Ураган Уайетта

I

Фавель сказал:

— То, что Чарльз так доволен, вовсе не означает, что он не понимает серьезности ситуации. Он всегда считается с реальностью и не дерется с тенями.

В зале ресторана отеля «Империал» было удушающе жарко. Костон с надеждой поглядывал на вентиляторы, но они не работали. Фавель пообещал вернуть в строй городскую электростанцию, но сейчас в этом уже не было смысла. Костон подергал расстегнутый ворот своей рубашки и посмотрел на Уайетта. Не только Мэннинг так счастлив, подумал он. — Уайетту, в конце концов, удалось доказать свою правоту.

Но Уайетт, хотя и чувствовал себя гораздо увереннее, на самом деле был встревожен. Работы предстояло много, а время, минута за минутой, катастрофически уходило. Фавель бросал какие-то незначительные реплики, но никакого решения не принимал. Наконец, он несколько раздраженно пожал плечами и обратился к Уайетту:

— Ваше предложение, мистер Уайетт?

— Эвакуация, — быстро ответил Уайетт. — Полная эвакуация Сен-Пьера.

Мэннинг крякнул.

— Мы же ведем войну, черт возьми. Нельзя же делать эти две вещи одновременно.

— Почему? Я не уверен в этом, — проговорил Фавель задумчиво. — Подойди-ка сюда, Чарльз, я покажу тебе кое-что. — Он подхватил Мэннинга под локоть, отвел его к столу, заваленному картами, и они склонились над ними, переговариваясь вполголоса.

Уайетт посмотрел на Костона и вспомнил, что тот говорил ему прямо перед началом совещания по поводу Фавеля и его заботы о «своем народе». «Разумеется, он озабочен, — заметил Костон с некоторым цинизмом. — Сен-Пьер ведь самый большой город на острове. Он источник его энергии, так сказать. А энергия — это люди, а не дома. Он, как политик, прекрасно это понимает». Уайетт сказал, что Фавель, кажется, идеалист. «Чепуха! — расхохотался Костон. — Он абсолютно прагматичный политик, а в политике вообще крайне мало идеализма. Не только Серрюрье убивает людей. Фавель внес свою лепту». Уайетт вспомнил горы трупов на площади Черной Свободы и вынужден был согласиться.

Фавель и Мэннинг отошли от стола.

— Мы в очень затруднительном положении, мистер Уайетт, — сказал Фавель. — Эвакуация американцев с мыса Саррат раз в десять осложнила наши задачи. Высвобождается целая армия, готовая нанести удар по моему правому флангу. — Он улыбнулся. — К счастью, есть основания полагать, что ее возглавит сам Серрюрье, а я давно знаю, что он никудышный вояка. Рокамбо — другое дело, несмотря на то, что его войска потерпели поражение и устали. Я так скажу: если бы Рокамбо и Серрюрье поменялись местами, война была бы окончена за двенадцать часов, и я был бы мертв. — Он печально покачал головой. — И в этой ситуации вы предлагаете мне заняться эвакуацией всего населения города.

— Это нужно сделать, — продолжал настаивать Уайетт.

— Согласен. Но как?

— Нужно заключить перемирие, нужно…

— Перемирие! — встрял Мэннинг и, задрав голову, стал хохотать. — Вы что думаете, что Серрюрье пойдет на перемирие, когда он знает, что может расколоть нас, как орех.

— Пойдет, если узнает об урагане.

Фавель оперся о стол и сказал, подчеркивая каждое слово:

— Серрюрье сумасшедший. Он плевать хотел на ураганы. Он знает, что на этом острове не бывает ураганов, и все. Вы же сами мне рассказывали о встрече с ним.

— Но теперь-то он должен понять, — воскликнул Уайетт. — Чем он будет объяснять эвакуацию американской базы?

Фавель возразил.

— Это он легко объяснит. Американцы удрали, потому что испугались могучей армии Серрюрье, Антильской Черной Звезды.

Уайетт смотрел на Фавеля с удивлением, но в глубине души знал, что он прав. Тот человек, который отмахивался от ураганов, как от назойливых мух, будет рассуждать именно в таком напыщенном и параноидальном стиле.

— Наверное, вы правы, — согласился он нехотя.

— Я прав, — решительно сказал Фавель. — Что мы делаем дальше? Подойдите сюда, я вам покажу. — Он подвел Уайетта к столу. — Вот Сен-Пьер, а вот линия, которую вы провели. Население города будет эвакуировано в долину Негрито, но подальше от самой реки. Пока это делается, армия должна сдерживать удары Серрюрье и Рокамбо.

— Что будет чертовски трудно, — вставил Мэннинг.

— И я собираюсь сделать это еще более трудным, — сказал Фавель. — Я снимаю две тысячи человек, чтобы обеспечить эвакуацию. Значит, тысяча остается против Серрюрье справа и две тысячи будут противостоять Рокамбо слева.

— Джулио, помилосердствуй, — вскричал Мэннинг. — Это же невозможно. У нас нет лишних людей. Если у тебя не будет достаточно пехоты, чтобы прикрыть артиллерию ее ликвидируют. Нет, так нельзя.

— Придется, — сказал Фавель. — У нас мало времени. Чтобы произвести эвакуацию, потребуются люди, которые будут выводить жителей из домов, даже если надо будет применять силу. — Он посмотрел на часы. — Сейчас девять тридцать. Через десять часов в городе не должно быть ни одного человека, за исключением солдат. Ты отвечаешь за эвакуацию, Чарльз. Будь безжалостным. Если они будут упираться, подталкивай их штыками. Если это не поможет, застрели нескольких, это вразумит остальных. Но выведи всех из города во что бы то ни стало.

Слушая ровный голос Фавеля, Уайетт начал понимать, что имел в виду Костон. Это был человек, который использовал власть как оружие, который рассматривал народ как политик, то есть видел в нем толпу людей, лишенных индивидуальных различий. Наверное, он и не мог иначе: он должен был проявлять жестокость хирурга, осуществляющего срочную операцию, в которой он ради сохранения жизни организма без колебаний отторгнет часть его плоти.

— Итак, мы выводим их из города. А потом? — спросил Мэннинг.

— Потом мы отдаем город Серрюрье и Рокамбо, — спокойно сказал Фавель. — В первый раз в истории человечества ураган будет использован в качестве орудия войны.

У Уайетта перехватило дыхание. Он был потрясен до глубины души. Шагнув вперед, он хрипло сказал:

— Вы не можете этого сделать.

