Утро под Катовице. Книга 2

Глава 11

За два дня, что мы шли, я проклял пехоту всеми известными мне бранными словами на всех известных мне языках. Ехать целый день на полуторке тоже, разумеется, не легкое дело, но, пся крев, топтать и глотать дорожную пыль целый день под палящим июльским солнцем — это действительно адово занятие. За эти неполных два дня рота, ещё не вступив в бой, успела понести немалые потери. Шесть красноармейцев погибло и одиннадцать получили ранения в результате авианалетов, семерых пробрало поносом аж до госпитализации, а четверо дезертировали, растворившись в темной ночи. Поэтому, когда вечером двадцатого июля вместо отдыха нам дали команду окапываться, я поначалу даже слегка обрадовался, но услышав от комбата, что моей роте отводится линия фронта шириной почти километр, несколько приуныл. Сплошную линию траншей такой протяженности вырыть не получится, даже если копать всей ротой всю ночь.

Вышел на свои будущие позиции, покрутился, повертелся. Ровное как стол поле засеянное яровой пшеницей, лишь едва заметное понижение в сторону фронта. Ну и где копать? М-да. Тяжела командирская ноша.

— Быстров, — обратился я к вестовому, — Зови сюда командиров взводов!

Боец убежал, а я, пока окончательно не стемнело, стал в бинокль осматривать дальние подступы. Наши части располагаются фронтом на северо-запад. Впереди видны лишь ровные поля с редкими рощицами. Слева окапывается наша дивизия, упираясь дальним от меня флангом в небольшую деревушку. Правее меня начала зарываться в землю уже другая часть, похоже, что кавалерийская. А я, получается, на стыке.

Когда подошли командиры взводов, я им показал где и как рыть траншеи, на что Степашов, командир первого взвода осмелился возразить:

— Не по уставу это, ячейки надо копать.

— В ячейках ваши новобранцы да бывшие дезертиры при первых выстрелах усядутся на дно и кто их потом оттуда выколупывать будет? Сам будешь по полю на пузе ползать? — младший лейтенант задумался, потупив глаза, а я продолжил обращаясь ко всем, — Дискуссия окончена, ройте как я показал, сами завтра спасибо скажете. Выполнять!

Только разошлись командиры взводов, как подъехали две сорокопятки, буксируемые машинами моей бывшей автороты и ко мне подошел лейтенант, который козырнул и представился:

— Командир взвода ПТО Антонов, Вы Ковалёв?

Я протянул ему руку:

— Да, можно просто Андрей.

Тот ответил на рукопожатие и сказал с улыбкой:

— Тоже Андрей!

— Ну и здорово! Ты из дивизиона Долгавина?

— Да, в Рогачеве к нему назначили, а так войну плод Белостоком начал.

— Значит уже успел повоевать?

— Даже не знаю как сказать… Вживую ни одного немца не видел, только под бомбежками во время отступления из котла половину взвода потерял и все пушки. Вот и отправили в Рогачев, — не вдаваясь в подробности, ответил он и спросил:

— А у тебя ордена за что?

— Знамя за Польшу, звезда за Финляндию, — так же коротко ответил я и перешёл к делу, — Смотри, предлагаю одну пушку поставить вон там, за позицией второго взвода, а другую на самом правом фланге за третьим взводом.

Он осмотрелся, поднявшись в кузов грузовика для лучшего обзора и согласился с моим предложением.

Вскоре работа закипела и в моей роте, и у артиллеристов, а мне оставалось лишь ходить между взводными позициями, подгонять бойцов и периодически вносить коррективы. За полчаса до полуночи, когда работа была ещё в полном разгаре, к северо-западу от наших траншей на расстоянии около километра в небо взлетела красная ракета, потом донеслось несколько коротких очередей и всё стихло. Судя по всему, это наша разведка засекла передовые дозоры фрицев.

— Что застыли?! — гаркнул я на прекративших копать бойцов, — Немцы уже близко! Зарываемся в землю! — а сам поднес к глазам бинокль и стал осматривать дальние подступы к нашим позициям, но в поле зрения никакого движения заметно не было. И то хорошо.

Рота окапывалась всю ночь, но так как лопат не хватало на всех, каждому бойцу удалось вздремнуть часа два-три. А я, воспользовавшись своим служебным положением, умудрился проспать целых пять часов в специально для меня вырытом окопчике на позиции второго взвода. Проснувшись в шесть часов, я первым делом приказал вестовому приготовить кофе, потом достал свой «Жилетт» и приступил к бритью. За этим делом и застал меня Антонов, с одного взгляда оценивший мой станок:

— Хорошая штука, импортный?

— Ага, трофей, начальство разрешило себе оставить в качестве премии. Садись тут, сейчас кофе готов будет.

— Ого, хорошо живешь!

— Да, прихватил из дома.

Вестовой приготовил ароматный напиток аккурат к тому моменту, когда я закончил бритьё и мы насладились бодрящим вкусом в прикуску с галетами. Завершив лёгкий завтрак, я достал бинокль и посмотрел в сторону противника, который пока никак не обозначил своё присутствие. Хочется надеяться, что пока сюда вышли только передовые отряды, которые не рискнут сразу атаковать наши позиции, дав нам ещё какое-то время на подготовку.

— Тишина, — сказал артиллерист, который также по моему примеру воспользовался своим биноклем, — Может и нет там никаких немцев?

— Есть, — не согласился я с ним, — Видишь одинокое дерево прямо по фронту на дистанции пятьсот метров? Теперь посмотри на рощу правее на пятнадцать градусов и от нас уже примерно метров семьсот. Видишь поблёскивает? Это немцы за нами наблюдают.

— Вот суки! — возмутился Антонов, разглядев, — Дать бы по ним фугасом!

