Утро под Катовице. Книга 2

Глава 8

Двадцать второго июня около десяти часов, когда я сидел на веранде и присматривал за Станиславом, игравшим с деревянной машинкой на полу, по громкоговорителю передали, что в двенадцать часов будет важное заявление правительства. У нас ведь в частном секторе радиоточек не было, как и телефонов. Вся информация — только из громкоговорителя, висевшего на перекрестке. Можно было ещё радиоприемник купить, но я этого делать не стал, зная, что после начала войны их конфискуют у населения.

Болеслава, которой я уже давно сказал, что сегодня начнется война, вышла из дома, мы переглянулись, после она села рядом, положив мне голову на плечо и прошептала:

— А я, дура, надеялась, что ты ошибаешься, но ты посланник, ты же всё знаешь…

Да, я так и не смог убедить её, что я обычный человек. На все мои доводы она отвечала: «Мне же видно, как ты отличаешься от других, просто удивительно, как окружающие этого не замечают!» Ну и хорошо, что не замечают, иначе бы мне несдобровать.

Помолчав, она продолжила:

— Теперь война заберет тебя у меня, ты должен защищать людей, а хочу чтобы ты остался, никуда не уходил. Я дура, правда?

Я её обнял и поцеловал в губы. Станислав бросил машинку, притопал к нам и застыл, с интересом глядя на нас.

— Вполне нормальное желание, — ответил ей, оторвавшись, — Тем более, что и мне не хочется воевать. Надеюсь, что смогу быть полезнее на заводе, ведь наша продукция имеет военное назначение.

Тут из дома раздался плачь Алешки и Болеслава упорхнула к ребенку. Станислав, нахмурившись, вернулся к машинке, а я продолжил заниматься ничегонеделаньем, пока есть такая возможность.

Ближе к двенадцати ожидаемо пожаловали тесть с тещей. У них дом расположен далеко от громкоговорителя, и сидя во дворе, как у нас, радио не послушаешь. После теплых приветствий Роман Адамович расположился рядом со мной за столом на веранде, а Мария Давидовна зашла в дом.

— Как поживаете? — задал я дежурный вопрос для завязки заговора.

— В целом хорошо, — тесть изучал медицину до революции в Санкт-Петербурге и по-русски говорил без малейшего акцента, — Есть определенные житейские проблемы…

— Но похоже, что скоро все станет намного хуже, — продолжил я его мысль, воспользовавшись паузой.

— Вы думаете это война?

— Уверен, больше не может быть быть никаких причин, для правительственного сообщения в выходной день.

— Да, наверное Вы правы, — с трагичной ноткой в голосе согласился тесть.

В это время появилась теща с подносом, на котором стояли чашки с чаем и блюдо с печеньем. За ней вышла и Болеслава, коротко сообщив:

— Уснул! — после чего она села за стол, а Станислав забрался ей на колени.

Мария Давидовна разлила чай по чашкам и, показав на печенье, сказала по-польски:

— Кушайте, напекла вот с утра, хотела днем зайти к Вам, угостить, а тут и повод появился… Там у нас на улице соседи собрались, говорят, объявят, что война началась, а Миша ещё с утра с мальчишками на речку убежал рыбачить. Хорошие у него друзья, только дерутся много. Пока в школу ходили ещё ничего было, а как каникулы начались, так через день с синяками приходит. А на прошлой неделе штаны так порвал, что только выбрасывать. Но это ещё ничего, вон на соседской улице мальчика ножом зарезали — девочку не поделили. А там девочка такая, я её позавчера видела, мне соседка показала, так по ней видно что она ш… — Болеслава успела слегка хлопнуть свою мать по руке, чтобы та при ребенке попридержала при себе вульгарную форму нелестной оценки девушки. Тем временем по радио диктор объявил о предоставлении слова заместителю председателя правительства товарищу Молотову, после чего раздались слова Вячеслава Михайловича: «Граждане и гражданки…»

По окончании речи Болеслава заплакала, сначала тихо всхлипывала, потом её мать стала утешать и уже через пять минут они рыдали в голос вдвоём. Роман Адамович достал трубку, набил её табаком, затем спустился с веранды во двор и затянулся, глядя поверх забора на людей, понуро расходящихся от громкоговорителя. Я взял Станислава за руку и подошел к тестю, пусть бабы там сами проплачутся.

