так. Еще интересней. Почему ей понадобились именно сто пятьдесят долларов в день? Почему, скажем, не сто сорок и не сто шестьдесят?

— Почему? — спросил я, но Надя наотрез отказалась мне рассказывать.

Вообще в нашем общении было много непонятного. Во-первых, наши отношения как-то быстро привели к постели. Настояла на этом Надя. Она появилась у меня на очередной консультации и заявила, что все знает, и что мне совершенно незачем что-то скрывать. Ну, раз знает, значит, знает, рассудил я и в самом деле не стал скрывать, что у меня была стычка с какими-то парнями, которые, впрочем, быстро ретировались. Услышав о парнях, Надя преобразилась. Она сказала, что — гори все огнем! — она проводит меня домой, потому что боится за меня. Вот так — не я ее пригласил, она сама вызвалась. Потом я не помню. Кажется, я все-таки первый предложил ей подняться наверх, когда мы с ней оказались возле нашего дома. Выпить чашку кофе. Тут ведь такое дело, я тоже не был против.

Но в тот раз, кроме кофе, ничего не было. Дома была мама, которая страшно обрадовалась гостье.

После консультации, которая состоялась на следующий день в Здании, мы с Надей отправились не в город, а в противоположную от города сторону. Километров за двадцать от Москвы, у самого шоссе, работал небольшой ресторанчик. Заведение оказалось весьма уютным: зал столиков на десять, не больше, официант в охотничьей шляпе с пером. Я заказал какого-то дорогого вина. Наде налил полный бокал, а себе — на донышко.

Надя сказала:

— Не боишься гаишников?

— Нисколько, — улыбнулся я. — Я гораздо чувствительней к алкоголю, чем их аппараты. Вот тормознул меня какой-то гаишник и спрашивает:

— А почему без машины?

Надя не поняла, начала уточнять, и я, смеясь, когда нам подали какую-то закуску с перцем, отправил перец в рот. А потом, когда у меня глаза на лоб полезли, хватил бокал, да не свой, а Надин и осушил его. Короче, через пару минут, когда в голове уже как будто разорвалась граната, я произнес:

— Линяем… Через минуту я буду не только ходить, но и ездить восьмерками. — И честно признался, — знаешь, я со спиртным на «вы».

Мы торопливо расплатились.

За рулем я чувствовал себя нормально, вот только ехал медленнее, чем обычно, и еще изо всех сил старался гнать от себя чувство, что мне любое море по колено. И все шло вполне сносно, пока на обочине дороги мы не увидели милицейскую машину.

Тогда я, проклиная все на свете, свернул на какой-то проселок.

— Ты куда? — спросила Надя.

Я на всех парах влетел в лес.

— Тихо, — сказал я, заглушив двигатель. — Ложимся на дно. Замираем… Конспирация… Т-с-с! — Я приложил палец к губам.

Мы переглянулись и дурачась вовсю начали подмигивать друг другу и прикладывать пальцы к губам, и длилось это ровно столько, пока мне не вздумалось перейти к объятиям.

— Погоди, Пашка! — вскрикнула Надя и выскочила из машины.

Я вышел следом, и мне снова вздумалось приставать к ней под каким-то деревом. Но… не знаю, как получилось, но я в одно мгновение оказался на земле. Не то чтобы девушка меня ударила, просто она сделала ногой и рукой какое-то движение — и я растянулся на земле, а она — гордая, не приступая, возвышалась надо мной.

И тут же я заметил испуг в ее глазах.

— Ой, господи, Пашка, — сказал Надя. — Ты не ушибся?

Я приподнялся на локте.

— Кажется, нет, — ответил я, осторожно щупая шишку на затылке. — Прости меня.

— Это ты прости меня! — перебила Надя. — И знаешь, давай вставай.

Все выглядело как веселое приключение. Она протянула руку, и с ее помощью я поднялся на ноги. А потом… вдруг руки ее оказались у меня на плечах, а губами я ощутил ее горячее дыхание.

— Если хочешь, возьми меня, — прошептала девушка. — Сейчас возьми, быстрее. Ты же хочешь? Только не здесь…

Не разговаривая мы сели в машину. Надя попросила меня заехать поглубже в лес.

На шоссе мы вернулись через полчаса. Надя с озабоченным видом поправляла кофточку. Я сидел и вовсю гонял желваки по щекам.

Мы осторожно миновали машину, которую раньше приняли за милицейскую… и рассмеялись — дико, безудержно, громко, потому что эта машина оказалась вовсе не милицейской, как мы думали, а рекламно размалеванным пикапом, в освещенной кабине которого сидели пожилые мужчина и женщина. Они что-то жевали.

— Скажи честно, — обратилась ко мне Надя, — ты специально придумал, что это милицейская машина и свернул в лес? Ты хотел любви?

— Честное слово, мне показалось, что это гаишники и, когда я начал добиваться тебя, то от страха чуть не умер.

— Перестань, от любви умирают редко, зато рождаются часто.

Ни фига себе намеки, подумал я, смотри, скоро и о свадьбе заговорит. Мне тут же вспомнился водитель Изя. Он любил травить анекдоты. Как-то он с серьезным видом объявил: «Однажды известный русский исследователь Пржевальский встретил лошадь, через год она перешла на его фамилию». Интересно, на что рассчитывает она, и, оторвавшись от дороги, я внимательно посмотрел на Надю.

— Что смотришь? Днем не разобрался, хочешь в ночи разглядеть?

— Ты права, в такое время лучше на ощупь рассматривать, — весело согласился я.

А Надя дотянулась до моего правого уха и, что-то прошептав, поцеловала.

— Что ты сказала? Я не разобрал…

— А почему у тебя правое ухо длиннее левого? — отшутилась она.

— Это потому, что меня в роддоме безменом взвешивали.

Надя еще громче рассмеялась, повернулась ко мне корпусом и обеими руками стала щипать.

— Слушай, Надюша, перестань, а то мы точно окажемся в придорожной канаве…

— Ну и пусть! Только ты сверху!

Ей было хорошо и весело. Мне тоже.

На следующий день я привел Надю домой. Мы ловили момент, когда мамы не было дома, и занимались любовью.

Однажды мама, вернувшись с работы раньше обычного, застала Надю не совсем одетую и ушла к соседке.

— А что твоя девушка? — спросила мама, когда вернулась. — Не осталась у нас?

— Понимаешь, какое дело, мама, — ответил я. — У нас с этой девушкой серьезно…

Я уже говорил о том, что у моей мамы было слабое сердце. В середине марта наступило несколько резких оттепелей, и маме стало хуже. Я вынужден был положить ее в больницу. Оставшись один, я подумывал предложить Наде переселиться ко мне, но… так и не успел предложить.

Девушка исчезла. Неожиданно. Ни слова не говоря. Несмотря на свою не доведенную до половины дипломную работу. Опять я не видел ее на консультациях, несколько раз набирал номер ее домашнего телефона, но никто не поднимал трубку.

Спустя неделю Надя нашла меня на работе.

— Павел Альгердович, — сказала она, виновато потупив глаза. — Я не знаю, как быть… — С этими словами она подошла к моему столу. — Я все запустила!

— Где вы были? — спросил я.

Она смотрела на меня большими виноватыми глазами.

— Где вы были? — повторил я более грозно.

Она совсем сжалась. И так она выглядела трогательно, что я сменил гнев на милость. И мы опять стали разбираться в «проблемах управления одной, отдельно взятой фирмой»… За этим занятием нас застал Рувимович, забежавший к нам в комнату.

— Где Дмитрий? — спросил он. — Дмитрия ко мне! Паша, скажи, чтобы зашел! — с этими словами Рувимович удалился.

Наш шеф собирался ехать в очередную командировку.

Кажется, в Финляндию. Перед отъездом он всем раздавал задания.

— Кто это? — спросила Надя.

— Наш босс, Савелий Рувимович Цулая, — вздохнул я. — Из-под его носа я увел тебя.

Я ожидал, что Надя засмеется, но она отнеслась к моим словам весьма серьезно: ее брови нахмурились, губы сжались. Да так и осталась серьезной, а я, каюсь, тогда не понял причин этого настроения.

Еще через несколько дней она появилась у меня дома и, ни слова не говоря, поставила свою зубную щетку в зеркальный шкафчик, который висел у нас в ванной. И объявила, что отныне мы будем жить вместе, если я, конечно, не возражаю. Я не возражал.

— Нет, тронут, — сказала мне сейчас Надя. — Меня тронут и еще как тронут! — Она кричал и притопывала ногой. Надина коленка симпатично мелькала в разрезе комбинации.

— Рассказывай! — попросил я.

У меня был такой голос, что, я был совершена уверен, Надя просто не могла мне отказать. Но она молчала… несколько минут молчала, а потом, упав на кровать, расплакалась… и начала рассказывать.

У Нади были проблемы с наркотиками. В этом и заключалась страшная тайна, которую имел в виду дядя, когда говорил, что она «больной человек».

Это все от нервов, говорила Надя. Если не находишь в себе сил успокоиться, любые средства хороши — Надя сама придумала этот метод и жила по нему последние полгода. Ее отец был известный пианист, профессор консерватории. Он скоропостижно скончался. Мать балерина. Весь год на гастролях. А где гастроли, там и любимые мужчины. Надю воспитывал дядя, он был неплохим советчиком, но не умел держать себя в руках. «Я не потерплю сумасшедшую в моем доме!» — кричал дядя, выходя из себя.

— А я не сумасшедшая, — говорила Надя со слезами в голосе. — У меня просто расшатались нервы.

В конце концов дядя купил Наде двухкомнатную квартиру за тридевять земель от центра города, в Клыковском микрорайоне. Теперь и мама, и дядя жили от Нади далеко, но это оказалось хорошо только на первый взгляд.

Девушка осталась наедине со своими проблемами. Решать их в одиночку было трудно. Валерьянка не помогала, пустырник тоже оказался ерундой на постном масле. Если бы не одноклассник, который объявился в ее жизни неожиданно (приехал из Амстердама), Наде пришлось бы туго… Этот одноклассник был массажистом, обслуживал юношескую хоккейную команду, выезжавшую в Голландию на молодежные игры. В Голландии официально разрешены наркотики, и это пришлось по душе Надиному однокласснику. Он употреблял их вовсю, как с цепи сорвался. Ему удалось провезти в Россию несколько упаковок «косячков». Дал попробовать Наде. Сигарета с коноплей стала тем волшебным средством, которое заменило Наде и валерьянку, и пустырник, и маму, и дядю с его криками. Короче, Надя увлеклась сигаретами с травкой». К тому же одноклассник на первых порах не требовал оплаты.

— Я думала, он от чистого сердца, — рассказывала мне Надя, — а он просто хотел переспать со мной.

Непонятно почему, но у Нади оказался пунктик насчет «натуры». «Я не такая», — говорила она и заставляла других в это верить. Она перешла на глухие и длинные платья, джинсы со свитерами, смотрела только прямо перед собой или под ноги — короче, делала все, чтобы одноклассник перестал видеть в ней сексапильную девушку.

Откуда Надя взяла деньги на кокаин? Она напечатала объявление в газете, указав телефон подруги, и тайком от дяди и матери продала отцовское пианино. Вырученных денег хватило на полгода.

И все это время у Нади под рукой был одноклассник, который несколько раз ездил в Амстердам, приобрел там знакомых и прочее, необходимое для карьеры наркоторговца. У этого одноклассника оказался свой «пунктик». Он по-прежнему мечтал уложить Надю в постель. Это желание мешало его бизнесу, но желание было сильное, что и говорить.

Одноклассник как-то сказал Наде: я буду как и ты. В смысле наркотиков. И у них началось соревнование, затяжное, долгое, парень начал с конопли и «крэка», потом у него под рукой завелись настоящий кокаин и даже героин. Они с Надей все перепробовали, только она в постель по-прежнему не ложилась. От последнего средства, от героина Надя нашла в себе силы отказаться, а вот на кокаине застряла всерьез и надолго.

После Надиного рассказа я долго не мог прийти в себя. Вот так девушка, думал я. Живешь рядом с такой и не знаешь, кто она на самом деле.

Надя закончила рассказ и молчала, ожидая ответа. Я тоже молчал, а потом прошелся по комнате.

— Где он теперь? — спросил я.

— Одноклассник? — переспросила Надя. — Пропал без вести. Оказывается, его забрали в армию, откуда он не вернулся, потому что попал в Чечню. Попал в Чечню вместе со своей приверженностью к героину.

— Жалеешь? — спросил я.

— Вот еще! — сказала Надя. — Туда ему и дорога! — Она махнула рукой.

Ну что же. По крайней мере, хоть с одноклассничком разобрались. Но… я вспомнил, что Надя упомянула: ей и сейчас, вот сегодня, надо по сто пятьдесят долларов в день! Зачем, спрашивается?

— А у кого ты покупаешь наркотики сейчас? — спросил я напрямик.

Надя снова расплакалась. Она рассказала, что ее нашли друзья пропавшего одноклассника. Очень хорошие друзья.

— Тоже «чеченцы»? — осведомился я.

Нет, ответила Надя, просто друзья.

Меня уже просто бесило. По словам Нади, ее беда была в том, что ее всюду и все домогались. В новой компании ее пожелал теперешний распределитель наркотиков, по описанию Нади — Феня. Я заставил девушку подробнее описать его внешность и почувствовал, что, во-первых, это действительно Фенчик, а во-вторых, что Надя его ненавидит. С другими чувствами она просто не нашла бы слова, которыми его обозвала.

— … — сказала Надя. — … и…, вот он кто.

Я хихикал, потирая руки. Действительно, Феня заслуживал такого описания!

— Успокойся, — сказал я, поглаживая Надю. — когда тебе надо с ним встретиться? Сегодня?

— Сейчас, — ответила она, глотая слезы.

— Сейчас? — повторил я, поднял брови и посмотрел на часы.

Что же, надо было одеваться.

И вот мы мчимся в автомобиле по улицам вечерней Москвы. Фонари приветливо подмигивают нам, но мне не до них. Надя преданно поглядывает на меня сбоку, и я спокоен, потому что она рядом со мной, и еще потому, что на меня никто никогда так не смотрел. А впрочем, меня не пробьет ни один взгляд, потому что я готовлюсь к крупному разговору с ее «наркохахалем» Феней.

Мы останавливаемся. Это окраина города, микрорайон Медведково. Улица, кажется, Студеная. Или Студенческая. Не помню, какая улица, она какая-то длинная и в самом деле студеная: ночь, мороз и ветер пронизывает до костей. Мы вылезаем из машины. Надя, стараясь не оглядываться, ведет меня в какие-то дворы. Я сосредоточен.

И вдруг я замечаю, что моя спутница изменила Она не такая, она какая-то новая, она… не выглядит прежней Надей.

Вот не знаю, как это объяснить. Надя выглядит не так, как только что. Она подавлена, ее губы поджаты. И как она ведет меня за собой? Так провинившийся ученик ведет отца на встречу с завучем школы.

Мы остановились у телефона-автомата. Надя взяла трубку… И вдруг:

— Отойди, пожалуйста.

— Куда? — не понял я.

— Никуда, — сказала Надя. — Просто отойди. Мне поговорить надо.

Я пожал плечами и отошел. Мне было неприятно — а кому, скажите, приятно будет?

Я видел, как Надя набрала номер и отвернулась. Ну что же, больно мне надо! Я тоже отвернулся.

Но вот слышу — снег скрипит. Надя подошла ко мне. И снова я заглядываю ей в глаза, а она отводит взгляд. Мы стоим рядом, но, кажется, нет на свете более чужих людей.

Хлопнула дверь подъезда. Вышел Феня — я узнал его очки и длинный нос. Он ежится от мороза — на улице никак не меньше минус двадцати. И хоть на Фене не бейсболка козырьком назад, а норковая меховая шапка, длинные тощие ноги и рваные джинсы на этих ногах были те же.

— Фенчик! — Надя радостно взмахнула рукой

— Надюха! — воскликнул очкарик и чуть ли не бегом бросился к Наде.

Я заступил ему дорогу. Фенчик налетел на меня, как на каменную стену, а я зато увидел его лицо. Это было удивленное лицо. Кажется, Фенчик в первую минуту просто не узнал меня.

— Ты помнишь, о чем мы говорили в последний раз? — спросил я.

Он в ответ прищурился, оскалив верхний зуб, — ни дать, ни взять крыса. Почему-то снял очки и давай их протирать вязаной перчаткой. Я жду ответа, а он сунул морду в очки и обратился к Наде:

— Ты принесла деньги?

— Сколько я тебе должна? — проворковала Надя.

Я был оскорблен до глубины души. Они разговаривали между собой, словно меня не было! При этом так смотрели друг другу в глаза! Они… улыбались!

— Сколько она тебе должна? — повторил я грозно.

Фенчик-птенчик обернул свой клюв ко мне.

— Тебя это не касается, — сказал он.

— Она больше не будет у тебя их покупать! — яростно сказал я.

Фенчик отреагировал неожиданно — развернулся и без лишних слов ударил меня кулаком в лицо.

Тишина. Темнота. Потом медленно проявляется картинка: я стою на четвереньках, а рядом со мной, как ни в чем не бывало, о чем-то мирно беседуют Фенчик и Надя. И так мирно протекает их беседа — просто загляденье. Я на них не смотрю, трясу головой, как собака, и не могу вытрясти головную боль. Фенчик ко мне неплохо приложился. Моя голова словно заполнена битым стеклом, «шшшш!» — шуршит это стекло. Мимо ходят люди, но никто из прохожих не обращает на нас внимания.

Разговор Нади и Фенчика не остался в моей памяти. А когда я поднялся, рядом стоял один Феня. Нади не было.

— Где она? — с трудом ворочая языком, спросил я.

— Кто?

— Надя.

— Каюк ей, — коротко и просто ответил Феня.

— Я… не шучу, — сказал я. Мне было больно говорить. Я нагнулся и приложил ко рту горсть снега. Когда отнял руку, снег окрасился красным. Это кровь. Моя кровь. Четвертая группа.

— Понимаешь, с ней нельзя так, как ты, — ухмыльнулся Феня. — С ней надо по-другому, по-мужски. Она сказала, что не переносит тебя. Она уехала домой на троллейбусе, — глазки Фенчика за очками сияли. Он смотрел на меня насмешливо.

— Послушай, выродок, — сказал я. — Послушай, животное. Послушай, скотина. Ты же у меня в руках. Я знаю, где ты живешь.

— Вот как? — ехидно протянул Феня. — И где же?

— В этом подъезде, — сказал я.

— Ты ошибаешься, — возразил Феня. — Это проходной подъезд. Не веришь, сам посмотри.

С этими словами он взял меня за шиворот и подтолкнул к подъезду. Я и без того нетвердо держался на ногах, а тут еще Феня. Короче, я снова растянулся на снегу.

Феня присел возле меня на корточки.

— Ай-яй-яй! — запричитал он. — Надо же. Ярвид, тебе больно!