— Хорошо бы, но без разрешения нельзя. Я сейчас комбату черкну записку о результатах наблюдения, а ты своему командиру направь. Пусть начальство думает, но пушку всё же наведи, — я достал бумагу из планшетки и написал докладную по количеству личного состава, о ходе фортификационных работ и обнаруженном НП противника. Потом подозвал вестового и отправил его сначала в в штаб батальона, отдать мои доклады, узнать насчет завтрака, а по обратному пути зайти на позицию первого взвода, где взять доклад о состоянии дел и доставить его ко мне. Второго вестового направил в третий взвод. Связь только такая — посыльными, ни телефонов, ни тем более радиостанций нет. Самому теперь ходить нельзя, пока бойцы не выроют ходы сообщения, а то вдруг на поле не только наблюдатели, но и снайпера попрятались. Беречь себя надо. Не из-за трусости, а понимая свою военную ценность. Вестовым-то можно кого угодно назначить, а ты поди командира роты найди. А если ещё учесть, что я попаданец, который при разумном подходе может много пользы принести, то надо прилагать максимальные усилия для сохранения моей драгоценной тушки, исключительно для пользы дела. Хотя шансов реально мало.

Разослав вестовых, я придирчиво осмотрел, что второй взвод успел накопать за ночь. Внес небольшие коррективы и приказал рыть ходы сообщения направо, налево и в тыл. А сам уселся в своем окопчике и занялся наблюдением. Делать пока нечего было.

В полвосьмого утра увидел двух командиров, приближающихся со стороны штаба, которые спокойно шли по пшеничному полю в сторону передовой. Посмотрев в бинокль, я их без труда опознал — моё непосредственное руководство. Комиссар и начальник штаба батальона. Когда я только попал в СССР, то в газете «Правда» прочитал большую статью, посвященную Кирову, в которой было много славословия в адрес погибшего в тридцать четвертом году партийного деятеля. Кроме прочего, там была и запомнившаяся мне фраза о его работе в период гражданской войны: «На фронте Сергей Миронович ходил прямо, пулям не кланялся». Вот и эти долбодятлы идут прямо, перед врагом не кланяются. Молодцы! Герои! Реакция со стороны немцев долго ждать себя не заставила. Вдали раздался негромкий хлопок, потом с неба донесся характерный шелест и за спинами красных командиров, метрах в тридцати, вспух султан взрыва. Комиссар и начштаба рухнули в траву, а я крикнул надрывая горло:

— Антонов! Бей по наблюдателям!

Через пять секунд пушка плюнула огнем, попав прямой наводкой с первого раза в ранее выявленный немецкий НП, потом артиллеристы добавили туда же ещё пару фугасов. Немецкие минометчики успели сделать ещё один выстрел, теперь уже с недолётом и замолчали. Вовремя Антонов заткнул корректировщика. Третий выстрел был бы точным. Посмотрев в сторону тыла, я смог разглядеть в пшенице удаляющиеся начальственные задницы. Быстро уму-разуму научились! Но вот ползут неправильно — слишком высоко пятую точку задирают. Тренироваться им ещё и тренироваться!

Всё бы было хорошо да весело, но этот инцидент высветил немаловажную проблему: если не будет хода сообщения в тыл, то о горячем питании можно не мечтать. Немцы на одиночного вестового мины тратить не стали, но группу бойцов с термосами непременно обстреляют. Исходя из этих соображений, я дал команду перераспределить землекопов так, чтобы наибольшие усилия были направлены на рытьё тылового хода.

В девять утра приполз вестовой и подтвердил мои пессимистические предположения, сообщив, что горячую пищу мы получим, только когда стемнеет, ну или когда ход сообщения выроем, но там без вариантов — даже если текущие ударные темпы сохранятся, то понадобятся сутки, чтобы докопать до рощицы, в которой размещены тылы и штаб батальона. А так как сухпая у солдат нет, то придется до вечера обходиться без еды. У меня, конечно, имеется кое-что в личном запасе, но не буду же я сало трескать в одну харю на глазах у голодных бойцов.

Чтобы взбодрить красноармейцев видом работающего командира, взялся за лопату и занялся улучшением своего окопчика, потом принял участие в рытье траншеи. Так, в заботах и день прошел, а как только начало смеркаться, отправил пятерых бойцов за едой. Тыловой ход к вечеру вырыли уже на триста метров, поэтому парни смогли безопасно уйти в тыл, преодолев опасный участок ползком, а вернулись они, когда уже окончательно стемнело, нагруженные термосами вместе с ротным старшиной Прошкиным, который весь день, как и положено, провел в тыловом расположении. Учитывая наши пропущенные завтрак и обед, на ужин притащили первое и двойную порцию второго, да ещё и галет выдали. Поев, я подозвал к себе Прошкина. Мне уже приходилось общаться с ним по долгу службы и старшина произвел на меня впечатление оборотистого хитро сделанного мужика (ну как мужика — ему было двадцать пять лет, благодаря чему в роте он был самый старший по возрасту). Тот, протиснувшись в мой окопчик, вытянулся по стойке смирно и доложил о прибытии.

— Вольно! — сказал я ему, чтобы тот не тянулся, как на параде, — Старшина, завтрак принесешь перед рассветом, сам понимаешь…

— Есть! — спокойно, с достоинством подтвердил тот получение приказа.

— С утра нас могут атаковать, так что тебя здесь быть не должно, твоя ответственность — тылы и полевая кухня. И организуй там ездовых, чтобы не бездельничали — кухня, подводы и лошади должны быть хорошо замаскированы, для личного состава должны быть вырыты щели для укрытия при артобстреле и бомбардировке.

— Есть! — ответил он задумчиво, как бы прикидывая фронт работ.

— Да и ещё… У нас там в запасе красноармейская форма есть?

— Нет, — мотнул головой старшина, — Что было, пропало при бомбёжке, да и было-то всего ничего…

— Достать сможешь?

Тот задумчиво пожал плечами:

— Так-то оно можно было бы, но…

Понятно, за спасибо не получится. Я порылся в чемодане и вытащил финку, я их три штуки с той войны привез.