— Почему? — Фавель резко обратился к нему. — Я пытался уничтожить этих людей с помощью стали и огня, и была бы моя воля, уничтожил их всех до одного. А они, кстати, стремились убить меня и моих людей. Почему бы мне теперь не отдать их на милость урагану? Бог знает, сколько моих людей погибнет, пока мы будем спасать население Сен-Пьера, а у меня их и так раз в пять меньше, чем у Серрюрье. Так почему бы урагану не возместить мне ущерб?

Голубые глаза Фавеля излучали яростный огонь, и Уайетт дрогнул и отступил. Но напоследок все же сказал:

— Я вас предупредил, чтобы спасти людей, а не губить их. Это не цивилизованно.

— А водородная бомба — это цивилизованно? — отрезал Фавель. — Пораскиньте мозгами, что еще мне остается делать? Сегодня днем после эвакуации мои войска будут полными хозяевами в городе. Разумеется, я не оставлю их в нем. Когда они уйдут, в него вступят правительственные войска, считая, что мы отступаем. Что же еще они могут думать? Я ведь не приглашаю их утонуть в Сен-Пьере, они занимают его на свой страх и риск.

— Как далеко вы отступите? — спросил Уайетт.

— Вы сами начертили эту линию, — сказал Фавель безжалостно. — Мы будем держаться, насколько окажется в наших силах, на отметке восемьдесят футов над уровнем моря.

— Вы могли бы отойти подальше. Они будут преследовать вас, — сказал Уайетт.

Фавель хлопнул ладонью по столу. Хлопок получился резкий, как звук пистолетного выстрела.

— Я не хочу больше сражений. Хватит убивать людей. Пусть этим займется ураган.

— Но это убийство.

— А что такое война, как не убийство? — спросил Фавель и отвернулся от Уайетта. — Довольно. У нас много работы. Чарльз, давайте займемся насущными проблемами. — И он отошел в дальний конец зала:

Костон подошел к ошарашенному Уайетту и положил руку на его плечо.

— Не ломайте себе голову над действиями политических боссов, — посоветовал он. — Это опасно.

— Но это совершенно не то, что я имел в виду, — тихо сказал Уайетт.

— Отто Фриш и Лиз Мейтнер тоже ничего плохого не имели в виду, когда в 1939 году впервые расщепили уран. Костон слегка кивнул в сторону Фавеля. — Если даже вы найдете способ укрощать ураганы, люди именно такого типа будут решать, как их использовать.

— Он мог бы спасти всех, — сказал Уайетт более громким голосом. — В самом деле, мог бы: Если бы он отошел в горы, правительственная армия последовала бы за ним.

— Да, конечно, — согласился Костон.

— Но он этого не собирается делать. Он хочет их пригвоздить в Сен-Пьере.

Костон поскреб голову.

— Это на самом деле не так легко, как кажется. Ведь пока идет эвакуация, ему надо будет отбиваться от Серрюрье и Рокамбо. Затем он должен обеспечить организованный и безопасный отход своих войск. Далее он должен подумать о безопасности своей позиции по всей длине линии восьмидесятифутовой отметки, а это черт знает, какая длина, если учесть, что в его распоряжении всего пять тысяч человек, не считая тех, кто в течение этой операции погибнет. И, наконец, чтобы устоять против ветра, его армия должна врыться в землю. — Он с сомнением покачал головой. — В целом, чрезвычайно сложная и непредсказуемая операция.

Уайетт бросил взгляд на Фавеля.

— Я думаю, что он также одержим властью, как и Серрюрье, — сказал он.

— Послушайте, любезный. Начните думать как следует, — сказал Костон. — Он делает то, что он должен делать в сложившихся обстоятельствах. Он начал дело для того, чтобы его закончить, и в ситуации, в которой он очутился сейчас, он готов использовать любое подвернувшееся ему оружие, в том числе ураган. — Костон задумался. — Может, он, в конце концов, не так плох, как я думал. Когда он сказал, что не хочет больше сражений, я думаю, он был искренен.

— Может, и не хочет, — сказал Уайетт, — при условии, что он в выигрыше.

Костон заулыбался.

— Вот, — вы начинаете учиться смотреть на факты жизни с точки зрения политики. Черт возьми, насколько же многие из вас, ученых, наивны.

Уайетт проговорил с отчаянием в голосе:

— Когда-то я хотел заниматься атомной физикой, но мне не понравилось, что из нее в конечном счете получается. Теперь я вижу, что все равно пришел к этому.

— Нельзя жить в башне из слоновой кости, — наставительно сказал Костон. — От внешнего мира не убежишь.

— Наверное, нет, — согласился Уайетт, хмурясь. — Ладно, надо предпринять что-то в отношении Джули и Росторна.

— Что же вы думаете предпринять? — настороженно спросил Костон.

— Но что-то же надо делать, — рассердился Уайетт. — Мне нужна машина и сопровождающий, хотя бы на часть пути.

— Вы, случайно, не собираетесь отправиться в расположение армии Рокамбо, а? — спросил Костон в замешательстве.

— Кажется, это единственный путь, — сказал Уайетт. — Больше ничего мне в голову не приходит.

— Так. Но я бы не беспокоил сейчас Фавеля такими проблемами, — посоветовал Костон. — Он сейчас слишком занят. — Он посмотрел на Уайетта так, словно прикидывал, в своем ли тот уме. — Кроме того, Фавель сейчас не захочет вас терять.

— Что вы имеете в виду?

— Он рассчитывает на вас. Вы будете смотреть на небо и давать ему информацию о развитии урагана, а он, опираясь на нее, будет корректировать свои действия с точки зрения времени.

— Ну нет, этого он не дождется, — процедил Уайетт сквозь зубы.

— Послушайте, — сказал Костон довольно резко. — Фавелю надо думать более, чем о шестидесяти тысячах людей. Он все же выводит население из Сен-Пьера, что вовсе не является необходимой составной частью его боевых планов. Напротив, эти усилия могут обескровить его силы. В общем, сами решайте, что для вас важнее. — С этими словами Костон повернулся и отошел от Уайетта.

Уайетт посмотрел ему вслед с усиливающимся холодом в животе. Костон, конечно, был прав. Безусловно прав, черт возьми! Уайетт волей неволей попал в щекотливую ситуацию: получалось, что спасая население Сен-Пьера, он помогает разгромить правительственную армию. Впрочем, можно было посмотреть на это иначе: помогая разгромить армию, он спасет людей. Он повертел свою мысль так и эдак, но это не принесло ему успокоения.

