Узелок

Для разлук бывали встречи,

Поцелуи — для прощанья;

Путь не радостью отмечен,

Но печалью расставаний.

Напевает память мне:

В оснеженной глубине —

Дымка вечера легка…

Взгляд, как дальняя река…

Лет бровей, что в небе кречет…

Широко раскрыты плечи…

Не слагал искусно речи.

Не твердил другим: — иди! —

Но сказал тогда: «пойду»…

Тронул крестик на груди.

И ушел в мятель, по льду…

Повели на расстрел человека,

По улицам людным его провели.

Провели мимо церкви, где нищий калека

Сидел на земле, протянув костыли.

Провели мимо тумбы с анонсом о бале…

Четыре винтовки, четыре штыка…

И веселое солнце сверкнуло на стали.

Веселое солнце нам светит века.

Проходя, оглянулся чиновник… торговка…

Четыре вели одного на расстрел.

А с забора ребенок с косматой головкой

Задумчиво долго им вслед поглядел.

А ночью в какой-то мы бухте стояли,

В кольце золотом из прибрежных огней.

И дальние звезды над нами дрожали,

В таинственно-кроткой печали своей.

И блики огней отразились в воде,

Сливаясь с усталым, темнеющим морем,

И море ответило каждой звезде,

Что дышит земля красотою и горем…

На разлучницы-дороги

Вылетал свободный ветер.

И земли печальным детям,

Чтоб не мучили очей,

Братски слезы осушал.

Целовал он сестрам ноги,

Пыль сметал. И горьким людям

Утешал-шептал о чуде;

Улетая в даль полей,

О надежде запевал.

Обнимал он братьям плечи,

Обещал он юным встречи,

Старикам был — тиховей.

И казалось нам когда-то:

Только ветер был нам братом

На дорогах дальних дней…

Тихо, вечером, гармошка

За бараками грустит.

И одной и той же песней

Нам о разном говорит.

Там — о юности голодной

И о силе несвободной.

Здесь — о старости бездомной,

О тоске ее огромной…

Ты — такой, а я — другая…

Но одна — страна родная…

Кто-то бродит за окошком,

Поздно вечером не спит.

И поет, поет гармошка,

А душа болит, болит…

Нас опускали на самое дно.

И говорили: «пускай, все равно;

Им умереть полагалось давно»…

Было иначе у нас решено:

Смерть нам не нравилась. Также и дно.

Вот и карабкались. И суждено

Все-таки было найти нам окно…

Красноугольные звезды советские,

Знаки кровавые мир запятнали.

Где же те милые, прошлые, детские,

Те, что средь хвои на нитках дрожали?

Были тогда небольшие печали.

Стала теперь — огневая тоска.

Родина… Мать… Далека, далека…

Ты ли — скорбящих страна матерей?

Ты ли волчицею, прячешь детей,

Трудно растишь белозубых волчат?

Светит над ними замученный взгляд…

Чем ты их тешила в жизни жестокой?

Сколько ты вынесла горьких упреков?

Много дано тебе Господом сил.

Матери нету — печальней Руси…

Полно, растет он, твой сын ясноокий,

Дочери облик по-прежнему мил.

Звездное небо над нами высоко.

Божия Помощь, помилуй, спаси…

Подходит вечер. Путь короче.

Я не боюсь покоя ночи.

Во мне пред нею страха нет.

Но тьмы иной я сторонюсь.

Но тьмы в душе. Ее боюсь.

Что страшно ей? Не солнца свет.

Ни звездный в благости ночей

Ни свет искусственных огней;

Ни облик неба озаренный

На дня и ночи рубеже, —

Но свет таинственный, зажженный

И в человеческой душе.

Уходило солнце ласково,

Как от дочери своей.

И дарило землю сказками

Ускользающих лучей.

И усталый вечер сумрачный

Наступал, как серый дым.

Одевал, к гостям полуночным

Свет плащом своих седин.

Приходила ночка черная,

Зажигала огоньки.

Ах, легки шаги проворные

Человеческой тоски!..

От руки ея сжимающей

Сердце, скорбное, болит.

Звездный свет горит, мерцающий.

Память будит, совесть, стыд.

Все мы, стран горящих жители,

Все путем не тем пошли.

Помоги нам, Боже Господи!

Дай пройти межей Твоей,

Приведя к своей обители

Заблудившихся людей…

Большие птицы распростерлись

Всегда недвижными крылами.

И груз несут они смертельный

Над беззащитными домами,

Где, может быть, лепечут дети

И теплый жив еще уют…

Блистая, птицы пролетают,

Но солнцу песен не поют.

Сирены плачут над землею.