— На вот, поменяешь. Если получится, то надо четыре комплекта — на меня и на командиров взводов.

Прошкин задумчиво повертел в руках нож и ответил:

— Если поношенные, то четыре можно, наверное.

— Давай поношенные, но чтобы не совсем рваньё, и с пилотками.

— Когда принести?

— Ты достань и у себя держи, а как понадобятся, я тебе скажу.

Хотел уже его отпустить, но заметив его короткий, подозрительно-задумчивый взгляд, понял — настучит, да так, что подумают, будто я сдаваться или дезертировать собрался. Пришлось объяснять:

— Командир всегда первейшая цель для вражеского снайпера, да и не только. Пока мы в обороне, я не сильно заметен, но если надо будет наступать, то моя фуражка и синие галифе очень сильно облегчат поиск цели врагу. Вот тут красноармейская форма и пригодится.

Прошкин понятливо кивнул и я его отпустил.

После приема пищи я поручил Михаилу Коркину, командиру второго взвода, организовать караулы и ночное рытье траншей, а сам завалился спать. Проснулся как от толчка в час ночи. Прислушавшись к окружающим звукам, не услышал ничего, кроме стрекота кузнечиков и сопения спящих поблизости бойцов. Полежал пару минут. Спать хотелось очень сильно, тем более, что я понимал — завтра может быть очень не до сна. Но лёгкий зуд подсознания и долг командира заставили меня подняться и пройти по траншее. Это я вовремя проснулся! Все дрыхнут: караульный сел в уголочке и тихонечко посапывает в углу, землекопы разлеглись широко, с комфортом.

Пройдя дальше, я увидел второго часового, который к службе относился более ответственно, чем первый: этот спал стоя. Вот же сукины дети! Ну и как тут отцу-командиру отдохнуть от забот о подразделении, когда эти мерзавцы себе такое позволяют? Хотел уже пнуть этого оболтуса как следует, чтоб потом всю жизнь подпрыгивал при возникновении желания поспать на посту. Но в это время услышал легкий, но очень подозрительный шорох со стороны фронта, поэтому решил экзекуцию часовых временно отложить и, прильнув к окулярам бинокля, стал всматриваться в ночную темень. Слух и интуиция меня не подвели — по полю в сторону наших позиций ползли немецкие разведчики. Судя по траектории их движения, они должны были пересечь линию окопов между первым и вторым взводом. Я выбрался на поле с тыльной стороны траншеи и пополз им наперерез, таким образом, чтобы встретиться с ними непосредственно за ходом сообщения. Добравшись до выбранной точки, я затаился в пшенице, продолжая вглядываться в приближающихся фрицев. Теперь я точно знал, что их четверо, но оставались некоторые сомнения — а вдруг это наша разведка возвращается? Ползут в маскхалатах, знаков различия не видно, оружия не видно. Поэтому, чтобы не ошибиться, я сдвинулся чуть в сторону и замер, стараясь даже дышать через раз. А когда они беззвучно перебрались через недоделанный ход сообщения и проползли мимо, то я поднялся, по наличию у них автоматов МП-40 убедился, что имею дело с врагом и четыре раза с максимальной скоростью выстрелил из ТТ. В ответ выстрелить никто не успел, хоть и пытались. Три трупа, один подранок, которому ещё и ногой в голову добавил, после чего я вновь упал на землю с криком:

— Не стрелять! Не стрелять! — а то мои архаровцы немецких диверсантов проспали, а вот собственного командира спросонья пристрелить могут запросто. Да и у немцев должна быть группа поддержки, оставшаяся метрах в двухстах от наших позиций.

Тем временем в окопах поднялась суета, со стороны немецкого расположения запустили осветительную ракету, с позиций первого взвода несколько раз выстрелили непонятно куда. Я же пополз в сторону своей траншеи, не переставая кричать:

— Не стрелять! Коркин, ответь!

И вскоре дождался членораздельного отклика:

— Тащ Ковалев, это вы?

— Я, кто же ещё?! Тут немецкие диверсанты, уже обезвреженные. Направь сюда отделение Березкина. Только ползком!

— Есть!

Через минуту ко мне подползли бойцы во главе со старшим сержантом. Вместе мы доставили раненного немца и трупы в наше расположение, где я приказал раздеть убитых фрицев и закопать за нашими окопами, а сам по быстрому допросил пленного, который после нескольких тычков в область раны стал очень словоохотлив. Тем временем прибежал вестовой из штаба батальона, чтобы узнать кто и зачем стрелял.

Закончив допрос и приказав усилить бдительность, я взял раненного немца, оружие, одежду и вещи с трупов, четырех бойцов и вместе с вестовым отправился к начальству.

Штаб батальона расположился вместе с тыловыми службами за рощей в полукилометре от передовых позиций. Причем обустроились они весьма основательно — подойдя, я разглядел пять свежевыкопанных землянок с бревенчатым перекрытием и щели для укрытия.

Все руководители батальона — командир капитан Тарасов, начштаба старший лейтенант Гусев и комиссар старший политрук Вязовский — стояли посреди лагеря и курили, тихо переговариваясь. Я подошел к ним и козырнул Тарасову:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан!

Тот окинул взглядом следовавшую за мной процессию и протянул руку для рукопожатия:

— Ну здравствуй, Ковалев! — после этих слов он развернулся к землянке, — Пойдем, расскажешь, что да как, — и двинулся первым, я пропустил последовавших за ним начштаба с помполитом и спустился вниз последним. Там уже горела керосиновая лампа, командиры расселись вокруг небольшого стола, более похожего на обеденный, а я остался стоять, чуть пригнув голову упиравшуюся в потолок — садиться меня не пригласили, да и чурбаков, использовавшихся в качестве стульев, больше не было.