II

В одиннадцать часов Сен-Пьер представлял собой кипящий котел. План Мэннинга был до жестокости прост. Его эвакуационный отряд должен был, начиная одновременно с восточной и западной окраины, методично обходя один за другим дома, вытаскивать людей на улицы. Им не позволялось брать с собой никаких вещей, кроме небольшого запаса продуктов. В результате город превратился в подобие растревоженного муравейника.

Мэннинг распространил среди офицеров карты, на которые были нанесены красные и синие линии. Красные обозначали позиции войск, и гражданским лицам запрещалось их пересекать под страхом смерти. Голубые обозначали маршруты, по которым могли передвигаться люди в сторону гор — вверх по долине Негрито и по той дороге, по которой когда-то ездили Уайетт и Джули, что, казалось, было сто лет назад.

Не все проходило гладко. Синие линии подразумевали одностороннее движение, и тех, кто пытался повернуть вспять, решительно останавливали и возвращали в поток, а если они противились приказам, в качестве аргумента привлекались штыки. Но иногда даже штык не действовал на какого-нибудь обезумевшего в поисках семьи горожанина, и тогда принимались меры более решительные. Раздавался выстрел, и тело оттаскивали в придорожную кана-ву, чтобы оно не мешало движению.

Это было жестоко. Это было необходимо. И это выполнялось.

Костон, нацепив на себя знаки отличия офицера мятежной армии, носился по городу. Ни в одном из тех мест, где он прежде бывал по долгу, своей профессии, он не видел ничего подобного. Он был шокирован и радостно возбужден в одно и то же время. Шокирован масштабом трагедии, свидетелем которой он стал, и возбужден от того, что был единственным журналистом на Месте этой трагедии. Батарейки его магнитофона давно вышли из строя, и он исписывал скорописью одну за другой страницы стенографических блокнотов, которые он подобрал в одном из разграбленных магазинов.

Люди в целом вели себя апатично. Режим Серрюрье истреблял наиболее деятельных из них, и те, что остались, в массе своей походили теперь на стадо овец. Они противились тому, что их выгоняли из домов, но при виде винтовок моментально умолкали, а оказавшись на улице, покорно выстраивались в колонну и шагали вперед, подгоняемые солдатами Фавеля. На перекрестках, где сталкивались колонны, Шедшие по разным улицам, неизбежно возникали заторы и свалки, ликвидация которых требовала от солдат немалых сил и времени. После этого на земле всегда оставались трупы задавленных и растоптанных людей — жертвы паники и неразберихи.

Костон ездил по городу в одолженном у кого-то автомобиле и, наконец, повернул в долину Негрито. Сверяясь по карте, он нашел кратчайший путь к зоне, обозначенной красной линией. Он свернул на какой-то проселок, приведший его к основной магистрали недалеко от того места, где Фавель захватил артиллерию Серрюрье. Там поток беженцев соприкасался с отрядом фавельских войск человек в двести. Они занимались тем, что выводили из колонны дееспособных мужчин, разбивали их на взводы и уводили в разных направлениях. Заинтересованный этим, Костон последовал за одним из них и увидел, как людям вручали лопаты и под дулом винтовок заставляли рыть землю.

Фавель оборудовал линию обороны по восьмидесятифутовому контуру.

Когда Костон вернулся в машину, он стал свидетелем жуткой сцены: на обочине дороги солдаты кидали в кучу трупы людей — тех, кто наотрез отказался копать землю для победы Фавеля.

Подавленный картиной смерти, он решил было подняться по долине Негрито в безопасный район, но заставил себя повернуть машину обратно в город, — работа была для него важнее всего на свете. Он добрался до «Империала» и стал разыскивать Уайетта. Он нашел его на крыше отеля, Уайетт смотрел на небо. Костон тоже взглянул вверх и увидел, что солнце было слегка завуалировано легким слоем перистых облаков.

— Что нового? — спросил он.

Уайетт повернулся к нему.

— Вон, видите, облака? Мейбл в пути, — сказал он. Костон спросил:

— А что в них особенного? В Англии часто бывают такие облака.

— Скоро увидите разницу.

Костон искоса посмотрел на него.

— Ну, как настроение, получше?

— Ничего, — мрачно ответил Уайетт.

— Мне пришла в голову мысль, которая, может быть, утешит вас. Люди, на которых должен обрушиться ураган, — солдаты Серрюрье. А солдатам полагается умирать, им за это деньги платят, в отличие от женщин и детей Сен-Пьера.

— Как там в городе?

— Напряженно. Были попытки мародерства, но люди Фавеля быстро положили этому конец. — Костон умышленно умолчал о том, какими методами производилась эвакуация населения. — Самое ужасное то, что из города ведет практически одна дорога. А вы представляете себе, какая часть дороги вместит все население города?

— У меня не было возможности заниматься этим, — колко сказал Уайетт.

— А я вот подсчитал, и получилось — примерно двенадцать миль. Поскольку они движутся со скоростью не более, чем две мили в час, всей колонне потребуется шесть часов, чтобы пройти любую точку на дороге.

— А я тут битый час изучал карты, — сказал Уайетт. — Фавель попросил меня определить безопасные для людей районы. Я с превеликим тщанием рассматривал абсолютно все эти линии, но, — он стукнул кулаком по ладони, — определить абсолютно безопасное пространство не смог. Городским войскам надо было разработать план немедленной эвакуации населения на случай урагана, — сердито закончил он.

— Ну, Фавель тут не при чем, — справедливо заметил Костон. — Это вина Серрюрье. — Он взглянул на часы. — Уже час, а Рокамбо еще не предпринимал никаких действий. Вероятно, его потрепали серьезнее, чем мы думаем. Вы поели?

Уайетт помотал головой, и Костон предложил:

— Давайте перекусим. Может, долго еще не придется думать о еде.

Они спустились вниз и сразу же столкнулись с Мэннингом.

— Когда должен начаться ураган? — спросил он.

— Я пока еще не могу точно сказать, — ответил Уайетт. — Дайте мне еще пару часов, и тогда будет ясно.

Мэннинг был явно разочарован, но промолчал. Костон спросил его:

— Можем мы где-нибудь поесть? У меня урчит в животе?

Мэннинг улыбнулся.

— Мы тут нашли несколько цыплят. Пошли.

Он провел их в комнату метрдотеля, которая была превращена в подобие офицерского клуба. Там они застали Фавеля, заканчивавшего еду. Он тоже расспросил Уайетта об урагане, несколько более подробно, чем Мэннинг, затем встал и отправился в свой зал с картами.

Костон, расправляясь с куриной косточкой, спросил Мэннинга:

— Как вы оказались втянутым во все это дело с Фавелем?

