Гарри Плющ:
- Сэр, помните, вы уж раз утешили меня, когда я убивался; а теперь вот мы слыхали, будто молодой господин из Княжей Прихоти надумал жениться.
Преподобный отец Опимиан:
- Неужто? Значит, вы осведомлены лучше, нежели я.
Гарри Плющ:
- Ой, да все об этом толкуют. Он пропадает у помещика Грилла и, говорят, ради барышни, она еще в Башне гостила, я сам еще ее принес, когда буря была. Хорошо бы и правда. Вы ж сказали, если женится он да сестрам подходящие женихи найдутся, мисс Дороти пойдет за меня. Я с тех пор все и надеялся. А это шесть женихов подходящих для сестер Дороти. Вот и все, значит, коротко говоря.
Преподобный отец Опимиан:
- Да уж нельзя короче. Ты говоришь, как спартанец. Сразу берешь быка за рога. Но отчего ты явился ко мне? Юные девы сии не в моем ведении.
Гарри Плющ:
- Ой, сэр, да вы ж лучший друг молодому хозяину. Вы б ему только словечко за нас замолвили, сэр. Сами понимаете, сэр.
Преподобный отец Опимиан:
- Я понимаю только, что семь нот тональности до минор хотят звучать согласно с семью нотами октавой выше; но я решительно не понимаю, при чем тут я.
Гарри Плющ:
- Право, сэр, вы б только спросили, как он насчет нашего предложения этим семи девушкам.
Преподобный отец Опимиан:
- Да почему б вам самим не посвататься? Кажется, все вы люди почтенные.
Гарри Плющ:
- Я-то сватался к мисс Дороти, вы же знаете, да она за меня не захотела; ну, а эти боятся. Мы все семеро по части земли да леса: фермеры, охотники, садоводы. И мы друг с дружкой как на духу. Девушки эти не то что нам неровня, а получается, что так. Уж очень тонкого они воспитания. И не подступиться к ним. Только если б они за нас пошли, мы б все были вместе. Славной семейкой сели б за стол на рождество! Нам бы только кто помог в этом деле; а уж если молодой хозяин женится, тут им тоже небось ничего другого не останется.
Преподобный отец Опимиан:
- И каждый из вас семерых питает особое пристрастие соответственно к каждой из семи сестер?
Гарри Плющ:
- В том-то вся и потеха.
Преподобный отец Опимиан:
- Потеха? Быть может. Ну так вот. Ежели молодой хозяин женится, он поставит меня в известность. А уж я поставлю в известность вас. Потерпите. Все будет хорошо.
Гарри Плющ:
- Премного благодарны, сэр. Наше почтенье.
Шестеро хором повторили слова Плюща и тотчас удалились.
“Что ни говори, - наедине рассуждал отец Опимиан, - приятные молодые люди и собою хороши. Не знаю, что могли бы сказать остальные. Они выступали как греческий хор. Свои реплики они доверили корифею. Он же славно справился с ролью, более на спартанский, нежели на афинский, манер, но это не важно. Краткость в подобных случаях лучше витийства. Юноша мне положительно нравится. Как запала ему в душу семейная трапеза на рождество! Когда я в первый раз его встретил, он думал о том, как порадовался бы отец участию мисс Дороти в их домашнем празднике. Теперь он расширил круг, но главенствующая мечта остается прежней. Он рано лишился матери. Верно, она была добрая женщина и подарила его счастливым детством. Иначе рождественский очаг так не основался бы в его воображенье. Это хорошо говорит о нем и его семье. Сам я много думаю о рождестве и обо всем, что с ним связано. На рождество я всегда обедаю дома и делаю на стене зарубки по росту моих детей, чтобы выяснить, насколько каждый из них возрос с прошлого года со стороны физической. И в провозвестии рождества столько поэзии! Зимородок вьет гнездо на тихих водах. “Певец зари не молкнет до утра” {182}. Я никогда не поверял сих поэтических образов жизнью действительной. Я хочу принимать их на веру. Мне нравится самая мысль о рождественском полене, громадном чурбане, заботливо выбранном загодя, отменно просушенном и сжигаемом в старинном очаге. Оно не влезет в камины наших гостиных. Его не сожжешь на наших кухнях, покуда там жарят, варят, парят, пекут, томят и тушат с помощью сложного приспособления, которое, каковы бы ни были его прочие достоинства, не оставляет места для рождественского огня. Мне нравятся гирлянды остролиста на стенах и окнах; танец под омелой; гигантская колбаса; толстенный филей; огромный шар сливового пудинга - сей истинный прообраз нашей планеты, сплюснутой у полюсов; бочки осеннего пива; неиссякаемая чаша с пуншем; радости старого замка, где некогда помещик встречал праздник в счастливом единении с семейством, челядью и соседями. Мне нравится самая мысль о том, что миновало, и я люблю все то, что остается поныне. Я уверен, отец моего Гарри и сейчас зажигает рождественское полено и вскрывает осеннюю бочку; быть может, вместо быка он подает целиком зажаренную свинью, подобно Эвмею, прелестному свинопасу в “Одиссее”. А как сам Гарри будет зажигать рождественское полено, когда осуществятся чаянья его и шестерых приятелей! Надобно поближе узнать нрав и обстоятельства сих юных женихов. Конечно, это все дело не мое и мне бы следовало помнить слова Цицерона: “Est enim difficiles cura rerum alienarum: quamquam Terentianus ille Chremes humani nihil a se alienum putat” {De Officiis. I, 9. (Примеч. автора). [“Трудна забота о чужих делах. Хотя Кремет {183} у Теренция и “находит, что ему не чуждо ничто человеческое””. - Цицерон. Об обязанностях. I, 9. (Пер. В. Горенштейна).]}. Я согласен с Chremes. Судя по кое-каким признакам, недавно мною подмеченным, я склонен надеяться, что слухи не вовсе лишены оснований, и если молодой человек будет тоникой и эти два гептахорда сольются в двойную октаву, то почему бы и мне не исполнить басовую партию?”
1. ГЛАВА XXIII
ДВА ВИДА КАДРИЛИ. ЛОМБЕР ПОПА.
ПОЭТИЧЕСКАЯ ВЕРНОСТЬ ПРИРОДЕ. КЛЕОПАТРА
Ἔγνωκα ὔ᾽ οὗν… . .
Τοὺ ζῶντας ὤσπερ εὶς πανἠγυρἰν τινα
Ἀφειμένους ἐκ τοῡ θανάτου καὶ τοῡ σκότους
Εἰς την διατριβὴν εἰς τὸ φῶς τε τοῡθ᾽ὄ δή
Ὁρῶμεν˙ ὅς δ᾽ἄν πλεῑστα γελἁσῃ καὶ πἰη,
Καὶ τῆ Ἀφροδιης ἀντιλάβηται τὸν χρονον
Τοῡτον ὅν ἀφεῖται, καὶ τύχῃ γ᾽ἐράνου τινος
Πανηγυρίσας, ἥδιστ᾽ ὰπῆλθεν οῖκαδε.
Alexis. Tarantini
Подобно тем, кто ради зрелищ покидает дом,
Так покидаем тьму небытия и мы,
Чтоб краткой жизни свет узреть. Но даже тот,
кто весел,
Кто пьет и любит, он, как ублаженный гость,
Когда-то возвратится в ночь, откуда вышел {184}.
Алексид. Тарентинцы
Тем временем мистер Принс, пробыв у себя дольше обычного, воротился в Усадьбу. Он нашел там то же общество, какое оставил; но он заметил или вообразил, что лорд Сом теперь у мисс Грилл в большей милости; что она стала к нему куда внимательней и наблюдает его отношение к мисс Найфет не с одним любопытством.
Коротать зимние вечера помогала кадриль двух видов: старинная карточная игра и танец, введенный в моду недавно. Причем танцевали, разумеется, не в зале, а просто в гостиной. Ну а танцы никогда не были сильной стороной мистера Принса, и хоть в современном танце, в кадрили особенно, от человека не требуется почти ничего, кроме простой ходьбы, все же в этом “почти” весьма выразительно выказываются изящество и красота движений, каковыми, разумеется, лорд Сом затмевал здесь прочих молодых людей. Он старался приглашать всех барышень, никого не отличая; но любопытному наблюдателю, особливо если любопытство было приправлено ревностью, легко открывалось, что охотней всего приглашает он мисс Найфет. Когда же случалось им танцевать вместе польку, мифологическая теория его преподобия полностью подтверждалась. Казалось, сама Природа предопределила им быть нераздельными, и в том внутренняя убежденность придавала их движеньям слаженность, словно рождаемую из сокровенных глубин души. Несколько раз они исполнили Minuet de la Cour {придворный менуэт (фр. искаж.).}. Танцевали один раз, а потом уж все просили их повторить. Тут не имели они соперников. Мисс Грилл ограничивалась кадрилью, но мистер Принс тем не менее так и не решился ее пригласить. Когда щеки мисс Найфет заалели от танца, не нужно было большой проницательности, чтобы заметить, как восторженно смотрит на нее при всей своей светской воспитанности лорд Сом. Мистер Принс это заметил и, оглянувшись на мисс Грилл, увидел в глазах ее будто слезинки. Бог знает, отчего блестели ее глаза. Ревность приписала их блеск слезам. Отчего она плачет? Не повернулось ли ее сердце вновь к его сиятельству? Тем более что увидело препятствие на своем пути? Не сказалось ли тут уязвленное самолюбие? Нет. Это недостойно Морганы. Тогда отчего же? Не плачет ли она от горьких сожалений, что и сама упустила свой случай? И нет ли в том его самого, мистера Принса, вины? Он едва не сделал ей предложения, она едва его не приняла. И вместо того, чтобы ловить свое счастье, он отсутствовал дольше обычного. Это скверно. Но как исправить зло, будучи во власти противуборствующих сил? И мистер Принс сидел в углу и терзался.
Мистер Грилл меж тем затеял в соседней, меньшей гостиной другую кадриль - за карточным столом, и участники ее были он сам, преподобный отец Опимиан, мисс Тополь и мистер Мак-Мусс.
Мистер Грилл:
- Из всех карточных игр я только эту одну и признаю. Бывало, она тешила по вечерам всю нашу Англию. Нынче же, если кто и сядет за карты, так непременно отдадут предпочтенье висту, который в молодости моей почитали за игру скучную, сухую и умственную, ибо играют в него в унылой сосредоточенности, лишь изредка нарушая ее мрачным либо назидательным сужденьем. Кадриль не требует эдакой важности, тут можно и посмеяться и поболтать, но в ней нахожу я достаточно интереса.
Мисс Тополь:
- Я очень люблю кадриль. Мне по старости лет еще памятно время, когда ни один вечер в сельской глуши без нее не обходился. Однако chaque age a ses plaisirs. Son esprit et ses moeurs {каждому возрасту свои радости, свой дух, свои причуды (фр.). Буало. (Примеч. автора).}. В старости то и плохо, что трудно мириться с переменой обычаев. Старичкам, которые пережидают со скукой, пока молодежь поет и танцует, позволительно погрустить о карточных играх, которые в их юные дни так тешили старое поколение; да и не только старое.
Преподобный отец Опимиан:
- К картам нынче редко прибегают вечерами по многим причинам. После позднего обеда и вечера уж не остается. Прежде, бывало, в карты играли меж чая и ужина. А нынче где ж встретишь такое? Разве в каком-нибудь богом забытом месте ужин и кадриль еще в чести, как во времена королевы Анны. А полвека тому ничего не бывало проще, как сойтись друг у дружки в домах по очереди сперва для чая, потом для кадрили, а потом и для ужина. О распространенности сей игры можно судить по балладе Гея {185}, живописующей, как все классы общества равно ею увлечены {*}. Ныне же легкость передвижения сводит на нет приятности соседства. Ныне никто уж не прикреплен к своему месту и не ищет развлечений в предопределенном и узеньком кругу. Все почти вечно ездят куда-то. Даже и так называемые домоседы реже сидят по домам, нежели колесят по свету. Ну, а если где и играют в карты, избирают вист оттого, что он более соответствен нынешней важности; он умственней; так же, впрочем, как другой вид кадрили, в которой люди важно ходят парочками, будто аршин проглотили, заместил прежние милые танцы. Слова “добрый старый танец” способны вызвать в уме мысль о кадрили ровно в той же мере, как слова о доброй старой Англии могут вызвать в уме хоть какой-то образ, не заемный из старинных баллад или старой английской драмы.
{* Например:
Когда больной совсем уж слег,
Пришел провизор старый
И доктору кричит: “Он плох!”
Non debes quadrillare
[Ты не должен отплясывать кадриль (лат.)].
Скончался без пилюль больной -
Кадриль врача тому виной.
Испанцы, галлы вновь шумят,
Но пуще - московиты.
Британцы их взнуздать хотят,
Немало пуль отлито.
Вот-вот польется кровь рекой -
Кадриль вояк тому виной.
(Примеч. автора).}
Мистер Грилл:
- Ну вот, ваше преподобие, я дам на рождество бал, где танцевальное искусство будет представлено во всех видах, в том числе и старинными сельскими танцами.
Преподобный отец Опимиан:
- Вот это славно. С удовольствием погляжу на молодежь танцующую, как молодежи и подобает.
Мисс Тополь:
- Есть разновидность этой игры под названием тредриль - ломбер у Попа в “Похищении локона” {186}, - приятная игра для троих. Поп имел возможность много раз ее наблюдать и, однако же, описал ее неточно; не знаю, замечал ли это кто кроме меня.
Преподобный отец Опимиан:
- Нет, я никогда не замечал. Хотелось бы послушать, в чем там дело.
Мисс Тополь:
- В кадрили играют сорок карт; в тредрили обычно тридцать; иногда, как у Попа в ломбере, - двадцать семь. Когда карт сорок - число козырей одиннадцать, если они черной масти, и двенадцать, если красной; когда карт тридцать, то козырей девять, какой бы масти они ни были; когда карт двадцать семь, козырей не бывает больше девяти какой-то одной масти и больше восьми в случае других мастей. В ломбере же у Попа козыри - пики и число их одиннадцать, то есть столько, сколько бывает, когда в игре все сорок карт. Если внимательно следить за его описанием, это сразу заметишь.
Мистер Мак-Мусс:
- Что ж, остается только сказать, как сказал великий философ, впрочем по другому поводу: “Описания стремятся отвлечь внимание читателя поэзии” {Кажется, это у Дугалда Стюарта в “Философии разума” {187}, но я цитирую по памяти (Примеч. автора).}.
Мисс Тополь:
- И ведь досадно. Верность природе так важна в поэзии. Немногие заметят неточность. Но кто заметит, сразу ощутит разочарованье. У Шекспира каждый цветок распускается точно тогда, когда ему положено. Водсворт, Колридж и Саути верны природе и в этом, и во многом другом, даже когда отдаются на волю фантазии самой необузданной.
Преподобный отец Опимиан:
- И все же у одного великого поэта нашего встречаем мы сочетание цветов, которые не могут цвесть в одно время:
И примулу сорви, не позабудь
Левкои и жасмин вложи в букет,
Гвоздику и анютины же глазки,
Фиалку - пусть сверкают краски,
И жимолость, и мускус, первоцвет -
Он голову задумчиво повесил.
Любой цветок в печальном одеянье:
И бархатник - ведь он с утра невесел,
Нарциссы, полные слезами расставанья -
Украсить Люсидаса погребальный путь {188}.
