Усадьба «Розель»

Глава V

Утром Мила задала на навигаторе нужный маршрут, приготовила фотоаппарат, планшет и еще кое-какие вещи в дорогу и спустилась на кухню, из которой уже доносились кофейный аромат и запах только что приготовленных сырников.

– Доброе утро! – улыбнулась ей Элина. – Вам чай или кофе?

Девушка предпочла травяной иван-чай.

– Вечером к нам в гости заедет Айварс Эжнович, – сообщила женщина.

Мила понимала, что приедет он, в том числе, и по ее душу.

За завтраком Виктор неожиданно сам к ней обратился:

– Куда сегодня отправитесь?

– В Анчупаны. Хочу посмотреть на местные достопримечательности.

Девушка решила не спрашивать у Виктора на счет машины его младшей сестры. Раз Айварс разрешил, значит, она будет ею пользоваться.

– Анчупаны? Правильно. Место траурное. Там расстреливали людей с января 1942 года по 1944 год. Деревня Аудрини, что неподалеку, была полностью сожжена, а жители расстреляны в Анчупанском лесу. Их вина: укрывательство советских раненых бойцов. Недалеко от трассы А-12, рядом с мемориалом, построена смотровая вышка. Надо посетить.

В его голосе отчетливо сквозило даже некоторое злорадство. А ведь сам же говорил, что не следует им поднимать эту тему!

– Папа, и я хочу в Анчупаны. Ты обещал меня отвезти туда! – подал голос Ивар.

– Если хочешь, поехали со мной, – дружелюбно предложила ему Мила.

Мальчик промолчал, стеснительно потупившись и косясь на отца. Журналистка в этот момент мысленно молилась, чтобы сам Виктор не решил ехать. Общества этого зануды и злыдня она не выдержит.

– Ладно, отвезу, раз обещал, – вдруг сказал мужчина. – И вас, Мила, а то разобьете еще Машкину машину.

Да что ж это за человек такой! Он ставил под сомнение не только ее профессиональные качества, но и навыки вождения. Сейчас он ее в очередной раз обидел под видом шутки. Мила поникла, потому что теперь эта поездка будет ей не в радость.

Все-таки Виктор не упустил случая поддеть ее, говоря об Анчупанах. Его, видимо, не трогала история той трагедии. Подобный цинизм выводил Милу из себя. Юрьянс-младший вызывал у девушки сильнейшую антипатию и раздражение. Судя по всему, это было взаимно.

В Анчупанах оказалось немало людей. Должно быть, туристы, потому что местные жители сюда давно не приезжают – решила Мила. И все-таки тут было тихо и как-то мрачно. Не удивительно, если знать, что здесь происходило… Однако журналистка подумала, что не все подобные места вызывают желание убраться поскорее прочь. А тут даже зябко становилось, несмотря на довольно теплую погоду. Как будто души убиенных на самом деле рядом с живыми… Девушка поспешила отвлечься от суеверных мыслей. Ведь может быть, что это только у нее возникло такое мистическое ощущение.

Мила то и дело клацала фотоаппаратом, стараясь отснять побольше подробностей. Рядом шагал Виктор, и бегал Ивар. Мальчик то обгонял их, то снова возвращался. В конце концов, отец взял его за руку и стал рассказывать о мемориале.

– Смотри, эта каменная стена вдоль дороги, проходящей мимо мест массовых захоронений, символизирует палачей. Вечнозеленые ели, растущие справа – людей, которых выстроили в ожидании расстрела. Нижняя часть мемориала называется «Долина страданий». Она заканчивается у бетонной стены с надписью «Они умерли, чтобы жил ты».

Мила тоже слушала. Когда поднялись по ступеням непосредственно к самому памятнику, их взору открылся основной акцент мемориала – работа скульптора Расы Калнини-Гринберги под названием «Мать-яблоня». Женщина, чье тело представляло собой ствол дерева, а руки – его ветви, в одной руке держала ребенка, а в другой – высоко поднятой – яблоко. На стенде было написано, что памятник является гимном бессмертию жизни.

– А почему мать-яблоня не дает ребенку яблоко? – спросил Ивар, заворожено рассматривая монумент.

– А вам, Мила, это интересно? – повернулся Виктор к девушке.

– Да, – чуть замешкавшись, ответила она.

–Мне кажется, здесь заложен какой-то религиозный смысл, – принялся рассуждать мужчина, и добавил, – в религии ребенок – плод грехопадения.

– Этот памятник создавался в советское время, – напомнила Мила, намекая на атеизм. – И вообще, в любой религии дети – символ продолжения жизни, а не грех!

– Как вам будет угодно, – усмехнулся Виктор.

– Вы не согласны? – возмутилась девушка. – Я думаю, тут скорее дело в яблоке. Оно является символом познания.

– Выходит, если мать не дает ребенку яблоко, то нет продолжения жизни?

– Да нет же! Она хочет, чтобы он до него дотянулся. Он получит знания и будет жить. Это спасение и продолжение жизни. Спасение, искупление… Надпись при входе помните? «Они умерли, чтобы жил ты». Тут проскальзывает библейский мотив жертвы, искупления, не находите?

– Совершенно с вами не согласен, – заявил Виктор.

– Фи, сударь, спорить с дамой! – Мила решила перевести очередную перепалку в шутку.