— Говори! — приказал Тарасов, и я приступил к докладу:

— Сегодня, в час ночи при проверке постов мною было замечено приближение вражеской разведгруппы в составе четырех солдат. Я принял решение обезвредить немцев самостоятельно, так как бойцы могли поднять шум и спугнуть противника. С этой целью я занял позицию на пути вражеской группы, намеревавшейся пройти между окопами первого и второго взводов моей роты. Когда они приблизились, то я точными выстрелами из пистолета убил троих немцев, а одного ранил в плечо, взял в плен и допросил. От него я узнал, что напротив нас и соседнего кавалерийского полка расположилась пятьдесят вторая дивизия вермахта, которая должна завтра перейти в наступление. С его слов, танков у них нет, но имеются самоходные орудия в количестве восьми штук. Разведка была послана с целью уточнения расположения наших позиций и захвата пленного для получения от него нужных сведений. Доклад закончен!

— Молодец! Садись! — увидев, что я остался стоять, он приподнялся и осмотрел землянку, только сейчас заметив, что мне сесть некуда, после чего комбат крикнул в сторону входа, — Жарков!

— Я! — практически моментально в тесной землянке появился вестовой.

— Принеси чурбак!

— Есть!

Боец исчез за плащ-палаткой, игравшей роль двери, а капитан спросил меня:

— Ну с этим вроде бы понятно, молодец, не зря ордена носишь, но ты вот что мне скажи, что у тебя там за самодеятельность? Вместо положенных по уставу ячеек, вырыл траншеи, как в империалистическую. Если не знаешь как положено, то спросить надо было!

— У меня треть роты — это новобранцы и дезертиры, из остальных почти половина — это весенний призыв. Как только немцы стрелять начнут, все эти сто тридцать человек попрячутся на дно ячеек и ни у сержанта, ни у командира взвода не будет возможности заставить их воевать. Что называется, подходи и бери голыми руками.

— Устав надо выполнять! — подал голос комиссар, — Его умные люди писали! А если каждый младший лейтенант будет заниматься самоуправством, мы неизвестно куда докатимся!

В это время вестовой принес чурбак, поставил его к столу, и я сел, следуя жесту комбата.

— Сейчас уже нет времени на переделки, — снова взял слово Тарасов, но на будущее запомни, что устав существует, для того, чтобы его выполнять! Понял?

— Понял!

— Раз понял, то иди в соседнюю землянку и пиши рапорт по диверсантам, а потом дуй в роту и готовься к обороне!

— Есть! — я, поднявшись, козырнул и направился выполнять приказ.

В роту я вернулся в половине третьего, написал записки командирам первого и третьего взводов с указаниями по поводу предстоящей атаки, отправил вестовых и завалился спать — можно было ухватить ещё пару часиков. В пять меня разбудили — принесли завтрак. Быстро заглотив перловку с мясом, я дошел до артиллеристов, где застал Антонова, доедающего свою порцию каши.

— Привет, ты уже знаешь, что сегодня немцы будут атаковать? — спросил я его, пожав руку.

— Да, в три часа вестовой прибежал из дивизиона. Говорят, это ты тут ночью пошумел? Немецких диверсантов уничтожил?

— Да, есть такое, одного в плен взял, вот он и сказал, что напротив нас пехота. Танков вроде бы у них нет, зато имеются самоходные орудия «Штуг». Это почти как танк, но башня не крутится, и броня толще.

— Да знаю я, пока на переформировании под Рогачевом сидел, пообщался с артиллеристами, которым приходилось с ними сталкиваться. Надо его подпустить поближе, да в гусеницу фугасом бить, а как разуется и развернется — то уже бронебойным в борт. Так что не удивляйся, что я по ним издалека стрелять не буду. И пока со «Штугами» не разделаюсь, по пехоте тоже бить не стану.

— Насчет пехоты не беспокойся, отобьёмся, ты, главное, бронетехнику выбей. Кстати как со снарядами?

— Нормально, двадцать четыре бронебойных, двенадцать фугасно-осколочных и пятнадцать шрапнели.

— Ну да, негусто, но на один бой должно хватить.

Вернувшись на позицию второго взвода, я приказал всем максимально рассредоточиться по траншеям и ходам сообщения, а затем расположился в своём окопчике, намереваясь прикорнуть хотя бы на пятнадцать минут. Но немцы решили не предоставлять мне такой возможности и начали артподготовку.

Насколько я мог судить, скрючившись на дне окопчика, били по нам в основном из восьмидесятимиллиметровых миномётов и семидесятипятимиллиметровых полковых пушек. Время снова растянулось до бесконечности, но когда взрывы стихли, мои часы показывали без десяти шесть, то есть обстрел длился менее пятнадцати минут. Я немного посидел в тишине, убеждаясь, что артподготовка прекратилась, и выглянул из окопчика чтобы осмотреться. Н-да, его не ждали, а он пришел — пушистый северный зверёк. На расстоянии примерно пятисот метров от меня виднелась медленно приближающаяся вражеская цепь, перед которой, стараясь не отрываться от пехоты, двигалась немецкая бронетехника — самоходные орудия и танки. Танки, которых здесь не должно было быть. В направлении моей роты шли две «двойки», двигавшиеся по направлению к окопам первого взвода, одна «тройка» ползла на меня и самоходка «Штуг», тяжело переваливаясь на неровностях, направлялась по полю в строну позиций третьего взвода. Похоже, немцы здесь не стали собирать бронетехнику в единый кулак, а равномерно распределили по наступающим широким фронтом пехотным подразделениям.

— Не стрелять! — я ещё раз прокричал команду, которую уже отдавал до начала немецкой артподготовки и, поправив каску, направился на позицию минометчиков, расположенную на левом фланге. Здесь расчет из двух бойцов за прошедшее время проделал огромную работу: вырыл окоп два на два метра, в котором располагался один пятидесятимиллиметровый миномет. Второй был в составе первого взвода.