Так в одно и то же время заставляет он расти и ягоды, и мирт, и плющ.
Мисс Тополь:
- Прелестно, хоть и не соответствует английским временам года. Но, быть может, Мильтон оправдан тем, что мнил себя в Аркадии. Обычно он весьма точен, так что сама точность эта уже прелестна. Например, как он обращается к соловью:
Тебя услышав меж ветвей,
Я замирал, о соловей!
Молчишь - не мил мне птичий гам,
Брожу по скошенным лугам {189}.
Песни соловья и кончаются тогда примерно, когда уже скошена трава.
Преподобный отец Опимиан:
- Старая греческая поэзия всегда верна природе, ее можно строжайше поверять. Должен сказать, для меня это необходимое условие поэзии истинной.
Мистер Мак-Мусс:
- Нет поэта, более верного природе, нежели Бернс, и менее ей верного, нежели Мур. Фантазия всегда ему изменяет. Вот ведь, например, очень всем нравятся строки и в самом деле милые на первый взгляд:
Роса ночная оросит дубравы,
Посеребривши над его могилой травы,
Так и слеза, что падает в тиши,
О нем напомнит в тайниках души {190}.
А ведь поверки не выдерживают. Яркость зелени зависит от росы, но память от слезы не зависит. Слеза зависит от памяти.
Преподобный отец Опимиан:
- По мне есть неточности похлестче изменившей фантазии. Например, я с неизменным неудовольствием слушаю одну песнь. Юноша поднимается в гору, все выше и выше, и повторяет Excelsior {выше (лат.).} {191}, но само по себе слово означает лишь большую степень высоты какого-либо предмета в сравнении с другими, а не степень большей вознесенности предмета в пространстве. Стебель фасоли Джека {192} делался excelsior, по мере того как вырастал; сам же Джек ни на йоту не стал более celsus {высоким, возвышенным (лат.).}, оказавшись наверху.
Мистер Мак-Мусс:
- Боюсь, ваше преподобие, если вы станете искать у знаменитых поэтов глубоких познаний, вам часто придется огорчаться.
Преподобный отец Опимиан:
- Я вовсе не ищу глубоких познаний. Я хочу только, чтобы поэт понимал, о чем он пишет. Берне не был ученым, но он всегда владел избранным предметом. Вся ученость мира не породила бы Тэма О Шентера {193}, но в этой вещи нет ни одного ложного образа, ни одного не к месту сказанного слова.
А вот как по-вашему, что означают строки:
Увидел черноглазую царицу
В цветах, у ног багряный плат,
Смела, прекрасна, смуглолица,
И брови золотом горят {194}.
Мистер Мак-Мусс:
- Я был бы склонен принять это за описание африканской царицы.
Преподобный отец Опимиан:
- И однако ж, так один известнейший наш поэт описывает Клеопатру; а один известнейший художник {195} наш снабдил его описание портретом безобразной, осклабившейся египтянки. Мур положил начало этому заблужденью, доказывая красоту египтянок тем, что они якобы “соплеменницы Клеопатры” {Де По, великий умалитель всего египетского, на основании одной поездки в Элиан решил приписать всем соплеменницам Клеопатры окончательное и неисправимое Уродство. - “Эпикуреец” Мура {196}. Сноска пятая. (Примеч. автора).}. И вот уже мы видим как бы обратное доказательство тому, что Клеопатра была страшилищем, оттого что она была соплеменницей египтянок. Но Клеопатра гречанка, дочь Птолемея Авлета и одной черноморской дамы. Птолемеи были греки, и достаточно взглянуть на родословные их, на их монеты и медали, чтобы убедиться, как блюли они чистоту греческой крови, как опасались смешения с африканцами. Только подумать, что это описание и эта картинка относятся к той, кого Дион {197} (и весь древний мир в согласии с ним) называет “прекраснейшей средь жен, отрадой взоров, наслажденьем слуха” {Дион. XLII, 34. (Примеч. автора).}. Ибо она была недюжинной образованности, говорила на многих языках легко и красиво. Ум ее был столь же необычаен, как ее красота. А в этом жутком портрете нет и намека на осмысленность.
Беседа за карточным столом шла, прерываясь то паузами, то специальными замечаниями касательно кое-каких подробностей кадрили.
Мисс Грилл то танцевала кадриль, то садилась в уголок, где ее тотчас окружали своим вниманием кое-какие молодые люди, пользуясь тем, что рядом с нею нет ни лорда Сома, ни мистера Принса. Мистер Принс все сидел, словно пригвожденный к месту подобно Тесею {198}. Чем более рассуждал он о своем исчезновении в решительный миг и столь долгом отсутствии, тем более собственное поведение казалось ему необъяснимым и даже неизвинительным проступком. С предельным неудовольствием наблюдал он рой мотыльков, как он про себя их именовал, порхавших вокруг огня ее красоты; с каким бы счастьем отогнал он их прочь; но, поскольку об этом не могло быть и речи, он бы с готовностью к ним присоединился; но и на такое он не решался.
А меж тем его бы встретили с благосклонностью. Юная леди на него нимало не гневалась. Она понимала и великодушно допускала борьбу противоречивых чувств. Однако ж, если не вмешаться, сомнения его могли весьма затянуться. И мисс Грилл изобретала средства, как бы заставить его решиться на тот или другой определенный выбор.
1. ГЛАВА XXIV
РАЗВИТИЕ ЧУВСТВ. ПОВЕЛЕНИЕ ЛЮБВИ. ВЛЮБЛЕННЫЙ РОЛАНД
Δἑρκεο τὴν νεἀνιν, δέρκεο, κοῡρε˙
Ἔγρεο, μὴ δε φύγη πέρδικος ἄγρα.
῾Ρόδον ἀνθέων ἀνάσσει˙
῾Ρόδον ἐν κόραις Μυρίλλα.
Влюбленных глаз не отрывай -
Утратишь вмиг желанный рай.
Хоть обойдешь ты целый свет,
Прекрасней этой розы нет.
Анакреон
Покуда свет, огонь и музыка оживляли общество за плотно задернутыми занавесями, снаружи была безлунная ночь и густо валил снег; и утром однообразная белизна одела окружные поля и тяжко навалилась на ветки деревьев. Лорд Сом, не желая отказываться от коньков, выступил немедля после завтрака, созвал работников и расчистил обширное место на льду, дорожку к нему от дома и часть берега. И он веселился на льду с мисс Найфет да еще кое с кем из гостей, а прочие, как всегда, их наблюдали. Был тут и мистер Принс, довольствовавшийся ролью зрителя.
Лорд Сом предложил станцевать рил, мисс Найфет согласилась, но для рила нужен хотя бы третий. Долго искали его, пока наконец некий юноша весьма круглого свойства, не отважился восполнить нехватку, зато уж потом он не заставил себя ждать и почти тотчас полег на льду, где на него и рухнули бы оба других танцора, не прояви они должной предусмотрительности. Другие смельчаки его сменяли, быстро демонстрируя разновидности неуклюжих падений. В конце концов лорд Сом и мисс Найфет откатили от них так далеко, как только позволяла расчищенная площадка, и он ей сказал:
- Если был бы не “приз Аталанты” лучшему бегуну, а “приз мисс Найфет” лучшему конькобежцу, я б непременно завоевал вас, доведись мне состязаться с кем угодно, кроме вас же самой.
Она отвечала:
- Не сбивайте меня, а то я поскользнусь.
Он умолк, но слова ее произвели должное действие. Они поощрили сто ровно настолько, насколько он в своих сложных обстоятельствах и мог надеяться и насколько она могла это допустить.
Мистер Принс восхищался “поэзией жестов”, как и все прочие на берегу. У него родились соображенья, которыми он охотно поделился бы с мисс Грилл, но тщетно он искал ее взглядом. И он побрел к дому в надежде оказаться там с ней наедине и с ней помириться.
Он оказался с ней наедине, но мириться с ней ему не пришлось. Она встретила его улыбкой, протянула ему руку и он горячо пожал ее. Рука мисс Грилл, показалось ему, дрожала, но черты были покойны. Затем он сел к столу, на котором, как и прежде, лежало раскрытым старинное издание Боярда.
Мистер Принс сказал:
- Вы не пошли взглянуть на удивительных конькобежцев.
Она сказала:
- Я вижу их каждый день. Сегодня мне снег помешал. Но это правда чудесно. Большей ловкости и грации и представить себе невозможно.
Он хотел извиниться за внезапность своего отъезда и долгое отсутствие, но не знал, как приступиться к делу. Она пришла ему на выручку. Она сказала:
- Вас не было дольше обычного… на наших репетициях. Мы правда уже хорошо разучили роли. Но отсутствие ваше было замечено… кое-кем. Особенно скучал по вас лорд Сом. Он каждое утро допытывался у его преподобия, как ему думается: не объявитесь ли вы нынче?
Алджернон:
- И что же его преподобие?
Моргана:
- Он обычно отвечал: “Будем надеяться”. Но однажды утром выразился определенней.
Алджернон:
- Как именно?
Моргана:
- Не знаю, право, и говорить ли вам.
Алджернон:
- О, скажите, прошу вас!
Моргана:
- Он сказал: “Надежды мало”. “Но какая, однако же, вероятность?” - спросил лорд Сом. “Единица против семи”, - сказал отец Опимиан. “Да не может этого быть, - сказал тут лорд Сом, - у нас же целый греческий хор против семи его весталок”. Но отец Опимиан сказал: “По мне надежда зависит не от одного только соотношения чисел”.
Алджернон:
- Он бы мог сказать больше, что касается до соотношения чисел.
Моргана:
- Он бы мог сказать больше, что семь перевешивают единицу.
Алджернон:
- Зачем бы он стал это говорить?
Моргана:
- Однако ж было б слишком лестно для единицы и утверждать, что соотношение равно.
Алджернон:
- Ну а что до соотношения отсутствующего с кем-то иным на чаше весов?
Моргана:
- Единица против единицы обещает, по крайней мере, более равное соотношение.
Алджернон:
- Это плохо. О, простите мне, пожалуйста.
Моргана:
- Вам простить? Но что?
Алджернон:
- Я хотел бы сказать, но я не знаю, как это сделать, чтоб не показалось, будто я допускаю то, чего я допускать не вправе, и значит, я вдвойне должен просить у вас прощения.
Моргана:
- А если я догадываюсь, что хотели бы вы сказать, и скажу это вместо вас?
Алджернон:
- Вы бесконечно облегчите мою задачу, если только вы верно догадываетесь.
Моргана:
- Вы можете начать вместе с Ахиллом:
Мой разум помутился / бурлящий. Дно я разглядеть не в силах {Троил и Крессида, акт 3, сц. 3. (Примеч. автора) {199}.}.
Алджернон:
- По-моему, я кое-что уже вижу все-таки.
Моргана:
- Дальше вы можете сказать: я живу зачарованной жизнью. Я подвергся было опасности разрушить чары; они вновь семикратной цепью опутали меня; я подвергся было опасности поддаться иному притяженью; я сделал лишний шаг, я чуть было этого не объявил; я не знаю теперь, как мне достойно ретироваться.
Алджернон:
- Ах, нет-нет; только не так.
Моргана:
- Тогда вы можете сказать нечто третье; но, пока я еще не произнесла это вместо вас, обещайтесь не отвечать, слышите - ни звука; и не возвращаться к предмету разговора четырежды семь дней. Но вы колеблетесь…
Алджернон:
- Кажется, будто сама судьба моя качается на чаше весов.
Моргана:
- Вы должны дать обещание, как я попросила.
Алджернон:
- Да, обещаю вам.
Моргана:
- Стало быть, повторите все, слово в слово.
Алджернон:
- Слушать вас молча; не отвечать ни звука; не возвращаться к предмету разговора четырежды семь дней.
Моргана:
- Тогда вы можете сказать: я влюбился; весьма неразумно (тут он было вскрикнул, но она приложила палец к губам) - весьма неразумно; но что поделать? Боюсь, мне придется покориться судьбе. Я попытаюсь преодолеть все препятствия. Если смогу, я предложу руку той, кому отдано мое сердце. И все это я сделаю через четырежды семь дней. Тогда или никогда.
Она снова приложила палец к губам и вышла из комнаты; но перед тем показала ему отмеченное место на открытой странице “Влюбленного Роланда”. Он не успел опомниться, как она уже ушла. Но он взял книгу и прочитал указанное место. То было продолжение приключений Роланда в очарованном лесу; La Penitenza {раскаяние (ит.).} преследует, гонит, подхлестывает его, а сам он, в свою очередь, преследует фата-моргану по скалистым горам, продираясь сквозь колючие заросли.
Cosi diceva. Con molta roina
Sempre seguia Morgana il cavalliero:
Fiacca ogni bronco ed ogni mala spina,
Lasciando dietro a se largo il sentiero:
Ed a la Fata molto s’avicina
E gia d’averla presa e il suo pensiero:
Ma quel pensiero e ben fallace e vano,
Pero che pressa anchor scappa di mano.
О quante volte gli dette di piglio,
Hora ne’ panni ed hor nella persona:
Ma il vestimento, ch,e bianco e vermiglio,
Ne la speranza presto l’abbandona:
Pur una fiata rivoltando il ciglio,
Corne Dio volse e la ventura bona,
Volgendo il viso quella Fata al
Conte Ei ben la prese al zuffo ne la fronte.
Allor cangiosse il tempo, e l’aria scura
Divenne chiara, e il ciel tutto sereno,
E l’aspro monte si fece pianura;
E dove prima fu di spine pieno,
Se coperse de fiori e de verdura:
E ‘l flagellar dell’ altra venne meno:
La quai, con miglior viso che non suole.
Verso del Conte usava tal parole.
Attenti, cavalliero, a quella chioma… {*}
{* Боярдо. Влюбленный Роланд, 1, 2, песнь 9.
Заговорило в нем раскаянье. Поспешна
Он бросился вослед, в погоню за Морганой,
Отбрасывая ветви, травы, безутешный,
Бежал, минуя заросли кустов, поляны.
Порой казалось - рядышком она, утешно
Он мнил, что схватит тотчас, в сей же миг, но странно:
Лишь руку простирал - Моргана ускользала
И вновь к вершине легче прежнего бежала.
Касался столько раз трепещущей рукою
Он стана легкого, девической одежды,
Но Фата с ловкостью почти что плутовскою
Вновь ускользала, исчезая, как и прежде.
Но вдруг воздела очи к небесам с мольбою,
Как Бог того хотел, - и вмиг сбылись надежды:
Моргана обернулась - граф наудалую
Схватил могучею рукою прядь златую.
В одно мгновенье изменилася картина:
Чудесным светом озарилась вся округа,
На месте гор крутых раскинулась равнина,
Где ветви терна были сплетены друг с другом,
Там изумрудный луг волнуется в низине,
Покой повсюду воцарился, стихла мука,
И Фата, просияв и графа озирая,
Так молвила ему, светясь, как неземная:
“Будь осторожней, кавалер, с огнистым даром…”
Первые две книги поэмы были опубликованы в 1486 году. Первое полное издание вышло в 1495-м.
