Услышать тебя

Часть третья. РАЙ В ШАЛАШЕ

Шоссе в этом месте было на редкость извилистым, то стремительно спускалось с пригорка в лощину, то, сделав плавный поворот, огибало блестевшее яркой синью озеро с белыми недавно распустившимися березами на берегу, то снова карабкалось на холмы и бугры, откуда до самого горизонта открывался желто-зеленый простор полей, рощ, перелесков. Иногда казалось, не на мотоцикле едешь, а летишь на планере. Сергей любил этот сорокапятикилометровый отрезок от села Полибина до города.

Впереди блеснул никелированными спицами новенький «ИЖ». Сергей хотел сразу обогнать его на спуске, но тут увидел встречный грузовик. Вдыхая горьковатый запах выхлопных газов, Сергей вплотную шел за черным «ИЖем». Водителя загораживал широкой спиной военный. Голенища хромовых сапог запылились, на погонах то ли три, то ли четыре звездочки. Ветер трепал темные волосы летчика. Фуражку с эмблемой он держал в руке. Как только машина со шквальным грохотом пролетела мимо, Сергей прибавил газ. Черный «ИЖ» тоже пошел быстрее, Сергей просигналил и вышел на обгон. Однако черный «ИЖ» не пожелал уступать дорогу. Летчик обернулся и с улыбкой взглянул на Сергея. Погон на его правом плече сгорбатился, и в просвете трепетал зеленый язычок.

Впереди снова холм и крутой поворот. Обогнать нужно на спуске. На подъеме волей-неволей придется сбросить газ, иначе не сделаешь поворот. И все же обогнал он черный «ИЖ» только на подъеме. Круто срезав угол перед самым носом «Ижа», не стал тормозить и на полной скорости, почти положив машину на шоссе у самых заградительных столбиков, сделал поворот. Как и всегда в момент опасности, Сергей не испытывал ничего, кроме чувства полной слитности с машиной. Когда он вышел на прямую, далеко оставив за собой черный мотоцикл, то обругал себя: разве можно ему сейчас так рисковать? Во-первых, это не мотогонки и он не борется за первый приз, во-вторых, у него дома жена и маленький сын. Впрочем, ругал он себя недолго. Обгон был сделан рискованно, но красиво. Это был высший пилотаж! И тут же, забыв про обгон, стал думать о другом: кто же сидел за рулем? Во время опасного маневра он не смотрел на водителя черного мотоцикла. Глаз сам по себе отметил, что водитель невысокий, с узкой талией и большим пышным хвостом на голове… Кто же это из городских девчонок так быстро ездит? Сергей, случалось, сам учил своих приятельниц рулить на мотоцикле, но это была просто забава. Он не знал ни одной девушки-мотоциклистки в городе. А эта сидит за рулем как бог.

У переезда Сергей притормозил. Дорогу перегородил шлагбаум. Когда поезд прошел и шлагбаум взметнулся вверх, Сергей снова увидел мотоциклиста с пышным хвостом на голове. Мотоциклист, сдвинув на лоб очки, улыбнулся и поднял приветственно руку в кожаной перчатке. И был этот мотоциклист той самой девушкой, с которой Сергей уже дважды встречался на переговорной. И даже один раз провожал до дому. Звали девушку Леной Звездочкиной. А позади нее сидел темноволосый летчик. Наверное, тот самый близкий человек, которому она звонила в Москву.

Не будь на заднем сидении летчика, может быть, Сергей слез бы с мотоцикла и поговорил с девушкой, но сейчас он тоже поднял руку, помахал и, протарахтев по деревянному настилу переезда, умчался вперед. Сергей так же быстро ездил в городе, как и по шоссе.

На Торопецкой улице появились новые пятиэтажные дома. Да и сама улица теперь носит другое название: в честь первого в мире человека, поднявшегося в космос, ее переименовали в улицу Юрия Гагарина.

Юрий Гагарин! Вот уже который месяц это имя на устах всех людей мира. Молодой советский паренек с обаятельной улыбкой покорил всю планету. В любой стране его встречают, как героя. Героя планеты! Портреты Гагарина — в газетах, журналах, на открытках, значках.

Эта весна 1961 года принесла и Сергею много перемен: Лиля закончила университет и была направлена сюда, в газету, они получили комнату, сыну Юрке исполнилось два года.

Осуществилось все, о чем он несколько томительных лет мечтал, но, как бывает в жизни, когда все встало на свои места, появились новые заботы, а то, что казалось несбыточным счастьем, стало обычным, естественным, и даже странно было подумать, что могло бы быть иначе… Пока жили вместе с матерью в тесной неблагоустроенной квартире, мечтали о собственной комнате, а получив ее, быстро привыкли и уже грезили отдельной квартирой…

Оставив мотоцикл у подъезда, Сергей взбежал по Ступенькам на второй, этаж. И хотя он знал, что Лиля на работе, все же испытал легкое разочарование, не застав ее дома. Приятно, конечно, когда тебя на пороге встречает жена. Тем более если ты вернулся из командировки.

На кухне возилась соседка: ширококостная высокая женщина с лицом убийцы. Сергей терпеть ее не мог, впрочем она его тоже. Соседка ворочала палкой кипящее белье на плите. Хмуро взглянула на Сергея и отвернулась. Вся кухня была наполнена клубами пара. Пахло мокрым бельем и вонючим мылом. Нащупав под резиновым ковриком ключ, Сергей открыл дверь и вошел в комнату. Запах белья и мыла проник даже сюда. Комната была небольшая, квадратная, с серыми стенами. Два окна. Перед одним — шумят зеленой листвой ветви старого клена. Двухэтажный стандартный дом, где Сергей получил комнату, находился на той же самой улице, где жили его родители. Из окна видна полувысохшая речушка. Не река, а сточная канава. И было удивительно: зачем прилетают сюда белые чистые чайки? Иногда пять-шесть штук неторопливо пролетали над зловонной речушкой, никогда не опускаясь на нее. Чайки садились куда угодно, только не в воду: на крыши домов, на шпалы, сваленные на берегу, на летний открытый павильон «Пиво-воды».

Почти полгода Сергей, Лиля и маленький Юра жили у родителей. Лишь минувшей зимой Сергей получил комнату в коммунальной квартире. Лиля, переступив порог их нового жилья, прислонилась к двери и заплакала. И первые слова, которые она тогда произнесла, были такими:

— Зачем ты пошел против всех! Ну, не хотели они печатать фельетон — и черт с ним! Чего ты добился? Славы он тебе не принес, а против себя в городе восстановил все начальство… Рика Семеновна сказала, что, если бы не этот фельетон, мы без всяких трений получили бы отдельную квартиру…

Это Сергей знал. Когда фельетон появился в газете «Лесная промышленность» и в трест приехала из Министерства лесного хозяйства комиссия, Сергей очень скоро почувствовал, что у Логвина могучие защитники. Правда, с поста управляющего трестом Логвина все-таки сняли, но, подержав месяц в резерве, дали ему новую должность, почти равноценную прежней: назначили заведующим горкомхозом. И когда в горсовете распределяли жилплощадь в новом доме, Логвин все сделал, чтобы Волкова из списка вычеркнули. И даже редактор не смог отстоять.

— Сережа, давай уедем из этого города! — сквозь слезы проговорила Лиля. — Я не смогу жить в этой конуре…

Сергей потянул за оттопырившийся клок грязных засаленных обоев, и на дощатый крашеный пол с грохотом посыпалась серая штукатурка.

— Все это сдерем, сделаем полный ремонт… Погляди, какой клен! Сейчас он голый, а когда распустится…

Лиля на клен смотреть не стала. Промакнув тонким платочком заплаканные глаза, сказала:

— По-моему, ты что-то не так делаешь.

— Что не так?

— Ну, не так живешь, как другие…

— Другие — это твой отец?

— Как мы жить-то здесь будем, Сережа?

— Обои мы наклеим зеленые, под цвет кленовых листьев, — расхаживая по скрипучим деревянным половицам, рассуждал Сергей. — Купим широкую тахту, на нее ковер. На пол тоже ковер. Сюда, к окну, письменный стол. Юркину кровать — в этот угол…

— Боже мой, какая нищета!

— Ты что же думала, нам сразу дадут дворец? — разозлился Сергей. — Не век же здесь будем жить! Год, самое большее два потерпим, а потом получим новую. Надеюсь, к тому времени Логвина опять куда-нибудь переведут…

— Год, два… Я не выдержу! Здесь и телефона нет…

— Отремонтируем, обставим… Комнатка будет что надо! Ты погляди, какой клен прямо перед нашими окнами!

— При чем тут клен? — вздохнула Ли ля.

Комната действительно стала неузнаваемой. Сергей с энтузиазмом занялся ремонтом, купил добротную мебель, даже приемник «Мир» купил. В комнате жить можно было, но вот с кухней дело обстояло хуже… Соседка Нюрка, как ее называл Сергей, кухню считала своей собственностью и захватила все общие полки. И лишь с трудом преодолев ее яростное сопротивление, Сергей поставил в углу невысокий белый шкафчик для посуды и кухонной утвари, а над шкафчиком прибил полку. Соседка Нюрка взирала на все это с величайшим неодобрением. С первого мгновения она настроилась против новых жильцов. Дело в том, что у Нюрки был муж, милейший человек, и трое детей: Лорка, Сашка и Васька. И она считала, что освободившаяся комната должна была перейти ее семье, а того, что это отнюдь не от нее и тем более не от Сергея зависело, она в расчет не принимала. И вообще у соседки Нюрки был скверный характер. С утра до вечера не умолкал ее трубный голос. Она распекала всех подряд: и безропотного увальня мужа, и Лорку, и Сашку, и Ваську. Частенько поносила и новых соседей. Как-то, вступившись за жену, Сергей попытался возразить ей, но тут же раскаялся: соседка Нюрка подняла свой могучий голос до такой высокой ноты, что уже никого, кроме нее, не было слышно. В выражениях она не стеснялась, и Лиля с пылающим лицом влетела в свою комнату и захлопнула дверь. Долго еще рокотал в коридоре Нюркин бас.

Наверное, чтобы досадить соседям, Нюрка завтракала, обедала и ужинала со всей семьей на кухне. Понятно, что в это время другим там делать было нечего. Нюрка и ее муж Григорий Иванович занимали полкухни, остальное пространство приходилось на Лорку, Сашку и Ваську. Все кухонные запахи, постепенно распространяясь по коридору, приползали к Сергею в комнату, но, как говорится, одним запахом сыт не будешь. И Волковы уходили обедать в столовую или ресторан, смотря по возможностям.

Если соседка Нюрка начинала донимать соседей при муже, тот страдальчески морщился и несмело просил: «Нюра, отцепись ты от людей! Ей-богу, зря ты это».

Впрочем, на мужа соседка Нюрка и внимания не обращала. Но бывали дни, когда она от него пряталась у других соседей… Раз в месяц многотерпеливый Григорий Иванович восставал против Нюркиной тирании. Это случалось обычно в конце месяца, в день выдачи зарплаты. Еще более высокий и грузный, чем жена, Григорий Иванович приходил домой нетвердой походкой с суровым побагровевшим лицом и немигающими глазами. Лорка, Сашка и Васька мгновенно испарялись и возвращались домой лишь когда отец засыпал. В такие дни даже голос соседки Нюрки становился совсем другим: ласковым, предупредительным. Она хлопотала вокруг мрачного, тяжело ворочающего глазами мужа, стараясь угодить ему. Однако угодить Григорию Ивановичу в этот знаменательный день было почти невозможно. Скоро раздавался грохот, треск разбитой об пол табуретки или стула и низкий, хриплый визг соседки Нюрки. Если Сергей в это время был дома, у него не было никакого желания выходить в коридор и урезонивать разбушевавшегося Григория Ивановича. Больше того, он даже испытывал некоторое удовлетворение, слыша отчаянные Нюркины вопли.

Утром все становилось на свои места: Нюрка верховодила в доме, а Григорий Иванович ходил тише воды, ниже травы. И о его бунтарской вспышке напоминал разве что сочный синяк под Нюркиным глазом. Синяк долго менял свои оттенки от густо-синего до бледно-желтого. И носила его соседка Нюрка с гордостью, будто это вовсе и не синяк, а какой-то особенный знак отличия.

Лиля, однако, нашла общий язык с соседкой Нюркой. Не сразу, конечно. Примерно на третьем месяце совместной жизни. На Сергея соседка по-прежнему косилась, а с Лилей стала разговаривать человеческим голосом и даже несколько раз соглашалась присмотреть за маленьким Юрой, когда они уходили в кино.

Сергей было приписал это Лилиному обаянию и покладистому характеру, но дело было в другом: Лиля призналась, что иногда дает Нюрке деньги в долг без отдачи. Уж лучше пять-десять рублей потерять, чем выслушивать ее придирки.

Как бы там ни было, в квартире установилась относительная тишина и взаимопонимание. И Сергей и Лиля стали более смело выходить в коридор и на кухню. А раньше приходилось сначала кому-нибудь сходить на разведку: как там на кухне? — и лишь после этого быстро поджарить яичницу с колбасой — обычное блюдо на ужин. Чай кипятили в комнате на электроплитке. К концу третьего месяца плитка была убрана в чулан и чета Волковых перестала наконец чувствовать себя в этом доме гостями.

…Сергей достал из видавшей виды сумки, которую он привязывал к багажнику, полированную чайницу, сделанную из карельской березы. Став семьянином, он открыл в себе неведомую доселе черту: хозяйственность. Приехав в другой город, стал заходить в магазины и покупать что-нибудь для дома. Особенно ему нравились хозяйственные магазины. Первое время он покупал подарки для Лили, но она относилась к ним скептически. Снисходительно улыбаясь, вертела в руках какую-нибудь вещичку и небрежно совала подальше. Она даже иногда говорила «спасибо», но Сергей-то чувствовал, что Лиля равнодушна к его подаркам. Однажды из Пустошки он привез ей белую капроновую кофточку. Женщины с восторгом хватали эти кофточки, и Сергей решил, что Лиля тоже будет рада. Однако жена, примерив кофточку перед зеркалом, убрала ее в шкаф и ни разу больше не надела, а потом сказала Сергею:

— Если захочешь что-нибудь купить мне, обязательно посоветуйся со мной, ладно?..

Сергей поставил деревянную чайницу на круглый стол и, присев на тахту, задумался. За окном маслянисто поблескивали кленовые листья.

Три дня был Сергей в командировке и вот уже соскучился по своему дому, по жене, сыну… Три года, как они женаты. И почти год живут вместе. Мать здорово выручала их: готовила обед, ухаживала за крошечным Юркой, стирала… И все равно одним гораздо лучше.

Правда, и сейчас Юрка у матери, порой она приходит и забирает все грязное белье — Лиля никак не успевает управляться по хозяйству, — иногда готовит обед, убирает в комнате. Такой уж характер у матери, не может она терпеть беспорядка и грязи. Не только у себя, но и у других. Когда Юрка гостит у нее, он весь так и светится: чистенький, во всем выглаженном, веселый…

Сергею неудержимо захотелось встать и помчаться к матери, чтобы взглянуть на сына, но вместо этого он подошел к большому письменному столу с двумя тумбами и, вытащив средний ящик, достал коричневую папку. Развязал тесемки и стал перебирать мелко исписанные зелеными чернилами листы. На каждой странице помарки, вставки, сноски. Прочитав одну страницу, Сергей поморщился, присел на стул и стал чиркать авторучкой. Помарок было так много, что он достал чистый лист и стал все заново переписывать…

Скоро он забыл про время и вообще про все на свете. Так и не сняв кожаной куртки, склонился над рукописью и писал, чиркал, покусывал кончик ручки, хмурил лоб, иногда, подперев кулаком подбородок и глядя в окно, за которым тихо скреблась кленовая ветка, шептал слова, целые фразы. Вскочив со стула, начинал ходить по комнате, извлекая из половиц протяжные скрипучие звуки, затем снова бросался к письменному столу и быстро, пропуская отдельные буквы, а иногда и слова, начинал писать…

Сергей Волков писал повесть. Повесть о себе, о мальчишках, с которыми ему немало пришлось пережить в послевоенные годы. Когда Лиля была дома, он никак не мог сосредоточиться, И если работал, то чисто технически переписывал ранее исписанные вкось и вкривь страницы.

Лиля не мешала ему. Она сидела на тахте и перешивала свои платья. В городе, как она утверждала, не было хороших портних, и ей самой приходилось перекраивать, ушивать, укорачивать свои тряпки. Занималась она этим делом охотно. Для Юрки же все шила мать.

Скоро Сергею надоедало торчать за письменным столом, он начинал поглядывать в сторону жены. В коротком халатике, закинув ногу на ногу, она ловко орудовала иголкой, булавками. На жену Сергей смотрел с удовольствием. После родов Лиля как-то округлилась, грудь у нее стала больше, ноги полнее. Особенно руки у нее были красивые: округлые, с ямочками на локтях. Стоило ей пошевелиться, сесть поудобнее, как Сергей отрывался от работы и с трудом удерживался, чтобы не подойти к жене и не обнять так, чтобы почувствовать ее всю, теплую, желанную. Он бросал нетерпеливый взгляд на часы: спать ложиться еще рано… вздыхал и снова склонялся над рукописью…

Часа три, не разгибаясь, просидел Сергей за письменным столом. Он не слышал, как хлопала дверь, стучали шаги в коридоре, и лишь когда громко заплакал Васька, за что-то схлопотавший от суровой матери подзатыльник, Сергей оторвался от рукописи. Перечитывать написанное не хотелось. Сразу пришли сомнения: зачем он все это пишет? Кому это надо? В нижнем ящике письменного стола под старыми фотографиями уже лежала одна детективная повесть, которую Сергей написал в тот год, когда Лиля была в Москве. Писал он ее урывками, где придется: в вагоне поезда, в гостиницах, а то и прямо на лоне природы под шумящей березой на берегу речки.

Одному лишь человеку Сергей показал свой детектив — Николаю Бутрехину. Тот добросовестно все прочел, сделал множество ядовитых замечаний на полях, а возвращая назад, сказал:

— Два-три места есть очень сильные, а остальное, но-моему, чепуха. И чего это тебя потянуло писать про шпионов? Ты их видел когда-нибудь?

Шпионов Сергей никогда не видел, зато прочел про них множество книг, просмотрел уйму кинофильмов.

— Чушь собачья все это, — жестко добавил Николай. — Пиши очерки и фельетоны, это у тебя лучше получается.

Сергей хотел сразу разорвать рукопись, но папка была толстой и не поддалась уничтожению. Вот тогда он и засунул ее в нижний ящик письменного стола, где лежал разный ненужный хлам.

Пожалуй, Сергей и самому себе не смог бы объяснить, почему он взялся за новую повесть. Наверное, потому, что ощутил в себе такую потребность. Иногда, закончив главу и поставив точку, он испытывал и восторг и облегчение. Было ощущение, будто не напрасно прожит день. И он писал, когда представлялась малейшая возможность. Писал с удовольствием, смутно угадывая в этом смысл своей дальнейшей жизни…

Лиля не сразу втянулась в газетную работу: первое время, садясь утром в отделе культуры и быта за письменный стол, она кроме неуверенности в себе и раздражения ничего не испытывала. Ей не нравилось отвечать на письма читателей, править серые, скучные заметки, сочинять собственные корреспонденции о домах культуры и сельской художественной самодеятельности, но заведующая отделом Рика Семеновна — Султанов перешел работать в секретариат — сумела понемногу расшевелить свою вялую литсотрудницу. И Лиля впервые почувствовала интерес к своей работе после того, как Рика Семеновна почти без правки сдала в секретариат ее очередную заметку об открытии клуба строителей. Эту заметку лаже отметили на летучке. Валя Молчанова, подавляя зависть, поздравила Лплю.

— Газете нужны не гении, а грамотные работники, — поучала Рика Семеновна. — Гении пусть поэмы и романы сочиняют, а мы делаем газету, которая почти каждый день выходит. И делаем неплохо, — самодовольно заключала она, давая Лиле понять, что и их отдел не последняя спица в колеснице. Даже как-то сказала ей, что вполне довольна своей литсотрудницей, и, уходя в отпуск, со спокойной совестью оставит Лилю за себя.

И все же Лиле было дико представить себя сидящей после работы дома за письменным столом. Ей даже письмо домой было невмоготу написать. Сергей мало того, что весь день работает в редакции, потом вечерами, иногда до поздней ночи, корпит над своей рукописью. И надо видеть, какое у него лицо, когда он работает! Незнакомое далекое лицо, отсутствующие глаза, как бы смотрящие сквозь нее, сквозь стены… Однажды, шутки ради, чтобы отвлечь мужа от работы, она надела ему на голову зимнюю шапку, а он и не заметил. Лиля подумала, что Сергей притворяется. Немного обиженная легла спать, а когда ночью проснулась, то испугалась, увидев на стене огромную неподвижную тень в шапке…

Сергей потянулся так, что захрустели кости, встал и распахнул окно. Старый клен, будто обрадовавшись встрече, приветствовал его добродушным лопотанием листьев. В комнату волнами поплыл свежий, чуть горьковатый запах разомлевшей на солнце листвы. По шоссе прошел старенький синий автобус. Проезжая мост, автобус громко выстрелил, оставив между перилами синий клубок выхлопа. Сергей почувствовал какое-то смутное беспокойство. То самое беспокойство, которое испытывает человек, когда он или что-то забыл сделать, или что-то зацепило его внимание, ио не было времени Подумать об этом, разобраться… И он вспомнил: девушка на черном «ИЖе»! Однажды они встретились, когда Сергей бегал по аптекам в поисках соски. Соску он так и не нашел, зато в газете появился фельетон «Омраченная радость». Потом — на автобусной остановке: глазастая светловолосая девушка садилась в автобус, а Сергей с Лилей выходили из него. Лена Звездочкина улыбнулась и кивнула, а когда автобус тронулся, Сергей увидел ее в окно. Девушка с любопытством смотрела на его жену. И вот новая встреча сегодня на Ленинградском шоссе. Тонкая талия, трепещущий на ветру пышный пучок волос. И этот летчик на заднем сиденье. Кажется, симпатичный, высокий, широкоплечий… Почему-то Сергей представлял ее парня не таким. Не военным. Инженером или молодым ученым, только не военным.

Васька за стеной перестал скулить и теперь, страдальчески всхлипывая, шмыгал носом. Соседка Нюрка гремела кастрюлями на кухне. Захотелось есть. С утра у Сергея ничего не было во рту. Позавтракал он в Невеле. А что, если прийти на кухню и попросить у Нюрки тарелку щей?..

Улыбнувшись, Сергей вышел из комнаты, закрыв ее на ключ, спустился вниз, вскочил на верный, заводящийся с полоборота «ИЖ» и помчался к матери, где всегда его ждал обед. И не только обед, а еще и маленький большеглазый человечек, которого зовут Юркой.

Теплый косой дождь ударил неожиданно. Вовсю светило солнце, по небу плыли большие, наполненные изнутри солнечным светом облака. И вдруг откуда-то из-за крыш прямо в спину секанул дождь. На тропинке, темнея и свертываясь, зашипела пыль, капли защелкали по листьям придорожных деревьев, заплясали на асфальте.

Прикрыв голову сумкой, Лиля бросилась под навес ближайшего подъезда. Еще не хватало, чтобы дождь испортил прическу. Только сегодня утром она соорудила на голове «вавилонскую башню», как назвал ее новую прическу Сергей.

Где он сейчас, кстати? После обеда забежал в отдел и сказал, что опять уезжает в командировку. Ночью.

И еще сообщил, что заскочит в гостиницу: из Ленинграда приехал один его знакомый… Вскочил на мотоцикл и умчался. Лиля думала, что он позвонит из гостиницы, но так и не позвонил. Ну, ясно, раз встретился с приятелем, нужно выпить, как же без этого?..

По-прежнему безмятежно светило солнце, величаво проплывали над городом разбухшие бело-розовые облака, а неизвестно откуда взявшийся ливень весело хлестал. Лиля близко видела длинные пунктирные линии дождя. Они хрустально сверкали в лучах солнца. Лиля подставила ладонь, но ни одна капля почему-то не упала на нее.

В сверкающей дождевой пыли неожиданно возникла радуга. Вершина ее зарылась в облака, а второй конец воткнулся сразу за городским парком в Дятлинку.

Дождь так же внезапно кончился, как и начался. Асфальт блестел и дымился, с вершин деревьев, прыгая с листа на лист, торопились на землю последние крупные капли.

Этот внезапный дождь как-то странно подействовал на прохожих. Только что все куда-то спешили, торопились, а сейчас медленно шли по улице: совсем незнакомые люди улыбались друг другу, поднимали головы и смотрели на радугу, на удивительные, с розовым свечением облака. Казалось, горожане вдруг вспомнили, что на белом свете есть синее небо, облака, свежий ветер.

Впереди Лили шагал по тропинке босоногий мальчишка в коротких штанах и выгоревшей курточке. Он старательно припечатывал маленькие ступни к влажной земле, и даже по узкой спине было видно, что испытывал от этого превеликое удовольствие. Лиля улыбнулась, сбросила босоножки, взяла их за ремешки и, независимо поглядывая по сторонам, зашлепала вслед за мальчишкой.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, она услышала громкие голоса, смех. У них были гости: двое молодых незнакомых мужчин и женщина. На столе сковородка с яичницей и колбасой, помидоры в тарелке, бутылка коньяка.