Мне действительно было больно. Я поднялся, вытер лицо снегом и взгромоздился на скамейку. Охватил голову руками. «Что делать? — думал я в отчаянии. — Почему она уехала? Почему, почему?..»

Что-то толкнуло меня в плечо. Скосив глаза, я увидел, что это опять Феня. Он сел рядом на скамейку.

— Держи, — сказал Фенчик. Он протягивал сигарету.

— Я не курю, — ответил я.

— Дурак ты, Ярвид, — спокойно сказал Феня. — Ох, дурак! — Сигарету он сунул себе в рот и стал хлопать по карманам в поисках зажигалки. — Ты не обижайся, за мною был должок.

Достав зажигалку, он прикурил и выпустил дым. И пока длилась пауза, пока он вдыхал и выдыхал, я собирался с мыслями. И вот что сказали мне мои мысли: нельзя мне драться с Фенчиком. Надо перекрыть канал поступления наркотиков к Наде.

— Слушай, скотина, — с трудом проговорил я. — Она не будет у тебя покупать.

Фенчик удивленно поднял брови:

— А?.. Ты о чем?

Я продолжаю:

— Я буду у тебя покупать… твое ширево… и отдавать ей. Идет?

— Идет, — сразу согласился Феня. — Ты мне, главное, деньги давай, — но тут же он опомнился и спросил: — А почему же так хитро?

— У нее нечем платить.

— А, — протянул Феня. — Так можно это… и без денег. — Он увидел, как я выпрямил спину, и сразу дал задний ход: — Ладно, ладно, молчу. Ты, главное, деньги давай. Вперед давай. Есть у тебя деньги?

Я мотнул головой.

— Ну, давай, — повторил Фенчик, выстреливая окурком далеко под кусты.

Он чувствовал себя уверенно, и я решил до поры до времени не разочаровывать его.

— У меня они в машине, — сказал я. — Давай сейчас все и сделаем.

Он снова посмотрел на меня. Черт, мне так хотелось ударить его. Но я опять подумал о Наде и сдержался.

— На какой хрен тебе все это нужно? — тем временем спросил Феня.

— Что?

— Ну… все это.

— Хочу быть ее спонсором, — ответил я.

— А-а, — сказал Феня. — Понимаю. Тили-тили тесто, — Феня отодвинулся. Выдохнул остатки дыма в воздух.

— А где твой хваленый пистолет?

— Отдал в чистку.

Он хмыкнул, встал со скамейки и помог подняться мне. И мы, хромая, заковыляли к «опелю». Черт, со стороны это выглядело весьма забавно — мы шли, чуть ли не обнявшись.

Из бардачка я вынул сумку, в которой держал некоторый денежный запас на случай непредвиденной встречи с гаишниками. Там было, насколько я помнил, долларов триста.

— Сколько? — спросил я.

— Сто пятьдесят, — сказал Феня.

— Ну да, сто пятьдесят, — повторил я. Все cxoдится, именно такую сумму называла мне Надя.

Впрочем, Феня уточнил:

— Пока сто пятьдесят, а там видно будет.

Я протянул деньги, а Феня дал мне маленький полиэтиленовый пакетик, перехваченный черной аптекарской резинкой.

— Что это за г…? — спросил я, пристально разглядывая пакет.

— Это не г…, — профессионально обиделся Феня. — Здесь ровно на три понюшки. Рекомендую содержимое пакета высыпать на стекло и вдыхать через трубочку из сотни долларов! — Он почувствовал себя увереннее и в конце даже улыбнулся: — Говорят, вкуснее!

Я машинально сунул пакетик в карман и сел в машину. Я уже завел двигатель, когда Фенчик снова открыл дверцу и стал шептать мне:

— Не волнуйся, твоя Надюха останется довольна! Если бы ты знал, — он вдруг понизил голос, — какова она в постели через пятнадцать минут после того, как…

Я убрал ногу с педали сцепления, и Фенчик, даже не успев договорить, исчез. Не знаю, что с ним стало. Если честно, то я от души надеялся, что это именно его голова оказалась тем препятствием, на котором подскочил мой «опель» через секунду после старта.

Оставив машину у подъезда, я поднялся на четвертый этаж. Собственная хрущевка встретила меня запахом пыли. Ох, как он мне надоел!

Я закрыл за собой входную дверь и уставился на телефонный аппарат. Он молчал. Пока мама была в больнице, я чувствовал себя особенно одиноким.

Вспомнив о Наде, я подумал: «Где она? Как она могла со мной так поступить?»

Разумеется, я помнил номер ее телефона и я мог ей позвонить в Клыковский микрорайон. Запросто мог! Но… в том-то и дело, что я не хотел звонить ей. Это было выше моих сил — позвонить сейчас ей.

Я вытащил из кармана полиэтиленовый пакетик и взвесил его в руке. Появилась мысль — а что, если. Говорят, после этого становится весело. Но нет, я отогнал эту мысль и прошел с пакетиком в туалет, держа его перед собой двумя пальцами, словно дохлую мышь. После того, что со мной проделала Надя, у меня осталось только одно чувство — злость и одно желание — как можно быстрее расправиться с тем, что заставляло Надю так вести себя и так поступить со мной.

Я поднял крышку унитаза и высыпал содержимое пакетика в унитаз. Вот так! Так! И дернул за ручку. Унитаз поперхнулся, словно начинающий наркоман, а потом с диким свистом всосал все в себя. Несколько секунд шумела вода в сливном бачке, потом стало тихо.

После этого я долго и тщательно мыл руки под краном. Чувствовал себя, словно хирург после операции.

Вот и все. Сто пятьдесят долларов пошли коту под хвост. Правда, можно было рассуждать по-другому — на свете одним граммом белой смерти стало меньше, но в тот вечер я не был склонен к высоким материям.

Глава 9 Очная ставка

В начале апреля маму должны были выписать из больницы. Я забегал. Дело в том, что в деревне; за Рязанью жила мамина сестра. Вспомнив о ее существовании, я позвонил тетке. Места там превосходные, полным ходом шествует весна, за ней, естественно, ожидается лето, а свежий воздух, овощи с грядки и коровье молоко очень полезны для маминого здоровья.

Маму не пришлось долго уговаривать. Через несколько дней после больницы я отвез ее в деревню Новожилове под Рязанью.

Как только я вернулся в Москву, начались события на работе. Пропал Рувимович. Это открылось так. Сперва в нашу фирму позвонил какой-то тип из Хельсинки и поинтересовался, когда ждать вашего начальника? Того, который Тсу-ла-я? У нас трубку снял Марик. Он, посмеиваясь, ответил, что Тсу-ла-я выехал, а когда прибудет, неизвестно, потому что в пути он не пропускает ни одного ресторанчика и особенно уважает заведения фирмы «Макдональдс».

— Он што, пиот? — спросили из телефона.

— Он не пьет, — ответил Марик. — Он ест…

Через две недели был второй звонок, и прежний голос спросил с еще большей тревогой, когда же приедет Тсу-ла-я? Все сроки давно к черту. Тут все всполошились.

Что касается меня, я не очень-то обращал внимание на такие мелочи, как пропажа Рувимовича. У нас и раньше случалось, что начальник подолгу задерживался в командировках, гораздо дольше обычного. Мы не следили за этим: начальник есть начальник, как он делает, так и правильно. Тем более, зарплата выплачивалась исправно.

Когда мне прислали вторую повестку в МУБОП, я уже не волновался. Вернее, волновался, но не так, как в первый раз. Я уже просто устал волноваться. За прошедшее время я не раз вспоминал, как просил меня следователь Старцев, о своем детстве, но ничего не мог припомнить из рассказов отца. Кроме того случая, как подожгли танк, естественно.

Поэтому я и был полон решимости заявить Старцеву, что он попусту теряет на меня время. Но в каких словах это сделать, я не знал. Потому и волновался.

На Петровке я появился без пятнадцати девять.

Заглушил двигатель прямо под синим прямоугольником с белым латинским «Р» в центре. Это был знак парковки. Под знаком висела табличка: «Только для работников управления», но я смело вынул ключ из замка зажигания, полагая, что вторая повестка дает мне право считать себя если не работником МУБОП, то кем-то вроде… завсегдатая.

Едва вышел из машины, как над ухом раздалось:

— Нехорошо так делать, Паша. Некрасиво.

Я обернулся. Рядом стоял Славик. Он улыбался.

— А ты что здесь делаешь? — удивился я.

— Жду тебя, — ответил Славик.

— Зачем? — Я посмотрел на часы.

— У тебя еще есть время, — быстро проговорил Славик. — Правда, немного… и поэтому слушай, Паша, внимательно. Первое. Ты даже в порыве откровения никому не расскажешь о деньгах, которые Дед передал тебе на хранение…

— Стоп! — перебил я, распахивая глаза. — Откуда ты знаешь?

— Что «откуда»?

— Откуда ты знаешь, что Дед мне что-то передал?

— Даешь! — ухмыльнулся Славик. — Я же зашел тогда к нему, после того, как ты вышел в коридор. Ты же сам просил меня?

— Просил, — сказал я. И вдруг замолк… Черт, да что же это такое, почему Славик только сейчас заговорил со мной об этом? Но неловко было вступать в какие-то объяснения под окнами грозного ведомства. Я сказал Славику:

— Прости, у меня повестка на девять утра.

— Погоди, — задержал меня за рукав Славик. — Дед просил присматривать за тобой, вот почему я тебе об этом говорю…

— И ты присматривал? — заинтересовался я.

— Ну… — Славик смутился. — Так, самую малость. Проехался как-то утром…

— На какой машине?

Славик поднял руку, в которой оказалась связка ключей от машины. В этой связке был пульт, нажатием кнопки на таком пульте включается или выключается автомобильная сигнализация. Славик прицелился в скопление легковых машин на улице, и черный «мерседес», стоявший у бровки, коротко просигналил и помигал подфарниками.

От удивления я открыл рот. Разумеется, я узнал в этом «мерседесе» машину, когда-то преследовавшую меня.

— Так это был ты!

— Да, — рассмеялся Славик. — Дед сказал так: мол, береженого Бог бережет, а Паша у нас молодой, да неопытный… Да ты, вон, ездить не умеешь!

— Как — не умею?

— А кто на Лубянке не тот поворот показывал?

Я нахмурился.

— Слушай, а еще раньше? Вечером?

— Ты сидел за рулем «ауди»? Почему ты остановился на перекрестке, ведь мог же запросто…

— Какой перекресток? — У Славика вытянулось лицо. — Какая «ауди»? Я не ездил за тобой вечером. Я только утром…

Настал мой черед замолчать. Славик подтолкнул меня, напутствовав:

— Короче, иди и молчи, вот все, что я хочу от тебя. Я подожду здесь, мы еще поговорим.

Это были странные слова, но я не стал задумываться.

Без лишних слов я сунул повестку и паспорт в окошко. За столом сидел прежний лейтенант. Мы встретились с ним взглядами, и я увидел на его лице недоумение и вопрос.

— Да, я здесь второй раз, — произнес я грустно.

Лейтенант молча уткнулся в длинный список, который держал в руках. Я терпеливо ждал, пока он дойдет до моей фамилии.

— Старцев? — спросил лейтенант.

— Второй этаж, — подсказал я. — Я в курсе.

Мой собеседник протянул мне пропуск.

На этот раз я решил подняться на второй этаж на лифте. Пожилому полковнику, который ехал вместе со мной в кабине, я на прощание махнул рукой. Полковник проводил меня удивленным взглядом.

Я уверенно прошагал по ковровой дорожке. Перед дверью в знакомый кабинет остановился. Интересно все-таки, почему меня вызывают. В связи с исчезновением моего теперешнего начальника, Рувимовича, или в связи с делом концерна «Деденко»?

Сосчитав до десяти, я постучал.

Старцев был не один. Перед ним сидел Вовка Довгарь. «Значит, старые дела», — вздохнул я и произнес:

— Здравствуй, Вова.

Довгарь вздрогнул. Вообще он выглядел как школьница, которая впервые пришла на прием к женскому врачу: ноги сдвинуты, ладошки засунуты между коленок. При моем появлении Вовка напрягся, но на приветствие не ответил.

— Ага, старые знакомые! — улыбнулся следователь Старцев. — Проходите, Павел Альгер-дович.

Вдоль стены стояли несколько стульев. Я выбрал один и сел.

— А скажите, — начал я, посматривая то на Вовку, то на следователя, но Старцев остановил меня:

— Пока помолчите.

Присутствие Довгаря пугало меня. Ничего хорошего в этом не было: что Довгарь мог хорошего сказать про меня или про Деда?

За окном шумели машины. В кабинете царила тишина. Наконец, следователь начал:

— Я пригласил вас, господа, для очной ставки.

Я зашелся в кашле. Старцев поднял на меня глаза:

— Очная ставка, или одновременный допрос двух свидетелей, производится с целью выяснения некоторых деталей, интересующих следствие, — монотонно перечислил он и замолк. Потом поерзал, собираясь с мыслями и обратился к Довгарю: — Владимир Иванович, повторите ваши показания.

Довгарь встрепенулся.

— В тот день я курил на лестнице, — заговорил он, запинаясь. — Де… Гражданин Деденко попросил меня спуститься на первый этаж.

Я тотчас вспомнил, как Дед отправил Вовку вниз. Вовка стыдливо умалчивал об истинной причине — о том, что он вприпрыжку побежал выбрасывать бычок!

— Исполнив просьбу начальника… я… вернулся к нему, — продолжал тем временем Довгарь.

— В кабинет?

— Да, — Вовка вздохнул.

— Вы зашли доложить, что просьба выполнена? — уточнил Старцев.

— Да, да, — закивал Довгарь.

Я заерзал. То, что происходило вокруг меня, нравилось мне все меньше и меньше. Откровенно говоря, оно мне вовсе никак не нравилось. У Старцева и Довгаря был такой вид, словно они о чем-то договорились еще до моего появления. Я не мог понять о чем.

Следователь произнес:

— Что вы увидели на столе?

— Перед гражданином Деденко лежал чемодан темно-красного цвета, — ответил Довгарь.

«Вот она, цель комедии! — подумал я. — Ай да Вовка! Гнусный предатель!»

— Чемодан? — спросил следователь.

— Ну… кейс, — уточнил Вовка.

— Он был открыт или закрыт?

— Открыт, — сказал Довгарь.

— Что было внутри?

— И в нем были… — Вовка облизнул сухие губы. — Там были большие деньги.

Мне все труднее и труднее было сдерживать ярость. Никак не мог я предположить, что Дед допустит такую оплошность и Довгарь увидит деньги!

Но, с другой стороны, Дед, возможно, и не предполагал, что Вовка будет об увиденном рассказывать в кабинете следователя МУБОП!

— Какая сумма была в дипломате? — спросил Старцев.

Я мысленно представил себе бобины магнитофона, которые крутятся на малой скорости (я не сомневался, что такой магнитофон существует). Эти бобины все-все записывают. Интересно, останется ли на бобинах мое дыхание, которое участилось после последнего вопроса?

— Дипломат был полон, — сказал Вовка.

Старцев обернулся ко мне:

— Вы подтверждаете?

— А? — Я встрепенулся.

Старцев сверлил меня взглядом. Отеческим этот взгляд назвать было нельзя.

И вдруг до меня дошло. Это же спектакль, специально устроенный для меня спектакль! Вовка сказал, что он зашел в кабинет Деда, чтобы доложить о выброшенном окурке?! Так этот же случай был задолго до моего разговора с Дедом о деньгах. После того, как он получил нагоняй от Деда и сломя голову бросился вниз, чтобы выбросить бычок, прошло не менее месяца. Да и не заходил он в кабинет, когда Дед вручал мне кейс, не заходил! Значит, они — Старцев и Довгарь договорились между собой, чтобы расколоть меня?! Хрен вам, господа, ничего у вас не выйдет! Стоп, а кейс? Вовка же правильно называет его приметы. Хотя, что приметы — он просто мог видеть меня в коридоре, когда я вышел из кабинета Деда с этим кейсом. Все ясно — провокация!

— Я к вам обращаюсь! — повторил следователь. — Вы подтверждаете?

— Что мне подтверждать? — Я пожал плечами. — Ничего я не видел. Меня не было. Я работал у себя.

— Хорошо, — сказал Старцев и кивнул Довга-рю: — Что было дальше?

— Гражданин Деденко при моем появлении захлопнул кейс, — ответил Довгарь. — Поспешно. Очень поспешно. И убрал со стола.

— Куда убрал?

— По… поставил на пол.

— Какой страны была валюта? — спросил следователь.

— Американские доллары, — пробормотал чуть ли не со слезами Вовка.

Старцев сделал паузу, что-то помечая у себя в бумагах, а потом снова заговорил:

— Хотя бы приблизительно назовите сумму.

— Не знаю, — Вовка пожал плечами.

— Сколько, по вашим наблюдениям? — обратился следователь ко мне.

И снова мне стоило большого труда выдержать этот взгляд. Вот тебе и учитель математики! Я пролепетал еле слышно:

— Я… не знаю.

— Правда?

— Честное слово.

Вздохнул следователь. Вздохнул и я. Только в сто раз менее глубоко, чем Старцев.

— Что было потом? — спросил он у Вовки.

— Ничего, — Вовка пожал плечами. — Я вышел и больше не видел этот кейс.

И тут я расправил плечи. Я почувствовал крайнюю степень неприязни к Вовочке. Он мелко мстил Деду за случай с сигаретой — вот как это называлось!

— Разрешите вопрос? — встрепенулся я.

И, Старцев еще не успел ответить, я воскликнул:

— Ты выдел, что этот кейс у меня? Ты видел, как я выносил этот кейс? Какой он был?

— Тонкий, вишневый, — пискнул Вовочка.

— …у меня в руках ты его видел? — продолжил я. — Ты на что намекаешь, скотина?

— Я попрошу… — Старцев пристукнул ладонью по столу.

— Я требую, чтобы вы внесли мои слова в протокол! — совсем разошелся я. — О том, что он скотина!

Вовка вжал голову в плечи.

— Успокойтесь, успокойтесь, — повторял следователь.

Но я, не слушая его, размахивал руками:

— Я требую, чтобы в протокол были занесены лова о том, что Владимир Иванович Довгарь, который находится здесь, — грязная скотина, ублюдок и преда… — Я вовремя прикусил язык.

— Что? — спросил Старцев.

— Ничего, — выдохнул я… и успокоился. Чувствовал я себя неловко.

Тишина повисла в кабинете. Я молчал. Старцев тоже молчал. Что касается Довгаря, то он вообще словно умер — глаза закрыты, щеки бледные, как у трупа.

Старцев окинул взглядом бумаги, которые лежали на столе, и вдруг кивнул:

— Что же, очная ставка закончена. Вы свободны Владимир Иванович. — Он обращался к Довгарю! — Протокол… Протокола не будет. Вот ваш пропуск.