Венецианское издание 1544 года, из которого я цитировал этот пассаж и предшествующий - в главе XX, - пятнадцатое и последнее полное итальянское издание. Оригинал был заменен Pifacciamenti [переделка (ит.)] Берни и Доменичи {200}. Мистер Паниззи оказал литературе большую услугу, переиздав оригинал. Он сличил все доступные ему издания. Verum opere in longo fas est obrepere somnum [Хоть я не грех ненадолго соснуть в столь длинной поэме (лат.)] {201}. Образцом он избрал, полагаю, - увы - миланское издание 1539 года. При всем своем тщании он не заметил страшного искажения в последнем стансе, который во всех изданиях, кроме миланского, читается так:
Mentre ch’io canto, ahime Dio redentore,
Veggio l’Italia lutta a fiamma e a foco,
Per questi Galli, che con gran furore
Vengon per disertar non so che loco.
Pero vi lascio in questo vano amore
Di Fiordespina ardente a poco a poco:
Un altra fianta, se mi fia concesso,
Racconterovi il tutto per espresso.
Когда пою, о Небо, помоги! Италия моя в огне войны -
Я вижу, как беснуются враги,
Все разрушают, ярости полны.
Не жди любви, но чувства береги,
Грядущим мирным дням они нужны.
Когда-нибудь, коль Рок благоволит,
Вновь песнь Фиодеспины прозвучит.
Миланское издание 1539 года было перепечаткой издания 1513 года, того самого года, когда французы при Людовике XII вновь захватили Милан. В миланских изданиях valore читается, как furore [мужество, доблесть; гнев, ярость (ит.)].
Без сомнения, лишь из почтения к завоевателям печатник 1513 года предпринял эту замену. Французы при Карле VIII захватили Италию в сентябре 1494 года, и ужас, в который повергло Боярда их вторжение, не только пресек его работу над поэмой, но и самое жизнь, привел к безвременному концу. Он умер в декабре 1494 года. Замена одного слова чуть ли не в комплимент превращает выражение живейшего презренья. (Примеч. автора).}
“Значит, она знала, что я приду, - сказал сам себе наш молодой человек. - Открыла книгу на этом месте, чтобы книга сказала мне вместо нее - “выбирай: любовь или горькие сожаления”. Четырежды семь дней? Это чтобы рождественские торжества прошли спокойно. Срок истекает на крещение. В старинной поэзии любовь поверяли семью годами: Семь долгих лет служил тебе, прекраснейшая, И за семь долгих лет презренье лишь обрел.. {202}
Но здесь, быть может, все наоборот. Она опасалась, как бы ее самое не стали испытывать семь лет; и не без причины. И чего мне ждать по прошествии этих четырежды семи дней? О, я по глазам ее вижу, да и книга говорит о том же, - меня ждут горькие сожаления, и третьего случая уж не будет. Она не вовсе равнодушна к лорду Сому. Она считает, что он отдаляется от нее, и на двадцать девятый день, а то и раньше, она попробует его вернуть. Разумеется, это ей удастся. Какая соперница против нее устоит? Если власть ее над лордом и стала слабей, то только потому, что она сама так распорядилась. Стоит ей пожелать, и он снова будет ее рабом. Двадцать восемь дней! Двадцать восемь дней сомнений и терзаний!” И мистер Принс встал и вышел в парк и побрел не по расчищенной тропке, но увязая по колено в снегу. Из задумчивости его вывела яма, в которую он провалился по самые плечи. С трудом он выкарабкался из-под снега и направил свои стопы уже к дому, рассуждая о том, что даже и при самых горьких превратностях любви сухое платье и добрый огонь в камине все же лучше снежной ямы.
1. ГЛАВА XXV
ГАРРИ И ДОРОТИ
Μνηστῆρες δ᾽ ὸμαδήσαν ἀνὰ μέγαρα σκιόεντα.
Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,
Споря о том, кто из них предпочтен Пенелопою будет {203}.
Гомер. Одиссея
Гарри Плющ, доставляя в Башню дары полей и лесов, всякий раз пользовался случаем и постепенно представил сестрам всех своих шестерых юных друзей, объяснив им предварительно, чтобы и помышлять не смели о мисс Дороти; каковое повеление, при естественном порочном ходе вещей могло бы повести к обратному результату и навлечь на Гарри множество неприятных хлопот. Этого, однако же, не случилось. “Вся потеха”, как уже сказал Гарри его преподобию, была в том, что каждый из друзей решительно отличал какую-нибудь из семи весталок. Правда, они не шли далее весьма внятных намеков. Объясниться, сделать предложение ни один не отважился. Предоставя Гарри завоевывать мисс Дороти, они полагали двинуться по его стопам, когда он достигнет успеха.
К тому же каждый заручился прорицаньем хорошенькой цыганки (соединив ладонь ее с шиллингом на счастье), что прекрасная девушка, в которую он влюблен, тоже его любит и пойдет за него замуж не позже, чем через год. И все радовались ожиданьем.
А Гарри неустанно шел к своей цели, благо никто не мешал ему ее преследовать; ибо Дороти всегда выслушивала его милостиво, хоть и не отступала от первоначального своего ответа, что она и сестры не хотят разлучиться друг с дружкой и с молодым хозяином.
Сестры не придавали значения отлучкам мистера Принса; ибо всякий раз, возвращаясь, он, кажется, не мог нарадоваться тому, что вновь очутился дома.
Однажды, покуда мистер Принс был в Усадьбе, вразумляясь “Влюбленным Роландом”, Гарри, счастливо застав мисс Дороти одну, как всегда, горячо говорил о своих мечтаньях и выслушан был тоже как всегда, с той разницей, что удовольствие, доставляемое ему его речами, а ей - слушаньем их, все более возрастало. Обоим все более нравилось “играть невинностью любви” {204}. И хоть с уст Дороти неизменно сходило - “нет”, он читал “да” у ней во взоре.
Гарри:
- Ладно, мисс Дороти, вот вы с сестрицами не желаете бросать молодого хозяина, а вдруг кто-то у вас его отберет, что вы тогда-то скажете?
Дороти:
- Да что вы это такое вообразили, мастер Гарри?
Гарри:
- Ну, а вдруг он женится, мисс Дороти?
Дороти:
- Женится?!
Гарри:
- Как вам понравится, если в Башне станет жить благородная леди и на вас будет смотреть как на свою собственность, а?
Дороти:
- Откровенно сказать, мне это вовсе не понравится. Да отчего же эдакие вещи приходят вам в голову?
Гарри:
- Вы знаете, где он сейчас?
Дороти:
- У помещика Грилла, разучивает пьесу к рождеству.
Гарри:
- А у помещика Грилла племянница редкой красоты и богатая несметно.
Дороти:
- Была она у нас тут, племянница помещика Грилла, и мы с сестрицами ее хорошо разглядели. Очень милая барышня; но он редких красавиц и несметно богатых уж понавидался. Красавицы ему ни к чему, а богатство их ему не надобно; нет, не станет он менять свою жизнь.
Гарри:
- Ах, мисс Дороти! Не знаете вы, что такое любовь! Она вырывает человека прямо с корнем, как буря все равно.
Дороти:
- И с вами, например, такое, мастер Гарри?
Гарри:
- Именно, мисс Дороти. Не будь вы ласковы со мной, уж и не знаю, что бы я делал. Но вы всегда ласковы со мной, хоть и не желаете за меня.
Дороти:
- Я не говорю, что не желаю.
Гарри:
- Верно. Но вы всегда говорите “не могу”, а это одно и то же на поверку.
Дороти:
- Вы очень достойный молодой человек, мастер Гарри. Все про вас говорят одно хорошее. И мне очень приятно, что вы так отличаете меня. И если хозяин надумает жениться, а сестрицы надумают идти замуж, а я решу взять с них пример, то сказать вам по правде, мастер Гарри, я только вас тогда и выберу и больше никого.
Мастер Гарри попытался ответить, но попытки высказаться не увенчались успехом; а потому, не найдя слов, он рухнул на колени перед своей возлюбленной, всплеснул руками, глядя на нее со страстной мольбой, и получил в награду благосклонную улыбку. В такой позе Гарри и пребывал, покуда одна из сестер, войдя, не прервала сих согласных грез наяву.
Продвинувшись таким образом на подступах к Фивам, Гарри приободрил друзей, осаждавших другие ворота; к тому же для военных действий открывались новые возможности, ибо отлучки молодого хозяина делались все продолжительней и приходилось верить в его пристрастие к мисс Грилл.
1. ГЛАВА XXVI
СОМНЕНЬЯ И ВОПРОСЫ
Οὐ χρἡ κακοισι θυμον ἐπιτρέπειν˙
Προκὑψομεν γὰρ οὐδέν, ἀσάμενοι,
Ὦ Βακχί˙ φαρμακον δ᾽ ἄριστον
Οἶνον ἐνεικαμένοις μεθύσθαι.
Alcaeus.
К чему раздумьем сердце мрачить, друзья.
Предотвратим ли думой грядущее?
Вино - из всех лекарств лекарство
против унынья. Напьемся же пьяны {205}.
Алкей
Мистер Принс видел мисс Грилл теперь только тогда, когда общество собиралось в гостиных. К столу ее неизменно вел лорд Сом, на долю же мистера Принса выпадала честь вести мисс Найфет, так что за обедом два юных джентльмена оказывались на противоположных концах стола, мечтая - каждый - очутиться на месте другого; впрочем, лорд Сом оказывал всевозможные знаки внимания прекрасной соседке. Мистер Принс замечал, что мисс Грилл беседует с лордом оживленно и весело; быть может, чуточку слишком весело для любви; но зато столь сердечно, что это тревожило мистера Принса. Меж тем по бодрой говорливости, царившей во главе стола, было видно как будто, что тайны и чувства там ни при чем. А с другой стороны, отчего бы девушке, в течение краткого срока ожидающей решения своей участи, сохранять такую беспечность? Сам мистер Принс почти не разговаривал с мисс Найфет. Она же, по всегдашнему своему обычаю, сама не начинала разговора и сидела, как всегда, с невозмутимостью статуи, слушая, что говорят вокруг. Сидела она слева от мистера Грилла. Мисс Тополь была справа от нее, а справа от мисс Тополь преподобный отец Опимиан. Эти трое вели оживленную беседу. Мистер Мак-Мусс сидел неподалеку и развлекал обеих своих прекрасных соседок замечаниями, касаемыми до предмета весьма близкого - о способах приготовления и устройства доброго обеда; и замечания эти сделали бы честь самому Франкателли {206}.
Немного погодя мистер Принс решился выведать соображения мисс Найфет о том, что более всего его волновало. Он ей сказал:
- Там во главе стола очень весело.
Мисс Найфет:
- Верно, лорд Сом решил развлечь своих соседей, а в обществе он всегда удачен.
Мистер Принс:
- Вы так подчеркиваете - “в обществе”, будто он не во всем всегда удачен.
Мисс Найфет:
- Ну, не во всех своих изобретениях он удачей. Но в умении оживить общество он не имеет равных. Разумеется, если общество ему соответствует. Радоваться столь же надо уметь, как и радовать. Ну, а мисс Грилл и лорд Сом оба умеют делать и то и другое. Неудивительно, что так весело их соседям.
Мистер Принс:
- Которые, надо полагать, умеют радоваться.
Мисс Найфет:
- Здесь почти все это умеют. Вряд ли иначе они и были бы здесь. Мне приходилось встречать людей мрачных, из которых каждый способен отравить веселье целого общества. Здесь таких нет. Видывала я и то, как целое общество готово радоваться, но все молчат, не зная, с чего начать разговор. В таком обществе лорд Сом был бы незаменим. Он бы всех расшевелил тотчас.
Мистер Принс:
- И давно вы его знаете?
Мисс Найфет:
- Я с ним только тут познакомилась.
Мистер Принс:
- Вам известно, что он сватается к мисс Грилл?
Мисс Найфет:
- Да, известно.
Мистер Принс:
- Как вы думаете, то, что он так удачен в обществе, увеличивает ля вероятность его успеха?
Мисс Найфет:
- Любовь слишком капризна и не поддается вычислению вероятностей.
Мистер Принс:
- И все же я был бы счастлив узнать ваше мнение. Вы так хорошо знаете их обоих.
Мисс Найфет:
- Что ж, и мне хочется доставить вам приятное, ведь спрашиваете вы, полагаю, не из одного любопытства. Иначе я не стала бы и отвечать. Думаю, дело у них с Морганой не дойдет до помолвки. Возможно, и дошло бы, если бы лорд Сом продолжал этого добиваться так же, как начинал. Но он привык к тому, чтоб его встречали благосклонно. Он не нашел той склонности в Моргане, на какую надеялся. Он понял, что она уготована кому-то другому. И, полагаю, он не ошибся.
Мистер Принс:
- И все же вы думаете, что, если бы постарался, он добился бы своего.
Мисс Найфет:
- Мне трудно думать иначе, ведь он наделен такими достоинствами.
Мистер Принс:
- Однако же он от нее не отступился.
Мисс Найфет:
- И не отступится. Но она слишком великодушна и не стала бы помнить о его предложении, раз он к ней переменился, даже если б собственные ее помыслы не обратились к другому.
Мистер Принс:
- А вы не думаете, что она сумела б вновь воспламенить лорда, когда б ей вздумалось употребить для этого все свое очарованье?
Мисс Найфет:
- Возможно. Но вряд ли она станет стараться (а про себя добавила: “Вряд ли бы она преуспела”).
Мистер Принс не был уверен в том, что она не станет стараться; ему показалось даже, что и сейчас уже она кое-что предпринимает. Моргану он считал неотразимой. Но, поскольку прекрасная соседка его, как представлялось ему, была не вовсе безразлична к предмету разговора, его подивила бесстрастность, с какою она отвечала на его расспросы.
А покуда шел разговор, мистер Принс - уж в который раз - убеждался, что чем более взволнованна его душа, тем больше мадеры может он вместить, не мрача рассудка.
1. ГЛАВА XXVII
ПАМЯТЬ О ЛЮБВИ
II faut avoir aime une fois en sa vie, non pour le moment ou l’on aime, car on n’eprouve alors que des tourments, des regrets, de la jalousie: mais peu a peu ces tourments-la deviennent des souvenirs, qui charment notre arriere saison: . . et quand vous verrez la vieillesse douce, facile et tolerante, vous pourrez dire comme Fontenelle: “L’amour a passe par-la. Scribe. La Vieille {Надо хоть однажды в жизни испытать любовь, не ради времени, когда любишь, ибо тогда не испытываешь ничего, кроме мук, ревности и сожалений; но мало-помалу муки оборачиваются воспоминаньями, которые украшают нашу осень… и если вы видите тихую, покойную, легкую старость, вы можете сказать, как Фонтенель {207}: “Здесь побывала любовь” (Скриб. “Старуха” {208}) (фр.).}.
Мисс Грилл тщательно избегала оставаться с мистером Принсом наедине, чтобы у него не явилось возможности заговорить о запрещенном предмете. Она чувствовала, что избрала единственный верный способ избавиться от мук неопределенности; но ей хотелось услышать и чей-то беспристрастный совет, и она решила довериться хладнокровному сужденью своего друга мисс Тополь, старой девы, однако же хорошо знавшей свет, а потому не откладывая она рассказала ей обо всем, что произошло между нею и мистером Принсом, и спросила, правильно ли она поступает.
Мисс Тополь:
- Да, моя милая, если б я хоть немного надеялась на то, что он сумеет достаточно разобраться в себе, чтобы прийти к желаемому решенью, я бы посоветовала вам дать ему побольше сроку; но мне ясно, что на такое он сам неспособен, а потому, коль скоро он, очевидно, вам дорог, вы избрали самый лучший из открывающихся путей. Он уже не однажды чуть было не объяснился; но это “чуть было” могло бы повторяться без конца и вы бы загубили свою жизнь понапрасну.