Вторит рокочущий полет.

И страшный груз бросая, свищет

О смерти гордый самолет…

Какое странное виденье:

Когда восстав людская тварь,

Людей коверкает машина,

На чей кидая их алтарь?

От бомб запрятаться в подвалы?

Уйти от света в подземелье…

Во тьме убежища искать…

Уйти от веры в суеверье…

Века прошли с тех пор, как люди

Молились Богу в катакомбах.

Какие мы нашли пути?

Теперь — в подвал. Культура — бомба!

Молчат бледнеющие лица,

Как пятна страха в полутьме…

А наверху: опять томиться.

Весь мир в губительной тюрьме.

Так тяжело. А жизнь трепещет.

От смерти прячемся в подвалы.

И крестит свод моя рука.

О Боже мой, душа устала…

Такого мира не приму

Я, обращенного в тюрьму.

Под смертный грохот разрушений

Встает слепое озверенье,

И лапы Зверя — сердце жмут…

Но даже в этом жутком хаосе

Бывают радостные паузы.

От них ли света не возьму?..

Душа с душою прикасается.

И чудно сердце озаряется.

И снова — прочь. Своей дорогою…

Но человек изведал многое,

Припомнил: «есть на свете это!»…

И легче трудный путь ему.

Тоской развалин окруженный,

Он может дальше жить, согретый,

С собой неся, сквозь гнев и тьму,

(Как милость новая зажженный!)

Короткий миг тепла и света…

От черных крылий пали тени.

Земля тревожная не спит.

Безумный демон разрушений

Хохочет гулко и кричит:

— Я слишком долго, в подземельи,

Таил грохочущие силы.

Но рухнут скалы. И в весельи,

Открою жадные могилы!

Рабы, рабы! Уже не надо

Вам зажигать свои кадила,

Свершать привычные обряды…

Загаснут свечи и лампады…

Кто строит гладкие дороги,

Жилища, башни и мосты?

Какие жертвы мне под ноги!..

Как ветер желтые листы, —

Обломки, трупы, кирпичи —

Смету в желанном наслажденьи.

И сам, в пылающей ночи,

Я буду править погребенье!..

Над землей, искаженною ложью,

Нестерпимого шума дрожала волна…

И на стоне, на крике сорвалась она

И растаяла дымом ничтожным.

По Господнему слову, пришла тишина.

Прошел по крышам соломенным,

Крылом огромным, сломанным,

Волоча, прошуршал и исчез.

В тучи ушел или в голый и мокрый лес.

В серую сетку дождя,

Ветер ворвался, свистя:

— Догоню, догоню, догоню! —

Ведь уходит так слишком медленно.

И ложится дрожащими петлями, —

Никому их нельзя развернуть,

Последний, и страшный, сраженного жалкий путь…

…Но может музыка звенеть

И над разбитыми домами.

Ребенок что-то будет петь,

Найдя пробившийся цветок…

И люди грубыми руками

Построят печку. Огонек

Засветит путнику в дороге.

И людям ласково напомнит,

Стирая светом пыль и кровь,

Об увитом цветами доме…

О человечности, о Боге,

О том, что Бог — любовь…

Сегодня грустно без причины.

Высокомерные цветы,

В высокой вазе, георгины, —

Предсмертно ярки и горды.

Сегодня грустно без причины.

Сегодня небо безучастно.

И умирая, дышат страстно,

В высокой вазе, георгины.

Яркие, крупные, красные маки,

Как ворох ликующих солнечных грез,

В тусклую комнату кто-то принес.

Как солнца улыбка, как радость они.

Так стебли их гибки, так ярок их цвет.

Брошены кем-то лежат на столе,

И алый горит их привет.

Голубое море.

В голубой вуали,

Голубые дали.

Голубые горы.

Голубые взгляды.

Голубая жилка на виске.

И лежат, с нагого тела сняты,

Голубые ткани на песке…

Лес, как лес… Деревьев много.

Под ногами хвоя.

Важно сосны смотрят, строго.

Ну, пойду домой я…

Надо суп варить капустный,

Шить, читать… до сна…

День, как день, а что-то грустно.

Говорят, весна…

Я стихов музыкальный узор

Вышиваю на грубом мешке.

Разноцветный, пушистый ковер —

И теплее в моем уголке.

Я картофель варю и капусту,

Протираю на терке морковь…

Но в газете — статья об искусстве,

А на полке — стихи про любовь…

И дрова я колю неискусно.

И у злобной, упрямой плиты, —

Иногда от усталости грустно,

Но везде расцветают цветы,

И не только в плену, в магазинах,

Но повсюду на грешной земле.