— Это моя работа, — лаконично ответил Мэннинг.

— Вы имеете в виду советы по организации военных действий?

Мэннинг усмехнулся.

— Фавель в этом не нуждается.

Костон напустил на себя глубокомысленный вид.

— Ага. И словно на него внезапно нашло озарение, воскликнул. — Вы, наверное, имеете дело с АФК?

— Это что такое? — спросил Уайетт.

— Антильская Фруктовая Корпорация — крупнейший бизнес в этой части земного шара. Меня всегда интересовало, кто финансирует Фавеля, — сказал Костон.

Мэннинг положил в тарелку куриную кость.

— Я не обязан вам отвечать и не стану трепаться перед всякими репортерами.

— В общем, это правильно, — согласился Костон. — Но если репортер нащупал что-то и настолько хорошо сработал, что сумел подкрепить свои догадки фактами, то почему бы ему не предоставить полной картины дела? Под вашим углом зрения, конечно.

Мэннинг рассмеялся.

— А вы мне нравитесь, Костон. В самом деле, нравитесь. Ну, что ж, я могу вам обрисовать картину, но, разумеется, неофициально, так что не ссылайтесь на меня. Скажем, я разговариваю с Уайеттом, а вы тут случайно оказались и все подслушали. — Он посмотрел на Уайетта. — Ну вот. Предположим, жила-была некая американская компания, которая однажды инвестировала кучу денег на Сан-Фернандесе, но все ее акции были экспроприированы Серрюрье.

— АФК, — вставил Костон.

— Может быть, — сказал Мэннинг. — Но я этого не говорил. Хозяева этой компании, естественно, пришли в бешенство. Они потеряли больше двадцать пяти миллионов долларов, ну и держатели акций, конечно, тоже не были обрадованы. Это одна сторона дела. Другая сторона — Фавель. Этот парень может что-то сделать в данной ситуации по своим собственным причинам. Но у него нет денег на закупку оружия. Итак, обе стороны вполне логично сходятся.

— А почему вас-то выбрали посредником? — спросил Костон.

Мэннинг пожал плечами.

— Я занимаюсь такими делами профессионально. Меня можно нанять. Они не хотели, чтобы был американец. Это может создать ненужные осложнения. Как бы то ни было, я занялся закупками на деньги компании. Есть у меня один знакомый парень в Швейцарии, американец, кстати, у него достаточно стволов, чтобы вооружить всю британскую армию. А уж о наших скромных задачах говорить не приходится. Фавель хорошо знал, что ему нужно — винтовки, автоматы, минометы, чтобы создавать плотный огонь, не теряя мобильности, несколько горных пушек. Он отобрал людей и организовал за пределами острова учебный лагерь, я вам, разумеется, не скажу, где. Он нанял нескольких инструкторов-артиллеристов, а потом, уже на острове, постепенно начал собирать отряды. Когда под его началом собралось немало людей, мы привезли ему оружие.

Уайетт спросил с недоверием:

— Вы что хотите сказать, что все делалось ради того, чтобы фруктовая компания смогла получить немного больше долларов в качестве прибыли?

Мэннинг бросил на него пронзительный взгляд и сжал руку в кулак.

— Нет, — сказал он сухо. — Откуда у вас такие, мысли?

— Ради Бога, простите моего друга, — вмешался Костон. — У него в некотором смысле молоко на губах не обсохло. Он не всегда понимает факты жизни, на что я недавно имел случай ему указать.

Мэннинг ткнул пальцем во Уайетта.

— Повторите то, что вы сказали, Фавелю, и ваша голова слетит с плеч. Кто-то должен, в конце концов, вышибить Серрюрье, и Фавель — единственный человек, у которого достает сил и мужества решиться на это. Причем конституционным путем этого сделать нельзя, — конституцию, как вы знаете, Серрюрье ликвидировал. Значит, остается хирургическая операция и кровь. Увы, но это так.

Он успокоился и с улыбкой обратился к Костону.

— Не исключено, что наша гипотетическая фруктовая компания поймала за хвост тигра. Фавель — далеко не марионетка. Он по духу реформатор, знаете ли, и будет выступать за улучшение условий работы на плантациях, за повышение заработной платы. — Он пожал плечами. — Впрочем, меня это не касается. Я в этой компании не состою, и мне все рано, будет Фавель кусать кормящую его руку или нет.

Уайетт нахмурился. Выходило, что Костон опять прав. В этом странном мире политики все было перевернуто с ног на голову, черное и белое смешались в какую-то серую пелену, а люди из лучших побуждений совершали предосудительные поступки и настороженно относились к поступкам благим. Это был чуждый ему мир, и он страстно захотел поскорее покинуть его и вернуться к себе, в область формул и цифр, в которой его могло тревожить только то, как поведет себя очередной ураган.

Он решил извиниться перед Мэннингом, но тот продолжал что-то увлеченно толковать Костону.

— … будет лучше, если Сан-Фернандес предоставит место свободному капиталу. Все дело в наличии здесь свободных денег. Тогда это будет славное место.

— А можно доверять Фавелю? — поинтересовался Костон.

— Думаю, что да. Он по натуре либерал, но не хлюпик и не захочет, чтобы им вертели так же, как, скажем, русские Кастро. Он и американцам будет сопротивляться. — Мэннинг улыбнулся. — За базу на мысе Саррат он заставит их заплатить кругленькую сумму. — Он внезапно посерьезнел. — Фавель, конечно, будет диктатором, другого выхода у него нет. Местный народ, искореженный Серрюрье, к самоуправлению не готов. Но я думаю, он будет совсем не плохим диктатором, особенно по сравнению с Серрюрье.

— Угу, — промычал Костон. — И его, конечно, будут костерить благие дураки, которые не понимают сути происходящего здесь.

— Это его не затронет, — сказал Мэннинг. — Ему плевать, что о нем говорят, хотя он может и отомстить.

Столик, за которым они сидели, вдруг затрясся, и с востока донесся глухой рокот. Мэннинг встрепенулся.

— Партия начинается. Рокамбо сделал первый ход, — сказал он.

III

Джули смотрела в щелку двери хижины, сделанной из кусков ржавого железа, не обращая внимания на вопли миссис Вормингтон, сидевшей на ящике позади нее. В карьере все еще было много грузовиков, хотя, судя по звукам, многие уже уехали. И вокруг все еще было много солдат. Некоторые стояли небольшими группами, разговаривали и курили, некоторые ходили туда-сюда с озабоченными лицами.