Мисс Грилл:
- Ну а вы могли бы так же поступить на моем месте?
Мисс Тополь:
- Нет, милая, наверное, нет. Ибо в очень сходном случае я так не поступила. Отсюда вовсе не следует, что я была права. Напротив, я думаю, это вы правы, а я нет. Вы проявили душевное мужество именно там, где оно более всего потребно.
Мисс Грилл:
- Надеюсь, что я не пробудила в вас горьких воспоминаний?
Мисс Тополь:
- Нет, милая, нет. В воспоминаниях этих нет ничего горького. Мечтания юности, как бы ни оказались они напрасны, сложены из боли и радости. И ради последней терпим мы первую, да что я - терпим? - даже ласкаем в памяти.
Мисс Грилл:
- Судя по тому, что слышала я о вашей былой красоте, и по тому, что я и теперь еще вижу, и при вашей неизменной веселости, я не могу поверить, чтобы вы были несчастливы в любви, как приходится предположить из ваших слов.
Мисс Тополь:
- Нет, милая, я была несчастлива в любви и по глупости на всю жизнь сохранила верность одной идее; и не могла расстаться с этой тенью ради достижимой вещественности.
Мисс Грилл:
- Если это не разбередит старых ран, я хотела бы услышать историю вашу, не из праздного любопытства, но оттого, что речь идет именно о вас.
Мисс Тополь:
- Милая Моргана, тут почти нечего и рассказывать; но я расскажу вам все, как было. Говорят, я была хороша, умна и воспитанна. У меня было много воздыхателей; сердце же мое лежало только к одному, и он тоже, верно, предпочитал меня всем прочим, но только тогда, когда видел. Если бы некий дух повелел ему выбрать жену среди любого сборища женщин, где была бы и я, он, я уверена, выбрал бы меня; но ему нравились все, и он всегда попадал под власть красавицы, случившейся рядом. Он обладал душою возвышенной; обычные развлеченья сверстников были ему чужды; он умел наслаждаться обществом умных и тонких женщин, и одно это общество он ценил. Лишь оно связывало его с жизнью света. Он пропадал на целые недели, блуждал по лесам, взбирался на горы, спускался в долины горных потоков, и единственным спутником его был ньюфаундленд; большой черный пес с белой грудью и белыми лапами, и кончик хвоста тоже белый - прекрасный и добрый пес; как часто я гладила его морду и кормила с руки… Он знал меня, как Боярдо знал Анджелику {*}.
{* Конь Ринальдо; он убежал от хозяина и оттолкнул Сакрипанто копытами.
Indi va mansueto alla donzella,
Con umile semblante e gesto umano:
Corne intorno al pardone il can saltella,
Che sia due giorni о tre stato lontano.
Bajardo ancora avea memoria d’ella,
Che in Albracca il servia gia di sua mano.
Orlando Furioso c. i. s. 75. (Примеч. автора).
[И вот идет девице он навстречу,
Послушен ей, протягивая руки,
Как пес, что вдруг хозяином привечен,
Кружит и ластится после разлуки.
Боярдо же запомнил все навечно:
И доброту в Абраччо и услуги (ит.).
Неистовый Роланд. Песнь I. 75].}
При воспоминании об этом псе на глаза мисс Тополь набежали слезы.
Она на минуту умолкла.
Мисс Грилл:
- Я вижу, вам больно вспоминать. Не продолжайте.
Мисс Тополь:
- Нет, милая. Ни за что не забуду этого пса и не хочу забывать. Ну так вот, тому юному господину, как я уже сказала, нравились все, и он почти объяснялся каждой знакомой девушке - и, покуда объяснялся, сам верил в свои чувства; но серьезней, чем прочим, и чаще, чем прочим, он объяснялся мне. Отнесись я к его словам серьезно, скажи я ему или хоть намекни: “Да, я согласна, но вы должны тотчас решиться или вовсе не думать обо мне”, - и я не осталась бы в девушках. Но я выжидала. Я полагала, что действовать должен он сам; что его объясненья я могу лишь выслушивать благосклонно; но никак не показывать, что я от него их жду. Вот ничего и не осталось от нашей любви, кроме воспоминаний и сожалений. Другая, которую он, конечно, любил меньше меня, но которая лучше его понимала, поступила с ним так, как должна бы поступить я, и она стала ему женою. А потому, милая, я хвалю ваше мужество и жалею, что у самой у меня недостало его, когда оно было мне нужно.
Мисс Грилл:
- Мой воздыхатель, если смею его так назвать, не совсем схож с вашим: он постоянен в привычках и не переменчив в склонностях.
Мисс Тополь:
- Странная привязанность его к дому, зароненная воспитаньем и окрепнувшая с годами, для вас большее препятствие, нежели была бы для меня переменчивость моего воздыхателя, знай я заранее на нее управу.
Мисс Грилл:
- Но как могло случиться, что вы, имея, конечно, множество обожателей, остались одинокой?
Мисс Тополь:
- Просто я подарила сердце тому, кто больше ни на кого не похож. Если б он, подобно большинству людей на свете, принадлежал к какому-то типу, я б легко заменила свою первую мечту другой; но “душа его как одинокая звезда” {209}.
Мисс Грилл:
- Звезда блуждающая.
Скорей комета. Мисс Тополь:
- Нет. Ибо те качества, какие любил он всякий раз в своем предмете, существовали более в его воображенье. Очередной предмет бывал лишь рамкой для портрета, созданного его фантазией. Он был верен своей мечте, а вовсе не внешнему ее подобию, к какому всякий раз прилагал ее с готовностью и непостоянством. На мою беду, я понимала его лучше, чем он меня.
Мисс Грилл:
- Вряд ли брак его оказался счастливым. Видели вы его с тех пор?
Мисс Тополь:
- В последние годы - нет, а то видела изредка в большом обществе, которого обыкновенно он избегает; мы разговаривали дружески; но он так и не узнал, ему и невдомек, как сильно я люблю его; быть может, он вообще не думал, что я его люблю. Я слишком хорошо хранила свою тайну. Он не утратил своей страсти к блужданьям, исчезая время от времени, но всегда возвращаясь домой. Думаю, на жену у него нет причины жаловаться. И все-таки мне все время сдается, что, будь я на ее месте, я приручила бы его к дому. Во многом ваш случай схож с моим; правда, моей соперницей была ветреная фантазия; вам же надо перебороть прочные домашние узы. Но вам, в точности как и мне, грозила опасность стать жертвой одной идеи и щепетильности; вы избрали единственно верный путь, чтобы от этого избавиться. Я жалею, что уступила щепетильности; расстаться же с идеей мне было б жаль. Мне сладки воспоминанья, я не променяла бы их на безмятежный покой, смертный сон, сковавший умы тех, кто никогда не любил или не любил всей душою.
1. ГЛАВА XXVIII
АРИСТОФАН В ЛОНДОНЕ
Non duco contentionis funem, dum constet inter nos,
quod fere lotus mundus exerceat histrioniam.
Petronius Arbiter.
Я не тяну веревку раздора, ибо решено, что почти
все актерствуют на свете.
Петроний Арбитр {*}.
{* Метафора, очевидно имеющая в виду, что двое тянут веревку, каждый в свою сторону. Я не вижу тут, как иные, связи с Горациевым: “Tortum digna sequi potius quam ducere funem” (“Им не тащить ведь канат, а тащиться за ним подобает” {210}), метафорой, имеющей в виду буксир или подобное устройство, где кто-то тянет кого-то. Гораций применяет это к деньгам, которые, по словам его, должны быть рабом, но не господином владельца. (Примеч. автора).}
“Весь мир - театр” {211}.
Шекспир
En el teatro del mondo
Todos son representantes {*}.
{* В театре мира - все актеры (исп.) {212}.}
Кальдерон
Tous le comediens ne sont pas au theatre *.
{* Не только тот комик, кто на сцене (фр.).}
Французская пословица
Пошли дожди, а за ними оттепель и теплые ветры. Дороги подсохли для съезда гостей, участников Аристофановой комедии. Представление назначили на пятый день рождества. Театр озарялся множеством свечей в хрустальных канделябрах, а сцену освещали лампы. Кроме компании, гостившей у мистера Грилла, сюда съехался весь цвет окрестных мест, и, таким образом, были заняты все полукруглые ряды, правда, не голых каменных скамей, но достаточно уютно устроенных с помощью спинок, подушек и подлокотников удобных сидений. Лорд Сом был непревзойден в роли театрального распорядителя.
Занавес, которому не надобно было падать {Афинский театр под открытым небом не мог иметь падающего занавеса {213}, ибо он портил бы сцену. Его поднимали снизу, а когда он был не нужен, он оставался невидимым. (Примеч. автора).}, поднялся и открыл сцену. Действие происходило в Лондоне, на берегу Темзы, на террасе дома, занятого обществом спиритов. В центре была арка, и сквозь нее видна улица. Грилл спал. Цирцея, стоя над ним, открывала диалог.
Цирцея: Грилл! Пробудись и человеком стань!
Грилл: Я крепко спал и видел чудо-сны.
Цирцея: И я спала. А долго ль, угадай?
Грилл: Часов четырнадцать - садится солнце.
Цирцея: Три тысячелетья.
Грилл: Вот это дрема!
Но где, скажи, твой сад и твой дворец?
Где мы?
Цирцея: Поверишь ли, когда-то
Здесь лес стоял, прозрачная река
Стремилась к океану через дебри.
Теперь же здесь, благодаря трудам,
Среди жилищ отравленный поток,
Повсюду сея смерть, дыша зловоньем,
Грохочет, пенясь.
Грилл: Что там, вдалеке?
Какие-то нелепые громады?
Цирцея: Дома, печные трубы и суда -
Все изрыгает черный, смрадный дым.
Двуногие и лошади снуют
С утра до вечера - весь день в погоне
За прибылью, а то за наслажденьем.
Грилл: О Вакх, Юпитер! Ну, столпотворенье!
Бездумно, словно тени, все порхают:
Наверно, то же зрел Улисс в Эребе.
Но нечему мы здесь?
Цирцея: Восстали вдруг
Властители невидимого мира
И нас призвали.
Грилл: Но с какою целью?
Цирцея: Сейчас расскажут. Вот они идут.
А с ними стол мистический. О, ужас!
Вот заклинанья произносят. Ну, смотри!
Входят спириты. Вносят дубовый стол.
I. Осторожней со столом -
Чтоб кружился он волчком.
Брат с особенным чутьем
II. Пусть круг магический найдет.
Коснется центра в свой черед,
Чтоб месмерическая сила
Стол дубовый закружила.
III. Вот послышалось шипенье -
Началось столовращенье.
Посвященные поймут -
Духи дерева поют.
Все: Вызываем мы Цирцею!
Цирцея: Вот я, братья-чудодеи!
Но к чему дубовый стол
И гаданья произвол?
Я пред вами во плоти -
Всякий может подойти.
Трое: Это что за благодать:
Глаз не в силах оторвать!
Волосы - златой поток,
Ниспадающий до ног.
Лик - сиянье красоты,
Дочерь солнца - вот кто ты!
С ужасом тебя мы зрим.
Цирцея: Грилл, теперь ты нужен им.
Трое: Волею твоею он
В образ хряка заключен.
Жил безбедно средь свиней,
Позабывши жизнь людей.
А теперь как человек
Пусть оценит этот век:
Пар наука уловив
Двинула локомотив.
Бороздятся океаны,
И неведомые страны
Обживаются нежданно.
Собеседуем чрез море -
Мысль резвится на просторе,
Век неслыханных свершений:
Отовсюду восхваленья!
Оглядев все эти сферы,
Держится ль он прежней веры,
Драгоценный лик людской
Променявши на свиной?
Цирцея: Грилл! Отвечай!
Грилл: Судить, конечно, рано,
Но все, сейчас увиденное мной.
Из рук вон плохо.
Трое: Если бы смогли
Мы показать ему чреду триумфов,
Он вмиг бы изменил свое сужденье.
Цирцея, помоги!
Цирцея: Одно мгновенье!
Сократу уподобясь, призову
Я облака - пускай изобразят
Ярчайшей чередой, все что увидят
На суше и на море. Взмах жезлом -
И вот летят! как и тогда, в Афинах,
Светясь, подобно девам неземным.
Спускается хор облаков и ослепительный хоровод красавиц постепенно вырисовывается из туманной дымки. Поют первую песнь.
Хор облаков {*}:
1. I
Плывущие в лазури облака,
Мы рождены ревущим океаном {**},
С высот глядим, как ринулась река
К долинам и лугам, лесным полянам,
А выйдет солнце - сей небесный глаз, -
Развеет нас ярчайшими лучами,
Возникнем из тумана в тот же час -
И вдаль глядим бессмертными очами.
1. II
Мы, Девы, проливающие дождь,
Плывем не к Музам, Вакху и Палладе,
А в город, где один над всеми вождь -
Царит Маммона в пурпурном наряде.
Там достиженья мысли, чувства зрим,
Купаемся в лучах благоволенья.
Хотя и неверны они, как грим, -
Славны сейчас, мертвы через мгновенье.
{* Первая строфа весьма близка к первой строфе Аристофановой Αένασι Νεφέλαι. Вторая - лишь вольное подражание антистрофе Παρθένοι ὐμβροφόροι (Примеч. автора) {214}.
** У Гомера, как и у всех прочих поэтов древности, океан есть река, омывающая землю, тогда как моря суть притоки ее. (Примеч. автора).}
Реформаторы - науки, морали, политики, - прошли чредой, отвечая на вопрос Грилла. Грилл заключил, что, коль скоро все отнюдь не сделалось лучше прежнего, все скверно и нуждается в исправлении. Хор спел вторую песнь.
Семеро конкурсных экзаменаторов внесли еще один стол и сели в другом углу сцены, напротив спиритов. Они натаскали Гермогена {См. гл. XV, с. 123 (Примеч. автора).} для спора с Гриллом. Грилл победил в споре; но экзаменаторы приписали победу Гермогену. Хор спел третью песнь.
Цирцея, по просьбе спиритов, которые могли вызывать лишь голоса усопших, вызвала на сцену многих духов, славных в свои времена; но все они явились в облике юных дней, какими были до того еще, как их осияла слава. Всех до единого подвергли конкурсным испытаниям и одного за другим объявили негодными для того дела, на которое они притязают. Наконец явился некто, кого Цирцея представила экзаменаторам как юношу, подающего особые надежды. Он готовил себя к военному поприщу. На все вопросы, касаемые до войны, отвечал он впопад. В ответ же на все прочее твердил лишь одно, что чего не знает, того не знает, и тем навлек на себя недовольство экзаменаторов. Его объявили негодным и отправили к остальным отвергнутым, выстроившимся в глубине сцены. Прикосновением волшебного жезла Цирцея всем им придала тот облик, каким обладали они в пору зрелости. Здесь оказались Ганнибал и Оливер Кромвель; а на переднем плане стоял последний претендент - Ричард Львиное Сердце. Ричард стал размахивать мечом над головами экзаменаторов, те в ужасе повскакали с мест, перевернули стол, повалились друг на дружку и пустились в бегство. Герои исчезли. Хор спел четвертую песнь.