Я сидел и нервно ерзал, осмысливая тот факт, что следователь не стал оформлять протокол и что он отпустил Довгаря. Почему? Насколько я знал (спросил у Сереги Шипука, который работал у Рувимовича и был все равно что ходячий юридический справочник), допрос и очная ставка обязательно протоколируются, иначе это не допрос и не очная ставка, а так, неофициальный разговор. Что же у нас был за неофициальный разговор?

…Едва Вовка вышел, следователь обратился ко мне:

— Нуте-с, где эти деньги?

— Какие деньги? — спросил я.

Меня уже начало клонить в сон от этих постоянных вопросов!

— Деньги, о которых говорил Довгарь! — уставшим голосом произнес следователь. — Установлено, что вы, Павел Альгердович, заходили в кабинет Деденко накануне визита наших сотрудников. Установлено, что в сейфе были деньги. Установлено, что в момент ареста Деденко денег уже не было. Вывод?

— Какой? — повторил я.

— Деньги у вас!

Я перевел дух и спросил твердым голосом:

— Это вам сказал Довгарь?

— Вопросы задаю я! — сказал следователь. Да, а ведь он совершенно перестал мне нравиться. И… нравился ли он мне когда-нибудь? В прошлый раз я видел его улыбавшимся — ну и что! Сегодня он уже мало напоминал мне добренького учителя математики.

— Вот что, — сказал следователь, наклоняясь И переплетая руки. — Если будете глупить и запираться, то я передам вас моему коллеге. Правда, У нас с ним… своеобразные отношения, но… Гм, гм…

— Но… Мне нечего сказать. Я ни в чем не виноват… — И тут меня словно стукнуло: какому эта коллеге?

Старцев, как будто прочитав мои мысли, откинулся на спинку стула и завертел большими пальцами рук.

— Не стоит думать, будто я глупее вас. В наше время следствие ведется методами, которые никому и не снились ранее. Жаль, что для меня это дело последнее. Я ухожу на пенсию, знаете ли…

Я чувствовал дрожь в коленях. Следователь смотрел на меня внимательно. Я знал, что со всеми этими следователями нужно держать ухо востро, пока они сами не скажут все, что им известно, а лишь потом аккуратно и осторожно отвечать на их вопросы. Но и тогда помнить, что любые слова они могут истолковать в своих интересах.

— Фотографии, которые я вам показывал в прошлый раз, я получил через Интернет, — добавил Старцев и достал из кармана два знакомых снимка.

Они упали на стол, и я, неосторожно опустив взгляд, снова увидел улыбавшегося человека на фоне сибирских снегов — и этого же человека, висевшего в веревочной петле рядом с люстрой.

— Многое я вам рассказал, нарушив тайну следствия, — вздохнул мой собеседник. — Я хотел, чтобы вы кое-что знали еще. Под свою личную, так сказать, ответственность. Вы понимаете меня?

Я молчал.

— Господи, так все просто, — вздохнул Старцев. — Я хочу найти какие-то средства, чтобы спасти вас, молодой человек. Неужели между нашими поколениями такая разница, что вы не понимаете меня? Вы что, понимаете только шелест купюр?

Я промолчал. И он заговорил снова, показывая на фотографии:

— Этот Валентин Куртанич, начальник Тюменского ГУВД, год назад покончил жизнь самоубийством. Слышали об этом?

— Нет, — сказал я.

— Об этом писали газеты, — сказал Старцев. — Два года назад он вел дело о превышении служебных полномочий сотрудниками Тюменского ОМОН, в результате действий которых в перестрелке погибло шесть человек. Как, и об этом не слышали?

— Нет, — повторил я.

— Тогда это дело было замято, — сказал Старцев и помолчал. Потом продолжил: — Но почему возникла перестрелка? Не мое дело копать события двухлетней давности. Но я знаю предысторию Два года назад в Тюмени проводились выборы губернатора. Там была какая-то заварушка. Я уверен, что существовали наличные деньги, выделенные на предвыборную кампанию. Из-за этих денег погибли люди. Я уверен, что в этом деле был замешан, как вы его называете… Дед и этот… Куртанич, — он указал на фотографию, лежащую на столе. — Но вы, Павел Альгердович, еще молоды, и поэтому я делаю попытку спасти вас. Поговорим откровенно.

Он продолжил после паузы.

— Пока у меня нет доказательств, что деньги находятся у вас. Но доказательства будут. Как поступать дальше, решать вам. На этих деньгах кровь, и вам надо отдать их государству. Они принадлежат ему. А теперь можете идти, я не смею задерживать вас. Вот ваш пропуск.

Я встал. Перед тем как отдать пропуск, следователь еще сказал — с какой-то жалкой улыбкой на лице:

— Мне мое начальство приказало не очень-то глубоко копаться в деле Деденко. Мол, существуют другие, более важные дела, а это дело так, обычное дело, подождет… Но я смотрю, что это не обычное дело! Ничего не хочу сказать о вашем отце, вполне допускаю, что он был хороший человек. Но господа Куртанич и Деденко — это отпетые мошенники, один из них сунул голову в петлю, второй находится под следствием. Деденко вполне может кончить, как Куртанич. Лично я не хочу для вас такой судьбы.

И еще он сказал:

— Когда порядочные люди совершают грех, они потом начинают раскаиваться, и у них появляется желание исправить то, что они совершили. Если деньги у вас, отдайте их, Павел Альгердович. Отдайте по-хорошему. Иначе будет плохо.

У него странно заблестели глаза.

— Отдайте деньги, или… — сказал он. — Вы понимаете меня?

Я молчал.

— Ну что же, я перепробовал все средства, — произнес следователь Старцев совсем тихо.

Я уже совсем приготовился к тому, что допрос закончен и я уйду. Но тут дверь раскрылась, и в кабинет без стука вошел… ох, у меня внутри все похолодело, когда я увидел, кто вошел в кабинет. Это был майор Звягинцев. Тот самый.

— Кто ж так работает? — сказал он, взяв со стола записи Старцева.

— А как надо? — Тот поднял на него удивленные глаза. Звягинцев улыбнулся:

— Например, так. — Внезапно он повернулся ко мне. И сделал это так стремительно, что по кабинету пронесся ветерок. — Мы знаем, что ты, — сказал он, — принадлежишь к преступной группировке, главой которой является некто Деденко. Дед, как вы его называете! Верно ведь? Ты только не хочешь в этом признаваться.

Я открыл рот, чтобы возразить, но майор Звягинцев махнул рукой:

— Не отвечай! — сказал он и пристукнул ладонью по столу. — Молчи и слушай. Возможно, ты даже правая рука Деденко, только мы этого пока не знаем, — он посмотрел на Старцева: — Доказательства его причастности у нас в руках?

— Пока не имеем, — покрутил тот головой.

— Ага, — снова сказал Звягинцев. — Значит, так. — он посмотрел на меня. — Если вы надумаете признаться, молодой человек, вот мой телефончик. Звоните в любое время. Всегда буду рад слышать, — он протянул мне свою визитную карточку.

И надо же, я взял ее. И даже когда через несколько дней я обнаружил эту визитку у себя в блокноте, я не выбросил ее.

Славик все еще прохаживался под окнами МУБОП, сутулый, руки заложены за спину. Едва я вышел из подъезда, он развернулся на каблуках и налетел на меня:

— Что случилось? — взволнованно спросил Славик. — На тебе лица нет.

— С какой стати Дед просил присмотреть за мной?! — Я бросился в атаку. — Он что, не доверял мне?

— Он сказал, что ты еще молод, — совсем растерялся Славик. — Но почему ты спрашиваешь? Что случилось на допросе?

— Ничего не случилось! — резко ответил я. Славик долго молчал. Потом произнес нерешительно:

— Давай пройдемся…

— Давай! — ответил я.

— Знаешь, до сих пор между нами все было спортивно, — после паузы сказал Славик. — Поэтому давай и дальше вести себя спортивно.

— Согласен, — быстро ответил я. — Что дальше?

— Я приехал сюда по просьбе Калерии, — сказал Славик.

Вот оно что. Калерия была женщиной Деда. Правда, я ни разу не видел ее, но многое о ней слышал. Мол, умная. Мол, красивая. Калерия жила на Смоленской набережной в той квартире, которую купил и обставил Дед, по непонятной мне причине не любила гостей и никогда не появлялась на торжествах, куда был приглашен Дед. В том числе и на тех, для которых я писал речи.

Эта Калерия вполне могла знать о деньгах, которые Дед оставил мне. Она вполне могла проконтролировать меня через Славика. Правда, все это были мои домыслы.

— Кстати, я не очень понимаю, почему ты припарковался на этой стоянке? — пробормотал Славик. — Эта стоянка для работников управления.

— Я не имею права здесь останавливаться, — отрубил я. — Я не сотрудник МУБОП, не стукач. Если кто и имеет, то Вовка Довгарь. Кстати, ты видел Вовку?

— Не-ет, — протянул Славик. — А при чем здесь Вовка?

— Ты его видел?

— Нет.

«Странно, — подумал я, — Куда он делся?»

— Тогда при чем здесь я? — разозлился я. — Почему ты намекаешь, что я работаю на МУБОП?

И опять повисла пауза. Славик оглянулся. Быть может, он думал, что сейчас из подъезда МУБОП начнут выходить автоматчики, один за одним, окружат нас — и мы со Славиком загремим в подвалы грозного ведомства? Но автоматчиков не было, это сбивало Славика (так думал я) с толку.

— Ты, правда, согласен вести себя честно? — спросил начальник охраны концерна «Деденко».

— Почему бы нет?

Славик чуть прищурил глаза.

— Я не вполне понимаю тебя, — расслабленно заговорил он. — Временами мне кажется, что тебе можно доверять… а временами, что совсем нельзя. Нет, не понимаю, какого лешего Дед доверил тебе…

— Стоп! — сказал я. — Если хочешь сохранить нашу дружбу, запомни: Дед мне ничего никогда не доверял. Никаких денег. Никаких ценных бумаг. Ничего такого. Запомнил?

Славик хотел ответить, но промолчал. И я выдержал паузу. Пауза была хорошая, длинная.

— И все-таки, — сказал Славик. — Ты рассказывай мне о грозящих тебе опасностях. Мало ли что может случиться. А я. Я буду тебе помогать.

— Всю жизнь мечтал, — процедил я сквозь зубы.

Не получилось у нас откровенного разговора. Я сел за руль и уехал, Славик остался. Через пару кварталов я оглянулся. Черного «мерседеса» нигде не было.

Через несколько дней я снова вспомнил о Наде. I Из-за второй повестки совсем забыл о ней. Может, нам пора закончить выдержку характера? Чего я достигну? И потому я отбросил сомнения, подошел к аппарату и набрал знакомый номер.

Удивительное дело — Надя оказалась дома. Едва она подняла трубку, я произнес одно единственное слово:

— Приходи.

Она узнала мой голос. Это я понял по тому, как она задышала.

— Зачем? — спросила Надя.

— Я хочу быть с тобой.

Надя молчала. Я старался понять, о чем она думает.

— Зачем? — повторила вопрос Надя.

— Тогда я смогу повлиять на тебя. Я очень хочу хорошо влиять на тебя.

— Хорошо, — сказала, помолчав, Надя. — Я приду.

В ожидании ее я думал, что не буду просто так любоваться ее присутствием. Этого слишком мало! Я сделаю все, что в моих силах, я сделаю так, чтобы она позабыла эту свою отраву. Наркотики. К черту наркотики. Я буду водить ее по докторам и экстрасенсам. Короче, я сделаю все, чтобы она снова стала человеком! А если для этого понадобятся деньги, я… черт возьми, я раздобуду деньги. Если не хватит моей зарплаты, я просто съезжу на дачу. Ох! Ради этого дела я возьму деньги, которые оставил мне Дед… хоть и зверски не хочу этого делать.

Глава 10 Деньги, деньги и деньги

Назавтра я отправился в Зеленые холмы. Пришло время разобраться, что находится в кейсе, — так я понимал свою миссию.

Возможно, это надо было сделать еще раньше, но я чувствовал, что созрел именно сегодня.

Переменчивая весенняя погода сослужила мне нехорошую службу. Увлекшись, я не заметил, как набрал опасную скорость, а потом автомобиль вдруг пошел юзом — просто так, без видимой причины. Ну я и передрожал! Шоссе обледенело, я не справлялся с управлением.

Уф-ф! Все же мне удалось сбросить скорость, я покатил не быстрее, чем километров сорок в час, и все думал о том, что только что едва не убился. Если убиваться, то за дело. Причем за стоящее.

И поскольку дело, которое я задумал, было стоящим, я снова начал набирать скорость.

Ничего, рассуждал я. Ничего, ничего. Погода не способствует, но наплевать; ежели требуется сделать дела и вернуться в город до наступления темноты, я сделаю это.

Во второй раз мне не повезло. Я выехал на осевую линию, где не было льда, и увидел на встречной полосе трактор «кировец» — или как там называется эта громадина, занимающая половину шоссе? Я круто взял вправо, но получилось слишком круто — и мой «опель» перед самым носом трактора юркнул в кювет.

Все произошло так быстро, что я не успел испугаться.

Придя в себя, я осознал, что выпасть из кресла мне мешают ремни безопасности. Я находился в позе пилота, самолет которого вошел в крутое пике. Перед капотом «опеля» белел снег. Справа и слева — тоже снег. Выходит, я попал в снежный сугроб. Правая моя нога по-прежнему прижимала педаль газа, а левая застряла между педалями тормоза и сцепления.

Сзади — вернее, вверху, на шоссе, — протарахтело несколько машин. Одна, кажется, остановилась (я заключил это по звуку). Но я не видел, какая и где. Голова ныла от удара тубусом по затылку, этот тубус, видимо, был забыт Надей… Да, вот он, этот тубус, упал на приборный щиток и остался там, словно приклеился. Тубус лучше моего вестибулярного аппарата показывал, что «опель» стоит почти вертикально.

Упершись ногами, я кое-как отстегнул ремень и… еще раз оглянулся. Сзади синело небо. И на фоне этого неба вдруг появился человек в телогрейке и кепке. Я понял, что это тракторист.

Получается, остановилась не машина, остановился трактор.

Вопреки ожиданию, тракторист не стал бегать, кричать или как-то еще проявлять беспокойство. Он вынул сигарету и прикурил от спички. Прищуренные глаза под низко надвинутой кепкой с любопытством рассматривали меня.

И тогда я открыл дверцу (распахнувшись, она едва не отломилась) и вывалился в снег. В каком-то фильме была такая сцена: летчик или танкист покидает подбитую машину, которая почти тут же взрывается?

На четвереньках я очень быстро вскарабкался по склону. Припустил на противоположную обочину…

— Ты куда? — услышал я окрик.

Я развернулся. Тракторист смотрел на меня — мне стало стыдно. И в самом деле, с чего это я решил, что моя машина сейчас взорвется?

— «Опелька» будем вытаскивать? — спросил тракторист.

Я неловко переминался с ноги на ногу.

Тракторист молча рассматривал меня, посасывая желтую «примину».

— У меня нет троса, — сказал я наконец.

Губы тракториста искривила улыбка. Он наслаждался происшествием, о котором позже расскажет приятелям. Мол, на его глазах едва не убился какой-то молокосос, у которого нет даже троса.

С тоски я стал смотреть на «кировец» с облупившейся краской, который пыхтел незаглушенным двигателем на другой стороне шоссе. На всякий случай заметил километровый столб: я слетел в кювет на шестьдесят девятом километре Клыковского шоссе… Теперь здесь можно поставить памятник.

Чем еще замечательна эта местность? Чуть дальше за дорогой протекала речка. Маленькая речушка, вполовину покрытая льдом. Ничего более.

К нам по шоссе приближалась какая-то легковушка. Я поднял руку, голосуя, рассчитывая, что у водителя найдется трос… да так и остался стоять — с поднятой рукой, словно половина статуи «Рабочий и колхозница». Оказалось, что к нам приближался милицейский «жигуленок» с большими буквами «ГИБДД» на дверце. Вот автомобиль сбросил скорость, остановился. Машинально я посмотрел назад. Шоссе на шестьдесят девятом километре делало изгиб, мой «опель», слетевший в кювет, прятался за этим изгибом. Заметит или нет аварию милиционер?

Тем временем из «жигуленка» вылез усатый старшина.

Я уже стал прикидывать, как бы ловчее спуститься к машине (мои водительские права остались в салоне), но старшина подошел ко мне, не доставая рук из карманов короткой куртки:

— Ну что? — спросил милиционер, щурясь под лучами весеннего солнца. — Угораздило?

— Вот, — ответил я и не стал ничего добавлять. Все и так было ясно.

Старшина вздохнул. Он смотрел исподлобья то на меня, то на тракториста и вдруг протянул трактористу руку. Тракторист молча дал милиционеру сигарету.

Ого, подумал я. Тут у них рука руку моет. Местная мафия.

— Трос нужен, — сказал я.

— Сейчас поможем, — сказал старшина, закурив, и кашлянул дымом в кулак.

Он остановил какой-то грузовик, у водителя которого оказался трос. Меня вытащили — подцепили тросом к трактору и вытащили. На «опеле» не оказалось ни одной царапины. Если что-то и запомнилось мне из этого приключения, так это то, как быстро оно завершилось.

И еще я запомнил эту речушку без названия. Уж очень красивый вид на нее открывался с того места, где я слетел в кювет. Я решил, что незамерзшая речушка пригодится мне в будущем.

Перед указателем «Лоси — 2 км» я свернул на заснеженный проселок и остановился у ворот. Кулаком два раза коротко ударил по клаксону. Получилось отрывистое «бип-бип!»

За оградой у самых ворот стоял бревенчатый домик на высоком фундаменте. Это был домик сторожа, которого все звали Петрович.

Едва я просигналил, распахнулась дверь, и на крыльцо выскочил приземистый человек в тулупе. Он был явно рад мне. Круглая лысина в поднятом воротнике сверкала, как электрическая лампочка в абажуре.

Я опустил стекло и махнул рукой:

— Здорово, Петрович!

Сторож растянул губы в ответ. Мне даже не пришлось вставать из-за руля. В один миг ворота были отворены.

— Привет, Павел Альгердович! — сильно волнуясь, произнес Петрович. — Как жизнь молодая?

Его ладонь уже была протянута лодочкой. Я вложил в эту лодочку пять долларов.

Петрович очень гордился своим умением правильно произносить мое имя и отчество. Этому я его научил, в каждый свой приезд давая по нескольку долларов — от одного до пяти, в зависимости от своего настроения и толщины кошелька.

— А у меня жизнь плохая, Павел Альгердович, — пожаловался Петрович. — Хоккей, мать его… — Он устремил тоскливый взгляд на антенну, криво укрепленную на крыше домика. — Провод разлохматился. Я его пробую закрепить, и не получается.

Дальше я слушать не стал, нажал на газ и уехал. Я знал, что Петрович долго еще мог рассказывать. Хоккей — это одна из его самых настоящих страстей, он готов смотреть по телевизору все матчи подряд.