– Сударь… – повторил Виктор. – Я думал, русским такие понятия неведомы. Уж далеко не рыцари ваши соотечественники.

Он снова ей нагрубил и, кажется, даже не понимал этого, поскольку невозмутимо рассматривал памятник.

– Мы, словно средневековые схоласты, можем сколько угодно спорить и углубляться в толкование символики, но вы забываете, что находитесь в Латвии, – между тем продолжал мужчина. – Даже в советское время в культуре этой страны наблюдался некий вызов идеологии, но тогда на это закрывали глаза…

Что он там говорил дальше, Мила уже не слышала. Ее внимание привлекла возмутительная сцена. У мемориала стоял ветеран. Его обступили подростки, смеялись, что-то громко говорили на латышском, затем один из парней ногой выбил у деда из рук трость.

– Что они говорят? – спросила Мила у Виктора, но тот медлил с ответом, и Ивар его опередил: – Они говорят, что он оккупант.

Вдруг девушка решительно направилась к группе молодых людей, вырвала у одного из них тросточку и отдала ветерану.

– Прекратите глумиться! Если бы не этот человек, вас бы вообще не было!

Виктор наблюдал за происходящим с удивленно приподнятыми бровями. А парни тем временем отвернулись от старика, окружив Милу.

–Глядите, какая аппетитная соска, – нагло усмехнулся светловолосый молодой человек лет девятнадцати. – Познакомимся, малышка?

Он стал приближаться к девушке. Но она не двинулась с места. Жизнь в детском доме закалила Милу, и драться она не боялась. Когда наглец оказался совсем рядом и попытался схватить ее за грудь, журналистка резко вывернула ему руку за спину. Тот вскрикнул.

– Сука! Парни… – он не успел договорить. Один из его друзей закричал:

– Валим отсюда, вон идет ее … – далее следовало такое вульгарное матерное словечко (синонимом которого в литературе было «любовник»), что Мила невольно покраснела.

Виктор, не церемонясь, дал ощутимой силы подзатыльник тому, кто обозвал его этим оскорбительным емким словцом, сопровождая свое воспитательное действие тирадой на латышском. Мила ничего не поняла, а вот парни поспешили ретироваться, больше не открыв ртов.

Оставлять вот так ветерана журналистке показалось невежливо, и она разговорилась с дедушкой о памятнике.

– Вы часто тут бываете?

– Да, часто, – принялся неторопливо рассказывать он. – И внуков своих приводил. Когда впервые пришел сюда с ними, им было три и пять лет. Рассказал, что здесь каратели творили с людьми, так они плакали навзрыд! А сейчас тут все заросло. Кто-то потихоньку разбирает стену мемориала при попустительстве краевых властей и молчаливом согласии Резекненской городской думы. А ведь тут покоятся больше пятнадцати тысяч невинных жертв нацизма! Мемориал разрушается, и это никого не волнует. Властям не до жертв фашизма, у них есть дела посерьезнее. Совсем недавно стены мемориала возле памятника «Мать-яблоня» были испоганены надписями. Это кощунственно – так измываться над мертвыми!

Было заметно, что старику тяжело говорить, но он пересиливал себя.

– Если Анчупанский мемориал будет предан забвению, это еще один шаг к безнаказанности, вседозволенности, геноциду. Многие резекненские школьники даже не знают, что здесь в годы войны истязали и убивали мирных жителей Латгалии, Латвии…

Дедушка рассказал Миле о том, что раньше здесь повсюду цвели розы, сюда приезжали фотографироваться новобрачные. А сейчас Тропа Скорби уничтожена тракторами, которые вывозят лес, и совсем заросла бурьяном.

– Неужели здесь похоронены какие-то не такие люди? – возмущался старик.

Они беседовали не меньше часа, но все же Миле нужно было уходить. В глазах ожидавшего ее Виктора ясно читалось нетерпение и неприкрытая скука.

Отчего-то девушке было ужасно стыдно после случившегося. Даже хуже, чем после ее появления в ночной рубашке. Сев в машину, она покосилась на Виктора, но тот глядел вперед, на дорогу.

– Зачем вы вообще туда сунулись? – раздраженно проговорил он, когда автомобиль тронулся.

– Этому человеку нужна была помощь! И вообще на вашем месте я бы предложила отвезти его домой! Это было бы по-мужски, – Мила ответила не менее резко, нарочно задев его эго.

– Папа, но ведь тетя Мила права! Ты сам мне говорил, что старикам надо помогать, – неожиданно раздался с заднего сидения голос Ивара.

Виктор ничего не ответил и дальше всю дорогу молчал. А Мила с мальчиком обсуждали увиденное. Гораздо позже журналистку осенила мысль, что она так и не поблагодарила Виктора за вмешательство. И даже наоборот, упрекнула в недостатке мужественности…

Вечером на пороге дома появился Айварс Эженович с букетом цветов.

– Добрый вечер, мои родные! Сынок, Эля! – он вручил невестке розы. – Ивар, мальчик мой! Дед обнял внука.

– А я не один. Знакомьтесь… – он не успел договорить, когда рядом возник молодой человек, при виде которого Мила ахнула.

– Ты?! – воскликнула девушка, испытав эффект дежавю.

– Нет, ну это уже не смешно, – констатировал Олег Лалин, глядя на бывшую жену из-под сведенных бровей.