Хор:
1. I
Глянет щучья голова -
Вмиг стремглав летит плотва,
Как гонимый ветром лист,
Как, цепа заслышав свист,
Разлетается мякина,
Как от волка мчит скотина,
Мышь от кошки, как от пса
В лес стрелой летит лиса,
Крысы - чуя наводненье.
Бес - святой воды кропленье,
Призрак - увидав восход,
Так же бросились вразброд,
Унеслись во весь опор,
Только заблистал топор,
Семь мошенников куда-то,
Диким ужасом объяты.
1. II
Полный мощи боевой,
Взор являя огневой,
Мог ли снова он восстать?
Чтоб, его завидя стать,
Разбежалось с воплем прочь
Все, что породила ночь,
Все, что застит ясный день:
Фанатизма дребедень.
Омрачающая радость;
Хаоса тупая тягость;
И “невежества советы” {215},
“Без огня, любви и света” {216},
На людей глядящих букой,
Величаясь лженаукой,
Начиненных мелкой скукой.
1. III
Чтоб оправдать здесь наше появленье,
Теперь же, повелители теней.
Мы развернем пред вами представленье:
Великие триумфы новых дней!
Тогда ваш век оценит наконец
Блуждающий во мраке Грилл-слепец.
И трепеща, и замирая, с жаром,
Местечко, может, для себя найдет
Там, где взлелеян, убиваем паром,
И газом освещен народ.
Цирцея: Ну, что там. Грилл?
Грилл: Я вижу океан,
Изборожденный вдоль и поперек,
Полощет ветер вольно паруса,
Другие корабли без парусов.
Наперекор ветрам их увлекает
Какая-то неведомая сила.
Дробит валы на мириады брызг.
Один горит, другой разбит о скалы
И тает, словно мокрый снег, в волнах.
Столкнулись две посудины средь моря
И развалились тут же на куски -
Поведать некому о катастрофе.
А тот взлетел на воздух, и обломки
Усеяли морское дно. Нет, лучше
С Цирцеей жить спокойно мне, как прежде,
Чем по миру метаться на судах -
Аластор как ловушки их придумал.
Цирцея: Взгляни туда.
Грилл: Сейчас все изменилось:
Машин диковинных там вереницу
Влечет одна и пышет дымом
Как будто из колонны. Быстро
Они несутся, словно листья кленов,
Когда их гонит ветр осенний;
В окнах лица, там множество людей.
Как быстро мчатся - их не разглядеть.
Спирит: Одно из величайших достижений:
Как птицы стали люди и скользят,
Что ласточки в полете над землей.
Грилл: Куда?
Спирит: А цель в себе самой -
Конец скольженья по земному краю.
Грилл: И если это все - я б предпочел
Сидеть бы сиднем дома, но пока
Я вижу - две столкнулись и пути
Усеяны обломками, одна
Скатилась по откосу, а другая
С моста нырнула в реку - стоны, смерть,
Как будто поле боя. Вновь триумф?
Юпитер! Унеси меня подальше!
Спирит: Такие катастрофы - исключенье,
Мильоны же всегда без бед снуют.
Туда взгляни.
Грилл: Там зарево огней,
Не столь светло и во дворце Цирцеи.
Средь них толпа отплясывает лихо,
Но - взрыв, огонь! трещит, бушует пламя!
Бегут стремглав танцоры, все в огне!
И зала - словно печь.
Спирит: Цирцея!
Ему показываешь только зло!
Добро утаивая, забываешь,
Что людям не дано добра без зла,
Юпитер дарует и зло и благо:
Зло чистое - немногим, в смеси - всем,
Добро без примесей же никому {*}.
Деянья наши благи. Зло повсюду,
Его не избежать никак и никому.
Но это только капелька воды
В бокале доброго вина.
Грилл: Боюсь,
Что не едва, да и вода горька.
Цирцея: Еще одну не показали область.
Там масса достижений.
Спирит: Подождем.
Пока он не способен охватить
Величия свершений. Он настроен
На деревенский лад, удобства и уют.
А наше истерическое время
Зовет к движенью, иногда бесцельно,
Но все ж к движенью. Нет, верно.
Он никогда не сможет нас пенять.
Ему покой милее, безмятежность.
Нам беспокойство. В нем смысл бытия,
Его конец и оправданье жизни.
За нас мильоны, кто-то за него.
Давай сейчас устроим референдум!
Волшебница! Цирцея! Помоги!
Пускай снуют вопросы и ответы
На крыльях. Разве не мудрее,
Не лучше, не счастливее мы древних
Афинян, современников Гомера?!
Голоса Да. Нет. Да, да. Нет. Да, да, да, да, да!
извне: Мы, мудрейшие
из живших на земле,
Достигли наивысшего прогресса
В науках, жизни и морали.
Спирит: Это так!
Но что это за странный звук?
Раскаты грома или чей-то хохот?
Цирцея: Юпитер то хохочет - так дерзки
Вы кажетесь ему. Теперь должны
То колдовство, которым вызывали
Других, вы на самих себе изведать.
{* Таков истинный смысл пассажа Гомера:
Δοιοὶ γάρ τε πίθοι κατακείαται ἐν Διὀς οὔδει
Δώρων, οἷα δίδωσι, κακῶν, ἕτερος δὲ ἐάων˙
Ὠι μὲν καμμίξας δῴη Ζεὺς τερπικέραυνος,
Ἄλλοτε μέν τε κακῴ ὅγε κύρεται, ἄλλοτε δ᾽ἐσθλῷ˙
Ὠι δέ κε τῶν λυγρῶν δώη, λωβητὸν ἔθηκε,
Καὶ ἑ κακὴ βούβρωστις ἐπὶ χθόνα δῖαν ἔλαυνει˙
Φοιτᾱ δ᾽ οὔτε θεοῖσι τετιμένος, οὔτεβροτοῖσιν.
[Две глубокие урны лежат перед троном Зевеса,
Полны даров: счастливых - одна и несчастных - другая.
Смертный, которому их посылает, смесивши, Кронион,
В жизни своей переменно и горесть - находит и радость;
Тот же, кому он несчастных пошлет, - поношению предан;
Нужда, грызущая сердце, везде по земле его гонит;
Бродит несчастный, отринут бессмертными, смертными презрен.]
Лишь две возможности различаются: добро и зло а смешении в несмешанное зло. Никто, по замечанию Хейне {217}, не получает несмешанного добра: Ex dolio bonoruni nemo mecarius accipit: hoc memorare omisit. [Никто не получал несмешанного вина из сосуда, содержащего благословения, - нет таких свидетельств (лат.).] Смысл не выражен прямо, дан лишь намек. Поп упустил это в своем, впрочем, прекрасном переводе {218}.}
Стол медленно повернулся и стал кружить с возрастающей скоростью. Ножки зашевелились, и вот он пустился в пляс по сцене. Кресла выбросили вперед ручки и стали щипать спиритов, те повскакали с мест и, преследуемые своими креслами, убежали со сцены. Эта механическая пантомима была достижением лорда Сома, несколько примирившим его с провалом звучащих амфор.
Цирцея: Грилл, посмотри, ты видишь старый дом
На острове моем?
Грилл: Пока не вижу.
Но добрый знак сулит веселый ужин.
Сей мир, быть может, и не так уж плох,
И я, как беспристрастный судия.
Готов, поверь, признать его заслуги.
Но то, что видел я, - всего лишь тени,
Не станет тенью ужин?
Цирцея: Нет, конечно.
Прочь страхи, Грилл! Перед тобой реальность.
Которой море, воздух и земля
Реальные дары прислали. А теперь,
Друзья, вы, что так щедро нам воздали
За поиски важнейших истин,
Добро пожаловать к роскошному столу,
Вас ожидает в зимний час полночный
И музыка, и старое вино.
Хор:
Ночные тени разыграли представленье,
Безумства показав, в которых мир погряз.
“Стремимся мы вослед теням, мы - только тени” {219};
Но в светлой пиршественной зале, здесь, сейчас,
Реальности - для всех сладчайшая награда,
Скорей за стол - разделим радость торжества!
Афинский образец припомнить, братья, надо -
Подать меню должны нам тайные слова:
Когда язык бессилен, сердцу все права.
Мисс Грилл в роли Цирцеи была великолепна; а мисс Найфет, корифей хора, была будто сама Мельпомена, смягчившая трагическую строгость той важной улыбкой, которая неотделима от хора старинной комедии. Чары мисс Грилл совершенно околдовали мистера Принса. Чары мисс Найфет довершили бы, если б еще надобно было ее довершать, победу последней над лордом Сомом.
1. ГЛАВА XXIX
ЛЫСАЯ ВЕНЕРА. ИНЕСА ДЕ КАСТРО. ПОСТОЯНСТВО В ЛЮБВИ
В чистейшем храме моего ума
Прекрасный облик жив - любовь сама.
Во сне ли слышу клятвы, наяву -
Но для нее, небывшей, я живу.
Лейден {220}. Картины младенчества
Представление комедии от предполагаемого бала отделяла целая неделя. Мистер Принс, не будучи любителем балов и сверх всякой меры расстроенной тем, что мисс Грилл запретила ему четырежды семь дней затрагивать предмет, самый близкий его сердцу, с должным самообладанием внес свой вклад в Аристофанову комедию, а оставшиеся дни испытания решил провести в Башне, и там в знаках внимания сестер нашел он хоть и не совершенный непент {221}, но единственно возможное противоядие против жестокого томления духа. И то сказать, две его Гебы, наливая ему мадеру, как нельзя более напоминали распоряжающуюся истинным непентом Елену {222}. Он бы мог пропеть о мадере словами Бахуса у Реди {223}, восславившего одно из любимых своих вин:
Egli e il vero oro potabile,
Che mandai suole in esilio
Ogni male inrimendiabile:
Egli e d’Elena il Nepente,
Che fa stare il mondo allegro,
Dai pensieri
Foschi e neri
Sempre sciolto, e sempre esente {*}.
{* Реди. Вакх в Тоскании. (Примеч. автора).
[Поистине - се золотой напиток,
Врачует все недуги он,
Дарует немощному сил избыток,
Нектар Елены, черной скорби враг.
Весельем наполняет мир,
И навсегда,
И без труда
Из сердца изгоняет мрак (ит.).]}
В Усадьбе все шло тихо и мирно. Как-то вечерком мистер Грилл сказал преподобному отцу Опимиану:
- Я не раз слышал, ваше преподобие, как вы превозносили волосы - непременное условие красоты. Но что скажете вы о Лысой Венере - Римской Venus Calva?
Преподобный отец Опимиан:
- Как же, сэр, если б вы меня спросили, было ли у римлян такое божество, я не колеблясь отвечал бы “нет”. И где вы ее выискали?
Мистер Грилл:
- Ну, во-первых, во многих словарях.
Преподобный отец Опимиан:
- Словарь - ничто без источников. А источников нет, кроме нескольких поздних авторов да нескольких старых грамматиков, откопавших слово и высосавших из пальца смысл. Ни у одного подлинного классика, вы ее не отыщете. Лысая Венера! Да это такая же отъявленная нелепица, как горячий лед или черный снег.
Лорд Сом:
- И все же я определенно читал, затрудняюсь только сразу сказать, где именно, Что в Риме был Храм Venus Calva, и посвящен он ей был вследствие одного из двух обстоятельств: согласно первому толкованию, разгневанные чем-то боги наказали римлянок облысением, и тогда Анк Марций {224} поставил статую своей лысой жены, и боги умилостивились, волосы у всех римлянок отросли снова, и началось поклонение Лысой Венере; по другому же толкованию выходит, что, когда галлы захватили Рим и осаждали Капитолий, осажденным не из чего было делать тетивы для луков, и женщины пожертвовали на них свои волосы, а после войны в честь этих римлянок поставили статую Лысой Венеры.
Преподобный отец Опимиан:
- А я читал ту же самую историю, отнесенную ко времени Максимилиана Младшего {Julius Capitolinus: Max. Jun. С. 7 {225}. (Примеч. автора).}. Но, ежели два или три объяснения даются тогда, как и одного бы достало для любого события истинного или вероятного, мы можем с уверенностью заключить, что все они ложны. Все это нелепые мифы, основанные на кривом толковании забытого слова. Иные полагают, что Calva применительно к Венере означает “чистая”; но я, как и многие другие, считаю, что это значит “прелестная”, в смысле “обманной прелести”. Вы найдете родственные глаголы, calvo и calvor - активные {Est et Venus Calva, ob hanc causam, quod cum Galli Capitolium obsiderent, et deesent funes Romanis ad tomenta facienda, Prima Domitia crinem suura, post caeterae matronae imitatae earn, exsecuerunt, unde facta tormenta; et post bellum statua Veneri hoc nomine collocata est: licet alii Calvam Venerem quasi puram tradant: alii Calvam, quod corda calviat, id est, fallat atque eludat. Quidam dicunt, porrigine olim capillos cecidisse foeminis, et Ancum regem suae uxori statuam Calvam, posuisse, quod constitit piaculo; nam mox omnibus foeminis capilli renati sunt: unde institutum ut Calva Venus coleretur. - Servius ad Aen. i 720. Суть этого отрывка передана в тексте. (Примеч. автора).}, пассивные {Contra ille calvi ratus. - Sallust: Hist. III. [Полагая себя общинно прельщенным. - Саллюстий. История {226} (лат.).] (Примеч. автора).} и отложительные {*} - у Сервия, Плавта и Саллюстия. Никто не будет утверждать, будто у греков была лысая Венера. Venus Calva у римлян - это то же, что у греков Aphrodite Dolie {Ἁφροδιτη Δολίη [Коварная Афродита (греч.)]. (Примеч. автора).}. Красота с лысиною несовместима; зато она совместна с обманом. По Гомеру, обманная прелесть “льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных” {227} - важная часть пояса Венеры {Πἁρφασις, ἥτ᾽ ἔκλεψε νόον πυκα περ φρονεόντων. XIV. 217. (Примеч. автора).}. Плетущая обман Венера {Παῑ Διὸς δολοπλόκε. (Примеч. автора).}, называет ее Сафо. Но к чему мне нанизывать примеры, когда поэзия так изобилует жалобами на обманную любовь, что каждый из присутствующих, я уверен, ни секунды не задумываясь, может снабдить меня подкрепляющей цитатой? Хотя бы мисс Грилл.
{* Nam ubi domi sola sum, sopor manus calvitur.
Plautus. Casina.
Ибо когда я дома один, сон вводит в прельстительный
обман мои руки. - Плавт (лат.) (Примеч. автора).}
Мисс Грилл:
- Ах, ваше преподобие. Для любого, у кого есть память на стихи, тут только l’embarras de richesses {затруднение из-за богатств (фр.).}. Мы бы до полуночи твердили одно и то же. Зато быстро истощились бы в примерах верности и постоянства.
Преподобный отец Опимиан:
- Быть может, не столь уж быстро. Если б мы стали приводить такие примеры, я назвал бы вам Пенелопу против Елены, Фьердилиджи против Анджелики, Имогену против Калисты, Сакрипанта против Ринальдо и Ромео против Анджело {228}, и так почти до ровного счета, я говорю “почти”, ибо в конце концов число неверных в списке возобладает.
Мисс Тополь:
- И вы думаете, доктор, что можно найти много примеров любви единственной на всю жизнь? любви, так и не перешедшей со своего первого предмета ко второму?