Я остановил машину у дома, достал из-под крыльца ключ и, поднявшись по ступенькам, вошел внутрь. Вошел в дом с единственной целью чтобы снять с гвоздя ключ от сарая. В сарае запасся киркой и лопатой. Вдруг сообразил, что еще рано, Петрович может увидеть меня.

Пришлось ждать наступления вечера. Едва опустились сумерки, я протоптал дорожку к забору.

Преодолевать забор в дубленке было нелегко, меня утешала мысль, что дачный сезон еще не начался, домиков с освещенными окнами в этом поселке не видно, значит, никто не мог заметить меня.

Часы показывали одиннадцать вечера, когда вернулся в Москву. Я вышел из машины, глядя вверх, на четвертый этаж, где за освещенной занавеской темнел силуэт Нади. От силуэта повеяло чем-то невыразимо спокойным, уютным, короче, тем, ради чего и стоит жить на земле: вот хозяйка суетится на кухне, наверное, готовит ужин…

У подъезда стоял незнакомый «порше». Чтобы попасть в подъезд, мне надо было обойти этот автомобиль. Я приблизился к машине, и тут открылась дверца «порше», и очень знакомый голос произнес с вопросительной интонацией:

— Павел Альгердович?

Я остановился как вкопанный. Рука моя сама собой опустилась в карман. Но в следующую минуту от души у меня отлегло, я увидел, что из машины вылезает… следователь МУБОП майор Звягинцев.

Я стоял, не говоря ни слова, полагая, что майор сам скажет, какая нужда его привела ко мне.

— Я не хотел присылать вам третью повестку, — произнес майор. Это было первое, что он сказал.

Я по-прежнему безмолвствовал. На майоре был черный плащ, застегнутый под горло. Серая шляпа опущенными полями закрывала верхнюю часть лица, и я видел только шевелящиеся губы.

— И в самом деле, зачем все осложнять, если можно поговорить неофициально? — сказал Звягинцев и захлопнул дверцу автомобиля.

От моего взгляда не укрылось, что в машине еще кто-то был. Но я не стал присматриваться, мешала темнота.

— О каких осложнениях вы говорите? — спросил я.

— Вы постоянно нарываетесь на осложнения, ответил Звягинцев с нажимом. — Вот и сейчас вы ушли от преследования нашего сотрудника заставив весь наш третий отдел МУБОП изрядно попотеть.

— Что? — Я нахмурился.

— Видите ли, я с вами предельно откровенен, — сказал Звягинцев. — Да, совершенно верно, мы приставили к вам сотрудника, который «вел» вас, начиная с сегодняшнего утра, но… он упустил вас. Где вы были?

Я стоял и сглатывал слюну. Видимо, этот сотрудник, о котором говорит майор, упустил меня, когда моя машина свалилась в кювет. Другой подходящей ситуации я не мог припомнить.

Естественно, я не собирался говорить о своих соображениях майору.

— Почему вы за мной следили? — спрос: вместо этого.

— Мы знаем, что деньги у вас, — сказал Звягинцев.

— Почему вы считаете эти деньги своими? — перебил я.

— Об этом я вам не скажу, — расплылся в улыбке Звягинцев. — Зато я вам скажу кое о чем другом. Я спрошу у вас. Можно?

— Сделайте одолжение.

— В тот день, когда мы задержали господина Деденко, мы установили слежку за всеми работниками концерна. Вечером все были дома. Кроме вас, разумеется. Где были вы?

Это был неплохой ход с их стороны, честное слово. Но я чувствовал, что у них нет доказательств, потому был в себе уверен. И я промолчал.

— Ну что же, если вы не хотите говорить, я пришло повестку и повторю этот вопрос в официальной обстановке, — пожал плечами Звягинцев.

— Вы уже дали мне визитную карточку, — волнуясь, сказал я. — Давайте оставим наши контакты на этом уровне.

Он смотрел на меня долгим взглядом. Понял он или нет, что я не собираюсь работать у них стукачом? А у меня возникла именно эта мысль: сотрудник МУБОП решил побеседовать со мной в неофициальной обстановке, чтобы завербовать меня.

Я думал, он развернется и сядет в машину, но он громадным усилием воли погасил волнение и вновь заговорил:

— Я здесь затем, повторяю, чтобы решить все полюбовно. Зачем нам осложнения? Если вы скажете, где спрятали деньги, я обещаю оставить вас в покое.

— Вы считаете их своими?

— Они… вас не должна волновать их судьба.

— У меня нет никаких денег.

— Помолчите! — презрительно сморщился майор — Одной своей фразой вы подтвердили мои подозрения!

— Какой фразой?

— Насчет денег! — передразнил он. — Вы спросили, почему я считаю эти деньги своими!

Я фыркнул.

Майор помолчал, а потом начал заново. Я по смотрел мимо него и вдруг увидел, что в салон-«порше» летает красный огонек сигареты. Раньше этого огонька не было. Теперь появился. Впрочем это ни о чем не говорило. Вернее, это говорил лишь о том, что спутник Звягинцева курит.

— Если вы отдаете нам деньги, с вами ничего не произойдет, — сказал Звягинцев. — Ничего не произойдет ни с вами, ни с вашими родными. Ничего не произойдет с кем-либо из вашего окружения. Деньги просто исчезнут, точнее, они перейдут к их истинному владельцу. Вы обещали сохранить их для Деда, забудьте ваше обещание. Он получит вышку.

— Но Россия подписала Европейскую конвенцию… — начал я.

Майор протестующе поднял руку:

— Значит, он получит пожизненное заключение. Факт в том, что он никогда не выйдет на волю! Запомните, никогда!

Я вдохнул и выдохнул. Разговор велся на слишком высоких тонах, мне необходим был отдых.

— Почему вы уверены, что кейс у меня? — взмолился я, наконец. — Нет у меня никакого кейса.

Майор вздохнул, потом обернулся к машине и махнул рукой. Тотчас открылась задняя дверца, и из машины показалась нога. Я уставило на нее — это была женская нога. Незнакомка в дымчатых очках медленно вышла из машины и направилась к нам. Она зябко куталась в пальто.

— Познакомьтесь, Александра Мироновна, наш внештатный сотрудник и, кроме того, знаменитая писательница, — сказал Звягинцев, выдержав паузу.

Я чуть не упал. Удивительное дело, я ведь знал ее, знал эту Александру Миронову! Правда, очно. Я видел ее творения на полках книжных магазинов и на стеллажах уличных торговцев. Правильнее сказать, книгами Мироновой в последнее время вдруг все стало завалено настолько, что если я, например, просил найти мне моего любимого Конан-Дойла, то мне отвечали: «Зачем вам какой-то заплесневелый англосакс? Покупайте Миронову!»

Жаль, что я знакомился с ней при таких странных и… не очень-то удобных обстоятельствах.

— Э-э-э… — сказал я, шаркая ножкой. — Очень приятно, знаете ли… Такой вечер…

— Перестаньте паясничать! — лениво заметила Миронова.

Я прикусил язык. Если меня одергивает женщина… Я опустил руки по швам и расправил плечи. Кроме того, я вспомнил, что видел эту женщину не только на обложках ее книг. Это она ехала тогда со мной в лифте. Господи, она! Что она делала у нас на четырнадцатом этаже?

— У Александры Владимировны весьма развиты интуиция и память, — сказал майор Звягинцев. — Кроме того, что она пишет книги, мы иногда привлекаем ее для наших… Гм, гм… целей. По совместительству, так сказать… Проще говоря, она выручает нас, когда у нас не хватает рук…

«И мозгов», — добавил я в мыслях.

Я стоял, что называется, проглотив язык. Александра Миронова присматривалась ко мне, чуть заметно улыбаясь.

— Собственно, я подошел к тому, ради чего мы встретились с вами здесь, а не в душном кабинете на Петровке, — продолжал Звягинцев. — Сейчас я сяду в машину, а вы поговорите с дамой.

Он в самом деле отошел и сел в машину. И таи закурил, а я остался один на один со знаменитей писательницей. И просто женщиной.

— Как вы себя чувствуете? — первым делом спросила Александра Миронова.

— Спасибо, хорошо, — прохрипел я. — Давайте пройдемся, что ли? Мне надоело стоять под окнами.

— А в чем дело? — улыбнулась она. — Мама заругает?

— Знаете ли, у меня есть невеста, — сказал я. И добавил: — А на вашем пальце блестит золотое кольцо…

Миронова рассмеялась. Она взяла меня под руку, и мы пошли по дорожке вдоль дома.

— Вот так его не видно! — сказала она.

— Кого?

— Кольца!

Я был немного сбит с толку.

— Да! — Она кивнула. Через несколько шагов Миронова тихо заговорила: — Если вы думаете, что я обожаю майора Звягинцева, вы ошибаетесь. Я его терпеть не могу. Но нас свела судьба. А мы… Это очень хорошо, что мы с вами разговариваем так, что он не видит наших губ.

— Он по ним читает?

— Что вы! — воскликнула женщина. — Он пользуется направленным микрофоном! Он ненормальный, просто помешался на чудесах современной техники. Пока мы с ним ехали сюда, он всю дорогу рассказывал мне об этом микрофоне Он взял его с собой. Специально, чтобы слышать о чем мы с вами будем говорить. Это новейшая разработка не то японцев, не то американцев. Что с вами?

Я остановился как вкопанный.

— Уважаемая Александра Владимировна, — сказал я торжественно. — Не считайте меня…

— Я никем вас не считаю, — возразила женщина. — Знаете, почему мы к вам приехали?

Я покрутил головой.

— Умер Цулая, — сказала она. — Разбился на машине.

— Что? — воскликнул я.

— Вот это самое, — сказала Миронова тихо. — Мне рассказывал об этом Звягинцев. Труп вашего начальника обнаружил дорожный отряд питерского ГИБДД. Судя по всему, отравление. Результаты экспертизы показали, что…

— Как это было? — перебил я.

Миронова повторила более внятно:

— Экспертиза нашла следы цианистых соединений в биг-маке, который Цулая жевал по дороге. Видимо, он купил бутерброд в Питере, перед тем как выехать из города. Внутрь биг-мака кто-то заботливо сунул парочку желатиновых капсул с цианистым калием. Желатин, как известно, рассасывается под воздействием слюны.

Мы помолчали. Я переваривал новые сведения, словно это были не сведения, а эти самые желатиновые капсулы.

— Цулая умер за рулем, автомобиль потерял управление и свалился в кювет, — сказала Миронова.

Я вспоминал, что именно это произошло со мной сегодня. Мой автомобиль свалился в кювет.

— Но как такое могло случиться?

— Смертельная доза цианидов составляет около 150 миллиграммов для среднего человека, — продолжала, словно не слыша меня, Александра Миронова. — Одна капсула содержала 300 граммов — в два раза больше. По крайней мере, такая доза была во второй капсуле, найденной в надкушенном бутерброде, — триста миллиграммов цианистого калия. Если бы Цулая съел и ее, он бы умер во второй раз.

Все плыло у меня перед глазами.

— Его не могли найти так долго, потому что автомобиль угнали. Компания подростков, ехавших вслед за Рувимовичем на мотоциклах, решила, что у водителя сердечный приступ. Дети заботливо уложили мертвого водителя под деревом, а сами поехали кататься.

Все было ясно. Вот, оказывается, куда подевался Рувимович. А мы-то думали, он смотался с месячной выручкой! Интересно, кому пришла в голову его укокошить?

— Ладно, — вздохнула Миронова. — Мне надо было сказать вам это. Вам это необходимо знать. Теперь снова о микрофоне. Если мы расположимся к идиоту Звягинцеву спиной, он ничего не услышит.

— Ага, понятно, — сказал я, снова подставляя ей локоть. — Идем дальше?

Она кивнула, и мы пошли.

— Майор будет недоволен, — сказал я.

— Он? Ничего, потерпит, — и вдруг она чуть повернулась, произнесла во весь голос: — Гусак напыщенный! Самовлюбленный глупец!

И снова только мне:

— Они хотят пригласить вас на работу, поручили мне поговорить с вами на эту тему.

— Меня? На работу в МУБОП? — Я ушам не верил.

— Понимаете, при обыске вашего рабочего места майор нашел черновики повести, которые дал прочитать мне… — Она улыбнулась и глянула на меня из-под очков. — Кстати, неплохо написано молодой человек… Поэтому мне поручили поговорить с вами.

— Да что они хотят от меня?

— Чтобы вы работали на них!

— Но я не могу! — Я прижал руки к груди.

— Вы уверены?

Я кивнул. Я не мог. Я никогда в жизни не буду работать на МУР, ФСБ, МУБОП и тому подобные организации — отец приучил меня к этой мысли. Мой отец всю жизнь верил в идеалы демократов-шестидесятников: Аксенова, Окуджавы, Сахарова… А я верил отцу.

Я сбивчиво объяснил все это Александре Мироновой. Сбивчиво, потому что находился под впечатлением рассказа о смерти Рувимовича. «Интересно, в какие идеалы верил он?» — думал я.

Собеседница слушала внимательно, и у меня сложилось впечатление, что она меня поняла. По крайней мере, она ни разу не перебила меня, и ни разу улыбка не тронула ее губы.

— Ну что же, — сказала она в конце концов. — Вас не прошибить. У вас уже сложились жизненные устои.

— Именно! — кивнул я.

— Вот этого товарищ майор не понимает, — задумчиво добавила Александра Миронова. — Ладно, давайте вернемся. Я попробую объяснить ему.

Мы остановились у «порше». Майор Звягинцев вышел из машины. Как мне казалось, он смотрел на Александру Миронову с большим волнением.

Женщина пожала плечами.

— Ничего не получится, Артем Петрович. Оставьте этого молодого человека в покое. Это мой вам совет.

Я не видел в темноте лица Звягинцева, но мне показалось, что майор скрипнул зубами.

Глава 11 Разборка с Фенчиком

Итак, отодвинув в сторону другие заботы, я приступил к лечению Нади.

Сами понимаете, я мог начать это лишь после того, как у меня появились деньги. Вернее, после того, как я принял решение их тратить — деньги, оставленные Дедом. Ох, какое ответственное решение! Думал ли я о том, чем все закончится? Нет, не думал.

Я помню, как вынул из кейса (который, кстати, привез с собой в ту ночь, когда меня встретила Звягинцев) первую пачку зеленых купюр. Всего пачек оказалось семьдесят две штуки, то есть Дед оставил мне семьсот двадцать тысяч долларов — по десять тысяч в пачке. Я разорвал обертку совершенно обыденно, взял в руки первую купюру — 100 долларов — и небрежно спрятал ее в карман. Помню, как подумал: «Сто долларов — ну и сто долларов. Чего слюни-то пускать?»

Еще какая-то мысль из разряда глобальных сидела в моей голове: «Если отнять немного от кучи, куча ведь меньше не станет!»

И все. Гораздо больше я думал о том, как в наше время лечат людей, страдающих какой-либо] формой наркотической зависимости?

Сперва я взялся за медицинские фирмы, рекламными объявлениями которых пестрели газеты типа «Из рук в руки». Довелось познакомиться (все больше по телефону) с разными людьми, узнать, что существуют десятки лекарств и способов лечения, но… ни один из них не пришелся мне по душе. Все они были дешевы и походили на халтуру. Гнаться за дешевизной я не хотел.

Тогда я избрал другую тактику: надо искать объявления не в бульварных газетенках серии «купи-продай», а в шикарных глянцевых журналах. Не может быть, чтобы подобные проблемы не волновали «новых русских»!

Вторая попытка принесла результат. Кто бы мог подумать, что я устрою Надю не к кому-нибудь, а к самому доктору Зуйкову! Этот знаменитый врач в начале перестройки дал несколько сеансов телевизионной психотерапии (передачи транслировались на всю страну и имели огромный успех), затем долгое время о нем не было ни слуху ни духу. И вот теперь оказалось, что господин Зуйков жив, здоров, практикует, пишет книги, более того, имеет частную клинику в Цюрихе, — одним словом, красота. Однако, как выяснилось, он не только сидит в Швейцарии, но и бывает в Москве, где набирает себе основной штат, если можно так выразиться, пациентов.

Во время одного из приездов в Москву мне удалось встретиться с самим доктором.

Наша встреча состоялась в его офисе, в Марьиной Роще. Я потряс перед доктором туго набитым кошельком и произвел впечатление. Или впечатление произвела фотография Нади, которую я взял с собой. Зуйков в моем присутствии назначил Наде трехмесячный курс лечения, причем записал девушку в клинику без всякой очереди.

— Оплата у нас, как и везде, предварительная, — пояснил Зуйков, — зато после завершения курса я гарантирую полное освобождение от наркотической зависимости, молодой человек. А мое слово, запомните, что-то значит!

…Через три месяца, в августе, у нас состоялась вторая встреча с доктором Зуйковым. Я был один, без Нади.

— Поздравляю вас, — сказал сияющий Зуйков. Он вышел из-за стола, чтобы пожать мне руку.

Я без особого энтузиазма принял это излияние чувств — каждое рукопожатие доктора было щедро оплачено.

— Такими пациентами, как ваша Надежда, можно гордиться, — продолжал Зуйков. — Теперь она здорова. Если дело обойдется без принудительного рецидива, то…

— Что такое «принудительный рецидив»? — перебил я.

— Это если больная употребляет наркотик не по своему желанию, а в силу внешних обстоятельств, — сухо пояснил доктор. — Но гарантировать отсутствие внешних раздражителей — это уже не моя, а ваша задача, молодой человек!

На том мы и распрощались. Я надолго запомнил фразу «гарантировать отсутствие внешних раздражителей». Эта фраза вселяла в меня тревогу.

По совету доктора Зуйкова я приобрел несколько упаковок патентованного китайского средства против остаточных явлений наркотического синдрома. Ничего не могу сказать об этих порошках, кроме того, что они стоили мне астрономическую сумму денег. Что делать! Я знал, на что шел.

И, разумеется, все это время я не забывал Фенчика. Я «кормил» его ежедневно ста пятьюдесятью долларами; вернее, сначала было сто пятьдесят, затем двести, еще позже — двести пятьдесят.

— Не я виноват, инфляция, — ухмылялся Фенчик, принимая от меня очередную подачку.

Наши встречи происходили возле Здания. Обычно Фенчик звонил мне снизу, и я спускался к нему.

В холле первого этажа по инициативе Коли появилась вахта — прозрачная кабина из пуленепробиваемого стекла и турникет рядом с ней. Холл на две части разделила высокая, под потолок, перегородка, тоже из пуленепробиваемого стекла. В кабине сидел вахтер в бронежилете и с пистолетом на боку. Этот вахтер проверял пропуска у каждого. Пропуска напечатали для всех, даже для официантов ресторана на третьем этаже.

Так вот, мне приходилось выходить за турникет, ведь у Фенчика не было пропуска.

В один из таких дней, после встречи с Фенчиком я обнаружил интересную штуку, если такую штуку можно назвать интересной.