— Слепой дождь, — сказал Сергей. — Ты не промокла?

— Я всю дорогу вспоминала, как называется этот дождь, но так и не вспомнила… — поздоровавшись, улыбнулась Лиля гостям. Она видела их впервые. Судя по всему, приезжие. Одного из мужчин, невысокого, розоволицего, с мутноватыми, неопределенного цвета глазами звали Гошей, второго — только сейчас Лиля заметила, что он в военной форме — Юрой. Женщину звали Ирой. Лиле показалось, что лицо морского офицера ей знакомо.

Они сегодня утром приехали на машине из Ленинграда, а послезавтра отправятся дальше, в Закарпатье. Решили провести отпуск на колесах. Машину водят все трое: Гоша, Ира и Юра. Так что никто не устает, и езда для них одно удовольствие. Сергей познакомился с Гошей в Ленинграде, когда сдавал в университет экзамены за третий курс, Ира — его жена, а майор Юра Оленин — старый друг дома Галиных, такая была фамилия у Гоши и Иры. Гоша н Юра жили рядом и в детстве учились в одной школе. Юра холостяк. У него была жена, но потом ушла к другому. Все это Гоша, потягивая коньяк, небрежно сообщил Лиле. Юра молчал.

Остановились они в гостинице «Дятлинка». Город нравится. Гоша — рыбак-любитель, а в этих краях много великолепных озер. Об этом Сергей сообщил ему в Ленинграде.

Гоша поднял мутноватые с красными прожилками глаза на Сергея:

— Не ожидал, что я к тебе заеду?

— Я рад, — сказал Сергей.

— Сказал, приеду — и приехал, — продолжал Гоша. — Показывай теперь свои озера!

— Я же тебе в сотый раз повторяю: еду в командировку, — устало отвечал Сергей. — Ответственное задание.

Хотя Сергей по-прежнему числился литсотрудником отдела информации, по сути дела вот уже с полгода он был специальным корреспондентом при секретариате. А вернее — при редакторе. Не было случая, чтобы Сергей хотя бы полмесяца пробыл в городе: редактор непременно отправит в командировку со специальным заданием. Вот и сейчас он едет в Бежаницкий район собирать материал для очерка о комбайнере, которого представили к званию Героя Социалистического Труда.

— Вот так всю жизнь мотается по командировкам, — пожаловалась гостям Лиля. — Это у них, наверное, в крови: его отец по восемь месяцев в году строит железнодорожные ветки в какой-то глуши. Приезжает домой только по праздникам.

— А ты скучаешь без меня? — взглянул на жену Сергей.

— Дождешься, что заведу себе любовника, — улыбнулась Лиля.

— Я не подойду для этой роли? — покосился на нее Гош а.

Юра быстро взглянул на Лилю и чуть заметно усмехнулся.

— Ты бы лучше поменьше пил… любовник! — сурово взглянула на мужа Ира.

— Раз приехали друзья, какие могут быть командировки? — Гоша снова переключил свое внимание на Сергея. — Вот если бы ты ко мне приехал…

Лиле не нравились такие занудливые люди. Талдычит одно и то же! Она понимала, что Галин опьянел, и несколько раз ловила извиняющийся взгляд его жены.

— Говорил, у вас тут такие озера… — бубнил Галин. — Хочешь — лещи, хочешь — угри…

— Не хотите ли кофе? — пришла на выручку заерзавшему на стуле мужу Лиля.

— Я с удовольствием выпью чашечку, — сразу откликнулась Ира.

— Где же твои лещи и угри? — сверлил Сергея мутным взглядом Гоша, которого оказалось не так-то просто свернуть с пути.

— Гоша, ты кофе хочешь? — спросила жена.

— Нет никаких лещей и угрей… Не вижу я их! Сергей — он уже начинал злиться — вдруг откинулся на спинку стула и громко расхохотался.

— А ты мне нравишься! — воскликнул он и хлопнул Галина по плечу.

— Значит, едем на рыбалку? — под общий смех спросил Гоша.

Юра Оленин говорил мало, больше слушал и украдкой посматривал на Лилю. Черноголовая, похожая на нахохлившуюся птицу, Ира поймала один такой взгляд и усмехнулась. Сергей и Гоша перестали пререкаться и завели долгий разговор о рыбалке.

Лиля наконец вспомнила: Юра Оленин похож на артиста Кирилла Лаврова. Когда Лиля сообщила ему об этом, Юра рассмеялся и рассказал, как в одном городе — он был там в командировке — его в самом деле приняли за Кирилла Лаврова. Одна девушка даже попросила у него автограф.

— Старый трюк, — заметил Гоша. — Ты уже не первый раз выдаешь себя за Лаврова… Сколько дурочек подцепил на эту удочку!

— Помнишь, на Вуоксе мы с тобой налима поймали? Килограмма на три… — быстро перевел Юра разговор в безопасное русло и посмотрел на Лилю: какое впечатление произвели на нее слова приятеля.

И снова, перехватив его взгляд, Ира как-то непонятно усмехнулась. В отличие от раскисшего, болтливого мужа, Ира была сдержанна и собранна. Она сидела за столом, слушала полупьяную болтовню, улыбалась и вставляла короткие реплики, но чувствовалось, что все это надоело ей до смерти. Если Гоша Галин был розоволиц, круглоплеч, с намечающимся брюшком, то Ира, наоборот, широкоскула, худощава, резка в движениях. У нее короткая мальчишеская стрижка. Густые иссиня-черные волосы жестки, как проволока. Судьба, соединив их, несколько своеобразно поделила между ними мужественность и женственность. На долю Гоши досталось больше женственности, нежели мужественности, а Ире — наоборот.

Оленин производил впечатление спокойного, добродушного человека. И хотя он пил наравне с Сергеем и Гошей, было незаметно, что он пьян. Оказалось, он не так уж молод: от глаз к вискам разбегались тоненькие паутинки морщинок. На широком лбу две глубокие залысины. Волосы редкие, темные. Улыбка приятная, располагающая.

Когда Лиля стала убирать со стола, Оленин вызвался помочь. Роста он был среднего, плотный. Прижимая к синему кителю гору грязных тарелок, он пошел вслед за Лилей в кухню. Ира проводила их долгим взглядом и повернулась к мужу и Сергею, увлеченно беседующим о рыбалке.

Соседки Нюрки на кухне не было. Лиля сняла с газовой плиты большую алюминиевую миску с горячей водой, поставила на стол и стала мыть тарелки.

— Третий день я слышу эти разговоры про рыбалку… — пожаловался Оленин.

— Вам нравится, когда говорят про моря и пароходы? — улыбнулась Лиля.

— Какой я моряк! Работаю преподавателем в военно-морском училище. А на пароходах если и плавал, то лишь пассажиром.

Юра старательно вытирал тарелки и аккуратно складывал в стопку.

— Непонятно, почему от вас жена ушла, — сказала Лиля.

— Сам удивляюсь, — улыбнулся Юра. — Вернулся из командировки, а комната пустая, и записка на столе: «Люблю другого. Ушла к нему».

— А дети у вас есть?

— Нет.

— Женитесь, — сказала Лиля. — Такой видный мужчина, да еще похож на известного артиста…

— Женюсь, — глядя ей в глаза, проговорил Юра. — Только вот беда: всех хороших девушек уже расхватали.

— Вы не похожи на того, кто зевает, — сказала она, высыпая в ящик кухонного стола ножи и вилки.

Вешая на крючок полотенце, Юра то ли нарочно, то ли случайно прикоснулся рукой к Лилиному плечу.

— Я ведь говорю о настоящих женщинах, — сказал он, стоя прямо перед ней и улыбаясь.

На такую открытую улыбку трудно не ответить, однако Лиля и так уже слишком много ему позволила. Этот Юра — парень не промах!..

— Вы загородили мне дорогу, — холодно сказала Ляля.

Как-то сразу слиняв, он отступил в сторону.

Потом она играла для гостей на пианино. Затылком чувствовала на себе пристальный взгляд Оленина. Играла Лиля недурно. Лишь только заканчивала одну мелодию, как кто-нибудь из гостей просил сыграть еще.

— Можно «Подмосковные вечера»? — вежливо попросил Юра.

Все запели под Лилин аккомпанемент, но тут в дверь раздался громкий стук:

— Людям завтра на работу, а вы горланите на весь дом…

— Соседка Нюрка, — шепотом сказал Сергей.

Ира уже несколько раз напоминала, что пора уходить, но Сергей не отпускал новых приятелей. Пока помрачневший Гоша допивал остатки коньяка, Сергей завел с Олениным разговор про машины. Оказывается, у Сергея есть возможность купить в одной организации подержанного «Москвича». Правда, вид у машины изрядно потрепанный. Разумеется, надо будет приложить к ней руки. Для Лили это была новость: о покупке машины Сергей никогда не заводил разговора. Наверное, эта мысль только что пришла ему в голову. Наслушался рассказов о прелестях автомобильных путешествий и вот тоже загорелся.

— Конечно, покупай, — убежденно говорил Юра. — В наш век прогресса и механизации машина не роскошь, а…

— Средство передвижения, — язвительно ввернул Гоша. — Юра, ты не только у кого-то взял лицо взаймы, но и мыслишь чужими афоризмами…

— С меня двадцать копеек, — рассмеялся Оленин, однако на его крепких щеках проступили пятна. Он бросил на Лилю смущенный взгляд, дескать, издеваются… И Лиля про себя отметила, что Юра парень добрый и необидчивый.

Она напомнила мужу, что пора на вокзал, до отхода поезда осталось сорок минут. Гоша в надежде еще выпить на вокзале вызвался проводить Сергея. Оленин тоже.

Сергей быстро собрался, и все вместе вышли из дома. Лиля сказала, что, пока комната будет проветриваться от табачного дыма, она с удовольствием проводит Иру до угла.

На шоссе распрощались. Сергей взял жену за руку и отвел в сторонку. Взглянув на нее совершенно трезвыми глазами, сказал:

— Я видел, как таращился на тебя этот Юра-артист…

— А я при чем? — усмехнулась Лиля. Сергей посмотрел на нее задумчиво и сказал:

— Есть в тебе, Лилька, что-то такое… доступное, что ли? То, что притягивает мужиков.

— Это плохо? — спросила Лиля.

— Смотря для кого. Для меня, наверное, плохо. Произнес он эти слова тихим, грустным голосом. Лиля прижалась к мужу, поцеловала.

— У тебя просто красивая жена, — сказала она.

Лиля была уже в длинной ночной рубашке и причесывалась перед зеркалом на ночь, когда раздался негромкий стук. К соседям в такое время никто стучать не мог. Уж не Сергей ли опоздал на поезд? Стерев ватой белый жирный крем с лица, Лиля вышла в коридор. Подойдя к двери, прислушалась и негромко спросила;

— Кто это?

Молчание. Затем шорох, покашливание и голос:

— Извините, Лиля… Я хотел… Я забыл у вас свою зажигалку. Понимаете, это подарок…

Пауза. Неужели он такой мелочный, что ночью вернулся за какой-то зажигалкой?..

— Сейчас посмотрю.

Лиля вошла в комнату, включила свет и осмотрелась: зажигалки нигде не было. Усмехнувшись, она снова вышла в коридор. Не открывая двери, сказала:

— Поищите у себя как следует.

— Лиля, откройте на минуточку, я хочу вам…

— Вы с ума сошли! — прошептала Лиля. — Уходите сейчас же… Соседи услышат, что они могут подумать?

— Всего два слова… — тихо умолял голос за дверью.

— Спокойной ночи, — сказала Лиля. Прислонившись спиной к двери, она слышала, как он кашлянул, переступил с ноги на ногу, еще раз тихо-тихо постучал, затем медленно со ступеньки на ступеньку спустился вниз.

«Какой наглец! — возмутилась она. — „Зажигалку оставил…“ Нет, только подумать, какое хамство! За кого он меня принимает?!» И тут Лиля вспомнила слова Сергея: «Есть в тебе, Лилька, что-то такое… доступное, что ли?..» Неужели этот кретин всерьез рассчитывал, что она распахнет перед ним дверь и пустит в комнату?. Ну ладно, она могла ему понравиться, но надо совсем не уважать женщину, чтобы вот так, напролом… Правда, он был нетрезв… Возможно, завтра ему будет стыдно. В общем-то, парень он симпатичный, и непохоже, что нахал…

Выключив свет, Лиля подошла к окну и немного отодвинула штору: он стоял внизу и смотрел на ее окно. Золотистый ободок на его фуражке блестел, голубоватым светом мерцали погоны. «Ну и стой хоть до утра!» — подумала Лиля и, вздохнув, забралась под одеяло. От выпитого коньяка немного шумело в голове, горели щеки. Лиля знала, что теперь не скоро уснет. «Какого же цвета у него глаза?» — подумала она, но так и не могла вспомнить.

Она сладко потянулась, перевернулась на бок и обняла подушку. Полежав немного, вдруг рассердилась на мужа: и что это он все время таскается по командировкам! Мог бы и отказаться. Чуть что — Волкова в командировку! Видно, нравится ему это, а на жену наплевать… Куда, мол, она денется. Будет сидеть в четырех стенах и ждать своего ненаглядного! Надоело ей одной вечера коротать. В кино даже не с кем сходить. А потом, у нее сегодня такое настроение… Спешила домой, думала, он ждет ее, а тут дым коромыслом… Лиля почувствовала себя обворованной. Ей просто необходим был сейчас муж. Чтобы он лежал рядом и крепко обнимал ее, ласкал. У Сергея сильные руки и гладкая, как у девушки, кожа.

А этот Оленин ничего. Красивая у него фамилия… И держится хорошо, не болтун… Какого же все-таки цвета у него глаза?.. И вдруг, будто вспышка молнии: «Лиля Оленина!..» Что за чушь! Она с негодованием отогнала эту дикую мысль, но, как иногда бывает, мысль не захотела уходить.

Она вскочила с постели и подошла к окну. Осторожно отвела штору и выглянула на залитый голубоватым светом двор. На клене шевелились разлапистые листья. На одной из ветвей что-то черное — то ли гнездо, то ли спящая птица. Он по-прежнему стоял внизу и смотрел прямо на нее. Лиля засмеялась, бегом добежала до тахты, бухнулась на нее так, что пружины взвизгнули. Зажмурила глаза и натянула на голову одеяло.

Он позвонил в редакцию и сказал, что будет ждать ее у подъезда. Лиля даже растерялась: вот это настойчивость! Вместо того чтобы возмутиться или повесить трубку, она обеспокоенно сказала, чтобы он ни в коем случае не приходил в редакцию…

— Где же тогда? — спросил он.

Краснея под всепонимающим взглядом Рики Семеновны и злясь на себя, Лиля путано ответила, что она очень занята, уже два дня не видела сына, а сегодня нужно его купать…

Повесила трубку и склонилась над бумагами.

— Ты слишком сурова со своими поклонниками, — заметила Рика Семеновна. — Так можно всех распугать и одной остаться.

— Я и так одна.

— В твои годы вокруг меня всегда был рой поклонников.

— Я боюсь вместе с кем-нибудь из мужчин идти из редакции… Тут же пустят сплетню.

— Но и жить затворницей тоже не годится. Пока молода да красива, ты всем нужна, а пройдут годы — никто на тебя и не посмотрит. Я не думаю, чтобы твой Сергей ограничивал себя в чем-нибудь.

— Он мне изменял, Рика Семеновна? — спросила Лиля.

— Вот чего не знаю, того не знаю… Я вообще мужчинам не верю. Нет такого мужчины, который бы не изменил жене при малейшей представившейся ему возможности. А Сергей твой — видный парень, и, я слышала, девушки на него заглядываются… Не смотри на меня так. Это все было до вашей женитьбы.

— Он любит меня, — сказала Лиля: — А когда человек любит, ему просто не приходит в голову изменять.

— Можно, моя милая, любить и изменять, — усмехнулась Рика Семеновна. — У мужчин все это гораздо проще.

Лиля задумалась. То, что муж ее любит, она знала. И еще ни разу всерьез ей не приходила в голову мысль, что он может изменить. Невозможно было даже и представить, что он мог быть еще с кем-то. Нет, Сергей не изменял ей. Она бы сразу почувствовала. Ей неудобно перед сотрудниками, когда он обнимает ее в темных уголках редакции и целует. Сергей влюблен по уши, и ему никто больше не нужен. «Влюбленный — самый целомудренный из мужчин… ему нужна только одна женщина». — вычитала ока в какой-то книге.

— Представь, что в командировке твой муж встретил симпатичную доярку или телятницу… — говорила Рика Семеновна. — И ты думаешь, он пройдет мимо? Ты — послушай только, о чем меж собой толкуют наши мужчины: сплошные любовные истории, которые с ними приключились в командировках или на курортах… Поэтому они так и рвутся из города. Конечно, многое и придумывают, уж если на то пошло, в нашей редакции настоящих мужчин раз-два и обчелся… Разумеется, твой Сергей вне критики.

— Что вы имеете в виду?

— Про твоего мужа можно сказать: первый парень на деревне, — высказала сомнительный комплимент Рика Семеновна.

Лилю это неприятно резануло. «Позвонит еще или нет? — вдруг подумала она. — Если позвонит, что я скажу? Приглашу Гошу, Иру и его в кино».

— А бабий век короткий, — продолжала разглагольствовать Рика Семеновна. — Вот ты родила сына, родишь еще дочь, и твоя песенка спета. По рукам и ногам свяжут тебя дети, быт заест… А все это быстро старит женщину, уж я-то знаю! Не успеешь оглянуться, и уже морщины у глаз, первые седые волосы. А ведь опуститься недолго… Перестанет женщина следить за собой, я вот результат: раньше времени старуха. Не умеем мы, русские бабы, красиво жить, беречь себя. А думаешь, своему мужу ты нужна будешь такая? Быстро найдет себе любовницу, и жди его по ночам… Врать будет, изворачиваться, а потом не постесняется и правду выложить, дескать, на кой черт ты мне нужна такая старая да брюзгливая, когда меня молодые любят… Я хотела бы, чтобы моя дочь вышла за человека, который гораздо старше… Ох, жизнь не простая штука, дорогая Ляля!

«Чему она меня учит? — думала Ляля. — Мужу изменять? Или не верить ему? Зачем она мне все это говорит?»

— Жалко мне вас, молодых баб. Глупые вы еще, а когда поумнеете, будет поздно. Да что говорить, я и сама была такая. А вот будь мне сейчас столько лет, сколько тебе, ей-богу, начала бы жить совсем по-другому!

— А как это, по-другому?

— Этому не научишься, Лилечка, и не слушай меня, живи, как живется… Только вот тебе мой совет: никогда не будь так сурова с поклонниками. Иметь поклонника — это не обязательно принадлежать ему. Пусть он тебе принадлежит. Пусть мучается, страдает, любит. Никогда не надо до конца отталкивать влюбленного мужчину. Всегда нужно оставлять ему хотя бы маленькую надежду. Из таких мужчин умные женщины веревки вьют. Мало ли что в жизни бывает: разойдешься или разлюбишь. Вот тогда и можно позвать его. И поверь мне, прибежит как миленький и ножки целовать тебе будет! Красота, женственность, обаяние — все это дар божий, и пользоваться им нужно умеючи. Вот ты с мужем уже три года живешь, знаю, что любит он тебя, а замечает ли твою красоту? Как ты одета? Как выглядеть? Вот почему женщина и опускается: мужу наплевать, как я выгляжу, любит и такую… А надо вперед смотреть, красивая женщина всегда должна быть красивой, а для этого, конечно, нужно изо всех сил следить за собой… Красоту-то ведь тоже, как и талант, можно пустить на ветер, и ничего от нее не останется…

Верно, Сергей не замечает, как она одета. Бывает, Лиля сошьет новое платье, а он и внимания не обратит. Когда она его однажды упрекнула, Сергей рассмеялся и сказал: «Я люблю тебя всю, без платья, а во что ты одета, какая у тебя прическа и как ты выглядишь, я этого просто не замечаю. Я люблю тебя, и это все».

Странно устроена женщина, выправляя авторскую корреспонденцию, думала Лиля. Только что она негодовала, что Оленин позвонил, а теперь то и дело бросает взгляды на телефон и чего-то ждет. Не чего-то, а его звонка. Почему бы ей действительно с Ирой, Гошей и Олениным не пойти в кино? Вдвоем, конечно, неудобно. Знакомых в городе много, Сергею передадут, к чему лишние разговоры?.. А с другой стороны, почему она должна пулей мчаться домой? Он но командировкам мотается, а она как дурочка жди его… И черт знает, что он там делает!..

Он так и не позвонил. В шесть Лиля убрала бумаги в ящик письменного стола и поднялась. Рика Семеновна с улыбкой взглянула на нее:

— Вот и загрустила, девочка… Ничего, выкупаешь сына, настроение поднимется…

Лиля была уже у порога, когда зазвонил телефон. Она живо обернулась и сделала шаг к столу. Рика Семеновна сняла трубку и, не поднося к уху, протянула ей.

— Привет, Лилька! — орал в трубку Сергей. — Тут в сельмаге продают шерстяные кофты. Английские или бельгийские… Какой у тебя размер, все забываю? Сорок восьмой… Какая, говоришь, вязка? Толстая, красивая. Тебе понравится. Так брать или нет? Не волнуйся, я вывернусь… Не звонили тебе ленинградцы? Они, кажется, завтра уезжают?.. Ладно, пока! Целую тебя! Приеду в пятницу! Сделай пельмени, Лиль!..

Лиля положила трубку и, сказав своей начальнице «до свиданья», ушла. На углу улицы, где Лиле нужно было поворачивать налево, из машины вышел Оленин. Он с улыбкой — улыбкой киноартиста — смотрел на нее. На этот раз был он в светлом гражданском костюме, белой рубашке и сером галстуке. Костюм сидел на его грузной фигуре мешковато.

— Здравствуйте, — сказал он. — Я приехал за вами.

Лиля в нерешительности остановилась у машины. Оленин галантно распахнул дверцу, и она, секунду поколебавшись, села.

Лиля сидела рядом с ним и смотрела прямо перед собой. Светло-коричневая «Волга» выбралась из города на шоссе и не спеша покатила в сторону Невеля. Оленин обеими руками вцепился в руль, лицо его было напряженным. Знала бы Лиля, каких трудов ему стоило уговорить Гошу Галина дать на два часа машину. «Волга» принадлежала Гошиному отцу, генералу в отставке. Галины тряслись над машиной, и каждый удар камня в днище или рытвина на дороге заставляли их вздрагивать и болезненно морщиться.

— Вы всегда так медленно ездите? — спросила Лиля. Вообще Оленин ездил плохо, да еще на чужой машине, тем не менее он прибавил газу. На заднем сидений в сумке позвякивали бутылки. Когда Оленин предложил проехаться за город, Лиля промолчала. Почему бы не прокатиться? Езду на машине Лиля любила. Сейчас она ни о чем не думала. Смотрела на знакомый пейзаж. Сколько раз проносились они с Сергеем по этому шоссе! Всякий раз, когда он обгонял машину, круто срезая угол перед самым радиатором, у Лили замирало от страха сердце. Шоферы грозили кулаками, а он лишь смеялся и тряс головой… Лиля вдруг рассмеялась. Оленин покосился на нее, губы его были плотно сжаты. Лиля ничего не замечала, а у Оленина гулял руль. Независимо от его воли «Волга» почему-то рыскала справа налево. Пока скорость небольшая, это не опасно, но все равно очень неприятно. Такое впечатление, что не ты ведешь машину, а она сама выбирает дорогу.

Он так и не спросил, почему она засмеялась, а если бы он спросил, Лиля не ответила бы. Просто она вспомнила, как на первом курсе, в Москве, возвращаясь с университетского вечера, они с подругой Галей Вольской поймали такси. Пожилой усталый шофер, заканчивавший смену, спросил, куда их везти. Немножко захмелевшая Галя беспечно сказала: «Куда хочешь, шеф!» И шофер привез их в отделение милиции…

Оленин сбавил скорость и все время озирался по сторонам, искал проселок, чтобы свернуть с шоссе. Лицо его стало еще более напряженным, на носу заблестели капельки пота. На Лилю он почему-то старался не смотреть. А ей вдруг захотелось вернуться обратно. Этот чужой мужчина за рулем не вызывал у нее никаких чувств. Хоть бы сказал что-нибудь, а то молчит да скулами играет. Откуда ей было знать, что он с машиной борется…

«Сказать, чтобы повернул назад?» — подумала Лиля.

Он заметил поворот слишком поздно. Резко затормозил, потом сдал машину назад и, яростно вращая кремовый руль, вывернул на обочину, оттуда начинался заросший высокой травой проселок. Метелки хлестали в днище машины. Раздался сильный удар и машина вздрогнула. Закусив губы, Оленин вместо тормоза нажал на газ, и «Волга» козлом прыгнула вперед. Тогда он остановил машину, выскочил и, встав на колени, стал заглядывать под нее. Наверное, ничего тревожного не заметил, потому что, когда выпрямился, лицо его было спокойным.

— Хуже всего ездить на чужих машинах, — сказал он. — Скорее бы очередь подходила. Через год-два и у меня будет «Москвич».