— Приготовиться к бою! Дальность пятьсот, прицел ноль, — забравшись в окоп, я стал немедленно отдавать приказы засуетившимся бойцам, — Огонь!

В отличии от винтовок, пулеметов и пушек из миномета сейчас уже можно стрелять — он на закрытой позиции и немцы не смогут его засечь. Другие командиры нашей дивизии в этом были со мной согласны — среди наступающих врагов стали вспухать султаны разрывов наших мин различных калибров. Но имеющегося в дивизии количества минометов было явно недостаточно, чтобы остановить вражеское наступление. Когда немцы приблизились ещё метров на сто, где-то в центре наших полковых порядков, скорее всего, во втором батальоне началась стрельба и из стрелкового оружия, этот преждевременный почин поддержали их соседи и вскоре пулеметный и винтовочный огонь открыли уже все подразделения дивизии, за исключением второго и третьего взводов моей роты. Я ведь запретил стрелять, пока противник не приблизится на дистанцию менее трёхсот метров, а сейчас до них около четырехсот. Первый взвод, отрыв огонь на таком расстоянии, нарушил мой приказ. Идиоты.

Тем не менее, кое-каких положительных результатов наши всё-таки смогли достичь. Под плотным пулеметным огнем немецкие цепи залегли, а вскоре и загорелся подбитый из «сорокопятки» легкий немецкий танк «двойка» в паре километров от меня. Соседи справа тоже не сидели без дела — напротив их позиций застыл подбитый панцер Т-4, а немецкие цепи начали пятиться. Напротив нас фрицы также стали медленно отходить, точнее отползать, огрызаясь огнем из танковых пушек.

— Ура, отступают! — бойцы в окопах искренне радовались победе, а я задумчиво смотрел на небо. Погода ясная, но хочется надеяться, что «Юнкерсы» не прилетят. У нас ведь не основное направление удара. Немцы рвутся к Смоленску и Могилеву, там и сосредоточены все силы авиации и танковые части. Но, с другой стороны, где-то же они нашли почти сорок танков, чтобы поддержать наступление пехотных дивизий на своем правом фланге. Да и без немецких бомбардировщиков скоро нам будет очень кисло. Мои грустные размышления прервал восторженный Коркин:

— Товарищ младший лейтенант, фашисты отступают! А мы даже ни разу не выстрелили! — похоже, он так издалека намекает, что я не прав со своим приказом не стрелять.

— И очень плохо, Миша, очень плохо.

— Как плохо? — девятнадцатилетний пацан смотрел на меня с искренним недоумением. С того момента как меня назначили командиром роты, Коркин, благодаря наличию двух орденов, относился ко мне с явным уважением, даже, можно сказать, с благоговением. А тут он слышит такое провокационное заявление, откровенно граничащее с предательством.

— Чему вас, Миша, только учили? Это фактически была разведка боем, потери мы врагу нанесли небольшие, сейчас немцы отойдут и по выявленным огневым точкам нанесут прицельные артиллерийские и минометные удары. И вот только после этого будет настоящий бой. А ты, давай, иди прикажи бойцам рассредоточиться, пулемёты убрать с бруствера. Всё только начинается. И запомни, огонь открывать, только когда враг будет ближе трёхсот метров.

Изменившийся в лице командир взвода ушел, а я, осмотревшись, решил остаться в окопе минометчиков. Обзор отсюда даже получше, чем с моего НП будет.

Как я и предполагал, стоило немцам отойти дальше пятисот метров, как на наши позиции вновь обрушился шквал огня. К малым калибрам, которые преобладали в первой артподготовке, теперь прибавились и многочисленные разрывы более тяжелых снарядов, скорее всего это были стопятимиллиметровые гаубицы. Сейчас я уже воспринимал артобстрел более спокойно, время не растягивалось, паническими приступами не накрывало, похоже начал привыкать. Когда грохот разрывов стих, я практически сразу выглянул из окопа и первым осмотрел позицию второго взвода. К счастью, прямых попаданий по траншеям не было. Посмотрев в бинокль, я убедился, что на позициях третьего взвода, занимающего позиции на моем правом фланге, тоже все нормально, а вот первый взвод пострадал серьёзно. Отсюда мне было видно по меньшей мере две большие воронки на месте траншей. Вот курва! Немного поразмыслив, я решил, что мне надо выдвигаться туда, на левый фланг роты, причем как можно быстрее.

— Коркин! Ко мне!

Через пять секунд младший лейтенант заскочил в окоп и по моему жесту уселся на землю.

— Ну что, Миша, понял, почему не надо было стрелять? — Коркин кивнул, а я продолжил, — А вот Степашов, вопреки моему приказу, открыл огонь раньше времени и в результате получил точное накрытие своих позиций. Поэтому мне нужно туда, со мной пойдет отделение Карпенко с «дегтярем», санинструктор… как его?

— Самсонов.

— Да, значит он, и снайпер Самедов. Давай собирай всех и отправь за мной по ходу сообщения.

Я хлопнул его по плечу и бегом направился в сторону позиций первого взвода, до которого нужно было преодолеть около трехсот метров. Ход сообщения был выкопан глубиной по грудь, поэтому бежать пришлось сильно пригнувшись. Но это была не самая главная проблема — около пятидесяти метров надо было ползти по полю — не успели вырыть полностью. В итоге, пока я добирался, немцы успели приблизиться до трехсот метров. Надо стрелять, а первый взвод молчит. Первым я увидел красноармейца, сидевшего на дне окопа в обнимку с винтовкой.

— Кто такой, почему не стреляешь?! — я схватил бойца за шкирку и притянул к себе. Тот лишь молча таращил на меня глаза, ничего не пытаясь сказать в своё оправдание. Я обложил его трехэтажным матом и швырнул к брустверу.

— Стреляй, сука!