Во-первых, уже сам Фенчик выглядел в тот день необычно. Я давно привык к его развязности, но тогда мне показалось, что он сам нанюхался своего зелья. Когда он уехал, я отправился на стоянку автомобилей, чтобы посмотреть, как там моя машина.

Дело в том, что я оставил машину не там, где всегда. Мое обычное место сегодня занимали люди в оранжевых жилетах, рядом с ними стоял компрессор, у одного из рабочих в руках был отбойный молоток. Эти люди сняли крышку с канализационного люка, который, оказывается, был все время в асфальте (ха, а я и не замечал!), залезли внутрь и стали что-то там делать.

По этой причине я оставил машину на отшибе, собственно, уже не на стоянке, а рядом, поставив ее багажником к какому-то столбу. Так вот, подойдя к «опелю», первым делом я увидел, что вокруг столба была обвязана тоненькая капроновая ниточка, которая уходит под бампер моей машины.

Я похолодел. Конечно, я тут же упал на колени и стал смотреть, что это такое. И такое высмотрел…

Когда я вновь поднялся, руки у меня дрожали. В ладонях я держал мягкий брикет желтоватой массы, похожей на застывший пластилин в промасленной бумаге. Этот брикет был как-то хитро прилеплен к задней оси автомобиля; из брикета торчал тонкий металлический цилиндр с кольцом на конце. Капроновая нить была привязана к этому кольцу.

Это была мина.

Я держал в руках мину, сделанную из взрывчатки «пластит-4», снабженную запалом обычной ручной гранаты (о том, как делается такая мина, я вычитал позднее в одном справочнике). Видимо, мину делали второпях, оттого она получилась такой примитивной.

Но в этой примитивности оказался свой плюс. Я моментально понял, как она устроена, и — что самое удивительное! — смог ее обезвредить! Как говориться, Бог дураков любит.

Что мне с ней теперь делать? Отдать? Кому? В милицию, саперам, в ФСБ? Смешно… МУБОП? Боже упаси, может, они мне ее и подложили.

Лучше я использую эту мину в личных, так сказать, целях.

И я сунул брикет под мышку, положил взрыватель в карман и медленно побрел назад, к Зданию. На крыльце остановился возле урны, запустил руку внутрь и достал мятый, но вполне приличный экземпляр «Комсомолки».

Я обернул взрывчатку газетой. И вошел в Здание насвистывая. Только насвистывать мне и оставалось. Потому что если бы у меня нашли эти причиндалы, живым бы мне не выбраться.

Вот как я рассуждал. Куча народу охотится за деньгами, которые оставил мне Дед. Пусть же все они поостерегутся. Я не только спрячу деньги, но и заминирую их. И пусть выслеживают меня, сколько их душам угодно, а когда выследят, пусть только попробуют сунуться к деньгам!

Я смогу взять любую сумму без проблем, а вот если кто другой захочет то же самое, то… Одним словом, будет очень плохо.

Что и говорить, большие деньги подействовали на меня, они изменили меня и в плохую сторону… Но зато я, как мне казалось, понемногу учился стоять на собственных ногах.

Не раз после того случая я думал: кому могло понадобиться подложить бомбу в мой автомобиль?

Фенчик, о котором я подумал в первую очередь, не мог этого сделать. И в самом деле, ведь не дурак же он, рубить ветвь, на которой сидит, руку, которая его кормит? Все-таки двести (к тем временам я платил ему 50!) долларов в день — это были неплохие деньги.

Кто еще? Коля? Славик? Загадочный Надин родственник? Положа руку на сердце, я ни о ком из них не мог подумать плохо. Не было оснований.

Зато я отлично понял, что чувствует человек, на которого совершено покушение. У такого человека резко возрастает желание уйти в тень.

И еще я пришел к выводу, что меня пытались не убить, а лишь так, припугнуть. Иначе не поставили бы мину, которую я запросто обнаружил.

Курс лечения, пройденный Надей в Швейцарии, принес не только плюсы, но и минусы. Минусы были неожиданные. После своего возвращения Надя вдруг начала жаловаться на одиночество. Она, видите ли, привыкла к компании — пусть таких же, как она, людей с проблемами, но к компании. Что я мог ответить на это? Я чувствовал себя бессильным в разговорах с Надей. Я не мог составить ей компанию, потому что днем уходил на работу. Надя оставалась дома.

— Между прочим, ты мог бы подойти к решению этой проблемы с неожиданной стороны! — ¹ сказала как-то Надя. — Запиши меня, например, в солярий.

— Зачем? — изумился я.

— Я стала покрываться прыщиками! — воскликнула Надя. — Вот! Смотри! И вот.

Я предложил пригласить домой маму, но Надя отказалась.

— Боюсь, что начнутся ссоры, — сказала она очень и очень серьезно. — Ты хочешь найти мне компанию? Но две женщины в доме, это, сам понимаешь…

— Хорошо! — вскипел я. — А как быть? Моей маме всю жизнь сидеть в деревне? Или мы с тобой расстаемся?

— Лучше подыщи новую квартиру, — тихо предложила Надя.

— Подыщу, — ответил я. — Если ты станешь хорошей домашней хозяйкой.

Вот так. Раныпе-то я и предположить не мог, что курс лечения от наркотической зависимости будет включать в себя заботы по переезду.

Поиски новой квартиры совпали с моим желанием уйти в тень. Поэтому штудировать объявления о сдаче квартир я взялся назавтра же после нашего с Надей разговора.

Снять квартиру в Москве не проблема, если есть деньги. Квартиру я нашел недалеко, в тех же Кузьминках, на пару кварталов ближе к краю города.

Но, как оказалось, в решении наших проблем квартира не очень-то помогла.

Однажды вечером я вернулся домой, и Надя пригласила меня на кухню. На столе стояли две сковородки — с моими любимыми картошкой и домашними котлетами. Я уплел все это за две минуты, а потом заметил, что Надя сидит на табурете в каком-то новом, элегантном, особенно открытом платье, охватив голые коленки руками, и едва заметно покачивается. Глазки ее горели, будто она была не в себе. И еще она была поразительно похожа на Фенчика в тот день, когда я обнаружил мину в автомобиле.

Я, отлично помнивший состояние Нади три месяца назад, осторожно привлек ее к себе и поцеловал. Но нет, никакого запаха — ни алкоголя, ни кокаина, — я не обнаружил, его просто не было, этого запаха.

А потом мы отправились в постель, и Надя вела себя в постели как всегда. Впрочем, не так, как всегда. Внутри Нади словно включили моторчик, который не давал нам уснуть до самого утра.

Зато утром.

Утром она сидела на том же табурете, что и вечером, мертвенно-бледная, даже какая-то позеленевшая, упершись лбом в стену, и не подавала признаков жизни. Я, чувствуя, как кровь стучит в висках, подскочил к ней и заметил, что глаза ее закрыты, а из носа на линолеум капает кровь.

Первым делом я бросился звонить в «скорую». Но едва в телефонной трубке раздались длинные гудки, я нажал на рычаг. Растерянный, снова вернулся к Наде. Что делать? Я не был уверен, что «скорая» никак не связана с милицией или тому подобными организациями.

В конце концов, я подхватил Надю под мышки и потащил в ванную. В голове слабо трепыхала мысль: что я делаю? Хочу умыть холодной водой, а вдруг поможет, — отвечал я сам себе.

Надя очнулась раньше, чем я отвернул кран.

— Погоди ты… — сказала она.

Я послушно замер.

— Как ты? — спросил я.

С моей помощью она присела на край ванны Одной рукой охватила мое плечо, второй стала тереть себе лицо. Долго терла, потом повернулась и со стоном опустилась возле ванны на колени.

— Открой, пожалуйста, — попросила она.

— Что открыть?

— Кран… Холодную воду, — она уронила голову на ладони. Тяжелые волосы упали по обе стороны лица.

Я отвернул кран, и Надя медленно сунула голову под воду. И долго держала, пока волосы не слиплись и не повисли этакой мочалкой.

Немного позже, когда она, уже чисто умытая, совсем пришла в себя и с замотанной в полотенце головой лежала на тахте, я спросил, что с ней случилось.

— Прости меня, — сказала она, и я ощутил, как ее рука сжимает мою. — Прости, прости…

— За что? — деревянным голосом спросил я.

— Сюда снова приходил Фенчик, — сказала Надя.

У меня в мозгу забил молоточек. Так, значит, Фенчик снова протоптал к нам дорогу. Видно, этот Фенчик уверен на все сто, что все ему сойдет с рук, если он нашел нас даже по новому адресу!

— Ну, и как тебе Фенчик? — спросил я холодно.

— У нас с ним ничего не было, — быстро ответила Надя. — Хотя он приходил, чего скрывать, именно за этим. Я сказала: давай, я нюхну этой дряни, а ты уходи. И он согласился.

Нет слов, это был героический поступок со стороны Нади. Но больше героических поступков я не хотел. И еще я понимал, что визиты Фенчика будут продолжаться, ведь он нащупал наше место пребывание.

Выходит, мне все-таки придется им заняться. М-да… А потом мы с Надей уедем из Москвы. И, по возможности, на долгий срок.

У меня был номер контактного телефона Фени, который он мне оставил, чтобы нам было проще встречаться.

— Алло? — произнес Феня. — Что-то рано сегодня… — Он хихикнул: — Приспичило?

— Ага, — серьезно ответил я. — Еще как.

Я назначил Фенчику встречу не в здании, а в его районе, во дворе, где когда-то стоял возле него и Нади на четвереньках. Феня был приятно удивлен такой идеей. Я просил встретиться утром; для Фенчика это означало, что он может поваляться в постели лишних полчаса.

Для меня же такое место встречи означало, что я отправляюсь не на работу, хотя день стоял обычный, рабочий, а в противоположную, так сказать, сторону. Поэтому я надел не белые одежды (брюки, тенниска), а рваные джинсы и линялую ковбойку. Так мне было удобно. К тому же в потертой одежде за рулем потрепанного «опеля» я выглядел весьма органично.

И снова я не понял, как правильно называется улица, куда я приехал: Студеная или Студенческая.

Мне было не до того. Но двор я узнал. Телеф автомат тоже. Я позвонил из этого автомата второй раз.

— А, это ты? — спросил Феня, и я услышал его зевок. — Сейчас выйду.

Когда он вышел, я встретил его сокрушительным ударом. Припечатал кулак к его физиономии так, что опрокинул на месте.

— Вставай, голубь, — сказал я тут же. — Вставай, дружище.

Фенчик сидел на пятой точке, опираясь сзади на руки, и втягивал носом кровь. Очки висели у него на кончике носа, одна дужка цеплялась за ухо, вторая лежала на плече. Фенчик, что и говорить, был ошарашен.

— Ты… чего? — спросил он.

Я поманил его рукой.

— Ну, вставай! Руку подать?

Стоило Фенчику подняться, как я свалил его вторым ударом.

Теперь Феня упал на живот, подставив руки, неожиданно профессионально упал. Тут же перевернулся на спину и вскочил на ноги одним прыжком.

— Ах ты! — сказал он, качая головой. — Откуда у тебя столько прыти?

Я ходил вокруг и примеривался, как бы ударить его в третий раз.

— Ты совершил ошибку, — сказал я, — думая что я никогда не смогу с тобой так, — я махнул ногой, намереваясь попасть ему в брюхо, но у меня вышло неудачно.

И тут в атаку перешел Феня. Как я понял это было каратэ или кунг-фу — короче, что-то восточное, в чем я не разбирался, но что выглядело весьма эффектно. Феня махал руками и ногами так, что к нему невозможно было подступиться. Через минуту я был оттеснен к телефону-автомату.

Фенчик как тараторка нещадно ругался.

— Не сбивай дыхание, — посоветовал я.

Все-таки его подвело то, что он ругается. Дыхание еще та вещь, с ним ухо надо держать востро. Мой кулак попал между ладоней Фени, как раз по лбу. Закатив глаза, Феня осел на землю.

Он был оглушен, как рыба.

Без особого удовольствия я обшарил его карманы, ведь я знал, что он явился ко мне с наркотиками. И нашел во внутреннем кармане его пиджака небольшую коробку из-под конфет-ассорти. Коробка была полна пакетиками с белым порошком.

Секунду я раздумывал, не накормить ли Фенчика этими пакетиками. Потом решил, что не надо — опасался, что парень протянет ноги. Пакетики я рассыпал вокруг лежащего Фенчика, в том числе и на него самого.

Феня стонал, но я был неумолим.

— Будешь еще появляться в моей квартире? — рычал я. — Будешь? Будешь? А Надю будешь трогать? А машины минировать будешь?

Феня мычал что-то невразумительное, потом я разобрал: мол, «никогда, никогда…»

— Кто заминировал мою тачку? — спросил я в паузе между ударами.

Фенчик посмотрел на меня ошарашенными глазами и шептал в ответ, что я могу сделать с ним все, что хочу, но он ничего такого не делал и вообще не помнит, на чем я езжу…

В конце концов, я оставил Фенчика в покое. Все равно ему хорошо досталось. Он ползал по асфальту, стараясь собрать хотя бы часть своего товара.

Перед тем как уходить, я оглянулся. Чуть ли не во всех окнах дома, возле которого происходило наше побоище, застыли любопытные лица. Что и говорить, это зрелище их явно впечатлило. Теперь они надолго запомнят бесславный конец местного наркоторговца.

Вернувшись домой, я сказал Наде:

— Ты хотела, чтобы я записал тебя в солярий. Я придумал кое-что получше.

— Что ты придумал? — спросила Надежда. Глаза ее загорелись.

— Я возьму на работе отпуск за свой счет. Давай-ка мы проведем пару месяцев в Сочи!

Глава 12 Поездка в Европу

Как думаете, если мужчина более чем достаточна видит любимую девушку, да еще в раздетом виде, он постепенно сходит с ума? Да или нет?

Раньше я этого не знал, а теперь утверждаю, на собственном опыте: да, сходит. Еще как. У него не только шарики заезжают за ролики, он обязательно сделает что-то такое, невообразимое, что не поддается описанию, осмыслению, не влазит ни в какие рамки… короче, он просто становится сам не свой.

Именно так было у меня с Надей, потому что после двух недель, проведенных в Сочи, мы с ней отправились». Ну-ка, догадайтесь, куда мы с ней отправились?

Мы отправились с Надей на курорты Германии. Вот так, ни больше ни меньше.

Дело не том, что Наде оказалось мало кавказского солнца. Прыщики ее, если они и были когда-либо на ее коже, прошли бесследно. Дело в том, что Надиным любимым поэтом оказался немецкий поэт Гёте. Тот самый, который написал: «Горные вершины спят во тьме ночной…» — стихотворение, известное еще из школьной программы. В школе Надя получила за это стихотворение двойку. Самое смешное, что за это же стихотворение двойку получил и я.

На Кавказе мы это выяснили, и у нас родилась мысль: а что, если увидеть немецкие горные вершины? Те самые, которые «спят во тьме ночной»?

Мы с Надей решили отправиться в немецкий город Франкфурт-на-Майне, родной город немецкого поэта Гёте. Но прежде, чем поехать в Германию, нам, конечно, надо было сделать небольшой крюк — из Сочи заехать в Москву, чтобы забрать остатки денег из Дедовского кейса.

Мне пришлось открыться Наде. Сказать, что у меня есть некоторые денежные запасы. Правда, я не уточнил, откуда они. Надя подарила мне внимательный взгляд, который говорил о том, что мужчину, у которого есть деньги, она уважает Польше, чем того, у кого денег нет, но расспрашивать подробнее не стала. Я так понял, что женщины вообще редко интересуются подробностями. Если деньги есть, они их тратят — и этим довольны.

О том, что будет после того, как мы вернемся из Германии, я старался не думать. Или нет, я думал, примерно, в таких предложениях. Я думал, что Надя будет жива и здорова, а это главное.

А что до всего остального… Ну мы постараемся жить с ней без денег. Вернее, на одну мок зарплату.

Итак, после Сочи мы прибыли в Москву.

В Москве я первым делом связался с Гошиком Он оказался в городе, более того, на рабочем месте, в своем офисе. Сперва я удивился, потом вспомнил, что лето — это разгар туристического сезона, а значит, самая «путина» для работников туристических фирм.

— Я рад, что ты позвонил, — сказал Гошик. — Приезжай, детали обговорим на месте.

Оставив Надю плескаться в ванной, я оседлал машину и помчался на первую Тверскую-Ямскую. Офис турфирмы, директором которой был Гошик, располагался там, в высоком кирпичном доме недалеко от Большой Грузинской.

На мой звонок открыл Гошик. Он был при полном параде — весь в белом.

— Привет, Паша, — улыбнулся Гошик.

— Хорошо выглядишь, — сказал я. — Оформи нам с Надей путевки, у тебя наверняка найдется что-то подходящее.

— С какой такой Надей? — удивился Гошик.

Тут я вспомнил, что Гошик ничего не знает, и принялся рассказывать. В общем, я все рассказал. У Гошика горели глаза.

А мне было жаль Гошика, у которого не сложилась семейная жизнь.

— Изменяет мне Светка, — только и сказал Гошик.

Я решил, что лезть с расспросами не надо, если захочет, сам расскажет. С кем, когда и где изменила ему его нервная супруга.

Насчет моей просьбы Гошик высказался однозначно, что сделает.

— Хотя за три дня — это черт знает что такое, — вздохнул он. (Я действительно просил Гошика поторопиться с путевками.) — Но тебе придется раскошелиться, Паша. Не мне, сам понимаешь, а другим людям…

Я ответил, что нет проблем, и мы с Гошиком расстались. Хоть Гошик и взял с меня большие деньги, все необходимое он сделал вовремя: загранпаспорта и визы, а также билеты на самолет. Все было оформлено за три дня.

На четвертый день мы готовы были улететь. С утра я съездил к Гошику за документами, а потом мы с Надей долго занимались долларами, вернее, остатками той суммы, которая когда-то составляла семьсот двадцать тысяч.

Вылет самолета ожидался в три часа дня, так что у нас было время подготовиться.

Мы предположили, что долларовая бумага будет прозрачна для аппаратов фирмы «Филлипс», которые, как известно, стоят в аэропорту. Всего мы собирались вывезти с собой около трехсот тысяч долларов. Это было немало, но, по нашим меркам, этой суммы должно было хватить едва-едва. Ведь мы наметили с Надей широкий план мероприятий.

Несмотря на жару, я надел костюм, где только брюки имели четыре кармана, а в пиджаке их было еще пять. Надя отложила в сторону ридикюль и взяла сумочку побольше.

Потом мы обнаружили, что не все доллары помещаются в карманы моего костюма и Надину сумку. Излишек мы расклеили лейкопластырем по нашим телам. При этом мы вовсю хихикали и дурачились. Мы извели на эту затею несколько мотков лейкопластыря. У меня здорово чесалась спина, у Нади — не скажу что, зато после всего мы стали очень похожи на чешуйчатых динозавров (если такие водились на свете).

Мы опасались, что будет трудно вынести жару в такой сбруе, которая хрустела на нас при каждом шаге, но ближе к полудню вдруг прошел короткий дождь, и температура упала на несколько градусов. Нам здорово повезло.