Загнав машину в кусты, он выключил зажигание, достал из багажника кусок брезента, расстелил на траве, разложил колбасу, сыр, открыл коробку сардин. Все это проделал не спеша, обстоятельно. Консервы открыл ножом, предусмотрительно захваченным с собой. И опять Лиля вспомнила Сергея… Он всегда что-нибудь забывал, Бутылки с пивом откупоривал зубами, а консервные банки кромсал маленьким перочинным ножом, который потом можно было выбрасывать…

.: Пока Оленин хлопотал у брезента, Лиля стояла под толстой сосной к смотрела на заливной луг. Когда-то здесь текла большая река, а сейчас все древнее русло заросло кустарником, березняком и травой. Над лугом пролетела сорока. Солнце позолотило ее черные крылья.

Громкий выстрел за спиной заставил Лилю вздрогнуть и обернуться: Оленин стоял с дымящейся бутылкой шампанского в руке и широко улыбался…

Они пили шампанское из настоящих стеклянных фужеров, взятых напрокат. Шампанское было полусухое, еще не успевшее нагреться, как раз такое Лиля любила. Оленин вдруг стал очень разговорчивым. Он рассказал, что в Ленинграде у него комната в коммунальной квартире и он два месяца назад вступил в кооператив. Уже сделал первый взнос за двухкомнатную квартиру. Обещают на будущий год построить. Он понимает, что у Лили муж, ребенок, но жизнь такая штука, что не считается ни с кем. Его жена тоже ушла к другому, так почему же он не может полюбить чужую жену? А Лиля ему очень нравится… Как только она переступила порог и он ее увидел — босиком, с влажными от дождя волосами и с босоножками в руках… А потом, когда она играла, он с трудом удержался, чтобы не броситься к ней с признанием в любви… И ночью он ничего не мог с собой поделать… Он понимает, что это было глупо, по-мальчишески приходить к ней домой, но это было сильнее его… До зари простоял он под ее окном… Если бы Лиля могла уехать с ним в Ленинград…

— О чем вы говорите? — сказала Лиля. — А через год я встречу другого и уеду с ним в Москву? Или во Владивосток?

Оленин все больше распалялся и наконец договорился до того, что не может жить без нее и никуда отсюда не уедет до конца отпуска. Он всю жизнь мечтал встретить именно такую женщину. Ему все в Лиле нравится: походка, голос, руки, прическа…

Лиле приятно было слышать эти слова, но, когда он, придвинувшись, хотел обнять ее, она оттолкнула его и посмотрела прямо в глаза:

— Бы за этим меня и привезли сюда?

Он смутился — ей это тоже понравилось — и стал наливать в фужеры шампанское, старательно отводя глаза от ее коленей. И все-таки позже, когда они сидели под сосной и смотрели на зеленую лощину, над которой легкой дымкой курился туман, он снова попытался обнять ее. На этот раз Лиля высвободилась не сразу, он успел горячо и жадно поцеловать ее… Но когда руки его заскользили по ее ногам, Лиля вырвалась и молча зашагала к шоссе.

Он догнал ее уже на асфальте. Остановил машину и распахнул дверцу, но Лиля прошла мимо. Тогда он выскочил из машины и побежал за ней.

— Ты очень уж обидчивая, — сказал он, беря ее под руку.

Лиля не пожелала переходить на «ты».

— Вы все испортили, — сказала она, а самой было смешно: все-таки он тюфяк… И обижается, как мальчишка. Наверное, действительно, влюбился… «Лиля Оленина…» — снова подумала она и с трудом полазила улыбку.

Оленин нервничал: два часа истекли, а Галин не такой человек, чтобы входить в положение приятеля… Они уселись в машину и на этот раз на приличной скорости — Оленин наконец совладал с «Волгой» — поехали к городу.

Лиля попросила высадить ее на пустынной улице, неподалеку от автобусной остановки. Всю, обратную дорогу она, повернув к себе зеркальце заднего обзора, приводила в порядок прическу.

— Я не могу без тебя… — торопливо говорил он. — Я не ожидал, что все это так серьезно.

— Не хватало, чтобы кто-нибудь из знакомых нас увидел. Уезжайте завтра же. Мы больше в этом городе не сможем встретиться.

— Мы могли бы уехать куда-нибудь дня на два…

— Я ведь работаю, и у меня сын.

— На обратном пути я заеду… Куда написать?

— Хорошо, хорошо, напишите до востребования.

— Ты ведь можешь взять командировку, и мы уедем в другой город.

— Прощайте!

— Не прощайте, а до свиданья. Я действительно приеду!

— До свиданья, я побежала!

— Лиля, я тебе напишу…

Она помахала рукой и быстро зашагала к автобусной остановке. Услышав далеко позади шаги, Лиля нервно оглянулась: за ней шел человек в светлой спортивной куртке. Подумав, что он тоже спешит на автобус, Лиля прошла мимо остановки. Не оглядываясь, почти бегом миновала сквер и как раз успела на другой автобус, что останавливается на улице Ленина, напротив театра. Когда автобус отправился, она посмотрела в заднее стекло: мужчина в куртке стоял на остановке — он не успел сесть — и с улыбкой смотрел на нее.

Сергей поставил мотоцикл за гаражом пожарной команды и черным ходом прошел в редакцию. Он только что вернулся из командировки и пока не хотел, чтобы его увидели. По пути заглянул в фотолабораторию: пусто. В отделе информации тоже никого не было: Володя Сергеев где-нибудь на объекте, собирает материал. В углу на вешалке его светлый пыльник и шляпа из соломки. Пыльник он иногда надевает, а вот шляпу — никогда. У него такая буйная вьющаяся шевелюра, что и в мороз можно ходить без шапки.

Усевшись за стол заведующего, Сергей набрал номер отдела культуры и быта. Трубку сняла Рика Семеновна. Изменив голос, Сергей попросил Лилию Николаевну. Услышав ее мягкий грудной голос, улыбнулся и, имитируя голос Феликса, сказал:

— Зайдите, пожалуйста, в фотолабораторию, для вас есть снимки…

Лиля удивленно спросила: «Какие снимки?» — но Сергей повесил трубку. Приоткрыв дверь, выглянул в длинный полутемный коридор: никого не видно. Быстро юркнул в фотолабораторию, приоткрыл дверь, вытащил из скважины ключ и вставил с внутренней стороны.

Немного погодя послышались знакомые шаги: частое и негромкое постукивание острых каблучков. Сергей прижался к стене, чтобы дверь, отворившись, прикрыла его. Им овладело веселое возбуждение. Вспомнились детские годы, кленовый парк, игра в прятки… Вот так же чувствовал он себя, спрятавшись на чердаке и нетерпеливо ожидая момента, когда можно будет, опередив водившего, подбежать к дереву и постучать по нему…

Вошла Лиля. Сергей, затаив дыхание, еще плотнее прижался к стене. Не заметив его, Лиля прошла дальше, к столу, за которым обычно сидел Феликс. Не видя никого, пожала плечами и неуверенно спросила:

— Есть тут кто-нибудь?

Сергей осторожно повернул ключ в дверях и, подкравшись сзади, крепко обнял жену.

— Здесь я! — прошептал он, поворачивая ее к себе. В Лилиных широко открытых глазах изумление.

— Что за шутки, Сережа! — сказала она. — Ты меня напугал!

Лиля была в платье без рукавов, и Сергей, взяв ее за полные круглые плечи, чуть тронутые загаром, принялся неистово целовать.

— Я соскучился по тебе… — говорил он, подталкивая ее к двери в затемненную комнату, где печатали фотографии.

— Ты с ума сошел! — протестовала Лиля. — Не можешь до вечера подождать?

— Я умру до вечера… — улыбался Сергей, не отпуская ее.

— А если кто-нибудь войдет? — сдалась Лиля, зная, что его теперь не переубедишь.

— Не войдет…

Щеки Лили порозовели, ей были приятны ласки мужа. Вспомнился разговор с Рикой Семеновной… Нет, Сергей не изменяет ей. Надо быть чурбаком, чтобы этого не чувствовать. И это бьющее через край чувство мужа захватило ее.

В лаборатории было темно, и Сергей включил красный свет. Лиля отстранилась на миг от мужа и рассмеялась.

— Ты что? — спросил он.

— У тебя губы белые, а глаза стали синие.

— У тебя тоже. Это от красного света.

Он гладил ее плечи, жадно вдыхал запах волос, целовал…

— Тут повернуться-то негде, — заметила Лиля.

— С милой рай и в шалаше, — счастливо засмеялся Сергей и стиснул ее в своих объятиях так, что она ойкнула…

Сергей еще издали увидел ее. Она стояла на обочине и смотрела в его сторону. Высокая, стройная девушка с русыми свободно падающими на спину волосами. Тонкая талия — можно пальцами обхватить — затянута широким лакированным ремнем, серая юбка выше загорелых колен. Девушка подняла руку. Сергей затормозил и свернул на обочину. Остановился рядом с ней.

Девушка смотрела на него и улыбалась. Солнце облило ее с ног до головы, золотом горели волосы, ярко блестел ремень. Он наверняка видел ее, но вот где, никак не мог вспомнить…

— Здравствуй, Сережа, — сказала она.

Он узнал ее по голосу, никогда бы не подумал, что эта почти взрослая девушка — та самая Наташка, дочь курьера тети Глаши! Года три не видел ее Сергей. Тетя Глаша заболела, ей сделали в больнице операцию, а Наташку забрали к себе дальние родственники. В какой же город? То ли в Торопец, то ли в Себеж…

— Да ты совсем невеста! — улыбнулся Сергей. — Учишься?

— Только что получила аттестат, — ответила она. — Можешь поздравить.

— В институт?

— Я уже поступила на работу.

— И куда же?

— Подвези, — улыбнулась она.

— Мне в редакцию, — сказал Сергей и взглянул на часы. — У меня знаешь какой строгий завотделом!

— Знаю, — ответила она. — Нам по пути.

Села на заднее седло и, когда он тронулся с места, крепко обхватила его сзади. Лопатками он почувствовал упругое прикосновение ее груди. «Черт возьми! — растерянно думал Сергей. — Как они быстро растут! Какая вымахала!..»

На повороте он остановился. Повернув к ней голову, спросил:

— Куда тебе?

— Куда и тебе, — сказала она.

— Погоди, — удивился он. — Ты что, к нам в редакцию поступила?

— Тебя это удивляет?

— Нет, но…

Он никак не мог найти верный тон. Не мог еше полностью осознать, что Наташка — взрослая девушка. Сколько же ей? Лет семнадцать-восемнадцать… Десятилетку закончила…

— Я, пожалуй, здесь сойду, — сказала она, слезая С мотоцикла.

— Значит, будешь у нас работать? — пробормотал Сергей.

Он сообразил, что девушка не хочет, чтобы газетчики их увидели вместе. И делает это ради него, Сергея.

— Я уже неделю работаю, — сказала Наташа. — Ты как-то раз мимо пролетел и меня не заметил.

— Наверное, нахлобучку от редактора получил, — улыбнулся Сергей. — Да, а что ты делаешь?

— Мама ушла на пенсию по болезни, а я на ее место… Пока курьером. Буду в типографию полосы носить с твоими очерками и фельетонами… Мне нравится, как ты пишешь.

— Пока курьером… Уж не хочешь ли ты журналисткой стать?

— А почему бы нет? — Она посмотрела на него светло-серыми глазами.

— Не женское это дело, — ответил Сергея. — Мотаешься как черт по командировкам… А знаешь, как трудно бывает из человека что-либо вытянуть? Тут хватка нужна железная! Нет, не женское это дело — журналистика.

— Твоя жена журналистка, — глядя на дорогу, сказала Наташа.

— Журналистка… — хмыкнул Сергей. — Сидит в отделе и правит авторские материалы. Не помню, когда последний раз и в командировке была… И потом, она все-таки университет закончила.

— Я тоже поступлю, — сказала Наташа. — На заочное отделение.

— Чего я тебя отговариваю? — улыбнулся Сергей. — Я только рад буду, если из тебя получится журналистка.

— А ты мне поможешь? — Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Послушай, я все еще не могу взять в толк, что ты уже совсем взрослая и все это мне говоришь серьезно, — признался Сергей.

— По крайней мере ты мне честно скажешь, способна я на что-нибудь или нет.

— Одной я сказал правду и чуть было не нажил врага, — усмехнулся он.

— Я не обижусь, — сказала Наташа.

— Не остановила бы ты меня, я тебя бы не узнал, — сказал Сергей.

— А ты совсем не изменился… — Она улыбнулась. — Если не считать, что теперь фотоаппарат на плече не носишь.

Он с интересом смотрел на нее. Ростом на полголовы ниже его, маленький пухлый рот то и дело трогает мягкая улыбка, нос чуть вздернут, чистый белый лоб, густые темные брови и светло-серые глаза. И эти глаза как-то непонятно смотрят на него: и грусть в них, и какое-то ожидание… Мимо прошел Лобанов. Ничего не сказал, но на длинном лице появилась усмешка. И Сергея вдруг зло взяло: ну чего усмехается? Уж нельзя с девушкой поболтать…

— Что ж ты слезла? — сказал он. — Садись, подвезу до редакции.

Она взглянула на него смеющимися глазами, молча уселась на заднее седло и снова крепко обхватила за пояс. С ревом пронесся он мимо Лобанова. Круто свернул у изгороди и лихо подкатил к самому подъезду. Стоявший у дверей с Козодоевым ответственный секретарь дядя Костя мельком взглянул на них и проворчал:

— Ишь, носится… Жену когда-нибудь уронишь! Наташа рассмеялась и проскользнула мимо них в подъезд. Сергей обратил внимание, что, хотя она и худенькая, ноги у нее стройные, округлые.

— Кажется, жену он уже где-то потерял, — усмехнулся Александр Арсентьевич. — Привез совсем другую.

— Разве? — сделал удивленное лицо Сергей. — А я и не заметил.

Он хотел было пройти мимо, но дядя Костя остановил:

— Когда сдашь фельетон? Ну, про этого взяточника из сельхозинститута?

— А чем он взятки берет? — сострил Козодоев. — Картошкой или капустой?

— Морковкой, — в тон ему ответил Сергей.

Володя Сергеев расхаживал по комнате и, сверкая очками, разглагольствовал:

— Мне очень лестно, что в моем подчинении такой талантливый журналист, но за этот месяц ты не написал ни одной паршивой информашки! Я понимаю, большому кораблю — большое плавание, но почему отдел должен страдать?

— Ты доложи все это редактору, — посоветовал Сергей. — Это он посылает меня в командировки.

— Говорил, — вздохнул Володя. — А что толку?

— Хватит об одном и том же… — сказал Сергей. — Скажи лучше, с чего бы это жена с утра пораньше набрасывается ни с того ни с сего на человека? Все не так да не этак. Стала завтрак готовить — яичницу пережарила, потом чайник опрокинула. И даже на мотоцикл не села: говорит, пусть опоздаю, но с тобой ни за что не поеду… У тебя так бывает?

— Если бы только так, — усмехнулся Володя. — Ты, брат, еще не знаешь, что такое настоящий семейный скандал. Но не расстраивайся. Скоро узнаешь… Послушай, что Байрон написал про нас, несчастных женатиков (Володя любил щегольнуть знанием поэзии):

В дверях появилась Машенька. Губы поджаты, белые ресницы полуопущены на круглые совиные глаза. Сергей по опыту знал, что это плохой признак.

— Что там стряслось? — недовольно спросил он, поднимаясь из — за стола.

— К редактору, — отчеканила Машенька и, не вдаваясь в подробности, вышла из комнаты.

— Ты ничего не слышал, Володя? — спросил Сергей. — У Машеньки такое похоронное лицо…

— Какая-нибудь кляуза… Наверное, пришла с утренней почтой. «Уж не Логвин ли опять?» — подумал Сергей. Бывший управляющий трестом леспромхозов при всяком удобном случае мстил Волкову. Нет-нет и позвонит Голобобову с опровержением какого-либо материала Сергея. В этом году весной Логвина назначили заместителем председателя горсовета. Сергей однажды встретился с ним на совещании работников городского коммунального хозяйства. Невысокий, с вытянутой огурцом лысой головой, Логвин аж позеленел, увидев его.

В коридоре Сергей повстречался с женой. Лицо красное, злое и немного растерянное. Сергей хотел остановиться и поговорить с ней, но Лиля, хмуро взглянув на него, сказал:

— Допрыгался, голубчик? — И прошла мимо, стуча каблуками.

Все это начало не на шутку раздражать Сергея: сговорились все против него, что ли? Никакой вины он за собой не чувствовал, — правда, такая у журналистов жизнь, никогда не знаешь, откуда гром грянет. И хотя настроение было испорчено, проходя мимо стучавшей на машинке Машеньки, он мрачно пошутил:

— Приказ об увольнении печатаешь?

Машенька взглянула на него своими круглыми глазами с редкими ресницами и негромко, чтобы редактор через приоткрытую дверь не услышал, сообщила:

— На тебя бумага из милиции пришла.

— Черт возьми, — сказал Сергей и, назло Маше плотно прикрыв дверь, вошел в кабинет. Он сразу успокоился, решив, что тут какое-то недоразумение.

У редактора сидели секретарь партбюро Леонид Васильевич Пачкин, Лобанов и дядя Костя. Голобобов, навалившись огромным животом на край стола, протянул руку.

— Садись, — кивнул на стул редактор.

Он сморщился и потрогал припухшую щеку. Наверное, у Александра Федоровича всю ночь зуб болел: лицо помятое, под глазами желтые мешки. Он откинулся на спинку своего огромного дубового кресла, положил руки на подлокотники и взглянул на Сергея усталыми, немного покрасневшими глазами. Дядя Костя что-то чиркал карандашом в макете. Пачкин и Лобанов изучающе смотрели на Сергея, и лица их не предвещали ничего хорошего.

— Ну, что ты там выкинул? — спросил редактор.

— Где?

— Ты, оказывается, еще и скандалист, — сказал Голобобов и, поморщившись, потер пухлым кулаком правую щеку. Взяв со стола подколотую к конверту бумагу с машинописным текстом, протянул Сергею.

На бланке Пеновского отделения милиции доводилось до сведения редактора областной газеты, что в г. Пено литературный сотрудник областной газеты Волков С. Ф. вместе с ответственным секретарем районной газеты Морозовым Е. К. в нетрезвом состоянии был задержан на вокзале. Далее рассказывалось, что Морозов учинил в станционном буфете дебош с дракой и был препровожден в милицию, где и пробыл до утра. Волков С. Ф. отбыл с пассажирским в областной центр. Партийной и профсоюзной организации редакции областной газеты следует обратить внимание на недостойное поведение своего литературного сотрудника Волкова С. Ф. И все. Подпись начальника райотдела милиции. Такие длинные красивые подписи на паспортах ставят. Сергей задумчиво повертел бумагу в руках и положил редактору на стол. Бывали в его жизни разные приключения, но чтобы из-за такого пустяка раздувать сыр-бор!.. Действительно, закончив все дела в Пеновском районе, Сергей перед самым отъездом выпил с Женькой Морозовым, которого давно знал. Огромный шумный Женька и в трезвом-то состоянии гудел, как железная бочка, наполненная булыжниками, а выпив, становился еще более шумным. Это он, Женька, полез без очереди в кассу за билетом для Сергея. С ним сцепился какой-то пассажир, и как из-под земли возник милиционер и пригласил в дежурку. Сергей внимания не обратил на то, что милиционер, когда проверял их документы, что-то записал в свою книжечку. Не знал Сергей и того, что после его отъезда Морозов еще добавил в станционном буфете и подрался с какими-то парнями. И тот же самый милиционер и препроводил Женьку в отделение милиции.

Ни милиционер Сергею, ни Сергей милиционеру не сказали ни единого обидного слова. Никто Сергея не задерживал. Милиционер попросил у него документ, и Сергей, не долго думая, дал ему свое редакционное удостоверение. И вот как все это кончилось.

Прошло уже две недели, и Сергей совсем забыл об этом незначительном происшествии, а вот милиция не забыла.

— Правильно тут все? — кивнул редактор на бумагу.

— Я не согласен лишь с двумя пунктами, — сказал Сергей. — Во-первых, лично меня никто не задерживал, во-вторых, я не могу считать свое поведение недостойным.

— Выпивал с Морозовым? — спросил Пачкин.

Леонид Васильевич Пачкин всего полгода назад пришел в редакцию. До этого он работал в обкоме партии инструктором промышленного отдела. Невысокий, коренастый, в сером пиджаке, который распирала широкая грудь, Пачкин выглядел чемпионом по вольной борьбе. Короткие редкие светлые волосы по-спортивному зачесаны набок. Человек он был веселый и часто улыбался. Однако сейчас был серьезен. Крепкий подбородок выпятился вперед, губы твердо сжаты, а небольшие прищуренные глаза сурово сверлили Сергея.

«А зачем здесь Лобанов? — подумал Сергей. — Как только с меня стружку снимают, он тут как тут»… И вспомнил: ведь Лобанов член партийного бюро, и дядя Костя тоже. Почти все партийное бюро присутствовало у редактора в кабинете. Не было лишь завсельхозотделом Шабанова. Он в отпуске.

— Что же ты молчишь? — спросил редактор.

— С Женькой-то? Конечно, выпили.

— Сколько? — скрипуче спросил Лобанов.

— Как-то в голову не пришло считать рюмки. Знал бы, что понадобится, сосчитал бы.

— Морозова уволили из редакции, — сообщил Панкин. — За пьянство и дебош на вокзале.

— Жалко парня, — искренне огорчился Сергей. — Он ведь отличный журналист.

— Сейчас этот отличный журналист работает в Нелидове на шахте. Уголек рубает, — сказал Пачкин.

— Вот к чему приводит пьянство, — нравоучительно заметил Лобанов.

— Вы намекаете на то, что и мне не мешало бы подержать в руках отбойный молоток?

Пачкин не удержался и улыбнулся. Правда, тут же прогнал улыбку с лица и снова сурово воззрился на Сергея.

— Ты присутствуешь на партийном бюро, — напомнил Лобанов.

Сергей бросил на него рассеянный взгляд, но ничего не сказал: он расстроился из-за Женьки. Сколько уже редакций сменил этот бесшабашный парень! Пока трезвый — умница, способный журналист, а как напьется — непременно учинит скандал. Даже удивительно для здоровенного мужика. Обычно могучие люди добродушны. А Женька добродушен, пока трезв, а пьяный может что угодно натворить. Два года назад вышвырнул из окна ресторана не понравившегося ему посетителя. Хорошо, что ресторан на первом этаже и посетитель отделался легкими ушибами. Женьку в тот же день уволили с работы. А в Пено он задержался. Два года проработал. Даже выдвинулся в ответственные секретари. И вот на тебе: опять погорел!

— Недавно мы тебя приняли кандидатом в члены партии, — сказал Александр Федорович. — За тебя поручился сам Дадонов, а ты что делаешь? Пьянствуешь с хулиганами в командировке, а потом на тебя из милиции бумаги приходят…

— Фельетоны пишет, — ввернул Лобанов. — Бичует серьезные недостатки, а сам…

— Что «сам»? — сверкнул в его сторону глазами Сергей. — По-моему, выпить никому не запрещается. Я не скандалил и не буянил. И если уж на то пошло, в этой хитрой бумаге нет ни одного факта против меня. Стоило ли из-за такого пустяка партбюро собирать?..

— Это уж нам лучше знать, — спокойно сказал Панкин. — Пришла бумага из милиции на молодого коммуниста, и мы хотим разобраться. Так что горячиться, Волков, не стоит. Никто тебе здесь зла не желает.

— Ну, выпили мы вечером с Морозовым, — сбавил тон Сергей. — Он на вокзале у кассы расшумелся. Подошел милиционер, проверил документы, и все. Даже не предложил нам пройти в милицию. Больше ничего не было. Я уехал. Вот и все.

У Голобобова, видно, снова зуб схватило: он заерзал в кресле, погладил ладонью щеку.

— С чего это ты вдруг выпивать начал? — спросил редактор, глядя на Сергея несчастными глазами.

— Чем так мучиться, лучше бы вырвали зуб, — посоветовал Сергей.

— Что?! — опешил Александр Федорович.

Пачкин громко закашлялся, отворачивая в сторону улыбающееся лицо.

— По-моему, Волков ведет себя вызывающе, — сказал Лобанов. — Этакая исключительная личность появилась у нас в редакции! Не смей его пальцем тронуть — сейчас же на дыбы! А дело, товарищ Волков, совсем не шуточное. Твоего собутыльника с работы сняли, а ты ведь тоже не безгрешен в этом деле… И потом, нам стало известно, что и дома у тебя не все благополучно. Собираешь компании, выпиваешь… Мы только что беседовали с твоей женой. Она прямо заявила, что ей надоели твои компании, выпивки. Говорит, что ты больше внимания уделяешь своей собаке, чем жене и сыну…

— Моя жена не могла такое сказать, — после продолжительной паузы с трудом выдавил из себя Сергей.

— Вот, сказала, — подтвердил Пачкин.

В голове это никак не укладывалось. Правда, утром они поругались, и довольно крепко, но чтобы она сказала такое в присутствии всех этих людей… в это Сергей не мог поверить! Он уже не слушал, что говорят редактор, Пачкин, Лобанов… А они что-то говорили, отчитывали, учили. Один дядя Костя словно находился на необитаемом острове, сидел, низко нагнув большую лобастую голову к макетам, и знай себе чертил и чертил. Когда к нему обратились с вопросом, что он скажет на этот счет, ответственный секретарь положил макет на колени, снял очки и, подслеповато моргая, пробурчал:

— Я не первый день знаю Волкова. Если бы он не уехал, и с Морозовым ничего бы не случилось. Волков бы не бросил товарища в таком состоянии. А Морозова жаль, хороший журналист… Кстати, у меня набрана его зарисовка о шахтерах. Будем печатать?

