Уриель Акоста

Вновь от меня Пытаетесь уйти?

Нет, нет! Коль вы порог перешагнули,

Остаться должно вам, Бен-Иохаи!

Вы вновь на родине! О, тяжкий труд

Врача! Прошу простить за ожиданье.

Добро пожаловать к нам в Амстердам!

Благодарю, Де-Сильва.

Под ярким солнцем чужеземных стран

Созрели быстро вы. Еще недавно

Вот здесь, у книг, прощальный поцелуй

Запечатлел я на челе, лишенном

Следов морщин. Вернулись мужем вы!

На вашем лбу заботы я читаю.

Иль новое отечество и вас,

Наследника огромного богатства,

Озлобленною мачехой встречает?

Я Амстердам нашел таким, как встарь.

В нем крепнет дух свободного гражданства —

Торговля помогла уврачевать

Испанией оставленные раны.

Да, в гордости свободы молодой,

Своей рукою добытой недавно,

Средь сутолоки гаваней своих

Он, как всегда, взирает с братским чувством

На нас — сынов Израиля.

Торговля

Чтит золото, которое успел

Народ несчастный, что бежал когда-то

Из португальских и испанских стран,

Укрыть от взоров Германдад презренных.

Хотите знать причину, почему

Нас терпят здесь? Ну, смейтесь, Иохаи!

Есть две причины. Я привык всегда

К научности и ясности бесспорной.

И здесь не вижу перемены я.

Научное светило Амстердама,

Знаток природы и учитель наш, —

За что вас прославляем неустанно, —

Забыть не сможет, верно, никогда

Свои «во-первых», «во-вторых»…

Бесспорно

Тому хвала, кто учит мыслить так!

Я, право, с Аристотелем согласен,

Ведь он…

Вы о евреях говорили…

Коль не питает ненависти к нам

Голландская республика и злобно

Не гонит нас, как гонят нас везде —

В Испании, за Рейном, за Дунаем,

И в Португалии — причина в том:

Чтит библию народ голландский крепко,

Источник веры видя только в ней;

Тем самым принужден он чтить евреев,

В кромешной тьме языческих времен

Хранивших откровение господне,

Как вечную лампаду! Чтят они,

Хранителей обетованья — нас,

В сынах Давида почитают то,

Что их спаситель также был евреем.

А во-вторых, за нас заступник — кровь,

Что пролита за юную свободу

Провинций Нидерландских, ибо

Народ, который на спине своей

Сам прелесть рабства испытал когда-то,

Не будет из-за глупых предрассудков

Теснить других, не станет из мечей,

Что перекованы когда-то были

Из цепи рабской, снова цепь ковать.

Вот вам два основания. Не правда ль,

Считали все счастливым вас, когда

Вы в Амстердам решили возвратиться?

Сам счастлив был. Исполненный надежд

В страну морей и островов я прибыл;

Когда же судно по каналу плыло,

То на досуге… там…

Мечтали вы

О радости сладчайшего свиданья

С пленительной Юдифью, как она

Обнимет снова жениха и друга.

От Вандерстратенов идете вы?

Простите, я устал.

Как это странно!

Что с вами, — друг? Быть может, вы больны?

Три дня меня с радушием обычным

Манассе принимал.

Ну, а Юдифь?

Под нежный шопот песен колыбельных,

Почти с пеленок волею родных,

В невесты вам обещана она!

Царица ваших детских игр веселых!

Цветок прекрасный прославлять я смею,

Хотя она — племянница моя!

Под нежный шопот песен колыбельных?

Боюсь, де-Сильва, что невеста лжет!

Как?

То, что я видел, дайте рассказать.

Меня Манассе обнял словно сына,

Любовь и верность дочери сулил,

Затем увлекся разговором он

На тему о своих постройках чудных,

О парке, о фонтанах, о цветах,

О статуях по образцу античных,

Что во Флоренции он заказал,

О Рубенсе, Ван-Дейке, светотени,

О перспективе — ах, известно вам,

Что он привык вокруг себя искусно

Все золотить мидасовой рукой.

Не все то злато, что порой блестит.

Сказали что-то вы?

О, нет! Я просто

Прикинул вес мидасовой руки!