Вообще мы в тот день точно смешинку проглотили. Оба. Ну вот, например, что вы скажете, если я вызываю такси по телефону, мы выходим с Надей из подъезда, уже полностью готовые к путешествию, присаживаемся на скамейку, где у нас обычно старушки сидят, и тут начинается. Надя закидывает ногу на ногу, а на ней, как всегда, такая короткая джинсовая юбка, высоко открывающая ее ноги. Бабушкам эти ноги молодой девицы, как кол в горле, и они таращатся на бесстыдницу, а я — на край долларовой купюры, который вдруг вылез у Нади из-под подола ее короткой юбки. Я принимаюсь показывать знаками: мол, убери доллары, а Надя не понимает, кивает в ответ и только. Старушки таращатся, мы объяснить, в чем дело, не можем, и поэтому смеемся, как сумасшедшие.

В конце концов, мы с Надей встали и пошли, опираясь друг на друга, поддерживая друг друга, хватаясь друг за друга… А бабушки озадаченно смотрели нам вслед.

Тут с улицы во двор завернуло такси, серая «волга» с шашечками на борту. Мы сели в это такси; я устроился впереди, Надя — на заднем сиденье. У меня, когда я оборачивался, выпирал кусочек стодолларовой купюры из-под рубашки, Надя все поправляла на мне рубашку. Потом я обернулся и увидел, что купюры опять стали вылезать из-под ее юбки, на этот раз не одна и не две, а все сразу, как будто у Нади была нижняя юбка, и вот эта юбка вдруг стала сползать.

Я попросил водителя не обращать на нас внимания и перелез к Наде на заднее сиденье, а там опустился перед девушкой на колени — и стали мы возиться.

Водитель, коренастый малый с честным лицом, все посматривал в зеркало заднего вида, и глаза у него были такие круглые, а спина у него делалась все более и более прямая, а такси мчалась вперед все быстрее и быстрее.

Не знаю, что он подумал. Я помогал Наде загибать краешки купюр. Это было трудно, очень трудно, надо было захватить по сантиметру от каждого края, и пройтись вдоль всего подола юбки. Машину трясло, мы мучились, но не просили ехать медленней, потому что времени до отлета оставалось очень мало.

В Шереметьево мы прибыли за десять минут до завершения регистрации пассажиров. Надя пулей бросилась к месту регистрации, а я торопливо стал расплачиваться с таксистом. Когда я отсчитывал деньги, водитель отводил взгляд. На щеках его играл румянец.

Пограничник рассматривал наши паспорта и лица, но на одежду не обратил внимания. Таможня пропустила без единого вопроса. Мы с Надей держались как два манекена, но зато ничто на нас не хрустнуло.

Сквозь хваленые «Филлипсы» нас не пропустили, хваленые «Филлипсы» были зачехлены. Мы услышали, что они на ремонте. Нас и остальных пассажиров провели сквозь обычный магнитный контур, который реагирует на металл. Я сказал Наде, что не знаю, почему мы так легко пересекаем границу. Надя высказала предположение, что Россия и Германия заключили новое таможенное соглашение.

Где-то я читал, что путь от любви обратно в нелюбовь лежит через насыщение. Что касается нас с Надей, то в Германии насыщение для нас несомненно наступило, но я не сказал бы, что что-то изменилось после того, как наше путешествие подошло к концу. Нет, ничто не изменилось, не охладело и не пропало. И на обратном пути нам по-прежнему хватало лишь одной улыбки или одного взгляда, чтобы воспылать прежней страстью. Мы возвращались в Россию не на поезде и не на самолете, а на белом «мерседесе-600», который был куплен на деньги, оставшиеся после путешествия. Трудно было вспомнить, на что мы растратили все остальное, только хорошо запомнилось, что мы с Надей ни о чем не грустили.

Теперь в нашей жизни были и казино, и тотализатор, и огромные ставки, которые мы не стеснялись делать, и огромные выигрыши… и проигрыши, которые почему-то всегда больше выигрышей, и огромная яхта, взятая напрокат на несколько дней, и полет на пятиместном частном самолете в Париж из Франкфурта-на-Майне — с обязательными объятиями на заднем сиденье. Салон самолета выглядел один к одному, как салон легкового автомобиля, этакое такси, лишь за окнами были облака, а не улица, и тень самолета скользила по ним, а других машин с выхлопными газами и взглядами любопытных пассажиров не было.

От пилота можно было закрыться шторкой, что мы с Надей с превеликим удовольствием и сделали, и заключили друг друга в объятия. А когда Надя захотела распрямить затекшую ногу, она сделала это прямо в окошко. С ноги слетела туфля и пронзила облака. Надя, расшалившись, скинула вторую туфлю.

— Бомбардировка! — кричала она. — Бомбардировка!

В Париже мы болтались, в общем-то, без дела. Я предложил сходить в Лувр, но Надя как-то странно посмотрела на меня и ответила:

— Не могу. Вот чего-чего, но этого… ни в жизнь! — Она прижала раскрытую ладонь к груди.

— Почему? — опешил я.

— Разве я тебе не рассказывала, какой покровитель искусств мой дядя? — чуть ли не со слезами на глазах воскликнула Надя. — Он просто помешался. Ему сказали, что политик должен быть связан с прекрасным, и дядя принял это слишком близко к сердцу. Он решил заиметь вагон знакомых художников в Москве и сделал это… Он постоянно устраивает какие-то выставки, вернисажи, презентации… А я! Да он меня просто достал своими походами по музеям и выставкам. Так что, извини, Павел, — прибавила Надя, понизив голос. — Все, что угодно, но ни единого шага в сторону картин или статуй.

Зато мы поднялись на Эйфелеву башню, сложили маленький самолетик, написали на нем «Надя + Паша» и запустили в белый свет. И еще кричали при этом: «Как фанера над Парижем!»

В метро с Нади срезали сумочку. Сумочку было, конечно, безумно жалко, но Надя не стала унывать, а закричала на весь вагон: «A-а, фигня!», и вынула из кофточки две пачки, каждая по десять тысяч долларов. Весь вагон округлил глаза, а к нам подскочил какой-то рыжий малый, как он сказал, из русской эмигрантской газеты. Он хотел взять у нас интервью. С большим трудом мы от него отбились.

Короче говоря, усталые, но счастливые, как говорится, возвращались мы домой. Наш шикарный белый «мерседес-600» крутил колеса по маршруту Париж — Берлин — Варшава… Границу бывшего СССР мы пересекли в Бресте. И опять безо всяких таких хлопот покатили дальше: Минск — Орша — Смоленск… На всей этой очень длинной трассе, пожалуй, не осталось ни одной автозаправочной станции, где бы мы с Надей не останавливались, чтобы… ну, не так важно что, а важно как часто сделать.

Одно удовольствие, скажу я вам, ехать по хорошим дорогам на шикарном лимузине! Я даже специально заливал по пять литров бензина, чтобы многократно повторить этот быстро полюбившийся нам процесс: сворачиваешь с автострады к сияющему огнями терминалу; занимаешь очередь среди таких же, как ты, не самых бедных автотуристов; тихо подъезжаешь к колонке; глушишь двигатель; выходишь… Надя идет расплачиваться, а я держу пистолет в баке, а сам во все глаза любуюсь Надей. Какая она у меня все-таки стройная, девушки по всей Европе совсем не такие, они даже ее мизинца. не стоят. А когда Надя приподнимается на цыпочках, протягивая деньги в окошко, и мышцы на ее ногах округливаются, так это, я скажу вам, вообще такое зрелище, что…

Короче, заливаем мы пять литров бензина, садимся в машину и смотрим друг на друга. И все понимаем. И отъезжаем побыстрее, но не потому, что Очередь сигналит, а по другой причине.

В ближайшем леске мы останавливаемся и… просто взрываемся, как две гранаты. Набрасываемся друг на друга, как два вампира. Надя переползает ко мне на колени и нагибается к моей шее. Она не кусает, она целует. Я делаю рукой такое движение — вниз и вправо, дергаю рычаг кресла, отвожу его подальше от рулевого колеса. Едва успеваю отключить аккумулятор, есть там такой рычажок, чтобы звуковой сигнал не раздавался, когда Надя, закрыв глаза и покачиваясь, словно на морских волнах, опирается на рулевую баранку, как на спинку кресла…

Так мы с ней и ехали, особо не спеша, но и не задерживаясь. Медленно, но неумолимо приближались мы к пределам Российской Федерации.

Белорусско-российскую границу мы пересекли в районе деревни Красная Горка. Точнее, перед этой Красной Горкой, если смотреть на нее с белорусской стороны. Когда мы проехали указатель Красная Горка — 25 км», я сказал:

— Пора подумать о важном.

— Тебе не кажется, что мы уже один раз пересекали границу? — спросила Надя.

— Что ты имеешь в виду?

— В Бресте!

В Бресте мы заплатили таможенную пошлину и получили отметку в технический паспорт о том, что автомобиль куплен законно. Мне пришлось для этого дать взятку, но при этом мы передрожали так, что второй раз испытывать что-либо подобное не хотелось.

— Что, если попробовать нехожеными тропами? — предложил я, заметив съезд с шоссе.

— Зачем? — спросила Надя.

— Просто так! — сказал я, притормаживая и подавая назад.

Конечно, это была глупость: на «мерседесе-600» по лесным дорогам. Но я хотел покрасоваться перед Надей.

Днище «мерседеса» несколько раз чиркнуло по песку, когда мы съезжали, а потом я остановился, достал карту и несколько минут изучал местность.

— Так, — сказал я. — Все правильно.

— Ты что делаешь? — обеспокоенно спросила Надя.

— В этих местах, — ответил я, вглядываясь вдаль, — где-то течет река Днепр. Знаешь реку Днепр?

Надя согласно кивнула.

— Нам, главное, в нее не упереться, — сказал я. — Между Лядами и Красной Горкой будет лесная дорога, по ней мы попадем на нашу территорию.

Удивительное дело, но граница, как мы выяснили, никем не охранялась. Мы нашли нужную лесную дорогу и проехали по ней двадцать километров, причем ползли по сучьям, потрескивавшим! под днищем «мерседеса», как пистолетные выстрелы, — и хоть бы один пограничник.

— М-да, — сказал я. — Все повымирали.

Зато слева и справа от нас возвышались корабельные сосны.

На шоссе мы выехали уже с российской стороны. Если верить километровым отметкам, то до Москвы оставалось триста восемьдесят с хвостиком километров. Я сверился по карте. Точно, территория была российская.

— Поздравляю с прибытием на родину, — мрачно сказал я. — Вернулись домой блудные дети.

Надя поморщилась в ответ:

— Возвращаться следует с повинной головой, а мы вернулись внаглую!

Через несколько километров мы увидели двухэтажное здание из силикатного кирпича, красиво обсаженное березками. Здесь можно было поесть — над входом висела вывеска: «Ресторан «Русская быль». Я свернул на стоянку и затормозил рядом с огромным рефрижератором.

— Смотри ты, изделия одной фирмы, — сказал я, увидев марку на капоте. — Тоже «мерседес»-. Фура!

— А не скажешь, — ответила Надя.

— Как-то я был здесь с отцом, — сказал я. — В те времена здесь все было уставлено МАЗами и КамАЗами дальнобойщиков.

Мы вышли с Надей из машины. К ресторану вела дорожка, выложенная квадратными бетонными плитами. Швы между плитами поросли травой.

— Что вы здесь делали? — спросила Надя.

— Если честно, здесь недалеко река Березина. Мы приезжали удить рыбу, потому я знаю все реки в округе.

— Река Днепр, — сказала Надя, — и река Березина. Сколько тебе тогда было?

— Пятнадцать лет.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Над стеклянной дверью висела потухшая табличка, составленная из тонких неоновых трубок. Скобы прихватывали к струганой доске надпись Ресторан». Я толкнул дверь, пропуская Надю вперед.

«Ресторан» оказался в дневное время обычной столовой.

— Итак, мы снова дома, — подвел я итог.

— Ничего, — сказала Надежда. — Мы не гордые. В конце концов, я недавно была студенткой.

Я вспомнил, как мне пришлось поступить с Надиными преподавателями и вообще с Надиной Академией Управления. Несколько ценных подарков — ректору, декану, — и Надя получила бессрочным академический отпуск.

— Обычно такой отпуск оформляется по уходу за ребенком, — сказала дамочка, которая оформляла нам требуемые документы. — Так что вы уж не подведите меня, молодые люди.

Я угодливо хихикал. Сердце мое было спокойно, на столе у дамочки стояла бутылка дорогого шампанского и лежала большая коробка конфет.

Мы остановились возле меню.

— Шик закончился, — кивнула Надя, снимая черные очки и засовывая их дужкой за ворот футболки. — Это я понимаю. Мы пересекли границу России, пора привыкать.

Я рассказал ей о супе, который непременно ел каждый дальнобойщик. Этот суп включал в себя кусочек сала, которое в здешних местах называлось «ёлким».

— А что такое «ёлкое сало»?

— На словах не расскажешь, — ответил я. — Это надо попробовать. Мой отец из этих мест, так у них называли в деревне старое сало. Тронутое временем. Уж не знаю, где его теперь найти. Оно непременно плавало в супе дальнобойщиков. Обычно его оставляли на дне тарелки, но отец брал его в рот и, глядя на меня, начинал без хлеба жевать.

Я ожидал, что Надя фыркнет, но она не знала, как это противно — жевать ёлкое сало. Она не произнесла ни звука. Нам пришлось обойтись без сала, зато мы взяли два салата из местной капусты, два украинских борща и два антрекота, похожие на кленовые листья. На третье был кисель с крошками крахмала, плавающими в стакане.

— Помнишь компот из сухофруктов? — спросила Надя.

— Хватит воспоминаний, — попросил я. — Они вызывает жуткую ностальгию по пионерским лагерям.

По старой студенческой привычке мы не снимали тарелки с подносов. Стол выбрали неудачный, он покачивался на трех ногах — четвертая нога была слишком короткая. Вокруг нас летали мухи. От стола пахло гнилью.

— Вот прекрасно! — сказала Надя. — Запахи Родины!

Отобедав, мы спустились на первый этаж. Надя отправилась в туалет. Я, слоняясь по пустому вестибюлю, заметил под лестницей в труднодоступном месте междугородный телефон-автомат.

От нечего делать я остановился и долго рассматривал этот железный ящик, висящий на стене. Даже снял трубку и послушал гудок.

Вернулась Надя. Она восхитилась и тут же захотела куда-нибудь позвонить.

— Куда мы отсюда позвоним? — спросил я.

— Все равно куда! Главное, отсюда! А жетоны, наверное, можно купить наверху, в кассе.

Через пару минут я вернулся. В моем кармане лежали два жетона. Я действительно купил их в кассе.

Собственно, я не знал, куда звонить, но Надя вручила мне один жетон:

— Давай, ты первый!

От нечего делать набрал номер Деда. Просто так набрал, не знаю зачем. На третьем или четвертом гудке трубку сняли:

— Алло! — произнес голос Славика.

Торопливо я повесил трубку.

— Что такое? — спросила Надя, заметив, очевидно, как изменилось мое лицо.

Я стоял, нахмурившись. Я чувствовал, как во мне все оборвалось — все, что могло оборваться.

Да, совершенно верно, я позвонил в квартиру Деда, но я меньше всего ожидал, что кто-то поднимет трубку. Трубку подняли — раз, мне ответил Славик — два, и самое главное — за словами Славика, где-то в глубине квартиры, я услышал голос, скорее всего, это был голос Деда.

Хорошо знакомый мне голос.

Дальнейшая дорога была для меня сплошным мучением. По крайней мере, для меня, а как для Нади, не знаю. Вот ведь, еще в Бресте я почувствовал какие-то нездоровые флюиды собственного настроения, какое-то шестое чувство мне подсказывало, что не просто так нас встретит родная земля! И это предчувствие неладного, чего-то страшного, росло во мне с каждым новым километром, который мы оставляли за багажником нового «мерседеса» оно увеличивалось по мере нашего приближения к Москве. Не потому ли мы останавливались возле каждой заправки?

С огромной ненавистью я теперь вспоминав как в детстве съедал банку варенья за один раз, не имея в себе сил остановиться; как за один присест съедал все гостинцы, которые мама привозила мне в пионерский лагерь, как… а-а, к черту! Как на первых месяцах своей работы у Деда с трудом отучился от привычки выпивать полную бутылки воды за один вечер — бутылку, купленную с расчетом на долгое время. Все это, как я теперь понимал, привело к тому, что, начав тратить деньги лежащие в кейсе, я не смог остановиться и растратил их все. До копейки.

Почему Дед вышел из тюрьмы? Его выпустили под залог? Или как это называется?

Но как бы там ни было, теперь мне придется держать ответ. Как пить дать, придется. Черт бы побрал эту пословицу: если что-то отнять от кучи, куча меньше не станет! И хоть я полагал, что в кейсе еще что-то осталось, я не был в этом уверен. Перед Германией я был на седьмом небе от счастья, а после звонка из дорожного ресторана я очутился в седьмом круге ада.

Надя не чувствовала угрызений совести. После того, как я услышал голос Славика, она набрала какой-то номер. Она с кем-то говорила, но я не знал с кем. Мне, мягко говоря, было не до того.

Когда мы возвращались к машине, между нами возникло отчуждение — точно такое же, как когда-то, когда мы зимой впервые отправились на улицу Студеную-Студенческую искать Феню. Только теперь наши роли поменялись. Источником отчуждения стал я, а не Надя.

Молчаливые, мы приближались к Москве. Впрочем, молчал один я. Надя повторяла на разные лады:

— Ой, березки! Ой, травка! Я снова здесь! Я снова дома!

При этом она сияющими глазами смотрела по сторонам. А я мрачнел все больше и больше. Я намеренно снижал скорость, а Надя лезла ко мне обниматься:

— Не-ет, ты просто прелесть! — восхищалась она. — Ты останавливаешься, потому что опять хочешь меня, да?

Уж не знаю, как мы добрались до Москвы. Под вечер приближаемся к кольцевой дороге, я ловлю себя на мысли, что ищу взглядом огоньки Здания… и вдруг понимаю, что так, наверное, сходят с ума. И правда! Здание стоит не на этом шоссе.

Ладно, едем дальше. Начинается Москва Можайское шоссе, Кутузовский проспект. Дед живет на Смоленской набережной, я предусмотрительно решаю не ехать даже по Новому Арбату — от греха подальше.

Сворачиваю на Минскую, и тут в моей голове возникает новый вопрос: куда везти Надю? Она звонила дяде, стало быть, соскучилась?!

Елки-палки, стукнуло меня по голове, а ведь сказку пора заканчивать! Сказка не может длится вечно; жизнь не сказка; как там еще говорится на эту тему? Ее дом — это Клыково, подумал я, значит, придется везти ее домой.

Отдавать дядюшке. А потом хоть ты прямиком езжай на Смоленскую набережную и отдавайся в руки правосудия… пардон, что я говорю — в руки Деда.