— Мы сейчас обсуждаем не Морозова, — сказал Лобанов.

Дядя Костя надел очки и сразу стал строгим, замкнутым. Покосившись на Лобанова, сказал:

— А тебе хочется Волкову выговор влепить? Так не за что. Милиция могла бы эту бумагу и не присылать нам.

— Предлагаю на первый раз ограничиться обсуждением, — подытожил Пачкин.

— И поставить на вид, — ввернул Лобанов.

— Зарисовка живая, я думаю, надо напечатать, — сказал дядя Костя.

— Какая еще зарисовка? — покосился на него Голобобов.

— Давно уже набрана, — сказал дядя Костя. — Надо в номер ставить.

Сергей поднялся, чтобы уйти, но Голобобов задержал:

— Как с очерком?

— Утром сдам на машинку, — сказал Сергей и вышел из кабинета.

Даже не взглянув на умиравшую от любопытства Машеньку, он спустился по лестнице вниз, завел мотоцикл, вскочил в седло, с ревом развернулся под окнами редакторского кабинета и, напугав до смерти белую курицу, с перепугу залетевшую в раскрытое окно бухгалтерии, умчался прочь.

Лобанов, видевший из окна всю эту картину, заметил:

— Укатил куда-то и даже заведующего не поставил в известность…

— Послушай, Константин Михайлович, — обратился редактор к ответственному секретарю. — Волков уже давно лишь числится в отделе информации. А что, если мы его прикрепим к тебе в секретариат? Спецкором, а? Дядя Костя почесал пальцем белую бровь, хмыкнул, пожевал губами и, не поднимая глаз от макета, проворчал:

— Давно надо было это сделать. А Сергееву передадим двух практикантов из промотдела.

В комнате запахло выхлопными газами, оставленными мотоциклом. Погладив припухшую щеку, Голобобов сказал:

— Зря ты, Тимофей Ильич, затеял это выяснение с женой… На парне лица не было, когда уходил.

— Мы его в феврале в партию будем принимать, — внушительно сказал Лобанов. — И наш долг сейчас вправлять ему мозги.

— Милиции будем отвечать? — спросил Пачкин. Голобобов взял со стола бумагу, повертел в руках и, разорвав на четыре части, бросил в корзину.

— Может, действительно вырвать? — мучительно сморщившись, сказал он, глядя прямо перед собой.

— Наш долг вырывать недостатки с корнем, — заметил Лобанов.

Пачкин, больше не сдерживаясь, громко прыснул. Даже дядя Костя закашлялся в кулак.

— Вы свободны, товарищи, — сказал Голобобов. Ему было не до смеха.

Хорошенькая белокурая стюардесса, туго, будто кокон, обтянутая светло-серым форменным костюмом, приятным голосом сообщила, что московский экипаж приветствует пассажиров на борту самолета ТУ-104. Лайнер летит на высоте девять тысяч метров с крейсерской скоростью восемьсот километров в час. Температура за бортом самолета минус пятьдесят четыре градуса. Глядя из иллюминатора на сверкающие облака, трудно было поверить, что снаружи такой зверский холод. На девятикилометровой высоте солнце не отбрасывало лучей. Большой белый шар.

Плотная толстая прослойка облаков начисто отрезала самолет от земли. Можно было подумать, что ТУ летит над Северным Ледовитым океаном. И внизу не облака, а снежная равнина с замороженными торосами и айсбергами. Кое-где снежный покров избороздили голубые трещины.

Сергей сидел возле иллюминатора, Лиля — рядом. Двухлетний Юрка то и дело сползал с его коленей и все норовил выбраться в проход и погулять по самолету. Сергей не возражал, но Лиля не отпускала сына далеко. Юрка что-то недовольно бубнил, из-за ровного мощного гула двигателей его было не слышно. Лицо у Лили напряженное, одной рукой она вцепилась в плечо мужа. Лиля боялась летать и отчаянно трусила. Она даже разговаривать не могла и на все вопросы отвечала односложно. И к окну она не села потому, что от кого-то слышала, мол, если иллюминатор треснет, то сидящего у окошка в мгновение ока выбросит наружу.

Летели они в Андижан. В отпуск. В Андижане Сергею предстояло впервые встретиться с Лилиным отцом — Николаем Борисовичем Земельским. Три месяца назад он вернулся из заключения. Не зря, выходит, писал длинные петиции во все инстанции: освободили досрочно, три года вместо семи отсидел Николай Борисович. Лиля рассказывала, что отец и в колонии неплохо устроился: работал в лазарете врачом, давал заключенным освобождения от тяжелой работы, за что его там уважали.

Без особого желания летел Сергей в Андижан. Он бы с удовольствием провел свой отпуск на озере Заснежном. Как-то привез туда Лилю, но она на второй же день затосковала и, перегревшись на солнце, настояла, чтобы Сергей немедленно отвез ее в город. Природа Лилю не трогала. В лес она ходить боялась — там змеи. Сидеть в лодке и ловить рыбу ей быстро надоедало, и потом, она не умела надевать на крючок червяка. На берегу кусались комары, а от их укусов на коже вздувались волдыри… Не понимала она мужа: как можно проторчать в такой глуши весь отпуск? Ну, день-два еще куда ни шло, но не целый же месяц!

Что-то перестало ладиться в семье Волковых. Всегда спокойная и улыбающаяся Лиля вдруг стала раздражительной и нетерпимой. Уговаривала Сергея пойти к редактору и поставить вопрос ребром: или пусть отдельную квартиру дает, или увольняет. Сколько можно жить в этой вонючей конуре? Не ценят здесь Сергея, не уважают, иначе давно бы дали квартиру.

Они стали часто ссориться. Иногда казалось, что после всего того, что они наговорили друг другу, больше нельзя жить вместе, но приходила ночь, и, лежа рядом на широкой тахте, они наконец переставали ругаться. Лежали, не касаясь друг друга. Оба изо всех сил старались заснуть, но не могли. Она ждала, когда он повернется к ней и обнимет, а он — когда она положит руку ему на грудь и пощекочет за ухом. Распаляясь от желания все больше и больше, оба снова начинали злиться друг на друга. Сергей яростно ворочался в постели, прятал голову под подушку, Лиля тяжело вздыхала, поглядывая на мужа грустными глазами.

Ночное примирение было для них как благодатный дождь в пустыне. Слова утрачивали весь свой смысл, на смену им приходили чувства. И потом, усталые и умиротворенные, они негромко говорили о том, какими были глупыми, упрямыми… И вообще, теперь они не будут скандалить, потому что причина была пустяковой… Причина? Оба начинали вспоминать причину и не могли вспомнить. Сергей протягивал руку, и Лиля, как кошка, потершись о нее горячей щекой, сладко засыпала. Это было ее любимое положение — спать на руке Сергея. И даже когда рука затекала, он не высвобождал ее. Наверное, эти покойные ночные часы были самыми приятными в последнее время.

Утром они, улыбаясь, напоминали друг другу, что больше не будут ссориться. Лиля где-то прочитала, что нервные клетки не восстанавливаются, а ругань только укорачивает жизнь. Вдвоем приезжали в редакцию на мотоцикле, потом обедали в ресторане, вечером отправлялись в кино или театр. И так продолжалось самое большее с неделю, потом у кого-то срывалось первое бранное слово, второй не оставался в долгу. А когда наконец вспоминали, что решили больше не портить друг другу кровь, уже было поздно. Лиля кричала, что она сегодня же даст телеграмму родителям и уедет вместе, с Юркой в Андижан. Не может больше она жить с таким ужасным человеком. Сергей говорил: скатертью дорога, а Юрку он не отдаст на воспитание уголовнику… «Не смей так называть моего отца!» — со слезами кричала Лиля.

Скандалы изматывали обоих. Сергей совершенно забросил свою повесть, Лиля все чаще стала ходить ночевать к родителям Сергея, где большую часть своего времени проводил Юрка. Злой, оскорбленный Сергей угрюмо шагал из угла в угол. Пробовал, сесть за письменный стол, но ничего в голову не приходило. Одевшись, он выходил на улицу и шел к Бутрехину. Не застав его дома, иногда заворачивал в ресторан и, презирая себя, — он никогда раньше один не пил, — заказывал стакан водки и в одиночестве выпивал. Лиля не приходила и на следующую ночь, и еще, а Сергей, тоскуя и не находя себе места, не мог сломить свою гордость и отправиться к родителям за ней.

Правда, больше трех дней и у Лили не хватало терпения жить у родителей. Она возвращалась и сразу затевала уборку, стирку, чем в обычное время не любила себя утруждать. Сергей бегал в магазин. Ночью они снова клялись, что вот уж теперь все. Конец. Они ведь взрослые умные люди и больше ни за что не будут портить жизнь друг другу. Каждый вечер брали у родителей сына, а утром Сергей отвозил его снова к матери.

Проходило несколько спокойных счастливых дней. Сергей до поздней ночи засиживался над повестью. Он всегда просил, чтобы Лиля без него не засыпала, находил ей интересную книгу, включал торшер, но Лиля читать не любила и, поворочавшись в постели, спрашивала, собирается ли он ложиться. Сергей говорил, что остался последний абзац, и снова забывал про все на свете. Лиля отворачивалась к стенке, накрывала голову подушкой — свет настольной лампы раздражал ее — и засыпала, сердясь на мужа.

А потом все начиналось сызнова. Так и жили, как по барометру, ясно, переменная погода, буря. Такая жизнь надоела сбоим, но они уже ничего не могли поделать, да, наверное, это уже и не зависело от них…

Лиля всегда поражалась проницательности мужа: на кого бы она ни бросила взгляд, он всегда его перехватывал и начинал хмуриться. И тогда, вернувшись из командировки, где он купил Лиле чудесную белую кофту, Сергей вдруг спросил, не встречалась ли она с Олениным. В первое мгновение она решила, что он знает про их загородную поездку. И если бы Сергей в тот миг посмотрел ей в глаза, он бы прочел правду, но муж проявлял фотопленку и смотрел на часы, а не на жену.

Лиля рассмеялась и сказала, что Оленин совсем ей не понравился. Во-первых, глуп, а во-вторых, у него дурно пахнет изо рта. И чтобы настырный муж не спросил, откуда она это знает и уж не целовалась ли с ним, прибавила, что это она почувствовала на кухне, когда они посуду мыли.

— Если я когда-нибудь узнаю, что ты мне изменила, — сказал Сергей, — я, наверное, убью тебя или уж по крайней мере сразу разведусь. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы делить с другими.

Вспомнив слова Рики Семеновны о доярке и телятнице, Лиля перешла от обороны к наступлению. Спросила, как он себя ведет в командировках. Сказала, что все мужчины в командировках с удовольствием изменяют своим женам, она это точно знает.

— Наверное, я исключение, — улыбнулся Сергей.

А когда вскоре после этого разговора Лиля получила небольшую бандероль из Львова и принесла домой коробку с духами, Сергей сразу обратил на них внимание, хотя обычно Лилии а косметика его не интересовала. Пришлось объяснять ему, что эти духи она сама себе купила в магазине. И, по вырабатывающейся у нее новой привычке сразу переходить в наступление, упрекнула мужа, что он редко дарит ей духи. Со следующей же зарплаты Сергей преподнес ей набор «Красная Москва».

Лиля удивлялась сама себе: с некоторых пор она стала с необыкновенной легкостью лгать мужу. Почти во всем, даже в мелочах. Если он спрашивал, почему она поздно вернулась из кино — иногда Лиля ходила одна, потому что Сергей работал над повестью, — она тут же придумывала какую-нибудь отговорку, мол, на улице встретила Валю Молчанову и они с ней проболтали целый час, хотя на самом деле приятельницу и в глаза не видела, просто-напросто на пути домой зашла в библиотеку и полистала там подшивку журнала мод. Убедившись, что муж верит каждому ее слову, Лиля испытывала какое-то странное удовлетворение. Почему она так делает, она, наверное, и сама не смогла бы объяснить. Лиля отлично понимала, что ее муж умный человек, хотя порой бывает и доверчив как ребенок, чересчур откровенен даже с явными своими недоброжелателями; рассеян, особенно когда работает; совершенно не заботится о том, чтобы выглядеть в обществе солидным, представительным; говорит, что думает, иногда может в глаза человеку сказать такое, что Лиля готова сквозь землю провалиться.

Сергей очень много читал, — наверное, треть его зарплаты уходила на книги и всевозможные журналы, — интересовался историей, животным миром, палеонтологией, путешествиями, любил технику, до сих пор участвовал в областных соревнованиях по мотоспорту… Разве перечислишь все, что интересует и занимает этого взбалмошного человека? В отличие от многих разносторонних людей, которых Лиля встречала на своем пути. Сергей все свои увлечения доводил до совершенства. Если уж фотографирует, то в городе нет ему равных. О том, что он виртуозно ездит на мотоцикле, все говорят. Лиля однажды присутствовала на мотоциклетных соревнованиях и пришла в ужас, глядя на ревущие, бешено мчащиеся машины. Она даже не ощутила никакой гордости, когда на шею ее грязного, потного, но счастливого мужа надевали полосатую ленту с медалью.

Сергей перешел на четвертый курс университета и, что удивительно для заочника, не имел ни одной тройки, хотя Лиля не сказала бы, что он усердно занимается. Сергею вполне хватало сессии, он успевал подготовиться и прекрасно сдать экзамены.

К сожалению, случилось так, что все достоинства Сергея Волкова в глазах его жены обратились в недостатки. Лиле гораздо приятнее было бы видеть мужа не в потертой кожанке, на мотоцикле, даже завоевывавшего призы на соревнованиях, а в хорошо сшитом костюме, белой рубашке с галстуком. Третий год Лиля уговаривает его купить зеленую велюровую шляпу, но Сергей; неумолим. Ни галстука, ни шляпы он не признает. И Лиля понимала, что рядом с ней, нарядной и модной, Сергей выглядит бедно.

Если бы Лиля как следует поразмыслила над тем, почему она лжет мужу, то, наверное, пришла бы к мысли, что ей хочется хоть чем-нибудь досадить ему. Его обаяние почему-то не распространялось на нее, его веселый нрав раздражал. Она мучительно волновалась, когда они бывали в гостях, опасаясь, что он скажет что-нибудь не так. Лиля не понимала своего мужа, и это непонимание постепенно переродилось в подозрительность, а потом в недоверие. Все говорят, что он умный, а ей, Лиле, ничего не стоит обмануть его… И, сделав это, Лиля чувствует превосходство над ним. Ее беспричинная ложь — маленькая месть мужу.

В дни больших ссор Лиля испытывала моральное удовлетворение от того, что у нее есть Оленин, который в письмах клянется в любви к ней. Это давало ей ни с чем не сравнимое чувство превосходства над мужем. Сокрушалась лишь об одном, что не может сказать ему об этом. В такие моменты она остро жалела, что Оленин не был настойчивым… А как иногда подмывало бросить в лицо Сергею, что есть человек, который любит ее… Посмотреть, как он взовьется, что с ним будет…

Оленин писал страстные письма, умолял каким-нибудь образом вырваться в Ленинград. Стиль его писем был тяжел и сентиментален. Он хотел заехать в город на обратном пути из Закарпатья, но Лиля всячески воспротивилась этому. Во-первых, она не чувствовала особого влечения к Оленину, во-вторых, боялась огласки. Пообещала ему при первой же возможности приехать в Ленинград.

Один раз, когда она с Сергеем особенно крепко поругалась, Лиля чуть не уехала в Ленинград. Уже договорилась с Рикой Семеновной, что пропустит два дня, но тут Сергей, будто предчувствуя что-то, пришел к родителям, где она ночевала, и при всех признал себя виноватым, чего раньше с ним никогда не случалось… И Лиля осталась.

…Рядом в удобных креслах ТУ-104 сидели два человека. Третий, их сын, порозовевший и разметавшийся, сладко спал у отца на коленях. Два человека думали об одном и том же, но совсем по-разному…

Видя обострившийся профиль жены, чувствуя ее горячую руку, Сергей испытывал к ней нежность. Какая она красивая! Непонятно лишь одно: почему она стала такой нервной, недовольной? Любой пустяк может вызвать у нее вспышку гнева. Даже сын ее подчас раздражает. И это когда они вдвоем. На людях Лиля приветливая и ровная. Всем она нравится, и все говорят, что ему повезло с женой. Даже женоненавистник Козодоев, как-то побывав у них в гостях и послушав Лилину игру на пианино, сказал, что Сергей счастливчик.

А он, Сергей, почему-то не чувствует себя счастливым. Одна за другой лопаются невидимые нити, связывающие их. Помнится, раньше его всегда тянуло домой, а теперь он все чаще задерживается где-нибудь с приятелями. С удовольствием уезжает в командировки. И кстати, там, в гостинице, вечером лучше работается, чем дома…

И в разговоре с Лилей он стал, как лоцман, ведущий корабль по опасному проливу, избегать всяких подводных течений и рифов… И все равно иной раз из ничего возникает ссора. Тогда жена уже не кажется красивой и желанной. Хочется убежать из дома и больше не возвращаться… Но почему-то уходит из дома она, а он мучается и страдает, дожидаясь, когда она наконец вернется…

Приближаясь к незнакомому Андижану, Сергей внушал себе, что нужно быть предельно сдержанным и на глазах Лилиных родителей не ссориться с женой. Нужно взять себя в руки, в самом зародыше подавлять возникающее раздражение, не давать ему перерасти в гнев… Нет ничего отвратительнее, чем ссора мужа и жены на глазах у других… А Лилины родители, естественно, всегда будут на стороне своей дочери. Ведь говорила жена: ему необходимо произвести самое хорошее впечатление на ее родителей, от этого очень многое зависит в их жизни… Тогда Сергей не принял эти слова слишком всерьез, но потом сама жизнь подтвердила, что Лиля была права…

На табло вспыхнули надписи, и ТУ-104 стал снижаться, Лиля еще крепче сжала его руку и теснее прижалась к мужу. Сергей погладил жену по руке и, нагнувшись, поцеловал в щеку. Откуда ему было знать, что ей просто было страшно.

— Назад мы поедем поездом, ладно? — сказала Лиля.

Стол накрыли в винограднике. Матовые гроздья висели над самой головой. На столе всего было много, и все подавалось в большой посуде. В стеклянной квадратной чашке крупно нарезанные помидоры, лук, огурцы. На плоских тарелках ветчина, красная икра, сардины. Меж закусок выстроились бутылки. От шашлычницы, которая дымилась неподалеку, плыл аппетитный запах: смесь уксуса, лука и жареного мяса. У шашлычницы священнодействовал Николай Борисович Земельский. Он был в широченных сатиновых трусах. Круглый живот торчал, как большой арбуз. Николай Борисович что-то мурлыкал себе под нос.

Все уже сидели за столом и ждали хозяина. А он не спешил: медленно поворачивал над пылающими углями длинные шампуры с шашлыком. Мясо трещало, в угли капал сок, и они шипели.

— Хоп, — сказал Николай Борисович, и тотчас Капитолина Даниловна поднялась с места и подошла к мужу с тарелкой.

Николай Борисович разлил в высокие хрустальные рюмки коньяк, обвел всех темным прищуренным глазом. Второй глаз у него был стеклянный, но сделан так искусно, что не сразу и заметишь.

— Выпьем за всех нас, — коротко произнес он хрипловатым голосом и первым выпил.

Сергею понравилось, что тост был кратким. Если бы тесть стал долго говорить, то шашлык остыл бы.

За столом сидели Николай Борисович, Капитолина Даниловна, Сергей, Лиля и Витя, ее младший брат. Глава семьи подцепил вилкой кусок шашлыка, пожевал и обвел семейство выжидающим взглядом. И тотчас посыпались восторженные возгласы:

— Шашлык удался. Очень хорошо, что ты еще добавил столовую ложку уксуса!

— Потрясающий шашлык! Просто тает во рту!

— Пап, ты нынче превзошел самого себя! — мягким ломающимся тенорком высказался шестнадцатилетний круглощекий Витя, удивительно похожий на мать.

Сергей понял, что и ему надо что-то сказать, тем более Лиля косо взглянула на него.

— Очень вкусно, — с набитым ртом сказал он. Шашлык действительно был великолепный. И потом, его так долго ждали, что уже от одного запаха слюнки текли.

— Наш папа здесь признанный шашлычник, — заметил Витя. — К нему ходят учиться. — И взглянул на Сергея, чтобы узнать, какое впечатление произвели на него эти слова.

Жара стала спадать, и Сергей немного оживился. Он впервые был в Средней Азии и погибал от жары. Хотя они с Лилей спали в виноградной аллее под марлевым пологом, дышать было нечем. Уже утром он просыпался с тяжелой, чугунной головой. Он бы и еще поспал, но не давало солнце. Любой пробивающийся сквозь листву виноградника маленький лучик жалил, будто его пропустили сквозь увеличительное стекло. В усадьбе Земельских был небольшой бетонный хауз — пруд с мутной теплой водой. Сергей часами просиживал в этой лоханке, но лучше себя не чувствовал. До сих пор — они уже в Андижане пять дней — Сергей еще толком и с городом не познакомился. Выйти днем за каменные ворота дома — это значит попасть в настоящее пекло. И лишь вечером — а вечер здесь наступал сразу, как только солнце пряталось за горами, — он чувствовал себя более или менее сносно.

Земельские занимали половину большого дома на улице Крупской. В трех комнатах жили, а в четвертой, узкой и полутемной, был врачебный кабинет Николая Борисовича. Все свои пользовались калиткой рядом с большими воротами, а больные стучались в парадный подъезд, который сообщался с кабинетом. Днем Николай Борисович принимал больных в поликлинике, а вечером они звонили в парадную. Услышав звонок, Земельский надевал белый халат, который висел в большой комнате на гвозде, и не спеша направлялся в кабинет. В это время никто из домашних не имел права заходить туда. Появлялся Николай Борисович скоро. Доставал из кармана белого халата деньги и небрежно бросал их в большую хрустальную вазу, что стояла на серванте. К тому времени, когда кончался день и на окна спускались белые шелковые шторы, в вазе набиралась приличная сумма из смятых бумажек.

Утром ваза всегда была пустой.

По сути дела, вся жизнь проходила во дворе. Сад у Земельских был большой и спускался к узенькому ручейку, петлявшему меж поблескивающих на солнце белых камней. В саду росли яблоки, груши, персики, айва, инжир. Были и еще какие-то южные деревья, но Сергей даже названия не запомнил. В углу двора стоял курятник с голубятней. Штук тридцать кур бродили по саду. Десятка два голубей ворковали на крыше, сидели на высоких перекладинах. Если их пугнуть, они охотно взлетали и долго кружили в бледном знойном небе, а когда опускались, долго раскрывали и закрывали маленькие клювы.

С Николаем Борисовичем у Сергея были ровные отношения, но иногда он ловил на себе его внимательный взгляд. Чувствовалось, что глава семьи приглядывается к своему зятю, изучает. Капитолина Даниловна была радушной и внимательной. Всегда подкладывала в тарелку лучшие куски, спрашивала, что приготовить на обед. Работала она в детском саду и домой приходила уже в час дня. На кухне ей помогала пожилая худощавая узбечка, которую звали Мизида.

Какие-то люди приносили в дом помидоры, дыни, мясо. Молча передавали пакеты, корзины и уходили. Сергей много слышал про легендарного друга дома Карла, который все может, но пока его еще не видел. Карл отдыхал в Крыму и должен был со дня на день вернуться в Андижан.

Каждое утро, когда тесть уходил в поликлинику, Сергей забирался в пропахший лекарствами кабинет Николая Борисовича и, разложив на столе большие листы в клетку, пытался работать, но на такой жаре голова соображала туго.

Николай Борисович снова налил в рюмки. Шашлык на тарелках, будто инеем, подернулся пленкой жира, но все равно было вкусно. Прилетевший с гор ветерок прошуршал над головой в винограднике, приятно обдал прохладой лицо.

Две собаки — чистокровная длинноухая спаниелька Муза и помесь дворняги с овчаркой Джек — сидели у ног и преданно смотрели в рот, ожидая, когда им перепадет кусок. Слушая охотничьи рассказы Николая Борисовича, Сергей уже два раза незаметно подбросил собакам мяса. С Музой у него с первого дня завязалась дружба. Джек тоже был добрый приятный пес. Одно ухо у него стояло прямо, как и положено овчарке, а второе, напоминая о плебейском происхождении, как раз посередине подломилось. Впрочем, это делало Джека еще более симпатичным. Его длинная клыкастая морда приобретала от этого добродушное и несколько лукавое выражение.

— Ты ел жареных кекликов? — спросил Витя. Сергей даже не слышал про кекликов. Витя снисходительно улыбнулся и продолжал:

— Это горные куропатки. В прошлом месяце папа был на охоте и убил двенадцать кекликов.

— Больше всех, — ввернула Капитолина Даниловна.

— Наш папа отличный охотник, — прибавила Лиля.

Николай Борисович вытер губы бумажной салфеткой и откинулся на спинку плетеного кресла. Над его плечом чуть заметно шевелилась виноградная ветка. На маленький глянцевый лист уселся зеленый богомол. Пошевелив блестящими крыльями, сложил на груди передние в зазубринах ноги и застыл в этой смиренной позе, покачиваясь вместе с листом.