Да, роскоши его я не поклонник!

Не любит биржа всех его причуд.

Мне ж, человеку, видевшему в Риме,

В Париже и Неаполе — все то,

Чему он здесь, в Голландии, желает

Так рабски подражать, понравиться могли б.

Быть может, как другим, все эти храмы,

Когда бы там явилось божество.

Я обошел, сгорая от желаний,

Все закоулки парка и аллей,

Искал Юдифь, разлукою томимый.

И вот нашел ее — но не одну.

С каким-то незнакомцем, в дальнем гроте,

Увитом виноградом и плющом,

Она сидела; фолиант раскрытый

Пред парою безмолвною лежал.

Юдифь взглянула на меня, как будто

Я — святотатец — храм сей осквернил.

Но вдруг, узнав меня, с застывшим взглядом

И с ложью на лице, слегка дрожа,

Холодную мне руку протянула.

На мой немой вопрос, кто с ней сидит?

«Учитель мой!» — мне отвечала гордо,

Ему же прошептала: «Мой жених»…

Тут незнакомец поднялся, бледнея,

И тихими шагами отошел,

И лишь тогда, волнуясь, я решился

Спросить об имени его…

Зовется

Он Уриель Акоста.

О! Бесспорно

Он также вам знаком. Ведь шопот слуг,

Манассе робкий взгляд, вид статуй даже —

Все говорит, что неверна Юдифь!

Внимаю вам я, право, с изумленьем.

Быть может, все, что описали вы,

На первый взгляд и кажется столь странным,

Но заблуждаетесь вы в основном.

Суровость к вам не есть любовь к Акосте.

Мыслитель молодой, к науке права

Вниманье устремивший, стал известен

Во время странствий ваших; приобрел

Он славу и почет за дарованья

И острый ум! Философ он едва ль!

Ценю я то, как пишет он прекрасно,

Но то, что пишет он, я не ценю.

Еще звучит Опорто говор милый

В речах его, как будто бы еще

Вчера на берегах цветущих Тахо,

Под солнцем пламенным, он гроздья рвал, —

Так чисто он по-португальски пишет.

В нем все же к иудейству нет любви,

Он чужд преданьям о мамврийском дубе,

Всевышнего не зрел он в купине.

С собратьями не порывает связи,

Но к синагоге равнодушен он.

Полуеврей, полухристианин,

Парит в мечтаньях и сомненье сеет

В твердынях веры, трон ее колебля.

Когда ж с Манассе он знакомство свел,

То в сеть его ума Юдифь попала.

Здесь о любви и речи даже нет!

Ей кажется, что здесь она всех выше,

И повседневность стала презирать.

Бери ж ее, как есть! Да, я уверен,

Она переродится, став твоей.

Рождает слава женщины любовь,

Кем поражается, того и любит.

В тени другого не хочу стоять

Под сенью чьей-то славы! Да, Манассе —

Безвольный человек! Но, Сильва, — вы

Душа всего семейства. Созовите

Скорее всю родню, представьте им Акосту-зятя…

Бредишь, Иохаи!

А если он милее вам, чем я,

То породнитесь с ним!

Узнай, безумец,

Мой враг заклятый — Уриель!

Ваш враг?

Хоть не желаю я врагам плохого, —

Быть кузнецом их счастья не хочу,

А уж подавно с ними породниться.

На-днях он книгу выпустил свою

И в ней путем надуманных софизмов

Опровергать пытается все то,

Что я, когда-то, по вопросам веры

И богословия писал. Тогда

Он был моим учеником прилежным,

Но книгой этой порывает связь

С народом нашим, с верой и со мною.

Итак, давайте действовать совместно!

Юдифь люблю! И чувствую теперь,

Как с новой силой жар любви пылает.

То облако, что встало надо мной,

Над счастьем и священными правами,

Рассеять с вами мы должны, де-Сильва.

Ее молить я о себе стыжусь,

Так будьте вы послом моей любви!

Ведь истинная гордость не имеет

Слов для себя. Смеркается… И вы

Отдохновенья жаждете наверно?

А вы уверены? Но знать хочу

Я поподробней ваши подозренья.