Надин микрорайон был расположен совсем недалеко от Здания, но туда можно попасть и не со стороны кольцевой дороги, а из города — со стороны Медведково или Лианозово… Я со знанием дела свернул на Марфинскую.

Надя встрепенулась:

— Куда мы едем?

— Как куда? — удивился я. — К тебе. — И твердо добавил: — Я отвожу тебя, завтра ты позвонишь дяде, он придет к тебе, ты ему все расскажешь. Ты давно не видела дядю.

Надя не ответила. Я, искоса глянув на нее, заметил, что она сидела, ни жива ни мертва.

— Почему? — наконец спросила она. — С какой стати ты надумал отвезти меня в Клыковой Я надоела тебе?

Настал мой черед удивляться: что за дела?

— Нет, — четко и внятно сказал я. — Ты не надоела мне. Ни в коем случае!

— Тогда мы едем к нам, — вдруг решительно произнесла моя девушка. — Я месяц назад приняла решение и менять его не собираюсь!

— Вот как? — насмешливо спросил я.

— А почему ты думаешь, что я шучу? — с обидой в голосе отозвалась Надя. — Я уже позвонила… дяде. Из этого ресторана. У него неприятности, он уезжает!

И снова я промолчал, не смея верить в услышанное.

— Если я еще хоть раз появлюсь в Клыково, то лишь затем, чтобы забрать вещи! — добавила Надя. — Мне вообще не нужна эта квартира в Клыково! Название-то какое — Клы-ы-ыково! Ужас! — Она повернулась ко мне и положила руку мне на плечо: — Хочешь знать, о чем я говорила с ним из этой «Русской были»? Я его посылала! Очень далеко! — Надя сверкнула улыбкой: — Представляешь, он мне: «Я уезжаю, поехали вместе, я очень заботливый», а я ему: «Иди ты со своей заботливостью…»

Несколько секунд стояла тишина. Я молчал, привыкая к этой мысли. Но очень быстро привык и на первом же перекрестке сделал крутой разворот назад — на сто восемьдесят градусов. Так развернулся, что автомобиль стал как вкопанный.

— А-а-а! — кричал я, снова набирая скорость. — Прости меня, родная! Ну, конечно же, мы едем ко мне!

Наверное, я проехал на желтый свет, потому что слева и справа от меня хором взвыли клаксоны машин. Надя приложила ладони к вискам. Наверное, на очередном перекрестке я проехал на красный, потому что за мной раздался такой звук, который бывает, если с праздничного стола сдернуть скатерть вместе с посудой.

А мне плевать. Недавних минут усталости, раздражения как не бывало. Что за девушка сидит рядом со мной? Как она может так просто вернуть меня к жизни?

— Поезжай медленней, — обеспокоенно сказала Надя. Она сидела очень прямо, вцепившись руками в приборный щиток. — Нас остановит любой гаишник!

Ах, виноват, милая, забылся. Снижая скорость, я кричу:

— Прости, родная! Я хочу поскорее оказаться дома!

И вот мы дома. Ключ последний раз щелкает в замке, и мы с Надей оказываемся в темной прихожей. Про существование в этой жизни Деда я забываю. Какой Дед? Все мысли о постороннем будут завтра.

— Молчи, — говорю я и обнимаю любимую девушку. Надя не сопротивляется. Глаза ее сияют в темноте. Руки проникают мне в волосы и ерошат их.

Дверь я закрыл ногой. Свет в прихожей не стал включать — зачем нам свет? Я подхватил Надю на руки и пронес сразу в зал — и там в растерянности едва не выронил ее. Надя успела стать на ноги.

— Ты что… — начала она и осеклась.

Я тоже почувствовал, как волосы у меня встают дыбом. На голове и во всех остальных местам И в самом деле, было от чего впасть в отчаяние.

В кресле, живой и невредимый, сидел Дед. Собственной персоной.

На кухне вдруг стала звякать посуда, и я подумал, что там Славик. Ну, правильно, а кто еще мог быть вместе с Дедом?

— Прекрасный вечер, не правда ли? — нарушил молчание Дед. Он вынул из кармана сигару и стал неспешно обрывать с нее целлофановую обертку. — Сегодня не так жарко.

— Когда мы уезжали, тоже не было жарко, — вдруг выпалила Надя.

Я в смятении посмотрел на нее. Надя выглядела как-то странно, агрессивно, что ли. Я подумал, что вот так же она выглядела, впервые увидев Рувимовича.

Дед тоже смотрел на Надю. Молчание затягивалось.

— Кто это? — наконец спросил Дед.

Я хотел ответить, но в этот момент из кухни вышел Славик. Он что-то жевал, узел галстука был расслаблен.

— А-а, — равнодушно произнес Славик и ушел обратно на кухню.

Я был вконец ошарашен. С чего это вдруг Славик так себя повел? А я ведь уже заготовил первую фразу: «Девушку отпускаем, дальше во всем разбираемся сами». Эта фраза была бы, как мне кажется, вполне мужская, она позволила бы как-то разрешить возникшую ситуацию.

Черт, с какой целью они появились у меня в квартире? Пришить меня? Или, может быть, вовсе не для того, чтобы рассчитаться со мной за кейс?

Пока я наблюдал за Славиком, Дед откусил конец сигары, аккуратно завернул его в обрывок обертки и сунул в карман. Прикурил и спрятал зажигалку.

— Я вот чего не могу понять, — сказал Де, описывая сигарой полукруг. — Как я мог в тебе ошибиться, Паша?

У меня моментально взмокла спина. Я посмотрел на Надю — она была белая, как полотно. От ее решимости не осталось и следа.

— Садитесь, молодежь, — усмехнулся Дед. — Вон там, на диванчик!

Диван у нас стоял напротив телевизора. Я повернул голову и окончательно упал духом: лежавший на диване кейс был распахнут и совершенно пуст.

— Ни одной, — автоматически прошептал я.

— Что? — спросила Надя.

Я только поморщился в ответ. Ни одной пачки денег я не оставил на черный день, а ведь я так надеялся на собственное благоразумие. Черный день для меня, в этом не было сомнения, уже наступил.

Глава 13 Мы расстаемся

— Как я мог в тебе ошибиться? — произнес Дед, и его тихий голос вывел меня из состояния оцепенения.

Я принялся всматриваться в черты Деда. А ведь он нисколько не изменился. Он не выглядел изможденным или что-то еще в этом роде. Он выглядел даже загорелым («Интересно, — пришло мне в голову, — где он мог загореть?»), глаза щурились, как у ведущего телепередачи «Впрок».

— Гм, — откашлялся я. — Насколько мне помнится, ты говорил, что выйдешь оттуда глубоким стариком.

— Я ошибся, — спокойно ответил Дед. — Но, другой стороны, я не был уверен, как долго буду сидеть, — он выпустил очередной клуб дыма. — В конце концов, я неплохо провел там время.

— Ты? — не удержался я. — Как там можно было «провести время»?

Он принялся загибать пальцы:

— Съездил за счет государства на Тихий океан, посидел на прибрежных камнях, поймал пару крабов…

Мы с Надей переглянулись.

— Ты не знаешь, что в советские времена у каждого пенсионера была традиция — съездить на Тихий океан? — усмехаясь, спросил Дед.

Я сидел с глупым видом и ничего не мог ответить. Какой такой Тихий океан?

— В наше время ни в чем нельзя быть уверенным, правда?

— Правда, — пискнула Надя.

Дед бросил на нее задумчивый взгляд.

— Как и ни в ком, — с металлом в голосе произнес он и обратился ко мне: — Мальчик мой, как ты мог меня обмануть? Вот кейс, который я тебе дал, а где деньги?

Я молчал. Я просто сидел, опустив голову, и молчал. Мне нечего было ответить. Вот она, Надя, мой ответ, живая, здоровая и веселая Надя, сидела рядом со мной. Конечно, я не собирался говорить ни слова о ее болезни.

Откровенно говоря, меня уже достал звон тарелок на кухне! Что там делает Славик?

— Быть может, ты думаешь, что я одному тебе поручил сохранить деньги? — продолжил тем временем Дед. — Нет, не только тебе. Тебе я не дал даже миллиона. Семьсот двадцать тысяч — по-моему, столько там было?

Я кивнул. Оказывается, он все отлично помнит.

— Не думай, что ты сильно ограбил меня, — сказал Дед. — Таких кейсов у меня было несколько штук.

— И во всех столько наличными? — ахнула Надя.

— Да, во всех, — ответил Дед. — Я роздал! дипломаты с деньгами нескольким молодым людям, в том числе и тебе, Паша. Я полагал, что в тебе не ошибусь. Но… — Он пожал плечами. — Твоя фамилия, Паша, начинается на букву «я», поэтому ты попал ко мне в кабинет последним по списку, перед самым приездом МУБОПа.

Я вскинул взгляд. Услышанное просто не укладывалось в голове. Вот это да!

— И вот я возвращаюсь… И что вижу? Ты допустил растрату!

Дед встал, прошел к дивану, остановился между мной и Надей и поддел мизинцем кейс так, что тот перевернулся: — И какую растрату! — воскликнул он, крутя головой.

— Ну, как расплачиваться будем? — спросил он и посмотрел на меня лучистыми своими глазами.

Первым делом пришла мысль о квартире. «Два десятка косых», — с тоской подумал я, и на этом мой задор кончился. Два десятка косых — это было; очень мало. Даже при том условии, что я действительно получу два десятка косых за свою несчастную хрущевку, оставалось еще семьсот тысяч, которые мне не заработать за всю свою жизнь.

— А что если… дядя? — сказала Надя и обвела всех глазами.

— Что — дядя? Какой дядя? — не понял! Дед. — Паша, что эта девочка тут крутится? Что она мешает?

— Это моя жена, — сказал я.

— Что?! — Дед уставился на меня, как будто не я сидел на диване, а инопланетянин какой-то.

Но мне как вожжа под хвост попала. Я полез рукой в карман и достал оттуда… корочку в твердом переплете. Я протянул этот документ Деду.

— Вот, читай, — сказал я.

Это было «Свидетельство о заключении брака», которое мы с Надей получили не где-нибудь, а на толкучем рынке в городе Париже. Мы действительно сделали это. Шли мы по рынку и увидели парня, который торговал медалями, кокардами и всякими такими документами. Этот парень оказался из России. Он уговорил нас просто так, для хохмы, купить чистый бланк свидетельства о браке, и за лишние десять франков тут же, на месте, оформил нам все необходимые записи. Он сделал их красивым каллиграфическим почерком и в конце концов пристукнул круглой печатью.

— Брак между гражданами, — торжественно заявил парень, — зарегистрирован выездным отделением загса в городе Париже, не будем упоминать, какого именно…

Вот так и получилось, что у меня появился документ, в котором черным по белому было записано, что мы с Надей — муж и жена. Правда, печать в этом документе выглядела неразборчиво.

— Мой дядя очень богатый человек, — твердо сказала Надя, глядя в глаза Деду. — Вы, наверное, этого не знаете, Михаил Юрьевич, но он очень богатый человек.

— Погоди ты со своим дядей, — нервно бросил Дед. — Тут вот какая проблема: я доверил деньги человеку, а этот человек подвел меня. Что делать с таким человеком?

«Вычеркнуть из жизни», — крутилось у меня в голове. Я отлично помнил, как это делается в фильмах: ба-бах! — и все. И тут же мысль услужливо предложила воспоминание о Славиковой «беретте».

— Дед, почему тебя посадили? — спросил я, чтобы переменить тему разговора.

— Меня никто не садил, — процедил сквозь зубы Дед. — Я сел сам, по собственной инициативе.

— Зачем?

— Мне пришлось пережить трудные времена.

— Но теперь эти времена для вас кончились? — спросила девушка с надеждой.

Дед посмотрел на нее долгим взглядом. Словно не понимал смысла сказанного.

— Да, — наконец сказал он.

— Так в чем дело? — воскликнула Надя страстно. — Праздновать надо, а не грустить! Вы — Пашин начальник, если бы вы знали, какими словами о вас Паша отзывался! Вы говорили о пяти чемоданах денег! Значит, у вас есть еще четыре миллиона наличными, чего же вам не хватает?

— Пятого миллиона, — буркнул Дед.

— Зачем вам так много?

— Все мои миллионы должны быть при мне.

— Может, вам все-таки хватит четырех? — спросила Надя.

Она сидела, упрямо наклонив голову. Она словно зареклась, чтобы последнее слово осталось за ней.

Тут Дед не выдержал:

— Да кто она такая, черт возьми? — закричали он, обращаясь не то ко мне, не то к Славику. — Кто такая эта девчонка?

Надя поднялась и сделала книксен.

— Да, я такая. А впрочем… — И она надулась.

— Кто, кто твой дядя? — кричал Дед.

— Чернозуб, — сказала Надя тихо. Она стояла перед Дедом, наклонив голову и опустив руки по швам. — Бывший министр топлива и энергетики… Очень богатый человек…

— Что? Что?.. — Дед схватился за сердце, зашатался и опустился в кресло.

На кухне смолкли все звуки, зашумела и снова стихла вода. Секунду спустя появился Славик со стаканом в руке. Он подошел к Деду и протянул ему стакан.

— Валосердин, двадцать капель, как вы и любите, Михаил Юрьевич… — При этих словах Славик свирепо глянул на нас с Надей.

Мы притихли. Мы сидели тихо и ждали, пока Дед проглотит лекарство. Он сделал это не спеша, в три этапа, отдал стакан Славику и обратился к нам:

— Значит, так, молодые люди. Девушка, как вас зовут? Надежда? Вы посидите здесь, Надежда. А мы с Пашей покурим на балконе.

— Я не курю, — вставил я.

— Отлично сказано, — улыбнулся Дед. — А теперь пройдемте на балкон, Павел Альгердович.

Наш балкон открыт с трех сторон, а не с одной, как лоджия. И он не застеклен. Дед облокотился о перила, в самом деле вынул сигару и красивым жестом руки пригласил меня облокотиться рядом с ним.

Любопытная вещь, между прочим, эти сигары! Ими всегда набиты карманы Деда — как до отсидки, гак и после, то есть сейчас. Они все толстые и короткие, как реактивные двигатели под крыльями истребителей Миг-15. Дед как-то говорил, что эти коричневые колбаски сделаны кустарно, поэтому их качеству нет цены.

Целлофановая упаковка с хрустом слезла с коричневого цилиндра. Откусив кончик, Дед засунул его вместе с упаковкой в карман.

— Что для тебя значит эта девушка? — спросил Дед.

Я замялся. Вот так сразу рассказывать. Очень много значит — такой фразой я мог бы ответит! Но когда я в действительности начал рассказывать, я не мог остановиться, пока не рассказал все до конца. Все-таки передо мной стоял Дед, я доверял ему. Я весь выложился, до капли. Дед слушал не перебивая.

— Она ничего не говорила тебе о своем дяде? — спросил он наконец.

Я покачал головой.

— Только знаю, что есть какой-то припыленный, который ей звонит время от времени, Проверяя, где она. Образцовый родственничек. Хотя мне кажется, что у него просто не все дома.

— Она племянница министра топлива и энергетики, — сказал Дед как бы между прочим. — Того самого… Она же называла фамилию. Ты что, не понял, о каком Чернозубе идет речь?

Я захлопал глазами. До меня постепенно доходил смысл сказанного. Так вот, выходит, с кем я связался; ну и ну; Надя — племянница министра! А Москва, выходит, хороший город, и особенно он хорош тем, что в нем можно запросто познакомиться с родственницей министра, провести с ней не одну ночь, и так и не знать, с кем тебя свела жизнь.

Ну что же, по крайней мере, мне стал понятен властный голос, которым этот «дядя» говорил со мной по телефону, его манера, чуть что, покрикивать. А я-то наивно рассуждал, хватит ли у этого «дяди» денег нанять человека, чтобы проломить мне череп.

Усилием воли я отвлекся от невеселых мыслей; Дед в это время рассказывал:

— Я опасался его и пошел на отсидку. Вся эта отсидка — чистой воды фикция. Я сам все подстроил.

— И МУБОП? — спросил я.

— И МУБОП, — кивнул Дед. — У меня там все куплено, там все мои друзья.

— А покушение?

— Покушение нет, — Дед вздохнул и печально посмотрел на меня. — Это он на меня покушался, ее дядя, — последовал едва заметный кивок на дверь. — Точнее, один из его людей. Но я не знаю кто.

— Почему ты так думаешь? — Я весь обратился в слух.

— Больше ни у кого нет мотивов, — пожал плечами Дед.

— А ты расскажи…

И вновь Дед обратил на меня взгляд. Ох, что это был за взгляд!

— Расскажу, если ты отправишь домой эту… племянницу, — сказал он.

Я не выдержал:

— Почему?

— Ей здесь не место, — Дед отвернулся, выпуская в вечерние сумерки клубы сигарного дыма.

А ведь и правда: Наде не место среди мужчин и их суровых разборок. Ей лучше отправляться домой.

— Хорошо, — кивнул я головой. — Пойдем!

На балконе стоял цветочный горшок, Дед сунул туда окурок и сделал приглашающий жест рукой.

Мы вернулись в комнату. Я увидел, что Славик и Надя сидят рядом на диване. Надя прыскала в кулачок. При нашем появлении Славик вскочил и поспешно ретировался на кухню.

— О чем вы говорили? — спросил я.

— Да так, — махнула рукой Надя. — Он рассказывал, что не может оставить босса без внимания. Вас, значит, — она посмотрела на Деда.

— Ага, ага, — закивал Дед. — Славик очень хороший стрелок. Очень, — он пожевал губами и вопросительно посмотрел на меня.

Я вздохнул. Пора было действовать, доказывать, как я умею выполнять свои обещания.

— Надя, — с трудом начал я. — Понимаешь, Надя…

— Что? — спросила она, устремив на меня большие глаза.

— Тебе необходимо уйти… Понимаешь меня?

— А ты? — спросила она.

Вопрос прозвучал буднично, но этого вопроса я боялся больше всего на свете. Я не знал, что ответить.

— А мы некоторое время побеседуем с молодым человеком, — пришел на помощь Дед.

— Я никуда не пойду, — сказала Надя решительно. Она села глубже на диван, закинула ногу на ногу. — С ним — пожалуйста. Но без него — нет! Я остаюсь.

Я смотрел на нее во все глаза. И глаза мои говорили: ты правильно делаешь, Надюха. Но вслух я произнес:

— Уходи. Тебе надо уйти.

Надя посмотрела на меня и ничего не сказала. Во взгляде ее появилось что-то такое, что заставило меня опустить голову. И вот после секунды тишины я услышал, как Надя встала с дивана, как защелкали по полу ее каблучки, как открылась и мягко захлопнулась входная дверь. Когда я поднял голову, Нади в квартире не было.