Преподобный отец Опимиан:
- Платон считает, что любовь такова по своей сути, и поэзия и проза романтическая дают нам много тому примеров.
Мисс Тополь:
- И еще больше примеров противному.
Преподобный отец Опимиан:
- В самом деле, если судить о жизни, какой она нам представляется по собственному опыту, по источникам историческим и жизнеописаниям, мы мало найдем в ней примеров верности первой любви; но можно найти множество примеров такой любви, которая, сперва поискав, останавливается наконец на избранном предмете с неизменным постоянством. Ведь даже Инеса де Кастро была второй любовью Дона Педро Португальского; а какой образец любви, хранившейся в святыне сердца столь же прочно, словно она выбита на камне.
Мисс Грилл:
- Да, ваше преподобие, что это за история? Я только смутно ее знаю.
Преподобный отец Опимиан:
- Инеса де Кастро, наделенная редкой красотой и дарованьями, была дочерью кастильского дворянина при дворе португальского короля Альфонсо Четвертого. С ранней юности она стала преданной и любимой подругой Констанции, жены молодого принца Дона Педро. Принцесса рано умерла, и горе Инесы тронуло сердце Педро, который только в ней одной и находил утешение. Из этого чувства родилась любовь, окончившаяся тайным браком. Инеса и Педро уединенно жили в Коимбре {229}, совершенно счастливые в своей любви и двоих своих детях, покуда трое придворных короля Альфонсо, движимые уж не знаю какими злобными помыслами - для меня это решительно непостижимо, - не стали уговаривать короля расстроить брак, а когда это не удалось, испросили у него разрешения убить Инесу во время недолгой отлучки мужа. Педро поднял мятеж, опустошил владения убийц, и те бежали - один во Францию, двое в Кастилию. Уступая мольбам матери, Педро сложил оружие, но отца, видеть более не пожелал и остался жить со своими детьми, совершенным затворником на месте былого счастья. По смерти Альфонсо Педро решил не принимать короны, покуда он не покарает убийц жены. Тот, кто укрылся во Франции, к тому времени уже умер; остальных выдал ему Кастильский король. Их казнили, тела сожгли, а прах развеяли по ветру. Затем Педро открыл церемонию коронации. Образ мертвой Инесы, под вуалью и в царских одеждах, поместили на троне с ним рядом; он возложил ей на голову корону и всем приказал оказать ей должные почести. В одном монастыре он поставил рядом два гроба белого мрамора, один для нее, другой для себя. Он ходил туда всякий день и был безутешен,, покуда смерть их вновь не соединила. Все это истинная история, и жаль, что ее искажают разными выдумками.
Мисс Тополь:
- В самом деле, какое величие в таком долгом постоянстве. И как поражает душу смертный образ в царских одеждах и короне. Вы рассказали об этом, доктор, доказывая, что первая любовь не всегда самая сильная, чему есть много и других примеров. Ведь и Ромео любил Розалинду прежде, чем повстречал Джульетту. Но столь легко изменяющаяся любовь - вряд ли и любовь. То лишь довольствование ее подобием, уступка, которая может на всю жизнь сойти за любовь, если тайный зов сердца так и не встретит совершенного отклика.
Преподобный отец Опимиан:
- Который он весьма не часто встречает; однако такое довольство подобием редко бывает надолго, оттого так и мало случаев постоянства до гроба. Но я вслед за Платоном скажу, что любовь истинная - едина, нераздельна и неизменна.
Мисс Тополь:
- А стало быть, истинная любовь и есть первая; ибо та любовь, что верна до гроба, хотя бы ей предшествовали разные уступки, и есть первая любовь.
Наутро лорд Сом сказал мисс Найфет:
- Вы вчера не принимали участия в общей беседе. Вы не сказали своего мнения о постоянстве и неизменности в любви.
Мисс Найфет:
- Я не доверяю чужому опыту, а своего не имею.
Лорд Сом:
- Ваш опыт в свое время лишь подтвердит высказанную вчера теорию. Любовь, обратившаяся на вас, уж не сможет обратиться ни на кого другого.
Мисс Найфет:
- Уж и не знаю, желать ли мне подобной привязанности. Лорд Сом:
- Оттого, что вы не могли б на нее ответить? Мисс Найфет:
- Напротив. Оттого, что я думаю, я даже слишком могла б на нее ответить.
На секунду она запнулась и, спохватившись, что дала вовлечь себя в такой разговор, тотчас сказал:
- Идемте-ка лучше в залу в воланы играть.
Он подчинился приказу; но во время игры каждое движение ее дышало еще новой прелестью, в высшей степени поддерживавшей в лорде самое пламенное восхищенье.
1. ГЛАВА XXX
ПЛЕННИК СЛОВА. РИЧАРД И АЛИСА
…dum tata sinunt, jungames amores:
Мох veniet tenebris Mors adoperta caput.
Jam subrepet iners aetas, nec amare licebit,
Dicere nec cano blanditias capitae.
Tibullus
Люби, пока вдали от нас невзгоды {230},
Пока нас не накрыло вечной мглой
Иль огнь любви не угасили годы,
А ласки не засыпали золой.
Тибулл
Долго летал волан, туда-сюда, безошибочно попадая на ракетку, и, по всей видимости, ему вовек не суждено было коснуться пола, если бы лорд Сом не заметил (если ему это не показалось) признаков усталости в своей прекрасной противнице. А потому, вместо того чтобы отбивать волан, он подбросил его кверху, поймал рукой и преподнес мисс Найфет со словами:
- Я сдаюсь. Вы победили.
- Нет, это вы, как всегда, победили в учтивости.
Она произнесла это с печальной улыбкой, более пленительной для лорда, чем самое лучезарное выражение на лице всякой другой. Затем мисс Найфет ушла в гостиную, знаком воспретив ему следовать за нею.
В гостиной нашла она мисс Грилл, кажется, за чтением; во всяком случае, перед ней лежала раскрытая книга.
Мисс Грилл:
- Вы не заметили меня, когда я проходила через залу. Вы видели только две вещи: волан и вашего противника в игре.
Мисс Найфет:
- Иначе промахнешься. Когда играешь, только волан и видишь.
Мисс Грилл:
- И отражающую его руку.
Мисс Найфет:
- Она неизбежно попадает в поле зрения.
Мисс Грилл:
- Милая моя Алиса. Вы влюблены и не желаете в том признаться.
Мисс Найфет:
- Я не вправе быть влюбленной в искателя вашей руки.
Мисс Грилл:
- Он сватался ко мне и не взял назад своего предложения. Но любит он вас. Мне бы давно заметить, что, как только он различил вас, все прочее стало ему безразлично. Несмотря на обычай света, воспрещающий мужчине выказывать на людях свои чувства, несмотря на все старанья лорда быть равно внимательным ко всем юным дамам, его окружающим, зоркому наблюдателю тотчас откроется, что, как только очередь доходит до вас, выражение учтивости и приветливости на лице его сиятельства сразу сменяется восхищением и восторгом. И я бы все это давно разглядела, не будь я так занята собственными мыслями. Ведь вы согласны со мною, да? К чему отпираться?
Мисс Найфет:
- Право же, милая Моргана, я не хотела с вами соперничать. Но, по-моему, вы заключаете верно.
Мисс Грилл:
- И будь он свободен, и предложи он вам свою руку, вы бы согласились стать его женой?
Мисс Найфет:
- Я непременно б согласилась.
Мисс Грилл:
- Ну так вот, в следующий раз, когда вы его увидите, он будет свободен. Участь моя теперь решается под другими созвездиями, и жребий мой брошен.
Мисс Найфет:
- Как вы великодушны, Моргана. Ведь я не думаю, что вы просто отдаете мне крошки с барского стола.
Мисс Грилл:
- Нет, безусловно. Я ставлю лорда высоко. И до такой степени высоко, что долго колебалась и, верно, склонилась бы к нему в конце концов, когда бы не заметила, сколь явственно он предпочел мне вас. Я виновата пред вами обоими, что уже раньше обо всем не догадалась. Но видите, как портит человека привычка к поклонению. Мне и в голову не входило, что мне могут кого-то предпочесть. Хоть допустить бы такую возможность - но нет, у меня еще не было подобного опыта. И вот вам, пожалуйста, ярчайший образец уязвленного тщеславия.
Мисс Найфет:
- Вы окружены толпой поклонников, Моргана. Редко кто из девушек самых привлекательных имеет их столько. Но любовь капризная вещь и не всегда избирает предмет, наделенный большими достоинствами. Есть необъяснимые нити притяжения, и они-то бог знает отчего неодолимо притягивают сердце.
Мисс Грилл:
- И эти необъяснимые нити сердце лорда Сома нашло в вас, но не во мне.
Мисс Найфет:
- Ничего такого он мне не говорил.
Мисс Грилл:
- На словах не говорил. Но глаза его, все поведение ясней всяких слов о том свидетельствуют. Оба вы старались скрыть свои чувства от других, быть может, от самих себя. Но оба вы слишком искренни и не умеете притворяться. Вы созданы друг для друга и, я уверена, составите друг другу счастье, которого я вам от души желаю.
Скоро мисс Грилл нашла возможность переговорить с лордом Сомом и начала она шутя:
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней? {231}
Вы пылко ухаживали за мною и вдруг отвернулись от меня и стали клясться одной моей подруге: “Зефиры шепчут о моей любви”.
Лорд Сом:
- Ах нет! Нет же. Ничего я этого не говорил и даже ничего похожего.
Мисс Грилл:
- Ну, положим, если и не говорили, то дали понять. Вас выдали ваши взоры. Ваши чувства. Их не скроешь. Их нельзя отрицать. Ставлю вас в известность, что, когда я умру от любви к вам, я буду вам являться привиденьем.
Лорд Сом:
- Ах, мисс Грилл, если вам суждено умереть только от любви ко мне, вы останетесь бессмертны, как Цирцея, которую вы столь божественно нам представили.
Мисс Грилл:
- Вы предлагали мне быть моим, на всю жизнь, до гроба. А вдруг я соглашусь? Да не пугайтесь! Вы заслуживаете кары, но уж не такой суровой! Тем не менее отчасти вы принадлежите мне, и я имею право вас передать. Я подарю вас мисс Найфет. Итак, по старинному обычаю рыцарства, я приказываю вам, моему пленнику, пойти к ней и объявить, что вы отдаете себя в ее власть и готовы до конца ей подчиняться. Надеюсь, она будет всю жизнь держать вас в своих цепях. Вас, я вижу, не очень это устрашает. Но не забудьте, вы ужасный преступник, а вы покуда ни слова не сказали, чтоб оправдаться.
Лорд Сом:
- Кто б устоял против ваших чар, когда б надежда примешивалась к созерцанью? Но из-за многих причин надежда воспрещалась, а потому…
Мисс Грилл:
- А потому, когда красота, надежда и обаяние засияли под более благоприятной звездой, вы устремились за нею. Что вы могли с собой поделать?
И разве можно устоять
Пред чудною улыбкой? {232}
Мне остается льстить себя надеждой, что, возьмись я за вас как следует с самого начала, я б удержала вас, но
Il pentirsi da sesto nulla giova {*}.
{* Что пользы от бесплодных сожалений? (ит.) {233}.}
Вы, конечно, можете сказать вслед за поэтом:
Мне кажется неярким взгляд,
Когда не на меня глядят {234}.
Но вы даже не дали мне времени вас разглядеть. Я, однако ж, подобно самому Зерцалу Рыцарства {235}, стараюсь не склоняться под ударами злой судьбы и
Не рифмой радовать Творца,
А меткой мыслью мудреца! {236}
Лорд Сом:
- Я рад, что вам так весело; ибо, если даже другому удастся затронуть сердце ваше куда сильней, чем мог бы и мечтать ваш покорный слуга, я беру на себя смелость заметить в вашем же духе:
Столь легкая нога
Еще по этим плитам не ступала {237}.
И я надеюсь, что шаги ваши по нашей грешной земле всегда будут легки. Вы - воплощенная Аллегра.
Мисс Грилл:
- К чему загадывать? Но идите же к воплощенной Пенсерозе. И если вы не обратите ее в Аллегру, превосходящую меня веселостью, значит, я совсем не понимаю женского сердца.
Вскоре после этого разговора лорд Сом нашел случай переговорить с мисс Найфет наедине. Он сказал:
- Мне дано одно повеление, как то бывало в старые дни рыцарства. Прекрасная дама, считающая меня своим пленником, приказала мне упасть к вашим ногам, отдаться во власть вашу и носить ваши цепи, если вы благоволите их на меня наложить.
Мисс Найфет:
- Говоря словами ведьмы из “Талабы”.
Лишь та.
Что цепь плела, его освободит {238}.
Я готова снять с вас цепи. Встаньте же, милорд, встаньте.
Лорд Сом:
- И встану, если вы дадите мне руку.
Мисс Найфет:
- Вот она вам. Ну встали, так отпустите.
Лорд Сом:
- И не зовите меня милордом.
Мисс Найфет:
- Как же мне вас еще называть?
Лорд Сом:
- Зовите меня Ричардом, а я вас буду звать Алисой.
Мисс Найфет:
- Такая вольность позволительна лишь при более долгом знакомстве.
Лорд Сом:
- Или более коротком?
Мисс Найфет:
- У нас очень короткие дружеские отношения, хоть мы весьма недолго друг друга знаем. Руку-то отпустите.
Лорд Сом:
- Я не успокоюсь, пока вы не позволите вас называть Алисой, а сами не станете меня называть Ричардом…
Мисс Найфет:
- Это невозможно. Покамест.
Лорд Сом:
- Нет ничего, чего бы я не отдал, лишь бы заслужить такое право.
Мисс Найфет:
- Ничего?
Лорд Сом:
- Ничего.
Мисс Найфет:
- Ну, а как продвигается сватовство ваше к мисс Грилл?
Лорд Сом:
- С этим покончено. Я получил ее разрешение - и даже, как она выразилась, приказ - броситься к вашим ногам и сдаться на вашу милость.
Мисс Найфет:
- Как она с вами простилась - плакала или смеялась?
Лорд Сом:
- Ну, она смеялась, если угодно.
Мисс Найфет:
- И не обидно вам?
Лорд Сом:
- Другое, более глубокое чувство берет во мне верх над всяческими обидами.
Мисс Найфет:
- И это…?
Лорд Сом:
- И вы еще спрашиваете!
Мисс Найфет:
- Не стану прикидываться. С некоторых пор я замечаю склонность вашу.
Лорд Сом:
- Склонность! Скажите лучше - любовь, обожание, слияние всех чувств в одно!
Мисс Найфет:
- Ну ладно, зовите меня Алисой. А руку все-таки отпустите.
Лорд Сом:
- Но ведь она же моя, да?
Мисс Найфет:
- Ваша, если вы предъявляете на нее иск.
Лорд Сом:
- Тогда позвольте мне скрепить мой иск печатью.
И он поцеловал ей руку со всей почтительностью, которая совместна с “неодолимой страстью”, а она ему сказала:
- Не стану лукавить. Если я чего желала более всего на свете, так это дождаться дня, когда вы будете свободны и сможете сказать мне все, что теперь сказали. Я не чересчур с вами откровенна?
Лорд Сом:
- Господи! Да нет же! Я пью слова ваши, как влагу из потоков рая.