Боец послушно передернул затвор выстрелил в сторону немцев. Дальше дело шло в том же духе — я переступал через трупы, обходил раненых, а невредимых бойцов затрещинами и матом заставлял стрелять по врагу. Вскоре подоспел и сержант Карпенко со своим отделением, я приказал ему занять позиции и открыть огонь, а сам двинулся дальше по извилистой траншее, дойдя до центра которой, я, наконец, обнаружил сержанта Гладкова — заместителя командира взвода. Тот сидел на дне окопа и сам себе не спеша перематывал бинтом левую руку выше локтя.

— Гладков! Какого хрена! Где Степашов?! Твою мать! Почему никто не стреляет?!

— Ранен я, тащ командир, а взводный убит небось, снаряд прям туды жахнул, а меня вот осколком…

— Ты что разнылся как баба! У тебя царапина, а бойцы в штаны наложили! Кончай с бинтами и поднимай бойцов к бою!

— Есть! — Гладков, протянул мне руку, — Помогите завязать!

Я быстро связал концы бинта, после чего он, вздохнув, поднялся и двинулся дальше по окопу. А я свернул в отнорок, ведущий к позиции минометчиков. Те спокойно сидели у себя в окопе, изредка выглядывая наружу.

— Почему не стреляете?

— Дык приказа не было. Командир сказал, что только по его приказу, а его нет, — ефрейтор пустился в подробные объяснения. Вникать в эти проблемы времени совсем не было, поэтому я решительно приказал:

— К бою! — после чего, приложившись к окулярам бинокля, продолжил, — Дистанция триста, угол ноль, огонь!

Практически одновременно с минометом бойцы из окопов открыли огонь и из двух ручных пулеметов, в результате чего движение наступающих цепей замедлилось, а немецкие легкие танки стали бить по нашим окопам очередями из своих малокалиберных автоматических пушек — очень эффективное оружие для борьбы с пехотой. За минуту миномет успел выстрелить всего восемь раз (приходилось часто вносить поправки в прицел) после чего замолчал — немцы подошли ближе двухсот метров. Ранее прекратили обстрел наступающих цепей противника и батальонные минометы, так как из-за приближения противника была опасность попадания по своим. Я приказал минометчикам взять винтовки и выдвинуться во взводный окоп, а сам осмотрелся по сторонам. Правее чадил подбитый Panzer III — всё-таки получилось у Антонова попасть, что не могло не радовать. Ешё дальше, на правом фланге моей роты, застыла немецкая самоходка со спущенной гусеницей. В этот момент одна из «двоек», наступавших на первый взвод остановилась, над ней взметнулись языки пламени, а через секунду произошел взрыв боекомплекта, от которого сорвало башню. Из окопа послышались радостные возгласы, и плотность огня наших бойцов усилилась. Я перешел во взводную траншею и двинулся по ней направо, проверяя, как ведет бой подразделение. Найдя сержанта Карпенко, спросил его, как дела.

— Плохо, снайпер там у них, убил нашего пулеметчика Павлова, теперь Комар стал первым номером, но я ему приказал менять позицию после каждой очереди.

То-то я смотрю, пулеметы редко стали стрелять.

— А Самедов?

— Ранен, — он мотнул головой в сторону недоделанного хода сообщения, который санинструкторы использовали для укрытия раненых.

Пригнувшись, я направился в указанном направлении и вскоре нашел перемотанного бинтами снайпера, его штатная СВТ-40 как и положено, лежала рядом с ним. Я взял самозарядную винтовку с оптическим прицелом и вернулся на боевые позиции, после чего с помощью бинокля стал осматривать вражеские порядки. Время было немногим больше семи утра, солнце только слегка поднялось над горизонтом, вследствие чего вся оптика противника, наступающего с северо-запада, ярко бликовала, выдавая местоположение своих хозяев. Поэтому выявить и убить снайпера с первого выстрела для меня не составило труда. Следующими моими жертвами стали два немецких солдата из пулеметного расчета, стрелявшего по нашим позициям с двух сотен метров. Далее я перенес огонь на панцер. «Двойка» как раз остановилась, чтобы дать очередь из пушки, и я дважды выстрелил по смотровой щели мехвода. Похоже, попал, потому что танк остался стоять на месте, а я продолжил стрелять теперь уже по командирской смотровой щели и прицелу. Когда же патроны в магазине винтовки закончились и я стал менять обойму, люк на башне панцера распахнулся и оттуда один за другим выскочили два танкиста, которые смогли ловко спрыгнуть, спрятавшись за бронированный корпус. Это событие не осталось незамеченным красноармейцами, которые встретили его радостными возгласами и усилением огня. Тем не менее, несмотря на потери, немцы продолжали упорно приближаться к нашим окопам короткими перебежками. Я попытался найти среди наступающих немцев офицера, но, похоже, тот спрятался за горящим танком и оттуда отдавал команды. Поэтому я переключился на рыбку помельче — подстрелил унтера и двух солдат, потратив на каждого по три-четыре патрона — уж очень ловко немцы передвигались — короткая перебежка под углом к нормали, упал, перекатился в сторону, произвел выстрел, перекатился, перебежка. Такой способ позволил им приблизиться к нашим окопам почти вплотную без больших потерь.

— Карпенко, сколько бойцов в строю?

— В отделении сейчас шестнадцать человек должно быть.

— Готовься, по моей команде идем в контратаку, или они нас в окопах гранатами забросают.

— Есть! — сержант нахмурился, понимая, что ситуация у нас практически безнадежная, и контратака против численно превосходящего противника — это последний призрачный шанс удержать позиции. Тут ведь даже отступить не получится.

Закончив разговор с Карпенко, я поднял со дна окопа малую лопату, сунул её за пояс и направился на левый фланг, где нашел Гладкова, которому также приказал готовиться к контратаке. Подождав секунд пятнадцать, чтобы сержанты успели предупредить бойцов, я крикнул:

— Гранаты к бою! — затем, после паузы, достаточной для приведения РГД-33 в боевое состояние, — Бросай!