Дед подошел ко мне, положил руку на плечо:

— А ты молодец, Павлик, — сказал он. — Настоящий мужчина. Если она та, за которую себя выдает, то у тебя будет нормальная жена, причем, что еще хорошо, у тебя не будет тещи. Не знаешь, почему петух поет всю жизнь?

Я машинально покачал головой.

— Потому что у него много жен и ни одной тещи.

Дед и вышедший из кухни Славик весело рассмеялись.

— Действительно, чего ты расстраиваешься? — хлопнул меня по плечу своей лапой Славик. — По нашему городу ходят стаи непуганых женщин.

— А кто она на самом деле — эта твоя Надя, нам еще предстоит тщательно разобраться, — задумчиво произнес Дед и снова потянулся за очередной сигарой.

Они еще что-то говорили, пытаясь меня ободрить, но у меня было пакостно на душе, так пакостно, как не бывало еще никогда. Мир вокруг казался черным. Все рухнуло. Я был уверен, что мы расстались с Надей навсегда.

И то, что я услышал от Деда, не утешило меня. Вот его история.

Они познакомились с Чернозубом, когда тот только-только стал замом министра топлива и энергетики. В Тюмень приехала правительственная делегация, разумеется, из Москвы. Премьер-министр осматривал хозяйство только что полученной в свое распоряжение страны. С ним, естественно, приехала свита. Речь шла о нефти. Дед показывал свое тогдашнее предприятие. Упомянул о том, как поломал ему судьбу ввод советских войск в Чехословакию в августе 1968-го — и встретил неожиданным отклик со стороны Чернозуба. Молодой заместитель министра ответил, что и сам пострадал, выступив летом 1968 года на какой-то сессии какого-то! местного Совета против этого самого ввода войск. На этом их разговор закончился.

Позже, когда Чернозуб стал министром, он нашел Деда по телефону и предложил купить контрольный пакет акций некоего предприятия — крупного, прибыльного, авторитетного, эксплуатировавшего богатое месторождение нефти.

— По знакомству, понимаешь, звоню! — кричал Чернозуб из далекой Москвы. — Нужен свой человек. Твоя нужда и моя, понимаешь, пересекаются!

Дед сказал, что все это хорошо, но у кого он должен купить? Чернозуб признался, что речь идет о сыне. Чернозуб-младший, которого звали Игорь Васильевич, оказался бизнесменом средней руки, вроде Деда. Он к тому же имел нефтяные дела в Сибири, и еще более удивительно, в Тюмени. Рядом. Шапочно он даже был знаком с Дедом, но только шапочно. Чернозуб-младший! решил уйти из нефтяного бизнеса. Предприятие, по словам министра, было солидное, оборот большой, и абы в какие руки его передавать не годилось.

— Так что, я порекомендую сыну тебя? — спрашивал Чернозуб из далекой Москвы.

И Дед согласился. Дед перевел деньги на определенный счет в банке. Дед купил. И после этого стал слышать со всех сторон: куда ты, мол, по глупости своей вляпался. Ведь это такая семья… ужас. Дед не верил. Все-таки дело было семейное, сын министра отрасли. А на очередном банкете Чернозуб-младший разговорился, и ошеломленный Дед узнал, что в самом деле его новый компаньон является не просто Игорем Васильевичем, а знаменитым Игорьком, о котором слышала вся Сибирь, — Игорьком, главой тюменской преступной группировки, которая держала в кулаке многих и многих нефтяных бизнесменов.

— Только отцу об этом — ни слова! — говорил Игорек и пьяно грозил Деду пальцем. Он чувствовал к Деду огромную симпатию.

Передав Деду дела по руководству предприятием, Игорек уехал в Москву, но ненадолго. Он скоро вернулся и продолжил выколачивание денег из местных нефтяных бизнесменов.

Сосредоточил в своих руках преступную власть в области. Однажды один из бывших компаньонов Деда, человек по имени Андрон, отказался платить Чернозубу-младшему дань, ссылаясь на то, что деньги по очередному контракту еще не получены. Контракт, о котором шла речь, был заключен с Дедом. То есть это Дед задержал оплату. Андрон предупредил Деда, что нужно поспешить с деньгами.

Дед успокоил Андрона по телефону: мол, он обо всем договорится с Чернозубом. Дед в самом деле позвонил Игорьку, просил повременить и вроде бы получил согласие. Но когда Игорьку следом позвонил Андрон, у неуравновешенного Чернозуба-младшего взыграли нервы. Не дослушав, он бросил трубку. А дальше начались крутые дела. Игорек распорядился набить вооруженными охранниками микроавтобус и сам поехал к Андрону. На разборку. Дед узнал об этом через минуту, ему позвонил человек из окружения Чернозуба.

Дед тут же бросился звонить начальнику тюменской милиции, Вальке Куртаничу, которого знал еще с Чехословакии. Скромного Вальку тогда, в 1968 году, не судили, он отсидел несколько суток на «губе», но спокойно дослужил в армии затем поступил в высшую школу милиции и подался дальше по ментовской карьере.

Дед попросил остановить Игорька. Куртанич не разобравшись, поступил круто, послал отряд ОМОНа на перехват. Омоновцы устроили засаду и, пытаясь задержать микроавтобус, расстреляли его. Все, кто был в автобусе, включая знаменитого Игорька, погибли.

Дед вроде как остался в стороне от всей этой истории, хотя на самом деле вроде бы в ней участвовал. Историю вообще замяли — в ее раскручивании никто не был заинтересован. Что касается Чернозуба-старшего, он не приехал на похороны… и вообще из Москвы не поступило ни звука. Полная тишина.

Дед был склонен думать, что министр просто отрекся от сына-преступника.

— Как это «отрекся от сына»? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Дед. — Но Москва тогда молчала, вот что я хочу сказать.

Да, Дед был как бы в стороне, но рикошетом история ударила и по нему. Во-первых, мать Игорька, красивая женщина по имени Калерия, сошлась с Дедом. Вообще-то она сперва пришла к нему на работу и расплакалась, потому что не знала, кто ее сын на самом деле. Но после того как сердобольный Дед принялся ее утешать, Калерия уже не смогла уйти. После гибели Игорька она осталась совсем одна, а бывший муж в Москве, и вообще он сволочь… Такими сволочами бывают только артисты и политики, говорила женщина, короче, все известные люди. Они все сволочи, другие на вершину не пробиваются. Калерия была уверена в этом. Она не знала, что Куртанич был знаком с Дедом. Она думала, что он только компаньон ее сына Игорька. Ну а Дед всегда умел утешать женщин. Он начал поддерживать ее морально и материально, и в конце концов они сошлись.

А потом начались нелады. Бывшие компаньоны Деда пришли к неожиданному выводу, что Дед всегда был связан с милицией. Тому, что это было впервые и от отчаяния, никто не пожелал поверить.

И еще новый главарь мафии, некто Леня Есин по кличке Пахан, пришедший во главе своего клана на смену покойному Игорьку, освободил Деда от уплаты «налога». Он объявил всем и каждому, что «Дед способствовал его приходу к власти».

Это сделало рекламу Есину и вызвало бурю зависти к Деду. А потом оказалось, что хитрый Пахан раскинул долю Деда между остальными тюменскими нефтяными бизнесменами. Тут вообще такое началось.

Короче, в Тюмени для Деда сложилась невыносимая ситуация. Вот почему Дед отправился в Москву. Он приехал не завоевывать ее, а спасаться!

Но в Москве выяснилось, что богатство месторождения — фикция. В нефтяной геологии есть понятие «выдыхающееся месторождение». Так вот, Чернозуб-младший с самого начала знал, что месторождение Деда «выдыхающееся». Знал об этом и Чернозуб-старший, но скрыл от Деда.

Когда об этом стало известно, Дед бурными темпами строил Здание в Москве. Для его постройки взял в государственном банке по протекции Чернозуба-старшего кредит в восемь миллионов долларов.

Через год после гибели Игорька в Сибири ста ли происходить непонятные вещи.

Ранее трижды судимый Леонид Есин по кличке Пахан вдруг умер от разрыва сердца на далекой сибирской заимке Щучья под Тюменью. Его нашли в бане, посиневшего, голого, в одних плавках, а обе его подруги, в купальниках, плакали над ним навзрыд, обе рвали на себе волосы и вообще были готовы уйти из жизни вслед за любимым Ленечкой Правда, на следующий день обеих подруг и след простыл, и долго потом озадаченные «быки» переглядывались между собой, отыскивая следы этих женщин, и говорили, почему они вообще-то приехали на заимку в чисто мужскую компанию.

А потом капитан милиции Вадим Лобанов, командир Тюменского ОМОНа, работавший в тесном контакте с Валентином Куртаничем, спился и умер. Все это произошло за неделю, и никто из врачей не мог потом объяснить, как это взрослый здоровый мужик начинает запросто так глушить водку, и ладно бы еще просто глушить, а то за неделю его сердце не выдерживает. Молоденькая медсестра, которая сидела в «скорой» рядом с носилками, на которых лежал Лобанов, назавтра после смерти пациента написала заявление об уходе, и больше в городе ее никто не видел.

Начальник Тюменского ГУВД Валентин Куртанич, тот человек, которому Дед звонил по поводу микроавтобуса, в одно из зимних воскресений отправил жену и дочку на лыжную прогулку, а сам приставил к люстре табурет и сунул голову в петлю. Когда мать и дочь вернулись, он уже похолодел.

По разным причинам свели счеты с жизнью еще пятеро милиционеров города Тюмень.

Дед всего этого не знал. Или знал отдельные факты, но не связывал их воедино.

Что это дело рук Чернозуба, он стал догадываться много позже, когда начались звонки из Тюмени. Ему звонили на работу, в Здание, в Круглый кабинет, и Дед тогда распорядился поставить на все телефонные аппараты автоматические определители номера. Звонила и Калерия, которая осталась в Тюмени. Она говорила: берегись, мол, Чернозуб-старший выждал положенный год после смерти сына, соблюдая траур, а теперь вот восстанавливает справедливость и действует только одному ему понятными путями.

Деда Чернозуб долгое время не трогал. Дед был под рукой, и его можно было затронуть в последнюю очередь.

Дед заключил, что такая «очередь на смерть» есть, и она движется. Но спокойно или относительно спокойно прошел год. Участь Деда должна была решиться в самом скором времени.

Потом в стране начался кризис, выросли цены на нефть, средства массовой информации поспешили во всем обвинить министра соответствующей отрасли. И что хуже всего, стали копать его прошлое. Чернозуб, как понял Дед, серьезно испугался. Ему понадобилось обелить историю гибели своего сына. И то, что Дед остался в живых, да еще, кроме всего прочего, оказался под рукой, Чернозубу пришлось как нельзя более кстати.

Однажды Чернозуб вызвал Деда к себе в кабинет и заявил: так, мол, и так, Миша. Я все знаю. И про тебя, и про твой звонок покойному Вале Куртаничу. Сам Куртанич рассказал — перед смертью, а ты его судьбу ведь не хочешь повторить, верно?

— Отчего же, — сказал упрямый Дед.

Такие слова для Чернозуба стали неожиданностью, но он удержал себя в руках и повел разговор дальше. И про расстрел микроавтобуса знаю, добавил Чернозуб, но не буду сердиться, если ты с моим покойным Игорьком… ну, как бы это сказать… поменяешься местами. Вот так, ни больше, ни меньше. Ты возьмешь на себя роль главаря тюменской мафии с 1996 по 1998 год, а мой покойный Игорек пусть остается невинно убиенным предпринимателем с незапятнанной репутацией. Вот так, Миша, сказал Чернозуб. Земля, мол, Игорьку пухом и царствие ему небесное.

Убеленный сединами Миша стоял перед министром и не мог ответить, что за тот отрезок времени, пока они работали с Игорьком, он понял, что Игорек был мразью из мразей. А сказать очень хотелось, потому что одно дело думать, что сынок собирал мзду с не очень чистых на руку нефтяников-бизнесменов, и совсем другое — что закатывал пирушки в санаториях под Тюменью с участием несовершеннолетних девушек с отклонениями в психике.

— А почему он гулял в санаториях? — спросил я.

— Чтобы избавиться от налогов, он подключился к программе оздоровления детей, — сказал Дед. — А на самом деле отбирал школьниц с диагнозом «эпилепсия» и закатывал с ними оргии.

— Почему эпилепсия?

— Ты не знаешь? — удивленно посмотрел Дед. — Как правило, эпилептики гиперсексуальны.

Когда Чернозуб-старший окончательно поставил перед Дедом вопрос о восстановлении репутации своего сына, Дед, ничего не сказав, развернулся и вышел из кабинета. И аккуратно прикрыл за собой дверь — у него не было привычки хлопать дверью.

Чернозуб не стал задерживать его. И Дед спокойно вышел из здания. И в дорожную аварию не попал, и на следующий день все шло хорошо. До самого вечера. А вечером раздались выстрелы на Смоленской набережной.

После покушения Дед сложил в уме два и два и понял, что это был ход со стороны Чернозуба. Дед решил не ожидать очередного хода, а отсидеться в более безопасном месте. Он связался со старым школьным приятелем, теперь начальником МУБОП, и проблема была решена.

— Ты не первый, — усмехнулся Деду начальник МУБОП, которого звали Витя Душманцев. — И до тебя ко мне обращались люди, у которых были проблемы с личной безопасностью.

Оказалось, существовало что-то вроде определенной компании — несколько человек в прокуратуре, МУБОП и других службах, — которые обеспечивали бизнесменам подобную защиту.

— Стоит это недорого, — объяснял Деду Душманцев. — И не так больно, как кажется. Рраз! — и готово. И сидишь, пока не захочешь выйти. Это оформляется как предварительное заключение, но до суда дело не доводится. И никто тебя, главное, не достанет. Фирма гарантирует!

Для того чтобы через МУБОП попасть «на отсидку», требовались кое-какие подготовительные мероприятия, как то список распоряжений (этакое «завещание»), подготовка имущественных актов, составление версии для прессы. Дед всем этим занялся, на это ушла неделя. В финале явились два УАЗика, которые я видел из окна коридора на двадцать втором этаже.

Только сперва Деду был звонок, и Дед уже не боялся, уже был предупрежден, что за ним приедут «правильные» парни, которым можно довериться.

— А то ведь бывает и другое, — пояснил в этом месте Дед. — Витя сказал, чтобы я действовал только через него, а с его заместителями не связывался, потому что у заместителей есть свои каналы, за которые Витек не отвечает.

— М-да, — сказал я, почесывая затылок.

Слышать все это было странно. И страшно. Я никогда не предполагал, что за внешне благополучными людьми и событиями могут скрываться такие страсти.

— Дед, а почему погибло шесть человек? — спросил я.

— Пятеро «быков» плюс Чернозуб-младший, — спокойно ответил Дед. — Это были те люди, которые ехали в микроавтобусе! Ты еще не понял?

Ага, подумал я, так вот о каких трупах говорил мне Дед год назад. В ожидании ареста он собрал все наличные деньги, которые у него были. Те, что он дал мне, я не сохранил. Дед провел за решеткой шесть месяцев. Он вышел на свободу, как только президент отправил в отставку правительство.

— Я решил, что время пришло, потому что; министр Чернозуб потерял кресло, — усмехаясь, пояснил Дед. — Он теперь не страшен. Ему не до меня!

Я спросил, почему.

— Он уехал в Сочи, — ответил Дед. — Ему требуется подлечить нервы!

— Да-a, преподнес ты мне задачку, — пожаловался Дед спустя некоторое время. — Что делать с тобой? Если бы мы не были знакомы с твоим отцом, этой задачки не было бы.

От этих слов у меня мурашки побежали по спине. Еще бы — он открыто угрожал мне!

— Может, ты ответишь на вопрос? — обратился ко мне Дед.

— Какой вопрос?

— Что с тобой делать?

Я молчал. Дед позвал Славика. Когда тот пришел из кухни, Дед обратился к нему:

— Слава, я хочу, чтобы ты принял участие в обсуждении. У нас возникла проблема.

— Какая проблема? — с готовностью поднял глаза Славик.

— Ты же знаешь, Славик, кроме того, что он, как последний забулдыга, промотал мои деньги, к которым он не имеет даже малейшего отношения, он, этот пацан, разболтал какой-то девке мои секреты. А это, откровенно говоря, меня волнует даже больше, чем деньги.

— Да, вы правы, Дед, — поддакивал Славик, — это он сделал зря.

— Причем заметь, эта деваха ближайшая родственница моего злейшего врага, который кроме как о моей смерти ни о чем больше и не мечтает.

— Она никому, в том числе этому Чернозубу, ничего не скажет. Не забывайте, что она его считает и своим врагом.

— Не ему, так другим разболтает, — уверенно заметил Славик, — и тогда Деду, да и нам всем еще хуже станет.

— Это ты правильно заметил, Славик, — кивнул головой Дед и выпустил изо рта длинный шлейф ароматного дыма.

От волнения даже мне захотелось закурить. Как можно уверенней я заявил:

— Вы не беспокойтесь, она никому нас не сдаст. Она скорее эту тайну в могилу унесет, чем кому-то хоть словечко бросит.

— Ишь ты, — грустно усмехнулся Дед. — Ты как тот царь Мидас считаешь, что она ничего не скажет.

— Не знаю я, что там Мидас считал, я о нем что-то где-то читал, но уже забыл, но я уверен на все сто, Надя никому ни слова. Могила!

Славик поинтересовался у Деда:

— А что было с этим царем? Как его… Милас?

Дед опять чуть заметно улыбнулся:

— Не Милас, а Мидас. Он распустил о себе слух, что все, к чему он прикоснется, мгновенно превращается в золото. Боги взяли и наказали его за вранье. Они наградили его ослиными ушами. Чтобы никто не увидел ушей, царь Мидас всегда ходил с завязанными ушами. Но так случилось, что однажды его ослиные уши увидел один из преданнейших ему слуг. Он так был шокирован тем, что случайно увидел, что его буквально захлестнуло желание оповестить об этом весь мир. Но слуга понимал, что стоит ему хоть заикнуться об этом и его ждет верная смерть. И, когда слуге стало совсем невмоготу, он вырыл глубокую могилу и крикнул в нее: «У царя Мидаса ослиные уши!!!» Вскоре весь мир знал тайну царя.

Дед в упор уставился на меня. Мне стало совсем не по себе. Наконец, он оторвал от меня свой тяжелый взгляд и обратился к Славику:

— Что делать с ним?

— Не забивайте себе голову, шеф, — ответил Славик. — Пусть завтра приходит к девяти утра. Мы собирались встретиться в Здании? Вот пусть и приходит. Там и решим.

— И то правильно, — сказал Дед. — Славик, ты голова. Только… — Тут он нахмурился и посмотрел на Славика: — Если он сбежит, тебе за пего отвечать.

— Не беспокойтесь, шеф, — улыбнулся Славик. — Я его хоть из-под земли достану. А если вдруг сбежит, то недалеко, я у него заберу ключи от «опеля» и от того белоснежного драндулета, на котором эти голубки прикатили из-за границы.

И пришлось мне скрепя сердце отдавать ключи Славику.