Он снова скрепил свой иск печатью, на сей раз наложив ее на уста мисс Найфет. Розы, выступившие у нее на щеках, были теперь уже красные розы. Она вырвалась из его объятий и объявила:
- Нет! Никогда! Покуда у вас не будет неоспоримого права.
1. ГЛАВА XXXI
БАЛ НА КРЕЩЕНЬЕ. ПАНТОПРАГМАТИЧЕСКАЯ КУХНЯ.
СОВРЕМЕННОЕ ВАРВАРСТВО. ЧАША С ПУНШЕМ
Sic erimus cuncti, postquam nos auferet Orcus:
Ergo vivamus, dum licet esse bene.
Горе вам, беднякам! {239} О сколь человечишка жалок!
Станем мы все таковы, едва только Орк нас похитит.
Будем же жить хорошо, други, покуда живем.
Тримальхион с серебряным скелетом.
Петроний, с. 34
На крещенье был устроен бал. Раздвижные двери гостиных, шириною во всю стену, раздвинули до отказа. Самую большую залу отвели для взрослых танцоров; залу поменьше - для детей, которых привели в немалом числе и поместили в сфере магнетического притяжения гигантского крещенского пирога, покоящегося в разукрашенной нише. Ковры убрали, а полы разрисовали искусные мастера {*} под присмотром мистера Шпателя. Библиотеку, отделенную прихожими и двойными дверьми от остальных апартаментов, поставив в ней столы для виста, отвели для старших гостей, буде они предпочтут сей род развлечений простому наблюдению за танцующими. Мистер Грилл, мисс Тополь, мистер Мак-Мусс и преподобный отец Опимиан устроили собственную кадриль в уголке малой гостиной, где удобно было играть и беседовать и радоваться радости молодых. Лорд Сом был главный церемониймейстер.
{* Танцоры раздражали, как полы,
Что мелом разрисованы на праздник, - говорит Вордсворт о “случайных знакомцах” в своем соседстве. Сонеты Э 39. (Примеч. автора).}
После нескольких предварительных танцев в ожидании съезда гостей разделили крещенский пирог. В пантомиме участвовали только дети, и маленькие король с королевой, коронованные согласно правилам, воссели на театральном троне, а затем чинно прошествовали по обеим гостиным, сами в восторге и к великой радости своих товарищей. Потом бал уж точно начался, и, снисходя к общим просьбам, его открыли менуэтом мисс Найфет и лорд Сом. А потом пошли кадрили и контрдансы, перемежаемые то вальсом, то полькой. Было очень весело, и немые взоры да нежный шепот служили множеству пылких признаний.
Лорд Сом, высказавший собственное признание уже по всей форме, был вне себя от радости и носился по гостиным то в танце, то чтобы присмотреть - по обязанности распорядителя, - все ли довольны. От его внимания не укрылось, что, когда он приглашал барышень на танец, те соглашались хоть и очень мило, но без готовности, какую замечал он в них прежде, покуда не распорядился своей участью. За один день он успел испросить и получить согласие отца мисс Найфет, который и сидел теперь в углу большой гостиной, с гордостью и восхищением поглядывая на дочь и весьма ласково на ее избранника. А как тотчас стало известно (а стало известно тотчас), что мисс Найфет - будущая леди Сом, его сиятельство перешел в разряд женатых людей и, следственно, не получал уже более знаков внимания, какими пользовался в качестве счастливого билетика в лотерее брака, который может достаться кому угодно, но неизвестно еще кому.
Многие юные леди заметили отсутствие мистера Принса и заключили, что мисс Грилл потеряла разом обоих поклонников, наиболее любезных ее сердцу. Правда, у нее оставалось их еще много, и жалеть ее, кажется, не приходилось. Чуть не все молодые люди стремились с ней танцевать, и, каковы бы ни были ее тревоги, веселилась она не меньше прочих.
Лорд Сом, обходя залы, остановился у стола, где играли в кадриль, и сказал:
- Вас три дня не было, мистер Мак-Мусс, какие новости в Лондоне?
Мистер Мак-Мусс:
- Да никаких, в сущности, милорд. Столы крутятся, как и прежде, с призраками все в порядке, и даже более: их уже не только слышат, но и осязают; они пожимают из-под столов руки умникам спиритам, а те торжественно удостоверяют сей факт. Люди просвещенные дурно обращаются с женами; жены отплачивают им по-своему, и бракоразводных процессов скопилось в судах лет на двадцать, если их и дальше будут разбирать с той же поспешностью. Лопаются коммерческие предприятия, взрываются котлы высокого напряжения, и шарлатаны всех родов наслаждаются доверием общества. Повсюду войны и военные слухи. Объединение по защите мира передало дела в суд, где карают несостоятельных пророков. На землю надвигаются великие скорби, и Аполлион собственной персоной будет, того гляди, несменяемо править всеми народами. Да, кстати, есть для вас одна новость, да вы, верно, уже сами слышали. Это я о заседании общества пантопрагматиков под председательством лорда Кудаветера, который открыл его длинной речью, любезно предоставленной им как искуснейшее руководство во лжи для начинающих ораторов. Общество разделилось на ведомства, чтобы соваться во все, сверху донизу, от голосов в законодательстве до А и Б, сидевших на трубе. Я искал рыбного ведомства с вашим сиятельством во главе; но такового не обнаружил. А прекрасное было б ведомство. Само собой оно б разделилось на три класса: рыба живая, рыба ископаемая и рыба на сковородке.
Лорд Сом:
- Поверьте, мистер Мак-Мусс, теперь и сам я нахожу все это смешным. Рыба отныне интересует меня разве по третьему классу, да и то лишь для моего собственного стола и для стола моих друзей.
Мистер Грилл:
- Странно, однако, что у пантопрагматиков нет ведомства по стряпне; женского ведомства по обучению молодых жен искусству удерживать мужей дома с помощью доброго обеда, да получше, чем дадут им на стороне, особливо в клубе. Эти заведения и процветают только оттого, что жены в стряпне ничего не смыслят; ибо в этом деле, как и во всех прочих, мало приказать, надобно еще понимать, как твое приказание лучше исполнить. А дело-то поважней для блага общества, нежели девять десятых всех тех дел, куда суются пантопрагматики.
Преподобный отец Опимиан:
- Ну, а я так радуюсь, что они сюда не суются. Обед, приготовленный по Новому Способу, был бы куда смешней и несъедобней, чем римский обед в “Перигрине Пикле” {240}. Разумеется, пусть наши юные дамы, учатся стряпне. Но только уж не у общества пантопрагматиков.
Мистер Грилл:
- Что же до надвигающихся на землю скорбей, боюсь, что предвестия их можно заметить и не заглядывая в Апокалипсис. Нибур {241}, основываясь не на пророчестве, радовался, что уходит со сцены, ибо чувствовал приближение нового, еще более мрачного средневековья.
Преподобный отец Опимиан:
- Да, но у него не было перед глазами победного марша разума, с барабанным боем несущего науку по городам и весям. Боюсь, правда, шумливая эта наука может лишь заново убедить, что “глаза нам на то и даны, чтоб разглядывать дорогу, которая идет во тьме” {*}.
След истин, что, сойдя с тропы деянья,
вотще искал я под крылом молчанья {**},
вряд ли обнаружу я в неуемной болтовне всех этих шумливых поставщиков вздора.
{* Тюремщик: Понимаете, сэр, вы ж не знаете, куда пойдете.
Цимбелин: Нет, я знаю, приятель.
Постум: Стало быть, ваша-то смерть с глазами; что-то не видывал я такой на картинках…
Цимбелин: Уверяю тебя, приятель, у всякого есть глаза, чтоб разглядеть дорогу, по которой мне придется пойти, да только иные жмурятся, чтоб ее не видеть.
Постум: Надо ж, вот потеха, значит, глаза нам на то и даны, чтоб разглядывать дорогу, которая идет во тьме.
Цимбелин, акт V, сц. 4. (Примеч автора.).
** Коллинз, “Ода о нравах” {242}. (Примеч. автора).}
Мистер Грилл:
- Да если б вам и удалось их обнаружить, они б не много помогли против вторжения готов и вандалов, какое, верно, предвидел Нибур. Вандалы сидят на северных тронах, заботясь лишь об одном, как бы задушить всякую истину и свободу, вандалы повсюду, даже и среди нас, и цель у них и здесь точно та же, только наши плуты умеют лучше ее прикрыть, а наши простофили лучше дают себя одурачить.
Преподобный отец Опимиан:
- Прибавьте, что вандалы заполнили половину Америки, с вольной речью и даже с попытками вольной мысли расправляясь не хуже инквизиции, разве что заменив суд линча и виселицы иной пародией на правосудие, кончающейся кнутом и костром.
Мистер Грилл:
- Я сужу только о Европе. Страшная монархия на севере и анархия на юге; и ярость толпы здесь у нас, ныне сглаживаемая и подавляемая, но всегда готовая вспыхнуть неодолимым пламенем, как “скрытый под обманным пеплом огнь” {*}.
{* incedis per ignes
Suppositos cineri doloso. - Hor. Carm. II, 1. (Примеч. автора).
Ты пишешь, по огню ступая,
Что под золою обманно тлеет. - Гораций, Оды, II, 1 (лат.). (Пер. Г. Церетели).}
Мистер Мак-Мусс:
- Но пока нам даже очень весело. И довлеет дневи злоба его, тем более что лично я поблизости вовсе ее покуда не наблюдаю.
Мисс Тополь:
- Лорд Сом, кажется, того же мнения, ибо ускользнул от продолжения спора, чтоб пригласить мисс Найфет на контрданс.
Преподобный отец Опимиан:
- И вовремя спохватился. Он будет танцевать с ней как раз перед ужином и поведет ее к столу. Замечаете вы, что ее трагической строгости как не бывало? Она и всегда-то была чудо как хороша, но порой казалась ожившей статуей. А нынче она - само счастье, вся так и сияет.
Мисс Тополь:
- Как же ей не сиять? Настоящее и будущее для нее лучезарны. Вот она и отражает эти лучи.
Потом был ужин, а все отобедали рано и потому угощались с живым удовольствием. Лорд Сом из кожи лез вон, угождая своему божеству, однако ж не забывал и прекрасных соседок. После ужина опять танцевали, будто сговорившись не расходиться до утра. Мистер Грилл, мистер Мак-Мусс, преподобный отец Опимиан и еще кое-кто из гостей постарше, отказавшиеся от обычного своего стаканчика вина после раннего обеда, теперь остались за столом выпить пунша, который лился рекой, и его разносили среди прочих напитков по гостиным в перерывах между танцами и с благодарностью принимали молодые люди и не вполне отвергали юные дамы. Мы вынуждены в этом признаться, не соглашаясь, впрочем, с веселым Гольдони, который считает, что и в скрытой под маской бессловесной даме можно тотчас узнать англичанку по благосклонности к пуншу {**}.
{** Лорд Рунебиф в Венеции встречает перед bottega di caffe [кофейня (ит.). (Примеч. автора).] Розауру. Она в маске и делает ему английский книксен.
Milord: Madama, molto compila, volete caffe?
Rоsaura: (Fa cenno di no).
Milord: Cioccolata?
Rоsaura: (Fa cenno di no).
Milord: Volete ponce?
Rоsaura: (Fa cenno di si).
Milord: Oh! e Inglese.
La Vedova Scaltra, A. III, s. 10.
Милорд: Сударыня, вы желаете кофе?
Розаура: (отрицательно качает головой).
Милорд: Шоколаду?
Розаура: (отрицательно качает головой).
Милорд: Хотите пуншу?
Розаура: (кивает в знак согласия).
Милорд: О! Англичанка.
Хитрая вдова (ит.) {243}.
Он не предлагает ей чаю, который, будучи более английским напитком, нежели кофе или шоколад, мог бы скорей соперничать с пуншем; особенно если пить его, как пьют англичане в другой комедии Гольдони, не с молоком, а с ар_а_ком {244}. Лорд Артур приходит в гости к лорду Бонфилу среди дня и тот предлагает ему чай с сахаром и араком. Пока они пьют его, входит лорд Кубрек.
Вonfil: Favorite, bevete con noi.
Соubrech: Il te non si rifiuta.
Artur: E bevanda salutifera.
Bonfil: Volete rak?
Соubrech: Si, rak.
Вonfil: Ecco, vi servo.
Pamela Fanciula, A. I, s. 15.
Бонфил: Соблаговолите выпить с нами.
Кубрек: От чая не отказываются.
Артур: Этот напиток полезен.
Бонфил: Хотите арак?
Кубрек: Да.
Бонфил: Я угощаю.
Памела Фанчилла (ит.) {245}}
1. ГЛАВА XXXII
СТРАХИ И НАДЕЖДЫ. ВОЗМЕЩЕНЬЯ В ЖИЗНИ.
АФИНСКАЯ КОМЕДИЯ. МАДЕРА И МУЗЫКА. ПРИЗНАНЬЯ
Ὑμεῑς δέ, πρέσβεις, χαίρετ᾽, ἐν κακοῑς ὅμως
Ψυχῇ διδόντες ἡδονὴν καθ᾽ ἡμέραν,
Ὡς τοῑς θανοῦτος οὐδὲν ωφὲλεῖ.
Прощайте, старцы! Даже среди горестей
Душе дарите радость каждодневную,
Ведь после смерти счастья и в богатстве нет {248}.
Призрак Дария - хору в “Персах” Эсхила
Дороти начала уж было верить новостям Гарри, но вот обычная жизнерадостность Гарри стала ему изменять: упорство засевшего в Башне молодого хозяина отравляло надежду. Однако в деле Гарри наметилась уже счастливая перемена, оставалось продолжать в том же духе, и Дороти разрешала ему строить воздушные замки, согретые и разукрашенные огнями будущего рождества.
Однажды вечером по дороге домой Гарри повстречал отца Опнмиана, направлявшегося к Башне, где намеревался он отобедать и переночевать. Его преподобие удивлялся, что мистера Принса не было на бале (и это тогда, когда лорд Сом больше ему не соперник), и дурные предчувствия мрачили его. Отец Опимиан протянул Гарри руку, и тот горячо пожал ее. Потом отец Опимиан спросил, как продвигается у него и шестерых его друзей осада женских сердец. Гарри Плющ:
- Да на молодых барышень, сэр, жаловаться не приходится. А вот молодого господина не поймешь. Раньше он, бывало, все утро сидит и читает у себя наверху. А теперь только поднимется - сразу опять вниз и в лес идет гулять. Потом опять наверх, опять вниз и опять в лес. Что-то неладно с ним - видать, несчастная любовь, ничего другого не придумаешь. И с письмами в Усадьбу меня больше не шлет. Так что не получилось у нас веселое рождество, сами понимаете, сэр.
Преподобный отец Опимиан:
- А вы, я смотрю, все о веселом рождестве мечтаете. Остается надеяться, что следующее будет получше.
Гарри Плющ:
- А в Усадьбе, у них там весело, да, сэр?
Преподобный отец Опимиан:
- Очень весело.
Гарри Плющ:
- Стало быть, ни у кого там нет несчастной любви.
Преподобный отец Опимиан:
- Не беру на себя смелости подобного умозаключенья. О других ничего не знаю. У меня ее нет и никогда не бывало, если это может служить утешением.
Гарри Плющ:
- Для меня утешение видеть вас и слушать ваш голос, сэр. От этого всегда на душе легче.