А когда покрывает их иней…

Нарисует мороз на стекле!

Бывало так, что долго мучили

Года какие-то меня.

А я люблю стихи певучие,

Что тихо рифмами звенят.

Бывало: сжато небо тучами,

Я, грязью тонкий снег черня,

Тащу гвоздистые, колючие,

С развалин балки — для огня.

Дыханье было болью жгучею…

Но был огонь всю ночь, до дня.

Дорога шла негладко, кручами, —

Откуда силы у меня?..

Вот я пришла. За днями лучшими.

Подумать села у огня.

Как он дрожит… Стихи певучие

Тихонько рифмами звенят…

Ну, какой там настоящий…

Ну, маячил средь людей…

И кого-то, в дни ненастья,

Утешал мечтой своей

И, листками шелестящий,

Уверял, что дышит в ней

Светлоистинное счастье…

Называли бестолковым

Те, кому не до поэтов.

Повторяли сухо, снова:

«В наше время места нету

Для никчемного такого…»

Кто смеялся, кто бранил,

Кто-то ласковое слово

Из певучей чаши пил.

Убаюкаю горе стихами,

Между строчками опять уложу,

Спи, непрошенный гость нелюбимый,

Даже сказок тебе не скажу.

Ты не слушаешь, смысла не слышишь,

Только любишь печальные стоны.

Оттого я в стихах повторяю

Равномерные, грустные звоны…

Убаюкаю. Горе задремлет,

Опуская тяжелые веки.

Я упряма. А горе не знает,

Сколько хитрости есть в человеке…

Пришла небогатая.

Все, что было в руке, —

Осторожной, — несмятые,

Колокольчики с мятою…

Крепче запер жилище.

И придумал наряд…

А когда вдоль оград,

Обнимающих сад,

Заалел виноград,

Заалел на бульварах, кладбищах,

Стало небо синее и чище; —

Опустила свой взгляд

И ушла принаряженной нищей.

Мой светлый грех…

Тревожная улыбка…

Притихший смех…

Поющий голос гибкий…

Мой путь без вех,

В санях стремящихся и зыбких.

Мой сладкий плен,

Любви очарованье.

Запечатлен

Он тайностью свиданий,

Скользящих смен

Разлуки, встречи и прощанья.

Быть может, ты совсем не тот,

Каким тебя я вижу.

Быть может лжет твой четкий рот. —

Пусть подойдет он ближе, ближе…

Я не хочу нам отказать

В последней, может, встрече.

И сердцу сладко это знать,

Когда ты мне сжимаешь плечи…

Что, разбита? Страшно? И больно? Кровь?..

— Пустяки. Любовь. —

Что, устала? И мысли, как тяжкий гнет?

— Пустяки. Пройдет. —

Одинока? Бессильна? И плачешь будто?

— Пустяки. Минута. —

Любовь трагическим подарком

Дарит порою поздний свет.

Огнем тоскующим и жарким

Трепещет он на склоне лет.

И суд людей неправ, жесток,

Ползет усмешкою вослед…

Еще один любви глоток!

Ведь на другой — надежды нет…

Если полюбишь, — не думай.

Мысли бывают: холодные шумы

Волн, увлекающих радость на дно.

Если разлюбишь — не мучай.

С ласкою тихой скажи, что певучею

Птицей любовь улетела в окно…

Две холодных в тумане дрожали звезды.

Так Бесстрастно… над городом черным, бесснежным

Попрощались мы горько и нежно

Я не знаю, где ты…

Много раз я с тобою прощалась, любя,

Но последний тот вечер для нас наступил.

Почему ты меня отпустил?

Я — тебя?..

Отгорело, отболело,

Заслонилось рядом лет.

А забылось? — Нет.

Оттого живу скрываясь

За стеною разных дел,

Что всегда, всегда прощаясь,

(«Чтоб другой в них не глядел!»)

Ты глаза мне целовал.

Ты теперь уже не встанешь,

Никогда в них не заглянешь,

Но прощаясь, так сказал…

Не исполнены обряды,

Не давала я обет.

Но в глазах чужому взгляду,

Оказалось — места нет.

Кто-то бродит там, в тоске,

На туманном берегу.

Но тому, кто вдалеке

Тонет… я ль не помогу?..

Я гребла. Но не сумела,

Не могла ему помочь.

И играли волны телом,

Унося за гребни, в ночь.

Как жестокою усмешкой,

Лодку бросило волной

На песок промокший, резко…

Снова берег подо мной.

Я встаю. Гляжу в тоске:

Здесь бродил недавно ты.

Не дождался. На песке —

Уходящие следы…

Теплый свет, ускользая, угас.

Вот и смертный любви нашей час.

И печальною ложью, вдвоем,

Почему-то, зачем-то живем…

А когда-то: солгать бы не смели!..

Оттого ли, что нам, в самом деле,

На прощанье, прошедшего жаль?..

Но живых утомляет печаль.

А за окнами кто-то поет

Беспечальные песни весны…

Кто из нас, отвернувшись, уйдет?

Только пусть он уйдет поскорее!..

Пока мы еще оба грустны

Над усопшей любовью своею.

Вы учили меня жить.

В монологе, долго, звучном…

Но таких, как я учить —

Только, значит, мучить.

Невидимкой счастье вьется.

Легкой дымкой обернется,

Для кого какое…

Золотое для богатых,

Для красавицы — в нарядах,

А мое — простое.

По узору вьется нить.

Поцелуй нелюбый скучен.

Хорошо любимой быть,

А влюбленной — лучше.

Я живу на другом, не твоем берегу.

Не зови. Я тебе о любви не солгу,

Мне мешает обманывать странная лень.

О любви я забыла, забыла давно.

Отошла она, яркая, дальняя, в тень.

Голубая звезда заглянула в окно.

Ни себя, ни тебя обмануть не смогу.

Ты уйди. О любви никому не солгу.

Осторожно в окошко мое не стучи.

Голубые теперь собираю лучи…

Любит — не любит… Обида. Ушел.

Ссора. Раскаянье. Ревность и страсть.

Как человек в этом жарко горит!

А лепесткам, отцветая, — упасть…

Сердце сжимается грустью неясной.

Страстную повесть свою говорит…

Полно. Прошло. Это было прекрасно.

Тешило, мучило многие годы

Осень. Зима… Чистота и свобода.

Пусть любовь — улетевшая синяя птица, —

И ее не вернуть никогда…

В жизни многое: точно приснится,

А в душе не пройдет без следа.

И растет и слагается что-то, струится

В ней до старости. Дни и года.

Отлетает душа… загорится

Над упавшей другая звезда.

Уехал мой солдатик,

В машине голубой.

Светил он мне, прощаясь

Улыбкой дорогой.

Все винтики и гайки

Собрала я с ковра.

(Разбросан был приемник,

Как раз позавчера…)

Скользнул под кресло галстук,

Рубашка — за диван.

А на столе, отвергнут;

Пиджак лежит, как пьян…

Уехал мой солдатик.

В притихшем доме грустно.

Стелила я кровати…

Прибрала все искусно…

И стало чинно. Чисто.

Пусто.

Уезжает сын веселый

В шири света — погулять.

Не догнать…

У окошка — мать.

В неба горней синеве

Корабли легко плывут.

(Облаками — люди тут,

На земле, зовут).

Только те, где паруса,

Золоченые, вдали,

Чуть касаются земли,

Это: корабли.

Посылают их за теми,

Кто с седыми волосами,

Невеселыми глазами,

Кто устал. За нами.

Уплывают за пределы,

Чередой золотокрылой.

Там иные будут силы,

Мир иначе милый…

И такой ли сложный?..

Но сюда глядеть возможно ль?

Из синеющих глубин?

Если сын,

Будет здесь… один?

Можно ль будет, иногда?..

Отвечает сердце: — Да! —

Серебром и золотом

Волосы горят.

«Ах, уже не молода»,

Люди говорят…

Разве радость осени

Заказал Господь?

Жарче Бога просим мы,

Подходя к ней вплоть.

Ей — плоды румяные,

Ей — наряды пышные.

В золоте. Багряные.

Шелестами слышные.

Грань земного счастия,

Радость завершения.

В глубине звенящая,

Ей душа скользящая

За пороги тления,

За тоску мгновения, —

В тайну Воскресения.

Ей — деревьев линии,

Неба ласка синяя,

Семена пушистые,

В воздухе плывущие;

И те нити длинные,

Нити серебристые,

Над садами-кущами,

Что пряла Пречистая…

И когда загрустила земля,

Улыбнулся ей тихо Господь.

И страстей, сожигающих плоть,

Прекратил утомительный бег.

И упал ослепительный снег

На размокшие грязно поля.

И пушистый и белый ковер

Все любовно покрыл и очистил.

А красу отлетевшую листьев

Заменил несказанный убор.

Посмотри, целый день за окном,

Претворяя осенние слезы

В неустанную нежную радость,

Тихо падают белые грезы,

Тихо дремлют под снегом надежды.

Крепко спят под землей семена.

Их баюкают вьюги-мятели.

И тепло им хранит глубина.