— Вы бы видели, какое лицо было у Джалилова, когда мы собрались у машины, — сказал Николай Борисович. — Он ведь считает себя здесь лучшим охотником… В сумке у него было всего пять кекликов!

— Папа привез из Германии ружье, которое стоит больше тысячи! — с гордостью сообщил Витя.

— Как эта фирма называется, я забыла? — спросила Лиля.

— «Голанд-Голанд», — сказал Николай Борисович. — Я это ружье взял во дворце Хорти.

Бросив на Сергея торжествующий взгляд, Витя прибавил:

— А всего у папы четыре ружья. И все дорогие. Папа, ты обещал мне одно подарить…

— Ты ведь не охотник, — улыбнулся Николай Борисович.

— Я сегодня из «воздушки» в винограднике трех воробьев застрелил, — похвастался Витя.

Сергею стало скучно. Ему уже надоели эти разговоры про «нашего папу, который самый умный, самый добрый, самый-самый…». Никто никогда не возражал Земельскому, а когда он говорил, все смотрели ему в рот. А говорил Николай Борисович медленно, будто взвешивая каждое слово. И у него уже в привычку вошло после каждой фразы окидывать орлиным оком свое семейство. Поначалу Сергею казалось, что все они нарочно поддакивают ему, как это иногда делают, чтобы ублажить нервного, капризного ребенка. Однако, присмотревшись, он понял, что и Лиля, и Капитолина Даниловна, и Витя совершенно искренне считают главу семейства оракулом, изрекающим только мудрые истины. Особой мудрости в этих истинах Сергей пока не обнаружил. Скорее, это были прописные истины, но у домочадцев они вызывали тихий восторг и благоговение.

Дома Николай Борисович держался ровно, никогда не повышал голоса. Этого, правда, и не требовалось: все его слова ловили на лету. Всякий раз вечером начиналось обсуждение: что Николай Борисович любит, а что не любит. Случалось, Лиля звонила ему на работу и спрашивала, что сегодня приготовить на обед. Дыни в Андижане были удивительно вкусные и душистые, но та дыня, которую приносил Николай Борисович, была какой-то особенной. «Потрясающая дыня», «Чудо-дыня!», «Папа, ты волшебник! Я никогда такую дыню не смогла бы выбрать!» — раздавались восторженные голоса.

Сергей как-то сказал Лиле, что уж слишком они много дифирамбов поют своему любимому папочке. Лиля обиделась.

— Папа для нас делает все, — сказала она. — Разве могла бы я закончить университет без его помощи? Твои пятьсот рублей — это мизерная сумма по сравнению с тем, что давал мне отец. Ты посмотри, у нас в доме все есть. И опять же благодаря папе. Я удивляюсь тебе: что бы папа ни сделал, ты никогда не скажешь доброго слова. Сидишь как бирюк… Поверь, если он почувствует, что ты его уважаешь, он ничего для нас с тобой не пожалеет… Кстати, ты видел чешский хрусталь в гостиной? Мама согласна нам его отдать, дело за папой… Сережа, будь к нему повнимательнее! Пожилой человек, ну что тебе стоит лишний раз сказать ему что-нибудь приятное?..

На это Сергей С раздражением ответил, что четвертой скрипкой в их слаженном оркестре он никогда не будет… Не может он лукавить даже ради чешского хрусталя!

Сергей уже отчаянно зевал и подумывал о том, как бы выбраться из-за стола, но тут его насторожили последние слова хозяина дома.

— Лиля мне прислала несколько твоих фельетонов, — говорил он. — Хлестко написаны, ничего не скажешь! Ну и что, этих людей сняли с работы? Начальника ремстройконторы?

— Сидорова? — вспомнил фамилию Сергей. — Сняли. И по партийной линии влепили строгача.

— Печать — это великое дело, — солидно заметил Николай Борисович, прищурив глаз.

— Подумаешь, начальник ремстройконторы, — сказала Лиля. — После одного Сережиного фельетона —. его напечатали в центральной прессе — сняли с работы управляющего трестом леспромхозов.

— Вот даже как? — удивился Николай Борисович. Один глаз его — искусственный — не мигая, смотрел прямо, а второй — прищуренный — ощупывал Сергея.

Наверное, надо было что-то сказать, потому что все: интересом уставились на него. Даже порозовевший Витя, на голове которого, будто по волшебству, появились узбекская тюбетейка, Помнится, когда садились за стол, ее не было. Но тут Сергея заинтересовало другое: смирно сидевший на ветке богомол вдруг сделал стремительный рывок и схватил с другого листа большую ночную бабочку. До сей поры сложенные будто для молитвы передние ножки яростно заработали, терзая зазубринами и заталкивая в широко распахнутый рот трепещущую добычу. Лист задрожал, и богомол вместе с бабочкой перебрался на ветку. Он и на ходу шевелил челюстями и пилил жертву своими зазубринами.

— Маленький, а какую бабочку сцапал! — поразился Сергей.

— Какую бабочку? — удивился Николай Борисович. Капитолина Даниловна, Лиля и Витя в тюбетейке — все разом взглянули на Сергея. У Вити округлились глаза и даже рот приоткрылся.

— Сняли, сняли, — улыбнулся Сергей. — И управляющего трестом сняли. Если факты подтверждаются, то всегда после серьезных фельетонов кого-то снимают с работы, кому-то дают нахлобучку.

— Не понимаю, — пожала плечами Лиля. — При чем тут бабочка?

Сергею не захотелось портить аппетит богомолу, привлекая к нему всеобщее внимание, и он промолчал. После некоторой паузы Николай Борисович негромко кашлянул и сказал:

— Я тебе тут подброшу материал, а ты напиши в «Андижанскую правду» фельетончик.

— А что за материал? — поинтересовался Сергей.

— Сергею фельетон написать — раз плюнуть, — сказала Лиля. — Один раз он написал фельетон прямо в номер. В кабинете редактора. За два часа, Сережа?

— Не помню, — поморщился Сергей.

Ему не понравился тон жены: угодливо-предупредительный. С одной стороны, вроде бы с гордостью рекомендует мужа отцу, с другой — за Сергея решает, писать ему фельетон или нет. И потом, почему она не сказала, что посылает в Андижан его фельетоны?

— Я очень рассчитываю на тебя, Сергей. — сказал Николай Борисович.

— Надо познакомиться с материалом. Возможно, и не потянет на фельетон.

— У тебя бойкое перо, постараешься — напишешь.

— О чем все-таки речь?

— Об этом в другой раз, — уклонился от разговора Николай Борисович. Поднял рюмку и чокнулся с Сергеем. — За тебя. Чтобы ты в этом доме был всегда своим человеком!

Несколько дней спустя Лиля радостно сообщила, что лапа разрешил забрать чешский хрусталь.

— На кой он нам? — спросил Сергей. — Поставить и то негде.

— Не вечно же мы будем жить в этой дыре! — возразила Лиля. — Получим когда-нибудь и настоящую квартиру.

Лиля почти каждый день показывала ему разные женские безделушки, импортные кофточки, украшения, которые дарили ей родители. И в глазах ее было столько счастья, что Сергей однажды не выдержал и сказал:

— Ты помешалась на этом барахле. Ну куда тебе столько? Хватаешь и хватаешь… Не солить же твои кофточки-платья!

— Ну и чудак же ты, Сережа! — рассмеялась Лиля. Она только что получила от матери золотое колечко с бирюзой, и даже резкие слова мужа не могли испортить ей настроение. — Радовался бы! Тебе не придется покупать… И потом, это подарки. А кто от подарков отказывается?..

— Противно мне все это, — сказал Сергей и ушел в пропахшую лекарствами прохладную комнату поработать.

Разговор с Николаем Борисовичем о фельетоне состоялся через неделю. Был такой же теплый вечер. Накрытый стол в винограднике, шашлык, коньяк..

Земельский на этот раз выпил больше обычного. На круглых щеках выступил румянец. Он то и дело брал с колен полотенце и вытирал пот. На бутылке «Цинандали», извлеченной из холодильника, тоже выступили мелкие капли.

Пристально глядя на Сергея, Николай Борисович ровным голосом, неторопливо изложил суть дела. Все семейство смотрело ему в рот и, когда он обращал на кого-либо взгляд, согласно кивало. Даже молокосос Витя с важным видом поддакивал, хотя был занят совсем другим: потихоньку от всех совал под стол жирные куски остывшего шашлыка собакам.

Сергей внимательно слушал и не верил своим ушам: неужели тесть говорит все это серьезно? Он взглянул на Лилю: подперев щеку рукой, она спокойно смотрела отцу в глаза. Капитолина Даниловна грузной копной сидела на стуле и моргала, будто боялась заснуть. Витя, делая вид, что внимательно слушает, подносил к носу Джека очередной кусочек мяса, а когда пес, разинув пасть, собирался хапнуть, отдергивал руку. Джек укоризненно смотрел на него добрыми глазами, шевелил полусогнутым ухом, и все начиналось сначала.

Вот какой материал для фельетона предложил Николай Борисович. Нужно было свалить с занимаемого поста главного педиатра области Петрова. Никаких особенных недостатков у него нет, с работой он справляется неплохо. Уже пять лет сидит на этом месте. Но дело вот в чем: эту должность необходимо передать Капитолине Даниловне. Во-первых, зарплата в три раза больше, чем у нее сейчас, во-вторых, авторитет возрастет. Капитолина Даниловна опытный врач и вполне с этой работой справится. Почва уже подготовлена, ее кандидатуру на этот пост поддержат. Если только удастся спихнуть Петрова, то место обеспечено Капитолине Даниловне. Она лечит на дому детишек высокого начальства, так что с этой стороны все в порядке, да и у него, Николая Борисовича, есть среди врачей свои люди… Теперь все зависит от Сергея.

— Я должен написать фельетон на порядочного, честного человека лишь для того, чтобы моя теща заняла его место? — уточнил Сергей после продолжительной паузы.

— Материал я тебе подброшу, — сказал Николай Борисович. — Ходят слухи, что он сожительствует со старшей медицинской сестрой… Возможно, и взятки берет… И потом, в прошлом у него есть один прокольчик: в пионерском лагере, где он был врачом, вспыхнула эпидемия дизентерии. Два мальчика погибли. Правда, это было лет шесть назад, но факт есть факт.

— Вы все это серьезно? — тихо спросил Сергей, глядя в глаза тестю. Он только сейчас при свете электрической лампочки разглядел, какого цвета глаза у Николая Борисовича. Искусственный — яркий, молодой, а настоящий — темно-коричневый и весь в прожилках. Круглое лицо тестя было невозмутимым. Это лицо никогда ничего не выражало. Человеческие страсти не оставляли на нем отпечатка. Что бы ни чувствовал Земельский, на губах его всегда играла чуть приметная улыбка. Эта улыбка раньше казалась Сергею располагающей, добродушной. Сейчас он мог убедиться, что ошибался: улыбка была жесткая и недобрая. А лицо все такое же: розовощекое, гладкое, с круглым подбородком.

— Сережа, это для мамы очень важно, — сказала Лиля, не решаясь взглянуть на него.

— Пошел прочь, противный пес! — отпихнул Витя собаку и стал дуть на палец: Джек все-таки изловчился и выхватил мясо.

— Принести еще коньяку? — взглянула на мужа Капитолина Даниловна.

— Не надо, — сказал он.

— Вот что я вам скажу, Николай Борисович… — Сергей поморщился: Лиля под стулом наступила ему на ногу. — Более чудовищного предложения мне никто еще за всю мою жизнь не делал. Не будь вы мой родственник…

— Это дело поправимое, — ровным голосом, с улыбкой, будто приклеенной на губах, заметил Земельский. — Родственниками мы можем и не быть…

Тогда раздраженный Сергей не обратил внимания на эти слова, но зато потом часто вспоминал их…

— Неужели я похож на человека, способного на такую подлость?

— Папа, он пьян, — сказала Лиля, все сильнее нажимая ему на ногу.

— Убери ногу! — огрызнулся Сергей и снова повернулся к тестю: — Опорочить человека лишь потому, что его место понадобилось кому-то другому…

— Не кому-нибудь, а твоей теще, — сказала Лиля. Сергей в упор посмотрел на нее:

— И ты тоже?

И хотя он был взбешен, где-то внутри себя горько улыбнулся, подумав, что невольно в его словах прозвучало знаменитое: «И ты, Брут!»

— Мы с тобой не поняли друг друга… Считай, что никакого разговора не было, — Николай Борисович поднялся. — Капа, убери со стола.

— Я хотел бы забыть, — сказал Сергей.

— Не придавай значения, — добродушно усмехнулся Земельский. — Если понадобится, я его и без печати свалю.

— Это ваше дело, — сказал Сергей.

— Не надо было этот дурацкий разговор и заводить, — заметил Николай Борисович и, взяв со стола бутылку коньяка, щелкнул по ней пальцем. — Это она, чертовка, виновата… бутылка со звездочками!

— Папа, Сережа подумает, — вмешалась Лиля. Лицо у нее было расстроенное, на мужа она не смотрела.

— О чем я должен подумать? — метнул на нее обозленный взгляд Сергей. — О фельетоне? Или о том, что я здесь лишний?

— Ну, не надо так уж круто, — невозмутимо заметил Николай Борисович. — Мы тебя не гоним.

— Один раз тебя папа о чем-то попросил… — снова не выдержала Лиля.

— О чем-то! — взорвался Сергей. — Ты думаешь, что говоришь?!

— А вот на жену кричать нехорошо, — мягко укорил Николай Борисович. — Я бы попросил в моем доме…

— Коля, не нужна мне эта должность, — робко вмешалась в разговор Капитолина Даниловна. — Такая ответственность! А сейчас я занята в детсаду всего четыре часа.

— Видишь, твоя теща совсем не тщеславна, — улыбнулся Земельский.

— Теща — да, — заметил Сергей.

— Не называй меня, пожалуйста, так, — бросила на него косой взгляд Капитолина Даниловна.

— У мамы есть имя-отчество, — ввернул Витя и тоже неодобрительно посмотрел на Сергея.

— Тебя-то шурином можно называть? — усмехнулся тот.

Витя беспомощно взглянул на отца, потом на мать и совсем тихо ответил:

— Я не знаю…

— Спокойной ночи, — не обращаясь ни к кому в отдельности, — сказал Земельский и, потрепав Джека за ухом, величественно удалился в свои комнаты.

— И что он выдумал! — свистящим шепотом сказала Капитолина Даниловна. — Мне нравится работать врачом в детском саду. В час дня я уже дома. А денег у нас, слава богу, и так хватает.

— Мама, я тебе помогу, — не глядя на Сергея, поднялась из-за стола Лиля.

Витя, отводя в сторону глаза, тоже встал и, что-то насвистывая, ушел в темноту, где шелестели прокаленной на солнце листвой фруктовые деревья.

Когда Капитолина Даниловна со стопкой грязных тарелок ушла в кухню, Лиля, со злостью швырнув на поднос вилки, прошипела:

— Дурак, что ты наделал!

Внешне вроде бы ничего не изменилось в доме Земельских. По-прежнему Капитолина Даниловна была приветливой и внимательной к Сергею. Николай Борисович держался ровно и больше не заводил разговора о фельетоне. Правда, когда Лиля попросила его приготовить шашлык, Земельский, криво усмехнувшись, сказал, что ему что-то не хочется. Если раньше Сергей частенько ловил на себе его испытующий взгляд, то теперь Николай Борисович почти не смотрел на него. Иногда за день они не перекидывались и двумя словами. И юный Витя вдруг изменил свое отношение к Сергею. В первые дни он ходил за ним по пятам и расспрашивал его обо всем на свете. Теперь же бродил по саду с пневматическим ружьем и стрелял в воробьев. Когда Сергей полюбопытствовал, за что он убивает этих безобидных птиц, Витя, надменно выпятив нижнюю толстую губу, сказал, что воробьи вредители и клюют виноград, из которого папа делает сухое вино. И тут же перед самым косом у Сергея вскинул ружье и, тщательно прицелившись, выстрелил. Маленький серый комочек, зашуршав в листьях, упал по ту сторону белой глинобитной стены. Прислонив ружье к айвовому дереву, Витя перелез через стену и скоро вернулся с добычей. Воробьями он кормил большую белую кошку.

Сергей с тоской считал дни, оставшиеся до отъезда. Еще и половины отпуска не гостит он здесь, а уже захотелось уехать. Несколько раз он один уходил из дома. Как-то забрался в старый город. Феодальной азиатской стариной повеяло от узких пыльных улочек с низкими серыми заборами, сложенными из кизяка. Глинобитные домики с плоскими крышами и верандами. Узкие арыки с мутной водой. За заборами буйно росли фруктовые деревья, а на знойных улицах было тихо и пустынно. Редко-редко встретится огромное дерево, в тени которого можно укрыться. Побывал Сергей в чайханах, где красивые благообразные меднолицые старцы в черных с белой вышивкой тюбетейках и цветастых стеганых халатах пили зеленый чай. Пиалы они держали на смуглых растопыренных пальцах, с достоинством поднося их к бородатым ртам. Старцы часами могли сидеть на корточках с пиалами в руках и не произносить ни слова.

По узким улочкам с сосредоточенной задумчивостью семенили ишаки. Одни тащили за собой огромные арбы с арбузами, дынями, корзинами с помидорами, виноградом, на других восседали узбеки в полосатых, раскрытых на волосатой груди халатах. Босые ступни почти касались белой пыли на дороге. Жаркими днями вся жизнь в городе проходила в замедленном темпе. Ни люди, ни животные, ни птицы — никто не делал лишних движений, никто никуда не торопился.

Как-то утром Сергей по привычке хотел пойти в кабинет Земельского и поработать, но Лиля сказала, чтобы он больше не сидел в кабинете: папе это не нравится. И потом, разве в доме мало комнат?..

Сергей перестал ходить в кабинет. Он понимал, что между ним и тестем пробежала черная кошка, но даже не предполагал, насколько это серьезно. Пока хозяина не было дома, он чувствовал себя свободно, но как только тот приходил, Сергею сразу становилось неуютно. Куда бы он ни пошел: в сад, искупаться в хауз или в голубятню — везде он наталкивался на колючий взгляд Земельского. По натуре Сергей был человеком незлопамятным и готов был помириться с тестем, хотя, в общем-то, никакой открытой ссоры и не было, но путей к этому примирению не видел. Когда он миролюбиво заговаривал с тестем на ту или иную тему, тот холодно и вежливо отвечал.

В первые дни, разворачивая за обедом газеты, Николай Борисович все и всех критиковал. Какие бы грандиозные события ни происходили в стране, он ядовито посмеивался. Каждый новый запуск космического корабля с экипажем в космос встречал ехидными насмешками, говоря, что народные денежки выбрасывают в трубу… Зачем нам космос? Там ничего в ближайшие сто лет не построишь, не посеешь и не пожнешь… А денежная реформа? Раньше был рубль! Ощутимая единица! А теперь гривенник. Бывало, дашь шоферу такси или швейцару в ресторане рубль-два, так это деньги! Шуршат в руке. А что ему гривенник или двугривенный? Тьфу! Мелочишка…

Когда Сергей в ответ на эти речи пробовал возражать, Николай Борисович усмехался и, бросив на клумбу газету, снисходительно говорил, что он, Сергей, еще молод и многого не знает. Сергей понимал, что человек, отсидевший в тюрьме за денежные махинации, мог, конечно, озлобиться, но не до такой же степени! «Вот там, — глубокомысленно изрекал Земельский, — люди живут…» Хотя «там» он был лишь во время войны и хапал обеими руками в домах богачей все подряд. Что еще этому человеку надо? Из колонии освободили досрочно. Работой обеспечен. Дом — полная чаша. Денег, как говорится, куры не клюют. Вот разве что с облигациями получилась осечка: прикрыли это дело. И остался на долгие годы лежать закопанный в курятнике ящик с законсервированным миллионом двухпроцентного государственного займа…

И когда Сергей еще в самые первые дни их приезда в Андижан сказал тестю, что жаловаться на жизнь ему грех, тот, снисходительно усмехнувшись, сказал:

— Мир велик, и людей в нем много. Вот ты читал про громкие процессы над валютчиками, которые накопили столько всякой валюты и золота, что стали подпольными миллионерами. Их жестоко осудили, а некоторых даже расстреляли. Задал ты себе хотя бы раз такой вопрос: за что? За что расстреляли или посадили этих людей? За то, что они умели деньги делать? Так ведь для этого нужна хорошая голова, особенно в наших условиях. Лично я уважаю этих людей и восхищаюсь ими. Представь себе, что они родились бы в капиталистической стране. Это были бы уважаемые люди, и никому в голову не пришло бы считать их преступниками, как никто не считает преступниками Рокфеллера, Моргана, Ротшильда и многих других миллионеров. Они занимают в государственном аппарате ответственные посты, определяют мировую политику… Раз у нас существует принцип материальной заинтересованности, то почему же талантливым людям нельзя обогащаться? Если я умею делать деньги, то не мешайте мне. Я ведь не ворую, не убиваю. Ну что тут было преступного с этими облигациями? Я скупал их у своих клиентов. Да они даром мне отдавали их. Ну что может выиграть человек на облигации стоимостью в две-три тысячи на старые деньги? А когда их у меня собралось на сотни тысяч, процент вероятности выигрыша, естественно, увеличился. Государство от этого пострадало? Нет! Что я один выиграл на эти облигации, что тысяча человек. Люди, которые продали мне свои облигации, пострадали? Тоже нет! Они получили наличными тогда, когда им нужны были деньги. Как говорится, лучше синицу в руки, чем журавля в небе. За что же я тогда пострадал?

На это Сергей ответил:

— У меня такое впечатление, что для вас не было ни революции, ни советской власти. Просто в голове не укладывается, что вы, советский человек, хотите жить по волчьим законам капитализма.

— Я хочу жить хорошо, и советская власть не запрещает это людям. По-моему, наоборот, она заинтересована в том, чтобы все жили хорошо.

— Но не за счет других.

— Я ни к кому в карман не забираюсь.

— Но ведь это нечестно, пользуясь невежеством некоторых людей, выкачивать из них деньги!

— Мир всегда делился на умных и дураков… И дураки всегда тащили свои деньги умным, которые умели ими распорядиться на благо прогресса и цивилизации…

Вот тогда Сергей и сказал Николаю Борисовичу, что они совершенно разные люди и никогда не поймут друг друга. Спорить с ним и что-то доказывать было бесполезным делом. Честно говоря, Сергей впервые в жизни столкнулся с таким откровенным и убежденным хищником. И даже растерялся. Для Земельского нет ничего святого, кроме денег. Никаких светлых идеалов. Деньги и деньги, как для пьяницы водка. Много разных хапуг, жуликов, любителей запустить руку в государственный карман повидал в своей журналистской практике Сергей, но вот с таким типом повстречался впервые. Все те хапуги и жулики, пойманные за руку, сознавали свое ничтожество и вину перед людьми и законом. У них не было никаких теорий и убеждений. Раз сошло с рук — попробую второй, и так до разоблачения. А потом покаянные слезы, битье себя кулаками в грудь и клятвы начать новую, честную жизнь. Эти люди сознавали, что они занимаются нечестными делами, и готовы были к расплате за это. Земельский не считал накопительство нечестным и недостойным занятием. Наоборот, он возмущался государственным строем, при котором это дело считалось преступлением.

Позже Сергей понял, что они с тестем не только разные люди — это было бы слишком мягко сказано, — между ними непреодолимая пропасть. Их разделяет все: идеалы, взгляды на жизнь, сама жизнь. Из разных миров они, и просто удивительно, почему оказались под одной крышей. Но все это он понял гораздо позже, а тогда, в Андижане, лишь изумлялся тестю.

И Лиля в этом доме стала какая-то другая, неузнаваемая. Очень часто надолго исчезала из дома, бросив Сергею на ходу: «Я к подруге!» С матерью на кухне о чем-то шушукались. Стоило появиться Сергею, как обе сразу умолкали. И еще новое: Лиля стала отводить свой взгляд, когда Сергей смотрел на нее. Когда приходил с работы отец, она вообще старалась не разговаривать с мужем.

Сергей часами возился с сыном. Учил его плавать в хаузе, гонять голубей, сажал его верхом на Джека и возил по саду. Сын засыпал его вопросами, на которые Сергей охотно отвечал, поражаясь детской любознательности. Юрку интересовало все на свете: почему гусеница зеленая, откуда берутся листья на дереве, почему кошка ест воробьев, сколько виноградин можно зараз съесть… И так без конца. Случалось, что Сергей с позором убегал от него: на такой жаре голова отказывалась работать.

Ночью под марлевым пологом, когда Сергей и Лиля наконец оставались наедине, он пытался поговорить с ней начистоту, но стоило лишь завести разговор про ее отца, как она замыкалась и не отвечала. А когда разозлившийся Сергей повышал голос и начинал возмущаться, поворачивалась к нему спиной и шептала: «Не можешь потише? Папа услышит!»

Все слова Сергея отскакивали от жены, как горох от стенки. По поводу фельетона Лиля сказала, что Сергей мог бы и не писать его, раз совесть не позволяет, но с отцом так разговаривать не имел права. Он все-таки у него в гостях. Мог бы как-нибудь по-другому… А вообще — и в этом она уверена — Сергей должен был выполнить просьбу отца. Пусть не фельетон, критическую статью хотя бы. А если бы он это сделал, то отец…

— Подарил бы нам бухарский ковер?.. — зло сказал Сергей.

Лиля как-то странно посмотрела на мужа и вздохнула.

— Ты совсем не знаешь моего отца.

— И знать не хочу!

— Я очень жалею, что все так получилось… — Лиля обняла его и, поцеловав, прошептала: — А может быть, ты все-таки напишешь этот дурацкий фельетон, Сережа?

Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. С моим отцом не стоит ссориться…

Сергей отвернулся от нее и, чувствуя, как гулко застучало сердце, сказал:

— Вот сейчас я понял, что не только твоего отца — тебя совсем не знаю.

Отодвинувшись на край постели, Лиля с досадой сказала:

— Ты упрямый, как ишак, или…

— Ты хочешь сказать, дурак? Лиля промолчала.

Если днем в присутствии других Сергею приходилось сдерживаться, то ночью он высказывал жене все, что думает об этом доме. Когда вспыльчивый Сергей повышал голос — в винограднике под пологом, — неподалеку раздавалось характерное покашливание Земельского. У Сергея создалось такое впечатление, что тесть подслушивает.

Шли дни, а отношения оставались натянутыми. Все в этом доме было фальшивым насквозь: медоточивые разговоры отца и детей, неприкрытая лесть и восхищение его особой, холодное вежливое внимание к Сергею. Надоела ему эта неестественная жизнь.

Кто чувствовал себя здесь прекрасно, так это сын Юра: бегал в панамке и трусиках по саду, пускал в хаузе бумажные кораблики, с утра до вечера ел всевозможные фрукты, возился с собаками, курами, голубями и всем задавал бесчисленные вопросы. Спал он тоже в винограднике, с Капитолиной Даниловной. Земельский спал отдельно, под айвой. Редкий день он не приносил внуку подарка: плитку шоколада, заводную игрушку, сочную грушу. Иногда брал Юру на колени и, тыкая пальцем в тугой живот, говорил:

— Чем сегодня набил свой курсак? Виноградом, арбузом или дыней?

Юра на такие вопросы не отвечал. Запустив руку деду в карман и ничего там не обнаружив, начинал вертеться и скучать. Мальчишка он был удивительно подвижный и непоседливый. Подержав на коленях минут пять, дед легонько шлепал его и отпускал. Наверное, больше и не вспоминал про внука до следующей встречи.

Когда хозяин возвращался с работы, встречали его все, кроме Сергея. Этот каждодневный ритуал сначала смешил Сергея, потом начал раздражать. Не из дальних странствий ведь возвращался Николай Борисович, а из поликлиники, которая всего-то в семистах метрах от дома.

Все кончилось самым неожиданным образом.

Последнее время Сергей стал забираться на голубятню и шугать голубей. Лежа на горячей шиферной крыше, с удовольствием наблюдал за красивыми разноцветными птицами, высоко кружащими в бледном небе. Иногда какой-нибудь голубь складывал крылья и камнем падал вниз. Над самыми деревьями выходил из затянувшегося штопора и, перевернувшись через голову, точно планировал на длинный гибкий шест. Как ни в чем не бывало переступал розовыми лапками с белыми пучками перьев, чистил клювом крылья, ворковал, боком придвигаясь к сидящей неподалеку голубке.

В этот день голуби летали долго. Небо было бездонно-голубым с маленькими розовыми облаками. Голуби один за другим слетали с насеста на крышу, с крыши ныряли в проем на чердак, где у них были гнезда. На длинной поперечине остались лишь два голубя: белый с коричневым — он был мастер делать кульбиты над голубятней — и черная голубка с пестрым хохолком на точеной головке. Голуби не ухаживали друг за другом: смирно сидели рядком и смотрели в ту сторону, где скрылось солнце.

Сергей уже собирался слезать с крыши, когда услышал совсем близко знакомые голоса: Лилин и Николая Борисовича. Очевидно, они сели на скамейку, что рядом с голубятней. Первым его движением было встать и спуститься вниз, но, услышав слова тестя, Сергей раздумал.

— Дело прошлое, — говорил Земельский, — но зря ты со мной не посоветовалась, когда замуж выходила. Не нравится мне твой муж…

— Поверь, папа, он хороший парень, но…

— Кстати, где он?

— Гонял голубей, а потом, наверное, пошел прогуляться.

— Он опять был в моем кабинете, я ведь просил тебя…

— Сергей там не работал. Может быть, бумагу взял.

— Что он там чиркает все время?

— Заканчивает повесть о своем детстве.

— И ты веришь, что из этого будет какой-нибудь толк?

— Папа, он очень способный человек. Об этом говорят все.

— Я не верю в это. — И после длительной паузы: — Ты любишь его?

— Последний год мы часто ругаемся… Иногда мне кажется, что я ненавижу его. Он бывает вспыльчивым, грубым…

— А как к сыну относится?

— Я не скажу, что Сергей очень нежный папаша, но любит его. В их семье не принято открыто проявлять свои чувства.

— Послушай, что я тебе скажу. Вы с ним совершенно разные люди и не подходите друг к другу…

— Об этом мне уже многие говорили…

— Ну вот, видишь! Я не верю в вашу совместную жизнь. Чем скорее вы расстанетесь, тем будет лучше. По крайней мере, для тебя.

— А как же сын?

— Об этом не беспокойся. Если понадобится, мы возьмем мальчишку к себе и воспитаем. Ты молода, красива и найдешь себе прекрасного мужа. Но расставаться нужно немедленно. Потом будет поздно. Семейная жизнь — это болото, которое может засосать, и тогда уже никакими силами не вырваться. Я понимаю, ты привыкла к нему, вас сын связывает, но надо все рвать. Сейчас это сделать легче и проще, чем потом. Юра еще маленький и ничего не понимает. Сейчас для него потеря отца — мимолетная неприятность, а потом сыну даже с плохим отцом будет трудно расстаться.

— Может быть, все у нас наладится, — помолчав, сказала Лиля, но в голосе ее особой уверенности не было.

— Я мог бы для вас многое сделать. Ты знаешь, для своих я ничего не жалею, но запомни: пока ты с этим человеком, я палец о палец не ударю, чтобы тебе помочь.

— Неужели из-за этого фельетона…

— Я долго присматривался к нему. И этот фельетон раскрыл все карты… Это не наш человек. Больше я ему никогда и ни в чем не доверюсь. Он из того рода-племени, которое я ненавижу. Дело совсем не в фельетоне. Ну, не хочет писать и не надо, хотя я и не понимаю этой наивной принципиальности. Ради родных, близких людей можно поступиться и своими принципами… Надеюсь, жизнь его еще научит и он со временем поймет, что такая твердокаменная принципиальность граничит с глупостью. Стоит ему оступиться, — а это не исключено, — и на работе, и в городе от него все быстро отвернутся, вот тогда он вспомнит про родственников… Человек, который не может ладить с близкими, и на работе невыносим. Как к нему относятся в редакции?

— По-разному. Он ведь и там говорит в глаза все, что думает, а это не всем нравится.

— Не пойму я его… Вроде бы не дурак, а ведет себя как последний глупец.

— Папа, мне с ним бывает трудно, просто, невыносимо жить, но он честный человек — тут не может быть никаких сомнений. За эти три года я его хорошо узнала. Пусть у него будут неприятности на работе, скандал дома, но он всегда поступит так, как подсказывает ему совесть… Не нужно было тебе просить его об этом фельетоне. В конце концов, я сама бы написала, а потом, дома, попросила бы Сергея поправить.

— Да разве в этом дело? Я хотел бы иметь зятя-единомышленника, а не врага. А он мой враг. Следовательно, и твой. И если сейчас ты это уже чувствуешь, то что будет дальше? Лучше вам расстаться тихо-мирно… Ну, погрустишь немного, а потом и это пройдет. Встретишь другого мужчину, только сначала покажи его мне… И уезжай ты из этого городишки! Поедем с тобой на теплоходе по Волге, рассеешься, отдохнешь… Я ведь вижу, что тебе тяжело с ним и ты совсем не отдохнула…

— Я не знаю, папа, — сказала Лиля. — Может быть, ты и прав…

Больше Сергей не мог выдержать. Он вскочил и, грохоча шифером, спрыгнул прямо на дорожку перед ними. У Лили лицо пошло красными пятнами. Она схватила отца за руку, а он, моргая, с невозмутимой улыбкой смотрел на Сергея.

— Я знаю, что нужно делать, — неожиданно для себя спокойно сказал Сергей. — Уехать отсюда! И немедленно!

— А подслушивать, молодой человек, нехорошо, — сказал Земельский, все так же криво усмехаясь.

Собрался Сергей за несколько минут. Когда вышел с чемоданом на веранду, все сидели за столом и ужинали.

— Я хотел бы взять сына, — сказал Сергей. Грузная, с огромными толстыми руками и плечами штангиста, Капитолина Даниловна прижала Юру к себе и хрипло крикнула:

— Не отдам!

— Не кричи, мама, — спокойно сказала Лиля и взглянула на мужа. — Зачем тебе сын?

— Я не хочу, чтобы он оставался в этом доме.

— Твой самолет улетает завтра в полдень, — сказала Лиля. — Можешь не спешить.

— Проводи меня до ворот, — попросил Сергей. Лиля взглянула на отца, пожала плечами и поднялась из-за стола.

— Ты сумасшедший, Сергей, — сказала она.

За воротами он взял Лилю за руку и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Ты отлично понимаешь, что в этом доме мне оставаться больше нельзя. Лучше я переночую на вокзале, чем останусь здесь до утра… Я понял, что ты рабски послушна воле своего отца, который купил тебя с потрохами. И все-таки я прошу: уедем вместе!

— Ты говоришь чушь. Это мой дом. Я целый год не видела своих родителей.

— Твой отец хочет нас развести.

— Ты что же, считаешь, у меня совсем нет головы на плечах? Что мне делать, я как-нибудь сама решу.

— Вряд ли. Он за тебя решит, — сказал Сергей. — Значит, не поедешь?

— И тебе не советую. Мало ли о чем я говорю со своими родителями? Не надо этому придавать значения. До конца отпуска двенадцать дней. Мог бы и подождать…

— Где? В аэропорту?

— Тебя никто не гонит, — пожала плечами Лиля. Сергей внимательно посмотрел ей в глаза и невесело усмехнулся:

— Твой отец прав, мы совершенно не подходим друг другу.

— Чего же ты тогда взбеленился?

— Ладно, — сказал Сергей. — Не будем попусту тратить слова. Запомни только одно: как бы твой папа ни решил нашу судьбу, — а я верю, что он может это сделать, — Юрку я не отдам им. Если даже мне придется драться за него. Я не хочу, чтобы он стал таким же, как твой отец.

— Не кипятись. Я тебе отдам сына, — спокойно сказала Лиля, — Доволен?

Сергей даже растерялся: такого ответа он не ожидал.

— Ну, это… прощай, — сказал он, нагибаясь за чемоданом.

— До свиданья, — ответила Лиля, и ничто в ее лице не дрогнуло. Повернулась и ушла, захлопнув за собой калитку.

Солнце еще не спряталось за лесом, когда Сергей приехал на озеро Заснежное. Поставил мотоцикл у покосившегося плетня, зашел в избу. Тетя Матрена, сухонькая седоволосая женщина с острым птичьим лицом, узнала его, приветливо покивала головой в ситцевом, горошком, платке. На подбородке у нее белое мучное пятно, обнаженные худые руки по локоть в липком тесте. Хозяйка месила в красной глиняной квашне тесто.

— Давненько тебя не было, — сказала она, ребром ладони соскребая в квашню тесто с другой руки. — Слышу, трещит стрекоталка-то твоя. Думаю, кто бы это мог быть на ночь глядя? Колька-то, твой друг-приятель, уехал с театром на какие-то… представлять в другие города, а больше рыбаков давно не слышно. Тут как на неделю зарядили дожжи, дорогу-то раскиселило, и перестали рыбачки ездить. Правда, третьево дни приехала на хутор одна городская, с удочками.

— Тетя Матрена, — сказал Сергей, — я сюда дней на пять. У меня еще отпуск не кончился.

Еще в самолете Сергей мечтал, как он приедет на Заснежное, будет на зорьке рыбачить, ходить за грибами, а спать на душистом сеновале, сквозь прохудившуюся крышу которого видны далекие звезды.

Был конец августа, и, хотя дни стояли погожие, на горизонте клубились дождевые облака. Хлеб на полях убрали и обмолотили. В лучах заходящего солнца желто светились соломенные скирды. По колючей стерне важно расхаживали белоносые грачи. В высокой траве мерцали красноватые цветы. На бугре белела березовая роща. В отдельности все деревья еще зеленые, но на общем фоне ярко рдели желто-красные пятна. Ивы на берегу будто опалило огнем, и черные бархатные камышовые метелки местами побурели, выкрошились. Или птицы их выклевали, или ветер с дождем поработали. Сочные камышовые листья-сабли поблекли, свернулись в бледные трубки, а белые лилии все такие же крепкие и упругие. Махнет с озера ветер, и в воду, на овальные листья тронутых ржавчиной кувшинок, просыплется коричневая пыль из зашуршавших камышовых шишек. К берегу прибило толстые, белые, в корявых кольцах и коричневых лепешках водоросли, напоминающие омертвевшие щупальца гигантских водяных тварей.

Озеро опоясывала едва заметная, примятая рыбаками травянистая тропинка. Сквозь кусты ртутно поблескивала подернутая рябью вода. Спустившись ниже, Сергей увидел в камышах лодку. В лодке никого не было. На дне лежали бамбуковые удочки, спиннинг, деревянная коробка с червями, а рыбы что-то не видно. И тут он заметил тонкий шнурок, привязанный к уключине. Значит, рыба в садке. Захотелось взглянуть, что в нем. Поколебавшись — на чужой улов без разрешения хозяина смотреть было не совсем удобно, — Сергей забрался в лодку и вытащил вместительный металлический садок. Улов был приличный: две крупные щуки, окуни, плотва, красноперка. Рыба забилась в садке, и Сергей поспешно опустил его в воду. Но вокруг было тихо. Над головой в ветвях попискивали птицы. По колено в воде, весь облитый заходящим солнцем, стоял черный с белыми отметинами бычок и укоризненно смотрел на Сергея. В каждом большом выпуклом глазу его отражалось по маленькому солнцу. С черной отвисшей губы срывались в тихую воду прозрачные капли.

Сергей выбрался из камышей и пошел дальше. Огибать все озеро ему не захотелось, и он свернул в рощу. Нижние ветки высоченных берез были неподвижны, а маковки заметно раскачивались, и от этого в роще стоял тихий гул. Здесь было прохладно и светло. Желто-красным дождем просыпались на землю опавшие листья. В папоротнике, увядшем по краям, краснела костяника. Сергей сорвал несколько ягод и положил в рот. Кисло-сладкие, с твердыми косточками, они приятно освежали язык. Он снова нагнулся и вдруг отдернул руку: серебристо-желтая змейка проворно зашуршала по опавшим листьям к дуплистому пню. Мгновение — и медянка исчезла. Змея не вызвала у Сергея чувства омерзения: очень уж она была изящная и красивая, с бронзовым блеском. Когда-то в детстве бабушка говорила ему, что самая опасная змея в лесу это медянка. Если она ужалит, когда солнце садится, то к утру человек умрет. А потом Сергей где-то прочитал, что медянки совершенно безвредны.

Под березой он увидел большой красноголовый гриб. Достал нож и аккуратно срезал. Гриб был без единой червоточины. За кустарником краснели еще два гриба. Раздвинув ветви, Сергей сделал несколько шагов и замер: у огромной березы, к стволу которой прилепился высокий муравейник, на коленях стояла девушка. Длинные светлые волосы закрывали ее лицо. Одинокий луч заходящего солнца, с трудом пробившись сквозь листву, играл с ее волосами, заставляя их то вспыхивать, то гаснуть. Ослепительно блестел отлупившийся от ствола клин березовой коры. Не шевелясь, девушка смотрела на муравейник. Вот она взяла тонкий сучок, ткнула его в кучу и близко поднесла к глазам. Когда девушка повернулась боком, Сергей узнал ее. Ни у кого больше не видел он таких огромных продолговатых глаз. Это была Лена Звездочкина.

Сергей почувствовал, как кто-то пробрался в его резиновый сапог и теперь ползет по йоге. Взглянув вниз, он увидел, что стоит на муравьиной тропе и большие красные муравьи облепили сапог. И тут добравшиеся до тела насекомые принялись жалить. Сергей отскочил в сторону и, шлепнувшись на землю, принялся поспешно стаскивать сапог. Услышав шум, девушка проворно вскочила на ноги и отбросила волосы с лица. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Ее глубокие с голубоватыми белками глаза были ярко-синими. Вытряхнув муравьев из сапога, Сергей обулся и встал.

— Вы, конечно, подумали, что я за вами подсматриваю, — сказал он.

— Я еще не успела ничего подумать, — улыбнулась она. — Вот я действительно подсматривала за муравьями… Удивительный народец! Видите, рядом с муравейником ольховый куст? Нижняя ветка вся усыпана тлями. Посмотрите, муравейчики по одному бегают туда и, потрогав тлю усиками, с наслаждением пьют молоко, которое она им отпускает без всякой тары. И по-моему, это молоко с градусами, потому что муравьи становятся как пьяные. Дотронешься до них прутиком — совсем не реагируют.

— А я очень симпатичную змею видел, — вспомнил Сергей. — Медянку.

— Я змей боюсь, — содрогнулась Лена.

— Я думал, вы ничего на свете не боитесь, — улыбнулся Сергей. — Так лихо ездите на мотоцикле, одна рыбачите, вот в лес на ночь глядя ходите… И даже муравьи вас не кусают.

— Столько озер вокруг, а мы в Заснежье встретились, — сказала Лена.

— Вы здесь впервые?

— Мне один рыбак рассказал про это озеро и объяснил, как сюда добраться…

— А мы-то с Николаем думали, что, кроме нас, никто про это озеро не знает, — сказал Сергей.

Лена взглянула на него и улыбнулась, блеснув ровными белыми зубами.

— Я никому не расскажу про… ваше озеро.

Они спустились к лодке, и Лена, к великому удивлению Сергея, выбрав из садка снулую и пораненную рыбу, остальную выпустила в озеро.

— Как вы думаете, эта рыба больше не попадется на крючок? — спросила она.

— Это мы завтра проверим, — сказал Сергей.

Они забрались в лодку, Лена взяла весла. После каждого взмаха с лопастей срывались подкрашенные закатом капли. Сергей смотрел на нее и молчал. Поймав его взгляд, Лена нахмурилась и отвернулась в сторону. Тогда Сергей тоже стал смотреть на полыхающее небо. Над березами кружились, собираясь в стаю, грачи. Теперь они были не черные, а желтые с красными клювами. Желтые птицы в багровом небе — в этом было что-то зловещее.

— Вы надолго сюда? — спросила она.

— На неделю, а вы?

— Не знаю, — не сразу ответила она. — Может быть, завтра отчалю.

Он проснулся задолго до восхода солнца и, как это иногда бывает на новом месте, сразу не мог взять в толк, где находится. Таращил глаза на оклеенный пожелтевшими газетами потолок, на угол древнего темно-вишневого комода, на низкие, почти квадратные окна, за которыми едва брезжил рассвет. А когда все вспомнил, бодро вскочил на прохладный крашеный пол, натянул брюки и голый до пояса побежал на озеро умываться. Небо было чистое, сиреневая дымка путалась в колючих ветвях сосен, над лесом бледно светилась одинокая утренняя звезда. Холодная роса обожгла ноги. Сергей свернул с тропинки вниз и остановился: озера не было видно. От берега до берега колыхался густой молочный туман. В тумане спрятались камыши, осока, он застрял в растопыренных ветвях прибрежных ив. Казалось, само небо опустилось на озеро и скрыло его от глаз.

Спускаясь с бугра к воде — хутор стоял на холме, — Сергей трогал руками мокрые кусты. Туман был такой густой, что казалось, его можно, как вату, брать руками. Даже лицом он ощущал влажную, облипающую прохладу тумана. Сергей уже не шел, а плыл в густом клубящемся облаке.

Вот совсем близко зачернел просмоленный борт лодки. Нос виден, а корма спряталась в тумане. Сергей почистил зубы, поплескал на лицо, шею, грудь. Вода была на удивление теплой. Недолго думая, сбросил брюки, трусы и в чем мать родила бухнулся в воду.

Никогда еще он не купался в таком густом тумане. Видно было самое большее на полтора-два метра. Было весело и немного жутковато. Сергей нырнул, потом саженками поплыл, а когда оглянулся назад, то ничего, кроме прилипшего к воде тумана, не увидел. Еще не ощущая опасности, завертел головой, но, в какой стороне берег, вспомнить не мог. Поплыл вправо. Туман неохотно отступал, но берега не было видно. Развернулся и поплыл в другую сторону. И опять нет берега. Не только берега — нет неба: одна вода и туман. И тишина, как в погребе. Покрутившись на месте, Сергей выбрал наугад направление и поплыл. Озеро не такое уж широкое, в любом случае приплывет к берегу. Плыл долго, даже заныли мышцы, но берега все нет и нет. Стало неприятно чувствовать себя на такой глубине совсем голым. Полезла в голову всякая чертовщина: а вдруг со дна поднимется пятипудовый сом и… Сергей даже передернул плечами. Он чувствовал беспокойство и вместе с тем сознавал всю комическую сторону своего положения. Глупо было кричать и просить о помощи, да и потом никто его не услышит в этом проклятом тумане. Но и барахтаться в воде, пока солнце не взойдет и не рассеет эту муть, было нелепо. Надо плыть, но в какую сторону? Озеро в длину километра два, а в ширину метров шестьсот в этом месте. И он поплыл дальше. «Вот юмор будет, — думал он, — если утону в десяти метрах от берега… Черт же меня дернул искупаться!»

Плывя в беспросветном тумане, он вспомнил Лилю, сына… А что, если они не вернутся? Земельский может задержать их… Злость его прошла, и теперь все представлялось в ином свете. Лиля в разговоре с отцом ничего обидного не сказала о нем, Сергее… Может, не стоило рубить сплеча? Мало ли о чем говорят отец с дочерью. Ну, не сложились у него отношения с тестем, что тут такого? В конце концов, тесть за три тысячи километров от них. Можно с ним вообще не встречаться. Странное дело, как Земельский действует на Лилю! Она стала совершенно другой в Андижане. Никогда еще они не были так далеки друг от друга, как там… А Юрка, наверное, лопает виноград и задает всем напропалую вопросы… Когда Сергей уходил, он был на руках у Капитолины Даниловны и смотрел на отца равнодушно. Неужели они и сына настроят против него?..

Он уже потерял представление о времени, когда услышал знакомый характерный свист, и где-то в клубящемся тумане глухо булькнуло. Кто-то бросает спиннинг! Сергей саженками поплыл в ту сторону, куда шлепнула блесна. Он и раньше слышал тяжелые всплески, но это была щука. Сергей успокоился и стал слушать, как жужжит катушка и тренькает жилка. Вот снова раздался свист, и снова булькнуло, еще ближе. На этот раз Сергей изо всех сил заработал руками и ногами. И все же он ни за что не заметил бы жилку, если бы щука не схватила блесну. Неподалеку раздался громкий всплеск, и Сергей увидел торчащий из воды плавник. Он даже успел заметить во рту рыбины белую блесну. Спиннингист тащил добычу к себе. Катушка визжала, потрескивала. На конце жилки металась крупная щука. Выворачивая из орбит глаза, она с изумлением посмотрела на человека, затем стремительно сиганула в сторону, но Сергей уже схватился за блестящую жилку и стал подтягивать рыбину к себе. Насадив ей на губу тройник и загребая правой рукой, Сергей поплыл к лодке. Спиннингист дергал жилку, торопил. С жилки косо брызгали мелкие капли. Сергей заранее улыбался, представляя, какое сейчас будет лицо у рыбака, когда он увидит его…

Из тумана смутно обозначился черный борт лодки и неясная фигура человека. Человек стоял посредине и, макая тонкий конец удилища в воду, крутил катушку. Придержав скользкую рыбину, Сергей свободной рукой ухватился за борт и увидел Лену. Девушка, ничуть не испугавшись, смотрела на него и улыбалась.

— Доброе утро, — сказала она. — Купаетесь?

Лена прихватила свои длинные волосы на макушке резинкой, и они свисали на спину пышным хвостом. На волосах поблескивали мелкие капли.

— Залезайте в лодку, — предложила она. — Я ведь вижу, вы устали.

— Вода такая теплая, — пробормотал Сергей. — Я, пожалуй, поплыву к берегу.

— Как хотите, — сказала она.

— Вот что, вы меня отбуксируйте к берегу, ладно? Ни черта не видно…

Лена улыбнулась и села за весла.

— У меня к вам просьба, — сказал Сергей. — Можно, я эту щуку отпущу? Взамен я вам поймаю другую.

Лена подняла со дна лодки притихшую рыбину и ловко извлекла из пасти тройник. Уже хотела было передать Сергею, но вдруг заинтересовалась и стала внимательно разглядывать щуку.

— Это моя вчерашняя, — сказала она. — Посмотрите, у нее на нижней губе дырка от крючка…

— Все равно она мне и с дыркой нравится, — сказал Сергей и, подержав щуку в руке, отпустил. Ударив хвостом, она стремглав ушла в глубину.

— Спасибо, — сказал Сергей.

Лена медленно гребла. Сергей, держась одной рукой за борт, плыл рядом. Он и не заметил, как туман над головой раскололся и открылось необозримое бледно-голубое небо. На горизонте, где земля и небо сливаются воедино, возникла узкая ярко-желтая полоса, а немного погодя показался выпуклый багровый край солнечного диска. Широко и вольно брызнули во все стороны лучи. Туман над озером пришел в движение. Большие и маленькие клочья отрывались от черной, жирно поблескивающей воды и, растворяясь в лучах солнца, уползали к берегу. Уже расчистилась половина озера, стал виден берег и черные лодки на причале. Лена опустила весла и смотрела на берег. Туман отступил еще дальше, и на холме возник обновленный, будто умытый хутор.

— Вы заметили, как туман бежал прочь от солнца? — сказала Лена.

— Лучше бы он немного задержался у берега, — улыбнулся посиневшими губами Сергей. Он только сейчас почувствовал, что замерз и смертельно устал.

Лена, кажется, все поняла. Взглянув на дрожащего Сергея, подвела лодку к берегу, а когда он отпустил борт и сразу же окунулся по горло в воду, уплыла за склонившуюся над водой иву.

Сергей быстро оделся и стал подниматься по тропинке к дому. Приятно было чувствовать твердую почву под ногами. На бугре оя остановился и крикнул:

— Лена-а!.. Подождите меня-а-а!

«А-а-а… Я-а…» — весело откликнулось эхо..

Они лежали у костра на брезенте и смотрели на огонь. Уха была съедена, чай выпит. В алюминиевый котелок сложены вымытые кружки и ложки. Небо над головой ярко усыпано звездами, над кромкой соснового бора плывет месяц. Сквозь кусты блестит озеро. Где-то в камышах покрякивают утки, а в кустах ворочаются, попискивают устроившиеся на ночлег птицы. С поля доносится совиное уханье. Нынче вечером Сергей увидел у скирды большую сову. Прилетела поохотиться на мышей. Пока было видно в сумерках соломенную скирду, над ней то и дело бесшумно взмахивала широкими крыльями большеголовая птица. А теперь ничего не видно. Плотная тьма обступила их со всех сторон.

В костре потрескивают сухие березовые дрова. Нет-нет да и стрельнет в ночь маленький раскаленный уголек. Когда Сергей поворачивает голову, то видит огромные глаза девушки. Сергей уже дважды поднимался и рубил топором сучья и березовые поленья, которые он заготовил еще днем. На косогоре молния располовинила березу, и он отрубил от нее огромный сук.

Дрожащий свет выхватывал из темноты приземистый куст можжевельника, ощущался горьковатый смолистый запах. Сергей прислонился спиной к шершавому сосновому стволу и загляделся на огонь. Красные, белые язычки весело лизали сучья, перепрыгивали с одной ветки на другую, ярко вспыхивали сухие съежившиеся листья, постреливали сучки…

— Почему вы один, Сергей? — спросила Лена и, заметив, что ее вопрос застал его врасплох, прибавила — Вы можете не отвечать, я не обижусь.

Он поднял голову и встретился с ней взглядом: в больших глазах девушки пляшут огоньки. Отблеск костра позолотил и пышные густые волосы. Глаза Лены были сейчас янтарного цвета. И смотрели они ему, Сергею, прямо в душу…

И он рассказал девушке все: о своей жизни, о ссоре с женой и тестем, о повести. Рассказал то, чего никому и никогда не рассказывал. Даже своему лучшему другу Николаю Бутрехину, Его прорвало, будто тучу, разродившуюся дождем. Он говорил и говорил…

Лена внимательно слушала его, ни разу не перебив. А когда он замолчал, нагнулась к костру и прутиком стала перекатывать розово мерцающие угольки. Она столь увлеченно занималась этим бесполезным делом, что Сергей подумал: уж не зря ли он так неожиданно разоткровенничался перед ней, почти совсем незнакомой девушкой. Наверное, ей совсем неинтересно было выслушивать его излияния. Больше того, он утомил ее, нагнал тоску. Человек приехал на озеро отдохнуть, и вот изволь выслушивать от первого встречного исповедь…

— Что же вы молчите? — не выдержал он. Глаза его тоже были прикованы к кучке углей. Некоторые из них уже подернулись серой пленкой, другие все еще светились, а самые верхние чуть слышно потрескивали, рассыпая яркие искорки.

— Я жду, — ответила она.

— Чего ждете? — удивился он.

— Когда вы меня спросите, почему я одна.

— Мне это и в голову не пришло… — растерялся Сергей.

Она прутиком придвинула угольки к огню, повернула Сергею порозовевшее от жара оживленное лицо.

— Я очень рада, — улыбнулась она. — Обычно люди, либо поведав о себе, ждут от другого того же. А мне совсем не хочется ничего рассказывать. Не то настроение.

— А я подумал, что вам неинтересно было меня слушать.

— Мне очень жаль, что я не тот человек, который может вам помочь, — с грустью заметила она.

— В этом-то я как раз меньше всего нуждаюсь, — суховато ответил Сергей и озабоченно взглянул на девушку: не слишком ли резко прозвучали его слова?

— Да, вы ведь мужчины, — рассмеялась она. — Сильный пол. И ни в чьей помощи не нуждаетесь… Почему же тогда некоторые женщины из вас веревки вьют?

— Я для этого материал неподходящий, — усмехнулся и он.

— Вы самоуверенны и одновременно беззащитны, — сказала она. — И не хмурьтесь… Это очень хорошо. Гораздо хуже, когда человеку присуще лишь какое-либо одно из этих качеств…

Сергей с любопытством посмотрел на нее: режет, как бритвой! И вместе с тем ему нравилось, что она так говорит. Пожалуй, если бы она принялась его утешать или жалеть, он замкнулся бы в себе и в глубине души стал ее немного презирать. Именно за то, что в подобных случаях все утешают или жалеют…

— Я не буду вас спрашивать, почему вы одна разъезжаете на мотоцикле, но вот кто вас научил на нем ездить, мне очень интересно.

Лена рассказала, как познакомилась в ресторане, куда она иногда ходит обедать, с довольно симпатичным молодым человеком, чемпионом области по мотоспорту, а по специальности инженером…

— Дима Луконин, — улыбнулся Сергей. — Это он подзагнул, что чемпион. У него всего-навсего третий разряд.

— А у вас? — быстро взглянула на него девушка.

— Давайте про Диму… — улыбнулся Сергей.

Как-то Лена пришла в мастерскую — сломалась пружина у часов — и увидела своего инженера за столиком с черным моноклем в правом глазу…

— Однажды он провожал меня домой, ночь была такой же звездной, как сейчас. Мой кавалер, взглянув на ковш Большой Медведицы, глубокомысленно изрек: «Вот Земля круглая, как и все планеты, но ведь есть у нее верх и низ? А раз есть, тогда, выходит, люди, которые там… (он небрежно топнул ногой по земле) внизу, ходят наоборот, вверх ногами?» Я долго смеялась, а когда ему ответила, он очень обиделся… Перестал меня учить ездить на мотоцикле и больше не приглашал в кино. И теперь, как увидит меня, делает вид, что мы незнакомы. Но, должна вам признаться, часы он ремонтирует великолепно. Идут секунда в секунду и больше не портятся…

— Что же вы такое ему сказали? — поинтересовался Сергей.

— Одну известную притчу… Древнегреческий философ Плиний Старший излагал своим ученикам теорию Пифагора о сферичности земли. Один невежда прервал его, спросив: «А как же люди ходят на той стороне? Почему они не падают вниз?» На это Плиний ответил, что и на той стороне земли, наверное, тоже есть дураки, которые спрашивают у своих мудрецов, почему не падаем вниз мы.

— Я не читал Плиния Старшего, — улыбнулся Сергей. — Честно говоря, я и младшего не знаю.

Теперь рассмеялась Лена.

— То, что вы не знаете древнегреческих философов, не так страшно, но, надеюсь, глядя на звезды, вы не задаете таких глупых вопросов девушкам?..

Давно Сергею не было так хорошо и спокойно. Он знал, что потом будет вспоминать эти прекрасные теплые дни, звездные ночи, разговор у костра. И это будут самые приятные воспоминания за все лето. Завтра воскресенье и Лена уедет. В понедельник ей на работу. Она здесь уже пять дней. В этом месяце у нее накопились три свободных дня да плюс выходной, вот она и прикатила сюда.

Странные чувства испытывал к этой девушке Сергей. Вот уже второй день они вместе. Рыбачили на одной лодке, хотя оба признались, что предпочитают удить в одиночестве. А сегодня вечером вот заварили на берегу уху. И теперь сидят рядом и спокойно разговаривают. Иногда Лена вдруг замолкала и пристально смотрела на огонь. О чем она думала? Он не знал. Один раз ему показалось, что она взглянула на него как-то по-другому… Удивительное дело, рядом с ним ночью у костра красивая девушка, а он даже не сказал ей, что она ему нравится. А Лена Звездочкина нравилась ему, но это чувство было каким-то необычным. Казалось, закрой сейчас глаза и снова открой — и никого рядом не увидишь: лишь ночь, костер и месяц над крышей тети Матренииого дома…

Сергей приподнялся на локте и тотчас поймал ее взгляд. Насмешливый и вместе с тем настороженный. И он понял, что, как бы дружески они ни беседовали, Лена все время начеку. И стоит ему позволить себе малейшую вольность, как она сразу поставит его на место. Ее необычной красоты глаза могут быть не только нежными, зовущими, но и непреклонными, жесткими…

— Вы курите? — .вдруг спросил Сергей.

— Нет.

— И, конечно, не пьете.

— Отчего же? — улыбнулась она. — Иногда выпиваю в компании. А вам что, выпить захотелось?

Сергей перевернулся на спину и, глядя в звездное небо, которое наискосок перечеркнул Млечный Путь, сказал:

— С вами выпил бы, хотя на рыбалке никогда не пыо.

Лена подбросила в костер сучьев, огонь вспыхнул, и веселые красноватые блики запрыгали по ее лицу, волосам.

— Когда я вас увидела в березовой роще, первая моя мысль была: «Прощай рыбалка, нужно отсюда удирать!» — с улыбкой сказала Лена.

— Ну и что же вы не удрали?

— Со свойственным вам мужским самомнением вы подумали — лишь потому, что вы мне понравились, — сказала она. — Я вас сразу разочарую: я не удрала не потому, что вы такой неотразимый, просто вы не мешали мне рыбачить.

— И на этом спасибо, — усмехнулся он.

— Мне очень приятно, что мы вот так лежим у костра и беседуем, как…

— Рыбак с рыбаком, — ввернул он.

— Как хорошие друзья, — сказала она.

— Я вам тоже признаюсь: когда тетя Матрена сообщила, что озеро оккупировала какая-то глазастая девушка, я готов был повернуть назад…

— Что же…

— Не повернул? — живо перебил он, блеснув на нее смеющимися глазами.

— Я хотела спросить о другом: что же делать нам, бедным смертным, если такие феодалы, как вы, захватите все озера?

— Этим озером мы отныне будем владеть совместно, — улыбнулся Сергей.

— Я ценю ваше великодушие, но вряд ли в ближайшем будущем я сумею сюда выбраться… Далеко от города, а дорога — черт ногу сломит!

— Я возьму вас на буксир, — сказал Сергей и вдруг рассмеялся — А зачем нам гонять сюда два мотоцикла? Можно на одном.

— Мне такое даже в голову не пришло, — заметила она, и в ее голосе Сергею почудился холодок. Он встал, подбросил веток в костер. Огонь ярко вспыхнул, и на берегу вздыбилась огромная лохматая тень. Совсем низко прочертила ночь другая тень, маленькая вихляющаяся: прилетела на огонек летучая мышь.

— Мне-то что за дело: приедете вы на рыбалку или нет? — сказал он и подумал, что слова его прозвучали грубовато. Ну и пусть, а то вообразила, что он ее уговаривает.

Она быстро взглянула на него и снова уставилась на огонь. На губах легкая улыбка.

«А она молодец, не обидчивая, — подумал Сергей. — Может, потому, что умная?»

— Я читала в газете ваши очерки и фельетоны, — перевела Лена разговор на другое. — Мне нравится, как вы пишете.

— А мне не нравится, — резко ответил он. — Газета есть газета. Только факты — и ничего лишнего. Если бы вы знали, как наш ответственный секретарь дядя Костя кромсает мои материалы! Только пух и перья летят… Я злюсь, хотя и понимаю, что он прав. Газета это не альманах и не журнал.

— Вы говорите, что повесть написали.

— А вдруг в «семейный альбом»?

— Думаете, не напечатают?

— Надо послать в какой-нибудь журнал, — сказал Сергей.

— Ну и пошлите.

— Пошлю…

Лена внимательно взглянула на него, и опять по ее губам скользнула легкая улыбка.

— Вы не похожи на труса…

— А вдруг это чепуха на постном масле? — неожиданно взорвался Сергей. — Муть! Ерунда! Никому это не будет интересно… Честное слово, мне иногда хочется к черту разорвать рукопись и сжечь…

— Как Гоголь вторую часть «Мертвых душ»…

Сергей молча уставился на нее. После продолжительной паузы спросил:

— Вы смеетесь надо мной?

— Дайте мне почитать вашу повесть, — очень серьезно сказала она. — Я не бог весть какой критик, но скажу вам правду. Только, пожалуйста, не обижайтесь на меня, ладно?

Сергей смотрел ей в глаза и молчал. Никому еще не давал он читать свою повесть. Случалось, Лиля подходила к нему сзади, когда он сидел за письменным столом, через плечо равнодушно заглядывала в исписанные листки и говорила: «Кончай, пора ужинать…» Или: «И не надоело тебе торчать за столом? Лучше бы в кино сходили…» И никогда еще не сказала: «Дай почитать, что ты там написал…»

Отогнав от себя непрошеные воспоминания, Сергей сказал:

— Хватит о литературе. Поговорим о щуках… Нет, лучше о вас! Вы знаете, что у вас удивительно красивые глаза? Я таких никогда не видел.

Сказал и опять почувствовал себя неловко: вот и у него вырвались банальные слова. Наверняка то же самое ей говорили многие мужчины…

— Ну что ж, поговорим о моих глазах, — улыбнулась она. — Если… нам больше говорить не о чем…

Костер гулко выстрелил, выбросил вверх длинный язык огня, почти достав до нижних ветвей ольхи, и сразу как-то сник, съежился. Две колеблющиеся тени стояли рядом, одна огромная, выше ольхи, вторая поменьше. Еще раз метнулось вверх пламя — это вспыхнула лежавшая в стороне сосновая ветка, — и тени сблизились, слились воедино и снова разошлись…

— Что же вы замолчали? — спросила она.

— Неохота глупости говорить…

— Тогда лучше помолчим… — рассмеялась она и нагнулась за котелком. Длинные волосы соскользнули со спины и смешались с высокой травой. Когда она выпрямилась, тоненькая, стройная, их глаза встретились. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга.

— Уха была чудесной, — сказала Лена. — Я бы никогда такую не приготовила.

— Каждому свое, — мрачновато пошутил Сергей.

Девушка улыбнулась и, звякнув посудой, быстро пошла по узкой тропинке к дому. Из темноты донесся ее звонкий голос:

— Я утром рано уеду… До свидания, Сергей!

А он чурбаном стоял у погасшего костра и таращился на сгустившийся за ее спиной сумрак. На бугре протяжно и насмешливо ухнула сова, а он все еще стоял и прислушивался к затихающим шагам девушки.

И, уже лежа на шаткой железной кровати в темной душной избе, переполненной всевозможными запахами, вспомнил, что так и не спросил девушку про летчика, который ехал с ней на мотоцикле по Невельскому шоссе. Глядя в потолок, он слушал заливистый храп тети Матрены, доносившийся из другой комнаты, и непонятно чему улыбался.

Сергею приснилось, будто загорелся дом. Примчались пожарные машины, пожарники в серых брезентовых робах и блестящих касках быстро подсоединили шланги к водопроводной колонке, и вот сильные тугие струи ударили в горящий дом…

Проснувшись и понимая, что все это было во сне, Сергей между тем явственно слышал, как била струя из брандспойта. Он открыл глаза и увидел, что уже рассвело. На кухне побрякивала посудой мать. У стены, под копией саврасовской картины «Грачи прилетели», на узкой кушетке сладко спали Валерка и Генка. Лежали они валетом, накрывшись серым солдатским одеялом. Маленький Валерка во сне стащил с брата одеяло, и Генка натянул на себя край простыни.

Шум брандспойтной струи не прекращался. Сергей не поленился, встал и подошел к окну: так и есть, хлещет дождь! Огромная липа под окном не шевелилась. Мокрые листья тускло мерцали. На оконных стеклах ни капли. Над городом стояла ровная отвесная стена дождя. Даже не слышно было характерного звука капель, ударяющихся о листья, крышу, землю. Будто с неба спустились длинные серебряные нити, по которым бесшумно струилась влага. Дождя не было слышно, зато глухо урчала водосточная труба, брызгая широкой сверкающей струей.

В коридор, где Сергей умывался, ворвался мокрый, взъерошенный Дружок и засуетился вокруг. Когда пес толкнул его мордой под локоть и розовый кусок мыла с грохотом полетел в жестяную раковину, Сергей набрал из умывальника горсть воды и плеснул на Дружка.

На завтрак мать испекла блины. Большие, румяные, во всю тарелку, они распространяли аппетитный запах. В блюдце пузырилось горячее сливочное масло. Свернув блин в трубку, Сергей обмакнул его и сразу откусил пол-блина. Валерка — он внимательно наблюдал за старшим братом — сделал то же самое. Но, видно, кусок он отхватил не по своим возможностям: розовая щека у него вздулась, на глазах выступили слезы.

— Где же твоя семья, Сереженька? — спросила мать. — Уже неделя, как Лиле пора на работу, а ее все нет и нет.

— Безобразие, — прожевывая, ответил Сергей.

— Может, она больше и не приедет сюда?

— Может, и не приедет, — подивившись материнской проницательности, ответил Сергей.

— А Юра приедет? — взглянул на брата Валерка. — Я ему рогатку сделал.

Генка не вступал в разговоры со взрослыми. Он вообще был неразговорчив. Быстро съев свою порцию, надел пальто, схватил портфель и выскочил за дверь. Однако тут же вернулся и, нахлобучивая на лохматую голову белую пушистую кепку, спросил:

— Сереж, дашь сегодня покататься? — Дождь ведь.

— К обеду кончится, — уверенно сказал Генка. — Я его смажу и бензином протру. Дашь?

— В школу опоздаешь, — сказала мать.

— Ух и надоела мне эта школа! — пробурчал Генка и вышел. Он уже вымахал ростом с мать. Сергей видел в окно, как Дружок проводил брата до калитки и, обходя разлившиеся лужи, вернулся.

— У меня все сердце изболелось, думая про вас. Опять поругались? — продолжала мать. — А родители, конечно, заступились за любимую доченьку… С чего бы, спрашивается, тебе уезжать раньше времени? Шутка сказать, билет в оба конца стоит больше двухсот рублей!

— Жарко там, — сказал Сергей. — Пустыня Сахара.

— В этой пустыне песок сахарный, да? — поинтересовался Валерка. — И горы сахарные, да?

— Там вовсе не сахар, — улыбнулся Сергей. Валерка бы еще поговорил, но мать быстро выпроводила его из-за стола. Валерка тоже вытянулся, ему на будущий год в школу.

— Иди в комнату и рисуй в тетрадке, — сказала она и снова взглянула на старшего сына. — Юра-то как? Здоров?

— Здоров, — коротко ответил Сергей, прихлебывая горячий чай из белой фарфоровой кружки с отбитой кромкой. Из этой кружки, сколько он помнит себя, он всегда пил чай. Кружка была толстая, старинная, с одним-единственным стершимся цветком на боку. То ли ромашкой, то ли васильком.

— Неужто так ничего и не расскажешь матери?

— О чем рассказывать-то?

— Что там у вас случилось?

— Ничего не случилось.

— Нынче ночью стонал во сне и зубами скрипел… Ведь мучаешься, неужели я не вижу?

— Вроде бы дождь перестал, — заметил Сергей, глянув в окно. — Пойду мотоцикл заправлю.

— Мать я тебе или не мать?!

— Мать, мать, — оказал Сергей и, накинув жа плечи плащ, вышел из дома.

Что он мог сказать ей? Он и сам ничего не знал. Лиля должна была выйти на работу первого сентября вместе с ним. «Где твоя жена? Что с ней? Не заболела ли?» Эти вопросы каждый день сыпались на него в редакции. А что он мог ответить?.. Редактору сказал, что уехал раньше, а жена, наверное, задержалась из-за болезни. Андижан далеко, письмо еще не пришло. То же самое сказал и матери. Но если редактор поверил или сделал вид, что поверил, — что ему еще оставалось? — то мать не проведешь. Каждое утро Сергей заглядывал в почтовый ящик, ко письма не было. Ну, ладно, не пишет ему, могла бы дать телеграмму в редакцию. Зачем же ставить его в дурацкое положение?

Если раньше, мучаясь бессонницей, он только и думал о Лиле, то теперь мысли его раздваивались: думая о жене, он нередко ставил рядом с ней Лену, сравнивал их, будто разглядывал в бинокль, который приставлял к глазам то одной стороной, то другой. На Лилю хотелось смотрть так, чтобы она виделась в уменьшенном виде. Прошлое, по сравнению с настоящим, было куда приятнее. Пусть они почти два года не жили вместе, когда она училась, и все равно было что вспомнить: мучительные недели разлуки, телефонные разговоры, потом бурные долгожданные встречи…

С Леной, после рыбалки на Заснежиом, Сергей не встречался. Правда, он несколько раз ей звонил. Когда решился поговорить, ее не оказалось на месте, а потом, когда она взяла трубку, он почему-то растерялся и повесил свою. Что он, женатый мужчина, может сказать этой красивой девушке, которая от своих поклонников убегает к черту на кулички?..

Желание увидеться с Леной становилось все сильнее. Лена, Лиля… Даже имена почти одинаковые, а какие они разные!..

Выезжая из калитки на шоссе, Сергей решил, что сегодня он обязательно позвонит Лене и спросит, не собирается ли она в субботу на озеро, конечно, если погода будет хорошая. Последние дни все дождь да дождь…

Сергей сидел за письменным столом и начисто переписывал за внештатного автора корреспонденцию. Хотя он и был спецкором при секретариате, в его обязанности входило подготовить несколько крупных материалов внештатных авторов.

Письменный стол Сергея по-прежнему находился в отделе информации. Если раньше журналисты собирались позубоскалить в отдел культуры и быта, то теперь перекочевали сюда. Сегодня с утра пораньше первым пришел высокий седогривый литсотрудник промотдела Павел Ефимович Рыбаков. Как всегда, прислонился к черной круглой печке и, заложив руки за спину, взглянул на Сергея тусклыми глазами.

— Все строчишь? — спросил он. — Ну-ну, строчи. — И, помолчав, огорошил: — Дядя Костя от нас уходит, редактором районной газеты утвердили.

— В какой район? — спросил Володя Сергеев.

— В пригородный, так что останется в городе.

— Кто же вместо него будет ответственным секретарем? — поинтересовался Сергей.

— Султанов ответственным, а я — литературным секретарем, — с достоинством заявил Павел Ефимович.

— Что же ты нам сразу-то не сказал! — воскликнул Володя. — Мы бы тебя в кресло посадили, Сергей за бутылкой бы сбегал…

— Это никогда не поздно, — засмеялся Рыбаков.

Легкий на помине, пришел Михаил Султанов. На лацкане нового пиджака — университетский «поплавок». Обычно Султанов его не носил.

— Миша, как теперь прикажешь называть тебя: по имени-отчеству и на «вы»? — смиренно глядя на него, спросил Володя.

— Фамильярности не потерплю, — в тон ему ответил улыбающийся Султанов.

— Миша, срежь мне норму авторской отработки, — попросил Сергей. — Надоело мне вкалывать за других.

— Я подумаю, — царственно кивнул Султанов.

— Ребята, налетай, пока ответственный секретарь добрый! — воскликнул Володя. — Дай ты мне хотя бы одного толкового сотрудника!

— Литсотрудника? Пожалуйста, хоть сейчас, — улыбнулся Султанов.

— Шутки шутками, а без литсотрудника я погибаю, — сказал Володя. — Информации требуют на все полосы, а я один.

— Какие тут шутки? — Султанов подошел к двери, распахнул ее и позвал: — Сева, зайди-ка сюда!

В комнату вошел незнакомый коренастый парень в желтой нейлоновой куртке на молнии, узких мятых брюках и толстых спортивных башмаках. Лицо широкое, с твердым подбородком, приплюснутый нос, длинные светлые волосы зачесаны назад. Он почтительно остановился у двери и вежливо поздоровался, чуть нагнув загорелую бычью шею.

— Всеволод Блохин, — представил Султанов. — Наш новый литературный сотрудник. Вот этот представительный товарищ в очках, — кивок в сторону Володи, — отныне твой самый главный начальник.