Преподобный отец Опимиан:
- Так отчего же, мой юный друг, вы можете слышать и видеть меня, когда вам угодно; буду сердечно рад. Приходите ко мне в гости. Вам всегда обеспечен кусок холодного ростбифа и стакан доброго эля; а сейчас и ломоть свинины. Это большое утешение.
Гарри Плющ:
- Ах, сэр, премного благодарны. Оно утешение, конечно. Да я не за тем к вам приду.
Преподобный отец Опимиан:
- Верю, мой юный друг. Но, когда подкрепишься добрым английским харчем, легче бороться против всех, превратностей, грозящих как телу нашему, так и духу. Милости прошу ко мне. И, что бы ни случилось, пусть это не портит вам радости славного обеда.
Гарри Плющ:
- Вот и отец мой то же говорит. Да не всегда такой совет помогает. Когда мать померла, это ему на много дней обед испортило. Так и не оправился, хоть старается держаться. Вот только если я приведу к нам в дом Дороти, он, глядишь, прямо помолодеет. А если к тому рождеству он уж и маленького Гарри будет качать, уж как он будет рад его угостить мозговой косточкой!
Преподобный отец Опимиан:
- Боюсь, эта еда окажется не вполне по нутру маленькому Гарри, хоть именно так вскармливал Гектор Астианакса {“Илиада”, XXII, 500-501. (Примеч. автора).} {247}. Отложим, однако, попечение о его меню до того времени, когда он родится. А покамест будем питать надежды. И питаться мясом и элем.
Отец Опимиан снова дружески пожал Гарри руку, и они распрощались.
Его преподобие продолжил путь, как всегда рассуждая сам с собою.
“Отец милого юноши потерял добрую жену, и так с тех пор и не оправился. Будь жена у него злая, он, потеряв ее, испытал бы чувство радостного избавления. Странные возмещения нам готовит судьба. Поневоле согласишься с Ювеналом, что лишь богам одним ведомо, что полезно для нас {Ювенал, Сатиры. X. 346 {248}. (Примеч. автора).}. Ну вот, к примеру, все тот же мой друг из Башни. Не полюби его Моргана (а я уверен, она его любит), он бы утешался своими весталками. Не будь у него их сестринской привязанности, он был бы счастлив любовью Морганы, но у него есть и любовь ее, и привязанность их, и он раздираем между двумя чувствами, из которых каждое делало бы его счастливцем, а вместе они делают его страдальцем. Кто решит, что лучше для него? Или для них? Или для самой Морганы? Право, почти досадно, что она не одарила своей благосклонностью лорда Сома. Упустила случай! Другой такой вряд ли скоро представится. Верно, она бы могла его удержать, когда б захотела. Но ведь и мисс Найфет превосходная девица, и как приятно наблюдать столь полную взаимность. Будто сам Юпитер, как мне уже однажды пришлось заметить, подготовил их соответствие. Одно время юный лорд, как казалось ему, был верен первой своей звезде, но незаметно и непреложно его манила другая; а юная леди подарила ему свое сердце, быть может сама о том не догадываясь и уж конечно не подозревая, что кто-то еще может проникнуть в ее тайну. И теперь, кажется, оба удивляются тому, что никто не удивляется их помолвке. Вот и для лорда странный случай возмещенья. Ибо, прими Моргана сразу же его сватовство, мисс Найфет о нем бы и не подумала; но она увидела, как безжалостно носят волны челн его неприкаянной любви, и без хитростей и лукавства помогла ему причалить у ее ног. Простота и безыскусственность победили там, где провалилась бы изобретательность самая тонкая. Не знаю, было ли и для нее заготовлено возмещение; но, если было, она его уже нашла; ибо я не знаю мужа, более достойного семейного счастья, и сам Педро Португальский не был пламенней влюблен. Когда я только что познакомился с лордом, я заметил лишь комическую струнку в его характере, но есть в нем и серьезная струнка, ничуть не менее приятная. Правда, комическая остается. Не пойму, то ли веселость его заразительна, и я заранее смеюсь, едва оказываюсь в его компании, то ли невозможно, думая о том, как он читает лекции о рыбе среди пантопрагматиков, не замечать смехотворного противоречия между лордом - душою общества и бездушным обществом, сующим свой нос во все и вся; правда, он покончил с этой дурью; но она вспоминается неотвязно. Впрочем, какая разница? Я смеюсь - и он смеется со мною. Он смеется - и я смеюсь вместе с ним. “Смейся, пока не поздно” - прекрасный совет. Когда люди друг к другу расположены, и малая искорка высекает огонь веселья.
Заметь, что долгожитель - весельчак,
А кто хандрит, тот погружен во мрак…
И кто же откажется от такого дня? Но дальше:
Чтоб люди долго жили, пусть они
В веселье сообща проводят дни {*}.
{* Эти две цитаты из самой старинной комедии на английском языке “Ройстер Дойстер”. 1566, переизданной шекспировским обществом в 1847 г. (Примеч. автора).}
Прекрасно и стоит запомнить. Однако можно посмеяться и вовсе без всякой мудрости, и в том я тоже не вижу вреда”.
Уже неподалеку от Башни отец Опимиан встретил мистера Принса, быстрым шагом устремляющегося вон из своего дома. Он вернулся туда вместе с его преподобием, тот не захотел ничего есть до обеда, а выпил только стаканчик вина с печеньем, и оба отправились в библиотеку.
Беседа шла исключительно о литературе. Отец Опимиан, хоть и думал неотступно о мисс Грилл, не хотел первым о ней заговаривать, а мистер Принс, хоть ни на чем другом не мог сосредоточиться, знал, что только над бутылкой мадеры он сумеет раскрыть сердце его преподобию.
Отец Опимиан спросил, что мистер Принс читал последнее время. Тот отвечал:
- Я брался за многое, но возвращался неизменно к “Orlando Innamorato” {“Влюбленному Роланду” (ит.).}. Вот он как раз на столе, старое издание, подлинник.
Отец Опимиан заметил:
- Я видел старое издание, примерно такое же, на столе в гостиной, в Усадьбе.
Он чуть было не добавил что-то насчет общности вкусов, но вовремя спохватился. Две младшие сестрицы внесли свечи.
- Я смотрю, - сказал его преподобие, - девушки ваши ходят всегда по две. Горячую воду для умывания мне тоже всегда приносили две неразлучные горничные, если осмелюсь их назвать этим именем.
Мистер Принс:
- Да, на моей стороне они только так и ходят, чтоб никакой дурной слух не коснулся их репутации. Проживи вы тут с января по декабрь вместе с полным домом гостей, ни вы, ни я, никто в моем доме ни разу не увидел бы их порознь.
Преподобный отец Опимиан:
- Хорошее правило. Я голову готов прозакласть, что сестры
Чисты, как первый снег,
Пока его не тронуло
Ни солнце,
Ни теплый ветерок не очернил {*}.
{* Саути. Талаба {249}. (Примеч. автора).}
Но так уж устроен мир, что и добродетель самую безупречную следует ограждать от наветов. Однако ж не постигаю, как можно согласить привычки ваши с полным домом гостей.
Мистер Принс:
- Всякому удается собрать гостей, отвечающих его вкусу. Иным это легче, иным труднее, но невозможного тут нет никогда. Устраивая этот дом, я рассчитывал часто принимать у себя избранное общество. Благодаря Аристофановой комедии и всему с нею связанному я наслаждался приятной беседой в другом месте. Но я не отказался от своих планов, я только отсрочил их.
Множество мыслей пронеслось в голове у его преподобия. Ему очень хотелось их высказать. “Как хороша была мисс Грилл в роли Цирцеи; как славно играла. Да какое же это избранное общество без женщин? И как холостяк может их пригласить?” Но тогда пришлось бы задеть струнку, которой решил он не задевать первым. А потому, кстати об Аристофановой комедии, он снял с полки Аристофана и сказал:
- Как точно обозначает поэт афинскую комедию в одной этой строчке: “Комедия из всех искусств труднейшее” {Κωμωδοδιδασκαλίαν εἶναι χαλεπώτατον ἔργον ἁπάντων. (Примеч. автора).}. А нынче и не подумаешь, что это трудное искусство, видя, сколько новых комедий ежевечерне разыгрывают на лондонской сцене, а еще больше в Париже, и ведь тешат же они публику, каковы бы ни были их литературные достоинства, не меньше, чем Аристофан тешил афинян.
Мистер Принс:
- С той разницей, что афиняне еще и гордились своим автором, чего не скажешь о нынешних зрителях, особенно когда речь идет о новинках. А уж в так называемых бурлесках нынешних так мало вкуса и истинного чувства, что, на мой взгляд, даже тот, кто смеялся, покуда шел спектакль, оглядываясь на него потом, ничего не может испытывать, кроме глубокого стыда за автора, театр и самого себя.
Когда отобедали и рядом с его преподобием была поставлена бутылка бордо, а бутылка мадеры - рядом с хозяином, который и за обедом не забывал о любимом своем напитке, в последнее время служившем ему почти “единственным питьем и едой”, как эль для капитана с приятелями у Флетчера и Бомонта {“Эль их единственная еда и питье”. - “Презрительная леди”, акт IV, сц. 2. (Примеч. автора).}, его преподобие заметил:
- Я был рад убедиться, что обеды у вас по-прежнему хороши; жаль только, что вы теперь не отдаете им должного, как бывало.
Мистер Принс:
- У одного великого философа было семеро друзей, и каждый день недели один из них с ним обедал. И среди прочих последних своих распоряжений он просил, чтобы полгода после его смерти все в доме оставалось по-прежнему и ежедневно подавался обед для него самого и единственного гостя, приглашаемого в его память, и чтобы один из двух его душеприказчиков (оба тоже философы) по очереди брал на себя обязанности хозяина.
Преподобный отец Опимиан:
- Как я рад, что обязанности хозяина исполняете вы собственной персоной, а не душеприказчик ваш, поверенный либо уполномоченный. Исполняете вы их исправно, жаль только, сам обед не встречает в вас былого одушевленья. Однако мне не совсем понятно, какое отношение имеет feralis coena {поминки (лат.).} душеприказчика и гостя к обеду двух живых людей?
Мистер Принс:
- Ах, ваше преподобие, скажите лучше - обед одного живого человека в обществе тени. Ибо сам я - лишь тень. Лишь тень моей былой веселости.
Преподобный отец Опимиан:
- То-то мне показалось, у вас неприятность какая-то. Но все равно - держитесь совета Горация: “Облегчай ты вином и песней тяжелое горе: они утеху сладкую в скорби тяжелой дают” {Illic omne malum vino canuque levato, / Deformis aegrimoniae dulcibus alloquiis. Epod. XIII {249а} (Примеч. автора).}.
Мистер Принс:
- Так я и делаю, доктор. Мадера и песня семи сестер - мне утешение, да еще какое. Но оно не доходит до тайной печали, терзающей мое сердце, как Рататоск гложет корни Иггдрасиля {250}.
Преподобный отец Опимиан:
- В северной мифологии, поэтичнейшей мифологии, я глубоко чту Одина и Тора {251}. Их подвиги всегда восхищали меня; и все вместе отлично воспитывает воинский дух. У Лукана есть об этом дивные строки {Pharsalia {252} I, 458-462. (Примеч. автора).}.
Отец Опимиан воспроизвел дивные строки Лукана с большим выражением. Не того хотелось мистеру Принсу. Он ждал, чтобы его преподобие спросил о причине терзающей его сердце печали. Но совершенно независимо от решения доктора ни о чем не спрашивать, покуда юный друг не выскажется сам, несчастная метафора повлекла его преподобие по одной из старых излюбленных тропок, и если б не ожидание исповеди, которую, он знал, предстояло ему принять от мистера Принса, он бы весь вечер мог толковать о северной мифологии. А потому он пресек свою речь и молча потягивал бордо.
Мистер Принс не в силах был более сдерживаться и без введений, без предисловий он рассказал его преподобию все, что произошло между ним и мисс Грилл, ни слова не пропустив из пассажей Боярда, неизгладимо врезавшихся в его память.
Преподобный отец Опимиан:
- Не возьму в толк, в чем же тут огорчаться? Вы влюблены в мисс Грилл. Она готова принять ваше предложение. Чего же вам более по этой части?
Мистер Принс:
- Ничего более по этой части, но семь сестер мне как родные сестры. Будь они и впрямь мне родными сестрами, отношения наши бы не нарушились, женитьба моя не была бы помехой. Но, как мила, великодушна, снисходительна, терпима ни была бы женщина, она не сможет отнестись к некровным узам, как к кровным.
Преподобный отец Опимиан:
- В самом деле, на такое не станешь рассчитывать. Но ведь из этой трудности тоже есть выход. Пусть все семь идут замуж!
Мистер Принс:
- Все семь замуж! Немыслимо!
Преподобный отец Опимиан:
- Не столь немыслимо, как вам представляется.
И тут его преподобие нашел уместным поведать мистеру Принсу историю о семи женихах, расточая особенные хвалы Гарри и заметив, что, если мудрость Noscitur a sociis {Полн.: Noscitur a socio turpive probov(e) hominus meus, - По товарищу, дурному или доброму, познается характер человека (лат.).} верна и в обратном смысле и о друзьях человека можно судить по его качествам, в высоких достоинствах шестерых приятелей Гарри не приходится сомневаться; а к тому же он навел о них справки. Мистера Принса рождественской порой весьма обрадовала новость, которая еще летом повергла б его в уныние. Он тотчас решил, что, раз он так мало ел за обедом, можно на ужин спросить куропаток, ибо кладовая его всегда ломилась от дичи. Куропатки были поданы после обычного пенья в гостиной, и его преподобие, хоть немало ел за обедом, счел невежливым не принять участия в трапезе; припомнив же, как скоротал он ночь после бала, он вызвался сварить пунш, и они допоздна просидели над чашей, беседуя о том о сем, но больше всего о Моргане.
1. ГЛАВА XXXIII
ЗАВОЕВАНИЕ ФИВ
Ἦ σοφὸς ἦ σοφὸς ᾗν,
Ὅς πρῶτος ἐν γνώμᾳ τόδ᾽ ἑβάστασε,
Καὶ γλώσσᾳ διεμυθολόγησεν,
Ὡς τὸ κηδεῦσαι καθ᾽ ἑαυτὸν ἀριστεύει μακρῷ˙
Καὶ μήτε τῶν πλούτῳ διαθρυπτομένων,
Μήτε τῶν γέννᾳ μεγαλυνομένων,
Ὄντα χερνήταν ἐραστεῦσαι γάμων.
Aeschylus. Prometheus.
Мудр, о, поистине мудр
Тот, кто впервые понял и вслух произнес:
С равными нужно
В браки вступать, чтоб счастье свое найти.
Если ты нищ и убог, то богатых, пресыщенных
И родовитых, надменных, напыщенных
Обходить старайся стороной {253}.
Эсхил. Прометей прикованный
Наутро, после того как отец Опимиан отправился в обратный путь лесом, мистер Принс отступил от принятого обычая и призвал Дороти одну в гостиную. Она явилась, трепеща и краснея.
- Сядь, - сказал он, - сядь, милая Дороти. Я должен кое-что сказать тебе и твоим сестрам. Но, по некоторым причинам, я начинаю с тебя. Вероятно, во всяком случае вполне возможно, я очень скоро вступлю в брак, и вам тогда останется последовать моему примеру. А мне сказали, что один из самых прекраснейших молодых людей, какие мне известны, сохнет от любви к тебе.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги