В Афганистане, в «Черном тюльпане»

5

Почернело, казалось, все… Черная завеса глухо закрывала царские врата Никольского храма. Черный бархат окутывал аналои, черный сатин спадал рушниками с икон. И священник вышел тоже в черном. Только серебряные ленты струились по черной ризе и тусклым серебром блестели кресты из серебристой парчи.

Траур…

Почему траур, жалобно забилось сердце Анны Ивановны, впервые зашедшей в церковь в это великопостное утро.

Гулким стоном отозвалась душа на суровую простоту храма.

Траур…

И когда она с трудом протянула к огню дрожащую свечу, слезы хлынули у нее бурным потоком.

Траур…

Что же все-таки с сыном? Что с ним, родной кровиночкой?..

Неужели что-то случилось?.. Что-то непоправимое, ужасное…

Траур…

И тут тенью мелькнуло рядом черное священническое облачение, и черные складки ризы колыхнулись возле подсвечника.

– Вам плохо? – священник участливо склонил голову. – Что-то случилось?..

Анна Ивановна попыталась сдержать слезы, но куда там… Сердце зашлось в бурном рыдании. И поплыли, размылись очертания подсвечника, деревянных окладов икон, аналоев. Подогнулись ноги. Так что едва успели церковные служащие подхватить Анну Ивановну и довести до лавочки возле стены.

Священник присел рядом. Привычно. Терпеливо. Будто знал, какие тревоги и горестные сомнения терзают материнское сердце.

– Не унывайте, – тихо вздыхал он. – Бог милостив. Он не даст тяготы свыше сил… Вы уж поверьте… Каждому Бог дает свой крест по силам… Не падайте духом…

Но как же не падать духом? Как терпеть? Как нести этот неведомый крест?

И Анна Ивановна сбивчиво и торопливо рассказала о своих материнских страхах, о своих недоумениях, а батюшка медленно кивал седой бородой на каждое слово.

– Уповайте, милая, уповайте на Бога… Все ведь в руках Божиих. Что ни делается с нами, все промыслительно и не случайно. Вот и мирская поговорка гласит: что ни делается, то к лучшему…

Батюшка вздохнул:

– Воистину так… Что ни делается, все от Бога. И скорби от Бога, и тяготы, и лишения, и радости. А сын у вас хороший. Я вижу, как он вас бережет. А что сыну вашему нужно претерпеть, кто знает?.. Только Бог…

Колыхнулись отражения свечей в серебре нагрудного креста.

– Где он служит, скоро откроется. Только, может быть, лучше этого не знать. Не всякую правду можно снести…

Но только Анна Ивановна вскинула плечи:

– Что вы, батюшка?.. С правдой все же легче… Пусть будет любая, самая горькая правда… Неизвестность куда страшней…

И батюшка пытливо вгляделся в материнское лицо, вздохнул и накрыл рукой Голгофу на священническом кресте.

– Скоро вы узнаете, где ваш сын, – сказал он кротко. – Бог откроет.

Батюшка покачал головой.

– Материнское сердце крепкое, многое может снести. И вы держитесь, матушка, ибо материнской молитвой держится мир.

Священник протянул Анне Ивановне маленькую икону, которая обожгла руки холодом меди.

– Возьмите этот образ на молитвенную память. Многие муки перенес этот маленький образок. Соловецкие лагеря, ссылки, сталинские тюрьмы. Он даже почернел от испытанных горестей. Многие старцы передавали его из рук в руки. Мне он достался от духовного отца. Пусть он теперь вашу душу согреет.

Медная иконка действительно быстро согрелась в руках у Анны Ивановны. И какое-то особое тепло пошло от нее еле уловимыми токами.

– И вот эту молитву возьмите, матушка, – протянул священник Анне Ивановне сложенный вчетверо машинописный листок, отпечатанный на серенькой бумаге. – Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…

Священник перекрестился.

– Читайте каждый день за спасение вашего сына.

И добавил совсем тихо:

– Поверьте, это ему поможет…