Хорошо мне сегодня с тобой,

У печи, за закрытыми окнами.

И любуюсь на блики огня я, —

На пушистых серебряных локонах.

Вселенная. Весь мир.

Громады гор и черных туч.

Провалы бездны. Выси круч.

Над ними облак белый клир.

Вселенная. Весь мир.

И человеческое «я».

Роса на травах. Капля, пыль.

И отраженье бытия.

Таились в глубинах, на дне, чудеса.

И в небо глядели озера — глаза.

А синие, миром дыша, небеса

Смотрелись в прозрачные очи земли.

И белое облако плыло, спеша.

И песней звенела, в безбрежной дали, —

Высоко летящая, чья-то душа…

Дышит влагой блаженно земля на рассвете.

Ветер росы снимает с растений, в привете.

Уже розовым золотом скалы горят.

И движение радости — в небе заря.

Уже первая птица очнулась, поет.

Утра мир окружает, задумчивых, нас.

…Господи, Боже, пусть Имя Твое

Назовется в молитве сейчас.

Забываю заботы, дневные отравы.

И я верю, что молятся птицы и травы.

И касается утро проснувшихся век.

Где-то молится так же другой человек…

И молитвой слагается медленный стих…

Помолись, дальний брат, обо всех. О других.

О таком, что уходит сейчас, умирая,

Как лампада, как пламя, свеча… догорает.

И о том, кто рождаясь сейчас на земле,

Огонек чуть затеплил в предутренней мгле.

И о том, кто страдает душою ли, телом.

Чтобы страшную муку свою одолел он.

О встречающем светлое счастье свое

И о нем. В озаряющий утренний час…

… Господи, Боже, пусть Имя Твое

Назовется в молитве сейчас…

Лунный и ласковый,

Ветер спустился.

Город измученный

Так утомился…

Тише, мой маленький,

Плакать не надо.

В окна повеяли

Сны и прохлада.

Пусть был мучителен

День отошедший, —

Ночь немятежная

Шорохом шепчет.

Все, что вчерашнее:

Горе, рыданья —

Все успокоила

Сонным мечтаньем.

Тише, мой маленький,

Плакать не надо.

Ночь так серебряна,

В лунных нарядах…

Вот закрываю я

Двери покрепче.

К нам не вернется уж

День отошедший.

Юность свою убаюкаю.

Спи, золотая моя.

Белою, снежною вьюгою

Полога станут края.

Льды заискрятся хрустальные,

Лица овеет нам снег.

Лягут дороги нам дальние.

Будет — бездомный ночлег.

Но за дорогой, за муками,

За бессердечными вьюгами, —

Горы целует заря.

Розовым светом горя,

Скалы откроют моря.

Воды под солнцем заблещут.

Синее, синее плещет…

Теплые ждут нас края…

Спи, золотая моя.

Тише, тише, надо спать.

О не бывшем помечтать.

Звезды глянули в окно.

Мы устали уж давно.

Шорох — стук.

Спи, мой друг!

На ресницах нет ведь краски.

И, как в старой, давней сказке.

Любят сразу

И навек.

И кармин теперь не ляжет,

А морщинки, острой пряжей,

Скоро, скоро,

На лицо.

Это бродит сон несмелый,

Это к нам пришел и сел он

На крыльцо.

Там сидит, седой, нечеткий,

А в руках — такие четки,

Что вовек

Не перебрать.

Ветер вьет седую прядь,

Чуть коснется тихих рук.

Шорох — стук…

Спи, мой друг.

Спят все розы, спят левкои.

Сонно, сонно дышит сад.

И с вечернею звездою,

Неба бархатен наряд.

В темноте совсем неясный,

Спит пион любимый красный.

Баю-баюшки-баю,

Тихо песенку пою.

Голубым платком укрою…

Башмачки поставлю в ряд…

Над притихшею землею,

Ночь зажгла звезду свою,

Вон другую, золотую,

Чтоб не так был темен сад.

Спать малютки-незабудки

Без лампадки не хотят…

Кот пушистый, дымчатый,

В белых башмачках,

В беленькой жилетке,

На огонь глядел

И мурлыкал-пел

У меня в ногах

Вечерком нередко.

Мерной песней, дремотной,

На бессонную меня,

Сон спокойный навевал.

От тревог ушедших дня,

У вечернего огня,

В полной мере отдыхал.

Человек не одинок,

Если серенький зверек

Лег — доверчивый клубок, —

На диване, возле ног.

Вечер. Тихо. Дрема.

Хорошо быть дома

Тем, кто жизнью утомлен.

Ниже пламя, ниже.

Память бисер нижет.

Дрема, дрема. Тише… Сон.