Дождавшись, когда стихнут разрывы, я крикнул:

— За Родину! В атаку! — после чего перевалился через бруствер, взял в левую руку наган, а в правую ТТ, и, крикнув, — За мной! Урааа! — и, под свист пуль, побежал вперед, качая маятник и стреляя в немцев с обоих рук. Справа и слева от меня с криками «Ура» бежали красноармейцы с винтовками наперевес. Немцы, при виде нашей отчаянной контратаки, не стали ждать, пока мы приблизимся и бросились нам навстречу, на ходу стреляя из своих карабинов.

К тому моменту, когда я добежал до вражеской цепи, у меня кончились патроны в пистолете и револьвере, но при этом я смог неплохо проредить цепь прямо перед собой. Отбросив ставшие бесполезными стволы, я выхватил из-за пояса малую лопату для которой сразу же нашлось дело — на встречном движении я отвел черенком в сторону направленный в меня штык маузеровского карабина и, сделав подшаг, ударил врага стальным полотном в шею. Немец умер мгновенно, а я, выхватив из его ослабевших рук карабин, тут же с разворота проткнул штыком следующего врага, который, упав мне под ноги, скрючился с душераздирающим криком. Надо бы его добить, но на меня с каким-то непонятным воем, выставив вперед карабин бежал ещё один фашист.

Следующие несколько минут я уворачивался, резал, колол все новых и новых нападающих на меня немцев, краем глаза отмечая, что рядом также самоотверженно сражаются и бойцы моей роты. А потом вдруг раздались крики: «Цурюк, Цурюк» и оставшиеся в живых немцы, похватав своих раненых, ринулись прочь от наших позиций. Кое-кто из красноармейцев вознамерился было бежать за ними, но я охладил их пыл:

— Стоять! Не преследовать! Быстро перевязываем своих раненых, собираем оружие, документы, подсумки, ранцы, часы и возвращаемся в окоп!

Тут же пересчитал оставшихся на ногах красноармейцев — тринадцать боевых единиц, не считая меня. Карпенко живой, а вот Гладкова не видно, будет жаль, если погиб, да мне всех бойцов жаль, ведь численность первого взвода ещё сегодня утром составляла пятьдесят семь человек. И вот что осталось — ни командира взвода, ни сержантов, и солдат полтора десятка не наберется. А ведь со мной пришло на подмогу ещё шестнадцать бойцов. Но, как бы хреново ни было, а жизнь пока продолжается, и война продолжается, поэтому надо делом заниматься, а не слёзы лить.

Я жестом подозвал ближайших ко мне двух бойцов.

— Красноармеец Иванов! Красноармеец Тихонов! — представились те по уставу.

— Иванов, смотри, там в сотне метров, — я махнул рукой, показывая направление, — немецкий пулемет, ползи туда и тащи его сюда вместе с патронами и лентами, а вон там, Тихонов, убитый немецкий снайпер, и ты должен доставить его винтовку и патроны. Да, и пистолеты там у всех заберите. Вперед! — бойцы легли на землю и ползком направились в указанных мной направлениях. Проводив их взглядом, я подобрал свои наган и пистолет, после чего забрался в танк, выбросил из него труп мехвода и завел.

— Давайте забрасывайте на корму ранцы и оружие, вы вчетвером забирайтесь сюда и машите руками, чтобы нас свои не подстрелили. Остальные тоже быстро отсюда уходите, скоро немцы опять начнут артиллерией крыть. Карпенко, командуй!

— Есть!

Убедившись, что приказы выполняются, а на корме танка устроились красноармейцы с кучей трофеев, дал по газам. Сделав остановку у окопов, приказал бойцам сгрузить трофеи, а двоим и дальше оставаться на броне и махать руками, чтобы было видно что это свои. Потом я вновь набрал скорость и направил танк к штабу батальона. Моё прибытие было встречено радостными возгласами многочисленных раненных бойцов, расположившихся вокруг штабных землянок. Остановившись, я выбрался из люка, отчего восхищенный гул толпы усилился — форма на мне была залита вражеской кровью и порвана во многих местах. В это время к трофейному танку подошел начштаба Гусев.

— Ковалёв, ты опять с трофеями, — он безрадостно констатировал моё прибытие и пожал руку.

— Да, немцы убежали, тачку оставили, вот мы и подобрали.

Гусев кивнул и, махнув мне, чтобы я шел за ним, направился в землянку, там начштаба сел за стол, вытащил из ящика бутылку водки и наполнил до половины два граненых стакана, один из которых протянул мне:

— Помянем!

Я взял стакан и мы стоя, не чокаясь, выпили, после чего Гусев сел, вытащил из ящика буханку хлеба и шмат сала, которые быстро нарезал крупными кусками. Неплохо, а то я было подумал, что придется пить натощак. Пару минут мы молчали, поглощая нехитрую закуску, а затем старлей, закурив папиросу, спросил:

— У тебя как?

— Плохо, первый взвод практически в ноль, пришлось в рукопашную идти, Степашов убит, второй и третий пока не знаю, надо было танк отогнать, пока немцы его не сожгли, но у них должно быть получше.

— В батальоне тоже дело дрянь. Тарасов ранен, Вязовский убит. Такие вот дела — первая рота побежала с позиций, почти вся, — Гусев хлопнул ладонью по столу, крепко выматерился, и продолжил, — Командиры да комсомольцы в ячейках на позиции остались, бились до последнего и все там полегли. А Тарасов, как увидел этих козлов бегущих, взял тыловиков, ездовых, ну и меня с Вязовским, конечно. Рванули мы им навстречу, кое-как остановили и в контратаку пошли, а немцы нас из пулеметов встретили чуть ли не в упор, пришлось залечь, думал, все, хана, но тут наши батальонные минометчики врезали по немцам, хоть мы и рядом были. А потом фашисты стали отходить по всему фронту. Видно, поняли, что не прорвутся. От первой роты человек пятьдесят осталось и ни одного командира. Да около двадцати мерзавцев разбежалось, как поймают, надо будет перед строем показательно расстрелять.