Офицер, который втиснул их в хижину, к счастью, не оставил около нее часового, ограничившись осмотром наружной щеколды. Когда их схватили и повели к карьеру, миссис Вормингтон говорила без умолку, стараясь воздействовать на военных словами. Она заявляла повышенным тоном, что она американка, что с ней нельзя обращаться, как с преступницей, что она защищала свои честь и достоинство, и тому подобное. Но сколько она ни кричала, ее все равно никто не понимал, так как ни офицер, ни солдаты не знали ни слова по-английски. Их довели до хижины, заперли в ней и, как надеялась Джули, забыли о них.

Не в силах больше выносить монотонный монолог миссис Вормингтон, Джули повернула голову:

— Господи, когда же вы замолчите? — сказала она усталым голосом. — Вы что хотите, чтобы они сюда пришли и заткнули вам рот пулей? Они это сделают, будьте уверены, когда им надоест, как и мне, слушать ваши вопли.

Миссис Вормингтон мгновенно захлопнула рот, но не надолго.

— Это невыносимо, — заявила она со страдающим лицом. — Госдепартамент узнает обо всем, когда я вернусь домой.

— Если вернетесь, — жестоко поправила ее Джули. — Вы застрелили человека, и это им не понравится, знаете ли.

— Но они же этого не знают, — возразила миссис Вормингтон. — Они думают, что это сделал грек.

Джули бросила на нее долгий презрительный взгляд. — Не знают, — согласилась она. — Но узнают, если я им скажу.

Миссис Вормингтон в изумлении уставилась на нее.

— Но вы же не будете говорить… нет… правда? — Она осеклась, увидев выражение лица Джули.

— Скажу, если вы не заткнетесь, — угрожающим тоном проговорила Джули. — Это вы убили Эвменидеса. Вы, можно сказать, застрелили его и закололи его штыком. Он был хорошим человеком. Может, не очень смелым, да много ли смелых, но хорошим. Он этого не заслужил. Я вам этого не прощу, так что поберегитесь. Имейте в виду, что если я вас здесь пристукну, это будет не убийство, а справедливое возмездие. — Она говорила тихим и ровным голосом, но смысл ее слов заставил миссис Вормингтон похолодеть и с ужасом в глазах забиться в угол. — Так что не выводите меня из себя, пустомеля. Я могу вас убить, мне это ничего не стоит. — Говоря это Джули держала себя в руках, но кончики ее пальцев дрожали от гнева.

Она удивлялась сама себе. Никогда прежде она ни на кого не набрасывалась с такой яростью и с такой решимостью, с таким желанием причинить боль. Слишком долго выучка стюардессы заставляла ее сдерживать свои чувства, и сейчас она с наслаждением выплескивала их на эту негодную и опасную женщину. Она чувствовала себя сильной и уверенной в том, что делает.

Она вновь посмотрела в щелку. Снаружи по-прежнему наблюдалось большое движение, но никто не обращал на хижину никакого внимания. Джули отошла от двери и решила обработать раны на бедрах от солдатских штыков. Она взяла сумочку, которую каким-то чудом сохранила при себе миссис Вормингтон, и вытряхнула ее содержимое на пол. В ней было обычное женское барахло — помада, гребень, пудреница с зеркальцем, ручка с записной книжкой, деньги — банкноты и монеты в довольно большом количестве, чеки, пузырек с аспирином, пакет марлевых салфеток, небольшая фляжка с виски, набор булавок и заколок, несколько листов бумаги. Ото всего шел запах застарелой пудры.

Пошевелив кучу рукой, Джули сказала с издевкой:

— Вы, кажется, утеряли ваши бриллианты.

Штыковые порезы были неглубокими, но кровь шла довольно сильно. Она вытерла их марлей и обвязала отодранной от рубашки лентой. Затем, вновь надев джинсы, она взяла пузырек, высыпала на ладонь две таблетки аспирина и проглотила их без воды.

— Приведите себя в порядок, — приказала она, бросая миссис Вормингтон оставшиеся салфетки, и подошла к двери.

Джули довольно долго смотрела, что происходит снаружи. Карьер превратился в своего рода автопарк, расположенный в удобной близости от главной дороги, но в стороне от движения. Грузовики постоянно приезжали и уезжали и, судя по всему, на приколе не оставался ни один из них. Она сильно надеялась, хотя и понимала, что оснований для этого мало, на то, что о двух белых женщинах, находившихся в лачуге, благополучно забудут.

Спустя некоторое время ей надоел этот вид, который постоянно менялся, оставаясь, однако, тем же самым, и она решила обследовать внутренность хижины. Миссис Вормингтон молча сидела в своем углу, глядя на Джули выпученными от страха глазами. Не обращая на нее внимания, Джули начала осмотр. В хижине громоздились какие-то ящики, все пустые. Но за шкафом, набитым всякой трухой, она обнаружила кузнечный молот и кирку, и то и другое во вполне приличном состоянии.

Она тщательно осмотрела стены. Деревянный каркас лачуги был сделан из досок, скрепленных гвоздями. Дерево было трухлявым, гвозди ржавыми, и Джули почувствовала уверенность в том, что стены легко удастся сокрушить — при условии, что никто не услышит ударов, что было маловероятно. Она поставила инструменты у двери так, чтобы они не были видны тому, кто войдет в нее, и села на один из ящиков.

По мере того, как солнце поднималось выше, железные стены лачуги нагревались, и скоро к ним нельзя было уже прикоснуться. Женщины сидели и, обливаясь потом, прислушивались к реву моторов и скрежету рычагов. Судя по всему, карьер постепенно пустел.

Джули думала о том, что могло случиться с Росторном. Может быть, его тоже взяли в плен, а может, убили. В конце концов, их самих спасло неожиданное и счастливое появление черного офицера. Но теперь она прекрасно осознавала тот факт, что если ей не удастся выбраться из этой лачуги, ее уже никто не спасет. Она помнила слова Росторна о том, что карьер — опасное во время урагана место.

Она вспомнила о Уайетте. Как жалко, что они, едва успев встретиться, вынуждены были расстаться и теперь будут умирать порознь. Она не строила никаких иллюзий относительно своего ближайшего будущего и сомневалась в том, что Уайетту удалось пережить вал гражданской войны, захлестнувший Сен-Пьер.

Ее мысли были прерваны голосом миссис Вормингтон.

— Я хочу пить.

— И я, — сказала Джули. — Помолчите.

Снаружи что-то происходило или, точнее, не происходило, и Джули, обратясь к миссис Вормингтон, приложила палец к губам. Наступила тишина. Издали, с прибрежной дороги доносился глухой шум, но вблизи движение грузовиков прекратилось. Джули посмотрела в щелку и увидела, что карьер пуст, а ярдах в десяти от хижины сидит на корточках солдат. Он устроился в тени и, казалось, дремал. К ним все же приставили часового.