В чем дело?.. Извините… (Слуге) Что такое?

Тот ученик — я помню хорошо,

Его любили вы — желает, рабби,

Сказать вам что-то. Я его впустил.

Он сам!

Акоста!

Я не помешаю?

К врачу де-Сильва вы пришли? Прошу!

Бесспорно, своему врагу не смеет

Врач отказать.

Врагу, де-Сильва?

Учитель мой! Проститься я пришел.

Уехать хочет он?

Знакомы ль вы?

Бен-Иохаи!

Мы знакомы.

Как!

Вы Амстердам покинуть захотели?

Как только озарится небосвод,

Уеду я отсюда, Иохаи.

Хочу я мир увидеть и людей.

Проститься дружески хочу со всеми,

Кого любил, вот почему я к вам,

Пришел, де-Сильва. Вот моя рука!

Принять ту руку, что в окно швырнула

Плоды моих раздумий и трудов,

Как ветошь, как прокисшее лекарство?

Я вам уже сказал, что не к врачу

Пришел сюда, а к человеку мысли!

И если мой рассудок нездоров,—

Чем я едва ли стал бы похваляться —

Известно вам, что лишь в самой душе,

Пускай больной, таится исцеленье.

Да, вы у ног моих сидели встарь

И у меня учились размышленью,

С учителем воюете теперь!

Неужто мыслить можно научить?

Да разве в сфере высшего познанья

Возможно, Сильва, быть учеником

Или учителем надменным? Разве

Рождается не в глубине души

Мысль каждая, как тот цветок прекрасный,

Что вырос на Аяксовой крови?

Я факелом рассудка осветил

Учений наших ветхую постройку

Из текстов и традиций вековых,

Из книг духовных и писаний светских

Не для того, чтоб истину открыть,

Которой всякий верить должен слепо.

Неведенье открыло мне уста,

Прозрение дала мне слепота,

И глухота мои отверзла уши!

Заметьте, Сильва, я сказал — мои!

Лишь только в то, во что мы верим сами, —

Уверовать другие захотят!..

На вашем месте я христианином

Уж лучше стал бы…

Сильва!

Да, господь

Тогда еще простить бы мог еврея,

Который веру предков опозорил.

Своим писаньем недостойным вы

Всех лучших, всех честнейших возмутили.

Ведь синагога с догмами своими

Приобрела священные права

На общую любовь и уваженье;

И именно теперь, когда спаслись

Мы от костров гонителей жестоких,

Когда опять всевышнему хвалы

Мы ныне можем возносить спокойно,

Как жертвенное пламя к небесам, —

Ужель свобода посягнет в безумьи

На то, что сохраняли столько лет

И что скалою для надежд народных

Во время бедствий было? Никогда!

И если б разум мой самодовольный

Шепнул, что это тлен один и прах,

Клянусь творцом — остался б тверд я все же,

Не предал заблужденья своего, —

Так старого слугу мы не покинем,

Который в горестях нам верен был.

Что в вас ценю — так это ваше сердце.

Крепки в любви и в ненависти вы.

Есть благородство и в ошибках ваших!

Вы только заглянули в мой трактат —

Прочтите же его, не веря толкам

Всех ваших пациентов. Я пришел

Всего лишь с доброй целью — попрощаться,

Не с вашей ненавистью, не с умом,

Не с вашей зыбкою душой, де-Сильва,

Где полноты всех ощущений нет,

Где сумерки, как в этот час туманный.

Прощаюсь я — пришел сказать «прости»

Сединам вашим, дорогой учитель!

Прощайте навсегда!.. О, никогда,

Я чувствую, не свидимся мы больше.

Акоста, извините. Не могу ль

Вам быть в дороге чем-нибудь полезен,

Помочь вам в путешествии?

Спасибо!

Быть может, вы поедете в Париж?

Письмо от банка нашего откроет,

Как верный ключ, вам двери всех дворцов.

А в Лондоне…

Но я на юг поеду…

В Германию… Вам Гейдельберг знаком?

Хочу найти я тихую долину,

Чтоб там, когда захочется, я мог

Вести беседу с птицами, с цветами,

Со звездами, с журчащим родником.