Ошарашенный Володя молча смотрел на них. Впрочем, замешательство продолжалось недолго. По привычке протерев очки — а Володя всегда снимал их с толстого носа в затруднительных случаях, — он восхищенно заметил:

— Тебе бы, Миша, в цирке выступать… Вместе с Кио.

— Кстати, могу дать информацию о приезде в наш город цирка-шапито, с участием Кио, — деловым тоном не возмутимо произнес новый литсотрудник.

Когда умолк смех, Володя торжественно пожал руку Севе Блохину и показал ему ка запыленный письменный стол у окна.

— Вот твое законное место, — сказал он и, кивнув на Сергея, прибавил: — И не бери пример с этого типа, который дезертировал отсюда. Был фоторепортером, потом литсотрудником отдела информации, а теперь спецкор! Если такими темпами пойдет и дальше, то через три года он станет редактором.

Всеволод с любопытством взглянул на Сергея светло-голубыми глазами.

— Из меня начальника не получится, — улыбнулся Сергей, обратив внимание на то, что нос у Блохина когда-то был перебит и посередине остался маленький белый шрам.

Вот так просто и естественно дождливым сентябрьским утром вошел в коллектив редакции областной газеты Всеволод Блохин, с которым у Сергея Волкова не раз еще пересекутся житейские пути-дороги.

Пообедал Сергей вместе с Козодоевым в небольшой столовой на берегу Дятлинки. Из окна видно было, как но течению плывут желтые и красные листья. Свинцовое небо и такая же вода. По берегу расхаживали грачи. Что они тут искали, было непонятно.

Александр Арсентьевич был задумчив и молчалив. Без всякого аппетита ковырял вилкой в тарелке с макаронами. Или от серого света, падавшего из окна, или от чего другого, только оспины на его лице сегодня казались особенно заметными и глубокими.

— Забастовала твоя жена? — спросил он, отодвигая тарелку. — Там тепло и солнечно, не то что тут у нас.

— Приедет, — сказал Сергей. Однако в голосе его не было уверенности, и Козодоев это почувствовал.

— Неужели так серьезно? — сочувственно посмотрел он на Сергея.

— Что серьезно? — сделал Сергей вид, что не понимает, о чем речь. Не хотелось ему говорить про свою семейную жизнь.

— Надо полагать, заболела… Раз не выходит на работу.

— Бюллетень у нее будет, — усмехнулся Сергей. Выпили мутноватый яблочный кисель, расплатились и вышли из столовой. Сергей хотел завести мотоцикл, но Александр Арсентьевич, взглянув на часы, предложил спуститься вниз к речке. Дождя не было, но воздух пропитался влагой. Небо плотно затянуто серой пеленой.

Тропинка была узкая. Козодоев шагал впереди, Сергей сзади. К пиджаку Александра Арсентьевича, будто погон, прилепился желтый березовый лист. Не поворачивая головы, Козодоев сказал:

— Сватают меня, брат Сергей, в заведующие нашим издательством… Сегодня должен в обкоме дать окончательный ответ.

— Сколько перемен в редакции! — сказал Сергей.

— Жалко уходить из газеты — привык, а с другой стороны, в издательстве сам себе хозяин… Думаешь, с Голобобовым легко мне?

— Мне больше всех от него достается, — усмехнулся Сергей.

— Правда, издательство-то у нас маленькое, — продолжал Александр Арсентьевич. — Брошюры будем выпускать о передовиках сельского хозяйства и промышленности. В два-три года литературный альманах… В обкоме говорят, что еще несколько названий прибавят…

— Почему у нас так любят переводить руководящего работника с одного места на другое?

— Существуют лишь две причины: или работник не справляется со своим делом, или его способности требуют лучшего применения.

— Если бы только так, — сказал Сергей. — Бывает, бездарный руководитель развалит всю работу на предприятии, а его на другое, еще более крупное перебрасывают. Погорит и там — на третье… Так и кружится до бесконечности. И сколько такой горе-руководитель вреда приносит государству…

— Это ты Логвина имеешь в-виду? — усмехнулся Козодоев. — Верно, бывает и такое… На то ты и журналист, чтобы бороться с недостатками.

— Я журналист! А вы?

— Я заведующий областным издательством, — рассмеялся Александр Арсентьевич, и щербин на его лице сразу стало меньше, а глаза оживились. — Ты сейчас помог мне решиться…

— Я? — удивился Сергей. — Каким же образом?

— Подумай, — сказал Козодоев. — А сейчас в редакцию! Надо сегодня же сдать дела.

— Кому, если не секрет? — полюбопытствовал Сергей.

— Пачкину, — сказал Козодоев. — Радуйся, хороший человек будет новым замом.

Закончив работу, Сергей отдал исписанные мелким неровным почерком листки в машинописное бюро и пошел по коридору вдоль одинаковых дверей с табличками: «Отдел промышленности и транспорта», «Сельхозотдел», «Отдел партийной жизни». У дверей отдела пропаганды остановился. Нет, у него не было никакого желания зайти к Лобанову, но дело в том, что заведующий отделом пропаганды уехал в санаторий и его кабинет пустовал.

Сергей оглянулся: в длинном узком коридоре никого не было — и вошел в кабинет. На письменном столе стопка исписанных крупным детским почерком листов, раскрытый блокнот. Почерк незнакомый. Кто же, интересно, здесь окопался? Больше не раздумывая, снял трубку и быстро набрал номер. Несколько редких гудков. Щелчок, и… Он сразу узнал ее голос.

— Я вас слушаю, — сказала она. — Алло, алло! Прижав трубку к уху, Сергей молчал и, когда уже хотел повесить, услышал:

— Сергей, это вы?

— Здравствуйте, Лена, — растерявшись, пробормотал он.

— Я не думала, что вы такой робкий…

— Лена, а как вы… — сказал он и запнулся. — Лека, я очень хочу с вами встретиться.

Трубка помолчала немного, и потом:

— Зачем?

— Я должен вас увидеть.

— Должен…

— Не придирайтесь к слову!

— У меня нет, Сергей, уверенности, что нам так необходимо встретиться. И потом, я…

— Сейчас вы скажете: занята. Или у вас свидание с другим… Лена, я вас очень прошу!

Снова длительное молчание. Ему показалось, что он слышит ее дыхание, далекое, как легкий ветерок в озерных камышах. Или это его сердце так странно бьется?..

И когда пауза стала невыносимой, он вдруг неожиданно для себя быстро сказал в трубку:

— Я перепечатал свою повесть. Помните, вы хотели почитать ее? Я принесу, Лена. Сегодня.

— Хорошо. В шесть часов у старой церкви, напротив кладбища.

На том конце повесили трубку. Сергей, поставив локти на исписанные листки, стиснул ладонями голову. У него было такое ощущение, будто скалу своротил с места. Трубка, которую он забыл повесить, жалобно пищала на столе.

И вдруг он услышал:

— С кем ты разговаривал?

Голос строгий и властный. Будто вор, пойманный на месте преступления, он вскочил из-за стола и увидел Наташу. Высокая, длинноволосая, стояла она в дверях и смотрела на него. В светло-серых глазах холод и презрение.

— А тебе какое дело? — опомнившись, грубовато сказал он. — Ты что, подслушивала?

— У тебя такое было глупое лицо… — сказала она. — Повесь, пожалуйста, трубку.

Сергей положил трубку на рычаг и, избегая ее взгляда — ему почему-то стало неловко, — спросил, кивнув на листки:

— Это ты настрочила?

Она стремительно бросилась к столу, торопливо собрала листки. Русая прядь волос мазнула Сергея по щеке.

— Ты не читал? — сурово спросила она, сверля его сузившимися глазами. Листки и блокнот она прижимала к груди.

— Чего ты, Наташка, разозлилась? — миролюбиво сказал Сергей. — Давай, почитаю твою… заметку.

— Никогда! — горячо воскликнула она. — Это никакая не заметка, а…

— Очерк?

— Не твое дело!

Сергей удивленно взглянул на нее: ну чего, спрашивается, кипятится? — Ты это… работай тут, я сейчас уйду, — поднялся он из-за стола. И тут заметил один листок, упавший на пол. Поднял и хотел было взглянуть, но девушка выхватила его из рук. Листок разорвался. — Я и строчки не прочел… — пробормотал Сергей.

— Кто она? — спросила Наташа.

— О ком ты?

— Не стыдно? Жена лежит больная, а он кому-то свидания назначает… И лицо при этом такое, что смотреть противно.

— Что ты к моему лицу привязалась? — усмехнулся он. — Уж какое есть.

— Какие вы все-таки, мужчины…

— Какие?

— Нельзя вам верить… — совсем по-взрослому сказала она.

— А вам? — Этот разговор стал забавлять Сергея. — Вам можно верить?

— Уж если я кого полюблю… — Она вдруг покраснела и, отвернувшись, стала поправлять волосы, хотя они к не нуждались в этом. — На другого мужчину даже не посмотрю.

— Зачем же так обижать других мужчин?

— Не говори пошлости, — оборвала она. — Тебе не идет.

— Дашь почитать твое сочинение? — перевел он разговор. — Я обещал, что скажу только правду.

— Ты пойдешь на свидание… с ней? — кивнула она на телефон.

— Обязательно, — ответил он. — Когда ты еще немного подрастешь, то поймешь, что в жизни не так все просто…

— Этого я не пойму, — сказала она. — Вернее, не хочу понимать. Я за цельное, глубокое чувство. И размениваться никогда не буду…

— Завидую тому парню, которого ты полюбишь, — серьезно сказал он.

— Сейчас у тебя лицо нормальное, — улыбнулась Наташа. — А вот тогда… — она взглянула на телефон.

— Опять лицо? — поморщился Сергей.

— Потом, может быть, я дам тебе почитать, что я написала. — сказала она. — Пока это плохо, я сама вижу. Вот перепишу, тогда дам.

— Наташа-а! — послышался в коридоре нетерпеливый Машенькин голос. — В типографию!

— Ты правда дашь ей свою повесть читать? — сурово взглянула она на Сергея.

— Дам.

— А мне? — Взгляд требовательный, ждущий.

— Тебе? — немного растерялся Сергей. — Понимаешь, Наташка, она умная и скажет правду.

— А я глупая и ничего не понимаю… — Она засмеялась, но глаза были серьезные и в них обида. — В твоем очерке об агрономе в одном абзаце то настоящее время, то прошедшее… И вообще, очерк не получился. Это скорее зарисовка.

— Черт возьми, а ты права, — пробормотал Сергей. Он не ожидал такой прыти от новой курьерши. Сергей и сам чувствовал, что очерк не получился, даже хотел переписать, но редактор поставил в номер.

— Я побежала, — спохватилась она и, все так же прижимая листки и блокнот к груди, выскользнула из кабинета, а озадаченный Сергей подошел к окну и стал в стекло разглядывать свое отражение.

«Лицо как лицо, — с улыбкой подумал он. — Глупое, говорит… У влюбленных всегда лица глупые…»

Это была единственная церковь в городе, сохранившаяся после войны. Долгое время стояла она на травянистом холме, обшарпанная, иссеченная осколками, с красным круглым куполом, напоминающим человеческую макушку. На этой макушке росла высокая бледная трава. Она шевелилась на ветру, словно редкие волосы на плешивой голове. Недавно церковь восстановили, покрасили в белый цвет, а купол — в зеленый, и она теперь празднично возвышалась на высоком берегу Дятлинки, блистая позолоченными крестами. Вокруг церкви росли старые березы, клены, липы. Деревья тоже пострадали от войны: один старый клен был расщеплен снарядом почти пополам, но каким-то чудом выжил и буйно разросся. Покалеченная береза — ей срезало осколком вершину — тоже выстояла и мощно выбросила по сторонам огромные ветви, которые скрывали ее уродство.

Сергей присел на каменную плиту со старославянской вязью и стал смотреть на дорогу.

Дождь давно кончился, но стоило залететь сюда легкому порыву ветра, как с деревьев сыпались крупные капли. Они щелкали по листьям, которых уже много валялось под ногами, попадали и в Сергея. Дятлинка — ее хорошо было отсюда видно — вспучилась от дождей и катила свои пожелтевшие воды меж пологих берегов, заросших рыже-зеленой травой. Иногда волны перехлестывали через деревянные мостки. По этим кладям Сергей ходил к своему другу Николаю Бутрехину. Отсюда и дом его виден. Из трубы дым идет. Артисты сейчас гастролируют по области. В этом году Николая наконец приняли в труппу и даже присвоили какую-то категорию. Теперь Бутрехин больше не делает декорации, а сам играет на сцене. Осуществилась его мечта.

Сергей увидел Лену, когда она уже поднималась по заросшей рыжим бурьяном тропинке к церкви. Золотистые волосы вымахнули из-под косынки, и на них сверкали капли. Походка у нее легкая, стремительная. Короткий плащ, схваченный в талии тонким поясом, подчеркивал стройную фигуру.

— К чему это, Сергей? — спросила она, глядя ему в глаза. — Не лучше ли сразу все прекратить? Я только поэтому и пришла…

Глаза у нее сегодня невеселые. И смотрит на Сергея как-то растерянно. Он взял ее маленькие прохладные руки в свои ладони и тихонько сжал. Ветер обдал их дождевыми каплями, сорванными с ветвей. Под куполом церкви шуршали голуби. Низкие облака медленно плыли над Дятлинкой в ту сторону, где клубились дымчатые тучи.

— Я не мог не позвонить тебе, — сказал он.

— Лучше бы ты не звонил.

— Ты ведь знала, что я позвоню?

— Знала, — улыбнулась она. — Но нам не стоит встречаться, Сергей, потому что я знаю, чем все это кончится…

— Ты говоришь, как гадалка!

— Я тебе сегодня испорчу настроение.

— Ты пришла, и это главное, — сказал Сергей.

— И все-таки мне лучше уйти.

— Я знаю, почему у тебя такое похоронное настроение — кладбище рядом… Пойдем отсюда?..

Они спустились к мосту через Дятлинку. Обогнули огромную разлившуюся на дороге лужу и свернули на Старорусскую улицу. Деревянные дома потемнели от дождя, капли срывались с крыш и щелкали по лопухам. Старые липы и клены негромко шумели над головой, роняя листья.

— Мне нравится этот уголок, — сказала Лена. — Летом я приходила сюда загорать… Видишь серый камень? Я с него ершей ловила. Один раз поймала тридцать штук.

Сергей с улыбкой взглянул на нее:

— Я тоже люблю эту улицу. Говорят, ее хотят снести, а на этом месте будет парк и лодочная станция.

— Жаль, — сказала Лена.

— В этом доме, — кивнул Сергей, — живет мой лучший друг.

— А у меня здесь нет друзей, — грустно произнесла Лена.

— Будут, — оптимистически заметил Сергей.

— Дождь, — сказала Лена и показала мокрую ладонь.

Заструился мелкий невидимый дождь. Он чуть слышно зашуршал в листве, тропинка заблестела и стала скользкой. Увидев на пляже круглую крытую беседку, они спрятались там. Ветра не было, дождь стучал в куполообразную дощатую крышу, длинные блестящие струи, срываясь с нее, брызгали на высокую вздрагивающую траву. С клена слетел большой мокрый лист и, трепыхаясь, опустился в беседку, будто тоже захотел укрыться от непогоды.

Они сидели на скамейке и слушали дождь. Пустынный пляж шелестел, тихо всплескивала вода, равномерно накатываясь на берег и слизывая прилетевшие сюда листья. Призрачно блестел на берегу грибок с маленькой скамеечкой. Шляпка у грибка была ярко-красной с круглыми белыми пятнами. На скамейке сиротливо стояла пустая бутылка.

Лена зябко поежилась, и Сергей, распахнув плащ, укрыл ее, прижав к себе. Она положила голову ему на плечо. «Пусть дождь никогда не кончается», — подумал он. Ему хотелось сейчас ни о чем не думать, а вот так тихо сидеть, чувствовать ее рядом, вдыхать фиалковый запах ее сбрызнутых дождем волос. «Мне лучше уйти», — говорит она. Почему уйти? Ведь ему ничего не надо. Достаточно того, что она рядом. Он может еще теснее прижать ее к себе, нагнуть немного голову и… поцеловать. Однако он даже не пошевелился. Опять, как и там, у костра, почувствовал, что этого делать не следует. Не понравится ей. Однажды в детстве он долго гонялся за большой красивой бабочкой, а когда уже отчаялся ее поймать и навзничь растянулся под солнцем на зеленом лугу, бабочка сама уселась ему на руку и стала, шевеля усиками, складывать И раскладывать свои бархатные крылья. Он, затаив дыхание, как зачарованный смотрел на нее, боясь пошевелиться… Нечто подобное он испытывал и сейчас.

В крышу беседки забарабанил дождь. В свете далекого фонаря серебристо заблистали косые струи.

— Вот и погода против нас, — сказала Лена.

— Я люблю дождь, — улыбнулся он. — Особенно когда он стучит в крышу.

— Мне нравится дождь слушать одной…

— Я помолчу, а ты слушай дождь, — сказал он.

Но дождь скоро кончился, и они поднялись со скамейки. Молча пошли по блестящей тропинке. На Старорусской кое-где в домах светились окна, а там, за рекой, разлилось море сверкающих огней. Обходя поблескивающие лужи, они вышли к мосту. Дятлинка грозно бурлила, шумно плескалась в берегах. Уличные фонари освещали мокрые разноцветные листья в парке.

У серого четырехэтажного дома они остановились. Розовая неоновая вывеска кинотеатра отбрасывала на мокрый асфальт дрожащий кровавый отблеск.

— Ты одна живешь? — спросил Сергей. Лена улыбнулась.

— Живу я одна, Сереженька, но это еще ничего не значит.

— Я спросил без всякой задней мысли.

— Я тебя как-нибудь приглашу в гости… На чай.

— Когда же? — Он заглянул в ее глубокие глаза, но, кроме мельтешащих красных огоньков, ничего там не увидел.

— А где же повесть, которую ты обещал мне дать почитать? — вспомнила она. — Забыл?

— Ага, забыл, — кивнул он.

— Ты не умеешь врать, — заметила она. — И лучше не пытайся, ладно?

— Полистал я ее сегодня… Не готова она еще, — сказал Сергей. — Надо кое-что исправить.

— Теперь правду говоришь, — улыбнулась она.

Сергей взял ее за плечи, повернул к себе, но, встретившись с ее настороженными глазами, сразу отпустил и, глядя на неоновую вывеску, проговорил:

— Лена, я хочу тебя спросить…

— Есть ли у меня кто-нибудь? — с улыбкой перебила она. — Нет у меня никого, Сергей. И, я думаю, долго еще никого не будет…

— Ты обо мне все знаешь, — сказал Сергей, — а ты для меня загадка.

— Ничего загадочного во мне нет, мой дорогой, — сказала она. — Я самая обыкновенная женщина и была замужем. Мой муж был замечательным человеком…

— Вы разошлись?

Лена с невеселой улыбкой посмотрела на него.

— Ты не умеешь слушать. А для журналиста это большой недостаток.

— Не в бровь, а в глаз… — заметил он.

— Он испытывал новые реактивные самолеты. Есть такая профессия: летчик-испытатель… Когда это случилось, мне хотелось кричать на весь мир: «Девушки, не влюбляйтесь в летчиков-испытателей! Вместе с ними в ваш дом придет небо. А небо прекрасно лишь, когда ты на него смотришь с земли… Девушки, не выходите замуж за летчиков!»

— Он погиб?

— Три года назад, — сказала она. — Три года, как я вдова, — какое неприятное слово!

— А этот летчик на мотоцикле… — вырвалось у Сергея.

— Это мой старший брат. Он вместе с мужем учился в авиационном институте. А сейчас бортинженер и тоже испытывает сверхзвуковые самолеты… Я ему запретила жениться. Я, конечно, понимаю, он не послушается. Когда муж разбился, я думала — все для меня кончено…

— Теперь я понимаю, почему ты стала рыбачкой и купила мотоцикл…

— Мне иногда хочется побыть одной.

— И все-таки вдвоем лучше, — сказал Сергей.

— Не знаю, — усмехнулась она. — Пока не знаю. — А я знаю, что ты для меня — открытие.

— Я — для тебя. А кто ты для меня?

Но он уже не вникал в смысл ее слов. Его самого распирало от желания выразить ей все, что он сейчас чувствует, но Сергей никогда не умел говорить красивые слова, не было у него такого дара.

— Я эти дни ходил сам не свой, — путано говорил он. — Ты была все время со мной. Говорят, у каждого человека есть своя половина… И он годами ищет ее. Мне кажется, ты и есть моя половина.

— Ты и жене говорил эту банальность?

— Сейчас подумаю… — улыбнулся он. — Нет, не говорил. Наверное, потому, что всегда чувствовал: она не моя половина.

— Не говори этого дурацкого слова, — поморщилась Лена. — «Моя дражайшая половина!»

— Слово, может, и не очень, но в этом что-то есть. Это прекрасно, когда мужчина и женщина находят друг друга.

— Находят или это им только кажется? — взглянула она ему в глаза. — Ты ведь не сомневался, что твоя жена — именно тот человек или, как ты говоришь, половина, которую ты искал? Теперь ты меня хочешь поставить на это место?

— До сих пор не могу понять, как это случилось, но, кажется, я потерял жену, — с горечью сказал он. — Было время, когда я чувствовал, что мы по-настоящему близки, а теперь — нет.

— У тебя все еще наладится… И ты любишь свою жену, я ведь чувствую… Не будь эгоистом, Сергей! Тебе сейчас плохо, поссорился с женой — и уже готов другой признаться в любви… А вдруг она, дурочка, поверит? Другая-то? А потом что? И будешь метаться от жены ко мне. И наоборот. Пусть многие с этим мирятся, но я не гожусь, Сергей, в покорные любовницы… Уж если снова полюблю, этот мужчина будет весь мой и только мой… Это звучит эгоистично? Дело в том, что во второй раз я не хочу потерять любимого человека. Я просто этого не выдержу! И еще одно: вот так сразу вспыхнуть, как ты, я не смогу. У меня другой характер, да и понравиться мне довольно трудно… Ну, что приуныл? Я ведь предупреждала тебя, что со мной будет нелегко. Если вообще что-нибудь будет… Я понимаю, тебе сейчас нужна я, но нужен ли ты мне? Об этом ты подумал? Тебе будет очень плохо без меня, сказал ты. А будет ли мне хорошо с тобой? Вот почему я сказала, что ты эгоист… Почти все мужчины в этом отношении эгоисты!

— Почти?

— Мой муж не был эгоистом, однако он мне принес самое большое горе…

— Тогда мне больше нечего сказать, — криво усмехнулся Сергей.

— Вот и обиделся, — сказала она. — И неожиданно вскинула руки, обхватила его за шею и, прошептав: «Какой ты колючий!» — прижалась к нему нежной душистой щекой.

Какое-то мгновение они стояли молча, будто прислушиваясь друг к другу, потом она резко высвободилась, будто недовольная собою, и ушла, ни разу не оглянувшись. Ее каблуки сердито простучали по асфальту.

Он уже замечал, что у Лены резко меняется настроение: то веселая, разговорчивая, то неожиданно становится грустной и молчаливой, лишь огромные глаза блестят. И в движениях такая же: то нежная, мягкая, то порывистая, резкая… До встречи с Лилей Сергей наивно полагал, что разбирается в женщинах и знает их, но первый же серьезный жизненный опыт — женитьба — опрокинул это мнение. До замужества Лиля была одной, после — совершенно другой. И вот сейчас его неудержимо потянуло к Лене. Сегодняшний вечер, несмотря ни на что, был праздником для него. В Лене он открыл то, чего не хватало в Лиле.

Сергей стоял и смотрел на серую громаду дома. На третьем этаже в окне вспыхнул свет, и он снова увидел ее, но уже без плаща. Тоненькая, стройная, она подошла к большому квадратному окну, взмахнула руками: две плотные шторы сомкнулись, и ее не стало видно.

Погруженный в невеселые раздумья, Сергей медленно поднимался к себе на второй этаж. Сегодня ему почему-то не захотелось идти ночевать к матери, да уже и поздно было. Достав из кармана ключи, отпер дверь. В узком коридоре неярко светилась засиженная мухами лампочка. Пахло жареной рыбой и еще чем-то кислым. Сергей вспомнил, что не поужинал.

Дверь, скрипнув, тихонько отворилась, и он увидел на пороге Лилю. Наверное, у него был очень глупый вид, потому что она улыбнулась и с ехидцей сказала:

— Что же ты, гуляка-муж, не обнимаешь свою дорогую жену? Или уж и не рад, что я приехала?

— Могла бы телеграмму дать, — пробормотал он.

— Врасплох даже интереснее, — сказала она и отступила в сторону, давая ему пройти.

— А где сын? — спросил он, озираясь: Юрина кровать была пуста.

— Ему там лучше будет, — сказала Лиля. — Пусть ест фрукты, поправляется. И потом, надо же и твоей матери дать отдых.

Лиля сбросила на ковер шелковый халат с длиннохвостыми японскими птицами и, оставшись в черных трусиках и бюстгальтере, повернулась к мужу гладкой смуглой спиной.

— Расстегни, пожалуйста, — попросила она.

Сергей долго путался, пока расстегнул. Такого роскошного бюстгальтера с мудреными застежками он еще не видел у жены. Повернувшись, Лиля смерила его насмешливым взглядом:

— А теперь рассказывай, что ты тут делал без меня. По глазам вижу, совесть у тебя нечистая. Что-что, а врать ты, Сережка, не умеешь!..