Джули подбежала к миссис Вормингтон, вырвала из ее рук сумочку и вынула из нее деньги. Миссис Вормингтон всполошилась.

— Что вы делаете? Это мои.

— Вы ведь хотите пить? Мы сейчас купим немного воды. — Она посмотрела на толстую пачку банкнот. — А может, и освобождение, если вы будете молчать. — Миссис Вормингтон закрыла рот. — Хотя я не знаю местного языка, но постараюсь как-нибудь объясниться. Язык денег понятен всем, в конце концов.

Она подошла к двери и крикнула сквозь щелку.

— Эй, ты!

Солдат лениво повернул голову и уставился на дверь. Перед его глазами возникла бумажка, сильно напоминавшая крупную купюру, двигавшаяся вниз и вверх вдоль щелки. Он нехотя поднялся, взял винтовку и стал приближаться, настороженно и вместе с тем заинтересованно глядя на дверь. Только он протянул руку к купюре, она исчезла, и женский голос произнес:

— Вода… аква… принеси немного.

Солдат в недоумении стоял перед дверью.

— Принеси воды. Вода… аква… — настойчиво повторяла Джули.

Солдат почесал в затылке, затем его лицо прояснилось.

— О, аква!

— Да, да, — подтвердила Джули, — за деньги. Деньги — тебе. После воды.

Солдат разразился речью на непонятном языке, затем закивал головой и отошел. Джули с облегчением вздохнула. Мысль о холодной воде чуть не Вскружила ей голову, в горле у нее пересохло, язык превратился в наждак. Но прежде, чем солдат вернулся, требовалось кое-что сделать. Едва ли он будет открывать дверь, — у него и ключа-то, наверное, не было, но тогда как же он сможет передать bм воду?

Она взяла молот и, держа его наподобие клюшки для гольфа, стукнула наугад по одной из дверных планок. Гнилое дерево подалось, и от доски отломился кусок, образуя небольшую дыру. Она не решилась ударить во второй раз, не зная, как далеко отошел солдат.

Он возвратился, неся в одной руке бутылку, в другой — металлическую кружку. Джули потрясла дверь. Солдат что-то сказал и пожал плечами. Стало ясно, что ключа у него не было, и она, наклонившись, просунула руку в проделанное ею отверстие.

— Давай! — сказала она, надеясь, что он не заметит свежего отщепа.

Он присел на корточки, но держал бутылку и кружку вне досягаемости ее руки.

— Л'аржан, — сказал он.

Джули чертыхнулась и просунула купюру сквозь отверстие. Он жадно схватил ее и, наполнив водой кружку, пододвинул ее. Джули бережно взяла кружку и, стараясь не расплескать воду, втянула ее внутрь и передала миссис Вормингтон. Снова высунув руку, она попыталась достать бутылку. Но та находилась поодаль. Солдат захихикал и повторил:

— Л'аржан.

Джули пришлось дать ему еще купюру, и бутылка оказалась в ее распоряжении. Хотя вода была теплой, она принесла ей большое облегчение. Она залпом опустошила половину бутылки и посмотрела на миссис Вормингтон, которая слизывала последние капли с ободка кружки.

— Дорогая вещь, — сказала она. — Каждая кружка обходится вам примерно в четыре доллара. — Она поставила бутылку на пол и посмотрела на часы. Была половина первого.

Солдат отошел на свое место и принял прежнюю позу, но не спускал теперь глаз с лачуги, надеясь на новую легкую добычу.

— Хоть бы он сгинул куда-нибудь к черту! — в сердцах сказала Джули.

В это время сзади нее раздалось легкое постукивание. Она оглянулась и увидела миссис Вормингтон, уныло смотрящую в дно кружки, словно ожидая, что она каким-нибудь чудом наполнится снова. Постукивание повторилось, и стало ясно, что оно идет со стороны задней стенки. Джули подошла ближе и стала вслушиваться. Она различила знакомый с детства ритм считалки.

— Кто это? — спросила она.

— Росторн. Тише.

Сердце подскочило у нее в груди.

— Как вы здесь оказались?

— Я пошел за вами, когда вас схватили. Я следил за вашей лачугой с верхней части карьера. Я смог спуститься только, когда солдат отошел.

— А куда он отошел? — нетерпеливо спросила Джули.

— Пошел по дороге и скрылся из вида. Вероятно, направился к магистрали.

— Отлично! — воскликнула Джули. — Я думаю, мы сможем выбраться отсюда. Можете там подождать?

— Да, — сказал Росторн. — Я подожду. — Голос его звучал по-стариковски, словно он безумно устал.

Направляясь к двери, Джули бросила взгляд на миссис Вормингтон и увидела, что та допивает последние капли воды из бутылки.

— А что? — вызывающе спросила миссис Вормингтон, — мои деньги, моя вода.

Джули вырвала у нее бутылку.

— Ладно. Сейчас это не имеет значения. Мы уходим отсюда. Приготовьтесь и — ни звука.

Она взяла молот и, напрягая все свои силы, ударила им по двери. Одна из планок треснула вдоль, а второй удар выбил ее прочь. Росторн крикнул сзади:

— Бейте около замка.

Джули снова приподняла молот и нанесла удар посередине двери. Петли щеколды вылетели из трухлявого дерева, и дверь приоткрылась.

— Давайте, — бросила она назад. — Быстро! — И выбежала из лачуги, не оглядываясь и не проверяя, следует ли за ней миссис Вормингтон.

— Сюда, — позвал Росторн, и она побежала за ним.

Они завернули за скалу, и лачуга исчезла из вида.

— Мы пока в ловушке, — сказал Росторн. — Этот карьер — тупик, а если мы пойдем по дороге, то наткнемся на часового.

— Как вы спустились?

Росторн показал наверх.

— Я спускался вон там и чуть не сломал себе шею. Но сейчас мы не можем подняться туда. Часовой нас может увидеть и перестреляет как уток в тире. — Он оглянулся по сторонам. — Лучше всего нам пока спрятаться.

— Где?

— Чуть повыше есть небольшое возвышение. Нечто вроде бруствера. Если мы ляжем за ним, снизу нас видно не будет. Давайте, миссис Вормингтон.

Подъем был труден. Сначала Джули и Росторн подпихнули к брустверу неуклюжую миссис Вормингтон, затем поднялся Росторн и подал руку Джули. Разбивая в кровь колени, она перекатилась через бруствер и легла. Хотя она не поднимала голову, ей все же был виден угол лачуги. Она прошептала:

— Предположим, мы очутимся на верху карьера. Что дальше?