Вздохнул свободно я!

Ну, а Юдифь?

Отпустит вас?

Юдифь? Что за вопросы?

Ведь ученица верная она…

Теперь она поступит в школу жизни!

О, школа эта женщине нужна!

У жениха ее спросите — верно,

И у него такое мненье?

Нет!

Ведь самоотречение возможно

И в роскоши!.. Гасите же скорей

Светильники, которыми хотите

Вы свадьбу Иохаи озарить!

Юдифи блеск не нужен! Не нужны

Ей серебро и кубки золотые,

Она познала радость отреченья

И в изобильи дома своего.

Довольствуйся собой — моя премудрость!

Но если вы хотите ослепить

Ее блестящей роскошью покоев

И жажду сердца блеском утолить,

То этого она вполне достойна!

Сокровище прекрасное она!

В ней нет, слепцы, ни атома земного,

В наш низкий мир она с небес сошла,

Как серафим, который, из причуды

Слетев на землю, образ принял наш!

Да не дерзнет ее ласкать рука,

Что рылась, может быть, еще недавно

В своей мошне и в золоте своем!

Молиться ей должны вы, Иохаи!

Нет, мысль о том, что оставаться ей

У вас в руках, не облегчит прощанья.

Скорее прочь!..

Акоста?

Рабби Сантос?

Что за процессия?

Останьтесь здесь

Еще немного, Уриель Акоста,

Чтоб цель — прихода моего узнать.

Вы, рабби, с поручением? А свечи?

Еще светло, а свечи зажжены.

Их бледный свет — Акосты гордый разум,

Что мнит себя светлее откровенья.

Вам что же — свечи заменяют солнце?

Зачем я вам? Что должен я узнать?

Де-Сильва, вам, познавшему сполна

Всю мудрость, все истоки нашей веры,

Трактат Акосты синагога шлет.

Община вам повелевает ныне

Свой вынести о книге приговор

Не с точки зренья формул философских —

О, нет! И трижды нет! — судить должны

О связях книги этой, о созвучьи

С Израиля учением святым.

Решить должны, достоин ли сей автор

Среди сынов Иакова остаться,

Надежды о спасении питать?

Повиноваться будет честью мне.

Коль жалкий свет

обозначает душу

Того, кто книгу эту написал,

То синагога знать теперь желает,

Дозволено ль, чтоб в будущем сей свет

Вливался в море чистого сиянья?

Сужденье ваше в семидневный срок

Совету Трех хотелось бы услышать.

Вот здесь трактат! Расписку дайте мне.

Признайтесь, Сильва, что теперь обязан

Из ревности религиозной я

Своей души сиянье погасить!

Ах, Уриель, над вами обвиненье!..

Тон состраданья слышу я? Пред вами

Одна лишь книга, автор вам неведом!

Возьмите, рабби. Вот расписка в том,

Что тяжкое я принял порученье.

Трепещет человек, когда ему

В великой благости господь вручает

Бразды его же собственной судьбы;

Но много, много тяжелей тому,

Кого всевышний сделал судией

И, трепетным рукам вручив весы

Чужой судьбы, ее судить заставил!

Мне очень жаль, Акоста, но вполне

В призванье свыше верю я и часто

Перст божий в том, что человек велит,

Я прозреваю. Книгу эту ныне

Израиль мне прислал. Ее судить

В согласьи с Торой и Талмудом буду.

Встревожились вы, Уриель? К чему!

Кто в путь спешит, ведь для того заботы

Рассеются, как утренний туман.

С тех пор, когда обычаи другие

И говор чуждый в мир вас примут свой,

Покажется вам все, что совершится,

О чем тогда вам в письмах сообщат,

Лишь басней жалкой. Поезжайте с богом!

Иль думаешь — тебе в угоду я

Теперь за тридевять земель уеду?

Ты, верно, мнишь, что если малодушно

Избавить нас с Юдифью я решил

От мук и от борьбы сердечной, то

Пред битвой духа побегу я тоже?

Ошибся ты! Кто ратовать готов

За истину, тот не страшится битвы

И славных дел, что истина несет.

Что из того, что мне грозит проклятье?

Пусть сердце разорвется — остаюсь!