Он помолчал, докуривая папиросу, и перешел к делу:

— Давай, дуй в роту, разберись с потерями и отправь ко мне кого-то из командиров взводов со списком погибших и твоим рапортом, будет извещения писать, а мне надо комдиву доклад готовить. Да, твой старшина погиб, подыщи кого-нибудь на его место, всё, иди.

— Есть!

Чтобы безопасно вернуться на позиции роты, сначала пришлось двести метров ползти на пузе, пока не добрался до недокопанного хода сообщения, по которому и вернулся в расположение второго взвода, сразу погрузившись в организационные проблемы. Помимо составления рапорта о боевых действиях, учета раненых и погибших, мне предстояло по сути с нуля сформировать первый взвод, подобрать замену старшине (плакали теперь мои планы насчет полевой формы), найти нового снайпера, организовать работу по доработке окопов и дальнейшему рытью ходов сообщения. Так и крутился как белка в колесе, но днем, решив первоочередные задачи, и чувствуя, что голова уже совсем не соображает от усталости и недосыпа, завалился спать на пару часов, разрешив отдохнуть и бойцам, свободным от рытья траншей и караулов. Около четырех часов пополудни, когда ход сообщения прорыли еще на сотню метров, я отправил красноармейцев за обедом, вместе с которым принесли и «наркомовские сто грамм» на всю роту. Хоть какая-то радость для солдат, которые сегодня приняли свой первый бой, потеряли товарищей и поняли, что шансов дожить до победы при таких раскладах у них очень мало. После всех подсчетов оказалось, что в моем подразделении погибло двадцать семь человек, сорок четыре госпитализировано с ранениями, ещё четверо пропали без вести, причем только двое из первого взвода, которые могли неучтенными погибнуть в контратаке, но куда пропали двое бойцов из третьего взвода вообще непонятно, мистика. Итого в моем распоряжении осталось сто пятнадцать бойцов. Немало, но такими темпами через три-четыре боя роты не будет, совсем не будет.

Когда начало темнеть, я отправил с каждого взвода по одному отделению на нейтральную полосу, чтобы собрали трофеи, сожгли поврежденную самоходку и сделали засаду против немцев, которые могли попытаться собрать жетоны своих погибших. Напротив первого взвода большая часть трофеев уже собрана, но там надо было поискать пропавших бойцов и взять сапоги — во время утреннего боя совсем не было времени на снимание обуви с трупов, а у меня две трети роты в ботинках с обмотками. Потом накрутил хвосты командирам взводов и сержантам, чтобы контролировали караулы и, выпив свою порцию «наркомовских», завалился на боковую.

Спалось хорошо, никакой стрельбы ночью не было — немцы не осмелились приближаться к нашим позициям. Поэтому утром после завтрака я отправился в штаб батальона в неплохом настроении. Ночью ход сообщения наконец-то доделали, так что ползать не пришлось, что ещё добавило несколько плюсовых баллов к моему душевному состоянию.

На совещании Гусев первым делом сообщил, что он назначен командиром батальона, представил нового начальника штаба старшего лейтенанта Васильева, который ранее служил в штабе полка и лейтенанта Коробейникова, бывшего комвзвода из второй роты, теперь поставленного на командование первой ротой. Про Тарасова новый комбат сказал, что ранение тяжелое и тот отправлен на лечение в тыловой госпиталь.

— Товарищи, — перешел к делу Гусев, — Вчера на совещании в штабе дивизии наши действия в обороне были признаны неудовлетворительными, также плохо были оценены и другие батальоны. Несколько сгладило критику в наш адрес то, что товарищ Ковалев смог захватить немецкий танк, но наград за это не будет, слишком большие потери, да ещё и дезертиры. С первого взвода двоих пропавших не нашли? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Нет, — ответил я, покачав головой, — отправил отделение на нейтральную полосу, перепроверили все воронки на позициях взвода, нет их. Они оба из помилованных дезертиров, видно, опять сбежали.

— О чем и речь! — продолжил комбат, — Это говорит о низком контроле за личным составом и неудовлетворительной дисциплине, фактически о попустительстве дезертирству, так может и до массового бегства с позиций дойти, как это произошло с первой ротой. Поэтому требую усилить контроль за дисциплиной, — Эк, он завернул, да и на меня грозно смотрит, как будто это у меня одного бойцы лыжи смазали!

Тем временем Гусев сделал паузу, сурово оглядел всех собравшихся, и продолжил:

— Теперь о других вопросах — вчера вечером подошли отставшие части дивизии, поэтому решено этой ночью заменить наш полк на передовой и отвести в тыл для отдыха и пополнения. Так что готовьтесь. У меня всё, есть вопросы?

Я поднялся с места:

— Да, товарищ старший лейтенант, у меня есть вопрос по трофеям — мы собрали ночью на нейтральной полосе немецкое вооружение, которое я хочу оставить на вооружении в роте, также собраны часы и сапоги. Поэтому прошу Вашего разрешения раздать сапоги бойцам, потому что у нас серьёзные проблемы с обувью, а также раздать часы командирам — это необходимо для согласованности боевых действий, а в роте только одни часы — у меня, — протянув комбату рапорт, продолжил, — Вот я подробно изложил, что собрано и по каким основаниям это следует выдать личному составу.

Гусев, нахмурившись, взял рапорт и внимательно его прочитал.

— На мой взгляд, это… — он на секунду задумался, подбирая слова, — Попахивает мародерством, особенно вопрос с часами, поэтому мне необходимо это согласовать, — он убрал рапорт в планшетку и спросил, — Ещё вопросы есть? Ну, тогда совещание заканчиваем, возвращайтесь в подразделения.