— Там уже нет войск, — сказал Росторн. — Все двинулись в сторону Сен-Пьера. Думаю, что скоро генерал Рокамбо перейдет в наступление. Мы можем двигаться позади армии, по холмистой гряде, пока не доберемся до Негрито. Там мы окажемся в безопасности. — Он помолчал. — Но мы можем и не успеть. Посмотрите на небо.

Джули вывернула шею и, щуря глаза, посмотрела на солнце.

— Ничего не вижу. Небольшие перистые облака и только.

— Вокруг солнца появилось гало, — сказал Росторн. — Наверное, урагана осталось ждать не долго.

Джули заметила движение у лачуги.

— Тише. Он возвратился.

Им было видно, как солдат в недоумении смотрел на хижину. Он выронил из рук бутылку с кружкой, и струйка воды потекла по пыльной земле. Затем он снял с плеча винтовку, и до них донесся металлический щелчок — он нажал рычажок предохранителя. Джули сжалась, когда он стал обводить взглядом карьер. Если она видела его, значит, и он, присмотревшись, мог увидеть ее.

Солдат начал обходить сарай с винтовкой наготове. Он шел медленно, постоянно оглядываясь, готовый в любую секунду стрелять. Подойдя к въезду в карьер, он остановился и стал разглядывать оставшиеся после взрыва воронки и кучи камней. Затем он сделал несколько шагов вперед, исчез из вида и очутился в непосредственной близости от беглецов. Джули затаила дыхание и молила Бога, чтобы миссис Вормингтон не пришло в голову заговорить. Солдат стоял в каких-то двух метрах ниже их, и было Хорошо слышно, как он дышит.

Стоял он долго и неподвижно. Джули казалось, что он внимательно разглядывает каменный бруствер, за которым они лежали, и размышляет, стоит ли лезть к нему. Раздалось звяканье и царапанье металла о камень, — он поставил винтовку. Значит, собрался лезть, решила Джули.

И в этот момент вдали раздался оглушительный взрыв, потом еще один и еще. Затем она услышала, как затопали по камням ботинки солдата, и он сам тут же появился у въезда в карьер. Он стоял, защищая глаза рукой от солнца и смотрел вдаль. Взрывы следовали один за другим. Это был звук, который был уже знаком Джули, — артиллерийская канонада. Рокамбо атаковал Фавеля, и тот начал вести заградительный огонь.

Солдат был в нерешительности. Он несколько раз оглянулся на карьер, затем забросил на плечо винтовку и побежал в сторону прибрежной дороги.

— По-моему, он ушел, — сказала Джули, выждав некоторое время.

Росторн приподнялся на руках и осмотрелся.

— Что ж, и нам надо уходить, — сказал он. — Нам надо забраться повыше.

Силы Фавеля на востоке выдержали первый удар правительственных войск и разметали их части, пытавшиеся пересечь пустошь на окраине города, шквальным и артиллерийским огнем: У Рокамбо артиллерии не было, и он не мог ответить тем же, но его армия насчитывала семь тысяч человек — против двух Фавеля, и он погнал их вперед без пощады. Во время первой атаки полегло пятьсот человек, но ему удалось закрепиться на рубеже вблизи дальнего края пустоши. Его люди удачно использовали воронки снарядов и двигались к переднему краю, переползая от одной к другой, пока не образовалась довольно прочная позиция.

Но Фавель не собирался проводить контратаки, да и не мог. Более половины его личного состава было занято обслуживанием орудий, и численность пехоты составляла всего около девятисот человек. Но они были великолепно экипированы и готовы к решительной схватке. Автоматического оружия у них было с избытком, и они имели достаточно времени, чтобы хорошо пристрелять его. И Рокамбо, прежде, чем смог бы захватить пушки, молотившие по его войскам с убийственной силой, должен был потерять громадное число своих солдат. Да и смог бы он их захватить? Орудия были готовы к немедленному отступлению и по первому приказу должны были организованно отойти на заранее подготовленные позиции. И Рокамбо пришлось бы повторять вновь и вновь самоубийственные попытки атаки.

Фавель постоянно находился в штабе. Его офицеры хорошо знали свои обязанности, и он знал, на что они способны, и вполне доверял им. Поэтому он мог целиком сосредоточиться на проблемах, возникших в связи с ситуацией на западном фланге. В то утро он съездил в доки и смотрел в бинокль на то, как эвакуируется американская база на мысе Саррат. Один за другим снимались с якоря корабли и уходили на северо-восток по направлению к Пуэрто-Рико. В ту же сторону, к безопасности, улетали и самолеты. Пелена черного дыма от горевшего нефтехранилища окутывала весь мыс. Командующий Брукс не оставлял за собой ничего, что могло бы кому-нибудь пригодиться.

Фавель размышлял над возможными действиями Серрюрье. Конечно, он поторопится тотчас же занять базу, что вполне можно было бы сделать и потом. Американская база всегда была бельмом у него на глазу, и он несколько раз наталкивался на решительный отказ американского правительства покинуть остров. Теперь он мог взять базу голыми руками и, конечно, не откажет себе в удовольствии, не понимая того, что за пустой победой всегда маячит призрак поражения. Он потеряет время, занимаясь базой, вместо того, чтобы организовать наступление на Сен-Пьер резервных сил, свежих, не обмытых кровью, свободных от безотчетного страха получить нож в спину от американцев.

Поэтому, когда Фавель услышал гром пушек с востока, улыбка тронула его губы: Рокамбо с его деморализованной армией все же первым приступил к действиям, а Серрюрье все еще захлебывался от счастья в своем новообретенном раю на мысе Саррат. Прекрасно! Пусть он побудет там подольше. Если бы он знал, что восьми тысячам войск противостоит всего одна, он бы, конечно, действовал иначе, но никто ему этого не сказал, а если в сказал, он бы не поверил. Он был человеком подозрительным и всюду искал какого-нибудь подвоха.

Фавель позвал вестового и приказал ему срочно разыскать Мэннинга и Уайетта. Затем он откинулся на спинку стула, достал длинную и тонкую сигару и, не торопясь, зажег ее.

Вестовой нашел Уайетта на крыше, тот рассматривал в бинокль линию горизонта. Высокие перистые облака теперь закрывали небо и уступали место более мощному облачному слою, двигавшемуся с юга, словно белая плотная простыня. Было страшно жарко, воздух был сух и неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Вокруг солнца наблюдалось гало — зловещий, с точки зрения Уайетта, знак.