— Знаете, Андрей, а я ведь всё время сомневался. Когда из Львова уезжал — сомневался, когда по Вашему совету продуктами закупался, тоже сомневался, даже когда сказали, что сегодня будет важное сообщение правительства, тоже сомневался, — он помолчал, глядя куда-то вдаль, — и продолжил, — Спасибо тебе, — он всё никак не мог определиться с тем, как ко мне обращаться, на ты или на Вы? — Во Львове сейчас, наверное, будет очень тяжелая ситуация… А как ты думаешь, чем это всё кончится?

— Сначала немцы будут наступать за счет лучшей организации и опыта, но потом СССР проведет мобилизацию, перенастроит промышленность и в конце концов разгромит немецкую армию. Коммунисты хорошо умеют работать в мобилизационном режиме в отличие от канувшего в лету царского режима. Но это может затянуться на несколько лет. Немецкая армия очень сильна.

— Меня ведь в шестнадцатом году после четвертого курса на фронт забрали и назначили хирургом в полевой госпиталь, — Тестю вдруг захотелось поделиться воспоминаниями о своём военном прошлом, — Солдат пользовал, офицеров ведь лечили опытные квалифицированные специалисты, а нижних чинов — чаще всего недоучки вроде меня, или вообще фельдшеры. Поначалу… — он замолчал, мысленно погрузившись в воспоминания, пару раз затянулся и продолжил, сменив тему, — Повезло, что во время революции наш госпиталь в Латвии стоял, там я и остался, а когда Пилсудский с Советами мир подписал, тогда и во Львов переехал. Ужасное было время, и вот опять!

— Да, тяжелые времена настают, — согласился я с ним, и перешел на другую тему, — А Мише, наверное, лучше в автомобильный техникум перейти.

— Думаете? — заинтересованно переспросил Роман Адамович.

— Да, ему ведь скоро шестнадцать, и если война затянется, то его после окончания десятилетки, в восемнадцать лет скорее всего направят в офицерские ускоренные курсы, а потом на фронт. Ну а обучение в техникуме даст возможность остаться работать на автозаводе, а если и заберут в армию, то скорее всего — в ремонтные или автомобильные подразделения. Это ничего не гарантирует, но шансы уцелеть на этой войне будут выше.

— Пожалуй, в этом есть смысл, спасибо за совет.

Ещё немного постояв, мы вернулись к столу, где нитью разговора прочно завладела не в меру разговорчивая тёща. Надеюсь, Болеслава эту черту от матери не унаследовала, во всяком случае, пока у моей жены излишней болтливости не заметно.

В понедельник на заводе провели митинги, где ораторы с абсолютной убежденностью в своих словах заявили, что советский народ как один сплотился вокруг партии и товарища Сталина, враг будет разбит и победа скоро будет за нами. Ну а дальше рутинная работа без особых изменений, хотя нет, изменения были — рабочие стали более ответственно работать, тем более что я строго всех предупредил, что брак в военное время может быть приравнен к вредительству.

Двадцать четвертого вечером зашел Петренко, сказал, что его призывают, посидели, выпили. Он поведал, что служить будет в войсках НКВД, но где именно, ему, разумеется не известно. Разговор с ним меня несколько обнадёжил — даже если меня заберут, то, скорее всего, тоже направят служить в частях НКВД, которые на войне в целом несли потери значительно меньше чем части РККА. Но служба тоже нужная и в некотором смысле почетная.

Двадцать шестого числа нам на заводе объявили, что в связи с военным положением рабочий день продлён и выходные отменены. Все вокруг это восприняли как должное, ведь идет война, а с фронта поступают неутешительные сведения. Тридцатого июня я разослал в наркомат, в главное артиллерийское и автобронетанковое управления РККА свой эскизный проект самоходки, предварительно зарегистрировав его в секретной части автозавода. В пояснительной записке я указал, что это самоходное орудие может собираться на автомобильном заводе с широким использованием автомобильных комплектующих. Больших иллюзий я по поводу принятия самоходки на вооружение не питал, но попытаться стоило.

Второго июля я в цеху с утра прослушал сводку Совинформбюро и с некоторым удивлением услышал, что «Части Рабоче-Крестьянской Красной армии ведут тяжелые оборонительные бои западнее и севернее города Минск». Вообще, я историю Великой Отечественной войны знал, что называется, «на четверку с минусом», то есть воспроизвести подробности всех операций и сражений с точной датировкой я не мог, но то, что немцы взяли Минск 28 июня, помнил точно. Тут возможны три варианта: либо Совинформбюро попросту врёт, либо мои письма Сталину и компании сыграли всё-таки определённую роль, хотя пока особых отличий в развитии событий пока не заметно, за исключением того, что немцы несколько запаздывают по сравнению с известной мне историей, и третий вариант — вокруг меня параллельный мир, в котором течение событий изначально отличается от моего родного измерения. Что называется — выбор на любой вкус, а если учесть, что возможны парные сочетания вариантов, то поле для игр разума становится очень и очень широким. Однако, если немцы на самом деле всё ещё не взяли Минск, то это не может не радовать. Вот в таком приподнятом состоянии меня и застал вернувшийся из заводоуправления Безруков, который тонко почувствовал моё настроение:

— Что это ты такой веселый?

— Да, вспомнилось, Алешка вчера «папа» сказал первый раз! — ну не говорить же ему истинную подоплеку моего хорошего настроения, а сын и правда вчера это сказал, так что я Безрукову и не соврал почти.

— Поздравляю! — Василий Лукич пожал мне руку и похлопал по плечу, — Но у меня для тебя плохая новость, — он сел на скамейку рядом со мной и продолжил, глядя в пол перед собой, — Наш цех расформировывают. Вот, — он положил на стол бумаги, — В течении двух дней, включая сегодняшний, прекратить производство, недоделанные изделия сдать на склад, оборудование передать согласно прилагаемого реестра. Работников направить в распоряжение начальника сборочного цеха.

Вот тебе матушка и Юрьев день! Новость меня буквально ошеломила, но я всё-таки спросил:

— А с нами что?

— Тебя в электротехнический цех, а меня — на производство мостов.

Видя моё удручённое состояние, Безруков тяжело вздохнул, похлопал меня по плечу и пошел в цех — за два дня было необходимо проделать огромный объем работы, и времени рефлексировать не было. Однако я остался на месте наедине с моими расстроенными мыслями. Весь мой, казавшийся безупречным, план пошёл прахом. А ведь идея была очень хороша, вот только я не учёл, что это только для меня ясно, что в зимней кампании наличие снегоходов принесет неоспоримую пользу. А местным военным и промышленникам сейчас кровь из носу нужно максимально увеличить выпуск автомобилей, при этом польза снегоходов сейчас, когда на улице тридцатиградусная жара, кажется весьма и весьма спорной. Это называется «изыскали резервы». Ну что тут ещё сказать? Я дебил.

Усиленно потрудившись, мы за два дня выполнили все поставленные задачи, закрыв производство и четвертого числа с утра я приступил к работе в электротехническом цеху простым слесарем. В мои задачи входил ремонт неисправных автомобилей выпущенных с конвейера. При выявлении проблем с механикой, ремонт делали на месте в сборочном цеху, а при неисправности электрики машину тащили к нам. Брака у готовых машин обнаруживалось довольного много, отчего я трудился не покладая рук.

Рабочие будни слились в серый поток одних и тех повторяемых же действий — осмотрел, прозвонил тестером, выявил неисправность, поменял неисправный узел или кабель, проверил и пошел на следующий автомобиль. Домой я появлялся только чтобы поесть и поспать. Персонального автомобиля к дому, разумеется, больше не было, да и Безруков добирался своим ходом, мы иногда с ним пересекались в рейсовом поезде. Машина ведь у него была служебной, а после начала войны это посчитали излишней роскошью, направив автомобиль в РККА. Все личные машины и мотоциклы также подлежали мобилизации.

Одиннадцатого июля после обеда меня вызвали в к партком. Прямо на выходе из столовой ко мне подошел незнакомый паренек и передал бумажку с текстом, написанным от руки: «Ковалеву А.И. срочно явиться в партком кабинет 4». Пока я шел к заводоуправлению, то терялся в догадках, что от меня понадобилось парткому? Неужто решили меня в партию принять? Ну так эти вопросы, насколько я знаю, на уровне цеховых организаций решаются.

Дойдя до нужной двери, я постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел. Там, расположившись вокруг одного стола заваленного бумагами столом сидели трое: Филимонов Федор Петрович — один из секретарей заводской партийной организации, женщина средних лет, чье имя я не помнил, но знал, что она работает в отделе кадров, и незнакомый мне пехотный майор. Такой состав заседающих явно указывал на то, что вечер перестаёт быть томным.

— Ага, Андрей Иванович! — Филимонов вышел из-за стола и пожал мне руку, — Вот, прошу любить и жаловать! — Представил он меня, обращаясь к остальным присутствующим, — Ковалев Андрей Иванович, дважды орденоносец, комсомолец, спортсмен и изобретатель! Воевал в финскую, где заслужил «Красную звезду» а до этого в составе польской армии против немцев, и, надо сказать, немало им крови попортил, за что и «Красным знаменем» награжден! Да не дергайся ты так, — это он сказал уже мне, увидев, как я напрягся от разглашения секретной информации, — Здесь у всех допуски к гостайне, да и чего сейчас уже скрывать? Садись! — он указал мне на свободный стул, а сам вернулся на свое место и продолжил, испытующе глядя мне в глаза, — Ты, случаем, не писал заявления заявления с просьбой отправить тебя на фронт добровольцем?

— Нет, не писал, я ведь так думаю: если я там нужен и без заявления призовут, а ежели я нужен здесь, то пиши — не пиши, не отпустят. Так чего бумагу переводить?

— Вот, сразу видно рассудительного человека, а то завалили заявлениями, — он кивнул на ворох бумаг на столе, — спасу нет! Так значит, — продолжил он, — У Вас нет никаких возражений против направления в действующую армию?

Вот интересно, какая реакция будет, если я скажу, что категорически против? Думаю, лучше не проверять.

— Разумеется я всегда готов принять участие в защите нашей страны! — произнес я, встав со стула и демонстративно вытянувшись по стойке смирно, и изо всех сил демонстрируя энтузиазм.

— Вот и прекрасно! — он протянул мне чистый лист бумаги, пододвинул чернильницу с пером, — Давай, пиши заявление на имя первого секретаря… — и он продиктовал мне текст, который я старательно записал и даже ни одной кляксы не поставил.

Затем Филимонов завизировал моё заявление своей подписью и передал его кадровичке, которая внесла данные в лежащий перед ней гроссбух, поставила на заявление штампик и номер, после чего убрала заявление в папку. Затем взял слово майор:

— Вам присваивается звание младшего лейтенанта, — он раскрыл свою папку и протянул мне бумагу с машинописным текстом, — Это копия приказа, распишитесь в получении, он придвинул мне журнал, где я и поставил свой автограф, после чего тот продолжил, — Сегодня же Вам надо прибыть в автозаводский райвоенкомат, оформить документы, получить форму и довольствие.

Ну хоть на фронт пойду офицером, это реально воодушевляет!

— Итак продолжим! — Филимонов снова обратил на себя внимание, — Андрей Иванович, ты сдавал деньги на помощь фронту?

— Ну да, было дело, — подтвердил я, ведь действительно, ещё в конце июня Катя Рыбакова собирала на нужды обороны, вот я и сдал сто рублей, чтобы подать пример рабочим и себя показать с лучшей стороны, хотя вообще-то и червонца хватило бы.

— Вот! Все трудящиеся нашего предприятия в едином порыве по инициативе партийной организации сдали, кто сколько мог, на помощь фронту. На эти деньги завод выпустил двадцать четыре автомобиля, которые необходимо перегнать своим ходом в расположение наших войск, героически защищающих Родину от немецко-фашистских агрессоров!

Во шпарит, прямо как на митинге!

— И Вы, товарищ Ковалев, как нельзя лучше подходите для того, чтобы возглавить эту автоколонну, — продолжил функционер свою речь, — Отправление завтра, в девять утра, Вам надо прибыть к северной проходной к восьми часам, сами понимаете — вопрос политический, так что постарайтесь соответствовать! Идите, собирайтесь!