Когда он вошел к Фавелю, там уже находился Мэннинг, докладывавший о ходе эвакуации.

— Мы стараемся действовать как можно быстро, — говорил он. — Но времени очень мало.

— Времени у нас нет, — резко подтвердил Уайетт. — Мейбл движется быстрее, чем я предполагал.

— Сколько еще осталось? — спросил Мэннинг.

— Он ударит около пяти.

— Господи! — воскликнул Мэннинг. — Мы не успеем.

— Должны успеть, — сказал Фавель с нажимом и обратился к Уайетту. — Что вы имеете в виду, говоря, что он ударит около пяти часов?

— Скорость ветра достигнет шестидесяти миль в час.

— А затопление?

Уайетт покачал головой.

— Не знаю, — честно признался он. — Этот аспект ураганов я, к сожалению, не изучал. Я не знаю, когда ожидать сильной приливной волны, но полагаю, что после шести ее долго ждать не придется.

— Сейчас два часа, — задумчиво сказал Фавель. — Это дает нам четыре часа, в худшем случае — три. Как будут развиваться события в этом промежутке?

— В течение следующего часа облака будут густеть, поднимется ветер. И тогда положение начнет ухудшаться быстро.

— Чарльз, можем ли мы сейчас отступить ко второму эшелону обороны?

Мэннинг нехотя кивнул головой.

— Этот район в принципе уже свободен от населения, но не слишком ли ты торопишься? Если Рокамбо прорвется, он может нас настичь во время отступления, и наши дела пойдут прахом.

Фавель подтянул к себе стоявший на столе телефон.

— Мы отступаем, — твердо сказал он. — Надо торопиться. Приложи все усилия, Чарльз.

— Хорошо, Джулио, — сказал Мэннинг вяло, — сделаю все, что смогу. — И он вышел из зала.

Уайетт не знал, уходить ему вслед за Мэннингом или нет, но Фавель сделал Уайетту знак рукой остаться. Бережно положив телефонную трубку, он сказал:

— Вы упоминали дождь, мистер Уайетт. Насколько серьезен этот фактор?

— Да, ожидается сильный ливень — вам такого не доводилось видеть. Он усилит наводнение в долине Негрито, но я, когда обозначал для вас безопасные районы, принял это во внимание. Я полагаю, что наибольшей силы ливень достигнет к западу отсюда. В общем, можно ожидать от пяти до десяти дюймов осадков в течение двадцати четырех часов.

— Уйма воды, — заметил Фавель. — Какие-либо серьезные военные операции будут невозможны.

Уайетт мрачно ухмыльнулся.

— Я надеюсь, вы все-таки не планируете каких-либо операций на завтра. Если не дождь, так ветер вам воспрепятствует.

Фавель сказал:

— Нет, я имел в виду время после урагана. Спасибо, мистер Уайетт. Сообщайте мне развитие ситуации.

Уайетт возвратился на крышу и продолжил наблюдение за облаками.

Второй удар Рокамбо пришелся по воздуху. Его части легко проникли в город и продвинулись на полмили. Артиллерийский огонь, ведшийся против них, был по-прежнему силен, но стрелковое оружие молчало. Словно в пустоте они сделали еще один бросок и налетели на засаду. Тот, кто замешкался сзади, был спасен, а лихие передовые отряды понесли тяжелые потери от пулеметного огня и вынуждены были отойти зализывать свои раны.

Их несколько приободрил внезапный гул пушек, раздавшийся с другой стороны города. Серрюрье наконец-то начал наступление. Теперь мятежник Фавель со своим войском должен быть раздавлен.

Атака Серрюрье на маленькую горсточку державших оборону солдат Фавеля была сокрушительна. Жестоко и беспощадно, бросая против артиллерии и пулеметов противника свои батальоны, он в трех местах пробил линию обороны и поставил маленькую армию Фавеля перед угрозой быть расчлененной на части. Но Фавель не растерялся и приказал немедленно отступать от окраины в город. На открытом пространстве у него шансов выстоять не было, но уличные бои могли дать ему эту надежду.

Борьба обострялась на обоих фронтах, и армия Фавеля медленно с боями отходила, неся большие потери, но все же несравнимые с потерями правительственных войск. Активность в помещении штаба возросла, вестовые бегали туда-сюда, поскольку Фавель чуть ли не ежеминутно требовал новых сведений о том, как идет эвакуация, скрупулезно отмеривал каждый шаг своего отступления на обоих флангах в соответствии с пульсом уходившей из города людской массы. Это была рискованная затея, и он потерял много хороших солдат, но он упрямо придерживался своего плана.

Город горел с обоих концов. Люди Фавеля поджигали здания, чтобы создать стену огня перед победоносно наступающим противником. Языки пламени раздувались постепенно усиливавшимся ветром, и клубы дыма вздымались и ползли к северу в долину Негрито.

В четыре часа дня Фавель решил оставить свою артиллерию. Он понял, что ему не удастся спасти ее, и отдал приказ офицерам заклинить затворы пушек и уходить. Их все равно нельзя было протащить по забитой беженцами дороге, а после урагана, он знал, они не понадобятся. Часть войск, участвовавших в эвакуации, уже заняли оборонные позиций по восьмидесятифутовому контуру, а напор войск Серрюрье и Рокамбо усиливался.

Пять минут спустя он отдал приказ покинуть штаб, о чем Уайетту, сидевшему на крыше, сообщил вестовой. Бросив последний взгляд на темнеющий горизонт, он заспешил вниз. В фойе стоял Фавель, наблюдавший, как в грузовик у подъезда отеля загружались карты. Он невозмутимо зажигал сигару, и, казалось, это занимало его больше, чем шум битвы.

— Пусть Серрюрье и Рокамбо встретятся и пожмут друг другу руки, — сказал он. — Надеюсь, они разопьют бутылочку рома, и это займет у них некоторое время. — Он улыбнулся. — Думаю, Рокамбо не будет доволен тем, что теперь командование перейдет к Серрюрье.

Солдат на грузовике что-то крикнул, и Фавель, убедившись в том, что сигара его зажжена, поднес спичку к скомканному листку бумаги.

— Извините, — сказал он и направился в бар. Когда он возвратился, в баре стал разгораться огонь. — Ну вот, — сказал он, — теперь мы должны ехать. Пошли. — И он подтолкнул Уайетта к двери.

Когда грузовик отъехал от отеля, Уайетт оглянулся назад и увидел, как через окна стали просачиваться первые струйки дыма, которые тут же подхватывал ветер.

Была половина пятого.